[Январь]

В наш культурный, практический, богатый всякими жизненными удобствами век по всем направлениям выработаны определённые проторённые дорожки. Существует такая проторённая дорожка и в деле миссии. – Сидит ли миссионер в своей квартире, ломая голову над тем, как ему быть с отпадшими, как их привлечь в лоно православной Церкви и как оградить от совращения в пагубные ереси православных; печатается ли статья в миссионерском органе; собирается ли съезд миссионеров, – везде, везде одно и то же: нужно вести публичные и частные беседы, усилить церковное проповедничество, открывать вне-богослужебные чтения; нужно при церквах иметь миссионерские библиотечки, раздавать и продавать народу назидательные брошюрки, иконы, крестики и т. п.; нужно исправить жизнь самих пастырей, а для этого снабдить их инструкцией, чтобы они делали то-то и то-то и не делали того-то; нужно привлечь к миссионерской деятельности как можно более людей, а для этого открывать приходские братства, основывать кружки ревнителей православия, всем им дать определённый устав в руки, чтобы ясно было для каждого, что он должен делать и как он должен обращать в православие и т. д. и т. д. Словом, отец и брат миссионер, перед вами длинная серия всевозможных правил и приёмов, где не забыли определить почти каждый шаг вашей деятельности, забыли¹ лишь о том, что составляет душу и силу миссии – о молитве. И странный вид представляет из себя православное миссионерское воинство! Оно напоминает армию солдат, которые с головы до ног обвешаны огнестрельным оружием, нет только у них пороху; есть у них и мечи и копья, но нет силы владеть теми и другими, – они так тяжело вооружены, что не могут даже свободно двигаться, являя в себе совсем ни для кого не страшный вид вооружённого бессилия. В погоне за формой люди часто забывают о содержании, – в этом великое искушение, одинаково опасное для всех людей вообще, и для миссионеров в частности. Форма опасна тем, что она может заслонять собой идею, содержание, что она может существовать помимо всякой идеи и содержания, как одна только внешность, труп, скелет, бездушная регламентация. В этом-то и лежит вся опасность проторённых дорожек. К тому же выполнить правило всегда гораздо легче, чем, осуществить его, – в первом случае вы являетесь человеком исправным, в последнем – самоотверженным. Исправность видят все и восхваляют, самоотверженность же редко хвалят, а более осуждают. – Словом, форма для всех видна и легка, – в этом её практические выгоды, её вечная соблазнительная прелесть. Легко регламентировать идею в известное правило, не трудно и практиковать потом это правило; трудно только вдохнуть дух жизни в эту холодную, мёртвую формулу, трудно дать внутреннюю силу и действенность этим извне взятым, в сущности чужим, правилам и приёмам.

А в этом-то и заключается секрет плодотворной миссионерской деятельности. Миссионерство есть искусство своего рода, а как искусство, оно есть всегда и везде до некоторой степени самодеятельное творчество, – вот как творит поэт, художник, композитор! И для поэта нужно знание и постоянное руководство знанием, композитору необходимо знать теорию музыки; так и миссионеру необходимо знать и постоянно руководствоваться всеми теми правилами и приёмами, которые рекомендует наука по этому вопросу. Но этого мало, – делать по описанному шаблону, это значит неудачно копировать, быть мастеровым дела; только воплощать в дело свою душу есть признак истинного творчества. Так везде, во всяком искусстве, точно также и в миссионерском деле. В искусствах, так сказать, материальных эта сила даётся огнём вдохновения и, притом, только некоторым; в духовном искусстве врачевания душ, она может быть приобретена всяким – молитвой. Так в делах малозначащих и неважных мы поставлены в зависимость от природы; в делах же самых важных, касающихся спасения себя и других, мы доставлены в зависимость от собственной свободной воли!..

Нет спора, что все мы, как люди православные, молимся, молимся то сознательно и с некоторым подъёмом чувства, то по привычке и механически; молимся известное число раз в день, в известные, определённые часы, – в этом наша похвала, но и в этом же наше осуждение. – Мы отмежевали для молитвы определённые часы (точнее минуты); зарегистрировали её в число правил жизни и, как и всякое правило, более или менее исправно выполняем её, строго наблюдая время и количество молитв, но часто совершенно не сознавая той внутренней силы и жизни, которыми молитва является сама в себе. Внешняя регистрация, форма закрывает от нас содержание; молитвенная формула заслоняет дух молитвы; мы не ощущаем, не переживаем молитвенного подъёма духа, а только лепечем заученные слова, оправдывая на себе слова Христа: „приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня; но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим“ (Мф.15:8–9).

И неудивительно поэтому, что мы забыли, что мы никак не можем понять того, что молитва – душа христианина, что ею он живёт и действует и что через посредство её только может живо и действенно влиять на другие души. Забыли это более всего мы – миссионеры, и потерявши силу, живую, внутреннюю силу, усиливаемся заменить её лишь внешними формами её приложения и выражения. Умножение законов всегда говорит об оскудении духа; это, по-видимому, оправдывается и на миссии нашего времени. Мы нервно усиливаемся выработать как можно более правил, хотим предусмотреть и вложить в рамки инструкции каждый шаг миссионерской деятельности, наивно забывая всем нам хорошо известное изречение, что „буква мертвит, а дух животворит“. Из этого не следует, что не нужна буква, из этого вытекает только то, что нужен прежде всего и более всего дух животворящий; нужно, чтобы буква, правила, инструкции не заслоняли духа, не заменяли его, а лишь авторитетно бы направляли его течение. Мы хотим этим выразить лишь ту вечно неизменную, святую истину, что „без Мене не можете творити ничесоже“ (Ин.15:5); что „никтоже приидет к Отцу, токмо Мною“ (Ин.14:6); что „никтоже может приити ко Мне, аще не Отец, пославый Мя, привлечет его“ (Ин.6:44). Где молитва – там Бог, там вместе и сила, и премудрость, там – неотразимое влияние на сердце других. А чего же, как не этого именно, усиленно ищем мы – миссионеры? Ищем и не находим, страдаем душой, видя собственное бессилие и силу внешних мер и ничего не можем сделать. Это от того, что мы хотим выдумать, собственными усилиями создать научную систему привлечения в лоно Церкви, а не учить в простоте сердца и в смирении духа, почерпая постоянно благодать, силу и премудрость из молитвы к Богу, неиссякаемому источнику благодати, силы и премудрости! Не о том я опять говорю, что совершенно не нужна эта научная постановка дела миссии, а лишь о том, что наука не должна заслонять от нас религии, чтобы, ценя научно выработанные приёмы и правила, мы не останавливались всецело на них только, а постоянно бы помнили, что прежде всего – дух, сила, жизнь, прежде всего – молитва, вооружающая человека Божией помощью, а потом уже и всеоружие человеческое. Кто не верит слову, того мы попросили бы оглянуться назад, на живые примеры. – Посмотрите на наших первоучителей, первых великих миссионеров, св. апостолов Христовых! Чем они были сильны? Чем они покоряли целые страны и народы? – Не силой ли Божией? Не тем ли постоянным общением со Христом, от Которого они получали благодатную силу и премудрость через постоянную молитву? Не было у них ни инструкций, ни правил; не сговаривались они, как им действовать, как искать сближения с людьми, с чего лучше начинать беседы, а шли укреплённые верой в Бога и благодатную помощь, твёрдо надеясь на то, что дано им будет, что говорить, ибо не они будут говорить, а Дух Святый (Мк.13:11). И удивительное дело! – Такой великий успех миссии при таких неудобствах миссионерской деятельности и при таких неудобных путях сообщения в апостольское время! Так оправдывается слово Писания, что сила Божия в немощи совершается (2Кор.12:9), что „буяя мира избра Бог, да премудрые посрамить“ (1Кор.1:27). Есть у нас, удивительные примеры и не из столь отдалённого времени: вспомним, напр., светлые имена Феофана епископа, Амвросия Оптинского, – это отшельники от мира, затворники в своих кельях, но можем ли мы сказать, что они не были миссионерами христианства? И едва ли мы найдём какого-либо миссионера, имя которого было бы также общеизвестно, как имена упомянутых отшельников! Есть тут чему поучиться, есть чему подивиться! Миссионеры – почти никуда не отходившие от своей кельи и сделавшиеся великими и известными всюду! Странный, редкий тип, не предусмотренный ни одной инструкцией! Что же сделало их великими и пронесло имя их по всей земле? – Молитва, молитва, отцы миссионеры, и благодать Божия, дарованная по молитве, ибо они были великими молитвенниками.

Не та молитва, которую мы в известные часы отбываем, как бы некоторую религиозную повинность, а живая молитва веры и любви, молитва души, дерзновенно беседующей с Богом. Не пустые это слова, читатель; в них бездна мысли для тех, кто упражнялся в молитве и имеет молитвенный опыт. Мы не привыкли так мистически смотреть на молитву, мы облегчили её, низвели до степени простого кивания головой при произнесении заученных слов, мы редко ощущаем, переживаем в себе сладость молитвенного восторга, редко чувствуем в себе во время молитвы, как бы прилив какой-то особенной, захватывающей всё существо, силы; но из этого не следует, что этой силы совсем нет. Спросите у молитвенников, спросите у отцов Церкви и они вам скажут, по собственному опыту скажут, что молитва – это великая сила, способная победить мир. Чудный библейский факт, – „и бысть, егда воздвизание Моисей руце, одолеваше Израиль; егда же опускаше руце, одолеваше Амалик“ (Исх.17:11), может считаться великим прообразом на все времена: справьтесь с историей, вглядитесь в современность, и вы везде убедитесь, что люди всегда были сильны, когда они сознавали своё бессилие и молитвенно воздевали руки к Богу, и всегда оказываются бессильными, когда, полагаясь на свою премудрость и силы, перестают в молитвенных воплях просить помощи у Бога. В этом и соблазн научно поставленной, учёной миссии, что она легко может развить в человеке самомнение, самонадеянность, укрепляя его веру в правила и параграфы инструкций в ущерб простосердечной надежде на всесильную помощь молитвы.

Повторяю, – нужны правила, необходимы инструкции, но лишь только как руководство, указатели лучшего направления для той внутренней силы, которая приобретается молитвой. Нужно ими пользоваться, но не нужно на них останавливаться, как на чём-то таком, формальным выполнением чего и исчерпывается всё дело миссии. Скрываться за формальным исправным выполнением параграфов, значит формально обманывать себя и Бога; это значит не созидать, а лишь ещё более увеличивать разрушение, ибо подуют ветры, пойдут дожди и с шумом падёт эта храмина исправности, так как её основание было „на песце“, на форме, на параграфе, а не на внутренней силе духа, приобретаемой молитвой. „Молитеся, да не внидете в напасть“ (Мф.26:41), сказал Христос. Молитесь, убеждает св. Иоанн Златоуст, ибо „молитва есть самое важное из благ, основание и корень плодотворной жизни“², „причина всякой добродетели... так что в душу незнакомую с молитвой и прошением не может войти ничто содействующее благочестию“³. Что для рыбы вода, для растения соки, то же для человека молитва⁴. „Что в жилище основание, то же самое в душе молитва“⁵. „Молитва освежает ум“⁶. прогоняет опасности⁷, очищает грехи⁸, сберегает в душе добрые нравы⁹. Поэтому, „кто не молится Богу и не желает непрестанно наслаждаться Божественным общением, тот мёртв и бездушен... ибо подобно тому, как наше тело, если в нём нет души, мертво и зловонно, так и душа, не побуждающая себя к молитве, мертва и несчастна, и зловонна... Поэтому, замечает св. отец, когда я увижу, что кто-либо не любит молитвы... то мне уже ясно, что он не владеет в своей душе ничем благородным“¹⁰. И действительно, стоит только вникнуть в психологическое состояние молящегося, чтобы оценить то великое сокровище, которое приносит в душу молитва. – „Во время молитвы, скажем опять словами того же великого учителя, человек не думает о здешней жизни, если молится усердно. Воспламенится ли в нём гнев, он легко укрощается; возгорится ли похоть, она потухает; станет ли терзать его зависть, она весьма легко прогоняется и в душе молящегося совершается то же, что, по словам пророка, бывает в природе при восходе солнца. Что же говорит он? – «Положил еси тьму, и бысть нощь, в ней же пройдут вси зверие дубравнии, скимни рыкающий восхитити и взыскати от Бога пищу себе: воссия солнце, я собрашася, и в ложах своих лягут» (Пс.103:20,22). Как при появлении солнечных лучей все звери обращаются в бегство и прячутся в свои норы; так точно, когда молитва засияет, как луч, от наших уст и языка, ум наш просвещается, а все безумные и зверские страсти прогоняются, обращаются в бегство и скрываются в свои убежища, если только мы молимся усердно, с напряжённой душой и добрым умом“¹¹. Такова всепобеждающая сила молитвы! Кто с ней, тот с Богом, а кто с Богом, чего тому искать более? Бог нам прибежище и сила! В Нём, прежде всего, в Нём наша сила я успех миссионерской деятельности. Другими словами: кто прежде всего обращается за помощью к Богу; кто молится горячо, смиренно, неотступно, – поверьте, – тот всегда есть и будет лучший миссионер, ибо он имеет постоянным своим собеседником Самого Господа. Ни беседы, ни проповеди, ни чтения, ни книжки – ничто не принесёт пользы, если всё это не будет получать силы в предшествующей, сопутствующей, постоянной молитве. „Какая может быть польза от беседы, говорит св. Иоанн Златоуст, когда с ней не соединяется молитва? – Прежде молитва, а потом слово; так говорят и апостолы: мы же в молитве и в служении слова пребудем (Деян.6:4). Так и Павел поступает, в начале посланий совершая молитву, чтобы свет молитвы предшествовал учению, как свет светильника¹²“. Молись же, миссионер, если хочешь во свете благодати совершать дело Божие! Молись как можно более и сильнее, принуждай себя к молитве, неустанным упражнением воспитай в себе любовь к молитве, – полюби беседу с Богом и тогда ты будешь лучшим собеседником с заблуждающимися; от тебя будет веять внутренним огнём вдохновения; из тебя будет исходить неотразимая сила внутреннего воздействия; ты, как пророк, будешь „глаголом жечь сердца людей“! Если же не то, если ты, забывая обратиться за помощью к Богу, всю силу полагаешь в учёном всеоружии, то ты – медь звенящая и кимвал бряцающий, тем более бряцающий, чем более ты мудрствуешь и тем более пустой, бессильный, чем более ты влагаешь в речь своей собственной учёной силы и мудрости! Ты победишь в словесном состязании; ты, быть может, побьёшь противника своим остроумием и эрудицией, но это будет только победа без покорения сердца. И тяжёлое впечатление производит эта словесная битва текстами св. Писания; тяжело видеть, как слово мира обращается в оружие борьбы, как разгорячённые стороны в возбуждении и запальчивости вперемешку с самыми пустыми, а иногда и оскорбительными словами, бросаются текстами св. Писания. Наши законы карают за непочтительное обращение с священными предметами и предоставляют христианскому чувству верующих охранять святыню слова Божия, а раскольники и сектанты вынуждают нас миссионеров устраивать турниры, поединки, дуэли из слова Божия, где стреляют текстами с целью поранить, побить противника и тем ещё мнят службу совершать Богу! Страшная, кощунственная, соблазнительная необходимость, горестный удел миссионерского служения! И это от того, что выдохлось христианское чувство из душ, отпадших от церкви, от того, что вера, любовь и благоговение христианское покинули их сердца и вышли, наружу, воплотились во внешность, обряд, форму, разменялись на естественные человеческие чувства и чувствованьица, дрянные, грязные, лишённые благодатной силы и озарения, – от того, что несчастные люди эти мало стали просить и молиться, а наперерыв друг перед другом спешат творить, созидать, выдумывать и повелевать. В виду все этого повторяем: как бы ни была хороша научная миссия, прекрасно руководство данными, выработанными опытом и размышлением, но кто остановится на этом только, тот не истинный миссионер; лишь кто будет пламенно молиться, учиться и молиться, будет в молитве „пребывать“ (1Кор.7:5) по апостолу, только тот может успешно совершать спасение ближних.

Усилия создать миссию, оставляя в тени молитву и лишь упоминая о ней мимоходом и кстати, нам кажутся похожими на усилия физиологов, химиков и физиков создать какое-либо органическое тело. Опыт же веков показал, что все эти попытки тщетны: наука может сделать куриное яйцо, химический анализ которого покажет, что оно совершенно тожественно с яйцом курицы, но из этого деланного яйца никогда не выведется цыплёнок; – так и из всех деланных учёных приёмов миссионерства никогда не выйдет живого дела миссии. Где жизнь, там тайна, там бессильна мудрость человеческая; жизнь, может быть лишь дана, как нечто готовое, но не может быть выработана, сделана усилиями ума, вооружённого техникой. В царстве природы она рождается от жизни же, от организмов; в царстве духовном она рождается и возрождается от духа, от благодати; там её творит жизнь, разлитая в мире органическом, здесь Сам Бог, невидимо соприсутствующий в душах благодатно возрождённых!

Курский епарх. миссион. священ. Иоанн Дмитревский

Жизнь сама выдвигает вперёд и ставит неустранимо перед нашим сознанием некоторые вопросы, о коих незадолго перед тем почти никто не говорил. Это лучшее доказательство жизненной зрелости вопроса, т. е. того, что он не надуман, не притянут насильственно к известной книжке журнала или номеру газеты, а отвечает какой-либо действительной потребности данного времени. При этом очень часто случается, что публицист, явившийся выразителем этой потребности во внешнем её выражении, т. е. поставивший боевой вопрос в печати, часто и сам не сознаёт всей важности этого вопроса или даже внутренней сущности его. Так было, например, с вопросом о свободе совести, неожиданно для всех поставленном на орловском миссионерском съезде. Моё глубокое убеждение, что вопрос этот вовсе не с неба свалился, как думают многие, а выдвинут глубочайшей потребностью жизни, но только вылился не в ту форму, в какую следовало. Истинная сущность его – в устранении всех ненормальностей в отношениях между Церковью и государством – или замалчивается большинством защитников и оппонентов доклада г. Стаховича, или же не замечается и не сознаётся ими. Да и сам автор доклада (позволяю себе думать) вряд ли ясно представлял себе, какой клапан он открывает.

Но об этом более подробно в другой раз. Теперь же мне хотелось бы продолжать мою речь „о миссии среди интеллигенции“ и не столько в целях достижения возможной полноты в постановке этого вопроса, сколько в виду жизненной важности и назревшей потребности в его решении. На это последнее обстоятельство указывает и редакция „Миссионерского Обозрения“ в ноябрьской книжке журнала (стр. 701).

Я говорил о главном условии успеха личной живой проповеди миссионера через устное слово. Само собой разумеется, что этой одной областью не может ограничиваться воздействие миссионера на общество. Наибольшая сумма влияния на отдельную личность возможна только при келейной откровенной беседе „по душе“. Но есть ещё область воздействия сразу на группу лиц; это обмен мнений, миссионерская беседа в собрании многих лиц. Здесь сила, воздействия, уменьшаясь в качественном отношении, увеличивается в количественном. К сожалению этот вид миссионерства в отношении интеллигенции до сих пор почти не существует. Но зато есть ещё одна область миссионерского делания, в коей возможно единовременное воздействие на тысячи и десятки тысяч людей. Это область печатного слова или в более тесном смысле область публицистики. И этим видом воздействия наше миссионерство приучилось уже пользоваться в известной мере. Такова сила обстоятельств, вынудивших миссионеров стать на эту почву.

Среди сил, регулирующих нашу современную общественную жизнь, одно из видных мест занимает печать. Если нельзя сказать, что она создаёт общественное мнение – это была бы неправда, – то всё же надобно признать, что она вносит в жизнь общества свою долю влияния. Какого характера это влияние, это другой вопрос, но умственная жизнь интеллигентного слоя общества вся отражается в печати. И общество привыкло искать в повседневной печати ответы на все злободневные вопросы, волнующие жизнь общества. Мало того, даже интимнейшие стороны жизни душевной теперь поверяются печати и именно в ней колеблющийся интеллигент ищет разрешения смущающих его сомнений.

Таково положение, созданное условиями повышенной и вьющейся усиленным темпом общественной жизни. Миссионеру нельзя не принимать этого в соображение. Если он ищет путей возможно широкого воздействия на общество, ему не миновать наиболее широкого пути – публицистики. Пользоваться в своих целях той общественной силой, какую представляет печать, это так, естественно. И надо сказать, что наше церковное учительство давно уже воспользовалось этой силой и сумело стать на тот путь, который так сближает проповедание Слова Божия с общественным сознанием. По крайней мере в проповеднических трудах преосвященных Никанора Херсонского и Амвросия Харьковского, о. протопресвитера И.Л. Янышева мы имеем очень яркие образцы христианской апологетической публицистики. Точно также и миссионерское слово в последнее время все чаще приобретает публицистический характер, стремясь не ограничиваться одной сферой умных собеседований с народом, а проникать и в среду светлого общества.

Фактор громадной важности и знаменательный. Его очень приятно подтвердить, – как доказательство чуткости и умения миссионеров пользоваться в каждой среде наиболее подходящим оружием борьбы. Но если мы успокоимся на этом приятном сознании, то этого для целей нашего миссионерского дела будет ещё слишком недостаточно. Потому что, если мы не позволим себе увлечься одной формой, или оружием борьбы (как это часто бывает), если не забудем той главной цели, ради которой овладели новым оружием, то перед нами неизбежно является вопрос; да так ли мы им владеем, как следует, чтобы достигнуть наибольшего успеха? Иначе сказать: каковы принципы и законы миссионерской апологетической публицистики?

Естественность этого вопроса вытекает из необходимости определить границы дозволенного и полезного в той области, в которой миссионерская работа началась сравнительно очень недавно. Ответ же на поставленный вопрос всецело обусловливается задачами или целью миссионерского дела вообще. Цель же эта, как известно, заключается лишь в том, чтобы привести заблудшего к познанию Истины Христовой, приобщить к благодатным дарам веры и Церкви, т. е. спасти погибающего. Где бы ни действовал миссионер: в курной ли избе крестьянина-сектанта, на профессорской ли кафедре, на столбцах ли газеты, – он может воодушевляться только одной этой целью. И кто бы он ни был: простец ли начетчик, учёный ли богослов или доброволец миссионерской дружины из бывших интеллигентов, он должен понимать, что достигает он с Божией помощью поставленной цели лишь тогда, когда сам дышит и горит духом Христовым. Когда же нет в нём этого духа Христова, его слова – медь звенящая, а дела его – напрасно потраченный труд. И это справедливо по отношению к миссионеру, в какой бы области он ни действовал. Но сам непосредственно он это чувствует лишь в области живого устного слова. Если он не превозносится, не гордится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, всё покрывает, всему верит, всё переносит (1Кор.13:4–7), он, хотя и не всегда видит плоды своего апостольского труда (ин есть сеяй, ин есть жняй), но за то имеет великое утешение видеть, что семя его проповеди воспринимается почвой. Он возбуждает доверие, он смягчает сердца. А это главное. Если же миссионер, забыв самое главное и существенное в своём призвании, допустит в сердце своём хоть каплю недоверия или насмешки, или холодного высокомерия перед чувствами и верованиями тех, кого он призвал научить и спасти, то ничего тогда кроме недоверия, насмешки и злоречия на свои слова он не добьётся. Не мне, конечно, разъяснять эту истину, ибо собственный опыт каждого миссионера есть лучший учитель в этом деле. Мне хотелось только напомнить, что неподдельная христианская любовь в её проявлениях, так ясно описанных апостолом языков, есть естественнейшее условие плодотворности миссионерского подвига, условие успеха миссии, как среди народного сектантства, так и среди интеллигенции. Таков закон миссионерского дела. Но это дело одно во всех его проявлениях и внешних формах. И в беседе с сектантами, и в публичной лекции, и в журнальной статье, цель миссионера одна и средства, употребляемые для достижения этой цели, могут быть только одни. И там, и здесь миссионер связан одним и тем же законом, всякое нарушение коего немедленно же отражается на получаемом результате. Стало быть, на поставленный выше вопрос: каковы принципы и законы миссионерской апологетической публицистики – мы должны ответить так: – те же, что и всякого миссионерского дела, т. е. нелицемерная христианская любовь к иномыслящим и иноверующим, возгреваемая скорбью о их заблуждении. Этим законом и определяются границы полезного и возможного в христианской публицистике. Ибо публицист-миссионер связан указанным выше законом не только в содержании своей речи, но и в её внешней форме, в приёмах и тоне речи. Это последнее обстоятельство имеет громаднейшее значение; внешнее выражение нам всегда труднее даётся, чем внутреннее содержание, а между тем дух говорящего, как в зеркале, отражается в тоне его речи.

Если мы захотим точнее определить, чего же должен избегать миссионер в публицистике, чем себя ограничивать, то окажемся в затруднении, ибо здесь нет и не может быть точно определённых правил. Собственное, непосредственное чувство миссионера должно ему подсказать, чего и как он не должен говорить, а лучшей проверкой этого чувства служит определение апостолом Павлом свойств любви в 1Кор.13:4–8 ст. Миссионер публицист не позволит себе, например, заподозревать в словах своего оппонента того, чего в них нет на самом деле, ибо это есть недоверие к его искренности, т. е. незаслуженное оскорбление. Точно также он не будет употреблять усилий, чтобы диалектически переспорить противника, в ущерб истины, т. е. не будет „искать своего“, а найдёт в себе мужество сознаться в сделанной ошибке; не будет оскорблять кого-либо резким выражением, эпитетом, намёком, не будет подрывать своё правое дело неправыми приёмами полемики и т. д.

И так, путь, по которому следует миссионер в публицистике, ясен. Это тот же путь всеохватывающей скорбной любви, справедливости и примирения, который так сближает миссионера с слушателями его живого слова. Но на этом пути на первых же порах встречаются два искушения, часто незаметно для публициста отводящие его в сторону от прямой его цели. Первое искушение или препятствие заключается в том, что у пишущего нет непосредственного (перед глазами) указания на то впечатление, какое производит его речь. Когда беседуешь с кем-либо или споришь, то, во-первых, стесняешься употреблять грубые выражения, чтобы не лишиться собеседника; во-вторых, допустив какое-либо гнилое слово и заметив неблагоприятное впечатление на собеседника, тотчас же стараешься загладить это впечатление смягчением тона речи и большей осторожностью в выборе слов. Этот важный предохранительный клапан, смягчающий рознь людей, отсутствует в письменном, заглазном споре с действительным или воображаемым противником. Здесь собеседник не виден, и не видно поэтому, какое впечатление производят на него наши слова. Не потому ли здесь, в печати, исчезает бесследно та корректность, которую мы стараемся поддерживать в личном разговоре, и заменяет её халатность и полная несдержанность? И много нужно опытности публицисту-миссионеру, чтобы выучиться управлять своим пером и не давать ему полной воли в прямой ущерб миссионерской цели.

Второе искушение, соблазнительно действующее на миссионера, вступившего в область публицистики, это – пример светской печати.

Форма изложения мысли в повременной печати есть явление жизни светской, общественной. Церковь этой формы не знала и не нуждалась в ней. Но апологетическая мысль естественно воспользовалась этой формой, как готовым оружием, в целях более успешного действия. Не удивительно поэтому, что с позаимствованной формой восприняты были и все установившиеся в светской печати приёмы и обычаи выражения в слове. Подражание это невольно и естественно, но в нём для христианской публицистики великое искушение и опасность. Скажем прямее: миссионер-апологет пользуется в своей публицистической деятельности приёмами современной светской журналистики, совершает этим по отношению к своему делу акт самоубийственный.

Пора же, наконец, взглянуть на совершающееся перед нашими глазами прямо и трезво. Ведь из всех видов декадентства, охватившего собой нашу общественную жизнь во всех областях, падение мысли в её содержании и внешнем выражении составляет едва ли не самое главное зло. Что такое современная периодическая печать? Это площадь, на которой когда-то была скромная, но прекрасная выставка произведений ума, таланта, искусства; теперь же на ней обыкновенная грязная толкучка, на которой отдельные голоса людей „старого закала“ совершенно заглушаются шумом, гамом и бранью торгующей толпы. И путник, даже случайно попавший на эту площадь, рискует быть обрызганным грязью с ног до головы, как бы он ни был осторожен. Я нисколько не преувеличиваю этим сравнением; быть может, даже следует выразиться сильнее.

Какие чувства возбуждает и питает современная печать? Какие угодно, только отнюдь не христианские. Нравственная грязь, разводимая так называемой „мелкой прессой“, – омерзительна. Но „большая“ печать, свысока третирующая мелкую, разводит ту же нравственную грязь теми приёмами полемики и защиты своих идей, которые она допускает. Разве не омерзительны это постоянное заподозревание своего противника в чём-нибудь гнусном, это издевательство над его личностью вместо борьбы с его идеями, это приписывание ему таких мыслей и намерений, каких од никогда не имел, эти постоянные крики с одной стороны – „донос“, а с другой стороны – „караул“, это трусливое замалчивание правды, если она не на „нашей“ стороне, все эти гнусные приёмы газетного и журнального крючкотворства, называемого полемикой? Разве все эти тонкие замаскированные инсинуации подсказываются их сочинениям любовью к правде и ближним? Не злоба ли, не себялюбие ли в высшей степени, не узкая ли партийность вдохновляют деятелей современного печатного слова? Где же здесь искать христианских чувств, когда простая житейская честность, порядочность, благородство, справедливое отношение к противнику и деликатность – это такие здесь редкие качества, что их приходится искать, как Диоген искал человека с фонарём?

Пока печать служила выражением убеждений людей независимых и высоких по своему просвещению, она носила на себе черты благородства и нравственной высоты. Когда же она стала достоянием толпы, которая выделила из себя особый класс журналистов-ремесленников, растление печати стало неизбежно. Этому же растлению способствует в не меньшей степени и деление печати на лагеря и партии, так как узкая кружковщина, действуя деспотически на своих сочленов, развивает и питает те гнусные приёмы публицистики, о коих мы выше говорили. Ко всему этому надо присоединить ещё, как общую причину, крайнее понижение нравственных понятий и чутья в самом обществе, особенно резко замечаемое в последнее время.

Но все эти причины разве имеют какое-либо отношение к христианской публицистике? И основа у ней совершенно самостоятельная, и цели, ничего общего с коммерческими или партийно-политическими не имеющие. Миссионер-публицист свободен (или, по крайней мере, должен быть свободен) от всех влияний посторонних, т. е. немиссионерских. Он не связан с теми или другими направлениями, с той или другой доктриной, ибо дело его выше всего этого. Скажу даже более: в иных случаях ему необходимо даже поступиться своими политическими симпатиями и склонностями, когда приходится выбирать между ними и своим долгом служения делу Божию на земле. А это служение имеет только одну цель: привести всех заблудших ко Христу теми средствами, кои даны для сего Самим Христом.

Только одна эта цель может воодушевлять миссионера-публициста. Служа только ей, он не свернёт с своего прямого пути, не станет хромать на оба колена, не спустится до подражания журналистам, одушевляемым совсем иным духом. Только в этом случае слово его действенно по отношению тех, к кому оно обращено, ибо даже ожесточившиеся противники Истины не отворачиваются от миссионера и не затыкают своих ушей, когда слышат голос нелицемерной любви и неподкупной справедливости. И лишь при этом условии возможно ему осуществлять свою миссию и видеть добрые плоды её не только среди народа, но и среди интеллигенции.

Свящ. И. Фудель

Слобода Павловки, Сумского уезда, Харьковской губ., приобрела в последнее время печальную известность. Почти во всех газетах сообщено было об ужасном случае взрыва сектантского фанатизма, имевшем здесь место 16-го сентября минувшего года и выразившемся в так называемом „павловском побоище“. Об этом побоище появились подробные сообщения, которые, описывая одни и те же факты, дают им, однако, различное освещение. Возникла даже полемика, по вопросу о том, кто такие павловские сектанты? Одни прямо и решительно называют их толстовцами-анархистами. Другие же, не желая, чтобы имя почитаемого ими графа Л.Н. Толстого было замешано в этой мрачной истории, стараются освободить его от всякого подозрения и поставить означенное событие вне всякого влияния и отношения к его учению. Для этого защитники Толстого представляют само событие сложным, таинственным, и относительно характера сектантства павловцев придумывают разные гипотезы. В павловском сектантстве видят то штундизм, то новую изуверную секту, выродившуюся из павловских штундистов, то смесь штундизма, малеванщины, хлыстовства и толстовщины, то объясняют, наконец, событие 16-го сентября не характером сектантства, а приписывают его тому массовому умоисступлению, примерами: которого так богата история католицизма и нашего сектантства.

Разумеется, полное выяснение и правильное освещение печального происшествия в Павловках можно будет сделать только по окончании производимого ныне расследования, которое откроет, быть может, новые, ещё неизвестные доселе стороны в этом деле. Но на основании того, что уже известно, – поставив означенное событие в связь с прошлым павловских сектантов и вдвинув его в рамки сравнительно-исторической перспективы, можно с уверенностью сделать предположение, что „павловское побоище“ есть результат своеобразного мистического движения в секте павловских толстовцев, и что в настоящем случае мы наблюдаем новое явление в нашем сектантстве, – явление мистической толстовщины.

Известно, что ещё с половины 80-х годов прошлого столетия сл. Павловки сделалась гнездом толстовщины, благодаря пропаганде толстовского лжеучения местным землевладельцем, князем Д.А. Хилковым, отставным подполковником гвардии. В 1885 г., оставив военную службу, князь Хилков поселился в имении своей матери сл. Павловках и, увлёкшись учением Л.Н. Толстого, стал распространять его среди крестьян. Сначала Хилков делал это только примером собственной жизни: он и его друзья, жившие вместе с ним в Павловках, надели на себя простые крестьянские зипуны, начали пахать землю, косить сено, возить навоз и т. п., стараясь ничем не отличаться от заурядных крестьян. Но, конечно, от этого ничего не выходило, крестьяне только подсмеивались, думая, что „паны дуреют“. Тогда Хилков повёл дело иным путём. Без разрешения начальства он открыл школу для детей и в ней начал излагать крестьянским детям, а по праздникам и их родителям, своё новое учение.

Бог, говорил Хилков в духе пантеистической системы Толстого, есть премирный разум, сотворивший видимый мир, который, как получивший от Бога своё бытие, и есть истинный Сын Божий. Христианские догматы о троичности Лиц в Боге, о воплощении и искуплении он отвергал и даже издевался над ними. Новый просветитель крестьянства Господа Иисуса Христа признавал только «умным человеком», но графа Толстого ставил выше, говоря: „граф Толстой есть более усовершенствованный Иисус, так как, живя в более просвещённый век, он глубже вникает и яснее понимает задачи и принципы мировой жизни“. Церковь, как руководительницу ко спасению, все её таинства и обряды он безусловно отвергал. Церковь, по его словам, лишь развращает несчастных людей, говоря им о Боге, о спасении и духовном назначении человека, а на самом деле служа только эгоистическим целям государственной администрации; и наши священники заботятся не о душевных нуждах народа, а только о том, чтобы в полной исправности вести метрические записи, подчиняться прихотливым требованиям врачебной управы и пьяного фельдшера и сообщать „глупейшие“ сведения для „ещё более глупой“ государственной статистики и столь много приносящей обществу вреда военной службы. Единственным принципом жизни, по мнению Хилкова, должен служить принцип „непротивления“, как он предуказан Иисусом и раскрыт во всей полноте графом Толстым. В жизни человеку нужно руководствоваться пятью заповедями: не клянись, не воюй, не судись, не противься злу, люби ближнего твоего. В практическом применении это означало – отрицание присяги, военной службы, судопроизводства, отрицание всякой власти, как насилия. Практическое же осуществление любви к ближнему должно привести к такому строю человеческого общества, в котором все будут равны, не будет ни начальников, не подчинённых, ни бедных, ни богатых; уравнение бедных и богатых, по предсказанию Хилкова, должно произойти через отобрание у богатых их имущества, у землевладельцев – земли и через раздел всего поровну между всеми, способными к физическому труду.

Как ни привлекательно и заманчиво представлялось неразвитому уму простого, народа такое учение, однако же крестьяне не сразу становились в ряды последователей Хилкова; они сознавали преступность этого учения, и оно всё же казалось им химерным и неосуществимым в жизни. Для того, чтобы большее приобрести доверие крестьян, Хилков обращался с ними запросто, приглашал их к себе в дом, угощал чаем и обедами, причём ласково разговаривал. Кроме того, он оказывал им щедрую материальную помощь: одним давал деньги, другим скот, третьим лес. Но безусловно он покорил умы и сердца павловцев, когда под видом крайне дешёвой продажи земли (35–40 р. за десятину) подарил, своим последователям 400 десятин падавшей на его долю земли в местности, где, благодаря развитию сахаро-бурачных плантаций, десятина ценится 500–600 р. Мало этого, – князь торжественно обещал павловским крестьянам, выказавшим к нему своё расположение, отдать всё имение, которым ныне владеет мать его Ю. П. Хилкова, когда оно перейдёт к нему по наследству. Может ли такой человек говорить неправду? – думали крестьяне. Можно ли не верить тому, что он говорит? А между тем Хилков старался ещё уверить крестьян в том, что у толстовцев единомышленников весьма много, что целые полки русских солдат на их стороне, что им оказывают содействие могущественные покровители, и что только одни попы, по своекорыстным побуждениям, препятствуют наступлению царства Божия на земле.

Неудивительно, если таким путём Хилков успел навербовать себе более 300 последователей, состоявших по преимуществу из бывших крепостных и дворовых людей. Отдав им землю в общинное владение, Хилков организовал из них особую земледельческую общину с наделом известного количества десятин на каждого способного к труду, каковой надел он и сам уже получал от общины, став по внешним условиям почти ничем не отличающимся от заурядного крестьянина. Так возникла около сл. Павловок колония толстовцев-крестьян, устроенная Хилковым и называемая в честь его „Князевкой“ или „Дмитровкой“. Колония состоит из 50–60 крестьянских изб с обширными дворами, амбарами, сараями и огородами; изба князя находилась в конце и ничем не выделялась из ряда других.

Разумеется, пантеистического мировоззрения Толстого, как оно было пропагандировано Хилковым, простецы крестьяне усвоить были не в силах и метафизику нового учения навсегда оставили в покое; религиозная сторона нового учения была понятнее и более им нравилась; но главное, что привлекало и останавливало на себе внимание последователей Хилкова, что составляло для них предмет живейшего интереса, – это были вопросы характера социально-политического, решаемые Толстым на почве религиозной, но в духе анархии (пассивного сопротивления) и прямого социализма.

Павловские сектанты вполне усвоили социалистические и коммунистические чаяния толстовства и из учения Толстого сделали крайние анархические выводы: „як бы не було попів, то не було б и царів, не було б ни війска, ни справныків, ни губернаторів; не дралы б з нас и грошій на подати“ – вот их краткий символ веры.

Вследствие таких воззрений павловские толстовцы первоначально упорно отказывались от уплаты податей и поступления на военную службу. Особенно же упорно они отказываются от принесения присяги; многие из них безнаказанно отказались от принесения присяги на верноподданство ныне царствующему Государю Императору. Это последнее обстоятельство сильно интересовало крестьян как сл. Павловок, так и многих окрестных селений; все они ожидали, чем окончится сопротивление толстовцев этому требованию представителей государственной власти.

