[Июнь]

1.

Вутреннее положение России в настоящее время представляется в высшей степени трудным.

Верховная власть, религиозная по своему происхождению и помазанию, носительница величайших вероисповедных упований, действует через бюрократию, этих упований не всегда вмещающую.

Народ, живущий по религиозному идеалу Церкви, – и земство, представляющее и истолковывающее его волю в духе западноевропейского общественного идеала. Священство Церкви – и представители светской мысли и высшего образования. Сословия старой России – и новые классы, возникшие около больших промышленных предприятий. Все эти силы, исходя от разных мировоззрений, разно понимая природу и конечное призвание человека, разно понимают и саму Россию. Способны ли они жить единой жизнью? Где деятельные начала этого единения?

Преобразовательное движение, составившее славу царствования Императора Александра II, можно считать закончившимся.

Всё, что могло, оно дало и сделало. Созидающие идеи его, исходящие из веры в собственные силы человека для решения задач общественного построения, уже не царят над русским обществом. Творческая энергия их исчерпана. Действительные же плоды не отвечают ни вечным запросам совести, ни решительным требованиям текущей жизни.

Россия остаётся теперь сама с собой, лицом к лицу с фактом своего существования во всей его пугающей наготе, в недоумении и беспомощности, ибо ждать нового воодушевления гражданского творчества, по-видимому, больше неоткуда.

Отсюда сам собой подымается роковой вопрос: неужели Россия наших дней и есть подлинный, единственно мыслимый плод того многовекового терпения и жертв, которые составляют для одних славу, для других – ужас её истории? Отвечает ли она хоть сколько-нибудь ожиданиям прошлого? Ожидания эти в русской истории всегда имели большое значение. Они загорались с особенной силой в каждую преобразовательную эпоху; но самые большие из них и оказавшиеся в известном смысле окончательными, были связываемы с последним преобразовательным движением.

Теперь надежды эти иссякли. Вопрос о конечном призвании России, много раз уже поднимавшийся в прошлом, много раз был отсрочиваем. Всегда существовавший в скрытом состоянии, он становится во весь свой рост перед совестью людей нашего времени.

Величие России, её географическая необозримость, огромность и разноплемённость возрастающего населения – всё это, находясь в противоположности с внутренним идейно-нравственным бессилием её, лишь усугубляет наши тревоги.

2.

Сама Россия всегда заключалась в христианстве её.

Но если это так, если подлинная сила России не в идеях, не в убеждениях, которые как ни действенны, как ни властны над жизнью народа, но всё же преходящи, а в религиозной вере её, непоколебимо устоявшей среди всех превратностей истории, – то, как христиане, мы не можем оставаться безнадёжными.

Возрождение России может совершиться на религиозной почве.

Религиозно-общественное возрождение России, – к нему, как единственному и непостыдному своему исходу, должны, сойтись все недоумения нашего времени, завершительного в истории не только России, но и всего человеческого рода.

К чему нас приводит само водительство Божье. Только и России, в недрах православной Церкви, может совершиться это возрождение: в России, но не от России, в православии, но не от православия, как такового... а от Бога, Который больше и России, и Православия. „Не от востока, и не от запада, и не от пустыни возвышение“ (Псал. 74), и от Господа.

Но где же деятели и проповедники этого возрождения?

Россия уже давно перестала быть обособленной. Движения Запада овладевают русскими умами с не меньшей силой, русские сердцеведы, искатели высшего смысла жизни, давно волнуют и Запад. И можно считать уже совершившимся фактом, что действенно проповедовать в России – значит проповедовать на весь мир.

Поэтому возрождение России не может не стать возрождением всего христианства... и смертельным уязвлением иереократии римской церкви.

Проповедники и деятели этого возрождения должны понимать это и соответственно тому быть духовно вооружены. Им придётся лицом к лицу встретиться с враждебными силами уже не домашнего поместно-русского порядка, а с силами мировыми, давно открыто борющимися христианством на арене вселенской истории за власть над человеческим сердцем.

Учащие силы русской Церкви готовы ли для такой борьбы?

«Кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения её, дабы, когда положит основание и не возможет совершить, видевшие не смели смеяться над ним, говоря: „этот человек начал строить и не мог окончить“» (Лук., 14).

Потому вдумаемся в положение русского благочестия и обследуем состояние его учащих сил по отношению к задаче, неминуемо предстоящей ему.

Состояние учащих сил русской Церкви в наши дни не неизвестно. Принимая во внимание и ту долю Христова споспешествования, с которой они подвизаются, нельзя не сознавать, что они слабы для столь великой задачи: нужной здесь меры духовных дарований они пока не имеют.

Проповедники русской Церкви в большинстве наставлены в вере односторонне, часто ложно воодушевлены, мало знают и ещё меньше понимают всю значительность мистической и пророчественной стороны христианства. На самое главное, – они видят и понимают в христианстве один только загробный идеал. Эта односторонность и мешает им стать „ловцами человеков“ наших дней. Единственно, что они хранят, как истину для земли и о земле, – это самодержавие, как некий начаток нового порядка и как бы „новой земли“. Робкая вера, что Россия скажет какое-то своё великое слово, остаётся у них лишь на степени чаяния сердца, с которым они сами не знают, что делать... Но это всё смутно, шатко, не облечено авторитетом никаких определённых, возвышенных учений.

Могут ли люди подобного вооружения выступать на такое дело? Нельзя не понимать, что, если прежние деятели Церкви не возродятся, необходимы новые силы, могущие „вмещать большее“. Но где искать их, откуда они могли бы взяться?

3.

– „Из камней Бог может воздвигнуть детей Аврааму“...

Подымая новый и с первого взгляда незначительный вопрос о миссии среди интеллигенции, сами священники русской Церкви с обращением интеллигенции, видимо, связывают большие надежды, точно предчувствуя новых Савлов в недрах её. Священники Церкви заговорили об обращении не бюрократии, не буржуазии, не дворянства, не образованных классов вообще, а интеллигенции, как силы, самой способной к гражданскому творчеству во имя принятой в душу идеи.

Это знаменательно.

Но здесь прежде всего необходимо заметить нечто весьма важное. Надо понять, что интеллигенцию, как таковую, проповедью одного только загробного идеала не возьмёшь. Силу интеллигенции мы полагаем вовсе не в учащейся молодёжи.

Проповедь среди интеллигенции... В этой мысли есть всегда какая-то томящаяся натяжка. Верующие идут учить неверующих, знающие истину – незнающих, спасённые – погибающих, хорошие – скверных.

А между тем, на деле, отношение между типом настоящего церковного учительства в его лучших представителях, с одной стороны, и интеллигенции, также в её лучших представителях, с другой, – не таковы.

Состав русской интеллигенции сложен и постоянно изменяется. Но как сила, жаждущая Бога, но не входящая в Церковь, она имеет свой облик. Русская интеллигенция имеет свои заслуги, свою сверхличную и притом знаменательную физиономию. Она имеет свой мартиролог. Заслуги её перед народом и Россией неустанны. Вспомним хотя бы последние годы. Учителя, врачи, земские деятели, писатели, женщины особого нового типа – все обслуживают русскую землю с самоотвержением, и притом не в разброд, а в высшем сознании своего единства, своего особого нравственного облика. В этом облике есть свои существенные черты, стереть кои до сих пор не могло ничто. Имея во всех родах государственной службы и общественной деятельности своих сторонников, люди эти не представляют собой ни сословия, ни партии, а нечто гораздо большее: точно особую породу людей.

Интеллигенция и Церковь, разумеем здесь Церковь не мистическую, а историческую, суть две противоположные, ведущие и подвизающиеся в учительстве силы. Обе они призваны в конце концов делать одно и то же дело. В настоящее же время обе эти силы находятся между собой в глубоком разладе; но отношение между ними есть не только отношение веры к неверию, истины ко лжи. Эти контрасты русской жизни являются, быть может, самыми центральными и трудно разрешимыми, ибо они находят себе опору в противоречиях мирового, а не только русского порядка.

Становясь почти всегда в обличительное отношение к Церкви, какой она им представляется, люди интеллигенции не суть люди церковного исповедания. Но тем не менее они проявляют в своей деятельности и жизни нечто такое, что решительно не позволяет принимать их, как силу, чуждую света Христова, вдохновенную одной только гордостью богоотступной. Требуя безупречности на своём пути от себя и своих вождей и чуть ли не аскетической верности своему идеалу, они готовы были отвратиться от своих вождей, как только начинала чувствовать, что слово у них идёт в разрез с делом. Так было развенчано много личностей, иногда поистине замечательных. Одно это заставляет видеть в интеллигенции нечто большее, чем силу отрицательную с церковно-христианской: точки зрения.

4.

Есть много оснований думать, что в интеллигенции, теперь неверующей, потенциально скрыт особый тип благочестия и служения, – иной, чем благочестие священническое... её упорная противоположность Церкви и священству заслуживает поэтому серьёзного и вдумчивого к себе отношения.

Представители Церкви, – повторяем, Церкви исторической, – свои священные упования ограничивают загробным миром. Все слова пророков о торжестве истины Божьей и на земле они принимают в так называемом „переносном смысле“.

Интеллигенция отдалась, напротив, одному только земному идеалу и признаёт только его. Она отстаивает веру, что на свете когда-то будет хорошо, что человечество найдёт путь к единению и будет едино и счастливо. Эту веру она носит в себе, как некий золотой сон сердца. Среди невыносимых затруднений и тесноты эта почти религиозная вера в грядущее всеобщее счастье спасала её неоднократно.

Русская Церковь народна. Она не покидала народа среди всех его унижений и в трудные времена крепостного права была с ним. Она дала его гражданскому терпению религиозный смысл особого жертвенного делания, она спасла его с одной стороны от бунта, с другой – от отчаяния и тихого умопомешательства. Его душевный вопль она обратила в молитву. Жажду освобождения вправила в надежду на Бога живого, держащего в страшной руке Своей сердце Царя. Церковь, а не что-либо иное, была главной причиной того, что освобождение было принято народом честно и с достоинством. Не чернь-зверь, спущенный с цепи и жаждущий мести за долгие обиды, вошёл в гражданское общество, а человек, вкусивший откровений Божиих, в подвиге непрестанного терпения. „И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придёт на всю вселенную“... (Откр.3:10). Ни правительство, ни войско, ни земство, ни наука-просвещение, ни литература – ничто в России так не народно, как Церковь.

Интеллигенция же, не видя, не понимая этого, несмотря на все желания и положительные усилия войти в народ и повести его за собой, всё-таки чужда ему. Она не найдёт доступа к его сердцу до тех пор, пока не уверует во Христа и не приобщится к жизни Церкви.

Русская Церковь, молитвенно общаясь со святыми всех языков и времён, сверхнациональна лишь в мистическом настоящем и в отдалённом историческом прошлом; в реальном же настоящем она находится в полном разрыве с Западом.

Интеллигенция, возникшая лишь в последнее столетие, с Западом и его движениями находится в живых многосторонних, с каждым поколением возрастающих, отношениях. Она есть сила также сверхнациональная. Свободная от узости сословной, она находит новое родство, новое отечество – в идее, которой служит.

Священство Церкви, останавливаясь на литургическом моменте христианства, непобедимое в хранении тайн и сокровищ веры, но слабое в проповедничестве, устремляет верующих за пределы времени – в вечность. Интеллигенция же создала свой тип безрелигиозного проповедника-агитатора, подвизающегося в пространстве, бесстрашного, напролом прошедшего всю русскую жизнь со своим словом и делом.

Деятели Церкви настаивают на божественном происхождении и помазании власти, а бедствия народа понимают, как посылаемые от Бога испытания, перед которыми приходится только смириться о Христе. А интеллигенция с большими жертвами для себя отстаивает понимание власти, как ответственности. Правительство же она нравственно принимает и понимает не иначе, как очаг виновности и вменяемости за темноту, бедственность и злополучие народа, как целого. Она создала смелое, убеждённое, дорого ей стоящее обличение власти, как голого права и притязания. Этим обличением и упрёком в разных формах и под всяческими личинами проникнута созданная ею литература, а равнодушие людей Церкви к этому обличению её соблазняет, возмущает.

5.

В то время, как Церковь ведёт к личному спасению и личному блаженству, – потустороннему, в Боге, – интеллигенция отдала себя делу общественного спасения, безрелигиозного... В своей общественной совести, в литературе, в типах героев, в понимании их судьбы – она создала обличение всякого личного счастья, построяемого на несчастии других людей. Неправдой и тяготой жизни всех слоёв общества, от высших до самых низших, она обременяет совесть читателя, тем совершая в этой совести несказанные расширения. Свою веру в правоту такого дела, веру огромной нравственной цены, она проводила в жизни, часто не убоявшись величайших страданий, особенно тяжких при религиозной безнадёжности.

Священники Церкви, являясь учителями святости, понимают под просвещением боговедение и останавливаются на просвещении „человеков“, как отдельных личностей, преувеличивая непознаваемость последних глубин истины. Если же они и берутся за просвещение народа в общественном смысле, то делают в духе той же интеллигенции.

Интеллигенция борется за просвещение человечества, как целого, как рода, и на этом пути подвиги её поистине изумительны. Идея „человечества“ и „человечного“ есть душа всех лучших её стремлений.

Христианство имеет своё великое прошлое: оно живёт в человечестве девятнадцать веков. Но Церковь не имеет своей истории, несмотря на то, что памятники её изданы и изучены. своё прошлое Церковь постигает в форме „житий“ отдельных личностей. Жития эти имеют огромное значение не столько глубиной своего смысла, сколько правдой вложенного в них религиозного чувства, по своему вселенскому единству приобретающего верх убедительности. О судьбах же человеческого рода, как целого, Церковь имеет „Откровение“ святого Иоанна. Но эта книга до сих пор в руках её остаётся непобедимой тайной.

Интеллигенция же имеет взгляды на прошлое человечества, часто меняющиеся, но в одном постоянные: в вере, что труды и подвиги истории не напрасны, а ведут ко благу. В этой вере она находит неиссякаемый источник воодушевления для борьбы за правду. Миро-охватывающие идеи, обещающие „объяснить и оправдать каждую жертву истории и жизни“, имеют над её совестью какую-то таинственную силу притяжения. С доверием почти религиозным она отдаётся во власть этих идей, но... „вместо животворящего откровения глотает лишь пустой воздух“.

Таково расхождение между интеллигенцией и Церковью. Укажем, наконец, ещё на одно начало расхождения.

Церковь проповедует, небесное. Землю же она принимает и проповедует как „юдоль плача и скорбей“. Пристанище совершенной жизни – только небо. Оно свято, духовно и открывается в области религиозно-молитвенных отношений человека к Богу, с возрождением духовного, сверхземного в человеке.

Интеллигенция, принимая и проповедуя „Коперниково небо“, убийственно сомкнутое над человечеством, неизбежно нудится видеть в земле единственный приют существования, а общество человеческое – единственным поприщем деятельности жизни. „Небо“ же Нового Завета ей откроется не иначе, как во Христе на пути служения её человеку, – в области межчеловеческих отношений. Стремление интеллигенции к общественному служению является поэтому провиденциальным. Грядущий избавитель её – обетованный „ангел, летящий по средине неба“, имеющий „вечное Евангелие, чтобы благовествовать живущим на земле“ (Откр.14:6).

Всё это делает из интеллигенции не сброд личностей, случайно мечтающих и действующих каждый по своему, а нечто единое, целое, связанное единством исканий и запросов, во взаимной поддержке и ответственности перед окончательным судом истории.

Завет о героическом одного и того же духа, передающий из поколения в поколение и живущий в них до сего дня, делает из них силу высшего порядка.

Отличаясь от демократии в собственном смысле неугасимым стремлением ко всему высоко-человеческому, от культурных и вообще образованных классов – любовью к народу, желанием послужить ему, исканием честного и полезного „дела“ и готовностью пострадать за. него, – интеллигенция, повторяем, не есть партия. Она движется идеей нового строя, нового общества, одухотворённого, где нет такого разлада между идеалом и действительностью. Мысль о победимости общественного зла, о преобразуемости жизни по началам добра – составляет её душу... Идя по преданию от эпохи великих реформ, эта мысль делает из неё среду, постоянно волнующуюся, недовольную и собой, и окружающим.

Единство судьбы, горесть скитальчества, ибо интеллигенция, действительно, „иноязычна во языце своем“, мука окружающего непонимания – всё это ещё более углубляет знаменательные черты её исторического облика.

Посему об обращении интеллигенции можно говорить не иначе, как в её целом. Обращение, хотя бы множества отдельных лиц, не будет обращением интеллигенции, как таковой, и не разрешит задачи до тех пор, пока в учительном содержании проповеди представителей Церкви не будет дано ответов на указанные запросы.

Дать эти ответы Церковь может и должна, ибо в ней одной „утверждение истины“. Оно есть орудие предстающейся в мире деятельности Христа. Будем помнить, что за Церковью поместной, исторической, стоит Церковь вселенская, мистическая. За немощными служителями Церкви стоит Сам Спаситель со святыми Своими, сильными в мудрости и делах не собой, а духом Божиим. „Грядущего ко Мне не изжену вон“! Может ли статься, что вопросы, действительные, искренние вопросы есть, – и нет отвечающих.

Только при условии действительного ответа на эти вопросы, движение интеллигенции к Церкви, не связывающееся ни с какой отдельной личностью, явится очам всех, как брожение от древней закваски, положенной в три меры муки“ (Лк.13:21) ещё самим Спасителем.

Иначе интеллигенция и Церковь – это две параллельные, которые никогда не сойдутся. Перед священством, несмотря на тяжкие аварии, понесённые ею за последние десятилетия, интеллигенция всё-таки чувствует свою правоту: сознание великой ценности и истины указанных запросов в ней неискоренимо. Она передаёт их из поколения в поколение; в них – всё оправдание её.

Она чувствует эти запросы над своей головой, то как проклятие, то как венец, ибо они дают ей сознание её избранности и духовного верха над окружающим. У людей интеллигенции, утомлённых в борьбе с собственным бессилием и с условиями действительности, иногда является желание навсегда отделаться от этих запросов. Но – напрасно. Заглушаемые в одной сфере жизни, они с неотразимой силой восстают в другой: в сферах жизни личной, общественной, государственной, в области теоретической мысли, практики ежедневного бытия. За всякое равнодушие к ним известной исторической эпохи или известного поколения, люди последующей эпохи, другого поколения, платят усиленным, болезненно-распалённым стремлением к их разъяснению. Для интеллигенции отказаться от них нельзя, не извратив своей сущности. Быть может, великий „сан“ человека, право быть человеком, различно сказываясь в людях разного призвания, в интеллигенции именно и сказывается, как способность к мучению над этими вопросами.

И вот, в настоящее время интеллигенция эта – в зависимости от величайших исторических крушений на Западе, а также нравственно изнемогши в борьбе со своими противоположностями в России, – люди этой силы в настоящем переживают тяжёлый нравственный кризис, – тем больший, чем целостнее отдавались во власть её влияний. В сознании их неотступно стоят указанные запросы. Их необходимо разрешить, а между тем сделать это хоть сколько-нибудь удовлетворительно своими и только своими силами нет никакой возможности. Душу сжигает потребность высшего просвещения, чем собственное знание, высшего примирения, чем то, которое мы сами можем себе дать. Всё знание со своей тысячеокой наукой оказывается бесчеловечным и пустым, ибо бессильно разрешить мучительные сомнения о высшем смысле существования.

Этот кризис – глубок, устои самого типа готовы сдвинуться с места. Тип шатается, но в одном остаётся непоколебимым. Твёрдая особенность этого кризиса заключается в следующем: изнемогая духом и теряя надежду за надеждой, люди интеллигенции по отношению к своим противоположностям, партиям, с которыми боролись, сохраняют до конца свой полный боевой порядок. В партии последней реакции: консерватизма государственного, церковного и сословного – они никогда не войдут. Нравственно осуществиться в эти партии для интеллигенции – значит пасть, а не возродиться. Так показал сам опыт.

Надломленная в сознании своей достаточности для себя, интеллигенция находится теперь в состоянии духовного обнищания и чувствует, что её просвещение тщетно, что она перестаёт быть силой и „обществом“. А так как ко Христу и Церкви можно прийти не иначе, как обнищавши духом, то теперь больше, чем когда-либо, сердце её готово раскрыться на призыв к вере в Спасителя Христа, а уверовав – возродиться и новые одарения принять от Него.

7.

В целях привлечения интеллигенции к Церкви могут быть сделаны ложные шаги как с той, так и с другой стороны. Желая сделать веру Церкви более легко-приемлемой как в учении, так и в религиозно-нравственном подвиге, обкрадывают её.

Детская вера интеллигенцию тронет, но не обратит. Христианство, или скорее „христианственность“, без Церкви, таинств и креста, не утолит её духовной жажды.

Подменять христианство для успеха – проповеди стоицизмом или одной моралью без внутреннего возрождения, направляемого богооткровенным догматом, той моралью, которая эстетикой „хороших поступков“ лишь прикрывает религиозную пустоту их в наше поворотное время, – преступно, ибо Бога жаждут люди Живого. „Я нуждаюсь в руках, простёртых ко мне“. Как страшно звучат эти слова Ницше!

Проповедь веры во Христа нельзя смешивать с проповедью „добра“. „Добро“ – не Бог. А Бог – добр. Добро отвлечённо, самочинно, и потому не нуждается во Христе и спасении Его. Оно убивает и того, кто его делает, и того, кто его приемлет. Оттого, где много „благотворительности“, – там так мало свободы и радости и так много мертвецов. Бог – лицо. Прикосновением Своим к человеку Он расплавляет внутренности его и открывает к видению своё Божеское и в других людях. Потому милосердие в христианстве неотделимо от возрождения, веры в Него, искания Его.

Многими отречениями раскрывающаяся тайна человеческой вменяемости и родовой вины света, не испугает этих людей, раз они вкусят духовной радости спасения, завета с Богом: „Вкусите и видите, яко благ Господь“.

Обходя пророчественную и мистическую сторону христианства, обескрыливают его: тупо, лукаво, легкомысленно. ,,Пророчества не уничижайте“, – увещевает апостол Павел христиан из язычников.

Церковь не есть собор нравственников; в ней сокрыта тайна мира, как творения. В ней хранится разгадка нравственной победимости мира, неба, земли, смерти. Ни в одном учении, ни на одном пути внутреннего опыта мир не даёт себя постигнуть, как творение. Лишь – в Церкви... „Страданиями Своими уяснил тварь“, – поёт Церковь о Христе. Тайна спасения воздвигается на тайне творения, – вот в чём сила Церкви. Пророчественные песни о кончине мира, „новом небе, новой земле“ – дают всему христианству мистико-трагический смысл.

Знавшая „веру до конца“ в своём заблуждении, интеллигенция завтра же почувствует всякую ложь решения этого вопроса, а деятелей такого ложного повороту назовёт обманщиками. Это не сделка партии с партией, не примирение лагеря с лагерем. Я указывал уже, что интеллигенция не партия. Церковь – ещё меньше. В интеллигенции, пока ещё не пришедшей ко Христу, потенциально заключён и предчувствуется особый тип благочестия и праведности.

Вот среди каких пропастей приходится отыскивать интеллигенции свой путь.

В учительном содержании веры, к которой призывают интеллигенцию, облику её, здесь очерченному, должно быть „не тесно“, как не было тесно коринфянам в сердце апостола Павла. „Коринфяне, сердце наше расширено, вам не тесно в нас!“ И не ложно, – прибавим мы.

Именно потому мы и считаем положение русского благочестия в настоящее время чрезвычайным, что для христианской Церкви наступает славное время не только словом в учении, но и делом показать, что в ней заключается не один лишь загробный идеал. Наступает время открыть сокровенную правду в ней и о земле, – учение и проповедь об общественном спасении, о христианском государстве и религиозном призвании светской власти, о богосыновстве во властеносительстве, о царстве Божием на земле.

Здесь, остановившись во внутреннем существе своём, интеллигенция и найдёт, наконец, „дело“, которого безуспешно искала с самого своего возникновения.

Это и будет началом религиозно-общественного возрождения России, а через неё и всего христианства.

III.

Пропагандисты баптизма в немецких колониях южной России Виллер, Ондра, Прицкау, Фишер, Шульц, Либиг, Клунд и др. Колония Каталуй, её миссионерское значение. Условия пропаганды: 1) нелегальность её; готовность баптистов обходить закон. 2) снисходительность администрации к пропагандистам. Отсюда успех пропаганды, особенно во второй половине 70-х годов.

Особенное оживление миссионерской деятельности баптистов падает на 70-ые годы. По всем южнорусским колониям из конца в конец разъезжают миссионеры с своей назойливой пропагандой. Ново-меннониты состязаются на этом поприще с проповедниками с Волыни, местные с заграничными.

Ново-меннониты много потрудились в распространении баптизма не только среди своих бывших единоверцев, но и среди других колонистов. Они дали баптизму одного из самых настойчивых миссионеров – Иоганна Виллера.

Иоганн Гергард Виллер (Вилер) из поселян колоний Хортица Екатеринославской губ. В Одессе он имел магазин красок в компании с Винчи, который собственно и вёл дела, а Виллер всё время и все силы посвящал пропаганде. С именем Виллера связано само начало ново-меннонитского движения в Хортицком округе, где он в 1861 г. выступил вожаком прыгунов и весьма скоро распространил свою деятельность на лиц всех исповеданий. В 1864 г. Виллер, вместе с молочанским ново-меннонитом Беккером, насаждает баптизм в Новом Данциге. Затем мы видим его в постоянных разъездах по колониям, главным образом Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерний, одного или вместе с другими пропагандистами. Виллер пользовался большим уважением среди баптистов. Он стоял в тесных сношениях с другими миссионерами и помогал им выпутываться из столкновений с администрацией²⁶. Распространяя баптизм среди немцев путём устной проповеди и раздачи трактатов, Виллер охотно сеял религиозную смуту среди русских. Особенно усилилась его деятельность в этом направлении в 80-х годах. В конце концов он должен был бежать из России и несколько лет тому назад скончался в Румынии.

Одновременно с Виллером вожаком ново-меннонитов выступил Авраам Унгер. Унгер состоял пресвитером в колонии Эйнлаге (старой) Екатеринославской губ., откуда иногда делал миссионерские разъезды; так, например, в 1869 г. он крестил в колонии Старый Данциг 80 немцев-колонистов и одного русского²⁷.

Рядом с Виллером нужно поставить Карла Ондру. Ондра колонист Волынской губ., куда отец перевёз его ещё ребёнком из Польши²⁸. Это натура деятельная и подвижная. Ондра прошёл курс гамбургской баптистской семинарии и в 60-х годах начал свою пропаганду на юге России, которую продолжал вплоть до административной высылки в 1877 г. Местом его постоянного пребывания были колонии Гарчик и Рогувка (около Нейцерера) Волынской губ., а поле деятельности простиралось на всю южную Россию. Ондра, как миссионер континентального баптистского союза, объезжал все немецкие колонии, проповедовал, держал молитвенные собрания, крестил и т. п. О своей деятельности он посылал подробные отчёты в Гамбург.

Миссионерские поездки Ондры по новороссийским колониям были обнаружены в 1870 году. Во время этого путешествия Ондра крестил несколько человек в Одессе, участвовал в окружной конференции в Старом Данциге, посетил Новый Данциг и, наконец, был заарестован в кол. Гофнунгсбурге. Отданный на поруки своим единоверцам Клюеру и Виллеру, он возвратился в Рогувку, давши подписку больше не пропагандировать. Но в 1872 г. Ондра опять миссионерствует в Новороссии. Эта поездка была замечена, но никаких неприятностей ему не создала²⁹; тогда он стал безбоязненно совершать свои путешествия до изгнания, постигшего его за пропаганду среди православных.

Из второстепенных миссионеров баптизма заметен Иоганн Прицкау, который действовал, главным образом, в Старом Данциге, но иногда делал поездки и по другим колониям. Прицкау до сих пор состоит пресвитером староданцигской баптистской общины³⁰.

Ещё обращают на себя внимание пропагандисты Христиан Фишер, Вильгельм Шульц, Карл Кениг, Георг Клунд, Август Либиг и др.

Хр. Фишер, из поселенцев колонии Ландау, 1868 г. был избит своими односельцами за пропаганду баптизма. По его жалобе сделано было колонистам внушение терпимее относиться к баптистам³¹. Это его первая услуга баптизму своими боками. После этого Фишер начал смело пропаганду. Задержанный в январе 1872 г. вместе с Кенигом в кол. Ландау, он был сдан в Одессе на поруки Иоганну Виллеру, а в феврале вместе с ним действовал в кол. Рорбах³². Впоследствии Хр. Фишер перенёс свою деятельность в Екатеринославскую губ., где до последнего времени состоял пресвитером в кол. Фриденсфельд³³.

Отто Вильгельм Шульц – прусско-подданный из Кёнигсберга. Свою деятельность в России Шульц начал на Волыни, где был некоторое время пресвитером в Горчике. Строгость и резкость в обращении и проповедях скоро вызвали против него неудовольствие, и он должен был оставить общину. Шульц отправился в миссионерскую поездку по новороссийским колониям и основался в кол. Новый Данциг, как пресвитер³⁴. Его пропаганда была замечена в мае 1872 г., когда он пытался открыто перекрестить новоданцигских колонистов. Шульц был арестован и передан судебному следователю, но скоро освобождён без всякого наказания³⁵; тогда он совместно с Карлом Ондрой перекрестил тех колонистов, которых помешали ему крестить ранее³⁶.

Шульц бороздил губернии Херсонскую, Екатеринославскую, область войска Донского и др. места. Арестованный вторично, он был выслан за границу. К такому концу привело его крайнее нахальство и грубость: он не стеснялся утверждать, что сам Государь баптист³⁷.

Карл Кенйг, саксонский подданный, проживал в колонии Новый Данциг, где вместе с Фильком, Клундом и Линовским, поддерживал тлеющую искру баптизма после подневольного и добровольного выселения новоданцигских баптистов за границу³⁸. Их общая деятельность, при поддержке Шульца, Ондры и Виллера, имела успех и, в конце концов, препобедила упорство местного лютеранства.

Август Либиг и Георг Клунд занимают также видное место в насаждении баптизма в России. Местом их постоянного пребывания была колония Каталуй около Добруджи³⁹. Колония Каталуй сделалась миссионерским пунктом и служила громоотводом для баптистов России: сюда скрывались из России лица, которым угрожала какая-либо опасность, принимали здесь турецкое подданство и часто с новой фамилией, в качестве иностранных подданных, возвращались в Россию; сюда направляли для крещения тех, кого небезопасно было почему-либо крестить в России.

Наиболее видными и влиятельными баптистами кол. Каталуй были Либиг и Клунд. Они снабжали, между прочим, миссионеров, действовавших в России, баптистскими трактатами. Так, Виллер в одном письме⁴⁰ просит Клунда о высылке немецких трактатов, которые ещё не были распространены в колониях⁴¹. Клунд отправляет ящик и сообщает: „если ещё нужно, пишите сюда, мы вышлем сколько угодно“⁴². В другом письме Виллер просит Клунда и Либига выслать сборник гимнов на русском языке. Клунд отвечает: „надеюсь скоро выехать в Молдавию и оттуда вышлю вам в Плоцк (кол.) русские книги, которые вы доставите в Одессу. Таким способом я уже ввёз в Россию книги“⁴³. Оказывая такую помощь пропагандистам баптизма в России, поселенцы Каталуя сами действовали в Турции, Румынии и на Волыни. Август Либиг в 1876 г. является в звании пресвитера одесской баптистской общины⁴⁴.

Кроме указанных было много и других пропагандистов, так как каждый баптист, в силу вероисповедного принципа, является миссионером по мере своих сил, способностей и средств. Все пропагандисты баптизма в России находились в самых близких сношениях как между собой, так и с Гамбургом, откуда получали инструкции и материальную помощь. Многие, из них действовали по назначению союзной конференции и получали содержание от союзного комитета. Сюда заезжали даже американские, английские и шведские миссионеры. Насколько близко к сердцу принимались баптистским континентальным союзом успехи баптистской миссии в России, мы увидим впереди из одного весьма характерного эпизода в истории русского баптизма, именно изгнания некоторых миссионеров из России в 1877 году.

2. Прозелитизм баптизма стоял в прямом противоречии с русским законом, которым воспрещается инославным исповеданиям всякая пропаганда среди христиан; кроме того, самое положение баптистов было нелегальное, – всё это должно было осложнять пропаганду и делать её ответственной. Но баптисты не стеснялись в средствах для избежания тех неприятных последствий, которыми угрожала им пропаганда и нелегальность положения: они путешествовали по подложным паспортам, как это известно относительно Ондры⁴⁵; без зазрения совести нарушали подписки о прекращении пропаганды (Ондра, Виллер, Фишер и мн. др.); притворно отрекались от баптизма (новоданцигские баптисты); высланные за границу принимали иностранное, в большинстве турецкое, подданство и являлись обратно. Такое безразличие в средствах вытекает из того, что баптизм ставит главной религиозной обязанностью „верующего“ пропаганду, считает усердие в миссионерстве непосредственное или материальное мерилом религиозно-нравственного состояния баптиста. Закон полагает преграды исполнению этой главной обязанности: баптисты считают себя вправе, обойти его.

Насколько далеко простирается готовность баптистов обходить закон, прекрасной иллюстрацией может служить следующий случай. В 1869 году в Херсонской губернии; был совращён в баптизм еврейский мальчик, 16 лет, Израиль Циммерман. Баптисты скрывали его некоторое время в Любомирке и в кол. Глиняной, потом тайно переправили в кол. Плоцк, Волынской губ., а оттуда ещё дальше – в Каталуй. Здесь Циммерман, после некоторого-приготовления, был крещён. Между тем, дорогой он успел многим проболтаться о том, что с ним случилось. Кроме того, отец и брат мальчика начали дело об его пропаже. Факт скоро получил широкую огласку, в колониях; было назначено следствие. Баптисты забеспокоились. Лейер, пресвитер плоцкой баптистской общины, отправил нарочного за советом к Иоганну Виллеру, как наиболее опытному и влиятельному вожаку баптизма. Виллер принял на себя руководство в этом деде и дал в письме Клунду в Каталуй такую инструкцию: „Это все знают, так что необходимо будет следствие; тогда братьям придётся давать ложные показания, и каков будет конец?.. На случай производства дознания мы полагали бы устроить дело так: тотчас по получении письма, вашей колонии следует постановить общественный приговор, будто мальчик есть турецко-подданный и колонист вашей колонии; желательно, чтобы он на всякий случай переменил свою фамилию. Когда здешний инспектор (колоний) потребует, то документ может быть выслан в оправдание собратий“⁴⁶. Действительно, Циммерман в 1870 г. был доставлен к Виллеру с турецким паспортом ⁴⁷. Дело это, благодаря связям и находчивости Виллера, было потушено.

Приключение с Циммерманом даёт весьма много для характеристики баптистского миссионерства: здесь мы видим совращение и похищение детей для воспитания их в баптизме, подложные паспорта и вымышленные фамилии, готовность всех братьев при столкновении с судом давать ложные показания.

3. При такой готовности баптистов обходить закон, не стесняясь в средствах, им сравнительно редко приходилось испытывать неприятные последствия пропаганды, тем более, что отношение к ним правительства и администрации скоро сделалось в высшей степени снисходительным.

На первых порах баптисты встретили довольно сильную оппозицию в колонистских обществах. В меннонитских колониях к ново-меннонитам применена была высшая мера наказания – исключение из общества со всеми проистекающими отсюда последствиями⁴⁸; а это, при совершенном слиянии у меннонитов церковной и гражданской общины, почти равносильно было лишению огня и воды. В протестантских колониях тоже велась упорная борьба против новых сектантов. Для примера можно взять Новый Данциг. Как только секта появилась, колонистское общество тотчас же составило приговор, которым признало секту вредной для семейного и общественного благополучия, и ходатайствовало об удалении из своей среды всех сектантов. Когда же некоторые из подлежавших выселению, притворно отреклись от баптизма, чтобы остаться в колонии, надзор со стороны общества оказался настолько строг, что часть сектантов добровольно выселилась за границу, а другая в отдельный хутор⁴⁹. Прошения об удалении сектантов поступали к генерал-губернатору и от многих других колонистских обществ. Странствующих миссионеров волостные старшины задерживали и представляли в попечительный комитет или в распоряжение полиции. Впрочем, были случаи, когда баптистам удавалось привлечь на свою сторону должностных лиц колонистских обществ, например, в Старом Данциге; тогда баптисты: чувствовали себя более спокойно⁵⁰. Но вскоре все вообще колонистские общества должны были смягчить своё отношение к сектантам, так как не находили себе поощрения в действиях администрации.

Когда появилось ново-меннонитство в молочанских и хортицких колониях, администрация в произведённом им волнении усмотрела повторение внутренних религиозных споров, которые около этого времени стали обычны у меннонитов. Придя к убеждению, что новый меннонитский толк не особенно сильно отличается от старого, она стала облегчать преследуемой стороне её положение: в меннонитских колониях было получено распоряжение, воспрещающее преследовать сектантов⁵¹, В 1867 году такое же предписание было разослано по всем колонистским обществам: секта анабаптистов в чистом виде, писал генерал-губернатор Коцебу, не представляет ничего противного нравственности и последователи этой секты не должны подвергаться преследованию⁵². В 1865 году подобное же распоряжение было сделано прибалтийским генерал-губернатором⁵³, как мы говорили ранее.

Вопрос о баптистах уже обсуждался в высших сферах по ходатайствам заграничных курляндских баптистов и по представлениям генеральной консистории. Правительство склонялось к признанию секты, хотя ещё колебалось привести это в исполнение. На практике такое колеблющееся и неопределённое положение сопровождалось почти полным попустительством сектантской пропаганде со стороны администрации.

Правда, на первых порах принимались некоторые меры для обуздания пропаганды. В 1865 г. для успокоения колонистов, приведённых в сильное волнение назойливой пропагандой и просивших о высылке из их среды всех баптистов, новороссийский генерал-губернатор испросил через министра Высочайшее повеление „выслать за границу арестованных за распространение секты“⁵⁴. Вследствие притворного отречения баптистов от секты им было испрошено помилование. В июле 1869 г. генерал-губернатор Коцебу циркулярно предписал херсонскому губернатору, чтобы полиция имела самый строгий надзор за иностранцами, проживающими в колониях, и в случае вредной пропаганды поступала с ними по законам. Через попечительный комитет предложено было колонистским обществам, чтобы они сами строго следили за проживающими среди них иностранцами⁵⁵.

Эта мера была направлена против заграничных миссионеров баптизма; но как она применялась? В сентябре того же 1869 года, на основании этого циркуляра, Елизаветградский. исправник арестовал Иоганна Гергарда Онкена и телеграфировал херсонскому губернатору: „Задержан в Данциге иностранец Гергард, крестивший колонистов и проповедовавший крестьянам; как поступить?“ Губернатор ответил: „Если Гергард обвиняется в совращении православных, то передайте дело судебному ведомству“. Онкен был выпущен на свободу и беспрепятственно совершал свою миссионерскую поездку. Губернаторы следят за его маршрутом, сообщают свои наблюдения друг другу, но не мешают ему в его миссионерской и организационной деятельности⁵⁶. Вообще заарестование никогда почти не влекло за собой судебного преследования, а равно и прекращения пропаганды. В 1870 г. Ондра был арестован в Гоффнунгсбурге и представлен либентальским приказом в попечительный комитет, а потом полиции. Дело кончилось тем, что Ондру отдали на поруки единоверцам, и он уехал домой, а через некоторое время опять начал свои разъезды. 12 января 1872 г. Карл Кениг и Христиан Фишер были арестованы в колонии Ландау. В феврале Фишер действует в колонии Рорбах с Иоганном Виллером. Виллер был здесь заарестован и обязался подпиской не выезжать из Одессы до окончания дела; но в самом скором времени он отправляется по делам секты в Петербург. Генерал-губернатор иногда конфиденциально знакомил низших чиновников с своим взглядом на дело и тем направлял его течение к благоприятному для сектанта концу⁵⁷. Всё это должно было убеждать низших чиновников, что для них гораздо безопасней смотреть сквозь пальцы на деятельность пропагандистов.

