Часть 1
Сегодня с нами Михаил, который долгое время был пастором пятидесятнической общины. Однако соприкоснувшись с трудами учителей древней Церкви, осознал, что учение пятидесятников не соответствует тому, чему учили первые христиане. Хотите узнать, почему? Смотрите интервью до конца.
А. Волков:
Приветствую тебя, Михаил, на моём канале. Рад увидеть тебя. Мы с тобой долго пытались связаться для того, чтобы пообщаться на тему твоего перехода в православие. Я так понял, что ты являлся пастором пятидесятнической общины.
М. Юртайкин:
Да, совершенно верно.
А. Волков:
Я прошу тебя для наших зрителей рассказать, как ты вообще попал к пятидесятникам, твой путь в протестантизме, как ты пришёл к Богу, и каким образом, при каких обстоятельствах ты всё-таки понял, что это место не то место, это не Церковь Иисуса Христа, и что поставило перед тобой выбор найти ту Церковь и действительно перейти в православие. Будет всем интересно.
М. Юртайкин:
Конечно. Ну, как я пришёл к Богу и как я оказался у пятидесятников – это достаточно банальная история. Я думаю, что тысячи существует таких. Я никогда не был атеистом. Сколько я себя помню, я всегда как-то внутренне был убеждён, что Бог есть. И хотя моё детство прошло в советской школе, и нам преподавали уроки научного атеизма, и приходили, лекции всякие антирелигиозные читали, что Гагарин в космос летал и Бога там не видал. Мне это всегда глупостью какой-то казалось. Я тогда при этом не знал, что Гагарин-то верующий на самом деле был человек и православный христианин. Но всё равно мне дико казалось, как же это может такое быть, что Бога нет, мне просто в это не верилось. Потом, когда я начал что-то соображать, и уже в классе седьмом-восьмом ко мне такие мысли просто стали приходить, что если Бог есть, это меня к чему-то обязывает. Я не могу так, что Бог, если Он есть, то Он где-то там Сам по Себе, а я сам по себе, и у меня своя жизнь, к которой Он отношения не имеет, главное, как говорят, чтобы в сердце что-то было, что Бог есть. На самом деле, во-первых, действительно, если бы мы начальника на работе или директора в вузе в школе воспринимали бы так, как мы Бога воспринимаем, то это ничем хорошим это для нас не закончилось. Я бы там на работе пил, курил, спал, своими делами занимался, ко мне подошёл коллега и сказал бы, что слушай, ты что делаешь, есть же должностная инструкция, договор, директор будет на тебя сердиться! И ответить: директор – ну, он там есть, главное, что я знаю, что он есть, да и Бог с ним, а ты мне не указывай. Это дико. Во-первых, эта мысль ко мне пришла, что существование Бога, Который самый главный и вообще начальник, меня к чему-то обязывает. А во-вторых, мне просто ужасно любопытно стало. Если Бог есть, можно как-то Его ощутить, пережить, как прикоснуться к Нему. И я в последних классах школы уже как-то пытался искать Бога. У меня родители были очень читающими людьми, у нас дома большая библиотека была. Я там постарался найти всё, что мог, про религии, вообще про историю, и там долго сидел со словарём научного атеизма, я помню. Какие-то там я индийские веды нашёл, тоже погрузился в изучение индуизма, в философские какие-то произведения, но я всё равно так из этого ничего и не вынес. Пытался я родителей уговорить крестить меня, просил я их, чтобы они меня крестили. Но тогда это ещё советское время было, это было не принято среди людей, которые какую-то научную карьеру строили. И они не так чтобы т как-то категорически мне отказывали, но говорили так, что давай позже вернёмся к этому вопросу, сейчас не до этого, потом как-нибудь об этом подумаем. Пытался я заходить и в православные храмы, и там даже к людям как-то приставать, чтобы мне они что-то объяснили про Бога, про веру, но тоже это, видимо, такое время было, или, может быть, как-то я не в то время, не в те места попадал, но никто мне, кроме как «стой, смотри, и всё поймёшь», ничего толком не мог сказать. И священников я тоже как-то не мог поймать, чтобы с ними поговорить. Священники тогда, насколько я понимаю сейчас, тоже как-то не стремились миссионерской деятельностью заниматься, потому что это очень чревато было. За это можно было в лучшем случае загреметь на какой-нибудь отдалённый приход деревенский в глухой провинции, а в худшем случае действительно в какие-нибудь места попасть, не столь отдалённые. Тем более, кто бы мог определить достоверно, что я не провокатор, допустим. А тогда же по советским законам религиозная пропаганда среди несовершеннолетних считалось уголовным преступлением. А вдруг я провокатор, вдруг меня из КГБ подослали? Поэтому, я думаю тоже, священники особо не стремились общаться как-то.
А. Волков:
Получается, в детстве родители тебя не крестили, как обычно, они совершенно не были верующими, даже приближенно?
