[Июль–Август 1902 год]

„Якоже посла Мя Отец, и Аз посылаю вы“. Ин.20:21

„Идите паче ко овцам погибшим дому Израилева“. Мф.10:6.

„Скорбь ми есть велия о братии моей“. Рим.9:1–3.

В связи с вопросом о страданиях человечества¹³⁰

I.

Два великие мистические акта служат в религиозном сознании человека опорными пунктами, к которым как бы прикреплены судьбы человека, на которых они висят, как на своих опорах. Это акт грехопадения, он объясняет, отчего зло в мире, и акт искупления, он даёт примирение и указывает выход из этого зла.¹³¹

Такой отзыв даёт один современный нам светский писатель. По его словам в этих двух истинах всё самое дорогое для человека, потому что, с падением их, бессмыслицей становится жизнь. И, конечно, это отзыв более, чем правда.

Именно такая-то ценность двух названных истин и заставила нас заключительное чтение посвятить именно их освещению, тем более что нет недостатка в попытках подкопаться под эти основы бытия человеческого.

О тайне искупления высказал свой взгляд, непохожий на только что высказанный нами, Лев Николаевич Толстой. „Учение Церкви православной о падении и искуплении безнравственно, говорит он. В чём его смысл? Оно говорит мне, будто моё спасение заключается не в том, чтобы своим разумом освещать свою жизнь, и, познавши. добро и зло, делать лучшее, нет, – Адам за меня один раз навсегда поступил дурно, а Христос один раз навсегда загладил это злое дело Адама; и потому я только в качестве зрителя постоянно должен огорчаться при мысли о падении Адама и радоваться спасению через Христа. Всякая любовь к доброму и истинному, живущая в душе человеческой, всякие его старания осветить явления жизни разумом, вся его духовная жизнь, – всё это не только неважно по этому учению, но есть даже лукавства и гордость“.

Не слышится ли истина в этих словах? Да? Но дело в том, что Толстой опровергает учение, какое Церковь никогда не предлагала, он борется против призрака. „Остаётся исследовать вопрос и догмат, оставляемый без внимания многими, но для меня весьма требующий исследования, – пишет св. Григорий Богослов. Кому и для чего пролита сия излиянная за нас Кровь, Кровь великая и преславная Бога и Архиерея и Жертвы? Мы были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение. А если цена выкупа даётся не иному кому, как содержащему во власти, спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена? Если лукавому, то как сие оскорбительно! Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, на Самого Бога, за своё мучительство берет такую безмерную плату, что за неё справедливо было пощадить и нас. А если Отцу, то, во-первых, каким образом. Не у него мы были в плену. А во-вторых, по какой причине Кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы дав овна“.

Как видите учитель Церкви опровергает то самое учение, против которого возражает Толстой. Ясно, что это не учение Церкви. Как же учит Церковь? Уяснить это – задача настоящего рассуждения. Как увидите, это учение вовсе не так грубо и нелепо, как представляет дело граф.

На земле явился человек.

Целью его существования было развитие заложенного Богом в нём зародыша духовной жизни.

Он должен был жить с Богом, и единение с Источником истины и знания должно было вести его к этой цели богоуподобления. Этим же началом „единения“ должна была определяться и жизнь человека в будущем человеческом обществе. По мысли святого Василия Великого, человечество, неповреждённое грехом, должно было составлять полное органическое единство любви, единство естества, мыслей, цели всех проявлений жизни без всякого обособления и эгоизма.

Но на самой заре истории совершилось событие, которое дало совсем новое направление ходу истории человека. Совершилось падение.

Человек отказался от Бога и захотел идти один своей дорогой.

Бог дал человеку заповедь, как средство к воспитанию его неразвившейся воли и как подвиг, в котором человек мог бы деятельно доказать желание быть с Богом, а вместе мог бы найти новое счастье – сливаться своей волей с Его волей в акте добровольного послушания.

Но вот является искуситель и говорит человеку: „для чего вам быть с Богом. Вот древо „познания добра и зла“. Вкусите и сами будете богами. Будете обладать силой и всеведением. То совершенство, какое вы приобретёте веками, вы можете здесь взять разом... Вкусите“. Что должен был сказать человек?

Конечно, он должен был ответить. Любовь выше знания... Пусть ты говоришь правду... И дерево даст знание... Но, ведь вкушая его, я разрываю с любовью, с Богом... Я вношу в мир эгоизм – разъединение, тогда как счастье мира – в единстве, любви, в согласии всего живущего, согласии с Богом... Не хочу знания и обожествления за такую плату... Любить хочу... Не хочу сменить союз любви на знание, которое только для меня...

Человек предпочёл другое. „Он взял от древа и ел“. Создание Божие презрело любовь Божию, анархию своеволия предпочло единомыслию с Высшим Разумом и единодушию с Высшей Любовью (Неплюев). Это было великим грехом. Человек изменил началу любви для великого, но низшего начала знания. Он не захотел быть с Богом, как Его сын, захотел обособиться, отъединиться. Он дал победить себя эгоистическому желанию. Захотел он знания, т. е. того, чего должен был хотеть, но вместе с тем человек здесь впервые предпочёл интересы своего „я“ интересам другого „Я“, тогда как вне этого единения для него не было и жизни.

Вместе с тем это был грех суеверия, – первый случай порабощения человека миру. Человек решил, что есть и кроме Бога источник счастья, радости и знания. И увидел такой источник в мире... Человек пришёл к мысли, что тот самый мир, который отдан ему во владение в лице древа познания добра и зла, хранит какие-то божественные источники знания и истины, и обратился к земле за тем, что должен был искать у Бога, в собственной своей душе, и обратился к земле за тем, что следовало искать в Боге и собственной душе. Но одно зло повлекло за собой и другое. Чем далее шло время, тем более уходил человек от Бога. Грех мучил его совесть, он чувствовал себя виновным перед Богом. Но от тех, кому мы нанесли обиду, мы всегда стараемся уйти подальше, чтобы убежать от тревоги совести. И человек стал стараться отгонять от себя саму мысль о Боге.

Любовь к Богу исчезла, и её заменил страх раба, который чувствует над собой бич хозяина. Рос и эгоизм. Люди, потерявшие Бога, были несчастны, а потому искали счастья везде, где его нельзя было найти. Каждому казалось, что его счастье в руках у другого, и хотелось отнять это счастье. В то же время каждому думалось, что другой хочет отнять у него его кусочек счастья, и несчастный человек старался отгородиться от другого. Люди совсем потеряли идею, что именно в единстве и любви всё их счастье.

На земле родилась вражда. Пролилась первая кровь. И это настроение несчастное и злое от отца, по закону наследственности, переходило к сыну, от сына к внуку, как проклятие первого падения („первородный грех“).

Господь не удерживал воли человека. Он допустил его добровольно идти, куда он хочет. Он только любящими глазами смотрел за несчастным человечеством, ожидая, когда, оно измученное, крикнет: „помоги, Господи“!

Это время, наконец, настало. Человечество, воспитанное тяжёлым путём страданий, признало, что у него нет сил жить более и нет сил победить зло и смерть. Тогда на землю сходит Сын Божий. Он живёт с людьми и проповедует им забытые начала любви и жизни в любви и закрепляет проповедь божественным примером собственной жизни.

Эта жизнь была непрерывным подвигом креста за человечество. Он, Сын Божий, не имел где главы приклонить. Он, Которому служили тьмы ангелов, служил людям. Он мог превратить камни в хлеб и голодал. Всё это было для того, чтобы пробудить в людях начала новой жизни, любовь к Богу, освободить душу человека от эгоизма.

Завершением этого крестоносного подвига жизни и были Его крестные страдания.

Незадолго до Своих страданий Христос в Своей прощальной беседе разъяснил Своим ученикам, для чего Он хочет идти на смерть. Это в молитве Его ко Отцу перед Гефсиманией. „Отче Святый, соблюди их во имя Твое, ихже дал еси Мне, да будут едино, якоже и Мы. Да вси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе, дай тии в Нас едино будут: да и мир веру имет, яко Ты Мя послал еси. И Аз славу, юже дал еси Мне, дах им: да будут едино, якоже Мы едино есмы. Аз в них, и Ты во Мне: да будут совершени воедино; и да разумеет мир, яко Ты Мя послал еси, и возлюбил еси их, якоже Мене возлюбил еси. Отче, ихже дал еси Мне, хощу, да идеже есмь Аз, и тии будут со Мною: да видят славу Мою, юже дал еси Мне, яко возлюбил Мя ещё прежде сложения мира.“ (Ин.17:11,21–24).

Его жертва, по смыслу молитвы, должна была пробудить в людях уснувшее сознание их единства между собой и Богом, восстановить между ними такие отношения, при которых каждый человек слуга всех и каждому. И смерть Христа была осуществлением Его молитвы.

Гефсимания открыла крестный путь Господа. В Гефсимании Христос молился перед Своим шествием на смерть. „Он начал, – говорят Евангелия, – скорбети и тужити... Отец, если можно, да минует Меня чаша“, – молится Он в тоске.

О чём же так скорбел Христос? Это не была скорбь за Себя, боязнь приближающихся страданий. Наш поэт Никитин очень хорошо выразил главную причину этой великой скорби. Помните его передачу молитвы. „Отец, Отец! Мне тяжело. Все человеческое зло на Мне едином тяготеет. Позор людской, позор веков, всё на Себя Я принимаю. Но Сам под тяжестью оков, как человек, изнемогаю“.

Христос скорбел о человеческом зле, о грехах человечества. В эту минуту Он принял в своё сознание грех всего человечества и страдал за всех людей муками их совести.

Но возможно ли такое переживание чужих грехов и страдание этими грехами? Не только возможно, оно необходимый закон совести. Человек, любящий другого человека, конечно, может мучиться за него. Мать может грех сына своего совестью переживать мучительнее, чем он сам. Христос бесконечно любил человечество, и вот теперь Он Своей мыслью вызвал в Свою совесть всё зло, что сделало это человечество. Ясно, что, по закону сострадания, каждая язва на совести каждого человека, даже не сознанная этим человеком, мукой ложилась на душу Христа, соединившегося с ним состраданием, а сумма этих слагаемых должна была дать такое страдание, какое мы с нашей мало чуткой совестью не в состоянии представить даже отчасти.

Но здесь страдания только начинались. Они должны были продолжиться в присутствии тех, за кого приносилась Жертва. Из Гефсимании Христос идёт на Голгофу.

Голгофа... Три креста... Один из них для Него, Творца вселенной. Руки Он подаёт палачам, святые руки, изливавшие милость на мир и человека. Ударил в них жестокий молот, пронзил святое тело жадным острием... С терпением Он сносит всё... Он ясен... Се, подъят поруганный в крови, в терзаниях смерти на страшный крест. Ругаются над Ним с холодным смехом, с дерзким ликованьем злобы. И молить Он: „Отец, прости им: они не знают, что творят“.

Прошло несколько мучительных часов. Тьма стала распространяться по земле. Солнце померкло. Около третьего часа Иисус возопил со креста громким голосом: „Элой, Элой, Боже мой! Боже мой! почто Ты оставил Меня“?! Это был вопль не безнадёжного отчаяния, а вопль предсмертных страданий.

„Смотрите, издевались зрители, Он Илию зовёт“. Ужасная мука распинаемых, пожиравшая их лихорадочным огнём, исторгла вопль у Иисуса: „жажду“. И вот, по обыкновению, близ казнённых находился сосуд с уксусом. Один из воинов подбежал к нему, намочил губку в уксусе, надел её на стебль иссопа и поднёс к устам Иисуса, говоря при этом: „А вот посмотрим, прийдет-ли Илия снять Его“...

Иисус, испив уксуса, сказал: „Совершилось“... „Отче! в руки Твои предаю дух Мой“. Он склонил голову и испустил дух. Был девятый час.

Мрак, как во время солнечного затмения, сгустился над землёй. Большая церковная завеса, которая закрывала вход во Святая Святых, разодралась на двое сверху до низу. Земля поколебалась, и камни рассеялись.

Совершиться... Что же совершилось на Голгофе? Наше искупление, но как?

Голгофа прежде всего явила человечеству пути жизни. „Поелику, говорит святой Афанасий Александрийский, естество человеческое, претерпев изменение, оставило правду и возлюбило беззаконие, то Единородный соделался человеком, чтобы в Себе Самом исправив сие, внушить роду человеческому любить правду и ненавидеть беззаконие. Сего ради помаза Тя, Боже“. (Пс.44:8; т. IV, 171–172).

Люди, как видели мы, позабыли о сыновстве в Боге, стали бояться Бога и потому перестали Его любить и даже враждовали против Него. Голгофа раскрыла им, как ошибочно было их представление Бога. Он Сам здесь, чтобы соединиться с ними в сострадающей любви. Он весь любовь, и нет в Нём гнева. Сознание человека теперь проясняется.

В этом сознании нет прежнего рабского страха. Бог для человека теперь нечуждый, грозящий судом, неумолимый в своём правосудии Бог, а любящий его Отец, Который не помнит его прежних грехов, не станет ему выговаривать; почему так долго не приходил, где растратил данное ему имение. Он, ещё издали увидя его, выйдет к нему навстречу и, не раз прижимая, прикажет облачить в лучшую одежду и будет веселиться о спасении грешника¹³². В человеке рождается мысль, что к Богу идти можно, а вместе тоска о ранее потерянном счастье единства с Ним, скорбь о своём нравственном состоянии и желание идти к Нему.

Но как к Нему прийти? Тут же на Голгофе Христос указал и путь этого возвращения к Богу. Этот путь – подражание Ему в Голгофской жертве. Сущность Его искупительных страданий была в том, что Он страдал сознанием грехов мира. Это чувство покаянного страдания и должно было по мысли Голгофского Страдальца служить средством воссоздания человека. Человек должен сознать вину свою перед Богом и, страдая, как Христос, от такого сознания своего удаления от Бога, он должен был эту боль кающегося сердца принести в жертву искупления Богу, как залог возрождения.

Христос с высоты креста призывал человека переменить прежнее настроение и снова соединиться с Богом и людьми, соединиться с Отцом небесным в чувстве покаяния и людьми в чувстве сострадательной любви, жертвующей всем для ближнего, всем до смерти. Иначе сказать – проповедовал то, о чём Он молился перед Гефсиманией. „Да вси едино будут, якоже Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе“. Такова была проповедь.

Как должен был отозваться на это мир?

Конечно, эта проповедь должна была разнестись таинственно и благодатно по всем концам мира. Есть благочестивая легенда о том, что, когда вбивали гвозди в руки и ноги Христа, звук молота услышала одна из учениц Христовых далеко на тысячи вёрст от Голгофы, у нас в Иверии. В этом рассказе есть глубокая правда. Конечно, великое должно быть сотрясение вселенной, когда была распята Любовь. И если человеческое сердце может слушать дальше, чем человеческое ухо, то отзвуки совершающегося на Голгофе, молитва Того, Кто с высоты креста просил людей быть едино, эта всесильная молитва вместе с отзвуками землетрясения, бывшего при Голгофе, должны были разнестись по миру, призывая к любви.

И она разнеслась. Не только те, которые стояли около, уходили „бияще себя в перси своя“, но и в душу жены Пилата проникла тревога, ожидание чего-то великого и нового, даже в глубину могил проникла весть о крестном жертвоприношении. „Мнози телеса умерших святых восстания“. Человечество не отвергло жертву и пошло ко кресту. Разбойник на кресте первый указал путь, и он не остался без последователей.

Но может быть всё дело Христа и ограничилось только этим призывом к новой жизни? Христос проповедник только закрепивший проповедь Кровью? Нет. Церковь учит, что Голгофа не только проповедь, а жертва, действительно возродившая человека.

Если бы это была проповедь, то она не спасла бы человечество. Она была бы только страшной жестокостью, исцелением слепорождённого накануне заключения его в тюрьму без дверей и окон. Человек не только потерял путь, он был искалечен нравственно, потерял способность искать доброе, жертвовать собой для других, он делал злое даже тогда, когда желал доброго. Если бы Христос только указал путь, то человечество осудило Его, как утописта, раскрывавшего язвы совести и не давшего сил выйти из этого тяжёлого состояния.

Человек потянулся бы к свету, но тут он заметил бы, что он прикован к стене, что ноги его поражены параличом. Возрождающий должен был не засвидетельствовать только о болезни, а излечить её. И в этом вторая божественная сторона дела Христова.

Христос, по учению Церкви, Бог, „давый Себе жертвой избавления за всех“. Он пролил Свою пречистую Кровь и этой Кровью освободил человека от греха, проклятия и смерти, примирив землю с небом, которое до Него не было доступно для человека, через грех удалившегося от Бога. Жертва Христова примирила Правосудие Божие с грешным человечеством, была принесена Правде Божией. Но это не значит, что спасение человека совершается без него, без его участия, только внешней посторонней силой. В учении Церкви по этому вопросу нет решительно ничего противного нравственному чувству человека.

Предваряющая сила проповеди Христовой заставила человечество вновь взглянуть с упованием на небо, вызвала тяготение к Богу, но раз человек протянул руки, тотчас с неба была подана ему божественная десница, восставляющая его (Ефр. Сир. с. 84).

Навстречу человеку пошёл Христос с Своей благодатью, божественной силой Своей Он уничтожил печать проклятия, лежавшую на человеке, уничтожил то расстройство, какое внёс в природу человека грех, и снова сделал его сильным для борьбы с грехом и миром, ниспославши ему Святого Духа возрождающего и очищающего.

Но и это Он опять делает не внешним только чудом, магическим превращением природы человека, не внешним вменением чужого дела, а посредством нравственного процесса, основанного на новых отношениях, какие установила между человеком и Богом пролитая Кровь.

Бог, отдавши Себя людям, стал для них дорогим и близким.

Он стал с ними рядом, и в этом основа возрождения человека, которое Церковь представляет в виде следующего процесса. Идя навстречу ищущему спасения человеку, Христос прививает его Себе, как прививается ветка к дереву. В слабого и беспомощного человека переливаются божественные силы Христа Бога и, благодаря этому приливу божественной силы, побеждается зло.

„Аз есмь Лоза истинная, и Отец Мой Делатель есть. Всяку розгу, о Мне не творящую плода, измет ю; и всяку, творящую плод, отребит ю, да множайший плод принесет. Уже вы чисти есте за слово, еже глаголах вам. Будите во Мне, и Аз в вас. Якоже розга не может плода сотворити о себе, аще не будет на лозе, тако и вы, аще во Мне не пребудете. Аз есмь Лоза, вы же рождие: и иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног: яко без Мене не можете творити ничесоже. Аще кто во Мне не пребудет, извержется вон, якоже розга, и изсышет: и собирают ю, и во огонь влагают, и сгорает“.

Жертва Христова за нас, таким образом, может быть приближена к нашему ограниченному пониманию, если мы приравняли её к обычному воздействию одной личности на другую, влиянию одного человека на другого.

Сила одного сильного человека как бы переливается в душу другого. Скорбящий утешается от сострадательного участия другого, даже и сам получает силу на борьбу с постигшей бедой; ослабевший в духовной жизнедеятельности заражается ревностью воодушевлённого человека, и воспринимает его дух и силу на всё доброе¹³³.

Человек чувствует, как будто ему передаётся сила этого другого человека. И оно, действительно, так и бывает. Это закон психологии. Такое же воздействие оказывает и Христос на соединившегося с Ним человека, только передаёт Он не ту ограниченную силу, какую может дать человеку другой человек, всегда сам бессильный, а силу Бога Всемогущего, побеждающего грех и смерть.

Это воздействие, передача Божественной силы не есть пример, как воздействие человека на человека, не есть и действие примера, а психологический процесс передачи воли и настроения одного другому. Живой Христос Бог живёт в живом человеке и уподобляет его Себе, обновляет ослабевающие силы божественной силой и ведёт его к победе.

Человек спасается, следовательно, не тем, что присваивает себе то, что сделано Христом, а тем, что с Его помощью делает то же, что Он. Соединяется с Ним в Его подвиге. Будет он подобен Христу Богу, и небесный Виноградарь не отсечёт его от вечной жизни. Потеряет он ревность о Христе, тогда потеряет и помощь Божию, а потом и подобие Христово, засохнет, как ветка, оторванная от коры, а конец этого оскудения духовной жизни есть погибель вечная.

Если заслуга Христа останется лишь внешним для душевной жизни человека событием, тогда он не может быть спасён (Еп. Сергий). Так учит Церковь. Таким образом учение об искуплении вовсе не есть какая-то правовая сделка, где один платит Богу долг за других.

И догмат искупления вовсе не освобождает от обязанности работать над своим спасением, а напротив обязывает к настоящему подвигу любви ради грядущего воскресения. В какой мере этот догмат есть проповедь любви, об этом даёт ответ маленькая параллель между двумя „учителями жизни“ Л. Н. Толстым и Ф.М. Достоевским

II.

Вопрос о счастье – основной вопрос человеческого знания, и обратную сторону этого вопроса составляет проблема страданий. Как жить, когда мир полон страданий и горя? Стоит ли жить? Где счастье?

На все эти вопросы даёт ответ тайна креста и искупления. Откуда страдание? Страдание, отвечает нам учение об искуплении, есть следствие греха, это результат разрушенной гармонии в душе человеческой, а вместе с тем это результат разрушения того союза любви, какой должен связывать Бога с людьми, а людей друг с другом. Страдание явилось потому, что человек изменил основному закону его жизни, – это проклятие греха. Но это проклятие, раскрывает нам далее Голгофа, может быт изменено в „благословение“. Результат падения, – оно может быть и средством к восстанию. Страдания – сила, обновляющая душу, это источник великих откровений. Всё великое всегда выходило из души страдающей. Мало того, страдание может быть для человека высшей радостью, той радостью, какую переживали „живые светочи“ в садах Нерона, возвещавшие своими страданиями всему миру радость будущего воскресения.

Для этого нужно только одно, нужно принять по примеру Христа страдание добровольно, согласиться на крест страданий, как на неизбежное условие возрождения.

Но что значит согласиться на страдания?

Это требует некоторых пояснений. Страдания Христа были страданиями всечеловеческой совести. На те же муки совести должен осудить себя человек, чтобы победить страдание; человек должен пересмотреть свою душу и свою совесть, заглянуть туда поглубже, в те тайники, куда он часто боится заглянуть, рассмотреть основы собственной жизни. Если он сделает это, то он, во-первых, увидит, что его страдание целиком создание его души, а главное он переживёт такую тяжкую муку проснувшейся совести, что эта мука подавит всякое страдание, заглушит всякую боль, возможную на земле.

Но ведь это значит не погасить страдание, а увеличить его, заменить новым, невыносимо тяжким. Да, конечно! Я же говорил, что к победе над страданием и к счастью путь лежит через Голгофу. Всё дело в том, что высший момент духовного страдания будет и минутой возрождения воскресения души, а вместе минутой, когда в эту готовую восстать для жизни душу войдёт Христос, принося с Собой умилённую радость, величайшее счастье от сознания победы над злом.

Раскольников, после своего преступления, страшно страдает. Это не муки совести, а что-то сложное; боязнь кары, сознание бесполезности сделанного, ненависть к старушонке, о которую он себя запачкал. Он мучается неизмеримо, не зная выхода, не видя спасения. И Соня указывает ему путь, как спастись, уйти от этой муки. Этот путь: принять добровольно крест страдания. Она надевает ему на шею крест и умоляет его идти на новые муки. „Встань, говорит Соня Раскольникову, пойди сейчас же, сию же минуту, стань на перекрёстке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны и скажи вслух: „я убил“! Тогда Бог опять тебе жизнь пошлёт... Страдание принять и искупить себя им, вот что надо... А то жить-то, жить-то как будет! Жить-то с чем будешь. Этакую муку нести! Да ведь целую жизнь, целую жизнь“! И вот, когда, расставшись с Соней, только что надевшей на него крест, он вышел и дошёл до средины площади, в нём вдруг произошло одно движение, одно ощущение овладело им сразу, захватило его всего с телом и мыслью. Он вдруг вспомнил слова Сони: „поди на перекрёсток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и перед ней согрешил, и скажи всему миру вслух: „я убийца“! Он весь задрожал, припомнив это. И до того уже задавила его безвыходная тоска и тревога всего этого времени, что он так и ринулся в возможность этого цельного нового полного ощущения. Каким-то припадком оно вдруг в нём подступило, загорелось в душе одной искрой, и вдруг, как огонь, охватило всего. Всё разом в нём размягчилось и хлынули слёзы. Как стоял, так и упал он на землю. Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю с наслаждением и счастьем. Он встал и поклонился в другой раз. Прежнего Раскольникова не стало. В нём не стало прежних мучений, как не стало и прежнего преступления: мысленно он отделился от него, добровольно осудил его в самом себе. В муках покаяния совершилось возрождение души. Душа, отдавшая себя страданию добровольно, вознесла себя на Голгофу и в этой именно решимости отдаётся страданиям, она изменяется, совершенно, возрождаясь, как феникс.

И такой путь покаяния до самораспятия есть общий неизбежный путь для всякой падшей и страдающей души. Это глубоко понял русский народ, в котором искание доброго всегда имеет форму покаянную. Влас Некрасова с его страстной жаждой самоспасания страданием – общерусский тип.

Ясно ли всё это? Я не думаю, что психика Раскольникова непонятна сама по себе, но меня смущает другая мысль. Понятно ли, ясно ли то, что настроение Раскольникова и Власа даже в тех же самых формах, т. е. настроение Раскольникова, в тоске раскаяния целующего оскорблённую им землю, есть то самое настроение, какое необходимо всякому, что его психология должна быть нашей. Боюсь, не есть ли настроение Раскольникова, понятное для мысли, в тоже время чужое для нашей совести, не проходит ли оно мимо внутреннего нашего сознания.

На нашей совести нет ни такого преступления, какое пережили Раскольников и Влас; нет и страдания, которое заставляет пугаться себя и жизни. Можно порыться в совести, но, конечно, там не найдётся ничего, чтобы заставило нас каяться перед землёй и миром и надевать на себя вериги Некрасовского Власа. Это уголовная психопатия и, конечно, она не может быть руководящим правилом для нас. Не правда ли? Да, но ведь именно это-то стремление, самодовольно противополагать себя „мытарям и грешникам“ и осуждает Голгофа, Любовь, распятая за этих мытарей и грешников. Распятый был невинен и безгрешен, но Он страдает, как виновный за грехи всего мира, страдает чужой мукой и чужой виной. Но если так, то ясно, что не страдать здесь также мучительно, как Раскольников, может только тот, для кого Голгофа с её проповедью о страдании за других осталась далёкой и безмолвной.

Ведь Голгофа здесь ясно проповедовала, что человек должен искать такой солидарности и единения с другими людьми, чтобы считать всякую чужую вину своей виной и болеть этой виной, чужое страдание чувствовать, как своё. Да если подумать, то во всякой чужой вине и страдании мы окажемся и действительно небезвинными. Зачем страдают дети? Вопрос старый и очень понятный.

Конечно, они не страдают невинно в собственном смысле, потому что в них уже есть зло, которое не влечёт за собой наказание, а несёт его в себе, но главным образом их страдания даны миру, как проповедь, продолжающая проповедь Голгофы.

Откуда их страдания, когда они невиновны? Зачем в мире эта девочка, которую видит в Гай-Маркете Достоевский. „Лет 6-ти не более, испитая, избитая она шла, не зная куда, шатаясь в толпе, и временами точно рассуждала о чём-то, всплёскивая ручками и прижимая их к своей голенькой груди. На лице её было такое горе, безысходное отчаяние, что видеть это маленькое создание, несущее на себе столько проклятия и отчаяния, было мучительно и больно“. Кто за неё виноват? Все, каждый, доносится с Голгофы. Мы, говорит совесть. Перед страданиями детей мы безответны. Страдание – результат того, что каждый вносит отраву зла в мир, нарушая гармонию жизни.

Ясно, что, хотя человек чуть-чуть прикосновенен Голгофской проповеди о необходимости солидарности людей в вине и страдании, то он обязательно придёт к мысли об ответственности за чужое страдание и, следовательно, не только не меньше Раскольникова, но больше его должен будет страдать от сознания вины перед землёй.

Димитрия Карамазова обвиняли в убийстве отца. Отца он не убивал, но вот он видит сон. Он едет через какое-то погорелое селение. При въезде выстроились на дороге бабы, много баб, все худые, голодные, чёрные. Вот, одна с краю, костлявая, высокого роста, на руках у неё ребёночек. У неё нет молока, и плачет, плачет дитя и руки протягивает, голенькие с кулачонками, от холода совсем какие-то сизые. Что они плачут? Дитё, отвечают ему, дитё плачет... Да отчего плачет? Почему бедны люди, почему бедно дитё, почему они не обнимаются, не целуются, не поют песен радостных, почему они так почернели от чёрной беды, почему не кормят дитё. Он не получает ответа на этот вопрос, но для него стало ясно, что дитё невиновно, что это всё делается ради какой-то чужой вины, его вины. Он понял, что эти страдания к чему-то его обязывают, и решил, что он должен отстрадать за дитя. Покуда плачет дитё, сердце его с болью чувствует виновность перед великим человеческим горем, и он хочет взять крест, какой дал ему Бог (идти в каторгу). И напрасно станет уверять его Алёша, что он невиновен, и такого креста для него слишком много. Он правее Алёши, – человек виновен за всех, за всех страдать должен. Это Христос сказал с креста. Но что пользы, спросите вы, если человек, переживая чужую вину, станет искать страданий, – зачем эта каторга Димитрию?

Конечно, не в том дело, что каждый должен искать какого-то внешнего страдания, суть в том, чтобы проникнуться этим чувством любви и солидарности, и это будет всё. И это чувство будет страданием тем самым, которым, при помощи силы Христова страдания, суждено преобразовать мир. Это настроение не пассивная психопатическая жажда страдания, как ощущения, это живая чудотворящая сила. Когда человек сознает себя ответственным за счастье и страдание каждого, виновность в чужих грехах и страданиях, он тотчас же бросится с своей любовью ко всем страдающим и обиженным, отдаст им себя, чтобы освободить себя от сознания вины, он будет любить, служить другому. В нём проснётся любовь Христова. А это чувство любви родит ответную любовь и в том, за кого он страдает, родит новую любовь. Любящий сострадающий ученик, Христов – Его апостол, он сумеет отнять у „зла“ и другого, и третьего. Он создаёт везде, где действует царство Христово, атмосферу любви Христовой.

Что спасло Раскольникова? Соня, которая выстрадала его грех. Она вместе с ним несла крест, и её сострадающая любовь победила его и не одного его. Помните конец романа, когда в каторге она, постоянно оскорбляемая им, терпит и ждёт. И вот вдруг неожиданно сострадательное прикосновение её души, и слова Любви распятой, которые ему читала она, растопили лёд больного сердца. Загорелась заря воскресения. Он взял Евангелие и почувствовал, что воскрес. Но, как помнит читатель, искра Божия вошла не в одну только душу Раскольникова, а пошла и дальше. К словам Евангелия, которое читала Соня, прислушивались и другие.

Да, сострадающая любовь – великая сила. Если бы сто человек прониклись этим своим чувством виновности за других и любви к другим, они переменили бы лицо мира, потому что они только вестники Христовы, за ними идёт Сам Христос и побеждает зло Своей силой нечеловеческой. Итак, по примеру Христа, проникнуться чувством боли за свои грехи, по Его же примеру сознать себя виновным в великом чужом грехе и страдании и отдать себя служению чужому страданию, – вот путь спасения и созидания жизни. И этот путь, действительно, приведёт ко Христу и радости воскресения, и побеждено будет горе, и будет светлая, бесконечная радость воскресения, потому что тогда Христос будет с нами, и среди нас со Своим светом и счастьем Своего соприкосновения нашей душе.

„Воскреснем, восклицает Димитрий Карамазов, в великом горе нашем мы вновь воскреснем в радость, без которой человеку жить невозможно, а Богу быть, ибо Бог даёт радость, это Его привилегия великая. За неё Он Кровь пролил. Да и что такое страдание? Если Бог со мной, я не боюсь страдания, хотя бы оно было бесчисленно. Теперь не боюсь, прежде боялся. И, кажется, столько во мне силы теперь, что я всё поборю, все страдания, только чтобы сказать и говорить себе поминутно: я есмь! В тысяче мук я есмь, в пытке корчусь, но есмь. В столпе сижу, но я существую, потому что не один, потому из земли я буду знать, что есть Солнце – есть Христос и радость Его“.

* * *

Пусть всё это так. Но для такого возрождения нужно ли, чтобы Страдавший на Голгофе был Бог? Может быть достаточно признать Его за проповедника истины, чтобы идти по Его стопам. Так думает Л. Н. Толстой, для которого Христос – Галилейский учитель, который умер и не воскрес. Не прав ли он? Нет! Мы видели, что если бы человек захотел возродиться, обратиться к добру, то был бы бессилен восстать от прежнего состояния. Теперь я прибавлю, что для человека, вне веры в Христа Бога, нет никаких оснований для обращения. „Откажись от себя, от эгоизма и иди за Христом“. Но это значит, как мы видели, возьми на себя страшную тяжесть самоотречения, распни себя и прими на себя сознание ответственности за себя и за других. А это мука.

Переход от зла к добру, отречению, говорит Кант, есть „умирание ветхого человека, его распятие со страстями и похотями: оно, как самое болезненное из всех страданий, есть совершенное обновление сердца и принятие настроения Сына Божия в своё собственное постоянное руководительное (начало) правило“. Это муки деторождения, страдание, несравнимое ни с каким другим страданием. И такое же страдание даёт подвиг самоотверженной любви. Не было на земле никого более святого, как Он единый, святой, но мы знаем, что Его жизнь не была самодовольным благодушием тех, кто в наше время называет себя человеколюбцами. Он не говорит себе: Я, счастлив, потому что забыл Себя и уже не живу для Себя. Он для других отдал Себя, но именно потому-то Его жизнь была сплошной Голгофой, и в конце Своею пути Он воскликнул: „Боже, зачем Ты покинул меня“?!!

Но во имя чего человек вздумает отречься от своего „я“. Раскольников решается на подвиг, потому что верует в тот крестик, какой надела на него рука глубоко верующая в тот же крестик, женщина, но во имя чего отречётся тот, для которого Христос – человек, Тот Самый униженный, жалкий, запуганный человек, Которого изобразила кисть Гѐ, и Который, по евангелию Толстого, так испугался фарисейской стражи. Он призывает к любви, потому что в любви счастье, любовь побеждает, но ведь Его-то любовь не победила? Его вознесли на крест.

Не ошибся ли учитель? Ведь вся наука нашего времени утверждает, что закон жизни – борьба за существование, что в крайнем случае только справедливость, маленькая серая добродетель нужны для жизни, а самоотвержение противоречит закону жизни и даже безнравственно, как говорит Спенсер. Где же правда? Если Христос – человек, то, конечно, мы должны признать правдой то, что говорят эти жрецы знания и, следовательно, вместе с верой, что за крестом следует воскресение, падает и подвиг, любовь, духовная жизнь. Толстой уверяет нас, что любовь может быть и без Христа Бога, потому что, если обращение к любви мучительно, то любовь – радость и иго Христово, раз оно принято, легко. Это правда ли? Да, правда. Но опять-таки пока это иго несётся человеком вместе со Христом.

Любовь-служение ближнему само по себе есть наслаждение? Конечно, человек, который поставил своей задачей любить ближнего, чтобы радоваться своему добросердечию, может быть счастлив, от нечего делать, складывая печку бедной бабе, или благодетельствуя копейками. Но не такую серую, бесцветную любовь проповедует Христос-Бог. Он зовёт к полному самопожертвованию, приглашает любить врагов (по мнению Л. Н. это невозможная добродетель), страдать чужими страданиями совершенно как собственными. А это не идиллия яснополянской добродетели.

И мы видели, что и для Христа эта жизнь самоотречения была крестным путём, а для нас такая любовь без веры в крест побеждающий только будет страданием, но даже делом положительно бессмысленным и бесцельным.

Любовь, чтобы быть осмысленной, должна дать определённый результат, привести к определённой цели, должна увеличить хотя на йоту сумму счастья на земле. Что же найдёт в любви неверующий в победоносную силу креста? Ничего. Цель служения другому достигнуть своего счастья и счастья ближнего недостижима вне веры в победу креста, в воскресение. Положим, что я люблю, хочу служить другому, могу ли быть я счастливым и сделать счастливым его. Но подумайте, куда же я дену страдания тех миллионов, которые страдают около меня, напрасно взывая: „доколе Господи“, те слёзы, которые видим кругом, какие пролиты и льются и прожгли землю до самого центра. Они помешают, не дозволят быть счастливым ни мне, ни другому. Ведь нельзя спрятаться от этих страданий, не видеть их? Нельзя себя утешать тем, что, хотя миллионы страдают, но одного я делаю счастливее? Это было бы абсурдом и намеренной сантиментальной ложью самому себе. Положим, отрёшь слёзы одного человека, но ведь тогда и будешь счастлив радостью одного и несчастен горем всего мира. На маленький плюс слишком большой минус. Да можно ли сделать счастливым и одного человека, если нет надежды победить страдание вообще. Пусть я отру чужие слёзы. Зачем эта жестокость? Я спасу его от огня, в котором он горит, от огня его личных страданий. Но ведь его сердце изойдёт кровью, когда он, свободный от своих страданий, увидит чужие „язвы и скорбь“

Пусть я даже забуду об этих далёких страданиях, но надеяться на то, что служение другому закроет от моих глаз страдания мира, не есть-ли трусливое бегство от этих страданий? Чтобы человек мог жить и работать, он должен быть уверен, что зло вообще победимо, что и для этих невинных детских слёз есть конец и примиряющий исход, что страдание каждого не есть что-то окончательное, неискупимое. Если же нет, то слёз одного, всего одного ребёнка достаточно, чтобы прожечь, убить сердце, сделать бессильными всех, кто не перестал быть человеком, Поэтому прав Ив. Карамазов, говоря, что если всё кончается этой жизнью, то нельзя любить и служить человеку; это служение будет бессмысленным, и человеку остаётся тогда одно – оргиями отдалять от себя чувство сострадания, опьянять себя, а когда погоня за наслаждениями перестанет давать наслаждение, разбить кубок об пол.

Но прогресс?.. Люди могут жить и работать для будущего, когда не будет на земле страданий, когда наступит царство Божие?! Конечно, на земле никогда не наступит это толстовское царство Божие, но если бы оно и наступило, то всякий человек с истинно человеческим сердцем возвратил бы билет на вход в это царство. Всякий должен тогда был бы сказать, как Ив. Карамазов. „Зачем эта гармония, когда в ней не примут участия те, кто её создаёт, когда им никогда не дадут белых одежд и веток пальмовых. Говорят, беседует он с Алёшей, что все должны страдать, чтобы купить вечную гармонию. Но зачем тут дети и их страдания? Отказываюсь я от вечной гармонии, если она стоит так дорого. Не стоит она слезинки хотя бы одной только той девочки с Гай-Маркета¹³⁴. Не стоит, потому, что слёзки остались и останутся неискупленными, невознаграждёнными. Не хочу гармонии, из любви к человечеству не хочу. Слишком дорого оценили гармонию, не по карману, я не могу столько платить за вход. И потому я свой билет за вход спешу возвратить ему обратно. Не Бога я не принимаю, Алёша, я только билет почтительнейше Ему возвращаю“.

„Это бунт, – возражает ему Алёша, – да, это бунт, но не дойти до этого бунта может только или бедная, скудная нехристианская душа, довольная маленькой, серой полу-любовью, или душа верующая в то, что детские слёзы не только не остаются неискупленными, но сами являются искуплением и в будущем обратятся в венок из алмазов, что на свой крик „доколе Господи“ страдальцы получат ответ“. Несомненно только в признании истины, что за крестом следует воскресение, что Христос пострадавший вместе и воскресший Бог – решение всех мучительных и неразрешимых вопросов. Христос победил страдание; если так, то моё служение ближним не работа Сизифа или Данаид, наполняющих бездонную бочку без всякой надежды сделать действительно счастливым человека, а соучастие в работе Христовой, которая должна окончиться в царстве любви и славы Божией; с этой точки зрения страдать с ближними и для ближних, сострадая отдавать им жизнь, – значит залагать камни действительного и вечного счастья человека.

И только эта мысль, что нами созидается благо наше и всего человечества вместе и под руководством великого строителя Христа-Бога, Который побеждает мир, может сделать действительно радостью страдания этой жизни. Вместе с тем только эта уверенность, что страдания земли готовят нас и наших ближних к радости жизни с Богом, что будущее не только заставит страдальцев забыть прошедшее, но и заставит их благословлять это прошедшее, как путь к радости и счастью, – может примирить нашу мысль с видом страданий и в частности – с страданиями детей.

У одного маленького писателя¹³⁵ есть дурно и бесцветно написанная, но интересная для нас картинка. Тот же Иван Карамазов, который так бунтует горячо против страданий детей, против будущего царства Божия, основанного на этих страданиях без участия строителей, видит сон. Далеко на краю горизонта, в радужных цветах вечерней зари... Крест с изображением на нём Распятого. Он был окружён светлым сиянием. Целые толпы светлых теней собрались около креста, радостно прижимаясь к его подножию. Это всё были униженные и оскорблённые. Слезинки, кристаллизовавшиеся в алмазы радостными блёстками, разбросались по рубищам. Но их свет тонет в светлом блеске глаз, с страстной, огромной радостью устремлённых на Распятие. А вдали за крестом на лазури неба виднелись контуры горнего Иерусалима.

Святой от Бога нисходящий, новый

Иерусалим, как чистая невеста, Сияющий...

И раздалося.

Услышал он великий свыше глас:

«Здесь скиния Господня, здесь Господь

Жить с человеками отныне будет:

Здесь храма нет Ему, здесь Он храм Свой.

Здесь всякую слезу отрёт Он.

Ни смерти более, ни слёз, ни скорби

И никаких страданий и недугов

Не будет здесь, понеже миновалось

Всё прежнее, и совершилось дело

Господне; не нужны здесь ни солнце,

Ни звёзды неба; здесь сияет слава

Господняя, и Агнец служит здесь

Светильником, и Божие лицо

Спасённые очами видеть будут.

И вот рядом с крестом проявляется проповедник. Он с состраданием остановил свой взгляд на „бунтовщике“ и положил ему на голову свою руку.

– Смирись, гордый человек. Смотри. Мир перестаёт жить, но ещё тысячи тех детей должны идти в мир, чтобы освятить себя страданиями и растопить окаменелые сердца людей. Реши ты: послать-ли их в мир, или оставить в области небытия, чтобы они не знали ни мук этого мира, ни счастья, подвига и жизни со Христом?

– Послать...

– Кого из вас послать, обратился апостол к страдальцам, в мир на новые муки, дабы вернулись и сказали Господу, что растопилось, раскрылось вновь для сострадания человеческое сердце?

– Меня пошли, меня, раздались голоса, и глаза страдальцев ещё ярче разгорелись радостью грядущего подвига.

– Прав Ты, Господи! Открылись мне пути Твои, шепчет „бунтовщик“, с плачем радости целует ноги Распятого¹³⁶.

В идее воскресенья и будущего блаженства он находит успокоение своей мятущейся души. И конечно, действительно вне этого факта нельзя найти утешения. Только здесь нашёл утешение и силу жить Фауст – этот представитель знания, потерявший веру в откровения этого знания. Потеряв надежду своими физическими и астрономическими инструментами найти утешение, решение проблемы жизни он уже берёт чашу с ядом, как единственное и последнее средство решить вопрос жизни. Но в эту минуту в открытое окно доносится песнь воскресения, и он опускает чашу, из которой хотел выпить забвение и смерть. Конечно, здесь будем искать утешения и мы.

Страдалец и всякий уставший под бременем жизни человек! Может быть и тебе приходит иногда на ум тяжёлая и гнетущая мысль, что жизнь пустая и глупая шутка, что может быть лучше уйти от неё? Ты был бы почти прав, если бы не было Христа и воскресения. А теперь оставь, вслушайся, звонят уже пасхальные колокола. И ангелы на небе поют гимн воскресения.

Христос воскрес!

В обители тления оковы

Пленения расторгнуты здесь.

Христос воскрес!

Из мрака страданий

Воскресли и мы

Для вечные жизни,

Для вечной любви.

Всем уповающим,

Скорбных питающим,

Благость вещающим

Спаситель воскрес.

Приближается учитель...

Се, он грядет уже,

Он уже здесь.

И. Михаил

К вопросу об объединении интеллигенции с народом и Церковью ¹³⁷

3. Действительно ли у нашего народа нет своего мировоззрения, своего идеала жизни и личности, своей духовной жизни, и он должен получить их всецело от интеллигенции? Если же есть, то каковы они?

Вот вопросы, выяснение которых крайне важно в деле миссии Церкви среди нашей интеллигенции.

Некоторая часть нашего интеллигентного общества склонна думать, что только те, кто со времени Петра Великого стали стремиться усвоить себе западноевропейскую культуру, живут духовной жизнью и обладают истинным просвещением.

Допустить, что в Церкви также есть духовная жизнь, она никак не может, даже и представить себе не в состоянии, чтобы можно было соединять такие понятия, как Церковь и духовная жизнь. По её мнению, вся жизнь Церкви заключается лишь в совокупности мёртвых обрядов, никакого отношения к живой жизни не имеющих и необходимых лишь для суеверного народа. Что же касается самого народа, то он в глазах интеллигентного общества является лишь тёмной, невежественной массой, которую надо просветить по образу самой интеллигенции, поднять до уровня интеллигенции и т. п.

О том, что этот народ имеет нечто своё, – своё мировоззрение, свой нравственный идеал, свою духовную святыню, которую он не оставит и ни на что не променяет, которую и нежелательно было бы, чтобы он променял, интеллигенция наша не хочет знать. А если ей сказать, что у народа есть своё просвещение, свои просветительные школы и свои, так сказать, профессора, она засмеётся. Если же прибавить, что просвещение, которым обладает народ, не только не уступит тому просвещению, которое она хочет ему дать, но гораздо глубже и возвышеннее последнего, она сочтёт это мнение за фанатизм. Между тем мы именно и настаиваем на том, что у нашего народа есть определённое и разумное мировоззрение, определённый и возвышенный нравственный идеал, и богатая духовная жизнь. И нельзя всем этим пренебрегать! Напротив, нужно принять во внимание эти народные воззрения, оценить правду, в них заключающуюся, и, приняв её, духовно объединиться с народом.

