Наверное, каждый может попытаться объяснить, почему стал священником или, врачом, учителем, сталеваром. Хотя четкую причинно-следственную связь выстроить сложно, потому как пути Промысла Божия неисповедимы…
С протоиереем Александром Белым-Кругляковым ‒ настоятелем храма Всех святых, в земле Российской просиявших, в Усть-Илимске и благочинным Усть-Илимского округа Братской и Усть-Илимской епархии ‒ мы беседуем о самом трудном и самом насущном нашем предмете, то есть, собственно, о вере. Как она рождается в человеке? Почему один становится верующим, а другой ‒ нет? Каким искушениям, каким внутренним и внешним испытаниям подвергается вера, как их преодолеть? Должна ли вера делать человека счастливым и как быть, если счастье что-то никак не чувствуется?
Протоиерей Александр Белый-Кругляков ‒ коренной сибиряк. Срочную в свое время служил в Афганистане. Еще в школе влюбился в одноклассницу, и теперь у них пятеро детей и четверо внуков, но что такое потерять ребенка, супруги знают тоже.
К Православию Александр и Люба пришли вместе: «Бытует мнение, что в храм человека приводит беда, в нашем случае привело счастье», ‒ пишет отец Александр в своей автобиографической книге «Возвращение». Но решающей оказалась встреча со священником Иаковом Травиным: молодые супруги Белые-Кругляковы пригласили его вместе с матушкой в гости, наивно надеясь с ними поспорить, и были счастливы оказаться в этом споре побежденными. «Отец Иаков очень бережно относился к моей юношеской гордыне, как будто боялся ее надломить, и это обстоятельство в соединении с его обширной библиотекой способствовало скорому воцерковлению» ‒ это тоже из книги «Возвращение».
Храм, в котором отец Александр служит, ему пришлось строить с нуля, в трудные 90-е. Сегодня протоиерей Александр Белый-Кругляков ‒ не только настоятель и благочинный, но еще и руководитель издательского отдела епархии, главный редактор журнала «Врата», активный миссионер, использующий, помимо прочих форм, и социальные сети.
‒ Свою логику я выстроил. Не знаю, насколько она наивна в очах Божиих. Я рос в атеистической семье, где о Боге ничего не говорилось. Если говорилось, то в тех же общих рамках, в которых все советские люди – красили на Пасху яйца или говорили: «Слава Богу!», «не дай Бог!». Мой дед по матери учился в Черниговской семинарии, он не стал священником, но мои мама и бабушка многое зная о вере и Церкви ‒ ничего не говорили. Видимо в силу страха перед тогдашней идеологией ‒ мама была членом партии и депутатом местного уровня несколько созывов.
С детства было какое-то мистическое чувство, ощущение того, что рядом есть что-то невидимое. С этим были связаны определенные страхи, тревожные сны. Подростком, когда ходил через лес (а мы жили в регионе, где было много леса и часто через лес приходилось ходить) ‒ было ощущение, что я здесь не один. Когда бабушка умерла, чувствовал, что она на меня смотрит, особенно, если делал что-то плохое.
Может быть, все испытывают, примерно, то же самое. Я очень тяжело пережил в детстве мысли о смерти. Для ребенка эти мысли не естественны, кажется, что ты будешь жить вечно, и всегда будет прекрасный мир с мамой и с папой. Мне было лет пять, когда от мысли, что когда-нибудь я умру, перестал есть. Отец тогда сказал ‒ некоторые люди верят, что человек переселяется. Вот один умер, другой родился, твоя личность уйдет в него. На какое-то время это успокоило. Гораздо позже пришло понимание бессмысленности таких переселений, когда «переселившись», не знаешь, кем ты был, не осознаешь себя той же самой личностью. Это все равно, что постоянно умирать заново. Потом пришли мысли о смерти родителей.
Во время службы в армии, в Афганистане, в сложных ситуациях, неосознанно начинал Кого-то просить: «силы небесные, если Кто-то там есть, услышите и помогите!».
