Путь к Богу… Путь – это всегда отрезок. Тогда выходит, что отношения с Богом похожи на школьную задачку по математике. Из пункта А (атеизм) в пункт Б (Бог) вышел некий человек. И однажды наступит момент, когда он доберется до конечной точки, смахнет с лица пот и сможет сказать, что теперь-то он навсегда с Богом, что можно наконец расслабиться.
Но до Бога невозможно дойти. С Ним нужно идти всю жизнь вместе. Отношения с Христом – это не отрезок, а прямая или даже синусоида, у которой нет начала и конца. Это Американские горки, где тебя бросает из стороны в сторону, то вниз, то вверх. И по большому счету никто из людей не может сказать про себя, что он проделал какой-то путь и теперь, оглядываясь назад, рассказывает «как это было». В том числе и я. Я всего лишь нахожусь в одной из точек своей прямой, и эта точка отнюдь не конечная.
Но закончим наше предисловие. Как и во многих семьях Западной Беларуси, мои родители разной веры: мама ‒ православная, а папа ‒ католик. Крестили меня в костеле. Впоследствии именно мама (мой отец номинальный верующий) отдала меня на катехизические курсы в костёл. Мне было очень интересно, я с усердием читал катехизис, учил молитвы, но уже после принятия своего первого причастия охладел к католичеству. Не то, чтобы меня отвернуло от религии как таковой, просто я потерял цель, к которой можно стремиться. Я прошел весь путь обязательной катехизической подготовки, как бы дошел до конечного пункта и… понял, что дальше то жить в костеле неинтересно, т.е. выполнил все условия задачки. Мне было нечем заняться. А точнее не было с кем. Мне никто не отвечал, именно личных отношений с Богом у меня не получилось. Это чем-то напоминает мне историю Астрид Линдгрен. Малыш так долго готовился получить на День рождения того, с кем можно было бы общаться, но нашел у себя под кроватью всего лишь торт с восьмью свечками. Он хоть и вкусный, но с ним невозможно даже поговорить. Он никогда не скажет тебе «гав» и не лизнет твой нос. Съел его ‒ и что дальше? А со щенком можно общаться и всегда это будет интересно. Конечно же, он забыл про Карлосна, но мы сейчас не об этом.
Здесь, наверное, можно сказать, что мои отношения с Богом прошли свой первый цикл той самой синусоиды: начался он с религиозного подъема, а завершился упадком. Я вернулся к тому, что имел.
Новый этап и новый подъем связан уже с православием. Когда мне было около четырнадцати лет, мама собралась в паломническую поездку в Киево-Печерскую лавру. Неожиданно для всех, и даже для самого себя, я захотел поехать вместе с ней. Помню, что на протяжении всего паломничества чувствовал ужасный дискомфорт от того, что я не православный. В своем собственном восприятии я был «чужаком». Не в том смысле, что ко мне как-то плохо относились. Просто я сам понимал, что все, кроме меня, могут вместе молиться, причащаться, а я как бы не имею на это права. И от этого мне было как-то не по себе.
И здесь же, в Лавре, а точнее в Пещерах, я впервые почувствовал, как Бог прикоснулся ко мне. Когда я ходил в костёл, я не испытывал Его присутствия, сама атмосфера храма была для меня очень холодная, я чувствовал себя одиноким. Я и до сих пор считаю, что католицизм – это религия индивидуализма. А тогда в Киеве я впервые почувствовал дух общности, почувствовал, что я могу быть частью целого, а не просто одним из многочисленных, никак не связанных социальных атомов. Могу с уверенностью сказать, что спускался в Пещеры одним человеком, а вышел совсем другим. Именно тогда я и понял, что я, во что бы то ни стало, буду православным. Я именно понял это, а не пришел к этой мысли каким-либо долгим путем размышлений.
Так и случилось. Я стал ходить в Каложу. Как любой неофит с жадностью поглощал всю информацию, связанную с православием. Мне хотелось изменить все сразу и радикально: выбросить «плохие» книги и диски, распрощаться с прошлой жизнью и через пару дней стать святым. Помню, что когда я закончил читать катехизис митрополита Филарета (Дроздова), то ощущал себя как минимум кандидатом богословия. Казалось, что теперь-то я могу ответить на все вопросы любого атеиста или сектанта. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь из одноклассников спросил у меня что-нибудь о Боге или Церкви, а я бы ему лекцию зарядил на несколько часов. Поэтому всячески старался подчеркнуть в своем поведении, что я православный, церковный и тем самым спровоцировать такой разговор. Даже четки купил для создания имиджа. Много в этом было намеренно-показушного. Эдакое демонстративное православие.
Не знаю, как оценить этот период моей религиозной жизни. Казалось бы, какие тут могут быть сомнения, если именно тогда я пришел к православию. Но это мое православие из живого общения с Богом, очень скоро выродилось в обычное самолюбование. Понимаете, когда люди общаются между собой по-настоящему, т.е. искренне, им не нужен кто-то третий. Мне же нужен был сторонний наблюдатель, который бы видел мою религиозность, смог бы ее оценить, удивиться, похвалить. Сам по себе Христос мне не был нужен. Если позволите, то я просто-напросто «пиарился» за Его счет.