К местным священникам, которые часто и на дом к ним приходили с словом увещания, и приглашали на публичные собеседования, павловские сектанты относились с недоверием. Мало того, они презирали и ненавидели их, как своих личных врагов, мешающих их пропаганде, и в анонимных письмах грозили им смертью. Находились, правда, и более хладнокровные, которые замечали: «да, и из вас (т. е. священников) есть хорошие люди; а что вы нам мешаете, так это потому, что вы занимаете такое положение, – и вам есть хочется!»

Публичных собеседований они прямо избегали, говоря «нам это не нужно», или же огульно объявляли ложным всё православное вероучение: «всё, что говорится в книгах о православной вере, всё это обман и неправильно написано».

Отношение павловских сектантов к представителям светской власти было самое грубое, дерзкое, нахальное. Когда земский начальник приглашал их, то мог вызвать в волостное правление не иначе, как через толпу десятников, причём на пути они кричали о насилии, о своём невинном угнетении, о незаконности существующих властей, а придя в волостное правление, в присутствии начальствующих лиц, тотчас садились на скамью или просто бросались и ложились на пол посреди камеры, заявляя, что они чрезвычайно устали и, вместо ответа на вопросы, или упорно молчали, или обличали начальствующих лиц, которые будто бы не должны быть начальниками, если хотят быть христианами.

Мероприятия, принимаемые в последнее время совместно. властью духовной и светской, направленные к пресечению толстовской пропаганды в Павловках, приводят, видимо, к благим результатам, так как они не дают толстовцам возможности сплотиться в одну тесную общину. По свидетельству епархиального миссионера, нынешнее сектантство в Павловках вступило в новую фазу своего существования; оно оставило свой воинственный задор, и не слышно пока о дерзком и явном, кощунстве, об открытой пропаганде. Сектанты замкнулись сами в себе и живут, не имея определённых вожаков. Никто из них не выступает теперь открыто в качестве их вожака и руководителя; нет поэтому у них и единства ни в убеждениях, ни в действиях. Из увлечённых толстовским лжеучением каждый почти мудрствует по-своему: один называет себя толстовцем, другой – квакером, третий – духовным христианином; один утверждает, что он вегетарианец, другой постоянно ест мясную пищу; один говорит, что Бога вовсе нет, другой сомневается, – не то Он есть, не то Его нет; иные толстовцы, признавая Бога, верят в св. Писание, другие же из этого Писания принимают «только слова Иисусовы». Отсюда проистекает такой разлад и в мысли, и в жизни, что сектанты справедливо сами не знают, в чём собственно состоит их вера¹³.

Таким образом, бросая общий взгляд на прошлую историю павловских сектантов, мы видим, что, благодаря пропаганде князя Хилкова, они усвоили учение графа Л. Н. Толстого. Учение это произвело полную анархию и в мыслях, и в чувствах, и во всём строе жизни внутренней я внешней павловских сектантов. Оно выбило их из колеи обычного спокойного течения жизни, разрушило вековой уклад православного народного миросозерцания и, поставив вместо него призрачную, фантастическую перспективу Царства Божия на земле, в котором не будет «ни попів, ни царів, ни панів», возбудило дух народный несбыточными утопиями и иллюзиями. Правда, учение это, имея основным принципом «непротивление злу», не позволяло павловским сектантам допускать насилия, но оно глубоко взволновало, нарушило их душевное равновесие и вместо христианского чувства любви возбуждало и питало острое чувство вражды и ненависти к существующему строю жизни церковной и государственной и ко всем, кем этот строй поддерживается и охраняется.

При таком настроении павловских сектантов в среду их врывается мистическая струя в лице захожего сектанта-мистика Моисея Наумова Федосиенко. Известно, что Федосиенко пришёл из Киевской губ. и заражён малеванскими мистическими бреднями. В таком случае понятно делается и легко объясняется его влияние на павловских толстовцев, потому что малеванские бредни по вопросам религиозным и социально-политическим так близко совпадают с крайними выводами анархического толстовства. Неизвестно одно, представляет ли он собой чистый тип сектанта-мистика, страдающего paranoica religiosa (это должно показать медицинское исследование) и потому действительно уверенного в присутствии в нём „высшей силы“, или же он только симулировал в себе проявления этой силы, чтобы возбудить павловцев к беспорядкам, служа, быть может, орудием пропаганды социалистической. Разумеется, в последнем случае „павловское побоище“ получает несколько иное освещение.

Как бы то, впрочем, ни было, существо дела от этого мало изменяется; в том и другом случае эффект получается одинаковый. Вполне естественным представляется, что, находясь в возбуждённом, напряжённом душевном состоянии, павловские сектанты легко подпали влиянию Федосиенка, который своими дикими бреднями и чудесами производил на них неотразимое впечатление. Они уверовали в присутствие в нём „высшей силы“ и сами, почувствовав в себе эту силу в сильном движении и волнении смятенного духа, не могли далее спокойно ожидать наступления Царства Божия, на земле, имеющего осуществиться путём „непротивления“, и решили ускорить наступление его иным путём: подмываемые волной слепого фанатизма, с дрекольями и кирками понеслись они разрушать „неправду“ и насаждать в Павловках толстовскую „правду“...

Мистическая толстовщина представляет собой явление новое, но не случайное и не неожиданное. В истории всех сект рационалистических часто наблюдаются движения с характером мистическим; мистические идеи проникали и своеобразно обнаруживались и в молоканстве, и в штундизме. В науке ясно и определённо все секты разделяются по их существенным свойствам на три разряда: старообрядческий раскол, секты рационалистические и мистические. Но в жизни очень часто переплетаются между собой характерные черты сект до противоположности разнообразных: то к старообрядчеству примешиваются понятия чисто вольнодумные, рационалистические, и даже мистические бредни, так что приверженец перстов и сугубой аллилуйи вдруг оказывается чем-то вроде штундиста или толстовца, то – ещё чаще – секты рационалистические перемешиваются с хлыстовством и наоборот. Это явление объясняется тем, что сект, в строгом смысле этого слова, рационалистических, т. е. таких, которые бы в вере и жизни руководствовались холодным, спокойным рассудком, вовсе не существует. Сектантство всегда возникает на почве возбуждённого религиозного чувства. Поэтому, религиозная страстность, горячность, религиозный пыл, фанатизм составляет существенную черту сектантского настроения. Конечно, обычный у юных неофитов религиозный пыл скоро остывает, охладевает, и с течением времени сектанты делаются спокойнее; но всегда при малейшем внешнем влиянии они легко возбуждаются, воспламеняются и представляют удобную среду для восприятия и развития идей мистических. Поэтому и в рационалистической секте толстовцев всегда можно и даже должно было ожидать движения с характером мистическим. Такое именно движение наблюдается в настоящее время в старом гнезде толстовщины – в сл. Павловках.

Но интересно проследить и сравнить, в каких формах выражается мистическое движение в различных рационалистических сектах, – в молоканстве, штундизме и толстовщине.

Вот мистическое движение среди молокан 30-х годов истекшего столетия. Возбуждённые „предтечами второго пришествия“, молокане большими толпами из разных губерний, оставивши свою родину, с торжеством и веселием, громогласно распевая на пути духовные гимны, двигаются на Кавказ, в обетованную землю, в новый Иерусалим славного Царства Христова, имеющего открыться близ гор Араратских. Есть среди них „Илия и Енох“, есть „пророки и апостолы“, явился и сам лжехристос Лукьян Петров, сообщавший „высшую силу“ другим через „сопение“ и для доказательства своего божественного достоинства прибегавший к „чуду“ воскрешения мёртвых дев; миссии своей он, правда, не окончил, так как, собравши деньги и пожитки простодушных молокан, предпочёл бежать с дороги в обетованную землю.

Вот мистическое движение в штундизме, возбуждённое „спасителем мира“, таращанским мещанином Кондрою Малеваным, находящимся ныне в Казани в лечебнице для душевнобольных. Взволнованные распространившимися толками о кончине мира, имеющей наступить 1-го ноября 1899 г., малеванцы всю ночь проводят в бдении и молитве, в ожидании пришествия Малеваного „в славе и силе для суда над миром и для царства с избранными“. Но когда прошло томительно ожидаемое 1 ноября и кончины мира не последовало, то на следующую ночь на тайно нанятых подводах вместе с жёнами, детьми и всем скарбом домашним оставляют они землю Халдейскую и предводительствуемые Моисеем, отправляются к „отцу“ своему Малеваному. Странное зрелище представлял собой этот караван психопатов, с пением, воплями и нервными гиками двигавшийся сотни вёрст по сёлам на пути в Киев: худые, измождённые лица с воспалёнными глазами, тихий экстаз мужчин, нервные всхлипывания женщин, весёлые личики детей, общая коленопреклонённая молитва, сопровождаемая резкими, конвульсивными движениями и нервно-истерическими припадками.

Всё это знакомые, печальные картины или грубой эксплуатации религиозного чувства нашего тёмного, препростого, наивного люда со стороны разных шарлатанов, или же болезненного возбуждения его до размеров нервно-психической эпидемии под влиянием душевнобольных мистиков.

Но картины эти бледнеют перед тем ужасным зрелищем, какое представляет собой мистическое движение, развившееся среди анархической секты толстовцев и выразившееся в павловском „страшном деле“. Поистине страшна и ужасна эта мистическая толстовщина, с пением и молитву, но в то же самое время и с ломами и кольями торжественно шествующая разрушать существующую „неправду“,, и насаждать на земле толстовскую „правду“; следами самого грубого, дикого разорения и опустошения, брызгами человеческой крови усеян её путь.

Конечно, почитатели графа Л.Н. Толстого скажут, что граф здесь ни причём, – нельзя же обвинять графа в том, что учение его искажают и примешивают к нему мистические бредни. Всё это в некоторой степени, разумеется, справедливо, и возражать против этого никто не будет. Но что бы ни говорили в оправдание графа, неумолимая логика фактов навсегда связывает имя Л.Н. Толстого с дикими сценами „павловского побоища“ и позволяет сделать вывод, что „павловское побоище“ – это всход и расцвет всюду посеваемых Толстым семян анархии в религиозной оправе, которые, попав в среду простого народа, затронули область тёмных мистических движений духа народного и начинают приносить плод по роду своему.

Пусть не покажется это кому-нибудь обидным или неприличным, но в конце размышлений о „павловском побоище“ невольно напрашивается такая антитеза: расслабленная мысль той части интеллигенции, которая, кажется, утратила уже всякий критерий для различия добра и зла и, под видом свободы совести, стремится к свободе от всякой совести, – может ещё, конечно, питаться и увлекаться обольстительными идеями Л.Н. Толстого, но девственная целина народного сознания, так чуткого к требованиям закона совести и правды Божией, – сокрывающейся от гордого взора премудрых и разумных и доступной только детски – чистым сердцам, – не могла усвоить и переварить привитого извне странного учения „духа лестча“ и – отрыгнула его в столь ужасной форме.

Таков, думается, истинный смысл павловского „страшного дела“.

Владимир Терлецкий

* * *

Р. S. Почтенный автор, вспоминая об известных в истории случаях и формах мистического движения в рационалистическом нашем сектантстве, упустил из виду и ещё одну яркую картину подобного же движения, происходившего во второй половине 90 годов истекшего века, а именно, среди закавказских духоборов. Между тем движение тамошнее имеет так много аналогических черт с историей павловского „страшного дела“, как названо это беспримерное событие в официальной реляции Харьковской администрации.

Как в Павловках, так и в закавказском духоборчестве дело началось с пропаганды и проникновения в тёмную массу одного и того же религиозно-социального учения гр. Л. Толстого. Как здесь, так и там первоучителем был один и тот же кн. Хилков, сосланный в Закавказье с К°; краеугольным камнем для новых воззрений и уклада жизни духоборов был положен тот же толстовский догмат непротивления злу и пять заповедей толстовского катехизиса.

С усвоением учения началась духобор-толстовистов мало-по-малу и жизнь по новой вере. Завелись артели для обработки полей, распродавался скот лишний, происходили раздел денежной собственности и уравнение имущества, ликвидация долгов частных лиц из общинной кассы; введено было самое суровое вегетарианство, до неедения яиц и рыбы включительно, добровольное уклонение от супружеской жизни и заключения браков... Но вместе началось и пассивное, сначала робкое сопротивление и молчаливое уклонение от всего того, что, по мнению духоборов-толстовистов, составляло зло в жизни общественной, такова „государственная организация“ со всеми её законами, властями, податями, повинностями и в частности военной. Сначала дело противления государственному злу выражалось в мелочах: в уклонении от исполнения дорожной или подводной повинности, – особенно когда духоборам приходилось давать подводы для военных людей и надобностей, – от уплаты денег, следуемых на содержание „чапар“ (полиции), а затем духоборы отказались и от уплаты поземельных казённых сборов, ибо „земля-де Божия“, и наконец – одни оставили должности сельских властей, другие ряды войск, третьи рвали и бросали в лицо воинскому начальству ополченские свидетельства. Всё это совершилось на протяжении каких-либо 3–4-х лет. Сначала духоборы, казалось, все шаги новой своей жизни обосновывали на холодном рассудке, все действия были, по-видимому, логическим выводом из теоретических умствований их интеллигентных и своих собственных передовых вождей.

Но у массы нет логики: ею стихийно овладевают порывы чувства и фанатизм, когда она бывает выбита из обычной колеи и чувствует свой вывих и мысли, и жизни. Такая страшная ломка и воззрений, и бытовой, и семейной жизни неминуемо должно было и у духоборческой массы выдвинуть на первый план различные чувства, быстро завладевшие и умом, и волей.

Прежде всего дрогнуло сердце женщин, – матерей, жён. Увидав в семье одного страдальца из любимых существ за идеи толстовской веры (заключённого, напр., в тюрьму за уголовный поступок ополченца), жена или мать фанатически толкала на тот же путь преступлений и страданий другого, третьего, не давая ни есть, ни пить упиравшемуся. Начали появляться среди разорившейся, обезумевшей толпы мистические бредни, поднялась игра больной фантазии, создавшей дикую легенду и несбыточные чаяния „о новом блаженном царстве“ под главенством кумира духоборов Петруши Веригина, проживавшего в Шенкурске в ссылке, о появлении его на белом коне с востока, об изведении им своего духоборческого народа из Российского Египта „в землю обетованную“. Словом, рационализм сектантов сменился мистицизмом, не раз переходившим прямо-таки в болезненное умоисступление, во время которого толпа способна на всякие преступления.

Первую картину такого болезненного мистического захвата духоборческой массы можно было наблюсти в ночь на 29 июня (под Петров день, – именины Петруши), когда и в Карской области, из сёл в Елисаветпольской губернии и в Ахалкалаках несколько тысяч духоборов с жёнами и детьми выходили в горы, где сложили на вершинах всё своё оружие (в знак отречения „от военного разбоя“) и, обложив его хворостом, зажгли костры, а сами, стоя под горой, пели псальмы и молились целые сутки без пищи и питья и устремлённо наблюдали, не явится ли с востока Петруша, их вождь и спаситель.

В Ахалкалаках духоборы вышли тысячной массой в балку „к священной пещере“ (где их обожаемая управительница Лукерья Васильевна кутила с офицерами, а духоборам оставила наставлений о трезвой жизни в виде молитвы, высеченной на камне).

Здесь радение продолжалось двое суток, пока не явились казаки с нагайками, погнавшие нафанатизированную толпу в село, куда должен был прибыть губернатор, вызывавший духоборов на объяснение, по, поводу их безумных и преступных действий, но они не хотели слушать его приказа.

Повстречавшись на дороге с губернатором (кн. Шервашидзе), толпа демонстративно выказала к его особе непочтение. Казаки начали нагайками сшибать с упорных бараньи шапки, последние снова их нахлобучивали, а озорные начали бросать в спину ополченские (разбойничьи, как духоборы выражались) свидетельства, оскорбляя при этом и Царя. Здесь болезненное напряжение мистицизма-фанатизированной толпы достигло до того, что толпа, как один человек, впала в галлюцинацию: сектанты, подняв глаза к небу, пали на колена и кричали: – «вот Петруша, наш спаситель, вот он, батюшка»... Иллюзия до того была реальна, что и губернатор, и свита его тоже начали смотреть вверх и искать в облаках «Петрушу».

Смирение непротивленцев – духоборов в начале доходило до опасения раздавить козявку. «Вот видишь по дороге ползёт червяк, – рассуждал с нами один из передовых духоборов, – а я должен обойти его, чтобы не задавить, – козявку, блоху не можем ныне лишать жизни, а прежде татар стреляли, как зайцев. Воду мутную остерегаемся пить, чтобы не проглотить и не погубить живое что-нибудь».

Интервьюеры сообщали, что Лев Николаевич щадит жизнь мышей, попавшихся в ловушку, которых он относит в лес, а вот духоборы даже блох щадили. Но смирение это недолго держалось. Холодное, пассивное сопротивление и душевный протест при нервно-мистическом настроении толпы скоро же сменились активным сопротивлением, которое в Славянке Елизаветпольской заявило себя не менее буйным погромом, чем павловское побоище, закончившееся также судом палаты. Духоборы толпой, с дрекольями и вилами оказали дикое сопротивление и насилие над судебным приставом и 16 полицейскими, которые явились взыскивать подати и едва не поплатились жизнью.

Да, страшна и ужасна толстовщина в народе.

Редактор

Государственная форма общественной жизни родилась и возросла задолго до появления христианства. Как явление, отчасти стихийное, частью же в своей внутренней сущности этическое, она выражала собой крупный шаг вперёд в постепенном развитии человечества. Гр. Л. Толстой вполне признаёт за государством значение формы жизни более высокой, чем ей предшествовавшая, и соответствующей высшей ступени развития нравственного сознания человечества. Если в до-общественной жизни человека, по мнению графа, царило узкоэгоистическое „личное жизнепонимание“, то в возникновении и организации общественно-политических групп выразилось альтруистическое „общественное жизнепонимание“. Человек такого жизне-воззрения „признаёт жизнь уже не в одном себе, но в совокупности личностей, – в племени, в семье, в роде, государстве, – и жертвует для этих совокупностей своим личным благом. Двигатель его жизни есть слава“¹⁴. Такое жизнепонимание и воплотилось, по учению яснополянского мыслителя, в формах родовой, племенной и, наконец, государственной жизни.

Общественное понимание и последняя высшая форма его воплощения ко времени появления христианства достигли полной почти зрелости своего роста. Мировая сцена того времени была занята широко раскинувшейся, чрезвычайно сложной государственной организацией римской империи. Ещё никогда языческое жизнепонимание не находило для себя такого грандиозного и выпуклого выражения, как в мировой державе Рима. Не по названию, не по религии только это государство было языческим, но по основным началам своего собственного уклада. Гр. Л. Толстой отмечает языческий характер римского и всякого другого государства в том, что его граждане смысл жизни видят в самоотверженном служении обществу, государству, а не Богу. Указание это весьма общее, неопределённое и не охватывающее притом одной весьма важной характерной черты языческого государства. Первую черту языческого государства следует видеть в том, что оно всецело поглощало в себе человеческую личность и господствовало над ней с силой верховного авторитета¹⁵. Вторая столь же важная характерная особенность проявилась в римском праве, которое представляло собой, по выражению знаменитого автора „Духа римского права“ Р. Иеринга, „систему дисциплинированного эгоизма“¹⁶. На таких началах зиждилось античное государство, и всякое другое государство, принимающее эти принципы, должно считаться языческим. Общая же и глубочайшая сущность языческого государства, по нашему мнению, заключается в том, что оно есть и хочет быть только человеческим.

В то самое время, когда Рим царил над миром и человеком, в одном из скромных уголков его державы зародилось, стало расти и крепнуть новое жизнепонимание, христианское, или, как ещё его называет Л. Толстой, „божеское“. „Человек божеского жизнепонимания“, учит граф, признаёт жизнь уже не в своей личности и не в совокупности личностей (в семье, роде, народе, отечестве или государстве), а в источнике вечной, неумирающей жизни – в Боге, и для выполнения воли Бога жертвует и своим личным, и семейным, и общественным благом. Двигатель его жизни есть любовь“¹⁷. „Различие христианского учения от прежних – то, продолжает Толстой, что прежнее учение, общественное, говорило: живи противно природе (подразумевая одну животную природу), подчиняй её внешнему закону семьи, общества, государства; христианство говорит: живи сообразно твоей природе (подразумевая божественную природу), не подчиняя её ничему – ни своей, ни чужой, ни животной природе, – и ты достигнешь того самого, к чему стремишься“¹⁸... Т. е., спросит читатель, чего же тогда достигнешь, какую цель осуществишь? Разумеется, достигнешь счастья, блаженной и святой жизни, последней цели человека и человечества, как это думает граф¹⁹. Ведь, для гр. Л. Толстого Евангелие есть прежде всего книга, проповедующая о том, как следует жить, чтоб счастливым быть. „Следование разуму для достижения блага, в этом, говорит яснополянский моралист, было всегда учение всех истинных учителей человечества, и в этом всё учение Христа²⁰. Само христианское жизнепонимание, по смыслу толстовской доктрины, вызвано к бытию ненасытным стремлением человека к счастью и свободе от страданий. Когда общественное жизне-воззрение перестало удовлетворять этому стремлению, тогда человеческий разум выработал жизнепонимание „божеское“, которым указывает новый путь к счастью²¹. Неудивительно поэтому, что „божеское“, графское – тоже, жизнепонимание проникнуто эвдемонистическими тенденциями. А так как счастье Л. Толстой полагает не в душе, не в святости только человека, но гораздо более во внешнем благополучии его, то религиозно-нравственное учение христианства превращается у него в социально-политическую доктрину. Христос для графа не только моралист, но, главным образом, реформатор, дающий новые начала общественной жизни и отрицающий наличный строй её²².

Как же и какое отношение человека к государственности устанавливается толстовским жизнепониманием?

К рассмотрению этих вопросов мы перейдём, сделав предварительно краткое замечание о толстовской теории трёх жизнепониманий. В дальнейшей своей речи, удобства ради, мы будем употреблять термины графа: жизнепонимание „личное“, „общественное“, христианское, или „божеское“, как это делали и до сих пор. Но во избежание недоразумений и для выяснения истины должно заметить, что эти термины не точны, и вся теория трёх жизнепониманий имеет, крупные недостатки.

И по общеизвестным библейским данным и по данным науки, приходится решительно утверждать, что человек никогда не жил совершенно изолированной жизнью и не руководился только эгоизмом своей личности. История и этнография не знают человека абсолютно безобщественного и обладающего чисто „личным“ жизнепониманием. „Изолированный индивидуальный человек... не был, говорит В. Вундт, нигде и никогда, т. е. он, – с точки зрения опыта, – не существует и, без сомнения, никогда не может быть открытым путём опыта. Мы знаем человека, как социальное существо, одинаково подчинённое и индивидуальной, и общей воле, и ничто не говорит за то, что общая воля вышла когда-то из индивидуальной²³. Симпатические мотивы, не чуждые даже животным, всегда влияли на жизнепонимание и поведение человека, и, следовательно, он никогда не был безусловным эгоистом. В виду этого, толстовские термины „личное“, „общественное“ жизнепонимание мы считаем правильными постольку, поскольку они указывают на важнейший признак, элемент жизнепонимания, но не на исключительный, единственный.

С другой стороны, важно отметить, что, строго говоря, существовало и существует, и может существовать только одно „личное“ жизнепонимание. Человек, обладающий самосознанием и по силе его утверждающий себя в качестве цели для себя, может смотреть на свою жизнь и мир только под углом зрения идеала личности. Как человек, переживающий в себе чувство ненависти к врагу, в своём отношении к нему руководится этим чувством, так человек, сознающий себя личностью, может смотреть на жизнь лишь так, как это свойственно личности. Задачу и идеал своей жизни он способен ставить лишь в осуществлении образа всесовершенной личности; иной идеал для такого человека казался бы противоестественным, не соответствующим природе человека, как она познаётся в самосознании. Поэтому обладающий самосознанием человек непременно образует „личное“ жизнепонимание.

Нам могут возразить с известной точки зрения, что личное самосознание есть позднейший продукт развития сознания, что дети и первобытный человек не имеют его, а живут и жили согласно с известным жизне-воззрением. На это возражение ответ не труден. Пока у дитяти или у какого-нибудь троглодита не образовалось личного самосознания, то они не имеют никакого жизнепонимания. Неуправляемая никаким идеалом, их жизнь есть животное переживание известных психических состояний. У дитяти так это и бывает. Затем, по мере развития самосознания, по мере индивидуализации человека, в нём образуется жизнепонимание и всегда – „личное“. Истинной, нравственно-доброй человек считает такую жизнь, которая раскрывает, осуществляет в себе подлинную природу его личности.

В таком случае, спросит кто-нибудь, как же объяснить различие и разнообразие жизнепониманий? Как случается, что одно личное жизнепонимание в действительности существует с различным содержанием? Объясняется это тем, что содержание личной жизни подлежит развитию и перемене, и само индивидуальное самосознание проходит путь некоей эволюции. Последнюю можно кратко представить в таком виде. В человеке даны природой эгоизм и симпатия, себялюбивые и альтруистические стимулы к деятельности. На низшей ступени развития преобладающее значение в мысли и в жизни имеют первые. С развитием общественности развиваются и усиливаются альтруистические мотивы и цели и, пронизывая собой психику человека, образуя часть его души, неотразимо влияют на его идеалы. Рука об руку с этим в жизнепонимание человека, которое продолжает оставаться „личным“, всё более входят симпатические, социальные идеи. Содержание личной жизни изменяется, наполняется новыми (не по существу, но по силе и содержанию) элементами, – совершается соответствующая перемена и в его жизнепонимании: человек определяет себя в своём мышлении существом гражданским (ζῶον πολιτιϰόν Аристотеля) по природе и идеалом человечной жизни считает образ совершенного гражданина. Дальнейший шаг на пути этого развития заключается в усвоении психикой человека не общественных, национальных, государственных идей и стремлений, а в проникновении её идеями и стремлениями общечеловеческими. Как социальные идеи и мотивы не устраняют совершенно индивидуальных, так и общечеловеческие задачи воспринимаются человеческим духом не вместо социально-национальных, а только сверх этих последних, что лишь и возможно психологически. С субъективной стороны этот шаг в развитии жизнепонимания выражается не в туманном представлении „человечества“, а в выработке идеала „человека“, „человеческой“ – не эллинской или скифской – личности. Тот, кто делает объектом своих чувств „человека“, тот тем самым делает их предметом „человечество“, потому что „человеческое“ необходимо есть и „общечеловеческое“. Здесь человек сознаёт и мыслит себя свободно-разумной личностью и задачей жизни ставит раскрытие и осуществление в своей внутренней и внешней жизни идеала свободно-разумной личности применительно к наличным условиям своего существования. Здесь, в этом содержании, личная жизнь более, чем где-либо, обращается к идеалу человеческой личности в её глубочайшей сущности, и определяемое им жизнепонимание есть личное par excellence, и потому – универсальное. Так, всегда и везде существовало и существует одно „личное“ жизне-воззрение, по своему реальному содержанию разнообразное; таким путём создавались его вариации и к такому идеалу пришло оно под влиянием самой жизни и развития мысли.

Отдельный человек руководится в своей жизни также всегда „личным“ жизнепониманием, которое изменяется со стороны содержания. Дитя, пока живёт растительной жизнью, не имея личного самосознания, не имеет никакого и жизнепонимания. Когда оно начнёт отличать себя от окружающей среды и определять себя, как физический организм, тогда у него складывается известное отношение к миру и людям, по которому жизнь оценивается со стороны её физической приятности или неприятности. Незаметно затем выдвигается сторона душевной жизни человека. Теперь человек определяет себя, как одушевлённого индивидуума, как определённую живую, организованную сумму известных навыков, чувств, идей. Физический организм здесь считается только принадлежащим личности („моим“), но не самой личностью (не „я“). Смысл жизни на этой ступени развития самосознания полагается в жизни, согласной с этими идеями, чувствами, желаниями; в этом полагается разумная жизнь, так как здесь видится истинная природа личности. С последним шагом в развитии самосознания человека эмпирическое содержание его сознания испытывает ту же участь, которая прежде постигла тело: оно объявляется только продуктом творческой деятельности личности, сама же личность сознаётся теперь человеком, как свободно-разумная сила. Раз человек дошёл до этой ступени самосознания, он с психологической необходимостью определяет себя, как такую силу, как личность в собственном смысле (а не индивидуальность), и создаёт (непременно) личное жизнепонимание, по которому смысл и задача жизни полагается в раскрытии и осуществлении в своей внутренней и внешней жизни идеала свободно-разумной личности. Так как личность в указанном смысле присуща каждому человеку, вернее – она есть сам „человек“ в его глубочайшей сущности, то, очевидно, путь развития индивидуального самосознания приводит к тому же жизнепониманию, к какому подходило и подходит всё человечество. Это жизнепонимание личное par excellence; его исходный пункт – свободно-разумная природа человеческой личности, его идеал – жизнь, сообразная с этой природой, его характерный признак по отношению к прежним жизне-воззрениям – универсальность, обще-человечность идеала. А так как идеальная, всесовершенная личность, представляющая собой образец для жизни человека на высшей ступени его, развития, есть не кто иной, как Бог – Абсолютная Личность, то, как видно, последнее жизнепонимание призывает человека к богоподобной жизни.

Таков, по нашему представлению, ход развития жизнепонимания в человеке и таково его завершение, в котором нельзя не узнать признаков христианства.

К. Григорьев

(Продолжение будет).

Во второй половине истекшего столетия, на ряду с гражданскими мероприятиями, имевшими целью дать старообрядчеству права и свободу по отправлению своего богослужения, в нашей, преимущественно светской, литературе раздавались громкие голоса твёрдого упования о том, что милостивое отношение правительства к старообрядческому расколу примирит последний с русской жизнью как церковной, так и общегосударственной и в конце концов будет способствовать привлечению и объединению некогда отколовшейся части единого русского общества в единый и здоровый общественный организм. Несомненно, что эти предсказания только и могли быть тогда гадательными, теоретическими, – и не совсем понятно было то упорство, с которым отстаивались эти необоснованные предположения против заявления, правда, немногих, но глубоко знавших раскол, людей и определений бывших в прошлом столетии миссионерских съездов. Кто был прав в таком неравном споре? – тогда решить было не легко. И ныне ещё время рьяных споров вместе с веком не прошло: не утихла ещё и литературная борьба, не притупились перья... Но только ныне время накопило уже достаточный материал для эмпирического решения спорного вопроса. Материалом этим, чрезвычайно ценным и важным, должна служить литературная деятельность самого раскола, выражающая в письменных, печатных, литографских, гектографских и др. раскольнических изданиях настроения самого раскола, его взгляды на русское православное общество, его отношения к православной Церкви. Но, к сожалению, на этот материал мало обращает внимания не только светская литература, но и наша духовная журналистика.

Литературная деятельность старообрядчества за XIX век, особенно же в течение второй его половины, расцвела, как никогда, если не в смысле появления капитальных старообрядческих трудов, то в смысле значительной популяризации старообрядческих доктрин путём общедоступных, дешёвых заграничных и русских изданий. Было бы делом в высшей степени полезным сделать полный обзор таких изданий, – и, конечно, он будет сделан лицом, более нас осведомлённым в данном отношении. Со своей стороны, мы коснёмся только того материала, который в настоящий момент находится у нас под руками, благодаря особому благоприятному случаю.

Несколько лет тому назад скончался в С.-Петербурге протоиерей В.В. Нильский, один из глубоких, хотя, быть может, и из самых скромных знатоков местного раскола и сектантства. Нам в точности известно, что опытными указаниями почившего о. протоиерея пользовались многие и уже скончавшиеся, и поныне здравствующие расколоведы и исследователи сект, хотя об этом, по скромности почившего, нигде и не заявлено. Между прочим, за долгое время своего служения в столице о. протоиереем Нильским были скоплены значительные запасы книг по части раскола и сект, образовавших довольно богатую библиотеку, которая со смертью его, через В.К. Саблера, согласно воле о. протоиерея, передана в распоряжение СПб. Православного Братства во имя Пресвятые Богородицы и таким образом стала доступной для чтения. Среди других книг в этой библиотеке находится более сотни изданий раскольнических, исполненных или типографским способом, или рукописно.

Последнего рода книг, т. е. рукописных, в библиотеке 37, причём все они разной величины, разного времени и разного достоинства. Значительное большинство рукописей – не старые; но для нашего вопроса это именно обстоятельство и представляется более ценным. Затем в библиотеке имеется более 75 старообрядческих изданий Ясских, Коломыйских, Московских и др., частью печатных, частью литографских и гектографских. Последнего рода издания все – второй половины прошлого века; что касается рукописей и рукописных тетрадок, то для любознательных читателей „Миссионерского Обозрения“ ниже приведён каталог с кратким их описанием.

Уже само количество старообрядческих изданий, из которых ни одно не прошло ни через светскую, ни через духовную цензуру, говорит само за себя. Но, может быть, издания и рукописи эти имеют содержанием своим выяснение по преимуществу внутренних вопросов в расколе? Может быть, они содержат попытки изыскания и ясно выраженное стремление найти ту самую истину, которая так давно утеряна старообрядчеством одновременно с потерей им истинной Церкви? – К прискорбию, на такие вопросы приходится отвечать отрицательно: большинство старообрядческих изданий и рукописей направлено к уничтожению православной русской Церкви, а иные говорят даже о какой-то скрытой работе, направленной и против русского гражданского правительства.

Вот старая, весьма подержанная тетрадка, внутри которой одиноко сохранялась отрезанная охранная печать судебного следователя Царскосельского уезда с надписью: „№ 8. К делу № 85:1869 года о противозаконных действиях раскольнического наставника крестьянина деревни Выры²⁴, Марка Степанова“. Тетрадка содержит сборник духовных стихов, по большей части совершенно невинных, между которыми даже находится и „Утреннее размышление о Божием величестве“. Какой благодарный сюжет для апологетов раскола: раскол видимо начинает сближаться с русской православной жизнью, он начинает пользоваться трудами православных поэтов для выражения своих чувств и настроений... Может быть, это и так... Но вглядитесь внимательно в состояние листов этой тетрадки, – и вывод сам собой изменится. В то время, как листы, на которых написаны стихи „О смерти“, „Иоасафа царевича“ и т. п., сравнительно чисты, листы, на которых написана, знаменитая стихира „преболезненного воспоминания о озлоблении кафоликов“, в высшей степени захватаны, истёрты, едва держатся в тетрадке, а первые три листка этой стихиры даже утрачены. То же самое наблюдается и в другом сборнике стихов (№ 20), весьма полном и весьма исправном. Ясно, что эти стихи читались и перечитывались с удивительным постоянством и настойчивостью и наедине, и в собраниях. Но что же привлекало читателей к этим стихирам? Может быть, они звучнее прочих? может быть, даже звучнее стихов нашего поэта? Ответ ясен для того, кто прочтёт нижеследующие строки:

Солнце в небеси

Скры своя лучи,

И луна в нощи

Светлость помрачи,

Но и звезды вся

Потемниша зрак,

И дневный свет

Претворися в мрак,

Тогда твари вся

Ужаснушася,

Но и бездны вся

Содрогнушася,

Егда адский зверь

Юзу разруши,

От заклеп твердых

Нагло отскочи.

О, коль яростно

Испусти свой яд

В кафолический

Красный вертоград...

Како лютый зверь

Сад наш погуби,

Вся древесия

Вскоре попали...

Ох, увы, увы.

Благочестие,

Увы, древнее

Правоверие!

Кто лучи твоя

Вскоре потемни?

Кто блистания

Твоя измени?

Десяторожный зверь

Сие погуби,

Седмоглавый змий

Тако учини.

Весь церковный чин

Зверски преврати,

Вся предания

Злобно истреби.

Церкви Божия

Осквернишася,

Тайнодействия

Вси лшпишася;

Но и пастыри

Потребилися,

Жалом новшества

Умертвилися... и т. д.

Слишком знакомая песня для всякого миссионера, имеющего живое отношение к расколу, слишком характерны подчёркнутые нами термины для того, чтобы можно было ещё спрашивать о причинах любви старообрядцев (видимо – беспоповцев) к этой стихире. А когда вспомнишь, что стихира эта напряжённо распевалась в 1869 году (почему и попала в руки судебного следователя), всего 8 лет спустя после великого, истинно христианского события 19 февраля 1861 года, – грустно и тяжко становится на душе...

В том же сборнике № 20 в конце представляется довольно зачитанною также и стихира, написанная на голос, крюковыми нотами: „Уже пророчество совершися пророка Исаии, прорекшаго о последних днех“... Смысл её тот же самый, т. е. воспевается пришествие антихриста, воцарившегося в Церкви и на Руси, и призываются старообрядцы-беспоповцы к борьбе с ним. Благодаря любезности А.А. и П.А. Петровых, развернувших крюки в обыкновенные ноты, мы познакомились с самым напевом стихиры. Тягучий, заунывный и в то же время выразительный напев (сходный с знаменным распевом на 7 глас) позволил нам воображением присутствовать в том обществе, где его исполняют, и нам казалось, что петь эту стихиру по данным нотам могут только люди, истинно и твёрдо верующие в пагубную мысль о воцарении антихриста.

Переходим к другой рукописи, более обширной и более достойной своего названия, так как это уже не тетрадка, а цельная книга, состоящая, за утерей первых 5 листов, из 13 тетрадей in 4°. В 78 главах рукопись эта заключает, можно сказать, полный курс полемики против православной Церкви. Но среди глав полемических в том смысле, как принято у нас понимать, заключается и множество глав, если так можно выразиться, ругательных и на Церковь, и на православное монашество, и на правительство русское, и на весь русский народ. Мы не станем повторять этих нелепых и несообразных выражений, не делающих чести старообрядческой литературе, но с видом непреложных истин, снабжённых на полях книги цитатами из уважаемых старообрядцами старопечатных книг, не станем повторять этих выражений, быть может и извинительных в устах раскольнических полемистов ХVII века, – века крайней и всеобщей грубости. Правда, рукопись исполнена весьма тщательно и по внешнему виду напоминает рукописи старого поморского почерка. Но, к сожалению, рукопись не настолько древняя. Возьмите второй лист пятой тетрадки и посмотрите его на свет: вы ясно увидите на бумаге водяной знак „1829“, значит, все эти хулы писаны не в ХVII или ХVIII веке, а приблизительно около половины истекшего столетия.