М. Юртайкин:
Они были верующими – в том смысле, что они знали, что Бог есть. Даже иногда с папой я, бывало, в церковь заходил, но очень редко. Родители моих родителей – да, они моих родителей крестили, несмотря на запрет и, несмотря на то, что мой дед, матери отец, офицером НКВД был, потом в «Смерше» и МГБ, и даже это не остановило от того, чтобы родителей покрестить. А они нет, это было уже следующее поколение. Они так хоть сами и понимали что Бог есть, когда-то на Пасху куличи пекли, яйца красили, но, тем не менее, к этому так достаточно индифферентно относились. А в начале девяностых я познакомился с протестантами пятидесятниками. И как раз, между прочим, первым мой отец с ними ознакомился. И вот тогда уже он, познакомившись с ними, начал и меня просвещать. Они нам Библию подарили, а тогда это фантастический же был подарок, её днём с огнём было не сыскать, ну и позвали нас, пригласили вместе Библию читать на такие домашние группы, где происходил разбор слова Божия. Я стал с отцом туда ходить, и всё, что там я слышал, мне показалось очень резонным, я проникся всем этим, и просил, чтобы там меня крестили. Кстати, они там были не просто пятидесятники, а эта подпольная была эта церковь, она сейчас называется «Объединённая Церковь христиан веры евангельской», тогда начальствующим епископом Белых там был, потом после него Иван Петрович Федотов. Тогда ни зданий никаких не было, ничего, мы все собирались по квартирам, или летом где-то в лесу бывали собрания. У них очень богатый опыт был подпольно собрание проводить, и они как раз не боялись благовествовать разговаривать с людьми. Многих я знал среди них служителей, которые за это дело отсидели в своё время, и причём многие такими приличными сроками за то, что пытались такое христианское образование среди детей, какие-то воскресные школы наладить где-то у себя на районе или в каких-то посёлках, где они жили. Их за это очень сильно прессовали, а они этого не боялись. И вот я так у них оказался. Попросил, чтобы меня крестили. Меня крестили в воде во имя Отца, Сына и Святого Духа. Потом мне уже неинтересно было просто быть прихожанином, сидеть и слушать проповеди. Мне хотелось самому тоже что-то делать. И мне предложил тогда мой пастор, тоже очень интересный человек, я его с огромным уважением, с таким благоговением всегда вспоминаю, сейчас он в Германии живёт, он этнический немец. Он мне предложил пойти учиться в семинарию, которую тогда только американцы открыли в Москве. Там такой пансион был, мы на выходные домой приезжали, а всю неделю мы прямо там жили. И я с охотой согласился, пошёл учиться, мне было это все очень интересно, и я там получил степень бакалавра, каким-то удивительным образом, несмотря на то, что в школе я был двоечником и хулиганом, там я оказался лучшим студентом и меня пригласили продолжить учёбу потом в Америке. Тогда у нас не было в России протестантских учебных заведений, которые бы степень магистра давали, и меня пригласили на магистра учиться в США. Там зарегистрированы пятидесятники, и у них такое инстинктивное недоверие было к другим конфессиям российским, что они предпочли меня американцам в руки отдать, чем куда-то, где-то, к другим каким-то российским протестантам. Я уехал в Америку, там был в 1995-1997 годах. В 1997 году я вернулся, я там так и не доучился, примерно половину программы магистерской прошёл, это было такое достаточно известное в западных протестантских кругах учебное заведение Fuller Theological Seminary, это в Пасадене, пригороде Лос-Анджелеса многоконфессиональная такая межденоминационная семинария. Я оттуда сбежал, но потом, когда я вернулся, меня всё-таки взяли пастором, но уже зарегистрированные пятидесятники, та организация, которая называется «Российская Церковь христиан веры евангельской». Тогда мурза был у них начальствующим епископом. Естественно, я там не на свои деньги учился, а это всё очень дорого, особенно в Америке, особенно какие-то учебные заведения вроде той семинарии, в которой я был, там один семестр стоил порядка 10-12 тысяч долларов за семестр, причём это просто чисто за обучение, не считая проживания, питания, учебников, каких-то накладных расходов. И когда я вернулся, эти американцы, на деньги которых я учился, они вошли в контакт как раз с этими десятниками, с Союзом Мурзы, и они там мне предложили место пастора. Я, конечно, согласился, со старой общиной незарегистрированной распрощался. У них есть два учебных заведения в Москве, это Московский теологический институт и Российский заочный теологический институт. И вот я членом общины был не регистрированным, а преподавал у регистрированных пятидесятниках у этого Союза Мурзы, которые вышли как раз из ЕХБ. Я у них преподавал, а потом через какое-то время они больше и больше меня задействовали в своих служениях, я туда приходил к ним проповедовать, и потом мне там предложили место пастора, я пришёл туда, и в той общине, не зарегистрированной, меня отлучили. Это тоже достаточно типичная история.
А. Волков:
Тебе предложили место пастора, что это за община была, сколько там примерно членов?
М. Юртайкин:
Это была община в ближайшем Подмосковье рядом с городом Лобня, там есть такой посёлок Красная горка. Это называлось «Церковь агапе», и эта община как раз входила в одной стороны вот в этот союз, который сейчас называется «Российская Церковь ХВЕ», с другой стороны, она финансировалась теми же американцами, которые и мою учёбу финансировали. Там приход такой небольшой был, наверное, человек тридцать было примерно в общей сложности. Но там логистика была очень неудобная. Большая часть прихожан были либо из Лобни, либо из Москвы, а им туда добираться было это каждый раз час. И было несколько человек, которые при самом этом нашем Доме молитвы жили, несколько семей просто, я пустил жить туда. Пытался организовать при этой общине тоже реабилитационный центр, и несколько воспитанников этого реабилитационного центра тоже были частью общины. Дело всё в том, что там просто в какой-то момент американцам удалось достаточно недорого достаточно большое здание купить. И поэтому тот приход строился не вокруг жизни верующих людей, которые где-то собирались, а наоборот, там плясали от здания. И вот там купили здание и пытались в него привлечь людей из каких-то окрестных городов. Вот так там дело обстояло. Я был несколько лет там пастором и одновременно преподавал в учебных заведениях, это и в Российской Церкви христиан веры евангельской. Я там преподавал Пятикнижие и религиоведение со сравнительным богословием, что давало мне возможность знакомиться с жизнью православной Церкви и с трудами святых отцов. Надо сказать, что я с их трудами ещё раньше начал знакомиться. Мне, конечно, всё это было интересно. И это был один из моментов, который подвиг меня к переходу в православие. Ещё когда я сам учился, причём ещё даже в Москве учился, мне такая интересная мысль пришла в голову, что вот, мы протестанты, я думаю, что у баптистов и адвентистов точно также считается и провозглашается, что образцом, на который мы равняемся, является первая Церковь первых веков, когда она была ещё подпольной, когда в Риме в катакомбах собирались, когда были живы ещё апостолы и ученики апостольские. И с точки зрения баптистов, пятидесятников, адвентистов и против меннонитов, там не было никаких наносных явлений, вроде почитания икон или священнических облачений, или ещё чего-то такого подобного, и она не была связана ещё с государством. И вдруг у меня возникла мысль: а если мы на эту Церковь равняемся, и она для нас образец, а почему же мы ничего не читаем из святых первых веков? Когда я в семинарии начал учиться, нам там патристику преподавали американцы, и историю церковную тоже преподавали, и историю доктрин тоже преподавали. Я из этого знал, что остались памятники и произведения писателей христианских первых веков, которые были сразу за апостолами, и которые были в том числе и апостольские ученики. Но тогда в России тоже был большой недостаток литературы, особенно в православии. Традиционно наиболее популярными более поздние отцы считались, вроде Иоанна Златоуста, например, или в России особенно там Игнатия Брянчанинова. Как-то, к большому моему сожалению, иногда действительно первыми самыми отцами мы несколько пренебрегаем, а это интересно. А тогда-то вообще только открылись двери, и книги на русском на русском ещё не издавались подобные, но, тем не менее, Дидахе, например, я нашёл, и «Пастырь» Ерма тоже я нашёл. А другие труды я смог только в Америке найти на английском языке, где я учился, вроде Игнатия Богоносца, допустим, или Кирилла Александрийского, или ещё таких древних отцов. Я вдруг обнаружил, что Церковь которая предстаёт в этих сочинениях, в сочинениях отцов первых веков, она как-то очень сильно отличается от того, как мы представляем себе, какой была эта Церковь, а мы её мним по своему какому-то шаблону. То есть мы читаем, какой была эта Церковь, и пытаемся это в нашу реальность перенести, а наоборот, мы смотрим на нашу реальность, как мы там в баптистской или в пятидесятнической общине собираемся, и этот образ переносим на первые века, пытаемся то, что нас окружает, читать текст «Деяний апостолов», где эта первая Церковь изображена. И это очень хорошо получается, если кроме «Деяний» и Апостольских посланий действительно ничего не читать, и то там вопросы возникают. Я, например, попробовал немножко другими глазами взглянуть на Первое Послание к Коринфянам, какой была первая Коринфская Церковь. И тоже вдруг увидел с точки зрения устройства отношения к каким-то поступкам, к каким-то практикам, я вдруг увидел, что церковь в Коринфе тоже была совсем не такая, как наши пятидесятнические, например, или баптистские общины. А когда начинаешь читать первых отцов Церкви, то это становится просто очевидным. И у меня тоже мысль возникла: если эта Церковь для нас образец и пример – а что мы читаем Мартина Лютера, или там какого-нибудь Карла Барта, а не читаем вот этих отцов, которые от апостолов были одно или два поколения? И это тоже вопросом внутри меня засело. И эти вопросы начали копиться. Или тоже достаточно рано у меня вопрос в семинарии ещё созрел, когда я вдруг понял, читая разных богословов, считающихся авторитетными в протестантской среде, я вдруг понял, что они для меня образцом жизни христианской не были бы. Я задался вопросом, что хотел бы я провести свою жизнь так, как её провёл, например, тот же Лютер, или какой-нибудь там Карл Барт? Нет, не хотел бы. А я уже начал как-то внимание обращать на жития святых. А хотел бы я, чтобы моя жизнь была такой, как у Серафима Саровского, например, или у Сергия Радонежского? И я вдруг понял, что хотел бы. И у меня мысленно диссонанс возник внутренний: почему те люди, которые для меня в жизни не являлись авторитетами, я им доверяю, их слушаю, а те, на которых я хотел бы внутренне и в жизни своей походить, я считаю, что они заблуждались и им не доверяю? Ну вот как так можно?