Лютеранское и реформатское духовенство с своей стороны употребляло мало усилий для борьбы с сектантами и не в силах оказалось подавить религиозное брожение в колониях. Итак, баптизм своим успехом в немецких колониях, кроме энергии пропаганды, много обязан снисходительности администрации и отсутствию должного противодействия со стороны протестантского духовенства.

4. После всего сказанного неудивительно, что баптизм быстро распространялся среди немцев. На вторую половину 70-х годов падает самое цветущее время в его развитии. Отовсюду летели в Гамбург приятные вести. Август Либиг в 1876 году писал Онкену из Одессы: „число членов общины в Одессе и её окрестностях в последние два с половиной года возросло с 62 до 400 слишком. В Бессарабии открылись новые двери, и многие другие ждут слова, чтобы раскрыться. Доселе мы проповедовали в 40 местах. У меня новый сотрудник Леман, который взял на себя заботу об общине (Одесской), так что я могу более свободно делать разъезды. Увеличение работников в Винограднике Господнем весьма желательно; через это мы надеемся достигнуть новой победы“⁵⁸. В другом письме Онкену Август Либиг об успехах своей пропаганды говорит следующее: „в течение года мы праздновали 22 раза крещение, причём окрещено 127 лиц. Особенной ревностью отличался наш со-работник Леман, который с успехом трудился на обширном поле. Во время путешествий Леман 6 раз был арестован волостными старшинами и получал свободу с требованием не появляться вновь, но, конечно, не обращал на это требование никакого внимания. Поле велико, пространно и полно надежды, но силы наши незначительны“. В конце письма Либиг обращается с просьбой о помощи ко всем членам союза⁵⁹.

На Волыни центром баптизма была колония Нейдорф – место постоянного пребывания Карла Ондры. Ондра не прекращал своих миссионерских разъездов, в круг которых с 1876 года включил ещё Киевскую губернию⁶⁰. На помощь Ондре явились новые миссионеры. Одним из них был Рейнгольд Шиве, уроженец Польши, прибывший на Волынь по окончании гамбургской баптистской семинарии. Шиве был избран пресвитером в колонии Сорочин; в отчёте за 1876 год он писал в Missionsblatt: „крестил 66 человек, – число членов 414. На одной миссионерской станции около Ровна крестил 33 чел. и нашёл много ищущих истины“⁶¹.

Не менее благоприятные сведения приходили в Гамбург из других мест баптистской пропаганды в России. Румберг из Риги писал в Гамбург: „1876 год был для нас годом упорной борьбы, но и блестящей победы... Мы должны ежедневно благодарить Бога, что Он дал нам такого благородного Государя, и что мы имеем правительство, которое стоит за право и справедливость⁶². К общине присоединилось через крещение 175 человек, и мы надеемся на великую жатву“⁶³. Альф из Полыни в своём отчёте за 1877 год свидетельствовал „о радостном успехе возвещающих в разных местах отечества слово о кресте“. На преследования и притеснения со стороны правительства, говорил он, пожаловаться не можем⁶⁴. Из Курляндии ещё в 60-х годах был занесён баптизм в Петербург. Здесь миссионером баптизма выступил Н. Каргель, выбранный потом пресвитером петербургской баптистской общины. В отчёте за первую четверть 1877 года, Каргель называет этот период „временем радости и успеха, хотя, – говорит он, – вследствие холодов и не приходилось совершать крещения“⁶⁵. В отчёте за вторую четверть Каргель пишет: „мы прожили три месяца благословенные во всех отношениях“⁶⁶.

Среди меннонитов продолжало успешно развиваться ново-меннонитское движение. В 1878 году из Екатеринославской губ. писали в Одесский Вестник: „среди меннонитов в последние годы штунда⁶⁷ всё более привлекает к себе последователей“⁶⁸.

По статистике Missionsblatt в 1877 году всех баптистов в южной России считалось 5048, в Польше 1747, Прибалтийском крае 1362, Каталуе 159⁶⁹. Нужно заметить, что в баптистскую статистику входят одни взрослые, и что сюда, по всей вероятности, не вошли члены соединённого крестящегося по вере меннонитского братства.

Успех баптизма в России производил самое приятное впечатление в Гамбурге и во всём континентальном союзе; он вдохновлял и воодушевлял баптистов на новые подвиги и жертвы. Missionsblatt в новогодней редакционной статье 1877 года торжественно заявляет: „как не удивляться и не радоваться тому, что на далёком востоке в великом русском государстве началось движение к установлению библейского устройства общества Божия, которое неодолимо через все препятствия пролагает себе дорогу“. Редакция видит в этом знамение времени, признак близкого окончательного торжества баптизма над другими „государственными церквами“⁷⁰.

IV.

Эпизод из истории пропаганды баптизма в России, – Изгнание в 1877 г. Ондры с сотрудниками, – Чрезвычайные усилия баптистов Германии и России к возвращению изгнанников.

В своём стремлении к торжеству над всеми христианскими исповеданиями баптисты, конечно, не делали исключения для православия. Они прилагали большие усилия и заботы к просвещению в своём направлении коренного населения страны, пользуясь в этой деятельности самым благожелательным поощрением из Гамбурга. Снисходительность администрации сделала их очень смелыми в этом отношении. Такая преступная деятельность, даже при снисходительности администрации, конечно, не могла всегда сходить безнаказанно. Поплатился Ондра. Изгнание его с сотрудниками составляет чуть ли не единственное облачко, омрачившее благополучное процветание баптистов в России во второй половине 70-х годов. Этот случай представляет значительный интерес, обнаруживая чрезвычайную цепкость и солидарность баптистов в пропаганде.

Относительно пропаганды Ондры среди православных доходили сведения до начальства ещё в 1872 году⁷¹. Но Ондра беспрепятственно продолжал свою деятельность до 1877 года, когда она была прекращена неожиданно для баптистов: „раздался удар молнии, – говорит Missionsblatt, – из совершенно ясного доселе неба“⁷². В мае 1877 года неожиданно были арестованы пресвитеры и проповедники Нейдорфской общины – Карл Ондра, Рейнгольд Шиве, Насгович и влиятельные члены общины Ширманн, Нейман и Лангганс по обвинению в пропаганде среди православных. У Ондры была перехвачена переписка русских штундистов как с ним, так через посредство его с Гамбургом, отобрано письмо из Гамбурга с приложением 212 марок для русских штундистов⁷³. 14 мая все арестованные были высланы административным порядком: Ондра и Шиве, как уроженцы польских губерний, в Польшу; остальные, как, прусскоподданные, за границу⁷⁴.

Неожиданная кара поразила баптистов и отозвалась печалью в Германии. При этом сказалось, какая тесная связь существует между немцами-баптистами России и германскими, и насколько заинтересованы были в успехе баптистской миссии среди русских руководители континентального баптизма. Missionsblatt писал по поводу происшествия: „печальные известия мы имеем сообщить нашим читателям из столь любезной и благословенный доселе средней России. Все наши тамошние миссионеры, и три влиятельных члена Нейдорфской общины в понедельник, перед Духовым днём, внезапно были высланы из России“⁷⁵.

Баптисты употребили все усилия, чтобы устранить последствия неприятного для них события. Карл Ондра немедленно отправил продление на Высочайшее Имя о помиловании и позволении вернуться на Волынь. Четыре прусских баптиста прямо направились в Берлин. Здесь они подали императору Вильгельму петицию о заступничестве „перед его благородным племянником и об исходатайствовании им дипломатическим путём разрешения возвратиться в Россию к покинутым семействам и полям“. Петиция была милостиво принята. „Если же, заявлял Missionsblatt, избранный путь не приведёт к цели, то было бы благовременно подумать о других шагах к улучшению участи изгнанных, например, через евангельский союз“⁷⁶.

На кёнигсбергской баптистской конференции этого года была составлена особая петиция от всего баптистского союза и через пресвитера берлинской общины Лемана представлена имперскому канцлеру. К петиции приложено было „оправдание баптистских проповедников Карла Ондре и Рейнгольда Шиве по поводу обвинения их в крещении принадлежащих к греко-российской Церкви“. „Мы здесь, говорится в оправдании, торжественно заявляем и готовы сделать это при каких угодно обстоятельствах и каким угодно образом, что мы никогда и нигде не крестили ни одного принадлежащего к греко-российской Церкви и никого не склоняли к этому, так как мы никогда не позволяем. себе крестить лиц, принадлежащих к другому исповеданию“⁷⁷.

Фальшь этого заявления очевидна сама собой. Баптистов обвиняли не в совершении крещения, а в пропаганде учения. Следствие, произведённое в Нейдорфе, подтвердило факт пропаганды между русскими. Сами баптисты в своей миссионерской деятельности придают крещению второстепенное значение: „наша цель, говорят они, не крещение, а обращение людей, что мы основываем на примере апостола Павла, который говорит: „Христос не посылал меня крестить, но проповедовать Евангелие“⁷⁸. Крещения просит уже „обращённый“, „вышедший из Вавилона“, „освободившийся от египетского рабства“, то есть порвавший всякую связь с своим старым исповеданием; поэтому баптисты и решаются казуистически утверждать, что они никогда не крестят лиц, принадлежащих к другим исповеданиям.

Разъяснение Ондры и Шиве было напечатано в Missionsblatt, чтобы каждый из читателей мог сделать из этого документа, какое может, употребление в пользу высланных братьев. „Было бы хорошо, рекомендует редакция, сделать это разъяснение известным высокопоставленным лицам в Петербурге⁷⁹; мы просим об этом наших братьев в России, насколько это от нас зависит; было бы хорошо обратить на него внимание германского и американского (Соед. Шт.) посланников в Петербурге“⁸⁰.

В это время не оставались в бездействии члены Нейдорфской общины, лишённой своих руководителей. На место Ондры в Нейдорф прибыл Северин Леман из Одессы⁸¹. Вероятно, по его программе Нейдорфская община предпринимает целый ряд ходатайств о возвращении своих бывших учителей. Одна просьба была направлена к министру внутренних дел, другая, через особую депутацию, непосредственно к Государю Императору. Депутация ездила для подачи прошения в главную русскую квартиру в Турции⁸², но аудиенции не получила, а только подала прошение⁸³. От семейств высланных пропагандистов, была послана Петиция к Государыне Императрице; матери семейств жаловались, что всё их семейное счастье разрушено“, и молили „о сердечном заступничестве“. На последний шаг баптисты возлагали особенные надежды и считали нужным поддержать его из Германии: „возможно, заявлял Missionsblatt, что Государыня заступится за единоплеменников, и мы будем скоро обрадованы желанными вестями“⁸⁴.

Словом, в пользу изгнанных были пущены в ход все пружины как в России, так и в Германии. Но всё безуспешно: прошения Ондры, Шиве и семейств изгнанных остались без последствий; ходатайство германского правительства было решительно отклонено. Иосиф Леман получил в ноябре 1877 года следующее уведомление от князя Бисмарка: ... „прошение, поданное Его Величеству Императору и королю несколькими прусскими подданными, принадлежащими к обществу баптистов и высланными из России, было препровождено для рассмотрения в министерство иностранных дел. Я собрал в силу этого сведения о лежащих в основании дела обстоятельствах и вошёл перед императорским русским правительством с ходатайством о том, чтобы просителям было разрешено возвратиться в Россию. Между тем императорское русское правительство уклонилось от удовлетворения этого представительства, потому что лица, о которых идёт речь, виновны в недозволенной в России пропаганде, При таких обстоятельствах я, к моему сожалению, вижу себя в невозможности делать дальнейшие шаги перед названным правительством в пользу просителей“⁸⁵.

Баптисты остались весьма недовольны прусским правительством, не смотря на всю его предупредительность к ним. „Весьма удивительно, – жаловался Missionsblatt, – что прусское правительство удовлетворилось таким неопределённым ответом со стороны русского и утверждает, что не может более охранять интересы германских подданных“. Редакция предлагала сделать новое представление государственному канцлеру и попытаться через него получить от русского правительства определённые фактические основания наложенного наказания⁸⁶. Действительно Иосиф Леман обратился к Бисмарку с вторичным прошением от изгнанных баптистов, как он сообщил об этом на годичной конференции прусского баптистского округа в Данциге в июне 1878 г.⁸⁷. К прошению было приложено вторичное разъяснение Ондры по поводу обвинения его в преступлении русского государственного закона⁸⁸. Ондра говорит в своём оправдании, что „обвинение в недозволенной против пропаганде не может быть фактически подтверждено, что если бы был произведён допрос, то обнаружилось бы противное“. В этом, конечно, нельзя усомниться, если припомнить историю с Израилем Циммерманом. Ондра приводит три случая, когда он настойчиво отклонял крещение православных, говорит о своих сношениях с штундистами, о самозарождении штунды в Херсонской и Киевской губ. почти без участия немцев. Ондре однако не удалось в этом разъяснении замаскировать ни своей роли, ни участия немцев в насаждении русского штундизма, как это мы увидим в своём месте. Понятно, что и эта попытка баптистов не имела успеха.

Между тем изгнанные миссионеры, при материальной помощи из союзной кассы, не бездействовали. Лангганс поступил в кёнигсбергскую миссионерскую школу, чтобы употребить время изгнания для более основательного приготовления к миссионерской деятельности. Карл Ондра и Шиве миссионерствовали в Польше, насколько позволяли им условия жизни административно ссыльных. Главным местом пропаганды Ондра избрал Лодзь, где в скором времени была открыта самостоятельная община. Шиве практиковал около Петрокова и занимался пропагандой в роли разъездного миссионера по назначению конференции прусского округа. Получивши приглашение в пресвитеры одной баптистской общины в Пруссии, Шиве без разрешения отправился на Волынь за семьёй и здесь не один раз проповедовал.

Таким образом некоторые пропагандисты были удалены с Волыни; не смотря на все усилия и на пущенные со всех сторон ходатайства и заступничества, они не могли возвратиться обратно. Но с удалением их явились новые миссионеры из Польши и Германии, пропаганда не заглохла, отношение правительства и администрации, кроме указанного случая, продолжало оставаться снисходительным, и даже вскоре последовало правительственное признание баптизма в России, чем сами баптисты были немало удивлены.

Священник К. Велтистов

Последуем далее за толстовской критикой защиты государственности. Граф пишет: „Без государства, говорят ещё, не было бы всех тех учреждений воспитательных, образовательных, религиозных, путе-сообщительных и др... Без государства люди не умели бы учредить общественных нужных для всех дел“. „Но этот довод мог иметь основание тоже только несколько веков тому назад. Если было время, когда люди были так разобщены между собой, так мало были выработаны средства сближения и передачи мыслей, что они не могли сговориться и согласиться ни в каком общем: ни торговом, ни экономическом, ни образовательном деле, без государственного центра, то теперь уже нет этой разобщённости. Широко развившиеся средства общения и передачи мыслей сделали то, что для образования обществ, собраний, корпораций, конгрессов, учёных, экономических, политических учреждений, люди нашего времени не только вполне могут обходиться без правительства, но правительства в большей части случаев скорее мешают, чем содействуют в достижении этих целей“⁹⁰.

Опять Л. Толстой благосклонно допускает полезность и разумность государственной организации 200–300 лет тому назад. И снова полагает он непроходимую бездну между прошлым и современным состоянием народов. Тогда, 2–3 века назад, государство имело благотворное культурное и регулирующее жизнь влияние, потому что, за разобщённостью своей, люди не имели возможности сами сходиться, сговариваться и соглашаться в делах общих. Теперь телеграфы и телефоны, пароходы и паровозы сделали совершенно не затруднительным обмен мыслей по вопросам общего блага, и люди могут уже обходиться без государства. Как будто бы всё дело в удобстве или неудобстве обмена мыслей? Как будто достаточно, чтобы сошлись люди поговорить об общественных делах, и в результате совещания получится единомысленное решение вопроса, за чем последует мирное исполнение этого решения. В Афинах евпатриды и геоморы с демиургами не по телефону, а лично могли говорить друг с другом, однако сговориться-то не могли, что, по уверению Фр. Энгельса, повело за собой, если не возникновение, то усиление именно государства, усиление, давшее добрые плоды⁹¹. У нас на Руси новгородцы беспрепятственно, яко на думу, на вече сходились и обсуждали городские дела, но за этими обсуждениями частенько следовало не мирное исполнение вечевого голоса, а побоище на волховском мосту. Значит, дело здесь, помимо всего другого, не в количестве и совершенстве средств взаимного общения только, но в существовании или отсутствии социальных противоречий и солидарности. Если бы в настоящее время не было никаких социальных, экономических, политических и др. враждебных друг другу партий, если бы по всем общественным вопросам существовало, хотя приблизительное, единогласие, то, конечно, не было бы одной из важных причин бытия государства. Но эти общественные противоречия на лицо в современном государстве (существование их признаёт сам граф), поэтому, между прочим, существует и должна существовать государственная власть с назначением предотвращать анархию, господство права сильного, умерять крайности во имя общего блага. В наше время дело обстоит так же, как в древности: партийность и несолидарность представляют общее правило общественной жизни. Даже более, при большей сложности современной социальной жизни, при её разнообразии и ускоренном движении, противоречий общественных и столкновений ныне больше, чем в старину. А в виду этого никто из здравомыслящих не считает существование государственной власти излишним и вредным; наоборот, – его считают необходимым. После того, как французские революции обманули возлагавшиеся европейским обществом излишние надежды на силу государственной власти, это общество впало было в противоположную крайность, склонившись к анархизму или пониженной оценке государственности. Но это разочарование проходит, и государственная сила приобретает всё больший кредит в глазах даже наиболее либеральной партии социалистов⁹². Никакого коренного различия между стариной и современностью, по интересующему нас вопросу, как видно, нет, и государство, как необходимо было тогда, так не менее нужно и теперь. Ведь говорит Фр. Энгельс: „Государство не есть навязанная обществу извне власть. Оно есть продукт общества на известной ступени развития, признание того, что это общество запуталось в неразрешимых противоречиях с самим собой, что в нём возникли непримиримые противоположности, на разрешение которых у него не хватает сил. И чтобы эти противоположности, т. е. классы с противоречащими экономическими (и всякими другими)⁹³ интересами, не погубили себя и всё общество в бесплодной борьбе, необходима власть, которая, пользуясь господством над обществом, смягчала бы борьбу и держала бы её в пределах порядка“⁹⁴.

Что касается собственно того, будто теперь люди без всякой помощи правительства могут составлять общества, собрания, конгрессы, то это отчасти верно, а отчасти ошибочно. Именно: сама безопасность проезда и всяких путешествий членов различных обществ, соблюдение порядка в их собраниях обеспечивается, между прочим, правительством. Сверх того, лёгкость организации всяких союзов и наличное существование различных конгрессов не ведут ещё к устранению политического союза и его власти. Во-первых, они самым своим существованием в значительной мере обязаны государству, дающему людям личную и имущественную безопасность; во-вторых, то союзы частные, ведающие интересы отдельных групп, часто враждебных друг другу, политический же союз и его власть стоят над теми обществами, регулируя их отношения и деятельность с точки зрения общенародного интереса. Анархизм, стремящийся совершенно устранить принудительную власть государства, приходит обыкновенно к образованию, вместо одной правительственной власти, нескольких принудительных властей. Наличная жизнь содержит в себе, если так можно выразиться, огромный заряд принудительной силы, так что если и уничтожить правительственную власть, воплощающую и организующую эту силу, то насилие от этого отнюдь не исчезнет, а только перейдёт, раздробившись, к частным обществам. Произойдёт децентрализация власти: на место одного крупного государства, появится несколько небольших. То же самое нужно сказать о тех обществах, на которые указывает Л. Толстой: по устранении государства, они принуждены будут принять на себя его функции. Однако, в теории графа анархизм освобождается от того противоречия, каким страдает обыкновенный анархизм, приводящий не к уничтожению власти и принуждения, а к её децентрализации и хаосу общественной борьбы. В анархической доктрине Л. Толстого этого противоречия нет, потому что он отрицает не только государственное принуждение, но всякое насилие, проектируя устройство жизни на началах „непротивления“. Этим, бесспорно, граф оказывает большую услугу теории анархизма. Действительно, полное упразднение всякой принудительной власти возможно лишь при всеобщей святости, или при всеобщем непротивлении. Но только нет никакой надежды на осуществление в земных условиях существования царства святости, а к чему ведёт в жизни „непротивление“, мы уже видели. К осуществлению царства святости мы должны всеми силами стремиться, и, по мере проникновения её в коллективную волю, суровость власти будет смягчаться, и ей меньше придётся функционировать; но при этом мы должны ставить своей целью именно достижение нравственного усовершенствования, а не устранения властей, что должно лишь сопутствовать деморализации общества. Преждевременное же ослабление правительственного принуждения нежелательно; а распространение „непротивления“ в виду тех результатов, какими оно сопровождается, нежелательно ещё более. В заключение разбора изложенных соображений графа приведём его собственные слова, которыми он наполовину ослабляет силу своих мыслей. Как видели мы, он утверждает, что в настоящее время люди сами, без помощи государства, могут сделать всё, что им нужно. Но в другом случае тот же граф пишет: „Нельзя доказать (ergo – утверждать), что люди сами, без помощи государства, учредят всё, что им будет нужно“⁹⁵.

Л. Толстой излагает и опровергает третье соображение защитников государства. „Без государства и правительства все народы были бы порабощены соседями. Едва ли нужно ещё возражать на этот последний довод. Возражение находится в нём самом. Правительства, как это говорят нам, необходимы со своими войсками для защиты от могущих поработить нас соседних государств. Но ведь это говорят все правительства друг про друга и вместе с тем мы знаем, что все европейские народы исповедуют одинаковые принципы свободы и братства и потому не нуждаются в защите друг от друга. Если же говорить о защите от варваров, то для этого достаточно 0,001 тех войск, которые стоят теперь под ружьём. Так что выходит обратно тому, что говорится: государственная власть не только не спасёт от опасности нападения соседей, а напротив – она-то и производит опасность нападения⁹⁶. Как Л. Толстой не касается вопроса о войне с нравственно-христианской точки зрения, так и мы не будем здесь делать этого, остановившись на тех мыслях, какие высказывает граф. „Все европейские народы, говорит он, исповедуют одинаковые принципы свободы и братства и потому не нуждаются в защите друг от друга“.

Мы, признаться, в недоумении перед тем, как надо понимать эту фразу яснополянского мыслителя. Что здесь, – детская ли наивность, или saltomortale тенденциозной логики, ирония ли, или особый приём аргументации, рассчитанный на крайнее недомыслие читателей? Ведь всякий отлично знает, что исповедывать „принципы братства“ далеко не всегда значит „быть братьями“. Каждому ведомо, что жизнь современной Европы, именующейся христианской и более или менее стремящейся быть таковой, отстоит от идеала, как небо от земли. Доказывать это графу или какому-нибудь интеллигенту читателю совершенно излишне. Стоит только всмотреться, что делают братья-англичане на юге Африки, христиане-европейцы вообще в Китае, стоит только заприметить, с какой боязнью и неприязнью следят народы друг за другом, прислушаться к голосу угнетаемых народностей в Австро-Венгрии, Германии и т. д., чтобы понять, как бесконечно далеки народы от братства, хотя и много говорят о нём. Нетрудно видеть, что .„словесное“ международное братство пока выражается в ораторских речах на конгрессах мира да служит ещё дружественным флагом для прикрытия недружественных поползновений, действительные же пружины жизни пока выдвигают на сцену дальнобойные и скорострельные орудия, подводные боевые суда и другие братоубийственные инструменты, говорящие о печальной действительности красноречивее всяких ораторов. Европейские народы исповедуют принципы братства и не нуждаются в защите друг от друга! Злой иронией веет от этих слов графа, так как даже люди одной национальности, исповедующие идеал братства, не перестают нуждаться в защите один от другого. Ведь если бы люди действительно были братьями, то давно бы не существовало ни судов, ни тюрем, ни войн, и гр. Толстому не пришлось бы восставать на них. Но если люди ещё не братья друг другу, то нельзя рекомендовать им такую организацию жизни, какую имела бы она у братьев-христиан, т. е. покоящуюся на одних этических основах. Это была бы организация, произвольно перенесённая из чуждого мира на нашу грешную землю, и так же подошла бы к нам, как платье взрослого человека к малолетнему подростку. Европейские народы, несмотря на свой тысячелетний возраст, в деле христианского совершенства представляют из себя малолеток, а потому они нуждаются в средствах защиты друг от друга. Их огромные армии и закованный в броню флот говорит о силе такой потребности у современных наций. Ведь эти войска и флотилии убедительнейшим образом доказывают, что народы европейские готовы приносить огромные жертвы ради защиты от соседей. И эти жертвы они приносят не по предписанию правительственной власти и против своей воли, но именно по своей воле, в виду известных обстоятельств. Правительство даёт лишь организацию тем силам, какие народ отдаёт на защиту отечества. Государство, как известно, вообще мало что творит, а больше только формирует и направляет наличный материал жизни. Так что, если правительство и уничтожить в настоящее время, то интернациональная вражда и вооружённая борьба народов от этого не прекратятся, а только дисформируются. Народные войны возможны и ныне не только в южноамериканских республиках и Китае, но и в просвещённой Европе. Только по уничтожении правительств, государственных властей, вносящих возможную разумность в деятельность патриотических сил, международные столкновения могут возникнуть из самых пустых пограничных споров и драк. „Но, говорит Толстой, государственная власть не только не спасает от опасности нападения соседей, а напротив, она-то и производит опасность нападения“.

От опасности нападения государство, конечно, не спасёт, но отражать нападение, защищать отечество оно весьма помогает. Что же касается того, что будто государство создаёт опасность нападения, то это соображение верно только в малой части. Действительно, иногда ведутся войны, вызванные лишь произволом, капризом правителей или узким эгоизмом известного правительства. Но не нужно забывать ту бесспорную истину, что именно военные опасности и дела были одной из многих причин самого возникновения государства. Если же война участвовала в создании государства, будучи по своим причинам независимой от него, то нельзя утверждать, что государство родит войну. Разумеется, раз государство возникло, то оно становится одним из факторов, определяющих международные отношения, но не единственным. Как в седой древности, так и ныне война имеет свои причины в глубине народной жизни и народной души, где лежат и основы государственности. Общая почва военных конфликтов – это малочисленность и слабость общечеловеческих связей, недостаток в универсальной солидарности при наличном существовании крепко сплочённых союзов территориальных, национальных, приходящих в своей деятельности во взаимное столкновение. Большая сплочённость отдельных человеческих групп зависит, с своей стороны, от этнографических, географических, экономических, исторических и многих других материальных и психических факторов. Эта исключительная солидарность на фоне бедного общечеловеческого единодушие составляет ядро и основу государственных организаций, а в силу своего стремления к самосохранению и самоутверждению она даёт почву для военных предприятий. Корень войны – в народной жизни и психике, в сознательном или бессознательном самоутверждении её индивидуальности; государство же есть орган этой силы, орган, имеющий, впрочем, способность действовать по собственному усмотрению. Вследствие последнего обстоятельства возможны иногда правительственные злоупотребления военно-патриотической силой и тенденцией государства; но только поверхностному и пристрастному наблюдению кажется, будто войны сочиняются правительством. Неправда такого суждения обнаруживается вполне перед тем, например, фактом, что в республиканских и конституционных государствах Европы никто другой, как сами народные представители, дают согласие на новые военные расходы или налоги. В нужных средствах на военное дело и в людях для увеличения войск они не отказывают правительству, чем убедительно доказывают, что военное дело не есть незаконнорожденное дитя государственной власти.

Мы не станем разбирать тех соображений графа о бесполезности и убыточности государственности, которые он обращает к эгоизму отдельных личностей. Он приглашает человека взвесить, какие выгоды он получит и какие убытки понесёт от повиновения или неповиновения власти, и старается ему доказать, что гораздо выгоднее не нести государственных повинностей⁹⁷. Эти увещевания графа, рассчитанные на антисоциальные поползновения человека, на его низкий эгоизм, немалочисленны и производят тяжёлое и неприятное впечатление. Тяжело слышать яснополянского моралиста в роли неразборчивого в средствах политического агитатора, взывающего к низменным инстинктам толпы. Хотя бы при этом взвешивании выгод и невыгод подчинения граф в число невыгод поместил, по справедливости, удаление неповинующегося из общества государственников! Ведь это же ясное требование правды: если ты не хочешь нести государственные тяготы, то не вправе пользоваться и теми многочисленными выгодами, какие даёт государство своим членам. Отказываясь от повиновения власти, ты должен удалиться из общества. Справедливость этого вполне признавал один из проповедников непротивления – Мосер, как то знает Л. Толстой⁹⁸. Но граф умалчивает о такой обязанности непротивленца, и его аргументация получает вид следующего положения: „Гораздо выгоднее не подчиняться власти, потерпеть от неё лёгкое наказание и затем пользоваться безмятежно всеми выгодами государства и спокойствием христианской совести“⁹⁹. На этом пути можно найти последователей, особенно из низшего слоя народа, но ведь такой-то путь не возводит человека к „божескому“ жизнепониманию, а низводит его с. „общественного“ жизнепонимания на „личное“, „животное“, узкоэгоистическое.

Таковы рациональные основания, по которым граф Л. Толстой восстаёт против государственной формы жизни. Надо ему воздать должное, он не скрывает целей своей доктрины, называя её настоящим именем. „Люди, говорит граф, в большинстве случаев наивно верили, что без правительств они погибли бы; что мысль о том, что люди могут жить без правительств, есть кощунство, которое нельзя даже и произносить; что это есть почему-то страшное учение анархизма, с которым соединяется представление всяких ужасов“¹⁰⁰.

С мыслью об анархизме революционном, по всей справедливости, соединяется „представление всяких ужасов“ потому, что его проповедь с самого начала подкрепляется кинжалами и динамитными бомбами. Мирный, непротивленский анархизм Л. Толстого таких ужасов не внушает, но от этого не уменьшается тревога здравомыслящих людей при виде успеха толстовства. В жизни оно разлагающим образом действует на общество, и его невинная личина только увеличивает опасность. Особенно худо действует толстовство в тех случаях, когда привлекает в свои ряды не людей „божеского“ жизнепонимания, а людей „животного“ жизневоззрения, в виду сходства этих жизнепониманий (в их толстовской концепции) в одной важной черте, – крайнем индивидуализме.

Может быть, кто-нибудь скажет, что гр. Толстой, восставая против государственной формы жизни, имел в виду строй идеального христианского общества, а мы оспариваем его, стоя на почве наличной жизни и её нужд. На это мы ответим, что идеал царства Божия, действительно, совершенно свободен от черт государственности, но ведь отсутствие государства в идеальном человечестве обусловливается тем, что этот институт тайн совершенно не нужен, излишен, так как нет там тех потребностей, какие создают его здесь, в современном человечестве. По евангельскому учению и по здравой вере, этот идеал осуществится лишь после окончательного торжества добра в преобразованном мире, по вере графа, он выполнится здесь на земле грешными людьми. Но мы согласны с графом в том, что этот идеал Божия царствия мы должны всеми силами стараться выполнять в своей жизни. Однако, каким путём нам следует это делать? Если бы кто, желая сделаться художником, начал с того, что надел широкополую шляпу и отрастил длинные волоса, то это начало артистической работы едва ли бы кто-нибудь признал разумным. Так точно, если бы мы, христиане, намереваясь осуществить на земле царство Божие, начали с отрицания государственности и введения непротивления, потому что в царстве Божием нет ни государства, ни противления злу силой; если бы мы начали с этого, то обнаружили бы лишь детское, поверхностное понимание идеала, приняв следствие за причину и потерпели бы неудачу. Надо начинать с созидания того, что составляет положительное содержание жизни идеального общества, именно с усвоения себе святости, праведности. К этому и призывал нас Христос, и в Евангелии вовсе нет правил, назначенных непосредственно для созидания нового строя общественной жизни.

Но, скажут, толстовская настойчивость на выполнении известного внешнего поведения имеет смысл несколько больший, чем то приобретение широкополой шляпы. Ведь наше поведение имеет значение не только обнаружения и завершения известного нравственного настроения, но оно воздействует и на само настроение, усиливая и поддерживая его. Формы общественного быта представляются не только кристаллизованным общественным мнением, но и фактором, образующим само общественное мнение. В виду этого факта, непротивление, разрушающее существующий строй жизни и созидающее новый, подобный идеальному, должно-де содействовать и выработке общественного христианского мнения и настроения, которое, с своей стороны, поведёт к дальнейшему устроению царства Божия.

Этическое значение общественного строя мы признаём, но по отношению непротивления (безгосударственности) мы должны сказать, что, хотя оно взято и из идеального строя христианской жизни, однако содействовать возрастанию христианского настроения в людях не может. Это вовсе не парадокс. Сущность дела здесь сводится к тому, что „непротивление“ истинного царства Божия и „непротивление“ гр. Толстого далеко не одно и то же. Непротивление злу первого рода будет существовать потому, что исчезнет зло; непротивление толстовское вводится в жизнь, наоборот, потому, что существует зло. Если Евангелие и заповедует непротивление, как средство борьбы со злом, то только как одно из средств, наряду, например, с противодействием силой; толстовское непротивление всегда и везде обязательно. Непротивленцы царства Божия – это одержавшие победу люди, а потому отложившие оружие; непротивленцы Л. Толстого бросают оружие прежде победы, считая противодействие злу силой негодным в борьбе со злом; тогда как оно и годно, и необходимо. Такое поведение, очевидно, не то, что поведение святых людей Царствия, а потому оно может породить лишь ложное настроение. В силу того, что непротивление злу в идеальном обществе существует за отсутствием зла, оно никому нисколько не вредит, никого не соблазняет; а так как толстовское „непротивление злу“ существует при существовании зла, то оно, как мы видели, приносит действительный вред окружающим людям. Поэтому мы считаем проектируемый им путь осуществления царствия Божия ложным. Уничтожение государства посредством непротивления не требуется христианством, а требуется только положительное развитие и усилие духовных мер борьбы со злом и христианизация принудительных средств; следовательно, требуется христианизация государства, а не упразднение его. Поэтому Л. Н. Толстой напрасно надеется на христианское общественное мнение, как на силу, имеющую в недалёком будущем сложить государственность. Уже целые тысячелетия общественное мнение требует упорядоченности жизни, но одно оно бессильно создать удовлетворительный порядок общежития, и, сознавая своё бессилие, само же создаёт себе в помощь государство. Конечно, дай Бог, чтобы истинно-христианское общественное мнение росло и крепло, но так как оно не будет непротивленским, то оно не будет и разрушать государства, а преобразовывать основы его и уменьшать круг дел, делать лишними различные части его механизма. Ближайшим образом такое действие будет производить (да уж производила и производит) не „мнение“ христианское, а истинно-христианская коллективная воля и жизнь. Л. Н. Толстой, разумеется, уверен, что со временем создастся именно „непротивленское“ общественное мнение, которое носит у него название христианского. Относительно этого можно только высказать пожелание, чтобы надежда графа не осуществилась.

К. Григорьев

(Продолжение следует).

Около тридцати лет тому назад, в первом благочинническом округе, Семеновского уезда, Нижегородской губернии, заражённом расколом старообрядства, стала распространяться, по местному наименованию, секта немоляков. Вначале секта жила тихо, мирно, но в последние десять лет она стала всё более и более заявлять о себе нередкими переводами в неё не только из раскольников, но и из православных. Причиной тому было то, что немоляки завязали сношения с рационалистическими сектами южнорусских губерний. Оттуда стали появляться к ним проповедники и по своей охоте, и по требованию немоляков. Слыша разного рода учения различных рационалистических сект, немоляки, не приставая ни к одной из них, позаимствовали от каждой то, что им нравилось у сектантов.

Следствием этого явилось то, что в настоящее время сектантов-немоляков можно разделить на три группы: 1) склонных к молоканству, 2) к штундо-баптизму и 3) понимающих всё Писание иносказательно.

Последний толк родился чисто на раскольничьей почве. Раскольники, читая св. Писание и писания св. отец и видя в них образные выражения, напр., учение – вода, Богородица – лоза истинная, мытарь – душа, фарисей – тело, сделали вывод, что всё Писание нужно понимать иносказательно, приточно.

Источником вероучения немоляки признают только св. Писание; священное Предание отвергают, как ненужное, в подтверждение чего приводят те же места св. Писания, какие и вообще все рационалистические секты. По мнению немоляков 3-го толка, св. Библия была дана сразу, а кем и когда – неизвестно. Всех лиц, которых православная Церковь считает писателями Библии, по мнению означенных немоляков, нужно понимать иносказательно, напр., Моисей это – мой сей закон, Давид – да видь корзина, из которой взят был Моисей, это голова; тростник – мозги. Вообще они отрицают всех исторических лиц, упоминаемых в Библии; отрицают и сам акт сотворения мира. По их мнению, мир всегда был таков, каким мы его знаем. В толковании св. Писания у немоляков полнейший произвол; напр., небо это – не было, не укради это – не искажай св. Писания. Все немоляки писание св. отец отрицают. Библию любят более славянскую, полагая, что русская Библия искажена, в подтверждение чего ссылаются на 44 ст. 14 гл. 3 кн. Ездры: „написаны же были в сорок дней девяносто четыре книги (в славянской – двести четыре)“.

Вероучение немоляков таково Бога единого по существу немоляки признают, но в понятии о Боге Троичном в Лицах расходятся. По мнению немоляков 3-го толка, Отец, Сын и Св. Дух не суть три Лица Пресвятые Троицы, а есть только различные наименования одного и того же Лица, по Его различным проявлениям к людям. Впрочем, немоляки этого толка иногда не прочь допустить отождествление человека с Богом. „Бог“, говорит немоляк, „находится во мне, голова моя есть престол Божий, живот мой есть подножие ног Его“.

В понимании Агнца И. Христа немоляки разнятся. Одни из них учат о Лице И. Христа согласно с православной Церковью, другие на И. Христа смотрят, как на обыкновенного человека, рождённого естественным образом от Девы Марии. Божию Матерь поэтому именуют просто „Марьей Якимовной“. Сыном Божиим И. Христа называют не по естеству, а по благодати. И. Христос, по их мнению, отличается только тем от обыкновенных людей, что Он вполне исполнил Закон Божий. Некоторые же из немоляков (3 толка) историческое лицо И. Христа совершенно отрицают. Христос, говорят они, есть дух, Богородица – душа. В этом смысле они толкуют историю Благовещения Божией Матери. Выражение Иоанна Богослова: „всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа во плоти пришедшего, не есть от Бога (1Ин.4:3 ст.)“, толкуют так, что И. Христос пришёл „во многие плоти“.

Впрочем, христами немоляки себя ещё не называют. Немоляк-крестьянин Песков высказывал такое мнение: жена есть буква; букву воспринимает разум (муж), от него рождается Христос – слово. Все чудеса, описанные в Евангелии, немоляки третьего толка понимают духовно: Иисус Христос исцелял больных, воскрешал мёртвых не плотью, а духом, т. е. еретиков и грешников.

Говоря о грехопадении Адама, немоляки отрицают следствие первородного греха, выражаясь словами пр. Иезекииля: „Вы говорите, почему же сын не несёт вины отца своего? Потому что сын поступает законно и праведно, все уставы Мои соблюдает и исполняет их; он будет жив. Душа согрешающая, она умрёт; сын не понесёт вины отца, и отец не понесёт вины сына, правда праведного при нём и остаётся, и беззаконие беззаконного при нём и остаётся (Иез.18:19–20 ст.)“. На этом основании им кажется смешным крещение детей в православной Церкви. Идя далее, немоляки отрицают нужду в искуплении, говоря, что ветхозаветные праведники и без Христа спасались, на что и Сам Христос указал в притче о богатом и Лазаре; богатый был в аду, а Авраам и Лазарь – в раю, а это ещё было до крестных страданий Христовых.