После службы в армии мы с супругой много читали вечерами. Эта страсть к чтению была привита родителями и в моей, и в ее семье. Когда у нас было уже двое детей, уложив их спать, читали. Мечтали, обсуждали прочитанное, и незаметно стали размышлять о смысле жизни. Любой, придуманный нами смысл, упирался в смерть, которая придет неизбежно. И тогда получалось, что надо искать смысл смерти, а не жизни. В этот момент попалась книжка Джека Лондона «Мартин Иден», в конце которой герой, достигший всего, о чем мечтал, совершил самоубийство. На меня это произвело сильное впечатление и, видимо, наши переживания, поиски Господь увидел и послал нам хорошего священника.
Люба преподавала фортепиано в музыкальной школе, и дочь местного батюшки попала к ней в класс учиться. Познакомилась с родителями, они ходили на собрания в школу. Ей стало интересно, что это за такое ‒ в наше время (80-е) вдруг священник с матушкой, еще и дочь в музыкальную школу отдали, они же должны быть безграмотными и темными. Она им тоже понравилась, стали приглашать в гости, потом на клирос. В какой-то момент я даже стал ревновать ее к храму, казалось, что она слишком часто туда ходит.
Когда мне попалась в руки принесенная ею книжка, Александра Шмемана «Крещение водой и Духом», я её открыл с желанием разоблачить эту религиозную пропаганду. Так и сказал: «Давай я сейчас открою и объясню тебе всю эту ложь». Но вслух прочитал только одну первую страницу. Все оказалось серьезней, чем я мог предположить ‒ подожди, говорю, мне надо это прочитать самому. И когда прочитал эту книжку (думаю, что большую часть я не понял), для меня вдруг открылось, что существует некий пласт в жизни, в мысли человеческой, о существовании которого даже не представлял. Это так увлекло, что захотелось прочитать что-то еще. У священника оказалась хорошая библиотека, мы с ним познакомились. В конце концов, я прочитал Евангелие, и меня оно потрясло сразу. Вдруг почувствовал, что это не человеческие глаголы, а глаголы Божии. Знаю, что не у всех так происходит, но со мной произошел полный переворот.
Тогда оставил свою хорошо оплачиваемую работу и ушёл в храм сторожем. Молодых людей в нашем провинциальном соборе было мало, и я быстро двигался по карьерной лестнице. Становился кочегаром, чтецом, певцом, алтарником, пономарем. В конце концов, на собрании меня избрали старостой. Я ходил со связкой ключей от всех церковных складов и чтобы усилить этот образ, носил хромовые сапоги, брюки галифе. Мои друзья считали, что Белый сошел с ума. Меня это устраивало, потому что на вопросы тогда отвечать было сложнее.
Однажды с отцом Иаковом мы приехали в Иркутск, и меня увидел владыка Хризостом. Он подозвал и спросил, что вы делаете в церкви? Я растерялся, не знал, что ему ответить, потому что владыка Хризостом был в наших глазах настоящей духовной глыбой… Хризостом в переводе с греческого – златоуст и владыка совершенно соответствовал своему монашескому имени. Он говорил удивительные проповеди, было ощущение, что не слова, а «ядра» бросал в народ. Он мне тогда очень важную вещь сказал: «Если ты пришел в храм искать хороших, добрых людей и доброе общество, в котором тебе будет комфортно, то ты ошибся. Очень трагично ошибся, здесь такие же люди, как везде, а иногда ты встретишь хуже, чем за стенами храма. Но если ты пришел искать Бога, ты правильное место выбрал – ты здесь Его найдешь». Это очень многое определило в моей жизни. Искушения неизбежны, недостатки в церковной жизни всегда были, есть и будут, Церковь состоит из людей, а люди все грешные. Меня это никогда не смущало, потому что этой фразой он меня сразу направил ‒ надо искать Бога, а не комфорт среди хороших людей. Это избавило от многих иллюзий и предотвратило разочарования. Он предложил мне сан, и я согласился. И с тех пор, уже 30 лет являюсь священнослужителем.