А. Волков:
Оказывается, что у Карла Барта, известного теолога в кругах протестантских, всю жизнь была любовница. Жена знала, это была горничная, которая вместе с ними жила, жена была в курсе, но она допускала это, они вместе жили. Буквально недавно его дети разрешили опубликовать его переписку с этой любовницей, там много интимных подробностей. И Карл Барт похоронен вместе с любовницей своей и с женой, вот такой факт.
М. Юртайкин:
Это не секрет на самом деле, есть достаточно известные подобные вещи, и это особенно никто и не скрывает. Что касается Лютера, например, достаточно просто его дневники почитать.
Часть 2
Сегодня с нами Михаил, который долгое время был пастором пятидесятнической общины. Однако, соприкоснувшись с трудами учителей древней Церкви, осознал, что учение пятидесятников не соответствует тому, чему учили первые христиане. Хотите узнать, почему? Смотрите 2-ю часть интервью.
А.Волков:
Про Мартина Лютера, допустим, многие протестанты знают и не особо на него ориентируются, потому что Мартин Лютер был неким переходом таким, он ещё до конца не мог сформировать некое богословие, практику поведения и так далее. А Карл Барт – это уже теолог двадцатого века, который глубоко почитаем в среде протестантизма, причём среди разных конфессий протестантских. Но такая деталь его жизни, что он писал труды теологического характера, глубокие труды, и жил со своей любовницей.
М. Юртайкин:
На самом деле кого ни возьми из протестантских действительно таких больших авторитетов, везде какой-нибудь грязи накопаешь. Мне сейчас сложно представить, вспомнить, кого можно было бы как образец моральной и нравственной жизни представить – может, Бонхёффера только, при том, что в его учении есть достаточно спорные вопросы, но он действительно с точки зрения морали и нравственности был достаточно такой великий человек. И на сегодняшний день, то как я представлял себе ситуацию в прошлом, допустим, где-нибудь двадцать пять – тридцать лет назад, и сейчас думаю об этом, это кажется диким, смешным, как тогда я рассуждал, что Иоанн Златоуст, или Григорий Богослов, или Серафим Саровский, или ещё много можно называть святых, они были, конечно, очень умными людьми, но во многом заблуждались. Ведь практически все протестанты так думают. Я бы сегодня хотел обратить это в обратную сторону: Лютер, Карл Барт, Бультман, Тиллих, Цвингли – они, конечно, были очень умными людьми, но во многом заблуждались, и образ жизни, который они вели, является как раз тому подтверждением. Потому что если бы их теория была бы правильной, и они жили бы по правильной теории, в соответствии со своей теорией, то это были бы как раз Серафим Саровский или Сергий Радонежский. Вот этот теоретический момент был одной стороной моего перехода моего обращения в православие. Очень многие вещи, очень многие вопросы не срастались в моей голове. Плюс к этому в какой-то момент, ещё до того, как я в Америку уехал учиться, я вдруг осознал ужасную вещь. Тогда для меня протестанты это были «мы», и тогда вдруг я осознал: а у нас, у протестантов, тоже есть своя традиция, и тоже есть своё предание! Я очень помню, как очень остро я в этот момент пережил на одном из братских собраний в этой не регистрированной пятидесятнической Церкви, когда собрались мы обсуждать, что делать с опозданиями на богослужение. Как ни проповедуют братья, как ни говорят, как ни внушают, какие меры ни принимают, а люди опаздывают, и всё. А для не регистрированных пятидесятников это особенно была актуально, потому что это же самое начало постсоветской эпохи было, и тогда люди ещё непривычны были к тому, что в соседней квартире может что-то такое происходить. А тут в квартиру на такое собрание общины набивалось человек пятьдесят, и вот из этих пятидесяти человек двадцать пять опоздали, и соседи видят, как один проходит, другой, третий и так далее. И обсуждали, что же с этим делать, как с этим бороться. Я с такой нерешительностью поднял руку, говорю: «Братья, а давайте по воскресеньям не в девять собрание начинать, а в одиннадцать, заодно все выспаться смогут, выходной день в Москве, давайте в одиннадцать начинать, а не в девять, меньше, может, будет опоздавших». И вдруг там такая буча поднялась: «Да как ты смеешь, да как можно, чтобы не в девять собрание начинать, все наши братья во всех Церквях в девять собираются, и наши отцы тоже всегда собирались в девять, нет, это никак невозможно!» Я сижу и думаю: а почему же невозможно-то, а где в Библии написано, что в девять утра в воскресенье надо собираться? Уже тогда меня это очень сильно резануло. Я думаю: ребята, так это же Предание, которое вы вроде отвергаете, это не Писание! А потом я тоже стал в этом плане узнавать интересные вещи. В течение своей учёбы в семинарии протестантской, когда мы изучали методистское пробуждение, когда Джон Уэсли организовал методическое изучение Священного Писания среди прихожан, которое и привело к такому пробуждению среди англикан, которое потом в методистскую Церковь оформилось, и в частности, он говорил о том, что есть некие столпы, на которых существует христианская Церковь, и одним из этих столпов, по его учению, является именно традиция. И именно поэтому сам он был до самой своей смерти категорически против отделения своих сторонников от англиканской Церкви. Они отделиться смогли уже только после того, как он почил. Это следующий укол был, который меня резанул. А когда потом мой самый первый пастор об этом заговорил, что Церковь тоже не может существовать без традиций – а тогда как раз у пятидесятников шла борьба с неопятидесятниками, которые стали захватывать пространство российское и пятидесятническую повестку на себя перетягивать. А для них-то было главным отказ от традиций, в этом споре пятидесятников с неопятидесятниками одним из главных аргументов как раз было отношение к традициям. И вот неопятидесятники настаивали на том, что любая традиция – это плохо, и это делает нас фарисеями, поэтому они собственно борьбу с традициями в свою собственную традицию превратили. А консервативные пятидесятники, наоборот, доказывали, что это бесчинство, и что без традиций Церковь существовать не