Воскресение Иисуса Христа понимают некоторые из немоляков в смысле духовного воскресения¹⁰¹. О веровании Церкви об изведении Иисусом Христом из ада праведников выражаются так: „это враки“.

По мнению немоляков, Церковь есть общество святых, в котором нет и не может быть грешников. „Мы сами, говорят о себе немоляки, стремимся быть в ней. Все грешники находятся вне Церкви“. Впрочем, у них уже замечается деление на старших и младших братий. Старшие братья, по их понятию, получили благодать св. Духа, признаком чего считают исправление от какого-либо порока, напр., человек пьянствовал, потом перестал; это и значит – получил благодать св. Духа. Означенное замечается только у склонных к штундо-баптизму. Склонные к штундо-баптизму признают в Церкви пресвитера и диакона, но чин епископский совершенно отрицают, как будто бы не установленный апостолами. Некоторые же совершенно отрицают иерархию в Церкви, говоря, что все – иереи, и ссылаются на Апокалипсис (Откр.1:6,5:10). Всю 23 гл. св. Матфея, в которой Христос обличает книжников и фарисеев, немоляки относят к православным священникам, разумея под хранилищами – карманы, под воскрилиями одеж – рясы. Под саранчой, упоминаемой в Апокалипсисе (Откр.9:7), разумеют также пастырей Церкви. Нападают сектанты на священников и за ношение ими длинных волос, камилавок и скуфеек. Своё общество немоляки в преемственную связь с апостольским не ставят, ссылаясь на пример Мельхиседека или же говоря словами пророка Иоиля: „и будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть; и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши, и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут, и на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать (Деян.2:17–18)“.

Таинств, в которых преподаются благодатные дары св. Духа, сектанты не признают. Истинное крещение, по мнению немоляков 1-й группы, состоит в научении от слова Божия. Под водой, в которой верующие при апостолах крестились, разумеют учение. Немоляки 2-й группы необходимость водного крещения признают, но при этом смотрят на него, как на знак вступления в общину, никаких благодатных даров не преподающий. Крещение детей отрицают.

Таинство св. Причащения сектанты отрицают, говоря, что „плоть не пользует ни мало (Ин.6:63 ст. ев. Иоан.)“. Склонные к штундо-баптизму согласны с тем положением, что Иисус Христос действительные хлеб и вино преподал ученикам на тайной вечери. Склонные-же к молоканству этого не видят. По их понятию, Иисус Христос преподал ученикам учение (хлеб), и чашу страданий: (чашу с вином). Некоторые из немоляков в хлебе, преподанном ученикам хотят видеть знак, данный Христом ученикам на того, кто Его предаст. Склонные к штундо-баптизму на хлеб и вино смотрят только, как на знак тела и крови Христовой, и склонны у себя совершать преломление хлеба.

Таинства св. миропомазания не признают. В прошедший великий пост среди них появился проповедник, который поучал их не вступать в брак, но жить, как ангелам на небесах.

О мздовоздаянии после частного суда немоляки, кажется, никакого представления не имеют, почему им кажется странным, что св. Церковь в настоящее время умерших причисляет к лику святых. Они знают одно мздовоздаяние после страшного суда.

Молитвенное призывание святых сектанты отвергают, точно так же отрицают и молитвы за умерших. Иконы и храмы отвергают по тем же основаниям, что и прочие рационалистические секты. О кресте высказывают такое мнение, что Христос пригвоздил к нему грехи, сделав его нечистым, а как таковой, его и не следует почитать. Немоляки по отношению ко кресту и иконам относятся крайне кощунственно. Не редкость слышать, что там-то немоляки перекололи иконы, или понаделали из них скамейки, или обругали скверными словами, или плевали на них. Часто подобное сказанному делают публично для доказательства, что икона за себя вступиться не может.

Третья группа немоляков, отрицая воскресение Иисуса Христа плотью, отвергает и всеобщее воскресение мёртвых плотью. По её мнению, должно быть воскресение духом, воскресение от мёртвых дел. О воскресении плотью не может быть и речи, ибо вот как говорит Екклесиаст: „сказал я в сердце своём о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё – суета! Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает, дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз в землю (Еккл.3:18–21)?“

Чтение св. Писания среди немоляков сильно развито. Евангелиями и Библиями их снабжают южнорусские сектанты. В беседе с миссионером ни о чём так не любят они говорить, как об иконах.

Являясь с таким вероучением, немоляки выказывают сильное стремление к пропаганде своего лжеучения и бесед.

Свящ. А. Албицкий

(Религиозно-философское письмо).

1. «Бог есть дух» (Ин.4:24).

2. «Великая благочестия тайна; Бог явился во плоти» (1Тим. 3:16).

3. «Церковь есть Тело Его (Христа), полнота Наполняющего всё во всём» (Еф.1:22–23).

4. «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога» (1Кор.6:19).

В одном из религиозно-философских собраний известный писатель Д. С. Мережковский поставил вопрос „о святости плоти“ по поводу „конкретного случая идейного столкновения“ между Н. В. Гоголем и священником Матфеем Константиновским.

Вопрос этот, очевидно, принадлежит к числу тех, которые принято называть „основными“. Очевидность и простота его истины вне всякого сомнения. Тут объяснения должны идти со всей тщательностью. Неразумно, по недостатку доказательств, заменять их „призраком безотчётной веры“. Нельзя твёрдость своих убеждений закрывать ложными свидетельствами „древних басней“. Одни только точные исследования и прямые заключения должны привести в ясность достоверность наших умозрений по этому вопросу.

Но в особой постановке и в самой философско-литературной обработке вопрос этот у г. Мережковского стал в числе запутанных вопросов. Это своего рода гордиев узел образовался у Мережковского. Мережковский говорит, что „историческое христианство“ (как будто есть не-историческое христианство) нарушило гармонию отношений между духом и плотью, плоть (тело, материя, вещество) беспощадно принесена в жертву духу. В этом усилении прав духа над плотью или в ущерб плоти повинен суровый аскетизм. Он-то создал „бесплотное христианство“, всё разнообразие религиозной жизни „слившее в один «плотной чёрный монашеский цвет исторического христианства“...¹⁰². „Бесплотное и есть для исторического христианства духовное и вместе с тем чистое, доброе, святое, божественное, а плотское – нечистое, злое, грешное, дьявольское. Получилось бесконечное раздвоение, безвыходное противоречие между плотью и духом, то самое, от которого погиб и дохристианский мир, с той лишь разницей, что там, в язычестве, религия пыталась выйти из этого противоречия утверждением плоти в ущерб духу, а здесь, в христианстве, наоборот – утверждением духа в ущерб плоти“¹⁰³. Отсюда, по мнению г. Мережковского, логически вытекает действительное отрицание в христианстве культуры, науки, искусства, общественности, мудрости со всеми её сокровищами. „Таким образом в христианстве человечество как бы само на себя восстало и само себя отринуло, по крайней мере, сознательно, в целой половине своих высочайших, уже достигнутых, религиозных ценностей. В жизни не только каждого отдельного человека, но и всего человечества прошло бесконечное раздвоение, безвыходное трагическое противоречие“¹⁰⁴. В заключение автор задаёт такой вопрос: „Так ли я разумею, или не так? Пусть научат меня и наставят: я спрашиваю“...¹⁰⁵.

Круг основных мыслей г. Мережковского очерчен нами в самых общих чертах. Глубокий интерес темы, искренность автора, философская пытливость – все это невольно побуждает нас ответить ему по существу затронутого, но далеко ещё нерешённого им вопроса об отношении духа к плоти, Церкви к „светскому обществу“ (у Мережковского „язычество“), евангелия к миру, религии к культуре... Но на это у нас пока краткое слово. Христианство – религия боговоплощения. Это не материалистический пантеизм с его языческим идолопоклонством, не отвлечённый метафизический (супранатуралистический) деизм с его абсолютным отрицанием боговоплощения и Промысла Божия, и не атеистическая мораль с обоготворением или самоумерщвлением плоти, а истинный религиозный теизм. Бог есть дух. Вот глубочайшее существо христианства. Бог – не гармонический космос и не безобразный хаос, как в языческой религии и философии, а совершеннейший Дух, Существо абсолютно-духовное. И этот истинный Бог воплотился. Это – религиозная тайна христианства. Не плоть сошла с неба, – плоть от земли и от нас. „Вторый человек Господь с неба; и каков небесный, таковы и небесные“- (1Кор.15:47–48). „Никто не восходил на небо, как только Сшедший с небес Сын Человеческий, Сущий на небесах“ (Ин.3:13). Это по причине ипостасного соединения земного с небесным в лице Христа. Отсюда всё в христианстве, стало и живёт Христом (1Кор.8:6). Христос вселяется в сердца наши (Еф.3:17). Всё это относится не только к видимому, но преимущественно к „умосозерцаемому в Боге“ (св. Григорий Богослов). Естества во Христе с-растворяются, переходят одно в другое по закону теснейшего соединения. Христос – „с нами Бог“ (Мф.1:28; Ис.7:14). Тело (плоть) всегда с Восприявшим его. Оно не в солнце (как у манихеев и у мистиков), не разлилось и не разложилось в воздухе, как звук голоса, как излияние запаха и полёт неостанавливающейся молнии. Он был осязаем по воскресении (Ин.20:27), и некогда явится тем, которые Его прободали (Ин.9:37). Божество само по Себе невидимо. Но Христос – Бог пришёл с телом, явился во плоти. И теперь Им не отложена плоть, и Божество Его пребывает с воспринятым человечеством, не обнажено от тела. И прийдет Он с телом, в каком показался ученикам на горе Фаворе, когда Божество препобедило плоть человека.

Язычество – это обоготворение плоти. Здесь материя, телесное вещество, плоть – вечны, „со-безначальны“. Языческие философы и поэты разнообразные формы этой „материи – плоти“ обоготворили, идеализировали, „вознесли до небес“. Так создался эллинский Олимп; так произошёл римский „интернациональный“ пантеон. Это – сплошное обоготворение естества плоти, или религиозный мистицизм. Вот религиозная сущность язычества со всеми его „бессмертными богами“. Лев Толстой страшно нагрешил против истины, когда сказал, что христианская Церковь „обоготворила плоть“. Не христианство „обоготворило плоть“, а языческое религиозное сознание и жизнь. Христианство принесло в мир и открыло во всей полноте и совершенстве великую тайну боговоплощения, и этим победило язычество и положило начало истинной культуре и истинной цивилизации. Христианство возвестило, что Бог, создавший мир, воссоздал и человека, этот образ Бессмертного, приняв Его тело в единство жизни вечной. Бог воплотился, чтобы мы обожествились. У Христа – „богоприимная плоть“ (св. Григорий Нисский), богоносная, прославившая перстный образ человека. Вот истинный смысл христианства. Обоготворение плоти и человека только в религиозном мистицизме, в антицерковном сектантстве с его бесчисленными „богородицами“ и „боговоплощениями“...

Но христианство – не только религия, проповедующая соединение Божества и плоти, но и религия вочеловечившегося Бога. Христос не человек-богоносец (это ересь языческого арианства, несторианства, толстовства), а Бог – человеконосец. Он есть Богочеловек. Христос принял в единство Своей ипостаси совершенного человека, состоящего из духа и тела. „Он, подобно нам, искушён во всём, кроме тела“ (Евр.4:15). Истинная красота и святость человека во Христе, „прекрасном паче всех сынов человеческих“. Идеал человечества – необоготворенный „сверхчеловек“ или „человек-бог“, а Христос – Богочеловек. Люди без веры в Богочеловечество Христово идут не к „умному господству“, а к религиозному одичанию, к „первобытному варварству“... Язычество – это мореходец, отнесённый назад, увлечённый бурными волнами обоготворенных „вещественных стихий мира“, далеко отплывший от Бога. В христианстве человечество снова идёт к Богу и опять не без труда, не без борения совершает вожделенное плавание по „морю житейскому“ в царствие Божие. Нужно образовать в себе истинного человека, этот „прекраснейший храм великого Бога“ (св. Григорий Богослов). Если небо, звёзды, земля, вся вселенная – это риза Божия, то человек – образ и подобие Божие. Он выше всего, драгоценнее всего. Для него и Бог воплотился и вочеловечился. И тот человек сооружает себя в храм Божий, „культивирует себя в христианском смысле“, кто с пламенеющей ревностью отрешается от земли и постоянно, ежечасно, ежеминутно шествует на небо. Христианство всё земное привлекает „от земли к небеси“, расширяет круг религиозной жизни на земле до „светозарности ангельской“.

Христианство, поэтому, не религия духовной и телесной смерти, как стараются нас уверить современные богоборцы, а вечной жизни человека, вечного сопряжения духа, и плоти. Дух, душа, не материальная, всё оживляющая и движущая сущность природы человека – это „струя бесконечного света – Божества“ (св. Григорий Богослов). И тело, протяжённое вещество, „дебелая плоть“, вторичная основа, материального образования вещей мира, также дело рук Божиих. Горшечник на своём колесе даёт форму глине, и плавильщик золота – золоту, и каменотёс – камням. Бог не только соединитель духа и плоти в лице человека, не Димиург, сливший до безразличия форму и материю, но и Творец всего, а, следовательно, и материи с движущимися формами, облечённой в формы. Поэтому и плоть – не „злая тьма“ манихейская (религиозный дуализм), и не из тёмного начала. В человеке всё – от присносущного света, и всё к этому свету влечётся, и в этом свете познаётся. Тьма это не „самостоятельная природа“, т. е. не то, что каждую вещь делает такой или иной, а наш собственный грех. Грех – страшное уклонение от природы, нарушение „первозданной нормы“, попрание законов жизни, разрушение границ бытия человеческого, расторжение вещественных стихий и богоуставленного сопряжения души и тела. Это тёмная ночь, наступающая после захода, солнца, льющего свет и теплоту на землю. Это немощная старость, приходящая к нам, как злобная гостья, за жизнерадостной юностью, этой румяной зарёй бытия человеческого. Это ужасная и холодная зима, всё оцепеневающая, идущая за удалением солнца вверх от земли¹⁰⁶. Христос пришёл на землю, чтобы спасти жизнь человека от этой „велиаровой тьмы“ греха и зла, в котором он стал жить после „грехопадения прародителей“, чтобы зажечь вновь в человеке, в человечестве яркий пламень света, божественного и неугасимого, т. е. души, этого дыхания Божия, заключённой как бы в пещере – в „перстном теле“. Образу Божию нельзя было разрушиться бесславно, как разрушаются пресмыкающиеся и неразумные животные, хотя грех и усиливался его сделать смертным. В том-то и состоит всеобъемлющая задача христианской религии, христианского аскетизма, что он не отрицает плоть, а прекращает ужасную вражду духа и плоти во грехе. Борьба духа и плоти, сведение воедино ныне враждующих, а вначале, „в раю сладости“ дружественных начал и природ, установление „гармонии божественной“ или первозданной между ними, религиозное освящение и нравственное оправдание жизни – вот сущность и сила аскетизма. Аскетизм – это святая во Христе плоть и святой во Христе дух человека. Греки и римляне, при помощи одной телесности старавшиеся познать глубины духа человеческого, говорили: „mens sana in corpore sano“. Но несравненно более оснований и более жизненной мудрости в аскетизме христианском, формулирующем так взаимодействие души и тела: „святая душа со святой плотью“, равно как и наоборот: „святая плоть со святой душой“. Христианский аскетизм, содействующий прекращению жестокой борьбы духа и плоти, несёт великую религиозно-культурную миссию. Он есть чистая жертва чистому Богу. Он прогоняет мрак ночи (ибо тьма – не доля солнца, и светлый дух человека никогда не был порождением духа лукавого, „губительного велиара“) – и, таким образом, неуклонно ведёт „к цветоносной заре бытия человеческого“. Аскетизм весь осиян светлыми лучами Воскресения Христова, блистающегося небесной вкупе и земной красотой Богочеловека. Он приводит человечество к первоначальной райской юности, шествующей в нетленную славу Христову. Смотрите на святые лики великих аскетов, как они прекрасны, как восхитительны, целомудренны, приснопамятны, вместе небесные и земные. Это – горящие радужными цветами звёзды на всецерковном небосклоне, нерушимые печати Бессмертного, „плотоносные красоты“. Аскетизм прогоняет лютую „зиму плотоугодия“ и призывает „красную весну“ – надежду светоноснейшей жизни, раскрывающейся во свете Богочеловеческого лика Христова.

Это значение христианского живоносного аскетизма должно сознать во всей силе в наше время, когда померкла в европейской культуре святость плоти и стал значительно оскудевать живоносный дух христианской религии (ср. студодейную красоту современного искусства, пользующегося полной свободой). Особенно необходимо всячески развивать и укреплять истинно-аскетические идеалы в противоположность современному нео-языческому обоготворению плоти в науке, в жизни, в литературе, в общественных делах и проч. Нам более всего нужен ныне универсально-христианский аскетизм, ставящий на первый план миро-исторической культуры одухотворение плоти, богочеловеческую красоту святой плоти в святом духе. Нет формы без материи, но нет и материи, без формы. Нет бесцветного тела, ни бестелесного цвета. Никто не видывал, чтобы птица летала, где нет воздуха, чтобы дельфин плавал, где нет воды. Так точно нет христианского аскетизма без святой плоти. „Бесплотный аскетизм“ – это просто выдумка современных „светских богословов“, восходящих на гору христианской философии по песку, который под нетвёрдой ногой катится назад. В аскетизме нет никакой вражды к плоти, а есть одна ненависть к убийственному греху и смерти, гнездящихся особенно в плоти. „Человек игра Божия“ (св. Григорий Богослов). Вот эту игру и играет вселенски-церковный аскетизм, истинный аскетизм. Во плоти есть ржавчина, пагубная для твёрдого железа. Грех – эта ржавчина для тела человеческого, для земной природы, проницаемой светом Божиим. Аскетизм, поэтому, имеет в виду не умерщвление плоти, а вечную славу и бессмертие её, чтобы она пребывала великой и светоносной служительницей Царя-Христа. Достопримечательно, что догмат воскресения плоти лучше всего религиозно понят и разработан философски святыми аскетами, целомудренными девственниками, этими собеседниками бесплотных ангелов, держащимися за укрепляющие их воскрилия риз Христовых. Итак, аскетизм является самой нежной матерью, которая на своих руках несёт всему миру святую плоть во Христе¹⁰⁷ и одухотворяет всё человечество истинной любовью ко Христу Богочеловеку, а христианская Церковь, как богодухновенная таинница и носительница этого аскетизма, есть истинно-вселенский, религиозно-нравственный организм, олицетворяющий в себе общечеловеческую и общехристианскую веру в „воскресение мёртвых“ и „жизнь будущего века“. „Церковь есть тело Его (Христа), полнота Наполняющего всё во всём (Еф.1:22–23).

Как религия боговоплощения и вочеловечения Бога истинного, христианство есть всемирная религия и культурно-жизненная сила, николи же ослабевающая и отпадающая. Бог истинный познаётся только через Христа воплотившегося. Христос вочеловечился, и стало ясно, что в Боге всего выше любовь к людям, к жизни человека на земле. На этой любви и воздвигается всё историческое христианство. Идольские кумиры отвергнуты. „Хамосова мерзость“ проклята. Христианский аскетизм в главнейших своих действиях – это реакция нравственного мировоззрения в пользу истинной религии. Здесь этические корни и христианского искусства, примиряющего дух и плоть, божественное и человеческое в единстве святой жизни; Исходная точка христианского искусства – это особый способ Христа учить притчами. Это зерно нового начала в понимании прекрасного, в его воплощении. Чувственное есть подобие сверхчувственного. Отсюда плоть должна уподобляться духу, культура – религии, мир Божий – жизни евангелия... В этом состоит существенное отличие христианства от язычества и его превосходство. Языческое религиозное искусство формируется по противоположному принципу: чувственное, плотское, внешнее есть проявление сверхтелесного, всецелое, абсолютное. Высшее совершенство „чувственного образа“ (напр., в живописи, скульптуре) есть в такой же мере выражение и воплощение сверхчувственного, бесплотного, метафизического. „Вечное содержание красоты“, имеющей свой первоисточник в Боге и вечной гармонии духа и плоти, исчезает здесь в „идеальной форме земного существования плотской жизни“. Реальная плоть поглощала собой всё в языческом искусстве и религиозной жизни. Отсюда, самообожание человека и обоготворение плоти в язычестве. Отсюда эстетика – художественный корень языческого религиозного искусства. В христианстве мысль о значении искусства идёт иным путём, соединяя земное с небесным, привлекая земное к небесному, вечному, универсальному, общечеловеческому. Языческое искусство низводило всё общее к частному, индивидуальному, конкретному, при воспроизведении идеала действительной жизни. Христианства поступает наоборот. Бог, глаголавший с Моисеем, когда, давал ему религиозные законы, говорит: „виждь, да сотворити вся по образу, показанному тебе на горе“ (Исх.25:40). Видимое, плотское, материальное есть некоторый отпечаток и предначертание невидимого, духовного, умопредставляемого. В этом вечный смысл религиозного искусства в христианстве. Вечное, божественное, духовное не поглощается плотским, не сливается с ним до безразличия и уничтожения, а стоит выше его, приближая его к себе, подобно магниту, очищая, подобно огню. Даже при самом совершенном воплощении остаётся ещё место для самостоятельной жизни бесплотного духа, для особого содержания и культурно-исторической жизни его. Чувственное, плотское, внешнее, всё вообще материальное только предполагает духовное, внутреннее, идеальное, только проявляет его, как проявляется в фотографии образ действительного предмета, как проясняется умственное-воспоминание. Но плоть всё-таки не может выразить сокровенной жизни духа во всей полноте и совершенстве. Плоть и дух не равны между собой, а различны; они не покрывают друг друга и не совпадают, а живут в единстве человеческой личности в органическом взаимодействии. Отождествлять их, или смешивать – это значит впадать в пантеистический мистицизм, или в мистический символизм. В христианском искусстве всегда остаётся ещё plus. И вот этот plus и есть верный залог исторического прогресса в христианском искусстве, неизвестного языческому миру и чистый источник общечеловеческой культуры. Поэтому-то „вся живая реальная плоть европейского человечества“ (выражение г. Мережковского), т. е. его культура, наука, искусство, общественность, всё это должно энергично стремиться к святости христианского идеала и, так как этика есть корень христианского искусства, воплощать его во всём.

Вот в беглых набросках наши мысли по поводу взгляда г. Мережковского на отношение духа к плоти, на значение культуры в христианстве. Основные религиозно-философские думы г. Мережковского глубоки, искренни, огнисты при пламенной силе красноречия. Они наводят на глубокие размышления о первоисточниках христианского откровения и религиозной жизни и, таким образом, побуждают деятельно идти к „свету истины“. „Оскорбительно для веры – не в сердце её иметь, но поставлять в каком-нибудь цвете“ (св. Григорий Богослов). В „религиозной философии“ г. Мережковского много красок, которые не трудно смыть. У г. Мережковского чрезвычайно много „умозрений, мало ведущих к ведению Бога“, т. е. к истинно-христианской религии. У него все пути ума и его тонкостей. Поэтому, при всей „художественной красоте“, его религиозная философия есть не что иное, как бесконечный circulus viciosus, странный и сомнительный, рассекающий единое христианское мировоззрение на несоединимые, безотрадно-парадоксальные disiecta membra. Нужен религиозный опыт; нужно истинное ознакомление с первоисточниками все-церковной веры. Пуститься же для решения этих вопросов в безбрежное море исследований, сомнений и логических выводов – страшно при ограниченности ума человеческого.

„Утвердившись на своей надуманной вере, ставя себя с нею выше авторитета, человек в сущности может кончить тем, что уверует в себя, как носителя веры; может дойти до нетерпимости и фанатизма, до странного обольщения мысли – принимать веру за самодовлеющий элемент спасения, отрешённый от жизни и деятельности“...¹⁰⁸.

Священник Иоанн Филевский

(Письмо в Редакцию).

Кабинетный труд писателя связан с образом жизни, замедляющим обмен веществ в организме: интенсивность окисления азотистых веществ падает; продукты распада тканей организма задерживаются и, наконец, появляется гнилостное брожение в кишках. Подавленная энергия жизнедеятельности организма выражается восприимчивостью к заболеваниям ревматическим, нервным и психическим; болезненные явления объективные и субъективные, в высшей степени разнообразные и многочисленные, до последнего времени не могли быть сгруппированы относительно их причинной связи между собой. Не будучи в состоянии найти существенную причину, поддерживающую симптомы подавленной энергии организма, врачи остановились на условной группировке этих симптомов по их сходству; таким образом возникли названия болезней: ревматизм, артрит, подагра, геморрой, неврозы и психозы разных степеней, начиная от неврастении до мании. Но если для всех болезненных явлений общей производящей причиной следует признать подавленную энергию организма, если неизбежным следствием этой подавленности энергии и зависящих от неё функций есть задержка продуктов распада, – то очевидно, что эти продукты распада должны служить средой болезнетворного развития микробов. Этот вывод основан на твёрдо установившейся бактериологической теории происхождения болезни; блестящим доказательством этой теории служат результаты дезинфекции в борьбе с болезнями и притом не только дезинфекции среды, в которой находится больной организм, но и дезинфекции самого организма. Необходимость дезинфекции организма сделалась неоспоримою в последнее время, когда врачи сосредоточили своё внимание на явлениях самоотравления, – аутоинтоксикации; сущность этих явлений состоит в том, что в организме, по-видимому здоровом и выносливом, – нормальный, или продуктивный процесс брожения, уславливающий усвоение пищевых веществ в пищеварительном канале, под влиянием даже неясно выраженного физического и нравственного утомления, – постепенно или внезапно переходит в гнилостное брожение с явлениями неврастении, доходящей до мании преследования и демономании. В настоящее время есть уже полное основание утверждать, что поддерживающей причиной гнилостного брожения должен быть специфический микроб, открытием которого занялись врачи и специалисты по бактериологии. Итак, общая причина всех болезней есть не только упадок, но и угнетение энергии организма, – а поддерживающая причина всех болезней есть гнилостное брожение главным образом в содержимом кишечника под влиянием болезнетворного развития специфических микробов. Таким образом, основной принцип лечения всех болезней не только хирургических, но и терапевтических подводится под общий знаменатель, заключающийся в дезинфекции, – основном требовании в борьбе с зловредными микробами.

„Mens sana in corpore sano“ есть не только изречение философское, но и религиозное; как упадок, так и угнетение энергии организма неизбежно сопровождается соответствующим упадком или же угнетением психики; всё, что содействует поднятию энергии организма, одинаково способствует подъёму душевной жизни человека. С христианской точки зрения спасение человека от упадка его физической и нравственной энергии совершилось воплощением несокрушимой творческой энергии в Сыне Бога Живого; – имея такую опору, такой оплот, такого Вождя, – человек может и должен быть непоколебим в борьбе с превратностями, искушениями и явным насилием со стороны духа злобы – сатаны, стремящегося к ниспровержению энергии человека, – ибо сатана есть исконный человекоубийца. Одним из бесчисленных приёмов насилия сатаны на пути неусыпного стремления человека как к физическому равновесию, или здоровью, так и нравственному равновесию, или миру душевному, – есть насилование человеческих чувств, выражающееся появлением так называемых галлюцинаций, или обманных ощущений в сфере чувственных восприятий. Что такое страсти и похоти, как не обманные ощущения, сосредоточенные на одном мгновении в такой степени, которая грозит мгновенным нарушением равновесия, или нормы, как душевной, так и телесной жизнедеятельности, – ведущим к упадку и падению человеческого естества! Одно мгновение концентрированного обманного чувственного ощущения, – момент сильного аффекта, – может поглотить годы усилий к приобретению умственного, нравственного и физического воспитания. Под влиянием галлюцинаций слуха, доходящих до явного, вполне внятного нашёптывания, – человек может быть доведён до разрушительных поступков как относительно себя самого, так и относительно ближнего своего! Насколько здоровая, сильная, непоколебимая энергия человека необходимо выражается благотворною созидающею деятельностью относительно себя и своих ближних, – настолько угнетённая и падающая энергия готова выразиться пагубными и разрушительными действиями относительно себя и других! Опытная психиатрия констатировала большое распространение таких обманных голосов, какими был поражён Гоголь под конец жизни; но и до последнего времени ещё не установлено надлежащее объяснение этому болезненному явлению. Пора признать единство знания в области человеческого мышления, ибо источник истины один – в Боге; поэтому, если в научной или философской отрасли знания невозможно найти решения какой-нибудь задачи, то необходимо обратиться к религии; относительно всего того, что ведёт к подавленности телесной и душевной энергии, выражающейся унынием, религия прямо относит к внушению со стороны духа злобы, духа заблуждения, – которого прямая цель погубить душу и тело человека, довести его до отчаяния, отнять у него энергию, убить человека! В этих нашёптываниях столько ехидства, лукавства и коварства, такие сатанинские переходы от роли ангела света до роли ангела тьмы, что под влиянием этих сатанинских приёмов ум человека раздваивается, является какая-то внушительная тёмная сила, заставляющая человека повиноваться двум противоположным влечениям, какой-то невозможной раздвоенной воле. В этом ужасном состоянии душевного разлада только слово Божие, полное силы и кротости, может одно успокоить встревоженную до крайности совесть человека упованием на беспредельное милосердие Божие, которое не хочет смерти грешника, которое совершило, совершает и будет совершать искупление человека, ибо силён Господь поднять падшего; и на то Господь воплотился, чтобы омыть нас от проступков человеческой немощи: воскресить, возродить энергию духа, стремящуюся непоколебимо к совершенству воли благой, согласной с волей Божией, к разумному служению истине и праведности. Больному душевно нужен такой духовный врач, который не судит больного, а, напротив, ободряет, воодушевляет, подымает энергию человека, ибо сказано: „един Законодатель и Судия, могущий спасти и погубить: а ты кто, который судишь другого?“ (Посл. св. ап. Иак.4:12.) Всё же врачевание должно быть основано на принципе: „non nocere“, – не вредить; так что как врачу духовному, так и телесному следует твёрдо помнить – избегать всякого насилия. Поэтому врач духовный должен обличать не больного, а духа злобы, который внушает больному заблуждения, ведущие к унынию; врач же телесный должен уметь методически дезинфицировать как среду, в которой находится больной, так и содержимое пищевых путей и весь организм. В минуту душевной невзгоды не было возле Гоголя ни смиренной молитвы пресвитера об исцелении болящего и избавлении от козней диавольских, ибо мы имеем брань не против плоти и крови, а против лукавого, – ни дружелюбной помощи умелого врача, заботливо устраняющего всё, что может тревожить больного, ибо мир душевный и телесное успокоение, – это два кардинальных условия, без которых успешная врачебная помощь немыслима. На святой Руси, где из конца в конец пословица гласит: лежачего не бьют, – пришлось убедиться на кончине великого писателя, что слово, как и пушка, – само по себе, а дело врачевания, как и единорог, – сам по себе!

Г. Бертенсон

В начале истекшего марта мне пришлось съездить в отдалённый Череповецкий уезд, Новгородской епархии, для бесед с беспоповцами. В телеграмме, по которой я был послан, значилось, что к беспоповцам уже приехал их начетчик-слепец Коновалов, и что ждутся ещё Комиссаров и Першин. Не с весёлыми мыслями собирался я в эту отдалённую поездку: меня беспокоило главным образом то, что слишком мало знал я об этих начетчиках. Только в богатом книгохранилище милейшего и обязательнейшего о. В.А. Прозорова я нашёл более или менее подробную характеристику Комиссарова. И невольно поэтому чувствовалась досада на тех, которым приходилось беседовать с этими начетчиками, и которые тем не менее не поделились своими наблюдениями и впечатлениями от них с собратьями, ограничившись только сообщением кое-чего в местных „Епарх. Вед.“. Неприглядная же действительность всегда настраивает на мечтательный тон. Вот и стало мне мечтаться: есть у нас кто-то или что-то, которое собирает все необходимые сведения о разъезжающих по России раскольнических или сектантских начетчиках, на основании этих сведений делает надлежащие характеристики приёмов и способов ведения ими бесед, отмечает излюбленные каждым из них извороты и предметы бесед, указывает новые их обоснования тех или других положений их доктрины, даёт разрешение новых их возражений и т. д., и т. д., и всё это в особых отношениях или разъяснениях сообщает к всеобщему сведению через общий миссионерский орган. Миссионер, даже и новичок, – даже и не миссионер, а простой пастырь сельский, при приезде в его район или при встрече при других обстоятельствах с каким-нибудь начетчиком, знает уже этого начетчика, знает, что он и как будет говорить на беседе, и что и как ему нужно отвечать и т. п. Как бы через это облегчился труд миссионерский и возвысилось бы его нравственное самочувствие!.. В значительной степени выиграло бы от этого и самое миссионерское дело; тогда при беседе с одним и тем же начетчиком миссионеры и священники не стали бы повторять ошибки один другого, а скоро бы и выдающихся начетчиков свели перед глазами их последователей в разряд обычных раскольнических книгочиев...

Хотя мечты и далеки всегда от действительности, но отчего же и не помечтать? Ведь ничто в мире сём не творится без того, чтобы оно не было прежде в чьём-либо воображении. Тем более естественно помечтать миссионеру, знающему, что ещё два года тому назад теми, кому-то ведать подлежит, рассматривался и отчасти обсуждался проект о всероссийском миссионерском обществе, одной из обязанностей которого была бы, разумеется, и забота об облегчении для миссионеров их дела через те или другие воспособления ему... К тому ж и мечта моя – самая естественная, для всех безобидная, а для очень многих, в случае её осуществления, и весьма приятная. Так отчего же и не помечтать? И если бы миссионеры изредка, но откровенно делились, хотя бы печатно, своими мечтами, кто знает, быть может, многое бы было не таким» каково оно есть теперь?! В этом-то и беда наша, что друг друга мы не знаем, друг друга таимся и бегаем, редко друг с другом даже и переписываемся. Пора бы нам понять, что только в общении, в единении – сила...

После более чем двухсуточного пути я. наконец, прибыл по назначению и вступил в собеседование с Коноваловым (Комиссаров и Першин не приехали). Беседы были проведены: 1) о Церкви, 2) о причинах отделения старообрядцев от Церкви, 3) о таинствах св. Причащения и 4) Покаяния. Не желая оставлять своих собратий в неведении относительно приёмов и способов ведения бесед с Коноваловым, я решился поделиться с ними своими впечатлениями от знакомства с этим начетчиком – беспоповцем. Сделать это я тем более для себя считаю нравственно-повелительным, что Коновалов в настоящее время почитается самым выдающимся беспоповщинским начетчиком, пользуется среди своих собратий большой известностью и авторитетом, очень часто вызывается ими в те или другие места для бесед с „австрийцами“, с поморцами и с православными миссионерами. По словам самого Коновалова, ему раз до двадцати в год приходится по вызову выезжать для бесед... А так как из миссионеров только немногие вели с ним беседы, а остальным лишь впереди предстоит познакомиться с ним, то я и взялся за перо...

Коновалов Андрей Афанасьев – крестьянин Саратовской губ., Хвалынского у., дер. Осиновки, мужчина лет 40–42, весьма видный собой, лет семь как совершенно потерявший зрение; ездит поэтому он всегда в сопровождении кого-либо другого; в данный раз его сопровождал крестьянин Нижегородской губ. некий Агапов. Этот водит Коновалова, сообщает ему свои наблюдения и впечатления и читает по его указанию те или другие места из книг. Но сам он около Коновалова так навострился, что тоже начинает приобретать известность, как начетчик, и прошлой осенью вызывался, между прочим, для бесед в Рязанскую губ., в село Спас-Клепики. Как человек, Коновалов отличается от своих единоверцев открытым характером и отсутствием свойственных раскольническим начетчикам величавости и подозрительности. Когда в Вологде, на вокзале железной дороги, нам с отцом Варсанофием¹⁰⁹ пришлось, в ожидании поезда, встретиться с Коноваловым, то он попросту рассказывал нам о себе, о своих единоверцах и о других раскольнических толках. Здесь он высказал, что по его наблюдениям из беспоповщинских толков больше всех растут толки – поморцев и спасовцев, а из поповщинских – австрийцы, которых, по его словам, все беспоповцы терпеть не могут и почитают за самых вредных еретиков. Здесь же он сообщил, что спасовцы, к которым и он принадлежит, за последнее время начинают принимать учение об антихристе, как о духовном, царство которого уже с 1666 г. наступило¹¹⁰, что спасовцы имеют обычные всем беспоповцам богослужебные моленные и что на исповедь обращаются к избранным старцам. Здесь же он, наконец, несколько разрешил одно наше недоумение. Очень многие из бывших на беседе священников, лично знакомых с сектой странников, восстали против наших руководств по расколу за неправильное изложение учения странников об антихристе, как чувственном: местные странники, по словам батюшек, учат-де об антихристе, как о духовном, хотя и сохраняют прежнее учение о воплощении его в ряде царствующих особ. Коновалов на наш вопрос к нему заметил, что, быть может, так учат некоторые странники, но, быть может, они только не высказываются из боязни открыто, а что общее их учение, по его наблюдению, остаётся прежнее, старое.

Чужд Коновалов и некоторых старообрядческих суеверий; он открыто показывает троеперстие на правой руке, не возит особой чашки, а в местах остановки ест из того, в чём ему подадут...

Беседовать он соглашается не иначе, как только по минутам; в данный раз каждая сторона должна была говорить не свыше 20 мин. И как мы ни старались вторую беседу вести, не ограничиваясь временем, он соглашался скорее оставить совсем беседу, чем принять наши условия. Свои двадцать минут Коновалов всегда старается закончить патетической проповедью, в которой нас – собеседников и православных всегда отправлял в иудино место или предавал проклятию, разъясняя при этом, как безотрадно подпасть под это осуждение, или наши уста приравнивал к устам сатаны и т. под., – в этом всё направлении. И не голословно всё это он старался высказать. Будучи ловким диалектиком и сильным казуистом, он всегда эти свои проповедания уснащал текстами, так что выходило что как будто не он, а само Писание так, сильно нас судило. Такой конец его речей производил, особенно в первое время, сильное впечатление как на нас – его собеседников, так и на слушателей и единоверцев, в особенности, которых он старался всячески доходить. Прерывать же его нельзя было, так как по условию, заключённому, ещё до нас, он – хозяин в его двадцатиминутных речах. Поэтому я и настойчиво советую всем, кому придётся вести беседы с Коноваловым, непременно обусловить на предварительных переговорах, чтобы он не допускал никакого проповедания, никаких заключений с отсылкой всех его противников в иудино место.

Речь Коновалова течёт плавно, связно, бойко и красно; он не останавливается для выбора выражений; говорит громко и убедительно; нужные тексты он знает наизусть, откуда; их и вычитывает его помощник. При этом он так ловко, перетасовывает эти тексты и так незаметно перетолковывает их, в потребном для него смысле, что иногда; прямо-таки, от удивления перед его ловкостью не знаешь, что ему и заметить. Не прочь он переистолковать по-своему или передать в искажённом виде и вашу речь. Поэтому необходимо приходится очень внимательно слушать, его, а иногда и записывать его выражения. Отсюда, нередко и вся беседа: с ним сводилась к тому, чтобы установить истинный смысл и надлежащее понятие того или иного слова, например, одно ли то же обозначается словами милость и снисхождение, или слово „бывает“ можно ли отождествить с словом „творится“?.. Не имея чего-либо нового вам возразить или не зная новых свидетельств в свою пользу, он начинает вычитывать старое, прежде уж им приводимое; но делает это опять так ловко и умеючи, что выходит, как будто он новое; и новое всё приводит. Поэтому необходимо приходится, в ответной речи отмечать перед слушателями этот приём.