А начиналось все в городе Тулуне, который наводнение 2019 года сделало известным на всю страну. Когда-то это был никому не известный провинциальный городок. В основном ‒ частный сектор, были и пятиэтажные дома, но в основном частный сектор. Население в советское время не превышало 50-60 тысяч человек.
В этом городе было два храма – один каменный Покровский собор, построенный в начале прошлого века, другой деревянный Никольский на вокзале. Отца Иакова перевели из Иркутска как раз в Покровский собор. Он был моим духовником, пока не познакомил меня с отцом Анатолием Яковиным, который в дальнейшем был нашим общим духовником на двоих. Обоих дорогих моему сердцу батюшек давно нет среди нас. Отец Иаков очень многое мне дал, как первый священник, я во многом его копировал. Он часто говорил ‒ я маленький кораблик, перевожу с берега на большой корабль, а там дальше плывите сами.
Благодаря своей деликатности отец Иаков многих людей привел к вере. Я был безумно гордый и если бы меня сразу стали жестко смирять, наверное, ушел бы из храма. Поэтому, когда предъявляются требования очень строгие к приходящим в церковь, вспоминаю себя – я просто ушел бы и все. А отец Иаков был деликатный – он вежливо говорил, чувствовалось, что боится обидеть, задеть. Постепенно, все очень постепенно. Наверное, на мой склад характера это сильно действовало, и было фактором, ускорившим воцерковление.
А в дальнейшем был отец Анатолий Яковин, известный во Владимирской епархии священник, духовник Гусь-Хрустальского благочиния, к сожалению, он погиб в автокатастрофе в 2001 году, по пути в Дивеево. С тех пор духовника у меня нет и я в этом не одинок – у многих священников нет духовников в наше время.
Духовничество бывает двух типов. Есть духовничество монашеское, когда человек не имеет никаких обязательств ни перед государством, ни перед семьей, ни перед кем-либо вообще – он просто ушел от мира в монастырь. И тогда он полностью отдает свою волю своему духовнику, ему открывает свои помыслы, полностью доверяет ему свою жизнь. При этом духовником в монастыре выбирали старцев, достигших хоть какой-то степени бесстрастия.
Духовничество в миру должно быть другим – по мнению многих отцов Церкви это должно быть «советование». Такие отношения не накладывают на прихожан непреодолимых обязательств. Прихожанин городского храма имеет обязательства перед семьей, перед детьми и родителями, пред государством и своим работодателем. Поэтому не может полностью свою волю отдать священнику – это было бы неправильно. Тот, кто берет на себя (имею в виду и священников и прихожан) монашеский образ духовничества ‒ поступает не разумно, это чревато многими ошибками. Кто из нас городских священников достиг бесстрастия ‒ таких единицы. Мы страстные люди, поэтому надо быть осторожным, помнить, что я в чем-то могу ошибаться. По вере вопрошающего, Бог может внушить тебе сказать именно то, что ему полезно. Но не нужно постоянно уповать на это, все мы грешные, можем заблуждаться, ошибаться, иметь разное отношение к людям.
Сейчас много об этом пишут, и я не открою Америку, если скажу, что нужно просто читать Священное Писание, поучения святых отцов, и там мы найдем ответы на многие свои вопросы. А бездумная отдача своей воли духовнику в миру может воспитать в прихожанах безответственность, духовную инфантильность. Бог дал нам свободу воли, чтобы мы мужали. Пусть мы будем иногда ошибаться, на ошибках учатся – это не страшно. Главное, чтобы была устремлённость ко Христу, к Царствию Небесному. Все остальное пусть будет второстепенным, тем, что приложится, если Богу будет угодно.