Тетрадки под названием „Апокалипсис седмитолковый“ и по содержанию, и по направлению слишком хорошо известны. Эти нелепые тетрадки особенно сильно распространены среди рижских старообрядцев. Но вот экземпляр (рукопись № 26) которым зачитывались, по-видимому, и старообрядцы в Северной Пальмире, в центре всякого просвещения и терпимости по отношению к иноверным. Странные размышления приходят в голову при виде этой тетрадки! Лицам сведущим хорошо известно, каким отрицанием дышат все тетрадки, содержащие „апокалипсис седмитолковый“... Между тем настоящий экземпляр написан на бумаге, имеющей клеймо: „Императорской С.-Петербургской бумажной фабрики“, клеймо явственное, резко оттиснутое, с инициалом Императора Николая Павловича и с царской короной. И вот люди пользуются благами просвещения и промышленности русской, наивно или же преступно заявляя, что и это просвещение, и эта промышленность, и само наконец государство, словом, всё – царство антихриста... Странное душевное настроение, странные и жалкие люди! Невольно удивляешься, как это никому из пользовавшихся тетрадкой старообрядцев не бросилась в глаза очевидная нелепость этой тетрадки, в которой сказания о воцарившемся на Руси антихристе нашли себе место на бумаге, приготовленной русской Императорской фабрикой, как это никто не обратил внимания на всю неестественность подобного положения вещей. А многие имели возможность сделать это, так как тетрадка перебывала во многих руках. „Книжка Василия Даниловича Клокова“, – гласит надпись на последней странице, и рядом прибавлено: „а от тебя эту книжку купил бомбардир образцового к. к. Ар. Дивизиона Григорий Ильин Рудов за цену 50 коп. себром в 1859 году 1 апреля“. Кто был хозяин книжки? кто был купивший её? с каким настроением читали они её? – вот вопросы, на которые, к сожалению, нет ответа, а без точного ответа на такой и подобные ему вопросы долго ещё нельзя будет приникнуть во всю глубину старообрядческой психологии.

Не лишены интереса три листочка из старообрядческого „Летописца“, писанного по всем приметам в 1860-х годах или немного позже. Этот „Летописец“ всю церковную историю рассматривает с точки зрения старообрядчества, кроме которого не признаёт ничего. Можно сказать, что на этих трёх листочках старообрядчество выразило свой дух с наивозможной ясностью и наиболее характерно. „Святой равноапостольный Великий Князь Владимир, сообщает этот курьёзный летописец, принял веру христианскую от грек со всем полным причетом церковным в лето от сотворения мира 6494. А Никон патриарх сию веру древлеправославную християнскую испревратил в лето 7161 и эта Владимирова вера истинная христианская существовала 666 лет“. Всякому понятно, что 7161−6494= 667. Но такова приверженность писателя летописца к специальным раскольническим понятиям, что он тут же на поле делает выноски: цифру четыре заменяет числом 6 и цифру 1 заменяет числом 2, вследствие чего с успехом получает на устрашение легковерных своё любимое „число зверино“: 7162−6496=666. Подтасовка ясна с очевидностью; но, увы, её не замечали сознательно и намеренно и продолжали верить, что в „лета Никона патриарха сошлись числа антихристовы“.

Дальнейшие события мировой жизни в „Летописце“ указаны следующие: 2) „испревращение на иноверие“ Соловецкой обители „по Европейскому летосчислению 1676 года“, 3) испревращение на иноверие „Выгопустынного Общежительства“ в 1856 году, 4) устройство Федосеевской пустыни в Курляндии, близ местечка Скурделина, за Войтишками, и уничтожение её в 1852 г., 5) моленная Косцова, 6) моленная Преображенская в Москве, 7) моленная в Москве же, за Камер-коллежским валом; 8) устройство Волковского кладбища, 9) устройство двух моленных за Малой Охтой в Петербурге, 10) устройство моленной в Риге. Таково историческое мировоззрение старообрядческого „Летописца“. Кроме обозначенных 10 „событий“, он ничего не знает, лучше же сказать – не хочет знать, чему есть и характерное доказательство. У писателя тетрадки нашлись большие буквы для всех собственных имён – для Курляндии, для Войтишек, для Общежительства даже, не нашлось только большой буквы для имени Императора Николая Павловича, которое пять раз в летописце изображено с маленькой буквы. Что бы там ни говорилось, а подобное правописание всё-таки характерно. Конечно, найдутся лица, которые станут утверждать, будто в подобной характерной черте „Летописца“ виновата безграмотность. Таким лицам не бесполезно было бы ознакомиться с другой тетрадкой старообрядческого же происхождения (рукопись № 18). Тетрадка эта содержит письмо заграничного старообрядца к старообрядцу, живущему в России, по хлопотам которого заграницей надо было напечатать рукопись третьего старообрядца. Не станем называть их имена, чтобы напрасно не будить горьких воспоминаний; назовём их просто А, Б и В. И вот А пишет Б о том, что присланную им рукопись В, содержащую между прочим соображения о незаконности русского церковного управления, невозможно напечатать, потому что с первым же корректурным листом прислано требование типографии выбросить многие выражения, которые даже на западе, при полной свободе печати, считаются неприличными: в противном случае типография отказывается от работы... Не знаем, какая именно книга набиралась в это время, но, надо думать, содержание её было слишком отрицательным и бранным, если даже заграницей её не пожелали печатать. Письмо относится к 14 марта 1887 года, т. е. к эпохе, всего 4 годами отделённой от закона 3-го мая, и 87 лет спустя после правил единоверия. Надо надеяться, что по поводу характерности этого последнего сообщения возражателей не найдётся!

Весьма любопытное явление представляет собой старообрядческий Синодик (рукопись № 24), или лучше сказать – одна к нему приписка. Сам синодик представляется наиболее старой рукописью среди других рукописей настоящего собрания: старше его разве синодик № 25, да и то едва ли. Принадлежит он несомненно поморскому толку. И вот в этом синодике после имён „Саввы вишерского з’ братиею, Александра ошевенского з’ братиею, Трифона печеньского з’ братиею“ вписано на поле и другим почерком: „игумена Мартирия зеленецкого и его братий“. Такой приписки нет ни в синодике № 25, ни в синодиках № 3 и 4 того же собрания рукописей. Является вопрос, для какой цели и на каком основании сделана подобная приписка? Едва ли окажется возможность ответить на подобный вопрос, выходя единственно из оснований теоретических; наоборот, практические соображения можно выяснить легко. Скорее всего синодик этот вращался в Новоладожском уезде Петербургской губернии, где православным народом высока чтится память преподобного Мартирия зеленецкого, монастырь которого находится в пределах того же уезда. И вот, полагая, что „на войне – как на войне“ все средства дозволены, местные старообрядческие главари и начетчики признали полезным в целях пропаганды внести в свой синодик имя святого, принадлежность которого к православной Церкви выше сомнения, имени которого нет в других старообрядческих синодиках²⁵.

Рассмотрение литографских и гектографских старообрядческих изданий миссионерской библиотеки Братства Пресвятой Богородицы обрисовывает перед нами энергичную деятельность „старообрядческого Братства имени честного и животворящего креста Господня в Москве“. Подавляющее большинство гектографских изданий принадлежит названному братству: оно перепечатывает гектографом и „обличение ложной защиты никоновского троеперстия“ (из заграничного журнала „Старообрядец“), печатает „Вопросы Епископу Виссариону и его сотрудникам“, полемизирует с Карловичем (пером О. Швецова), пишет широковещательные благодарственные адреса Онисиму Швецову и Верховскому, – словом, действует, как организованное общество и общепризнанное представительство, в руках которого находится и признаваемая (по крайней мере старообрядцами) власть. Устав этого братства, отгектографированный 16 февраля 1886 года, также имеется в библиотеке СПб. Богородицкого Братства. И по содержанию устава, и по плодам деятельности, московское старообрядческое братство принадлежит к разряду безусловно воинствующих. Если, таким образом, в самом центре православия, в Москве, могло образоваться в конце прошлого столетия специальное старообрядческое братство для пропаганды раскола, то надобно ли новых доказательств в том, что старообрядчество отнюдь не располагается к примирению с Церковью при помощи установившейся в отношении к нему терпимости? Нет, практическая жизнь даёт слишком много и слишком горьких подтверждений продолжающейся враждебной по отношению к православной Церкви деятельности старообрядчества, и задача Церкви возможными мерами положить полный конец этой вражде.

Но какие же меры должно употребить Церкви для того, чтобы противодействовать и по возможности смирить упорную, закоренелую враждебность к ней со стороны старообрядчества, не прекращающуюся, не взирая на всю, засвидетельствованную последним 20-летием XIX века терпимость Гражданского правительства, ни на исполнившееся столетие со дня объявления „пунктов единоверия“?

Вопрос этот напрашивается сам собой при рассмотрении раскольнических рукописей и изданий братской миссионерской библиотеки, – изданий, олицетворяющих собой целую эпопею вражды и ненависти. Вопрос этот уместен и потому, что в упомянутых изданиях есть кое-какие косвенные намёки на меры полезные, но не практиковавшиеся доселе. Наконец, вопрос этот благовременно поставить ныне, озираясь на прошлый XIX век, на пороге века нового.

В отношении духовных мероприятий против раскола прошлое столетие началось „увещанием“ митрополита Платона и „пунктами единоверия“ Святейшего Синода. Первое определяет собой характер полемики против раскола, вторые – характер административных против него мер. Тот и другие сходятся в основном и главном положении: Церковь имеет вести одну и единственную борьбу с расколом – борьбу любви со злобой. Признавая, что человеку свойственно погрешать, но не свойственно ожесточать себя²⁶, заявив, что Церковь всегда „поступала кротостью и снисходительностью“, а постигавшие раскольников иногда наказания отнеся „к государственным законам и делам“, приснопамятный Святитель в словах столько же убедительных, сколько и трогательных призывает раскол к мирному соединению с Церковью²⁷. Для самой Церкви он оставляет „всеусердно обращения раскольников желать“²⁸ и молиться об обращении их, ибо „дело обращения человеческого сердца есть дело Самого Духа Святого“²⁹.

С тех пор прошло сто лет, – и в течение этого столетия православная Церковь доказала, что она действительно „всеусердно желает“ обращения старообрядцев. Раскол на знамени своего отделения от православной Церкви начертал слово «обряд», придав ему значение догмата, что было совершенно неверно. В уступку немоществующей совести отклонившихся от церковного единения Церковью в лице многих её святителей и служителей, а также при пособии людей науки, за истекшее столетие произведена гигантская работа пересмотра вопроса об обряде, работа мирная, высокой тщательности, работа образцовая. Взгляд историка с любовью и удовольствием останавливается на этой вековой³⁰ работе, на которую всякий беспристрастный человек смело может указать всякому старообрядцу, как на труд, положенный для спасения его души. Правда, в некоторых отдельных пунктах наберётся несколько запросов, потребующих детальной научной разработки; но это будет только окончательная отделка, и притом мелочей. Главное же и существенное в отношении полемики с расколом уже сделано.

Что же остаётся в таком случае на долю XX века в отношении научного разъяснения расколу его заблуждения? – Ответ на это даёт XIX век: популяризовать эти разъяснения, распространять их по лицу всей Русской земли, сделать их достоянием каждого. Известно, что Святейший Синод ещё с первой четверти XIX века в пособие священникам, разъясняющим расколу его заблуждения, высылал полемические книги³¹. К сожалению, мера эта практиковалась недостаточно широко: рассылка книг не была слишком частой, и в состав книг, посылаемых священникам, редко (за дороговизной ³²) и трудностью достать) вводились подлинные старопечатные книги. Что касается образования библиотек миссионерских, то мысль об их необходимости и устройство их принадлежит только последним годам XIX века. Посему и жалобы епархиальной администрации на недостаток полемических книг и просьбы о присылке оных продолжались почти до конца столетия³³.

Между тем присутствие полемической книги везде, где в ней есть надобность, и всякий час, лишь только её спросят, является делом величайшей важности. Это само собой понятно для православного полемиста, но это станет ещё более убедительным, когда напомним, что и устав московского старообрядческого братства в своём § ставит между другими задачами устройство библиотеки с книгами старообрядческими, которые обеспечили бы расколу полемику с православной Церковью. Ясно, что задача XX века в данном отношении сводится ко всевозможному распространению полемической книги, к самому широкому умножению библиотек, равным образом – к возможному удешевлению миссионерских изданий. До 1901 года правильно понимало эту свою задачу лишь много-потрудившееся братство Св. Петра Митрополита в Москве; пусть и все православные епархиальные братства возьмут себе добрый пример с братства Св. Петра, – пусть умножат свои литературно-полемические труды и издания, пусть сделают их доступными по цене. Тогда значительная часть великого и святого дела будет сделана.

Другая и ещё более важная часть этого святого и великого дела – умножение церквей. Можно сказать, что умножение церквей, особенно в тех местах, где много разномыслящих, есть завет XIX века веку двадцатому. Ещё высокопреосвященнейший Иннокентий в письмах к А. Н. Муравьеву жаловался на недостаток на Руси церквей, происходящий, по его мнению, от чрезмерной обширности епархий, и заключал своё рассуждение горячим пожеланием, чтобы «лучше уменьшилось содержание архиереев и открылось более епархий»³⁴. Историческая справка по этому вопросу говорит сама за себя. Кто приютил и выкормил у себя раскол? – Поморье, «пограничные места» и Сибирь, т. е. как раз те местности, где наименее церквей. Издатели «Памятников Сибирской Истории» прямо считают недостаток церквей важнейшей причиной распространения раскола в Сибири: «в этой стране, где много часовен и мало церквей, где «попили» многие, но священников было мало, раскол распространялся с изумительной быстротой и пустил глубокие и крепкие корни»³⁵. Недостаток церквей способствовал росту и усилению иргизских монастырей³⁶... Этих справок довольно, хотя можно бы умножить их без конца, – и православному населению русской земли, этому главному русскому миссионеру, остаётся «всеусердна желать», чтобы более и более «вырастали храмы Божии по лицу земли родной». И надо отдать справедливость русским людям: то, что достигается наукой при посредстве многих усилий, то русскими людьми горячо ощущается как бы через озарение. Все мы свидетели чрезвычайного оживления дела храмоздания на пороге XX века. Слава Богу, в добрый час!

На ряду с умножением церквей естественно помянуть и служителей храмов Божиих. Повторяя азы, вспоминая седую старину и поднимая пыль в архивах, старообрядцы и их радетели любят уколоть русское духовенство ядовитой стрелой порицания. Часто встречаются такие порицания в рукописных раскольнических тетрадках³⁷ библиотеки СПб. Братства; издаются старообрядцами у нас и за границей и некие нарочито поругательные на русское духовенство книжицы. Нам известны и эти издания, и эти рукописи – дар прошлого века, – и мы говорим, что лучшей апологии православному русскому духовенству не надо искать. Подняв архивы едва ли не со временем Никона патриарха, платя крупные деньги за всякий даже маловероятный анекдот из жизни духовенства, добавив от себя малую толику, раскол едва-едва мог издать тощую книжонку, девять десятых которой наполнено словоизвержениями и лишь одна десятая часть похожа на вздорные факты. Такую ли книгу издали бы раскольники, если бы наше духовенство было более уязвимо? О, за деньгами они не постояли бы... Недаром один умный раскольнический деятель по поводу издания за границей книжки, в которую входила и глава о недостатках иерархии и духовенства, писал русским старообрядцам: „этот пункт мне не симпатичен“³⁸. Пожелаем же русскому духовенству в XX веке продолжения того доблестного служения Церкви, каким заявило оно себя в XIX столетии, высокое достоинство которого признано даже благомыслящими старообрядцами! При этом само собой подразумевается, что с внешней стороны духовенство в XX веке будет иметь все благоприятные условия для развития такой деятельности.

Переходя к вопросу о церковно-административных мероприятиях против раскола старообрядчества, коснёмся их только с той стороны, с какой может быть к ним применено научное рассмотрение, памятуя, что сами мероприятия – дело иерархии, вступать в распоряжения которой не свойственно лицу не призванному.

Основой для церковно-административной деятельности в течение XIX века служили, в течение ХХ века будут служить, „пункты единоверия“. Когда выше нами заявлено, что в некоторых пунктах полемики наберётся несколько запросов, требующих дальнейшей научной разработки, то в этом, случае подразумевалось как раз возбуждённое старообрядцами дело об этих „пунктах“. Видя в единоверии смерть своего привольного и обеспеченного самостоятельного существования, вожаки раскола, сряду же после утверждения правил единоверия, накинулись на него с такой силой злобы и ненависти, с такой массой по большей части несправедливых, но всегда громких и звонких обвинений, что на первых порах сама полемика православная была ошеломлена и изумлена. Тем не менее православные полемисты постепенно разобрались в этом шуме и привели было его к должному порядку, – как шум раздался с другой стороны. Разумеем чтения Т. Филиппова о нуждах единоверия. Предъявленные с ненасытной жаждой преобладания и господства, отстаиваемые с упорством и настойчивостью, изложенные языком веским и обольстительным, снабжённые видом блестящей учёной аргументации, а потому с внешней стороны привлекательные, – чтения эти снова подняли шумиху страстей, снова возбудили полемику, в которой приняли участие с достаточной честью лучшие наши, расколоведы, победившие в конце концов и тонкую диалектику литератора, и многочисленные бесформенные нападки старообрядцев. Конец XIX века проходил при, сравнительно спокойном состоянии этого вопроса, и очень может быть, что нападки старообрядчества на этот пункт, открыто более не повторятся. Но в глубине старообрядческого мира, к сожалению, продолжают повторяться те самые нападки, которые раз были уже опровергнуты; по крайней мере в содержании раскольнических рукописей СПб. Братской миссионерской библиотеки есть много на это указаний³⁹. Ясно, что православная полемика в XX веке должна продолжить свою работу. Точной задачей её будет служить – приведение пунктов единоверия в генетическую связь со всеми церковно-административными распоряжениями духовной власти, начиная с самого собора 1666–1667 года. И в этом нет ничего невозможного, так как по данному вопросу далеко не всё исчерпано, не всё пересмотрено, не всё изъяснено, не всё приведено к осязательному, очевидному единству. За примерами того, что в наших полемических книгах, начиная с половины XVII века, проглядывают мысли и чувства „пунктов единоверия“, ходить далеко нет нужды. Вот один случай, до сих пор, как кажется, ещё не отмеченный полемистами и относящийся к самой эпохе большого московского собора.

Как известно, одновременно с соборными заседаниями 1666–1667 года писалась и книга „Жезл Правления“. Автором „Жезла Правления“ был тот самый Симеон Полоцкий, которому принадлежит и текст соборных деяний. В девятом деянии Собора, осудившем Лазаря, имеется замечание, дающее понять, что принципы суждений о делах, подобных делу Лазаря, подробно и обстоятельно изложены в „Жезле Правления“. Посему обращаемся к этой книге, – и точно, в самом начале её находим необходимое для нас объяснение. На обороте 7-го листа⁴⁰ цель „Жезла Правления“, как известно – совершенно однородная и с самыми решениями Собора, намечается в следующих словах: „Се воздвизаем жезл сей наш мысленный: верным – на пасение и правление; колеблющимся – на утверждение; непокоривым в наказание; жестокосердым же и не обращающимся на духовное убиение и волков хищных на поражение“. Всмотритесь хорошенько, – и вы увидите в этих словах полное систематическое воспроизведение всего соборного деяния 1666 года, которое, 1) имея целью введение нового, лучшего обряда в Русскую Церковь; 2) хотело самой соборностью заседания уничтожить колебания немоществующих совестью, 3) не отказываясь от обычного в то время наказания тем, кто противился бы им без особых намерений, но 4) простирая духовное убиение отлучением только на необращающихся по жестокосердию и волков-вождей. После этого только упорная злонамеренность может отвергать, что корень „Увещания“ и „пунктов единоверия“ лежит в соборном изложении и в утверждённом этим изложением взгляде на дело „Жезла Правления“. В самом деле, если бы само содержание обряда, как-то думают старообрядцы, считалось в 70-х годах XVII столетия преступлением, то „Жезлу Правления“ не было бы никакой надобности устанавливать подобного подразделения, принятого им к тому же совершенно сознательно. Жезл различал бы только содержащих и не содержащих тот или иной обряд, чего мы, однако, не видим. Наоборот, мы видим, что ниже говоря, „сугубоизводствен есть сей жезл наш: благим есть восстание, злым же падение“⁴¹, – и, относя к благим как в собственном смысле верных, так и колеблющихся, к злым он относит только одних жестокосердых и упорствующих, потому что непокорных по недоразумению или слабости просвещения автор „Жезла“ выделяет в особую группу таких, на которых «его же (т. е. жезл) воздвигше, не абие ударяем»⁴². Какая терпимость, какая истинно-отеческая снисходительность! Думается, что под такими словами без затруднения подписался бы приснопамятный автор „Увещания“, равно автор „Жезла“ нимало не поколебался бы признать истиннорусским и православным дух «Увещания». Единство того и другого по целям и намерениям давно было несомненным; теперь с очевидностью становится ясным и единство духа того и другого, единство внутреннее, органическое, неразрывное и потому несомненное.

Сблизив таким образом начала единоверия с началами соборного решения 1666 года, мы далеки от мысли, что этим всё сделано. Нет, для души слабой, для совести колеблющейся, нужны доказательства постоянные, многочисленные, возможно частые, возможно подробные. И вот задачей науки является – собрать эти доказательства, приведя все крупнейшие события и мероприятия духовной власти по части раскола, начиная с 1666 и оканчивая 1800 г., в живую и неразрывную цепь, один конец которой будет прикреплён к Большому Собору, другой – к пунктам единоверия. Такая разработка должна, при полной, конечно, научности, направляться, главным образом, к ясности и вразумительности изложения, столь необходимых при беседах с людьми предубеждёнными. Такое изложение даст твёрдую постановку делу полемики на всё столетие, а может быть и навсегда.

За всем тем жизнь делается не полемикой или законами, а людьми, – и необходимо, чтобы не полемисты только, по и все православные русские люди соединили свои усилия на процветание православной Церкви. Единственной формой, при посредстве которой народные усилия могут целесообразно и разумно направляться на преуспеяние Церкви, представляется православный русский приход, широкая организация которого является задачей и делом нового века.

Лишь только вы произнесёте слово «приход», как ту же минуту со всех сторон понесутся возгласы и шёпот неудовольствия. „Старая песня, давно спетая и забытая!.. Вопрос о приходе тысячу раз подымался и не нашёл себе сочувствия... Нет, это надо оставить... Приход не может быть единицей гражданской жизни... Приход неудобен в смысле административном...“ и т. д. К полному успокоению всех таких восклицателей оговариваемся наперёд, что не имеем намерения и даже более – не желаем говорить о приходе иначе, как о форме жизни церковной, как об исконном русском способе православной церковной деятельности, не имеем намерения искать для прихода прав, не намерены навязывать прихода кому бы то ни было насильно. Ибо твёрдо и непоколебимо наше убеждение: настанет час, когда приход будет признан во всей своей силе, во всём его значении. Тогда государство и общество воспользуется его услугами, как воспользовались они услугами некогда гонимой, ныне же доказавшей свою правоспособность и пригодность для русского народа церковно-приходской школы. Но для того, чтобы приобрести себе популярность, приход должен жить и действовать. Между тем конец XIX века только возбудил деятельность прихода (главным образом – в виде церковно-приходской школы), но не развил её всесторонне. Условия же для развития прихода всегда были и ныне имеются на лицо.

В дни своей юности в родном селе и в окрестностях мы видели близь церквей много „шпиталей“ (искажённое от госпиталь). Эти „шпитали“ – несомненное порождение крепостного быта. – Под этим именем на юге России известны избы в большей или меньшей степени обширные, куда помещики устраивали на жительство больных, престарелых, лишённых способности работать крестьян. Ещё и при помещиках не все „шпитали“ получали содержание от помещика: большинство содержалось на средства, прихожан той церкви, при которой существовал „шпиталь“. Когда в 1861 году последовало освобождение крестьян и затем введение земских установлений, то на эти „шпитали“ никто не обратил внимания. Началось переустройства жизни на широких началах, – в городах и больших, сёлах появились отличные больницы, аптеки, доктора... На больницы были не очень удобны для простолюдинов, доктора – малодоступны, аптеки – дороги. И „шпитали“ продолжали спокойно существовать на своих местах, давая надёжный кров и пищу и „Марфе-дурочке“, и неисправимому алкоголику „Кондрату-шорнику“, и многим ветхим и бесприютным старикам и старушкам. Кто содержал всех этих бедняков в „шпиталях“? – спросите даже на месте, и никто не ответит. Батюшка выпросит „в экономии“ соломы на топливо, дьячиха пришлёт в праздник пирогов, крестьянки по очереди топят в шпитале печь и готовят нехитрую снедь, а в случае какого-либо необходимого ремонта дома деньгами поможет сама церковь или церковный староста... Спросите каждого в отдельности, – и всякий станет отрицать своё прямое участие в деле содержания таких учреждений „Бога для“. Кто же в таком случае дал им жизнь, – Волость? – но в волостных правлениях нет „дел“ о госпиталях. Кто же? – Тот самый неуловимый приход, о „быть или не быть“ которого так горяча спорили газеты и журналы. Под покровом этого незримого деятеля сельские госпитали существовали безбедно, давая приют сирым и убогим. Мы лично видели их ещё в 1879 году. После их позакрывали: говорят, будто „кубического воздуха“ в них было мало...

Возьмём другой случай. Живёт в селении человек, без роду, без племени, совершенно одинокий, живёт, – чем Бог послал: сегодня посторожит бахчу, завтра за помощь соседу накормят, там – позовут на „помочь“, зимой – покормится Христовым именем и т. д. Живёт, питается, как птица небесная, и, наконец, умирает, быть может, даже и не в своей избе, которой не имеется, а там, где Бог смерть послал. Следовало бы думать, что для такого человека и погребение справить некому; между тем всё сделано чин чином: явился гроб – последняя квартира человека, убран покойник, как следует, и даже провожают его до последнего пристанища... Откуда всё это? Опять отзвучия той приходской жизни, которая никем не регламентирована, никем не упорядочена, но существует, как самый осязательный и очевидный факт.

Можно взять ещё два, три, десять, сколько угодно подобных примеров, которые с очевидностью докажут совершенно и без того верную мысль, что в наличных условиях православного церковного быта имеется богатейший материал для организации прихода в связное и крепкое целое. На всякое явление жизни в недрах православного русского духа всегда найдётся живой отклик; нужно только воспользоваться этим. Старообрядцы знают это и с давних пор стараются устроить свою общественную жизнь таким образом, чтобы она носила на себе все черты благоустроенного прихода. Не станем приводить примеры из давно прошедшего времени, когда отдельные старообрядческие общины имели и свои типографии, и свои больницы, и свои богадельни и т. под. За давностью времени это не столь важно. Более важным представляется § устава московского старообрядческого братства, по силе которого и теперь старообрядцы стараются устроить свой религиозный быт в духе древнерусского прихода, забирая в круг обязанностей названного братства все обязанности прихода. Всякий понимает, что делается это столько же в интересах наличных братчиков, сколько и в целях пропаганды, для привлечения в общество старообрядцев новых адептов из числа любителей старины. Отсюда ясно, что все меры, клонящиеся к развитию и организации православного русского прихода, будут вместе с тем и мерами к ослаблению влияния старообрядчества на слабодушных православных.

Для приведения к должному единству и постепенного развития приходской жизни, думается, нет нужды в нарочитой регламентации прихода, как единицы общественных отношений: для этого достаточно развития и размножения приходских установлений. Если в каждом приходе помимо обязательного в нём храма, были бы и свои богадельни, и свои библиотеки, и свои амбулаторные пункты, и свои больницы, и свои школы, если бы эти учреждения стали не под надзор начальных или наёмных людей, а под непосредственное и ближайшее попечение самих прихожан, которых, к тому же, никто не стал бы пугать ни строгими словами, ни такими же циркулярами, которым о задачах и смысле каждого дела и начинания было бы разъяснено в храме, в церковной беседе, – то можно бы наперёд поручиться: дело сделалось бы само собой. Для убеждения скептиков приведём следующий пример, который на глазах у всех. 8 мая 1864 года были утверждены положения относительно церковных братств, а 2 августа того же года утверждено и положение о приходских попечительствах при православных церквах. Однако, сама деятельность и приходских попечительств, и братств с 1864 года до позднейшего времени развивалась очень слабо до тех пор, пока в 1886 году не были утверждены положения о церковно-приходских школах. Явилось дело, на котором можно было сосредоточить общие усилия прихода, – явились и умножились и самые приходские попечительства. К концу века, их можно уже считать тысячами, между тем как до 1886 года их были разве только скудные сотни, если не десятки. Таким образом расширение практических обязанностей приходских попечительств, без какого-то ни было расширения их прав, повело к возрастанию и умножению самих попечительств. Посему расширьте круг обязанностей, лежащих на приходе, (без всякого расширения его прав), – и приход возрастёт и расцветёт сам собой. Иначе и быть не может, потому что истинно и непреложно сказано Спасителем: „Кто хочет быть больше всех – пусть будет всем слуга, и кто хочет быть старше всех – пусть будет всем, как раб“. Этими словами определяется и достоинство личности и, если угодно, жизнеспособность церковных установлений, которые уже по этому самому не идут в ряд с установлениями человеческими. Считая приход зиждущимся на основах истинной церковности и веря приведённым словам, мы тем самым полагаем, что прочные основы приходской жизни даны будут приходу в тот самый момент, когда приход станет исполнять принадлежащие ему обязанности.

Развитие и организация приходской жизни к делу миссии не только против старообрядчества, но и к делу миссии против всякого иноверия, а в том числе и против сектантства, имеет ближайшее и весьма тесное отношение. Припомним, что и раскол в своей пропаганде всегда, опирался и ныне опирается на давление и зависимость экономическую. Последняя возможна только под условием нужды тех лиц, на которых направляется пропаганда. Безразлично, какова будет эта нужда: будет ли это нужда в хлебе, будет ли это нужда в одежде, в жилище, в лекарствах, в уходе. Во всех случаях человеческая природа, а в особенности – добродушная природа русского человека весьма склонна идти за человеком, оказавшим, ему благодеяние, притом даже в случае, если такое благодеяние оказано с намерением, сходным с намерением диавола, говорившего: „если ты Сын Божий, скажи, чтобы эти камни сделались хлебами“. И раскол, и сектантство усиленно превращают камни в хлеб для того, чтобы соблазнить хотя единого от малых сих... Вспомним, где наиболее сильно развивается деятельность пашковщины. – В больницах, в притонах нищеты, в ночлежных домах, – везде, где есть нужда и неудовлетворённые потребности естественной телесной человеческой жизни. За кусок хлеба, за угол для пристанища, пользуясь условиями торжища житейской суеты, сектантство покупает душу человеческую. Пусть не будет больше тех, кого можно привлечь в секты этим, способом, пусть каждый приход даёт обеспечение всем, кто находится при затруднительных условиях, – и самой пропаганде расколов и сектантства будет нанесён весьма чувствительный удар. Обеспечение же всех неимущих и „трудоватых“ при современных условиях жизни может быть достигаемо только приходом уже по той одной причине, что никакое государственное установление не имеет столь широкой благотворительной задачи. Пусть цель, подобная описанной, труднодостижима; это – не беда: если такая цель будет достигаться лишь отчасти, делу укрепления православных людей в православии будет дана незаменимая поддержка. Мало того: уже сама мысль о том, что в среде родственного по вере православного общества я имею всё необходимое не только для духовного моего спасения, но и для внешнего моего благосостояния, в крайнем случае мысль, что я найду в трудном случае хотя какую-нибудь поддержку, будет для меня простой и естественной опорой в моменты колебания.

Другая сторона того же дела ещё важнее. В правильно организованном приходе пастырь его, ныне столь одинокий в своих усилиях противодействовать вторгающейся в приход секте или расколу, не будет более одинок. Прикосновенные к делу внутренней миссии лица знают, с какой осторожностью и с каким опасением собираются ныне от прихожан сведения о движении сектантских мнений в приходе. Станем ли объяснять такую сдержанность опасениями русских людей впасть в ошибку и тем наклеветать на ближнего, будем ли объяснять её отсутствием интереса и прикосновенности к делу миссии, – всё равно: факт – на лицо, и надобно думать, как его устранить. В подобном отношении развитие приходского единства и постепенное выяснение приходских церковных интересов явится единственным средством помощи, сплотив прихожан в единую семью и привлекая их внимание к интересам Церкви в той же мере, как и к обыкновенным личным интересам. Далее, состав православного населения наших приходов включает многие силы, которые, быв надлежаще направлены, принесли бы делу миссии неоценимую пользу. Разумеем тех талантливых русских людей, у которых способности и к делу изучения миссионерства, и к полемическим беседам имеются на лицо, но дремлют до удобного случая. Из состава таких самородков миссия знает многих выдающихся полемистов; равным образом, опыт протоиерея Кашменского всем известен. Но разыскивать таких людей только благодаря случаю значит всё равно, что черпать воду решетом: труд, который никак не даст ощутительного результата. Другое дело, если имеется такая форма жизни, при которой есть возможность хотя бы приходскому священнику между дел и между слов замечать отличительные особенности духа и преимущественные способности каждого из его прихожан. При организации приходской жизни, видя своих прихожан не только в качестве безмолвно внимающих его наставлениям, но и в качестве деятелей по разным вопросам, то исполняющих поручения священника и прихода, то подающих голос по тем или иным вопросам, священник легко отличит способности, подметит талант, оценит искреннее стремление, – и воспользоваться своими замечаниями будет лишь делом простой последовательности, а участие миссионеров даст при таком ходе вещей делу русской миссии не одного талантливого помощника. Ведь и полемисты из среды старообрядцев или сектантов создаются не школой, а уменьем вожаков раскола и сект подмечать и оценивать, а также и давать ход более способным, направляя их в своих целях.

По силе всего изложенного не будет преувеличением думать, что развитие в самых широких размерах разносторонней и сознательной православной приходской жизни под руководством священников есть та самая задача, которую завещало двадцатому веку девятнадцатое столетие, та самая задача, смысл которой надлежаще оценивается, характер которой определяется и рассмотрением направления самых расколов и сект, определившимся в течении XIX века. Думается, что задача эта в текущем столетии будет исполнена с таким же успехом, с каким в XIX веке были исполняемы русской церковной жизнью и русскими деятелями задачи своего времени.

Хрисанф Попов

Немецкий баптизм проник в Россию в 60-х годах истекшего XIX столетия. Здесь он нашёл для себя довольно благоприятную почву в инородческом, главным образом немецком, населении России. Немецкие колонии, южной России, немецкие поселения в Польше и Прибалтийский край – вот первые очаги немецкой секты баптизма в России.

Немецкие колоши послужили при этом не только средой: распространения баптизма, но и проводником протестантских и сектантских взглядов в среду русского народа. На зарождение, распространение и характер южнорусского религиозного брожения, известного под именем штундизма, они оказали несомненное и сильное влияние. Воздействие шло от всей массы немецкого населения России с её разнообразным в вероисповедном отношении составом. В виду этого мы остановимся на характеристике немецких колоний в религиозном отношении несколько более, чем что требуется для объяснения успехов баптистской пропаганды среди немцев.

I.

Немецкая колонизация России. Вероисповедный состав колонистов. Гуттеры, Гернгутеры, Меннониты. Andachtsstunde среди лютеран и реформатов. Развитие сектантства в колониях 40-х годов. Назарянство в Бессарабии. Грубое мистико-пиэтистическое движение в Новороссии. Брожение среди меннонитов. Иерусалимские друзья. Гюпферы. Перерождение гюпферов в баптистов.

Иностранная колонизация юга России началась с царствования Екатерины II. Манифестом 22-го июля 1763 года она приглашала иностранцев занять пустопорожние земли Российской Империи и предоставляла им чрезвычайные льготы⁴³. В религиозном отношении колонистам дарована была полная свобода веры с тем однако условием, „чтоб из живущих в России в христианских законах никто и никого в согласие своей веры или сообщества ни под каким видом не склонял и не привлекал, под страхом всей строгости наших законов⁴⁴“. Для склонения к переселению в Германию были отправлены особые агенты. Первый опыт оказался неудачным; в Россию шёл всякий сброд: промотавшиеся офицеры, художники, студенты, прогоревшие купцы и даже преступники, бежавшие от кары закона⁴⁵. В 1804 году последовал указ, запрещающий склонять к переселению всех без разбора; в 1810 году прекращены со стороны русской миссии всякие пособия на переселение, а с 1819 г. и самый вызов иностранцев. Но иностранная колонизация России продолжалась безостановочно собственными силами и продолжается до настоящего времени. О размерах её можно судить по следующим данным:

Через сто лет после манифеста Екатерины II в России было уже 559 немецких колоний с населением 225,694 человека муж. пола, во владении которых находилось 2,104,032 десятины земли. В 1892 году в пользовании колонистов 17 губ. (без польских) было уже 4,355,510 десятин земли. Главные места немецких поселений губернии Таврическая, Херсонская, Бессарабская, Екатеринославская, Самарская, Саратовская и др.⁴⁷. В них, по статистике Липранди, проживает 702,000 немцев, а во всей России 1,759,000 немцев⁴⁸.

Немецкие колонисты, благодаря чрезвычайным льготам и привилегиям, достигли замечательного благосостояния и поставили в экономическую зависимость от себя природное население края. Сами они остались совершенно чужды России и до сих пор сохраняют полную национальную самобытность. Все симпатии колонистов на стороне Германии, с которой они находятся в постоянных сношениях и стоят под её духовным влиянием. Всякое более или менее сильное движение в религиозной жизни Германии находит себе отголосок в нашей Русской Германии, которая и сама в себе заключает немало горючих элементов для религиозного брожения. Обращая внимание на вероисповедный состав иностранных колонистов России, мы наблюдаем странное явление: Россия колонизовалась по преимуществу протестантскими сектантами или же пиэтистами, склонными к сектантству.

Из сектантов колонистов обращают на себя внимание гуттеры, гернгутеры и меннониты.

Основателем секты гуттеров считается Иаков Гуттер, один из видных деятелей реформационного движения XVI века в Тироле, Зальцбурге, Баварии и Швеции. Вероучение гуттеров ставят в связь с учением вальдепсов⁴⁹. Крамп, баптистский историк, повсюду разыскивая своих сторонников, готов видеть в Гуттере баптиста⁵⁰. Гуттеры допускают к крещению не моложе 15 лет, причём крещаемый произносит обет следовать правилам секты. Одно из главных правил секты: жить всем одной семьёй, без чего невозможно достигнуть спасения. Община гуттеров должна представлять из себя полную коммуну, во главе которой стоит пресвитер (старшина). Страшный ригоризм, полное подчинение личности общинному началу⁵¹ составляют характерные черты секты. Гуттеры, всюду преследуемые, нашли себе в 1801 г. приют и покровительство в России. Число их не велико⁵²; но совершенно коммунальный строй религиозной общины, постоянная внутренняя борьба против полного подавления личности общиной, повлекшая в конце концов к разложению коммуны, – все это ставит гуттеров в ряд элементов в религиозном отношении неустойчивых и возбуждающих брожение.

Гернгутеры, поселившиеся в Самарской и Саратовской губерниях, составляют отрасль гусситского движения и находятся в постоянных связях с главным управлением евангелических братств в Бертельсфельде⁵³. Этот союз в своих колонизационных предприятиях руководится между прочим миссионерскими целями. Когда предложено было гернгутерам переселиться в Россию, то в Бертельсфельде состоялось постановление о переселении именно в смысле учреждения на берегах Волги миссионерского пункта. При переговорах с русским правительством уполномоченные гернгутеров решительно настаивали на праве миссии по крайней мере среди калмыков, кавказских горцев и азиатских инородцев⁵⁴.