Во-первых, мировоззрение нашего народа есть не иное какое, как то, которое открыто было людям Господом Иисусом Христом, распространено св. апостолами, сохранено православной Церковью, передано русскому народу и им с любовью было воспринято и усвоено. Сущность этого мировоззрения заключается в следующем. Кроме видимого и осязаемого нами мира существует ещё иной, невидимый и неосязаемый, духовный мир. Творцом того и другого мира является Бог, прославляемый во св. Троице. Жизнь наша не оканчивается здешним временным существованием, и на него должно смотреть лишь как на преддверие вечной, истинной жизни. Признание Бога, как Высочайшего Премудрого и Премилосердного Существа, и человеческого бессмертия, – вот первые основные пункты церковно-народного мировоззрения.

Вторым основным его пунктом является учение об Иисусе Христе, Сыне Божием, сделавшемся человеком и пострадавшем для нашего спасения от первородного греха, воскресшем из мёртвых, вознёсшемся на небо и основавшем Свою Церковь, в которой и совершается спасение людей благодатным воздействием св. Духа.

Третьим основным пунктом церковно-народного мировоззрения является учение о втором пришествии Сына Божия, страшном суде, вечном блаженстве праведных и вечной муке грешных.

Как же относится интеллигентное общество к этому мировоззрению и какое своё мировоззрение оно ему противопоставляет?

Церковно-народное мировоззрение интеллигентное общество совершенно отвергает, как жалкий предрассудок. А почему так? Потому, что так решили его западноевропейские учителя, которые никогда и не думали о нашем церковно-народном мировоззрении, а лишь из слепого преклонения перед своим разумом утверждали, что всё, несогласное с их наукой, есть предрассудок и невежество. Мы же, раз навсегда порешив с Петра Великого, что всё разумное находится только на западе, а не у нас, и что чем новее тамошнее учение, тем оно разумнее, слепо повторяем слова их.

Однако, никто не станет оспаривать, что наше церковно-народное мировоззрение обладает во всяком случае цельностью, ясностью и глубиной, объясняет жизнь и указывает смысл её.

Оно заключает в себе трогательное учение о Боге, обещает вечную жизнь, признаёт великую ответственность людей перед Богом.

Что же имеет вместо него наша интеллигенция и что она может предложить взамен его народу? Несвязные обрывки позитивизма, дарвинизма, марксизма, а лучше сказать, – полное равнодушие к вопросу о смысле и цели жизни. Ибо что такое позитивизм? Уверенность, что кроме видимого, внешнего, осязаемого мира мы ничего не знаем и знать не можем. А почему так, об этом большинство наших исповедников позитивизма и не задумывается. Но разве это мировоззрение? Это лишь отсутствие его.

Далее, что такое дарвинизм? Учение о постепенном естественном происхождении видов путём борьбы за существование и переживания наиболее приспособленных. Ни о начале этого процесса, ни о конце его, ни о смысле его – здесь нет и речи. Это также не мировоззрение, а научная гипотеза, объясняющая одно из явлений жизни.

Что же касается марксизма, то ведь это только политико-экономическая теория, никакого отношения к общему мировоззрению также не имеющая. Так вот что наше интеллигентное общество противопоставляет церковно-народному мировоззрению, вот чем оно хочет заменить его! И замечательно, само оно уже не удовлетворяется одними этими измами, самого его они уже не спасают ни от тоски, ни от ощущения пустоты жизни, ни от расстроенных нервов, а народу оно всё-таки хочет нести их, как последнее слово науки, как средство спасения!

О церковно-народном мировоззрении говорят, что оно неразумно и ненаучно.

Но, кажется, у нас извратилось само понятие о разумности. В самом деле, кто не удивится, когда услышит, что вера в живого, разумного и милосердного Бога, дающая бытию мира смысл, цель и радость, считается неразумием, а отсутствие этой веры, неуверенность в том, что мир не есть случайный агрегат хаотически вертящихся атомов, и что вся жизнь не есть бессмыслица и мертвечина – это разумность!

Церковно-народное миропонимание ненаучно. Но что это значит? Не значит ли это, что оно не основано на внешнем опыте и наблюдении? Но разве внешний опыт и наблюдение единственный путь к познанию истины? Не заблуждаются ли люди, когда один из путей познания истины принимают за единственный? Кроме того, разве мы не знаем, что внешний опыт и наблюдение нередко приводят к ошибочным заключениям и нуждаются в постоянных поправках со стороны разума, что одному наблюдателю внешний опыт и наблюдение говорят одно, другому – другое, одного приводят к одним выводам, другого к противоположным? Можно ли при таком положении дела всецело полагаться на один внешний опыт и наблюдение? Воскрешение Лазаря видели и ученики Иисуса Христа, и враги Его. Но первые ещё, более уверовали в Божественное достоинство Своего Учителя, а последние окончательно решили погубить Его! Не очевидно ли, что одного внешнего опыта и наблюдения недостаточно, что одни и те же данные опыта можно толковать различно в зависимости от внутреннего состояния наблюдателя, от его душевного устроения? Итак, надо внутри себя быть подготовленным к принятию и усвоению истины, чтобы видеть её и вне себя. А если так, то является новый вопрос, в чём же должна состоять эта внутренняя подготовка к принятию истины? Христианская мудрость учит, что она должна состоять в очищении сердца.

Если только чистые сердцем узрят Бога, а Бог есть высочайшая Истина, то и для всякого познания истины нужна чистота сердца? Чем чище становится сердце человека, тем больше и во внешнем опыте его открывается ему истина. Познание истины, таким образом, стоит в прямой зависимости от нравственного совершенства человека. Не таким ли путём св. Варвара в красотах и устройстве природы уразумела Бога, Которого иные учёные, по их словам, и в телескопе не усматривают? Если же чистому сердцу дана способность глубже проникать в сущность вещей и видеть в них то, чего не видят менее чистые сердца, то почему не предположить ещё большего? Почему этому чистому сердцу не могут быть открыты те или иные истины независимо от внешнего опыта и наблюдения, непосредственным, внутренним воздействием на него Источника истины, как повествует Библия об Аврааме, Моисее, пророках и других праведниках? И кто решится отвергнуть возможность этого, когда тайны, доступные чистому сердцу, могут быть постигнуты лишь таким же чистым сердцем, или по словам ап. Павла, душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сём надобно судить духовно. Но духовный судит о всём, а о нём судить никто не может (1Кор.2:14,15.). Итак, несправедливо будет на том основании, что мировоззрение нашего народа ненаучно, т. е. не утверждается исключительно на данных внешнего опыта и наблюдения, говорить, что оно и неразумно, ибо кроме внешнего, научного пути к познанию истины есть ещё и внутренний – богооткровенный, да и сам внешний опыт тем в большей степени открывает нам истину, чем наше внутреннее „я“ способнее к её восприятию. И, наконец, на каком основании утверждают, что мировоззрение нашего народа не основано на опыте и наблюдении, когда и жизнь, и дела, и учение Спасителя суть исторический факт, как и ап. Иоанн пишет: „о том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни... возвещаем вам (1Ин.1:1.). А если так, то мировоззрение нашего народа не только разумно, но и научно.

Утверждая, что только то мировоззрение справедливо, которое основано на данных опыта и наблюдения и оправдывается логикой, забывают, что этих двух условий ещё недостаточно для познания истины, потому что человек не есть только ощущающее и мыслящее существо, но что он обладает и чувством, и совестью, и идеальными стремлениями, и что поэтому истинное мировоззрение должно быть не только логично и основано на данных опыта, но и давать счастье человеку, удовлетворять его душу и совесть, давать простор и удовлетворение его идеальным стремлениям, – словом, давать ему жизнь. Мировоззрение, подобное, например, пессимизму, как бы оно ни было логично, как бы ни соответствовало данным опыта, нельзя признать истинным и разумным, потому что оно заключает в себе отрицание жизни, а смысл жизни не может состоять в отрицании жизни.

С этой точки зрения наше церковно-народное мировоззрение должно быть признано в высшей степени разумным, ибо оно в высшей степени благотворно для человека, оно проливает в душу его мир и счастье, возбуждает его нравственные силы, даёт бесконечный простор его идеальным стремлениям, – словом, оно животворит каждого, кто им проникается.

Теперь от церковно-народного мировоззрения перейдём к церковно-народному идеалу личности и жизни. Этот идеал всецело обусловлен мировоззрением. Веруя в бытие живого и личного Бога и в своё бессмертие, нельзя не стремиться к тому, чтобы быть с Богом, чтобы всё более и более отображать в себе совершенства Божии и уподобляться Ему.

Уподобляется же Богу человек тогда, когда в нём умирает всё греховное, а оживает и возрастает всё доброе и святое. Достижение этого состояния или стремление к нему на церковно-народном языке именуется „спасением души“. И для нашего народа нет более высокой цели в жизни, как совершать „спасение души своей“. В спасении души – идеал жизни. Тот истинный человек в глазах народа, кто всецело и искренно отдаётся спасению души, живёт по Божьи.

Здесь не место распространяться о том, как совершается спасение души, но, чтобы сделать этот идеал народа более понятным, скажем лишь, что спасение души совершается решительным разрывом с грехом в себе самом, покаянием, молитвой, самоотвержением, деланием добра, постоянным освящением себя благодатными средствами Церкви, участием в богослужении, постом, причащением св. Таин.

Совершая спасение души своей, человек достигает того внутреннего устроения, которое справедливо назвать истинно христианским. В чём оно состоит? В вере в Бога, не в той вере, которая находится на языке или в голове, а в той, которая живёт в глубине сердца и оттуда освещает, согревает и оживотворяет всё существо человека, всю его жизнь, становится двигателем всех его действий, всех отношений с другими людьми, которая порождает в нём-постоянную внутреннюю молитву, проливающую в душу мир, радость, снисходительность и терпение, которая помогает человеку никогда не унывать, не впадать в отчаяние, а всегда иметь светлую надежду на премудрый и всеблагой Промысл Божий, которая доставляет человеку такое внутреннее счастье, выше которого нет ничего на земле; в смирении, т. е. в совершенно ясном и отчётливом сознании самого себя, в отсутствии всякого превозношения над другими людьми, тщеславия и честолюбия, в готовности служить другим, в неосуждении кого бы то ни было за его дурные поступки, в готовности прощать и любить каждого человека, даже врага; в целомудрии, т. е. в скромной чистоте помыслов, чувств и желаний не только относительно 7-й, но и всех прочих заповедей; в любви к Богу, к людям, ко всякой живой твари, ко всему существующему, в той любви, которая не знает себе покоя в деятельном сочувствии и сострадании ко всему окружающему, в той любви, о которой преп. Исаак Сирианин пишет, что она есть возгорение сердца у человека о всём творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них, и при воззрении на них, очи у человека источают слёзы. От великой и сильной жалости, объемлющей сердце и от великого страдания сжимается сердце его и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились они и были помилованы; а также и о естестве пресмыкающихся молится с великой жалостью, какая без меры возбуждается в сердце его до уподобления в сём Богу.

Центральную точку христианского настроения души составляет Христос, живой, любящий, во внутреннем союзе с Которым заключается корень и основание всей духовно-нравственной жизни христианина. „Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе; так и вы, если не будете во Мне. Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нём, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего (Ин.15:4,5.).

Таков церковно-народный идеал жизни и личности. Как же относится к нему наша интеллигенция? Она относится к нему так же, как и к церковно-народному мировоззрению. Прежде всего, забота о личном самоусовершенствовании, о спасении души своей представляется ей чем-то унизительным для истинного идеалиста. Истинный идеалист должен заботиться лишь о спасении других, а никак не себя самого; и притом, не о спасении души их, а об улучшении их общественного и материального положения. В основе этого взгляда лежит добрая мысль – отрицание эгоизма, но проводится эта мысль неправильно и вместо отрицания эгоизма приводит к утверждению его. Ведь церковно-народный идеал спасения души имеет в виду ничто иное, как именно искоренение эгоизма и насаждение вместо него любви к Богу и людям. Отрицая необходимость заботы о спасении души, интеллигенция тем самым бессознательно утверждает, что не надо бороться с своим эгоизмом, и таким образом делом подрывает то, к чему стремится на словах. Стремление служить человечеству, неподдержанное и невоспитанное внутренней борьбой с эгоистическими влечениями, оказывается в конце концов одними словами и, по вступлении в действительную жизнь, мало-по-малу совершенно исчезает. Это всё равно, как если бы кто, видя прекрасную реку, утверждал бы, что источник, из которого она начинается, не имеет ровно никакого значения и что не должно заботиться о его чистоте. Но ведь чем чище и обильнее источник, тем чище и полноводнее сама река. Так и в жизни. Чем чище и богаче душа человека, тем чище, богаче и шире его общественная деятельность.

Признавая спасение души занятием эгоистическим, интеллигенция испытывает скуку от одних слов: покаяние, борьба с грехом, молитва, ибо их внутренний смысл ей совершенно чужд и непонятен. Всё мировоззрение её, весь склад её понятий и жизни таковы, что в них не остаётся места таким вещам, как покаяние или молитва. Какое, в самом деле, необходимо или возможно покаяние, когда не признаётся самой греховной испорченности человека, когда само слово „грех“ никогда не упоминается в обиходе интеллигентной речи? Природа человека не только не признаётся испорченной грехом, но наоборот, сама по себе считается доброй и прекрасной, и это при одновременном убеждении в зверином происхождении человека! Какая может быть забота о спасении души, когда само существование души, а тем более её бессмертие нередко отвергаются, а о том, что душе угрожает какая-то опасность, и мысли нет! Живут, погружаясь иногда всецело в свои земные, мелкие дрязги, забывая самые важные и серьёзные вопросы жизни и ещё недоумевают, от чего это, от какой опасности надо „спасать“ душу?

Наконец, какое может быть единение со Христом, когда нет веры ни в Его существование, ни в Его Божество?

Самое глубокое и верное мировоззрение, самый высокий идеал жизни и личности могут оказаться совершенно бесплодными, если они не находят своего отображения в действительности. А потому нам следует теперь посмотреть, насколько церковно-народное мировоззрение и церковно-народный идеал находят своё осуществление в жизни нашего народа, – другими словами, живёт ли духовно наш народ? Здесь прежде всего нам приходится ответить на те обвинения, которые возводятся на русский народ. Говорят, что русский народ ничего не понимает в своей религии, что он смешивает Бога со святителем Николаем и последнему готов даже отдать преимущество, что догматы христианства ему совершенно неизвестны, что он придерживается многих жалких и грубых суеверий, в нравственном же отношении груб, предан пьянству и т. п.

Несомненно, что наш русский народ догматики во всех подробностях не знает, невежествен он и в церковной истории, но это только показывает, что он плохой богослов, а никак не то, что у него нет глубокого и ясного религиозного Миросозерцания. Он чувствует сердцем Бога, верует в Него искренно, помнит Его, ожидает Его суда и воздаяния, следовательно, у него есть религиозное миросозерцание.

Справедливо и то, что народ наш суеверен, но это происходит от его умственного невежества, а не от религиозной неразвитости. Не отвергаем мы и его нравственных недостатков, но мы и не утверждаем, что народ наш вполне осуществляет нравственный идеал христианства; мы утверждаем только, что он имеет этот, а не иной идеал, что он ему ясен, что выше его он ничего не поставит. Как бы низко ни стоял наш народ, он всегда ясно различает правду Христову от лжи человеческой и ему нельзя затуманить голову и сердце громкими фразами.

Но помимо того, в жизни нашего народа есть много духовного элемента. Народ несомненно живёт духовной жизнью. Начнём с внешности. Наш крестьянин, куда бы ни вошёл, начинает с того, что ищет икону и крестится. Эта мелочь, но в ней характерно сказывается духовный склад народа. Крестьянин не съест, не выпьет ничего, не перекрестившись, не сядет за стол, не помолившись, не выйдет на работу утром, не ляжет спать вечером без молитвы, строго соблюдает посты, чего интеллигентный человек почти никогда не делает. Ясно, что у первого церковный порядок жизни вошёл в плоть и кровь, у последнего же нет никакой связи с этим порядком.

Затем, пройдите вы по всей России, в каждой крестьянской избе, самой бедной, вам дадут ночлег, накормят, напоят, позаботятся об удобном ночлеге для вас, а если вы заговорите про божественное, или раскроете божественную книжку, вас обступят и будут слушать без конца и будут высказывать вам тысячу благодарностей.

Ничего так не любит народ наш, как слушать или читать духовные книги, в которых говорится о внутренней жизни, о молитве, о покаянии, о милосердии к бедным и убогим. Никого он так охотно не принимает у себя, как истинных благочестивых странников, повествующих ему и про Соловки, и про Киев, и про Почаев, и про старый Иерусалим, и про Новый Афон.

Войдя в крестьянскую избу, присмотритесь к её обстановке, и вы увидите, что весь передний угол занят целым иконостасом; по всем стенам висят виды монастырей, различные священные изображения или портреты: государей. Перед иконами обязательно висит, а иногда и не одна, и часто теплится лампадка.

Эта любовь к иконам и картинам духовного содержания, так же, как и к слушанию рассказов про божественное, о чём свидетельствует, как не о том, что в народном сердце существует духовная, религиозная жизнь?

Всего этого мы не найдём в нашем интеллигентном обществе. Здесь странников гонят вон, ночевать прохожих не пускают из опасения, что они обворуют или занесут болезнь или даже просто из нежелания видеть у себя в доме чужого человека, да ещё заботиться о нём, от слушания про божественное уклоняются, икон не имеют, разве только где-нибудь в уголку поменьше, возжигание лампад считают ханжеством, деревянного и постного масла, а тем более ладану не выносят и т. д. и т. д. Словом, здесь уже совсем не веет тем религиозно-молитвенным духом, каким полна вся жизнь нашего крестьянина.

Далее. Каждый год, с наступлением весны, тысячи богомольцев крестьян тянутся по всем нашим дорогам, тянутся за сотни и тысячи вёрст к преп. Сергию, в Соловки, в Киев, в Кронштадт и т. д. Что их потянуло из дому, что заставило предпринять далёкое, трудное и утомительное путешествие? Желание помолиться у мощей угодника Божия, или перед чудотворной иконой, излить там все свои скорби, утешиться дивным богослужением, послушать мудрого старца, получить благословение подвижника и с обновлённой душой возвратиться в свою убогую серую, печальную жизнь.

Побывайте в Киеве или у Троицы в толпе молящегося простого народа, прислушайтесь к его вздохам, присмотритесь к умилённым лицам, и вы сами почувствуете, как ваше сердце согревается теплотой веры и молитвы. И это опять признак сильной духовно-религиозной жизни в народе.

Интересное явление представляют наши монастыри. Сотни их разбросаны по лицу земли русской. Кем они созданы и поддерживаются? Не государством, не духовенством, а простым верующим народом. Монастыри наши суть проявление по преимуществу народной религиозной жизни. Посмотрите, из кого состоит большинство монахов? Немного их из дворян, немного из духовенства, а всё больше из купечества да из крестьянства. Очевидно, велика жажда спасения в нашем народе, когда она вызывает к жизни такое множество монастырей!

Посмотрите ещё, какая удивительная перемена происходит в нашем грубом и невежественном крестьянине с поступлением его в монастырь! Ещё будучи послушником, он уже известным образом дисциплинируется и духовно выправляется. Здесь Церковь приходит на помощь духовным стремлениям народа и удовлетворяет их заботливой материнской рукой.

Юноша крестьянин, сделавшись послушником, сразу умнеет и просветляется (конечно, если он ищет спасения, а не лёгкой жизни), монастырский уклад жизни, богослужение, поучения, читаемые в церкви и на трапезе, из творений великих отцов Церкви, беседы с опытными старцами, собственная постоянная молитва, чтение, усердное стремление подражать древним подвижникам, – всё это налагает на юного инока печать особенной монашеской интеллигентности. И чем более он усердствует в чтении духовно-подвижнических сочинений, чем внимательнее относится к своей внутренней жизни, к советам старцев, тем всё более и более он духовно возрастает и уже не только для своего брата крестьянина, но и для любого интеллигента становится занимательным и интересным собеседником. Ни в каком обществе он не растеряется и на всякий запрос может дать разумный и полезный совет. Он приобретает мудрость, совсем непохожую на наше светское многознание, которое, по выражению древнего философа, „уму не научит“, с которым мы часто не знаем, для чего живём, – мудрость, состоящую в опытном знании людей и человеческого сердца, и знаний того, что едино есть на потребу.

Что мы нисколько не преувеличиваем положения дела, с этим согласится каждый, кто вспомнит, напр., как простой кузнец, крестьянин Василий Меркулов, превратился со временем в известного некоего старца иеромомаха Варнаву, основателя обширной и благоустроенной женской обители, старца, к которому приходили и приходят за советами самые образованные, но запутавшиеся люди, которого духовным сыном был человек с такой тонкой и сложной духовной организацией, как покойный Влад. С. Соловьев.

Итак, не правы ли мы были, когда сказали, что у нашего народа есть свои центры просвещения, есть свои профессора руководители?

Теперь нам следует остановиться на тех отдельных проявлениях высокого религиозно-нравственного одушевления и подвижнической жизни, в которых народный идеализм выразился с особенной силой, и которые для народа служат и всегда будут служить путеводной звездой, освещающей и направляющей его жизненный путь.

Здесь, прежде всего, мы должны упомянуть о святых, подобных, напр., Феодосию Печерскому, Сергию Радонежскому, Тихону Задонскому и другим, которые являются величайшими, конечно, носителями и выразителями нашего церковно-народного идеализма. Замечательно, что святые являлись у нас на всём пространстве нашей истории, начиная от Антония Печерского, жившего в XI в. и оканчивая святителем Тихоном Задонским, жившим во второй половине XVIII в. Это показывает, что дух русского народа и сила русского народного идеализма во все века оставались одни и те же.

Но и помимо святых мы найдём в истории народа длинный ряд людей, всецело отдававшихся осуществлению церковно-народного идеала. Мы не имеем возможности назвать их всех. Упомянем о тех из них, которые жили уже после реформы Петра Великого. Таков был живший в XVIII в. знаменитый полтавский уроженец Паисий Величковский со множеством своих друзей и учеников, возобновивший у нас на Руси так называемое „старчество“ и „духовное делание“. Первое состоит в том, что более опытный в духовной жизни инок является руководителем безусловно ему преданного и с ним откровенного ученика, а последнее в том, что главное внимание инока обращается на борьбу с помыслами и очищение души, а не на внешнее только соблюдение иноческих правил. Паисий (Величковский) возбудил целое движение и в монашестве, и в народе нашем. Его ученики рассеялись по обителям – Глинской, Площанской, Белобережской, Валаамской, Александро-Свирской, Оптиной и других, повсюду распространяя заветы и наставления своего старца.

Из числа учеников его и последователей приобрели особенную известность схимонах Феодор и иеросхимонах Лев (Леонид), с которыми виделся и беседовал сам император Александр Павлович; друг и ученик Льва, иеросхимонах Оптиной Козельской пустыни Макарий, отличавшийся глубоким смирением, любовью к людям и духовной опытностью, друг и духовный отец известного основателя славянофильства Ивана Васильевича Киреевского. Об этом о. Макарии рассказывают, что небольшое расстояние от скита до монастыря в Оптиной, всего ¼ версты, он проходил не менее часа. Густая толпа народа стояла по обеим сторонам его пути, прося его благословения, молитв и советов.

Таков же был знаменитый преемник Макария, известный всей России, основатель Казанской Шамардиной обители, иеросхимонах Амвросий, бывший „духовной нянькой“ не только простого народа, но и интеллигентных людей. Надпись на его могиле гласит: „Для немощных был, как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых“ (1Кор.9:22). И эти слова Апостола он действительно осуществил в полной мере: тысячи людей, а особенно Шамардинские сёстры находили у него и совет, и вразумление, и утешение, и ласку, и после его кончины духовно осиротели. Таков был, наконец, мало известный в печати, иеросхимонах Анатолий, друг и преемник о. Амвросия¹³⁸. Мы перечислили один преемственный ряд представителей церковно-народного идеала, подвизавшихся, главным образом, в Оптиной пустыни.

Но одновременно с этим духовно-подвижническая жизнь процветала и по другим обителям нашего отечества, на Валааме, в Киеве, в Глинской Пустыни, в Сарове и по другим местам. Там подвизались Назарий Валаамский, Парфений Киевский, Филарет Глинский, и, в особенности, Серафим Саровский, величайший из представителей церковно-народного идеала в XIX в. Жизнь его чрезвычайно интересна и поучительна. Вся она – непрерывное, пламенное служение Христу, непрестанная молитва, умиление и радость. Людей он любил, как братьев и у каждого приходящего к нему целовал руки в знак любви и уважения. Записанные его наставления проникнуты величайшей простотой, глубоким знанием сердца, жизни, тайн христианских, чувствований и переживаний.

Все перечисленные нами представители церковно-народного мировоззрения и идеала вышли из народа, всю свою жизнь провели с народом, и народ стекался к ним тысячами, чтобы поучиться от них христианской мудрости. Они были близки к народу и понятны ему, были любимы и почитаемы, говорили и внушали ему то, что, и по их мнению, и в глазах народа, было самым важным, в чем заключались истина и правда. Это ли ещё не признак могучей духовной жизни в народе, которую не хочет ни знать, ни признавать наша интеллигенция!

Народный идеал спасения души называют эгоистичным! Но можно только пожелать, чтобы все интеллигентные идеалисты были бы такими эгоистами, как Серафим Саровский или Амвросий Оптинский, которые ни одной минуты не принадлежали себе и тысячам доставили жизнь и утешение. Любовь – великая сила. Деятельная любовь к ближнему, деятельное милосердие выше поста и молитвы. Но нужно только понимать, что большая разница существует между любовью истинной и любовью призрачной, воображаемой. Мечтать о любви совсем не то, что любить. Мечта о любви разлетается при первом уколе нашему самолюбию, нашим интересам, а истинная любовь побеждает самолюбие. Многие и многие из горячих проповедников любви больше мечтают о ней, нежели действительно имеют её в сердце своём. Они громко говорят о любви ко всему человечеству и о служении ему, и не умеют быть деликатными и снисходительными с теми, около которых живут, а вступив в действительную жизнь, очень скоро забывают о любви. Истинная любовь созревает в тиши, горьким путём жизненного опыта и скорбей, выражается без громких фраз, свидетельствуется делами и терпением и не оставляет человека до могилы, всё более и более разгораясь в нём, очищаясь от элементов самолюбия, раздражительности и тщеславия.

Такая именно последнего рода любовь и была у перечисленных нами подвижников. Они не тщеславились ею, но она горела в них, горела и вокруг них.

Эта одушевлявшая их любовь давала им силы и бодрость ежедневно принимать и выслушивать сотни людей, с одинаковым вниманием вникать к ним в душу, давать им осмысленный и согретый чувством ответ, вести переписку с другими сотнями людей, не оставлять и своего монашеского правила. Понять этот подвиг может только тот, кто попробует потолковать последовательно хотя бы с полусотней людей, желающих получить ответы на свои сомнения и недоумения. Мы уверены, что у многих и многих уже на 10-м разболится голова, на 20-м явится нетерпение и раздражительность, а на 30-м станет и совсем невмоготу.

Итак, несправедливо, повторяем, будет упрекать наш церковно-народный идеал в провозглашении эгоизма и замкнутости. Наш народ, придумавший легенду о св. Кассиане и свят. Николае, с такой любовью почитающий этого последнего, искони признающий милосердие величайшей добродетелью, более, чем какой бы то ни было другой народ, неспособен забыть, что идеал христианства требует прежде всего любви.

* * *

Мы попытались хотя и поверхностно напомнить читателям сущность нашего народного мировоззрения и его идеалов. Конечно, мы не сказали ничего нового. Всё это давно уже известно, повторялось славянофилами, Достоевским и многими другими. Но к сожалению, эти столь очевидные истины постоянно забываются интеллигенцией, которая никак не хочет признать, что у народа есть своя душа и что эта душа совсем не один только чистый лист бумаги, на котором можно писать всё, что вздумается интеллигенции; что нельзя пренебрегать народными думами, народными чувствами и стремлениями; что народ сам может и должен быть творцом своей жизни и истории сообразно своим выработанным опытом воззрениям, а не непременно по западноевропейскому образцу.

А что народ наш может быть творцом своей истории и жизни на основе своего церковно-православного мировоззрения, об этом свидетельствует всё его прошлое.

Только, укрепляемый и одушевляемый своим церковным мировоззрением и идеалом, он вынес и свергнул монгольское иго, объединился в могущественное царство, спас Россию в смутное время самозванцев, спас её в отечественную войну, спасёт её, верим, и в будущем, если это понадобится.

И сама наша интеллигенция только тогда и сильна бывает, когда живёт одним настроением с народом, забывая свои западноевропейские увлечения, как это и было, напр., при нашествии французов. Когда же она действует „во имя своё“, её усилия всегда бывают бесплодны и даже пагубны, как напр., бунт декабристов или хождение в народ в 70-х годах прошлого столетия.

Чтобы благотворно влиять на народ, интеллигенция должна быть солидарна с ним в его основных воззрениях. Не по происхождению только, но и по духу она должна быть его дочерью.

Интеллигенция, не желающая знать воззрений своего народа, его святынь и заветных стремлений, грубо отрицающая и осмеивающая их, как плод невежества и суеверия, стремящаяся навязать народу свои понятия, убожества которых сравнительно с воззрениями народа она не замечает, такая интеллигенция не может стоять во главе духовной жизни народа, не может быть его руководительницей, как бы она ни воображала себя именно в этой роли. Между ней и народом всегда будет оставаться пропасть; она может отрывать от народа отдельные личности и воспитывать их по-своему, но доверия и любви всего народа она никогда не приобретёт, и единения между ней и народом быть не может,

Свящ. С. Четвериков

Мы видели, как граф Толстой путём логических выводов из своего „божеского“ жизнепонимания и взвешиванием выгод и невыгод государственности старался направить читателя на путь анархизма, без-государственного строя жизни. Действительный центр тяжести всей аргументации графа лежит в доказательствах второго рода. Но сам же граф сознал слабость этой опоры и, как нам известно, на 40 странице второй части „Царства Божия“ признался в том, что нельзя доказать доказываемой им в первой части этого сочинения вредности, ненужности государственного строя. Мы же, с своей стороны, сделали ещё небольшой шаг далее, утверждая необходимость государства. На что же ещё опирается анархизм яснополянского реформатора? На руку своего родного брата, крайнего индивидуализма.

Человек толстовского „божеского“ жизнепонимания рассуждает в конце всего, в конце неудачной и неосновательной полемики с своими противниками, так. „Очень может быть, что государство было нужно и теперь нужно для всех тех целей, которые вы приписываете ему; знаю только то, что, с одной стороны, мне ненужно более государства, с другой, – я не могу совершать те дела, которые нужны для существования государства. Устраивайте для себя то, что нужно вам для вашей жизни, я не могу доказывать ни общей необходимости, ни общего вреда государства, я знаю только то, что мне нужно и ненужно, что мне можно и нельзя. Я знаю про себя, что мне ненужно отделение себя от других народов, и потому я не могу признавать своей исключительной принадлежности какому-либо правительству; зная про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в виде подати на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни суды, производимые насилием, и потому я не могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мне ненужно ни нападать на другие народы, убивая их, ни защищаться от них с оружием в руках, и потому я не могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним. Очень может быть, что есть люди, которые не могут не считать всего этого нужным и необходимым, я не могу спорить с ними, я знаю только про себя, зато несомненно знаю, что этого мне ненужно, что я этого не могу делать. И ненужно это мне, и не могу я этого делать не потому, что мне, моей личности так хочется, а потому, что этого не хочет Тот, Кто послал меня в жизнь и дал мне несомненный закон для руководства в этой жизни“ ¹⁴⁰. В „Письме к либералам“ яснополянский реформатор развивает этот принцип в целую программу общественной деятельности применительно к русской жизни. Он рассуждает так. „Вам угодно вместо мировых судей учредить земских начальников с розгами, – это ваше дело; но мы не пойдём ни судиться к вашим земским начальникам, ни сами не будем поступать в эту должность. Вам угодно, под видом охраны, установить бесправие, – это ваше дело, но мы не будем участвовать в ней и будем прямо называть охрану беззаконием и смертные казни без суда убийством. Вы запрещаете печатать то, что вам не нравится, – вы можете ловить, сжигать, наказывать типографщиков, но говорить и писать вы не можете нам помешать, и мы будем делать это“¹⁴¹ и т. д. Всё подобное поведение оправдывается, между прочим, ссылкой на „права человека“, которые граф в других случаях решительно отрицает. Так как Бог Л. Толстого существует в нем самом, то девиз его индивидуализма ничем не отличается от анархического догмата Штирнера: „Для меня нет ничего выше меня самого“.

„Абсолютного индивидуалиста (или эгоиста), говорит профессор Гефдинг, абсолютно нельзя было бы переубедить. Если поддержание своей собственной жизни в единстве и полноте составляет для него единственную признаваемую цель, то нет никакого логического перехода от этой точки зрения к какой-нибудь другой“¹⁴². Действительно, если толстовцу нет нужды в государственности, если в его душе вытравлены все струны, связывающие здравого человека с универсальными основами общественного быта, то его желание не участвовать в поддержании государства является чрезвычайно логичным и с теоретической стороны неуязвимым. Ему можно только предложить удалиться из государства, чтобы он не мог незаслуженно пользоваться благами государственной организации жизни. В своё оправдание против такого предложения он не может ответить, что, и живя в государстве, я-де никогда не обращусь в суд или полицию, – словом, не буду пользоваться услугами государства. Дело в том, что живущий в государстве человек необходимо пользуется тем, что создано государством или при содействии последнего. Не говоря даже о разных удобствах жизни, поддерживаемых и обусловливаемых в значительной мере, благодаря государству, как-то: путей сообщения, городского благоустройства и благочиния и т. п., не говоря об этом, анархист-толстовец пользуется личной безопасностью и обществом дисциплинированных людей, благодаря также отчасти государству. Государственность, правая организация жизни проникает все области народной жизни уже потому, что более или менее пронизывает каждого современного человека, и нельзя, живя в государстве, не пользоваться его услугами. А так как толстовцы не желают поддерживать государство, то непременно, строго рассуждая, должны выселиться из него.

Неуязвимый в теории индивидуализма падает при столкновении с жизнью. Для того, чтобы оценить известный моральный принцип, хорошо поступать по мысли знаменитого германского философа, возвести этот принцип в правило всеобщего поведения. Девиз индивидуализма гласит: для меня нет ничего выше меня, и я следую своим убеждениям, несмотря ни на что. Возведённый в правило всеобщего поведения и осуществлённый в жизни этот принцип несомненно даст полную анархию общественной жизни. В обществе допустима и осуществима свобода совести, свобода мысли, слова, но безграничная свобода действий на практике должна убить себя саму, так как свободные действия необходимо придут в столкновение и породят стеснение, взаимное самоограничение или деспотизм и равенство. Что бы произошло, если бы, например, во Франции люди самых различных до противоположности и многочисленных партий, оставив легальные пути к торжеству своих программ, непосредственно приступили к устройству жизни по своим убеждениям? Что бы представила собой французская жизнь, если бы весь хаос газетных и журнальных социально-политических идей попытались ввести, воплотить в действительную жизнь? Получился бы поистине невообразимый и ужасный хаос жизни, в котором разнообразные осколки политической постройки, беспорядочно сталкиваясь и давя друг друга, превращались бы в пыль, а отдельные индивидуумы, окрылённые свободой, на огне той же свободы сожгли бы свои крылья. Атомизированное общество или погибло бы в водовороте общей свалки, либо возвратилось к правовой государственной организации. К такому состоянию неизбежно ведёт принцип безусловного верховенства индивидуума; а раз в его результате получается убывание, ущерб, погасание жизни, то, следовательно, он не годится для жизни. Что толстовское „делаю то, что мне одному нужно“, даёт право всякому человеку сказать то же самое, в этом не может быть сомнения. Если Л. Толстой в оправдание своего индивидуализма ссылается на волю Божию, как верховный закон для него, то на подобный авторитет может ссылаться и сошлётся и скопец, и хлыстовец, и самосожигатель, и приверженец культа, требующего кровавых человеческих жертв, и почитатель Корана, заповедующего смерть гяурам, и т. д., и т. д., имеют право сослаться на девиз sic volo и атеисты, для которых личные убеждения равносильны воле Божией.

Последовательный индивидуализм, возведённый в правило всеобщего поведения, ведёт к анархии и гибнет с ней. Л. Толстой, оказавший, как мы отметили, услугу анархизму своей заповедью о „непротивлении“, ею же сообщает некое правдоподобие теории индивидуализма. Бесспорно, что обыкновенный последовательный индивидуализм даёт в жизни bellum omnium contra omnes, гибельное для жизни; но при проповедовании „непротивления“ устраняется главное зло этой „войны всех против всех“ – насилие. Однако, оказывая помощь индивидуализму, „непротивление“ в то же время его чрезвычайно стесняет.

Без всякого сомнения, индивидуалистические течения в мысли и жизни ближайшим образом возникают из повышенного чувства свободы, переходящего в жажду произвола, не терпящего стеснений. И у Толстого индивидуализм связан с этим стремлением к свободе, произволу, который называется у него „христианским“. Но какова же будет свобода индивидуалиста, если он примет на себя узы „непротивления злу силой“. Деятельность канадцев-государственников много шире, просторнее и богаче узкого круга свободы духоборца-толстовца. И что очень важно, сфера свободы государственника строго очерчена и гарантирована законом, так что он всегда знает, что он может сделать беспрепятственно в каждую минуту своей жизни; а круг свободы непротивленца, кроме своей узости, не определён, бесформен, может каждую минуту изменяться от влияния окружающих „сил“. Он не уверен, что завтра беспрепятственно придёт на место своей обычной работы, так как стоит только какому-нибудь шутнику удержать его за руку на дороге и подольше не пускать его, чтобы рабочий день непротивленца был потерян. Индивидуалист, стремящийся к свободной деятельности, найдёт более разумным путь расширения своих прав, чем отречение от всяких прав. Вот почему, между прочим, индивидуализм будет сторониться от „непротивления“: оно берёт за свою помощь дорогую цену, крупную долю свободы, этой души индивидуализма. Но, скажут, когда все люди примут заповедь непротивления, то индивидуализм тогда осуществится беспрепятственно. Если, ответим мы, люди примут заповедь о непротивлении лишь как правило внешнего поведения, то осуществится тогда индивидуализм только по внешности, да притом индивидуализм кастрированный; а если непротивление осуществится вместе с полной христианской солидарностью людей, то их общество всем своим совершенством будет обязано не „непротивлению“, а именно этой солидарности. На создание такой внутренней солидарности христианской в человечестве и должны быть направлены все силы истинного христианина.

Любопытно, что классический пример графа, поясняющий способ индивидуалистического почина в деле установления царства Божия, опирается на эту именно христианскую солидарность, как на существующий уже факт. По своей наглядности упомянутый пример оказывает влияние, как нам лично пришлось убедиться, на многих читателей, располагая их к толстовскому индивидуализму. Мы позволим себе привести его в собственных словах автора. „Люди в теперешнем состоянии, пишет яснополянский реформатор, подобны отроившимся пчёлам, висящим кучей на ветке. Положение пчёл на ветке временное и неизбежно должно быть изменено. Они должны подняться и найти себе новое жилище. Каждая из пчёл знает это и желает переменить своё положение и положение других, но ни одна не может этого сделать до тех пор, пока не сделают этого остальные. Все же не могут вдруг подняться потому, что одна висит на другой и мешает ей отделиться от роя, и потому все продолжают висеть. Казалось бы, пчёлам нет из этого положения никакого выхода, как это кажется людям мирским, запутавшимся в тенёта общественного миросозерцания. Но выхода не было бы пчёлам, если бы каждая из пчёл не была отдельно живущим существом, одарённым крыльями. Не было бы выхода и людям, если бы каждый из них не был живым, отдельным существом, одарённым способностью усвоения христианского жизнепонимания. Если бы каждая пчела, та, которая может лететь, не полетела бы, никогда бы не тронулись и остальные, и никогда рой не изменил бы своего положения. И если бы тот человек, который усвоил христианское жизнепонимание, не стал бы, не дожидаясь других, жить сообразно с этим пониманием, никогда бы человечество не изменило своего положения. И как стоит одной пчеле раскрыть крылья, подняться и полететь, и за ней другой, третьей, десятой, сотой для того, чтобы висевшая неподвижно кучка стала бы свободно летящим роем пчёл, так точно стоит только одному человеку понять жизнь так, как учит его понимать христианство (т. е. толстовство), и начать жить так, и за ним то же сделать другому, третьему, сотому для того, чтобы разрушился тот заколдованный круг общественной жизни, из которого, казалось, не было выхода“¹⁴³.

Нечего и говорить, насколько удачно придуман этот пример великим писателем земли русской, насколько он по своей простоте и наглядности жив и общедоступен, какую пластическую выпуклость сообщает он мысли автора. Но если бы кто, увлёкшись вместе с графом пчелиным образом действий, порекомендовал пчелиное поведение людям, тот этим советом не обнаружил бы уважения к человеческому разуму.

Удачностью примера нравственно-социальное учение гр. Толстого не освобождается от своих великих недостатков; стремления и надежды толстовцев ложны и напрасны. Между тем инстинкт указывает пчёлам безошибочный путь действий, и повинующийся ему рой поступает так, как следует, и достигает нужной для его жизни цели. Голоса пчелиного инстинкта и яснополянского реформатора далеко не одинаково безошибочны. Но особенное внимание следует обратить в этом примере на то, что „каждая из пчёл желает переменить своё положение и положение других, но ни одна не может этого сделать“... У пчёл всего роя существует полнейшая солидарность в желании подняться на воздух, и первые, верхние пчёлки, отлетая от товарок, открывают для последних желанный путь. Было бы странно доказывать Л. Толстому, что даже самой слабой тени подобной солидарности по отношению к „толстовству“ нет в русском обществе, не говоря уже о всём человечестве. И если первые пчелы, отлетая от ветки, только очищают для остальных дорогу, и за ними весь рой подымается на воздух, то толстовцы, отщепляясь от человеческого общества, создают соблазн и препятствие для движения остальным людям по свойственному им пути и остаются одинокими, как отделившиеся от роя пчёлы. Вывод отсюда ясный: надо создавать формы общественной жизни путём выработки в обществе единодушия, хоть сколько-нибудь приближающегося по силе и всеобщности к пчелиной солидарности, а не отрываться от почвы общественной жизни, чтобы не засохнуть в отщепенстве.

И истинное христианство, отнюдь не отрицая всецело индивидуализма, чуждается его крайностей, требуя дополнения его общественностью. Истинное христианство признаёт индивидуализм такой, какой возможен при сохранении некоторой солидарности с обществом, необходимой и для жизни индивидуализма, и для нравственного воздействия его на общество. Если бы человеческое общество представляло собой механическое единение атома подобных существ, то непротивленцы имели бы извинение. Отделившись от общества, член его ничего бы не потерял, не потеряло бы и общество. Но между членами живого общества существует взаимодействие: без поддержки общества и единения с ним гибнет или дичает отщепенец; пример непротивленца и его поведение оказывает вредное влияние на общественников. В виду этих обстоятельств христианин не принимает крайностей индивидуализма, а ограничивает его нужной мерой общественности.

Но, скажут, это измена идеалу, это непозволительный компромисс, против чего и восстаёт прямолинейная мораль яснополянского мыслителя. По отношению к безусловному идеалу нравственности наша мысль действительно утверждала компромисс; но ведь с точки зрения абсолютного идеала вся наша жизнь есть непрерывный компромисс идеала и наличных условий жизни, мы физически не в состоянии в данный момент воплотить в себе бесконечную святость. И если безусловный идеал не обращается от этого в пустой, бесплодный мираж, то потому именно, что он питает собой идеалы относительной нравственности, приуроченной и применимой в наличных условиях данного момента жизни личной и общественной. Сам граф это прекрасно сознаёт и свою мораль выдаёт за относительную, вполне современную и осуществимую¹⁴⁴. Но вот в определении-то содержания относительной христианской морали и способа её осуществления мы с Толстым и расходимся. И главное разногласие наше относительно способа в том, что, по нашему мнению, нравственно развитой человек не только с требованиями высокого нравственного совершенства должен обращаться к нижестоящим собратьям, но и давать им то, что они способны принять и поддержать, и улучшать те учреждения, без, которых они не могут жить, давать им здорового молока, если они по своему нравственному возрасту ещё не способны есть твёрдый хлеб высшей правды. А такое отношение к собратьям требует участия в строе их жизни, – участия, направленного к улучшению этого строя во имя приближения его к идеалу. Значит, с точки зрения относительной морали наше ограничение индивидуализма вовсе не есть компромисс, а прямое требование морали. Надо не только брать, „искать своих“, но и давать каждому, что он может взять, и влиять на целые учреждения, как способные к воспитательному воздействию на общество. Толстовское „мне ненужно государство, и я пальцем не пошевельну для его поддержания“, помимо всего другого, поражает своей жестокостью, безжалостностью к тем, которые не могут жить без государственной организации. Тем более несимпатичным представляется индивидуализм Толстого, что государство, его организация, его выполнение хорошее или дурное – своих функций оказывает могучее влияние не только на взрослых людей, но и на подрастающие поколения и на поколения будущего. Не заботиться о наилучшем направлении этой колоссальной силы, оставлять её на произвол сравнительно худших элементов общества – значит обрекать себя на роль одного из виновников, могущих последовать крупных бед для народа, виновников деморализации народа, что, конечно, с точки зрения графа, поведёт к уменьшению числа самих высоконравственных толстовцев.

Те чисто рассудочные основания, на которых старается утвердить свою анархическую проповедь Л. Толстой, критики не выдерживают. Государство оказывается необходимым для обеспечения нормальных условий совершенствования общества, для борьбы с преступностью, для примирения классовых противоречий, для охраны народной индивидуальности. Вообще же, как разумная организация общественной жизни, экономизирующая социальные силы и регулирующая их функции, государство необходимо для поддержания и создания духовной и материальной культуры.