‒ Отец Александр, в своих интервью и в своей автобиографической книге Вы рассказываете о том, как, выросши в совершенно нецерковной, неверующей среде, пришли к вере ‒ еще в молодости; но миллионы других людей и того же, и старшего поколения к ней так и не пришли. Почему один человек приходит к вере, а другой ‒ нет, почему столько хороших, неглупых, порядочных людей, людей, которые нам дороги, упорно остаются за церковным порогом? Почему мы подчас не можем убедить даже самых близких?
‒ Обретение веры ‒ это таинство, неподвластное рациональным объяснениям. Человек, прошедший полный и подробный курс оглашения, может так и не стать верующим, а другой, услышав лишь одно вовремя произнесенное слово, воцерковляется раз и навсегда. Убеждать никого не нужно ‒ я в этом уверен. Можно отвечать на вопросы, если человек их задает, но убеждать ‒ это, как правило, бесполезно. Нельзя научить вере: она обретается личным опытом, который у всех разный, универсальных формул не существует. Для одного человека отправной точкой послужило пережитое горе, для другого ‒ неожиданное счастье, третий встретил удивительного священника или верующего мирянина, четвертый мучительно искал смысл жизни… и так далее. Ограничим наше доброе желание обратить ближних послушанием Промыслу Божию. Помните, Господь сказал апостолам: Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам (Ин. 15:16). Одни фрукты созревают в начале лета, другие ‒ в конце августа, третьи ‒ только осенью. Так и у каждого человека есть свой срок. Мы можем помочь, а можем и помешать совершению этого чуда ‒ обращению человека.
‒ Как бы Вы ответили человеку, который говорит: «Я хотел бы верить, но не могу; вот нет во мне веры почему-то, и всё» или «Я хотел бы верить, но мой нормальный, здоровый рассудок говорит мне, что это все может оказаться лишь мифом»?
‒ В таких случаях я ничего не отвечаю: молчание иногда сильнее любых слов. Если человек действительно хочет поверить, надо молиться о нем. И вообще, это самое главное в жизни священника ‒ молиться о людях, которых различными путями ему посылает Бог.
‒ Что бы Вы сказали человеку, который говорит: «Я не могу верить в любящего Бога, потому что слишком много видел горя, зла, несправедливости»? Или «Не могу верить, потому что не в силах принять своей потери, смерти близкого мне человека»? Вам пришлось пережить немало потерь ‒ не приводили ли они к кризису веры, кризису доверия?
‒ Наличие горя, зла, несправедливости, потеря близких зачастую и приводят к убеждению в бессмысленности жизни, жизни, в которой царствует хладнокровный случай, добро часто бывает наказано, а зло торжествует. И только Бог, открывающий нам бесконечность жизни каждого человека и грядущую победу любви над всяким злом, дает нашему бытию глубочайший смысл.
Что бы я сказал? Опять же ‒ ничего. Человеку, переживающему утрату или столкнувшемуся с жестокой несправедливостью, следует сочувствовать, сопереживать, а не использовать ситуацию для его обращения. Помощь и искренняя молитва ‒ лучшее, что мы можем для него сделать.
Мне не доводилось переживать кризис веры, и в этом нет моего труда или подвига. Просто не доводилось.
‒ Я заметила, что Вы избегаете говорить о своем афганском опыте; может быть, об этом действительно в двух словах не скажешь; но все же каким образом пережитое, увиденное там сказалось на обретении веры? Не бывает ли такого, что военное прошлое вновь к Вам возвращается, чтобы задать свои вопросы?
‒ Мои отрочество и юность не были благочестивыми, все ровно наоборот. Воспитание мое было атеистическим, но какое-то неопределенное религиозное чувство жило во мне с детства ‒ боязнь темноты, ощущение, что «я» ‒ это тот, кто внутри моего тела, болезненное переживание мыслей о смерти. Каждый раз, когда я совершал что-либо плохое, мне казалось, что умершая любимая бабушка все видит и осуждает меня. Поэтому афганский опыт, с молитвами неведомому Богу в опасных ситуациях, не был первым или главным. Решительному обращению послужили книги и первое прочтение Евангелия.