3-ю, наиболее многочисленную, группу сектантов-колонистов составляют меннониты. Меннонитство – это преобразованный анабаптизм времён реформации. В анабаптизме нашло себе выражение самое страстное антисоциальное и противогосударственное движение народа, изнывавшего под феодальным гнётом и искавшего улучшения своей участи. Это движение вылилось в уродливую форму мюнстерского царства. Крайний фанатизм и неистовства анабаптистов, их антиномистическая мораль вызвали бурю негодования и повели к разгрому нового царства. Остатки сектантов рассеялись всюду и с фанатическим мужеством переносили выпавшие на их долю преследования. Это мужество привлекло на сторону анабаптистов одного католического священника Менно Симона, который в 1536 году перекрестился и всю свою последующую жизнь посвятил на собрание и организацию в общины рассеянных сектантов. Менно реформировал учение анабаптистов и дал секте своё имя. Он отбросил антиномистический тенденции и дикий фанатизм. Меннониты в противоположность анабаптистам, путём насилия и с оружием в руках водворявшим на земле царство святых, – отказываются от насилия, само ношение оружия считают за грех и не восстают против власти правительственной и государственной. Но под покровом кротости и послушания в меннонитстве сохранилось до некоторой степени старая закваска, осталась уверенность, что „общество святых“ есть вполне самодовлеющая форма для жизни на земле. Отвергая военную службу и присягу, меннониты считают за грех участие в делах государственных, отказываются от принятия должностей правительственных и общественных, избегают обращаться к правительству и суду в своих внутренних делах; если же такие факты случаются, то они констатируются как признак упадка секты и как, отступление от заветов Менно.

По происхождению и учению меннонитство довольно близко к баптизму, что даёт повод Крампу называть Менно баптистом⁵⁵. Но при сходстве в некоторых пунктах веры, учения и устройства меннониты отличаются от баптистов в следующем⁵⁶: потомки Адама, по учению меннонитов, наследовали от него только наклонность к греху, а не сам грех и вину его, так что дети не имеют никаких действительных грехов (у баптистов все чада гнева по происхождению от Адама). Свободная воля человека повреждена грехом и нуждается для спасения в помощи благодати Божией, но она не утратила совершенно способности воспринимать действие благодати (синеризм); очевидно, что на этой почве не может быть речи о безусловном предопределении в смысле Кальвина. Реформатский принцип об оправдании одной верой у меннонитов рельефно не выдвинут; они ещё говорят о некотором значении для оправдания добрых дел. Военная служба и присяга отвергаются, государственная и общественная служба запрещаются. Меннониты, как и баптисты, допускают к крещению только взрослых, но совершают его через опрыскивание и не повторяют над присоединяющимися от других исповеданий, крещёнными в детстве; впрочем, голландские меннониты совершают крещение через погружение. С преломлением хлеба у меннонитов соединяется омовение ног. К вопросам теоретическим меннонитство, как и баптизм, относится с некоторым индифферентизмом, почему склонно подпадать влиянию других сект и исповеданий. Главный нерв секты нравственно-практическая сторона религии. Мораль меннонитов отличается ригоризмом, запрещает самые невинные развлечения и удовольствия. Обнимая все мелочи жизни, она спускается до определения цвета и покроя платья; крючки или пуговицы на платье для меннонита вопрос нравственный и даже такой важности, что то или другое решение его характеризует отдельные толки меннонитства (Häftler und Knöpfer; Hooker – Button Mennonites). По вопросу общинного благочиния между меннонитами ещё на первых порах произошёл раскол на грубых (ватерлянды или фрисландцы) и тонких (фламандцы). В 1800 г. состоялось соглашение, по которому определение большей шли меньшей строгости церковной дисциплины представлено усмотрению каждой отдельной общины. Строй меннонитских общин вообще индепендентский⁵⁷.

Средоточным пунктом меннонитов служит Амстердам. В XVI столетии значительное число их поселилось в Пруссии в окрестностях Данцига. Наше правительство обратило особенное внимание на меннонитов в виду блестящих культурных успехов, достигнутых ими на бесплодной Мариенвердерской низменности, и представило им чрезвычайные льготы⁵⁸. В 1789 году прибыл первый транспорт меннонитов в числе 223 семейств, поселённый в Хортицком урочище настоящей Екатеринославской губернии⁵⁹. В 1803–1804 г. явились новые партии сектантов, поселенные на реке Молочной в Мелитопольском, уезде Таврической губ.⁶⁰. Переселение меннонитов, равно расселение из первоначальных пунктов, продолжалось и в последующее время. В 1867 году было в России 40.000 человек⁶¹. Под влиянием слухов о введении всеобщей воинской повинности довольно значительное число меннонитов переселилось в Америку. Но когда эта мера, была применена к меннонитам в форме трудовой повинности без ношения оружия, движение остановилось. В настоящее время на юге 124 меннонитские колонии, – в Екатеринославской, Таврической и Херсонской губерниях⁶².

Большинство других колонистов лютеран и реформатов переселилось в Россию из Виртемберга, Баварии и Пруссии, словом из тех местностей, где наиболее сильно развился шпенеровский пиэтизм. С собой в Россию они принесли практику, так называемых, Andachtsstunde, которые получили в России широкое развитие. Andachtsstunde – частные собрания и организации – составляют порождение пиэтизма. Шпенер и Франке, основатели пиэтистического движения в Германии, первые составили кружки из самых религиозных и набожных членов своих приходов, которые собирались для пения гимнов и чтения Слова Божия. Такие кружки привились и под разными названиями распространились по всему протестантскому миру. Протестантская Церковь в лице лучших своих представителей, без различия партий и направлений, признаёт за ними весьма важное значение в деле христианизации общества и семьи. По общему отзыву участники штундовых собраний составляют лучшую часть приходов. В частности, об участниках Andachtsstunde в немецких колониях России пастор Бонекэмпер говорит, что „они соль и свет во всех обществах“⁶³; с этим отзывом соглашалась и евангелическо-лютеранская консистория⁶⁴.

Но с другой стороны Andachtsstunde для правильного функционирования нуждаются в самом опытном и деятельном руководстве и надзоре со стороны пастора; в противном случае они легко могут повести к сепаратизму и пропитаться сектантскими идеями, так как представляют самое удобное средство для оппозиции своему духовенству и Церкви. Пальмер, горячий защитник штундовых собраний, не скрывает этой опасности и констатирует, что в Виртембергском пиэтизме укоренились хилиастические и другие сектантские идеи⁶⁵. Эту опасность сознаёт протестантское духовенство⁶⁶. Вообще пиэтизм представляет из себя благоприятную почву для восприятия сектантских идей. Баптизм в Германии распространялся главным образом среди пиэтистов. В России пиэтизм пересажен был из Виртемберга и уже с сепаратистическими тенденциями. Пасторский надзор в колониях был слаб: религиозные нужды колонистов оставались без удовлетворения, на что указывает в своих отчётах генеральная консистория⁶⁷. Понятно, какой опасностью угрожали Andachtsstunde в таких условиях; они, действительно, послужили лазейкой для проникновения сектантских идей и способствовали их распространению.

Таким образом немецкие колонисты России по своему вероисповедному составу представляли из себя весьма благоприятную почву для религиозного брожения. Благодаря непрерывающейся связи и постоянным сношениям с соплеменниками и единомышленниками в Германии и других местах, они воспринимали оттуда почти всякое новое религиозное движение. Религиозное брожение в колониях особенно усилилось в 40-х и 50-х годах. На этот период времени падает появление и распространение среди колонистов мистико-рационалистического сектантства, которое ещё более приготовило почву для успеха баптизма и в некоторой своей части примыкает к нему почти непосредственно.

В Бессарабии большую смуту производили назаряне⁶⁸. Начало сепаратистическому движению в Бессарабии, принявшему назарянскую окраску, положил Линдль, бывший член библейского общества (в 20-х годах). Высланный из Петербурга, Линдль устроился в кол. Сарате и произвёл в Бессарабии сильное брожение своей пропагандой⁶⁹. Изгнанный за границу, он продолжал оттуда поддерживать движение. Выступило много пропагандистов, которые называли Церковь „мёртвой кучей камней“, пасторов „торгашами“ и заявляли, что „кто хочет спастись, тот должен выйти из Вавилона“, то есть из старой Церкви. Сектанты неоднократно делали безуспешные попытки организоваться в особое общество и получить права. К своим прошениям они прилагали „устав назарянского общества“⁷⁰. Волнение, произведённое назарянами, было весьма значительно, что объясняется крайней экзальтацией их на молитвенных собраниях.

Идеи бессарабских сектантов проникли в новороссийские колонии и вызвали там сильное религиозное возбуждение, нашедшее себе выражение в штундовых собраниях (Andachtsstunde). Какой характер приняло движение, можно видеть из описания пастора Дальтона, наблюдавшего его в колонии Рорбах. „В первый день Пасхи, говорит он, некоторые христиане стали кричать и плакать, другие же обнаруживали признаки чрезвычайного восторга. Внутреннее, неизмеримо сильное состояние блаженства продолжалось несколько дней; лица, находившиеся в таком экстазе, уверяли, что они чувствуют, как будто сердце разрывается на части от восторга. У других экстатическое состояние сопровождалось тем, что они вдруг начинали сильно дрожать, быстро прихлопывая руками по коленам; потом хватались за голову, ударяли кулаками по столу и скамейке и кричали: „изыди сатана, довольно я тебе служил!“ и при этом топтались на месте. После такого болезненного припадка, соединённого с конвульсиями, они поднимали головы и с невыразимо радостной улыбкой устремляли взор к небу. Маня обеими руками, поднятыми кверху, они говорили: „приди, милый Спаситель! приди, приблизься ещё немножко! Ах, если бы ещё немного веры!!“ При этом они прыгали кверху, как будто хотели там взять кого-то и свести вниз. Кризис продолжался иногда в течение многих часов и казалось, что люди сходили с ума“⁷¹.

Грубо-мистическое увлечение бурей пронеслось по всем колониям, пошатнуло авторитет Церкви и духовенства, указавши способ удовлетворения религиозным потребностям помимо их; штундовые собрания во многих местах приняли сектантский характер.

Брожение захватило меннонитские общины, в которых в 60-х годах началось реформационное движение к восстановлению во всей чистоте учения Менно. Среди меннонитов начались споры и толки о вероучении и обрядах, выражалось неудовольствие на упадок религиозной жизни, на формализм церковного благочиния и слабость дисциплины. Оппозиция возникла отчасти под внешними воздействиями и нашла себе выражение в форме двух сект: иерусалимитов и гюпферов. К последнему движению, возникшему не без влияния назарянства, привился баптизм и тем создал себе весьма благоприятную базу для действия в России.

Начало сект иерусалимских друзей положил Гофман, который в 1848 году основал в Виртемберге общество к собранию народа Божия в Иерусалиме. Иерусалимские друзья устремились на восток; некоторые из них по пути в Иерусалим засели в немецких колониях южной России и на Кавказе и произвели там брожение, обнаружившее особенную живучесть на почве меннонитства. Иерусалимиты утверждали, что государство и Церковь в своём настоящем состоянии дошли до крайней степени развращения. Всем верующим необходимо переселиться в Палестину, где будет основано новое царство Божие, в котором не должно быть никакого человеческого закона, а только закон, через Моисея данный, Христом утверждённый⁷². Проповедниками этой секты среди меннонитов были братья Ланге, под руководством которых, иерусалимиты переселились на Кавказ, поближе к Иерусалиму⁷³.

Особенную смуту среди меннонитов произвели гюпферы. Гюпферы на первых порах выражали вообще недовольство религиозно-нравственным состоянием меннонитов и слабостью церковной дисциплины, но потом привнесли новые положения и обряды, которые выделили их из среды меннонитов как сектантов. Своё наименование (гюпферы – прыгуны, скакуны) они получили от обычая прыгать, и танцевать на молитвенных собраниях, что было у них, результатом назарянского воздействия и болезненной экзальтации.

Первоначально брожение возникло в молочанском округе. Духовные старшины молочанских меннонитов для прекращения смуты решили образовать из себя церковный конвент (1857 г.) с тем, чтобы все спорные религиозные и обрядовые вопросы представлялись ему на окончательное рассмотрение и утверждение⁷⁴. Это шло в разрез с индепендентским строем меннонитских общин и вызвало недовольство. Сектанты пользовались недовольством и имели успех. В 1860 году гюпферы организовались в отдельную общину и заявили церковному конвенту, что власть его не признают законной и решаются под руководством собственных пресвитеров отстаивать чистоту учения Менно. Сектанты избрали себе пресвитеров Корнельсона, Кнопа, Клаассена и проповедников Губерта и Беккера. Эти лица открыто в реке перекрещивали присоединяющихся. Конвент отлучил членов новой общины. Отлучение у меннонитов, вследствие слияния церковной и гражданской общины и дарованного им самоуправления, сопровождалось очень тяжкими последствиями: на отлучённых посыпались штрафы, аресты, наказания общественной работой и т. п. В виду этого часть гюпферов с Высочайшего разрешения переселилась на Кавказ. Но тем не менее секта продолжала распространяться на старом месте и была занесена в другие округа.

В 1861 году брожение обнаружилось в Хортицком округе (Екатеринослав. губ.). Во главе новой партии встали Генрих Нейфельдт и Авраам Унгер из колонии Эйнлаге (старой) и Иоганн Гергард Виллер из кол. Хортица. Свой разрыв с староменнонитами гюпферы заявили здесь фанатической выходкой: в кол. Эйнлаге они публично сожгли некоторые уважаемые меннбнитами книги. К 5-му января 1861 года к секте принадлежало 169 человек⁷⁵. Развиваясь среди меннонитов, движение захватило также лютеранские и реформатские колонии.

Дальнейший успех секты был обеспечен, потому что в скором времени (1865–1867) преследования со стороны староменнонитов и колонистского начальства прекратились, высшая администрация уведомила, что „гюпферы принадлежат к толку анабаптистов, учение которых с меннонитским имеет общее начало и не заключает в себе ничего вредного или противного нравственности“⁷⁶.

Итак, администрация признала секту гюпферов за анабаптистский толк меннонитства. Действительно, обращая внимание на учение сектантов, как оно выясняется из кратких и случайных замечаний Клауса и Буша, нельзя не признать перерождения гюпферов в баптистов. На первых порах гюпферы выражают только недовольство религиознонравственным состоянием большинства меннонитов. С большим усвоением нового, откуда-то принесённого им учения, они сознают свою обособленность и заявляют её формальным выделением из меннонитских общин. Отношение к староменнонитам всё более и более обостряется, с нравственной почвы спор переносится на теоретическую. Сжигаются некоторые уважаемые меннонитами книги, выдвигается учение об оправдании верой; заявляется что крещение и преломление хлеба совершается у меннонитов не по установлению Божию; всех присоединяющихся они перекрещивают как язычников, к крещению допускают только взрослых, совершают его в проточной воде через погружение, меннонитское опрыскивание считают недействительным; всеми средствами стараются пропагандировать своё учение. Всё это показывает, что гюпферы усвоили баптистские взгляды и заразились свойственными этим сектантам фанатизмом и прозелитизмом. Правда, сюда примешалось нечто особенное: гюпферы на молитвенных собраниях прыгали, танцевали, ликовали, целовались и называли это блаженством во имя Святого Духа⁷⁷, за что и получили своё название. Но это характеризует секту только на первой стадии и составляет результат пронёсшегося в то время по всем колониям грубо-мистического увлечения. Почти то же самое наблюдалось на штундовых собраниях лютеран и реформатов, как это видно из описания пастора Дальтона. Баптизм, привившись к новоменнонитскому течению в секте гюпферов, направил его в своё русло; прыгунство, как плод болезненной религиозной экзальтации, скоро было оставлено.

Позднейшая история гюпферов вполне подтверждает перерождение их в баптистов. В 1864 г. Иоганн Виллер, с именем которого связано само возникновение прыгунства в Хортицком округе, и Беккер, один из первых проповедников гюпферов среди молочанских меннонитов, посеяли секту в колонии Новый Данциг в Херсонской губ. В официальной переписке, возникшей по сему поводу, сектанты называются сначала гюпферами, а потом уже баптистами и оказываются в ближайших сношениях с миссионерами баптизма из Германии⁷⁸. Иоганн Виллер и Абрам Унгер выступают деятельными пропагандистами баптизма среди немцев; мало этого, Виллер много потрудился в насаждении и укреплении русского штундо-баптизма, а Унгер крестил первого русского штундо-баптиста.

Так народился новый баптистский толк меннонитства. Без сомнения, этот толк, который можно назвать ново-меннонитством, возник и развился под влиянием заграничной пропаганды. Русские меннониты находятся в постоянных сношениях с своими единоверцами в Германии, среди которых первоначально и началось это движение, на что есть указание в вероизложении баптистов, утверждённом на Гамбургской конференции ещё в 1849 году: „мы можем, говорится там, быть в сердечном общении: с теми, которые не разделяют наших убеждений относительно клятвы и военной службы“⁷⁹, то есть с меннонитами, принимающими баптистское крещение.

Ново-меннониты, усвоив баптистские взгляды и выделившись из старо-меннонистских общин, удержали некоторые меннонитские особенности: воззрения на войну, присягу, обряд омовения ног и пр. Но они не сочли практичным принять новое наименование баптистов, что могло бы повлечь за собой лишение тех чрезвычайных привилегий, которыми пользуются меннониты: самоуправления, свободы от воинской повинности, присяги и т. п. Ново-меннониты продолжали называть себя истинными последователями Менно, новые взгляды, кроме священного Писания, старались подтверждать ссылками на сочинения Менно, свои общины стали называть „крестящимися по вере меннонитскими братствами“⁸⁰. Старшины старо-меннонитских общин так характеризовали направление ново-меннонитов (гюпферов): „они стремятся на общих всем меннонитам верованиях образовать отдельные общества и во имя дарованной меннонитам свободы совести жить сообразно своим убеждениям среди остальных меннонитских обществ“, хотя в то же время себя одних считают за истинных христиан, объявляя прочих меннонитов дошедшими до окончательного упадка и служения духу тьмы⁸¹. Ново-меннонитам действительно удалось достичь того, чего они желали. После некоторого периода преследований под именем прыгунов (гюпферов), они были признаны за баптистский толк меннонитства и стали трактоваться, правительством и администрацией и до сих пор трактуются, как меннониты. Удержание старой официальной клички, делало их положение легальным тогда, когда баптизм считался ещё сектой недозволенной и награждало их исключительными правами, которых баптисты не имеют и после признания секты русским правительством. Прикрытие именем привилегированной секты обеспечило успех баптизма в России с первых шагов. Из молочанских и хортицких колоний баптизм стал распространяться по колониям лютеранским и реформатским. Пропагандисты баптизма из Германии нашли себе в ново-меннонитах самых усердных помощников и сотрудников.

Свящ. К. Велтистов

(Продолжение следует).

Много шума наделал известный доклад о свободе совести, читанный на орловском миссионерском съезде. Много говорилось в нём, а затем и в газетах, и в журналах о стеснении в нашем отечестве свободы совести вообще и в частности свободы совести наших глаголемых старообрядцев. Но так ли это? Соответствует ли всё сказанное действительной жизни наших сектантов и глаголемых старообрядцев? Читая в журналах и газетах о стеснениях наших сектантов и глаголемых старообрядцев, положительно недоумеваешь: где гонимый и где притесняемый? Кому не позволяют исповедовать свои религиозные убеждения? Не так давно кончился процесс иеговистов, этих последователей полусумасшедшего Ильина, додумавшихся даже до того, что все, по их мнению, исключая их – иеговистов, находятся во власти сатаны и должны быть истреблены. И что же мы видели? Из пяти обвинявшихся иеговистов были осуждены четверо, а пятый оправдан, как не уличённый в разбрасывании и рассылке динамитных машин. Какой ещё нужно свободы убеждения? Ужели власть должна была позволить и безнаказанно убивать невинных граждан?! Но нам скажут: то иеговисты. Как бы в ответ на это заявляют о своей свободе и другие воображаемые страдальцы. В селе Павловках, Харьковской губернии, 50 человек сектантов врываются в церковь – школу, разбивают здесь окна, иконы, опрокидывают престол и, не удовлетворяясь этим, с пением направляются к православной Церкви, чтобы и там разрушить, и уничтожить всё святое и дорогое сердцу православного христианина. Православные самоотверженно защищают свой храм, а представитель их, церковный староста, едва живот свой не положил за Церковь Христову, обагрив её своей кровью.

Не этой ли свободы требуют все те, для коих дело св. Церкви превратилось уже в пустой звук! Если не этой, то такой, которая будет приводить к подобным, не допустимым в нормальной жизни, явлениям! Зачем же обвинять Церковь за то, что она пользуется покровительством государства? Разве св. ап. Павел не воспользовался правом римского гражданства, чтобы предстать на суд самого кесаря? Разве св. отцы не прибегали к покровительству гражданской власти против еретиков – ариан! Но мы слышим голоса: у нас есть и другие страдальцы, глаголемые старообрядцы; пусть они строят храмы, звонят в колокола, свободно собираются и пр.; кому будет вред от этого, мы не видим. Мы верим, что взывающие так не видят в предлагаемой свободе никакого вреда; даже больше, они, пожалуй, не увидели бы его, если бы и совсем уничтожить православную Церковь, как призрак, стоящую перед ними и призывающую их: приидите чада, страху Господню научу вас. Но не увидит ли во всём этом вреда то многомиллионное народонаселение, из коего и состоит наше искони православное государство? Не увидит ли в этом вред здравый разум, противящийся утверждать, ложь вместо истины? А ведь старообрядцы и требуют именно этого утверждения лжи. „Старообрядцам“, говорит апологет, австрийского священства, автор подпольной брошюры „По поводу поездки на Восток Екатеринбургских депутатов – старообрядцев в 1900 году“, „если бы этого они и пожелали, никоим образом нельзя присоединиться к греко-российской Церкви“... Значит, никакая свобода не приведёт их к единению с православной Церковью, никакие правительственные распоряжения не удовлетворят их. Остаётся одно для удовлетворения их желания: признать их заблуждения вполне равноправными с православным исповеданием веры, дать им право распространять свои заблуждения, разрешить беспрепятственно строить храмы, подобные православным, звонить в колокола, совершать торжественные крестные ходы; австрийским архиереям дозволить жить в епархиальных городах и свободно и торжественно⁸² разъезжать по улицам и пр. Что же получится тогда? Вот тогда-то и возопиет православный русский простодушный мужичок или благочестивая старушка: благодетели мои, как мне отличить истинных пастырей от людей, дело коих „горше есть самых тех нечестивых бесов во ангела светла точио преобразующихся, но не сущих“ (Номокан. при Потребнике Филарета л. 57). Допустим, мы видим перед собой и ксёндза-католика, но он не лицедействует: каждый видит, что служит католик-ксёндз; как хочешь, так о нём и судишь. „А ведь тут вот австрийский поп, мужик по сущности, подделывается под православного священника. „Это – велия прелесть“ не ксёндзу чета: „и более смысленного“, чем православный мужичок или благочестивая старушка, „прельстить может“. Но газ. „Гражданин“ говорит: „интересы государственные народного объединения могут, так сказать, конкурировать с интересами церковными, потому что наш церковный раскол не есть воинствующее против православной Церкви настроение, а оборонительное“ и т. д. (Гражд. № 87, 1901 г.). Но так ли это на самом деле? Соглашаясь с „Гражданином“ в том, что неразумно, подделываясь под настроение времени, требовать „свободы совести для тех вероучений, которые слагаются на почве житейской разнузданности в виде попыток поколебать авторитет православной Церкви в её союзе с государством или авторитет государства в его единении с Церковью“, мы не можем вполне согласиться и с ним. Не говоря уже о конкуренции между Церковью и государством, о коей не может быть и речи, ибо „Божия Богови, а кесарево кесареви“, мы не можем согласиться и с тем, что „наш раскол не есть воинствующее против православной Церкви настроение“. Он воинствует не только против Церкви, но и против государства (иеговисты, странники, нетовцы и пр.) и даже против самого себя. Мы только что возвратились из поездки по Верхотурскому округу и лично убедились, что везде идёт усиленная недозволенная законом пропаганда всевозможных заблуждений, направленная к привлечению в единение с пропагандистами. Даже в таких пунктах, как Нижний-Тагил, смотритель рудника, к счастью, ныне уже смещённый, находил возможным при существующей свободе назначать иеговистам удвоенную плату в сравнении с православными и глаголемыми старообрядцами, не обращая при этом внимания на жалобы последних. Нечего уже и говорить об отдалённых пунктах, как, например, Вислено-Уткинский завод. Если верить слухам, там прямо совершаются преступления под прикрытием проповеди своих лжеучений. Недавно совершилось там зверское убийство богатого старообрядца Сторожова. В его обширном доме собирались последователи всевозможных толков побеседовать о вере: в числе их бывал и накрытый старец (лже-монах). Ныне этого накрытого старца, как говорил нам местный старшина, накрыла полиция по подозрению в убийстве Сторожова: В Черноисточенском заводе существующая без надлежащего разрешения часовня в настоящее время ремонтируется также без всякого разрешения. Даже в Лайском заводе, не так отдалённом от центра, в только что было открывшемся ските полиция арестовала какую-то мать Александру, в числе других проживавшую у старцев в ските, по подозрению в убийстве ребёнка. А что творится в каких-нибудь Галашках, где проживают Клименты, Пахомии и др., только Богу известно. Это ли ещё не свобода! Чего ещё нужно, мы положительно недоумеваем. Узаконение со стороны правительства подобной свободы? Сохрани нас Бог от этого!

И кому нам верить в подобных случаях, – газетным ли толкам или требованиям жизни? Вот картинки из действительной жизни. Приезжаем мы в деревню Лаю, нам жалуются часовенные старообрядцы, что их теснят своей пропагандой последователи австрийского согласия. Приезжаем в Екатеринбург. Здесь уже последователи австрийского согласия жалуются на нас, что мы, забывая законы, позволяем (?!) вести свободную пропаганду нетовских заблуждений какому-то приехавшему из Саратовской губернии Коновалову. Устраиваем собеседования для обличения будто бы насаженных в Екатеринбурге нетовских или спасовских заблуждений, слышим голоса уже с другой стороны. Нам пишут, что Коновалов проповедует уже в Шадринском уезде, там смущает неопытных в св. Писании. Но благодарение Господу Богу! Православному Шадринскому миссионеру удалось прибыть вовремя на беседу в Шадринск и обличить лжеучение Коновалова. Впрочем, лжеучитель „гонимых и во всём стесняемых“ глаголемых старообрядцев находит другой способ для проповеди своих заблуждений. Он устраивает собрание в частном доме шадринского купца Мальцева. Сюда собирается масса глаголемых старообрядцев и смиренно выслушивают своего оратора, „земно“ кланяются ему, щедро награждают деньгами, каждый от трудов своих, и просят не оставить разъяснить их недоумения, как смотреть: а) на отложение земных поклонов во всё лето, кроме великого поста, б) на допускаемые у них сводные браки в 7-й степени кровного родства, в) на неотлучение за ядение с еретиками, г) на разбавление богоявленской воды, принесённой ещё беглыми попами, коей у них причащают больных, д) на нехранение до 8 степени духовного родства, е) на ядение молока от новотельной коровы, i) на то, что мужчины бросают своих сводных жён и пр.

Новый учитель все разрешает своею мудростью, забыв о существовании св. Писания; в заключение он называет все разности, существующие между беспоповцами, терпимыми, а самих со-вопросников за их вопросы называет публично „невежами“. При этом не преминул он и высказать своё авторитетное суждение о старообрядцах других толков. В назидание австрийцев он назвал их священство „фальшивым священством“⁸³, а в назидание стариковцев говорил, „мужик мужику не может передать власти совершати священная, должно быть истинное священство от св. апостолов“, а где это священство, не указал⁸⁴.

Не довольствуясь проповедью в Шадринске, нетовский начетчик отправляется в с. Житниковское, дабы и там посеять плевелы. Но – благодарение Богу! – и здесь вовремя его встречает шадринский окружный миссионер о. Лев Заварин. 9 ноября в часовне глаголемых старообрядцев, в присутствии многих слушателей, миссионер обличает лжеучителя в искажении слов божественного и святоотеческого Писания.

Это ли не свобода! Это ли не свобода пропаганды самых нелепых лжеучений! Какой ещё нужно свободы! Такой свободой не пользуется ни один из православных граждан Российской Империи. Какой православный священник или церковный староста решится начать постройку или ремонт церкви или ограды и пр. без надлежащего на то разрешения губернского строительного комитета? А у глаголемых старообрядцев, гонимых кем-то, такие постройки производят без всякого на то разрешения. Даже официальные лица, напр., благочинные православных церквей устраивают свои собрания с разрешения установленной на то власти, а какой-то Коновалов пользуется привилегиями... Пусть попробует только кто-нибудь из православных начать устроять соборы, подобные тем, кои устраивает, разъезжая по разным губерниям, Коновалов, мы уверены, что он был бы сразу остановлен. А глаголемым старообрядцам, „этим обиженным и теснимым“, всё возможно!

Екатеринб. Епарх. мисс. А. Обтемперанский

В ноябрьской книжке „Миссионерского Обозрения“ посещена заметка миссионера Булгакова с возражением на бессмысленное толкование, придаваемое каким-то штундистом 22-му стиху 67 псалма, в коем, по русскому переводу, сказано, что Бог сокрушит „волосатое темя“ закоснелого в своих беззакониях.

Эти слова „волосатое темя“ невежественный сектант относит к православным священникам, носящим длинные волосы.

Лучше и благоразумнее было бы оставлять такого рода аргументацию фанатического невежды без всякого возражения, тем более без доказательств того, что слова псалма о волосатом темени не имеют применения к священнослужителям, носящим длинные волосы.

Эта нелепость стоила бы разве филологической заметки о разных переводах того стиха, в коем на русском языке употреблено выражение: волосатое темя. Вернее, проще и выразительнее славянское: „верх влас“. Этому соответствует выражение и немецкого перевода „Haarschädel“ и английского „hairy scalp“.

Можно бы и ещё заметить, с какой осторожностью следует при истолковании священного текста подвергать интерпретации каждую его букву, отыскивая в ней скрытое таинственное или пророческое значение. Это система еврейской каббалы, несвойственная христианскому духовному воззрению.

67-й псалом с самых древних времён служил предметом такого изысканного буквального таинственного толкования, представляющего в этом смысле доныне непреоборимые трудности. В 14-м столетии знаменитый итальянский раввин и поэт Эммануил бен Саломон, современник и друг Данте, написал по образцу „Божественной Комедии“ еврейскую поэму: Рай и Ад. Здесь, между сценами рая, изобразил он царя и пророка Давида в сонме учёнейших комментаторов, предлагающего им разрешить загадку таинственного смысла 67-го псалма, – и толкование учёного Эммануила удостоено похвалы царя и псалмиста Давида. Известно однако, что не все псалмы, помещённые в Псалтири, принадлежат Давиду, и псалом 67-й едва ли возможно отнести к нему, так как в этом, псалме упоминается храм Иерусалимский (30), говорится о возвращении рассеянных иудеев (23), о Египте и других народах, взывающих о помощи (31–32). Этот псалом преисполнен указаний на события из разных эпох в истории евреев, и невозможно определить время, к которому отнести его, а потому крайне трудно его истолкование. Но то несомненно, что в нём мы видим восторженное лирическое излияние еврейского патриотизма, несмотря на все народные бедствия и погромы, непреклонно верующего в конечное торжество своего избранного племени. Самый первый стих псалма „да воскреснет Бог“ есть буквальное повторение 34 стиха книги Числ из песни Моисея, при поставлении кивота завета в пустыне. Следующие стихи прославляют выход избранного народа из Египта (а может быть из Вавилона), причём 8 и 9 стихи, явно взяты из книги Судей (Суд.5:4, 5) и Второзак. (Втор.33:2). Стихи 14 и 15 напоминают победы израильтян в период судей. Ст. 16–18: наконец готовится победный престол Богу Израилеву. Высокие горы, считавшиеся горами Божьими, должны уступить честь Сиону; туда восходит победное шествие с тьмами колесниц и с пленными: покоряются и мятежные. С 20 стиха идёт пророчество будущих торжеств Израиля и гибель врагов его: они не спасутся и в дебрях Басона, и в глубине морской. Ст. 25–28: картина торжественного царственного шествия. В ст. 28 перечисляются колена, вошедшие в состав Иудеи и Галилеи, двух правоверных областей позднейшего периода. В последующих стихах вдохновенный певец простирает своё провидение будущих торжеств Израиля ещё далее – во времена царей египетских и эфиопских.

К.

(По поводу неправильного толкования этих слов последователями „Спасова согласия“).

Дух Господень на мне, его же ради помаза мя благовестити нищим, посла мя исцелити сокрушенныя сердцем; проповедати плененным отпущение, и слепым прозрение; отпустити сокрушенныя во отраду; проповедати лето Господне приятно (Ис.60:1, 2. Лк.4:18).

В этом тексте глаголемые старообрядцы Новоспасова согласия⁸⁵ под „летом Господним“ разумеют определённое время пребывания благодати Божией во св. Соборной и Апостольской Церкви, и не далее как до 1666 года, после коего Церковь, по их мнению, перестала быть спасительной и благодатной. В основание своего мудрования они приводят: а) из Большого Сборника оглавление 3-го слова блаженного Ипполита, папы Римского, в неделю мясопустную; б) из Книги о правой вере изречение неизвестного писателя: „вельми приближихомся к концу света“ (268 л.); в) из Маргарита св. Иоанна Златоустого слова: „видели, колико грехопадение от летнего неведения бысть“ (л. 177); „елико же от лет прибыток есть познаваемым и елика пакость есть неведомым, нужно есть рещи“ (л. 176); и наконец г) из Учительного Евангелия слова: „егда бо прямо числа воистину молва будет и конец уже бедам и злу взирает: и ктому плавающим невозможно есть терпети потопа, тогда убо токмо подобает нам притекати ко всесильному и милостивому Богу молением прилежным и теплыми слезами“. Основываясь на этих местах, вышеупомянутые старообрядцы полагают возможным получить после 1666 года спасение только в отделении от св. Церкви православной, надеясь на Спасову милость.

Прежде чем определить, что надо разуметь под летом Господним приятным, мы рассмотрим основания, приводимые „спасовцами“.

В оглавлении слова Ипполита „о скончании мира и о антихристе, и о втором пришествии Иисуса Христа“ под словами „о скончании мира“ спасовцы разумеют прекращение мира общественного, т. е. согласия и любви, а не мира – вселенной. Так они толкуют эти слова, основываясь на том соображении, что в приведённом оглавлении прежде сказано „о скончании мира“, а потом уже „о пришествии антихриста“. Прежде, говорят они, иссякнет мир – согласие и любовь, а потом уже придёт антихрист. Если же под „скончанием мира“ разуметь скончание мира – вселенной, тогда выходит, что видимый мир кончится прежде пришествия антихриста, и приход его поэтому будет напрасен. Но если мы обратим внимание не на заглавие, а на самое содержание слова Ипполитова, то увидим, что в этом слове прежде всего описываются, в согласие евангельскому учению (Мф.24 гл.), события, предшествующие пришествию антихриста и второму Христову пришествию, а именно: пророчества (Исаии, Осии, Амоса и др.) о времени антихриста, явление антихриста и бедствия, имеющие быть во дни антихриста, когда 1260 дней будут проповедовать Илия, Енох и Иоанн Богослов; происхождение антихриста от колена Данова, рождение его от девицы, восстановление им церкви для иудеев, кои поставят его царём, прекращение царства его через 3½ года и, наконец, скончание видимого мира; затем говорится о втором славном пришествии Господа и страшном суде. В таком же порядке должны произойти эти события и по откровению св. Иоанна Богослова (см. Толкование Андрея Кесарийского, 2 и др. главы). А мы видим, что ни предтечи ещё не приходили, ни сам мир не кончился.

Неправильно ссылаются спасовцы в подтверждение своего учения о прекращении с 1666 г. благодати в Церкви и на слова Книги о вере: „вельми приближихомся к концу света“ (268 л.) и „кто весть, аще в сих летех 1666 явственных предотечев его, или того самого антихриста не укажет“ (270 л.); „по исполнении лет числа 1666 не непотребно и нам от сих вин опасение имети, да не некое бы что зло пострадати по преждереченным“ (271). При внимательном рассмотрении сих слов, нельзя не заметить, что писатель высказывает своё мнение о пришествии антихриста предположительно и даже с сомнением. Сначала он говорит: „но и сам близ есть по числу еже о нем, 666“. Говоря о самом антихристе, он не прибавляет тысячи, да и прибавить её нельзя, ибо в Писании нигде это число не соединяется с тысячей. Когда же оба эти числа писатель соединяет во едино, то и сам уже ничего определённого об антихристе не говорит, но выражается предположительно: кто весть (знает), аще в сих летех... 1666 явственных предотечь его или того самого не укажет“. Значит, он не знает определённо, кого именно, самого ли антихриста, или явственных предотечь его укажет предполагаемое им время. Впрочем, в другом месте он довольно явственно говорит, что его предсказание относится не к явлению антихриста, а к могущему последовать частному отпадению православных от Восточной Церкви. Заметив, что „по 1000 летех поражен поветрием Запад“, а „по тысящном лете, егда 595 дохождаше, явственно бысть отступление и прельщение нарицающихся юнитов от святые восточные Церкве к западному костелу“, он высказывает опасение, как бы по исполнении 1666 лет не произошло чего-либо подобного и в нашей Церкви. „Оберегая сие пишу“, говорит он, „егда исполнится 1666 лет, да не чтобы от прежде бывших вин зло некако не пострадати“, т. е. как бы в это время не последовало отступления и русских христиан от Восточной Церкви. Но если от Восточной Церкви кто и отступил в 1666 г., то это сделали предки самих глаголемых старообрядцев. Таким образом, списатель Книги о вере указывает своё частное мнение, основываясь на буквальном понимании апокалипсической тысячи лет, на которую связан сатана, и после которой будет разрешён на малое время. Но под тысячей, по толкованию св. Андрея Кесарийского, нужно разуметь не десять сотен, но неопределённое и неизвестное число лет. „Тысячу лет, говорит он, – не всяко толикая числом разумевати благоразумно есть. Ниже бо о них же глаголет Давид: слово еже заповеда в тысящные роды (Пс.104:8), десятищи сто сия числити можем, но многия множеством. „Сице убо и зде“ (Толк. Апокал., гл. 20, стр. 96). А число 666 означает не число лет, а число антихристова имени, сокрытое под этими цифрами, ибо „не изволи Божия благодать во святых книгах написину быти пагубному имени“ (Ап. 13 гл.). Так в Книги Кирилловой число имени „Мария“ указывается так; „дважды 70, дважды 6, т. е. (70×2)+(6×2)=152. В имени Мария действительно заключается это число: М=40; а=1; р=100; и=10; а= –1; 40+14+100+10+1=172. Таким образом нет оснований соединить эти два числа. Очевидно поэтому, что и слова списателя: „еще кто достигнет тех времен, на брань с самим диаволом“ относятся не к 1666 году, а ко временам последнего антихриста, которого списатель только перед этим, изобразил, сказав: „а той антихрист человек будет, беззакония сын, и родится... от девицы нечистые, жидовки: сущие, от колена Данова“ (270 л.)