Позволим себе заключить наш разбор рациональных оснований отношения Л. Толстого к государству словами В. С. Соловьева. „Когда ставится вопрос об учреждении не безнравственном, имеющем идеальные основания, хотя соответствующем лишь среднему нравственному уровню, непозволительно серьёзному моралисту забывать ту несомненную истину, что для общества гораздо труднее подняться над этим уровнем, нежели спуститься ниже его. Если бы социализм и сродные ему учения даже имели в виду сделать всякого человека ангелом, то это всё равно им не удалось бы, а между тем привести людскую массу в скотское состояние вовсе нетрудно. Отрицать во имя безусловного нравственного идеала необходимые общественные условия нравственного прогресса – значит, во-первых, вопреки логике смешивать абсолютное и вечное достоинство осуществляемого с относительным достоинством степеней осуществления, как временного процесса; во-вторых, это означает несерьёзное отношение к абсолютному идеалу, который без действительных условий своего осуществления сводится для человека к пустословию; и, в-третьих, наконец, эта мнимо-нравственная прямолинейность и непримиримость изобличает отсутствие самого основного и элементарного нравственного побуждения, и именно, жалости к тем, кто её более всего требует, к „малым сим“. Проповедь абсолютной морали с отрицанием всех морализующих учреждений, возложение бремён неудобоносимых на слабые и беспомощные плечи среднего человечества и нелогично, и несерьёзно, и безнравственно“¹⁴⁵.

Вот почему Христос, принёсший на землю идеал безусловной праведности и воплотивший его в Своей личной жизни, ни единым словом не обмолвился в смысле отрицания основных начал государственности, условий лично-общественной жизни. Между тем Иисусу Христу, во время Его общественной деятельности, представлялось много поводов высказаться о государстве, что Он и сделал бы, если бы Его учение „разрушало основы государства“ в толстовском значении этих слов. В Капернауме однажды к Спасителю подошёл сотник с просьбой об исцелении слуги. Вера сотника вызвала своей силой удивление Иисуса Христа, и военное звание нисколько, очевидно, не мешало вере его. Иисус Христос не упрекал сотника, за занятие его, не советовал ему оставить военное дело, хотя тот с особенной силой указывал на своё служебное занятие¹⁴⁶. Не так поступил бы Л. Толстой. Левий Алфеев был сборщиком пошлин, Закхей – начальником мытарей; такие занятия их не вызвали со стороны Божественного Учителя ни малейшего порицания и не помешали им снискать себе благорасположение Господа¹⁴⁷. В Капернауме находился некий царедворец, у которого сын был болен. На просьбу царедворца об исцелении Иисус отвечал ему: „Пойди, сын твой здоров“¹⁴⁸. И опять ни слова не сказал Господь царедворцу о том, что он служит „Чингисхану“ и хорошо бы сделал, если бы оставил своё звание. Иисус Христос более, чем кто-либо, более самого Л. Толстого заботился о спасении заблудших и, конечно, высказался бы против царской службы, если бы она губила душу. Однажды пришли к Спасителю некоторые из фарисеев и говорят ему: „Выйди и удались отсюда, ибо Ирод хочет убить Тебя“. И сказал им: „Подите, скажите этой лисице: се, изгоняю бесов и совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий день кончу“¹⁴⁹. Услышав о злоумышлении правителя на Свою жизнь, Господь ни единым звуком не выразил навязываемого Ему Толстым отрицательного взгляда на власть и силу правительственную. Если бы Спаситель имел такой взгляд, то непременно бы и высказал его; но Он дал лишь понять Ироду, что тот не может помешать миссии Христа, которая окончится в своё время по небесному предначертанию. Немалочисленные и благовременные поводы высказать своё отрицание государственности, если бы такое отрицание было в мыслях Спасителя, представлялись Ему во время Его обличительных речей, направленных против высших классов еврейского общества. Перечисляя пороки верхнего слоя Своего народа, его „правящих сфер“, Христос не упустил ложной клятвы, лицемерной молитвы¹⁵⁰ и, однако, не упомянул о государственной деятельности, – этом, по мнению графа Толстого, смертном грехе. Напротив, в известной обличительной речи против слепых вождей еврейского народа Господь порицал их за худое выполнение именно государственной обязанности правосудия, за то, что они „оставили важнейшее в законе, суд (τὴν ϰϱίσιν), милость и веру“¹⁵¹. Наконец, не протестовал Христос против установления власти, не отрицал за ним права на существование даже в те мучительные дни, когда государственная сила, направленная злой волей народной толпы, обрушилась на Него рядом жгучих страданий и вознесла Его на позорный крест бесчеловечной смерти. Падая жертвой государственности, Спаситель не осуждал государственности! Почему так? Потому, надо думать, что истинной виновницей Его страданий и смерти была не государственность, а злая воля людей, их нравственная слепота, направившие силу власти на беззаконное дело. Сам Божественный Страдалец указал подлинного виновника Своих страданий и смерти в нравственном ослеплении людей, когда молился о Своих мучителях: „Отче! прости им: они не знают, что делают“¹⁵². Против же злой воли людей, против силы греха Спаситель боролся всю Свою жизнь и передал нам продолжение этой борьбы, борьбы нравственно-духовной, а не социально-реформаторской. При единственно правильном взгляде на Христа, как на Творца новой религии и морали, вполне понятно Его невнимание к социально-политическим установлениям Своего времени; но оно совершенно непонятно при толстовском воззрении на Спасителя, как реформатора общественно-политического быта. И правы те, которые говорят вместе с Поль Жанэ: «Нет ничего более противного здравому смыслу, как превращать Иисуса Христа в какого-то филантропа и социалиста-преобразователя. Иисус никогда не хотел другого преобразования, кроме одного – улучшения душ“¹⁵³. Это „улучшение душ“ должно, конечно, выражаться и в улучшенных формах жизни и действовать через них на людей, но такая реформа по способу своего осуществления и целям не социологическая, а этическая.

Итак, несмотря на многочисленные и сильные поводы, несмотря на такие обстоятельства жизни и деятельности, при которых даже весьма благонадёжный государственник легко мог превратиться в анархиста, Иисус Христос не сказал ни единого антигосударственного слова, на которое мог бы опереться яснополянский реформатор в своей проповеди безгосударственной жизни. Уже этого одного достаточно, чтобы заподозрить христианский характер толстовского отрицания государства. Тем более отсутствие в Евангелии антигосударственных изречений неблагоприятно для анархизма Толстого, что оно уже утверждает государственность. Ведь, если бы Христос смотрел на государственность, как на зло, то в виду колоссальности этого зла в современной Ему жизни, Он даже без всяких внешних поводов должен бы был с необходимостью восстать на зловредное учреждение, как это делает Л. Толстой. Он мог бы не обличать обрядоверия, скупости, тщеславия Своих современников, против чего немало ещё до Него ратовали пророки, – но не мог бы умолчать о душегубительной государственности, тем более, что против неё не восставал ни один из ветхозаветных пророков. Обрядоверием, скупостью, тщеславием страдали отдельные личности, в государственной организации жил весь народ. Если бы в очах Спасителя государственность была злом, то непременно злом колоссальным. Христос ли, пришедший спасти погибающих и победить, зло, не восстал бы против духовного всенародного зла, не обличил бы и не оплакал его кровавыми слезами! Но Спаситель ничего не сказал в отрицание государственности. И тем показал, что эти основы Он признаёт имеющими право на существование, долженствующими существовать. Отсутствие отрицания государственной организации в Евангелии есть уже санкционирование её потому, что оно (отсутствие отрицания) оставляло в силе, как правильный, ветхозаветный взгляд на государство. По смыслу же св. Писания Ветхого Завета основы государственной жизни даны были Самим Богом, как наилучшие и необходимые для падшего человечества. Премудрость Божия торжественно выразила эту мысль, когда сказала: „Мною цари царствуют, и повелители узаконяют правду“¹⁵⁴. То же повторил пророк Даниил, говоря о Промыслителе, что „Он низлагает царей и поставляет царей“¹⁵⁵. Боговдохновенный же философ Ветхого Завета с рассудочной точки зрения признавал необходимость и пользу правительства. „Им же несть управления, говорил он, падают аки листвие, спасение же в совете многих“¹⁵⁶. Будучи в принципе, как порядок жизни, установленный Богом для всех народов, государственность одному богоизбранному народу дана была Самим Иеговой в подробно определённой форме. Еврейский народ получил основы своей государственной организации от великого пророка Божия Моисея. А потом, как известно, самые отдельные правители этого народа – судьи, цари часто указывались Верховным Владыкой Израиля; и последний имел все основания смотреть, и действительно смотрел на власть, как на установление Божие. К тому же, настоящим-то правителем еврейского государства был закон Иеговы, служительницей которого должна была быть власть человеческая. Теократический строй общественной жизни евреев и их вера в Промыслителя, поставляющего и низлагающего царей у всех народов, давали глубокую и непоколебимую основу для познания государства, как организации, богоустановленным, богоблагословенным. Такой взгляд современных Христу евреев на государственность не вызывает никаких сомнений. Он существовал, разделялся всеми, и если были тогда немногие предки современных анархистов, то история о них ничего не знает. Иисус Христос, не высказав приписываемого Ему Толстым отрицания власти, тем самым оставил в силе у Своих учеников и у народа взгляд на государственность, как на благословляемый порядок жизни.

В виду такого значения отсутствия в Евангелии антигосударственных изречений, чрезвычайную силу имеют те немногие слова божественного Учителя, которыми положительно утверждается нравственная безукоризненность власти и гражданской обязанности подчинения. Во время суда над Иисусом, Пилат спросил Его: „Откуда Ты?“ Но Иисус не дал ему ответа. Пилат говорит Ему: „Мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя, и власть имею отпустить Тебя?“ Иисус отвечал: „Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше“¹⁵⁷. Здесь Иисус Христос ясно выразил ту мысль, что власть даётся, существует по воле Неба, и в ней нет ничего дурного, предосудительного. Последнее ясно видно из того, что по связи, по смыслу Христовой речи, служение Пилата Высшей Воле, получение им власти свыше и исполнение её требований представляют обстоятельства, смягчающие его вину. Это бы не могло быть, если бы в очах Спасителя правительственная власть сама по себе была злом и нравственно не безукоризненным установлением; напротив, тогда вина Пилата усилилась бы. Что касается слова „свыше“ (ἄνωϑεν), то сам Толстой понимает его в значении „с Неба“, „от Бога“; но его перевод всего ответа Христа Пилату чрезвычайно поражает читателя своей тенденциозностью, произвольностью и лживостью. Только беззастенчивость человека, потерявшего уважение к евангельскому тексту и притупившего чувство истины, может так передать 11 ст. XIX гл. еван. Иоанна: „Иисус отвечал ему: не имеешь никакой власти. Власть только свыше“¹⁵⁸. В подлиннике это место читается следующим образом: „ἀπεκρίθη αὐτῷ Ἰησοῦς οὐκ εἶχες ἐξουσίαν κατ᾿ ἐμοῦ οὐδεμίαν εἰ μὴ ἦν δεδομένον σοι ἄνωθεν“. Русский перевод Нового Завета выражает мысль подлинника вполне правильно. Толстовская же передача евангельской мысли, помимо всего, определённого смысла в себе не имеет. „Не имеешь никакой власти. Власть только свыше“. Как понимать? Возможно двоякое понимание: „Не имеешь никакой собственной власти; та власть, которую ты имеешь, исходит от Бога, единого Источника власти“. „Не имеешь и никогда не можешь иметь никакой власти, потому что, кроме власти Божией, над человеком нет власти“. Между тем греческий и русский тексты выражают мысль весьма определённую саму по себе и проясняющуюся ещё более при историческом освещении. При таком освещении она представляется выражением обще-еврейского мнения о власти, как божественном установлении. Иисус Христос сказал Пилату то, что высказал бы на Его месте каждый, благочестивый еврей. А потому Пилат ничего не нашёл необыкновенного в Его словах, кроме, если угодно, выражения политической благонамеренности, ослабившей подозрение Спасителя в политическом возмущении. Потому-то, между прочим, „с этого времени, по свидетельству Евангелия, Пилат искал отпустить Его“.¹⁵⁹ Не то бы произошло, если бы Христос ответил Пилату теми словами, какие вкладывает в Его уста Л. Толстой. Чтобы случилось, если бы римскому правителю Иудеи странствующий народный Учитель ясно и твёрдо заявил на суде: „Не имеешь никакой власти“. К такому ответу Пилат не мог бы отнестись хладнокровно: удивление, негодование или презрение к дерзкому мечтателю взволновали бы наместника властолюбивого Рима. Но если бы даже изнеженный римлянин не дал себе труда обеспокоиться презрением к бедному еврейскому Учителю, то он ни на минуту не задумался бы лишить Иисуса свободы и предать строгому суду, как человека опасного в государстве и возмутителя народа против властей. Ведь Пилату известно было, что Христос имел учеников и большой круг слушателей, так что он легко мог представить весь вред анархической проповеди Спасителя, буде такая существовала бы. Несомненно, что если бы Господь отвечал Пилату так, как думает Толстой, то Пилат немедленно отдал бы под стражу и Спасителя и Его ближайших учеников, чтобы приостановить распространение зловредного учения. На самом же деле „с этого времени Пилат искал отпустить Его“. Очевидно, что Господь в своём ответе Пилату выразил своё уважение к правительственной власти, заявил, именно, что власть установлена свыше, как то исповедали тогда евреи. Таково, по нашему мнению, правильное понимание Христова ответа Пилату. Вывод из него таков. По учению Христа Спасителя, общему с учением Ветхого Завета, власть государственная, или государственная организация жизни существуют по всеблагой воле Творца, как нечто долженствующее быть. С другой стороны, и здравый смысл, и подлинный текст, и контекст речи, и евангельская история говорят о вопиющем искажении и неправде соответствующего места в евангелии Л. Толстого в сравнении с евангелием Иоанна.

Раз власть божественного установления, если государственная организация общественной жизни санкционируется религиозной верой, то люди должны подчиняться власти и выполнять условия государственности. Иисус Христос и словом, и делом заповедал выполнять законные требования правительственной власти. Однажды, когда Иисус с учениками пришёл в Капернаум, к Петру подошли собиратели подати на поддержание храма и его принадлежностей и сказали: „Учитель ваш не даст ли дидрахмы?“ Пётр отвечал: „да“, из чего можно заключить, что Иисус Христос отнюдь не восстановлял учеников Своих против государственных повинностей. Когда, после этого, Пётр вошёл в дом, Иисус, предупредив его, сказал, ставя вопрос на широкую, принципиальную почву: „Как тебе кажется, Симон? цари земные с кого берут пошлины, или подати: с сынов ли своих или с посторонних?“ Пётр говорит Ему: „С посторонних“. Иисус сказал ему: „Итак, сыны свободны. Но чтобы нам не соблазнить их, пойди на море..., найдёшь статир, возьми его и отдай им за Меня и за себя“¹⁶⁰. Кажется, смысл слов Спасителя ясен и не допускает перетолкований: надо выполнять требования власти. В псевдо-евангелии Толстого этот рассказ сохранён, но передан в совершенно искажённом виде. Вместо „да“ у графа ап. Пётр говорит сборщикам „нет“, а Иисус обращается к апостолу с такою речью: „Царь ведь не берёт с своих сыновей подати, и кроме царя они никому не обязаны платить! Так вот так же и мы. Если мы сыновья Божии, то мы никому, кроме Бога, ничем не обязаны и свободны от всяких обязательств. А если требуют с тебя подати, то отдай, но не потому, что ты обязан, но потому, что нельзя противляться злу. А то противление злу произведёт худшее зло“¹⁶¹. Граф постарался опровергающее его место евангельское истолковать в благоприятном для себя смысле, но толкование оказалось фантастическим и весьма неудачным. Во-первых, в Евангелии нет ни малейшего намёка на то, что требование податей и уплата их есть зло; во-вторых, если эти повинности и обязанности безнравственны, как то утверждает Л. Толстой, то Иисус Христос и апостол Пётр оказываются попустителями (они должны бы протестовать!) и участниками в безнравственном деле. Граф неудачно прикрылся „непротивлением“. Надо различать „непротивление“ при взимании податей и добровольную активную отдачу, подати. С точки зрения строгого непротивленца второго рода уплата подати нравственно предосудительна, раз он считает податную повинность злом. Между тем, ап. Пётр по велению Спасителя именно активно уплатил подать: специально для уплаты повинности он пошёл добывать денег и, получивши их чудесным образом, принёс и отдал сборщикам. Разве это „непротивление“ злу правительственного требования?! Нет, здесь активное участие в этом зле, „противном совести христианина“¹⁶². При толстовском понимании евангельской истории оказывается, что Христос и ап. Пётр поступили не по-христиански, уплатив сборщикам податей, полагавшихся с них две дидрахмы (статир). На самом деле они поступили, конечно, по-христиански, но не по-толстовски, дав пример и нам не следовать Л. Толстому, а выполнять государственные повинности, законные и необходимые требования государственной организации.

Другое, ещё более важное свидетельство о необходимости подчинения власти государственной заключается в известных словах Христа Спасителя иродианам: „Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу“. Фарисеи, желая уловить на словах и обвинить Его в политическом преступлений, послали к Нему своих учеников и иродиан с таким вопросом: „Как Тебе кажется, позволительно ли давать подать кесарю или нет“? Но Иисус, видя лукавство их, сказал: „Что искушаете Меня, лицемеры? Покажите Мне монету, которою платится подать“. Они принесли Ему динарий. И говорит им: „Чьё это изображение и надпись?“ Говорят Ему: „Кесаревы“. Тогда говорит им: „Итак отдавайте кесарево (τὰ Καίσαρος) кесарю, а Божие (τὰ τοῦ Θεοῦ) Богу“¹⁶³. Л. Толстой в своём изложении евангелия передаёт ответ Спасителя в таких выражениях: „Отдавайте кесарю то, что кесарево, а то, что Божие, душу свою, никому не отдавайте, кроме как Богу. Деньги, имущество, труд свой, все отдавайте тому, кто будет просит его у вас, но душу свою никому не отдавайте, кроме Бога“¹⁶⁴. В ответе Иисуса Христа обращает на себя особенное внимание то, что Им заповедуется людям не только обязанность уплаты денежной подати, но – воздаяния правительству вообще, „того, что кесарево, τὰ Καίσαρος“. Спасителю был предложен частный вопрос, но Он дал общий ответ не о податях только, а о всех государственных повинностях. Таков прямой, буквальный смысл слов Христа. Л. Толстой сознательно или нечаянно находит в ответе Христовом широкий смысл, когда под τὰ Καίσαρος разумеет не динарий только с изображением правителя Рима, а „деньги, имущество, труд“, труд даже военный, добавим от себя. Как видно, здесь граф уже умалчивает о зловредности податей и, не мудрствуя лукаво, советует отдавать их. Однако, чтобы избежать упрёков в непоследовательности, он правительство подменивает здесь „нуждающимися, бедными людьми, просителями“. „Деньги, имущество, труд свой, говорит граф, всё отдавайте тому, кто будет просить его у вас“. Искажение евангельской мысли очевидно. Там явно речь идёт о государственной власти, а не о нищих, требующей, а не просящей от подданных, а не от благотворителей, не милостыни, а выполнения государственных обязанностей, направленных к известным целям. Иисус Христос в своём ответе держится в несколько расширенных пределах той же темы и говорит о специальных обязанностях по отношению к власти, а не об общих обязанностях к людям. Повелев воздавать кесарево кесарю, Господь, очевидно, признал за государством право на существование, более того – признал ценность за этим учреждением; в противном случае Он не мог бы обязывать людей к подчинению власти. Если бы Иисус Христос смотрел на кесаря, как на „Чингисхана с легионами“, на государство и его функции, как на вопиющее зло, то Он не мог бы обязать людей „содействовать своими трудами“ этому служителю зла и зловредному учреждению. Ясное дело, что Спаситель видел в государстве учреждение, долженствующее быть, имеющее нравственно ценные задачи для своей деятельности, а потому заслуживающее содействия со стороны людей вообще и христиан – в частности. Признав перед Пилатом богоустановленность государственной организации, уплатив подать за храм и повелев воздавать кесарево кесарю, Господь освятил в глазах Своих поклонников государство в его природе и идеальных целях и средствах. Для христиан слова: „Воздадите кесарево кесареви“ звучат силой небесного голоса и божественного авторитета. Τὰ Καίσαρος, несомненно, все государственные повинности, как их перечисляет, например, ап. Павел: „Отдавайте всякому должное: кому подать – подать, кому оброк – оброк, кому страх – страх, кому честь – честь“¹⁶⁵.

Нельзя не заметить, что Христос мало внимания уделил государственной жизни и не раскрыл подробно Своего взгляда на эту крупную общественную силу. Объясняется это многими причинами, между прочим, тем, что Христос пришёл дать новое содержание, а не формы жизни, и тем, что современный Христу обще-еврейский взгляд на государственную власть и подчинение был по существу своему совершенно правильным в очах Спасителя. То же дополнение, какого требовало христианство для иудейской государственной идеи, чтобы усвоить её себе, Иисус Христос дал в ясной форме. Еврейская теократия, основанная на божественном праве и сверхъестественном авторитете, тяжело ложилась на совесть человека и требовала осуществления трудно выполнимого девиза cujus regio, illius religio. Христианство, обращённое с проповедью к „человеку“ и предназначенное для всех народов, должно было отделить religio от regio. Удержав за собой идею „пестуна во Христа“ о богоустановленности власти, христианство провозгласило отделение кесарева от Божия. Это разделение новое для еврейства было, как мы уже отмечали, новым и многозначительным для язычества с апофеозом государства. Оно должно было дать один из принципов государства христианского, различающего волю государственную от воли Божией и поставляющую вторую выше первой.

Что же считать кесаревым и что считать Божиим? Вопрос в высшей степени важен и труден. Л. Толстой решает его так: „Деньги, имущество, труд свой, все отдавайте тому, кто будет просить у вас, но душу свою никому не отдавайте, кроме Бога“. Явная ошибка здесь графа в том, что он счёл возможным как-то разделить деятельность (раздача денег, имущества, труд) и душу, проявляющуюся в этой деятельности, руководящую ею. Их скорее можно отождествить, чем разделить: вся наша деятельность есть наша душа, и душа есть деятельность. Всякому понятно, что в выполнении кесарева, в чём бы последнее не заключалось, неизбежно будет участвовать душа, часть её будет отдаваться кесарю. Да притом Л. Толстой не выделяет кесаря из числа „просителей на бедность“, так что, по его подлинному-то взгляду, кесарю ничего не надо воздавать сверх того, что мы обязаны делать для каждого своего ближнего. Мы уже отметили фальшь этой мысли и показали, что Господь говорил о специальных обязанностях человека к власти. Противоположное Л. Толстому мнение решает, обыкновенно, поставленный нами вопрос так же просто и решительно, как он: всё, что требует кесарь, воздавать ему, а Богу остальное. Это мнение имеет некую вероятность в виду того, что τὰ Καίσαρος указывает вообще на круг верховной власти, каков бы он ни был. Но возможность, нередко переходившая в действительность, возможность диких распоряжений власти, распоряжений безбожных и бесчеловечных заставляет усомниться и в правоте такого понимания Христовых слов. По нашему мнению, прежде, чем решить вопрос о τὰ Καίσαρος и τὰ τοῦ Θεοῦ, надо принять во внимание одно очень простое соображение: с точки зрения абсолютного идеала христианства этот вопрос решаем быть не может, потому что такой идеал знает одно Божие и ничего не знает кесарева. Когда Иисус Христос говорил об обязанностях к кесарю, Он смотрел на жизнь под углом зрения наличных условий жизни, на что указывает сама тема Его речи, так как безусловный идеал на знает кесаря, а только Бога и „человека“, как то можно заметить и у абсолютиста Толстого. Своей речью о специальных обязанностях христианина к власти Господь властно выдвинул идеал безусловной морали, дающий нам конечное осмысление бытия в рамки наличного существования, именно, государственности. Под защитой правого строя возможно в человечестве общественное нравственное развитие, и отдельная личность в содержании и совершенствовании своём зависит от общества и его устоев, а потому человек-христианин должен поддерживать правовой государственный строй жизни. Непосредственно полным идеалом христианской жизни этого не требуется, но воздаяние кесарева кесарю требуется относительной этикой, узаконяющей из всего идеала только то, что можно осуществить в данный момент. Так что Христос Своим ответом установил правильный путь неизбежного компромисса идеала и жизни, обязав человека-христианина поддерживать государственность, как условие общего нравственного прогресса. Как скоро Он произнёс своё мощное слово: „Воздадите кесарево кесареви“, с этого момента христианин стал нравственно обязанным содействовать правовому государственному строю жизни, и с точки зрения „относительной христианской морали“ не произвольно, а „Самим Христом установленной“, эта обязанность не выражает уже никакого компромисса.

К. Григорьев

(Продолжение следует).

В первой половине минувшего столетия почти не было народных школ, в которые дети крещёных инородцев ходили бы добровольно и обучались бы в них по желанию родителей. Хотя удельное ведомство и министерство государственных имуществ, кроме школ, устроенных в некоторых многолюдных русских приходах, открывало также школы и там, где все прихожане были инородцы, вотяки, чуваши или черемисы, но в эти инородческие школы мальчики, набираемые при содействии волостных правлений, состояли большей частью из таких детей, родители коих не имели достаточных средств для того, чтобы откупиться. Само обучение в школах велось на русском языке. Мальчиков, не знающих ни слова по-русски, засаживали с первого дня поступления в школу за русский букварь, научали механическому чтению, а по Закону Божию часто ограничивались заучиванием наизусть повседневных молитв, без объяснения даже словесного их смысла. При таком обучении и самые прилежные ученики, спустя очень короткое время по окончании курса в школах, забывали всё пройдённое и возвращались в свои семьи, пропитанные нередко мусульманской пропагандой, такими же неграмотными и не обруселыми чувашами, и черемисами, какими были отцы их. В конце 60-х годов и начале 70-х, когда не было ещё достаточно подготовленных учителей по системе, выработанной Н. И. Ильминским, и когда эта система только что ещё вырабатывалась, мне приводилось встречать инородческие школы, в коих обучение велось точно так же, как и в бывших удельных школах. Помню одну такую школу, где взрослые, лет 17–20, девушки-чувашки превосходно читали по-русски краткую священную историю. Но при более подробном ознакомлении со школой оказалось, что русского разговорного языка они вовсе не знали и не умели читать другие русские книги. Заучить, или лучше сказать, запомнить от начала до конца довольно порядочную по величине книжку и безошибочно знать в „разбив“, что напечатано на каждой отдельной странице, требовало, конечно, немало усиленного труда и может быть объяснено только тем, что такой подвиг эти взрослые девушки совершали потому, что у них уже было стремление усвоить русскую веру и жить по-русски. Упомянутая мной школа представляла, конечно, исключение, большей же частью инородцы, как я уже заметил, ничему не научились и, посещая крайне неисправно школы, оставляли их даже задолго до окончания курса. В то же время во многих местах, заселённых инородцами, встречались уже в среде их самоучки, ознакомившиеся с русской и даже церковнославянской грамотой при содействии кого-либо из местного духовенства. Желая распространить свои знания между своими соотечественниками, они читали им священные книги, переводили их и объясняли на родном языке. Такие самоучки, считавшие своих учеников тысячами, были мною встречены между горными черемисами Козмодемьянского уезда, Казанской губернии, где в шестидесятых годах я служил мировым посредником. О деятельности этих самоучек, ставших впоследствии монахами, иеромонахами Михаило-Архангельского черемисского монастыря и иереями в разных черемисских приходах, я поместил тогда небольшую заметку в одном из местных периодических изданий, которая впоследствии была перепечатана в „Сборнике документов и статей по вопросу об образовании инородцев“¹⁶⁶. Вообще, как известно, начиная со второй половины XIX столетия, в среде горных черемис, имевших частые сношения с русскими, было уже заметно религиозное движение, выразившееся в скором времени в стремлениях к устройству сначала Сурского Михаило-Архангельского мужского монастыря, а потом и женских черемисских обителей в городе Козмодемьянске и в уезде. В других местностях, где русские посёлки и крещено-инородческие окружены селениями татар-магометан, были замечены нами в 70-х годах тоже стремления к грамоте, но только за неимением по близости школ, а также и вследствие тогдашнего нерасположения инородцев к русским школам, они отдавали своих детей учиться в татарские медресы, где, вместо русской грамоты, им предлагалась магометанско-татарская. Таких инородцев и даже русских грамотников я встречал в то время в Мамадышском уезде, и тогда же в Чистопольском уезде. Казанской губернии, встречались русские, жившие в крещёно-татарских селениях и совершенно утратившие знание разговорного русского языка. Нужно заметить также, что к началу 70-х годов, т. е. к тому времени, когда стало распространяться по школам знакомство с более рациональной системой начального обучения инородцев, не только в среде крещёных татар, но и в среде почти всех других инородцев, которые жили вблизи от магометан, замечалось большое влияние последних, выражавшееся в языке, верованиях и обычаях. Нередко встречались крещёные инородцы, ездившие на поклонение в различные местности, где были похоронены магометанские угодники. Такие инородцы, имевшие частые сношения с магометанами, выражали иногда сожаление, что они неграмотны и незнакомы с магометанским вероучением. Магометане же относились к ним большей частью с видимым презрением и часто притесняли их в тех случаях, когда они не подчинялись их требованиям, когда, проживая у магометан в работниках или занимаясь в их домах отхожими промыслами, они не носили на своих головах тюбетеек и не отправляли вместе с ними обычных магометанских молитв.

Первые инородческие школы, устраиваемые по типу казанской крещено-татарской школы, возникли большей частью в тех уездах Казанской губернии, где крещёные татары жили близко от магометан. Подробно ознакомившись с ведением занятий в этих школах, бывший попечитель казанского учебного округа П. Д. Шестаков поместил в „Журнале Министерства Народного Просвещения“ за апрель 1867 г.¹⁶⁷ большую статью, в которой он сопоставлял эти школы с чувашскими школами Буинского уезда, Симбирской губернии, в коих ещё не было введено обучение на родном языке учащихся. Доказав, что неудовлетворительное состояние инородческих школ Буинского уезда зависело, главным образом, от незнакомства большей части учащих с языком учащихся, он рекомендует для чисто-чувашских школ, которые по своему внутреннему устройству непременно должны отличаться от других начальных школ уезда, иметь деятелей, основательно знакомых с языком своих учеников. Признаёт необходимым: а) составить руководство для инородческих учителей и подробную программу преподавания, б) издание переводов богослужебных книг на инородческие языки, но не таких, какими были прежние переводы на книжном, неудобопонятном для инородцев языке. Тут же он высказывает о необходимости единства в действиях членов училищного совета, осматривающих училища, и признаёт нежелательным и вредным для дела, если один член училищного совета будет требовать одного, другой другого, один хвалить то, что другой порицать. Поэтому он рекомендует членам-визитаторам не делать на месте личных распоряжений по учебной части, а предоставлять то усмотрению училищного совета, который, естественно, будет основываться на их же докладе, на фактах, ими же представляемых. Статья, написанная П. Д. Шестаковым в защиту обучения в школах при содействии родного языка учащихся, и такие же статьи Ильминского и Золотницкого были поводом к тому, что вопрос о системе, какая должна быть предпочтена при устройстве инородческих училищ, был передан Министерством Народного Просвещения обсуждению периодической печати, местных училищных советов и земских собраний. Изложенные по этому вопросу статьи, отзывы 36 училищных советов в 7 губерниях, где проживают инородцы, и мнения отдельных лиц, интересовавшихся делом образования инородцев, вместе с различными официальными документами, были помещены в 1869 г. в отдельном сборнике, изданном по распоряжению министерства народного просвещения. А затем, 1870 г. 26 марта были изданы тем же министерством „Правила о мерах к образованию инородцев“. Правила эти в первом своём отделе относятся к инородцам-христианам, а во втором –к киргизам и татарам-магометанам. В этих правилах установлено, что начальные школы для инородцев-христиан должны иметь целью религиозно-нравственное образование их, утверждение в православной вере и ознакомление с русским языком. Орудием первоначального обучения для каждого инородческого племени признаётся родное его наречие; учителей в инородческие школы предлагается избирать из среды соответствующего племена инородцев, хорошо знающих русский язык, или же из русских, владеющих соответствующим инородческим наречием, предлагается также обратить внимание на образование женщин, так как племенное наречие и племенные особенности инородцев преимущественно сохраняются и поддерживаются матерями. Для детей, весьма мало обруселых и почти не знающих русского языка, правила предлагают учреждать особые школы, в которых первоначальное преподавание должно совершаться на инородческих наречиях, и дети обучаются на своём родном наречии по учебным книгам на том же наречии. Эти книги состоят из букварей, необходимых молитв, кратких рассказов из священной истории ветхого и нового завета и из других религиозно-нравственных сочинений. Для облегчения инородцам перехода от родного языка к русскому книги печатаются на инородческом наречии русскими буквами. В то же время дети, при помощи местных наречий, обучаются русскому разговорному языку посредством наглядного обучения и затем, как только усвоят себе значительный запас русских слов и выражений, начинают обучаться русской грамоте, продолжая в то же время обучаться и русскому разговорному языку. По достаточном усвоении русского языка, Закон Божий преподаётся на общих основаниях. Церковное пение, как важное орудие христианского просвещения инородцев, правила предлагают вводить во всех школах, причём оно должно исполняться как на местном инородческом наречии, так и на церковно-славянском языке. Установление подробностей в исполнении изложенного в правилах учебного плана и определения продолжительности времени на первоначальное и дальнейшее обучение инородческих детей этими правилами предлагалось ближайшему усмотрению местного училищного начальства. В местностях с населением, смешанным из природных русских и инородцев, предлагается учреждать общие для тех и других училища, в которых обучение должно вестись на русском языке учителем, владеющим как русским языком, так и местным инородческим наречием, которое допускается к употреблению лишь для устных объяснений. Если же этого будет недостаточно, в таком случае, говорится в правилах, для инородческих детей, до времени усвоения ими русского языка настолько, чтобы обучаться вместе с русскими детьми, устраиваются особые при училищах отделения на местные средства инородцев. Наконец, для достаточно обруселых инородцев, живущих смешанно с русскими или сплошными населениями, правилами учреждались начальные народные училища на общих для русских училищ основаниях. При всех школах, как смешанных, так и инородческих, предлагалось также устраивать смены для обучения девочек. В местностях с сплошным татарским (магометанским) населением было предположено учреждать на счёт казны начальные сельские и городские школы, в коих учителями до того времени, пока между татарами не окажется достаточное число лиц, основательно знающих русский язык, могут быть и русские, хорошо знающие по-татарски, а обучение предлагалось производить применительно к порядку, устанавливаемому в школах для инородцев-христиан, мало или недостаточно обруселых, с нуждами, по местным обстоятельствам, изменениями. Татарам предоставлялось приглашать в эти школы на свой счёт законоучителя своей веры, который бы занимался своим предметом в определённые часы по обоюдному соглашению с учителем русского языка. Вместе с тем предлагалось располагать местные магометанские общества к учреждению на собственные средства классов русского языка при мектебе и медрессе с тем, чтобы в эти классы, впредь до приготовления учителей из татар-магометан, были назначаемы учителя из русских, хорошо знающих татарское наречие, с возложением на них обязанности обучать детей русскому языку. В видах устранения со стороны татар всякого подозрения относительно ведения преподавания в классах предлагалось не препятствовать лицам, заведующим мектебе и медрессе, или обучающим в них, присутствовать на уроках в русских классах. Открытия же новых мектебе и медрессе принято было дозволять не иначе, как с обязательством иметь при них учителей русского языка на счёт магометанских обществ.

В дополнение к правилам Высочайшим повелением 20 ноября 1874 г. инородческие школы Нижегородской и Пензенской губерний¹⁶⁸, а также находящиеся в учебных округах казанском и оренбургском башкирские, татарские, киргизские под разными наименованиями, равно и занимающихся домашним и частным обучением лиц из числа инородцев-нехристиан постановлено подчинить учебному начальству на общем основании.

В том же году 26 октября были утверждены дополнительные статьи к правилам о специальных испытаниях по министерству народного просвещения, определяющие условия для приобретения права на звание учителя или учительницы: а) начальных школ для инородцев-христиан и инородцев-язычников и б) начальных школ для татар-магометан и учителя русских классов при медрессе и мектебе. На основании этих статей лица, желающие приобрести звание учителя или учительницы начальной школы для крещёных инородцев, кроме испытания, установленного на получение этого звания по правилам 15 мая 1870 г. для русских начальных училищ, должно подвергаться испытанию из языка того инородческого племени, для образования которого они себя посвящают. Это знание подлежащего инородческого языка должно состоять в том, чтобы испытуемое лицо было в состоянии свободно читать изданные на этом языке русским шрифтом книги и отчётливо излагать устно свои мысли на этом инородческом языке. Для удостоверения в таких знаниях испытуемый обязан дать пробные уроки в соответствующей инородческой школе. Таким же испытаниям подвергаются лица, желающие приобрести звание учителя начальной школы для инородцев-язычников, но на них (вероятно, если они не православного вероисповедания) не распространяется испытание в знании Закона Божия. Желающие учить русскому языку татар-магометан в начальных училищах, или в русских классах при мектебе, подвергаются испытанию, установленному правилами 15 мая 1870 года, за исключением испытания в Законе Божием. Сверх того, они испытуются в татарском языке, знание которого состоит в свободном чтении татарских книг и в умении правильно излагать устно свои мысли на татарском языке. От подвергающихся испытанию на звание учителя русских классов при медрессе требуется кроме того, чтобы они по математике или по русскому языку выдержали испытание, установленное теми же правилами 1870 г. для приобретения звания учителя уездного училища.

Несмотря на то, что уже скоро наступит полстолетия с того времени, как был составлен свод различных мнений по вопросу об образовании инородцев, выработанные правила для постановки этого образования применялись далеко не во всех местностях, где живут инородцы, и далеко не все начальные школы ставят на первом плане религиозно-нравственное воспитание крещёных инородцев и обрусение инородцев-нехристиан. И в настоящую пору, как вполне справедливо замечает М. А. Миропиев¹⁶⁹, правильный взгляд на образование инородцев ещё вовсе не установлен, несмотря на то, что в конце 60-х годов минувшего столетия небольшая часть русских педагогов, знакомых с бытом инородцев, и других интеллигентных людей интересовалась довольно живо этим вопросом. „Всё дело, говорит г. Миропиев, образования инородцев зависит теперь от личных взглядов его руководителей; с переменой же лиц переменяется и сам ход дела“. В настоящее время в нашем отечестве г. Миропиев насчитывает четыре системы, применяемые к образованию инородцев: 1) наше духовенство вообще и миссионеры в особенности настаивают на том, чтобы обрусение инородцев начиналось прямо с религии. 2) Другие деятели, напр., некоторые светские педагоги, заботятся об обрусении инородцев только в умственном и нравственном отношениях, игнорируя религиозную сторону дела, и могучим рычагом этого прогресса считают русскую школу (где ученики-инородцы), а в ней – русский язык. 3) Другие педагоги, особенно иностранцы, которым русский язык и русская культура совершенно чужды, ведут дело просвещения инородцев на почве космополитизма, и 4) Дело просвещения на некоторых наших окраинах ведётся на почве строгого мухамеданства¹⁷⁰.

Вообще нужно заметить, что отдельные инородческие училища, в коих применялись правила 1870 г., изданные министерством народного просвещения, были устроены в очень немногих местах. Только в Казанской губернии, начиная с конца 60-х годов, стало постепенно увеличиваться число инородческих школ, содержание коих было впоследствии принято основанным в Казани братством святителя Гурия. В этих школах и немногих, учреждаемых министерством, правила, изданные им, были приняты к руководству и применялись, сообразуясь с местными условиями и особенностями, в кои были поставлены школы. Никаких общих подробных программ преподавания в школах в первые годы существования их не было. В местностях, где инородцы жили сплошными группами и где они не имели сношений с русскими, допускалось устраивать школы, в особенности для девочек, в коих дети обучались только пению молитв на своём языке и чтению переводов. Русский язык, даже как отдельный учебный предмет, в таких школах не преподавался. Юные учителя и учительницы, большей частью бывшие ученики и ученицы казанской крещено-татарской школы, в своих маленьких деревенских школах имели в виду на первых порах заняться только распространением христианских воззрений как между учениками, так и между взрослым инородческим населением. Вот почему во многих братских школах семидесятых и даже восьмидесятых годов, вместо обычного обучения грамоте, уделялось много времени на чтение священных книг на инородческом языке, как самими учителями, так и учащимися в старшем отделении, и на инородческое пение молитв. Посещая каждую такую школу, кроме учеников, мы встречали многих уже взрослых инородцев, которые иногда принимали участие в пении, совершавшемся обыкновенно стоя и перед образами, а затем эти добровольные посетители-инородцы, вместе с учениками, внимательно слушали религиозные рассказы учителя, чтение им, или кем-либо из старших учеников, переводов. Нередко случалось также, что во время занятий к учителю приходил кто-либо из инородцев и приглашал его вместе с учениками ехать в какое-либо соседнее инородческое селение, в котором не было школы, петь там, читать священные книги и рассказывать их содержание. При таких поездках, особенно если они бывали довольно часты, нельзя было, конечно, и требовать, чтобы в школе велось правильное обучение, но, с другой стороны, эти уклонения от обычных школьных порядков немало способствовали распространению христианских понятий между инородцами и увеличению числа инородческих школ. Можно было бы, конечно, обязанности просвещать взрослых инородцев возлагать не на учителей, а на других лиц, знакомых с бытом, языком инородцев и проникнутых религиозным настроением, но, к сожалению, не только в то время, а и теперь между русскими и даже инородцами с трудом находятся такие лица. Между тем, если не в Казанской губернии, где братству святителя Гурия уже удалось во многих местах отдалить крещёных инородцев от магометан и заставить последних относиться с уважением к их религиозным верованиям, – то в соседних губерниях и в особенности в Уфимской встречается между магометанами очень много лиц, занимающихся пропагандой магометанского вероучения между инородцами. Почти всякий торгаш-татарин, вместе с своим товаром, развозит по деревням магометанские вероучительные книжки и при каждом удобном случае с их содержанием знакомит инородцев не только язычников, но и христиан. Благодаря такой пропаганде в Бирском и Мензелинском уездах, Уфимской губернии, многие черемисы из язычества перешли в магометанство, и таких обращений было бы, вероятно, ещё больше, если бы перестали приезжать черемисы-язычники из Вятской и Казанской губерний и поддерживать язычество у уфимских черемис. В русско-магометанских школах, устроенных для татар и башкир Уфимской губернии, вместе с русскими и магометанами, недавно обучались также и черемисы-язычники. В первые годы по открытии этих школ, язычники, вместе с татарами и башкирами, обучались у мулл магометанскому вероучению и только в тех школах, где муллы не преподавали, язычники вместе с русскими слушали Закон Божий на уроках священника-законоучителя; Были случаи, впрочем, что Закон Божий в русско-татарской школе, устроенной земством Стерлитамакского уезда, Уфимской губернии, преподавался русским ученикам учителем-магометанином¹⁷¹. Вообще русско-татарские классы при медрессах и русско-татарские школы были поставлены во многих селениях так, что они если и сближали русских с инородцами, то не содействовали обрусению последних.

Во время открытия крещено-татарских школ братства святителя Гурия в Казанской губернии происходили последние массовые отпадения крещёных татар в магометанство. Школы хотя и устраивались сначала в тех селениях, где влияние магометан было очень заметно, но вообще требовалось очень много труда, чтобы, при посредстве этих школ, удержать инородцев от отпадений. Более же успешно школы начали действовать там, где не было заметного влияния магометан, и где инородцы, числящиеся христианами, сохраняли ещё во всей силе свои старинные языческие верования.

Казанские архиепископы в деле христианского просвещения инородцев всегда придавали большое значение системе обучения, выработанной в братских школах. Почти в каждом годичном отчёте братства приводятся весьма, лестные отзывы казанских владык, покровителей братства, о школах. Уже в 1872 году преосвященный Антоний, обозревая епархию, в своём отчёте так отозвался о братских школах: „Просветительное влияние их тем ощутительнее и благотворнее, что в них дети не обучаются только, но собственно воспитываются в строго нравственном и религиозном духе и характере. Разумный способ преподавания в сих школах на родном языке в связи с богослужением, совершаемым для инородцев на их же родном языке, всего вернее служит как к собственному развитию и образованию учащихся, так и к приготовлению их на служение миссионерским целям. Воспитанники этих школ как бы перерождаются в новых людей, самоотверженно отдающихся делу христианского просвещения между своими соплеменниками“¹⁷².

По примеру братских школ вскоре начали устраиваться почти во всех губерниях, где проживают инородцы, школы, содержимые православным миссионерским обществом, министерством народного просвещения и даже земством, которое в начале восьмидесятых годов открывало для инородцев так называемые школы грамоты. Братство в первые годы своего существования очень часто получало из разных отдалённых даже губерний запросы о наилучшей постановке обучения в инородческих школах и о высылке учителей, знающих инородческие языки и умеющих вести обучение инородцев.

Многие инородческие школы в Самарской губернии, в Белебеевском уезде, Уфимской губернии, в Букеевской киргизской орде, Тургайской области, и в других местах, устроенные по типу школ братства святителя Гурия, немало способствовали и способствуют в настоящее время христианскому просвещению инородцев и постепенному обрусению их. Стараясь просветить и устранить от влияния магометан крещёных инородцев и открывая школы и в тех местностях, где жили эти инородцы вместе с отступниками, братство хотя и принимало различные меры к обращению последних в христианство, но до сего времени не считало возможным устраивать братские школы там, где находились только одни отступники. Следуя заветам покойного Н. И. Ильминского, совет братства ставил постоянно своей задачей: распространение религиозно-нравственного просвещения в среде крещёных инородцев и охранение их от влияния магометан.

Когда в 1881 году были изданы Высочайше утверждённые правила о церковно-приходских школах и программы учебных предметов, преподаваемых в них, то вместе с русскими во многих приходах открылись также и инородческие школы, в коих учителями были иногда назначаемы лица, незнающие инородческих языков, заботящиеся главным образом о том, чтобы в течение учебного курса выполнить только программу. Мало обращая внимания на воспитание инородцев в религиозно-нравственном направлении и не обучая их с помощью родного языка, эти учителя готовили инородцев по указанным программам только к сдаче окончательных испытаний. Инородцы, обучающиеся в двухклассных и второклассных школах вместе с русскими учениками, большей частью также отставали от последних и иногда выходили из школ до окончания курса, или же были слишком мало подготовлены для того, чтобы вести обучение в инородческих школах. Дело в том, что при составлении всех правил и программ для церковных школ, по-видимому, имелись в виду одни только русские ученики. Об инородцах в них нигде не упоминается, нигде не говорится о том, следует ли учеников, готовящихся во второклассных школах быть учителями инородческих школ грамоты, знакомить с системой преподавания в таких школах, следует ли приучать этих будущих учителей правильно обращаться с инородческими переводами. Во второклассных школах, где преобладающее число учащихся были русские, почти до последнего времени, до тех пор, пока училищным советом при Святейшем Синоде не было указано мер к улучшению учебно-воспитательного дела в инородческих церковно-приходских школах и школах грамоты¹⁷³, не было даже инородческих переводов, несмотря на то, что при тех же школах были устроены уже для практики учащихся образцовые школы, учениками коих вместе с русскими были также и инородцы.