Афганистан вспоминаю часто, но рассказывать об этом действительно не люблю. Когда служил, все казалось само собой разумеющимся. Теперь же многие ситуации представляются настолько невероятными, что, боюсь, могут кому-то показаться выдуманными. Представьте себе совершенно отчетливо прозвучавший голос: «Пересядь к другому борту», а через несколько секунд покинутое место в вертолете прошивает пулеметная очередь. Таких историй было множество и со мной, и с товарищами.
‒ Не так давно одна моя знакомая ‒ хороший, надо сказать, разумный человек ‒ написала мне, что верит в Бога, но в Церковь никогда не пойдет, поскольку «глубоко разочарована в ней как в институте». Вы знаете, я не стала с нею бурно спорить. Огорчение и недоумение от многого в земной, человеческой составляющей Церкви, в ее повседневной жизни мне понятно. А что бы Вы ответили в этой ситуации? Вы в Церкви много лет: стояла ли вообще перед Вами проблема «очарования/разочарования»?
‒ Почему окружающие нас церковные люди должны быть святыми? Потому что к этому призывает Евангелие? Да, это так, но Евангелие призывает каждого из нас. А святы ли мы сами? Оценивая окружающих, вольно или невольно становишься в позу фарисея: я не таков, как прочие люди (ср.: Лк. 18:11).
С безобразиями в Церкви, с тем, что Сергей Фудель называл «тёмным двойником Церкви», надо бороться. Но при этом не забывать ‒ этот двойник живет и в каждом из нас. Пусть в жизни ты не убивал, не воровал, не блудил, не изменял Богу, но ты делал это в своих мыслях. А Богу важно именно то, что происходит внутри тебя, в твоем сердце. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5:8), а многие ли из нас могут похвастаться той чистотой сердца, которая позволяет увидеть невидимого Бога? Что же мы возмущаемся, когда окружающие нас люди не соответствуют нашим представлениям о том, какими они должны быть?
Что касается меня ‒ открывшийся мне смысл жизни я пережил в свое время, как атомный взрыв, и этот взрыв сделал все остальное мелким и незначительным. Когда поутихла неофитская восторженность, появилось много интересных книг. Погруженность во внутренние духовные проблемы как-то затмевала встречающиеся в церковной жизни несоответствия реальности и ожиданий.
Мой первый священник был со мной честен и откровенно говорил обо всех проблемах, встречающихся в церковной жизни. Может быть, благодаря этому не было разочарований.
Уверен: чем глубже внутренний мир человека, тем менее он подвластен внешним обстоятельствам.
‒ Но как пережить несправедливость в Церкви? Несправедливость, творимую с нами, еще можно принять как посланное нам во смирение; но как быть, если жертвой несправедливости становится твой, например, духовник, а тебя никто даже и слушать не собирается?
‒ В таких ситуациях не надо торопиться с выводами. То, что сегодня кажется несправедливым и неоправданным, завтра может оказаться закономерным и понятным.
Мне не раз доводилось заступаться за священнослужителей перед архиереями. В большинстве случаев это не помогало и раздражало начальство, но проходили годы, и происшедшая несправедливость оказывалась спасительным Промыслом Божиим в судьбе моих пострадавших собратьев.
Чтобы не разочаровываться, очень полезно изучать историю Церкви, которая исполнена человеческими грехами. Если бы не спасительная сила Божия, в немощи человеческой совершающаяся (см.: 2 Кор. 12:9), то Церковь как организация давно бы разрушилась. Размышления об этом укрепляют в вере. К тому же Церковь в «чистом виде» ‒ это Тело Христово, а все остальное ‒ это мы, грешные.
‒ Что бы Вы сказали, как бы Вы помогли человеку, который в Церкви уже давно, и вроде все в ней знает, и все положенное исполняет, но никак почему-то не может почувствовать себя в ней счастливым и свободным, человеку, для которого жизнь в Церкви никак не становится органичной, носит характер постоянного самопринуждения… и хронического разочарования в собственных реакциях?