может. И у меня естественно тоже вопрос сразу в голове родился: слушайте, а если вы говорите, что должна быть в Церкви традиция, то почему я должен отказываться от древней традиции, которая от апостолов идёт, из ранних веков, и принимать традиции, которые сформировались или были придуманы, допустим, сто лет назад, чем одно лучше другого? Уж если говорить о том, что традиции не просто там имеют место, а должны быть, и мы должны традиции держаться, так лучше к корням вернуться. Ну-ка, давайте-ка посмотрим, а что за традиции были тогда? И это всё меня и вело в сторону православия. А второй момент, который меня в православие привёл, он был личного плана, когда я познакомился с батюшкой – с человеком, который сейчас является моим духовным отцом. Меня к нему в гости привезли, у меня в голове тогда кипели все эти вопросы и недоумения по поводу протестантского вероучения, несоответствий, которые я там обнаружил, и так далее и тому подобное. И меня пригласили в гости к этому батюшке, я охотно поехал, хотел с ним поспорить, подискутировать, задавать ему каверзные вопросы. А когда приехал и сел с ним за один стол, у меня просто все вопросы из головы ушли. От него чем-то таким повеяло – он был в своё время духовным чадом отца Иоанна Крестьянкина до самой смерти отца Иоанна, и ему что-то такое, видимо, передалось. Я когда-либо с ним рядом сел и заговорил, мне просто хотелось подольше там сидеть и о чём-нибудь, всё равно о чём, говорить, просто побыть рядом. Потому что у протестантов же бытует такое мнение, что в православии нет ни живой веры, ни личного знания Христа, одно какое-то фарисейство, обрядоверие и язычество. А я начал встречать православных, настоящих православных, для которого это не было обрядоверием. И я с одним познакомился, с другим –смотрю, человек действительно верующий, он возрождённый, для него это не пустые слова, это не обряд – это жизнь для него. А когда я к батюшке приехал, я вдруг обнаружил человека, который не просто знает Христа, а как-то ухитряется собой Его излучать. И это, конечно, вообще окончательный переворот в моей голове произвело. К огромному моему сожалению, я тогда его слов не послушался, когда он мне сказал: «Михаил, уходите Вы оттуда, не нужно Вам этого ничего, переходите в православие». Я ему ничего не сказал, про себя подумал: ну, батюшка, Вам-то легко говорить, конечно, а как же мои прихожане, а как же моя семья, а как же люди, которые от меня зависят?.. Как я – просто прерву всё, помашу рукой, скажу: вы знаете, всё, чему я вас учил, это все ерунда, и неправда, я ухожу от вас в православие, а вы как хотите тут?.. И поэтому после этой встречи мой путь в православие ещё несколько лет занял, пока Бог круто не перевернул мою жизнь и не освободил Сам меня от всех этих вещей, от которых я сам мог бы освободиться, через беды некоторые, которые мне пришлось пережить. Когда я в православие пришёл, я уже целенаправленно к нему пришёл, я пришёл к нему в храм, в котором он настоятелем является, сказал: «Батюшка, я решил перейти в православие». А он меня узнал, хотя один раз только, со мной встречался, он меня вспомнил. Я тоже помню его улыбку, он говорит: «Ну, Михаил, а как же теперь, Вы от зарплаты от американской откажетесь?» Я засмеялся и говорю: «Батюшка, это давно не актуально уже». Он говорит: «Вы не передумаете?» Я говорю: «Нет, батюшка, не передумаю, я хочу быть православным». И вот так состоялся мой переход в православие, это был 2011 год. Но я был готов, что что-то я должен буду сделать, я не знаю, либо креститься, либо пройти через какие-то Таинства, либо ещё что. Сейчас, я знаю, немножко это по-другому, сейчас есть Комиссия по реабилитации и присоединению к православию, тогда этой Комиссии ещё не было. Но благо передо мной к моему батюшке, на этот же приход пришли два брата близнеца, у которых тоже достаточно тернистый путь был, но они начинали его в этом братстве Мурзы – то, что сейчас «Российская Церковь ХВЕ», а потом оттуда они перешли к Реховскому, несколько лет у Реховского были, и пели там у него в прославлении, и потом тоже пришли к православию и пришли туда к батюшке. А мы с ними знакомы были ещё в пятидесятнической жизни. Мы даже вначале друг друга не узнали. Они тоже не хотели верить, что это я. Они потом мне рассказывали, что они друг другу говорили: «Смотри, Миша к нам пришёл!» А другой говорил: «Да нет, не может быть, что он здесь делать-то будет». Когда они пришли, батюшка целый консилиум созывал о том, каким образом их в православие принять. Они тоже, кстати, как и я, в детстве не были крещены, они крещены были у протестантов. Батюшка целый консилиум создавал, и в нём преподаватели МДА участвовали, и отец Владимир Воробьёв, ректор Свято-Тихоновского университета. И тогда решили: так как их крестили в воде во имя Отца, Сына, и Святого Духа, то их решили через покаяние и миропомазание присоединить к православию. И то же самое проделали и со мной. Я заранее изначально уже как бы внутри себя решил: что мне скажут делать, я то и буду делать. Мне сказали так, благословили так, и я сделал так.
А. Волков:
А как отреагировали те прихожане, у которых ты был пастором, или ты уже не был тогда пастором?
М. Юртайкин:
Я тогда уже не был пастором, но, конечно, все узнали, и очень по-разному. Кто-то перестал со мной общаться, а кто-то вместе со мной в православие перешёл. Кто-то очень быстро в православие перешёл, кому-то понадобилось на меня посмотреть. Потому что всегда же тоже есть такое опасение, что человек перешёл в православие потому, что ему хочется там пить, курить, материться и налево гулять. О православии существует такой миф в протестантской среде, что в православии это можно, глаза на это закроют, главное, ты свечки ставь и там в обрядах участвуй, а уже как твоя жизнь дома проходит, это уж твоё дело. Почему-то все так считают. И поэтому моим бывшим прихожанам пришлось посмотреть на меня, на мой образ жизни, как он: изменился или не изменился, какие-то изменения во мне произошли. И кто-то достаточно быстро тоже за мной в православие перешёл, а кто-то тоже несколько лет пристально за мной наблюдал, а потом в православие тоже перешёл.