Бранных слов от него, ругательств и кощунства открытого, а равно шуму и гневливых окриков слышать не приходилось. Но тем не менее вся его речь, особенно последняя её часть, всегда преисполнена была скрытой, хотя и деликатной, но едкой ядовитостью и язвительностью. Он обладает, кажется, каким-то особым даром, по-видимому, безобидно, благородно, но тем не менее для всех понятно, а для православных и весьма обидно священное для них указать или обозвать нехорошим словом, среди раскольников вызвать смешок одобрения и смутить, кого ему хочется. Поэтому я по могу его не признать за ловкого собеседника и за опытного искусного проповедника и защитника раскола. С ним на беседе приходится, что называется, ухо держать остро и вникать не только в слова его, но и в тон их и в отдельные его выражения и замечания. Особенно он не терпит единоверцев и любит над ними поиздеваться, посмеяться и попугать их разного рода жупелами; поэтому особенно опасны могут быть беседы с ним о перстах, о клятвах и порицаниях, а эти-то беседы он любит, и на ведении их-то он и настаивает.

Старопечатные книги Коновалов недолюбливает; он чаще и больше ссылается на книги гражданской печати и очень нередко на сочинения современных писателей. В каждой почти речи своей он помянет еп. Порфирия Успенского, м. Макария, Суханова, Белокурова, А.П. Лебедева, Каптерева, Голубинского и т. под., или сразу некоторых, или кого-либо одного из них. На Старопечатные книги ссылался очень редко, в случаях крайней нужды; а когда мы на них ссылались, то он старался их или перетолковать по-своему, или объяснять (будто бы) по разуму отцов и учителей Церкви или даже светских писателей, или же заподозрить достоверность того или другого места из них. С этой стороны Коновалов является типичнейшим представителем нового течения в беспоповщине, выставляющем новых людей, у которых мало становится общего с старообрядством и много с протестантством. От него часто слышалось, что буква убивает; что нужно объяснять Писание духовно, и что мы – жиды, так как буквально понимаем старопечатные книги. С ловкостью, достойной более полезного применения, он так перевёртывал смысл того или иного текста, что извлекал из него совсем противное тому, что в нём содержалось. Особенно эта его ловкость и этот его протестантизм сказались в беседе о Церкви; здесь он себя показал преданным учеником А. Швецова, которого он, по его же словам, чтит и которому он, по нашему наблюдению, очень многим обязан. Вся беседа о Церкви построена была Коноваловым на толкованиях о ней Швецова.

В беседе о причинах отделения старообрядцев от Церкви Коновалов нового ничего не сказал; но интересна была дана им постановка самого вопроса. Указав на то, что отделение началось с 1653 г., с издания „Памяти“ п. Никоном, и вычитав её содержание, Коновалов остановился на определении её о троеперстии; в параллель ей поставил л. 74 Кн. о Вере – с речью о двуперстии и с предварительным замечанием её, что „сице заповедует св. Церковь“. Таким образом получилось, что п. Никон с отменой двуперстия шёл вопреки повелению св. Церкви; а „кто Церковь преслушает, вычитывал Коновалов, буди тебе, яко язычник и мытарь“; язычник же и мытарь, изъяснял он далее, обозначают людей, которые никогда не могут надеяться на наследие царства Божия. Итак, заключал он, преслушание п. Никоном Церкви и было первой причиной отделения старообрядцев. Нечего сказать, силлогизм Коновалова со стороны его логического построения очень ловок и замысловат. Если же прибавим, что он им был обставлен, как бы декоративной стороной, со всем умением опытного начетчика, то поймём, какое громадное впечатление он произвести должен был на слушателей.

В беседе о таинстве Причащения Коновалов с его изворотами и перетолкованиями пускался, что называется, „во вся“... Беседа свелась к вопросу о мерзости запустения. И вот Коновалов по обычаю многих беспоповцев стал растолковывать, что нужно разуметь под словами „век“ и „мир“ (Кир. кн. л. 32, Толк. Ап. л. 550). Когда ему разъяснено было, как именно нужно понимать эти слова, – разъяснено между прочим указанием на предшествующие им слова тех же книг, то он стал выяснять, что слово „тогда“ нужно понимать в неопределённом смысле, и сослался на Феофилакта в толковании его 60 зач. евангелия от Марка.

Когда ему указано было, что приводимое им место приведено им не сполна, а взятое всё оно содержит другую мысль, то он стал толковать слово „абие“. Хотя это слово, толковал он, по переводу на русский язык и значит „тотчас“, но понимать его опять-де нужно неопределённо, а именно, жертва ветхозаветная прекратила своё существование ещё на кресте Спасителя, после этого существовала лишь безблагодатная жертва, лишь одна „видимость“ её; так с 1666 г. и в Церкви существует лишь „видимость“ св. Евхаристии. На это указано ему было, что по кн. Кирилловой во время разрушения Иерусалима прекратилось не „видимость“ жертвы, а именно сама жертва, „во храме Соломонове уставленная“. Когда ему было приведено известное место из Б. Катехизиса, где говорится, что таинство Причащения будет приноситься „на всех престолех олтаревых“ до второго пришествия Господня, то он привязался к словам „на всех престолех“; вычитал с 24 об.–25 л. той же книги о престолах у еретиков, на которых не может приноситься истинная Христова Евхаристия, и на этом основании старался подорвать авторитетность и основательность свидетельства Б. Катехизиса. Известное место из 107 сл. Ефрема Сирина о том, что таинство Причащения „всенощным Его повелением бывает, дóндеже приидет“ (л. 319 об.,), он старался объяснить так, что-де здесь говорится не о вечности таинства Причащения, а только о том, что хлеб творится в тело, а вино в кровь Спасителя и только; с этой целью он уверял нас, что и слово „бывает“ нужно понимать в смысле „творится“...

Беседу о Покаянии он вёл, как и всякий обычный беспоповщинский начетчик, стараясь свести её к обязательности епитимий и к анафеме тем, аще кто йоту одну убавит. Книге Никона Черногорца он не доверяет, как произведению позднейшего времени...

Я привёл только немногие примеры ловкости и изворотливости Коновалова, чтобы хотя отчасти охарактеризовать его и показать, с какой внимательностью приходится относиться к его словам; и все эти извороты и перетолкования он творит с такой наивной, по-видимому, простотой, так он их обставляет сопоставлениями из других книг, что для слушателей он должен казаться говорящим основательно и от книг, а если иногда и заблуждающимся, то по неведению, по простоте, а не с преднамеренными целями. Поэтому ещё раз заявляю, что я его не могу не признать за опасного собеседника, – опасного не потому, чтобы его трудно было изобличить и доводы его опровергнуть, а потому, что в силу своих, вышеуказанных качеств, он должен сильно влиять на слушателей, и требуется много такта и усилий, чтобы и перед слушателями выставить его в настоящем его виде. С другой стороны, если Коновалов не одинок в отношениях своих к старым книгам, в приёмах полемики, в умении перетолковывать нужное и т. п., если среди беспоповцев есть немало последователей ему или подобных ему, то как-то жалко становится беспоповцев, по пути отрицания и рационализма идущих к сближению с нашими сектантами. Привязанность к обряду, в силу закона реакции, легко может привести их к отрицанию обряда; а тогда что удержит беспоповщину от слияния её с нищим сектантством?! А вражда к Церкви православной у таких лиц, как Коновалов, очень сильна; и к признанию истины за ней она их никогда не приведёт.

М. Чельцов

„Сектантство – болезненное явление. Возможно думать, однако, что оно – реакция в ответ на нравственные недостатки общественной жизни. Почти все рационалистические секты имеют, по-видимому, пуританскую подкладку: они учат, что не должно пить водку; ссориться, курить, сообщаться с грешниками, и, видимо, исполняют это. Пусть эта мораль – наружная, отрицательная; нет ли за ней чего-либо живого, действительно, воистину доброго? Сектантов считают „вредными“ для общества; есть ли какие-либо данные для такого суждения в настоящем? Нужно попытаться найти ответы этим вопросам воочию. Так я думал, получив должность миссионера.

На первой же беседе сектанты успели огорчить и озадачить меня¹¹¹. Признаюсь, не нравились мне порой недобрые взгляды сектантов. Увидел я, что содержимое их книжечек весьма не отличается признаками здоровой морали. Я полагал, что этого мало. Всё, что они имеют, в душе, как сектанты, им даёт их община. И что скажет сердцу нравственная равнодействующая целой их корпорации? Как известно, форма, которую переживает в настоящее время наше рационалистическое сектантство, есть преимущественно штундизм. Я решил побывать на штундо-баптистском собрании.

Предлагаю вниманию читателей журнала то, что заметил на собрании штундо-баптистов целиком, как было.

* * *

На беседе с одним из сектантов я выразил, что у штундо-баптистов есть своё несомненно не апостольское и несомненно человеческое предание.

– Побывайте у нас и вы увидите, что у нас всё по Писанию, – сказал сектант.

Я согласился и в один из воскресных дней в сопровождении моего собеседника отправился в ближайший город на хорошо известное ему сектантское собрание.

Город мне был совершенно незнаком; улица, куда, мы заехали, показалась мне довольно пустынной; дом для собраний находился во дворе. Когда мы вошли за калитку, было более 9 ч. утра, слышно было характерное сектантское пение.

Когда я вошёл в собрание, пение продолжалось; я сел на свободное место.

Опишу сначала внешний вид собрания. Помещение, очевидно, специально предназначенное к своей цели, представляло из себя обыкновенную, довольно просторную комнату. Скамьи стояли по школьному 3–4 в ряд по обеим, сторонам и против средины. Среди стены против входа висел большой портрет царствующего Императора. Внизу под ним стоял стул, перед которым помещалось подобие кафедры, покрытое белой скатертью; на нём лежала русская Библия.

На собрании на этот раз было около 40 чел. штундо-баптистов. На стуле у стены против кафедры сидел молодой ещё человек с бледной утомлённой физиономией; сидя, он держал руки около ушей, что производило впечатление, будто громкое пение „братьев“ и „сестёр“ раздражает его нервы (назову его А.). Около него на скамье сидел плотный господин средних лет (назову его Б.); последний заправлял пением стихов. Все сидели во время пения. У многих были в руках книжечки с „духовными песнями для христиан евангелическо-лютеранского исповедания“. Кто не имел их, тот держал русское евангелие малого формата.

Когда я сел вместе с немногими вновь вошедшими, сектанты, как я сказал, пели свои песни. Г. Б. перед началом каждой песни называл № её по книге: „споём, дорогие братья, № псалом“, говорил он. Далее, он прочитывал строки две песни, которые и исполнялись сектантами по порядку до конца песни.

Пели несколько песен. Приведу одну (№ 189, стр. 195 по книжечке „Песни духовные“).

Пастырь добрый ищет

Бедную овцу.

Без Него погибнет:

Жаль её Ему!

Ищет тебя, ищет тебя,

Жаждет Господь спасти тебя ¹¹².

Эта песня обратила на себя моё внимание потому, что очевидно предназначалась по адресу (известного мне) лица, переходившего в штундо-баптизм.

Было пропето:

„Отче наш – благослови,

Благовестие Твое!

и т. д. (№ 280 стр. 294).

Затем г. А встал и прочёл по Библии Пс.41:2–6. Прочитав, он стал объяснять прочитанное.

Вот краткое воспроизведение его объяснений.

... „Как лань желает к потокам вод“...

Дорогие братья и сёстры и слушающие слово Божие! Лань, если кому неизвестно, это самое быстрое животное. Оно быстро пробегает среди чащи густых лесов: „так и душа идёт к Богу крепкому, живому“. „Слёзы мои были для меня хлебом день и ночь“... О, Боже великий! О, Господи! Ты содержишь всё, от Тебя не утаивается ничто! Кто, дорогие братья, может сказать это?.. Где Бог твой?“ Так говорят нам. Есть, дорогие братья, люди, которые называются атеистами, они говорят, что нет Бога, не следует нам думать так. „Я ходил во многолюдстве и славословии празднующего сонма“... Некогда и некоторые из нас ходили во многолюдстве празднующих... „Что унываешь, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога“. Мы не должны уповать, дорогие братья, ни на богатых, ни на знатных, ни на царей, а только на Бога. Не должно уповать на идола: это дело рук человеческих, а только на Господа Бога...

Это был довольно искусный „проповедник“ в сектантском духе. Когда он кончил, сектанты ещё спели из своих песен.

Потом встал г. Б. и прочёл нечто из 1 главы ев. от Иоанна. Утомлённый предыдущим, я не мог слушать его объяснений и стал разглядывать „братьев“ и „сестёр“. Некоторые из них посматривали в окно на соседние строения, некоторые зевали. В числе их были дети. Были некоторые издалека приезжие. Женщины сидели отдельной группой.

Объяснение г. Б., насколько я заметил, ограничивалось перифразом текста и ссылкой на то, что сказал ранее говоривший брат.

После сего началось чтение по-видимому импровизированных молитв. Читали то один, то другой из присутствующих человек около 6 мужчин и – 3 женщин. Остальные, слушали их стоя. Многие мужчины стояли, склонив немного голову: руки держали по образцу немцев-баптистов. По окончании каждой молитвы присутствующие говорили „аминь“.

Молитвы по форме походили одна на другую. Общий тип их был таков:

„Ты, Господи, О Господи Милостивый! Ты собираешь нас, Господи, мы – дети Твои, вот мы гонимы, нас повсюду притесняют, но Ты соберёшь нас, избавишь нас от скорбей... ибо Твоя сила и власть и царство“...

Женщины плакали при чтении молитв; из мужчин кое кто отирал слёзы, прикладывая платок к глазам, Последнюю молитву читал г. А., и сектанты слушали её „преклонив колена“.

Из других читавших были более и менее искусные; моё внимание привлекли два молодых человека типа мастеровых: один читал бойко, как наизусть, другой вставил в свою молитву: „Господи, вот я лишился места, нуждаюсь, меня теснят, ненавидят“...

Собрание близилось к концу.

Сектанты, спели 156 песню (163 стр.):

Боже царя храни!

Сущный предвечный,

Царь царей вечный!

Дай царю мирные дни,

Царю России

Лета многие

Даруй здесь на земле!

Потом:

Властям России

Для всей России

Даруй здесь на земле.

Собрание закончилось тем, что все встали; „братья“ пожимали друг другу руки; некоторые лобызались. Г. А. (вероятно это был „проповедник“, „державший собрание“) передал присутствующим „привет“ от ***ских братьев (живущих верстах в 130 от этого места).

При рукопожатиях я назвал себя. „Позвольте побеседовать с вами“, сказал я г-ну А. (он также назвал себя, но, вероятно, под псевдонимом).

– Я положил себе за правило с миссионерами ни в какие беседы не вступать, ответил мне он.

Хозяин дома пригласил меня „к чаю“. Я пошёл вслед за немногими, тоже приглашёнными, в другую комнату, где хозяйка накрыла стол.

– Вы, кажется, недавно, и видно, что новый. Ну, что выучились, как делать зацепки да закорючки нашему брату, сказал, поглядывая на меня, один из „гостей“.

Я посидел немного и оставил сектантское общество.

Передаю своё впечатление: всё, что было наблюдаемо мной на собрании сектантов, было в моих глазах крайне оскорбительной для Библии и Бога комедией. Чувствовалось во время объяснений и импровизаций невыносимо „приторно“. Думалось, откуда всё это, зачем и к чему?

Я с сожалением унёс с описанного собрания убеждение, что до сих пор, несмотря на моё специальное знакомство с штундо-баптистами, я за протестами и отрицаниями не слышал ещё в них голоса положительного христианского добра.

„Это предприятие и это дело – от человеков; следовательно, оно разрушится“. Надоест, думаю, постоянно питаться слащавой и острой пищей. Смею думать, что молоканство (кстати упомяну, даже бывшие молокане почему-то среди штундо-баптистов выглядывают менее враждебными), колеблемое теперь напором штундо-баптизма, было прочней, твёрже, чем эта не русская, искусственно поставленная секта.

Сектанты хотят добра? Пусть делают его. „Не к постыжению“, а „к вразумлению“ их спрошу, зачем эти притворные слёзы, отрицания, враждебное отношение к тем, кто не делал им никакого зла? А иначе: они не пьют, не курят, не ссорятся; да ведь то же делают, по-видимому, и хлысты!

Спаси их, Господи, от погибели, смири в них дух отрицания, вражды и научи их положительному, христианскому добру!

Д. Грацианский

Один из учеников брата Иустина (Иоанна Московского) вошёл со мной в переписку и при этом высказал пожелание, чтобы я направил эту переписку в печать. Я отклонил его предложение и просил отослать наши хартии к своим вождям для напечатания, но он этого не сделал, а между своими пустил слух, что переписка не печатается по недостатку беспристрастия, поэтому и решаюсь напечатать её.

Я писал:

Милостивый государь, Терентий Савельевич!

Я пригласил вас на 11-е декабря 1898-го года побеседовать о Церкви, а для того, чтобы дать вам возможность приготовить доказательства вашего упования, я предуведомил вас, какие стороны вопроса о Церкви будут рассматриваться на беседе, а именно, какое христианское общество в настоящее время составляет ту самую Церковь, которую создал Христос, и что нужно считать за необходимый признак, без которого Церковь не может существовать? На беседу вы не пожаловали, но я благодарен вам и за то, что вы хотя через хартию обменялись со мной мнениями.

Вы пишете:

„Общество истинно-православных христиан, от лет равноапостольного князя Владимира до лет Никона патриарха, без сомнения, было святой Христовой Церковью и блюстительница (ей?) апостольских и отеческих преданий, которые она получила от православных греков, книги и весь чин церковный (Книга о Вере лист 36 обор.), признаём себя, что и мы в той самой Христовой Церкви“¹¹³.

До зде ваши слова. На указанном вами месте действительно есть свидетельство, что „от того времени (от крещения Владимира) русия веру и чины греческие неполна хранит“, но в той же книге есть свидетельство, что и сама греческая Церковь „по се время благодатию Божиею непорочно и нерушимо пребывает“ (лист 18-й), „что веру истинную чисту и нескверну сохраняет“ (лист 28), и что Церкви греческая и русская составляют едину Церковь (Кн. о Вере лл. 10 обор., 18-й, 185-й и 232-й). Из сопоставления же указанных мной мест следует, что в настоящее время, поскольку обе названные Церкви содержат ту же веру, которую содержали во время написания Книги о Вере и состоят в таком же единении, в каком состояли и тогда, то указанные вами слова Книги о Вере (лист 36) относятся к России с благочестивейшим Императором и святейшим Синодом во главе, к вам же, окружникам, относиться не могут, ибо вы требуемого Книгой о Вере единства не имеете („единой достоит быти Церкви“,, л. 18), иерусалимскую Церковь матерью не признаёте (л. 10-й обор.), сыновней любви к ней не показываете (л. 20-й) и восточных патриархов за истинных пастырей не почитаете (л. 185 обор.).

Далее вы пишете:

„А когда в 1656-м году восточные патриархи на вопрос Никона патриарха произнесли клятву на православных христиан, и отлучили их от Отца и Сына и Святого Духа и обозвали еретиками подражателями арменов, двуперстное сложение обозвали Несториевой ересию, а в 1666 и 1667-м годах произнесли на соборах такое же отлучение и проклятие на православных христиан, того ради сомневаемся греко-российскую Церковь признать за православную“.

Странно ваше рассуждение! Где же вы видели, чтобы православные святители за произнесение клятвенного осуждения, хотя бы и на православных христиан, сами лишились православия? По вашей логике слова Спасителя, сказанные Им о власти апостолов и их преемников, надо видоизменить, и вместо слов „елика аще свяжете на земли, будет связано на небесех“ „читать так, – аще кого свяжете на земли, будете сами связаны на небесех. „Такова в сущности ваша мысль, но если судия за осуждение осуждён, то что сказать о Павле апостоле, предавшем сатане Коринфского христианина за грех, Имена и Филита за хулу? К этому я вам припомню, что даже те епископы, которые столь несправедливо осудили Иоанна Златоуста, за одно это осуждение не потеряли православия, и отделяться от них сам же Златоуст воспрещал (Маргарит, жит. Златоуста лист 144). Другое дело, если бы вы доказали, что восточные патриархи Паисий и Макарий ещё до собора 1667 года были еретики, отлучённые от Церкви, тогда они не имели бы права участвовать на соборе, – но этого доказать вы не можете, потому что Книга о Вере, на которую вы ссылаетесь, и патриарх Иосиф, на него же вы уповаете, заустят вас: книга ясно свидетельствует о православии восточных христиан, а патриарх Иосиф жил и умер в единении с ними и нам оставил поучительный пример не разделять Церкви за различие обрядов.

За отзыв собора о сочинениях, содержащих учение о двуперстии, вы обвиняете св. Церковь неосновательно. Скажите, кто, когда и где лишился православия за непохвальный отзыв о предметах, которыми иногда люди злоупотребляют? А я вам напомню, что в 16-й главе Книги о Вере богослужебные тропари и песни названы дияволею удицею и червием, но никто из благоразумных и добросовестных людей не относит этой укоризны к прославляемому этими тропарями Богу и Его святым, а самого писателя не считает неправославным. Не так, как вы, поступал и Иосиф патриарх: он узнал от Арсения Суханова, что Афонские иноки сожгли книги, в которых содержалось учение о двуперстии, но не только не отделился от них, а даже не потребовал и объяснения.

На второй вопрос вы ответили правильно, что правое исповедание веры есть основание Церкви; это сказал Сам Христос апостолу Петру (Мф.16:18). Но сличите исповедание Петра, с исповеданием всей вселенской Церкви и вы увидите, что объём догматических истин, включённых в исповедание веры Никейского и Константинопольского соборов, больше объёма Петрова исповедания; догмат, исповеданный Петром, заключается весь в двух членах Никеоцареградского символа (2-м и 3-м), а их всех 12-ть, и все они обязательны для верующего. Сопоставьте 2-й и 3-й члены символа веры с 11-м и 12-м и прочтите 2054 страницу бесед Златоуста на 14 посланий апост. Павла и вы увидите, что верующий во Христа по 2-му члену, но не верующий Христу по 11-му и 12-му, хуже еллина, а если так, то от уст ваших будем рассуждать. Подтверждаете ли вы делами то, что исповедуете в символе? В 9-м члене вы читаете: „во единую святую, соборную и апостольскую Церковь“. Что значит веровать в Церковь? Это значит веровать, что Дух Святый, сошедший на апостолов в день 50-й, пребывает в Церкви во век (Ин.14:16.), наставляет её на всяку истину (там же Ин.16:13); что Церковь имеет от Бога и премудрость и власть законополагать (Деян.15:28), судить (Мф.18:18) и толковать Писание (Катехизис малый, л. 54 обор.). Вы же, напротив, говорите, что Церковь не может исправить ошибку в книге или неточность в изложении, допущенную невежественным человеком (Соборник большой лл. 705 и 715, высока – нага); по нашей вере, Церковь может отменить обрезание, заповеданное самим Богом (Деяния 15 гл.), а по-вашему, она не может восстановить трегубое аллилуйя в честь св. Троицы, – разница, как изволите видеть, большая. Таким образом оказывается, что первого признака, т. е. правого исповедания веры, по символу, вы не имеете.

Правильно также ответили вы, что в числе признаков, без которых Церковь не может существовать, есть священноначалие. Но посмотрите на себя, в какое положение вы поставили себя этим ответом? В положение еврейского книжника, который подобно вам дал правильный ответ Христу о любви к ближнему, когда сказал: сотворивый милость с ним. (Лк.10:37). Услышите и вы от меня тоже, что услышал тот от Христа: „иди и ты твори такожде“, т. е. иди и сделайся членом Церкви, имеющей священноначалие. В одной церковной песни говорится: „вся подает Дух святый, точит пророчествия, священники совершает (стихира в неделю Пятидн.)“; посоветуйтесь же с своей совестью и скажите, где совершал Дух Святый священников с 1667 года доселе, у вас или у нас?

Далее вы пишете:

„Уклонись епископ, или многие епископы, по словам Христа Спасителя, однако и при лукавом оке учительства, тело Церкви хотя и потемневает, но безвести не погибает (Мф.6:23) – объяснение ока и тела на учительство и Церковь видим в толковом Евангелии неделя 3-я, и в первой беседе Макария Египетского“.

Позвольте и мне пройти по вашим следам. Вы сказали: „уклонись епископ или многие“ (для наглядности и ясности будем на каждое понятие ставить имена лиц и учреждений), око – епископ или многие, например: Никон, Макарий, Паисий и проч., тело – Церковь, но какая, – наша, православная или ваша? По ходу вашей мысли надо сказать, ваша потемневшая, т. е. оставшаяся без очес, – без епископов, но в таком случае она уже и не Церковь, ибо доказано, что Церковь без епископа быти не может. Если же скажете: „наша православная, – то это будет неправда; наша Церковь не потемневала ни искажением веры, ни лишением епископства. Оказывается, таким образом, что вашей общине, под понятиями, ока и тела нет места, ибо за неимением очес она не была телом, а лукавыми-то очесы обзавелась не очень давно.

Далее вы пишете:

«Ибо многие еретики, по видотворению имеют трехчинную иерархию и седьмь тайн церковных, кроме правые веры не могут существовать Христовою Церковью».

Вы указали два признака истинной Церкви: правое исповедание веры и священноначалие, и так как некоторые христианские общины имеют только один из указанных вами признаков (последний), то вы справедливо именовали их еретическими; но вот ваша община не имеет обеих признаков, – правой веры по символу и священноначалия, то можно ли и должно ли такое бесправное сонмище людей именовать Церковью?

Вы пишете:

«Но однако милосердием Божиим не затворяется дверь к покаянию, могут обращаться с покаянием к Христовой Церкви!»

Бог милосерд, но и правосуден, милосердие Божие проявляется, когда пастыри Церкви исполняют вторую половину поручения своего Владыки: „елика разрешите, будет разрешено“, а правосудие, проявляется, когда они исполняют первую половину: „елика свяжете, будет связано“. Но скажите, кто мог у старообрядцев быть орудием правосудия и милосердия Божия на земле, уж не беглые ли попы? Пощадите! да они сами связаны нерешимыми узами. (Толков. апост. л. 548). Нет! Таковыми орудиями могут быть только православные епископы (ап. пр. 55 и 93).

Вы пишете:

«И на основании 8-го правила 1-го вселенского собора, еретиков. 2-го и 3-го чина св. Церковь признаёт в сущем сане епископа или священника».

Если бы, на основании государственных законов, фабриканты, купцы, цеховые и простые мужики собрались где-нибудь у Бутикова или Шибаева и начали изображать правительствующий сенат, причём был бы тут закон? Сообщит ли он законность действиям людей, необлечённых законной властью? Очевидно, нет. А люди, учредившие белокриницкую иерархию, столько же имели прав действовать по законам церковным, сколько цеховые и мужики – действовать по законам гражданским. 2-е прав. св. ап. гласит: „восхищающий недарованная раздражают Бога“, а разве даровано мужикам право раздавать митрополичьи кафедры?

Далее вы пишете:

«И таковое определение соборов должно быть вечно».

Странно! По вашим словам выходит, что определение Христово „созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ей“ могло прекратиться, а определение соборов должно быть вечно; повеление „куплю дейте, дóндеже прииду“ могло и не исполняться (нельзя же считать за евангельскую куплю бессовестные сделки вождей раскола с беглыми попами), а мужичье руководство церковными правилами будет вечно! Но вы знаете, что новатиян 1-й собор определил принимать 3-м чином, 2-й же собор – под миропомазание, а из сопоставления 7-го прав. 2-го собора с посланием к епископу Мартирию видно, что с повторением миропомазания повторяется и хиротония. (Кормчая гл. 37). Если же соборы последующие имеют право изменять недогматические постановления прежних соборов, то где же вечность правил? Из откровения мы видим, что вечно только Евангелие (Апок.14:6), потому что оно содержит благую весть о вечной жизни с Богом (Ин.14:3,16:22), а правила жизни могут быть изменяемы лицами, получившими от Бога власть.

Вот всё, что я счёл нужным написать вам, но если вы сделаете возражения, то я оставляю за собой право сделать на них свои замечания.

Калиник Картушин

(Беседы с штундистом о св. миропомазании).

I.

Это было в начале моей миссионерской службы. Приближалась зима, – морозная, снежная, великорусская зима! Надобно было с миссионерской проповедью забираться в глухие углы Тамбовского края. Приходилось задуматься об одежде. Я чувствовал, что миссионеру во всех отношениях необходимо стоять ближе к народу. Потому я не помышлял о дорогих шубах. С другой стороны, мне хотелось „хозяйственнее“ покончить дело с своим одеянием. И вот, посоветовавшись с умными людьми, я купил себе белый романовский полушубок и тёплые валенки. Эта одежда оказывалась самой настоящей для зимних поездок в глухие деревни, где бывают такие сугробы снега, и так отчаянно дуют ветры!..

Нарядившись крестьянским парнем, я весело пустился в дорогу. Подъезжаю к вокзалу. Ни один носильщик не тронулся с места. Вот она – правда русской пословицы, думаю я, „по одёжке встречают!“

И мне стало радостно на душе. Значит, я не пугаю простонародья своим внешним видом, не кажусь людям барином...

Я с торжеством бродил по вокзалу среди мужиков. К господам, в I класс, я не смел показаться в своём дублёном полушубке.

Сажусь в вагон III класса. Рядом со мной поместился какой-то сельский батюшка в довольно удручённой ряске. Сидим и глубокомысленно посматриваем друг на друга.

Вдруг батюшка сделал неприятное для него открытие. Оказывалось, мой белый полушубок сильно марал его старенькую ряску.

Батюшка возроптал.

– Скинь полушубок-от. Видишь, как мажет!..

Я присмотрелся к своему соседу. Его левый бок был, действительно, довольно изукрашен белыми полосами. Однако раздеться я не решался. В вагоне было холодно. Я об этом заявил батюшке.

Тогда мой сосед, Окинув меня неодобрительным взглядом, добродушно взвалил мне на плечо косяк вожжей.

– Вот так-то, – сказал он, – полушубок не будет пачкать! Позволь уж и прилечь. А то я заморился в городе.

Я не возражал. Батюшка спокойно улёгся. За мою кротость он стал смотреть на меня снисходительней. Вскоре, он осчастливил меня разговором.

– Куда едешь-то?

– Вот тут, неподалёку, ответил я.

– Да куда именно? – настаивал батюшка.

Я сказал.

– А зачем едешь? – спросил батюшка.

– По делам.

– По каким?

– По своим, спокойно ответил я.

– Знаю, по своим, заметил батюшка. – Да мало-ли делов-то? Жмыхи (макухи) что-ли покупать?..

Скрывая свои истинные намерения, я вынужден был что-то пробормотать. Батюшка подозрительно посмотрел на меня и привстал...

Чувствовалось, что я потерял его доверие. Разговор между нами не клеился. Наконец заговорили о хлыстах. В окрестности их было много. Я как с цепи сорвался. Начал пытливо расспрашивать батюшку: что, как и почему? Моё поведение показалось батюшке странным. Он заподозрил, что я „из учёных“...

– Да вы кто будете? – вдруг неожиданно завеличал меня батюшка на „вы“-

– Я из города.

– Мало-ли в городе людей? – шутливо сказал он.

Я назвался каким-то мещанином. Батюшка на время оставил меня в покое.

– Ох, эти мещане пошли нынче, – со вздохом произнёс он. Того и гляди – влетишь с ними в какую-нибудь историю!..

Наступило опять молчание. Его прервал оглушительный свист паровоза. Мы подъезжали к станции, где мне нужно было вставать. Я разбудил моего спутника, о. Серафима, который „сладко вздремнул“ в соседнем отделении вагона, и мы вошли на станцию.

II.

В дрянном вокзалишке к нам пристала целая толпа извозчиков. Все на перебой зазывали к себе. Спрашиваю одного.

– А сколько возьмёшь за четыре версты?

– Рубль! – отчеканил он звонко.

– Дорого, пробормотал я.

Мы пошли по направлению к первому классу. Один рябой и бойкий извозчик, догнав меня, развязно оттащил за рукав в сторону.

– Ты, малый, не торгуйся! В том селе, куда вы едете, у меня больно знакомая матушка. Она тебе стакан водки поднесёт, как со мной поедете...

Я невольно рассмеялся. Мой полушубок положительно вводил людей в приятное для меня заблуждение. Видно было, что ямщики считали меня слугой о. Серафима...

Поехали на каких-то розвальнях. Приезжаем к батюшке. Раздеваемся в кухне. Старуха прислуга внимательно следит за нами. Когда о. Серафим снял с себя енотку и „проследовал“ в зал, она шёпотом спросила меня.

– Это кто будет, священник-то?

– Это, бабка, важное лицо из города!

– А ты круг его? – ласково посмотрела она на меня.

– А я круг его! – спокойно ответил я.

Старухе, должно быть, стало меня жаль. Она нежно заговорила.

– Знамо, касатик, так-то: одни – господа, а другие им служат. Это ничего, не робей!..

В это время в кухню вошёл хозяин дома – батюшка. Я назвался ему. Он дружески обнял меня, поцеловал и громко произнёс.

– Добро пожаловать, дорогие гости! Давно ждём вас!..

Старуха страшно изумилась. Она поняла дело. Она увидела, что я был не „круг“ о. Серафима, а он был моим спутником. Она суетливо начала, перетаскивать мои вещи „в горницу“ и как-то покровительственно смотрела на меня.

Я был доволен дорожными приключениями. Они предвещали мне хороший путь. Я надеялся близко стать к народу, не как „барин“, а как чёрная кость. Это пока давалось мне легко и просто. Первые столкновения с мужиками ещё больше укрепили меня в моих надеждах.

Вышел я как-то в своём полушубке в толпу мужиков. Один из них, сектант, ласково потрепал меня по плечу и, отворачивая полу, сказал.

– Эх, братец ты мой, люблю я эти полушубки. Тепло, ловко, красиво... В полушубке ты наш брат-молодец. Надень-ка енотку, мы бы боялись тебя, как барина, и не подошли бы к тебе. А теперь ты нам родня. Дорого заплатил за полушубок?.. .

Мы разговорились. Сектант по-дружески обращался со мной. В конце он стал даже выражать ко мне особую нежность.

– Напрасно ты, парняга, – сказал он, только взялся за нехорошее дело. Разве можно оправдывать наших мужиков, которые песни горланят в хороводах?

Я наивно ответил.

– Наверно, мужики в хороводы не ходят, а лишь парни да девушки, – женихи и невесты. Чего-ж им не повеселиться?

Сектант гневно сказал.

– Разве слово Божие позволяет нам водить хороводы? Эх, ты, учёный человек!..

Я немного смутился. Потом, оправившись и набравшись мужества, ответил.

– Конечно, разные бывают хороводы. Есть совсем грешные и бесстыдные. О них христианам неприлично говорить (Еф.5:10–12 ст.). Но бывают ведь невинные хороводы. Это тогда, когда женихи и невесты изливают своё веселье в песнях старинных, прославляющих весну или урожайные годы, или добрые дедовские обычаи. Такие хороводы разрешает людям водить Сам Бог. У пророка Он говорит: „Я снова устрою тебя, и ты будешь устроена, дева Израилева, снова будешь украшаться тимпанами твоими и выходить в хоровод веселящихся“ (Иер.31:4 ст.).

– Это какой пророк так пишет? – спросил с недоумением сектант, заглядывая в мою Библию.

– Пророк Иеремия, ответил я. А вот послушай, что тот же пророк говорит в другом месте: придут дни, „тогда девица будет веселиться в хороводе, и юноши и старцы вместе“ (Иер.31:13 ст.).

Сектант уныло развёл руками.

– Так ты заступаешься за наши деревенские хороводы?

Я ответил.

– Я не знаю ваших хороводов. Может быть, на них делаются грешные дела. Тогда их защищать нельзя. А если у вас в хороводах поют невинные песни и безгрешно веселится молодёжь, так это разрешил Сам Бог радующимся людям.

– Что, брат, наскочил? – подсмеивались над сектантом мужики. В Божьем слове ничего не разумеешь, а то-ж берёшься обо всём судить. Помалкивал бы!..

Сектант махнул рукой и, надвинув шапку, поплёлся из круга. Оставшимся мужикам я много говорил о том, что христианам неприличны срамные увеселения, и мы разошлись.

III.

Вечером, вместе с батюшкой, мы пошли в дом бывшего певчего Петра, с год уклонившегося в штунду. Пётр был мужик грамотный, разумный. Сектанты берегли его и уже перекрестили.

Пётр встретил нас приветливо. Мы сразу же разговорились. Спрашиваю Петра.

– Что побудило тебя уйти из Церкви православной?

Он ответил.

– Духа Божьего не имел я прежде. Жил, как пенёк. А теперь благодарю Бога!..

Мы немного помолчали. Потом я сказал.

– Теперь же, Пётр, ты получил Духа Божия?

– Да, получил и радуюсь...

– Когда же и как ты Его получил?

Пётр ответил.

– Когда крестился истинным крещением, тогда и Духа Божия получил.

Я возразил.

– В крещении не даются все дары Божии, которые обязательно нужны христианам. Вон в кн. Деяний рассказано, что самаряне, „мужчины и женщины“, были крещены диаконом Филиппом, но Духа в крещении они не получили: „ибо Он не сходил ещё ни на одного из них, а только были они крещены во имя Господа Иисуса“ (Деян.8:14–16 ст.).

Видим отсюда, что одного крещения недостаточно для полного облагодатствования христиан. Нужно ещё правильное апостольское руковозложение. Об этом про тех же самарян сказано в книге Деяний: „тогда Пётр и Иоанн возложили руки на них, и они приняли Духа Святого“ (Деян.8:17 ст.).

– Итак, скажи нам, Пётр, как же ты получил Духа Святого при крещении?

– А так, как написано про евнуха: „когда они вышли из воды, Дух Святый сошёл на евнуха, а Филиппа восхитил ангел Господень“ (Деян.8:39). Вот и я получил Духа Святого невидимо...

– Из книги Деяний напротив мы усматриваем, что Дух Божий осязательно сошёл на евнуха. Значит, это схождение было заметное, почему о нём и записано в Деяниях (Сн. Деян.8:16,17 ст.). Ты же, Пётр, чем заверишь нас, что действительно ты получил Духа Божия?..

Пётр ответил.

– Моё чувство заверяет меня, что я принял Духа Святого.

Я возразил.

– Чувства часто прельщают нас и обманывают. Другое дело, если бы ты получил чрезвычайные дары, о которых говорит ев. Марк (Мк.16:17,18 ст.). Но ничего чудесного обнаружить ты не можешь. Значит, докажи и нам, что ты получил Духа Святого правильным путём...

– Тот, кто крестил меня, низвёл на голову мою и Духа Божия.

Я сказал.

– Из слова Божия видим, что не всякий креститель имеет силу низводить на людей Духа Божия. Вот самарян крестил диакон Филипп, а Духа Святого им не дал. Нужно было для того прийти апостолам. К тебе же кто приходил?

– Этого я не скажу вам, – ответил Пётр.

Я заявил.

– И не говори, не нужно. Но докажи нам, что креститель твой был правильный преемник апостола?

Пётр грустно сказал:

– Того я не знаю. Верую, что Бог таинственно ниспослал мне Духа Своего...

Я ещё напомнил Петру, что по крещении Дух Божий невидимо сходит лишь через руки апостольских преемников. А если Дух Святой сошёл на евнуха Сам Собой, без всякого стороннего посредства, так это было чудо. Оно нужно было евнуху. Он ехал в чужую землю. Для него туда апостолы не могли прийти. Там не было ещё христиан. Для всех же вообще людей указан путь облагодатствования через руковозложение преемников апостольских. Ты этого руковозложения не получил. Значит, и Духа Христова не принял...

– Если правду вы говорите, – произнёс Пётр, – так это тяжело и прискорбно. Написано: „кто Духа Христова не имеет, тот и не Его“ (Рим.8:9). Как жить без Духа Божия?.. Но и вы не докажете, что ваши священники, люди грешные, низводят на верующих Духа Святого. Это только апостолы могли делать...

Я возразил.

– Неправду ты объявляешь нам, друг! Святого Духа низводили на людей не одни 12 апостолов Христовых. Вон Павел был не из 12 апостолов, а написал Тимофею: „напоминаю тебе возгревать дар Божий, который в тебе через моё руковозложение“ (2Тим.1:6). И в другом месте тот же св. Павел говорит Тимофею: „рук ни на кого не возлагай поспешно“ (1Тим.5:22 ср. Тит.1:5).