Указанные советом меры, а также постановления съезда деятелей и руководителей инородческого обучения в церковных школах, который, по распоряжению училищного совета при Святейшем Синоде, был созван в августе 1899 года в Самаре, конечно, немало способствовали уяснению многих вопросов, относящихся к ведению начального обучения в церковных инородческих школах. Но, к сожалению, как уже было нами высказано, есть ещё и теперь много таких инородческих школ, заведующие коими лица и даже учителя, недостаточно знакомые с системой инородцев, принятой казанским братством святителя Гурия, или относясь с недоверием к этой системе, стараются как можно скорее обрусить инородцев, не обращая должного внимания на то, будут ли они, с усвоением русского языка, проникнуты уважением к русским.

И в настоящее время так же, как и в шестидесятых годах, там, где проживают инородцы, найдётся много таких селений, где могут быть устраиваемы только школы грамоты, в которых достаточно научить инородцев толковому чтению и письму сначала на их родном языке, а потом по-русски. Разумеется, такое обучение, сопровождаемое пением общеупотребительных молитв на обоих языках, должно вестись по книгам религиозно-нравственного содержания, изданным казанскою переводческой комиссией. По усвоении русского языка, русские священные книги читаются с переводом их на инородческий язык. Учеников необходимо так подготовить, чтобы они умели свободно читать переводы своим домашним. Даже в некоторых церковно-приходских и земских инородческих школах следовало бы обучение ограничить только одной грамотностью, т. е. преобразовать такие школы в школы грамоты. Инородцы, подготовленные в таких начальных школах по русскому языку, могли бы поступать для продолжения образования в другие школы и обучаться вместе с русскими учениками, не отставая от них. Вообще желательно, чтобы заведывание начальным обучением инородцев было сосредоточено в одних руках. Не делать никакого различия между обучением русских и инородцев возможно только в тех школах, где поступающие инородцы достаточно усвоили русский язык, и где учителя достаточно знакомы с их языком.

Для инородческих школ грамоты едва ли возможно установить какую-либо общую программу. Так, в тех местностях, где инородцы имеют частые сношения с русскими, где не только они сами, но и дети их достаточно уже обрусели, где они живут вдали от магометан, возможно вести обучение, начиная прямо с русского языка и пользуясь по временам родным языком для того, чтобы убедиться, сознательно ли усвоено учениками преподанное. Для инородцев же совсем необруселых или же, быть может, несколько обруселых, но находящихся под влиянием магометан и язычников, на первое время в начальных школах следовало бы ограничиться одним только обучением грамоте на родном языке, главное же внимание учителя должно быть обращено на усвоение учащимися на их языке Закона Божия и церковного пения. Для инородцев язычников и магометан, склонных к принятию христианства (киргиз, башкир), следовало бы устраивать такие школы, в которых всё обучение могло бы ограничиться одной только грамотой, но с тем непременным условием, чтобы инородцы при таком обучении постепенно и почти незаметно для себя усваивали христианские истины. Заботы о возможном усвоении русского языка, при начальном обучении инородцев, конечно, должны быть, но при всём том необходимо иметь в виду, что одна начальная школа не может без русской колонизации способствовать обрусению инородцев, точно также, как и колонизацией без школы очень часто достигается только, одно внешнее обрусение.

В начальных инородческих школах только тогда может быть признаваемо обучение правильно поставленным, когда эти школы возникают, если и не по желанию всего населения, то по крайней мере некоторых лиц, успевших уже предварительно повлиять на это население. Задолго до того времени, когда возникала в какой-либо местности братская инородческая школа, были собираемы лицами, уполномоченными от совета братства, сведения о религиозно-нравственном настроении инородцев, проживающих в этой местности, о числе инородцев, расположенных к христианству или же близких к отпадению, об инородцах, придерживающихся языческих обрядов, или же о числе тех инородцев, кои находятся уже под влиянием магометан. После таких более или менее подробных сведений, предварительно уже собранных, легко было направить занятия в школах так, что более расположенная к христианству часть населения всё с большим и большим сочувствием относилась к школьным занятиям и старалась располагать к школе также и остальных жителей.

До сих пор инородцы, готовящие себя в учителя инородческих начальных школ, устроенных по системе Н. И. Ильминского, получают образование в особых учительских двухклассных и одноклассных школах, для ведения преподавания в коих выработаны особые программы. К числу таких школ относятся:

1) Казанская крещено-татарская двухклассная школа в г, Казани, состоящая из двух отделений – мужского и женского, – для приготовления учителей и учительниц в крещено-татарские школы.

2) Ишаковская миссионерская двухклассная школа братства св. Гурия, в с. Ишаках, Козмодемьянского уезда, для подготовления учителей в чувашские школы.

3) Унженская одноклассная инородческая школа, содержимая министерством народного просвещения, вместе с учительским классом, получающим содержание от братства, в селе Унже, Царевококшайского уезда, устроенная для приготовления учителей в черемисские школы и находящаяся в центре бывшего языческого населения черемис.

4) Карлыганская одноклассная инородческая школа, также содержимая на соединённые средства министерства и братства, в селении Карлыган, Уржумского уезда, Вятской губернии, – для подготовления учителей в вотяцкие школы. Из переименованных инородческих школ выходят учителя и учительницы преимущественно для школ братства святителя Гурия и для школ грамоты. Казанская же учительская семинария и Симбирская чувашская школа подготовляют учителей и учительниц (Симбирская шк.) главным образом в школы, подведомственные министерству народного просвещения.

Все эти школы, подготовляя учителей для инородческих начальных школ, прежде всего на первом плане ставят религиозно-воспитательные цели. Программы преподавания в этих школах по Закону Божию, русскому и церковно-славянскому языкам за последние годы, в особенности в Казанской крещено-татарской школе, как видно из отчёта братства за тридцать второй братский год¹⁷⁴, стали уже довольно обширны и вполне приспособлены к будущей деятельности своих воспитанников и воспитанниц. В предисловии к программе Казанской школы по Закону Божию высказывается, что задача преподавания этого предмета состоит: 1) в ознакомлении учащихся с основными истинами христианской веры и нравственности и в утверждении их в этих истинах; 2) в христианском воспитании учащихся в духе православной веры и в приучении их к церковности; 3) в сообщении сведений, которые могут дать ученикам школы возможность защищать православие от магометанских нападок. Достижению же этой задачи служат: 1) изучение каждодневных утренних и вечерних молитв, тропарей кондаков на двунадесятые праздники, воскресных догматиков всех восьми гласов с подробным объяснением; тщательное изучение катехизических сведений, в связи с событиями из священной истории ветхого и нового завета; 2) изучение богослужения православной христианской Церкви, с участием самих учащихся в чтении и пении за церковными богослужениями; 3) изучение истории христианской Церкви с сердечным внедрением учащимся образов подвижников веры¹⁷⁵.

В этих учительских инородческих школах окончило уже курс много лиц, получивших звание учителей и учительниц начальных инородческих школ.

Вот краткие сведения за последние годы. В Казанской крещено-татарской школе из окончивших курс в 1895–6 учебном году получили звание учителей 19 м. и учительниц 9 дев., и 10 м. для продолжения образования приняты в Казанскую учительскую семинарию.

В 1896–7 уч. году кончило курс с званием учителей 15 м., учительниц 9 дев., поступило в семинарию 7 мал. В 1897–8 конч. курс с званием учителей 14 м., учительниц – 7 дев., в семинарию поступило 8 мал. В 1898–9 кончило курс с званием учителей 12 мал., и 10 мальчиков поступило в семинарию. Девочки по малолетству были оставлены на повторительный курс.

Из 50 мал., кончивших курс в последние годы в других школах, около половины, получив звание учителей, поступили на места, а остальные в учительскую семинарию. Все эти молодые учителя и учительницы были помещены преимущественно в братские и миссионерские инородческие школы Казанской и соседних губерний, и только небольшая часть их сделалась учителями в инородческих школах грамоты.

Нужда в учителях школ грамоты, знакомых с ведением обучения инородцев, замечается во всех губерниях, где проживают инородцы, и потому было бы весьма полезно в центрах инородческого населения устроить учительские инородческие школы, подобные существующим. Оканчивающие в них курс и поступающие учителями в школы грамоты оказали бы, конечно, большое содействие распространению достаточно уже оправдавшейся на деле системы обучения инородцев. В губерниях Уфимской и Самарской намечают уже места, где могли бы быть основаны подобные школы. Так, в Белебеевском уезде, Уфимской губернии, есть несколько инородческих чувашских приходов. Ещё очень недавно, в 80-х годах, большая часть этих чуваш находилась под влиянием татар и башкир магометан и была склонна к отпадению; но благодаря тому обстоятельству, что почти во все эти приходы, по желанию бывшего Уфимского преосвященного Дионисия, были назначены священниками чуваши, бывшие воспитанники Казанской учительской семинарии и Симбирской чувашской школы, магометанское влияние на чуваш было устранено, и чуваши заметно стали стремиться к усвоению христианских понятий и к обучению грамоте своих детей. В скором времени в каждом приходе возникло по одной, а в некоторых даже по две и по три школы. Года два тому назад, под влиянием духовенства, учителей и грамотной молодёжи, кроме мужских школ, открылись по всему благочинию женские чувашские школы, а в одном из приходов – Слакбашском, при содействии православного миссионерского общества, для женской школы выстроен прекрасный, поместительный дом, в котором можно было бы, при имении достаточных средств, устроить общежитие и принимать в школу девочек-чувашек, кончивших курс в других приходских женских школах. В этой Слакбашской школе можно было бы приготовлять учительниц для чувашских школ. В Самарской губернии одним из священников, который очень много уже сделал для своих соплеменников-чуваш во время своего учительства и священства в инородческих, приходах Казанской губернии, были намечены два пункта, в коих можно было бы, при имении нужных для того средств, устроить чувашскую мужскую учительскую школу. Если бы эти две школы были устроены, то можно было бы считать вполне обеспеченными подготовленными учителями все чувашские школы в губерниях Самарской, Саратовской и Уфимской.

Едва ли можно допустить, как некоторые предполагают, чтобы инородцы, окончившие курс во второклассных школах, стали занимать места учителей инородческих школ грамоты. Такие инородцы окажутся вовсе не подготовленными к ведению обучения в начальных инородческих школах.

Система обучения, выработанная для инородческого населения в Поволжье, нашла применение также и на окраинах. По этой же системе устроено несколько миссионерских школ в Тургайской области и на Алтае, ряд старшинских школ для киргиз в Букеевской орде. Очень легко может быть, что, при более подробном знакомстве с бытом инородцев и их взаимными отношениями, эта система не для всех инородческих групп и не во всех инородческих местностях окажется применимой. Но во всяком случае необходимо, чтобы учителя, обучающие в инородческих школах, основательно были знакомы с языком и обычаями инородцев. На окраинах, нам кажется, в особенности необходимо обратить внимание на более мелкие инородческие группы, часто подавленные более сильными и влиятельными группами. Таких инородцев, какие, например, находятся в Закавказской Сванетии или Абхазии, необходимо обучать на их родных наречиях, если даже они достаточно знакомы с грузинским или армянским языком.

Во всяком случае, при более подробном ознакомлении с инородческими группами в Сибири, Закавказье и Средней Азии, можно с полной уверенностью предполагать, что система обучения, предложенная Н. И. Ильминским для инородцев Поволжья, с небольшими изменениями и дополнениями всё более и более будет распространяться по окраинам.

В конце прошлого года, 27 декабря, исполнилось ровно 10 лет со дня кончины этого замечательного просветителя инородцев. Будем надеяться, что уже Настало время наибольшего распространения его системы по крайней мере там, где её плоды очевидны, а также и между другими инородческими группами, часто находящимися под большим влиянием таких инородцев, которые бывают иногда враждебны русскому влиянию.

И. Износков

В 1862 году московским старообрядческим духовным советом издано было так называемое „Окружное Послание“, коим признаё1тся православие греко-российской Церкви и осуждается неправое мудрование беспоповцев и других старообрядцев о том, что будто в сей Церкви духовно царствует антихрист, что имя „Иисус“ не имя Христа Спасителя, но имя иного бога-антихриста, и что, наконец, сия Церковь будто неправильно верует во святую Троицу. В следующем 1863 году нашлись среди старообрядцев противники Окружному Посланию, которые старались защитить учение своих предков о греко-российской: Церкви и объявили Окружное Послание богомерзкой ересью, а содержателей его – богомерзкими еретиками. Сторонники Окружного Послания стали известны под именем „окружников“, а противники сего послания – под именем „противо-окружников“. Между теми и другими на первых же порах началась борьба, распри и раздор, что продолжается между ними и в настоящее время. Окружники и противо-окружники собирали „освящённые“ соборы и устраивали собеседования с целью взаимного примирения. Окружники несколько раз с этой целью уничтожали Окружное Послание, но мира с противо-окружниками всё-таки не добились. И в настоящее время продолжаются между окружниками и противо-окружниками собрания и собеседования в интересах мира. В 1896–1898 гг. московские и подмосковные старообрядцы противо-окружники, тяготясь разделением с окружниками, имели с последними собеседования о причине существующего между ними взаимного церковного раздора. Последствием сих бесед явилась гектографированная тетрадь, под вышеприведённым заглавием, в 68 листов, написанная полууставом и распространённая Швецовым во множестве экземпляров. Лже-епископ Анастасий Измаильский 3 июня прошлого года передал мне одну брошюру и сказал: „ты, отец Феодосий, любишь писать и задевать нас, – получи от меня сию брошюру Швецова, прочитай её внимательно и беспристрастно разбери, но непременно письменно, и тогда только ты поймёшь, что мы, окружники, никакого вреда не приносим вашей Церкви и что, напротив, защищаем православие её в борьбе с неокружниками, этими злейшими врагами Христовой Церкви“. Брошюра, эта состоит из трёх частей: предисловия Швецова, замечаний его на грамоту неокружников и краткого заключения. В первой части Швецов указывает, с субъективной, разумеется, примесью, обстоятельства, вызвавшие неокружников написать грамоту окружникам, во второй – опровергает содержание неокружнической грамоты, делая свои казуистические замечания на каждый пункт её, а в третьей – высказывает, на основании личных воззрений, уверенность в невозможности учинить мир с неокружниками.

Предисловие (л. 1–9). В 1896, 1897 и 1898 годах московские подмосковные старообрядцы неокружники, тяготясь своим разделением с такими же, каковы суть и они, старообрядцами окружниками, стали приглашать сих последних на собеседования, как бы им и паки между собой примириться. Но предводители неокружников не хотели этого церковного мира и посему, хотя и уступали просьбе своих подчинённых о собеседовании с окружниками и являлись на эти собеседования, но не для того, чтобы составить мир церковный, но, чтобы только посильнее укрепить содержимый ими раздор церковный. На беседах они поэтому не соблюдали никакого порядка, чтобы держаться здравого суждения и не уходить от вопроса прежде его решения. Но всякое более нужное рассуждение занимали поставлением вопросов, к делу не относящихся, и не скупились на разные укоризны, для того, чтобы поскорее вывести из терпения своих собеседников. Чем они до поры до времени и отуманивают своих последователей, что-де со окружниками мириться никак невозможно. Однако-же не все и из них этим оставались довольны. Но некие стали зазирать своих предводителей, что они свои требования ко окружникам представляют уже совсем излишне. О чём, как водится, более других возымели ревность старообрядцы неокружники дер. Чулкова, Бронницкого уезда, Московской губернии; они более полугода просили своего епископа Иова произвести у них в деревне беседу с окружниками, как можно более разумно. Иов под разными предлогами от этого им отрицался. Чулковцы, наконец, упросили его на то, чтобы он хотя кому из братий своих поручил вместо себя с окружниками побеседовать. Иов дал на это поручение Кириллу, епископу их Балтовскому и Одесскому. Чулковцы и с этим последним списались. Для беседы он им назначил было оную на 4 октября. Тогда чулковцы обратились с просьбой и к окружникам, чтобы не отказаться у них с еп. Кириллом Одесским побеседовать о церковном примирении. Тогда же случилось мне, еп. Арсению, иметь временное наблюдение о вдовствующей Московской архиепископии, почему чулковцы и просили об этом лично меня. Я обещался просьбу их исполнить. Но Кирилл, неокружнический епископ, изменил время для беседы и вместо 4 указал 18 октября. Но 16 октября у нас соборне возведён на Москву архиепископ Иоанн. И он мне, еп. Арсению, не воспретил исполнить данное обещание чулковцам. И даже от себя уполномочил на помощь мне благоговейного христианина М. И. Бриллиантова. По настоянию просителей чулковцев на беседе дозволено было говорить только епископу Кириллу, и мне, Арсению, или кому мы позволим. Но Кирилл епископ решился отстранить от беседы г. Бриллиантова, несмотря на то, что он на это уполномочен был от нашего архиепископа. На беседе с моей стороны была сказана речь о пользе мира церковного и о вреде, происходящем от раздора; наконец спросил еп. Кирилла, на каком основании они от нас отделяются? Он отвечал: из-за Окружного Послания. Мы объяснили, что название Окружного Послания не составляет такой вины, чтобы из-за этого разделять святую Церковь. Ибо и в древней Церкви издавались окружные послания. Кирилл говорил, мы не за название Окружного Послания, по за содержание оного от вас удаляемся. Я спросил более определённо указать вины Окружного Послания. Кирилл говорить откровенно что-то стеснялся и, поговоря немного косвенным образом, дозволил говорить священно-иноку Игнатию, и этот решился было доказывать, что Окружное Послание неправильно признаёт, что греко-российская Церковь под именем Иисус исповедует Христа Сына Божия. На это ему было сделано такое возражение. Если греко-российская Церковь верует не во Христа, но в какого-то иного Бога, тогда и вы, отец Игнатий, не священник (в доказательство сего прочитывали 1 правило Василия Великого, где говорится, чтобы от еретиков, чуждых верой в Бога, не принимать крещения и 19 пр. первого всел. собора и толкование на 68 прав. святых апостол, где не повелевается принимать и хиротонию от тех еретиков, от которых не принимается крещение). Кирилл перебил дальнейшие рассуждения священно-инока Игнатия. Но и сам ничего определённого не говорил прямо; поэтому я обратился к ним и ко всем присутствующим на беседе со увещанием оставить такие неосновательные придирки к ближнему своему, а просто прочитаем друг другу прощения за все бывшие между нас недоумения, и в обымании друг друга скажем: „Христос посреде нас“. И затем будем почитатися единым братством о Христе. О чём и ангели на небеси возрадуются. Все слушатели беседы, а их было большое количество, сделали поклон до земли, говоря, просим вас, преосвященнейшие владыки, учините мир церковный, ибо мы уже измучились от междоусобия, на что я отвечал: „дело не за нами, мы хотя от ныне готовы сделать то, что я высказал вам во увещании“. Но Кирилл еп. на это сказал: „этого сделать я не могу, не реша всех двусмысленных вопросов Окружного Послания“.

Я после этого говорил: „братия, ответ еп. Кирилла равносилен тому, что я не хочу мириться. Вот уже более тридцати лет решаются его двусмысленные вопросы, но до сих пор они ещё не решены, и сколько их там, и этого ещё неизвестно. Ибо он сего нам спряма не показует. А потому и вперёд пойдут десятки лет, и они не только, что не решатся, но даже и не исчислятся, сколько их есть. Следовательно, это только благовидный отказ его исполнить нашу святую просьбу о умиротворении Церкви. Поэтому прошу вас, почтеннейший брат, оставьте все эти ваши к нам притязания, а просто за обоюдным прощением примириться. Если угодно, мы первые будем просить у вас прощения“. Еп. Кирилл: „нет, я ни на какие просьбы не склоняюсь, а желаю, чтобы законно и правильно были решены все недоумения наши, и тогда первый желаю облобызати мир Христов“. Я ему ответил: „от правильных рассмотрений всякого недоумения и мы не отрицаемся. Только ведь сейчас нам их не решить, ибо и вам изыскать по тонку все эти двусмыслия и нам решить их потребуется немалое время. Поэтому я предлагаю вам составить с нами общую комиссию: пусть будут назначены как с вашей, так и с нашей стороны по три человека из духовных лиц, и они пусть посидят несколько дней, чтобы потщательнее заняться им решением этих недоумений. Но это сделать, по-моему, удобнее в Москве, где легко можно подыскать всякую книгу, какая бы ни потребовалась для справки и той и другой стороне. Но чтобы святое дело мира церковного не отлагать на многое время, то предлагаю составить эту комиссию если не завтра, то не далее бы как третьего дня“. Кирилл, не посоветовавшись со своими, дал согласие на составление мной по моему предложенной комиссии в Москве, только отложили срок не на третий, но на осьмый день, по случаю родительской недели. Мы и все слушатели этой беседы за это его поблагодарили, в надежде, что дело церковного умиротворения сказанным образом достигнет своего совершения. Мы к осьмому дню приготовились составить комиссию с ними, в коей участие хотел принять и сам наш Московский архиепископ Иоанн. Потом и ещё был назначен один священник. Но неокружники во 8-й день никакой ведомости нам не прислали. Но на девятый день к вечеру прислали мне, Арсению, письмо за подписом епископов Даниила и Кирилла и двух священников, требуют с меня написать поскорее исповедание веры, которое акибы я обещал им на чулковской беседе, и не далее как на третий день им представить, а за составление комиссии ни слова не упомянули. Но как я никакого исповедания веры писать им не обещавался, то меня крайне удивило такое их требование; по получении сего я сейчас же написал им уведомление, что на чулковской беседе мы обещались составить с вами общую комиссию о рассмотрении двусмысленных вопросов, предполагаемых вами найти в Окружном Послании. И вы, г. Кирилл, на это согласились, так покорнейше прошу или к себе нас пригласить, или к нам явиться, – мы на то и другое согласны и уже готовы, а не требовать с нас того, о чём мы ничего не говорили, После этого на другой день заявился ко мне еп. Кирилл и священно-инок Игнатий, а у меня был и Иоанн архиепископ. Мы их спрашивали, готовы ли они к составлению комиссии. Они откровенно сознались, что Даниил еп. этого не хощет, а мы, кроме его, одни не можем. Но к чему же вы требуете с меня исповедания, какого писать я вам не обещал? Они, сконфузясь, говорили на это кое-что уклончиво и неопределённо. Потом мы перекинулись с ними некими вопросами и нашли, что и Кирилл еп. со Игнатием священно-иноком между собой не вполне единомысленны, а Даниил еп., по их словам, даже и с ними разногласит. И все эти разномыслия и разногласия предводителей неокружников направлены к тому, чтобы отнюдь не мириться со окружниками, пока они не предадут проклятию Окружное Послание. Однако же и сами определённо никакой ереси в нём до сих пор ещё не указали. Поэтому мы, хотя и не руководимся Окружным Посланием, как от сего, самими же издателями уничтоженным, но не можем и проклинать его, не имея на это вины определённой. Конечно, чулковцам и всем знающим о чулковской беседе вскоре сделалось известно, что продолжать дело мира церковного условленным на беседе порядком сами же неокружники отказались. Я уехал в Уральск, но чулковцы ещё раз просили своих епископов и московского архиепископа Иоанна. Поэтому и ещё у них беседа в последних числах февраля состоялась. На этой беседе были неокружнические епископы Иов и Кирилл, поговорили неокружники и опять подобным образом, как и во октябре месяце, и дела к миру церковному не подвинули нисколько, только дали обещание архиепископу письменно заявить о всех двусмыслиях Окружного Послания. Архиепископ просил их не оттягать это, делать без проволочки времени. Они обещались ему это подать не далее половины марта, однако же архиепископ ничего не получал от них в это условленное время, и только 6 мая священно-инок Игнатий Зуевский лично представил ему грамоту на 16 листах полного почтового формата написанную, но за подписом только его одного священно-инока Игнатия. По его словам, это есть тот ответ, который обещали архиепископу неокружнические епископы Иов и Кирил. И на вопрос, почему же они не подписали эту грамоту, Игнатий отвечал: они опасаются, как бы это не угодило в руки правительства. А на дальнейший вопрос, почему же вы, о. Игнатий, не поимели такой опасности, какую имеют ваши епископы, в ответ он тушевался. И так представленную грамоту архиепископу Иоанну священно-иноком Игнатием мы будем считать голосом не только одного священно-инока Игнатия, но и их епископов Иова и Кирилла, обещавших прислать ему письменный отзыв о двусмыслии Окружного Послания. И как я, епископ уральский, обещал было иметь с ними общую комиссию в рассмотрении подобных вопросов, то вместо сего письменно же объявлю им свои замечания, почему эта грамота их не имеет надлежащей устойчивости. Да кроме того замечу, что мы встречаем обвинения за двусмыслие в первый раз; история даже не представляет таких примеров, как обвинители Окружного Послания, не хотят обвинять его по сущему его содержанию, но везде стараются найти другую мысль. Но добросовестно ли это? при случаях каких недоумений чего-либо сказанного о житейских делах, мы не утомляемся на отыскании двусмыслий, но решаем их спросом самих авторов, что они думали, говоря это непонятное, и как те объяснят, тем дело и решается. Но обвинители Окружного Послания совершенно поступают напротив, часто свои собственные мысли навязывают издателям Окружного Послания, и против этого сражаются, как бы против Окружного Послания, тогда как издатели оного даже и не думали об этом, что теперь приписывают им неокружники. Такой приём их способен будет извратить всякую истину, даже и Священного Писания. А потому и нельзя с ним соглашаться. Арсений, епископ Уральский А июня АѾЧѲ года.

Разбор. В сём многословном предисловии историческая часть заслуживает вероятия, а субъективно-произвольные суждения Швецова не могут быть оставлены без разбора. Швецов пишет о неокружниках: „предводители неокружников не хотели церковного мира и посему хотя и уступали просьбе своих подчинённых о собеседовании с окружниками и являлись на эти собеседования, но не для того, чтобы составить мир церковный, но, чтобы только посильнее укрепить содержимый ими раздор церковный. На беседах они поэтому не соблюдали никакого порядка, чтобы держаться здравого суждения, и не уходить от вопроса прежде его решения, но всякое более нужное рассуждение занимали поставлением вопросов, к делу не относящихся, и не скупились на разные укоризны, для того, чтобы поскорее вывести из терпения своих собеседников, чем они до поры до времени и отуманивают своих последователей“.

Указанному греху повинны не только неокружники, но все вообще старообрядцы-лииоване, а Швецов в особенности. Более двух веков православная Церковь, как чадолюбивая мать, зовёт всех старообрядцев в свои объятия, приглашает к вожделенному церковному миру, для чего устраиваются частные и публичные собеседования о вере. Как-же относятся старообрядцы к сему зову православной Церкви? Как они ведут себя на беседах о вере? Предводители старообрядчества, не желая церковного мира, сами не являются на религиозные беседы и своим подчинённым возбраняют являться. Если-же по временам, в силу какой-либо необходимости, они и являются на беседы, то сие делают не во имя церковного мира, а для поддержания и укрепления раздора и раскола с Церковью. Это они доказывают своим поведением во время бесед – поведением, верно описанным Швецовым. Так старообрядческие со-вопросники не соблюдают во время бесед никакого порядка: не держатся здравого суждения, уклоняются от вопроса прежде его решения, суждения о главном вопросе затемняют вопросами, к делу не относящимися, и не скупятся на разные укоризны для того, чтобы произвести замешательство и вывести из терпения своих собеседников. С особенной наглядностью сие доказывает в своих сочинениях и беседах сам Швецов. Он в беседах с беспоповцами и беглопоповцами становится на точку зрения протестантов и начинает высказывать свой протестантский взгляд на Церковь Христову и на её устройство. Вообще, все предводители старообрядцы показывают удивительное непостоянство в своих суждениях о вере и Церкви Христовой. „Они, по слову святого Василия Великого, подобны облакам, которые по переменам ветров на разные части воздуха переносятся“ (св. Василий Вел. богоугодных трудов кн. 3, послание 241-е, л. 296); по учению святого Иоанна Златоустого, „подобны мышам, огрызающим писания“ (Маргарит л. 428 обор.); по учению Толкового Апостола, еретикам, не разумеющим ни яже глаголют, ни о них-же утверждаются (л. 900 на обор.). Швецов пишет: „На беседе, с моей стороны, была сказана речь о пользе мира церковного и о вреде, происходящем от раздора“. Бесспорно, что Швецов признаёт единой, святой, соборнойю и апостольской Церковью только своё окружническое согласие, а последователей всех остальных старообрядческих толков, не исключая и противо-окружнического согласия, признает раздорниками, отделяющимися от церковного единства. Но правильно-ли он своё общество, приемлющее так называемое Окружное Послание, признаёт Церковью Христовой? Нет, неправильно. Он это сам доказывает в том же своём сочинении, в третьей главе о вечности христопреданного священства. В этом месте своего сочинения Швецов пишет: „Мы же, рождие истинной лозы Христа в старообрядчествующей иерархии, веруем, что Христос установил священство не временное, а вечное и потому не допускаем, чтобы оное когда-либо и чем-либо могло разориться“ (95 стр.). По сему справедливому суждению Швецова выходит, что в Церкви Христовой священство вечно и что, где нет вечного священства, там нет и не может быть и Церкви Христовой. Вечно-ли священство старообрядцев австрийского согласия, приемлющих Окружное Послание? Нет, не вечно, по признанию самого Швецова. Он говорит: „Со дней Алексея Михайловича, когда, казалось, во всём мире не осталось благочестивых епископов, источники благодати Святого Духа в таинствах продолжали напаять Церковь древлеправославнующих, отделяясь от главного русла в боковые, так сказать, рукава, т. е. одним священством без епископства. Но и сие (епископство) после двухсотлетних испытаний, наконец, даровано ей божественным строителем Церкви, в лице Амвросия“ (стр. 104). Итак, по сему свидетельству Швецова Церковь „древлеправославнующих“ в течение двух сот почти лет пробавлялась одними лишь священниками без епископства. Епископство она получила недавно, в 1846 году, в лице постыдно бежавшего греческого митрополита Амвросия. Как же, по справедливости, должно быть названо подобное священство? Приличествует-ли ему название „вечное“, или нет? Такое священство должно быть признано и названо не вечным – Христовым, а новоявленным амвросианским. Таковым признаёт его и Швецов в следующих словах: „По двухвековом сиротствовании, когда православно-старообрядствующая церковь приобрела в лице митрополита Амвросия полноту иерархии, оказалось, что многие из чад её, вследствие жестоких преследований от правительства, заразились духом беспоповства, отвергающего благодатность священства от лет Никона повседно, и, оставшись при прежнем бегствующем от ново-обрядствующей Церкви поповстве, с неприязней отнеслись и к новоявленной в старообрядчестве иерархии и в частности к митрополиту Амвросию“ (стр. 179). И в другом месте: „это разъяснение названо Окружным Посланием единой, святой, соборной, апостольской древле-православно-кафолической Церкви“, коим названием архипастыри сами себя, без народного на то совета и согласия, ставили на высоту церковной непогрешимости, которая хотя и в подлинности зрится во всём разъяснении и руководстве, но торжественное обнародование которой было рановременно, во-первых, по малочисленности иерархов и, во- вторых, по новости самой иерархии, которая в то время ещё не успела глубоко и твёрдо окорениться (стр. 190–191). Может-ли быть священство Христовой Церкви „новобогоявленным“ и „приобревшим полноту в лице беглеца митрополита Амвросия“, каковым признаёт Швецов своё священство? Никогда. Поэтому, и окружническое общество с таким „новобогоявленным“ священством, получившим своё начало 55 лет тому назад, не может быть признано на деле Церковью Христовой. Какое же, после этого, значение могла иметь речь о пользе церковного мира в устах Швецова, не принадлежащего к Церкви Христовой, но стоящего во главе её злейших врагов и вкупе с ним ратующего против неё? Речь Швецова искусственна и исполнена лжи и лицемерия. Все старообрядцы – поповцы являются ярыми врагами Церкви Христовой, злохульниками и раздорниками, раздирающими, под руководством своих вождей, единство церковное и совершающими через сие такой великий грех, который не может омыть даже мученическая кровь.

Вот что пишет о всех отделяющихся от Христовой Церкви, подобно старообрядцам, святой священномученик Киприан: „Всякий, отделяющийся от Церкви, присоединяется к жене незаконной и делается чуждым обетования Церкви; оставляющий Церковь Христову лишает себя наград, предопределённых Христом, он чужд для ней, он непотребен ей, он враг её. Не имеющий матерью Церкви, не может иметь отцом своим Бога. Ужели такие люди думают быть со Христом, собираясь вне Церкви Христовой? Сии хотя-бы предали себя смерти за исповедание Христово, грех их не омоется и самой кровью. Неизгладимая и тяжкая вина разделения не очищается даже страданиями“. (О единстве Церкви). Вот на столь великий, действительный вред, происходящий для всех старообрядцев от нарушения церковного мира, от разделения Христовой Церкви и, вообще, от церковного раскола, следовало-бы и следует Швецову и другим защитникам старообрядчества обратить своё внимание; вот о пользе вожделенного мира с Христовой Церковью следует апологетам раскола говорить публичные речи, а не поддерживать своими казуистическими хитросплетениями раздор и раскол с Церковью, помня учение святого священномученика Киприана о тяжком грехе раскола с святой Церковью. После речи о пользе церковного мира и о вреде, происходящем от раздора, Швецов спросил противо-окружнического епископа Кирилла, „на каком основании они (противо-окружники) от нас (окружников) отделяются“? Сей вопрос Швецова не имеет здравого смысла и значения, так как не противо-окружники отделились и отделяются от окружников, а наоборот окружники, получившие своё начало лишь в 1862 году, отделились от противо-окружников, существовавших среди старообрядцев раньше сего года. Швецов, ссылаясь на 1 правило св. Василия Великого, на 19 правило 1 вселенского собора и на толкование на 68 правило святых апостол, совершенно основательно опровергает возражение противо-окружников о том, что греко-российская Церковь под именем Иисус исповедует не Христа Спасителя, но иного Бога и доказывает, что под сим именем православная Церковь правильно признаёт и исповедует Христа. Если греко-российская Церковь правильно верует во Христа, то на каком основании Швецов отделяется от Церкви, а) правильно верующей во Христа, б) не содержащей ни единой ереси и в) непогрешающей в догматах благочестия? Не является-ли он раздорником, лицемерно лишь произносящим речи о пользе мира церковного и о вреде, происходящем от раздора? Если-бы Швецов сознал весь вред и всю тяжесть греха раскола с Церковью, то он, наверное, перестал бы прати против рожна, сложил бы своё раскольническое оружие и обратился-бы с раскаянием к святой Церкви, как поступил Савл, обратившийся в Павла, и как поступали многие ратовавшие против Церкви и обратившиеся к ней со слезами и раскаянием.

Неискренность убеждений Швецова, а его фарисейское лицемерие особенно наглядно высказались в его замечаниях на грамоту неокружников, что видно будет из моего разбора, как грамоты неокружников, так и замечания на неё Швецова.

Свящ. Ф. Воловей

(Продолжение следует).

Когда же он шёл и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл, что ты гонишь Меня? (Деян9:3,4).

„Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, через Которого и веки сотворил“, – так начинает ап. Павел своё послание к евреям. Кроме пророчеств и учения Богочеловека Иисуса Христа, Бог многократно вещал Свою волю людям через откровения в тесном смысле этого слова. Примером такого откровения может служить откровение ап. Павлу, которым он был призван быть служителем Церкви Христовой. Тысячи ещё подобных откровений записаны и переданы потомству различными лицами, вполне заслуживающими всякое доверие, мало того лицами святыми, т. е. настолько высоко стоящими в нравственном отношении, что всякая ложь в их устах является немыслимой, невозможной. Вспомним откровение Августину блаженному, Ефрему Сирину и многим, многим другим святым. Уже одних этих двух фактов пророчества и откровения, казалось, было бы достаточно, чтобы убедить каждого неверующего в том, что Бог не только существует, но что это Сила живая, разумная, действующая, а не безличное какое-то „начало всех начал“. Однако не то мы видим в действительности.

Представители современного скептицизма и атеизма не хотят ни во что это верить не потому, чтобы могли доказать ложь и недействительность пророчеств и откровений, – нет, это до сих пор, как истина, стоит незыблемо, но потому только, что признание этого противоречит их научным теориям и их человеческому материалистическому миросозерцанию. Большинство следует слепо за ними, увлекаемые „духом времени“. Без сомнения, и в настоящее время Бог продолжает по прежнему вещать Свою волю людям, только откровения эти встречаются не так часто, а главное, многие из них остаются неизвестными, достоянием отдельных лиц, монастырей и вообще изустного предания; если бы кто и захотел поведать об этом миру, то встретил бы массу затруднений уже по одному тому, что большая часть прессы, заражённой общим неверием, отказалась бы поместить это, как вымысел, галлюцинацию или тому подобный продукт расстроенного воображения. В духовных журналах, впрочем, встречаются и теперь подобные описания, так в журнале „Миссионерское Обозрение“ (апр. 1898 г.) в статье М. А. С-о „Исповедь раскаявшегося толстовца-интеллигента“ рассказывается об одном подобном чудном откровении некоему петербургскому обывателю, человеку благочестивой жизни, сделавшемуся потом иеромонахом одного из олонецких монастырей, о. Викентию.

О самом процессе уверования большинство интеллигенции имеет смутное понятие, думают, что для этого надо только „доказать“, тогда как в действительности уверование, обыкновенно, происходит путём сложной внутренней работы и борьбы; в основе этого процесса лежат не столько философские размышления, сколько различного рода чувствования и внутренние ощущения часто при особом содействии силы Божией.

В виду вышесказанного я считаю небезынтересным сообщить историю моего уверования, поучительную во многих отношениях.

2½ года тому назад я, подобно большинству интеллигенции, был неверующий, не истинный сын Церкви Христовой, но враг и хулитель её. О высших догматических вопросах, о том, что такое Бог, какими путями управляет Он миром и т. п., я как-то мало в то время думал, считая их вопросами неразрешимыми, ignorabiles; что же касается таинств, молитвы, поста и проч., ко всему этому я относился совершенно отрицательно не потому, чтобы ясно понимал ненужность всего этого, а скорее по недомыслию, будучи увлекаем общим течением – духом времени; дело доходило до явных кощунств, о которых мне и вспоминать теперь страшно и больно. Так, помню я, в студенческие годы, будучи принуждён говеть, я утром в день причастия напился чаю с сухарями и молоком и потом отправился причащаться Св. Таин; или однажды, будучи уже земский врачом и решив говеть в виду правила для лиц, состоящих на государственной службе, говеть, по крайней мере, один раз в 2 года, я после исповеди наелся ветчины и вообще даже в эти дни ни в чём не отступал от обычного своего греховного образа жизни, считая это нормальным и вполне достойным порядочного человека. Насколько слабовольным и неразумным показал я себя в этих только что приведённых примерах невоздержания от привычки сытно и вкусно есть, настолько же и даже в ещё гораздо большей степени слабым являлся я в этот период неверия в борьбе с другими более сильными страстями, да можно сказать я с ними и не боролся, а был их послушным рабом, не думавшим ни о чём, кроме их удовлетворения, стараясь только прикрыть их неприглядную наготу общепринятым покровом видимого приличия и этикета. О том, что я не был счастлив, нечего и говорить, – я, как и всякий другой, живущий этой нечеловеческою жизнью, не мог быть счастлив; душевная пустота, неудовлетворённость, постоянное нервное раздражение, страх за своё положение, – вот что было наградой в душевной сфере за такое явное попирание истины; в сфере же физической, телесной, целый ряд различного рода самых разнообразных недугов, которые назывались врачами неврастенией, словом в сущности ничего не выражающим. И Бог знает, куда завела бы меня эта жизнь, если бы милостивый Господь не призрел, наконец, на заблудшегося раба Своего, быть может, по молитве моей религиозной сестры, которая непрестанно молилась за меня грешного, быть может, по молитвам тех больных, которым я помогал, и которые меня всё же любили.

Началось с того, что я тяжко заболел серьёзным расстройством сердечной деятельности. Я лишился возможности не только работать, но даже ходить на самое небольшое расстояние, вследствие сильной одышки и головокружений. Поехал я искать помощи у московских знаменитостей. Здесь случилось со мной первое чудо, на которое однако я не обратил тогда никакого внимания. Сестра уговорила меня поехать к мощам преп. Сергия; я согласился не потому, чтобы надеялся получить там исцеление, а так из любопытства посмотреть новую местность. Отправились служить молебен, после которого я пошёл прикладываться к мощам. Подходя к раке, я видел ясно, что она закрыта стеклом, к которому я рассчитал приложиться. Так как в действительности стекла никакого нет, то я потерял равновесие, и вместо того, чтобы приложиться, только кончиком носа задел за край раки и чуть-чуть не упал.

Второй раз уже прикладываться не пошёл. На сестру мою это произвело большое впечатление. „Ну, брате Сергей, недостоин ещё ты приложиться к мощам такого великого угодника Божия“, сказала она мне. На меня же это не произвело ни малейшего впечатления, слишком ещё густое облако лжи и всякого тумана окружало тогда мои душевные очи. Не получив помощи от знаменитостей и года 1½ промучившись с своей болезнью, я, наконец, решил отправиться в Германию, где мне пророчили полное исцеление. Вместо исцеления я через три недели этого нового лечения, по всем правилам науки, чуть было совсем не умер. Мысль о смерти заставила меня как-то невольно заглянуть в глубину моей души, и то, что я увидел там, вызвало во мне чувство страха и омерзения, а потом желание поведать кому-нибудь свои тяжкие грехи и попросить за них прощения у Того, Кто может всё понять и всё простить. Я решил исповедоваться и причаститься Св. Таин. Происходило это в одной из больниц Берлина. С глубоким сокрушением и искренним раскаянием, с горьким неудержимым плачем поведал я Господу перед священником о тех своих грехах, которые как-то особенно тяготили в то время мою душу, и Господь простил их мне; по крайней мере после причастия я ощутил необыкновенно сладостное чувство, которого в такой степени более никогда не испытывал, замерли как-то на время и все мои физические недуги, и я забылся сладостным сном.

Это необыкновенно сладостное ощущение после причащения, очевидно, поколебало в глубине моей души неверие, но далеко не рассеяло его вполне; вскоре всё это как-то сменилось прежним состоянием и через несколько дней, когда моя сестра перевезла меня в Петербург, моя душа снова настолько омрачилась, что мне было очень неприятно слышать от сестры её духовные наставления, чтение творений Иоанна Златоуста и т. п. Тогда она решила всё это оставить, ибо напрасно говорить слепцу о прелестях видимого мира, и избрала такой путь: купила мне Евангелие, молитвенник и икону Сергия преподобного; надела на шею мне крестик, которого я ещё не носил, подпоясала пояском от мощей пр. Сергия, благословила и сказала: „вот, брат Сергей, тебе мои подарки, читай понемногу из этих двух книжек, и вера сама придёт к тебе“. В тот же день взял я молитвенник и мне открылся „Покаянный канон Иисусу“, который я и начал читать: „Ныне приступих аз грешный и обремененный к Тебе Владыце и Богу моему, не смею же взирати на небо, токмо молюся, глаголя: даждь ми, Господи, ум, да плачуся дел моих горько... Широк путь зде и угодный сласти творити, но горько будет в последний день, егда душа от тела разлучатися будет: блюдися от сих, человече, царствия ради Божия“...

„Не надейся, душе моя, на тленное богатство, вся бо сия не веси, кому оставиши, но возопий: помилуй мя, Христе Боже, недостойного“...

„Како не имам плакатися, егда помышляю смерть? видех бо во гробе лежаща брата моего, бесславна и безобразна, что убо чаю, и на что надеюся? токмо даждь ми, Господи, прежде конца покаяния“...

„Верую, яко приидеши судити живых и мертвых, и вси во своём чину станут, старии и младии, владыки и князи, девы и священницы: где обрящуся аз“?

С первых строк слёзы сдавили моё горло, и я начал плакать, как ребёнок, настолько хорошо и чувствительно написан он. Всё время плача, я прочёл его до конца. С тех пор я каждое утро стал читать лёжа, ибо стоять ещё не мог, несколько молитв. В этот период открылся во мне дух критицизма, направленный, главным образом, на медицинскую науку, на врачебную этику и вообще на современную жизнь, но положительной мысли ещё не было, не было ещё и истинной веры, не чувствовалось и силы для противодействия греху.

Физическое состояние было очень плохо: я еле ходил по комнатам, а в средине декабря 1899 года совсем слёг в постель. 19 декабря я решил снова причаститься Св. Таин. И вот через два дня после этого, в ночь на 22 декабря, со мной произошло замечательное событие. Сильно утомившись с посетителями, я долго не мог заснуть на 22 декабря, только под утро забылся я некрепким сном; вдруг в моей голове возникает с поразительной ясностью следующий умственный образ: вижу я комнату священника села Шандрова, Лукояновского уезда, Нижегородской губернии; перед иконой стоит сам батюшка и усердно молится о моём выздоровлении; вслед за этим является новая картина: в комнате священника села Кудиярова перед иконой на коленях усердно молится о моём здравии жена священника, сам батюшка стоит подле неё несколько боком к иконе и небрежно и как-то неохотно крестится; вслед за этой является третья картина: в одной из келий лукояновского монастыря какая-то монашка молится обо мне. Затем вдруг в моей голове с поразительной ясностью возникает мысль: „живи по разуму Божественному, а не по разуму человеческому и будешь здоров“. Что такое разум Божественный и разум человеческий, как бы спрашиваю я самого себя, и в голове возникает ответ в следующих буквальных выражениях: разум человеческий – это тот разум, который исходит от диавола, вошёл в человека через Еву вместе с грехом, которым написано большинство светских научных книг, которым живёт наше высшее общество и которым жил ты. А разум Божественный есть тот разум, который вдунут в человека Богом при сотворении Адама, который живёт в каждом человеке, но только не в одинаковой степени заращён плевелами, продуктом разума человеческого; им написаны: Евангелие, Апостол, Творения святых, им жили угодники Божии, а теперь живут отчасти верующая часть бедного люда и благочестивые и твёрдые в вере крестьяне. Вслед за тем я почувствовал, что со мной совершилось что-то замечательное, что я духовно прозрел, и заснул сладостным сном. Восстав от сна, я припомнил всё бывшее со мной ночью, и вдруг стал жить по-новому, т. е. обнаруживать целый ряд поступков и действий совершенно новых, необычных для меня, шедших в разрез с моими всегдашними привычками и действиями, и потому на первых порах, удивлявших всех окружающих меня моих домашних. Я почувствовал в себе какую-то новую благую силу, которая стала руководить моими поступками. Замечательно, что каждый новый поступок не был результатом какого-либо размышления, а являлся сразу в виде неизвестно откуда взявшегося намерения, результатом какой-то новой силы, открывшейся во мне, и уж только потом мысль начинала подыскивать ему то или другое оправдание и мотив. Прежде всего это обнаружилось в том, что я, всю жизнь свою не употреблявший постной и вообще растительной пищи из опасения повредить ею своему вечно расстроенному здоровью, боявшийся сесть ½ солёного огурца с котлетой или одно сырое яблоко, вдруг неожиданно для всех потребовал себе на завтрак чёрного хлеба, солёных огурцов, варёной картошки и простой сырой воды, вместо заказанной с вечера самой лучшей жареной телятины. Пропитавшись целый день такой простой, грубой, постной пищей, я, убедился, что она гораздо приятнее для моего вкуса и желудка различного рода котлет, рябчиков и т. п., а главное к вечеру же почувствовал некоторое облегчение в своих болезненных ощущениях в области сердца. ещё через два дня подобного же питания я почувствовал себя почти совершенно здоровым человеком, все сердечные боли, одышка облегчились настолько, что я вскоре мог встать с постели. Таким образом совершилось моё физическое исцеление.