А. Волков:
А каким образом отреагировала супруга, ты же женился когда был пятидесятником?
М. Юртайкин:
У нас проблемы начались, когда я в другой союз пятидесятнический перешёл, я в её глазах стал вероотступником. И когда я пастором поехал туда на Красную Горку, в Лобню, она, конечно, поехала со мной, но при этом она меня всё равно так и считала вероотступником, и в моей общине она не причащалась. Это, конечно, создавало очень много проблем в моём тогдашнем служении, много личностных проблем создавало. В конце концов, мы с ней всё-таки развелись. Но очень интересно, что когда я перешёл в православие, вначале мы перестали с ней как-то враждовать, и отношения стали скорее дружескими. Потом она позволила крестить детей, это очень неожиданно было с её стороны. Потом она начала с крёстными общаться, с восприемниками, и с батюшкой, который детей наших крестил. А потом, уже после того, как я второй раз женился, и она перешла в православие. Это для меня тоже было очень неожиданно. Я никак не ожидал, что она в православие тоже перейдёт.
А. Волков:
Вы развелись, будучи ещё пятидесятниками?
М. Юртайкин:
Нет, это как раз пришлось на такой переходный этап моей жизни от пятидесятничества к православию. И я не могу сказать, что в нашем разводе богословские вопросы были единственным местом, из-за которого наша семья распалась, но эта разница представлений о Боге и о Церкви тоже свою роль сыграла.
А. Волков:
А как ваши дети отреагировали, что ты перешёл в православие, они тоже к пятидесятникам ходили?
М.Юртайкин:
Да, и в моей общине тогда, в которой я был пастором, они ходили в воскресную школу. Самый старший был ещё подростком, когда я в православие перешёл, но у них это какого-то неприятия не вызвало. Особенно потому, что у нас с ними на личном уровне были всегда очень хорошие и близкие отношения. Они как отцу мне всегда доверяли. А дети более искренние и более открытые, чем взрослые, и у них очень часто нет таких каких-то прямо догматических вопросов в голове и в сердце. Дети обычно идут туда, куда их сердце зовёт. И поэтому когда мать разрешила им покреститься в православии, они охотно пошли сами на этот шаг. Тем более у нас некоторые из восприемников такие необычные люди. У дочки моей Оксана Охлобыстина крёстная мама, и это тоже для них было очень интересно.
А. Волков:
Получается, когда ты перешёл в православие, ты их всех троих окрестил?
М. Юртайкин:
Двоих. К сожалению, старший мой сын вырос пока агностиком. Но у него такая позиция, что он не отвергает ни Церковь, ни Бога. Но он говорит: слушайте, вы докажите мне, что Бог есть, тогда я буду с вами в Церковь ходить, а если мне докажут, что Бога нет, я тогда атеистом стану, а пока я не могу примкнуть ни к тому, ни к другому.
А. Волков:
Ты перешёл в православную Церковь через миропомазание, то есть крещение было принято, которое ты принимал у пятидесятников. Ведь православная традиция и пятидесятники – совершенно разное мышление, разное мировоззрение. Как ты адаптировался в православие, в обрядность, в службу на другом языке, иконопочитание, крестное знамение, целование креста после Литургии, почитание священника? Как ты смог адаптироваться, насколько быстро ты к этому привык?
М. Юртайкин:
Мне как-то не пришлось особо адаптироваться, если честно. У меня было всего два вопроса, которые меня смущали, когда я переходил в православие. Первый касался почитания царской семи. Это примерно как раз совпало с тем временем, когда их канонизировали. И из тех исторических трудов, которые я читал, как-то у меня не сложилось абсолютное впечатление, что Николай Второй и его домашние не жили прямо вот святой жизнью, достойной того, чтобы во всех аспектах этой жизни подражать. Они были очень благородные люди, с благородными стремлениями намерениями. Тем не менее, ещё с советских времён тоже у меня в голове засело, что отчасти император был виновником падения империи. Я не понимал, как мне с этим быть. А если есть царская семья, которую канонизировали, может быть, есть и другие какие-то тоже святые, чью жизнь христианскую можно было бы под вопрос, допустим, поставить, это было у меня дилеммой в голове. Но я через какое-то время я с этим разобрался с двух сторон. Первое – это такая мне мысль пришла в голову, что если вообще что-то Церковь святая решила, то кто я такой, чтобы мне на этот счёт своё частное мнение иметь. Ведь я к тому времени уже понял, каким образом канонизация происходит, что жизнь человека, которого канонизируют как святого, рассматривается под микроскопом со всех сторон. Изучаются все документальные свидетельства, опрашиваются все возможные очевидцы, и после этого коллегиально решается, можно ли действительно причислить этого человека к лику святых. Это с одной стороны. А с другой стороны, я осознал, что их прославили не как подвижников в их бытовой жизни, а как людей, принявших мученическую кончину, и чья смерть может для нас быть образом для подражания. И когда это щёлкнуло у меня в голове, всё вдруг срослось. Второй момент был про почитание усопших и про молитвы святым. Я тоже долго не мог уразуметь, как вообще с этим быть. Для многих протестантов это проблема. Я и эту проблему внутри себя решил. Я вдруг тоже осознал, что в Евангелии есть три случая, когда Христос что-то делал для людей, которые на тот момент уже умерли. Это сын наинской вдовы, это дочь начальника синагоги Иаира, и это Лазарь святой Четверодневный. При этом в двух из этих случаев родные и близкие усопшего человека обращались к Христу с некоей просьбой об этом человеке, и по их просьбе Он что-то делал для человека, который уже был мёртвый на тот момент. Лазарь, насколько мы знаем, уже четыре дня был мёртв, когда Мария и Марфа разговаривали со Христом. И я осознал, что это на самом деле не проблема. Значит, мы не только можем, но и должны и вообще ко Христу обращаться с просьбой о своих почивших родных и близких людях, как это сделали Марфа и Мария, например. Ни Марфа, ни Мария не говорили Христу, что Лазарь умер, но ты Его, пожалуйста, воскреси. И точно так же Иаир, когда он позвал Христа к своей дочери, он тоже Ему не говорил: вот моя дочь, её надо воскресить, нет. Они просто просили Его о какой-то милости по отношению к своим родным, по отношению к своим близким. И Он не просто помиловал их, но ещё и воскресил. С дочерью Иаира получилось нечаянно, скажем так. Когда Иаир позвал Христа, он ещё не знал, что его дочь умерла, но это самого факта-то не отменяет, тем не менее. Даже не зная, что его дочь умерла – а она на самом деле умерла, – он просил за неё, и Христос откликнулся на его молитву. Плюс к этому для нас это выглядит вообще с другой перспективы, когда мы знаем, что у Бога все живы. Этот протестантский взгляд тоже у меня недоумение и вопросы вызывал, что мы типа можем допустим в Церковь принимать и в общении христианском находиться только с людьми, которые возрождённые, которые родились свыше – такой термин существует в протестантском, скажем, в неопротестантском богословии. У Лютера, допустим, ещё нет такого представления о рождении свыше, или у Кальвина, допустим. У меня с самого начала это вызывало вопросы: а как я могу со стороны определять, другой человек – рождён он свыше или нет, как я своим разумом могу проникнуть, или своим плотским оком могу проникнуть в тайну взаимоотношений другого человека с Богом?