Убеждаемся, таким образом, что Духа Святого могут низводить на верующих все правильные и истинные преемники апостолов через руковозложение (Деян.18:3,4 ст.). Ты этого правильного руковозложения не принял. Значит, и Духа Христова не имеешь...

– Как вы смело говорите! – сказал Пётр. Может быть, я принял руковозложение?..

– Не всякое руковозложение низводит на людей Духа Божия. Надобно самому быть облагодатствованным человеком, надобно получить полномочие от апостолов; тогда только через руковозложение можно раздавать верующим Духа Святого... А вашим штундовым главарям кто дал апостольские полномочия?

Все мы замолчали. Потом Пётр сказал.

– Ну, уж руковозложение, – так руковозложение! А то у вас христиан миром мажут. Этот обычай откуда?

Я спокойно ответил.

– От апостолов. Когда верующие размножились и преемникам апостольским невозможно стало на всех возлагать руки, священнодействие это заменилось помазанием мира, освящённого епископами. Об этой замене свидетельствует ап. Павел: „Утверждающий нас с вами во Христе и Помазавший нас есть Бог, Который и запечатлел нас и дал залог Духа в сердца наши“ (2Кор.1:21,22 ср. 1Ин.2:20).

Это помазание христиан миром не есть новшество, которого не знает божественное Писание. Уже в книге Исход мы находим сказание про священное миро (Исх.30:22–25,37:29). И на царей сходил Дух Божий после помазания их елеем (1Цар.15:1,16:13). Вот, в соответствие с этим, св. апостолы и завели в Церкви обычай ново-присоединяющихся христиан мазать миром (2Кор.1:22. 21; 1Ин.2:20), как больных елеем (Иак.5:14).

Пётр не очень упирался. Он дал нам слово „всерьёз“ подумать над тем, что я сказал ему о миропомазании. Мы дружески простились...

Д. Боголюбов

Бог привёл меня беседовать в Уфимской епархии и во второй раз в январе 1902 г.¹¹⁴

Православные села Помряскина, Стерлитам. у., просили Уфимское епарх. начальство прислать к ним православного миссионера для бесед с имевшими приехать туда раскольническими начетчиками. К назначенному дню приезда старообрядческих со-вопросников я поспешил туда в качестве просимого миссионера, но не нашёл их там; ждал целую неделю, и всё-таки они не пожаловали. Беседы, впрочем, состоялись и без них. Велись они как с беспоповцами, так и с „австрийцами“. Те и другие и там нашлись. Беспоповцы с. Помряскина – спасовцы. Главный их местный начетчик – крестьянин Иван Семенов. Он же их и наставник; человек начитанный. Имея его во главе, Помряскинские беспоповцы не нуждаются в посторонних начетчиках. В последних чувствуют нужду поповцы – „австрийцы“. Они вот и выписывали начетчиков; но выписывали, как узнал я на месте, для бесед не с православными, а с беспоповцами: беспоповцев задумали к себе обращать!

В Помряскине проведено было всего пять бесед: три с беспоповцами и две с поповцами.

Первая беседа, как и всегда, велась о символьной Церкви. Новых приёмов защиты бессвященнословного положения беспоповщинской общины слышать не пришлось. Оправдывались избитыми доводами. Концом беседы была полная безответность беспоповского со-вопросника, гробовое его молчание на наш разбор его ссылки на подложную грамоту царя Константина папе Сильвестру, помещённую в Кормчей книге. Эта грамота кроме подложности носит следы и латинства: папа назван викарием Сына Божия и др. мн.

Не доказав своей принадлежности ко Христовой вселенской Церкви, на второй беседе, утром в понедельник 21 янв., спасовцы всеми силами; старались зазрить православных в латинстве. Поставили было вопрос о поливательном крещении, но после и сами пожалели об этом. В своих порицаниях поливательного крещения со-вопросник ссылался на постановление Московского собора 1620 г. которому-де русская Церковь не следует. Но говоря так, собеседник позабывал, что и их общество спасовцев не следует названному постановлению: приходящих от ереси и они не перекрещивают. Тогда как в постановлении собора, бывшего под председательством п. Филарета, кроме порицаний на обливание, содержится ещё требование перекрещивать всех еретиков, хотя вселенная Церковь этого не знала и не знает (I Вс. 8; II, 7; VI, 95). Рядом исторических справок, против коих и старообрядцы уже не возражали, был доказан частный и местный характер разбираемого постановления, с отсутствием вызвавших его условий, необязательного для русской Церкви.

С целью окончательного рассеяния утреннего тумана, навеянного старообрядцами, вечером был поставлен вопрос о таинстве Причащения Тела и Крови Христовой. Рассуждение об этом таинстве очень ясно говорит сердцу беспоповцев об их непринадлежности к части спасаемых. Сознание, что грешно что-либо возражать против святейшего таинства, ясно тяготило со-вопросника, и потому он просил только советов и жаловался на свою нужду. При таком отношении собеседника, излагать правое учение было ещё легче, чем на прежних двух беседах.

Эта беседа ещё благодетельнее повлияла на беспоповцев, чем первые. Во вторник утром главные из них сознались мне, что „они и сами чувствуют себя на тонком льду“.

Во время 2-й беседы беспоповщинский собеседник между прочим назвал австрийского лже-священника еретиком. На 4-й беседе мне пришло на ум воспользоваться этим: я предложил беспоповцу доказать правоту своих слов, а лже-священнику смыть с себя пятно еретичества. Долго они не принимали этого вызова, как бы предчувствуя, что своим спором они ещё больше подтвердят истину православия греко-российской Церкви. Действительно, спор их воочию показал беспочвенность и австрийцев, и беспоповцев. У одних одного не хватило, у других другого, Поповцы укоряли за отсутствие в беспоповщине иерархии, а беспоповцы за 180-летний промежуток между последним старообрядческим епископом Павлом Коломенским и м. Амвросием. Эта беседа принесла большую пользу. Австрийцы долго не заслужат должного авторитета в глазах спасовцев. Этому унижению первых перед последними способствовала и последняя – пятая беседа.

Разобрав предшествовавшие рассуждения старообрядцев между собой, недостатки тех и других, на пятой беседе мы в заключение задали австрийцам неразрешимый для них вопрос: кто дал право м. Амвросию быть верховным пастырем всех старообрядцев поповцев? Старообрядческие ответы на сей вопрос были ниже всякой критики. Впрочем, они долго им и не занимались. Их больше занимали клятвы и порицания на старые обряды, чем рассуждение о той иерархии, последователями которой, к сожалению, были. Не найдя себе спасения и в порицаниях полемических книг против раскола, поповщинские со-вопросники, сделали было вылазку против единоверия. Но и здесь потерпели полное поражение. Оказались под клятвой не единоверцы, а сами же старообрядцы-австрийцы, не соблюдшие постановлений своего Белокриницкого собора (8 июля 1868), проклявшего, как известно, всех держателей „окружного послания“. Собор этот собеседникам был неизвестен, а потому о клятвах его сколько-нибудь сказать не смогли.

В Стерлитамаке больше беспоповцы – седяки (местное название глухой нетовщины). Австрийцев и других раскольников там мало. Беседовал поэтому только с беспоповцами.

На первой беседе говорили о том, законно ли отделились от Церкви старообрядцы? С переменой двуперстия на троеперстие нарушилась ли вера? Двуперстие – догмат или нет? Доказать последнее не брался и сам старообрядец собеседник. Он всю беседу говорил лишь о том, что двуперстие тайна, имеющая одинаковую силу с 7-ю церковными тайнами.

Вторая беседа в Стерлитамаке была ведена с известным там начетчиком Егубовым. Последний прежде, чем отвечать на поставленный вопрос, потребовал себе право на следующей беседе самому задавать вопросы и, только после нашего согласия на это, стал отвечать на вопрос, где у них священство и полное число таинств? Доказательства были такие же, какие и у Помряскинского беспоповца Ивана Семенова. Новое, что он привёл, это ссылка на Б. Катехизис, на то место, где говорится, что посланничество св. Духа на преемников апостольских временное, продолжается тысяча шестьсот и мало больше лет (336). На основании прочитанного Егубов силился установить факт безблагодатности каких бы то ни было пастырей, а в частности православных. Но установить этот факт, в виду явного противоречия словам Господа Иисуса Христа: „и Аз умолю Отца, и иного Утешителя даст вам, да будет с вами в век“ (Ин.14:16), он был не в силах, а за ссылку свою на старопечатное Евангелие, в котором вместо слова „в век“ стоит „во веки“, направленную к затемнению смысла слов Христа, заслужил не только со стороны православных, но и своих одно только порицание, с которым и домой пошёл.

Третья беседа велась согласно требованию Егубова о клятвах соб. 1666–67 гг. Но вместо деяний этих соборов старообрядцы перечитывали только „Чтения о нуждах единоверия“ Т. И. Филиппова. Читали очень долга и много. Шуму и крику и конца не виделось. Почувствовав своё бессилие на 2-й беседе, старообрядцы хотели через это видимо восторжествовать, Но каково же их было удивление, когда и я о клятвах собора 1667 г. стал говорить так же, как Филиппов. Такое моё признание, вопреки их мнению, не вело к уничтожению единоверия, а напротив, ещё к большему торжеству благословенного учреждения. За то, при таком обороте дела, произошло то же самое, что случилось во дворе Каиафы, когда Христос исповедал своё Божественное достоинство. „Тогда заплеваша лице Его, сказано в Евангелии, и пакости деяша Ему“. Поднялся такой спор и крик, что и разобрать что- либо стало невозможным. К этим голосам присоединилось ещё вдобавок церковное пение священнослужителей собора, начавших всенощное бдение и через это прекративших нашу беседу.

Из описания последних трёх бесед видно, что Стерлитамакский народ гораздо грубее и враждебнее к Церкви, чем Помряскинские старообрядцы, Последние, напр., грешили против выработанных приёмов собеседований, говорили все зараз более из-за ревности, ради защиты своих убеждений. Не то в Стерлитамаке. Здесь говор в несколько голосов разом по большей части был только целью заглушить миссионера, не дать ему говорить было приёмом само-обольщённых людей, не ищущих истины, но упорно стоящих во лжи. В виду такого отношения Стерлитамакских староверов, и тон миссионера был иной, чем в Помряскине, тон строгий, настойчивый. Помряскинские старообрядцы относились к слову православного священника с уважением, а раскольники Стерлитамака только с глумлением и смехом. Беседы с такими людьми направлялись поэтому большей частью к внешней цели: сломить упорство, доказать их невежество, их напрасную кичливость перед православными. С Божией помощью цель эта отчасти была достигнута.

Единов. свящ. г. Казани Семён Шлеев

(Хроника).

В 1901 году в Херсонской епархии числилось всех сектантов более 6 тысяч, в том числе: штундистов – 5,350, хлыстов – 500, штундо-хлыстов – 160, пашковцев – 62 и скопцов – 29 человек. Всех заражённых сектантами приходов в епархии – 155, а всех пунктов – до 250.

Штундисты. Говоря о религиозном состоянии местной штунды, я должен был бы повторить всё сказанное о ней в прошлогодних своих сообщениях, поэтому нахожу возможным дать лишь краткую характеристику штундизма в указанном отношении. Свободное отношение штундистов к источникам христианского вероучения явилось причиной того явления, что у штундистов до сих пор нет определённой догматической системы вероучения, почему часто в одной и той же общине сектантов можно встретить совершенно противоположные верования. Мало того, как справедливо замечает один из окружных миссионеров, от одного и того же сектанта приходится выслушивать мнения, как его, пашковские, толстовские и проч., что приводит, как к конечному результату, только к холодному индифферентизму или полному безверию. „Вот вы ссылаетесь на Писание, – говорит миссионеру о. Соколовскому штундист Фома Буцан, – а между тем оно само себе противоречит. Было время, когда я в новой вере (в штунде) считал грехом в воскресный день в базар ездить, а хозяйка моя – обед готовить и коров доить; чтобы не нарушать воскресного дня, я летом рвал вишни в своём саду не руками, а зубами, а теперь и того, что следует, не соблюдаю“. Один из штундистов сильно заражённого Адриановского прихода предложил купить его (штундиста) для православия...

– А если турок, – ответил миссионер, – даст больше, чем я?

– Пойду и в турки, – быстро ответил сектант.

– Но там нет веры в Христа Искупителя.

– Обойдётся и без этого, – ответил штундист.

Я мог бы привести множество примеров подобного полного неверия среди штундистов, но считаю достаточными и приведённых, для убеждения, в том, что наш штундизм чем дальше, тем более атеистическое принимает направление.

Новым явлением в религиозной жизни херсонских штундистов нужно отметить влияние на них пашковцев, идеи которых об оправдании одной верой начинают быстро прививаться к штундистам, среди которых замечаются брожение и разделение: многие из них усваивают воззрения пашковцев и начинают считать себя спасёнными, святыми, не могущими согрешать, которые и на суд не придут, а прямо „перейдут от смерти в жизнь“ (Ин.5:24). Таким образом вырабатывается у нас новый вид сектантства – штундо-пашковцы, как из хлыстов образовалась штундо-хлыстовщина. Но как штундо-хлысты, так и штундо-пашковцы представляют из себя ещё горшее зло, а для миссии ещё большее затруднение.

Субботство среди штундистов Херсонской епархии всё больше развивается, но не в виде адвентизма, а в виде простой замены воскресного дня субботой. В этом нельзя не видеть чисто материальных расчётов штундистов: найти для себя оправдание в нарушении воскресного дня при посещении в этот день базаров...

Естественно, что при подобном религиозном шатании умов и нравственные убеждения штундистов далеко непрочны. Можно было бы представить множество фактов нетрезвой их жизни, грубости, воровства, неповиновения властям, разврата и прочих безобразий среди штундистов, которые, несмотря на всё это, всегда настойчиво твердят всем о святости своей общины; но я ограничусь замечанием, что безнравственная жизнь штундистов во многих местах не мало способствовала возвращению заблудших в Церковь. Штундисты часто сами приходят к священникам, особенно после миссионерских бесед, с заявлением, что желают возвратиться в православие, ибо видят, что нет правды у штундистов ни в вере, ни в жизни.

Так, напр., штундист прихода Кетрисановки К. Бураков сам явился к священнику и заявил о своём желании присоединиться к православию. На вопрос о причине его возвращения сектант ответил, что штундисты соблазнили его жену и дочь, вступив с ними в незаконную связь, почему, возмутившись такой низостью „братьев“, он и оставляет навсегда штунду.

По наблюдениям миссионеров, прежней сплочённости и взаимопомощи среди штундистов уже нет, теперь большинство из них старается жить лишь для себя, и только в целях совращения православных они не скупятся на материальные жертвы; однако и совращённым помогают лишь на первых порах, предоставляя их потом собственным силам и заботам. Во многих сёлах богачи-штундисты – первые ростовщики. По словам миссионера о. Соколовского, в настоящее время во многих местах сектанты потеряли интерес даже к собраниям своим, увлекаясь более наживой. Отсюда, как я заметил, и распространение среди штундистов празднования еврейской субботы. „В братство сектантов, замечает тот же миссионер, пусть никто не верит: они только тогда братья, когда представляется случай посмеяться над Церковью и её обрядами или, когда нужно кого совратить в свою секту“. Думается мне, что и социальные вопросы среди современных штундистов возникают более всего на почве чисто материальной; отсюда прежде всего нескончаемые, постоянные жалобы сектантов на священников и помещиков: „если бы не было попов да панов, иначе жилось бы всем“. Это значит, что священники должны даром для всех трудиться, а помещики должны даром же отдать мужикам (и, конечно, прежде всего штундистам) всю свою землю.

Иногда, впрочем, недовольство существующими экономическими порядками идёт у сектантов несколько далее. Напр., штундист д. Ново-Александровки Конон Кулиш, как пишет миссионер о. Купчевский, очень возмущался на беседе существованием судебных учреждений: „для чего это у вас суды, – кричал он, – в истинной Церкви их не должно быть: разве в первой Церкви были разные окружные суды, да съезды, да земские начальники?“ Один из штундистов Адриановского прихода, сообщает миссионер о. Кирика, высказывал надежду на получение сектантами полной свободы такими словами: „студенты берут своё бунтом, возьмём этим и мы“. Вообще в политическом отношении штундизм – элемент в народе далеко ненадёжный, и совершенно напрасно защитники штундистов, не знающие их лично, считают их лучшими людьми в государстве, преданнейшими сынами его; когда-нибудь сектанты сами разубедят их в этом, подобно хвалимым прежде духоборам... Небывалое буйство павловских сектантов, разрушивших православный храм, является прелюдией к более серьёзным событиям в мире сектантов.

Во многих заражённых сектантством местах старики не нажалуются на молодое поколение, справедливо виня в его распущенности сектантов. И действительно, наблюдение показывает, что грубость и дерзость в народе, особенно среди молодёжи, неуважение к старшим и духовенству, заносчивость и самомнение, холодное отношение к Церкви и всему православию более всего замечаются и даже прямо бросаются в глаза преимущественно в местах, заражённых штундизмом. Этим именно растлевающим своим влиянием на православное население более всего вреден и опасен штундизм. Такому влиянию штундизма подпали уже многие приходы епархии, не говоря о тех, которые являются старыми очагами штунды, как, напр., Раснопольский, Любомирский и др. Замечательно, что иногда появление в приходе нескольких семейств штундистов портит весь приход; так „малая закваска квасит всё тесто“ (1Кор.5:6).

В минувшем году пропаганда штундизма велась сектантами так же настойчиво, как и в предшествовавших ему, причём со стороны сектантов пускались в ход всевозможные ухищрения, начиная с назойливых попыток совращения и кончая даже подкупами. Иногда штундисты в целях пропаганды прибегают к совершенно наивным способам, рассчитывая, очевидно, на темноту и невежество народа. Так, по словам миссионера о. Запольского, сектант Филипп Обиход, собираясь уходить на жительство в Оренбургскую губ., распространил молву, будто штундистам Царь даёт по 15 десятин на душу; следовательно, кто хочет получить 15 десятин земли, как получил-де их Обиход, тот пусть переходит в штунду. Вследствие вовремя сделанного разоблачения этой лжи, она.\ не имела успеха среди заинтересовавшегося ею народа; но всё-таки этот факт достаточно характеризует штундистов, как людей, не стесняющихся в способах пропаганды своего лжеучения. Особенного успеха пропаганда штунды, как это видно ниже, в минувшем году не имела.

Теперь считаю необходимым упомянуть о крайне нежелательном для миссии явлении, замечавшемся в отчётном году особенно в приходах заражённых штундизмом. В иных местах назойливая пропаганда сектантов, их открытые глумления над православием, их дерзкие кощунства над святынями и оскорбления самых дорогих чувств православных, несмотря на жалобы последних своим светским властям, остаются совершенно безнаказанными, никем не сдерживаемыми. В этих случаях миссия бессильна, ибо она имеет дело не с религиозным уже заблуждением, а с злой волей сектантов. Здесь место мероприятиям не миссионеров, а светских властей, к сожалению, часто мирволящих сектантам. В таких случаях народ долго терпит, крепится, пока всё его негодование не прорвётся наружу; тогда он льстит сектантам по-своему и мстит жестоко, чем даёт возможность фанатикам смотреть на себя, как на мучеников за веру, а не за нахальство и кощунства.

В д. Малигоновой-Дворянской, Горьевского прихода, хозяин дома, где о. Кирика вёл беседы, так охарактеризовал кратко отношение православных к сектантам в их деревне. „Среди наших односельчан есть сочувствующие штундистам, но очень много озлобленных против них за их издевательства над верой православной. Без побоища, закончил хозяин, здесь не обойдётся“. И действительно, признаки этому уже есть здесь. Когда в минувшем году здесь вёл беседы о. Кирика, выступил с дерзкими возмутившими народ возражениями какой-то четырнадцатилетний мальчик, очевидно, наученный и подосланный самими сектантами. „Что это у тебя висит на шее, дерзко спросил он миссионера“? – „Крест, ответил последний“. – „Не на шее ему место“, – и сектант далее кощунственно назвал неприличное место, куда бы он бросил крест. Миссионер едва сдержал негодование народа. Всю беседу этот юнец то и дело кощунствовал к явному удовольствию сектантов. Беседа окончилась около полуночи; все разбрелись по домам; но не прошло и получаса, как мальчик-штундист вбежал в комнату весь окровавленный: кто-то в темноте пробил камнем ему голову. Конечно, сектанты будут считать его мучеником за Христа, а сектофильствующая печать винить в этом печальном событии миссионера.

Подобный же факт случился и в селе Плетеном-Ташлыке, где после вечерней беседы миссионера о. Кисилевича пробили голову дубиной дерзкому штундисту Захарии Сагайдаку. В с. Тишковке в день св. Троицы произошло серьёзное побоище, в котором пострадали штундисты. Об этом заговорила печать в лице „Биржев. Ведом.“ и других сектофильствующих газет, которые констатировали один лишь прискорбный факт, намеренно умолчав о его причинах, а причины побоища всем хорошо известны: это – постоянные дерзости и неслыханные кощунства местных сектантов, не знавших границ своему нахальству, не сдерживаемому местными властями. Ещё более прискорбный случай произошёл в селе Касперовке. С год тому назад поселился здесь штундист с пашковским направлением, некто Зеньковский из села Михайловки, Елисаветоградского уезда, по ремеслу кузнец; тотчас и в кузне, и по домам сектант занялся самой наглой пропагандой. Напрасно общество просило пристава и земского начальника удалить Зеньковского из села, как беспаспортного и как нарушившего спокойствие местных жителей. Пристав обещал удовлетворить справедливую просьбу народа и ничего не сделал, а земский начальник, как говорят, даже пригрозил старосте за составление общественного приговора о высылке сектанта. Зеньковский остался в Касперовке и скоро совратил парня Загороднего, на которого не могли подействовать никакие увещания ни родных, ни священника, ни односельчан. Скоро Загородний, неизвестно кем, был убит, по молве народа, за вероотступничество, и, без сомнения, смерть его лежит на совести и тех, кто мог, но не остановил вовремя злостной пропаганды сектанта. Когда последний раз велись в Касперовой беседы, староста и священник просили миссионеров прекратить их, опасаясь, что народ убьёт сектанта, и миссионеры должны были прекратить беседы, убедив православных не обижать сектанта. В декабре прошлого года я имел разговор о Зеньковском с бывшим херсонским губернатором кн. Оболенским, прося обратить внимание на этого сектанта, чтобы не случилось потом в селе какой-либо беды с ним.

– Я вполне разделяю ваше мнение и желание, но, к сожалению, ничего не могу сделать в этом отношении, ответил губернатор.

– Почему же именно, спросил я?

– В силу закона, по которому общество имеет право выслать по приговору только своего односельчанина, но не может удалить из села человека чужого, не принадлежащего к обществу.

Думаю, что для каждого читателя понятно, что подобный закон – чистейший абсурд: вы имеете право удалить из дома порочного члена вашей семьи, связанного с вами известными кровными и юридическими отношениями, но если в ваш дом ворвётся со стороны негодяй, то только потому, что он для вас человек совершенно чужой, вы не имеете права выпроводить его из дома, а обязаны с ним жить и переносить все его пакости, какие бы он не творил вам; в этом случае вы ничего не поделаете: закон!..

Миссионерам в подобных местах нужно быть крайне осторожными: случись после беседы какое-либо насилие народа над сектантами, и могут обвинить миссионера, что он своими беседами разжёг-де народные страсти, возбудил православных против сектантов, а страсти то эти давным-давно, ещё до появления в приход миссионера, как это было во всех приведённых случаях, возбудили в народе сами сектанты своими дерзкими кощунствами, своим нахальным издевательством над его религиозным чувством при совершенно невнимательном отношении властей к жалобам православных. Православный русский народ, оскорбляемый сектантами в своих самых дорогих и святых чувствах, не находя себе законной защиты от сектантов у властей, которые иногда даже прямо покровительствуют сектантам, вынужден, к сожалению, сам защищать себя, но уже не законом, а чисто физической силой, что вообще свойственно неразвитому, тёмному люду. Не миссионеров и даже не народ тёмный нужно винит в насилии над сектантами, а бездействующие власти. Пусть последние в интересах народа и самих сектантов вовремя сдерживают и пресекают нахальную пропаганду и дерзкие кощунства последних, иначе во многих местах быть большой беде.

Хлысты. Религиозное учение хлыстов Херсонской губ. представляет из себя странную смесь христианства с язычеством и со многими ересями; причём оно до того туманно, что невозможно установить точную его формулировку, в особенности вследствие лицемерия и скрытности сектантов во время бесед с ними. – В Бога, как личное Существо, херсонские хлысты не верят; Он представляется ими неразрывно соединённым с существом человека. В человеке, по их представлению, вся Троица. Пользуясь св. Писанием, они объясняют это своё представление таким толкованием: Бог есть Слово (Ин.1:1); когда человек произносит слово, то, значит, он рождает Бога-Слово, т. е. Второе Лицо; каждое слово произносится духом (воздухом), это и есть Третье Лице – Дух. Поэтому каждый хлыст – и Савваоф, и Христос, и Дух. Различия между Лицами хлыстовской Троицы нет никакой; этот единый Дух везде и во всём; он был в апостолах, он теперь в хлыстах, но может быть и в православных. Взгляд сектантов на Христа такой: Христом может быть всякий человек, который воскрес, т. е. подобно Христу перестал грешить (?): Дух Христов многократно и во многих лицах воплощается или даже необходимо живёт в каждом человеке. Богородиц, по их понятию, тоже очень много: каждая женщина становится богородицей, когда выскажет доброе слово, т. е. предложит доброе учение, назидание, потому что в этом случае она рождает Бога-Слово. Отсюда выходит, что при разговоре хлыстов их христы сыпятся без счёту… Есть ли у наших хлыстов христы и богородицы, как исторические личности, этого с точностью нельзя установить, но по некоторым данным, именно – по присланным мне миссионером о. Запольским хлыстовским стихам, добытым у вожака хлыстов, у Скирко, можно судить, что они есть; на это указывают многие выражения стихов; встречаются в них даже инициалы какого-то Христа (В. В. А.).

Индивидуальной души, по учению наших хлыстов, в человеке нет: в людях живёт, переселяясь от умирающих в рождающихся, единый дух. Воскресения мёртвых и загробной жизни херсонские хлысты не признают; любимое выражение их о загробной жизни такое: „Оттуда, нам ничего не пишут, как там живут и что делают, потому что самой жизни за гробом нет“. „Не может быть, говорят сектанты, чтобы все встали с кладбищ ибо где они поместятся, когда воскреснут“?

Вообще в беседах по чисто догматическим вопросам хлысты очень скрытны, более охотно они ведут беседы по вопросам обрядовым и бытовым, причём защищают своё лжеучение ложным толкованием св. Писания. Из таких вопросов, говорит в своём отчёте миссионер о. Запольский, первое место занимает вопрос о неядении ими мяса. После обычных хитрых увёрток, что мясо вредно-де для здоровья, что они отвыкли от мяса, что от него их тошнит и что им жаль животных и т. п., хлысты, наконец, указывают основания и из св. Писания; указывают на пример трёх отроков еврейских (Дан.1:8–16), на Маккавеев (2Макк.6:18), на слова, ап. Павла (Рим.14:21; 1Кор.8:13), указывают, наконец, и на пример монахов, не ядущих мяса.

Свои незаконные собрания объясняют в том смысле, что они собираются по примеру апостолов и других членов первенствующей Церкви (Лк.24:53; Деян.1:14,2:1; Евр.10:25), что они ничего худого не делают, а назидают себя, по заповеди апостола (Еф.5:19), псалмами словословиями и песнями духовными.

Надевание белых рубах на радениях приравнивают к обряду православной Церкви облекать в белые одежды ново-крещённых.

Круговые и другие танцы совершают тоже по примеру, взятому из обряда православной Церкви – ходить вокруг купели после крещения и вокруг аналоя после брака.

Скачки, прыжки и другие телодвижения, кроме ссылки на пример царя Давида (2Цар.6:14), оправдывают словами церковной песни: „Богоотец убо Давид перед сенным ковчегом скакаше играя, людие же божии святии, образов, сбытие зряще, веселимся божественне“. Плескание руками объясняют словами псалма: „Вси язы́цы восплещите руками“.

Свои бессмысленные пророчества хлысты также объясняют ссылкой на св. апостолов: „как они пророчествовали, говорят сектанты, так и мы; в Церкви всё должно быть так, как было при апостолах: ведь недаром Церковь именуется „апостольской“. Словом, в своей религиозной жизни хлысты кощунственно и карикатурно желают восстановить тот порядок церковной жизни, какой был при апостолах, в самообольщении считая себя носителями Св. Духа, обладателями всех Его даров, даже чрезвычайных.

Нравственную жизнь хлыстов можно охарактеризовать, несколькими словами: она исполнена лицемерия, ханжества, лжи и распутства. Останавливая внимание на последнем, необходимо прийти к заключению, что разврат у хлыстов санкционируется их религией. По их понятию блуд это – крест, данный от Бога. Бросившая своего мужа и поселившаяся у хлыста Старюка Маевская публично говорит об этом, заявляя на беседе, что бросить блуд она не может, иначе не спасётся. „Разве вы не читали у ап. Иакова (Иак.2:25), говорит она, Раав блудница не делами ли оправдалась“? А Христос разве не учил: „мытари и блудницы прежде идут в царствие Божие“ (Мф.21:31). Значит для спасения нужно, заключают хлысты, жить так, как жила Раав, иметь её дела, т. е. блудодействовать, тогда только и войдёшь прежде других в царство Божие. Такой же крест несёт и хлыст Тимофей Кучеренко, бросивший свою жену и сошедшийся с хлыстовкой г. Николаева. На просьбы жены не позорить себя и её Кучеренко твердит одно: „не могу; такой мне крест от Господа, я должон до конца нести его!“ Во время беседы в доме Хвостиковой миссионер Белов, просматривая лежавшие в переднем углу записочки, прочёл письмо, в котором сын Хвостиковых пишет между прочим родителям о том, что ему дали жену на 4 года!.. Но в интересах миссии и сектоведения интересно, конечно, знать, существует ли у херсонских хлыстов свальный грех? Без всякого сомнения есть, но не во всех кораблях. Несколько лет тому назад присоединившийся в г. Вознесенске из хлыстовщины солдат и на исповеди, и после неё утверждал, что участвовал в свальном грехе у хлыстов с. Дымовки. Сын известного вожака хлыстов Скирко на вопрос, бывает ли у сектантов во время радений свальный грех, ответил: „бувае, що царапне одын жинку другого, тилько писля собраний“, т. е. после радений. Так. обр. существование свального греха у херсонских хлыстов не подлежит никакому сомнению.

В минувшем году пропаганда хлыстов велась с обычными им способами: под видом странников, „людей божиих“, их вожаки переходили из села в село, осторожно и хитро сея среди православных своё заблуждение. Более удачным способом пропаганды оказался следующий. Николаевский хлыст Кривошеин заарендовал в Арнаутовском посёлке пять десятин земли под виноградник, и это – 90 вёрст от г. Николаева!.. На этой земле Кривошеин с помощью 4 хлыстов стал садить виноград, пригласив для работ и православных упомянутого посёлка; искусной пропагандой во время работ Кривошеин успел совратить

4 семьи православных, но вовремя принятыми мерами миссии все совращённые снова воссоединены с Церковью. Для дальнейшей характеристики пропаганды хлыстовства я приведу выдержку из сообщения миссионера, г. Белова о николаевских хлыстах.

„По рассказу Елены Зименко, муж её Иван заразился хлыстовщиной года 3–4 тому назад в пекарне Евфросиньи Петровны Гуриной, у которой и теперь содержится до 20 душ рабочих молодых людей, в равном числе мужчин и девок. Сама Евфросинья Петровна – дева 42 лет, дочь скопца Петра Гурина, жившая некоторое время в Румынии. Она окружила себя своими последователями и делает своё дело, никого не боясь. Так, напр., когда Елена заметила, что её муж „только для формы женился“ и посещает её на квартире очень редко, она, желая быть ближе к нему, нанялась в кухарки к Евфросинье Петровне; последняя 5 месяцев не допускала к ней мужа, обещав, что если они проживут год по-монашески, то она даст Ивану 100 рублей наградных. Елену же в продолжении 5 месяцев не только не допускала к мужу, но не выпускала и за ворота и всё это время уговаривала её не искушать своего мужа, как Ева Адама на плотской грех и т. п.“

Кончилось дело тем, что Елена под угрозой донести обо всём духовенству и полиции и, наконец, угрозой лишить себя жизни заставила мужа уйти из притона Евфросиньи и переехать на службу в г. Севастополь.

Штундо-хлысты. Все миссионеры сходятся в том, что считают секту штундо-хлыстов одной из самых вредных у нас в епархии; и неудивительно, так как в ней соединились лукавство мистика-хлыста с грубым и наглым отрицанием штундиста. Это, по выражению одного из миссионеров, совокупность двух беззаконнейших сект. В борьбе с её последователями пользование св. Писанием и логикой бессильно; тут нет и почвы, опираясь на которую, можно было бы беседовать. „Как штундисты, говорит о штундо-хлыстах миссионер о. Запольский, они пользуются Писанием для своих отрицательных целей; когда же миссионер хочет этим оружием (Писанием) побивать сектантов, они тотчас убегают в область хлыстовских фантазий, вымыслов и аллегорий. К сожалению, хлысты всё более и более переходят на эту ступень, т. е. штундо-хлыстов, при этом не штундисты переходят в хлысты, а последние усвояют религиозные воззрения первых, не оставляя и своих хлыстовских заблуждений“. Думаю, что хлысты не столько „усвояют“ штундовое отрицательное учение, сколько вынуждены бывают миссией открыть своё отрицательное отношение к истинам веры православной. Разве хлысты искренно чтут, напр., св. иконы, св. крест, таинства, иерархию и проч.? Конечно, нет. Вот почему всякий, принадлежность которого к хлыстовству достаточно доказана и ясно обнаружена миссионером, рано или поздно вынужден открыто объявить себя на стороне врагов Церкви, которые все в отрицательном отношении почти во всём сходятся с штундистами. Вот почему я думаю, что число штундо-хлыстов должно с каждым годом увеличиваться на счёт хлыстов, и это будет больше всего зависеть от успеха миссии, что будет к лучшему, ибо лучше иметь дело с врагом открытым, чем тайным. Несмотря на упорную пропаганду штундо-хлыстов, в минувшем году они не имели никакого успеха среди православных.

Пашковцы. Появившаяся несколько лет тому назад в г. Николаеве секта пашковцев всеми силами старается распространить своё лжеучение среди православных, но особенного успеха она здесь не имеет. Слишком лёгкие условия достижения у пашковцев царства небесного („веруй и ты спасён“) не мирятся с христианским подвижническим духом русского народа, по справедливости называющего пашковщину „голой верой“. Зато среди штундистов эта секта имеет значительный успех; уже во многих, местах среди изверившихся штундистов, особенно среди тех общин, где нравственный уровень их жизни значительно понизился, учение пашковцев об оправдании одной верой распространяется с заметным успехом. Да это и понятно; чем штундисту, кичившемуся прежде перед православными своей хотя бы мнимой святостью жизни, оправдать себя в их глазах, как не учением пашковцев, что и худые и добрые дела для спасения ничего не значат, ибо последнее подаётся за одну лишь веру в искупительные заслуги Христа Спасителя? Вот почему можно ожидать, что как хлысты легко переходят в открытое штундо-хлыстовство, так со временем во многих местах наши штундисты подпадут влиянию пашковцев, секты ещё более далёкой от православия, чем штундизм, что для дела местной миссии представит ещё большие затруднения.

Скопцы. Скопцы числом до 30 человек, живущие в 5 местах Херсонской губ., ведут себя сравнительно спокойно: пропагандой не занимаются, посещают храм Божий и вообще держат себя, как православные, хотя доверять искренности их религиозных убеждений, конечно, нельзя.

II.

Миссия среди сектантов и её результаты. Миссия среди сектантов Херсонской епархии выразилась в отчётном году в миссионерской деятельности специальных миссионеров, в таковой же деятельности приходских пастырей и распоряжениях епархиальной власти, направленных к лучшему воздействию миссии на заблудших.

Все усилия специальной миссии в минувшем году были направлены прежде всего на прекращение начавшегося в 1900 году религиозного брожения в некоторых приходах; и нужно сказать, что во многих таковых местах она вполне достигла своей цели. Всех бесед проведено миссионерами до 350; под их влиянием многие сильно взволнованные штундой приходы значительно, а иные даже совершенно были успокоены. Я мог бы назвать много мест, где сам народ, благодаря миссионерам и их трудам, прямо говорил: „если бы не миссионеры, много у нас ушло в штунду.“ Имею полное нравственное основание прямо сказать, что в этом отношении специальная миссия оказала в минувшем году огромнейшую, пока незаменимую услугу делу православия, особенно в тех приходах, на которые сектанты направили было усиленную свою пропаганду.

Особенно успешно дело миссии велось там, где влияние миссионерских бесед поддержано было дальнейшей миссионерской деятельностью пастырей. Отрадно отметить, что число священников, начинающих лично вести беседы с сектантами, с каждым годом постепенно увеличивается; очевидно, сознание всей важности и обязательности пастырско-миссионерского служения постепенно всё больше проникает в среду местного духовенства, которое стало выделять из среды себя не только лиц, интересующихся делом миссии, но и относящихся к нему с любовью, деятельно участвующих в ней поддержанием и дальнейшим развитием того влияния на народ и сектантов, какое оказывают на них беседы миссионеров.

Наряду с этим нельзя не упомянуть и о печальных фактах не только индифферентного, но часто и плохо скрываемого недружелюбного отношения некоторых священников к делу миссии. Так священники Херсонского уезда А. К-в и А. К-ч всегда встречают окружных миссионеров с словами недоумения: „к чему это, говорят они, вы ездите, беспокоите себя, нас и народ; стоит ли обращать внимания на каких-то глупых сектантов!“ Как жалуются в отчётах окружные миссионеры, когда бы они ни прибыли в приходы этих священников, всегда у последних нет времени позаботиться об устройстве бесед: то больны они, то именинники, то гости у них и т. п., посему миссионеры, когда бы ни прибыли в приходы этих священников, всегда должны думать не только а том, как получше провести беседы, но и о том, как, где и с кем их вести, огорчая в то же время не любящих дело миссии батюшек исполнением возложенных на них официальных обязанностей; а ведь для исполнения последних они прибывают в эти приходы за сотни вёрст расстояния, иногда, скажу – большей частью, при самом невозможном состоянии погоды и дороги, рискуя своим здоровьем, если не больше! Аналогичный случай был у миссионера Тираспольского уезда, где священник, за целую осень не проведший ни одной беседы в заражённом сектантами посёлке, помешал вести в нём беседы и прибывшему окружному миссионеру, попросив его не ездить самому в этот посёлок, совершенна не кстати ссылаясь на § 9 синодальных правил миссии, забывая о § 8 и др. и, вероятно, не зная о существовании недавнего распоряжения св. синода, в силу которого рекомендуется преосвященным без объяснений удалять из сектантских приходов священников, не ведущих бесед с сектантами, тем более, след., если они при этом препятствуют вести за них беседы с заблудшими лицам, на то официально поставленным. В Елисавет-градском уезде священник о Ф. Кр-н, враждебно вообще настроенный к миссии, разогнал народ, собравшийся на беседу миссионера с сектантами, по поводу чего распоряжением епархиального начальства произведено официальное следствие¹¹⁵. Факты, без сомнения, крайне печальные; но нужно сказать, что подобных священников в семье духовенства Херсонской епархии, слава Богу, уже очень мало.