Неправильно понимают спасовцы и слова св. Иоанна. Златоустого в Маргарите: „елико не от лет прибыток, есть познаваемым и елика покость неведомым нужно есть рещи“ (176 л.), и ниже: „Отсюду нам и ко иудеом окаянным указания многа о истинне суть, ко иудеом... иже ради летнего неведения великое согрешение согрешиша, аще бо быша познали патриарху Иакову глаголющу не оскудеет, князь от Иуды... и аще быша назирали со опаством пришествия времена. Не хотяху от Христа отпадше, антихристу впасти... виде ли, колико грехопадение от летнего неведения бысть“ (107 л.)... Приведённые места, не имея никакого отношения к словам „лето Господне приятно“, не подтверждают и учения спасовцев о временном присутствии благодати Св. Духа в Церкви до 1666 г. Не понимая смысла приведённого места, основываясь только на том, что здесь говорится о каком-то лете, и забывая, что тут, не велено и разуметь это лето, спасовцы деревни Мишагиной хотят видеть здесь указание на лето 1666 года, в которое будто бы и произошло великое согрешение. Но если мы внимательно и с толком прочитаем всё слово „о серафимех“, то увидим, что св. Златоуст говорит здесь о событиях, сбывшихся в то или другое время и имеющих значение для изъяснения пророческих сказаний о Божием домостроительстве. Нужно, говорит св. Златоуст, разуметь, к какому времени то или другое пророчество или событие относится. Возьмём для примера изречение трёх отроков в пещи вавилонской – Анании, Азарии и Мисаила: „И несть во время сие князя и пророка и вождя: ниже: всесожжения, ниже жертвы, ниже приношения, ниже кадила, ни места, еже жрети перед Тобою“ (Дан.3:38). В этих словах некоторые из старообрядцев видели указание, по подобию прекращения ветхозаветных жертв, на прекращение и благодати новозаветной, совершенно упуская из внимания слова пророка Даниила „во время сие“, указывающие, что слова отроков относятся ко времени пребывания их в плену вавилонском, а не вообще к судьбам народа, иудейского. Если мы обратим, как советует св. Златоуст, должное внимание на обстоятельства времени, в которое сказаны приведённые слова, то увидим, что святые отроки: сказали свои слова в осьмое-надесять лет царствования Навуходоносора, будучи ввержены в пещь горящую (Дан. гл. 3), тогда как храм Иерусалимский разрушен и сожжён в девятое-надесять лето Навуходоносора (4 Царст. гл. 25), да и на развалинах храма, после его разорения, приносились жертвы (Иеремии гл. 40 и 41). Значит, слова отроков: „несть вовремя сие... ниже всесожжения, ниже жертвы: ниже приношения“ и пр. только и могут относиться к их положению и состоянию в Вавилоне. То же нужно сказать и об изречениях из Маргарита св. Иоанна Златоустого. На стоящие в начале слова „о серафимех“ слова: „и бысть в лето, в неже умре Озиа царь, видех Господа, седяща на престоле высоце и превознесене“ (Ис.6:1) – обыкновенно не обращают внимания, между тем слова эти имеют такое же значение, как и вышеприведённые слова пророка. Даниила: „во время сие“. Известно, что Озия, опьянённый успехом своих дел, стал превозноситься выше своего достоинства. Будучи царём, он подумал, что ему позволительно священнодействовать, вторгся во храм, вошёл во Святое Святых и, когда священник препятствовал и запрещал ему входить туда, он не остановился, но продолжал безумствовать, пренебрегая словами священника. За такое бесстыдство Бог поразил его проказой на челе, так что он, пожелав чести больше принадлежащей, потерял и ту, какую имел, – не только не получил священства, но, сделавшись нечистым, лишился царства и со стыда всё время проживал тайно в некотором доме (2 Пар. гл. 26). Вместе с ним и весь народ испытал гнев Божий за то, что презирал законы Божии и не защищал оскорбляемого священства. Гнев этот проявился в том, что сократились пророчества, и разгневанный Бог не давал вопрошающему народу никакого ответа. Впрочем, Он сделал это не навсегда, но продолжением жизни царя ограничил и продолжительность наказания. Когда этот царь окончил жизнь, тогда и Бог прекратил Свой гнев и опять отверз дверь пророчества. Указывая на это, пророк напомнил нам о времени смерти царя (толк. св. И. Злат.). Вот об этих-то временах св. Златоуст и напоминает: „виде ли, колико грехопадение от летнего неведения бысть... достойно есть рещи к вам, кто бе той Озия и когда воцарися и киими царствова и колико тому бысть начальства время и како житие сконча“ (177 л. об.).

Наконец, не оправдывают понимания спасовцами „лета Тосподня“ и места из Учительного Евангелия: „егда бо прямо числа воистину молва будет“ и выше: „и ты сущие супротивные волны на святый сей корабль (Церковь Христову) нападают“. Если мы прочитаем поучение из Учительною Евангелия сполна и сравним его с толкованием на евангельские слова об укрощении бури (Лк.8:20–24. Благ. л. 73 об.), то увидим, что тут говорится не о числе лет, а о числе, или крайнем множествие молвы, т. е. бед. Это соответствует и евангельскому сказанию Апостолов в корабле постигал конец веры, т. е. им угрожало потопление. Учитель, как сказано в толковании, „оставия смутитися, да яве будет сила Его“. Этому совершившемуся над апостолами чуду толкователь уподобляет чудо существования Церкви Божией. Корабль – это Церковь Божия, имеющая присно сплавающего Христа. На этот корабль, т. е. Церковь, как и на тот, на котором плавал Христос с учениками, восстают волны бесчисленные и напасти, приближающие сущих на нём даже к страху смертному. Христос же, хотя сплавает с верующими, но обретается подобно дремлющему и попущает Церкви своей страдать, делая это по устроению человеколюбия своего, а не по отвращению. Когда же приближается конец бедам, т. е. когда корабль церковый близок к потоплению и мы прибегаем ко Христу, то Он единым мановением утишает бурю и избавляет Церковь Свою от бед, как бы ни велико было число их. Так было во времена арианства, иконоборчества и др. Эти, же волны, сиречь беды, восставали на Церковь Христову и по тысячном лете от воплощения Бога Слова и в пятисотное же девятьдесять пятое лето по тысячи и во время книжного исправления в 1654–1656 гг. А 1666-й год прошёл спокойно и в этот год никакого оторвания ни от восточной, ни от русской Церкви не было. Восстают волны на св. Церковь и в наше время, напр., в Турции, Китае, да, наконец, и в самой России через разных лжеучителей и расколо-сектантов, но Иисус Христос, невидимо пребывающий со Своею Церковью, спасает её.

Таким образом именуемые старообрядцы основывают свои мудрование о временном присутствии благодати св. Духа в Церкви не далее 1666 года не на прямом указании Слова Божия и святоотеческого писания, а на догадках и предположениях, извлекаемых ими из нескольких отрывочных изречений.

Показав несостоятельность оснований для заключения о пребывании благодати св. Духа в Церкви Христовой до 1666 года, мы приведём и свидетельства о том, что Дух Святый должен вечно пребывать во Святой Церкви, сохранять её и во святыне соблюдать. В Евангелии прочитаем: Мф. 16:18,28:20; Ин.14:16; Лк.21:32–33; Еф.3:21; Еф.4:11–13. „Врата адовы не одолеют ей (Церкви), сиречь по временах бывающие гонители... Еретицы же суть врата адовы, во ад низводяща: многим бы гонителем и многим еретиком одоле Церковь... врата адовы, сиречь иреси не одолеют Церковь“ (Благов. Матф. л. 138), „Аминь глаголю вам, яко не прейдет род сей, дóндеже вся сия будут; род рече не тогда сущий, но род весь христианский верный... понеже бо мятежи и рати, и изменению рече быти стихиям и вещем, да непщуют нецыи, егда христианство разорится, но пребывают; аще и вся двигнутся, но о мне вера не оскудеет, являет же зде, яко Церковь честнейши имать всех тварей, ибо аще и тварь изменится верных же Церкви и словеса её и Евангелие никогда же“. (Благов. Еванг. Лук. л. 224; ср. Беседы Апост. Злат. 574 и 1639; Толков. апост. л. 790; Кирил. 93 л. об.). „По Господню обещанию: се Аз в вами есмь во вся дни до скончания века, отнюду же едино есть Святая Кафолическая Соборная и Апостольская Церковь Духом Святым начата и основана апостолы бе, и есть, и будет“ (Книга о прав. вере, л. 10 об.). Вот сколько свидетельств Слова Божия о вечности св. Церкви и о присутствии в ней благодати Св. Духа! Можно бы и ещё привести много, но для верующего и приведённых достаточно...

Теперь обратимся к святоотеческим писаниям за разъяснением этого пророческого и евангельского изречения.

По 19 прав. 6 вс. собора изъяснять Божественное Писание должно так, как божественнии отцы достигоша. Блаженный Феофилакт Архиеп. Болгарский, толкуя приведённые слова в Евангелии (Лук. 13 зач. л. 40), пишет: „яко Дух Господень помаза мя, сиречь уготова и устрой мя 'благовестити нищим, рекше языком, иже ни закона ни пророк имяху: воистинну в велице нищете быша... проповеда же лето приятно. Что же бе лето приятно? Будущий век: о немже проповеда Господь, глаголя: во он день не вопрошаста мене ничтоже: и паки грядет година, егда мертвии восстанут. Приятно же есть лето оно; сиречь любимо праведными, егоже чают вси делающие зде. Есть же и Господня пришествия лето, о нём же Павел глаголет: ныне время благоприятно, ныне день спасения“.

В Учительном Евангелии о том же св. Златоуст пишет: „Лето Господне приятно проповеда Христос будущего века, о немже глагола учеником, во он день не вопросите мя ничтоже. И паки грядет час, егда мертвии услышат гласа моего, и изыдут благая сотворшии на воскрешение живота, сотворшая же лукавая на воскрешение суда. Приятно убо есть лето оно и вожделенно праведными, егоже чают и ожидают, еже соделаша и пострадаша будущего ради наслаждения и жизни. Ктому же и плотского пришествия Христова лето приятно, о нем же Павел глаголет: ныне время благоприятно, ныне день спасения“.

Вот как разумели св. отцы и учители Церкви о лете благоприятном! Так разуметь должны и мы.

Окружный миссионер священник Лев Заварин

„А вы не называйтесь учителями; ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы братья. И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос“ (Ев. Мф.23:8–10).

Прочитав ответ Л.Н. Толстого на постановление Св. Синода об отлучении его от Церкви, я понял, на чём основываются толстовские лжеучения. Лжеучения эти основаны на том, что Толстой: 1) имеет одностороннее, узкое, материалистическое понятие о Боге и 2) возвышенное, ложное представление о природе человека. О том, что такое Бог, каким путём управляет Он миром, что ожидает нас за гробом и т. п., существуют два воззрения: рационалистическое с его подвидами, позитивизмом и материализмом, и идеалистическое. Первое воззрение поставляет исходной точкой разум, или вернее, представление человеческое и, основываясь на опытной науке (оцеживающей комара, верблюда же поглощающей), признаёт только то, что доступно нашим внешним чувствам, что можно посадить в банку и исследовать тем или другим путём, т. е. отрицает невидимое, невесомое, неощущаемое; все явления породы, по этому воззрению, совершаются по известным вечным, неизменяемым законам всегда и только так; чудес нет – это основное положение научного рационализма.

В человеке мировоззрение это видит одну только плоть, а душевные процессы рассматривает, как функцию этой плоти; все то, что противоречить этому, как тог Воскресение Христово, Его чудеса, превышающие разум человеческий и т. п„ безусловно отрицается.

Идеалистическое воззрение, основываясь на высшем разуме, на способности человека к отвлечённому мышлению – абстракции, допускает существование невесомого, невидимого вещества, признаёт Высший Разум, как нечто обособленное, всё наполняющее, способное всё видеть, всё слышать,, вездесущее; что создало мир, частица чего обитает в каждом человеке и отличает его от животного, что вложило в материю известные законы, в общем неизменные, но в частных случаях может их и изменять, там, где найдёт это нужным; мировоззрение это признаёт, следовательно, чудеса, т. е. явления, совершающиеся вопреки законам природы. Чувства человека по этому мировоззрению, – несовершенный орган, могущий дать не абсолютное понятие о вещах, а только субъективное; так же не совершённое и субъективное представление человека.

В котором из этих воззрений заключается абсолютная истина – это во всяком случае вопрос нерешённый. Положения материалистов строго не доказаны; их отрицания основаны не на том, что невозможность существования данного чуда доказана, а на том только, что это противоречит их недоказанным основным положениям. Отрицая чудесное, материалисты не могут однако объяснить трёх, основных и величайших чудес: создания мира, появления жизни, появления разумного существа среди бессловесных.

А разве доказана неверность других чудес, разве доказано, что Христос не воскрес, что Лазаря Христос не воскрешал и т. д.?

Нет, это отрицается потому только, что противоречит их гипотезам, их человеческому представлению. Возьмём самый разительный пример – евангельское представление о бесноватых. Для современного материалиста это – не требующий никаких доказательств абсурд; но доказано ли, известно ли точно, в чём заключается сущность эпилепсии, истерии и других душевных заболеваний? Нет, не доказано. Не только сущность, а даже механизм их неизвестен; а если это так, то и евангельское воззрение на них не опровергнуто. А сколько других фактов и явлений, где известен только механизм, а люди думают, что узнали сущность; да и вообще так называемая точная позитивная наука едва ли в состоянии раскрыть нам большее, чем механизм явлений. Возьмём точную, по-видимому, науку, способную делать предсказания, – астрономию; она точно изучила законы движения небесных тел, но знает ли она, что представляют из себя рассеянные в мировом пространстве многочисленные миры, представляющиеся нашему глазу в виде отдельных светящихся точек – звёзд? Какая там жизнь, те ли законы жизни, что и в нашей солнечной системе? Может ли она сказать, что там, над этим небом, нет другого „неба небеси“? А ведь это ещё только внешняя сторона, а если коснуться сущности, – спросить, откуда это всё взялось и так мудро и чудно устроилось, то в позитивной астрономии не найдём на это ответа, кроме детски наивной, способной удовлетворить разве ум 15-тилетнего гимназиста, гипотезы о том, что неизвестно откуда взявшаяся расплавленная материя, под влиянием тоже неизвестно откуда взявшейся неразумной силы, завертелась вокруг своей оси, центробежной силой разорвалась на отдельные куски, которые тоже стали вертеться и... превратились сами собой в чудные населённые миры.

Обходя науки биологические, представляющие в своей общей, нефактической части ряд поспешных обобщений, гипотез, часто просто фантазий, сменяющихся чуть не каждое десятилетие и уже во всяком случае редко переживающих своё поколение, обратимся к другой точной науке – физике; возьмём учение о свете. Пока она изучает механизм этого явления, законы распространения света и проч., она остаётся строго позитивной наукой, но лишь только она вздумает заглянуть поглубже, узнать, в чём сущность света, она должна допускать невесомое, неощущаемое; она приходит к тому заключению, что всё мировое пространство наполнено особой невесомой, следовательно, не подчиняющейся закону всеобщего тяготения жидкостью, световым эфиром, который мы можем познать, следовательно, одной только абстракцией. Беда вся в том, что мы думаем, что очень многое теперь знаем, тогда как в сущности ничего хорошенько не знаем.

Толстой – материалист, а потому отрицает чудесное в Евангелии: Божество Иисуса Христа, таинство воплощения, воскресения и т. п., но доказать, конечно, этого не может он. Сам Божественный Учитель Христос и Церковь преподают идеальное воззрение на мир. Кто прав – Толстой или Христос, материалисты (Конт, Милль, Спенсер и др.) или идеалисты (Платон, Лейбниц, Вл. Соловьев), наша интеллигенция или первые христиане, святители и отцы Церкви, которым уже, конечно, нельзя отказать ни в уме, ни в глубокомыслии, ни в искренности, – это, я думаю, для самого Льва Николаевича должно по меньшей мере представляться вопросом, над которым можно задуматься. Для верующего христианина тут нет вопроса, ибо где Христос, там и истина; неверующий же пусть задумается, доказана ли подлинно невозможность всего того, что он отрицает? Отрицание таинств и обрядов основано на незнании духовной природы человека.

Не есть мяса, которое вредно, немного от скуки поработать физически, быть целомудренным в 60–80 лет, отказаться от имущества, переведя состояние на имя жены, пользуясь однако прежними удобствами и не имея ни в чём нужды, – все эти подвиги не особенно трудные; но если бы Лев Николаевич вздумал в более широких размерах исполнить заповеди Христовы, в таких, например, как это делали святые; если бы он попробовал вступить в борьбу с наиболее сильными человеческими страстями, как-то: гордость, самолюбие, самомнение, желание, чтобы о тебе хорошо говорили, что всё в конце концов препятствует истинной любви к ближнему; если бы он добрыми делами стал считать не только те, которые ведут к пользе ближнего, но и исходят из добрых, альтруистических побуждений, а не из самолюбия, тщеславия, боязни человеческого осуждения и т. п.; если бы он понял постоянную внутреннюю ложь, оправдывающую наши в сущности дурные поступки, и пожелал бы достичь истинного совершенства, а не того, которое только себя таковым называет, – совершенства преподобных, – то право Л.Н. убедился бы, насколько трудно это, насколько окаянен и немощен в борьбе с своим окаянством человек.

Одного намерения и сознания недостаточно для совершенствования, тут нужны вспомогательные средства, которые и указаны человеку Самим Христом и Его ближайшими учениками. Пост, молитва, богослужение, таинства и проч. и являются этими вспомогательными средствами; нужны они не Богу, а немощному и окаянному человеку. Нет, молитвы, читаемые при богослужении, не есть таинственные заклинания, колдовство, как называет их Толстой, а прочувствованные поэтические произведения, которые рассчитаны на то, чтобы возбудить в душе человека соответствующие чувства. Значение молитвы в этом смысле сам Толстой не отрицает; то же значение имеет и все прочее в церковном ритуале.

Что же касается самой сущности таинства, то это представляется гр. Толстому абсурдом опять-таки только с материалистической точки зрения, с идеально-спиритуалистичеекой же это вполне доступно разуму и чувству. Что при таинстве Евхаристии в хлеб и вино „входит Сам Бог“ и сообщает им особую таинственную силу, представляется нелепым для человека, имеющего материалистическое представление о Боге, в сущности отрицающее Бога, для идеалиста же, верующего в Бога, не как в силу, только действовавшую некогда, а теперь куда-то сокрывшуюся, предоставив всё одним только законам, а как в силу живую, действующую, разумную, – такое претворение хлеба и вина в тело и кровь Господа Иисуса Христа не представляет ничего сверхразумного. Тоже и покаяние; не всякий оправдывается им, а только тот, который искренно кается с сокрушением и с твёрдым намерением исправиться. Эти моменты очень важны для совершенствования человека вообще, и то, что вызывает их, не может поэтому считаться абсурдом, как говорит гр. Толстой; оно не даёт повода грешить, ибо это намерение лишает человека оправдания, но оно даёт ему надежду и не позволяет впасть в опасное состояние душевного отчаяния. Тайну брака чувствовал когда-то сам Толстой, как это видно из его романа „Анна Каренина“; описав с свойственной ому художественностью сам обряд венчания Левина с Кити и то влияние, которое он оказывает на чувство и настроение всех присутствующих, Толстой в заключение говорит следующее: „Сняв венцы с головы их, священник прочёл последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал её до сих пор такой. Она была прелестна тем новым сиянием счастья, которое было на её лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: „поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа“, и взял у них из рук свечи.

Левин поцеловал с осторожностью её улыбнувшиеся губы, подал ей руку и, ощущая новую, страшную близость, пошёл из церкви. Он не верил, не мог верить, что это была правда. Только, когда встречались их удивлённые и робкие взгляды, он верил этому, потому что чувствовал, что они уже были одно“. (Т. II. стр. 321, изд. 1880 г.).

Прежний Толстой – художник, познававший истину не только разумом, но и чувством, ощущал эту тайну; теперь же, когда на первый план вместо чувства выступил более грубый элемент сознания – представления, тот же самый Толстой не может ни понять, ни представить этого. А что вся суть в нравственном совершенствовании, в любви к ближнему, это, конечно, Церковь понимает не хуже, чем Толстой; разница вся в том, что Церковь имеет в этом отношении практику и опыт, знает, как трудно спастись немощному и окаянному человеку, а Толстой, усвоив материалистическое воззрение на вопрос о нравственном совершенствовании, теоретизирует, не имея собственного опыта в этом отношении; гордость не побеждена, а раздута поклонением, а в психологическом отношении это самая опасная страсть: она помрачает разум и родит злобу. Как например такого умопомрачающего самомнения укажем на следующий факт из деятельности Л. Н. Толстого: не доверяя переводу семидесяти толковников, из которых больше половины были греки, Толстой на 40-м году своей жизни стал изучать греческий язык и перевёл лично Евангелие с греческого подлинника на русский язык, причём многим местам придал совершенно иное значение, чем православная Церковь, и стал считать свой перевод за абсолютно верный, забыв, что не только семьдесят толковников, но и все христиане – греки, пользуясь Евангелием, написанным на их родном языке, понимали его именно так, как понимает его теперь православная Российская Церковь. Таким образом, Толстой возомнил себя лучше понимающим греческий язык, чем сами природные греки. Исказив таким образом Евангелие, он не ограничился этим: разделил его на две произвольные половины, из которых одну, не противоречащую его личным взглядам, признал, как истинное слово Христово, другую же. отверг, как выдумку апостолов и переписчиков, и не потому только, что эта половина заключает в себе много чудесного, но потому, что противоречит его личным взглядам. Так, отрицая таинство священства на основании приведённых в эпиграфе слов Спасителя (гл. XXIII, 8 Матф.), относящихся как раз к подобным лжеучителям, как сам Толстой, а не к священникам, наставляющим паству не своим учением, а учением Христа, он игнорирует 9ст. ХХIII гл. Матф.: „шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца, и Сына, и Св. Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам“, и подобного же содержания стихи 15–19 XVI гл. Марка, в которых говорится то же самое. Предоставляя судить читателям, насколько произвольно подобное отношение к Евангелию, истинность которого свидетельствуется не одним, а четырьмя учениками Христа, очевидцами и участниками описанных событий. Можно было бы найти много и других подобных противоречий, но ограничимся пока этим.

Показав себя крайним материалистом в невозможности понять догмат о Св. Троице и в отрицании таинства воплощения, рождения от Девы и всего чудесного в Евангелии, он в конце своего объяснения впадает в явное противоречие, признавая какую-то загробную жизнь, утверждая, следовательно, что после смерти нашей от тела отделяется нечто, что продолжает жить, чувствовать, страдать. Признавая это, он незаметно приближается к учению Церкви о бесплотных силах, ангелах, демонах, о предстательстве Святых и проч... Ибо что живёт, то и действует.

Что касается нравственного влияния толстовской проповеди, то, после сказанного, что ещё сказать об этом?

Отнимая у немощного брата своего веру в божественное происхождение Христа и Его учения, Лев Ник. ведёт последователей своих не к любви, а к безнравственности и крайнему пессимизму. Я убеждён, что замкнутость, холодность; отсутствие искренности, эгоизм, нервная неуравновешенность нашей интеллигенции есть следствие маловерия, поддерживаемого толстовской проповедью, и что на уверенности прежде всего зиждется увлекающая самого Толстого духовная мощь и правда народная. В области же философии толстовское воззрение должно привести каждого принявшего его воззрение последовательного мыслителя к безумному ницшеанству – отрицанию самых нравственных заповедей Христовых, как придуманного людьми тормоза, задерживающего прогресс и мешающего выработке нового, более совершенного человеческого типа „сверхчеловека“.

Теперь хотелось бы сказать несколько слов по вопросу о том, имел ли право Св. Синод отлучить от Церкви Л. Н. Толстого? Никакого нравственного права не имел, – рассуждают последователи Л. Толстого во главе с супругой его; это насилие над личностью, жестокий поступок, противоречащий учению Христову о любви к ближнему и всепрощении. Если признать этот поступок законным, то точно таким же образом можно будет оправдать инквизицию; ибо с этой точки зрения является вполне логичным следующее рассуждение: не согласен во взглядах с Церковью – отлучи, если отлучение не помогает – вышли, потом заточи, а если и тогда будет оставаться при своих заблуждениях, то, во избежание соблазна, сожги на костре и т. д. Так рассуждают в интеллигенции об акте 20–22 февраля истекшего года,

А по моему мнению, этот акт Св. Синода, представителя высшей духовной власти, по отношению Л. Толстого противоречит учению не истинного, а Христа, созданного мудрованием нашей гордой, не желающей никому и ничему подчиняться, кроме собственных страстей, интеллигенции, во главе с самим предводителем её Львом Николаевичем; учению же истинного Христа, Которого мы познаём из Евангелия, отнюдь не противоречит. Истинный евангельский Христос учил так: „возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всей душой твоей, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же – подобна ей: возлюби ближнего твоего, как себя самого“ (Ев. Мф.22:37,38,39). Заповедал нам Христос прежде всего и более всего любить Бога, а потом ближнего своего не на словах только, а на деле, прощая ему до седьмижды семидесяти раз, подставляя правую щеку хотящему ударить тебя по левой, не гневаясь, не осуждая, а совершенствуясь в духе Христовом, в духе кротости и смирения. Христос в то же время никогда не отрицал власти, а, следовательно, и связанного со всякой властью наставления, руководительства всех и даже наказания. Только не было бы наказание жестоко, не исходило бы из желания зла, а из желания добра и исправления ближнего, каждую минуту было бы готово смениться прощением при первых признаках искреннего раскаяния и исходило бы от лица, власть на то имущего. Во всём Евангелии нельзя найти ни одного указания на то, чтобы Христос отрицал власть; на вопросы фарисеев, нужно ли платить подать кесарю, Он отвечал: нужно. Его ближайшие ученики – апостолы, которые, наверное, уже понимали лучше нас, современной интеллигенции смысл Христова учения, прямо и определённо говорят: „будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро“ (1Пет.2:13,14). Сам Христос не только не отрицал власть, но и пользовался ею. Не имея ни единого греха, он в то же время всегда обличал людей, достойных того, напр., фарисеев, называя их лицемерами, порождениями ехидны и т. п., а там, где это было нужно, действовал не только словом, но и делом; так Евангелие повествует нам о том, как Христос изгнал из храма продающих и покупающих: „и вошёл Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков, и скамьи продающих голубей. И говорит им: написано: дом Мой домом молитвы наречётся, а вы сделали его вертепом разбойников“ (Мф.21:12,13). Отходя от земли, Христос заповедал апостолам продолжать начатое ими цело – пасти и наставлять стадо Христово и дал им власть не только разрешать, но и связывать; апостолы передали эту власть через таинство священства первым рукоположенным ими епископам, т. е. Церкви, у которой эта власть и остаётся до сего дня. Таким образом, право налагать известное наказание с целью исправления на членов своих Церковь получила от Самого Бога, а, следовательно, право это не только юридическое, законное, но и нравственное, ибо источник нравственности есть Иисус Христос. Да и по человеческому рассуждению говоря: если какой отец отстраняет своих детей от человека, могущего развратить их, будем ли мы считать такого человека нарушающим заповеди Христовы, или назовём ли жестоким отца, наказывающего порочного сына своего ради его исправления, не сочтём ли это скорее признаком сильной любви. „Всякое наказание, говорит апостол Павел, в настоящее время кажется не радостью, а печалью, но после наученным через него доставляет мирный плод праведности“ (Евр.12:11), так что разумное, исходящее не из злобы, а из желания исправить ближнего, наказание со стороны человека, власть на него имущего (родительская, царская, духовная и пр.), отнюдь не противоречит истинной христианской любви. Да и что было бы, если бы не было никакой власти и связанных с властью наказаний; куда бы нам деваться от воров, разбойников, убийц, преступников и прочих порочных людей? Только в царстве Божием не нужно власти, т. е. тогда, когда человек усовершенствуется, приблизится к идеалу Христа; пока же человек не расстанется с своим окаянством, с своей наклонностью ко всему злому, – до тех пор без власти, без руководителей, без наказания немыслимо никакое общество, никакое государство.

Большинство из возмущающихся постановлением Церкви относительно Л. Толстого и не отрицает наказаний преступников против нашего тела и имущества, прибегая и лично всегда в подобных случаях к представителям светской власти..., „но, говорят, карать человека за те или другие убеждения нельзя, в этих случаях можно действовать только словом, но отнюдь не репрессивными мерами, ибо свобода мысли есть основа прогресса“. Подобное рассуждение правильно и логично только с точки зрения человека неверующего, но для верующего человека, для истинного христианина, признающего вместе с Христом и апостолами загробную жизнь, ожидающего второго пришествия Христова, страшного суда и начала новой жизни, подобное рассуждение кажется в высшей степени странным. Христос научал так: „какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит, или какой выкуп даст человек за душу свою“; и действительно, что значат все блага и радости земные в сравнении с мукой вечной, и все несчастия земные – с жизнью вечной, вечным духовным блаженством, обещанным Самим Христом верующим в Него и любящим Его. Самым ценным сокровищем христианина таким образом является не здоровье, не богатство, а истинная правая вера, покоящаяся на известном мировоззрении, и всё, что может разрушить это, является величайшим злом, преступлением, превосходящим в тысячу раз преступление против тела нашего и нашей собственности. И если власть может и должна пресекать второго рода преступления, то тем паче духовная власть должна и обязана охранять своих чад от преступников первого рода, совращающих их на путь погибели и могущих погубить не только тело, но и душу человека. В этой области нечего бояться остановки прогресса, ибо для верующего, истинного христианина Евангелие есть абсолютная истина, и всякое мудрование, приводящее к отступлению от него, есть не прогресс, а опасный, нежелательный регресс.

Что касается собственно права отлучать от Церкви, то, оставляя пока в стороне подобные примеры из Церкви апостольской – отлучение апостолом Павлом кровосмесника, жившего со своей мачехой, от Церкви в Коринфе, и Соборной – отлучение Ария, Македония и проч. еретиков, обратимся опять к Евангелию, т. е. к Самому Христу. Христос, предвидевший и предсказавший возникновение многих лжеучений после Него, не обошёл молчанием вопроса о правах будущей Церкви и оставил такое наставление апостолам: „если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобой и им одним; если послушает тебя, то приобрёл ты брата своего. Если же не послушает, возьми с собою ещё одного или двух, дабы устами двух или трёх свидетелей подтвердилось каждое слово, если же не послушает их, скажи Церкви, и если Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь. Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе“ (Мф.18:15–19).

Так и поступила Церковь по отношению к Л. Н. Толстому: она испробовала свои меры литературного и устного обличения и увещания, она много и долго терпела; наконец, видя, что ничто не помогает, и соблазн принимает грандиозные размеры, она решила употребить свою власть для назидания и предупреждения прочих членов Церкви и произнесла свой молитвенно-мирный приговор. И что же! Эти слова церковного священноначалия подняли целую бурю. Одни стали кричать, что это выражение бессильной злобы, другие, что жестоко и противно заповедям Христа о любви к ближнему. Нет, не из злобы, не из желания наказать муками ада за личное оскорбление сделала это Церковь, а из любви истинной, из желания наставить на путь истинный и избавить от мук ада, которые в противном случае неизбежны. В своём отлучении она предлагает молиться о Толстом, да наставит его Господь на путь истины, и, конечно, при первых же признаках сознания Толстым своего заблуждения и его искреннего раскаянья, Церковь не только откроет ему широко свои объятия, но и сотворит радость великую (оповестив всех колокольным звоном), что нашлась заблудшая овца, что удалось ей избежать пасти львиной, и не из самолюбия это сделает, а потому же, почему радовался отец возвращению своего блудного сына в притче Христовой.

О том, что для Толстого наказание это не может быть жестоко, а должно быть прямо-таки неощутительно⁸⁶, пока он пребывает в своём неверии, много уже в духовной литературе сказано хороших и убедительных слов; в самом деле, что значит для какого-нибудь татарина или другого иновера, если его лишит кто-нибудь права посещения православной Церкви и пользования христианскими таинствами и обрядами. Это вызовет в нём только улыбку и больше ничего; а здесь по поводу отлучения Толстого, de facto давно отказавшегося от всего того, чего лишила его Церковь, – целая буря негодований. Почему это, где разгадка этого? По моему мнению, в этом явно нелогичном, бессмысленном протесте и негодовании заключается указание на одно отрадное явление. Протест этот указывает на то, что в глубине души этих протестантов живёт дух Божий, дающий ощущать огромное значение для человека всего того, чего лишился Толстой вместе с отлучением его от Церкви, что живёт вера в истинного Христа и во всё то, что этот истинный Христос заповедал нам, – вера в таинства, в церковное богослужение, в молитву Церкви и проч. Только это „сокровенное души“ не сознаётся этими людьми, так как оно всё заросло и затемнилось страстями человеческими и не озаряется светом благодати Господней. Эти страсти создали для них нового Христа, который не борется против них, а, наоборот, им покровительствует. Чревоугодие создало Христа, не протестующего против нарушения постов, обильных и вкусных обедов из 5-ти блюд, леность создала христа, не приказывающего нам долго молиться и посещать храмы Божии, а наполнять свободное от занятий время пустословием; непокорство стало утверждать, что в христианском обществе не должно быть власти ни светской, ни духовной, ибо „князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими“; но между вами да не будет так: „а кто хочет между вами быть большим, да будет он слуга, а наставник у вас да будет один Христос“. Нежелание подчиняться даже в юном возрасте, а делать, что захочется – своеволие создало христа, не советующего повиноваться даже родителям, ибо „кто возлюбит отца или мать более, нежели Меня“, т. е. истины (а истина есть то, чем я её считаю), „тот не достоин Меня“ и т. д. Объяснив таким образом по своему отдельные места из Евангелия и не потрудившись изучить даже его одного в целом, современный – нео, или вернее, псевдо-христианин в конце концов провозгласил: самолюбие есть не порок, а высшая добродетель, человек без самолюбия – тряпка, а принцип непротивления злу есть абсурд; многие из них, будучи поклонниками Толстого, чуть была не разошлись с ним, когда тот начал проповедовать эту истину, и только, вероятно, потому с ним помирились, что увидели, что в жизни своей однако Толстой не проводит этого принципа, а, напротив, своей проповедью воспитывает в обществе дух недовольства и протеста; жизнь с этим новым Христом привела некоторых даже к тому заключению, что они, живя, как живёт большинство, леча за известную плату, занимаясь адвокатурой на пользу ближнего, служа в различного рода учреждениях, не крадя и не убивая в буквальном смысле этого слова, уделяя даже иногда из своего достатка на различного рода благотворительные учреждения, живут вообще добродетельно и не знают за собой никаких грехов. Да, есть и такие из неохристиан!.. Всё это мировоззрение создано страстями, в глубине же души у большинства этой суемудрствующей интеллигенции живёт истинный Христос, Сын Божий, Сам Бог, источник света и истины.

И как Спаситель Христос, будучи в Своей земной жизни гоним, ругаем, распинаем, воскрес в конце концов и сел одесную Бога на небесах, так и Христос, живущий в глубине души этих людей, как бы ни был Он затмен и поруган продуктом наших страстей, под влиянием различного рода жизненных обстоятельств, может воскреснуть в славе своей и измените весь строй жизни и убеждений того и другого заблуждающего человека. Вот на эту то возможность и рассчитан акт Церкви по отношению Л. Н. Толстого, а нелогичный протест большинства, повторяю, только подтверждает, что в тайниках души этих, якобы неверующих, мерцает ещё истинный свет, придающий громадное значение для человека всему тому, чего лишается он актом отлучения. Только затуманен этот свет страстями нашими, из которых первая и самая главная – это гордость, отравляющая и ум, и сердце наше. Вооружимся же против этой главной и других страстей наших, распнём по совету апостольскому плоть нашу с её страстями и похотями в просветление душевных очей наших, во спасение души в жизнь вечную!

Врач Н. Апраксин

Нижний-Новгород.

1. Великий вопрос. В последних книжках „Миссион. Обозр.“ священником о. Иосифом Фуделем, некоторым г. А. М. Д. и редактором „М. О.“ В. М. Скворцовым возбуждён чрезвычайно важный и интересный вопрос, который они называют вопросом „о миссии среди интеллигенции“. Вопрос этот и раньше затрагивался на страницах „Мисс. Об.“, но как-то вскользь, не так решительно и прямо, как это делается теперь.

Вопрос этот – громадной важности; это, может быть, самый важный вопрос из всех современных русских вопросов. И именно теперь он назрел, именно теперь требует всестороннего рассмотрения и разрешения. Сущность вопроса заключается в устранении того глубокого разъединения, которое ныне существует между интеллигенцией с одной стороны, народом и Церковью с другой, и в объединении интеллигенции, народа и Церкви в одном общем идеале личности и жизни.

Разъединение между интеллигенцией, – и народом и Церковью – факт несомненный и чрезвычайно печальный.

Выражается он в диаметральной противоположности как воззрений, так и быта интеллигенции и народа. Воззрения нашей интеллигенции, как известно, сводятся к обрывкам позитивизма, дарвинизма, эволюционизма, марксизма и прочих измов, усвоенных ею ещё на университетской скамье, как последнее слово человеческой мудрости. Мировоззрение народа, усвоенное им от Церкви, всецело утверждается на вере в Бога, в бессмертие, в суд и вечную жизнь. К этой вере народа интеллигенция относится или равнодушно, или недоброжелательно.

Противоположность мировоззрений естественно влечёт за собой противоположность нравственных понятий и всего быта. Начиная, опять-таки, со студенческой скамьи, интеллигенция не понимает, что такое „грех“, и на добро и зло смотрит совершенно иначе, нежели народ; народ, напр., считает нарушение седьмой заповеди грехом, интеллигенция же ничего дурного в этом не видит и смотрит на это дело исключительно с медицинской точки зрения.

Интеллигенция не знает ни праздников, ни постов, ни говения, ни молитвы. Если бы простой верующий крестьянин попал в компанию университетской молодёжи, или вообще в интеллигентную среду и пожил бы в ней некоторое время, он бы и не догадался, что живёт среди христиан, и, наоборот, его христианское чувство на каждом шагу было бы здесь оскорбляемо.

В то время, как у крестьянина-идеалиста все мечты сводятся ко спасению души, к отречению от жизни „мира сего“, к самоограничению, у интеллигента-идеалиста все мечты обращены на устроение всеобщего земного благополучия, а о личном подвиге, об ограничении своих страстей нет и заботы.

Это разъединение интеллигенции и народа, нужно говорить правду, поддерживается и укрепляется нашей университетской наукой. Там интеллигенция почерпает основы своего мировоззрения. На факультетах естественном, медицинском, проводятся, как несомненные и бесспорные истины, такие мысли, которые совершенно противны христианскому учению и народно-церковному миросозерцанию. Вместо сотворения человека по образу и подобию Божию утверждается его естественное происхождение от низших животных, факт грехопадения, а, следовательно, и искупления – совершенно упраздняется. Ежегодно тысячи молодых людей усваивают себе подобные антихристианские мнения, разносят их по всей России, передают их окружающим людям, понемногу и постепенно создавая атмосферу отрицательного или равнодушного отношения к вечным истинам христианства. И удивительно, в то время, как заграницей с подобным явлением борются, создают христианские университеты, у нас на это зло смотрят с полнейшим равнодушием, как будто это так и быть должно! И в довершение всего – интеллигенция стремится просветить на свой лад народ, т. е. говоря просто и ясно сделать его равнодушным к вере и жизни вечной, и неравнодушным к благам и удовольствиям „мира сего“.

Это стремление интеллигенции угрожает народу новым игом, гораздо более страшным, чем татарщина и крепостное право.