Таким образом, моя синусоида снова устремилась вниз. И такая тенденция продолжилась, как это ни странно, и на первых курсах семинарии. С учёбой у меня никогда не было проблем, зато появились другие. Никогда раньше не любивший читать книги, я вдруг увлекся ни чем-нибудь, а сразу философией. Столь любимый катехизис митрополита Филарета сразу же упал в моих глазах. Вообще, в целом, те ответы, которые предлагали большинство церковных книг, и даже Библия, мне казались слишком примитивными, поверхностными, не способными удовлетворить мыслящего человека. Я искал чего-то большего. И хотя я проводил этот поиск в рамках именно христианской философии, от христианства я удалялся все больше и больше. Все христианство, по сути, у меня ограничилось интеллектуальными размышлениями. Мне было не интересно ходить на богослужения, я считал их пустой тратой времени. Зачем выстаивать два часа в храме, если в это время можно почитать умную книжку? Я очень гордился своим, якобы высоким, уровнем рефлексии. Меня постоянно подзуживало заспорить на лекции с преподавателем, чтобы показать свой «ум». Или же ошарашить однокурсников своим неоднозначным отношением к традиционному для христианства предмету или явлению. Я был (?) очень гордым, я очень старался поддержать мнение окружающих о самом себе, в сущности, жил ради этого мнения. И я очень старательно охранял собственное «Я» от нападок и посягательств.
Так продолжалось до середины третьего курса, когда я уехал учиться в Германию на три месяца. Это была языковая практика с перспективой остаться и изучать богословие за рубежом. От этой перспективы я впоследствии отказался. Но именно там, в Германии, находясь в одиночестве, я почувствовал, что мне катастрофически не хватает общения. Не здорового, а того самого, которое я так любил: демонстративно-показательного. Перед немцем ведь не пощеголяешь своим умишкой, ведь ты банально не знаешь языка. Тогда я полез в социальные сети, искать там публику для своих спектаклей под общим названием «Какой я умный».
Среди моих сетевых друзей-зрителей была и Света, с которой я познакомился еще на 1-ом курсе на слете православной молодежи. Мы проговорили тогда всю ночь, а на следующее утро от ее подружек я узнал, что очень ей нравлюсь. Но на тот момент, я считал себя неким романическим героем, подстать Байрону или Печорину, которому должны быть чужды такие чувства, как любовь, поэтому всячески её игнорировал. Впрочем, она и не пыталась навязать себя, а совершенно незаметно находилась всегда рядом, почти не напоминая о себе.
В Германии я посмотрел на нее новыми глазами. Этот человек был моей противоположностью. Я видел перед собой Ассоль, искреннюю и непосредственную, лишенную предрассудка гордости и самомнения. С ней было очень легко, с ней не надо было играть возвышенных ролей. С ней хотелось быть таким же непосредственным. Тогда я, наверное, и понял, что гордость ‒ это самое смешное, что только может быть на этом свете. Это как высокий забор вокруг поля с навозом. Я так старательно возводил его, строил смотровые вышки, копал рвы с крокодилами, набирал охрану, но… Что я так усердно собирался охранять? Пустоту.
Здесь кривая моих взаимоотношений с Богом вроде бы снова начала двигаться вверх. Света уже простым присутствием в моей жизни помогла мне хоть немного освободиться от этой коросты гордости и надменности. С её помощью, на самого Христа я стал глядеть по-новому. Не как на предмет для богословского изучения, а как на живую Личность.
***
Я убежден, что у человека не может быть индивидуальных отношений с Богом. Вера в Бога всегда коллективная или лучше сказать общинная, кафолическая. Как только эти отношения становятся чем-то замкнутым, некой персональной верой в сердце они всегда вырождаются в самолюбование и, в конечном счете, простой эгоизм.
На историю моей религиозной жизни очень сильно повлияли мои родители и Света, теперь уже моя жена. Причем это влияние было непреднамеренным, порою ими даже не осознаваемым. Мне кажется, это очень важно. Зачастую, мы, христиане, заботясь о наших неверующих родственниках, ставим им диагноз: «Страшный грешник». Прописываем терапию в виде капельницы, т.е. начинаем капать на мозги: постись, молись, ходи в церковь и т.д. От такого сверхинтенсивного курса лечения, по-моему, только одни осложнения. Отношения с Богом невозможно форсировать, стимулировать или искусственно повысить их интенсивность. Это сугубо органический процесс и проходить он должен безо всяких синтетических акселераций.
На каком этапе находятся мои отношения с Богом сейчас, я не знаю. Знаю только одно: пока они представляют собой зигзаг кардиограммы, а не безмятежную прямую, я все еще живу ‒ и все еще можно исправить.
Источник: православный журнал «Поколение»
Комментировать