Окружающие все только ахали, что за перемена творится. В то же время мой ум был направлен на познание Бога, явилось тонкое понимание, проникающее в смысл каждого слова, открылась острая память, так что достаточно было прочесть 1–2 раза апостольское, напр., чтение, чтобы помнить его почти наизусть. Замечательно было влияние всего происходившего со мной на окружающих семейных, прислугу и живших в одном доме со мной квартирантов, людей очень близких нам. Все как-то вдруг почувствовали небывалое тяготение к небесному. Начали за всё это время посещать аккуратно храм, стали читать духовные книги; но особенно резко было заметно это влияние на моей 6-ти летней дочке, правда не по годам развитой. Как она была весела и счастлива, перестала быть капризной, стала послушлива, сговорчива, аккуратно наравне со взрослыми стала ходить к каждой церковной службе и выстаивала их до конца. Эта любовь к посещению храма и церковному богослужению осталась с тех именно пор и до сего дня у моей дочери и пасынка, мальчика лет 14-ти, который прежде ходил в церковь очень редко, теперь же не пропускает, можно сказать, ни одной службы.

Почти одновременно с этим я почувствовал в себе присутствие и другой силы, другого источника мысли, мысли дурной, противоречащей, старающейся сбить меня на прежнюю дорогу.

Открылись, так называемые, искушения, которые удавалось в конце концов побеждать третьей силой, – это разумением или рассуждением. Однако сила эта слишком немощна в человеке и изменяется в зависимости от многих разнообразных причин, из которых на первом плане стоит чисто физическая усталость, переутомление. И не знаю удалось ли бы мне при помощи её одной победить все многочисленные искушения и не совратиться на прежний путь, если бы Господь не указал мне на помощь ещё одно более могучее средство – слово Божие.

За несколько дней перед Новым Годом, когда я начал уже колебаться в своих новых мыслях и намерениях, мне также внезапно, как и все прочие подобные мысли, приходит в голову читать каждодневно положенные на сей день апостольские и евангельские чтения, руководствуясь отрывным календарём Брюса. В самый Новый Год я в первый раз беру в руки Евангелие и читаю следующее: „Аз есмь дверь, Мною аще кто внидет, спасется, и внидет, и изыдет, и пажить обрящет“. Далее из послания к колоссянам: „Братия, смотрите, чтобы кто не увлёк вас философией и пустым обольщением по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу“... и т. д.

Ещё из послания к Тимофею: „Дух ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, через лицемерие лже-словесников, сожжённых в совести своей, запрещающих вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением; ибо всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением“...

Таким образом, я сразу нашёл здесь ответ на все те вопросы, которые более всего занимали в то время мой ум, на счёт светской науки, пищи, брака. 3-го января я прочёл о силе и значении веры из послания к евреям. 4 января, когда почему-то я чувствовал сильную слабость духа, я прочёл следующее: „Смотрите, не отвратитесь и вы от говорящего. Если те, не послушав глаголавшего на земле, не избегли наказания, то тем более не избежим мы, если отвратимся от Глаголющего с небес“.

И так далее каждодневно я получал в апостольском чтении ответ на те вопросы, о которых думал накануне, поражался, укреплялся и успокаивался. Особенно замечательно было это вразумление день на 40-й, когда некоторые из моих товарищей, приписывая всё это нервному расстройству, стали советовать мне бросить всю эту „глупость“ и поехать в Москву поразвлечься и полечиться. Задумался я над этим и на другое утро читаю.

„Знайте, что в последние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны.., напыщенны, более сластолюбивы, чем боголюбивы. Имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся. Таковых удаляйтеся.

К сим принадлежат те, которые врываются в дома и обольщают женщин, утопающих во грехах, водимых различными похотями, всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины... А ты пребывай в том, чему научен, и что тебе вверено, зная, кем ты научен“.

Сколько пророческого заключается в этих словах апостольских!

После этого я окончательно уверовал, что сам Бог указал мне этот путь укрепления, ибо ничто меня так не поражало, как это постоянное в течение почти 40 дней совпадение содержания апостольского чтения с содержанием моих мыслей накануне. Ещё в первые дни заметив, что сообщение с людьми через утомление действует ослабляющим образом на дух и способность правильного мышления, рассуждения, я решил 40 дней никого не принимать и всецело предаться новым мыслям и окончательной выработке своего нового миросозерцания. В это время меня видели только моя 6-ти летняя дочь, прислуга и мой духовник, теперешний архимандрит Сергий, настоятель нижегородского Благовещенского монастыря. Многое передумал и перечувствовал я за это время, но об этом не буду говорить; скажу только, что за это время я окончательно укрепился в своих новых убеждениях, а физически поправился настолько, что мог приступить к обычным больничным занятиям;

1 марта я в первый раз явился в больницу здоровый, счастливый, сияющий к величайшему удивлению своих товарищей, и с тех пор занимаюсь там. Так совершилось моё духовное возрождение. Через несколько времени у меня явилась мысль записать все те мысли и чувства, которые наполняли в то время мою обновлённую душу. В результате этого намерения явилась моя статья: „О посте и молитве“ – размышление уверовавшего врача¹⁷⁶.

Врач С. Апраксин

Едва ли найдётся село с более или менее значительным раскольничьим населением, в котором не было бы иночества, или по крайней мере старчества в лице старых дев. Иночество и старчество – это главная опора раскола. Не будь того и другого, раскол не имел бы и той живучести, какая наблюдается в нём по настоящее время. Каждый вожак раскола в известном месте, для приобретения себе большего почёта, старается прежде всего непременно обзавестись иноками и старицами-читалками. Для них он устраивает где-нибудь на дворе в уютном местечке особые кельи с различными потаёнными входами и выходами. Ревнителю православия или миссионеру встретить и вызвать на разговор подобных иноков и стариц почти невозможно. Отличаясь по большей части грубым фанатизмом и особой скрытностью, они подобных встреч, а тем более бесед сторонятся и стараются, главным образом, о том только, чтобы развивать такой же фанатизм в остальном старообрядчестве. По нашему мнению, иночество и старчество в расколе – это своего рода иезуитизм в папстве. Лишь только сделалось известным в расколе о колебании в вере кого-либо из братии, как тотчас же ополчается на него весь сонм раскольнических схимников и старух. Один из них, напр., рисует перед колеблющимся самую странную картину его будущего наказания за отступничество, по которой он непременно должен будет занять место в когтях самого сатаны вместе с Иудой предателем. Другая со вздохом рассказывает ему, как мать Макрида, или о. Варсанофий видели в видении богоотступника Евстратия мучившимся в адском жупеле под самым огненным колесом. Третьи указывают на Ивана, у которого за то же самое жену скорчило, или лошадка околела. Иные в предостережение начинают ублажать различными посулами, обещаниями, выгодным предприятием и выгодным родством. Находятся, наконец, и такие, которые действуют на родителей и ближайших родственников колеблющегося, подстрекая их на проклятие, выдворение из дома и лишение наследства, или подговаривая на побои и истязания усомнившегося в расколе. Много и много нужно смелой решительности человеку, находящемуся в таком положении, чтобы выпутаться от всех коварных козней раскола! Недаром же иногда человек целый десяток лет не посещает моленной и не защищает раскола, и всё же не решается прервать окончательной связи с ним. Под ту же опеку конечно подпадает и всякий православный, возымевший почему-либо некоторого рода симпатию к расколу. Тут только к некоторым из указанных действий различных старцев и стариц прибавляется с их стороны ещё немало всевозможной клеветы, главным образом, на священников и хулы на таинства Церкви¹⁷⁷. Немало поэтому требуется усиленного труда и практической опытности со стороны всякого пастыря, чтобы в корень подорвать авторитет всех этих схимников и стариц. Насколько же они бывают фанатичны, фарисейски лицемерны и нередко, даже безнравственны, мы представим тому примеры.

В селе А. К-не у раскольников беглопоповщинского толка таковых иноков было трое: Исаакий, Варсанофий и Варлаам, а схимниц и старух наберётся и теперь ещё целый десяток. Из первых – Исаакий был одним из главных распространителей раскола в селе; после того, как последний стал ослабевать, он переселился с несколькими семьями лет 15 тому назад в оренбургскую губ., а теперь, как слышно, бродяжничает по нижегородским, самарским и саратовским дебрям раскола и избрал, впрочем, главным пристанищем палаты, или кельи известного покровителя раскола Б-ова. С нашими раскольниками в настоящее время он имеет общение только письменное, или же через различных переселенцев. В письмах, своих вот уже более, чем в течении семи лет, (после того как дети его и многие родственники присоединились к православию), он присылает присоединившимся детям своим одни только проклятия.

Замечательно, что мнимый Исаакий, облачившись в схиму более 15 лет, однако же живёт неразлучно с своей женой. Второй – Варсанофий года три тому назад, лишившись ума, умер, а Варлаам, о похождениях которого, главным образом, и поведём речь, здравствует и навещает наше село и поныне. В схимнические доспехи Варлаам облёкся уже около 20 лет и имел пристанище больше в доме вожака раскола И. П. П-ва. У последнего на дворе были сделаны подземные кельи, в которых с Варлаамом находились и ещё человек до 15-ти мужчин и женщин. Это было своего рода подземное царство, в котором царил Варлаам. Здесь у них была и своя печатня, и литография, и переплётая, и книжный склад. Здесь фабриковались и венчики, и разрешительные молитвы, и различные картинки хулительного свойства на Церковь, здесь же превращались и новые книги (особым способом копчения) в старые. При этом о. Варлаам был не только главным заправителем этого дела, но и главным совершителем обильно оплачиваемых треб. Для большего привлечения к себе последователей и подаяний он изредка удалялся в соседние леса, где вырывал себе пещеры и вёл якобы подвижническую жизнь. Об этих подвигах носились разные слухи. То его видели стоящим на молитве всего в слезах, то он как бы нечаянно показывался облечённым в железные вериги чуть не с пудовым же железным крестом на груди, то он стоял или лежал на камнях. Одним словом, слава его росла, подаяния отовсюду лились обильной рекой, и вожак П-в богател не по дням, а по часам. Сколько они сделали зла православию за эти какие-нибудь 10–15 лет, это видно из того, что к описываемому времени (1885 г.) в селе от 800 душ муж. пола православных оставалось не более трети. Все сельские власти были раскольники, почему православный нигде никогда не мог возвысить своего голоса. Были случаи, что раскольники явно глумились над православием и его святынями.

Но время переменчиво. Господь, пришедший взыскать и спасти погибшего, не оставил и нас Своей милостью. Благодаря начинавшимся в то время производиться в селе публичным и частным беседам, с 1889 года раскол начал терять под собой твёрдую почву, и многие из его последователей стали уже присоединяться к православию. Между прочими вскоре же присоединились почти и все ученики о. Варлаама, работавшие с ним в пещерах, и из его помощников теперь уже сделались помощниками и сотрудниками по вразумлению православному пастырю заблудших. Все их пещерные подвиги и проделки стали таким образом выплывать наружу, и слава о. Варлаама стала меркнуть, почему он с этого времени начал уже вести жизнь больше бродячую. Скроется, бывало, вдруг на полгода, на год и опять появится. Такая кочевая жизнь о. Варлаама в конце концов завершилась у нас и некоторыми небезынтересными событиями, характеризующими отчасти и его подвиги. Так, поскитавшись года два–три по белу свету, он в 1895 году снова было водворился с своими сёстрами в келье П-ва, и только на срам себе. Дело на этот раз было в том, что одна из схимниц, жившая с ним, родила младенца и подкинула его в соседнее село. Полиция вскоре же напала на след и, только что хотела накрыть виновную и привлечь к ответственности, как все сёстры с о. Варлаамом в одну тёмную осеннюю ночь скрылись. Скитальничество это снова продолжалось года два. В 1897 году он появился опять, но только с сёстрами уже новыми и по обычаю появился ненадолго. Так как доходы год от году умалялись, то он, соскучившись о таковых, месяца через два по прибытии, с своими сёстрами отправился промышлять вёрст за 50 в село Ш-т к своим единомышленникам. Для большей свободы в своих действиях пристанищем своим здесь он избрал пчельник вожака Р-ва, находящийся в дремучем лесу. Весть о прибытии его сюда тотчас же распространилась среди раскольников, и вот старики и старухи толпами поплелись на пчельник помолиться и поговеть, а кто и причаститься и детей привести в христианство. Пчельник скоро сделался средоточием раскольнических паломников, чем отчасти стал привлекать вниманий и случайных прохожих. Один из лесников, усматривая в таковых таинственных собраниях нечто подозрительное, дал знать о сём в близлежащее село к сведению полиции. И вот, когда о. Варлаам с своими сёстрами и с набранным добром обратно перекочёвывал к селу К-ну, их на дороге арестовали и препроводили в городскую полицию. При обыске нашли все схимнические доспехи, несколько лестовок, малый сосудец для причащения, лжицу, копье, раздробленные части просфоры, целую просфору, ланцет вместе с частицами нескольких завёрнутых сухих пчёл, писанный полууставом требник (как исповедывать, причащать и совершать другие требы иноку), несколько других старопечатных книг и вместе с сим (о, ужас!) двенадцати-ствольный револьвер с 8-ю зарядами в стволах. При допросе Варлаам облачался в свои схимнические доспехи, показывал вериги (каковые имели и схимницы), снимал с головы неснимаемую свою шапочку-скуфейку и, наконец, парик, из-под которого расплетались длинные с обритой маковкой волосы. Что замечательно при этом было, так это то, что они в течение суток июльской жары, в полиции от еретической пищи и пития отказались, а когда одну из схимниц, показавшуюся больной, хотели отправить в больницу, то она наотрез отказалась не только от больницы, но и от всякого лекарства. По окончании дознания о. Варлаама и схимниц водворили на места их жительства. Этим только дело вероятно бы и кончилось. Но Бог поруган не бывает. С Варлаамом скоро случилось и третье несчастье. Несколько недель спустя по водворении его, скоропостижно в лесу умерла его племянница, бывшая в замужестве за сыном крестьянина С-вр, который перед тем с остальными детьми присоединился к православию. Как родственницу и, притом оставшуюся верной расколу, в числе других уставщиков пришёл отпевать и о. Варлаам. Облачившись в схимническое одеяние, ставши на место, он только что хотел было начать отпевание, как вдруг нечаянно усмотревши на стене у божницы портрет Их Императорских Величеств, останавливается и говорит: „это от антихриста, – при нём я служить не могу“. Затем. ничтоже сумняся, берёт его, срывает и бросает на лавку, а потом уже совершает отпевание. Многих православных, собравшихся проводить несчастную, естественно такой поступок возмутил, и по селу стала ходить различная молва. Вмешалась снова полиция, началось совокупно с первым дело, и Варлаам был отдан под строгий надзор. По прокурорскому дознанию факт хотя и подтвердился, но вследствие Высочайшего повеления через полгода объявлено было ему прощение, а дело передано забвению. После того мнимый о. Варлаам хотя и получил обратно свои отобранные вещи, однако же прежний авторитет свой среди народа окончательно утратил. Стыда, вероятно, ради после того он вскоре же скрылся и до сего времени ещё не являлся к нам. Этим пока и кончились у нас его похождения. Есть слух, что в настоящее время он проживает под тем же кровом, где и Исаакий, т. е. у Б-ова. Вожак же оставшихся наших раскольников (а их осталось уже не более седьмой части) без него и без сестёр хотя и взялся сам за матушку кормилицу соху, однако же до того обеднел, что едва не собирает милостыню по миру. Православие же, благодарение Господу, крепнет и расширяется.

Итак, если несколько человек, одушевлённых ложной идеей и проникнутых фанатизмом, могут причинить столько зла и обиды православию в такой короткий период времени, как какой-нибудь десяток лет, то сколько же пользы могло быть принесено православной Церкви, когда бы и мы с таким же воодушевлением и единением стремились к достижению единой истинной цели – приведению к спасению заблудших душ?! Чтобы избавить других от влияния раскольничьих пропагандистов и тем самым предостеречь человека от заблуждения, требуется от пастыря не только немало труда и неусыпной бдительности, но нужно иметь к этому делу и сочувствие от всех тех, кому дороги заветы православия и счастье нашего отечества. Возлагать же дело вразумления и возвращения заблудших на путь истины на одних миссионеров и приходских священников, как этого требуют многие критики миссионерского дела, положительно невозможно, да и несправедливо. Во-первых, здесь прежде всего нужно иметь в виду то, что всякое уклонение от истины вначале всегда совершается тайно и особенно от приходского священника. А так как и исправить оное всегда бывает легче вначале же, то естественно каждый пастырь хотя и рад бы был душой поспешить на помощь погибающему, да не всегда в состоянии по затаённой на время сердечной скрытности от него заблуждающегося. Вот почему и Пастыреначальник наш Господь Иисус Христос вразумление заблудшего возлагает не на одних пастырей, но и на всякого собрата: „если согрешит брат твой, говорит Он, пойди сначала обличи его ты сам наедине“ (Мф.18:15–17). Этим выражением ясно показывается, что о заблуждении брата делается прежде всего известным ближнему собрату же, на которого, вследствие этого, ложится и первая обязанность вразумления его. Если далее последнее окажется бессильным, то собрату этому предоставляется взять на помощь себе ещё двух–трёх свидетелей и, конечно, уж более опытных, или лучше таких, авторитет которых он привык всегда признавать законным и истинным. Если, наконец, и их увещания бессильны, а заблуждение делается открытым и небезопасным для других, то поведай Церкви. И св. апостол Иаков к этой обязанности призывает также всех, говоря, „братия, если кто из вас уклонится от истины, и обратит кто его, пусть тот знает, что обратившего грешника от ложного пути его спасёт душу от смерти и покроет множество грехов“. А если так, то, располагая всех к сочувствию в этом святом деле – обращений заблудших, приходские священники сделали бы особо важное и полезное дело как для себя лично, так и для Церкви вообще, когда бы в каждом заражённом приходе подготовили постепенно из ревнителей православия лиц, способных быть их ближайшими помощниками и проводниками христианских истин в тёмную среду заблуждений. А этим-то через особо подготовленных к тому лиц и возможно было-бы тогда пользоваться Церкви: „друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов“ (Гал.6:2). „Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере“ (Гал.6:9–10).

Мисс. свящ. С. Магнусов

Миссионер. В прошлый раз г. Усов поставил вопрос, почему их иерархия нашей св. Церковью признаётся незаконной и безблагодатной. Ответом на этот вопрос может служить наша двухдневная беседа с ним о признаках истинной Церкви Христовой. На этой беседе было доказано, что их общество нельзя признать истинной Церковью Христовой, но безблагодатным обществом, „сонмом злых и нечестивых людей, нечистым колодцем“, поэтому и иерархия их безблагодатна и незаконна. Одного этого достаточно было бы для беспристрастного старообрядца, но так как Усов желает поговорить по вопросу о незаконности своей иерархии более подробно, то укажем ему и другие основания нашей св. Церкви для непризнания законности австрийской иерархии. Священная иерархия Церкви Христовой ведёт своё начало не от еретика какого-либо, а от Самого Господа. Первым иерархом её и единым по существу Архиереем был и есть Сам глава Церкви, Спаситель мира, Иисус Христос. Но так как „никто сам собой не приемлет сей чести, но призванный Богом, как и Аарон. Так и Христос не Сам Себе присвоил славу быть первосвященником, но Тот, Кто сказал Ему: Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя (Пс.2:7). Как и в другом месте говорит: Ты священник во век по чину Мелхиседека (Пс.109:4; Евр.5:4,6). Сей Первосвященник, „отходя на небеса, не восхоте достояние свое (св. Церковь) оставити на земли неустроено, но поручил оное истинным пастырям апостолам и по них преемникам их служения – архиепископам и епископам, им же и спребывати даже до скончания века обетование сотвори“ (Кн. о вере л. 59 об.). После Своего славного воскресения из мёртвых „в первый день недели, вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты... Пришёл Иисус и стал посреди и говорит им: мир вам! Сказав сие, Он показал им руки и ноги и рёбра Свои. Ученики обрадовались, увидевши Господа. Иисус же сказал им вторично: мир вам! Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. (Ин.20:19–21). Посылая вместо Себя учеников Своих, Спаситель передал им и всё своё Божественное дело, всю Свою власть на управление Своей Церковью и приведение ко спасению рода человеческого. „От Божественной силы Его даровано нам (апостолам) всё потребное для жизни и благочестия“ (2Пет.1:3). Св. апостолы указывали на посланничество от Господа, как на верное доказательство истинности их служения: „Мы посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас“ (2Кор.5:20). Напротив, не имеющих посланничества они лишали права проповеди: „как проповедят, если не будут посланы“ (Рим.10:15). Будучи сами посланниками Господа, св. апостолы и других через таинственное рукоположение посылали на дело спасительной проповеди. Когда они служили Господу и постились, Дух Святой сказал: отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их. Тогда они, совершив пост и молитву и возложив на них руки, отпустили их. (Деян.13:2,3). И сии последние так же имели своих посланников или преемников: „Напоминаю тебе, пишет сам ап. Павел Тимофею, возгревать дар Божий, который в тебе через моё рукоположение. (2Тим.1:6). „Не неради о пребывающем в тебе даровании, которое дано тебе по пророчеству, с возложением рук священства“ (1Тим.4:14). Преемники апостольские, в свою очередь, также по заповеди апостолов, рукополагали пастырей св. Церкви: „Для того я оставил тебя в Крите, писал ап. Павел Титу, чтобы ты довершил недоконченное и поставил по всем городам пресвитеров, как я тебе приказал“ (Тит.1:5). Такое преемство епископского служения в истинной Церкви Христовой должно продолжаться до второго Христова пришествия. „Церковь от времён самих апостолов и через известнейшие преемства епископов, продолжающиеся даже до наших дней и имеющие продолжаться на все последние времена, сохраняет и приносит Богу жертву хвалы в таинстве тела Христова“. (Бл. Август. против противн. зак. и прор., гл. 1, числ. 39). Св. Ириней пишет: „Мы можем перечислить тех, кои от апостолов поставлены епископами и преемников их даже до нас“ (кн. 3, гл. 3). И Тертулиан говорит, обращаясь к еретикам: „Пусть покажут начало церквей своих и объявят ряд своих епископов, который бы продолжался с таким преемством, чтобы первый их епископ имел своим виновником кого-либо из апостолов, или мужей апостольских“ (О давности еретиков, гл. 32). Так как св. Церковь есть вертоград заключён и источник запечатлён, то и все спасительные таинства совершаются только в ней (Толк. Ап. л. 548 об.). Она, имея всё потребное для жизни и благочестия (2Пет.1:3), не нуждается в чужих плодах, источник благодати её никогда не может иссякнуть или пересохнуть. Не таково общество старообрядцев. Оно, выйдя из сего вертограда, вскоре почувствовало во всём нужду: пресеклось у них преемственное рукоположение, оскудела и благодать: „не к тому имела благодать Святого Духа в себе, говорит св. Василий Вел.: оскуде бо, внегда пресецатися последованию“ (Ник. Черн. сл. 63), и они стали ходить около стен сего св. вертограда и тайно хищнически брать себе из него увядающие плоды зазорных по жизни и нравственности священников, которые, будучи оторваны от лозы, конечно, не могли, по слову Спасителя, приносить никакого плода, но немедленно иссыхали (Ин.15:4). Таким священникам никто из православных христиан не должен повиноваться, как учит св. Ириней, говоря: „должно повиноваться пресвитерам, находящимся в Церкви и происходящим преемственно от апостолов и, по благословению отца, вместе с преемством епископства получившим истинные дары; прочих же, кои получили пресвитерство не по такому преемству и собираются во всяком месте, тех считать людьми подозрительными, горделивыми, еретиками, злонамеренными отступниками, горделивыми лицемерами, делающими это ради прибытка, для суетной славы“ (книг. 4, прот. ер. гл. 26). А с такими-то вот священниками старообрядцы и пребывали около 180 лет, пока, наконец, не переманили к себе заштатного греческого митрополита Амвросия. Беглый, незаконный и безблагодатный священник подверг Амвросия чиноприёму и объявил епископом, от которого у них с 1846 года и ведётся своя амвросиевская, или австрийская лже-иерархия. Есть ли какое-нибудь сходство этой австрийской иерархии с истинной Христо-преданной иерархией? Священная иерархия Христовой Церкви ведёт своё начало от Христа и через св. апостолов другопреемственно, не прекращаясь ни на один день, продолжается и будет продолжаться во все времена. На кафедры епископские, „овдовевшие“, т. е. лишившиеся епископов, и вновь открывающиеся, собор епископов будет назначать новых епископов. У них же иерархия случайная, не имеющая преемственного ряда епископов, восходящих до апостолов, а посему и незаконная. Чтобы доказать её законность, пусть Усов скажет нам, от какого старообрядческого собора епископов был послан митр. Амвросий в Белую Криницу?

Усов. Я твёрдо верю и проповедую, что наше общество есть едина святая, соборная и апостольская церковь. До патр. Никона в России только и была эта одна церковь, никаких других церквей тогда не существовало. А когда патр. Никон исправил некоторые церковные обряды, то мы не захотели принимать этих исправлений и остались при всём старом. Хорошо ли Никон исправил, или плохо, мы об этом пока не говорим, но только скажем, что все епископы и русской и греческой Церквей новшества Никоновы приняли, а мы не приняли, поэтому и оставались без епископов до перехода к нам митр. Амвросия. Раз речь началась о митрополите Амвросии, то необходимо нужно познакомить слушателей с этим замечательным иерархом. „Амвросий родился в 1791 году и при крещении назван был Андреем“, читал Усов из книги Н. Субботина „История белокриницкой иерархии“.

Миссионер. Как был назван?

Усов. Прошу не перебивать.

Миссионер. Прочтите, как был назван при крещении Амвросий?

Усов. Амиреем.

Миссионер. А вы читали – Андреем. Зачем же искажаете имена? Цель ваша для меня понятна. Так как имени Амирей нет в святцах, то оно и вводило раскольников в большой соблазн, поэтому ещё инок Павел, учредитель австрийской иерархии, старался скрывать мирское имя Амвросия и с этой целью упросил сына Амвросиева Георгия называться и писаться не Амиреевичем, а Андреевичем с целью скрыть настоящее имя Амвросия, и Усов в присутствии тысячной толпы слушателей не стесняется читать не так, как напечатано. Как же доверяться таким проповедникам, которые лгут намеренно, не стесняясь народа. Теперь, г. Усов, продолжайте, но не лгите.

Усов. „Отец его Георгий был священником Румелийского города Энос и считал себя двадцать вторым священником в своём роде, поставляя себе это обстоятельство в особенную честь. Сына он решился воспитать, по примеру предков, так же для священнического звания, и с этой целью отдал его в духовное училище, где Амирей, получивший по отце фамилию Паппа-Георгополи, выслушал курс богословских наук. В 1811 году, имея двадцать лет от роду, он женился и тогда же эносским митрополитом Матфеем поставлен во священника. С женой молодой священник жил очень недолго. В 1814 году она скончалась, оставив ему сына Георгия. Овдовевши, он провёл ещё три года в звании приходского священника и потом решился принять пострижение в иноки. В иночестве получил имя Амвросия. Это было в 1817 году; Амвросий имел тогда от роду 27 лет. Тот же эносский митрополит Матфей принял новопостриженного инока к себе в архиерейский дом. Дальнейшая судьба Амвросия шла вообще довольно успешно. В 1823 году он сделан в сане игумена настоятелем Троицкого монастыря, что на острове Халки; здесь успел обратить на себя внимание константинопольского патриарха Константия и в 1827 году, по желанию патриарха, переведён ближе к столице в настоятеля же мекаревмской церкви, что в Босфоре, а потом патриарх Константий взял его в самую патриархию на должность протосингелла великой церкви. Здесь Амвросий стал уже на прямую дорогу к получению архиерейского сана. В 1835 году умер босно-сараевский митрополит Вениамин. Амвросий предложен был в числе других кандидатов на упразднившуюся кафедру. Патриарший синод, состоявший из архиереев: ефесского Хрисанфа, ираклийского Дионисия, который имел полномочие и от Ианарета никомидийского, анкирского Герасима и софийского Паисия, собравшись под председательством патриарха Григория в патриаршей Георгиевской церкви, избрал и предпочёл всем другим его священно-словеснейшего, великого протосингелла святые Христовы великия церкви, господина Амвросия, яко достойнного восприяти архиерейское предстоятельство и пастырский жезл святейшие митрополии Боснийские. В епископы Амвросия рукополагал тот же патриарх Григорий, при участии упомянутых выше архиереев. Снабжённый ставленной архиерейской грамотой, от 9 сентября 1835 года, Амвросий отправился в свой епархиальный город Босно-Сараев. Положение православного епископа в Боснии, равно как и в других славянских областях Турции было очень затруднительно: ему приходилось стать или на сторону турецких правителей, изнурявших народ тяжкими поборами, всякого рода притеснениями, и в таком случае сделаться предметом народной ненависти, или – на сторону угнетаемого народа и через то возбудить против себя вражду турецкого правительства. Присылаемые из Константинополя архиереи фанариоты легко выходили из этого затруднения. Не имея ничего общего с иноплеменным народом, кроме религии, которой, впрочем, не слишком дорожили, поставляя всегда на первом плане свои денежные расчёты, они обыкновенно становились на стороне сильного, вступая в союз с пашами, за одно с ними и с зажиточным классом горожан делались притеснителями бедного, измученного народа. Архиереи фанариоты были поэтому ненавистны для народа не менее турецких пашей.

Но митрополит Амвросий явился исключением из Боснийских владык-фанариотов. Человек от природы добрый, он не мог равнодушно смотреть на бедственное положение народа, стал на его сторону и по возможности старался облегчать его нужды. Это было таким необыкновенным явлением, так противоречило издавна сложившемуся народному понятию о греческих архиереях, что народ даже не признавал Амвросия за грека. Утвердился слух, что он природный славянин и именно болгарин. Вот замечательные слова об Амвросии, занесённые в одну боснийскую летопись: „Этот владыка был святой человек, он много заботился о бедных. Он был родом болгарин, вовсе не был сребролюбив и радел только о том, чтобы народу было покойно, чтобы народ не терпел неправды“ (Истор. белокр. иерар. Н. Субботина, стр. 63–6). Вот какая светлая, необыкновенная личность был митр. Амвросий! И кто это пишет о нём? Самый злейший враг старообрядцев, профессор академии Н. И. Субботин, который готов бы всех нас перевешать на горькой осине. Этот необыкновенный человек, митр. Амвросий, познал своё заблуждение, раскаялся в нём, просил принять в общение с нашей св. церковью, на что св. наша церковь и изъявила согласие, приняв с подобающей его сану честью через св. миропомазание. А так как за еретиками второго чина, по принятии их в общение со св. Церковью священный сан всегда оставался, то и мы, на основании 8 правила 1-го вселенского собора, считали и считаем его настоящим старообрядческим епископом. Это правило мы сейчас и прочитаем. „Еретицы глаголемии чистии, говорится в правиле, приходяще к соборной Церкви, первое да исповедят, яко повинуются церковным законам, и приобщаются с двоеженцы, и простят согрещающих. И аще убо будет в коем граде истинный епископ града того, будет же и от сих, глаголемии чистии, другий епископ поставлен, или пресвитер, в своем сану да пребывает, но обаче поставленный от чистих епископ, или яко пресвитер да имать честь; или аще хощет града того епископ, да вдаст ему негде в селе епископию; несть бо мощно двема епископома быти во едином граде“. Толкование. „От приходящих еретик ко святей Божией соборней и апостольской Церкви, ови убо крещаеми бывают совершенно; другий же иже токмо миром помазуются, инии же токмо проклинают своя и иные ереси вся, сии же, глаголемии чистии, прелыцени бывше в таковую ересь, от Новата пресвитера римские церкви; от него же и чистии наречени быша, того ради: понеже не приемлют покаяния обращающихся от грех и второе женитися возбраняют. Двоеженца же отнюдь неприемлюще на общение, и не хулити второго брака, и согрешающим и кающимся прощати грехи, просто рещи всем церковным последующе повелением, свою ересь прокленше и иные вся, прияти да будут и токмо святым миром помажутся. Аще же неции от них суть и епископи, паки в своем сану да пребывают, токмо аще в том граде ин епископ соборные церкве не обрящется: таковый почтен будет, иже и сперва истинный епископ, и один на епископстем престоле седит. Той же иже от чистых нарицаемый епископ, яко присвитер да почтен будет: понеже не достоит двема епископома в едином граде быти. Аще же будет годе града того епископу, яко же рехом, да повелит епископом нарицатися ему: епископского же дела никакоже прикоснутися: аще ли же хощет, да в селе негде устроит его епископа“.

Митрополит Амвросий пришёл в такой град, в котором епископа не было, поэтому он, по силе прочитанного правила, и занял кафедру. Следовательно, он истинный, законный епископ, как истинны и законны и преемники его. О. миссионер ставит такой нелепый вопрос, что даже смешно его и слушать. Кто, спрашивает он, послал митрополита Амвросия в Белую Криницу? Если бы митр. Амвросий вновь был у нас рукоположен, или переходил из одного города в другой, тогда этот вопрос имел бы смысл, а то ведь он был еретик и пришёл в общение со св. церковью. В таких случаях никакого посланничества не требуется. А по мнению о. миссионера, митр. Амвросий должен был бы явиться к своему еретическому патриарху и просить его: пошлите меня к старообрядцам, а я вас там прокляну, как еретика. Но это ни с чем несообразно. В прочитанном нами правиле нет и намёка на посланничество, а мы принимали согласно с этим правилом. Из церковной истории нам известен такой факт. В городе покацианской Фригии Синнаде был епископ некто Феодосий. Он неотложно преследовал находившихся там еретиков (которых было много из секты македониан) и изгонял их не только из города, но и из деревни. Это делал он не потому, чтобы в православной Церкви еретики обыкновенно подвергались гонению и не по ревности к правой вере, но по страсти к сребролюбию, чтобы с еретиков собирать деньги. Поэтому он всё приводил в движение против людей, мыслящих согласно с Македонием, вооружал во вред им руки подчинённых себе клириков и употреблял бесчисленное множество ухищрений, даже, не упускал призывать их в судилища, особенно же подвергнул различным оскорблениям епископа их по имени Агапита; впрочем, для исполнения наказаний ему показалось мало власти областных начальников, он отправился в Константинополь и просил окружных указов. Но между тем, как Федосий для этой цели медлил в Константинополе, Агапит, бывший, как я сказал, предстоятелем македонского вероисповедания, пришёл к благой мысли. Посоветовавшись со всем своим клиром и созвав подчинённый себе народ, он начал убеждать его принять веру в единосущие, и когда достиг этого, тотчас же с великой толпой, или лучше со всем народом отправился в церковь, совершил молитву и занял престол, на котором обыкновенно восседал Феодосий. Таким образом, соединив народ и потом проповедуя веру в единосущие, он сделался правителем и тех церквей, которые зависели от Синнады. Спустя немного времени после сего события, является Феодосий и приносит с собой полномочие областным начальникам. Ещё не зная ничего случившегося, он тотчас приходит в церковь, но изгнанный из ней всеми вместе христианами, опять отправился в Константинополь и, прибыв туда, оплакивает перед епископом Аттиком своё несчастье, как неожиданно изгнан он из епископии. Аттик рассудил, что это дело произошло с выгодой для Церкви и потому, утешив Феодосия словами, убедил его принять с терпением жизнь в покое и научил предпочесть выгоды общественные собственным, а Агапиту написал, чтобы он управлял епископией, не опасаясь ничего неприятного от огорчения Феодосиева (Церков. Истор. Сократа Схоласт. кн. 7, л. 3). Спрашивается теперь, кем был послан македонианский епископ Агапит в православную Церковь? В таких случаях никакого внешнего посланничества не требуется: достаточно только и того одного, что он порвал связь с ересью и пришёл к единству Церкви. Такие лица посылаются от Самого Христа. Тут не рассуждают о соблюдении формальностей, а смотрят на более серьёзную сторону дела: на пользу всей Церкви. Это событие вполне применимо и к митр. Амвросию, который, перейдя к нашей св. Церкви, стал истинным посланником, так как посланничество у нас не прекращалось. Христос Спаситель послан от Бога Отца, апостолы – от Христа, епископы – от апостолов, священники – от епископов, следовательно, и всякий священник есть посланник, когда соблюдает заповеди Господни. Посланничество есть рукоположение, а все священники имеют на себе это св. таинство. А так как священники у нас не прекращались, то не прекращалось и посланничество.

Итак, мной отвечено на вопрос о. миссионера, пусть же и он ответит мне, в силу каких правил наша иерархия признаётся незаконной!

Миссионер. Относительно личности митрополита Амвросия не следовало бы много распространяться г. Усову. В решении вопроса о законности или незаконности австрийской иерархии личные качества Амвросия не имеют значения. Законным признаётся иерарх не по личным своим нравственным достоинствам, а по благодати, полученной им от законных преемников апостольского служения, которой митр. Амвросий, как ветвь, отломленная от лозы, и не имел. Да и относительно нравственных качеств Амвросия Н. И. Субботин в той же книге говорит, что он был святой жизни человек, добрый, несребролюбивый и прочее только в бытность босно-сараевским митрополитом. Когда же, по удалении с кафедры, ему пришлось переиспытать много бедствий, когда и впереди его ожидали, быть может, одни лишения и бедность, когда он видел крайнюю нужду своего семейного, ни к чему неспособного сына, он значительно изменился. Прежде, говорит Субботин, когда Амвросий был действительным босно-сараевским митрополитом, он не имел недостатка в нравственной силе, но теперь, как мы уже говорили, Амвросий был не тот, что прежде; под влиянием разных огорчений и нужд, его характер значительно изменился, и устоять против стольких искушений у него не стало уже сил, когда особенно на стороне искусителей явился его собственный сын (стр. 377), и решился перейти в раскол только тогда, когда получил формальное условие или обязательство от представителей раскола платить ему за измену православию ежегодное жалованье. Когда еретик по убеждению присоединяется к православию, он о материальных расчётах даже и не думает, а Амвросий на первом плане поставил денежный вопрос и, если бы ему не обещались платить жалованье, он никогда и не перешёл бы в раскол. „Только обещание свободной и обеспеченной жизни и заставило Амвросия изъявить согласие быть принятым по образцу еретиков второго чина. Это согласие однако же стоило дорого Павлу и всему раскольническому обществу; можно решительно сказать, что с этой именно поры возникло и утвердилось в Амвросии то глубокое отвращение к расколу и раскольникам, которого даже перед самими раскольниками не скрывал он впоследствии при многих случаях, и с этого же времени стал он смотреть на свои отношения к расколу исключительно с денежной стороны, как на коммерческую цель, как на средство получать деньги с раскольников“ (стр. 479). По переходе в раскол, он зорко следил за исправной высылкой ему жалованья, и если когда раскольники замедляли выслать ему обещанные 500 червонцев, он предавал их проклятию, епископов запрещению, грозил всех сделать беспоповщиками (Ивановский. Руков. по истор. и облич. раск. ч. 1, стр. 172, изд. 1889 г.). Нравственно страдая, мучаясь за свой поступок, за измену православию „много и много раз, – писал впоследствии сын Амвросия Георгий, – мой покойный родитель бранил меня за это дело, то есть за это липованское православие, и сказал мне покойник, что я буду наказан от Бога за это дело, потому что сам он не хотел переходить в липованскую ересь, если бы я не порадел липованам“ (стр. 486). Но, повторяем, хорош ли нравственно был Амвросий, или плох, по убеждению ли он перешёл в раскол, или за сребреники, это мало имеет значения при решении вопроса о законности австрийской иерархии, а потому распространяться об этом считаем излишним. Здесь имеют значение не нравственные достоинства Амвросия, а каноническая сторона дела, поэтому я и спрашиваю Усова, от какого старообрядческого собора епископов был послан Амвросий в Белую Криницу? Не находя возможным что-либо ответить на этот вопрос, Усов называет его смешным и нелепым. „Если бы митр. Амвросий, говорит он, вновь был рукоположен у нас или переходил из одного города в другой, тогда этот вопрос имел бы смысл, а то ведь он был еретик и перешёл в общение со св. церковью. В таких случаях никакого посланничества не требуется“. Эти слова Усов старается подтвердить 8 прав. 1 вс. соб. и случаем из жизни синнадского епископа Феодосия. Займёмся рассмотрением этих свидетельств. Восьмое правило первого вселенского собора говорит о еретиках, приходящих к святой соборной Церкви, а соборная Церковь, как ясно доказано нами на первой беседе, без епископов быть не может и никогда не была. Истинная Церковь, как было доказано на предыдущей беседе, имеет три неотъемлемые свойства или признака: полную веру во св. евангелие, трёхчинную иерархию и седмь таинств церковных. У раскольников же этих свойств не было, следовательно, не было и Церкви. Св. Феодор Студит говорит: „Если уничтожить одно свойство в каком-нибудь естестве, то вместе по необходимости уничтожаются и все однородные свойства; а по уничтожении свойств, очевидно, уничтожаются и сами естества, которым они принадлежат. Свидетель этому священномученик Юстин, который в одном месте говорит: ничто из существующего не остаётся тем, что оно есть, если не достанет одного и только одного из существенных свойств его“ (часть 2, стр. 199). Раскольники учили и учат, что и по уничтожении свойств Церковь Христова у них существовала, но добавляет св. отец „по этому новому предположению было бы тщетно учение нашей веры“. Итак, Амвросий пришёл не к Церкви Божией, а к безблагодатному обществу раскольников, не имеющему ни одного единомысленного себе епископа. Одно это уже говорит, что 8 прав. 1 вс. соб. для Усова не может служить оправданием. Далее правило говорит, что еретик, приходящий к соборной Церкви, должен дать обещание „повиноваться церковным законам“, а церковные законы говорят: „Празднаго убо епископа (каковым и был Амвросий), неимуща Церкве, и в праздную Церковь, не имеющую епископа (каковой была Белая Криница), вводити не повелевает, но со искушением и судом совершенного собора, сиречь всех сущих во области епископов, ту сущу и митрополиту“ (толков. на 16 пр. антиох. собора). Какой же собор праздного Амвросия ввёл на праздный белокриницкий престол? Митрополит Амвросий, отвечает Усов, пришёл в такой град, в котором епископа не было, поэтому он и имел право будто бы сам занять кафедру. Но прежде всего, Амвросий пришёл не в такой град, в котором не было епископа, а к такому обществу, у которого не было ни одного епископа, а во-вторых, придя в такой град, в котором не было епископа, он самовольно не мог воссесть на епископский престол этого града, как подсказывает прочитанное нами правило. И само приведённое Усовым 8 пр. 1 вс. соб. говорит, что пришедший от ереси епископ не может самовольно восхищать престола, хотя бы в том граде, в котором он присоединился, и не было своего епископа. „Аще же неции от них суть и епископи, говорит правило о приходящих еретиках, паки в своём чину да пребывают, токмо аще в том граде ин епископ соборные Церкви не обрящется: таковый почтен будет, иже и с перва истинный епископ. Той же иже от чистых нарицаемый епископ, яко пресвитер, да почтен будет“. Выражения почтен будет показывают, что еретик епископ, по присоединении к св. Церкви, не сам собою занимает епископский или священнический престол, но поступает в зависимость от православных епископов, которые, смотря по обстоятельствам, и назначают или посылают его не обязательно епископом, – на это обратите внимание, – но или епископом, или даже священником. Как же Усов решается утверждать, что для переходящих в православие еретиков епископов не требуется никакого посланничества? „По мнению о. миссионера, смеётся Усов, Амвросий должен был бы явиться к своему еретическому патриарху и просить его: пошлите меня к старообрядцам, а я вас там прокляну, как еретика. Но это ни с чем несообразно“. Не по моему мнению, а по учению соборных правил, Амвросий, по переходе к раскольникам, должен был получить от собора раскольнических епископов назначение на кафедру, и сам собой восхищать её не имел никакого права. „Восхищающий недарованная им раздражают Бога“, говорит 2 пр. купно всех св. апостолов (Кормч. л. 30). Таким раздражителем Бога и является Амвросий. Поэтому и заявление Усова, что Амвросий будто бы послан был к раскольникам от Самого Христа, есть ни более, ни менее как малообдуманная фраза. Бог наш не есть Бог нестроения (1Кор.14:33), поэтому Он не благоволит и к тем, которые производят „нестроения“, т. е. нарушают священные каноны Его Церкви, самовольно вторгаются в „недарованное им“. Христос Спаситель, живя, яко человек, на земле и созидая Церковь Свою святую, Сам непосредственно избирал апостолов и посылал их на проповедь, но отходя плотью на небеса, вручил всю Свою божескую власть избранным Им ученикам, св. апостолам и преемникам их служения, епископам, которые и установили, при изволении Духа Святого, священные каноны или правила, строго вменив в обязанность всем своим преемникам руководствоваться этими правилами. И только те из епископов, которые избраны, рукоположены и „вчинены“ на известную кафедру согласно с сими правилами, считаются епископами, посланными от Христа, законными, благодатными. Епископы же, нарушающие эти правила, законными никогда не могут быть признаны и не признавались.