Там порабощалось тело народа, а интеллигенция стремится поработить душу его, подменяя христианский идеал жизни и личности идеалом, ей самой измышлённым.

Противоположность воззрений, идеалов, быта – влечёт за собой крайне грустные последствия: 1) утрачивается цельность общенародного самосознания, и ослабляется мощь народного духа; 2) вся масса народа разделяется на две группы, находящиеся между собой в постоянной борьбе, на которую затрачиваются силы, пригодные на более нужное дело. Пастырям и народу естественно приходится остерегаться интеллигенции, как бы она, ревнуя о его просвещении, не вытравила из его сознания того, что составляет его величайшую святыню, залог его счастья и всей будущности – святыню церковно-христианского понимания жизни; интеллигенция, непонятая, не родная народу, необъединённая с ним союзом веры и упования – не может принести ему всей той пользы, которую она, по степени своего умственного развития и своих познаний, могла бы принести ему.

Разъединение дошло, наконец, до того, что у нас появились два типа народной школы, два рода народных чтений и т. п. Разве это нормально? Разве это желательно? Разве не вся образованная Россия могла бы и должна бы дружно и единодушно послужить делу просвещения народа!

Несомненно, оставлять дело в таком положении невозможно! Необходимо серьёзно подумать о взаимном сближении и объединении, чтобы не тянуть России в разные стороны. И мы не думаем, чтобы много нашлось таких, которые были бы принципиально против сближения и объединения! Нужно только, чтобы вопрос ставился прямо и ясно, обсуждался искренно, со взаимной снисходительностью и любовью. И, может быть, можно будет договориться до чего-нибудь положительного и хорошего! А как бы это было хорошо и важно, и дорого для всей России. Спасибо редакции „Мисс. Об.“, за добрый почин, и дай Бог, чтобы он увенчался успехом!

Нельзя не сказать только одного, – поднятый вопрос лучше бы называть не вопросом „о миссии среди интеллигенции“, а вопросом именно „о сближении и объединении интеллигенции с Церковью и народом“.

Слова „миссия среди интеллигенции“ могут подать повод к неправильному пониманию сущности дела. Иные могут сказать, что вот миссионеры собрались просвещать интеллигенцию, обращать её в православие, и это сразу побудит её стать как бы в оборонительное положение. Кто это, скажет она, хочет нас просвещать? Не слишком ли много берут они на себя? Не следовало ли бы им лучше заняться собственным просвещением, учредить миссию среди миссионеров? Такие или подобные замечания с примесью вражды, насмешки и презрения легко могут послышаться... И воздвигнутое новое доброе дело может быть не понято надлежаще, единственно вследствие неудачного наименования вопроса.

Но ведь дело не в том, чтобы кому-то кого-то просвещать или обращать на путь истинный, а в том, чтобы искренно и серьёзно задуматься над чрезвычайно серьёзным и важным вопросом нашей общественной жизни и попытаться общими силами разобраться в нём. Поэтому и следует избегать таких слов, которые могут обидеть, или же сразу создать холодные, недоверчивые отношения и помешать мирному, искреннему, дружному решению вопроса.

Желая с своей стороны принять посильное участие в обсуждении поднятого вопроса, мы предполагаем в последующих книжках „Мисс. Обозр.“ рассмотреть несколько частных вопросов, входящих в состав этого общего, а именно: 1) Когда и как образовалось у нас разъединение между интеллигенцией с одной стороны, народом и Церковью с другой? 2) Существует ли церковно-народный идеал личности и жизни, и в чём он заключается? 3) Оценка идеалов интеллигенции при свете церковно-народного идеала. Не замечается ли в идеальных стремлениях интеллигенции попыток к сближению с церковно-народным идеалом? Наконец, 4) каким практическим путём может произойти объединение интеллигенции и народа в одном общем идеале личности и жизни?

Кандидат университета, свящ. С. Четвериков

(Письмо в редакцию).

Милостивый государь,

Господин редактор!

Извините, если, будучи светским лицом, при скромном звании вольнопрактикующего врача, решаюсь высказать своё мнение по поводу способа борьбы наших православных миссионеров с сектантством вообще и с штундистами в частности.

Думается мне, что для оценки нравственных данных той или другой секты и для указания на уклонения её от истинного христианства недостаточно одного теоретического разбора сектантских заблуждений, о превосходстве которых над учением православной Церкви так, много пишут в светской печати и спорят интеллигентные люди... Однако даже в серьёзных органах нет указаний на то, да в чём же именно выражается это мнимое превосходство, и насколько жизнь сектанта ближе православных к идеалам, указанным нам Евангелием? Между тем при такой постановке вопроса, мне кажется, сама собой выяснилась бы вся ложь и напускная святость этих непрошенных просветителей нашего тёмного люда, который и сам понял бы истину, если бы ваш почтенный журнал рассылался по волостным правлениям, хотя по одному экземпляру, для воскресных чтений; говоря это, я разумею именно чтения для народа, но отнюдь не собеседования специальные с сектантами или с совращёнными уже лицами, служащие часто лишь удобным предлогом к публичному оскорблению православного чувства верующих, путём постановки праздных и часто даже воинственных, позорных вопросов в роде того, не есть ли Божия Матерь простой только „лантух“ (мешок), никому более ненужный после того, как высыпано из него золото?

Во всяком случае не мешало бы, между прочим, бороться с сектантами их же собственным оружием. Вам, конечно, не безызвестно, что сектанты совращают нашего крестьянина, практика по преимуществу, не столько логикой своего теоретического вранья, сколько указанием на те уклонения нашего духовенства от избранного им пути, которые, к сожалению, иногда приходится наблюдать (семья не без урода); главным же является всегда обвинение сектантами священников в чрезмерных поборах за совершение треб, что способно подействовать на бедняков возмущающе, так как последние по своей неразвитости не в силах войти в положение своего пастыря, которому медными грошами приходится собирать всякий год сумму, необходимую для жизни и для воспитания детей.

Уже целых 15 лет живу я в районе сектантства, хорошо ознакомлен с его внутренней жизнью и представителями и просто не могу надивиться сочувствию к ним нашей прессы и восторгам интеллигенции по поводу каждого нового успеха штунды. Только нашей близорукостью и крайней подлостью, и лицемерием сектантов можно попытаться объяснить себе это сочувствие и печати, и светских людей, и даже местной администрации к ним. Что касается последней, то отчасти тут играют свою роль существующие у немецких сектантов (баптистов и меннонитов) особые капиталы, в чём можно убедиться приходо-расходными книгами на немецком языке, куда обыкновенно никто никогда не заглядывает, так как ревизии подлежат только документы, писанные по-русски. Не говорю уже об аккуратном платеже земских и прочих повинностей со стороны щедро одарённых землями колонистов (основателей русского сектантства на юге), что заставляет наших патриотов-администраторов пренаивно желать окончательного выселения русских крестьян в дальние окраины, лишь бы избавиться от хлопотливого взыскания с них вечных недоимок. А колонисты пользуются всем этим largo manu, закупая всё большие и большие земли, которыми, как железными кольцами, окружают жалкие крестьянские наделы, благодаря чему русское население стеснено до чрезвычайности, а разными льготами со стороны новоиспечённых помещиков пользуется лишь в случае перехода в сектантство. В итоге – мирное завоевание не только земли, но и религиозной совести. Ради приобретения популярности среди сильных мира, те же сектанты не останавливаются даже перед тратами своих общинных капиталов на пожертвования на разные благотворительные учреждения и даже на русские Церкви, в душе искренне ненавидя всё русское. Не так давно, например, некто Б-ан, владелец десятков тысяч десятин земли, сделал доброхотное приношение в пользу гимназической Церкви, определяя своих детей в гимназию, и он же прогнал почти одновременно с этим свою гувернантку за то, что она при его детях осмелилась кланяться „идолу“ (она была православная и молилась иконе). Бедняга за 30 вёрст пришла пешком в город и жаловалась на оскорбление председателю местных благотворительных учреждений, г. Ак-фиеву (он же учитель реального училища), который сгоряча прокричал было об этом факте, но, однако, быстро замолк, как и неё здесь быстро замолкает даже при самых возмутительных поступках сектантов... Ещё грубее; конечно, опутывается совесть крестьянина. Не далее, как на днях, другой местный филантроп-благодетель, некто Г-с, присутствуя на покосе своей травы, отданной из половины крестьянам, не постыдился высказать им публично самые ужасные, грубые хуления на Пресвятую Богородицу. Узнав об этом от тех же крестьян, местный священник, сгоряча же (подобно учителю А-фиеву), собрался было жаловаться за оскорбление православия, но скоро остыл, услышав отказ русских подтвердить свои слова из опасения разгневать крупного землевладельца и лишиться покоса на будущее время... Комментарии, полагаю, здесь излишни.

Приведу теперь несколько фактов, указание на которые в „Миссионерском Обозрении“ могло бы, кажется, несколько отрезвить почитателей наших сектантов от чрезмерного увлечения их добродетелями. Не надо забывать, что наши южнорусские сектанты – духовные дети, наследники всех доблестей духа своих учителей-немцев, баптистов и меннонитов. А вот каковы же эти последние? Здесь прежде всего поражает большая дальновидность и лицемерие: всякая открытая кража, хотя бы даже только курицы, строго преследуется между колонистами, и вы можете быть поэтому уверены, что в пределах сектантской, немецкой колоши вас не обокрадут. Но... обсчитать, надуть и разорить ближнего при каких-либо коммерческих сделках считается делом обычным, лишь бы соблюдена затем была формальность обряда публичного покаяния перед моментом крещения (которое у баптистов совершается не раньше двадцати пяти-летнего возраста) и перед вступлением в брак и т. п. Помню, к местной богатой землевладелице пришёл раз меннонит, служивший у неё несколько лет на счету самого честного управляющего, пришёл в сопровождении своего шульца (немецкого старосты) и заявил, что желая жениться, принёс ей своё покаяние в ежегодной краже по пяти снопов с каждой копы хлеба (копа имеет 60 снопов), заплатить за которые, конечно, не может и т. д. Землевладелица, г-жа И-ко, раздосадованная не столько кражей, сколько многолетним обманом своего доверия к меннониту, прогнала его вместе с Шульцем, чем и закончилось покаяние.

Такая же показная, лицемерная нравственность замечается и в обрядах „фроммов“ (в переводе „благочестивых“), называемых официально баптистами (родоначальники и организаторы нашей штунды), у которых публичные покаяния бывают еженедельно, и доказывающий их раскаяние плач является обязательной при этом формальностью. Не могущим по заказу заплакать вменяется в обязанность закатить под лоб глаза, что при частых повторениях входит, наконец, в курьёзную привычку и; проявляется в обыденной беседе. Но, при показном благочестии и баптисты умеют мстить... В прошлом году, например, на литейном заводе баптисты, вожаки секты, содержащие на свой счёт и молельню в самом заводе, лишили-было куска хлеба рабочего, выдав ему волчий паспорт (т. е. без права поступить на другие заводы) за то, что он хотел подать фабричному инспектору от лица товарищей жалобу на вычеты хозяином из их заработной платы на покрытие расходов по постройке паровой мельницы благочестивого их патрона. И всё это на глазах полиции и инспектора, смотрящих сквозь пальцы на молитвенные собрания, притеснения и обсчитывания православных рабочих и на предоставление всяких льгот лишь тем из русских, кто, умилённый публичным покаянием в баптистской молельне, решился на переход в их секту. Те же льготы, под разными видами, щедро даются и в сельскохозяйственных экономиях, но только постоянным (годовым) рабочим и также местным крестьянам, в чаянии совратить их из православия; по отношению же краткосрочных рабочих (особенно из дальних губерний), а равно тех местных крестьян, на совращение которых нет надежды, практикуется замечательная жестокость. Какова она, можете судить по изданному в 1899 году Херсонским земством отчёту г. Хижнякова о положении сельскохозяйственного рабочего. Отсюда вы узнаете, как сотни тысяч крестьян, приходящих издалека на летние заработки к нашим богатым колонистам (меннонитам и баптистам) третируются хуже рабочего скота, для которого существуют в степи загоны, где он укрывается от непогоды и пользуется уходом при заболевании, а для людей ничего подобного. Сколько гибнет бедняков от негодной для желудка пищи, под которой следует разуметь червивую муку, слежавшуюся в камень (топором рубят из закрома), загнившую рыбу и дохлую овцу, которую, впрочем, чаще прирезывают „на издохе“, как сказано в отчёте (см. стр. 35–36 о смертных случаях в экономиях. Эльснера, Шварц и др.), вследствие внутреннего заражения сибирской язвой через употребление в пищу мяса овец, прирезанных на издохе от сибирки.

Напомню при этом сказанное раньше, что и по отношению к местным крестьянам проявляется не меньшая жестокость, если нельзя рассчитывать на их совращение в штунду, и не опасна их численность.

Так, я лично знаю одну маленькую деревеньку с православным поселением, находящуюся, благодаря экономическим условиям, почти в крепостной зависимости от местного крупного землевладельца меннонита, с чем однако плохо мирится молодёжь этой деревни; и вот её бьют при малейшем поводе. За самовольную отлучку из экономии на хозяйской лошади одного совсем юного хлопца там избили, например, так, что для оживления долго пришлось отливать водой; другого, бывшего новобранцем, искалечили на всю жизнь до неспособности к военной службе, из которой поэтому он и был выключен навсегда, и т. п.

Не так давно даже совершено здесь и варварское истязание русского, окончившееся смертью.

Около двух лет назад (в ноябре 1898 года) в упомянутой деревне арестовали парубка (молодого крестьянина), по подозрению в несуществовавшем покушении на поджог мельницы богатого землевладельца и отвели в волостное правление, где принялись истязать, чтобы вынудить сознание в покушении и между прочим, раздавили ему ядра... Не вынес, бедняга, такого зверства и, прохрипев в агонии до утра, умер, но тотчас затем был повешен на дверной ручке волостного правления (около которой найден, стоящим на коленях со стиснутыми зубами...). В этом, вопиющем деле участвовало пять меннонитов под охраной русского урядника. Через несколько часов затем явились чиновники из города для судебно-медицинского вскрытия трупа, к чему, однако, не были допущены крестьянами, которые, предварительно хорошо угостившись, прогнали представителей прокурорского надзора вместе с полицией, требуя следствия „беспристрастного“, и вскрытие трупа состоялось лишь на третий день в присутствии уже- вооружённой стражи.

Хотя и признано, что несчастный повесился, но с этим доселе не могут помириться не только родители несчастного, но и совесть обывателей, среди которых многие выдают себя за достоверных свидетелей истязания, подавали в разные места и разным лицам письменные заявления. Но виноватых всё-таки нет, а человек убит. Вот кто и каковы родоначальники нашего русского сектантства, вот какого духа и наши секты, за свободу совращения в которые так ратует Орловский предводитель дворянства г. Стахович. Если и при наличности строгих законов не ограждены православные люди от насилия и оскорбления своих религиозных чувств и попрания, то чего же тогда ожидать при отмене законов!

Доктор Н. Скарятин

В средине октября 1901 г. ехал я из Петербурга восвояси. В отделении спального вагона, где было моё место, когда я вошёл, уже сидели два почтенных старика. Лица строгие, взгляд суровый, длинные бороды, волоса в кружок; одеты – один в поддёвку, другой сверх поддёвки в длинный халат. „Не по старой ли вере?“ – подумал я. Так и оказалось. Входит сборщик на храм с призывом: „Пожертвуйте, православные...“ Старики с презрением отвернулись. „Надоедают, как собаки, эти их сборщики“, – буркнул, кивнув в мою сторону, один из них. Я наблюдал и выжидал время, чтобы заговорить с ними.

– Вы – старообрядцы? – начал я.

– Да; а ты псаломщик, али дьякон?

– Священник.

– Что же ты без креста? – ведь, вам всем кресты дали.

– И у меня есть, отвечаю, только я его в футляр положил и убрал, так как собираюсь спать, а с крестом спать считаю неприличным.

– Так, правильно.

– А вы неправильно поступили, назвавши ни в чём неповинного сборщика на Божий храм собакой; по Евангелию, кто назовёт брата своего дурным человеком, повинен суду, а что же будет тому, кто брата своего, трудящегося для славы Божией, назовёт собакой? Не повинен ли такой человек геенне огненной? Нет, не хорошо вы поступили, господин старообрядец!..

– Слушай-ка, отец, – вступается, перебивая меня, старик, – вот что я тебе скажу: мы люди неграмотные, – и я, и Матвей Прохорыч, и в писаниях мы ни в зуб толкнуть, в этом ты нас за Можай загонишь, да и не поймём мы тебя. Но мы пожили на своём веку и видели: конечно, все люди грешные, но до какой же степени ваш брат жаден на деньги, уму непостижимо. Как же? – „За сведение“, к примеру, дерут полусотку. Рассказывал Иван Максимыч из Пронска: пришёл, говорит, к попу за сведением, – брата женить, – а брат-то у него теперь живёт в Москве, готовым платьем торгует, а родился в Пронске, – а поп „давай, говорит, полусотку, дам выписку, не дашь, три года проходишь ко мне, не получишь“. Спасибо, брат-то малый обделистый, взял да по пачпорту женился. А то вот ещё какие штуки проделывают: придёт поп с крестом к мужику, отслужит молебен; „сколько тебе, батюшка?“ спрашивает мужик. „Целковый“. „Да у меня во всём доме полтинник денег“. „Не дашь целкового, не выйду из дома“. А сам лезет на печку и ложится, а дьячок ложится на лавку. „До тех пор не встанем, пока не дашь целкового“. Что ты будешь делать? Головушка бедная! Идёт мужик к соседу, аль к лавочнику, добывает ещё полтинник, отдаёт попу, лишь бы выпроводить не званных гостей...

– А уж и пьяно место, ваша братия, – снова ввязывается первый старик.

– А где, как не у вас, неверующие аисты? – перебил второй.

Я практически старался доказать, что всё, высказанное стариками о православных священниках, – ложь и наглая клевета, так как 1) ни в городах, ни в сёлах таксы за требоисправление нет; платят, кто сколько может; 2) мужик далеко не такое беззащитное и наивное существо, каким его представляют старообрядцы; 3) современное духовенство в большинстве своём совершенно трезвое, непьющее; 4) из единичных случаев нельзя делать огульных выводов; 5) если и есть, по словам старообрядца, атеисты между нами, то православие тут не причём. В заключение заметил я моим собеседникам, что они такие почтенные старцы, а занимаются таким грешным делом – клеветничеством, вместо того, чтобы смягчать свои души беседой о божественном и подавать младшим пример щедрости, любви и смирения. Старообрядцы сначала слушали, потом стали сердиться и, наконец, вышли из терпения, и второй из них оказал: „ну, довольно, отец, мы спать хотим, не то кондуктору скажем, что ты нас беспокоишь“. Оставалось пожелать старикам покойной ночи и лечь спать.

Проезжая дальше, я встретил мухаммеданина; он сел на станции Рязань. Одет джентльменом, и только головной убор да акцент изобличали в нём татарина. И замечательное совпадение: „пожертвуйте, православные“... раздаётся обычное начало воззвания сборщика на храм. Многие кладут. Кладёт и татарин. Вслед за первым идёт с подобным же воззванием другой сборщик. Этому же почти никто не даёт. Но татарин и этому даёт. Я поразился. Спрашиваю:

– Вы – магометанин?

– Да, слышится в ответ.

– В таком случае удивительно, что вы жертвуете на христианские храмы, удивительно и вместе с тем похвально.

– Я, батюшка, знаю, как строятся ваши церкви. Сам я содержу буфеты на Юго-Восточной ж. дороге, а дом у меня в с. N, Ш-го уезда; наше село в две слободы: одна слобода – татары, другая – русские; и я хорошо знаю, как строятся у вас церкви, и как живут ваши священники. У нас вот как: объявит мулла – это наш священник, – что-де нужно на место деревянной каменную мечеть; сейчас мы – кто что, кто двести рублей, а у кого нет денег, ведёт лошадь, корову. Смотришь, через два года мечеть готова. Редко, когда общество малое – в 35–40 дворов, обращаются к иноприходным за помощью, и это считается за позор. А у вас, знаю я: ведь в нашем селе на одном конце церковь, на другом мечеть... Начал строить церковь ещё старый священник; мужики – бунт: „не надо нам новой церкви, нам и эта хороша“. А чего хороша?! Вся развалилась. Ну, вот таких сборщиков нанял священник, послал их собирать, сам свой дом бросил, всё ездил в Тамбов, в Москву, в Петербург собирать; мужиков он упросил только подвозить материал, и то не даром, а за водку: привезут, скажем, кирпичей, или лесу, придут к нему: „давай, батька, вина, где хошь доставай, а нам давай вина“. Известно, народ тёмный, необразованный. Хороший был человек тот священник. А мужики: „когда, говорят, он сдохнет, замучил нас с этой своей церковью в отделку“. И помер он, действительно, не достроив церкви. Прислали им другого, молодого. Учёный такой. Коран и то читает: мулла говорил мне. А они его на смех. Выйдут в воскресенье на улицу и говорят: „наш батька ныне учил нас не воровать, а как мужику жить, да не воровать“. В другой раз выйдут из церкви и говорят: „батька ныне не велел нам пить, а как мужику жить, да не пить“. Известно, дурак – народ. Я, батюшка, знаю, я всё знаю. А вот не угодно ли: на прошлой неделе мой работник, из русских, сына женил; дал я ему накануне свадьбы шесть рублей за свадьбу священнику заплатить. Приходит мой Сидор от священника, хохочет во всю пасть; а под мышкой держит четвертную бутыль с водкой. „Что это ты, говорю, такой весёлый, и откуда у тебя водка?“ – „Как же, отвечает, мне, Абрам Абрамыч, не смеяться-то? – Прихожу к батьке и думаю: дай дурака, сваляю. Держу твои шесть рублей в кулаке. Входит батька, я бух ему в ноги! Он: „что ты, что ты, Сидор, встань, – в чём дело?“. А я: „батюшка-кормилец! нужда моя большая, живу в батраках, с людей берёшь шесть рублей, возьми с меня четыре, больше, хоть зарежь, во всём доме нет“. „Ну, встань, говорит, давай уж, сколько принёс“. Я отдал четыре рубля, а за два в казёнке четвертную взял“. Вот они как вам платят-то! Ведь, я всё знаю. Поэтому-то я всегда даю вашим сборщикам. И то сказать – веры разные у нас, а Бог-то один.

Итак, почитающие себя за древле-православных христиан обдали меня грязью, а магометанин ободрил и утешил. Исполняются слова Спасителя: царица Савская восстанет на суд с народом сим...

Свящ. В. Вишневский

Голодная степь, тянущаяся от левого берега Сыр Дарьи и до г. Джизака, в настоящее время оживляется, благодаря арыку, проведённому по ней Его Императорским Высочеством Великим Князем Николаем Константиновичем. Здесь нашли себе пристанище много переселенцев из Европейской России и образовали ряд посёлков. На ряду с доброй пшеницей в этих посёлках оказались и плевелы – штундо-баптисты и особенно хлысты, во главе которых стоит почитаемый сектантами – „бог-слово“, Увар Ермоленко.

Закинутый судьбой в этот край, хотя и не в качестве миссионера, я, однако же, по давнему обычаю миссионера, не мог не войти в сношения с сектантами и лицами, близко к ним стоящими. Благодаря этим последним и явилась у меня настоящая возможность познакомить читателей „Миссионерского Обозрения“ с письмами хлыстовских деятелей. Письма эти довольно интересны для характеристики современной хлыстовщины и способов пропаганды секты, и вообще они многим могут открыть глаза на многое.

1) Письмо хлыстовских миссионеров к Увару Ермоленко⁸⁷.

6 ноября 1899 года. – Благослови, родимый батюшка, мне написать сие письмо дорогому и неоценённому моему сердцу брату Увару Феодоровичу!

Описываю о своём путешествии. 24 октября я отправился из гор. Елизаветполя на Кавказ, куда прибыл 26 октября прямо к Кондратию Леонтьевичу в гор. Баталпашинск, где вот уже провожу около 8 дней. Но я нахожусь у него не один, а со мной ещё один брат из гор. Елизаветполя, который пожелал поехать послужить благовествованию Христову. Имя сего брата Иван Петрович Шипилов, о котором я вам писал в прежнем письме из Елизаветполя, посланном 23 октября. И так вот мы теперь вдвоём путешествуем. Когда прибыли к Кондратию Леонтьевичу в Баталпашинск, то он нас принял с радостью, и мы передали ему, что нужно и что было угодно Господу, ничего не прибавили и не убавили, и притом прочли все письма и откровения, которые я списал у вас. Затем Кондратий Леонтьевич убедился в истине и начал сам возвещать и свидетельствовать другим приходящим к нему лицам и убеждать их о том, что Господь их не оставил, а тот же бог-слово опять явился нам, который был во плоти Порфирия⁸⁸, а теперь во плоти Увара. И некоторые убедились и с радостью принимают тоже слово-бога; а некоторые усомнились, говоря, что „как бы не ошибиться; ибо уже много было вперёд такого, которые тоже говорили хорошо, а потом ввели в заблуждение и оказались пришедшими под именем Христовым“. И вот многие на то указывают и сомневаются в истине. Но мы оставим этот разговор и эту речь; а приступим опять к тому, от которого уклонились. Ибо, когда мы пробыли у братца Кондратия Леонтьевича одни сутки, на другие сутки побудил нас Дух Божий поехать в одну станицу за 40 вёрст от гор. Баталпашинска, в станицу Бекешинскую. И когда прибыли туда, то дали знать ещё в другую станицу Боргустанскую, откуда прибыло много братий и сестёр, и мы там пробыли полтора суток, провели время в чтении и пении и рассуждениях о жизни, боге-слове и т. п. Но Господь там нас не оставил, но явил милость Свою ко всем находившимся; человек было около двадцати и более; и растворил всем сердца верой, и все изливали сердечные молитвы с раскаянием, и где был немалый плач с коленопреклонением всего собора; так что на каждой плоти был страх Божий и Дух Божий. Ибо в это время Господь возвещал и глас Божий трубил через плоть брата Кондратия Леонтьевича, который ездил с нами туда, и через его уста слово Божие громогласно действовало и до сердца проникало, и возвещалось обильно, и сила Святого Духа действовала, и наводила страх на всякую плоть. И где весь собор присутствующих восхвалял Бога и нашего Иисуса Христа за великую милость Его. А также и мы возблагодарили Господа за милость Его к нам, грешным и недостойным, а также и брата, и соучастника в благовествовании и проповеди Иисуса Христа Кондратия Леонтьевича за то, что он потрудился поехать с нами; ибо он уже преклонный старец 80-ти летний, но охотно исполнил повеление Божие, которое возбудил в нём Господь, пожелание благовестить о истинном слове и Господе нашем Иисусе Христе, Которого все роды израильские⁸⁹ оставили и позабыли о Нём. Но возлюбленный наш брат и старец Кондратий Леонтьевич вновь напомянул тот начал, чему Господь прежде научал, всем собравшимся в станице Бекешинской братьям и сёстрам, которые с радостью приняли. Затем мы возвратились опять в гор. Баталпашинск к брату Кондратию Леонтьевичу и теперь вот уже несколько дней живём у него в доме, занимаемся перепиской, так что уже пятый день пишем день и ночь, снимаем копии с разных писем и с откровений, которые я списал, бывши у вас. 7-го же числа предполагаем отправиться, куда Бог благословит и куда поведёт Дух Божий. Ибо благодарим Господа, а также и братца Кондратия Леонтьевича, что пожили у него недельку и погостили; а теперь опять нужно приступать за предлежащий наш путь, дабы исполнить повеления Господни, куда Он нас послал.

Дорогой сердцу моему братец Увар Фёдорович! Я говорил Кондратию Леонтьевичу, что, может, будет угодно Господу, то и ты будешь потребован в Петербург для свидетельства слова о Израиле, на что он с охотой согласен исполнить волю Божию. Говорит так: „если Господу угодно, то пусть вызывает меня в Петербург; а я всегда готов“. Вот его адрес жительства: „В гор. Баталпашинск, Кубанской области. Собственный дом. Отставной есаул Кондратий Леонтьевич Уклеин“.

Кланяется он вам сердечно и просит ваших святых молитв о нём, дабы Господь укрепил его веру и соблюл тело от болезней. А также кланяется его помощница Анна Ивановна, тоже сердечно приветствует и просит твоих святых молитв о ней, дабы Господь растворил в ней дверь веры, а то колеблется в вере, и сохранил её тело от бед и болезней. Ещё сердечно кланяются две сестрички Марфуши, которые живут у Кондратия Леонтьевича прислугами, и просят твоих святых молитв о них грешных. Затем и мы, грешные и мерзкие Михаил и Иван Шипиловы, припадаем к стопам твоим и просим о нас твоих святых молитв, дабы укрепилась в нас вера, и чтоб растворилась дверь уст наших для благовествования и проповеди Иисуса Христа, Господа нашего. Аминь.

Остаёмся милостью Божией и твоими святыми молитвами Иван и Михаил (Шипиловы).

Передай от нас всем братьям и сёстрам сердечный поклон; а именно: во-первых, сестре Фионе, Поле, братцу Карпу с супругой, всем Балякиным вообще, и брату Родиону с супругой, и всем, всем и всем. Уведомляю, что 5 сего ноября утром рано я посылал с ангелом, который сопутствует со мной, тебе, братец Увар, мой сердечный поклон. Не знаю приняли ли вы его. Я о том не спросил ангела. Затем уведомляю, что до России, т. е. и где я уроженец и где живёт моя помощница Любаша, то туда ещё далеко, более 1500 вёрст. И туда не знаем, когда доедем, как будет Господу угодно; ибо здесь много мест, где народ Божий; и всем желательно передать слово, и чтобы до всех достигло благовестие и проповедание Иисуса Христа.

2) Письмо Екатеринославского хлыстовского ересе-учителя и лжепророка.

1900 года, апреля 17 дня. Здравствуй, любезный братец Ермолай Антонович, и все любезные девственницы, и вы все, дорогие братцы! Пожелайте с сердцем нашим соединяться, чтобы с Батюшкой, Царём Небесным не расстаться, а с сыном человеческим увидаться. Пожелайте, любезные, на войну собираться; ибо суд Божий сыну человеческому отдастся. А как силы небесные сойдутся, то и суд Божий начнётся. А что сказал Христос: „Я ко Отцу моему иду“ и к вам зайду; а в девять сот первом году суд начну. А я прежде ангелов соберу, и всем им трубы вручу, и по-военному играть научу. А как стали трубы трубить, и не смолкают, всю подселённую пробуждают, всех воинов сил небесных пробуждают, в едино место Ангелов и Архангелов собирают, Херувимов и Серафимов собирают; а сыну человеческому возвещают. Ему мать сказала: Ты не бойся, Мой Сынок, Я подарю тебе драгоценный венок. Со всей силой небесной разломаю замок; только позволь, Мой Сынок, купить в России хоть один замок. А как Мать Твоя жила, серебра и золота не собирала, всеми драгоценностями венок украшала; а за остальные ризушку тебе покупала, и всеми цветами её украшала, по плечам и по бёдрам Ангелов нашивала, и в руки им трубы давала, и всё Сына своего утешала и сама себя Ему вручала. Она в колыбели Его качала, про венок и ризушку рассказывала: „уж Ты спи, мой Сынок, спи Ты, на приставленных воинов воевод не гляди, матери своей не губи, от венка небесного никуда не уйди, на безбожного начальника не смотри. У нём самом Бога нет и похулил увесь небесный свет. Вот его несчастный след. И полководцев воинов верных нет. Тогда погаснет увесь свет, когда батюшка из земли на небо взойдёт. И твоя слава, сын человеческий, пропадёт, венок и ризушка в руки тебе не попадёт. Как можно это знать? И кого сыном Божиим назвать? Когда я стал непонятно так вам писать? Слушайте, брат, кого буду сыном человеческим называть и с кого воинов небесных собирать, всех девственниками буду называть, и Отца небесного буду призывать. И Отец Ангелов небесных будет с собой брать и каждому для помощи на службу давать. А теперь про сына человеческого буду тебе объяснять. А как написано: сыны человеческие, что вы не право судите? Вы всю подселенную разгубите; а венка себе не купите и ризушки не добудете. А ты, сын человеческий, не мешай с такой славы, не слушай мирской забавы. Это – люди, отделяющие себя, душевные, и безбожные, и не имеющие Духа Святого. Теперь ты сам рассмотри, и начальника воевать призови, и военное дело ему предложи; а начатый мир тобой, сын человеческий, соверши. Вот ты этого начальника с воеводами пошли, который пред глазами (мы) вашими триста воевод приставил, а бога (человеческа) человека хулить заставил. Теперь ты сам, сын человеческий, посмотри донского казака малоросса; а пеня гусару малороссу⁹⁰ благослови и замок для воинов купи, чтобы можно мне воинов собрать и трудом их не обременять. Надо к военной службе их приучать. Ведь мирную конференцию нужно кончать; а ведь наша брань не против крови пролита, а против духов сил поднебесных и против тьмы миродержимых. Сын человеческий! Прошу тебя принять с воинами меня, малоросса. А ещё прошу тебя, и вся сила небесная, которая и меня на это воинство сбудила. Так я стал воевать, и Божией любовью стал воинов собирать, чтобы всю силу вражью побеждать. Сын человеческий! ещё прошу. Воины все врозь стоят, и некуда их собрать. Надо б хоть клочок земли покупать, где можно воинов в доме – ста всех собрать. Вот и продаётся один участок № 425-й 2075 десятин удобной земли, при реке и на берегу Азовского моря, с торговой косой и рыбным заводом, и с многими постройками, у 25-ти верстах от Таганрога, и с мёртвым инвентарём, по двести рублей за десятину, а если пожелаете купить, со дворцом, чтоб поместиться с семейством и отцом. И ещё прошу тебя, сын человеческий, прочитать послание 2-е к коринфянам 10-я глава⁹¹. А когда пожелаете воинов наших узнать, то прежде их надо у одно место собрать. Это верно, что они врозь все стоят. Кто стал тюрьмы содержать, кто – сибирские страны пытать, кого на Сахалин остров стали посылать, а кого стали и через снеговые горы посылать, а кого стали под законом строго держать. Теперь сами посудите, как мне их собирать. Ведь надо у сына человеческа власть просить. Но сын человеческий должен сам знать, что без власти его нельзя из зубов зверя⁹² вырывать. Зверь может всех воинов моих потерзать. Мне придётся и телеграммы рассылать, а в иные страны и письма посылать, а много придётся и самому разъезжать, а может быть, придётся и послов своих посылать, чтобы скорей воинов собрать. Мне хотелось бы скоро царский указ⁹³ получать. Теперь довольно писать, только нужно адрес прописать. Адрес мой: В Екатеринославскую губернию, на Станцию Дебальцево, в почтовое отделение, в село Ольховатку, получить Василию Даниленко. А что вы просите, чтобы чаще писал, писаря ещё не нанимал, а братьев грамотных ещё отец мне не посылал. А когда Господь мне даст, чтобы получить мне власть, тогда и писаря я найму, и буду вам часто писать. А теперь буду Господа Бога просить, что нужно, то мне известить. А как письмо это не захватит братца Увара дома, то письма не держить, а в след его пустить. Сие письмо ему одному принадлежит. Я тоже, как получу известие от него, то на встречу ему письмо пущу.

Господь наш во плоти под законом страдает, и все члены его в законе гвоздями пригвождены.

Свящ. М. Тифлов

(Продолжение следует).

I.

В селе Подлипном издавна проживали молокане. Они были люди мирные. Совращением православных в свою секту не занимались. „Веруй всяк по-своему“, – вот было их правилом.

В последние годы Подлипновские молокане однако резко изменились. Они перешли в штунду. Стали грубы и дерзки с миром; повели настоящую войну и против православной Церкви. – С особой ненавистью относились они к святым иконам. Случалось, что они глумились над православными образами; называли их „идолами“ и „истуканами“.

Дело зашло далеко. В Подлипном завелись колеблющиеся в самых благонадёжных православных семьях. Это обстоятельство заставило меня ехать на беседы с подлипновским народом.

Оповестили о моём приезде. Люди охотно устремились в церковно-приходскую школу. В полном составе явились штундисты. Ими „правил“ старший брат, Пётр Данилович. Заранее было известно, что штунды желают беседовать со мной о почитании святых икон. Я радовался говорить именно об этом предмете, который для подлипновцев служил настоящим „камнем претыкания“.

И вот мы приступили к беседе. Народ битком набил церковную школу. Я сказал:

– Волнует меня, братия, весть о ваших церковных разделениях. Слышу, что среди вас народилась новая вера. Появились люди, которые хулят нашу родную православную Церковь. – Боже милосердый! разве св. Церковь наша учит людей чему-либо дурному, разве она проповедует нам не Евангелие Христово?..

Но что я слышу? Вот, говорят, к вам, в Подлинное, приезжали какие-то проповедники, которые Церковь пашу обзывали „язычествующей“, а нас бранили „идолопоклонниками“...

– Правда, родной, правда! Было это... – завопила в толпе старая и дряхлая женщина.

– Какие же мы язычники? Каким идолам кланяемся? Всякий знает из нашего символа, что мы веруем во Единого Бога троичного в лицах. Никаких других богов мы не принимаем...

Правда, в православной Церкви есть святые иконы...

– Вот в том-то и дело! – заметил впереди стоявший штундист.

– Да, в православной Церкви есть иконы, – твёрдо повторил я. Но разве иконы – боги? На иконах мы лишь красками изображаем то, что словами повествуется в Библии и священной истории о Боге и угодниках Его. Иконы, таким образом, отличаются от истинного Бога ещё больше, чем небо от земли...

Зачем же в таком случае имеем мы иконы?

– Затем, чтобы посредством их наглядно красками изобразить учение о Божиих делах и о нашем спасении Иисусом Христом – в частности. Иконами учение это понятно излагается для всякого зрячего человека, даже для неграмотного. И наш обычай освящён примером Самого Иисуса Христа. – Припомните евангельский рассказ: ко Христу фарисеи подослали учеников своих с вопросом: „позволительно ли давать подать кесарю, или нет?“ – Господь не стал подробно говорить искусителям об обязанности нашей повиноваться царской власти. Он, „видя лукавство их, сказал: Что искушаете Меня, лицемеры? Покажите Мне монету, которою платится подати. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чьё это изображение и надпись? Говорят Ему: кесарево, тогда говорит им, итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу“ (Мф.22:18–21).

Отсюда научаемся, что для воспоминания об истинах веры и жизни изображения весьма полезны. И у вас в селе учитель, когда читает по воскресеньям из книг, показывает при этом туманные картины. Он хочет картинами лучше закрепить в вашей памяти то, о чём читает по книгам. Так и Господь научил нас поступать, когда обличил фарисеев от портрета кесаря на динарии...

Штундисты возроптали. Они усиленно твердили, что в евангельском рассказе про портрет кесаря на динарии нет речи про иконы. „Зачем же православные поминают то неподходящее дело?“…

Я разъяснил народу, что евангельское событие для нас важно не как прямое доказательство за наши иконы. Для нас в данном случае достойно внимания то, что Христос именно через изображение пристыдил Своих искусителей. Значит, изображения в жизни, а отсюда – в делах веры полезны. Памятуя это, и Церковь наша через иконы наглядно говорит людям о том, о чём написано в Евангелиях, и что после происходило в Церкви Божией. Поэтому сектанты пусть покажут нам, где в Слове Божием запрещено об истинах правой веры вспоминать через изображения?