Не могу не упомянуть и о другом отрадном для миссии явлении. Под влиянием добрых пастырей и под воздействием миссионеров в некоторых приходах народ настолько ознакомлен с вероучением православной Церкви, что сам выступает с словом Божиим на её защиту против сектантов. В некоторых местах молодые люди сами знакомятся с Библией, проверяют по ней миссионерские беседы и потом вступают в состязание с сектантами; иные не без успеха полемизируют даже с их вожаками. Девица-крестьянка м. Малой Виски за ревностные миссионерские труды среди сектантов удостоилась получить архипастырское благословение. Жаль, неизмеримо жаль, что многие из священников не обращают внимания на эти могучие, не дремлющие в народе силы, – силы, с помощью которых можно было бы в заражённых приходах много сделать. Но благодаря русской косности и лени лишь в очень немногих приходах устроены миссионерские кружки, именно в тех, где пастыри участвуют в деле миссии по любви к ней, вследствие ясного сознания необходимости и обязательности пастырско-миссионерской деятельности, а не вследствие распоряжений и предписаний сверху.

В минувшем году с благословения преосвященного Иустина, по примеру прежних лет, происходил в Одессе годичный епархиальный миссионерский съезд, на котором кроме выработанных мероприятий, направленных против пашковцев и толстовцев, под моим руководством, разработаны миссионерами планы и методы бесед: о благодати, о необходимости христианских обрядов, о признаках истинных и ложных пророков и об отмене ветхозаветной субботы.

Кроме бесед в минувшем году проведено миссионерами 10 судебных экспертиз по делам штундистов и хлыстов и сделано более 10 официальных увещаний отпадшим.

Из мероприятий епархиальной власти, направленных в отчётном году к вразумлению заблудших, нужно прежде всего отметить учреждение в епархии должности благочиннических миссионеров, которая пока, к сожалению, не по всем заражённым сектантами благочиниям открыта; впрочем, это – вопрос недалёкого будущего. Нет сомнения, что при добросовестном отношении к возложенной на них, с доверием и добровольно ими принятой на себя, миссионерской обязанности, благочиннические миссионеры в общем ходе местной миссии принесут в будущем немалую ей пользу и тем послужат делу умиротворения Церкви Христовой.

Из прежних мероприятий епархиальной власти, получивших осуществление только в минувшем году, нужно указать на распространение в епархии именных икон, издание которых Ильинское Афонское подворье предприняло ещё 2 года тому назад, но лишь теперь окончило первый их выпуск, заключающий в себе более 150 изображений святых. Издание это, которое, без сомнения, будет постепенно улучшаться и пополняться, встретило самое лучшее сочувствие к себе среди народа и почти всего духовенства Херсонской епархии; да и не одной Херсонской: со всех епархий России выписывают именные иконы; выписывает их самый простой народ, выписывает духовенство, миссионерские братства, интересуются ими и преосвященные иных епархий. Вот почему странным диссонансом прозвучало сообщение благочинного о. И. Манжелея, что, несмотря на его старание, на бывшем в минувшем году благочинническом миссионерском съезде, благодаря непонятному упрямству некоторых священников, снабжение именными иконами народа признано ненужным (!), так как в этом нововведении сказывается-де (horibille dictu!..) нечто католическое (!?). Полное непонимание и пользы и святости, и самой сути этого доброго дела! Придумать подобное невероятное объяснение могли только косность и лень, враждебные всякому живому делу, всякому начинанию, где нужна хотя бы и малая доля энергии и труда. За ½ года, как это видно из донесения Ильинского Афонского подворья, именных икон распространилось в России до 100 тысяч¹¹⁶; факт красноречиво говорящий, что русский народ и духовенство иначе смотрят на именные иконы, чем некоторые косные на дело священники Равенского благочиния, отрицательно отнёсшиеся к тому доброму нововведению, несомненная польза которого признана епархиальным миссионерским съездом и самим епархиальным начальством, весьма сочувственно отнёсшимся к этому святому делу. Какие же общие результаты миссии Херсонской епархии за 1901-й год? Результаты, слава Богу, самые утешительные. Прежде всего, отрадно отметить, что в минувшем году не было ни одного массового совращения, как это было в предшествующие годы; в некоторых миссионерских округах не было ни одного совращения за целый год; обстоятельства, обращающие на себя внимание; очевидно, охранительное воздействие миссии на православное население вполне достигло своей цели, что, по моему мнению, является самым важным её успехом.

Само число совращённых в сектантство среди довольно многочисленного населения епархии в минувшем году сравнительно незначительное, именно, в штундизм совратилось 59 человек с детьми; в хлыстовщину совратилось 4 семьи, которые в том же году возвратились обратно в православие; в штундо-хлыстовство, пашковщину и скопчество в минувшем году не было ни одного совращения. Таким образом общее число совращённых в минувшем году равно 59 человекам.

К православию в минувшем году присоединилось из штундизма 212 человек; из других сект, кроме 4 семейств, возвращённых из хлыстовщины, присоединений не было; таким образом общее число присоединённых равно 212.

Если сопоставить общие результаты миссии 1900 года с результатами минувшего, то успех нашей миссии в 1901 году будет ещё виднее. В 1900 г. совратилось в сектантство 125 человек, при массовом совращении в с. Златоустовом-Поле (62 человека), а присоединилось 141 человек, т. е. число присоединённых превысило число совращённых всего на 16 человек; в минувшем же году число присоединённых превысило число совращённых на 153 человека.

Возблагодарив Господа, по милости Своей увенчавшего труды миссионеров и пастырей значительным успехом, питаю надежду, что при ревностном их отношении к спасению заблудших, Господь не оставит нашу миссию своей помощью и в текущем году.

Херс. епарх. мисс. Михаил Кальнев

В Олонецкой епархии раскол существует исключительно в форме беспоповщины. Последователи его принадлежат к 5 толкам: поморскому или даниловскому, федосеевскому, филипповскому, аристовскому и странническому. По сведениям причтов и личным розысканиям миссионеров, последователей даниловского толка 447 человек муж. п. и 1246 жен. п., федосеевского – 43 муж. п. и 112 жен. п., аристовского – 106 муж. п. и 168 жен. п., филипповского – 905 муж.. п. и 2465 жен. п. и страннического – 106 муж. п. и 135 жен. п. Таким образом, всех раскольников в епархии 1607 человек муж. п. и 4126 жен. п.¹¹⁷. Такое же приблизительно количество их было и в последние 10 и даже более лет, а никак не 48000 чел. обоего пола, как сказано было на страницах „Миссионерского Обозрения“ (февраль 335 стр. 1898 г.) и затем в „Миссионерском Сборнике“ и „Страннике“¹¹⁸. Даниловцы находятся в северной части Петрозаводского у. (в 18 приходах), в большинстве приходов, (в 20 из 30) Повенецкого уезда, в восточной части Лодейнопольского уезда (в 5 приходах), в 6 приходах Олонецкого уезда и в 1 – Пудожского; федосеевцы – в 12 приходах Петрозаводского уезда, аристовцы – в Петрозаводском, Повенецком и Лодейнопольском уездах (в 13 приходах), филипповцы во всех 7 уездах (в 68 приходах) и странники – в Петрозаводском, Повенецком, части Пудожского и особенно в Каргопольском (в 31 приходе). Вследствие давности существования раскола, а также постоянных и часто неизбежных сношений с раскольниками, влияние раскола отражается и на православных: некоторые из них усвояют дух раскола и, совершенно не удаляясь от Церкви, обнаруживают холодность к ней. Увлекаясь внешним благочестием раскольников, они начинают с уважением относиться и к самому расколу. Поэтому, хотя в разговорах со священниками и миссионерами о предметах веры и благочестия выражают неудовольствие по отношению к расколу и его последователям, но в разговорах с раскольниками сочувствуют им и соглашаются с ними. Во время собеседований такие православные усвояют только возражения раскольников, а на опровержение их, даже сильное, не обращают внимания. К храму Божию они не усердны, к церковным службам даже в большие праздники почти не ходят, к слушанию религиозно-нравственных бесед равнодушны, к духовенству малопочтительны, христианский долг исповеди и св. причастия не исполняют по многу лет, а некоторые и во всю жизнь, крестятся непременно двуперстно. Всё это особенно заметно в деревнях, отстоящих на большое расстояние от приходских храмов. В Повенецком уезде, в деревнях, населённых карелами, многие православные не имеют никакого понятия о том, как нужно спасаться, и только бессознательно повторяют молитву Иисусову, да и ту нередко до неузнаваемости переделанную. Масса примет, суеверий и заклинаний сопровождает каждый шаг, каждое действие их. А так как в недавнее время раскол здесь господствовал над православием, то в дальних от церквей часовнях даже и теперь нередко молятся с теми самыми обрядами, которые, без сомнения, заимствованы из прежних раскольнических скитов и монастырей¹¹⁹. Отсюда понятно, почему среди православных много колеблющихся (особенно в Каргопольском уезде). Точную цифру последних определить трудно, потому что некоторые священники отказываются указать число их в своём приходе даже приблизительно; однако, и при таких условиях, количество их определяется цифрой 11422. Впрочем, наряду с такими лицами есть множество лиц, искренно преданных св. Церкви, не мало есть и целых приходов, где о расколе не имеют никакого понятия (в 140 приходах¹²⁰ не числится ни одного раскольника). Вообще сравнительно с тем, что было во дни процветания Выгорецкого общежития, раскол Олонецкой епархии значительно ослабел и, если продолжает быть сильным, то лишь в Каргопольском, части Петрозаводского, Повенецкого и Лодейнопольского уездов, чему способствуют следующие условия: 1) чрезвычайная разбросанность приходских, большей частью, мелких деревень, отдалённость их от приходского храма и причтов и неудобство путей сообщения¹²¹; 2) крайнее невежество раскольников и православных как в умственном, так и религиозном отношениях; 3) косность раскольников в своём невежестве, происходящая от замкнутости их и привязанности к букве старопечатных книг;. 4) отвращение раскольников от чтения книг и брошюр противо-раскольнического содержания и распространение в народной массе раскольнических цветников, картин и тетрадей, наполненных хулами на православную Церковь, и её служителей; 5) родственные связи раскольников с православными; 6) запрещение и клятва родителей-раскольников на детей; 7) материальные выгоды, получаемые раскольниками от местных и ино-епархиальных богачей раскольников; 8) деятельная и умелая пропаганда раскола не только расколо-учителями, но и рядовыми раскольниками; 9) косность большинства духовенства, и православных мирян к защите веры и Церкви православной и 10) недостатки и слабости православных мирян и духовенства, напр., курение табака, небрежное изображение на себе крестного знамения, нарушение постов и т. п.

Впрочем, олонецкий раскол не представляет собой сплошных масс; так что трудно найти такие местности, в которых живут одни раскольники; обыкновенно же они живут между православными и часто бывает, что одни члены семьи – православные, а другие – раскольники.

Все раскольники епархии отличаются грубостью и невежеством. По своему невежеству, они не в состоянии отличить раскольнических цветников и тетрадок от св. Писания и придают им одинаковое значение, а один из раскольников Каргопольского уезда даже затруднился ответить на вопрос миссионера: „что выше – Соловецкая челобитная, или Евангелие“. Сочинений, в которых обличаются заблуждения раскола, большей частью не читают, чтобы не заразиться еретичеством, а вместо того читают свои цветники да тетрадки. Если же и берут когда-либо противо-раскольнические книги или брошюры, то вычитывают из них и запоминают только раскольнические возражения, а на обличение этих возражений не обращают внимания, да и не понимают их. Очевидным доказательством может служить следующий факт. В декабре 1900 г. миссионер В. Ржановский вёл беседу в дер. Воронове, Марциальноводского прихода, Петрозав. уезда. Предметом беседы было учение о Церкви. Чтобы отвлечь миссионера от предмета беседы и сбить его, раскольники прерывали его речь вопросами о перстосложении, хождении посолонь, седмипросфории и т. п. Но миссионер давал на их вопросы краткие ответы и продолжал свою речь о Церкви Христовой. Видя неудачу, раскольники, наконец, сказали: „ну, погоди, мы принесём книгу, так она заставит тебя замолчать; принесли книгу; взглянув на неё, миссионер, к своему удивлению, узнал в ней „Жезл правления“ Симеона Полоцкого и стал просить раскольников, чтобы они указали и прочли то место, которое, по их мнению, заставит его замолчать. Но они с азартом кричали: „нет, сам читай, читай всё, там всё сказано!“ – „Чтобы всё прочесть, нужно много времени, возражал тот, а лучше укажите одно или несколько мест“. – Тогда некоторые, более дерзкие из раскольников, развернули книгу и указали 23 обличение Никитино о четвероконечном кресте. Миссионер ещё раз предложил им самим прочесть это место, но они настойчиво требовали, чтобы он читал. Началось чтение. Раскольники заранее торжествовали победу и, когда миссионер прочёл обличение Никитино, они несколько раз громко повторяли: „ляцкий крыж, ляцкий крыж!“ Но когда миссионер стал читать „Возобличение“ Симеона Полоцкого, подчёркивая голосом внушительные обращения его к раскольникам, сцена переменилась: куда девались их самодовольство, дерзость и победоносный вид! все как будто онемели: тут только они поняли, что это за книга, которой так хвастали, и, взяв её, печально разошлись по домам.

Не понимая, при своём невежестве, в чём состоит сущность веры, раскольники всё своё внимание останавливают на внешности. Для большинства из них двуперстие, лестовка, особая чашка да ложка, молитва перед медным образком составляет всё необходимое для спасения.

В одном из цветников, отобранных у раскольников Каргопольского уезда, указаны даже такие условия для спасения души: „аще хощеши спастися, сохрани три сия: 1) аще хлеб яси, ничто же глаголи, 2) после павечерницы ничто же рцы, 3) аще на молитве стоити, никому же ничесо глаголи, аз ти и споручник, яко воистину спасешися“. Все благочестие раскольники полагают в строгом соблюдении некоторых обрядов и обычаев, бывших в употреблении при первых 5 патриархах, особенно при патр. Иосифе, и в своеобразном исполнении некоторых христианских обязанностей. Так, они строго выполняют своё домашнее келейное правило, состоящее в положении сотен поклонов, счёт которых ведётся по лестовкам. Не успев выполнить назначенного числа поклонов в течение дня, они выполняют его ночью, причём всё своё внимание сосредоточивают на числе поклонов. „Кланяешься, кланяешься, – рассказывал один раскольник миссионеру, – а сам только и думаешь: а много ещё осталось поклонов“.

Или вот другой случай. Заходит раскольник в дом к соседу и вдруг, совершенно неожиданно, узнаёт, что в доме родильница. Что делать? нужно отмаливаться. И вот он становится перед иконой и начинает отсчитывать положенное число поклонов, а сам шепчет: „ч... меня понёс, вот и отмаливайся!“ Положив с такой молитвой поклоны, он и отправился из дома соседа. Если так иногда молятся раскольники за себя, то можно с полной уверенностью сказать, что так же механически они молятся и за других. Существует молитва даже по найму. Будучи не в состоянии по каким-нибудь причинам выполнить известного числа поклонов, наложенных духовником в качестве епитимии, более состоятельный раскольники нанимают самого духовника, – ему же заказывают обыкновенно и сорокоусты. Но тот наберёт иногда на себя много обязательств и тоже не в состоянии выполнить их. Однако, чтобы не брать даром денег, он сам нанимает уже от себя несколько старух для выполнения известного числа поклонов в течение определённого числа дней. Я сам лично знал одного такого расколо-учителя (теперь покойного). И вот, как только настанет вечер, – рассказывал один православный (сосед расколо-учителя), он и пойдёт проверять, молятся ли нанятые старухи. Раз в тёмную осеннюю ночь, слышу, шлёпает по грязи Илья (расколо-учитель) и прямо к окну того дома, где живёт раскольница. В доме темно. Тук! тук! тук! – „Кто там?“ – „Я“ – отвечает Илья и затем спрашивает: „Молишься ли, NN?“ – „Молюсь, молюсь“, – отвечает она. Илья спокойно направляется в другое место. Между тем, что же? „Захожу, говорит рассказчик, в дом и смотрю: лежит старуха на печи, а сама ворчит: поди, поди, старый хрыч! сам взял 40 руб., а мне дал 3, да ещё и ходит справляться, – молюсь ли я: так тебе и стала молиться“.

Молятся раскольники перед своими, особенными от православных, иконами, большей частью медными, поставленными где-либо отдельно. Беда, если во время их молитвы помолится кто-нибудь из православных: тогда снова нужно полагать начал и начинать молитву. Считая себя людьми, живущими „по вере“ на подобие иноков и инокинь, раскольники смотрят на православных, как на еретиков, и всякое общение с ними в молитве, пище и питии считают грехом, „замирщением“. Раскольники Масольско-Паданского прихода, Повенец. уезда, даже обед или ужин считают осквернённым и бросают, если во время его зайдёт кто-либо не из их братии, помолится и скажет: „хлеб да соль“.

Большинство раскольников отличается лицемерием: выставляют на показ свой пост, молитву, стараются показаться степенными, удаляются от разгула, пренебрегают требованиями моды и т. п., а втихомолку творят такие дела, о них же нелеть есть глаголати. Строго выполняя требования внешнего благочестия, раскольники заражаются гордостью и самомнением, считают себя людьми благочестивыми, угодными Богу, а на православных смотрят свысока и унижают, выставляя на вид их нравственные недостатки. Таков раскол Олонецкой епархии вообще, да таков и в частности.

Даниловский толк, коренной олонецкий, прежнее время господствовавший в епархии, теперь всё более и более слабеет, и сливается с другими, более строгими, толками. Да это и понятно: с уничтожением Выгорецкого и лексинского общежития, у даниловцев не стало объединяющего центра, прекратилась возможность выполнять правила общежития, а в выполнении этих правил и вся суть¹²². Носителями Выгорецких преданий долгое время были так называемые „монастырки“¹²³, но их теперь единицы, да и те почти все забыли. В январе 1900 г. мне пришлось встретить одну из них. Это старушка 74 л., бодрая, словоохотливая, зовут её Любовь Ст. Егорова. До 26 лет она прожила в Выгорецком общежитии, научилась там хорошо писать уставно и петь (была в числе клирошанок). С каким удовольствием вспоминала она житье в Данилове и своим старческим голосом спела мне два раскольнических стиха: „поздравление покровительнице раскола Наталии Кузьминишне“ и „на разорение Лексы!“ Но когда я стал расспрашивать, чему и как она верует, то оказалось, что она всё забыла¹²⁴.

Федосеевцы и филипповцы очень сходны по своему учению, а потому иногда трудно отличить их друг от друга. Те и другие держатся общего раскольнического учения и едва ли знают отличительные особенности своего толка. Сравнительно с даниловцами они отличаются большей строгостью. Федосеевский толк мало распространён, но филипповский распространился по всей епархии и по количеству последователей – самый многочисленный толк. Строгость филипповцев нравится особенно даниловцам. Так, даниловцы Масольско-Паданского прихода, Повенец. уезда, то и дело говорят: „Что наша вера! Вот у Аксенова (главного руководителя масольских филипповцев) так настоящая вера! Вот они (филипповцы) настоящие староверы! А мы что?!“ Вследствие этого они очень охотно оставляют даниловщину и переходят в филипповщину.

Аристово согласие считается ещё более строгим. Последователи его крайне опасаются „замирщения“ и потому даже в семейных сношениях очень осторожны. Молятся они только перед своими иконами – медными складнями и берут их с собой даже в дорогу. Затем преимущественно перед другими раскольниками остригают макушку головы, чтобы дать возможность благодати Божией сообщаться их уму извне.

Наконец, относительно толка странников нужно заметить, что несмотря на незначительное число последователей, он является самым опасным и вредным. Проповедуя о воцарении антихриста в лице государей, начиная с императора Петра I, странники отвергают подчинение всякой власти: „сильные да борются“, говорят они; уклоняются от исполнения всяких общественных повинностей, не записывались в списки во время всеобщей переписи, отрицают брак и семью, а в тоже время дозволяют себе жизнь блудную с её неизбежными последствиями – подкидыванием детей и детоубийством и т. п. В главах людей странники выставляют себя гонимыми антихристом за правую веру и благочестие, странниками и пришельцами, не имеющими зде пребывающего града. Вместе с этим они учат, что теперь, при царствовании антихриста, спастись в мире нельзя, а потому нужно порвать всякие связи с миром, уйти в потаённые места – пустыни и там спасаться. Действительно, некоторые бросают своё хозяйство, жён, мужей и детей и скрываются. У простодушных и недалёких по уму людей они считаются страдальцами за веру и в народе о них говорят: „ушли спасаться“. Привлекая к себе одних этой стороной, другим странничество даёт возможность пожить на чужой счёт и вволю. Пристанодержательство же даёт и материальные средства, потому что на содержание странников посылаются значительные суммы денег, часть которых достаётся и пристанодержателям. Скрываясь у пристанодержателей в нарочито устраиваемых тайниках (на чердаках, в подземелье и т. п.), или в лесных избушках, странники считают себя монахами; вступающим в их общину дают монашеские имена, мяса не едят, не женятся и не выходят замуж, а от женатых требуют развода; носят скромное платье, часто молятся, постятся, устраивают религиозные беседы, занимаются иконо-писанием, перепиской цветников и т. д.

Для молитвы и богослужения раскольники всех толков епархии собираются в дома своих руководителей и требоисправителей, у которых есть особые комнаты в роде молелен, в дома более зажиточных из своих собратий или, наконец, молятся в тех же комнатах, в которых сами живут. Вполне организованных скитов нет в епархии. Но в Повенецком уезде на развалинах Выгорецкого общежития влачит своё существование община, в которой живут 1 мужчина и 4 женщины, а в вытегорском, в дер. Даниловой, отстоящей в 9 вер. от гор. Вытегры, есть нечто в роде богадельни, в которой живут 10 старух, под управлением крестьянина А. Полухина. Совершением треб и молитвословий занимаются 83 мужчины и 25 женщин. Большинство их – грубые невежды: некоторые совсем неграмотны, другие малограмотны. Правда, есть между ними и хорошие грамотники (человек 10), но и они читают только свои цветники да тетрадки, наполненные хулами на Церковь, её служителей и таинства, да излюбленные места в книге Кирилловой, Златоустнике, в книге Ефрема Сирина, Б. Соборнике да Книге о вере. Большинство руководителей и требоисправителей раскольников отличается смелостью, фанатичностью, самохвальством и жадностью и действует из-за наживы. На раскольников они действуют большей частью строгостью, карая их епитимиями за всякие проступки и слабости. Почти все руководители раскола ведут образ жизни строгий; отличаются трезвостью (исключения редки), не пьют чаю и кофе, строго соблюдают посты, молятся истово и продолжительно, удаляются удовольствий и развлечений. По внешнему виду они очень степенны, – эта степенность заметна даже в походке и разговорах, но при всём том не чужды лицемерия: делают всё напоказ, чтобы приобрести себе почёт и уважение, и цели своей достигают. Видя их строгую, степенную жизнь, не только раскольники, но и православные относятся к ним с уважением и с удовольствием слушают их беседы.

В материальном отношении раскольники вообще мало разнятся от православных, так как живут большей частью в одних семьях с православными. Конечно, есть между ними немало состоятельных лиц, но далеко не все. В трудных обстоятельствах более состоятельные из раскольников стараются помочь беднякам, и потому у раскольников незаметно той вопиющей нужды, которая нередко встречается у православных. Странники для своего пропитания ходят собирать подаяния овсом, мукой, маслом и т. п., а некоторые нанимаются летом в работу, напр., косить сено, жать хлеб, и производят её по ночам. Большинство раскольников отличается трезвой жизнью, некоторые не пьют даже чаю, всё же вообще избегают роскоши, мотовства, развлечений и удовольствий и по внешности стараются казаться людьми благочестивыми, но благочестие их часто ограничивается одними постами да поклонами.

К своим единоверцам раскольники относятся дружественно: нередко посещают друг друга, дружески беседуют о делах веры и о житейских предметах и помогают друг другу советами и материальными средствами. Правда, наставники их иногда ссорятся между собой, но исключительно из-за материальных выгод и боязни потерять авторитет у „братии“. К последователям других толков все раскольники относятся враждебно, потому что только себя считают истинными христианами, строгими и единственными блюстителями древнего благочестия. Так, даниловцы, чтобы уязвить аристовцев, говорят, что вера их происходит от еретика Ария, филипповцы называют странников „тунеядцами“, „беглыми волками“, а те в свою очередь обзывают их „антихристовыми слугами“, „падшими“ и т. п. Рознь между раскольниками различных толков доходит до того, что члены одной и той же семьи едят из разных чашек и молятся по разным углам.

К православной Церкви, к православным священникам и миссионерам раскольники относятся враждебно. Они считают православную Церковь еретической и поносят её разными хульными именами. Храмы Божии называют „овощным хранилищем“, „конским стойлом“, „хлевом“ и т. п.; если же и заходят в них во время погребения своих родственников или о свадьбах, то не молятся (бывали случаи, что некоторые стояли в рукавицах, затыкали нос от ладана), от св. креста бегут, над св. причастием ругаются. Священников чуждаются, не доверяют им, смотрят на них как на слуг и помощников антихриста; говорят, что они действуют по присяге и по найму, называют их наёмниками и ложными учителями, подмечают самые незначительные недостатки и резко порицают их. Некоторые из раскольников, преимущественно аристовцы, не дозволяют священникам крестить их детей, не венчаются в церкви и даже не пускают священника в дом для совершения молитвословий. Вожаки раскольников считают за грех даже и встречаться с священником. На миссионеров раскольники смотрят как на чиновников, речи их называют „змеиным ядом“, „прелестью антихриста“ и т. п. Особенно враждебно относятся к миссионерам вожди раскола, так как видят в них врагов, посягающих на их благосостояние и авторитет. На беседу с миссионером не являются, а если и явятся, то беседуют неохотно и с ругательствами, доходящими иногда до площадной брани, последователям же своим совсем запрещают ходить на эти беседы.

На православных мирян раскольники смотрят как на людей, потерявших правую веру, заблудших, идущих в погибель вечную, и потому при всяком случае стараются напомнить им об этом, выставляют на вид превосходство своей веры перед православием, на которое возводят разные обвинения, и стараются совратить в раскол. Особенно льнут они к состоятельным лицам и стараются повлиять на них. Бедным обещают помощь, а лиц, находящихся в зависимости, всячески притесняют, доказательством чему могут служить следующие два факта. „В Масельге, Повен. уезда, рассказывал один ревнитель православия миссионеру, раскольники до того злы на православных, что и сказать нельзя! Есть там много наших женщин православных в замужестве; житье их хуже каторги! Постоянно бранят, даже бьют, в церковь не пускают, на исповедь тоже. Приходится им украдкой забегать в церковь, поставить свечу и опять бежать домой, а не то – и обедать не дадут. Бедные они! Как иногда рвутся и просятся на исповедь к священнику... Нет, говорят им, некогда: сделай вот то, вот это. Так, напр., выдали мы сестру замуж за Рачугина сына, нынешнего церковного старосту, и чего она не натерпелась, бедная! Всё притесняли за православие и склоняли в раскол. Эти притеснения и убеждения особенно усилились, когда она заболела. Все настаивали: „перекрестись и поправишься“. Много раз она, покойница, со слезами упрашивала родных пригласить священника для исповеди, но те не согласились, а настаивали на своём. Она же, бедная, всё говорила им: „хоть на 10 частей разрежьте, но и одна десятая часть не будет вам повиноваться!“ Когда мы узнали о таком её положении, то увезли домой. Здесь она исповедалась, причастилась и сподобилась христианской кончины“. Другой факт. В Тененицком приходе, Лодейнопольского уезда, есть торговец Антон Мих. Богданов. Сначала он жил в Петербурге, а потом, по болезни жены, выехал в деревню и поселился у тёщи, ярой раскольницы. Последняя сначала подослала к нему раскольнических заправил; когда же те ушли ни с чем, то стала во всём стеснять его: „то ковша, говорит, не тронь, то к чашке не прикоснись, попа никак не смей приглашать, а то все вещи вышвырну на улицу, да и сам не ходи к нему“. Если же узнает, что он ходил в церковь, то не впустит и в дом, а велит на сарае раздеть ту одежду, в которой пришёл из церкви, чтобы не занёс церковного духу, и переодеться в другую и только тогда уже заходить в дом. „Вот какое моё житье, говорил он мне в марте 1900 г. Помоги, Господи, вытерпеть да поскорее выбраться в свой дом!“

Считая только себя истинными христианами, они и сами не молятся вместе с православными, и им молиться с собой не позволяют, не едят и не пьют вместе с ними. Но в обыкновенных житейских делах они охотно сходятся с православными мирянами, относятся к ним без всякой вражды и даже вступают в родство с ними.

К школам раскольники относятся различно: одни из них считают школы полезными учреждениями и охотно пускают своих детей учиться в них; другие думают, что они губят молодое поколение, „мирщат“, и удаляют от истинной веры, а потому хотя и пускают туда своих детей, но строго-на-строго наказывают им „щепотью“ не креститься, в церковь не ходить, из общего ковша не пить и т. п.; наконец, некоторые смотрят на школу очень враждебно и потому совсем не отдают туда детей для обучения, или оставляют их безграмотными, или отдают для обучения грамоте своим начетчикам и начетчицам, у которых таким образом возникают свои особые, раскольнические школы.

К гражданской власти все раскольники относятся враждебно. Светские начальники, по их взгляду, еретики и слуги, антихриста: „они всё равно, что язычники, – и в великом посту мясо едят, печатаются печатью антихриста, крестятся не по раменам, а мотают вокруг носа, как попало“. Несмотря на такой взгляд, все раскольники, за исключением странников, беспрекословно исполняют распоряжения гражданской власти.

В последнее время, благодаря усиленной деятельности миссии, целесообразным мерам епархиального начальства, участью в миссионерском деле приходского духовенства и ревнителей православия, заметно некоторое улучшение. Так, православные до сего времени молчавшие на беседах, теперь, хотя в лице отдельных личностей, начинают проявлять свою ревность по вере и возвышать свой голос в защиту православия; более благоразумные из раскольников начинают сомневаться в правоте раскола, а требоисправители и расколоучители, чувствуя своё бессилие защитить раскол, всеми силами уклоняются от бесед с миссионером и не являются даже тогда, когда единомышленники их нарочито посылают за ними лошадей и усиленно просят явиться на беседу для защиты раскольнического учения. Таким образом православие всё более и более крепнет. Конечно, много ещё нужно усилий со стороны миссии и приходского духовенства, чтобы с корнем вырвать двухвековое зло епархии, но отрадно и то, что труды их не пропадают даром.

К. Плотников

Американский Ангел Завета и пророк Илия-Восстановитель. В 1897 году достопочтенный Джон Александр Дауи из Чикаго получил откровение, что он – Ангел Завета. Повинуясь власти повелевающего ему голоса, он отдался проповеди слова Божия, основал общину, которой присвоил наименование Вселенской Христовой Церкви, и объявил себя её епископом. Сущность учения Джона Дауи заключается в следующем.

Господь послал людям своё слово, но до 1897 года они не уразумели его. А между тем оно так ясно.

Вот в чём заключается сущность и полнота его, открытая Александру Дауи.

Болезни, удручающие человечество, суть следствие первородного греха. Грех же был делом дьявола. Нельзя допустить, чтобы дело дьявола было делом воли Божией на вечные времена. И вот пришёл Христос, чтобы разрушить дело дьявола. Во время своей земной жизни Он исцелял „все роды болезней и недугов“, причём в Писании разъяснено, что все болезни есть прямое следствие дьявольских происков (1Ин.3:8; Мф.4:23; Деян.10:38).

Христос говорил: „Я есть Путь, и Истина, и Жизнь“. И в пророческих откровениях народу Божию сказано: „Я Господь, исцеляющий тебя“ (Ин.14:6; Ис.15:26).

Так как Христос й по восшествии на небо пребывает вечно до последнего дня с народом Своим, то и ныне, как во время Своей земной жизни, Он является единственным Исцелителем. И нет другого пути к исцелению. В Писании указаны четыре способа излечения человеческих немощей. Первый способ – непосредственная молитва самого болящего. Второй – предстательная молитва двух или более братьев по вере. Третий – помазания маслом старейшинами, сопровождаемое молитвой с верой. И, наконец, четвёртый – наложение рук тем, кто верует, и кого Бог предуготовил и призвал для этого служения (Мф.8:5–13; Мф.18:19; Иак.5:14; Мк.16:18). И все способы излечения, кроме перечисленных, как неуказанные в Писании, ложь и дьявольская подделка. К числу этих демонских изобретений относятся, между прочим, так называемая христианская наука, мысленное лечение, спиритизм, транс-евангелизм и проч., не говоря уже о медицинской науке.

В 1 стихе III гл. пророка Малахии сказано: „Вот я пошлю посланника Моего предуготовить путь Мой предо Мною“. И далее: „И приду Я к вам для суда; и буду скорым свидетелем против чародеев“.

Что же значит слово чародей? В еврейском тексте сказано кашаф, в греческой версии 70 толковников – фармакос т. е. фармацевт, аптекарь. И во всём Новом Завете на греческом языке всюду употребляется это слово.

Таким образом, последний стих следует читать так: „И Я буду скорым свидетелем против аптекарей“.

Христос, следовательно, пришёл на землю не только ради искупления наших греховных душ, но и ради исцеления болезней нашего тела. Эта двойственная божественная цель до последнего времени скрывалась от людей, потому что все Церкви земные давно отступили от учения Христа.

Но истина не может быть скрыта навеки и в 1897 году достопочтенный Джон Дауи из Чикаго получил от Господа откровение, что он посланник Завета, глаза его открылись, он постиг полную истину, и Господь повелел ему проповедовать её всем народам. И вот, посланник Завета, Джон Александр Дауи, повинуясь призыву Бога, весь отдался проповеди и исцелению болящих наложением рук. Чудеса исцеления неизлечимых болезней не замедлили последовать за проповедью истинного учения. Посланник не таил этих чудес. Он запасался о всяком исцелении, совершённом по молитве его с наложением рук, надлежащим сертификатом и обнародовал его. Неверующая и масонская пресса издевалась над ним, но это не смущало его. Он основал собственный печатный орган „Листки Исцеления“ и начал распространять его в десятках тысяч экземпляров.

Вокруг проповедника полного евангелия – „Евангелия Искупления и Исцеления“ – стала собираться новая община. Джон Дауи назвал её Христианской Вселенской Церковью, а сам, будучи посланником Завета, не мог взять на себя иного звания кроме архиепископского.

Архиепископ назначил епископов, старейшин, евангелистов, диаконов, диаконисс, учредил близ города Чикаго Сионскую скинию и начал крестить людей во имя Отца, Сына и св. Духа. Первое крещение было совершено им 14 марта 1897 года, а по 2 июня 1901 г. всего крещена самим архиепископом, епископами, старейшинами, евангелистами и диаконами 10,259 человек обоего пола.

Истинная Вселенская Христианская Церковь крепла и ширилась. её имущество, благодаря пожертвованиям, десятине и выручке от журнала „Листки Исцеления“ приумножалось, число членов возрастало, пространство действия раздвинулось почти на весь свет. Во многих городах Европы, в Китае, Японии, Австралии, Африке, на океанских островах, всюду появились лица, связанные иерархически с сионской скинией в Чикаго.

Этот внешний успех истинного учения сопровождался и внутренним преуспеянием, и просветлением его. Второго июня прошлого года, в день Господень, во время молитвенного собрания, перед лицом шести тысяч человек, Джон Александр Дауи объявил, что получил от Господа новое откровение. Господь открыл ему, что он, Джон Дауи, не кто иной, как пророк Илья-Восстановитель.

Так как это обстоятельство первостепенной важности, то Джон Дауи не ограничился одним голословным сообщением об откровении, но доказал всем присутствующим, что он действительно подлинный Илия пророк.

Удостоверение А. Дауи о своём пророческом достоинстве не оспорено почти никем из пасомого им стада, а несколько маловерных скептиков изгнаны им из своей „Вселенской Церкви“.

И „Церковь“ эта ширится и растёт. Средняя продолжительность жизни новых „Церквей“ в Америке, по подсчёту досужих статистиков, 7 месяцев. Но община Дауи далеко перешла за этот роковой возраст и не только не проявляет признаков близкого падения, но, напротив того, укрепляется и богатеет. Новый Илия имеет собственную типографию, сионскую ленточную фабрику, сионский банк, дающий, кстати сказать, своим вкладчикам 8%, и много всякого движимого и недвижимого имущества.

Его молитва, а особенно наложение рук на болящих, производит исцеления в самых трудных случаях; напр., у одного больного одна нога была короче другой от рождения; Дауи помолился, и короткая нога уравнялась с другой. Так свидетельствуют сертификаты, посылаемые Дауи со всех концов Америки. Печать Америки относится к таким фактам с неверием, внушаемым ей, по словам Дауи, сатаной, отцом лжи.

* * *

Le Matin 1902 18 Avrib. Переход королевы Наталии в католичество. В высшей степени замечательна судьба королевы Наталии. Имя её соединено с такими чрезвычайными и таинственными приключениями, и её личность, интересная и привлекательная, казалась совершенно окружённой покрывалами и легендами. Каким странным и непонятным был брак Милана Обреновича с этой дочерью офицера, внезапно возвысившейся до ранга повелительницы, а затем без всякой значительной причины обесчещенной, лишённой своего могущества и своих прав! Без сомнения, никто не будет знать той интимной драмы, которая разыгралась между этими двумя супругами; но факты, обнаружившиеся впоследствии, дают право предполагать, что королева, внезапно и грубо разлучённая с своим сыном по воле своего мужа, – человека с тираническим и капризным характером, была весьма несчастной женщиной.

Следует ли приписать только что совершившийся факт перехода королевы в католичество пережитым ею несчастиям или внезапному пробуждению религиозного чувства, спрашивает католический орган? Сообщение об этом факте передано было газетами довольно лаконически; один духовный орган оповестил, что ех-королева оставила православие, в котором она родилась, и перешла в римскую Церковь; при этом прибавлялось, что обряд присоединения совершён был парижским священником – аббатом Суланжем.

Это событие само-по-себе не представляет большой важности и, разумеется, не могло повлиять на судьбы Европы. Но оно интересно в виду того, что православие кажется очень близким к католицизму, а потому должно бы давать содержащим его те-же высшие духовные радости и утешения, какие даёт и католичество, так соображает Matin; потому именно и любопытно узнать причины, побудившие королеву Наталию переменить вероисповедание.

Для выяснения подробностей события редакция газеты Le Matin обратилась к самому аббату приходской церкви Богоматери в бедном парижском квартале Плэзанс (Notre Dame de Plaisance) Суланжу. Любезный и откровенный священник сообщил всё ему известное, предварительно заметив, что ему незнакомы первые причины перехода королевы в католичество.

– Первые религиозные сомнения, первые колебания королевы, – сказал аббат Суланж, – начались уже очень давно, как давно она стала предаваться богословским занятиям, очень трудным для лиц неподготовленных к тому. Я очень удивился, увидевши в её руках такие книги, как L’Evangile du Concile de Trente (Евангелие Тридентского собора), или творения отцов Церкви, само чтение которых вовсе не так легко и может заинтересовать лишь людей, искренно желающих наставлений в истинах религии. Королева много читала и долго размышляла, прежде чем принять своё важное решение. Необходимо иметь в виду, что она приняла своё решение по собственному побуждению, без всякого постороннего влияния. В самом деле, к королеве никогда не являлся католический священник, и я совершенно случайно сам познакомился с ней, благодаря тому, что у моих родителей в Биаррице есть усадьба, рядом с дачей королевы.

Сама церемония присоединения королевы была очень проста. В сопровождении двух свидетелей–маркиза де-Кастрилло и аббата Бребьон, священника при госпитале Казэн-Перрошо в Берк-сюр-Мере¹²⁵, королева вошла в часовню; несмотря на своё волнение, твёрдым голосом произнесла формулу отречения от православия и засвидетельствовала, что совершает переход в католичество исключительно по своей доброй воле. После этого сёстры францисканки, заведующие госпиталем, подошли к королеве и заключили её в объятия. На следующий день в той же часовне королева праздновала пасху.