Поэтому не может быть никакой речи о каком-то „непосредственном“ посланничестве Амвросия от Самого Христа. Он сказал апостолам и преемникам их: „куплю дейте, дóндеже прииду“. Но решится ли Усов утверждать, что Спаситель уже второй раз приходил на землю, приходил только для того, чтобы послать Амвросия в Белую Криницу? Конечно, нет. Следовательно, и слова его, что Амвросий послан от Самого Христа, – неуместная фраза. Амвросий ни от кого не был послан сюда, а вошёл на несуществовавший бело-криницкий престол самовольно. Поэтому его никак нельзя признать посланником от имени Христова, нельзя признать и все его незаконные священнодействия освящёнными Богом (2Кор.5:20). Како проповедят, аще не посланы будут? вопрошает апостол (Рим.10:15). А Амвросия никто не посылал, как же он мог решиться не только проповедовать, но и других посылать на сие служение? От гнилого источника течёт гнилая вода, от незаконного епископа у раскольников проистекла незаконная иерархия. Усов отлично знает то, что одной своей фразой о посланничестве Амвросия от Самого Христа он никого не убедит, а посему и тщится доказать, что и до перехода Амвросия у них посланничество не прекращалось, так как и священники тоже посланники, а священники у них были. Чтобы видеть всю неосновательность этого доказательства, повторим слова Усова: „Христос Спаситель послан от Бога Отца, апостолы – от Христа, епископы – от апостолов, священники – от епископов, следовательно, и всякий священник посланник есть. Посланничество есть рукоположение“... Всё это так. Но ведь Христос основал истинную святую Церковь, в ней посланничество, действительно, и продолжается и будет продолжаться, „дондеже“ паки приидет Спаситель. А было ли это посланничество у раскольников? Священники – посланники епископов, а были ли у раскольников епископы, посылавшие священников? Совершалось ли у них св. таинство рукоположения? „Два или три епископа поставляют епископа. Един епископ поставляет священника“ (1 и 2 пр. св. апост.). Не было у раскольников епископа, не совершалось у них и рукоположение, не было и посланничества. Если у них и были незаконные священники, то они рукополагались не у них, так как „пресвитеру несть достойно поставления творити, и развращати чин священнический, яко же дерзнувый таковая, борется с великим архиереем Христом“ (Кормч. л. 30). Следовательно, поставления или рукоположения в обществе раскольников не совершалось, прервалась у них и златая цепь преемников апостольского служения. У них обыкновенно делалось так. Подыщут какого-нибудь подсудимого православного священника, переманят его к себе, подведут под исправу через ранее бежавшего к ним священника, и этот последний посылает его в какой-нибудь приход. Часто случалось, что они принимали за священников и простецов – священнических работников, укравших ставленные грамоты, а эти работники так же посылали священников. Митрополита Амвросия принял и послал в Белую Криницу беглый священник Иероним. Уж не эти ли кощунственные действия Усов называет посланничеством? Христос Спаситель, пославший апостолов, сказал им: Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод“ (Ин.15:16). А у раскольников беглый священник мог сказать Амвросию и всем его ставленникам: „не будь меня, не было бы и вас“. И Иероним был бы прав. Ему всецело обязаны раскольники возникновением своей ложной иерархии, он у них представлял в своём лице целый собор епископов, имеющий право „праздного епископа возводить на праздный престол“! Мне кажется, достаточно и сказанного, чтобы понять, как глубоко ошибаются раскольники, признавая свою иерархию законной, не говоря уже о том, что Амвросий, принятый раскольниками через миропомазание, лишился епископского сана, стал мирянином и не имел права священнодействовать. Указанный Усовым пример из церковной истории о том, что македонианский епископ Агапит занял кафедру православного епископа Феодосия без всякого посланничества, не оправдывает раскольников и Амвросия. Можно ли это событие применить к Амвросию? Ни в каком случае, конечно, нельзя. История не говорит нам, от каких епископов был рукоположен Агапит; от православных или еретических, до осуждения ли македонианской ереси или после осуждения. Поэтому здесь допустимы предположения. Я предполагаю, что Агапит был от рождения православный христианин; православным же епископом он был рукоположен к православному епископскому престолу и даже в город Синнаду, но увлёкшись ересью Македония, он изменил православию, и на его место был назначен Феодосий. Потом, снова познав правоту учения православной Церкви, он возвращается в единение с ней и приводит к этому спасительному единению всю свою епархию. Когда же Феодосий возвратился из Константинополя, народ синнадский не пустил его в храм, и Феодосий отправился к патриарху Аттику с жалобой на Агапита; но Аттик, видя в обращении Агапита и всей его паствы великую пользу для св. Церкви, посоветовал Феодосию отказаться от управления синнадской епархией, а Агапиту написал, чтобы он управлял епископией. Возразят, что я делаю лишь предположение, а предположение – не доказательство, но ведь и недомолвки историка не доказательство. Что моё предположение о рукоположении Агапита православными епископами и возвращение его до осуждения ереси имеет открытые основания, это будет ясным, если мы припомним, что еретики македониане принимались в единение со св. Церковью через миропомазание, а Агапит миропомазанию не подвергался; принятые через миропомазание еретики-иерархи снова рукополагались, а Агапит оставлен в своём сане без повторения рукоположения. Итак, Агапит имел посланничество от православных епископов при рукоположении его к православному престолу, и при обращении из ереси он снова получил от патриарха Аттика повеление „управлять епархией“. Какое же тут сходство с Амвросием? Митрополит Амвросий никогда раскольником не был, раскольниками не рукополагался; при переходе в раскол был миропомазан, получил повеление „управлять епархией“ от священника, т. е. больший от меньшего, что противно заповеди апостола (Евр.7:7). С Агапитом присоединилась к православию вся его епархия, а с Амвросием кто присоединился? Итак, нет ничего общего между принятием в св. Церковь Агапита и переходом в раскол Амвросия: Агапит присоединился и привёл к соединению свою паству с той Церковью, в которой были свои православные епископы, в которой посланничество никогда не прерывалось, а Амвросий, наоборот, ушёл из этой Церкви и присоединился к такому обществу, в котором ни епископов, ни полноты таинств церковных не было, т. е. к такому обществу, которое Перетрухин, собрат Усова по занятию, называет „нечистым колодцем, лишившимся благодатных даров в преподаянии семи церковных таинств, преданных от Христа, а от такого безблагодатного источника не может изливатися приснотекущая, чистая вода учения Божественного писания. О таковых безошибочно можно заключить, что это есть сонм злых и нечестивых людей: понеже по всей поднебесней не имеют седьми церковных таинств“ (Меч духовн. с замеч. Е. Антонова, стр. 167–8).

Миссион. свящ. С. Шалкинский

(Продолжение будет).

(Хроника).

Открытие козельского съезда – Численный состав, толки и очаги раскола и сектантства. – Необходимость заведения миссионерских летописей. – Характеристика духовных руководителей местного раскола и их пагубное влияние на раскольничью массу. – Бытовая и нравственная жизнь у раскольников и отношение раскола к грамотности. – Предпочтение церковных школ. – Религиозная тьма и невежество. – Доброе отношение раскольничьей массы к православным пастырям и чтимым храмам и иконам. – Улучшение положения православной женщины в раскольничьей семье. – Причины живучести раскола и средства к ослаблению его. – Раскольники и сектанты в роли сельских начальников. – Важность церковной школы в деле миссии. – Суждения о местной хлыстовщине.

Как уже сообщалось в „Миссионер. Обозрении“, по распоряжению преосвященного Вениамина, епископа калужского, в г. Козельске с 16–20 мая сего 1902 г. происходили заседания первого в епархии козельского окружного миссионерского съезда, при участии оо. епархиальных и окружных миссионеров, оо. благочинных и пастырей приходов, заражённых расколо-сектантством, из 6 уездов: козельского, жиздринского, мещовского, мосальского, перемышльского и лихвинского, в числе более 60 душ. Съезд состоялся под председательством местного протоиерея о. Митрофана Покровского и под руководством чиновника особых поручений при обер-прокуроре св. синода ст. сов. В. М. Скворцова. Торжество открытия началось в 11 ч. утра молебным пением св. Троице в соборном г. Козельска храме. Перед молебном епархиальный миссионер жиздринского округа о. Иоанн Жаров предложил вниманию собравшихся пастырей-миссионеров слово о тех основаниях, в силу которых настоящий съезд является событием весьма важным, давно желанным и существенно необходимым. При этом о. миссионер выяснил, насколько современные движения в расколе и сектантстве заставляют приходских пастырей воспрянуть духом, ободриться и внимательно вглядываться в религиозную жизнь своих пасомых. „Нужно вооружаться, изыскивать меры и средства на борьбу с возрастающими силами врагов православной Христовой веры“, говорил о. миссионер. Задача нелёгкая быть готовым и сильным отразить и вразумить врага, как и укрепить колеблющихся. В заключение о. миссионер приглашал всех дружно и единодушно приняться за св. дело миссии. Все участники съезда из собора направились в отведённое для заседаний здание воинской команды, в аудиторию, где происходят народные чтения. Здесь о. председатель съезда прочитал указ калужской консистории об учреждении съезда и его задачах и объявил съезд открытым. При этом им предложена была на обсуждение съезда программа хода совещаний, и определено время занятий, а именно: решено иметь ежедневно 2 заседания утром с 9–2 ч. и вечером с 5–9 ч.

Вслед затем руководитель съезда В. М. Скворцов приветствовал собравшихся на съезд пастырей-миссионеров живой речью, приблизительно сказав следующее. Приветствуя с открытием первого в епархии козельского миссионерского съезда пастырей, собравшихся в таком многочисленном составе из отдалённых уголков епархии, В. М. усматривал в этом почтенную ревность по делу миссии, и затем охарактеризовал настоящий 1-й в епархии миссионерский съезд, как знаменательное в деле миссии калужского края событие.

«Знаменателен ваш съезд, сказал В. М., во многих отношениях.

Во 1-х настоящий съезд знаменателен тем, что он первый в истории миссии калужской епархии. Тогда как другие епархии насчитывают у себя десятки миссионерских съездов, калужская епархия, хотя и сильно заражённая расколом, хлыстовством, а с недавних пор сюда проникла и зловредная штунда, – совершает только первый опыт этого много-полезного учреждения. Знаменателен ваш съезд ещё и потому, что он назначен в захолустном Козельске.

В выборе сего места для первого съезда нет ли особенного промышления Божия? Припомните из истории, как враг веры Христовой, дикий татарин Батый подступил некогда к Козельску, и как на жизнь и на смерть боролись козельчане с врагом за веру и отечество. Свирепый враг наименовал Козельск за его крепкое стояние „злым“ городом. Вот и ныне подступает к городам всего калужского края новый враг. Враг этот уже не татарин злой, но тоже не щадящий ни жён, ни детей, враг тонкий и хитрый, враг губящий не тело, а душу, – это штунда, религиозный индифферентизм, нигилизм и анархия... Пусть славная борьба козельчан с древним Батыем вдохновляет и вас, духовные витязи Церкви, решимостью на крепкое стояние против нынешних врагов за веру и отечество. Ныне, – на предстоящих заседаниях съезда, – настало время благоприятное для вашего вооружения всеми посильными средствами, чтобы потом успешно и плодотворно бороться с надвигающимися на нас тучами.

Знаменателен настоящий съезд ещё и в том отношении, что совпадает с тяжким временем не только религиозного, но политического шатания умов и вверху – в просвещённых слоях общества, и в народе. За примерами не надо далеко идти, достаточно указать на политическое враждебное отношение умов к Церкви огромной части общества по поводу синодального акта об отпадении графа Л. Н. Толстого, или на известную всем вам, конечно, историю доклада орловскому миссионерскому съезду предводителя дворянства и камергера г. Стаховича, требовавшего полноправной с господствующей Церковью религиозной свободы не только для всех вероисповеданий, но и для всех сектантских лжеучений, требовавшего при этом не только свободы исповедания, но и свободы пропаганды и совращения!

Отозвавшаяся сочувственно к странному призыву докладчика огромная часть интеллигенции и большинство повременной печати показали ясно, с каким огромным и опасным направлением приходится считаться ныне миссии Церкви.

Вероятно, всем вам также известны и те печальные происшествия, которые случились недавно в губерниях полтавской и харьковской. По поводу этого разгрома помещичьих усадеб озверелой толпой князь Мещерский в своём «Гражданине» спрашивает, где же были пастыри, как они могли не знать, когда замышлялся и подготовлялся этот массовый бунт? Вопрос о том, конечно, спорный, могли-ли и в силах ли были пастыри сдержать и обуздать толпу, но во всяком случае на этом упрёке нельзя пастырской миссии не остановить своего внимания, в виду существующего брожения умов в народе. Долг пастырей непременно прислушиваться к биению пульса народной жизни и заблаговременно подумать о тех мерах и средствах, коими пастыри должны действовать в смутные моменты жизни народа, чтобы явить себя добрыми стражами Церкви и слугами Царя и родней отчизны. И вот ваш досточтимый архипастырь, преосвященный Вениамин, в заботе о наилучшем устроении пастырской миссии много положил забот на открытие миссионерских съездов, как нового дела в Калужской епархии, а потому ему, как вашему духовному вождю в деле пастыре-миссионерского воинствования с врагами Церкви и отечества, я предлагаю теперь же выразить одушевляющие всех нас чувства пением многолетия».

За сим, по предложению В.М. Скворцова, съезд признал полезным в пятницу 17 мая устроить в соборном храме образцовую беседу с местными раскольниками. Беседу предложено было вести боровскому миссионеру о. Иоанну Жарову (старшему), а раскольникам послать письменное извещение, а также признано желательным в субботу 18 в 8 ч. утра всем депутатам отправиться в Оптину пустынь на поклонение святыням и для отправления там панихиды по скончавшимся деятелям миссии калужск. епархии у гробниц оптинских старцев, как великих подвижников веры и благочестия, своим житием, словом и любовью добре подвизавшихся на поприще миссии по утверждению народа в истинах веры и благочестия.

В последующих затем заседаниях слушались и обсуждались письменные доклады и словесные сообщения священников сёл, заражённых расколом. Сообщаем здесь результат совещаний. Прежде всего выяснилось, что в козельском миссионерском округе распространён раскол более по австрийскому лже-священству, причём во всех местностях и почти поровну есть окружники и противо-окружники, есть также и беглопоповцы и самое незначительное число беспоповцев¹⁷⁸.

Каких-либо новых толков, о коих ещё не было бы известно в науке, ни в одном приходе не обнаружено. Существование последователей рационалистического сектантства в форме штунды установлено в 5 сёлах, главнейший очаг штунды с. Уколицы, козельск. у., до 100 чел. Опознанное хлыстовство числится в 16 сёлах¹⁷⁹.

Протоиерей г. Перемышля Владимир Будилин сообщил, что в его благочинии сектанты хлысты и скопцы в с. Синятине появились в 70 годах прошлого столетия. Не так давно агентами хлыстовства из села Синятина было увезено до 10 девочек в г. Москву, как бы для определения их в мастерство ленточного цеха. Когда потом родители требовали сих девиц обратно, то от них откупались деньгами, но детей не возвращали. В 70 же годах прошлого столетия около Перемышля была опознана скопческая секта, и скопцы были преданы суду.

Начинают также проникать в православное и раскольничье население лже-мудрования толстовского и просто атеистического характера. Так в одном из хуторов живёт толстовец, целыми пуками распространяющий заграничные издания.

Священник с. Устов о. Сергиевский сообщил, что в недавнее время полиция г. Петербурга сначала заарестовала, а потом выслала обратно в с. Усты до 10 молодых людей из его прихожан с ткацкой фабрики около Петербурга. Один из молодёжи опасно заболел и позвал священника для напутствия и здесь рассказал, что их фабричный хозяин, по роду чех, собирал их молодёжь по праздникам на прогулку в лес и там читал им разные безбожные книжки, между прочим о том, что Бога нет, и что все люди будто бы произошли из насекомого. Эти высланные молодые люди держат себя в храме очень вольно, мало молятся, дерзки с священником, даже грозят ему смертью за то, что он публично разоблачает их умствования и преследует законом их издевательства над портретами особ царской фамилии. Народ дал кличку этим людям „студенты стреляные“.

Из докладов и сообщений членов съезда выяснилась недостаточность источников, откуда бы могли пастыри почерпать сведения о том, когда и как занесено расколо-сектантство в приходы, и лишь некоторые пастыри по народной молве могли указать, когда и кто были насадители расколо-сектантства в приходах.

В виду сего постановлено ходатайствовать перед епархиальным начальством сделать распоряжение о заведении при всех церквах селений, заражённых расколо-сектантством, особых миссионерских летописей, куда бы входила история появления раскола, и заносились все выдающиеся случаи совращений и воссоединений, а также описание миссионерских публичных и частных бесед, с изложением выдающихся возражений начетчиков расколо-сектантства.

Общий взгляд съезда на состояние раскола может быть представлен в таком виде. В большинстве сёл численность расколо-сектантства невелика, кроме некоторых сёл (Фоминичи, Брынь, Космачево, Холмищи, Сухиничи).

Случаи совращений стали единичным и исключительным явлением, увеличение расколо-сектантства, численный рост его происходят не от совращения, а путём естественного размножения, а также отчасти при посредстве браков, когда православные девицы выходят в замужество за раскольников.

Духовными руководителями калужского раскола являются, главным образом, лже-иереи австрийского священства, которые посажены почти в каждом значительном очаге, так в г. Сухиничах их два, Димитрий и (противоокр.) Изот, в Калуге один Пармен, в Брыни два, в приходах сёл: Фоминич, Космачева, Холмищ по одному и по два лже-иерея. Лже-попы непримиримые враги миссии, они запрещают раскольникам ходить на беседы с православными миссионерами, принимать православного священника в дом со святынями, воюют против церковных школ, запрещая, родителям посылать в них детей, а в случае непослушания, подвергают родителей и детей тяжёлому наказанию. Некоторые раскольничьи лже-иереи имеют большую силу влияния на паству свою и лишь только молодёжь, побывавшая на отхожих промыслах, становится мало послушной своим лже-иереям. Оказывают влияние на раскольничью среду также и разные „матушки“, старицы, „келейные малинницы“, влияние последних особенно сказывается при погребении раскольников, при чтении псалтири по усопшим. Однако, как сами лже-иереи, так и особенно „малинницы“, поражают своей темнотой, суеверным обрядоверием, ибо едва бредут по своим старопечатным книгам и выполняя „разные кануны“, как лже-иереи, так особенно малинницы, совершают все требы решительно без смысла. Раскольничьих часовен в приходах бывает по нескольку, много и молитвенных домов, из коих некоторые устроены издавна, но многие устрояются и теперь, иногда самыми нелегальными путями в обход существующих законов. Раскольники содержат свои молитвенные дома в чистоте и порядке и не позволяют православным входить туда, разве только, когда думают совратить кого, в этих случаях даже зазывают.

Обратив внимание пастырей и миссионеров на миссию среди самих лже-иереев и уставщиков и вообще руководителей раскола, съезд рекомендовал устанавливать с ними живое миссионерское общение, с целью ослабления в них фанатизма и предубеждений против Церкви, а также чтобы располагать главарей к доброму отношению к миссии православной Церкви.

Что касается бытовой жизни последователей раскола, то таковая мало чем разнится от жизни православных, лишь у хлыстов принцип взаимопомощи твёрже и имеет основу в самом их религиозном быте. Обычно раскольники живут обособленно, но благотворение между ними самими развито очень слабо.

Грамотность раскольники весьма чтут, хотя они же чуждаются и земской школы, но более любят школу церковную, особенно когда местный священник далеко проживает от последней школы. Обыкновенно дети раскольников не молятся в школах вместе с православными, им запрещают это их родители и лже-иереи, но Закон Божий и молитвы изучают наравне с православными. Лишь в космачевском приходе, в деревне Гавриловне, школа земская едва влачит своё существование, благодаря противодействию тамошнего лже-попа К., который строго наказывает епитимиями тех родителей, которые посылают своих детей в эту школу. Этот невежественный фанатик домогался даже, чтобы самому быть законоучителем в этой школе, почему собственно и позволил своим пасомым открыть в этой деревне школу, иначе школы бы и не было там, так как в Гавриловке на 200 домов жителей едва ли насчитывается десяток домов православных.

Раскол, как и везде, так и здесь держится, распространяется и крепится, главным образом, между женским полом. Женщины фанатичней и преданней и наиболее упорны. Поэтому съездом выражено желание, чтобы в главных очагах раскола заводились женские школы.

Относительно нравственности раскольничьего населения на съезде установлено, что раскольники здесь мало чем разнятся от православных. Нравственность вообще в народе слаба. То же распутство, то же сквернословие, пьянство и даже столь ненавистное староверами табакокурение распространены в расколе не менее, чем в православном населении. Но иначе дело обстоит у хлыстов и штундистов: здесь нет совсем пьянства, нет сквернословия, нет табакокурения, так что сектанты наглядно отличаются от православных и раскольников этой доброй стороной своей жизни и в беседах с православными открыто и не без основания величаются своим воздержанием. Религиозные понятия у раскольничьей массы очень темны и сбивчивы. Есть уголки, например, в приходах сёл Костешева, Бурнашева, Хорец и др., где раскольники не знают решительно никаких истин веры. Свою принадлежность к расколу единственно объясняют приверженностью к старине. „Так было издавна, как наши деды и отцы, так и мы“, вот и весь их ответ. Ничего не зная о своей принадлежности к той, или другой секте, обыкновенно, раскольники, поссорившись с лже-попом Изотом противо-окружником, ничтоже сумняся, переходят к окружнику Димитрию, и тут же с уважением принимают в дом православного священника. Молодое поколение в расколе представляет собой печальное религиозное разложение. Вследствие распространения школ, а главным образом, под влиянием отхожих промыслов, раскольничья молодёжь пошатнулась в старине, но за то в религиозном отношении стала индифферентна. Самосознание молодёжи отрешилось от тьмы раскола в большинстве своём, но это, однако, не делает её ближе к Христовой Церкви, а наоборот, делает равнодушной к вере вообще и ко всем исповеданиям в частности. Явление это признано съездом печальным и способным вызывать опасения, как бы раскольничья молодёжь не пошла по пути рационалистического сектантства, толстовства и безбожия. Выясняя вопрос об отношении раскольничьей массы к православным приходским пастырям, съезд установил тот отрадный факт, что в большинстве случаев все раскольники к священникам относятся почтительно, не позволяя себе никаких глумлений, или дерзостей в отношении их. В престольные праздники, на Св. Пасху, на Рождество священники в большинстве заражённых расколом селений, наряду с православными заходят и в дома раскольников и здесь отправляют у них молебствия. Сближение раскольников с священниками идёт также путём бесед вероучительных и на почве житейско-практических интересов.

Заходят раскольники и в храмы Божии, но только при случае, напр. во время свадеб, погребения, но молиться вместе с православными редко молятся. Особенно любят они пение хора церковного, и это их привлекает в храм в праздники на литургию. Посещают раскольники и обители: Оптину и Тихонову пустыни, Боровский монастырь, ставят свечи перед древними иконами, берут крещенскую воду, принимают в дома чудотворные иконы.

К лучшему изменяется и положение православной женщины в раскольничьей семье.

В прежнее время совершалось, как нечто обычное, что православная девушка, выходя замуж в семью раскольников, всегда почти становилась скоро и сама раскольницей, то теперь наблюдается обратное и отрадное явление. Прежних стеснений православная невестка уже не знает; мало того, известны даже случаи, что свёкор или свекровь раскольники посылают невестку православную в храм Божий, дают ей деньги на свечи и без труда отпускают на говение. Мало и таких случаев, чтобы раскольница, приняв православие, войдя в семью православную, имела бы совращающее влияние, напротив установлено, что через немного времени раскольница в православной семье и сама становится истинно православной.

Обсуждая причины живучести раскола, съезд признал самой главной из них – непросветную тьму и глубокое невежество, особенно сильно коренящееся среди женщин, а также удалённость православных храмов от раскольничьих селений, неорганизованность и разрозненность в действиях приходской миссии, смелость и безнаказанность действий раскольнических лже-иереев и их многочисленность, невнимательное отношение светских властей к оказательству раскола и к незаконным деяниям раскольнических лже-иереев, в виде построения без разрешения часовен, моленных, венчания без всяких документов и др.

Обсуждая средства борьбы с расколом, съезд признал первым и самым главным средством для ослабления раскола – это школы и притом в церковном духе. Устройство школ, особенно женских, в селениях раскольнических есть свет и сила, способная рассеять мрак и тьму раскола. При школе могут быть и беседы с пением, а равно и служение акафистных молений, всё это могучим образом действует на раскол. По местам должны быть и единоверческие храмы, а в православных церквах селений, заражённых расколом, должно совершаться полное, уставное богослужение, поведение и способность к миссии членов причта должны стоять на подобающий высоте.

Но вместе с сими средствами чисто духовного характера важно весьма и правильное, закономерное отношение к расколу со стороны светских властей, тогда как православная Церковь смотрит на раскол, как на болезнь, врачует её всеми посильными средствами, в это время светское общество, а иногда близкая к народу власть открыто считают раскол правовым исповеданием, отрадным и передовым в народе явлением и проч.

Правильное распространение просвещения через школу хотя и медленно, но неминуемо сблизит раскол с православием, тогда и брошюры противо-раскольнического содержания, а равно и с положительным православным учением будут легко проникать в среду раскольников и приносить свою пользу. Теперь библиотеки имеются почти при каждой церкви, хотя и с весьма различными по своему составу книгами, но раскольники решительно чуждаются, сих книг и никогда не просят книг для чтения. К сожалению, библиотеки приходских церквей, при своей бедности, настолько ещё скудны книгами, что производить раздачу книг народу ещё пока не приходится. Братства и попечительства, учреждённые при церквах, располагают незначительными средствами, почему и пополняют библиотеки только немногими экземплярами книг противо-раскольнического содержания, а остаток средств весь идёт на помощь бедноте.

При обсуждении вопроса о школах одним из членов съезда обращено внимание на § 5 нового положения о школах церковных, коим предписывается принимать детей раскольников и сектантов не иначе, как с разрешения епископа, что может тормозить великое и незаменимое значение школы для миссии.

Подводя итоги действиям приходской миссии, в лице пастырей и миссионеров, окружной съезд признал, что, во-первых, нет плана и системы во всех действиях пастырей-миссионеров, нет единства, а действуют причты особняком и притом иногда при слабых силах умственных и физических.

Нет также и помощников в лице низших членов причта и школьного персонала, почему выражено единодушное желание, чтобы в приходах, заражённых расколо-сектантством, непременно были низшие члены причта и учителя в церковных школах, если не с полным богословским образованием, то хотя бы прослушавшие миссионерские курсы и притом люди доброго поведения.

Для подготовки пастырям-миссионерам помощников-сотрудников, в лице низших членов причта, а также и из народа лиц, способных к полемике с расколо-сектантством, съездом выражено единодушное желание чтобы были открыты в епархии краткосрочные миссионерские курсы при Оптиной и Тихоновой пустынях, а пастырям-миссионерам предложено озаботиться приисканием и подготовлением таких лиц из народа, кои обнаружат наиболее ревностную деятельность и способность в полемике с расколо-сектантством.

В видах установления единства действий со стороны наблюдателей школ и деятелей миссии, признано полезным просить преосвященного Вениамина, чтобы к участию на епархиальном миссионерском съезде калужском были привлечены уездные наблюдатели церковных школ. Для возвышения и успехов местной приходской и окружной миссии признаны полезными следующие меры:

а) Просить преосвященного Вениамина, епископа калужского, о том, чтобы в приходы, заражённые расколо-сектантством, были назначаемы низшие члены причта с большим образованием, а недостойные удалены, о чём сведения должны доставить владыке благочинные.

б) Образовать миссионерский комитет при калужском братстве, каковой, кроме дел чисто миссионерского характера, вчинял бы дела о преступлениях и нарушениях закона со стороны раскольников и сектантов, так чтобы сами приходские пастыри-миссионеры отнюдь не входили непосредственно к светской власти в сношения по подобным делам, так как получается, с одной стороны, при успехе поднятого дела озлобление против пастыря со стороны нарушителей закона, а при неуспехе роняется влияние пастыря, подрывается его авторитет.

в) Довести до сведения епархиального начальства о том вопиющем обстоятельстве, что в приходах и волостях часто без всякой нужды, иногда при весьма малом количестве раскольников, тем не менее в старосты, старшины, судьи и даже председатели волостного суда назначаются раскольники и сектанты¹⁸⁰.

Установлено съездом, что эти раскольнические начальники притесняют православных и в судах, как равно затрудняют миссионерские собеседования, а также бывают смуты в обществах, когда православное население пожелает совершить какое-либо общественное богомолье или сделать жертву на храм в виде денежных взносов, или в виде помощи натурой, например подвод и пр.

При обсуждении вопроса о местной хлыстовщине, остановлено было внимание на те признаки, по коим можно опознать последователей этой секты.

Священники сёл Попкова и Игнатовского сообщили, что хлыстов легко опознать по костюму; отличительный цвет их платья непременно черноватый, платки же на головах или белые, или синие. Хлысты усердно ходят в церковь, но к заутрени редко, к литургии же приходят с томными усталыми лицами. Войдя в церковь и став на своё место, непременно на правой стороне храма, они, осенив себя крестным знамением, делают поворот направо и всегда обернутся кругом. Приходя на исповедь, на вопрос священника: веруешь ли в Бога, все хлысты единогласно отвечают: „верю Богу-Свету“! Когда же священник спросит: веруешь ли в Сына Божия, то хлыст неизменно ответит: „как же, как же“, но никогда не даст прямого ответа, не произнесёт имени Христа Спасителя. Такой же ответ слышится и о Духе Святом и о Божией Матери. Когда же священник спрашивает о том, грешен ли в таком-то грехе, то все, заподозренные в хлыстовстве, обыкновенно отвечают: „грешен, батюшка“! Во внешней жизни хлысты скромны, вина не пьют, не едят телятины, не сквернословят. Упорно избегают замужества, рожениц гоняют вон из дома. Радения у них совершаются обычно за неделю до больших праздников, и не только в их моленных, но даже в лесу на пчельнях.

При погребении своих усопших, хлысты вместе с холстиной, так называемой повязкой, дают в руки ещё пояса. В ночь перед погребением хлысты стараются непременно усыпить читальщика псалтири, конечно православного, или напоив его вином, или просто выпроваживая из дома, и в глубокую ночь переносят покойника в моленную, но что они там с ним делают, сего наблюдать никому не доводилось.

После оживлённого обмена мыслей по вопросу о предмете и методах собеседований с хлыстами, установлено, что в делах миссии пастырям полезно перед всеми православными, как и перед хлыстами развивать положительное учение о Лице Господа нашего Иисуса Христа. Особенное внимание пастырей должно быть обращено на исповедь заподозренных в хлыстовстве. По вопросу о полемических приёмах при собеседованиях с хлыстами, некоторые миссионеры-пастыри находили, что не следует озлоблять хлыстов прямыми обличениями их лжемудрований и прямым затрагиванием личностей, но нужно тщательно освещать все признаки хлыстовства, не указывая на лиц, подозреваемых в секте. На исповеди нужно дать ряд вопросов хлысту, по коим он должен с клятвой отречься от хлыстовства, и тогда уже допускать до св. причащения.

По мнению других, наиболее целесообразным полемическим приёмом в обличении хлыстовства может служить и такой путь: раскрыть перед слушателями две–три мерзкие подробности хлыстовства во всей их безобразной наготе, и затем по ним уже, при содействии православных слушателей, уличать, содержат ли те или другие признаки хлыстовства местные сектанты. Последние неминуемо должны защищаться и опровергать улики, и оправдывать своё поведение, при этом полемика естественно разгорается. По общему мнению, никак нельзя терпеть лицемерного отношения хлыстов к православной Церкви, ибо в этом великий соблазн для православных и великое поругание святыни.

О. Немешаев заявил, что он, чтобы поточней выследить хлыста, следит за ним тайно, ничем не обнаруживает того, что он подозревает в нём хлыста, тогда они становятся более доверчивыми к пастырю, и с ними уже можно вести беседу на тему о хлыстовстве и раскрывать истинное и положительное учение православной веры.

Но сия мера признана не вполне достигающей цели. Хлысты не принимают и не признают никакого учения православной веры, они во всём будут поддакивать и соглашаться с священником, и он никогда не узнает верования своего собеседника, почему лучше раскрыть признаки хлыстовства, и к признакам подвести жизнь уличаемых и подозреваемых в хлыстовстве, и тогда уже обличить и отлучить от Церкви, но по строгом обсуждении всего, и не иначе как по духовному суду и с разрешения преосвященного епископа.

Моленные у хлыстов устраиваются в задворках, за несколько ворот. Во время своих ночных молений, хлысты зорко наблюдают, чтобы кто не проник в их моленную, но в обычное время они зовут в моленную даже священников с требами, прося окропить моленную, или даже отслужить молебен.

У хлыстов принцип взаимопомощи широко развит и имеет основу в самом их религиозном быте, что собственно и поддерживает жизненность секты.

В отношении православных местные хлысты горды, но при этом отличаются особенной почтительностью к священникам, уважение их, хотя и лицемерное, превосходит даже православных.

Открыто хлысты мало раскрывают и распространяют своё лжеучение, но тайно они заманивают в свои сети и, в случае окончательного совращения, посвящают совратившихся и в тайны своего лжеучения. Все их верования тьма и тайна глубокая, непроницаемая. Совращают в свою секту хлысты ещё и тем, что передают своё имущество, иногда очень значительное, совершенно сторонним неродственным лицам из главных последователей.

* * *

В последний день съезда депутаты, утром в 8 час., явились в Оптину пустынь, и здесь, отслушав литургию, совершили поминовение усопших соработников миссии и почивших великих оптинских старцев. По окончании заседания, обитель предложила членам съезда трапезу, во время которой произнесено несколько задушевных речей.

Отец председатель съезда, протоиерей Митрофан Покровский, от лица всех участников его, благодарил руководителя съезда В. М. Скворцова за его просвещённое и опытное направление занятий съезда.

Товарищ председателя, протоиерей о. Василий Смирнов, от лица съезда выразил глубокую благодарность виновнику съезда, благопопечительному о духовных нуждах своей калужской паствы преосвященному Вениамину, в честь которого было пропето многолетие и решено благодарить архипастыря телеграммой.

В. М. Скворцов отметил новую сторону знаменательности козельского миссионерского съезда в том, что съезд окончился в стенах знаменитой Оптиной обители, где почивают и обитают поборники православной веры и благочестия, старцы, молитвенники, учители самих пастырей и миссионеров. Принесши благодарность настоятелю и старшей братии св. обители за братское внимание к съезду, оратор предложил пропеть им многая лета. Вслед затем В. М. Скворцов принёс благодарность за выраженные председателем съезда чувства оо. пастырям-миссионерам и оо. благочинным и выразил пожелание, чтобы теперь оо. благочинные, узнавши на съезде положение дела миссии, всеми силами содействовали оо. миссионерам, поддерживали бы в пастырях святой огонь ревности о миссионерском служении. О. миссионер Дударев в задушевной речи к г. Скворцову выразил радость, что В. М. назначен ближайшим и непосредственным руководителем всех трёх съездов в калужской епархии, как опытнейший и просвещённейший учитель миссии, умеющий не угашать дух скромных служителей Церкви, а возгревать, воодушевлять своей простотой и искренностью, сближать и объединять разрозненных участников съезда в одну близкую семью и давать силы и побуждения работать усердно во славу Божию. Все произнесённые речи заканчивались пением многолетия.

В заключение трапезования о. миссионер И. М. Жаров предложил пропеть вечную память великим ратоборцам на ниве Христовой Павлу Прусскому и оптинскому старцу Амвросию, которые сослужили великую службу своим учением делу миссии. Оо. съезда пропели вечную память.

После трапезы от лица участников съезда председателем и руководителем В. М. Скворцовым была послана телеграмма преосвященному Вениамину следующего содержания: „Сегодня вознесши молитвы у гробниц оптинских старцев, козельский миссионерский съезд закончил с несомненной пользой свои заседания и долгом считает принести вашему преосвященству чувства своей сыновней признательности за ваше отеческое попечение о преуспеянии миссии вверенного вам пастырства“. Его преосвященство почтил участников съезда своей ответной телеграммой такого содержания: „Сердечно благодарю глубокоуважаемого Василия Михайловича и всех протоиереев и иереев за понесённые труды в козельском миссионерском съезде; молитвенно призываю на всех Божие благословение. Епископ Вениамин“.

В первую половину нынешнего года некоторые епархиальные издания поместили на своих страницах частицу тех бесед, которые ведутся миссионерствующей братией. По предметам эти беседы можно распределить следующим образом: 1) О вседержительстве Божием (Астраханские епарх. ведом. № 1), 2) собеседования с глаголемыми старообрядцами в селе Губернском о неодолённости Церкви Христовой, её постоянном пребывании до пришествия Христа Спасителя и её постоянной святости (Екатеринбур. епарх. вед. № 5), о том же предмете беседа с приемлющими австрийское священство старообрядцами в зале Екатеринославской духовной семинарии (Екатериносл. епарх. вед. №№ 14–15), 3) „Беседы православного миссионера К, А. Картушина с защитником австрийского лже-священства К. Перетрухиным (Донские епарх. вед. №№ 9, 10, 14 и 17), о том же предмете и с ним же беседа миссионера-свящ. С. Шалкинского в селе Орехове (Екатериносл. епарх. ведом. № 9); о незаконности действий митр. Амвросия в Белой Кринице (Астрахан. епарх. ведом. № 5); 4) из бесед миссионера с глаголемым старообрядцем о единоверии (Екатеринб. еп. вед. №№ 3–4), почему именуемые старообрядцы, отделяющиеся от св. Церкви, будто бы по любви своей к старым обрядам, не присоединяются к единоверию? (там же №№ 1–2); 5) собеседование с старообрядцами епархиального миссионера в Воскресенской на площади церкви г. Костромы 17 февраля о лице и существе последнего антихриста и о его происхождении (Костр. епарх. вед. № 10); 6) о книжном исправлении, бывшем при патр. Никоне (Екатеринб. епарх. вед. № 1–2); 7) о клятвах 10 соборов 1656, 1666–1667 гг. (Екатериносл. еп. вед. №№ 6–8); 8) 6-я беседа миссионера-свящ. П. Шалкинского в селе Максимовке, Вольского уезда, с беспоповским начетчиком Т. Худошиным о перстосложении (Сарат. еп. вед. №№ 6–7) и 9) о молении за царя (Астрах. епарх. вед. № 1).

Беседа в зале Екатеринославской духовной семинарии ведена была преподавателем семинарии по истории и обличению раскола, при участии одного воспитанника семинарии и епархиального миссионера. Воспитанник семинарии, по словам автора, „предложил довольно пространную и обстоятельную речь о незаконности отделения раскольников от православной Церкви“ и решал возражения.

Такое участие воспитанников семинарии в публичных беседах с раскольниками заслуживает всякой похвалы, потому что на этих беседах они могут приобрести много полезного для самих себя, как будущих пастырей Церкви – первых и главных миссионеров в своём приходе; могут войти во вкус бесед с раскольниками и впоследствии уже не нуждой, а волей приняться за миссионерское дело и, конечно, ревностно исполнять его, несмотря на все препятствия, которые обыкновенно встречаются на этом пути. А то теперь многие из молодых священников, изучавших науку о расколе теоретически, но незнакомых с ней практически, обыкновенно не решаются вступать даже в частные беседы с раскольниками, так как не знают, как их вести, и боятся, как бы своим неуменьем ответить на какой-нибудь вопрос – не уронить своего авторитета в приходе,

В самой беседе интересно возражение, сделанное старообрядцем-собеседником. Желая объяснить причину отделения раскольников от православной Церкви и обвинить в этом отделении саму Церковь, собеседник сослался на известного критика Белинского, назвав его русским философом и прочёл следующее место из его сочинений.

«Только идя по разным дорогам, человечество может достигнуть своей единой цели; только живя самобытной жизнью, может каждый народ принесть свою долю в общую сокровищницу. В чём же состоит эта самобытность каждого народа? В особенном одному ему принадлежащем образе мыслей и взгляде на предметы, в религии, языке и более всего в обычаях. Все эти обстоятельства чрезвычайно важны, тесно соединены между собой и уславливают друг друга, и все проистекают из одного общего источника – причины всех причин – климата и местности. Между этими отличиями каждого народа обычаи играют едва-ли не самую важную роль, составляют едва-ли не самую характеристическую их черту. Невозможно представить себе народа без религиозных понятий, облечённых в формы богослужения; невозможно представить себе народа, не имеющего одного, общего для всех сословий языка; но ещё менее возможно представить себе народ, не имеющий особенных, одному ему свойственных, обычаев. Эти обычаи состоят в образе одежды, прототип которой находится в климате страны, в формах домашней и общественной жизни, причина которых скрывается в верованиях, поверьях и понятиях народа, в формах обращения между неделимыми государства, оттенки которых проистекают от гражданских постановлений и различия сословий. Все эти обычаи укрепляются давностью, освящаются временем и переводят из рода в род, от поколения к поколению, как наследие потомков от предков. Они составляют физиономию народа, и без них народ есть образ без лица, мечта небывалая и несбыточная. Чем младенчественнее народ, тем резче и цветнее его обычаи, тем большую полагает он в них важность; время и просвещение подводят их под общий уровень; но они могут измениться не иначе, как тихо, незаметно и притом один по одному. Надобно, чтобы сам народ добровольно отказывался от некоторых из них и принимал новые; но и тут своя борьба, свои битвы на смерть, свои староверы и раскольники, классики и романтики. Народ крепко дорожит обычаями, как своим священнейшим достоянием, и посягательство на внезапную и решительную их реформу без своего согласия почитает посягательством на своё бытие». (Сочинения В. Г. Белинского в 4-х томах. СПб. 1896. Том I, стр. 17–18).

Это место, как очевидно для всякого непредубеждённого читателя, нисколько не доказывает справедливости мысли возражателя, почему сам он, после нескольких замечаний православного собеседника, „спрятал листки сочинений Белинского и постарался перевести разговор на другую тему“, однако заслуживает того, чтобы обратить на него внимание. Во-первых, оно составляет положительную новость в полемике с расколом (по крайней мере мне ни разу не приходилось встретить указания на него); во-вторых, ясно определяет характер современной защиты раскола. В то время, как родоначальники раскола и первые их последователи, ратуя за букву писания, защищали свои мнения исключительно при помощи старопечатных книг и готовы были умереть „за единый аз“, в них написанный, нынешние раскольники (преимущественно австрийского толка) для защиты своих мнений прибегают к помощи наших „никонианских“ писателей, даже таких, как Висс. Григор. Белинский. Мало того. Другой пожилой старообрядец, когда на той же беседе зашла речь о гонениях на раскольников и о нравственных недостатках патр. Никона, ссылался даже на роман Мордовцева „Великий раскол“¹⁸¹, лишь бы только унизить ненавистного ему патриарха.

Православные полемисты провели беседу с знанием дела: твёрдо держались одного предмета беседы, не давая уклоняться от него и старообрядцам-собеседникам, правильно решали возражения и закончили беседу, как следует. Желательно только, чтобы защитники православия не злоупотребляли терпением слушателей и не предлагали пространных речей, потому что такие речи не только не приносят пользы тому делу, за которое они ратуют, но и вредят. В самом деле, разве мыслимо для человека, не получившего образования, выделить из пространной речи существенно важное и необходимое для дела и удержать в памяти? Поэтому-то обыкновенно он и запоминает только, то, что его сильнее поразит; значит, большая часть речи: пропадает даром и лишь затягивает беседу. Притом немыслимо же сказать на одной беседе всё, что знает защитник православия по известному вопросу. Поэтому следует говорить кратко, просто, но непременно обосновывать свои слова, как можно сильнее.

Раскольнический апологет австрийского согласия Кл. Аф. Перетрухин разъезжает по всей матушке России и очень часто беседует с православными миссионерами, получая за свои труды немалую мзду, так как старообрядцы, чтобы защитить свою веру от „никонианских“ миссионеров, утишить возникающие у них волнения и привлечь на свою сторону последователей других толков, платят ему большие деньги за каждую поездку. За время своей „миссионерской“ практики он успел выработать особые приёмы, которые большей частью известны и отчасти нами уже указаны при разборе бесед с ним о. Шалкинского; возражения его тоже известны. Те же самые приёмы употреблял и те-же возражения делал Перетрухин и во время бесед с миссионером Донской епархии К.А. Картушиным. Впрочем, это обстоятельство отнюдь не умаляет значения указанных бесед, так как они заслуживают внимания, благодаря основательным и содержательным ответам, которые давал на возражения Перетрухина православный миссионер. Вот, напр., один из таких ответов.

Ваше мнение, что и по отпадении всех епископов от правой веры хиротония не прекращается, несогласно слову Божию и противно здравому смыслу. Слово Божие говорит нам: „иже несть со Мной, на Мя есть“. Здравый разум должен признать, что хиротония непременно прекращается там, откуда все епископы уклонились. Но вашему мнению, уклонились все епископы от вас, следовательно, у вас прекратилась хиротония, и обетование Христово на вас не исполнилось. Иисус Христос дал обетование не исповеданию, а исповедникам; следов., и неодолёнными останутся исповедники. Слова св. Афанасия не ослабляют силы обетований; он говорит об очищении тела церковного через отсечение негодных членов, а не говорит, что все члены одновременно могут сделаться негодными. Указание ваше на гонение, как причину оскудения епископов у вас, неуместно. Христос всеведущий знал о имеющих быть гонениях и предсказал их, а как всемогущий – обещал победу: «в мире скорбни будете, но дерзайте, яро Аз победих мир» (Ин.16:33). Судите сами, может ли случиться, чтобы предсказание Всеведущего не сбылось, а обещание Всемогущего не исполнилось? (Дон. епарх. вед. № 10, стр. 202). ещё Перетрухин прочёл из евангелия от Матфея притчу о ленивом рабе, скрывавшем талант, и сказал: «вот та же притча, что у Луки в 95 зач. Но здесь св. отец даёт лёгкое толкование, что некоторые, приемшие талант, окажутся нерадивыми и неверными. Значит и приемшие духовные дарования могут падать, а что падшим повелевается восстать, это мы видим у блаж. Иеронима. Он пишет: «то же можем сказать и о Церкви... Если она впадёт в ересь, повелевается ей выйти из неё, и воспринять украшение прежней веры» (на прор. Исаию гл. 52, ст. 1). Если же судить по полноте чинов, то можно счесть за истинную Церковь и римскую, ибо она имеет полную иерархию. Но мы видим из истории, что при Констанции весь мир в лице своих пастырей впал в ересь Ария, а Церковь осталась неодолённой. В чём же её сила? В покаянии. Она принимает поставленных еретиками в сущем сане, «ибо хиротония, по словам св. Тарасия, от Бога» (Деян. VII всел. соб., стр. 68). Наше передовое старообрядчество всегда имело желание иметь епископа (Ответы Пешехонова); и вот желание это исполнилось.