Выступил Пётр Данилович. Он резко сказал, что я „не туда притянул“ евангельское событие. От динария Христос учил людей не о Боге, а о земном царе. Православные же на иконах изображают ведь Бога Истинного. Разве это возможно?..

– Послушайте, христиане, – обратясь к народу, сказал Пётр Данилович. Вот что пророк Моисей объявил во Второзаконии: „твёрдо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на (горе) Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого-либо скота, который тут земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо (гада), ползающего по земле, изображения какой-либо рыбы, которая в водах ниже земли“... (Втор.4:16–18).

Тут Пётр Данилович остановился. Он сказал:

– Вот как про иконы говорит святое Писание! А вы за динарий... То дело другое...

Я ещё повторил, что от динария мы научаемся лишь одной истине, что воспоминать о разных событиях и лицах через изображения полезно.

Если же без изображений совершенно можно было бы обойтись, то Христос, без сомнения, не взял бы в руки динария с портретом царя и не употреблял бы в Своих речах разных сравнений и подобий. А то Господь наш, говоря о царстве Божием, уподобляет его то полю засеянному, то неводу, то десяти девам (Мф. 13 гл. и 25 гл.). Это тоже картины, взятые из жизни. Таким образом ясно, что для человека полезно сопровождать речь о предметах, веры показыванием изображений. Этой истине и учит нас евангельский случай с динарием. Вы же, Пётр Данилович, не показали, что об истинах веры нельзя вспоминать через изображения. Ваша ссылка на 4-ю главу Второзакония для вас бесполезна...

В самом деле, о чём говорит Бог через Моисея пророка? Коротко сказать: Бог заботливо оберегает народ от служения идолам, „сделанным руками человеческими из дерева и камня, которые не видят и не слышат, не едят и не обоняют“ (Втор.4:28). Потому при заключении древнего завета, Господь не показал евреям лица или „образа Своего“ (Втор.4:12), „дабы они не развратились“ (Втор.4:16). Но значит ли отсюда, что всякое изображение, для прославления Бога истинного сделанное, есть идол?

Для ответа на поставленный вопрос разберём прежде всего 16 ст. 4 гл. Второзакония. Там сказано, что Господу противны „изваяния, изображения какого-либо кумира, представляющие мужчину или женщину“. Значит ли это, что Бог возбраняет делать всякие изображения Существа Своего с лицами человеческими?

В 25 гл. Исхода читаем: „и сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их, на обоих концах крышки“ (Исх.25:18). Херувимы же были не простым украшением скинии и храма, а на них почивала „слава Бога Израилева“ (Иез.9:3; ср. Евр.9:5).

Сносим слова Божии с речью пр. Иезекииля: „от верха дверей как внутри храма, так и снаружи, и по всей стене… были резные изображения, сделаны были херувимы… и у каждого херувима два лица. С одной стороны к пальме обращено лицо человеческое, а с другой к пальме лицо львиное“ (Иез.41:17–19).

Из снесения заповеди Божией с описанием пророка следует, что Сам Господь, запретивший людям строить кумиров, – повелел сделать херувимов с лицом человеческим и животным. Значит, не всякое человеческое изображение или изображение животного есть кумир.

Запретил Бог, как мы слышали из Второзакония, делать людям „изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами“...

Опять спрошу вас: что же, Господь никаких животных и птиц для славы Своего Имени не велел изображать?

Я уже читал вам из пр. Иезекииля, что у херувимов были львиные лица (Иез.41:19). А лев – животное. Таким образом священные изображения с лицами животных верующим можно было делать. Следовательно, не всякое изображение животного есть идол.

В кн. Исход про херувимов сказано: „и будут херувимы с распростёртыми вверх крыльями, покрывая крыльями своими крышку“… (Исх.25:20).

Видим отсюда, что священные херувимы были крылатые. Крылья же составляют принадлежность птиц. Таким образом, Бог не возбранял народу Своему иметь священные изображения в виде птиц.

Мои доказательства из Библии производили сильное воздействие на народ. Штундисты стояли угнетённые. – Я продолжал речь:

– Ничего укорительного для православной Церкви не находим мы и в последнем прочитанном стихе из 4 гл. Второзакония. В этом стихе осуждаются идольские „изображения какого-либо гада, ползающего по земле“ (Втор.4:18 ст.) – Всякое ли изображение гада греховно и противно Богу? Нет. В кн. так говорится: „и сказал Господь Моисею: сделай себе медного змея и выставь его на знамя, и (если ужалит змей какого-либо человека) ужаленный, взглянув на него, останется жив. И сделал Моисей медного змея“... (Чис.21:8,9).

Убеждаемся отсюда, что изображение змея, выставленное для славы Истинного Бога, священно и Господу не противно. Противно Богу только идольское изображение гада...

Мне грустно, что сектанты не понимают этих простых истин. Могу к ним обратиться лишь с словами Господа: научайтесь „отличать священное от несвященного и нечистое от чистого“ (Лев.10:10; Ср. Иез.22:26). Что Бог очистил, того не почитайте нечистым (Деян.10:15). Не думайте, что всякое рукотворенное изображение есть идол. – Что такое идол? Разумеете ли вы это, друзья?

Ап. Павел пишет: „мы знаем, что идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого“ (1Кор.8:4; ср. Пс.95:5–8). Язычники, осуетившись в помышлениях своих, забыли эту истину. Вместо Бога Живого они стали обожать тварь – животных и человека, или изделия рук человеческих. Такие изделия рук в Слове Божием именуются идолами. Нечестие людей было так велико, что, обращаясь к идолам, язычники говорили дереву, „ты мой отец“, и камню: „ты родил меня“ (Иер.2:27). Вот такие изображения вымышленных богов, – причём люди почитали подобные изображения живыми, – Бог запрещает делать Своему народу. Именно эти только изображения в священном Писании именуются идолами, или кумирами.

Пётр Данилович возразил.

– Вы слишком глупыми представляете язычников. Разве они своих идолов почитали живыми? Тоже и для них деревяшки были деревяшками, и больше ничего.

В ответ я сказал:

– Для опровержения неправильного понятия Петра Даниловича об идолах я прочитаю из 14 гл. кн. пр. Даниила. Тогда сами, братья, судите, верно ли утверждают, сектанты, будто язычники своих идолов не почитали живыми?

Я стал читать с 3 ст. 14 гл. Даниила: „был у Вавилонян идол, по имени Вил“... Стих 6-й я прочёл медленно и с особым выражением в голосе: „царь сказал: не думаешь ли ты, что Вил не живой Бог? Не видишь ли ты, сколько он ест и пьёт каждый день?“

Итак, даже царь верил, что вавилонский идол Вил – „живой бог“. Значит, сектанты ложно говорят, будто язычники своих идолов не почитали живыми.

Стали читать мы далее рассказ про Вила. Слушатели смеялись над тем, как лжецы обманывали царя. Все были довольны, когда узнали, что рассерженный царь за обман велел казнить жрецов. Прочли стихи 23–24, „был на том месте большой дракон... И сказал царь Даниилу: „не скажет ли и об этом, что он – медь? вот он – живой и ест и пьёт“...

После такого заявления царя не могло быть ни у кого сомнения, что язычники, действительно, своих идолов или кумиров почитали живыми. Потому-то Бог во всей Библии грозно обличал беззаконников и свидетельствовал им о Себе, что Он – Единый Творец и Промыслитель мира. Потому же, спасая грубый народ от идолопоклонства. Бог, при заключении древнего завета с Собой, не показал людям Лица Своего (Втор.4:15). Но священные изображения херувимов и медного змея велел сделать. Ясно, что не всякие рукотворенные изображения – идолы. Почему сектанты удаляются от священных рукотворенных изображений, свидетельствующих нам об Истинном Боге и святых Его?..

II.

Пётр Данилович сказал:

– Мы чтим одного Бога, а рукотворенных изображений не имеем и не почитаем их. Это – языческий обычай. Такой обычай находим мы у православных. Как посмотришь на вас, ну, право, в глазах вертится то, о чём писал пророк Иеремия!.. Хотите, мы почитаем народу послание Иеремии, или оно противно вам?..

Пётр Данилович с усмешкой повернулся к своим братьям. Те дружно его поддержали.

– Не любят послания Иеремии православные!.. Огнём оно жжёт их!..

Я заметил, что сектанты клевещут на нас. Мы все священные книги любим и с наслаждением читаем. В доказательство своих слов я с готовностью согласился выслушать послание Иеремии. Я просил лишь, чтобы сектанты потом разъяснили нам, как этим посланием обличается православная Церковь?

Пётр Данилович откашлялся и зачитал. Я внимательно следил за его голосом. Где он выкрикивал слова – я подчёркивал. Таким образом для меня очевидными стали те стихи, на которых сектанты строили свои нападки на православную Церковь.

Кончилось чтение. Оно сопровождалось грубыми ошибками и заиканьем. Это утомило слушателей. Все были рады, когда Пётр Данилович положил Библию на стол. Он уже не толковал послания, а сказал лишь в заключение:

– Вот как язычники служили своим богам, так вы – иконам. Разницы никакой нет. Потому мы думаем, что послание Иеремии обличает вас за языческие обычаи...

Я ответил:

– Уже из 1 стиха послания Иеремии ясно, что пророк писал его Иудеям, уходившим в Вавилон. В послании он изображает те обычаи, которых держались язычники – вавилоняне. Эти обычаи нисколько не похожи на православное служение Богу Истинному. – В самом деле: в 4 стихе пророк пишет: „теперь вы увидите в Вавилоне богов серебряных и золотых и деревянных, носимых на плечах“... Пророк, так. обр., ясно обозначает, где иудеи увидят богов ложных – в Вавилоне, а не в какой-либо другой стране. Значит, послание Иеремии не к православным христианам писано; во дни пророка их ещё не было на свете...

Не к нам оно относится и потому, что у нас совершенно нет никаких богов золотых, серебряных и деревянных. У нас есть один Бог, из Которого все и мы у Него (ср. Еф.4:6). Иконы же православные, как я уже говорил, не боги, а лишь изображения красками Истинного Бога и святых Его. Иконам никто не служит, как живым богам.

Правда, мы носим иконы на плечах, как вавилоняне носили своих богов ( – ст. 4). Но разве что носят на плечах, то уже – идол? В 1 кн. Царств мы читаем: „пришли жители Кириафиарима, и взяли Ковчег Господа, и принесли Его в дом Аминадава“... (1Цар.7:1). Вот видим, что народ Божий носил Ковчег Завета, на котором были херувимы. А разве кто сочтёт Ковчег и херувимов идолами? (Ср. 1Цар.4:3; Нав.6:5,7).

Итак, за то, что мы носим свои иконы на плечах, как евреи Ковчег Божий, нас нельзя называть идолопоклонниками.

Нельзя также уподоблять иконы Спасителя идолу за то, что Христа мы рисуем со скипетром в руках ( – ср. ст. 13 посл. Иер.). Ведь скипетр в руках Христа для того изображается, чтобы показать, что мы веруем в царское достоинство Сына Божия (Евр.1:3; Откр.11:15). Но мы не говорим, что иконы – живой бог, – что икона сама собой, без Божией воли, может кого-либо убить или помиловать. Таким образом, мы веруем совсем не по-язычески.

В ст. 18 пророк осуждает язычников за то, что они „зажигают“ для идолов „светильники, и больше, нежели для себя самих, а они ни одною из них не могут видеть“. – Пророческие слова были великим укором для язычников: те зажигали светильники перед своими истуканами, как перед живыми богами: они думали, что этим истуканам приятно видеть свет светильников; между тем языческие идолы ничего замечать не могли...

Мы же зажигаем лампады и свечи не для дерева или золота, или камня, а для Бога Всевидящего. В этом случае мы подражаем не вавилонянам, а древним евреям. Им велено было Самим Господом зажигать „елей чистый“ перед Ковчегом (Исх.27:20–21). Стараемся мы своё земное служение уподоблять небесному. На небе же Иоанну Богослову показаны были семь горящих светильников перед престолом Божиим (Откр.4:5). – Значит, в своём служении перед иконами мы ни в каком случае не уподобляемся язычникам...

– Не уподобляетесь! – перебил меня Пётр Данилович. А всё похоже...

Я возразил:

– Что же всё? Если мы носим иконы на плечах, зажигаем перед ними светильники, – ужели за это надо нас бранить язычниками? Если так поступать, то мы можем обозвать вас животными. В самом деле: животные едят – и вы едите; животные ходят на ногах – и вы также; животные могут кричать – и вы ещё громче их. Стало быть, вы – животные!..

– Эка, хватил! – воскликнули сектанты.

– Да, хватил и, конечно, неправильно. Но также неправильно вы поступаете, когда по немногим внешним сходным действиям уподобляете наше богослужение служению язычников. Побойтесь Бога!..

Сектанты молчали. Я продолжал речь:

– Остановимся ещё на одном стихе послания Иеремии: „как же назвать их богами? Женщины приносят жертвы этим серебряным и золотым и деревянным богам“ (ПослИер.1:29).

Пророк уже довольно показал бесчувственность и неподвижность идолов вавилонских. Эти идолы – не боги; нечего и жертвы им приносить...

– А что, спросил меня Пётр Данилович, икон своих вы не зовёте богами?

– Как не зовут! – закричали штундисты. Постоянна говорят: „вон идут богоносцы“. Кто, подслеповатый, входит в избу, спрашивает: „а где у вас бог? – Тёмные люди!..

Я ответил:

– Действительно, друзья, вы – тёмные люди! Вы не понимаете силы слов. Вас, как детей, надо питать ещё молоком духовным. В самом деле, ужели вы не догадываетесь, что ни один православный икону считать за бога, не может. Ведь в Символе веры мы исповедуем Единого Бога во Святой Троице. Значит, если „простолюдины“ называют икону богом, то лишь переносно: иконы – не боги, а, по словам апостола, лишь „называемые богом“ (2Фес.2:4). И тут нет ничего языческого. Во святом Писании: мы находим подходящие случаи. Так, в кн. Числ читаем: „когда поднимался Ковчег в путь, Моисей говорил: восстань, Господи!.. А когда останавливался Ковчег, он говорил? возвратись, Господи, к тысячам и тьмам Израилевым“ (Чис.10:35,36; ср. 2Цар.6:5).

Рассудите сами: Бог живой не поднимается, не опускается. Он наполняет Собой всю вселенную (3Цар.8:27; Иов.28:24; Деян.17:27). Между тем Моисей говорил: „опустись, Господи! восстань, Господи!“ Явно, он обращался к Ковчегу Завета, на котором нарицалось Имя Божие (Чис.10:35). Этот Ковчег в переносном смысле он называл Господом. – Так и у нас бывает. Войдите в волостное правление. На стене вы увидите царский портрет, а под ним подпись: „Император Николай II“. Спрошу я вас: разве живой царь висит на стене? Нет; его изображение, портрет. Подробнее бы, поэтому, надо на писать: „портрет Его Величества Николая II-го“; в сокращении же просто пишется: „Император Николай II“.

Так надобно рассуждать и об иконах. Собственно, войдя в избу и не заметив образов, следовало бы спросить: „где у вас висят изображения Господа, являвшегося во Плоти и святых Его“; но в сокращении говорят иначе. И за это людей осуждать нечего. Никто не думает, что бумага, дерево, камень – бог, как то думали язычники (Иер.2:27). Значит, и применять к нам 29 ст. послания Иеремии не для чего.

Довольно, однако. Надеюсь, теперь для всех очевидно, что послание Иеремии не может быть прилагаемо к обычаям православной Церкви. В этом послании обличаются многобожники, – служители идолов. У нас Бог один и никаких идолов нет. – Поэтому опять спрошу я вас: где же в Слове Божием вы нашли запрещение изображать Бога Истинного, являвшегося людям во Плоти?

Пётр Данилович сказал:

– Где нашли? А вот почитайте 13 гл. Премудрости Соломоновой и 10 гл. пр. Иеремии. Тогда узнаете, как Бог осуждает рукотворенные изображения...

Один молодой хорошо грамотный штундист стал читать указанные Петром Даниловичем главы. Мы выслушали чтение спокойно и внимательно. Народ не волновался. Православные уже с улыбкой повторяли: „опять про идолов. Дались они им!“...

Я ответил кратко. Я сказал:

– Прем. Соломон считает „жалкими“ тех, „которые называют богами дела рук человеческих“ и „о жизни просят мёртвое“ (Прем.13:10,18). Таким образом Соломон осуждает идолопоклонников, обожавших тварь и изделия рук человеческих. Но про священные изображения Истинного Бога и святых Его ни Соломон, ни пр. Иеремия ничего не говорят. У нас же речь не об идолах, а о священных изображениях. Где они-то в Писании запрещены?

III.

Штундисты, посоветовавшись между собой, решили „оставить“ ветхий завет. „Всё равно, говорили они, по нему никуда не придёшь“... Но я попросил их запомнить, что в книгах ветхого завета везде осуждаются идолы, ложные боги. Священные же изображения кивота, херувимов, медного змея Сам Бог велел людям сделать и почитать...

– Ну, про медного змея вы не поминайте! – заметил Пётр Данилович. Его ещё в ветхом завете „истребил“ благочестивый царь Езекия (4Цар.18:1–4).

Я согласился, что, действительно, Езекия „истребил медного змея, которого сделал Моисей“ (4Цар.18:4). Но за что истребил? За то, что сыны Израилевы звали его „Нехуштан“ (4Цар.18:ст.). По-русски это слово означает „медный бог“. Значит, как скоро святую вещь, которая была при Моисеевой скинии, люди обожали, так ревность по вере требовала „истребить“ её. – И, если бы мы свои иконы почитали живыми богами, – эти иконы были бы для нас также сетью и петлёй. Но икон мы не обожаем. И вы ясно укажите, где в новом завете Христос запретил иметь их для воспоминания о Его святом законе?..

– Ну, родной, по новому-то завету вам трудней будет распространяться! – шутливо заметил Пётр Данилович.

– Ничего... Бог поможет, и по новому завету покажем, что вы ошибаетесь, – ответил я.

– Тогда слушайте от нового завета! – твёрдо произнёс Пётр Данилович. В Евангелии Иоанна Христос говорит самарянке: „Бог есть Дух: и поклоняющиеся Ему должны покланяться в духе и истине“ (Ин.4:24). А православные понаделали икон. Разве это духовное поклонение Богу?

Я ответил:

– В 4 гл. Иоанна Христос ни одним словом не осудил поклонения перед иконами, когда это поклонение совершается от чистой любви к Богу и его угодникам. – В самом деле, что означает „служить Богу духом“, по учению свящ. Писания? Вот ап. Павел пишет о себе: „свидетель мне Бог, Которому служу духом моим“ (Рим.1:9). Надобно рассмотреть, как апостол служил Богу. Он всей душой верил в Него; любил заповеди Христовы и душу полагал для распространения Евангелия на земле (2Кор.11:23–32). Но тот же апостол, по влечению своего сердца, ходил в Иерусалим „и молился в храме“ (Деян.22:17). В храме по всем стенам были резные изображения херувимов (Иез.41:17–18). Молясь Богу, плотскими глазами апостол невольно смотрел на эти изображения. Что же – выходит, он не духовно служил Богу? Нет, духовно. В своей молитве он с силой проявлял. „плоды духа“ (Гал.5:22–23). Он искренно любил Бога и для него жертвовал всем существом своим – и душой, и телом (2Кор.11:23–32). Он верил в Евангелие – и свою веру являл в жизни своей не только по духу, но. и по плоти. – Таким образом, своим примером апостол, указал нам, что значит „служить Богу духом“. Это значит – не держать веры и любви к Богу в душе только и ничем не обнаруживать их. Духовное служение Богу требует от нас наружной веры, – внешних проявлений нашей молитвы и нашей беседы с Богом. Тот, кто „служит Богу духом“, подражая Христу (Мф.26:39), во время молитвы, станет преклонять колена (ср. Деян.21:5; Еф..8:14), воздевать руки к небу (1Тим.2:8), – будет, следуя примеру апостолов, ходить в храм Божий (Деян.22:17;. ср. Деян.3:1 и др.). Значит, слова Христа к самарянке (Ин.4:23–24) не возбраняют нам служения Богу телом, плотью. Эти слова обличают лишь фарисейский дух в иудеях. Многие иудеи гордились тем, что у них есть храм Божий, – есть святыня в храме, а дел милосердия и любви не делали (Мф.23:23). За это таких людей Господь осуждает, называя их лицемерами (Мф.23:13,14,15,23). – И нам в 4 гл. Иоанна Господь заповедует не довольствоваться на молитве одной внешностью, делами телесными только, а велит ещё проявлять в жизни „плоды духа“. Об этом Церковь православная и старается. За литургией она возглашает: „горе имеим сердца“. Это значит: будем держать сердца наши высоко, у Престола Божия, – будем не плотские только колена преклонять перед величием Божиим, но и колена сердца (ср. Еф.3:14). – Таким образом православная Церковь строго исполняет закон Христов. Сами иконы-то она имеет для того, чтобы через них лучше возвести наши умы к Богу, – к размышлению о делах Его для спасения мира. А вы, сектанты, от икон бежите. Почему?..

– Почему бежим? – переспросил меня Пётр Данилович. А вот почему: „мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого“ (Деян.17:29). А у православных все иконы не серебряные, так золотые – и сделаны с великим искусством...

Я сказал:

– Да, наша Церковь требует, чтобы иконы везде писались и устроялись с великим искусством. В этом случае она подражает Самому Богу. Господь для устройства и украшения скинии избрал Веселиила и Аголиава – мужей, которых Он исполнил „всяким искусством“ (Исх.31:3,6). Почему это? Да потому, что украшение дома Божия – великое и трудное дело. Чтобы выполнить всё в согласии с величием Божиим, потребно большое искусство человеку (Ср. 1Пар.9:33). О нём наша Церковь старается и, как видим, соответственно намерениям Самого Бога.

Если же в прочитанных вами словах апостол говорит, что „Божество не подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого“, – то и православная Церковь так думает! Она верует, что Бог есть Дух, величайший и непостижимый (Быт.1:2; Пс.138:7; Ин.4:24; 3Цар.8:27; Пс.85:10 и др.). На иконах она рисует Его не таким, как Он живёт „во свете неприступном“ (1Тим.6:16). Таким Бога никто никогда не видел (Ин.1:18). Святая Церковь изображает Бога, как Он являл Себя миру. Наши иконы составляются вследствие того не по вымыслу человеческому, а по указаниям Библии.

– Правда? – удивлённо перебил меня Пётр Данилович. Покажите, где в Писании сказано изображать Бога стариком...

Я открыл кн. пророка Даниила и прочитал: „видел я наконец, что поставлены были престолы и воссел Ветхий днями“... (Дан.7:9 ст.). Вот Библия указывает нам ясно образ для нарисования Бога Отца. Это – муж „Ветхий днями“, попросту – Старец. К Нему, по пророчеству Даниила, подводится „Сын Человеческий“ (Дан.7:13), Иисус Христос, моложе видом. А затем у нас изображается Третье Лице Св. Троицы, в виде голубя, – как Дух Св. явил Себя при крещении Христовом (Мф.3:16), – или в виде огненных языков, как было в день первой христианской Пятидесятницы (Деян.2:3). – Так мы изображаем Святую Троицу – не от вымысла человеческого, а по руководству священного Писания.

– Но ведь в Евангелии Иоанна написано: „Бога не видел никто никогда“ (Ин.1:18), а вы рисуете? – воскликнул Пётр Данилович.

– Да, в Евангелии Иоанна сказано: „Бога не видел никто никогда“; но вы плохо делаете, что не дочитываете стиха до конца: Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, Сущий в недре Отчем, Он явил“ (Ин.1:18). Все эти слова, вместе взятые, объясняют нам дело. Бога, Живущего во свете непреступном, действительно, не видел никто никогда и никак (1Тим.6:16). Бог – Дух не подлежит рассматриванию плотскими очами. – Но в определённое время (Гал.3:22), умилосердившись над людьми, Бог сошёл на землю, воплотился во Христе и „от полноты Его мы все приняли и благодать на благодать“ (Ин.1:16). Теперь люди уже не могут жаловаться, что они не видели Отца. Об этом в Евангелии Иоанна читаем: „Филипп сказал: Господи! покажи нам Отца, и довольно для нас. Иисус сказал ему: сколько времени Я с вами, и ты не знаешь меня Филипп? Видевший Меня, видел Отца“ (Ин.14:8–9).

Итак, Христос, истинно „явил“ людям Лицо Отца Своего. Мы не можем поэтому говорить, что не видели Бога, являвшегося во плоти. Мы не видели лишь Бога-Духа (1Тим.6:16); но о том узнаем, если будем, после своей смерти (2Кор.5:6,8). Пока же мы во плоти, – будем довольны тем откровением Существа Божия, какое нам явлено. Но по этому откровению Сам Господь, для напоминания о Себе, повелел людям сделать священные изображения кивота, херувимов и медного змея. Почему же у сектантов нет никаких изображений священных?

Пётр Данилович возбудился и гневно заговорил:

– Что вы все цепляетесь за кивот и херувимов? Они были до своего времени. Теперь их Господь уничтожил – Я ласково сказал:

– Успокойтесь, Пётр Данилович! Покажите от Слова Божия, где „уничтожены“ кивот и херувимы?

Какой-то сектант кричал: Господь „отменяет первое, чтобы постановить второе“, – вот вам херувимы!..

Я заметил, что не будем торопиться, а всё разберём по порядку. Для отдыха же и взаимного назидания пропоем известные нам церковные песнопения...

И люди запели. Могучее воодушевление двигало их голосами. Народ как бы хотел показать штундистам, что не продаст им своей православной веры и не послушает вражьих наветов на нашу Церковь...

IV.

Пётр Данилыч между тем усердно собирался доказывать, что в новом завете Христос истребил все „рукотворенные вещи“. Он нашёл 9 гл. посл. к Евреям и нетерпеливо ждал очереди читать. Потом он начал выкрикивать её до последнего стиха. – Когда чтение кончилось, я спросил: где же апостол написал, что у христиан не должно быть никаких рукотворенных святынь?

Общими силами сектанты указали на 5 и 10 ст. 9 главы, также на 9 ст. 10 гл. Послания к Евреям. В этих стихах православные святыни, по словам сектантов, „подсекаются“ будто бы „под корень“.

Я остановился прямо на указанных стихах. В 5 ст. 9 гл. к Евреям сказано: „над ним (ковчегом) херувимы славы, осеняющие очистилище; о чём не нужно теперь говорить подробно“. Сектанты этот стих читают особым образом. Слово „подробно“ они произносят тихо. Выходит будто бы, что апостол вовсе не хочет говорить про херувимов. Между тем в Послании к евреям апостол отказывается лишь „подробно“ говорить о древней святыне. Отказывается апостол, без сомнения, потому, что устройство скинии и всего древнего богослужения евреям известно было хорошо. Кто из них захотел бы подробно ознакомиться с этим устройством, – тот мог бы это сделать без апостола, прочитав с 25 главы Исхода до конца книги.

Таким образом, в 5 ст. 9 гл. Посл. к евреям рукотворенные святыни не „истребляются“ совершенно, а лишь подробно не описываются.

Нисколько не говорит в пользу сектантов и 10-й ст. этой же главы. В этом стихе удостоверяется, что ветхозаветная скиния и приносившиеся в ней дары и жертвы со всеми „обрядами, относящимися до плоти, установлены были только до времени исправления“, – Я очень жалею, что мои собеседники не обратили внимания на слово „исправления“. Этим словом апостол ясно обозначил, что древняя святыня у христиан должна быть не истреблена, а исправлена. – Какое же различие в этих словах?

Разница огромная. Истребить что-нибудь значит совсем это разрушить и выкинуть, как сор или пепел. Исправить вещь – значит оставить её существовать только в поновлённом виде. – Возьмите пример с житейского быта. Положим, кто-нибудь из вас захотел исправить избу. Для этого он разберёт её по брёвнам; пересмотрит их. Какие бревна годятся, – оставит для поправленной избы; какие сгнили – выкинет...

Так и Христос поступил с древними святынями. Устаревшие из них, как жертвы волов, овец, козлов Он уничтожил или „отменил“, по выражению апостола (Евр.10:9). „Отменяет первое“..., читаем мы в послании к Евреям. Что же Господь отменяет? Это указано в стихе 5 и ниже: «Христос... говорит: всесожжения и жертвы за грех не угодны тебе... Потом прибавил: вот иду исполнить волю Твою, Боже“ (Евр.10:5–9).

Итак, древние жертвоприношения животных Христос заменил в новом завете Своей жертвой. Потому у христиан нет никаких жертвоприношений животных. Но в 9 ст. 10 гл. Посл. к Евреям совершенно нет речи о рукотворенной святыне. А в 9 гл. 10 ст. сказал апостол, что эта святыня существовала „до времени исправления“. Значит, в исправленном виде рукотворенные святыни у христиан должны существовать. Где их нет, как у сектантов, там не соблюдается Слово Божие...

Сектанты негодовали. Они находили, что я „переворотил“ всё послание к Евреям. „Разве можно так поступать с Словом Божиим?“ – шумели они. Однако показать, что же именно я „переворотил“, – они не могли.

Тогда Пётр Данилыч сказал:

– Вы всё своё богослужение основываете на одном слове „исправления“. Покажите же, что и как вы исправили; мы посмотрим, какие вы – мастера!..

Я ответил:

– Послушайте, друзья мои, ради Бога и проверьте слова мои Писанием. Тогда мы, может быть, сговоримся с вами...

Известно, что, при заключении древнего завета с Евреями, Бог не показал им Лица Своего, чтобы „они не развратились“ (Втор.4:16). О Боге людям напоминали тогда кивот и херувимы. Потому Моисей, смотря на кивот, говорил: „восстань, Господи! возвратись, Господи!“ (Чис.10:35,36). Потому же у пр. Иезекииля написано: „и слава Бога Израилева сошла с херувима, на котором была“ (Иез.9:3). В согласии с пророком, ап. Павел называет херувимов херувимами славы Божией (Евр.9:5). Несомненно отсюда, что для Евреев кивот с херувимами служили как бы местом покоя Божия. Они были для Евреев, стало быть, прообразом наших икон.

Когда пришёл Христос, то Он „уничижил Себя, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек“ (Флп.2:6,7). Христос, так. обр., не только не скрыл от людей Лица Своего, но в Себе Самом явил верующим Бога. Поэтому Он сказал Филиппу: „видевший Меня, видел Отца“ (Ин.14:9). После Христова явления уже нет надобности посредством кивота и херувимов напоминать людям о Боге. Да и Сам Спаситель, по вознесении Своём на небо, является Иоанну прямо, как Сын Человеческий (Откр.1:13). На этом основании Церковь православная изображает Лицо Бога так, как он являлся людям, то есть – с человеческим видом. В этом пункте мы, во-первых, исправляем ветхозаветное богослужение. Вы видите, что наше исправление произведено по указанию Слова Божия.

Во 2, образом Сына Божия в ветхом завете служил медный змей, повешенный на шест. Этого змея евреи боготворили и назвали его „Нехуштан“. Потому царь Езекия „истребил“ его (4Цар.18:1–4). В новом завете Спаситель наш явился, как Сын Человеческий, приняв образ раба (Флп.2:6–7.) Потому древнее таинственное изображение его через змея должно быть заменено более ясным и совершенным изображением человека, страдающего на кресте.

Эту замену мы производим опять по указанию Слова Божия. В Евангелии Иоанна Сам Христос сказал: „и как Моисей вознёс змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому“ (Ин.3:14; ср. Прем.16:7). Отсюда ясно, что медный змей, повешенный на шест, знаменовал именно Христа, распятого на кресте. А как Христос вспомнил про медного змея, то и мы, размышляя о Спасителе нашем (Евр.12:2), делаем образ Его, повешенного на Кресте...

Послушайте и ещё: ап. Павел пишет: „о горнем помышляйте“... (Кол.3:2). Исполняя заповедь апостола, мы смотрим на горнее служение Богу. Это служение показано нам в Откровении. Там является не только Христос Господь, но старцы-праведники и множество угодивших Богу (Откр.4:2–4,14:2–5). Размышляя о кончине их жизни (Евр.13:7), для приближения имён их к нашей душе, мы делаем изображения святых угодников (ср. Исх.28:9–12). В этом случае мы опять исправляем древнее богослужение, умножая святыни Божии, как о том предсказал пророк Захария (Зах.14:20 ст.).

Вот таким образом исправлено у нас православных древнее Богоустановленное богослужение. Разберитесь сами: ваше исправление ни в одной части не идёт против Слова Божия. А потому, как не боитесь вы восставать против святых икон?

Пётр Данилович махнул рукой. Он сказал:

– Наговорили вы много, да всё от своей головы! В Евангелиях нигде не указано, что христианам нужны иконы.

Я возразил:

– Неправду вы говорите. Если бы священные изображения не нужны были людям, – апостол Павел не ходил бы в Иерусалим – молиться в храм, где по всем стенам были разные изображения херувимов (Деян.22:17; Иез.41:17–19).

– То все древние изображения, а чтобы у христиан была рукотворенная святыня, – этого не откуда не видно! – заметил Пётр Данилович.

V.

По глазам людей было заметно, что они утомились беседой. Мы объявили перерыв. Народ вышел освежиться. Оставшиеся запели церковные песнопения. Потом, когда люди собрались и отдохнули, я сказал:

– Рассмотрим же, братия, правда-ли, что в новом завете совсем нет указания, что у христиан будет рукотворенная святыня!

Ап. Павел в послании к Солунянам говорит: когда „откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом, или святыней, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога“ (2Фес.2:3–4 ст.). Из этого пророчества апостола явствует, что до конца мира у верующих людей будет „называемый Богом“. Не Бог в собственном смысле: Он живёт везде; а «называемый Богом», – видимый предмет, как ковчег в ветхом завете (1Цар.4:7; ср. Чис.10:35–36). Этот предмет, „называемый Богом“, апостол именует „святыней“, с которой поведёт борьбу антихрист. – Ясно отсюда, что во все времена, даже до пришествия Христова, у христиан будет рукотворенная святыня, – святыня видимая, которую и пренебрежёт антихрист.

Какие же именно святыни будут у верующих?

Ответ на этот вопрос намечается в Слове Божием, В Откровении Иоанна Богослова написано, что явившийся в конце веков антихрист повелит людям сделать „образ зверя, который имеет рану от меча и жив. И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил, и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет покланяться образу зверя“ (Откр.13:14,15 ст.).

Из этих слов тайновидца следует, что антихрист устроит на земле свою святыню. Это святыня будет видимым образом зверя. Такую святыню антихрист поставит на виду, заставляя людей покланяться ей. – Теперь сообразите; если бы у христиан никогда не было никакой рукотворенной святыни, мог ли бы антихрист сделать что-нибудь подобное? Тогда бы люди сразу признали его обманщиком-лжецом, – и отвернулись бы от него все. А то антихрист успешно соблазняет людей выдуманным изображением зверя. Значит, на место бывших чудотворных икон, он поставляет свою волшебную „икону зверя“. – Отсюда убеждаемся, что священные рукотворенные изображения у христиан были и будут всегда...

– Вон он куда гонит! – шумели сектанты. К иконе -зверя... Как бы нам не ошибиться: лучше уж никаких икон не принимать!..

Я ответил:

– Если поступать по-вашему, так не нужно брать никаких денег в руки. Почему? Потому что, рядом с настоящими монетами, ходят по рукам поддельные... Но подделывателей судит закон, а мы деньгами настоящими себе на здоровье пользуемся.

Так будет при кончине мира. Если на иконах изображён будет Господь, как о Нём проповедано в Евангелиях, – не бойтесь таких икон, они – от Бога. Если же через какие иконы станут заставлять вас отречься от Христа и Его Евангелия, – бегите от таких рукотворенных изображений.

– Вот мы и боимся, как бы изображениями-то вы не завлекли нас в какую-нибудь ересь! – сказал Пётр Давидович.

Я успокоил возбуждённых сектантов и мирно заметил им:

– Ещё раз подумайте, друзья, что на православных иконах не пишется ничего против Евангелия Христова. Поэтому и не бойтесь их. У нас в точности соответствует всё священному Писанию. Прежде люди не видели лица Божия и потому вспоминали о Нём через кивот (Втор.4:15; Чис.10:35–36), – ныне Христос явил нам Отца Своего (Ин.14:9) и потому о Боге мы вспоминаем иначе, – представляем Его себе, в виде человека (Флп.2:6–8). Прежде образом медного змея люди напоминали себе о Христе (Ин.3:14); ныне мы яснее изображаем Его, как Страдальца на кресте за наши грехи (Евр.12:2). Прежде святые угодники не были прославлены Богом (3Ездр.4:35) и имена их лишь буквами писались на груди у первосвященников (Исх.28:9–12); ныне души праведных предстоят Господу и уже наслаждаются от части блаженством (Откр.4:4; ср. 7:9–11). Вследствие этого и Церковь православная, в память их (Евр.13:7), сооружает честные и святые иконы... Ясно, таким образом, что через иконы ни в какую ересь Церковь вас не влечёт...

– Эх, горе наше! – воскликнул Пётр Данилович. Кабы прямо в новом завете сказано было про иконы. А то вы их только находите. В Писании же их нет...

Я ответил:

– Неправду вы говорите, Пётр Данилович. В первый раз Сам Бог повелел сделать священные изображения херувимов и медного змея (Исх.25:18; Чис.21:8–9). Перед этими изображениями молились апостолы (Деян.22:17). Потом было предсказано, что они будут „исправлены“ (Евр.9:10) и, как святыня, будут существовать до пришествия Христова (2Фес.2:4). А вы восстаёте против икон и думаете, что они Богу противны?

Пётр Данилович помолчал немного, потом сказал

– Вы зацепились за одно слово „святыня“... Кабы пространнее было сказано об иконах, – мы бы поверили. А то вы приводите одни таинственные заповедания...

Я ответил:

– Для неверующих сколько не приводи доказательств, – они ничему не поверят. Мы же благодарим Бога и за краткие указания об иконах. Пусть в самом деле мы нашли одно слово в пользу святых икон. Это слово, как драгоценность, должно быть хранимо. Вы вот из одного слова апостола о „духовных песнях“ (Кол.3:16) разработали себе целый сборник стихотворений и поёте их на собраниях. Так и мы, православные, по крупицам собрали своё духовное богатство и нашли в Слове Божием твёрдое основание для почитания святых икон...

Вопрос о том, что Богу не противны священные изображения, был нами пространно рассмотрен. Мне оставалось ещё показать: можно ли кланяться перед иконами?

Сектанты отвечали:

– Нельзя. В Писании сказано: «Господу Богу твоему покланяйся и Ему Одному служи» (Втор.6:13; Мф.4:10).

Я возразил:

– Да, надо служить Одному Богу. И если православные чтут иконы, то исключительно потому, что они проповедуют нам о Боге. Это похоже на то, как мы, любя царя земного, чтим его портреты и знамя. – И в Слове Божием мы находим ясные свидетельства за то, что кланяться и молиться перед рукотворенными святынями можно. Вот в кн. Иисуса Навина читаем: «Иисус разодрал одежды свои и пал лицем своим на землю перед ковчегом Господним и лежал до самого вечера, он и старейшины Израилевы»... (Нав.7:6).