Часть 3
Первые иконы создал Моисей. Зачем пастор пятидесятников вернулся в Православие?
Сегодня с нами Михаил, который долгое время был пастором пятидесятнической общины. Однако. соприкоснувшись с трудами учителей древней Церкви. осознал, что учение пятидесятников не соответствует тому, чему учили первые христиане
М. Юртайкин:
Протестантский взгляд тоже у меня недоумение и вопросы вызывал, что мы можем в Церковь принимать и в общении христианском находиться только с людьми, которые возрождённые. которые родились свыше – такой термин существует в протестантском, скажем в неопротестантском богословии, у Лютера, допустим, ещё нет такого представления о рождении свыше, или у Кальвина. У меня с самого начала это вызывало вопрос: а как я могу со стороны определять, другой человек – рождён ли свыше или нет, как я своим разумом могу проникнуть, или своим плотским оком могу проникнуть в тайну взаимоотношений другого человека с Богом?
А. Волков:
С точки зрения протестантизма это очень просто. Если человек верит так же, как ты веришь, то он рождён свыше. Если ты по-другому думаешь, твоя жизнь не соответствует тем рамкам, которые есть в той общине или в той деноминации, где это принято, то соответственно ты не рождён свыше.
М. Юртайкин:
Это-то я понимаю, и эти ответы мне давали, но они меня никак не удовлетворяли. Потому что если дать себе труд немножко подумать над этим вопросом, то действительно ты о своих взаимоотношениях-то с Богом до конца ничего не можешь сказать, потому что ты сам человек, который привык вникать в себя, в свои мысли и чувства перед Богом, в свою жизнь, насколько мои поступки не просто внешне формально соответствует Евангелию, а насколько мотивы моих поступков с точки зрения Евангелия правильные. Я, будучи протестантом, всегда над этим не задумывался, и я когда анализировал свою жизнь, я в ужас приходил от того, что как минимум 95% моей жизни, 95% моих поступков, их мотивы не совсем правильные. Обязательно к тому, что я делаю и даже доброе, примешивается какое-то тщеславие, гордыня или какое-то стяжательство. Это же очень просто всё проверяется. Когда Ветхий Завет читал, диалог Каина с Богом очень внутри моё сердце как-то пронзил, когда ещё до того как Каин Авеля убил, Бог к нему пришёл и говорит: «почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое? если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит» (Быт.4:6-7). Я думаю: а ведь правда, ведь если ты делаешь доброе и делаешь это не для людей, а для Бога, тебя ничего не может огорчить. Ты знаешь, что Бог видит, что ты сделал, ты знаешь, что Бог видит твоё сердце, и как бы ни среагировали на это люди, награду и одобрение ты от Бога получаешь, и это должно тебя делать оптимистом и радостным человеком, какие бы ни были внешние обстоятельства. Поэтому если ты что-то сделал, а например, этого не заметили, или не оценили, или оценили не так, и тебя это огорчает, это уже знак, что ты что-то не то сделал. Ты не для Бога это делал, если тебя людская реакция огорчает. А я в своей жизни-то это вижу постоянно, и тогда видел. Я думаю: как бы мне в своих отношениях с Богом разобраться до конца, Господи, помоги, а уж как другого человека судить? И что тогда делать с людьми, которые, допустим, побыли в общине, а потом ушли или перешли в другую деноминацию, они что – не родились свыше, или мы ошиблись в том, что они родились свыше, или они свыше родились, а потом переродились обратно?
А. Волков:
Если они перешли в другую деноминацию, значит, они не были рождены свыше, тут всё просто.
М. Юртайкин:
А есть статистика, сколько людей-то переходит в другую деноминацию или уходит в мир и обратно? Это значит, если посмотреть действительно правдиво, от сердца, то в половине случаев, где мы назначили человека рождённым свыше, мы ошиблись. А чего тогда стоят наши изыскания? И откуда у нас тогда такое право и такое дерзновение назначать, кто рождён свыше, а кто не рождён? Вот вопрос передо мной всегда стоял.
А. Волков:
Как ты адаптировался в православной Церкви, исходя из того, что полностью служба другая, язык другой, службы, облачение, обрядность какая-то?
М. Юртайкин:
Когда я перешёл в православие, во мне произошёл некий внутренний переворот, очень похожий на тот внутренний переворот, который был во мне, когда я к пятидесятникам пришёл, когда я впервые встретился со Христом, когда покаялся. Я был готов просто ко всему, я готов был принимать как ребёнок то, что мне дают. Плюс к этому действительно у меня в голове и в сердце был некий багаж изучения святых отцов, размышлений о том, какой же была первая Церковь. Надо сказать, что то представление, которое у меня в голове внутренне сложилось, оно очень сильно расходилось с тем, как протестанты представляют себе первую Церковь. Считается и считалось, что собрание первой Церкви, когда первые христиане собирались по домам, как написано, и преломляли хлеб, они похожи были на собрания нынешние баптистов, допустим, или пятидесятников, когда там на квартире вместе все собрались, кто-то на гармошке сыграл, кто-то песню духовную спел. Потом встал какой-то пастор, открыл Библию, прочитал какой-то отрывок, сказал: «А вот теперь, братья, давайте порассуждаем над этим». И я так себе представляю, а как вот собрались такие люди в какой-нибудь горнице Иерусалимской, и апостол Пётр встаёт и говорит: «Братья, а теперь давайте откроем Священное Писание и прочтём из Первого Послания Павла к Коринфянам тринадцатую главу». И вдруг: стоп, тогда же не было ещё Нового Завета! А что должен был апостол Пётр – достать свиток, допустим, раскрыть его и сказать: «А теперь, братья, давайте-ка мы почитаем пророка Исаию, и попробуем его потолковать, порассуждаем, о чём же здесь пророк говорит нам, христианам». Но тоже трудно себе представить. Ведь должна же быть какая-то процедура, это же не может быть какое-то такое скопище, как базар по интересам. И вдруг тоже я осознал, что апостолы не просто каждый день по домам хлеб преломляли, но они ещё и каждый день в храме были, на храмовом богослужении.