Миссионер на это сказал: «В прочитанном вами толковании притчи Спасителя о ленивом рабе не сказано, что за леностью его прекратится делание купли; там сказано, что будут «благие рабы и верные», и купля не прекратится до второго пришествия Христова, т. е. что епископы, пресвитеры и диаконы будут совершать своё служение во спасение верующих до второго пришествия Христова (Благ. блаж. Феофилакта. Лук. зач. 95). Блаженный Иероним говорит о возможности падения в ересь частной Церкви, а не вселенской, что было бы противно обетованию Христову. О вселенской Церкви тот же блаж. Иероним говорит от имени: Божия так: «клянусь Церкви Моей, которую Я искупил Своей Кровью, что Я не буду больше гневаться на помилованных Мной, и милость Моя не пременится... милость же состоит в том, чтобы завет мира, примиривший со Мною мир, был сохраняем не по заслуге тех, кому дан, но по Моему милосердию» (часть 9, стр. 11). Вы же, старообрядцы, сохранение завета и исполнение обетований поставляете в зависимость от слабой воли человеческой, тогда как, это дело силы Божией, подвизаемой милосердием. Римскую Церковь вы напрасно сравниваете с восточной православной. В именуемой Кирилловой книге есть целая глава «о римском отпадении», а о падении восточной Церкви вы не нашли нигде ни одной строки. Напрасно также приводите в пример себе состояние Церкви при императоре Констанции. Тогда западная часть Церкви сияла благочестием и пользовалась миром (послание Василия Велик.), да и на востоке, хотя православные были гонимы, но имели своих пастырей, каковы: Афанасий Александрийский, Кирилл Иерусалимский и подчинённые им епископы. У вас же около 200 лет не было нигде ни одного единоверного вам епископа. Неодолённость Церкви состоит в том, что она всегда имела, имеет и будет иметь благодатные силы к совершению всех седми тайн для спасения чад своих, а не одной тайны покаяния или обряда чиноприёма, как говорите вы, на что мы уже представили доказательства и ещё добавим. Мы знаем, что не только хиротония, но и все тайны от Бога, поскольку установлены Христом (Катех. велик., лист 358 об.), поэтому и веруем, что благодать на совершение их будет передаваться от одного лица другому через рукоположение (Катех. малый), а не через чиноприём, как делается у вас. Вы сказали, что старообрядцы всегда имели желание иметь епископа. Что же из этого? Епископ может учить, судить и священнодействовать, в частности: поставить пресвитера, освятить миро, а желание что пользует? Оно равносильно желанию беспоповцев, и в самом деле различие между ними и вами только в названии, но не в сущности». (Донск. епарх. вед. № 10 стр. 203–205).

Во время той же беседы Перетрухин прочёл из книги „Исторический список епископов Церкви константинопольской“ следующие слова:

«В Церкви Христовой ни одному лицу не дано дара непогрешимости, патриарх ли то или папа. Обличение же их на вселенских соборах и восстановление православного верования уверяет нас, что православная Церковь, несмотря на заблуждения частных глав, т. е. епископов, остаётся непогрешимой и непобедимой; врата адовы, по слову Господню, не одолеют ей», и прочитавши сказал: «вот и ваш писатель подтверждает наше мнение, что епископам не дано дара непогрешимости, а отсюда прямой вывод, что Церковь может временно пробавляться с одними священниками. По учению блаж. Августина, хиротония еретиков «может быть полезна Церкви», особенно при скудости причетников... Докажите, что епископы не могут погрешать, и что именно ваши епископы непогрешили.

Миссионер на это сначала заметил, что он говорит о необходимости епископов, а не о непогрешимости и в доказательство необходимости их привёл два свидетельства (Епиф. Кипр. на ер. 75 и Сим. Сол. гл. 77), затем продолжал:

«Правда, что обратившиеся от еретиков и даже от евреев и язычников могут быть полезны Церкви, как был полезен Церкви и сам блаж. Августин, но, чтобы еретические сонмища могли служить запасным складом для православной Церкви, откуда она по временам могла бы восстановлять у себя оскудевший чин епископский, такой мысли у блаж. Августина нет. У вас же эта мысль явилась, как следствие вашего упорства в борьбе с истиной. На требование ваше показать непогрешимых епископов, я попрошу вас показать мне людей бессмертных. Если же вы несмотря на то, что все люди смертны, веруете, что благословение Божие «раститеся и множитеся» будет действовать в роде человеческом непрерывно до второго Христова пришествия, то должны с нами веровать и тому, что повеление Божие: «куплю дейте, дóндеже прииду» будет исполняться, несмотря на удобопреклонность к падению всех людей без исключения. В своём месте я докажу, что наши епископы в вере не погрешают, а теперь ваша очередь доказать, что священство может передаваться от одного лица другому не через рукоположение, а через чиноприём, как это делалось в вашей общине 180 лет (Дон. епар. вед. 14 ст. 278–280).

В беседе о. С. Шалкинского о том же предмете и с тем же лицом, по словам самого автора, заслуживает внимания обвинение Перетрухиным Церкви в еретичестве за неправославное будто бы учение, изложенное в книге Жезл правления „о зачатии человечестем“ (ч. 1 облич. Никитино 5-е). На это обвинение автор весьма справедливо ответил, что слова книги Жезл правления принадлежат не самой Церкви, а „сказанию естественных тайн имеющих искусство“, т. е. медикам. Но и это сказание нельзя признать еретическим, так как и святые отцы (Васил. Вел., беседа 26, утешение больному, бл. Феодорит, еп. кирский) и старопечатные книги (Б. Соборн. л. 446) разделяют подобное мнение. Это возражение и опровержение следует помнить, потому что в беседах оно встречается редко.

Беседа о единоверии заслуживает внимания даже по одному тому, что решает один из таких вопросов, которые довольно редко избираются предметом беседы, а большей частью решаются попутно. Если же принять во внимание ту тщательность, с которой рассмотрен этот вопрос, то достоинство её ещё более увеличится. Установив положение, что единоверческая и православная не две Церкви, а одна, автор опровергает возражение, что единоверческая Церковь основана не Христом, а митрополитом Платоном, и не на евангелии, а на условиях 16 пунктов, как бы на контракте с митр. Платоном. Затем на возражение старообрядца, что обряды единоверцев находятся под клятвой, а через это под клятвой и они сами, он доказывает неправильность этого взгляда. Когда же старообрядец заметил, „а не есть ли единоверие ловушка, подобная той, какую устроили католики для своих униатов“, то православный собеседник заметил, что между унией и единоверием нет никакого сходства.

Единоверие – это единение наших старообрядцев с православной Церковью в вере, таинствах и священноначалии, под условием сохранения у них старых обрядов и книг богослужебных. Уния же единение православных христиан с еретиками – католиками в вере, в догматах, но с различием не только в обрядности, но и в таинствах и священноначалии. Униаты, имея с католиками общение в вере, не хотят иметь с ними общения в деле рукоположения епископов, рукополагая их своим духовенством, и в учении о спасительности таинств, не принимая католического учения о зависимости благодати от внешней только формы (opus operatum) помимо душевного расположения приемлющего. Униаты были насильно присоединены к римско-католической Церкви, осуждённой восточными патриархами (о Вере 168 л.), вследствие желания епископов улучшить своё материальное и общественное положение, а русские единоверцы добровольно присоединились к православной Церкви, никаким собором не осуждённой, исключительно только вследствие сознания невозможности спастись без священников и епископов. (Екатеринб. еп. вед. 1902 г. № 3, стр. 98–99).

Из других возражений обращают на себя внимание ещё два: 1) до скончания ли века пребудет единоверческая Церковь? и 2) если она будет существовать до скончания века, то как же митр. Платон мог сказать, что единоверцы со временем просветятся и в неразнственное приидут согласие с господствующей Церковью?

В собеседовании с старообрядцами епархиального миссионера в Воскресенской на площади Церкви г. Костромы весь интерес сосредоточивался на вопросе, отступление – антихрист ли? Автор настойчиво доказывал, что отступление нельзя назвать антихристом, а противник его, на основании слов св. Иоанна Златоуста, утверждал, что можно.

В беседе о клятвах соборов 1656 и 1666–7 гг. о. С. Шалкинский со свойственным ему уменьем и основательностью раскрывает истинный смысл соборной клятвы и опровергает возражения Перетрухина. Из числа последних обращают на себя внимание следующие.

а) Защитник вашей Церкви, говорит Перетрухин, схимонах, строитель Оптинской Введенской пустыни, Иоанн Грешный, решительно утверждает, что, хотя синод и дозволил единоверцам молиться двуперстно, но сделал это с надеждой, что они со временем оставят двуперстие и будут молиться троеперстно. А если этого не сделают, „то таковых непростительных упрямцев они (пастыри ваши) оставляют страшному суду Божию. Почему не точию пастыри, но и всякий православный христианин весьма соболезнует о участи таковых упрямцев, потому что при содержании сего раскола (т. е. двуперстия) все добродетели христианские цену свою теряют“ (См. Доказ. древн. трёхперстн. слож. в дополнении).

б) В книге Пращица, написанной вашим архиереем Питиримом, на вопрос 27 даётся такой ответ: «Иже ныне, по приложении соборном и по исправлении властью церковной, противящеся соборному повелению, и но покаряющеся власти церковной, еже креститися двема персты, или другим повелевати, и учити тако креститися, есть весьма неправославно, и соборне за таковое Церкви святей непокорство прокляти. И аще ли таковии не покаются в таковом непокорстве, и ко святей Церкви в соединение не приидут, во веки погибнут» (л. 88 об.).

в) В 1720 году синодом издана была книга „Чин, како приимати от раскольников и отступников к православной вере приходящих“. По этому чину старообрядцы, переходящие к их Церкви, должны говорить: «проклинаю всех, иже не крестятся тремя персты, но крестятся двема персты, указательным и средним... да будут они прокляти“... Дальше синод требует произносить и такое проклятие: «проклинаю всех таковых, иже ныне глаголют по псалмех аллилуиа по-дважды, а не по-трижды... и прочиих учат творити тако, да будут прокляти и анафема»! Учёный член господствующей Церкви, Тертий Иванович Филиппов, по поводу этих проклятий говорит: «Итак, милостивые государи, сомнений нет: новопечатной присягой 1720 г. требовалось произнесение клятвы на всех тех, которые крестились двуперстно и сугубили (по псалмех) аллилуйя, и учили так поступать других, т. е. на всех тех, которые были-бы уличены в действиях, ныне, с благословения св. синода, разрешённых каждому единоверцу» («Совр. церк. вопр.» стр. 392–3). Значит, ни двуперстия, ни старопечатных книг до открытия единоверия синод никому не разрешал. Это я говорю не от себя, не голословно. Вот слушайте, как подтверждает мои слова Питирим в своей Пращице: «Вопрос 212: Аще который иерей ныне во святей Церкви отслужит святую литургию, по старопечатным служебникам, на седьми просфорах, с воображением честного креста с подножием, и с прочею обычною подписью... будет-ли пречистое Тело и Кровь Христова, или ни? Ответ: Аще котории попы, невежди суще, вами прельщеннии, и весьма развращеннии, ныне дерзнут тако служити, противящеся восточней и великороссийстей Церкви, и вышепомяненной соборной клятве, таковии суть прокляти, и отлучени, и извержени, и весьма священно-служения обнажени. И от таковых, собором проклятых, и изверженных, и священства обнаженных, не может быти сущее свято Тела Христово, и Кровь Христова, весьма» (л. 344–345). („Екатеринослав. епарх. ведом.“ № б, стр. 143–145).

На первое возражение о. Сергий ответил, что слова о двуперстии схимника Иоанна Грешного принадлежат частному лицу, а святейший синод таких выражений не разделяет, причём привёл и доказательства. Второе возражение, заимствованное из Пращицы Питирима, он решает при помощи той же Пращицы и тут же обличает недобросовестность Перетрухина.

Преосвященный Питирим в 27 своём ответе целым рядом неопровержимых доказательств показывает, что св. Церковь имеет и имела право делать изменения в церковных обрядах, и далее продолжает: „Но и иная многая святии отцы, друг по друзе, и собор по соборе, исправляху и прелагаху властью церкрвной, и таковое преложение и исправление верным Христианом не бяху в погубление, и веры в нарушение не бе, и прежним святым отцем, и всем Христианом тако держащим прежде преложения и исправления, не бе в поругание, ниже во укоризну, и тем по истине, иже крестишася двема персты, и прочим повелеша тако креститися, прежде соборного преложения и исправления. Исправление же и преложение двоеперстного знамения несть им в поругание, ниже в укоризну, и ныне в православии пребывающим не в погибель, но во спасение, и вере святей не в нарушение, ниже прочим догматом и таинством в повреждение: но вся таковая суть и пребывают всецела и неповрежсена всячески“. Я не могу допустить мысли, чтобы Перетрухин не знал этих слов, да и вы не допустите, так как считаете его начитанным человеком. Следовательно, он с непохвальным намерением замалчивает эти слова, с целью удержать вас в заблуждении. Пребывающим в православии, говорит преосвященный Питирим, двуперстие не в погибель, но во спасение! Во спасение служит оно и единоверцам, пребывающим в православии. „А иже ныне, по преложении соборном и по исправлении властью церковной, противящеся соборному повелению, и не покоряющеся власти церковной, еже (самим) креститися двема персты, или другим повелевати и учити тако креститися (а троеперстие порицать) есть весьма неправославно, и соборне за таковое Церкви святей непокорство прокляти“. Да, и я так говорю. Кто находится вне св. Церкви, противится её учению, утверждая, что „учения её лестна и вся неправославна“, что троеперстие есть новшество, ересь, печать антихриста, кто при таком воззрении на св. Церковь считает единственно правильным, единственно спасительным только двуперстие, кто не только сам так мыслит, но и других учит, отторгая от единения церковного, тот проклят. А такими лжеучителями и состоят все старообрядцы – раскольники, а не единоверцы. (Екатериносл. епарх. вед. 7, стр. 166–167).

Третье возражение, приведённое Перетрухиным из чиноприёма, изданного св. синодом в 1720 г., продолжает о. Сергий, только подтверждает высказанную мысль.

Другое свидетельство, приведённое Перетрухиным из чиноприёма, изданного св. синодом в 1720 году, только подтверждает сейчас высказанную нами мысль. Этот чиноприём имел в виду не единоверцев, а таких раскольников, которые учили, что троеперстие есть печать антихриста, единоверцы же так не учат: они и троеперстие, и двуперстие считают равноспасительными при употреблении в полном единении со св. Церковью. «Проклинаю (должен был говорить новоприсоединяемый) сложение трёх первых перстов в знамении крестном ересию и печатию антихристовой нарицающих и не знаменающихся тремя персты, но двема, указательным и средним». «Проклинаю всех, иже не крестятся тремя персты, но крестятся двема персты, указательным и средним, и прочих учат творити тако, да будут прокляты и анафема». Перетрухин, пропустил слова: «и прочих учат тако творити» – с какой целью? Да с той целью, чтобы и я обошёл эти слова молчанием, так как они говорят не в пользу Перетрухина и выясняют, что проклинаются те двуперстники, которые учат творити крестное знамение двумя перстами потому, что троеперстие считают ересью и печатью антихриста. Да, такие лица, которые называют слагаемые во образ Св. Троицы персты печатью антихриста, достойны клятвы, с чем должен согласиться и всякий благоразумный старообрядец.

Наконец, относительно слов преосвященного Питирима.

„Аще который иерей ныне во святей Церкви отслужит святую литургию, по старопечатным служебникам, на седьми просфорах, будет ли пречистое Тело и Кровь Христова, или ни“? о. Шалкинский сказал: „Старообрядцы нашу православную Церковь обыкновенно называют никонианской, господствующей, великороссийской и под., но святой Церковью назвать её они никогда не решатся. Поэтому слова вопроса: „аще который иерей во святей церкви отслужит святую литургию“ показывают, что вопросители имели в виду беглых попов, совершающих богослужение для отделившихся от Церкви старообрядцев. Так этот вопрос и понял преосвященный Питирим. «Аще которые попы, – отвечает он старообрядцам, – невежди суще, вами прельщении, и весьма развращеннии, ныне дерзнут тако служити, противящеся восточней и великороссийстей Церкви, и вышепомяненной клятве, таковии суть прокляти и отлучены и извержени и весьма священнослужения обнажени. И от таковых, собором проклятых, и изверженных, и священства обнаженных, не может быти сущее св. Тело Христово, и Кровь Христова, весьма“. Неужели вы будете несогласны, что от изверженного священника, по каким бы он книгам ни служил, не может быть совершения св. таинств? Раз священника лишили сана, он становится простецом. А если простец отслужит по иосифовскому служебнику литургию, разве это служение будет законно? А о таких-то простецах, – каковы все беглые изверженные попы, бывшие у вас до беглого митр. Амвросия, – преосв. Питирим и говорит. В 201 вопросе те же старообрядцы, между прочим, спрашивали Питирима: „аще кто по таковым книгам, несогласующимся нынешним новопечатным книгам московским, всякое церковное дело имать совершати, каковой вине церковной будет подлежати“? Преосвящ. Питирим отвечает: „Аще кто по оным книгам отправляет церковное служение, не противяся святей, восточней и великороссийстей Церкви, ниже укоряя ю в чем, ниже не непокоряяся ей в чесом, таковый имеет надежду своего спасения, при правой вере, и при добром житии, по заповедям Божиим“. Следовательно, и преосвященный Питирим не учил, что нельзя православному сыну св. Церкви молиться двуперстно и служить по старопечатным книгам. Нет, он говорит, что двуперстие „и ныне пребывающим в православии не в погибель, но во спасение“, что употребляющие старопечатные книги в единении с св. Церковью имеют надежду своего спасения“. Кто же, в таком случае, подлежит клятве? „Кто противяся св. восточней и великороссийстей Церкви, и не покорялся её пастырем, ещё же укоряя ругательне новопечатные книги, таковый аще в лице Церкви явится, и о таковых не покается, воистину отлучению от святые Церкве, и от св. тайн подлежит, и спасения таковый весьма безнадежен: и аще Церкви о том не подчинится и преслушает ю, погибнет во веки“ (Пращица л. 336 об.). (Екатериносл. епар. ведом. № 8 стр. 184–185).

В заключение не могу не обратить внимания и на то, как превратно толкует Перетрухин слова покойного митрополита Макария. Последний в XII т. своей Истории Русской Церкви говорит: „Первая попытка в этом роде („потребляти всякую новину в Церкви“) сделана была Никоном, спустя около семи месяцев, после вступления его на патриаршую кафедру, и касалась только двух новшеств“. Ясно, что митр. Макарий назвал новшествами те обряды, против которых Никон издал в 1653 г. свою „Память“, а совсем не те обряды, которые он вводил; между тем Перетрухин, на основании приведённых слов, утверждает, что преосвященный автор называет здесь троеперстие и 12 малых поклонов на молитве св. Ефрема Сирина двумя новшествами.

Впрочем, Перетрухин, может быть, не понял слов митр. Макария и ненамеренно приписал ему то, чего он не писал, тогда как беспоповщинский начетчик Терентий Худошин намеренно искажает слова даже Свящ. Писания. Так, во время беседы с саратовским миссионером о. Павлом Шалкинским, он, сложив руку двуперстно и подняв её вверх, чтобы показать народу, сказал: „об этом перстосложении св. апостол Павел говорит так: прославите Бога в телесех ваших и во удех ваших. Телом называет здесь св. апостол весь состав человека, а удами называет персты, их же слагает двуперстно к изображению креста и великий перст совокупляет с двумя нижними к прославлению Святой Троицы. Поэтому св. апостол и говорит: прославите Бога в телесех ваших и во удех ваших“. Между тем, когда о. П. Шалкинский заметил на это, что у св. апостола написано прославите убо Бога в телесех ваших и в душах ваших, яже суть Божия (1Кор.6:20, зач. 136) и стал спрашивать: сознательно ли он говорил или, быть может, ошибся? Худошин ответил: „Я думал, вы не догадаетесь; простите меня в этом“. Этот случай, пусть и незначительный, ясно показывает, как внимательно нужно следить за словами раскольнических апологетов и проверять каждую их цитату. Вообще много труда, много вниманий, начитанности, находчивости, изворотливости и ещё больше терпения нужно православным миссионерам, чтобы успешно бороться с расколом, бороться не излегка, а упорно, настойчиво и отнюдь не обольщать себя надеждой, что труды их сразу же множайший плод принесут, что результаты трудов не замедлят обнаружиться. Нет, по отношению к ним, как нельзя более, применимы слова ап. Павла: „Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог, посему и насаждающий и поливающий есть ничто, а всё Бог возращающий. Насаждающий же и поливающий суть одно; но каждый получит свою награду по своему труду. Ибо мы соработники у Бога... Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нем, но каждый смотри, как строит“ (1Кор.3:6–10). Да, здесь ин есть сеяй, а ин есть жняй. Поэтому не следует смущаться, если нет видимых обращений в лоно православия, – со временем они будут и, быть может, даже на наших глазах.

К. П.

Курс Закона Божия в гимназиях и других светских средних учебных заведениях продолжается в течении нескольких учебных годов и представляет из себя отдельные, так сказать, науки истории ветхого и нового завета, катехизис, богослужение, церковную историю и начатки нравственного богословия. Но нет у нас курса, который бы все сообщаемые в указанных науках сведения сконцентрировал бы и объединил в одно целое. Нет и руководств, подходящих для этой цели. Между тем последний класс в гимназиях должен быть и по предмету Закона Божия вавершительным. Рекомендуемая читателю книга пополняет указанный пробел с успехом. Она в кратких и живых беседах (всех бесед 43 и заключение) воспроизводит в памяти слушателей все главные пункты христианского догматического, нравственного и исторического учения. Беседы эти при том представляют нечто цельное, связное и повторяют знакомые ученикам истины, но в ином освещении, чем они воспринимали их раньше. Вместе с тем, попутно они сообщают ученикам и такие сведения, которые раньше им не сообщались, но которые интересно и необходимо знать всякому юноше или девице, вступающей в жизнь, это именно о сущности религии, об истине бытия Божия и доказательствах её, о бессмертии души, о религиях нехристианских и т. д. Повторим опять, что все эти философского характера истины излагаются не в форме логических положений, а живой беседы, доступной слушателям, но доказательной и убедительной не меньше учёных философских рассуждений. Все эти обстоятельства делают книгу прямо бесценной, а для каждого законоучителя настольной. Она даёт возможность руководителям юношества течении одного года (43 урока) повторить всё главнейшее из предметов нашей веры. Цена книги, к сожалению, не обозначена. Издана же она, как и все выходящее из синодальной типографии, великолепно.

Свящ. М Лисицын

Указываемая повесть касается интересного в русской истории времени, а именно, эпохи самозванцев, патр. Гермогена, царя Василия Ивановича Шуйского, Козьмы Минина и князя Пожарского и оканчивается избранием Михаила Феодоровича Романова на царство и вступлением на патриарший престол Филарета Никитича. Эта эпоха занимала многих из наших писателей и беллетристов. Данный рассказ не даёт нового чего-либо в освещении эпохи, но в довольно живых сценах передаёт эпизоды из этого интересного времени, останавливаясь с любовью на лице Гермогена, являющегося центральным лицом в этой повести. Язык книги лёгкий и живой. Книгу можно очень порекомендовать в разного рода учебные заведения и народные читальни.

Свящ. М. Лисицын

Эта прелестная книжечка бывшего о. протопресвитера выходит уже девятым изданием. Конечно, это самая лучшая рекомендация для книги. Успех её несомненно зависит от умелого составления её автором. Она представляет из себя ряд рассказов (около 50), представляющих живой пример той или другой добродетели из жизни какого-либо святого. Рассказы носят интересные заглавия в роде – «Молитва и труд», «Святое место», «Мудрый совет», «Побеждай зло добром» и т. п. Язык в них чисто русский, по стилю житийный, но очищенный от всяких архаизмов славянского. Книжка по своему плану представляет, в особенности для пастырей, большое удобство при назидании. Здесь на каждую добродетель представлен живой пример, который найти нетрудно.

Книжка снабжена 10-ю рисунками. Издана хорошо. Цена ничтожная. Рекомендована многими ведомствами.

Свящ. Лисицын

Миссионеру приходится иметь широкое поле деятельности и вести борьбу в некоторых местах нашего отечества не только с сектами христианского характера, но и жидовствующего. Но сведения наши в современной талмудической религии евреев крайне скудны, книг и руководств по этому предмету на русском языке почти совсем нет. Правда, делается теперь г. Переферковичем перевод Талмуда, но не всего; да к тому же книга эта по своей цене будет и далеко не для всех доступной. Поэтому, перевод г. Генкеля уже по одному только этому заслуживает внимания. Но, кроме того, автор её, д-р Бернфельд, пользуется известностью учёного в этой области далеко незаурядного, а главное, беспристрастного. А для миссионера тоже важно знать неприкрашенную какой-либо тенденцией истину. Правда, в книге сквозит религиозный дух западного учёного, но миссионеру не так трудно будет отделить пшеницу от плевел. Некоторые имена приведены в западном произношении, напр. Натан вм. Нафан, но это не составляет существенного недостатка. Переводчик сообщил книге много своих весьма интересных примечаний, а также предисловие, свидетельствующих о широком научном знакомстве его с литературой предмета. Книжку можно очень порекомендовать. Язык перевода, весьма лёгкий и ясный.

Свящ. М Лисицын

Эта известная всему учёному миру книга выходит в свет уже 3-м изданием. Едва-ли нужно говорить о достоинствах её. Достаточно сказать, что до сих пор с наших учёных богословских кафедр она трактуется, как единственный на русском языке источник, из которого можно черпать научные сведения об авторах наших церковных песнопений и истории самых песнопений. Изложение отличается тщательностью исторических изысканий и снабжено многими примечаниями, свидетельствующими об обширной эрудиции высокопреосвященного автора книги. Она должна быть настольной у каждого священнослужителя для необходимых справок и уяснения себе значения и происхождения тех или других литургических песнопений. Для этой цели в конце книги сделан алфавитный указатель. Важна она и миссионеру в борьбе с теми сектами, которые отрицают смысл и значение нашего православного богослужения. Рекомендована она и в библиотеки училищ мин. нар. просвещения, а также внесена и в каталог книг для библиотек учебных заведений духовного ведомства. Издана она И. Л. Тузовым на прекрасной бумаге. Напечатана, чётко и почти без опечаток.

Свящ. Лисицын

Послания св. Игнатия Богоносца, как и других мужей апостольских, имеют в миссионерской деятельности после посланий свв. апостолов первостепенное значение. Отсюда само собой вытекает значение данной книжки, автором которой является такое святое и высокоавторитетное лицо. Здесь в особенности интересны главы: из послания к ефесянам – «О важности единения церковного», «Смотрите на епископа, как на Самого Христа», «Бегайте еретиков», «Растлевающие веру ложным учением пойдут в огонь вечный», „Три таинства“; из послания к магнезянам – «Нехорошо некоторые действуют без епископа», «Ничего не делайте без епископа и пресвитеров», «Молитесь за меня и Церковь сирскую»; из послания к траллийцам – «Повинуйтесь епископу, пресвитеру и диаконам»; из послания к филадельфийцам – «Имейте одну евхаристию»; из послания к смирнянам – «Христос истинно пострадал во плоти», «Христос и по воскресении был во плоти»; из послания к Поликарпу – «К чему епископ должен увещевать супругов безбрачных и вступающих в брак» и т. п. Все эти и другие письма св. Игнатия Богоносца делают настоящую книжку драгоценной вообще для всякого христианина, а для миссионера в особенности.

Свящ. М. Лисицын

Настоящая брошюрка, как и другие издания ген. E. В. Богдановича, представляет бесплатное для народа издание. В ней содержится рассказ о прощении, дарованном императором Николаем Павловичем перебежчикам – русским солдатам и о возвращении их из Персии обратно в Россию. Всё вообще издания ген. E. В. Богдановича имеют целью укрепить в русском человеке веру в Бога, преданность русскому Царю и св. Церкви. Эта брошюра вполне достигает указанной цели, как и другая, тоже недавно изданная ко дню св. Пасхи – это „Русским рабочим душевное слово“; за которое рабочие ответили автору их адресом и благодарностями, ибо они услышали здесь слово, действительно сказанное от сердца. Имя автора этих сочинений достаточно известно, чтобы мы могли к нему что-нибудь прибавить. Остаётся только пожелать, чтобы его брошюры, распространяющиеся тысячами в массе русского люда, особенно военного и фабричного, получили бы и ещё большее распространение среди обывателей сёл, деревень и городов, ибо в них содержится большая отрезвляющая сила для русского человека против антирелигиозного духа запада.

Свящ. М. Лисицын

17–22 июня в г. Калуге состоялся первый епархиальный миссионерский съезд.

Синодальной ревизией 1900 года было отмечено, что миссия в калужской епархии находится в упадке, не имея строгой организации и направляющего центра, а местное братство уже много лет бездействует.

Ознакомившись с положением миссионерского дела, новый кормчий калужского церковного корабля, преосвященный Вениамин, признал самым верным способом к поднятию успеха миссионерского дела в вверенной его архипастырскому водительству епархии – это учредить миссионерский съезд. Исходя из того основного в деле миссии принципа, что первыми и главными миссионерами должны быть приходские священники, и принимая во внимание многочисленность приходов, заражённых расколом, преосвященный мудро распорядился предварительно организовать два окружных съезда, в которых бы могли принять участие приходские пастыри всех более крупных центров раскола данного округа и их благочинные.

Эти съезды должны были выяснить пастырям наличное состояние расколо-сектантства и указать лучшие способы и приёмы борьбы с лжеучениями, а вместе они были подготовительными и к епархиальному миссионерскому съезду. Депутаты на этот последний были избраны на окружных съездах из наиболее видных пастырей-миссионеров.

Журналы окружных съездов служили главными материалами для совещаний епархиального съезда, который вместе с тем имел и свои особые предметы организационно-административного характера миссионерской полемики.

Открытие калужского епархиального миссионерского съезда совершено при торжественной обстановке самим преосвященным. В начале был совершён в семинарской церкви молебен св. Троице, а затем в актовом зале семинарии состоялось торжественное собрание в присутствии начальника губернии, вице-губернатора, командированного обер-прокурором св. синода чиновника особых поручений В.М. Скворцова, всего городского духовенства, преподавателей семинарии, присутствовавших на курсах учителей и учительниц церковных школ и др.

Объявляя съезд открытым, преосвященный обратился к пастырям и местным миссионерам с отечески властным призывом отнестись к миссии с достодолжным вниманием и серьёзностью, так как миссионерство в калужской епархии, в виду многочисленности раскола, является делом насущной важности. Миссия должна быть поставлена на такую высоту, чтобы в епархии не только не было случаев совращений из православия в раскол и секты, но чтобы можно было скорее возвратить и отпадших в лоно Церкви. Обращаясь к В.М. Скворцову, владыка просил его принять руководительство в съезде.

Вслед затем на кафедру вошёл руководитель съезда В.М. Скворцов и обратился к миссионерскому собранию с речью на тему о современных задачах внутренней миссии и её несовершенствах.

После того преподаватель семинарии по кафедре раскола И.Ф. Тихомиров представил вниманию собрания весьма интересный очерк истории нынешнего состояния раскола и миссии в Калужской епархии.

В заключение были избраны и здесь же его преосвященством утверждены председатель съезда – калужский протоиерей В.А. Смирнов, известный и любимый в епархии деятель миссии, товарищем председателя – боровский протоиерей В.П. Казанский, опытный и красноречивый полемист, секретарём преподаватель И.Ф. Тихомиров.

Заседание решено было иметь утром от 9–2 ч., вечером от 6–9 ч., но обыкновенно вечерние совещания затягивались до 10 и 11 часов.

В ответ на выражение признательности съезда г. начальнику губернии А.А. Афросимову за его внимание к интересам Церкви, его превосходительство сказал прекрасную речь о необходимости взаимодействия между церковной государственной властью в деле ограждения коренных основ жизни отечества. Обер-прокурору св. синода и его товарищу были посланы преосвященным телеграммы с выражением глубокой признательности за их всегдашние заботы и живое содействие успехам миссии.

К участию в съезде, в качестве известных специалистов и знатоков местного раскола, были приглашены преосвященным по инициативе В. М. Скворцова бывшие преподаватели калужской семинарии по кафедре раскола: М. П. Чельцов, ныне столичный миссионер, П.П. Добромыслов, редактор „Рязанского Миссионерского Сборника“, а также о. И. Полянский, миссионер московской епархии. К сожалению, г. Чельцов по болезни не мог прибыть, другие же два почтенные деятели миссии приняли живое и деятельное участие в деяниях съезда и немало содействовали тому захватывающему интересу, с каким проходили обсуждения того или другого вопроса программы.

Заседания съезда несколько раз удостаивал своим посещением преосвященный Вениамин. Во время съезда, получено было в Калуге правительственное сообщение о даровании духовенству новой пенсии. Давно ожидаемая весть эта встречена была представителями духовенства с величайшей радостью. В соборе 20 июня преосвященным, в сослужении сонма городского и сельского духовенства при участии всех диаконов и псаломщиков городских, отправлен был благодарственный молебен. Заседание съезда в этот день открылось в присутствии архипастыря речью В.М. Скворцова, который приветствовал пастырей с радостным знаменательным событием и выразил надежду, что материальное обеспечение старости и инвалидности духовенства несомненно отразится и на увеличении состава клиров, а, следовательно, и на возвышении миссии, успех которой покоится на вящшей правоспособности клира. По предложению преосвященного, съезд выразил чувства своей: глубочайшей признательности высокопреосвященному митрополиту Антонию и обер-прокурору св. синода пением „многая лета“. Одушевляющие духовенство епархии чувства по случаю этой царской милости, вместе с священным обетом достойно исполнять пастырский долг и вечно возносить благодарные молитвы к престолу Божию за венценосного Благодетеля Церкви и духовенства, были также выражены и в телеграмме на имя г. обер-прокурора св. синода.

21 июня съезд в полном составе совершил панихиду по почившим епископам и деятелям калужской: миссии.

В субботу, 22 июня, утреннее заседание было последним. Оно посвящено было подведению итогов и разрешению недоуменных вопросов миссионерской практики. Несмотря на видимое утомление, заседание это прошло оживлённо: каждый спешил позаимствовать возможно больше из опыта старейших и из сокровищницы знаний специалистов. Это собрание с выяснившимися недоуменными вопросами, им же не было числа, ещё раз всем воочию показало, как важны и необходимы для успеха миссии подобные братские миссионерские совещания пастырей при участии специалистов. Но времени не оставалось более для совещаний. Прибыл уже благопопечительный о деле миссии архипастырь совершать молебен и преподать напутственное своё святительское благословение. Постановив просить преосвященного учреждать подобный же съезд через каждые 2–3 года и разрешить ежегодно собираться пастырям на уездные миссионерские съезды, все отправились в семинарский храм, где его преосвященство в сослужении с старейшими членами съезда совершил благодарственный молебен.

По совершении молебна все собрались снова в зал заседаний, который успел уже изменить свою деловую физиономию на более житейский лад: он был уставлен теперь двумя рядами длинных столов, скромно сервированных для прощальной трапезы членов съезда и почётных посетителей и гостей.

По прибытии владыки была пропета молитва „Днесь благодать“, затем архипастырь, объявляя съезд закрытым, сказал речь, в которой выразил надежду, что труды съезда принесут пользу делу местной миссии, что съезд „сдунул тот пепел, который годами наслоился на огнь пастырской ревности и мешал проявлению должного света и тепла“...

В ответ на речь преосвященного, председатель съезда, протоиерей о. В. Смирнов прочитал следующую речь:

„Ваше преосвященство, милостивейший наш архипастырь и отец!

Духовенство вручённой вам от Бога паствы, в лице настоящего последнего собрания первого обще-епархиального миссионерского съезда приносит вам, милостивейший архипастырь, свою сыновнюю сердечную благодарность за ваши многообразные заботы о благе родной вам епархии.

Немного времени вы управляете калужской епархией, а как много успели уже сделать для блага её! Вы подали пастырям Церкви образец благоговейного торжественного богослужения с строгим соблюдением церковного устава. Посещая свою епархию, вы, несмотря на усталость в пути, ежедневно совершаете всенощные бдения, литургии и молебны и произносите поучения среди местных жителей, с особым усердием и во множестве стекавшихся на общую молитву с вами¹⁸². Вы указали средство и способ калужским гражданам проводить вечера праздничных дней не в суетных забавах и развлечениях, но в молитве и поучении слова Божия, призывая их к вечернему богослужению, которое вы совершаете сами со всем благолепием при общем пении лика церковнослужителей и всего народа, и назидая их своими архипастырскими собеседованиями. Вступив на калужскую кафедру, вы избираете на служение святой Церкви достойнейших лиц, приготовленных к тому научным воспитанием и образованием и через то, поставляете духовенство калужской епархии на должную высоту умственного и нравственного развития, какое требуется в настоящее время от служителей православной Церкви.

А что всего важнее, вы обратили ваше архипастырское внимание на первую и главную обязанность пастырей Церкви – на их учение и проповедь особенно среди заблуждающихся и колеблющихся ветром лжеучений, ересей и расколов, обратив свой отеческий взгляд на дело калужской миссии. С прискорбием сердца, вы увидели, что калужская миссия, в начале стоявшая на высоте своего призвания, в последнее время стала слабеть в своих силах, усердии и подвигах к просвещению и вразумлению отпадших от Христовой Церкви чад её. В духе архипастырской ревности к сему святому делу вы, по чувству отеческой любви к своим пасомым, взяли на себя труд для усовершенствования и объединения калужской миссии ходатайствовать перед высшим начальством о созвании в г. Калуге первого обще-епархиального миссионерского съезда, который, благодаря вашему архипастырскому ходатайству, собрался и действовал при вашем непосредственном неоднократном участии в нём, по вашим советам и указаниям, столь полезным для нас. Вы привлекли для руководства съездом глубокочтимого Василия Михайловича, который так сочувственна отозвался на ваш призыв и принял столь горячее участие в совещаниях съезда и оказал нам своё высокопросвещенное и всестороннее содействие к успешному и обстоятельному разрешению настоятельных вопросов, подлежащих обсуждению миссионерского съезда.

Веруем и надеемся, что этот первый миссионерский съезд, созванный вашим отеческим гласом, принесёт несомненную пользу нашей калужской миссии.

Собравшись теперь, по окончании наших занятий, чтобы проститься друг с другом, мы в чувстве сердечной и глубокой признательности к мудрым и отеческим заботам вашего преосвященства о благоустройстве и объединении миссионерского дела в богоспасаемой пастве нашей, почтительнейше просим вас, во свидетельство наших усердных молитв о вашем здравии и спасении, принять от всего вверенного вам духовенства сию св. икону Христа Спасителя. Небесный Пастыреначальник – Господь наш Иисус Христос да сохраняет ваши силы к дальнейшему мудрому, усердному и благопопечительному святительскому служению вашему на пользу, благосостояние и преуспеяние в вере и благочестии богоспасаемой паствы калужской – на многие лета.“

Приняв милостиво икону и приложившись к ней, владыка благодарил духовенство за выраженные в речи председателя добрые чувства и выразил надежду, что духовенство вверенной его водительству калужской епархии поможет ему свято нелицеприятно исполнять долг его архипастырского служения Церкви Божией на благо калужской паствы.

Вслед за сим товарищ председателя съезда с благословения преосвященного поднёс В.М. Скворцову от лица духовенства калужской епархии копию чудотворной иконы калужской Божией Матери в серебряно-вызолоченной ризе, украшенной разноцветными каменьями, и прочитал адрес следующего содержания:

«Достопочтеннейший и глубокоуважаемый

Василий Михайлович!

Истекла целая четверть века со времени учреждения и открытия миссии с противо-раскольническим направлением в пределах калужской епархии; но миссия эта не имела с самого начала до настоящего времени определённой организации. При таком положении миссионерского дела местные миссионеры в своей деятельности хотя много понесли забот и много положили труда на пользу этого св. дела, но не могли достигать настоящих желанных результатов, между прочим, и по отсутствии взаимообщения в деятелях и единства в своих действиях.

В нынешнем году, по инициативе и благословению благостного и многопопечительного о духовном благе своей паствы архипастыря нашего, преосвященнейшего Вениамина, епископа калужского и боровского, мы имели случай и возможность участвовать на трёх миссионерских съездах – двух окружных и одном епархиальном, имели и счастье видеть вас, Василий Михайлович, своим руководителем на всех трёх съездах. В преполовение дней вашей жизни, при ваших разнообразных и многотрудных занятиях как по делам службы вашей, так и журнальной издательской деятельности, одушевляемые святой ревностью о благосостоянии православной Церкви, вы не замедлили явиться в пределы наши, с беззаветным самоотвержением понесли труды и труды великие, и при том в то время, когда другие деятели обычно отдыхают и освежают свои силы. Вы, мирянин, своей ревностью о преуспеянии дела Божия указали и нам пример самоотверженного служения св. Христовой Церкви и исполнения апостольской заповеди, повелевающей друг друга тяготы носить.

Забыв свою усталость, вы с жаром юноши разделили с нами наши совещания и преподавали нам сведения о таких сектах в нашем отечестве, вероучения которых мы не только не знали, но и самого существования которых мы не предполагали. Восполняли нашу скудость миссионерских знаний в духе любви и сердечной теплоты, и нам казалось, что в ваших одушевлённых речах обновлялась, „яко орля, юность ваша“. Вы не только были ко всем нам одинаково приветливы и внимательны, но и снисходительны к нашей немощи, показали нам пример редкой терпимости к чужим мнениям и уважения к свободе слова, всё это вызвало нас на сердечную откровенность. Всё это, взятое вместе, побуждает нас выразить вам чувства не только сердечной преданности и глубокого уважения, но и самой тёплой и задушевной благодарности. Воодушевляемые сими чувствами, мы решились с архипастырского его преосвященства благословения преподнести вам святое изображение Матери Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, каковую икону и просим принять от нас на добрую память.

Небесная Покровительница калужской Церкви и усердная Заступница всего рода человеческого, Пресвятая Богородица да укрепит ваши силы не телесные только, но и духовные к дальнейшему служению вашему, да продлит вашу жизнедеятельность до маститой старости в благоденствии с присущей вам ревностью во благо святой Церкви, на пользу отечества и на общее спасение наше. 1902 года, июня 22 дня.»

Адрес подписан председателем съезда, благочинными епархии, ректором семинарии, наблюдателями школ епархиальными и уездными, всеми членами съезда из сельского и городского духовенства епархии.

Выразив в прочувствованных словах свою глубокую признательность за столь сердечный адрес и бесценное подношение, В. М. Скворцов между прочим сказал: „Ваш святой дар будет вседневно в часы моих грешных молитв перед пречистой иконой калужской Богоматери напоминать мне о калужской Церкви и епархии, с которой сроднили меня служебное бремя, понесённое в эти два года, – разумею участие в прошлогодней тяжёлой синодальной ревизии духовно-учебных заведений и епархиального управления и в нынешних трёх съездах миссионерских. Здесь же на калужской земле, накануне последнего съезда, Господь „наказуя наказа мя, смерти же не предаде“, явив на мне и на присных моих, – верую, по молитвам преподобного Тихона, калужского Чудотворца, милость Свою спасением от страшной опасности. Одно скажу в ответ на ваши тёплые слова, что в своих трудах среди вас и у вас в калужской епархии, как и везде, где мне по повелению начальства приходится трудиться на пользу Церкви, я ничего не знаю, кроме правды и пользы дела, а потому естественно невольно и легко могу погрешать против людей всячески, за что чистосердечно прошу прощения, хотя со всеми, по апостолу, стремлюсь иметь мир“. Затем поднесены были иконы в знак признательности съезда за понесённые труды преподавателю рязанской семинарии П. П. Добромыслову и московскому миссионеру о. И. Полянскому, которые отвечали прочувствованными речами.

Прощание съезда закончилось общей трапезой, которую благословил и возглавил сам преосвященный. На трапезе архипастырь, руководитель съезда, ещё раз обменялся с депутатами и деятелями съезда своими сердечными благопожеланиями.

В воскресенье, 23 июня, в 6 ч. вечера в семинарском зале заседаний состоялась миссионерская беседа свящ. о. Полянского со старообрядцами по вопросу о Церкви Божией. Многие члены съезда остались нарочно послушать образцовые полемические приёмы одного из опытнейших представителей противо-раскольничьей миссии. На беседе присутствовал В.М. Скворцов, вице-губернатор, городское духовенство. о. ректор, учителя семинарии и учителя и учительницы, бывшие на курсах, большое число слушателей, в том числе и раскольники. Возражателями выступили два местных начетчика. Один из них на твёрдо и решительно поставленный о. миссионером вопрос: „Кто из св. отцов и где учил, что Церковь может временно быть без епископов“, повернулся и торжественно вышел из залы заседания, что вызвало среди слушателей весёлое оживление. Беседа прошла весьма успешно и назидательно.

Беседой закончились деяния первого калужского миссионерского съезда.

Трудно вымерить и взвесить плоды таких сложных и многосторонних по своим задачам и целям учреждений, как миссионерские съезды духовенства: их явит лишь время и дело. Несомненно одно: приходские пастыри калужской епархии и местные миссионеры на съездах окрылились духом ревности по св. делу миссии, одними – забытой, другими – забитой, условились и объединились во взглядах и мнениях на состояние средства и способы миссионерского действования среди сидящих во тьме заблуждений раскола и секты, прониклись сознанием необходимости простираться впредь и преуспевать на лучшее.

Э. М.