‒ Постоянное самопринуждение ‒ это абсолютно нормально. Мы знаем это от Самого Спасителя: От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11:12).
Другое дело, что меру «всего положенного» надо избирать с рассуждением, чтобы, с одной стороны, не облениться, с другой ‒ не впасть в уныние.
Очень важной частью духовной жизни является домашняя молитва, и здесь можно и нужно экспериментировать. Заменять правило чтением Псалтири, молиться избранными молитвами, снова возвращаться к традиционному правилу, часто класть земные поклоны и так далее. С помощью опытного духовника каждый из нас может найти такую меру, которая поможет молитве быть сначала регулярным усилием, а впоследствии и желанным деланием. Опыт многих показывает, что упорядоченная таким образом домашняя молитва приводит и к органичной церковной жизни.
Что же касается счастья и свободы, то вряд ли можно ожидать полного раскрытия этих естественных для человека состояний «здесь и сейчас». Мы переживаем их иногда и понемногу, чтобы не отчаяться на пути туда, где они будут постоянны и в избытке.
‒ Можете ли Вы уверенно сказать, что Ваш опыт жизни в Церкви ‒ это опыт радости и что именно радостью Вы стремитесь поделиться с другими? И не кажется ли Вам, что в Церкви на самом деле не так много радостных людей, и много унылых, подавленных, агрессивных, даже среди священников?..
‒ В следующем году исполнится тридцать лет, как я стал священнослужителем. Категорически не согласен с тем, что много «унылых и агрессивных» людей в Церкви. Разумеется, и такие есть, но большинство известных мне пастырей ‒ это интереснейшие люди, общение с которыми меня обогащает и приносит радость.
Да, безусловно, мой опыт ‒ это опыт радости. Я ‒ грешный человек и, конечно, испытываю радость от того, что Христос пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мф. 9:13). Этой радостью я пытаюсь делиться со своими прихожанами.
В повседневной суете об этом забываешь, но, опомнившись, приходишь в изумление. Бог вызвал меня и моих близких из небытия в бытие, в созданное Им мироздание, и в этом мироздании в судьбе каждого из нас присутствует Он, Его Промысл о человеке, Его любовь. А соответствую ли я этому? Но Бог терпит меня ‒ когда вспоминаешь об этом, хочется положить земной поклон.
Церковь для меня ‒ это в первую очередь Литургия, Евхаристия, Причастие. А люди в Церкви ‒ и миряне, и священники, и епископы ‒ это такие же счастливые грешники, никто из них ничем не хуже меня. Все наши падения и восстания ‒ это, как говорил мой покойный тесть, нормально для ненормальных.
‒ Вы много общались с осужденными, с преступниками, причем «кадровыми»; есть ли у Вас в памяти примеры полного преображения личности, своего рода «воскресения из мертвых», под лучами веры? (Есть мнение, что обращение заключенного к вере и Церкви всегда носит поверхностный, даже манипуляционный характер.)
‒ Мне не встречались преступники, манипулирующие с помощью веры. Что может выиграть осужденный, выставляя свою веру напоказ? Ему не сократят срок и не облегчат условия содержания. Другое дело, что многим не хватает нормального общения, элементарного сочувствия. Ради возможности поговорить с батюшкой, который и выслушает, и не осудит, они готовы преувеличивать свою церковность. Но это происходит и с теми, кто живет на воле.
Как-то подошел на исповедь человек, тесным образом связанный с бандитским миром, весьма грешный именно в криминальных, так сказать, грехах. Его мать была нашей прихожанкой, и, может быть, по ее молитвам у сына возникла мысль: а не исповедаться ли мне, почему бы и нет? Когда он подошел к аналою, что-то произошло ‒ прямо на Евангелие полились слезы, и не просто полились, а брызнули две струи, как бывает у клоунов в цирке. Наверное, это и было настоящее чудо, ведь человек совершенно переменился. Впоследствии он принял сан, был послан служить в самую медвежью глухомань, где жил долгое время с матушкой и малым дитем в маленькой бане. И при этом был счастлив! Теперь это известный протоиерей, построивший два храма и восстанавливающий третий. Мы дружим с тех самых пор, когда две струйки из глаз стали водоразделом его жизни.