К изложенному добавим от себя, что, по сведениям других органов печати, несчастная королева Наталия, несмотря на почтенные уже лета, влюблена в одного венгерского графа, ярого католика, и решила соединиться с ним узами брака. Время разоблачит, история покажет, в чём загадка во всяком случае трагической истории религиозного падения ех-королевы Наталии.

* * *

Мормонство в Америке. За последнее время, по сообщению New-York Observer, в Америке замечается упадок этой так недавно ещё сильной секты. По крайней мере достопочтенный Джон Нэттинг, близко стоящий к делам противо-мормонской миссии в Ута, сообщая статистические данные о движении мормонства и о миссии среди мормонов, говорит, что, несмотря на некоторые видимые успехи, делаемые сектой в разных местах Соединённых Штатов, она близится к падению. Секта ещё продолжает свою деятельность в некоторых штатах (напр., в Огайо за последний год было обращено в мормонство более 100 человек, в западной Пенсильвании более 200 чел.). Она ещё сильна и в Нью-Йорке, где живёт, между прочим, потомство знаменитого мормонского пророка Бригэма Юнга, имевшего 8 жён и 60 детей, из коих 47 пережили отца. Число живущих теперь внуков и внучек Юнга доходит до 294 чел., а правнуков 745. Это потомство ревностного защитника полигамии намерено собраться на большой семейный совет в Ута, в исстари священный для мормонов город штата того же имени.

Наиболее прочно держится секта именно в этом штате, – главном своём гнезде. За последние 30–35 лет число мормонов сильно увеличилось. В 1870 г. здесь было не более 88,500 мормонов и язычников, а в 1900 г. одних мормонов стало 220,000 при общем числе населения в 277,000. Весьма незначительное влияние оказала на развитие мормонства в Ута противо-мормонская миссия. С 1889 по 1901 г., – годы наиболее усиленной евангелической проповеди в Ута, – число мормонов увеличилось с 144,500 до 310,000. Вследствие обширности территории штата и многочисленности сектантов, миссионерская борьба с ними крайне затруднена. Но миссионеры не останавливаются ни перед какими препятствиями в своей деятельности; состав миссии значительно увеличен (до 50 человек); миссионеры в специальных фургонах путешествуют по мормонским селениям и устраивают собеседования в каждом мормонском жилище. Эта миссия (the Utah Pospel Mission) к 1 февраля 1902 года посетила 12,000 жилищ с 70,000 населения и устроила с сектантами около 10,000 собеседований.

Отношение некоторых влиятельных лиц к вопросу о дозволении православным священникам совершать некоторые требы для старообрядцев, обращающихся к православной Церкви, по старопечатным книгам и к вопросу о единоверии; отказ о. архимандрита Павла (Прусского) от епископского сана; о казанском соборе епископов приволжских губерний; неистовое изображение крестного знамения некоторыми православными священниками и происходящий от того вред; о смысле определения собора 1667 г.; следует ли отменить клятву этого собора; отзыв о. архимандрита Павла о раскольниках. („Вера и Церк.“, 1902 г. янв.–апр.).

Вопрос о дозволении православным священникам совершать некоторые требы для старообрядцев, обращающихся к православной Церкви, по старопечатным книгам, решённый недавно св. Синодом в утвердительном смысле, на первых порах встретил со стороны некоторых лиц сильное противодействие, хотя имел и сильных защитников. Вот как об этом писал покойный архимандрит Павел Н. И. Субботину. Во время одного свидания с К. П. П., в присутствии В. К. и члена Московской духовной консистории прот. И. Н. Р-го, о. Павел сказал К. П.:

«Хорошо, что устрояются единоверческие храмы в тех местах, где среди населения много раскольников, – это способствует их обращению; но что делать там, где раскольников малое количество, человек сто, или поболее? Единоверческой Церкви вблизи нет, куда могли бы они идти, решившись оставить раскол, а идти прямо в православную Церковь, по своей приверженности к старым обрядам, они не могут. Вот для таких обращающихся к Церкви старообрядцев нельзя ли разрешить православным священникам отправлять некоторые требы, исповедывать их, крестить их детей и проч. по-старому Потребнику?» К. П. ответил: «Да, это было бы хорошо; ведь не от нас будут отходить, а приходить к нам. Но как это сделать?» Услышавши это, Иван Николаевич сказал, что теперь у них в консистории есть такое дело, – старообрядцы просят, чтобы разрешено было православному священнику исправлять у них требы по старопечатному Потребнику, и стал говорить даже с негодованием: «они, единоверцы, хотят подчинить нас под свой обычай и над нами господствовать, мы этого не разрешим!» Тут я разъяснил К. П., что это за дело. Это наши мальковские единоверцы, ещё не имеющие своей церкви и своего священника, а также и по близости не имеющие единоверческих священников, хорошо понимая сущность единоверия, стали просить, чтобы православный священник ближнего прихода, к которому они, бывши раскольниками, и были причислены, исправлял у них требы, а иногда и службу в их часовне – утреню, вечерню и часы, по старым книгам. Священник, как и следовало, письменно обратился за разрешением к владыке-митрополиту, а владыка сдал дело в консисторию. Разъяснивши это, я стал говорить: «что же теперь делать с единоверцами, у которых церкви и священника нет, и которые стали так уже близко к православным священникам, что просят их править у себя службы, только по старым книгам? Оттолкнуть их и оставить без требоисправления, гнать обратно в раскол»? Но Иван Николаевич настаивал, что единоверцы хотят подчинить себе православное духовенство. Тогда стал возражать ему В. К., что единоверцы, прося православных священников отправлять у них требы, не подчинить себе Церковь хотят, а просят у Церкви матерней любви себе и снисхождения. Его поддержал и К. П. Но отец протоиерей Рождественский продолжал говорить своё. Я был уже только слушателем этой беседы».

«Вот вы и подумайте, как в Московской епархии может стать прочно важное дело противо-раскольнической миссии. Григорий Богослов и Василий Великий снисходили духоборцам даже до того, что требовали не называть Духа Святого тварью и терпеливо ждали их обращения; а наша консистория за неизменение обряда отталкивает от Церкви души человеческие, за которые Христос пролиял Кровь Свою! Грустно смотреть на это обрядоверие, простирающееся до того, что пренебрегается ради него человеческое спасение».

Впрочем, не один прот. Р. относился несочувственно к упомянутому вопросу, вследствие неправильного понимания единоверия; так же относились и другие московские духовные власти, о чём неоднократно упоминается в переписке Н. И. Субботина с архимандритом Павлом» Поэтому в одном из своих писем о. Павел замечает:

«Установить правильное отношение духовенства к единоверию мне думается, крайне трудно; однако правительственное разъяснение этих отношений много может смягчить неправильность нынешних отношений. А где мало старообрядцев и где поэтому основать единоверческие приходы неудобно, там необходимо, для взыскания погибающих, дать разрешение православным священникам исправлять их требы по старопечатным книгам. Препятствия к тому, чтобы расположить православных священников к единоверию, не только нравственные, заключающиеся в неразумении дела, но, что всего важнее, материальные, – опасение потерпеть уменьшение доходов через присоединение раскольников к единоверию. А допустить самим православным священникам исправление треб у присоединившихся, где немного старообрядцев, по старым книгам, тут материального убытка для них нет, тут не в другой приход идут, а в том же остаются, и нужно здесь только разумное суждение о деле. Справедливо на такое моё предложение К. П; ответил: «это не от нас, а к нам же идут». Только как это осуществить? Всё дело в том, что нет заботливости об обращении из раскола в православие».

В подтверждение справедливости своего взгляда о. Павел в другом письме рассказывает следующий случай.

«Некогда из Павлова, что к Новому Иерусалиму, пришли в наш монастырь двое молодых людей, оба женатые уже, и просили у меня дозволения поговеть, исповедаться и приобщиться святых Таин в нашем монастыре. Я спросил, не старообрядцы ли они. Ответили, что старообрядцами никогда не были, всегда в православной Церкви исповедовались и приобщались святых Таин; один постоянно даже ходил на крылос петь, и товарищ также грамотный. Я заметил им, почему же вы пришли к нам, в единоверческий монастырь, и у нас желаете приобщиться святых Таин, когда вы православные, – таинства одинаковы, как в единоверческой, так и в православной Церкви. Они ответили: «возле нас много старообрядцев, они многое нам наговорили в обвинение Церкви и стараются нас привлечь в своё общество; но мы порешили не переходить к старообрядцам, ни к поповцам, ни к беспоповцам, а молиться дома, таинства же принимать в единоверческой Церкви: тут священство законное, а служба идёт по-старому». Я много с ними говорил, разъяснял им правоту Церкви православной; однако убедить их, чтобы по-прежнему принимали таинства от православной Церкви, не мог. Тут я подумал: если не приму их, не ушли бы, помилуй Бог, в раскол! Решил дозволить им, чтобы поговели у нас и приобщились святых Таин. Отпуская, я наградил их книжками, разъясняющими правоту святой Церкви и обличающими заблуждение раскола. На другой год они опять пришли, поговели у нас. Я побеседовал с ними и дал ещё книжек. Но в следующий год уже не явились. Я подумал о них и то и другое: может, ушли в раскол, а может, и вразумил их Бог, – приобщаются в православной Церкви! После этого вскоре я послан был владыкой митрополитом Иннокентием в ту сторону, где они жили, увещевать одного расколо-учителя, распространявшего раскол, и нарочно заехал в Павлова повидать моих знакомых. К великому удовольствию нахожу, что они сделались первыми ревнителями православия и ревностными обличителями раскола. Тамошний священник даже благодарил меня за них. Теперь и рассудите: если бы я не принял их, и, если бы они ушли в раскол, Бог знает, возвратились ли бы в Церковь. Так вот единоверие какие услуги может делать православной Церкви! Если не только потаённый раскольник, но и православный, поколебавшийся в преданности православию, прильнёт к единоверию, тут всего важнее то, что он не остался в расколе, или не отпал в раскол, не отторгся от Церкви: а кто не отсечён, тот может удобно целиться, хотя бы и имел какие неправильные понятия».

Н. И. Субботин был вполне согласен со взглядом о. Павла, почему в одном из примечаний, между прочим, писал:

«В решении вопросов об единоверии часто руководятся опасением, как бы не дозволить православным перейти в единоверие. Это опасение есть не что иное, как недоразумение, и притом весьма прискорбное, происходящее, от недостатка правильных понятий об единоверии. Не было примера, да и едва ли возможно, чтобы лицо действительно, а не по имени только, принадлежащее к православной Церкви, не приверженное или не принадлежащее тайно к расколу, перешло когда-нибудь в единоверие. Но предположим это; что же отсюда? Если единоверие есть едино по вере, по общению в таинствах и священноначалии, с православием, и всё различие между ними состоит в обряде, который до существа веры не относится и православия не нарушает, то почему же и православному (если бы это могло случиться) не дозволить перейти в единоверие, т. е. употреблять обряды, которых, без сомнения, он уже до этого держался?»

Будучи ревностным защитником единоверия, архимандрит Павел старался внушить правильное понятие о нём не только православным, но и самим единоверцам, почему избегал и его, что могло подать повод к неправильному пониманию его. Так, когда в св. Синоде было предположено назначить о. Павла викарием в Новочеркасск или же возвести его, в знак особого внимания, к нему, в епископский сан, оставив в Никольском единоверческом монастыре, то о. Павел писал:

«Занимаясь по силе моей своим делом, я нахожу себя несколько полезным святой Церкви; а принявши обязанности викария, едва ли уже смогу принести какую пользу; да и обязанностям викария, кажется, уже поздно мне учиться.

А принять сан епископа, оставаясь в том же Никольском единоверческом монастыре, опасаюсь, чтобы сим не проложить дорогу для единоверцев стужать правительству об учреждении единоверческих архиереев и тем не подать повода к разделению иерархической власти, что я не нахожу полезным и даже считаю вредным. Об этой опасности вы сами знаете не хуже меня».

Интересные сведения сообщаются в переписке о Казанском соборе епископов приволжских епархий. Присутствуя на этом соборе, по предложению К. П., во всё время собора, Н. И. Субботин говорит о нём, как очевидец и с полной откровенностью, между прочим следующее.

«С докладов о расколе началось первое же (общее) собрание. Доклады были уже заготовлены вам хорошо знакомым казанским специалистом по расколу и, как видно, вполне одобрены были казанским владыкой. Первый доклад о необходимости издать от собора воззвание к старообрядцам встретил возражения, – говорили, что этим следует не начинать, а заключить рассмотрение вопросов о расколе. Владыка Палладий, как председатель собора, настоял, однако, чтобы немедленно прочитано было само воззвание, уже составленное специалистом-докладчиком. Длинное-предлинное и, говоря откровенно, во всех отношениях неудачное воззвание это произвело тяжёлое впечатление на присутствующих. Произошло довольно неловкое молчание; затем постановили отложить решение вопроса о воззвании до последних заседаний. Между тем, спустя некоторое время, секретно предложили мне написать другой проект воззвания. Я старался разъяснить все неудобства, какие представляет для меня это поручение; но должен был уступить настоятельному требованию, и последние два дня занимался именно этим делом. Пойдёт ли мой труд, не знаю, уезжая я передал его в полное распоряжение владык.¹²⁶. Затем рассмотрение докладов по расколу происходило в комиссии, которая состояла из преосвященных пермского Ефрема саратовского Павла и оренбургского Вениамина. Важнейшее, что решено принять, – выделение дел по единоверию из ведения консисторий в полное ведение преосвященных, назначение миссионеров с достаточным содержанием и совершенно освобождённых от занятий по приходу. Не знаю, как исполнят все эти предположения, войдут ли они в церковную практику; но важно уже то, что пришлось преосвященным объяснить многое, чего они не знали. В этом отношении считаю бывший съезд их очень важным и думаю, что даже моё присутствие не было бесполезным. Некоторые владыки были очень внимательны к тому, что приходилось говорить».

Раскольников всего более смущает неистовое изображение многими православными священниками крестного знамения.

«Больно сознаться, пишет Н. И., что невежественный, полуграмотный раскольнический поп, с нарочитою тщательностью крестящийся и благословляющий, имеет в этом отношении преимущество даже иногда перед истинно-просвещённым и искренно-благочестивым православным священником. Нужно, необходимо нужно, чтобы священник истово и правильно изображал крестное знамение, и когда молится, и когда благословляет народ и подходящих под благословение. Этим он не только освободит себя от незаслуженного иногда упрёка в невнимательности к действию, которым подаётся освящение и благословение, в неуважении к святыне креста Христова, но и отнимет у раскольника один из первых и главнейших предлогов к осуждению православного духовенства и православной Церкви; этим он приобретёт себе даже невольное уважение среди раскольников и откроет себе путь к сношениям с ними в видах примирения их с Церковью».

Наоборот неистовое изображение крестного знамения может послужить поводом к уклонению в раскол.

«В Нижегородской губернии, писал о. архимандрит Павел, много православных уклонилось в раскол. А причина уклонения та, что духовенство не хочет следовать народным русским религиозным обычаям, то есть, не хочет молиться, как молится русский народ, именно – полагать на себе крестное знамение, по уставу, на главу, живот, правое и левое плечо, и потом поклониться Богу, но хотят как-то молиться по моде, и тем отчуждаются от русского народного обычая, утверждённого русской православной Церковью. Также не хотят исполнить уставленных поклонов, и с тем вместе не соблюдают апостольское правило: вся вам благообразно и по чину да бывают. Хотя нечинность такая и не повсюду встречается, но несомненно, что бывает в немалой части. Архипастыри на всё это не обращают должного внимания, или обращают не с такой настойчивостью, чтобы искоренить недостаток. И вот делаются опущения, как будто так и надо. А народ простой, видя такие небрежения, говорит: учится духовенство наше лет по десяти и более, а не выучат его, как Богу молиться, как на себе положить крестное знамение, – какая польза от их учения! И действительно, когда из учёных семинаристов кого поставят в единоверческую Церковь, его с трудом приучишь молиться, как должно, и как молится русский народ. Значит у нашего духовенства есть как будто отвращение к народному русскому обычаю. Мы осуждаем греков, что они не пекутся о разноплемённых с ними их паствах, только тщатся о выгодах еллинизма; а мы сами хуже их, – наше природное русское духовенство не ищет пользы своей родной русской Церкви, ибо не старается уничтожить раскол и тем соединить весь русский народ в единомыслии, гнушается своего русского народа обычаем, как креститься, и пренебрегает своей русской Церкви уставом о крестном знамении и поклонах, чем и отворяет расколу дверь, отдаёт раскольникам на расхищение православную свою паству. Миссионеры будут хлопотать об обращении из раскола в православие; а не будет исправления в духовенстве о крестном знамении и о поклонах, и о благочинии в церковных службах, успеху будет мало, обращение будет единицами, а совращение в раскол по-прежнему целыми деревнями. Простой народ в книгах мало понимает; он смотрит на наружное, на обрядность. Потому, если духовенство не оставит пренебрежения к истовому служению, дело миссионеров будет бесплодным трудом, ибо, как писал нам справедливо ваш корреспондент один будет созидать, а другой разорять.

Я скажу вам нечто новое. Если бы исправная была служба в церквах, не было бы нужды и в единоверии, особенно ныне, когда многие вопросы раскола так уже разъяснены. Старообрядцы теперь уже стремятся в церковь, но не могут примириться с небрежением православного духовенства о крестном знамении и поклонах и о благочинии церковном. Самое первое средство уронить раскол, или остановить его распространение – это исправить в вышеозначенных предметах духовенство. А как исправить? Нужно от святейшего Синода разослать предписание, чтобы духовенство полагало на себе крестное знамение так, как указано во псалтырях и часовниках, также о поклонах и чинном отправлении служб. А чтобы это распоряжение не осталось втуне, нужно назначить лиц, которые тщательно наблюдали бы за точным его исполнением. А прежде всего нужно обратить внимание на учебные заведения, чтобы в них измлада учили детей истовому изображению на себе крестного знамения. А без тщания об исправлении этого недостатка уронить раскол невозможно, потому что мы сами даём ему пищу.

Неточное изображение крестного знамения соблазняет немощных и удаляет их от церкви. Может, кто скажет: «пусть соблазняются; а моя совесть спокойна; я уверен, что сила крестного знамения одинакова, хотя бы оно изображалось и не вполне так, как указано в Псалтырях и Часослове». Это верно; я согласен с этим. Но Христос распятие на кресте претерпел для спасения нашего: потому ради немощных, чтобы не соблазнить их, и нужно полагать крестное знамение так, чтобы достигалась цель, ради которой Христос пострадал на кресте, то есть спасение брата».

В последнее время особенно часто и настойчиво выдвигается раскольниками вопрос об определении собора 1667 г, В „Переписке“ этот вопрос также неоднократно поднимался и решался. Так, архимандрит Павел в одном письме говорит:

«В соборном определении 1667 г. можно видеть некоторое различие между указанием того, почему вводит собор в употребление исправленные книги (потому, что они не только не имеют ересей, но и право исправлены, то есть, вернее древле-печатных, ибо если бы они не были достаточнее древле-печатных, что это было бы за исправление, не достигающее цели?) и между осуждением противящихся употреблению новоисправленных книг. Собор не в том поставляет вину их и не за то полагает на них свою анафему, что они не признают превосходства исправленных книг перед прежде напечатанными, но за то, что они хулят исправленные книги, обзывая их еретическими, и таинства, по ним совершаемые, признают безблагодатными и неспасительными. Эти хуления вызвали и сам собор с его определениями. Посему на таковых лежит и теперь соборная клятва, а из употребляющих ныне старопечатные книги те не подлежат сей клятве, которые, хотя бы и не считали новоисправленные книги исправнее старопечатных (ибо и большинство единоверцев так думают), но признают их несомненно православными, не повреждёнными какою-либо ересью, и совершаемые по ним таинства благодатными и спасительными (это необходимо признавать каждому единоверцу, и все истинные единоверцы признают).

Неоспоримо, замечает он в другом письме, что главными деятелями собора были русские иерархи; греки, хотя и действовали, но по их предложению. А русские иерархи, действительно, были тогда поставлены обстоятельствами в затруднительное положение, и выйти из него могли только таким решением, какое приняли. Исправление книг совершилось согласно древне-харатейным книгам и обрядам греческой Церкви. Противники исправления огласили это исправление еретическим и требовали сделать шаг назад, то есть, отринуть исправленные книги, как еретические. А это значило, что и греческую Церковь, в согласии с которой исправлены книги и обряды, следовало признать еретичествующей, а потому и отделиться от греко-восточной Церкви. Это хорошо понял собор 1666 года. Потому он прежде всего и поставил вопрос, одинаково ли все собравшиеся на соборе разумеют о восточных патриархах, то есть, все ли считают их православными. Когда единогласно все исповедали православие восточной Церкви, тогда уже собор стал твёрдо, и согласно с этою мыслью о православии восточной Церкви начал пересматривать исправление книг, согласно ли с древле-харатейными и с греческими обычаями исправлены, и, нашедши таковыми, определил ввести их в употребление, а противников этого определения предать отлучению от Церкви. Этим решалась задача собора; дальше простираться не было ему ни цели, ни нужды. И потому порицать, уничижать и уничтожать старопечатные книги, по которым сами вчера исправляли богослужение и которые существовали по всей России, делать запрет отправлять по ним службу, – было бы делом несовместным».

Могут спросить, прибавляет о. Павел в третьем письме, если старопечатные книги собором 1667 года не запрещены, то почему же они во всеобщем церковном употреблении у нас не находятся? Церковь не имеет их во всеобщем употреблении не потому, что они запрещены, или не как запрещённые, а предпочитает им новоисправленные, как точнее исправленные, всегда тщась на лучшее. Так многие из самых древних чинов (напр. Студийский устав, заменённый уставом св. Саввы) изъяты из употребления, не как запрещённые, а потому, что вместо их приняты более совершенные. Церковь же во всяком потребном случае, по благословной вине, имеет всегда право дать благословение действовать и по оным чинам, как не запрещённым и существовавшим в православной Церкви. Я был на хиротонии епископа Мисаила в Чудовом монастыре и видел, как на главу хиротонисуемого положено было Евангелие, писанное святителем Алексием, где имя Спасителя писано сокращённо І҃С, как и в старопечатных книгах. Если бы тогда было прочитано за литургией и Евангелие, напечатанное по благословению первого патриарха российского Иова, или при патриархе Гермогене в лето 7114-е, ужели это разноречило бы с положением на главу хиротонисованного Евангелия святителя Алексия и было бы противно определению собора 1667 года?

Раскольники и даже некоторые православные, не понимая смысла соборного определения, доселе толкуют о необходимости соборно уничтожить клятвы собора 1667 г.

«Но мы спросили раз, говорит Н. И. лучшего из старообрядцев Илариона Георгиевича: «положим, что будет собор и отменит клятвы собора 1667 года, – что же потом?» – «А потом, – ответил он с улыбкой, – мы вас примем, ну хоть не по второму, а по крайней мере по третьему чину!» Вот настоящий взгляд на дело. Уничтожение соборных клятв 1667 года, признание их неправильно положенными будет в глазах раскольников равносильна самоосуждению Церкви, торжественному признанию себя виновной перед расколом. Раскольники возликуют и не только не пойдут в Церковь, но потребуют, чтобы Церковь шла к ним просить прощения в своей вине и чтобы подчинилась чиноприятию, какое они признают для неё нужным. А наши публицисты наивно мечтают, что будто бы тогда успокоится совесть миллионов, и утолятся церковные соблазны».

Нашим публицистам пора бы уж знать, что такое наши раскольники. По словам о. архим. Павла, это те самые лукавые лисицы, которых невеста в Песни Песней велит переловить: имите нам лисы малые, губящие виноград (Песн.2:15).

Они из самых лучших сочинений, против них составленных, выхватывают некоторые места и обращают в свою пользу, хотя в общем составе речи места эти не представляют для них ничего полезного. Потому и нужно сколько возможно предупреждать такие их уловки.

К. П.

Г. Егоров в „Миссион. Обозр.“ (янв. стр. 197), отвечая на наши частые жалобы, что светские образованные люди не читают духовной литературы, указывает, как на причину этого, на „неудобочитаемость, порождающую во многих случаях и совершенную нечитаемость“, в силу дурного изложения произведений этой литературы, и на бесцеремонность и неприличие критических приёмов, к которым прибегаем мы в наших полемических статьях и сочинениях. Ответ этот – совершеннейшая правда. Наша учёная богословская литература, по преимуществу академическая, или занимается, главным образом, разработкой вопросов мёртвых, никого не интересующих, или, если и снисходит к удовлетворению потребностей и духовных запросов обычных светских и духовных интеллигентов, то старается обставить свои мысли такой учёностью, выразить их в таких мудрёных словах и фразах, что и интересная тема не только не увлекает читателя, но возбуждает в нём досаду и зарождает отвращение к духовной литературе. Даже среди преподавателей духовных семинарий о некоторых представителях такой учёной литературы составилась поговорка, что эти учёные или сами не понимают, что пишут, или для того и пишут, чтобы другие их не понимали. Этот парадокс – наилучшая характеристика для этого рода литературы; – он вопль наболевшей души; он ответ и на обвинение, что наши преподаватели духовных учебных заведений мало читают, ещё менее того сами пишут и скоро погрязают в провинциальной тине. А наши учёные господа профессора, завладев Олимпом духовной науки, воссели на него и сами с него не хотят сойти и другим не дают средств и сил подняться к ним. „Наше дело, говорят они, науку разрабатывать и двигать её вперёд, как бы неинтересны и скучны не были предметы наших изысканий. Дело вас – „писателей“ (в большинстве случаев это слово употребляется в ироническом смысле), журнальных работников передавать наш свет в публику читающую“. Известны профессора, по мнению коих писать на обычном, понятном для всех смертных языке, это значит оскорблять науку: о предметах-де высоких и говорить подобает на высоком диалекте. В результате и получается то, что пишем, мы пишем, и не только похвал себе не слышим, а наоборот: наша учёность и остаётся вся при нас, только воплощённой в книжные словеса, отягчающие кладовые. А между тем интеллигенция жаждет духовного чтения, ищет такового, – ищет именно прочитать о том, о чём имеются у нас цельные научные сочинения. Никогда не забуду такого случая. Ехал я в прошлом августе с дачи с одним известным газетным писателем. Речь шла у нас о браке, о разводе и т. под. Для подтверждения некоторых своих мыслей я сослался на одну учёную книжку одного из наших учёных, которую и порекомендовал ему почитать. „Нет уж, вдруг неожиданно для себя слышу в ответ, пощадите мою голову от переваривания такого камня вашей схоластической учёности; я никак не забуду одной статьи этого учёного в одном из ваших журналов. Скорее циркуляры департаментские со всеми их отношениями стану читать, чем рекомендуемого вами учёного“... Жаль, что не записал тогда всего услышанного от него: полезно было бы предать ко всеобщему вразумлению.

И лично я убеждён, что не одного Л. Н. Толстого оттолкнула и не удовлетворила наша учёная богословская литература; многие к ней из светских лиц обращались с мольбой о хлебе духовном и, получив камень учёности, шли искать этой мудрости к Хомякову, Л. Н. Толстому, Неплюеву, Шарапову и т. под.

Ещё менее удовлетворяет и ещё более от себя отталкивает светских образованных читателей наша полемическая литература. Наша семинарская бурса, воспитавшая в нас много хороших сторон и черт, наделила нас, к сожалению, каким-то литературным „наездничеством“, требующим от нас на своего литературного противника смотреть как на личного врага и побивать его из своего литературного арсенала всяким орудием. Если кто останавливался вниманием и хоть на минутку размышлением при чтении полемических статей, тот не мог не видеть, как в полемике на разных основаниях стоят и с разных точек зрения обсуждают полемизирующие лица, как часто они меняют свои позиции и не хотят не только поверить друг другу и понять, но и выяснить себе хорошенько, что же собственно каждый из них отстаивает. Как эти полемики живо напоминают и верно отражают на себе наши семинарские, иногда целодневные споры, предметы которых скоро перед спорящими так затушёвываются, что они в средине же спора не могут сказать, о чём же они собственно спорят. А тем не менее продолжают спорить и не с меньшим жаром...

Когда такая полемика ведётся нами самими между собой, то вреда от этого не бывает; третий со стороны, глядишь, и поймёт что-нибудь. Но когда мы с такими приёмами выступаем в полемику с светскими писателями, то кроме вреда для дела от полемики ждать нечего. Не обинуясь говорю, что к нашей радости и к радости Церкви, светские писатели за последнее пятилетие стали очень часто касаться в своих писаниях вопросов веры, нравственности и Церкви. Трактуют они об этих предметах, между прочим, и в специальных статьях. Конечно, правильного вполне и обстоятельного разрешения этих вопросов у светских авторов мы пока не можем непременно ожидать: и отсутствие у них богословского образования, и незнакомство их с богословскими терминами и понятиями, и, наконец, своеобразность их суждений и своя точка зрения на предметы – делают их писания такими, с которыми мы не в силах согласиться и которые не можем оставить без надлежащих поправок и объяснений. Нам естественно радоваться самому факту появления таких статей на столбцах газет и журналов светских, как показателей заинтересованности светских людей вопросами духовного бытия своего¹²⁷. И мы должны не бранить этих авторов за неправильности и неосновательность их рассуждений, не требовать от них, чтобы они непременно думали и писали так, как мы хотим и мыслим; мы должны ими руководить, отмечать в их писаниях, что истинно и что ложно, и самих их, незаметно для них самих, приводить к признанию нашей справедливости. Кто станет бранить дитя за то, что оно ощупью, а не быстро, – по-своему, а не по нашим приказаниям, начинает ходить?!? Но то ли мы видим в действительности?

В течении 1900 г. в „Нов. Врем.“ г. Розаново В. В. много писал о браке, о брачной и девственной жизни, писал искренно, с болью в сердце, и часто призывая в свидетели себе те или другие места св. Писания. И мы его за это такой наделили критикой, что он предстал перед нами как пропагандист самой разнузданной половой жизни. Мы не только не захотели отметить в статьях его немалое доброе, но постарались навязать ему многое такое дурное, которого он никогда и не мыслил. Или вот: появился один новый духовный журнал с целями, между прочим, влиять на религиозное миросозерцание светских образованных людей, и в первой же книжке своей этих людей он обзывает едва не невеждами... Смогут-ли эти люди читать такой журнал?

В осенние месяцы прошлого 1901 г. много писалось в светских газетах и журналах по вопросу „о свободе совести“, – вопросу, возбуждённому известным докладом М. А. Стаховича. Теперь же, в начале этого года, появилась книжка А. Г. Айвазова. Тамбовского миссионера, под заглавием: „Орловский миссионерский съезд в связи с вопросом о свободе совести“. Об этой книжке собственно и должна быть наша речь. Она, рассматриваемая со стороны приёмов её автора и со стороны затронутого нами в настоящей заметке вопроса, настолько характерна, что мы считаем необходимым поговорить о ней подробно и разобрать приём её автора пообстоятельнее.

Содержание книжки г. Айвазова таково. Сказав о исторической, начиная с Петра I, „боязни русской светской власти встретить себе в своих делах оппозицию в лице русского духовенства“¹²⁸, – боязни, которую наша современная интеллигенция „в своих целях стала усиленно развивать“, изобретши «даже особый род „пугала“, известного под именем „русского клерикализма“», автор наш заканчивает своё введение указанием того факта, что ещё в конце царствования Александра II-го было признано необходимостью предоставлять преобладающее участие в деле развития народа духовенству; отсюда явилась потребность в съездах, отсюда и Орловский съезд. В I гл. излагаются „деяния миссионерского съезда“, во II гл. – разбор доклада Стаховича членами съезда, в III – мнения периодической печати, по поводу доклада Стаховича, в IV – разбор доклада самим автором, в V – его же о свободе совести; в приложении напечатана статья о. Фуделя „миссия среди интеллигенции“. Содержание, как видим, обширное; оно обнимает все вопросы, возбуждённые докладом Стаховича; подробно толкует о взаимных отношениях Церкви и государства, о свободе совести, о мечтах и замыслах „либеральной“ (по терминологии постоянной самого автора) интеллигенции... С этой стороны рассматриваемая книга заслуживает прочтения. Но если мы посмотрим на неё с другой стороны, с точки зрения того, что хотел в ней автор провести, чего достигнуть, – если посмотрим на неё со стороны её полемического характера и направления, как главного и существенного в ней, то увидим очень легко и быстро, что главные её главы – 4 и 5 написаны, что называется, не на тему, а приёмы авторской полемики, выражаясь деликатно, не везде приличны и целей книга своих никоим образом достигнуть не может. Несмотря на живой интерес содержания, на многие ценные мысли, книгу г. Айвазова можно рекомендовать только нашим духовным писателям и именно, как образец того, как не следует полемизировать. В доказательство этих своих мыслей проштудируем книжку г. Айвазова, начав это с последних глав её.

В V гл. Айвазов, на основании слова Божия определив отдельно, что такое истинная свобода и что такое совесть, так заключает о свободе совести: „свобода совести состоит в том, чтобы совесть, во 1-х, всегда свидетельствовала человеку и судила его по закону той „правды Божией“, или „истины“, которая от Бога начертана в сердце человека и возвещена Христом и которая одна (курсив автора) освобождает или дарует человеку надежду на полное освобождение его от рабства плоти, греху и тлению и, во 2-х, всегда порабощала себе вожделения плоти человека и никогда не порабощалась ими и тем не подавляла в человеке „истину неправдой“, увлекая его прозрачной, тленной свободой и делая его рабом тления и стихий мира сего“ (стр. 118). Но неужели г. Айвазов думает, что он ответил Стаховичу и „либеральным (по его излюбленному выражению) интеллигентам на их рассуждения о той же свободе совести? Разве они не подпишутся под всем этим определением его свободы совести? А если подпишутся. в чём я уверен, то, значит, они, т. е. Айвазов и Стахович с К°, говорят на разных языках и вина полемиста, что он, не поняв мыслей критикуемого автора, навязал ему свои, против которых и сражался, но с которыми согласен его противник. На тему-ли после этого рассуждения Айвазова о свободе совести? А всё это произошло от того, что Айвазов понятие о свободе совести сильно сузил, подведши под неё лишь свободу в делании, свободу нравственного совершенствования, и упустив из внимания свободу верования, о которой говорит Стахович. Чтобы быть понятнее, приведу такое рассуждение. Толстовец или духобор, на основании определения г. Айвазовым свободы совести, будет так рассуждать, что правда Божия, которая начертана от Бога в сердце человека, которая одна освобождает человека от рабства греха и которая всегда порабощала себе вожделения плоти“... т. е. свобода совести есть то, чтобы не заставляли его идти на войну, платить подати, присягать и т. под.; хлыст, на основании того же определения, признает, что свобода совести есть освобождение от уз супружеской жизни и предание себя Христовой духовной любви. Что же им скажет на это г. Айвазов, когда они будут требовать этого на основании им же самим сделанного определения свободы совести? Скажет, что их совесть „сожжённая“, – как он неоднократно повторяет в своей книге! Но они потребуют доказать, что именно их, а не его совесть сожжённая? Да к тому же: „кто весть от человек, яже в человеке“?.. Итак, данное г. Айвазовым определение свободы совести, по своей узкости по содержанию и растяжимости по пониманию, не может удовлетворить никого, тем более г. Стаховича и К°. Произошло же это от того, что Айвазов, отвечая Стаховичу и К°, не захотел хорошенько вникнуть в их рассуждения по этому вопросу, а потому и оказался сражающимся с мельницами, осколки от коих на него же падают. Можно-ли так полемизировать и тем более с светскими писателями?!

В IV гл. г. Айвазов очень подробно и основательно говорит о взаимоотношениях Церкви и государства (говорит словами И. С. Аксакова и В. С. Соловьева). Но для чего это он говорит? Разве г. Стахович где-либо в своём докладе отрицал это взаимоотношение? А если не высказал этого, так зачем делать свои выводы и приписывать другому свои мнения? К тому же из представленного автором изложения взаимоотношений Церкви и государства разве следует отрицание свободы совести в делах веры? Разве нарушится союз Церкви и государства от предоставления каждому свободы совести, т. е., по словам г. Стаховича, „разрешения не только безнаказанного отпадения от православия, но и права безнаказанного исповедания своей веры“? Не имея сейчас под руками сочинений И. С. Аксакова, не могу процитировать, но хорошо знаю, что и он, усиленно ратовавший за теснейший союз Церкви с государством, не менее усиленно ратовал и за предоставление свободы совести в вере нашим раскольникам. А В. С. Соловьев прямо требовал для инославных исповеданий не только права свободного отправления богослужения по обрядам их веры, но и права распространения своего учения¹²⁹. Итак, удовлетворит-ли г. Айвазов своей четвёртой главой г. Стаховича и К°? Убедит-ли их в неосновательности их требований предоставления всем свободной веры? Рассуждениями не на тему, хотя бы и очень солидными, убедить другого нельзя: этим возбудишь лишь его смех и сознание у него правоты и крепости его взглядов.

Я далёк, разумеется, от того, чтобы заподозрить г. Айвазова в преднамеренном уклонении его от разъяснения именно поставленных г. Стаховичем вопросов, в сознательном нежелании понять своего противника и отвечать на его запросы; я хочу лишь всеми этими рассуждениями установить и открыто заявить, что в беседах со светскими людьми, особенно полемических, по вопросам веры требуется большая осторожность и внимательность к их словам и выражениям; нужно спускаться и к их пониманию... Часто мы с ними говорим одними словами, но разно, и различными выражениями, но об одном. И наш долг не затемнять предметы беседы, а выяснять их, не спутывать светского не-богослова собеседника, а доводить его до нашего уразумения. И тогда только мы заговорим на одном языке с ним. Итак, пока терпение и осторожность, а не стремительность и натиск...

Переходя к характеристике самих приёмов г. Айвазова, на первом месте должен указать на его подозрительность по отношению к чистоте мотивов, которыми побуждался Стахович выступить на съезде с докладом своим. Автору зачем-то потребовалось покопаться в душе Стаховича и разные сплетни о нём выдать за действительность (стр. 6 и 16). Лучше было бы ему поверить им же уважаемому В. М. Скворцову, который в книге же Айвазова засвидетельствовал, что он „смотрит на доклад Стаховича, как на выражение глубокого сочувствия делу миссии“ (стр. 23). Вследствие этой подозрительности к Стаховичу у г. Айвазова очень сильная придирчивость к словам первого. Он находит противоречие там, где только одно вытекает из другого. Будто бы в таком противоречии находится утверждение Стаховича, что подданные государства „не смеют признаваться в своей вере ни государству, ни другим“, – с желанием его, „во 1-х, разрешения всем подданным безнаказанно исповедывать свою веру, во 2-х, безнаказанно совращать других“ ит. д... (стр. 102). Поэтому он и в весьма сдержанной заметке „СПб. Вед.“ „О союзе государства с Церковью“ (№ 306 за 1901 г.), видит „площадную брань“... Но видя сучец у брата, он бревна не замечает у себя. Вся его III гл. преисполнена сильной бранью. У Стаховича он открыл не только „поразительное понимание“… но и „недомыслие“ (стр. 29). Здесь же над нами, – бедными журналистами, произносит такой строгий приговор: „Манера борзописца, слуги настоящего дня, готового сразу рассуждать о каком угодно вопросе и, по своему положению, обязанного решить его немедля и едва вскочившую (sic!) в голову мысль нести на бумагу, в печатный станок, всё более и более всасывается в плоть и в кровь наших журналистов“ (стр. 29). В обычном у светских писателей толковании некоторых мест св. Писания, несогласном с общепринятым изъяснением их, он видит „лживое и коварное основание для их целей“ (стр. 30) ... Много, очень много подобных перлов рассыпано в книжке г. Айвазова; их и указывать-то неприятно... Но возмутительнее всего, – это его насмешка и неумное издевательство над людьми, хотя, быть может, и неприятными для нас, но во всяком случае достойными уважения, – напр., над г. Ф. Плевако и др. (стр. 45, 43 и др.)... Желательно было бы знать, откуда у Айвазова желчно раздражительное, мальчишески презрительное отношение вообще к светским образованным людям, будто с свободой и поспешностью „цыгана на конной ярмарке“ меняющим свои идеалы (стр. 44)? Да знает-ли он их помимо, как только по газетам?