В миссионерской литературе и на миссионерских съездах приходского духовенства давно указывается и на настоятельную потребность в ознакомлении учителей народных школ вообще, церковных в особенности, – с краткими сведениями по расколо-секто-ведению и миссионерству. Народные учителя и учительницы по своей близости, с одной стороны, к приходскому пастырю, с другой, – к местному населению, должны быть самыми полезными и деятельными членами приходской миссии, в её духовной борьбе с местными лжеучителями. Здесь прежде всего в руках учителя школа, как могучее орудие мирного воздействия на подрастающее поколение, затем живые его сношения с родителями раскольничьих детей с взрослыми людьми по разным житейским случаям.

В настоящее время, за редкими исключениями, в школах всех ведомств, не исключая церковных, учителя и учительницы являются совершенно несведущими в деле миссии, не могущими дать ответа вопрошающим, а, следовательно, и индифферентными, беспомощными зрителями царящей вокруг их религиозной тьмы и смуты. В то время, когда, напр., новое религиозное брожение составляет мучительную злобу дня для православного населения той или другой деревни, а для заботливого пастыря – истинное несчастье, народный, просветитель поневоле должен быть и глух, и нем, через что естественно в глазах самого же народа теряет редкий момент стать истинным другом. Ведь у народа нет других интересов выше религиозных. И вот в то время, когда разные проходимцы – странники и сектантские проповедники увлекают народ богословскими кривотолками и становятся духовными руководителями сбитых с истинного пути простецов, народные просветители вынуждены умывать руки в св. деле ограждения православных и вразумления заблудших. В то время, как в расколе и сектах каждая „старушонка“ – проповедница лжеучения своего толка, а в протестантском мире среди студентов составляются миссионерские корпорации, – у нас на православной Руси боятся пустить миссионерскую книгу или журнал¹⁸³ в земские или министерские школы, дабы не сделать учителя причастным к интересам борьбы Церкви с расколом и сектами, и тем не оскорбить свободы убеждений, хотя бы эти убеждения были дики до того, что, напр., однажды инспектор народных училищ при проезде через раскольничью деревню ни в одном доме не мог достать сосуда для питья, так как раскольники этой деревни не сообщаются в пище и питии с еретиками-антихристами. Нужно жаждущим разыскивать десятского, у которого находится такой „опоганенный“ сосуд. Если же кто из раскольников сжалится над жаждущими путниками, то должен сейчас же разбить сосуд, из которого пил поганый никонианин! Но спросим, можно ли быть индифферентным к такой тьме и не стараться просветить её. Ведь уже XX в. начался.

И это фанатическое изуверство имеет место не где-либо в сибирских трущобах или в тундрах дикого севера, а в центральных подмосковных губерниях.

Словом, идея сознательного отношения школьных народных просветителей к царящим в среде русского населения религиозным заблуждениям, идея активного содействия миссии Церкви в её духовной борьбе с этими недугами – ещё неудоприемлема и чужда. А где бы, кажется, наиболее удобное место для воздействия на заблудших путём мирных убеждений, как не в школе через весь её просветительный (отнюдь, конечно, не полемический) строй при посредстве света грамоты и науки, и – при школе, через братские сношения друзей народа, учителей с ищущими у них света истины и правды.

Оставляя даже земских и министерских учителей школ в стороне от непонятных и чуждых им интересов миссии, одно духовное ведомство с своей всё возрастающей сетью церковных школ, при посредстве ежегодно бывающих теперь во всех губернских городах учительских курсах, могло бы давно создать учительскую миссионерскую дружину лучших со-работников пастырей в деле приходской миссии, введением в круг предметов, преподаваемых на курсах кратких уроков и бесед по расколо-сектоведению и миссионерству. К счастью, эти пожелания миссии начинают ныне по местам находить осуществление. Первый опыт сего встречаем на церковно-учительских курсах бывших в Нижнем-Новгороде во время выставки, где предложено было В.М. Скворцову и проф. Ивановскому прочитать ряд популярных лекций по расколу и сектантству, затем в полтавской епархии. Там, с разрешения преосвященного Илариона, по инициативе почтенного о. наблюдателя, протоиерея о. И. Ольшевского, на прошлогодних учительских курсах ведены были миссионерские беседы по вопросу о борьбе со штундой.

Будучи сам опытным миссионером и автором капитального труда „Руководства в борьбе со штундой“, а также „Программы й миссионерских дополнительных уроков по Закону Божию“, о. Ольшевский провёл с курсистами целый круг миссионерских бесед, составивших руководственную книжечку, под заглавием: „Борьба со штундой“.

Летом текущего года церковно-учительские курсы калужской епархии совпали со временем заседаний миссионерского съезда. Учителя и учительницы, имея во многих своих школах детей раскольников, выразили живой интерес к совещаниям миссионерского съезда в своих ходатайствах о допущении их на съезд. Это обстоятельство дало основание и повод местному преосвященному Вениамину предложить руководителю съезда В. М. Скворцову познакомить учителей с начатками расколоведения и миссионерства на особых уроках.

Будучи поборником идеи важности и необходимости миссионерского просвещения народных учителей, редактор нашего журнала с полным усердием и знанием своего дела отнёсся к избранному поручению калужского архипастыря и дал ряд уроков, в форме популярных лекций и бесед о школьном миссионерстве, а также по истории раскола и сект с изложением главнейших доступных учителям приёмов и способов вразумления. Было объяснено на основании Священного Писания и учения Церкви, что такое миссионерство и миссия внутренняя и внешняя, какие черты истинного миссионера, в чём должна выражаться миссия школы и школьного учителя, об его личных и учительских отношениях к детям расколо-сектантов в школе и вне её, об отношениях к родителям и миссии среди взрослых отщепенцев, об участии учителя в вне-богослужебных беседах пастыря, о постановке Закона Божия (отнюдь не должно быть полемики, а должно быть обращено на всесторонность положительного раскрытия пререкаемых истин веры), церковного пения, славянского чтения в школах с смешанным контингентом учащихся, о заведении школ единоверческого типа и о постановке в них обучения, о характере и приёмах обучения в раскольничьих школах, о разделении всех отпадших от единства с православной Церковью русских людей на три течения: а) раскол старообрядчества, б) рационалистические секты и в) мистические, характеристика каждого течения, главнейшее подразделение раскола на толки, изложение и разбор существа заблуждений господствующих в калужской епархии раскольнических сект, краткая история возникновения и распространения штунды, как секты иноверной и иноземной, краткое изложение и обличение на основании Священного Писания главнейших заблуждений этой секты, описание состояния и очагов штунды в калужской губернии, о хлыстовстве калужской епархии и признаках распознавания этой секты.

Не располагая возможностью долго оставаться на курсах, в виду непредусмотренности настоящего поручения, В. М. Скворцов обещал подробнее побеседовать с курсистами о заблуждениях новейшего сектантства и в частности о толстовской секте во время предрешённого паломничества курсистов в Оптину пустынь.

22 июля курсисты прибыли в Оптину пустынь в числе почти ста душ – учителей и учительниц церковных школ калужской епархии (в числе коих было 4 диакона), в сопровождении почтенного о. наблюдателя, протоиерея Н.А. Преображенского, законоучителя свящ. о. Леонида Смирнова, эконома о. Валериана Смирнова, учителя пения И.И. Ратнерова и нескольких лекторов на курсах. С вокзала железной дороги паломники совершили путь пешком. При переправе через реку Жиздру на пароме окрестности мирной обители огласились стройным пением мощного хора экскурантов „Тебе Бога хвалим“. Паломники прямо отправились в соборный храм, где были встречены настоятелем и старшей братией, массой богомольцев, и здесь отпели Царский молебен, по случаю высокоторжественного дня тезоименитства её Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны.

По окончании молебна, игумен пустыни, о. Ксенофонт, преподавая благословение, роздал всем паломникам описание обители и житие приснопамятного Амвросия, а В.М. Скворцов обратился к учителям и учительницам с речью, в которой выразил радость православно-русских людей, что народные просветители свои тяжёлые труды заканчивают подвигом паломничества, столь чтимым и любимым нашим народом. „Кто хочет найти путь к уму и сердцу народа, тот должен любовно и усердно изучать те пути, которыми народ искони шёл в просвещении своего ума и сердца, – знакомиться с теми учителями, которые всегда на св. Руси были и есть первый любимые и истинные народные просветители. Путь этот – паломничество по св. обителям народолюбимого учителя, где отцы пустынники, Христа ради подвижники и молитвенники, в св. сонмах коих находятся и оптинские великие старцы, а в числе последних глубоко чтится народом приснопамятный о. Амвросий. Вы здесь встретите ещё живых свидетелей его чудных духовных дарований и огромного духовно-просветительного влияния и обаяния и не только на народную массу, но и на людей из так называемой интеллигентной среды. В Оптиной пустыни вы познакомитесь с молитвенным подвигом её насельников и поймёте ту сладость и силу молитвы, которая утешает и подкрепляет народ в несении его жизненного креста”. Объяснив курсистам достопримечательные порядки монастырского общежития, время богослужений днём и ночью, В. М. Скворцов здесь объявил, что он, согласно обещанию, закончит свои беседы с ними в свободные от молитвы часы, от 3–6 час. вечера.

В тот же день в указанные часы состоялась первая миссионерская беседа. Аудиторией была художественно отделанная церковь св. Марии Египетской (переделанная из трапезной). Для слушателей были приготовлены скамьи по средине храма и на хорах, для лектора у южных дверей храма была поставлена кафедра. Состав слушателей представлял собой редкое разнообразие: клирос, солея, скамьи у северных дверей и вся правая половина храма были заняты иночествующей братией оптинской пустыни, во главе её находились – схимник о. Иларион, начальник обители о. игумен Ксенофонт и старейшая скитская братия. Сонм черноризцев доходил до 300 душ, в том числе и монахини из Шамардинского и Белевского женских монастырей. Хоры были предоставлены учителям и учительницам, остальные места заняли прибывшие на беседу несколько лиц городского и сельского духовенства козельского уезда, горожане, соседние дворяне, лица администрации, студенты. Такой разнокалиберный состав слушателей с разнообразием своих духовных запросов и требований, составлял для лектора нелёгкую задачу. Требовалось никого не соблазнить при изложении и разборе еретических лжеучений и всех удовлетворить, т. е. быть общедоступным и в тоже время научно верным и справедливым в отношении врагов Церкви. При открытии бесед, лектор оговорился на счёт этого затруднения. Какое значение имели оптинские миссионерские беседы, может свидетельствовать уже тот захватывающий интерес, с которым аудитория внимала лектору, и возраставший наплыв слушателей, последних особенно много было на лекции, посвящённой вопросу о толстовской секте. На оптинских беседах была дана яркая характеристика тьмы и нелепости раскола в разных его толках, затем характеристика штунды в разных её толках и разбор лжеучения этой секты о крещении детей и присяге, наконец об отношении штунды к толстовству и о графе Толстом, как ересе-учителе, об истории его отступления от Церкви, о последней исповеди его. Перед началом последней беседы В. М. объяснил, что вопрос о толстовстве и Толстом, как ересе-учителе, потеряв свою остроту в культурном обществе, делается новомодным у сельской так называемой интеллигенции, – среди учителей, фельдшеров, писарей и даже фабричных. Слышно, что на одном летнем съезде народных просветителей решался вкось и вкривь давно разрешённый вопрос об отлучении гр. Толстого. Учителям церковно-приходских школ нужно, твёрдо знать мнение правящей Церкви об еретичестве, отношении гр. Толстого к Церкви и быть готовыми и безбоязненными в своём ответе на подобные запросы. Такова главная цель последней беседы.

В начале, и в конце миссионерских бесед мощный, стройно спевшийся хор учителей и учительниц, под управлением сколько усердного, столько же и даровитого своего учителя-регента г. Ратнерова, прекрасно исполнял разные церковные песнопения, чем усиливал впечатление многочисленных слушателей и придал оптинским миссионерским беседам характер знаменательного местного торжества. По окончании бесед и по выходе из храма, во дворе хор исполнял народный гимн. Давно не запомнит Оптинская пустынь того праздничного оживления, которое внесло паломничество курсистов. О. игумен и вся братия отнеслась к паломникам весьма радушно и курсисты, и руководители, оставляя 24 июня ночью обитель, уехали из неё с самыми лучшими и глубокими впечатлениями от всего ими слышанного и виденного здесь.

Э. Я.

В православном русском народе с глубоким благоговением чтится память покойного подвижника Саровской пустыни, иеромонаха Серафима (род. 19 июля 1759 г., ум. 2 янв. 1833 г.). Жизнь почившего старца является замечательным примером пламенной веры в Бога, высокого христианского смирения и самоотверженного, полного неземной любви, отношения к людям. Нравственные подвиги и добродетели самобытного русского подвижника могут быть поставлены рядом с подвигами прославленных святых угодников Божиих, по завету божественному „положивших души свои за други своя“. Народная вера в святость этого угодника и в его непрестанное предстательство перед Богом за род людской подкрепляется многочисленными чудесными исцелениями и знамениями, прославившими его имя по всей родной Руси далёкой. В 19-й день минувшего июля, в день рождения старца Серафима, Его Величеству Государю Императору благоугодно было вспомянуть молитвенные подвиги и труды и всенародное к памяти его усердие, и выразить желание, чтобы начатое дело о достойном прославлении благочестивого старца Серафима было доведено до конца. Св. Синод признал благовременным приступить ныне к необходимым для сего распоряжениям исполнения воли Благочестивейшего Царя.

Л. Р.

Наблюдениями миссионеров над штундой установлено, что это показная и фарисейская секта. Она старается выставить напоказ призрачную добродетель своих последователей, но тщательно скрывает от „чужих глаз“ дурные стороны штундистов. Между тем таких дурных сторон в штунде множество.

И прежде всего, вожаки сектантов глумятся над православной Церковью за то, что её пастыри содержатся на доброхотные даяния пасомых, что в среде православных встречаются воры, пьяницы, блудники. Это правда. В том мы, православные, смиренно признаёмся перед Богом и людьми. Но что же, по сравнению с нами, представляет, собой штунда? Каковы свойства её главарей?

Жизнь показывает, что разлад между словом и делом, несоответствие мечты и действительности в штунде заметны не меньше, чем у православных...

Перед нами Харьковская штунда. Она управляется заезжими главарями, в роде Балихина, Делякова и др. Эти главари за свои наезды собирают деньги с штундистов, И вот сектанты, как мне приходилось слышать, задают себе вопрос: „что же это такое? Православных священников браним за их поборы с народа, а сами своим вожакам платим? Чем же мы лучше православных?..“

Затем, в штунде собирают деньги „на вспомоществование бедным“. Вожаки же дерзкой рукой забирают эти крохи на свои „миссионные“ нужды? Да это денной, грабёж!..

И призадумались над такими явлениями штундисты в Харьковской губернии. А тут, „для управления Церковью“, Балихин завёл совет 12 уполномоченных „братьев“. Это уже прямо насилие над совестью „верующих“, – думали сектанты. „Все мы люди Господа, говорили они. Все мы имеем право в Церкви судить и рядить о своих делах. Зачем же выделять из общества 12 человек насчёт всех?“. И пошёл ропот среди штундистов дер. Дороганевки, Харьковской губ.

Настроение в сектантстве, благоприятное для нашей Церкви, поддержали миссионерские беседы с народом. Из этих бесед стало ясно, что штунды не на Библии почивают, а у них много выдумок „от своей головы“. И выдвинулись в штунде люди, близкие к Церкви православной. Это движение дороганевских штундистов к нашей Церкви недавно закончилось. После Пасхи к Церкви прав. в Дороганевке присоединилось 53 человека, вместе с детьми. В числе присоединившихся сектантов есть один, бывший пресвитером в штунде, человек честный, трезвый и рассудительный.

В то же время, по соседству с Дороганевкой, в сл. Пристене воссоединилось с прав. Церковью 5 штундистов. Итого, следовательно, в короткое время Харьковская миссия имеет радость считать „найденными“ до 60 блуждавших овец Христовых. И что всего отрадней, миссионерское воздействие на сектантов шло здесь рядом с обнаружением внутренних беспорядков в штунде. Будем верить, что время обнажит все тёмные дела в этой секте, а пока возблагодарим Бога за дарование торжества нашей святой миссии, много терпящей и много страдающей от наветов злых людей...

Д. Боголюбов

Церемония принесения коронационной присяги королём Эдуардом совершилась в следующем порядке. Архиепископ Кентерберийский приблизился к королю и спросил:

– Государь, благоугодно ли будет вашему величеству принести присягу?

– Благоугодно, – ответил король.

– Желаете ли вы торжественно обещать, что будете править народом этого соединённого королевства Великобритании и Ирландии и принадлежащими к нему областями согласно основным законам, данным парламентом, статутам и обычаям?

– Торжественно обещаю это исполнить.

– Желаете ли вы, поскольку это будет в ваших силах, заботиться о том, чтобы во всех решениях торжествовал милостивый закон и справедливость?

– Я желаю этого.

– Желаете ли вы всей своей властью охранять божественные законы, истинное исповедание веры по Евангелию и законно установленную протестантско-реформатскую религию? И желаете ли вы охранять и оберегать от всякого вреда учреждения английской Церкви, учение, культ, дисциплину и высшую духовную власть в том виде, в каком всё это законно установлено в Англии? И желаете ли вы охранять все права и преимущества, предоставленные законом и имеющие быть предоставленными вверенным вашему попечению епископам и духовенству английской Церкви?

– Всё это обещаю исполнить.

Затем король поднялся с сиденья и поддерживаемый обер-церемониймейстером направился к алтарю, причём перед ним был несён государственный меч. С обнажённой головой король дал на ступенях алтаря перед всем народом клятву соблюдать все свои обещания. Преклонив колени на ступенях алтаря и положив руку на Евангелие в большой Библии, которую, взяв с алтаря, поднёс королю архиепископ, король произнёс:

– Всё, что я здесь обещал, хочу сдержать и исполнить, и да поможет мне в том Бог!

Затем король поцеловал Евангелие и подписал клятвенную формулу.

Миропомазание короля Эдуарда было совершено таким образом. Король снял при помощи обер-церемониймейстера свои пурпуровые одеяния и государственную мантию (Cape of State); затем поддерживаемый обер-церемониймейстером приблизился к алтарю. Он сел на поставленный перед алтарём трон св. Эдуарда.

Четыре кавалера ордена Подвязки держали над королём богато украшенное шёлковое полотенце, переданное им обер-церемониймейстером. Декан Вестминстерского аббатства взял с алтаря сосуд с миром и передал его архиепископу, который и совершил миропомазание крестообразно, сперва на голове, со словами: «Будь помазан святым елеем; как были им помазаны цари, священники и пророки»; затем на груди, со словами: «Да будет помазана грудь твоя святым елеем»; затем на ладонях, со словами: «Да будут помазаны святым елеем твои руки. И как Соломон был помазан первосвященником Садоком и пророком Нафаном, так и ты будь помазан, благословлён и освящён, как король над твоим народом, который дан тебе Богом, чтобы ты над ним царствовал и правил им, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».

Король встал на колени. Архиепископ прочитал долгую молитву. По её окончании король поднялся и сел на трон св. Эдуарда. Затем король опять встал и на него были надеты деканом Вестминстерского аббатства Colobium Sidonis и Supertunica из золотой парчи, а поверх – пояс.

* * *

Миссионерская вакансия. Воронежский епархиальный миссионер, кандидат академии, Т. С. Рождественский оставил миссионерскую службу и получил место инспектора народных училищ. В течении истекшего года это уже третий миссионер переходит на службу народного образования в ведомство министерства просвещения. Близкое знание миссионерами народной психологии, духовных запросов и бытовой жизни весьма ценны для руководителей народного образования. Но миссия не может не скорбеть о потере для себя опытных преданных и энергичных своих представителей. Миссионерство – искусство, приобретаемое не легко и не всем доступное. Т.С. Рождественский оставил искренно любимое им дело по состоянию своего здоровья, – вследствие нажитого на миссии хронического недуга горла.

Несколько слов по поводу дарования новой пенсии духовенству. – Отзыв «Нов. Вр.» – Невесёлые думы миссионера по поводу радостного события.

Из тех „последних“ событий, которые обыкновенно мы заносим на свои скрижали, имеет бесспорно самый захватывающий, живой интерес для вас, дорогие читатели, это Высочайше утверждённый в 3 день истекшего июня с. г. „Устав о пенсиях и пособиях“ духовенству православной русской Церкви.

Новое положение это начинает собой новую эру в неотложном деле обеспечения нашего духовенства, являет зарю того, – хочется верить, приближающегося светлого дня, когда православное духовенство будет, наконец, материально обеспечено до возможности „не брать с живого и мёртвого“ для снискания себе насущного пропитания.

Странная судьба и непонятная история, каким образом, почему наше православное духовенство, состоя во всю историю государственной жизни св. Руси на высоте, в положении передового сословия, как по своему просвещению и культурности, так и по незаменимому его влиянию на все стороны духовной и бытовой жизни народа, по своим, наконец, церковно-государственным заслугам. царям и отечеству, покоящемуся на Церкви и православии, как на первой и коренной основе, – оказалось в положении отсталом, обездоленном, забытом в деле материального обеспечения вообще, и в частности в обеспечении старости, инвалидности и сиротства служителей алтаря Господня?!

По поводу существующего воистину нищенского способа обеспечения штатного духовенства, через „поручное даяние“ за требы, как известно, имеются у противников казённого жалованья духовенству разные, больше фарисейские, возражения, хотя они и пытаются найти себе обоснование в самом слове Божием (как, напр., „служащие алтарю от алтаря питаются“) и в вековой традиции. Пусть так. Пусть служащие алтарю питаются от него, дабы не сделаться им через жалование чиновниками в своих отношениях к народу, но чем питаться не служащим же алтарю, заштатным, престарелым, инвалидам, больным священнослужителям и их сиротствующим семьям?

А ведь питаться-то надо чем-нибудь... Как известно, дилемму эту борьба за существование разрешала разно, но далеко не в пользу возвышения пастырской миссии и личного авторитета и положения духовенства. Самый „традиционный“, коренящийся и до последнего времени, способ обеспечения заштатных, сиротствующих лиц духовного звания – это „сдача мест“ сыновьям и зятьям, с обязательством содержать на своём коште стариков и сирот, „давая вспомоществование деньгами и натурой“.

При этом до 70 годов прошлого XIX столетия по сему предмету заключались у отца с сыном, у зятя с тестем формальные обязательства, утверждавшиеся епархиальной властью. Поступавший во двор, незнающий жизни юнец, голодный семинарист обещал всегда многое, лишь бы взять место, да невесту и определиться. Большинство давало обязательства с добрыми намерениями быть исполнительными в принятых на себя обязательствах. Но суровая действительность диктовала свои непредусмотренные контрактом условия, и вот начинался житейский ад, терзания и муки, среди которых трудно было быть идеальным пастырем служителю религии мира и любви... Брак, заключённый по расчёту с той и с другой стороны, в уповании на известную пословицу: „стерпится – слюбится“, под давлением гнетущей нужды, создавал семейный строй и атмосферу такого рода, в которых не могли культивироваться идеальные стороны характера начинающего церковного деятеля. Наоборот, всё окружающее вместе с заботой о насущном для двух семей, – сиротствующей и своей собственной, погоня изо-дня в день хоть за какой-нибудь наживой для чёрного дня, служебные семейные разочарования глушили в самом корне все лучшие порывы и намерения идеальной поры жизни молодого пастыря, „оземленяли“ самую возвышенную натуру, вносили в пастырскую службу, в отношения к пастве те же начала расчёта. И голодали обыкновенно обе семьи. Несоблюдение условий вызывало взаимную вражду и дрязги между близкими родными, и даже нередко порождало и бумажную волокиту, с дрязгами, с взаимными жалобами и обвинениями. Консисторские архивы когда-нибудь осветят эту страницу истории жизни белого духовенства. Истинной страдалицей бывала молодая „мать – попадья“, становящаяся волей судеб между двух огней!.. Многие бессильны были выносить тяжкую ношу так ненормально сложившейся жизни и прибегали к веселящему сердце вину, отсюда в клировых, в графе о поведении духовенства старого доброго времени, так нередко можно было встречать: „неумерен в водкопитии“.

Церковно-приходская и пастырско-просветительная жизнь при таком порядке вещей в службе и жизни духовенства не могла, конечно, особенно цвести. На первом плане здесь стоял вопрос об обеспечении собственного и сиротствующего семейств, а не интересы паствы. Сам выбор в определении на места естественно падал не на достойнейшего по своим качествам и образованию кандидата священства, а на уловленного в сети наиболее выгодной сделки семейной. Тут не могло быть места конкуренции таланта и образования, часто на „местах со взятием“ устраивались бездарные ученики ранее студентов и академиков.

Паства и приходы обращались в наследственную вотчину духовного сословия, закрепощаясь через передачу мест за известной семьёй или родом; нередко места предоставлялись за малолетними, и приход должен был оставаться в течение многих лет без своего пастыря, – наблюдаемый наёмником. И благо приходу, если род этот поставлял добрых пастырей, связанных с пасомыми не одной только „нуждой питаться“, но и духовной родственной связью, как соотчич и земляк прихожан.

В начале 70 годов это своего рода крепостное право передачи приходских мест по наследству, слава Богу, пало, прежние обязательства потеряли силу, заключение новых воспрещалось и не имело юридического значения. Положением 1866 года священникам за выслугу 35 лет была положена наконец пенсия. Но в каком мизерном, ничтожном окладе: 135 руб. в год одинаково и для иереев и протоиереев, диаконам в 65 руб., а псаломщики оставлены вне и этой милости. Сиротствующие, а равно и инвалиды, не осилившие прослужить 34½ г., опять остались без внимания и представлялись воле Божией и собственному попечению. Предоставление приходов за сиротствующими семействами естественно должно было остаться, если не de jure, то на деле, так как не у всякого администратора, тем более у архипастыря хватит бессердечия и безучастия к положению обречённой на буквальное голодание сиротствующей многочисленной семьи духовных пролетариев, не имеющих где главы подклонить и чем пропитаться назавтра. Как ни странно, но этот архаический порядок вещей, неполезный для интересов Церкви, пережиток в нашей церковно-приходской жизни невольно должен был доселе жить и действовать, как руководящее начало у наших епархиальных архиереев. Его держались такие авторитетные почившие иерархи, как Филарет московский. Иоанникий, киевский. М. Иоанникий, сам вышедший из пономарской среды, знал всю остроту вопроса о материальной, необеспеченности духовного сословия, и потому он первый обратил внимание на изыскание и умножение местных средств к улучшению быта духовенства, он был инициатором по учреждению эмеритур, свечных епархиальных заводов, семинарских общежитий.

Новое положение 3 июня в значительной мере ныне облегчает епархиальных архипастырей в их отеческом попечении о сиротствующих семьях, давая нравственную возможность при назначениях на священно-церковно-служительские места первее всего иметь заботу о духовных нуждах паствы, а не о сиротствующей семье или о пропитании инвалида-священнослужителя, так как новые усиленные оклады пенсий и пособий обеспечивают возможность кое-какого существования. Новое положение 3 июня и ещё с одной стороны содействует подъёму пастырской деятельности, а, следовательно, и дорогому нам делу просветительной миссии Церкви.

В последние десятилетия у нас совсем, как говорится, перевелись заштатные священники и диаконы. Легче раскольникам добыть себе беглого попа, чем православным, на случай болезни и отъезда своего пастыря, найти заштатного иерея. Никто не решался выходить заштат или: на покой, так как размер пенсии не обеспечивал возможности пропитания, вследствие этого среди служащего духовенства образовались кадры престарелых, одряхлевших, неспособных священно-церковно-служителей право править слово истины. Пастырское служение воинствующей Церкви, да ещё в наше трудное время, не менее повелительно требует предельного возраста штатной службы, какой, напр., существует в военном сословии и других ведомствах.

В этом отношении старческая инвалидность пастырей особенно сказывается на ущербе интересов миссии, требующей постоянного обновления образования и книжной подготовки, бодрого, энергического делания на поприще проповеди и вообще в борьбе с неутомимыми в своих происках врагами православия. История развития штунды поучает, что секта эта успевала свивать себе более прочные гнёзда всегда в тех именно приходах, где пастыри бывали или недостойные, или бессильные старцы. Молодые пастыри ведут борьбу с сектами гораздо успешнее.

Укоренившийся порядок вещей оставаться на приходе „на дожитии“, т. е. до смерти, отразился на перепроизводстве нашими духовными учебными заведениями кандидатов священства. В большинстве епархий окончившие курсы много лет остаются без места и обречены на скитальческую, бездомную жизнь, безвременно выматывающую все лучшие силы молодого человека.

Нужно надеяться, что новое положение о пенсиях даст возможность многим престарелым священнослужителям, давно уже тяготившимся своим пастырским крестоношением, уступить свои места молодым деятелям. Ведь на св. Руси есть множество приходов, где священник не получает 300 руб. денежными доходами, собираемыми притом копейками. В сельском захолустье, при своей квартире и кусочке огорода, заштатный священнослужитель на нынешнюю пенсию может без особой нужды пропитаться.

Вместе с тем заштатные члены клира, при расширении сети церковных и других ведомств школ, найдут применение остатку своих сил и пастырской духовной опытности в школе, в качестве законоучителей и учителей. Сколько теперь школ нуждающихся и даже остающихся без законоучителей священников! А приписные церкви, остающиеся по годам без служения, а церкви-школы, учреждаемые ныне почти везде в местах распространения расколо-сектантства? Вышедшие взаштат, после 35 лет священства, т. е. в возрасте около 60 лет, а, следовательно, в силах, добрые просвещённые пастыри могут оказать великую услугу подъёму успехов законоучительства и религиозно-нравственного воспитания не только в начальных школах, но в средних учебных заведениях. Нужно сознаться, что наши законоучителя слишком обременены уроками, будучи ещё заняты и другими обязанностями, как напр., членством в консисториях или приходом, а потому у нынешних законоучителей прямо не хватает физических сил на иную постановку преподавания Закона Божия, как зазубривания догматических формул. Более того, последний Высочайший рескрипт на имя управляющего министерством народного просвещения Зенгера о религиозно-нравственном воспитании юношества даёт основание и к такому предположению, почему бы не предоставлять благочестивым, добрым, просвещённым заштатным священнослужителям должностей смотрителей в городских училищах, воспитателей и классных наставников не только в Семинариях, но и в светских учебных заведениях. Образовательный ценз у пастырей не менее, чем у нынешних молодых воспитателей, незнающих других приёмов воспитания и влияния на детей, как чисто внешнее полицейское наблюдение за проступками шалунов, из которых тот отличного поведения, кто похитрей и ловко умеет спрятать концы в воду. Мы знали по ведомству императрицы Марии отличных смотрителей священников.

Словом, не подлежит сомнению, что новое положение о пенсии с одной стороны обновит и освежит состав священнослужителей, с другой – возродит исчезнувший было добрый симпатичный тип заштатного пастыря, что всё, улучшая материальное положение духовенства, неминуемо также отразится и на возвышении духовных просветительных успехов миссии Церкви. С этой стороны положение 3 июня имеет значение не сословное только и церковное, но церковно-общественное и государственное, – великая радость и благоговейная признательность духовенства Всемилостивейшему Государю не может не разделяться всеми верными сынами Церкви.

Да, давно пора государству обратить внимание на жалкий недостойный способ материального обеспечения духовенства, который служит одним из главных тормозов успехов пастырской деятельности духовенства и его духовного влияния на народ и общество. Это положение вещей служит одной из серьёзных причин умножения сект и вялой борьбы с лжеучениями. Этого не видят только те, кто далеко стоит от действительной жизни или предубеждённо относится к духовенству и Церкви.

Ныне, когда вопрос об увеличении пенсии духовенству сделался фактом, совершившимся так по-видимому легко и скоро (как известно, проект св. синода не встретил возражений ни в одном из ведомств и ни в ком из членов государственного совета), люди общества спрашивают, – почему давно ранее не сделано было этого, – и тут-же отвечают: не потому-ли, что высшая правящая духовная власть „не от мира сего“, – отрешена от живой действительности и со времени Петра потеряла влияние в государстве, которым пользовалось в допетровское время. Обер-прокуроры же св. синода, единственные докладчики у Государей о нуждах и интересах духовного сословия, всегда были из среды, которой чужды и непонятны нужды духовенства, и среди которой со времён блаженной памяти крепостничества установился взгляд, что „чем поп беднее и серее, тем он ближе к Богу и народу“. Вопрос этот сложный и многосторонний и обсуждать его на скрижалях сердца, где мы охотнее даём место непосредственным впечатлениям и живым чувствам, чем рассуждениям и справкам, – мы не берёмся. Окажем одно, что тем большая честь и вечная признательность нынешнему г. обер-прокурору, так много важного и бесценного сделавшему для пользы Церкви и духовенству. Весь многотысячный сонм православного духовенства воссылает ныне горячие мольбы ко Всевышнему сохранить жизнь и силы маститого великого русского церковно-государственного деятеля на многие лета, в живом уповании, что начатое при нём в благословляемое Церковью царствование Александра III дело улучшения материального быта православного духовенства, продолженное при нынешнем Всемилостивейшем Благочестивом Государе, будет скоро доведено до конца назначением жалования всему духовенству, с устранением „поручного даяния“, как печального пережитка старого времени. Интересы миссии с этим вопросом связаны также неразрывно, как и собственное её устройство и обеспечение. Но об этом ниже плачется наш главный сотрудник, один из преданнейших и талантливых представителей современной миссии. Мы же в заключение считаем долгом отметить, что вся светская пресса, сколько помнится, никогда ранее не печаловавшаяся о жалком положении заштатного духовенства и сиротствующих семейств, отнеслась к этому событию, как к вполне заслуженной духовенством милости. Так, напр., в „Нов. Вр.“. никогда ранее не встречалось столь правдивых и благожелательных в отношении духовенства и его служебной просветительной миссии отзывов, как теперь по поводу дарования новой пенсии. Мы здесь помещаем этот отзыв к сведению наших читателей. Считаем нужным две оговорки, из коих одна касается толкования слов Высочайшей резолюции Его Величества, последовавшей на адресе св. синода: „в истинно-христианском духе“; другая „шероховатости“ отношений духовенства к раскольникам.

„Истинно-христианский дух“ и есть тот, „исконно-православный“, в каком всегда и во всем служило и действовало наше русское православное духовенство. Об этом исконном духе вспоминает Государь Император, в нём желает видеть продолжение усугублённой деятельности служителей Церкви.

Что касается

„шероховатости“ отношений к расколо-сектантству, то здесь что-то недоговорено. Отношения православного духовенства к расколу были и есть всегда самые благодушные, полные терпимости, даже более того – беспечные. Оно, как и народ всегда мирно сживалось и живёт с отпадшими. Ни ксёндзы, ни пасторы не относятся так к своим заблудшим чадам, как православное духовенство. Разительным доказательством мирного и благожелательного отношения православных пастырей к расколу служат факты хотя и прискорбные, но повторяющиеся доселие, – ухода наших иереев к беглопоповцам для окармления, их священством.

В.М. Скворцов

* * *

„Hов. Bp.“. Назначение пенсий и единовременных пособий заштатным священникам и диаконам, и их осиротевшим семьям, вызвавшее благодарственный адрес св. синода, отвечает самой настоятельной и уже давнишней нужде. Никто у нас не стоит так близко к народу, как священник, и не знает его жизни до такой глубокой подробности. Сельский священник и диакон уже почти стоят в рядах крестьянства, лишь немного из него выделяясь более образованием, чем бытом. Они также имеют землю и обрабатывают её; их жизнь и средства этой жизни неделимо слиты со всеми перипетиями крестьянской жизни, с её материальными невзгодами и благополучием. Быт народный и душа народная в её глубине и красоте, а также в её слабостях и изъянах, никому так неведомы, как священнику. Наконец, духовенство наше, ещё в стародавнюю пору принеся в Россию основные государственные идеалы: царя, как помазанника Божия, и народа, как сонма христианских душ, а не только, как экономической силы и вообще, как материала механического управлениями до сих пор это духовенство представляет в себе великое сосредоточение основных русских идеалов.

Начиная с царствования императора Александра III идут заботы об улучшении его быта. Никто об этом быте так хорошо не писал, как известный священник Беллюстин ещё в 60-х годах; он пламенно указывал на безотлагательную необходимость обеспечения сельского духовенства хоть небольшим жалованьем. Ныне всё это благополучно двигается вперёд, и Бог даст, дойдёт до благополучного конца. Доброе и кроткое наше духовенство, теснимое до крайности нуждой и в понятном страхе за необеспеченность семей своих в случае смерти главы, с крайним прискорбием, конечно, вынуждалось к нервному пересчитыванию тех пятаков и гривенников, какие получало за исполнение религиозных обязанностей. Тут нельзя его не пожалеть. Существовать нужно, а за требу брать больно: и вся жизнь священника, диакона и: причетника проходит между этими Сциллой и Харибдой, и можно сказать, была отравлена и испорчена этой связью противоположных вещей. Вполне нужно удивляться вековой выносливости нашего духовенства и огромному его самообладанию, что при таком положении оно сохранило и любовь к народу, и тёплую веру и вообще прошло через испытание, не деморализировавшись. Никогда не слышно было публичных жалоб священника к прихожанам своего прихода на скудость приношений. Этого не было во всей России и никогда. Крест бедности священник нёс безмолвно. Между тем не неизвестны хотя редчайшие случаи, что и ксёндз, и пастор с церковной кафедры говорили приходу о скудости приносимой лепты.

Слова, записанные Государем на благодарственном адресе, „о служении в истинно-христианском духе“, к усилению коего призывается епархиальное духовенство, содержат указание на нравственный, моральный смысл христианства и таковую же миссию в народе нашего священства. Нельзя не заметить, что долгие века усердной работой духовенство вышколило народ в обрядовой стороне отношения к Богу. Но сердечная, совестливая и тревожная сторона не получила такой же обработки. Русский народ был бы первым в мире по нравственности, страшись он, так же обмана, как вкушения скоромной пищи в пост. Прекрасно, что он соблюдает посты, но бедственно, что в той же мере и заботливости, и непременности он не воздерживается от насилия, грубости и лукавства. Быт народа в нравственном отношении, в смысле «нравов и обычаев», оставляет чрезвычайно многого желать. И нам кажется, что указание на „служение в истинно христианском духе“ двигает или может двинуть духовенство в этом направлении. Христианство у нас было выражено, как уставность жизни; между тем, оно ещё более есть жизнь духа и в духе.

Едва ли мы не угадаем истину, если скажем, что в самом нашем духовенстве есть уже встречное сюда движение, – особенно в молодом священстве. Многие пламенно идут на просвещение народа, читают с ним, учат его, рассказывают, раздают книги, и всё с зовом на подвиг сострадания к ближнему и очищения сердца от всякой скверны и лукавства. Слова Государя на адресе живейшим ободрением пронесутся в сердцах этих частиц нашего духовенства и ещё более окрылят его на подвиг для народа. Нет сомнения, что ближайшее будущее нашей Церкви выразится в этом движении на моральную ниву, и в распространении сознания среди духовенства, что после того как девять веков народ „служил Церкви“, – как говорится в молитве перед учением, – настал десятый век, когда и Церковь послужит народу не одним просвещением церковным учительным истинам, но и возжжением в нём общечеловеческого света, общечеловеческой совести, общечеловеческой ответственности. Здесь духовенство может не только научать, но и укорять. Деревенское пьянство, нелепые и вредные приговоры сельского схода под давлением кулака, само это кулачество в его беззастенчивых проявлениях менее бы развились, если бы встречали в твёрдом священнике некоторый моральный себе укор, моральное противодействие. Но страшная необеспеченность духовенства и зависимость от всякого пятака и гривенника сламливали твёрдость. В одном был твёрд священник – в терпении за себя и у себя; но в отношениях к приходу и к прихожанам он не имел ни силы, ни возможности быть твёрдым.

„Истинно христианский дух“, может быть, подскажет духовенству о необходимости ослабления ещё одной неосторожности в его отношениях к миру, к людям. Мы говорим о сектантстве русском. Воздействие на него духовенства будет тем успешнее, чем станет мягче, сердечнее, если будет ограничиваться всецело одним словом, беседою, ни прямо, ни косвенно не ища других пособий. Но русское духовенство так всегда было даровито, что конечно, оно сумеет сгладить в себе эти временные шероховатости.

* * *

Жизнь идёт значительно впереди начальственных предначертании. Можно сказать даже, что эти предначертания вызываются жизненной нуждой. Разум руководителей жизни должен постигать лишь „знамения времени“ и давать им законный выход. И когда жизнь и „направляющие“ её правила сходятся, – особенной радостью наполняются сердца всех мыслящих людей...

Такую сердечную радость в последнее время испытали истинно-православные христиане, при объявлении Высочайшей воли о пенсии духовенству. Это давно заслуженная духовенством милость!..

В самом деле, на протяжении веков, Церковь наша была главной устроительницей жизни. Она вносила в общество идеи христианства; она же, в лице своих пастырей, давала нам самых замечательных деятелей в области народного просвещения. В то время, когда даже бояре на Руси едва умели читать, – наши пастыри „слагали“ свои богомудрые поучения и писали назидательные книги. Эти же пастыри, в годины народных бедствий, при нашествии врагов на Русь, восставали с своим огненным словом на защиту отечества; они будили в народе малодушных, укрепляли слабых, поддерживали геройство сильных. Потому-то в сознании мыслящих русских людей православная Церковь была всегда матерью, которую надобно любить и благоговейно почитать. Вследствие этих же соображений князья и благочестивые бояре наши щедро „жаловали“ православное духовенство. Ему даровались „вотчины“ и всякие „угодия“ за труды...

Так дело продолжалось долгое время. Но, с распространением на Руси противо-церковного просвещения, с упадком веры и благочестия в обществе, стали холодней отношения к духовенству. Умалялись даяния в его пользу. Да и за скудное вознаграждение послышались упрёки, ропот...

Духовенство страдало, терпело и молилось. За терпение Господь послал ему „радование“ в лице Императоров Александра III и Николая II. При этих державных Царях Церковь православная и духовенство снова получили свою древнюю силу. Они были призваны учить и руководить народом. Они поставлены теперь на страже отеческих заветов христианской жизни...

И вот за такие, поистине огромные, труды православное пастырство удостоено пенсии на случай своей болезни или старости.

Слава Богу – Щедродателю, положившему благие желания на сердце нашему Императору!..

Но справедливость требует, чтобы облагодетельствованные правительством пастыри попечалились перед Царём о своих сотрудниках, помогающих им править кораблём церковным посреди бурь житейских. Такими обойдёнными и обездоленными сотрудниками наших пастырей являются православные миссионеры. Их товарищи по образованию и роду службы – епархиальные наблюдатели уже пользуются правами государственной службы, пенсией и чинами. Одни миссионеры остаются совершенно „забытыми людьми“. Этих забот требует самая простая справедливость и последовательность в действиях наших церковных руководителей.

Пастыри Церкви совершают спасение православных душ и оберегают их от всяких жизненных треволнений. На этом пути им помогают школьные деятели, насаждая в народе здравую грамотность и любовь к Церкви православной. Но разве не так делают миссионеры? Воистину – так и даже неизмеримо больше. Школа ведает подрастающее поколение православных. В этом возрасте нет ещё острых умственных движений, нет колебаний совести. Дети спокойно пребывают в лоне Церкви.

Но у святой Церкви есть другие большие дети – народ. В этом кругу встречается много терзаний душевных и болезней совести. Тут-то и выступают на дело миссионеры. Работа их огромна. Задачи службы необъятны. Миссионеры разумной проповедью должны успокаивать взволнованные умы православных. Своим словом они обязаны обличить расколо-сектантов, своими докладами владыкам поддержать на высоте религиозно-церковный строй в заражённых ересями приходах. Все эти обязанности требуют от миссионеров образования, огромного жизненного такта, творческих дарований, идеализма. А эти свойства не раздаются людям в размерах излишних. И у миссионеров они рассеяны по крупицам. Вот почему более одарённых из них, для пользы дела, надобно всеми мерами удерживать на службе.

А мы что видим? До последнего времени миссионеры для Церкви – чужие дети. Нет у них прав, пенсии, ни движения по службе.

Скажут: „это хорошо. Пусть миссионеры подражают апостолам“.

Так. Но почему столь душеспасительный взгляд не проводится дальше? Тогда зачем пенсией наградили ближайших и непосредственных преемников апостольских архипастырей и пастырей Церкви? К чему и наблюдателям дадены юридические права?.. Не ясно-ли слышится в таком роде возражений и доводов печальная непоследовательность. Или уж никому ничего: пусть все питаются евангельскими идеалами! Или пусть царствуют беспристрастие и справедливость в жизни; но тогда пора несчастный миссионерский институт извлечь из мрака забвения. Или представители его за свою напряжённую работу да пользу Церкви ещё не заслужили себе должного внимания и попеченья?!

Мне приходилось встречаться с таким убеждением, которым подчас руководятся иные строители нашей жизни. Говорят: „пусть в миссионеры идут люди по призванию, а не ради карьеры, – пусть истину Божию проповедуют народу идеалисты, а не сухие чиновники?“

Это – святые слова. Конечно, миссионер без призвания, без идеализма немыслим. И пошли Бог побольше миссионеров-идеалистов! Но ведь и пастырство без надлежащих убеждений невозможно. Однако Церковь не убоялась наградить священнослужителей пенсиями. Очевидно, забота о материальном обеспечении людей не всегда развращает их. Без сомнения, не испортятся и миссионеры от того, что станут служилыми Государевыми людьми. Они никогда не забудут, чем взысканы начальством. С удвоенными силами, обрадованные, понесут они свои обязанности.

Теперь же постоянно бывает: миссионер, измучившись в одиночестве в напряжённой борьбе с жизненными условиями, женится. Ему приходится подумать о своём угле, о семействе, о будущей старости. И вот тут-то начинается мука: миссионер не имеет ни положения в государстве, ни пенсии, ни служебных прав и движений. Какой бы ни будь идеалист, а легко затоскует, упадёт духом обездоленный работник и бежит он с любимой миссионерской службы, где столько кровавого пота пролито, жизни убито в жестокой борьбе за интересы Церкви и отечества. А дело миссии от этого не улучшается, а падает, теряет свою жизнеспособность. Оно часто попадает в неопытные или совершенно неумелые руки. И идёт всё кое-как, Христа ради... Нужно-ли после того жаловаться, что мало у нас и во внутренней и во внешней миссии успехов?

Пошли, Боже, скорее, чтобы справедливость воссияла и на нашем миссионерском горизонте и, чтоб вслед за духовенством, были также взысканы материнским попечением правящей Церкви и отеческой милостью благочестивейшего Государя Императора труженики миссионеры.

Мисс. Д. Боголюбов