А. Волков:
Если делать такую аналогию, то сначала христиане первые, если на современный лад перевести, то ходили в православный храм сначала, а потом уже собирались по домам. Они ходили в храм Ирода и преломляли хлеб по домам, но сначала на службе были в храме со всеми обрядами и приношением жертв.
М. Юртайкин:
По мере обучения образования и самообразования у меня как-то стала проясняться картинка в голове. Я вдруг понял, что апостолы и первые христиане вообще, особенно иудеи, будучи каждый день на службе в храме и зная процедуру собрания в синагоге, они ничего нового не придумывали. Особенно после того, как они оказались в рассеянии, они скомпилировали храмовое богослужение, которое они должны были практически наизусть знать, вместе с примерно тем, что происходило в синагоге. Что подтверждается в Послании Павла к Тимофею, где он просит его принести ему книги, особенно кожаные, и фелонь. И очень многие протестанты с удивлением узнают, что фелонь – это оказывается часть священнического облачения. Правда, кто-то недавно придумал о том, что это просто про плащ некий кожаный шла речь. Но мне кажется, что ради того ,чтобы плащ принести, не стоит пару тысяч километров прошагать, плащ можно на соседнем рынке купить. Тем более Павел был кожаных дел мастер, он бы сам себе смог из материала для палаток вполне плащ делать. Я думаю, что речь шла именно о части священнического облачения, и именно поэтому он обратил внимание Тимофея на это и попросил его издалека ему этот предмет принести. Во-вторых, это должно было иметь некую литургическую форму. И я так думаю, что использование Псалтири в православном современном богослужении – это именно отголоски храмового иудейского богослужения, и то, каким образом, как и когда мы читаем Псалтирь, я думаю, это заимствовано оттуда и прошло через века. И это не случайно тоже было, это не кто-то из священников где-нибудь в пятом, в шестом веке вдруг придумал: а давайте-ка мы вернёмся к книге Псалмов и будем её в нашем богослужении использовать! Я думаю, это сразу было апостолами введено. Плюс к этому само по себе преломление хлеба – это же произошло на пасхальной вечере учеников апостолов первый раз. А тоже вопреки нашим бытовым представлениям, что они просто пришли в горницу, легли за стол, налили себе в кубки вина, стали там чего-то кушать, вином запивать, друг с другом разговаривать –нет, это совсем не так. Если всмотреться в иудаизм, изучить этот вопрос, в иудаизме существует так называемая пасхальная агада – это книжечка, что-то вроде служебника, которая очень чётко прописывает регламент проведения этого пасхального ужина, на котором ведущий совершает целый ряд манипуляций, в том числе, например, берёт три пласта хлеба, которые на столе лежат, берёт из них средний, разламывает, одну часть разломанного хлеба прячет, её потом должен кто-то из детей за пасхальным столом в конце этого ужина найти и принести обратно ведущему, отдать за выкуп. А другую часть этого хлеба он раздаёт сидящим за столом. Чаши, которые наливают – это не просто из кувшина наполнили бокалы вина и мы выпили за здравие. Нет. Это целые ритуалы, там каждая фраза регламентирована. И я так думаю, что богослужение, когда оно складывалось тогда в первой Церкви, оно именно складывалось из храмового богослужения, которое очень хорошо было знакомо апостолам и ученикам из этой пасхальной агады, которая регламентировала проведение этого пасхального ужина, на котором вкушался хлеб и пилось вино, о котором потом Господь сказал, что это Моя Кровь и это Моя Плоть, и служение в синагоге, как оно проводилось, откуда и взята была проповедь. Таким образом у меня в голове более-менее что-то срастаться начало уже к тому моменту, когда я в православие перешёл. Поэтому меня не смущало ни почитание икон. То же про иконы я для себя открыл в какой-то момент, что первые иконы не в христианской Церкви появились, а первые иконы создал Моисей, ему Бог это повелел. Тот самый Моисей, который Десять Заповедей Израилю принёс, одна из которых говорит: не сотвори себе никакого изображения, ни того, что на небе вверху, ни того ,что на земле внизу. Этому же Моисею Бог сказал: когда ты сделаешь Ковчег Завета, сделай над ним резные изображения херувимов, и там между крыльев херувимов над Ковчегом Завета Я буду с тобой говорить, Я буду тебе отвечать. И завесу, которая отделяла Святое от Святого Святых, тоже Бог повелел, а Моисей это реализовал, расшитое изображениями херувимов. Я когда тоже вчитался в это – на это, к моему удивлению, большинство даже внимания как-то не обращает, это у них в голове диссонанса не вызывает. И у меня в голове сразу встал вопрос: постой-ка, а если между крыльев херувимов и за завесой, на которой были вышиты херувимы, было присутствие Божие, откуда Бог к Моисею говорил и к Израилю, куда же они лицом обращались, когда они молились Богу? Наверное, к этим святым иконам. То есть это даже не по форме иконы были, а по сути, и они исполняли ту функцию, которую для нас сейчас иконы исполняют. Так что и это для меня абсолютно проблемой не было. И вопрос мощей: я же читал, как костей Елисея коснулся человек, и воскрес. Я же читал, как опоясания и платки с тела Павла прикладывали к больным, и они исцелялись. Причём Павел не препятствовал этому, он не говорил: «Братья, отставьте, что вы язычеством занимаетесь, какие-то платки и опоясания куда-то прикладываете, давайте лучше просто с вами помолимся». Нет, использовали и платки, и опоясания Павла, и лука об этом не с осуждением пишет, а как о чём-то, достойном внимания и подражания.
А. Волков:
Протестанты в принципе же не против изображений как таковых сейчас. Вопрос заключается непосредственно к отношению к иконе, их почитанию, целованию, их ношению, их сугубому почитанию, которое, по их мнению, переходит в поклонение как Богу, в этом их претензия к православию.