Ясно теперь, может-ли встретить книга г. Айвазова сочувствие и распространение среди светских образованных людей? Не иначе как только с сильной досадой и горечью в сердце прочтёт её кто-либо из них. Пример такого отношения показали уже „СПб. Ведом.“, презрительной насмешкой наделив книгу и автора и выставив его на всеобщее осуждение (см. № 36 за 1902 г.). Можно-ли после этого ему и подобным ему авторам рассчитывать на влияние среди интеллигенции? А сам же Айвазов заканчивает свою книгу пожеланием, чтобы „Господин жатвы выслал делателей на жатву свою“ (стр. 126), т. е. на миссию среди интеллигенции. Мы же закончим эту свою заметку словами о. Фуделя из книжки же г. Айвазова: „Отсутствие в нас чувства братской снисходительности к немощи других ставит такое неодолимое препятствие на пути взаимного общения, что устраняет всякую мысль о какой-либо миссии, о каком-либо воздействии на других“ (стр. 123).

М. Чельцов

Имя автора названного сборника – заслуженного ординарного профессора Киевской д. академии, почти целое полстолетия подвизающегося со славой и честью на литературном поприще, само достаточно говорит за высокое достоинство этого сборника по его содержанию. И ближайшее ознакомление с ним вполне подтверждает такое суждение.

Содержание настоящего сборника следующее. – Ожидания и благожелания в день Нового года. – Святочные увеселения перед судом святых отцов Церкви. – Святое семейство. – Юность Богочеловека. – Пасха – избавление скорби. – Еммаусские путники. – Религия и нравственность – Воскресные и праздничные дни. – Религия и семейство. – Религия и воспитание. – Где средство против пустоты в нашей семейной жизни. – Христианство и просвещение. – Христианство и прогресс. – Родители и дети. Все эти статьи представляют собой решение разных вопросов жизни человеческой с точки зрения христианского учения. Здесь и в специальных рассуждениях на ту или другую тему, и в размышлениях по поводу того или другого праздничного воспоминания встречаем мы практические указания путей жизни христианской на земле, – определение способов неуклонно держаться направления этого пути от дней беззаботного детства до зрелой старости. Автор рисует перед нами широкую картину жизни нашего современного общества, и здравое слово его, как выражение глубоко-христианского настроения, отмечает, в чём корни и причины тех нежелательных печальных явлений, какими полна современная жизнь, и где средства исправить их избежать. Из-под пера маститого профессора льются строго обдуманные, взвешенные суждения о связи нравственности с религией, о необходимости религиозной веры в жизни человека, как члена семьи (в положении родителей и детей), как члена общества, ищущего развития, прогресса и проч.

Не теоретические рассуждения, не изложение лишь христианских взглядов по тем или иным вопросам встречаем мы при этом, но строгий анализ явлений общественной жизни, серьёзный разбор обычных рассуждений, отговорок от жизни богоугодной, исторические справки и примеры, выводы, подтверждаемые фактами. Не на сердце лишь верующего христианина рассчитано влияние убеждений автора, но на ум всякого человека „нового образования“. Автор говорит „приспособительно к тем понятиям, смысл которых ощутителен“ для таких людей. Становясь на точку зрения даже человека, „не допускающего и непонимающего ничего таинственного в человеческой жизни“, он доказывает, „что религия уясняет и очищает требования нравственного закона человеческой жизнедеятельности, и в тоже время даёт сильные побуждения к исполнению высоких требований этого закона. Без религии человек не сознаёт ясно, как нужно ему жить, чтобы отвечать своему достоинству и назначению, какого требует чисто человеческая нравственность (99 стр.). С той же точки зрения рассматривая обычную обстановку жизни семейной, автор выясняет, что „когда улетает из семейного дома дух веры, вместе с этим улетает и дух, оживляющий и скрепляющий семейный союз. Остаётся одна форма семейства, ненаполненная содержанием, и чуть повлияют на неё тяжёлые обстоятельства, эта форма распадается“ (173 стр.).

Останавливаясь не один раз на вопросе о воспитании детей, об отношениях между детьми и родителями, автор и здесь, принимая с одной стороны во внимание естественные законы природы с налагаемыми ими обязанностями, с другой стороны определяет и роль религиозной веры. «Религия, доказывает он, является силой, охраняющей и направляющей добрые стремления природы. Там, где действует природа своим непосредственным инстинктом в первый период жизни дитяти, он представляет действовать природе, не думая, чтобы мать забыла когда-либо дитя своё. Но там, где непосредственный инстинкт природы сменяется свободным произволением родительской любви, и где возможнее уклонения в исполнении закона природы, там религия возбуждает сознание долга и указывает путь к подлежащему исполнению его» (205–206 стр.). Бросая взгляд на молодое поколение и отмечая в нём некоторые недостатки, почтенный автор развивает такую мысль. „Бесполезно предаваться одним сетованиям и пускаться в обличение и укоризны детей наших, и несправедливо к ним одним относить вину того печального положения, в какое впадают многие из них. В том, что вырастающее перед нами молодое поколение так худо и испорчено во многих членах своих, не виновны-ли мы сами, составляющие старшее поколение и обязанные быть руководителями для молодого поколения? Без сомнения, да. Растение узнаётся по его плодам, а плод обыкновенно такого свойства, какое дают ему соки дерева... Наши дети тоже по отношению к нам, что плоды по отношению к растениям, на которых они созревают» (287–88 стр.).

Словом, весь сборник убеждает и учит, что наше счастье там, «где непорочная совесть, и где любовь и добродетель с её благодатной атмосферой, а это счастье даёт вера в Бога и Искупителя и Его откровение» (8 и 9 стр.).

Не новые статьи проф. Певницкого помещены в данной книжке, собрано здесь то, что рассеяно было В. Ф. по разным изданиям киевским, перепечатано отчасти и на страницах Миссионерского Обозрения; но это собрание воедино прекрасных поучительных статей даёт в руки каждому богатый всесторонне обработанный и прекрасно изложенный материал и для собственного обогащения, и для назидания других в духе христианском. Понятно само собой, как полезно и желательно возможно широкое распространение этого сборника по всему лицу родной русской земли.

Склад издания при редакции Миссионерского Обозрения“.

Свящ. А. Виноградов

Считаем полезным познакомить наших читателей с достойным внимания циркуляром г. Херсонского губернатора, от 22 мая; в содержании этого документа пастыри Церкви могут найти поучительный материал для своих проповедей в потребных случаях. Вот этот циркуляр.

По имеющимся у меня сведениям, за последнее время в пределах Херсонской губернии в сёлах и деревнях стали появляться злонамеренные лица с целью возбуждения крестьян к аграрным беспорядкам. В народе распространяются нелепые слухи о каком-то новом наделении землёй, возбуждаются превратные толки о значении частной собственности, а бывшие беспорядки в Полтавской и Харьковской губерниях возводятся чуть ли не на степень подвига крестьян, получивших будто бы при этом большие выгоды. В виду сего и в дополнение к циркулярам моим от 22 апреля за № 1788 и 13 мая за № 21, я сим предлагаю гг. земским начальникам немедленно объехать свои участки и на сельских и волостных сходах объявить крестьянам нижеследующее: в виду превратных толков и ложных слухов, распространяемых среди народа злонамеренными людьми, крестьянам объявляется, чтобы они не верили никаким вестям, кроме тех, что сообщаются им официально через посредство местных властей. Крестьяне должны знать, что всякие Царские грамоты, указы и правительственные распоряжения объявляются во всеобщее сведение только через начальствующих лиц. Никто, хотя бы прямо посланный от Царя, не может объявлять Царских указов в отсутствии и без ведома местных начальствующих лиц, каковыми в уездах являются предводители дворянства, земские начальники и полицейские власти. Всякий, кто поступает иначе, помимо и тайно от начальства, – есть лицо злонамеренное, которое из преступных целей старается посеять смуту и может вовлечь крестьян в большое бедствие. Ближайший пример тому на лицо: крестьяне нескольких уездов смежных с нами Полтавской и Харьковской губерний поверили таким распространителям ложных слухов. И возбуждённые, подговорённые ими, явились целыми обществами во многие частновладельческие экономии и помещичьи усадьбы с требованием себе земли, хлеба, скота и, когда им в этих нелепых, беззаконных требованиях отказывали, то они самоуправно силой забирали всё, что хотели, и таким образом разграбили многие усадьбы. Конечно, такое насилие и захват чужой собственности терпимы быть не могли, на место беспорядков тотчас же выехали, как старшие представители Государевой власти, губернаторы, против грубой силы крестьянской были вызваны силы военные; где крестьян захватили на грабеже, тут же наказали их розгами, всё награбленное у них отобрали назад: там, где крестьяне пытались сопротивляться, заставили их покориться силой, а в одном месте, где крестьяне стали бросать в войска камнями и вооружились вилами и топорами, войскам было приказано стрелять, и несколько крестьян были убиты и ранены. Все виновные в беспорядках не только прямым участием, но даже в попустительстве их привлечены к судебной ответственности, и теперь производится строгое следствие. Государь же указом от 11 мая 1902 г., распубликованным в «Правительственном Вестнике» № 106, повелел помимо наказания, которое определено будет судом, взыскать с крестьян, виновных в беспорядках, все убытки, причинённые разграбленным экономиям до 600,000 руб. Вот какие тяжкие последствия могут быть от легкомысленного доверия всяким нелепым толкам из тёмных источников. Крестьяне должны твёрдо знать и помнить, что всякая собственность, всякое владение строго ограждается законами и властями. Своевольное пользование или захват чужой собственности представляются таким проявлением самоуправства, которое не может быть оправдываемо никакими причинами и подлежит немедленному прекращению силой власти и закона. Ради того, чтобы заставить уважать священное право собственности, поддержать покорность закону, для водворения нарушаемого порядка, начальство не остановится ни перед какими средствами. Помните это и постарайтесь сами оградить себя от тех, кто стремится столкнуть вас с пути долга и присяги. Все вы целовали Крест и принимали присягу на верность Царю и закону. Слово Царское на Руси всегда было законом, и вот слова Самого Государя, сказанные Им своему народу в предупреждение всяких тёмных слухов. Покойный Государь Александр III-й ко дню Своего Священного Коронования в Москве повелел собрать от всех уездов по нескольку старшин и, обращаясь ко всем им на обеде во время празднеств, изволил сказать им для передачи всему крестьянству следующие слова.

«Следуйте совету и руководству ваших предводителей дворянства и не верьте вздорным и нелепым слухам о даровых прирезках и т. п. Эти слухи распространяются нашими врагами. Всякая собственность, точно также, как и ваша, должна быть неприкосновенна».

Ныне благополучно царствующий Государь Император Николай II также ко дню Своего Священного Коронования в Москве повелел снова собрать волостных старшин, как представителей русского крестьянства, и в милостивом обращении к собранным старшинам, между прочим, изволил произнести следующее.

«Заботы о благе вашем также близки Моему сердцу, как они были близки Деду Моему и незабвенному дорогому Родителю. Помните слова, сказанные Им здесь волостным старшинам при венчании Его на Царство. Между вами есть многие, слышавшие их сами. Я хочу, чтобы эти слова всегда служили вам твёрдым руководством. Дай вам Бог в будущем здоровья и успехов в труде и добрых делах».

Сии слова Государя должны быть непременным руководством в жизни каждого верноподданного крестьянина, напоминанием о них должна служить в каждом сельском правлении картина народного издания, изображающая обед волостных старшин в Москве с надписью вышеприведённых слов Государя Александра III. При этом я поручаю гг. земским начальникам озаботиться, чтобы картины эти действительно имелись в каждом сельском правлении и были вывешены на видном месте. С своей стороны полагаю, что такого рода внушение народу, сказанное авторитетным голосом земского начальника, непременно должно оказать большое влияние на крестьян, в смысле предупреждения той легкомысленной доверчивости, с какой крестьяне относятся к вздорным россказням всяких проходимцев или просто беспокойных людей из своей же среды. Я хочу надеяться, что гг. земские начальники в сознании серьёзности положения приложат особенные старания к выполнению возлагаемого мной на них поручения.

Новый Калужский преосвященный, епископ Вениамин в архипастырских заботах о наилучшем устройстве местной миссии, для оживления энергии деятелей её и подготовки приходских пастырей к борьбе с многочисленным расколом и проникающим в епархию сектантством назначил три миссионерских съезда: два окружных – в гг. Козельске и Боровске, и епархиальный в г. Калуге. Первые два состоялись 16–19 и 28–31 мая, при участии священников приходов, заражённых расколо-сектантством, и благочинных, и имели подготовительное назначение для епархиального съезда, который открывается 17 июня. На епархиальный съезд окружные съезды избрали своих депутатов из лучших представителей приходской миссии. На всех съездах участвуют епархиальные миссионеры, а также редактор нашего журнала В. М. Скворцов, командированный, согласно ходатайству преосвященного, для руководственного участия в означенных съездах. На обоих съездах велись собеседования с местными раскольниками. Подробный отчёт о калужских съездах дадим в хронике следующей книжки „Миссионерского Обозрения“.

«Черноморский Вестник» рисует грустную картину современного положения христианства в Абхазии.

Абхазцы такие же христиане, как и мусульмане. Несмотря на то, что издревле они православные христиане, большинство из них и креститься не умеет! Это факт, о правильном крестном знамении они не имеют понятия; машут рукой около тела и только. Далее спросите у абхазца его имя, он вам ответит кличкой по улице; если будете добиваться крещёного имени, то из 10 человек едва ли 5 имеют, по той простой причине, что они не крещены. В особенности большой % некрещёных в горных общинах.

Может быть, воодушевлённые и растроганные живительным словом проповеди, заблудшие сыны Церкви вернулись бы в её лоно и стали бы настоящими сынами. Развитие миссионерской деятельности в Абхазии – вопрос государственный, ждущий очереди, к прискорбию, слишком долго.

Над этим не мешало бы подумать.

* * *

Миссионерские новости.

– В настоящее время в Тамбовской епархии состоит вакантной должность епархиального противо-сектантского миссионера с окладом содержания в 1,200 руб. в год и 400 руб. разъездных; принятие священнического сана не требуется.

– В астраханской епархии состоит вакантной должность епархиального миссионера 1-го участка, где есть раскольники и сектанты. Желательно лицо с высшим образованием и в духовном сане. Жалованья в год 2,000 руб., жительство в г. Астрахани. Прошение подавать преосвященнейшему Георгию, епископу астраханскому и енотаевскому.

Паломничество миссионерского съезда в Оптину пустынь. – Оптинское старчество. – Гоголь и оптинские старцы.

Пишу нынешнюю мою беседу с вами, дорогие читатели, находясь под сенью благословенной Оптиной пустыни, куда счастливо занесли меня миссионерские служебные дела. В половине мая, по распоряжению нового, благопопечительного о миссии, Калужского преосвященного Вениамина, состоялся в г. Козельске первый в епархии миссионерский съезд духовенства, при нашем посильном участии. Последний день съезда оо. депутаты пожелали посвятить паломничеству в обитель, чтобы отслужить панихиду о всех почивших деятелях миссии у гробниц великих старцев, этих несравненных миссионеров по утверждению русского народа в истинах веры и благочестия и по охранению „сих малых“ от лжеучений.

Козельск, – этот „злой“ город, как назвал его некогда лихой татарин Батый, встретивший упорное самоотверженное стояние козельчан за веру и отечество, – отстоит в 5 верстах от Оптиной пустыни. Миссионерствующие пастыри совершили своё паломничество ранним утром per pedes apostolorum. Прелестное местоположение занимает захудалый, захолустный городок Козельск, насчитывающий ныне только 5 т. жителей, тогда как, по преданию, Батый перерезал там более 10 т. людей. Климат этой полосы центральной России считается самым благорастворённым и здоровым. По направлению к Оптиной пустыни картина дивной природы развёртывается во всей своей красе, чаруя душу паломника всеми Божьими дарами... По выходе за город, вашему взору представляется возвышающийся холм с безграничным морем зелени, это – вековой лес, раскинувшийся на пространстве 3–4 тысяч десятин (принадлежащих монастырю и помещику Кашкину). Но вот вскоре выплывают из этого зеленеющего, волнуемого на этот раз ветром, моря золотистые кресты, шпили и главы монастырских церквей, а вслед за ними вырастает целый городок монастырских зданий. Обитель обнесена, белой стеной и окаймляется с трёх сторон зелёной пеленой фруктовых садов, на этот раз одетых в разноцветную пышную одежду, в которую не облачался и Соломон во всей своей славе... На пути перед самым входом в пределы монастыря вы неожиданно встречаете быстро текущую реку Жиздру, змеёй извивающуюся у подножия обители. Обитель, по завету почивших старцев, не делает моста, а содержит свой перевоз (паром), которым заведует один из иноков. Запоздавший на той (городской) стороне обитатель пустыни рискует остаться „вне врат“, а это несомненно имеет своё дисциплинирующее значение...

Паломничество более 50 пастырей невольно привлекло в обитель из города много и мирян. Отслушав обедню, миссионерствующие иереи совершили панихиду, которая длилась около часа. Пели сами оо. миссионеры мощно, стройно, умилительно, читал истово бывший раскольничий уставщик, а ныне ревностный миссионер о. Жаров. По совершении богослужения, здесь же в обители съезд заканчивал свои совещания, а затем в 2 ч. дня в монастырской трапезной предложена была строгая иноческая трапеза, на которой вместе с оо. миссионерствующими пастырями разделила хлеб-соль и старейшая братия, во главе с схимником о. Иларионом и старцем о. Венедиктом. Всё было по уставу. Применение последнего составляли лишь живые, прочувствованные речи вместо обычного затрапезного чтения. В речах ораторы призывали и вдохновляли пастырей к подвигам миссионерского служения, столь важного вообще, в наше смутное время в особенности.

После трапезы, члены съезда осмотрели богатую книжными сокровищами монастырскую библиотеку, где имеются редкие экземпляры старопечатных, уважаемых и раскольниками, книг, весьма ценных в миссионерском отношении. Несколько подобных экземпляров, по распоряжению епархиальной власти, давно взяты в миссионерскую библиотеку. Нам кажется, что и здесь бы эти книги могли иметь не менее важное миссионерское значение, так как обитель чтима и раскольниками, которых при посещении иноки могли бы вразумлять „от старопечатных книг“.

Посетили оо. миссионеры и скит, находящийся вблизи пустыни среди векового бора, на расстоянии версты. Скит Оптинский представляет собой, так сказать, высшее по подвигам благочестия отделение обители, управляемое старейшим по жизни и духу из старцев. Здесь привитают подвижники и герои веры и благочестия, отвергшиеся всего в мире Христа ради.

Оптинская пустынь с её скитом искони славится, как рассадник и колыбель строгого подвижничества и монашества из среды образованного общества. В этом отношении обитель эта не оскудевает и ныне, когда все другие русские монастыри держатся почти исключительно иночеством из простого нашего народа. Так среди насельников Оптиной пустыни мы встретили о. Д., первоклассного художника портретиста, не покидающего и доселе своей чудной кисти; о. В., инженера, недавно оставившего мир после потери любимой жены при крушении поезда; о. П., бывшего полковника, более десяти лет подвизающегося в монастырском затворе среди подвигов поста и молитвы и однако не бросившего своего пера, из под которого иногда появляется в печати вдохновенное стихотворение „Странника“; о. А., учёного востоковеда, бывшего члена Пекинской миссии и в тоже время художника, ныне пребывающего на покое и трудящегося над воссозданием по китайским и японским источникам истории религиозного стиля в постройках буддийских храмов и дворцов Китая и Японии. Но центральной фигурой среди оптинского современного интеллигентного иночества показался нам старец о. Э. Это живое предание и летопись последнего полувека, – и сам он своего рода оптинский Пимен. Он был секретарём Ржевской комиссии по делам раскола, председателем которой состоял знаменитый о. Матвей Константиновский, – духовник и друг Гоголя, а также любимец и сослуживец романиста Лажечникова, друг и единомышленник писателя-славянофила Леонтьева, как известно, долго прожившего в Оптиной, – близкий человек к Т.П. Филиппову, бывший сотрудник-публицист многих изданий, канувших в Лету и ещё существующих. Беседа с этим старцем, полным глубокого духовного и житейского опыта, о делах давно минувших дней и о сошедших со сцены жизни людях составляет величайшее духовное наслаждение.

В прошлом году в Оптинском скиту безвременно скончался инок Черепанов, бывший мировой судья, постригшийся в монашество вместе с своей супругой. Ранее, несколько лет назад, здесь же опочил о. Климент Зедергольм, бывший учёный протестант, сделавшийся потом поборником православия.

Но да не подумает читатель, что интеллигентная монастырская братия составляет что-либо похожее на патрициев среди других многочисленных обитателей пустыни. Здесь все равны, и никто не преимуществует во внешнем достоинстве или преимуществах, и каждый искренно старается превзойти другого лишь в смирении и усердном послушании. Строгая монастырская дисциплина быстро нивелирует всех даже во внешнем виде. Случайно встретив о. В. (инженера), сравнительно недавно ещё вступившего в число братии обители, мы было приняли его за о. диакона из какой-либо деревенской глуши, а бывшего полковника П. легко можно смешать по виду и манере с каким-либо скитником или пещерником древнего блачестия.

Пользующиеся глубоким почитанием о. игумен Ксенофонт и скито-начальник старец о. Иосиф – оба избранники монастырской общины, из умудрённых Богом простецов; из „рыбарей“ был и первый прославивший обитель старец о. Леонид. О таких иноках-простецах святитель Тихон говорит, что они учатся в молитве со смирением и усердием, и просвещаются от Духа Святого, и суть мудрейшие паче философов века сего, суть благочестивии и святии и Богу любезнии; сии хотя алфавита не знают, но добро всё разумеют, просто грубо говорят, но красно и благоприятно живут“.

Достойно внимания, простец старец И. является по преимуществу излюбленным духовным руководителем интеллигентных насельников обители и паломников, а образованный старец В. по преимуществу народа.

Наскоро, среди той деловой суеты, которая присуща всем съездам, набрасывая здесь напечатлевшееся на сердце при нашем миссионерском пребывании в Оптине, мы очень сожалеем, что лишены возможности на этот раз обстоятельнее побеседовать с вами, читатель, о быте и жизни этой воистину благословенной обители. Заметим только, что молитва и труд наполняют всё время инока. И молитва здесь истинно прилежная, а для нас немощных, непривычных, слабовольных прямо и невместимая и непостижимая по своей душевной сладости и спасительному значению для души и сердца в ней подвизающихся.

По нашему подсчёту, в Оптиной ежедневно молитва Господу Богу приносится в течение 16 часов, и только 8 ч. в сутки инок проводит вне её, причём для сна полагается не более 4 ч., а другие 4 ч. посвящаются послушанию, т. е. назначенному от игумена труду на пользу общины монастырской.

Оптинский инок бодрствует уже с 2 ч. ночи, когда ударяют в колокол к утрене, продолжающейся почти до 5 ч.; в 6 ч. начинается ранняя обедня, а в 9 ч. – поздняя; между 11–12 ч. дня общая трапеза, а уже в 4 ч. дня – вечерня, в 6 ч. повечерие, в 8 ч. вечернее правило, читаемое в храме для всей братии. Всенощная идёт с 6¼ до 11¼ ч. ночи.

Два слова о богослужении в Оптиной.

Если кто хочет слышать истовое подлинно церковное богослужение, то пусть грядёт в Оптину пустынь. В высшей степени поучительным было бы паломничество сюда наших семинаристов; будущих пастырей Церкви, да и самих приходских иереев Бога вышнего. И в чтении, а особенно в пении слышится, или скорее чувствуется глубокая молитвенная благоговейная проникновенность верующих одушевлённых чтецов и певцов в мысль и чувство церковных песнопений. Вы слышите не пение и чтение, а славословие Бога Живого, „в руки Которого, по непреложному слову св. Писания, страшно впасть“. Если хотите, в хоре нет ни особенной силы, ни совершенного строя, а „за самое сердце берёт“, как говорит народ.

Вот с левого клироса вам слышится старческий голос, часто вибрирующий и нередко диссонирующий, но вам он бесконечно приятен, ибо он делает духовную музыку, ударяет по струнам вашего сердца, чувствующего в этом голосе восторг и дерзновение крепкой и уповающей веры. Напевы преобладают древние с оттенком народных мотивов, напоминающих отчасти древнее старообрядческое пение. Мы слышали, что раскольники очень любят посещать богослужение Оптиной пустыни.

Оптинские иноки решительно всё делают своими руками, артельно, и нет того рода мастерства, которое бы не имело здесь своего специалиста. Послушание каждому назначается игуменом или старцем, которые управляют монастырём на началах, так сказать, абсолютной теократии. Никто из братии, избравшей во главу своей общины этих двух душ-пастырей и начальников, не имеет своей воли и должен беспрекословно, не нуждею, не страха ради, а волей, по долгу и любви, ничего себе не ищущей, за св. послушание радостно повиноваться во всём. И вот бывшего в мире паркетного кавалера вы здесь можете встретить выносящим из братской кухни помои, а писателя – за месивом теста для братии. Особенно трудное для свободы воли и совести послушание проходят начальные иноки.

Работая Господеви так усердно и прилежно ради царствия Божия, стремясь всей душой „горе“, Оптинская братская община не попирает и земного. Несмотря на суровое, по-видимому, благочестие, Оптино является для своей местности рассадником образцовой сельскохозяйственной культуры, не раз одобряемой и поощряемой присуждением почётных наград обители со стороны Министерства Земледелия.

Мы давно слыхали, что величайшей нравственной силой иночества Оптиной пустыни является так называемое старчество, как особый вид духовного руководительства как иноков, так и мирян-паломников в подвигах благочестия и доброделания, со стороны иноков-старцев, духоносных, глубоко познавших совесть и душу людей со всеми их немощами. Старцы могут быть и не древними, а иногда даже по смирению, и не достигшими священного сана. Пребывая в Оптине, мы рады были случаю подробнее узнать значение и сущность „старчества“. Вот что нам сообщил о нём почтенный Э.

Св. Иоанн Лествичник в слове 26 § 31 пишет: „Свет монахов суть Ангелы, а свет для всех человеков – монашеское житие, и потому да подвизаются иноки быть благим примером во всём, никому же ни в чём же претыкание дающе ни делами, ни словесами. Если же свет сей бывает тьма, то оная тьма, т. е. сущие в мире, кольми паче помрачаются!

Исшедшим из мира необходим наставник, ходатай к Богу и по Боге, который, стоя посреди, деяния и видения, воздевал бы за нас руки к Богу, чтобы наставляемые им перешли море грехов и победили Амалика страстей; ибо исшедшие из Египта имели наставником Моисея, а избежавшие из Содома – Ангела.

Молитвами и слезами умоли Бога показать тебе человека, который бы мог хорошо упасти тебя“, говорит Симеон новый богослов.

Истинного пастыря укажет Любовь, ибо из любви предал себя на распятие Великий Пастырь (Леств. сл. к паст. 5, § 5.)

Вообще у всех отцов, писавших руководство к духовной жизни, первым правилом для вступающего в духовную жизнь ставится в обязанность иметь духовного отца и руководителя и его слушаться; наприм., Григорий Синаит говорил: „Без учителя самому успеть в умном делании невозможно. Что делаешь сам по себе, а не по совету предуспевших, то рождает опасное самомнение. Если Сын Божий ничего не творил Сам о Себе, но как научил Его Отец, так творил, и Дух Святый не о Себе глаголал, то кто это такой между нами до толикой достиг высоты совершенства, что уже не требует ни кого иного, кто бы руководил его! Гордость это, а не добродетель. Такой уж в прелести состоит, т. е. вступил на ложный путь уклонения к заблуждениям“.

Также учит и Каллист патриарх: „Прежде всего попекись найти себе наставника и учителя непрелестного, и, нашедши его, вполне отдайся ему, как отцу родному сын отцелюбивый, ходя по повелениям его неуклонно, и на него взирая как на самого Христа“.

И пр. Пётр Дамаскин пишет в 11 слове о рассуждении: „Весьма хорошо о всём вопрошать, но опытных, а неопытных опасно, потому что они не имеют рассуждения. Рассуждение знает время, потребность, устроение человека свойство его, силу, ведение вопрошающего, произволение его, намерение Божие, смысл каждого изречения Божественного Писания и многое другое. Не имеющий рассуждения, может быть, и много трудится, но не достигает цели. Если же найдётся человек, имеющий рассуждение, что он бывает руководителем слепых и светом для находящихся во тьме, и к нему должны мы во всём обращаться и принимать от него всё, хотя, быть может, по неопытности нашей и не то находим, чего желаем. Однако имеющий рассуждение из того наиболее бывает познаваем, что он может и нежелающих, и неохотных расположить к тому, что он говорит. Ибо через него действует Дух, испытующий всё и совершающий божественные дела, так что может и нехотящий ум заставить верить, подобно Ионе, Захарии и Давиду, бывшему из разбойников, которому Ангел воспретил говорить, за исключением только молитвенного песнопения. Если же может быть ныне в роде сём нет имеющих рассуждения, по оскудении рождающего оное смирения, то мы должны о каждом начинании с трудом (с терпением,) молиться, по слову апостола (Кол.4:2)“

„Вот те основания, на которых оставившие мир предают свои души руководству старца, с отсечением своей воли. Такой путь спасения признан всеми св. отцами самым надёжным и из всех путей удобнейшим.

Кто не обратится к царству небесному, как дитя, тот не может войти в него (Мф.18:3), сказано в св. Евангелии.

В простоте повинующиеся ради Господа благополучно совершают путь свой не навлекая на себя коварства бесов своими тонкими исследованиями.

Марко постник в гл. 78 пишет: „Человек советует ближнему, яко весть, Бог же действует в слышащем, якоже верова“.

В Оптиной ныне два чтимых старца, – о. Иосиф и о. Венедикт, оба они келейники-ученики приснопамятного старца о. Амвросия, праведно скончавшегося лет 10 тому назад. Насколько ныне о. Иоанн Кронштадтский, настолько некогда о. Амвросий был глубокочтимым всей православно-верующей Русью, как молитвенник, праведник и духовный герой своего времени. Можно сказать, о. Иоанн как бы сделался преемником той народной славы и любви, которые соединялись с именем оптинского старца Амвросия. О. Иосиф из простецов, измлада прошедших „академию благочестия и иноческого подвижничества“, а о. Венедикт из священников-богословов. Первый избран братией скито-начальником и старцем-руководителем оптинской братии. О. Венедикта избрали старцем – духовным руководителем сестры Амвросиевской Шамардинской пустыни, отстоящей в 17 верстах, и Тарусской Троицкой общины (верстах в 50).

В скит женщинам доступа нет, и кельи обоих старцев находятся у входа – по двум сторонам колокольни и выдаются из стены, как две сторожевые караулки, со входами извне для женщин и изнутри скита для мужчин. Да, это в собственном смысле духовные „сторожки“, в которых днём и ночью бодрствуют на своём исповедническом посту два духовных стража – душ-пастыри обители. Кельи эти вековые, переходят они, так сказать, по наследству от прежних великих подвижников-старцев к их последователям и преемникам, по старчеству. Состоят кельи из нескольких низеньких, душных, крошечных комнаток библейской простоты и убогости. Но за порог этих утлых, невзрачных хибарок с одинаковым дерзновением и благоговением переступают и лица Царской фамилии, князья и боляре и убогие, простецы, богатые и бедняки, и все и каждый встречают один и тот же приём, нелицеприятный, всегда радушный, полный духовной ласки и услужливой готовности и отзывчивости ко всем требующим у старцев духовной помощи и ищущим спасения. Приходят потерявшие веру толстовцы и сектанты, и Бог вразумляет.

Двери духовных старцев этих всегда с раннего утра и до глубокой ночи переполнены жаждущими молитвы, благословения, наставления и утешения, и обременёнными духовными немощами, и мирянами, и иноками. По обычаю оптинского общежития каждый инок по нескольку раз в неделю, а иногда и ежедневно должен очищать свою совесть перед старцем и испрашивать его духовного врачебного совета против обнаруживаемого совестью дурного помысла, слова или дела.

На лицах обоих старцев, всегда утомлённых, вы видите, чувствуете, – светится мир и радость о Дусе святе и величайшее безмятежие. Эта же черта отражается и на лицах, и в настроении всей братии Оптинской пустыни, начиная с о. игумена и кончая последним послушником. Мир, радость и безмятежие царят в Оптиной везде и во всём. При всякой встрече с иноками оптинскими, – в храме-ли, на работах, на лесной тропинке или лугу, вы неизменно встретите духовную внутреннюю сосредоточенность; потупленные долу глаза как бы рассматривают глубину своего сердца, всегда открытого старцу, и оберегаемого от соринок тлетворного духа времени, и от стрел духа лукавого. В отношениях к другим, к природе, к животным оптинцы всегда полны братской любви, благодушие, чего-то радостного, любовного, и нам думается, что великий Достоевский списал портрет своего Зосимы с лучших представителей оптинской братии.

За порог оптинских „духовных сторожек“, преступал и наш „великий писатель“ Лев Николаевич Толстой. Первый раз он был здесь при жизни о. Амвросия, а второй несколько лет назад, причём посетил о. Иосифа. С о. Амвросием Толстой бурно беседовал и, передают, что великий старец, по уходе его затворился на несколько часов, которые провёл в слёзной молитве, прозрев уже тогда и горько оплакав великое падение великого ума, впадшего в сети сатанинской гордыни. Рассказывают, что он измученный, утомлённый вышел из затвора, – так страдало его сердце. При посещении Оптины и старца во второй раз, уже в период отпадения от Церкви, Лев Николаевич недоумевал и как бы стыдился любовного, без всякой ненависти истинно христианского к нему отношения в Оптиной и Шамардинской обители, где пребывает около 15 лет его родная сестра – инокиня Марья Николаевна, воспетая им в „Детстве и Отрочестве“ под именем Любочки.

И старцу Иосифу и матушке игуменьи Лев Николаевич на всякое проявление к нему любви и доброты повторял в недоумении одно: „как же так, – ведь я еретик“.

Побуждаемые слезами и скорбями верующей сёстры подвижники и сами по себе усердно молятся в Оптиной и Шамардине о Льве Николаевиче и искренно радуются, что Бог ещё дал ему „отсрочку“, помогши перенести новую тяжёлую болезнь. Не на спасение-ли и вразумление это?

Близко было Оптино и сердцу другого нашего великого писателя Ник. В. Гоголя, о чём красноречиво свидетельствуют хранящиеся в библиотеке монастыря два трогательных письма Гоголя, видимо, благоговевшего перед Оптиной, которую он в 50-х годах дважды посетил. И это в тогдашние-то бремена на долгих и перекладных!..

Нам эти письма Гоголя показались очень характерными и важными для правильного и беспристрастного решения вопроса о том, под чьим влиянием развивалась религиозность нашего писателя. Конечно, письма эти должны быть известны исследователям и критикам, известны они и Щеглову, поднявшему газетную брань против о. Матвея. Но, „потроша вся внутренния“ и понося доброе имя о. Матвея, как единственного виновника, с точки зрения г.г. Щеглова, Мережковского и их подголосков, в развитии в Гоголе болезненного религиозного мистицизма, погубившего в нём художественное творчество и безвременно осиротившего тем русскую литературу, почему никто из обвинителей не принимает во внимание влияние на Гоголя Оптина? Извините, гг. современные критики. Известно, что „мёртвые срама не имут“, но вам-то не совестно ли шельмовать мёртвого человека, благо, что со стороны его возражений не последует, не исследовав беспристрастно вопроса во всей полноте!? А у вас не только не решён, но ведь и не был затронут вопрос о том, когда и чьё ранее и сильнее было влияние на Гоголя – оптинских старцев или о. Матвея? Это возражение мы ставили на вид Д. С. Мережковскому в религиозно-философском собрании, при обсуждении его реферата „О. Матвей и Гоголь“, и помним, получили в ответ, что-де это неважно. А мы думаем, что подобные факты и справки дороже поэтических вольностей и фантастических мозаик, раз дело касается доброй памяти человека, да ещё и почившего, хотя бы и „попа“. Правда, „поп“ и при жизни всё сносит, а по смерти чего с ним церемониться; на то он последователь и раб Христа, чтобы сносить всякие заплевания и заушения...

Нарисованный художественным пером Мережковского фантастический образ о. Матвея, как фанатика и изувера, вроде раскольничьего Аввакума, уже ввёл в соблазн другого талантливого художника-портретиста, дав материал набросать эскиз портрета о. Матвея, как толстого, жирного, огромного роста и, конечно, по выражению Льва Николаевича, косматого и грязного попа. А ведь на самом-то деле о. Матвей был маленький, худенький, живой и вдохновенный, чистый и ласковый... Как раз в момент спора о Гоголе и о. Матвее, появилась совсем по другому поводу в либеральных „С.-Петербургских Ведомостях“ наставительная для миссионеров статейка, в которой о. Матвей рисуется ангелом кротости, любвеобильным, самоотверженным христианином, снёсшим раз на улице Ржева публичную оплеуху раскольника-фанатика: „о. Матвей от жестокого удара полетел на мостовую, а встав, оправился, утёрся от крови и поклонился обидчику в ноги“. Так советуется поступать современным миссионерам. Вот разбирайся теперь в правде современных писателей... Печатая выше в настоящей же книжке „Мисс. Обозр.“, ради выяснения правды в остро поставленном вопросе о причине болезни и смерти Гоголя, любопытную статейку доктора Бертенсона. представленную им через нас в рел.-философ. собрание, в качестве возражения на доклад Д. С. Мережковского, мы считаем полезным познакомить вас, читатели, с оптинскими письмами Гоголя и ими закончим настоящую беседу. Вот эти полные глубокой веры и трогательной надежды на молитвы старцев письма писателя-христианина.

В. Скворцов

I.

Ради самого Христа молитесь обо мне, отец Филарет, просите вашего достойного настоятеля, просите всю братию, просите всех, кто у вас усерднее молится и любит молиться, просите молитв обо мне. Путь мой труден, дело моё такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной, и без явной помощи Божией не может двинуться моё перо, и силы мои не только ничтожны, но их нет без освежения свыше. Говорю вам об этом неложно.

Ради Христа обо мне молитесь. Покажите эту записочку мою о. игумену и умоляйте его вознести свои мольбы обо мне грешном, чтобы удостоил Бог меня недостойного поведать славу Имени Его, не посмотря на то, что я всех грешнейший и недостойнейший. Он силён, милосердый сделать всё и меня чёрного, как уголь, убелить и возвести до той чистоты, до которой должен достигнуть писатель, дерзающий говорить о святом и прекрасном.

Ради самого Христа молитесь. Мне нужно ежеминутно, говорю вам, быть мыслями выше житейских дрязг и на всяком месте своего странствия быть в Оптинской пустыни.

Бог да воздаст вам всем сторицей за ваше доброе дело.

Ваш всей душой Николай Гоголь.

Получено из села Долбина через помещика Ивана Васильевича Киреевского.

26 июня 1850 г.

Так как всякий дар и лепта вдов приемлется, – примите и от меня небольшое приношение по мере малых средств моих (двадцать пять руб. сер.). Употребите их по усмотрению вашему на строительство обители вашей, о которой приятное воспоминание храню всегда в сердце своём.

Очень признателен вам за ваше дружеское гостеприимство и усердно прошу молитв ваших о мне грешном. Неотступно прошу, чувствуя в них сильную надобность.

Много благодарный вам

Николай Гоголь.

Покорнейше прошу передать при сём приложенное письмецо достойному отцу Макарию. Если пожелает он узнать мой адрес, то вот он: Николаю Васильевичу Гоголю, в Москву, в дом Талызина, на Никитском бульваре.