Как правило, у преступников нет иллюзий относительно себя, поэтому с ними легче говорить о покаянии. Знаю людей, получивших огромные сроки за преступление, которого они не совершали, что мне достоверно известно. Но при этом их жизнь была исполнена безнаказанных злодеяний. С точки зрения Промысла Божия все оказалось справедливым ‒ они это прекрасно понимают.
‒ Вы ‒ счастливый человек: в Церковь Вы пришли вместе с супругой, и вся Ваша семья теперь в Церкви; но наверняка Вы часто встречаетесь с людьми с иными семейными обстоятельствами. Здесь много разных ситуаций: «Свекор со свекровью категорически против крещения внука», «Мужа просто трясет, когда я молюсь», «У двоюродного брата день рождения в Страстную Пятницу, если не приду и не выпью, обидится» и т. д. Что Вы обычно советуете людям, веру которых не принимают близкие?
‒ В каждой конкретной ситуации могут быть разные решения. Общее правило одно ‒ не раздражать своих неверующих родственников. Не пытаться им проповедовать, ставить категорические условия, показывать, как вы страдаете от перспективы их духовной гибели. С родными надо жить так, чтобы они, видя вашу доброту, отзывчивость, порядочность и мирный дух, захотели что-то узнать о христианской жизни, а может быть, и стать христианами. Никакие наши слова и действия не могут быть сильнее искренней молитвы о неверующих членах семьи. Конечно, бывают ситуации, когда нельзя поступаться убеждениями, когда не грех пойти и на полный разрыв. Но таких ситуаций не так много. В Страстную Пятницу на день рождения к двоюродному брату я бы не пошел, пусть обижается.
‒ …Кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами (Мк. 8:38). Часто ли Вы встречаете людей, которые скрывают свою веру от окружающих ‒ либо из опасения («У нас шеф антиклерикал, ему это не понравится»), либо из ложного стыда? Что Вы обычно говорите этим людям?
‒ Я нечасто, слава Богу, их встречаю, и мне не приходится ничего такого особенного им говорить ‒ времена не те. На войне бывает так, что один нетерпеливый боец, проявив неуместный героизм, не только сам погибнет, но и других подвергнет опасности. А другой, проявив выдержку, дождется случая, когда проявленная отвага принесет стратегическую победу. Из житийной литературы мы знаем, что во времена гонений многие благочестивые христианки скрывали свою веру от мужей-язычников. При этом умудрялись воспитать детей христианами. Господь не призывает нас везде и всегда афишировать свою веру. Наоборот ‒ Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно (Мф. 6:6). Следует отличать ситуацию, когда необходимо бесстрашно ответить всякому требующему отчета в уповании (ср.: 1 Пет. 3:15) от неуместного проявления напоказ своей религиозности. Совесть подскажет, когда молчанием предается Бог, а когда не нужно метать бисер (см.: Мф. 7:6).
Из книги «Возвращение»:
«В диких джунглях нашей жизни Церковь ‒ источник чистой воды, и к этому водопою может припасть любой ‒ и мэр города, и учитель, и шахтер, и беззаконник, и наркоман. Священник здесь не вахтер, требующий предъявить пропуск, а тот ангел из евангельской притчи, которого послали собрать на Пир с распутий и халуг всех нищих, увечных, хромых и слепых. Кто из них не в брачной одежде, определит Хозяин Вечери.
Для Христа все мы блудные дети, которых ждут домой, и первым в этот Дом, как известно, вошел покаявшийся разбойник…»
Источник: храм Всех Святых в земле Российской просиявших, Иркутская обл, г. Братск / информационно-аналитический портал «Православие и современность»
Комментировать