М. Юртайкин:
Нет, ну тут мы должны быть откровенны. У нас в православии, конечно, бывают перегибы, в том числе и с иконами, и тут не надо кривить душой, и на мой взгляд, надо признаться. В бытовом православии действительно бывает такое, что от невежества люди перегибают с этим палку, и обращаются к иконам и пытаются использовать иконы или подобные освящённые предметы именно как амулеты или как обереги. И к молитве тоже, бывает, так относятся. Я в издательстве работаю, и меня иногда поражает некоторые книги, в которых очень подробно расписано, какому святому и в какой нужде молиться. То есть если у тебя там на верхней челюсти восьмой зуб заболел, то надо этому святому молиться; а если на нижней челюсти четвёртый – это уже надо другому святому молиться. И на огороде за картошку этому, за огурцы – другому, а за укроп – третьему. Надо признать действительно, что это перебор, это очень часто происходит от невежества. При этом тоже невозможно обвинить и упрекнуть священников в этих вещах. Потому что я был свидетелем того, что, например, какой-то бабушке священник говорит, что вы не так делаете, на самом деле Церковь святая учит, что это надо вот так. Она отмахивается и говорит: «Сынок, ты ничего не знаешь, тебя вчера священником рукоположили, а ты поживи с моё, узнаешь, как на самом деле, какому святому и когда надо молиться». Есть и такое, что люди просто не хотят, а многие и считают и ненужным для себя. В моё время, когда я искал Бога и когда я к протестантам попал, действительно не было ни воскресных школ, ни образования толком, ни общения какого-то. Хотя существовали приходские общины, но они очень часто внутри себя варились. А сейчас-то всё открыто, пожалуйста. При каждом храме, особенно в городах, есть обязательно воскресная школа. Священники все в храме, ты приходишь, ты видишь расписание на воротах храма телефон, если ты хочешь с батюшкой пообщаться, вот тебе номер, бери, пожалуйста, иди обучайся, узнавай. Нас обвиняют в том, что мы недостаточно просвещением занимаемся, но мы же не можем силком человека тащить в воскресную школу.
А. Волков:
Есть и телевидение – «Спас» есть, радио «Вера» есть, пожалуйста.
М. Юртайкин:
«Спас» просто самый известный и популярный, но не единственный телевизионный канал. И точно так же радио «Вера», это самое известное, популярное и распространённое православное радио, но тоже не единственное. Есть все возможности. Кстати, по поводу языка. Например, для меня это как-то вообще не проблема была. Я по образованию лингвист, с одной стороны, с другой стороны, мне всегда иностранные языки как-то легко давались, а тем более церковнославянский, я не могу его иностранным назвать, это родной язык. Но мне горько за человека, я спрашиваю его: «А ты на службе стоишь, ты понимаешь, что происходит?» Он такой: «Нет, не понимаю». Я говорю: «А что ты себя мучаешь, это действительно тяжело должно быть – два часа стоять, ничего не понимая, глядя по сторонам, не зная, что происходит, не разбирая слова. Это надо железные ноги иметь, ты думаешь о ногах постоянно, или вокруг смотришь, что другие люди делают, это пытка должна быть, а не богослужение – ну пойди, поучись немножко, это же много времени от тебя не требует!» – «Да нет, зачем мне нужно это, главное, чтобы Бог в сердце был!» И вот ты говоришь человеку: «Пойди, узнай, Христос должен быть в центре твоей жизни!» И человек такой: «Да ладно, я всё равно десять лет уже в Церковь хожу». И вот проходит пять лет, допустим, и он прибегает к тебе с горящими глазами и говорит: «Миша, я вчера к баптистам пришёл, они мне рассказали, я понял: Христос должен быть в центре моей жизни!» И ты думаешь: ёлки-палки, ты же пять лет это слышал, тебе говорили, а как же теперь, что главное, чтобы Бог в сердце был, теперь это не так стало? Вот как это получается? Я думаю, что здесь какие-то духовные силы злые замешаны, которые не дают человеку понять важность чтения Писания, важность следования за Христом. Я думаю, что эти злые духовные силы, когда человек встречается с сектантами, на какой-то момент отступают от него для того, чтобы он как бы ощутил эту призывающую благодать, встретился со Христом, как бы почувствовал вот это блаженство, благодать, которая от Него исходит, а потом через гордость свою попался в сеть которая, его закрутила уже навсегда. Когда меня спрашивают: «А как же твой опыт в протестантизме, ты его совершенно отвергаешь, а как же, значит, ты не Христу служил и не с Христом общался, а как твои прихожане?» Я это тоже долго осмысливал и пришёл к такому выводу, что там есть призывающая благодать, и там есть возможность встретиться со Христом. Но когда человек встречается с Ним, лукавый уловляет его через гордость, он ему говорит: вот, ты теперь со Христом встретился, теперь тебе никто не указ, тебе никого не надо слушать, просто ты сам теперь Бога знаешь, и все эти серафимы саровские, иоанны златоусты в отличие от тебя, заблуждались, а вот тебе, Миша, Вася, Петя, Маша – теперь Бог Сам в ухо будет лично говорить, поэтому никого не слушай и живи так, как тебе Бог открыл. И всё, и человек вот так уловляется. Но для этого ему лукавый приоткрывает возможность услышать действительно Евангелие, услышать голос Христа, зовущий его для того, чтобы этот спасительный инструмент превратить в инструмент погибели.
А. Волков:
Когда ты был протестантом, у вас там была община, какие-то мероприятия совместно проводили, изучение Библии, чай пили, в гости ходили друг к другу, какая-то была общинная жизнь. Когда ты пришёл в православие, такая же общинная жизнь сохранилась, или тебе пришлось искать такую общину?
М. Юртайкин:
Мне очень повезло. Мне всегда безумно везёт на людей. Господь как-то незаслуженно совершенно благоволит ко мне, Он меня как-то сводит с такими людьми и ведёт в такие места, что я просто рот открываю, смотрю и радуюсь: как это, слава Богу, как это, разве такое может быть! Я попал сразу в такой приход, на котором действительно есть приходская общинная жизнь. И с самого начала мы с молодёжью устраивали чаепития, один из священников – он сейчас настоятель собственного храма, а тогда он был там вторым священником на приходе, – он как раз проводил вот эти собрания для молодёжи, мы вместе ходили в походы, если кто-то переезжал, или кому-то ремонт нужен был, мы помогали с переездом, ремонтировали квартиры друг другу, кто сам не мог потратиться на ремонт и каких-то, допустим, строителей нанять. Я сам как человек с высшим образованием лингвистическим, сразу какой-то свой вклад тоже хотел в эту общинную жизнь сделать, я организовал курсы английского с православным уклоном, бесплатные. Это, к сожалению, в пандемию прервалось, и до сих пор мы этого так и не возобновили. Но я надеюсь, может, как-нибудь мы к этому вернёмся. Поэтому в этом плане я не то, что ничего не потерял, а наоборот, приобрёл. Там общинная жизнь оказалась ещё более интенсивной, чем в протестантских общинах. Я вдруг стал открывать для себя, что, к сожалению, далеко не все храмы похожи на наш, и далеко не во всех такая приходская жизнь есть, как в нашем. Но мне повезло.
А. Волков:
Я очень рад, что мы с тобой пообщались. Спасибо, что ты согласился на такое небольшое интервью, рассказал о своей жизни, как ты пришёл в православие. Было всё очень интересно, я думаю, что многим будет тоже интересно послушать, и кто-то найдёт свой отклик в сердце. Пусть Бог благословит твою семью.
Комментировать