Смотрите: Иисус Навин, молясь Богу, наружно, телом, упал перед рукотворенным ковчегом. Значит, кланяться рукотворенной святыне можно, вознося в тоже время дух свой к Престолу Божию.

И св. царь Давид говорит: «покланяюсь перед святым храмом твоим» (Пс.137:2; ср. 3Цар.8:38). А в другом месте он же призывает верующих: „Пойдём к жилищу Божию, поклонимся подножию ног Его“ (Пс.131:7; ср, 1Пар.28:2). – Ясно, таким образом, что в ветхом завете люди покланялись перед рукотворенной святыней Божией.

В новом завете Христос почитал храм. Он выгнал из него торгующих (Ин.2:15). Апостолы же прямо молились в храме, где были резные изображения херувимов (Деян.3:1,22:17). Следовательно, мои слова о том, что покланяться перед рукотворенной святыней не грешно, – подтверждаются священным Писанием. Вам, друзья, трудно идти против этой святыни, как Савлу против рожна (Деян.9:5)!..

Беседа была длинная. Она утомила слушателей и меня. Но, с помощью Божией, мы твёрдо установили согласие почитания честных икон с священным Писанием.

Мы дружелюбно простились с сектантами. На другой день мы уговорились ещё сойтись и побеседовать о предметах веры.

Д. Боголюбов

С 1866 г. церковная власть для борьбы с расколом стала учреждать братства. Одни из этих братств, напр., св. Креста в Саратове, св. Петра митроп. в Москве, св. Креста в Н.-Новгороде, св. Димитрия Ростовского в Томске и мн. др. имеют своей задачей исключительно борьбу с расколом, другие же, напр., св. Гурия в Казани, св. Николая в Вятке, св. Димитрия Ростовского в Ярославле, св. Василия в Рязани имеют другие задачи, но уделяют немало внимания и борьбе с расколом.

В Томском братстве святого Димитрия Ростовского сосредоточена вся противо-раскольническая деятельность в епархии. Делами братства в г. Томске заведовал совет, а в других городах – отделения. Совет братства зорко следил за состоянием местного расколо-сектантства, составил в руководство для собирания и доставления статистических сведений особые программы, содействовал развитию деятельности миссионерских благочиннических комитетов, направлял деятельность миссионеров и сотрудников, приискивал и подготовлял новых миссионерских деятелей, заботился и ходатайствовал о построении церквей и открытии приходов в местностях, заражённых расколом, помогал пособиями и даже назначением определённого жалованья священникам беднейших раскольнических приходов, а вместе с этим изыскивал средства, необходимые как для содержания миссионерских деятелей, так и на удовлетворение других миссионерских нужд.

Вятское братство святого и чудотворца Николая старалось по мере сил и средств содействовать епархиальной власти и духовенству Вятской епархии в противо-раскольнической деятельности. Сообразно с этой целью деятельность совета братства состояла: а) в попечении и содержании центральной миссионерской школы в г. Вятке и 40 братских школ в епархии; б) в содержании Сарапульского миссионера и в) в бесплатном распространении в народе духовно-нравственных и миссионерских книг и брошюр. Для братских школ и для бедных раскольнических приходов совет братства приобрёл 100 рам со снимками с древних греческих монет, с изображением (VI–ХII в.) различных крестов: четвероконечных, восьмиконечных и др., и 80 экз. книги Н. И. Ивановского: «Полное собрание сочинений» (т. I). Для ознакомления духовенства и общества с задачами центральной миссионерской школы и со всей учебной и миссионерской постановкой в ней дела, а также для руководства учителей и учащихся в этой школе, составил и напечатал «Устав Вятской миссионерской противо-раскольнической школы». Для распространения в простом народе совет братства выписал книг брошюр и листов разных наименований 18734 экз. на сумму около 400 р., а сверх того имел брошюры своего издания: а) «Неизреченное живого неразрывного союза с истинной Церковью Христовой», преосвящ. Варсонофия, б) «письмо бывшего старообрядца Кунилова к матери» и в) „Отречение вятских, бахтинских и быстрицких старообрядцев от раскола“. Всех брошюр и листов было роздано до 8000.

Братство св. Петра митрополита продолжало действовать против раскола посредством издания сочинений о расколе и против раскола, ведения устных собеседований со старообрядцами и устройства школ. Поставив с самого начала своего существования главной задачей издание и распространение сочинений о расколе и против раскола, оно распространило в 1900 г. путём продажи и бесплатной раздачи 28,548 экз. собственных изданий и 2282 экз. посторонних изданий. Для ведения бесед со старообрядцами братство располагает кружком пастырей-собеседников, находящихся под непосредственным руководством председателя, преосвящ. Парфения, еп. Можайского, которые ведут братские беседы на Рогожской в новоустроенном при Сергиевской церкви доме. Кроме того, оно имело миссионеров – иеромонаха Мину, жившего в Покровском монастыре, и А. Кузнецова, занимающего должность помощника Гуслицкого миссионера. Школ братских 6; в 1900 г. в них обучалось 373 ученика, из коих 361 – дети раскольников.

Кишинёвское Христо-Рождественское епархиальное братство заботилось о поднятии и укреплении миссионерского дела в епархии. Для достижения этой цели совет братства имел трёх миссионеров: 2 противо-раскольнических и одного противо-сектантского, которые заблаговременно, за каждое полугодие вперёд, представляли совету братства расписания своих поездок и бесед, с обозначением предмета последних. Считая главным вспомогательным средством для ведения бесед с раскольниками и сектантами книги, брошюры, листки и периодические издания противо-сектантского и противо-раскольнического содержания, совет братства заботился о выборе и приобретении означенных пособий как для братской библиотеки, так и противо-сектантской при Ново-Нямецком монастыре. Для первой приобретено 2246 экз. книжек и брошюр, 7750 разных листков и 6 периодических изданий, а для второй выписано книг на 467 р. и приобретено образков и крестиков на 432 руб. Кроме того, он снабдил книгами единоверческой печати церковные библиотеки 7 пунктов, ходатайствовал о постройке единоверческой церкви в слободе Грубно, Хотин. у., и устройстве церковно-приходских школ в трёх пунктах с раскольническим населением.

Братство св. Гурия в Казани до последнего времени обращало главное внимание на просвещение детей инородцев и магометан посредством школ, но воздействие на взрослых миссионерским путём не ставило своей задачей; вследствие чего деятельность его была односторонняя. Но, теперь, по инициативе архиеп. Арсения, на это братство возложены и прямые задачи миссионерства. Оно приняло на свой счёт устройство двух миссионерских библиотек: а) противо-раскольнической и противо-сектантской и б) противо-мусульманской и противо-языческой; 2) оказанием материальной поддержки новообращённым в православную веру, 3) даёт деньги на миссионерские курсы и 4) удовлетворяет другие миссионерские нужды.

Костромское Феодоровско-Сергиевское епархиальное братство отпустило 1740 р. на содержание миссионеров и их помощников, содержало на свои средства одноклассную церковноприходскую школу, открытую в 1893 г. в центре заражённой расколом местности Макарьевского уезда селе Шадринске, открывало склады для продажи книг и брошюр религиозно-нравственного, противо-раскольнического и полемического содержания, рассылало означенные книги и брошюры бесплатно и возбудило вопрос о составлении руководственных правил об устройстве и противо-раскольнической миссии в Костромской епархии, рассмотрело проект этих правил, составленный епархиальным миссионер. свящ. Ивановым, и рассмотренный миссионерским съездом, бывшим в г. Кинешме 22 августа 1900 года, и поручило секретарю своего совета, преподавателю семинарии Юницкому, составить эти общие правила, инструкции миссионерам и священникам и программы их деятельности по предмету миссии. О миссионерской деятельности прочих епархиальных братств, скажем в другой раз.

К. Плотников

Новгородский епархиальный миссионерский съезд. По инициативе высокопреосвященного архиеп. Гурия на средства братства св. Софии в октябре истекшего года в г. Новгороде был созван первый епархиальный миссионерский съезд. Для всестороннего обсуждения вопросов миссионерства епархиальным начальством были приглашены к участию на съезде все, кто только мог своими познаниями или опытом содействовать обсуждению вопросов местно-епархиальной миссии. Кроме оо. миссионеров и их помощников, а также лиц, прикосновенных к делу миссионерства, проживающих в Новгороде, на съезд были вызваны священники приходов, наиболее заражённых расколом.

Ещё в июле месяце по всем благочиниям епархии, где есть раскольники, духовной консисторией были разосланы программы вопросов, подлежащих обсуждению на съезде, с предложением рассмотреть их предварительно на окружных благочиннических собраниях и прислать свои заключения в предстоящий съезд. Некоторые благочиннические округа прислали на съезд своих депутатов помимо вызванных епархиальным начальством. Вообще духовенство епархии проявило весьма живой интерес и большое сочувствие предпринятому делу созыва миссионерского съезда. Общее число всех прибывших было 37 человек.

2-го октября после архиерейской службы и молебна св. Софии Премудрости Божией и новгородским чудотворцам, в архиерейских покоях был открыт съезд прекрасной речью Архипастыря, после которой Владыка преподал несколько практических наставлений о ведении дела на съезде и занял председательское место. После этого были сказаны речи миссионером Михаилом Бойком и преподавателем истории и обличения раскола в семинарии И.А. Головановым.

Для детальной разработки важнейших вопросов были образованы четыре комиссии: 1) по вопросу о школах; 2) о единоверческих церквах; 3) о недоуменных случаях из пастырско-миссионерской практики, и 4) об устройстве братств и обществ ревнителей православия.

С следующего заседания было приступлено к рассмотрению и решению самих вопросов о способах пастырско-миссионерского воздействия на раскольников⁹⁴.

Заседания происходили ежедневно утром с 10 до 1 ч, и вечером с 6 до 8 ч., иногда затягивались до более позднего времени. Съезд закончил свою деятельность 6-го октября утренним заседанием.

Наиболее важными постановлениями, выработанными съездом были следующие: 1) Находя недостаточным периодические наезды миссионеров в заражённые расколом местности, и в то же время сознавая невозможность долговременного пребывания и более частого посещения миссионерами таких местностей по обширности миссионерских районов, съезд высказался за необходимость более живого и деятельного участия в миссионерском деле приходских священников, которые, постоянно живя среди раскольников, имеют в своём распоряжении многоразличные случаи и способы воздействия на заблуждающихся. 2) Для: оживления религиозной приходской жизни, а также для сплочения православных в противовес сплочённости раскольников признано необходимым заведение в приходах братств и обществ ревнителей православия по образцу разрешённого к учреждению в Велебицком приходе Новгородского уезда. 3) В противовес раскольникам, пропагандирующим раскол через цветники, сборники, сказания и другие произведения раскольничьей литературы, признано желательным и необходимым распространение среди раскольнического и православного населения брошюр и книг противо-раскольнического содержания через бесплатную раздачу за счёт средств, собираемых на сей предмет от добровольных пожертвований церквей, миссионерских отделений и частных лиц⁹⁵. Для рекомендации такого рода брошюр и вообще для содействия духовенству в этом деле признано необходимым учредить особую комиссию при братстве св. Софии. 4) В противовес раскольникам, действующим на колеблющихся из православных соблазнительными картинами, признано желательным для пользования на собеседованиях издать на средства братства св. Софии фотографические или фототипические снимки с местных памятников старины. Съезд высказал желание, чтобы и другие члены, сведущие в этом деле, содействовали комиссии. 5) Для воздействия на раскол через церковноприходскую школу признано желательным, чтобы законоучители на уроках закона Божия, где это окажется возможным, сообщали ученикам дополнительные сведения о истории и обличению раскола, особенно при сообщении положительного учения о богослужении, таинствах, крестном знамении и т. п. Признано также желательным открытие при некоторых второклассных школах самостоятельных миссионерских отделений, а в летнее время курсов по расколоведению. 6) Так как во многих шкодах епархии, особенно женских, учительницами состоять воспитанницы епархиального училища и так как благотворное влияние в миссионерском смысле особенно важно в отношении к женской половине раскольнического и православного населения, то признано целесообразным ввести преподавание истории и обличения раскола в курс епархиального женского училища. 7) Решено ходатайствовать об открытии во многих пунктах епархии с раскольническим населением церковноприходских школ и единоверческих приходов, причём высказано пожелание, чтобы учителями в такие школы назначались окончившие курс семинарии, а равным образом и в священники единоверческих приходов назначались лица, получившие полное богословское образование или же уважаемые и начитанные из единоверцев, а псаломщиками непременно последние.

Нет сомнения, что настоящий съезд, обсудив предложенные программой вопросы и указав средства и возможность практического осуществления выработанных им положений, кроме этой прямой пользы для местной миссии, окажет благотворное влияние на миссионерское дело в епархии и в другом отношении. Уже одно пребывание на нём не может не оказать особенного впечатления на каждого участника его заседаний. Надо было присутствовать на самих заседаниях, чтобы в достаточной мере представить себе тот живой интерес, который обнаруживался со стороны всех участвовавших на съезде к затрагиваемым на нём вопросам. Было видно, что вопросы раскола для них были вопросами не любознательности только, не любопытства, хотя бы и научного, но вопросами самой жизни, для многих весьма мучительными, требующими определённого и прямого решения. Едва доставало времени для выслушивания тех весьма ценных и чрезвычайно любопытных сообщений, которые опыт и непосредственное знакомство пастырей принесли для общей пользы из живой и в своей простоте назидательной действительности. Замечательно и весьма поучительно было то единодушие, которое проявили члены съезда в общих воззрениях по вопросам миссионерской практики. Разрозненные в обычное время борцы против раскола на съезде составляли собой одну тесно сплочённую семью. Со всей очевидностью открылось на съезде, что все деятели миссии понимают миссионерское дело и его задачи одинаково, и это несомненно наилучший залог успеха миссионерства, ибо в единении сила.

Г.

Устройство миссионерских курсов – дело, сравнительно, новое: оно не насчитывает и десятилетней давности. Хотя польза от них всеми признана и устройство их рекомендовано Казанским миссионерским съездом и Св. Синодом, тем не менее мы редко узнаём, чтобы там или здесь они, действительно, устроялись. Причина тому заключается в той массе затруднений и препятствий, с которыми сопряжено устройство этих курсов. Где их устроить? Кого найти в слушатели их? Как вести дело, чтобы получалась польза от них? – Эти и им подобные вопросы невольно пугают желающих взяться за курсы. Мной такие курсы были проведены с 22 октября по 3 ноября сего года; поэтому я считаю не лишним поделиться с братья миссионерами сведениями о них. А так как я организовал эти курсы уже во второй раз (в первый раз в бытность мою преподавателем Калужской семинарии в 1896 г.), и, следовательно, имею уже некоторую опытность в этом деле, то поделиться сведениями о настоящих курсах я даже почитаю своей нравственною обязанностью...

Курсы были устроены в помещениях мужского монастыря, в Старой Ладоге, Новоладожского уезда. Игумен этого монастыря о. Арсений, сам хорошо знакомый с прошлым и современным расколом и сектантством и многосведущий в обличении первого, охотно предоставил нам в монастырской гостинице две обширных комнаты – одну для занятий наших, а другую для проживания слушателей; меня же приютил в одной из своих келий. – Слушателей набралось 8 человек. Ожидалось 12, но четверо за разными обстоятельствами прибыть в Старую Ладогу не могли. Со второго же дня наших занятий к нам присоединилась ещё одна женщина – раскольница. Она для вступления в замужество намеревалась присоединиться к Церкви, и для ознакомления с истинами православия местным приходским священником была приглашена на наши курсы. Ими она заинтересовалась, так что посещала их почти неопустительно. 4-го ноября она присоединилась к Церкви, но замуж выходить не хочет уже по одному тому, чтобы кто-нибудь не подумал, что присоединяется она из-за замужества. Ей хочется теперь выступить сознательной обличительницей раскола; с этой целью, по присоединении к Церкви, она осталась жить у свящ. о. Георгия Добровольского, чтобы под его руководством изучить всё нужное для обличения раскола. – Время для курсов выбрано было именно с 22-го октября – сообразно с условиями местной жизни крестьянской. В течении двух недель продолжения курсов мы занимались так: с 8 ч. утра по 11 ч, дня и с 3 ч. дня до 7 ч. вечера; после вечерних занятий слушатели мои шли ко всенощной, а потом и на ужин в монастырскую трапезу. Питались все мы монашеским столом. В воскресенье – 28 окт. – занятий не было; после литургии и обеда мы осматривали нашу Ладожскую сторону: Рюрикову (по преданию) крепость и Георгиевскую приходскую (когда-то монастырскую) церковь, построение которой относится к ХII веку; в последней сохранились в большом количестве фрески ХII столетия. Эти последние были для нас интересны в том отношении, что давали нам самые наглядные сведения о существовании в ХII в. четырёхконечных крестов, именословия и перстосложения с пригнутыми большим пальцем, безыменным и средним и с двумя протянутыми – мизинцем и указательным. Здесь же осмотрели возобновлённую нынешним летом заботами археологического общества Дмитриевскую церковь, – возобновлённую в точной копии с прежней церкви начала ХVIII ст., с замечательно древним иконостасом; оставленная в нём постановка икон на особой для каждой полочке познакомила нас с историей образования наших иконостасов... Вечером мы рассматривали снимки Старой Ладоги в „Христ. Древностях“ Прохорова.

Изучены нами были вопросы: из истории раскола: – о книжном исправлении до патриарха Никона и при нём, о том, нужно ли было книги исправлять этому, о происхождении раскола и о дальнейшей его истории с указанием его подразделений на отдельные толки; из обличения раскола-беспоповщины: – о Церкви, о седми таинствах вообще и отдельно о каждом в частности с особенным обращением внимания на таинства св. причащения и священства, о мерзости запустения и об антихристе; о вере, догматах и обрядах, о кресте и перстосложении для крестного знамения, об имени Иисус, о пятипросфории и 8 чл. символа веры. Изучались все эти вопросы нами чисто практически, и в этом, я полагаю, новое, чем настоящие мои курсы отличались от моих же калужских и от других, устроявшихся по другим епархиям, насколько мне известно об этих последних по устным и печатным сведениям. Я не сообщал своим слушателям тех или иных сведений, а добивался их услышать от них самих; я старался разными вопросами заставить их самих рассуждать, чтобы они путём этих рассуждений сами дошли до нужных им ответов на мои и собственные вопросы; мне оставалось потом только указать, в какой из уважаемых старообрядцами книг содержится тот ответ, до которого мы дошли самостоятельно. После этого я формулировал ответ, но опять-таки так, чтобы в нём сохранялся и вопрос, и слушатели мои записывали его, с пометкой листа старопечатной книги, в свои тетрадки⁹⁶. Таким образом наши занятия состояли в постоянных беседах при помощи и на основании старопечатных книг. Нужные нам места из этих книг находились, прочитывались и истолковывались самими же слушателями; я при этом старался, чтобы каждое место было прочитано и растолковано, по крайней мере, тремя или четырьмя из них. После того, как ответы вопроса на три, на четыре (частных) были записаны нами, я как бы от лица беспоповца начинал возражать, а слушатели мои должны были отвечать мне и отвечать на основании уже книг; и только после этого переходили мы к продолжению наших бесед.

Результатом такого ведения дела было то, что слушатели мои – простые деревенские православные мужички, из коих некоторые не видали прежде и книг-то старопечатных, оказались в состоянии, в конце наших занятий, давать от книг ответы на возражения беспоповцев и приобрели некоторую сноровку к ведению собеседований. Правдивость этого моего утверждения подтверждается тем интересом, какой возбудили занятия наши в последние дни среди жителей соседних деревень: человек до 20–30 сходилось посторонних слушателей к нам на занятия, чтобы послушать и поучиться у нас.

Выводы, к которым меня привели проведённые мной курсы, я осмеливаюсь формулировать в следующих положениях:

1) Нужно стараться, чтобы на курсах одновременно было не более 10–12 человек: только при таком количестве занимающихся можно с пользой для них провести курсы. Большее количество их, заставляя меня заниматься с каждым из них отдельно, на долгое время оставляет без моего внимания других и тем самым делает курсы для некоторых скучными и для всех продолжительными, что опять нежелательно для слушателей.

2) Нет нужды особенно заботиться о привлечении на курсы лиц уже знакомых с расколом и обличением его. Была бы у слушателей ревность к миссионерскому делу, а знания они при этом условии легко могут приобрести.

3) Непременно нужно стараться все дело поставлять на практическую почву; нужно достигать, чтобы не мы, а слушатели более говорили, – нам же нужно их только вопросами доводить до требующихся ответов.

4) Чтобы не останавливаться перед вопросом о материальном обеспечении курсов, хорошо бы их устраивать в монастырях. Для монастырского бюджета не составит особого обременения просодержать даже в течение месяца 8–12 человек: ведь не меньшее число разного рода проходимцев из бродячей Руси они ежедневно греют и питают.

5) Для ознакомления с обличением беспоповщины вполне достаточно двух недель продолжения курсов.

М. Чельцов

В „Рижских Епархиальных Ведомостях“ ⁹⁷ сообщаются заслуживающие внимания сведения и новых сектантских движениях в Прибалтийском крае.

Последователи этого религиозного движения называют себя „чтецами“, а свои собрания чтениями. Чтения эти происходят по вечерам накануне воскресных дней и великих праздников по частным домам, а в воскресенье и праздник „чтецы“ присутствуют сначала в кирке, а по окончании богослужения идут на чтение в молитвенный дом, построенный недалеко от кирки, затем устраивают чтения по частным домам. Автор утверждает, что неправильно называют „чтецов“ сектантами, так как они не отделились от лютеранской Церкви. Сами „чтецы“ признают себя лютеранами, православные, участвующие в чтениях, считают себя таковыми, хотя общая мысль проповедников о необходимости дел для спасения более близка православию, нежели лютеранству.

Православные чтецы редко посещают храм, более являются в кирку и на чтения и не скрывают своих симпатий к лютеранству, выставляя на вид подневольность своего пребывания в православии.

В догматическом отношении чтецы ничего нового не проповедуют; если и встречаются мысли, несогласные с лютеранскими догматами, то это является плодом неведения. Не касаясь сущности вероучения, „чтецы“ углубляются, в сердца людей, чтобы исправить их жизнеповедение. Проповедь их нравственно-практического характера. Обычная тема их: время есть, покайтесь и исправьтесь, а то будет поздно.

Себя „чтецы“ считают святыми и благодарят Господа, что Он сподобил их оставить грешную жизнь и жить свято.

Главные грехи, обличаемые чтецами: пьянство, курение табаку, сквернословие, несоблюдение праздников, танцы и др. Проповедники обличают порочность не только в собраниях, но и в отдельной беседе с крестьянами и крестьянками. Пристанет он к какому-нибудь крестьянину и убеждает его оставить пьянство и табакокурение; или идёт в пивную лавку и уговаривает его оставить прилавок – престол сатаны; по праздничным дням убеждает купца не торговать и т. п.

К больному „чтец“ является с словом наставления, утешения и с молитвой.

Себя „чтецы“ считают просвещёнными Богом и перед проповедью каждый раз молятся на коленах молча, веруя в чудесное просвещение. Из молитв они признают только молитву Господню, и сам совершитель чтения экспромтом составляет молитву, делая намёки на лица и случаи жизни.

В молитвах обыкновенно просят Господа о прощении грехов, о духовном просвещении, поминают всегда Государя и Царствующий Дом, молятся об учителях и кистерах и оканчивают молитвой Господней.

Сами чтения совершаются по чину лютеранского богослужения, причём иногда поются особые песни, составленные по образцу лютеранских мелодий.

Чтец, совершающий чтение, говорит народу слова по стихам (как у нас канонарх) и сам запевает, народ же поёт дальше следующие слова...

После молчаливой молитвы, проповедник объявляет главу и стих места свящ. Писания и говорит на данную тему устную проповедь.

Потом первый проповедник уступает место второму. Таким образом говорят иногда до пяти чтецов.

Заканчиваются собрания чтением молитвы Господней. На чтениях, как и в кирке, обыкновенно сидят. У женщин вырываются вздохи и утираются слёзы, а во время молитвы они лежат ниц на земле.

Возникновение чтений автор объясняет давним обычаем лютеранской Церкви устраивать в отдалённых от кирки местах по воскресным и праздничным дням частные богослужения – в школах, с участием учителей.

В недавнее прошлое пасторы относились к чтецам враждебно и настаивали на закрытии их молитвенных домов. В настоящее время – это движение взято пасторами под своё покровительство. Они позволяют чтецам строить около кирки молитвенные дома, устраивая в них по временам „библейские часы“ для объяснения Слова Божия.

Молитвенные дома посещаются по поручению пасторов их кистерами; в них проповедуют и учители лютеранских школ.

Таким образом пасторы признают себя ответственными за чтения, производящиеся с их ведома.

„Чтецы“ пользуются также покровительством помещиков, ревнителей лютеранства. Некоторые из них позволяют устраивать чтения в своих домах и дают приют пришлым проповедникам.

Такое отношение в сектантскому брожению объясняется только тем, что это движение ставит преграду росту православия и составляет одно из средств пропаганды лютеранства.

Были случаи, обнаруживающие цель деятельности „чтецов“.

Один православный „чтец“ подал на имя Государыни Императрицы Александры Феодоровны прошение, чтобы ему позволили оставить в лютеранстве своего ребёнка, которого уже крестил мирянин; другой „чтец“, также православный, тоже подал прошение на имя Императрицы о дозволении ему перейти в лютеранство.

Таков дух, посеянный „чтецами“ в простом народе. Различные выгоды получают проповедники чтецов за свой труд. С берегов Чудского озера один эстонец ходил проповедовать в Гапсальский уезд.

Возвращаясь домой через месяц, всегда приносил, сотни рублей и пропивал их на родине.

При обилии приношений, многое всегда перепадает главарям и проповедникам.

Немногие только проповедники руководятся религиозными побуждениями, проповедуя по убеждению в истине для: спасения своей души и ближнего своего.

Иные руководствуются самолюбием, – им приятны знаки уважения и почтения со стороны слушателей.

Они гордятся тем, что их считают святыми, и признают власть, боятся осуждения и наставлений.

Такие за сохранение своего авторитета перед народом готовы свою явную ложь выдавать сознательно за откровение Божие.

Народ в большинстве случаев считает чтецов святыми, а себя немощным, чтобы жить по указываемому образцу.

Даже среди православных находятся проповедники-чтецы. Проповеди чтецов затрагивают темы, близкие к жизни народа, содержат примеры, составляющие злобу дня и говорятся воодушевлённо. Такая понятная народу проповедь увлекает его более, чем отвлечённые рассуждения учёных ораторов.

Некоторые проповеди кажутся внушёнными образованными лицами, таковы мысли, напр., о том, что православная вера не есть вера свободы, что православные обряды не имеют смысла, что в православной Церкви нет развития веры и т. п.

Передаются у чтецов из уст в уста разные видения, где упоминаются исторические личности.

В одной рукописной, конфискованной начальством, книге Пётр Великий и Екатерина Великая усмотрены мучащимися в аду.

На своих тайных собраниях проповедники подвергают критике православие и жизнь духовенства. Направляемое искусной рукой лютеранских пасторов, это новое брожение религиозной жизни может стать для православия более опасным, нежели само, лютеранство, руководимое образованными и вполне солидарно-действующими в церковных делах пасторами.

На православной миссии края лежит поэтому особый долг сплочённости и единодушие и нравственной чуткости к требованиям народной жизни.

Преобразование и лучшая постановка православной народной школы является между прочим надёжным залогом успехов православия и вернейшим средством противодействия сектантству и уклонениям.

Священник А. Г-в

Р. S. По поводу настоящего, весьма любопытного сообщения нашего ревельского корреспондента, считаем нелишним заметить, что в описанном им религиозном брожении, называемом „сектой чтецов“, по всем признакам нужно видеть не новую какую-либо секту, а все ту же штунду, которая совершенно подобным характером заявила себя в 70-х годах и в немецких колониях Новороссии, а затем и в православных смежных селениях. В секте, именуемой „чтецами“, имеются и теперь уже на лицо все типические и основные признаки штунды – признание себя святыми, вера в чудесное озарение, молитвенная импровизация, произвол в проповеди и толковавании свящ. Писания любым из братьев, чувствующих озарение, весь порядок богослужебный.

Что касается того обстоятельства, что лютеранские пасторы, относясь сначала враждебно к описанному движению, ныне вдруг взяли собрания „чтецов“ под своё покровительство, то, нам кажется, здесь лишь нужно видеть мудрый миссионерский приём. Очевидно, лютеранские пасторы не забыли уроков штундового движения в Новороссии, где предоставленные самим себе штундо-пиэтистические собрания скоро же осложнились баптистскими тенденциями, разорвавшими всякую связь с киркой. Не отталкивая совсем, как отпавших, и исправляя лично или через кистеров сектантские кривизны проповеди чтецов, пасторы, очевидно, питают надежду, опять направить это сектантское движение в русло лютеранства. Повторяем, это очень ловкий миссионерский метод и приём, который не лишне иметь в виду и нашим пастырям-миссионерам при появлении в приходах подобного рода собраний. Конечно, для миссии пастырей православной Церкви от этого участия пасторов в сектантских собраниях, в которых находятся и православные, явно заявляющие о своём отпадении, – нисколько не легче. Но раз сектантские собрания по составу смешанные, тогда и православным пастырям надо бы туда же направлять свои миссионерские силы и войти в объяснение с пасторами лютеранскими по поводу своих чад.

Если пасторы взяли под свою опеку эти собрания, то они должны отвечать и по закону за совращаемых на сих собраниях православных людей.

Ред.

В начале текущего столетия, когда сильно разросшиеся молоканские секты обратили на себя серьёзное внимание православного духовенства и вызвали строгие репрессалии со стороны правительства, главный контингент сектантства был выселен из Тамбовской, Орловской. Саратовской, Пензенской и других внутренних губерний в Закавказье, где их наделили сельскохозяйственными угодьями и предоставили собственной инициативе и безусловной веротерпимости со стороны администрации и Церкви.

Окружённые иноверцами, недружелюбно смотревшими на прибытие незваных гостей, глубоко затаив в сердце своём дух непримиримой вражды к православию, заставившему их покинуть разные насиженные места, молокане составили из себя твёрдо сплочённое, корпоративное ядро протестантов и зажили замкнутой, уединённой жизнью.

Солидарность интересов и сознание взаимопомощи сделали то, что жалкие вначале посёлки молокан незаметно разрослись в цветущие оазисы, изобилующие всеми благами земными, ясно указывающими на зажиточность и беспечальное житие поселенцев.

По мере возрастания экономического благосостояния сектантов, прекращения частых вначале грабежей, оппозиционный дух сектантов заметно ослабел, и с этого момента в их среде начинается дробление и образование различных толков.

Главными двигателями в распадении молоканства явились их „старички“, представители взаимно враждебных вероучений, вследствие чего в селениях Еленовке, Астраханке и др. выселках Бакинской губ. в настоящее время насчитывается более десятка различных толков, старички которых хотят во что бы то ни стало главенствовать и завербовать в свои ряды неофитов из других сект.

Такой образ действий вызывает скрытую внутреннюю борьбу среди молокан и подготовляет почву для окончательного их разложения, а главное – даёт прекрасное орудие в руки православного духовенства для привлечения отпавших сектантов в лоно православной Церкви. Разительным примером этого служит местечко Алты-Ачаг, Шемахинского уезда.

Сильные раздоры молокан произвели в этой местности массовое присоединение их к православию. Теперь там построена вторая православная Церковь, так как первая, во время сильного землетрясения, дала трещины и непригодна для совершения святого богослужения. Для некоторых селений, как, напр., для Константиновки (Даричи-чак) Эриванской губ. желательно было бы восстановить древний храм, построенный в 1033 году св. Григорием в царствование Гачика, при патриархе Саркисе. Необходимый для ремонта материал можно взять из окружающих её развалин древнего Кечариса.

К числу новых сектантов, выделившихся из молокан, принадлежат так называемые прыгуны. Секта эта была основана в 1854 году в окрестности Шемахи неким Любовином. Возомнив в себе присутствие божества, он назвал своих последователей „Сионцами“ и написал для них особый требник. Последний заключает в себе известные песни и молитвы, при исполнении которых, после коленопреклонения и бешеного прыгания, на неофитов должен, яко бы, снисходить Св. Дух.

Обыкновенно песни поют стоя, а молитвы читаются с коленопреклонением. Женщины и мужчины стоят отдельно друг от друга и по окончании службы целуются – мужчины с мужчинами, а женщины с женщинами.

Требник „прыгунов“ начинается следующими словами: „Вот в чём состоит вся эта моя повесть, которая ровно с начала и до конца лично формирует в себе различные предметы всех бывших веков и значение сего таинственного духа; но как только всяк верный может в живе измениться и воскреснуть из мёртвых. Аминь“. Молитвы „прыгунов“, вместо названий, имеют последовательные номера; за песней обыкновенно следует молитва, а затем идёт описание обрядовой стороны. Наиболее характерна первая песнь и молитва „о браке“. Предоставляю судить об этом читателям по прилагаемым извлечениям.

Песнь 1-я. „Егда истинные поклонницы поклоняются Отцу Духом и истиною: ибо Отец таковых поклоняющихся Ему Духом и истиною достоин кланяться. И так не всякою молитвою и молением молящиеся Ему на всякое время Духом. Аминь. Истина. Аминь“. За первой песней тотчас, же следует первая молитва: „О Иисус Сладчайший, Отец Божий, взял грехи мира и Господь еси всех, ибо Ты верующих по истине, по Богу Отцу Твоему, ниспосли Ты на нас равно всех силу Духа Твоего Святого прямо от горы Сиона в лице новых огненных языков, и в коем мы верно все рабы и рабыни Твои охотно исполним всю волю Бога Отца Твоего и нашего по новой заповеди Твоя“.

Догматы и верования свои „прыгуны“ основывают, между прочим, на библии, считая себя „новым Израилем“, Богом избранным народом.

В брачных обрядах „прыгуны“ стараются подражать ветхозаветным евреям. „Браки в Сионе, – читаем в требнике, – будут сочетаться так равно, как сочетались Вооз с Руфией при собрании старцев, во Израиле (читай книгу Руфь, гл. 1, ст. 12), то ж и у нас будет, в новом израиле. Сперва они должны оба, т. е. жених и невеста, сказать так во всеуслышание: „мы во всеуслышание объявляем вам своё желание сочетаться нам обоим любовью законного брака, равно как первоначальные родоначальники наши Адам и Ева сочетались парой перед Богом“. После всего этого старцы обязаны ответить речью: „Буде по любви вашей, свидетель сему Бог, и между нами свидетелями буде вы оба в плоть едину. Бог вас сочетал, человек не может вас разлучить. Аминь“. Тогда, их ставят на колена перед родителями и старцами, чтобы дать им благословение с возложением рук родителей и старцев и читают над ними словесное благословение в. такой форме: „Будьте чада благословенны Богом Вышним, и да умножит Господь Бог семя ваше, яко звёзды на небесах множеством и населяет имя ваше грады супостатов и даст вам Господь сию благую и обетованную землю в наследие вечное. Аминь“. А присутствующие при сём должны повторить за ними и за иереем – „Аминь“. Затем благословлённые брачники должны встать с колен, облобызаться и облобызать своих родителей. Отец или мать должны взять за руки дщерь свою и передать её новобрачному с приказанием божественных слов – так: „Прими дщерь мою в жёны себе по повелению Бога и нас, родителей ваших, ростите и множитеся и сию благую обетованную землю наполняйте. Аминь“. Потом уже ставят их обоих вместе на правую сторону предводителя сего брака, для украшения новобрачного жениха венцом, который приготовляется матерью новобрачного и передаётся в руки старца для того, чтобы он наложил на главу сына или хотя во славу зрения увенчанного торжественного брака их; по возложении его, согласно псалма 20, при собрании людей певцы должны петь торжественно сию песнь: „Нового Израиля, дщери Сионские, приходите и видайте на лице сына Сиона в венце его, коим увенчала его мать в день обрезанья его и в день веселия сердца его, ликуйте перед ним все гласом радости. Говорите ей „радуйся, дщерь Сионская, и украшайся, новобрачная невеста, от всего сердца твоего, ибо покрыл Бог все неправды твоя и не узриши здесь зла во веки. Аминь“. Потом предводитель брака сего берёт их за руки и отводит в постельную, в дом тестя; те, которые приглашены на брак, должны взойти с ними в ложницу и пропеть им там песнь к услаждению их супружеской взаимности и любви. Поётся „Песнь песней“ гл. 8, ст. 1–8, Исаия гл. 61, со стиха 5 до конца. После пения предводитель обязан сказать новобрачным по слову Божию: „Ростите и множитеся и наполняйте сию благую землю. Аминь!“ На утро он является за ними с певцами, чтобы провести их к дому отцов своих по пути с пением (псалмы), и когда они придут в дом родителей, должны благословить их таким же благословением“.

Мы приведи целиком выдержку из требника „о браке“, придерживаясь в точности оригинала. Что же касается других обрядовых сторон, то в большинстве случаев они аналогичны с такими же у остальных молокан и более или менее известны в литературе.

В последнее время среди „прыгунов“ замечается раскол. Многие, недовольные произволом „старичков“, присоединяются к „субботникам“, которые, в свою очередь, склонны распасться на „жидовствующих“ и „геру“.

В заключение нельзя не заметить, что подобное положение дел среди молокан даёт возможность православному духовенству вовремя прийти на помощь сбитым с истинного пути сектантам и в результате достигнуть массового присоединения молокан к лону православной Церкви.

К.Н. Бабановский

Недавно в ст. Калиновской среди раскольников произошёл весьма интересный случай, который свидетельствует или о новом направлении их религиозных заблуждений, или же, быть может, был вызван недовольством своими единоверцами, утратившими „благочестие и правду“.

Некто X, из жителей станицы Ищерской, старик лет пятидесяти пяти, живущий на самом краю станицы, населённом преимущественно раскольниками, стал набирать себе последователей своего нового „иноческого“ благочестия. И сам этот старик X. и его немногие последователи, желая показать образ истинного благочестия, отрастили себе волосы на подобие иноков, надели на шеи лестовки и в таком виде ходят по станице. Недавно эти ревнители истинного благочестия устроили в ст. Калиновской какое-то небывалое похоронное шествие, обратившее на себя внимание и станичного начальства, и обывателей. Богомольцы эти, заранее приготовивши гроб с крышкой, прикреплённой на петлях, с прибитой железной цепью и пробоем и с медным крестом наверху, благоговейно пронесли его, с открытыми головами и с лестовками на шеях, по большой улице, мимо станичного правления. Находившиеся при том правлении, как служащие, так и другие лица, отдали подобающую честь, как бы покойнику; но кто-то из них заподозрил, что такого большого мертвеца, судя по большому гробу, три человека нести не могут. Дали знать об этом атаману станицы; по его приказанию и по предложению священника Груздова, носильщики гроба, которые уже в это время вышли из станицы по почтовой трактовой дороге, полицейскими казаками были возвращены вместе с гробом в станичное правление. По осмотре гроба, в нём оказалось: монашеское одеяние, квашенная капуста в чашке, порожняя кубышка, подобная глубокой чашке, старая казачья шапка и проч. На вопрос атамана, что это такое, и кого они хоронят, носильщики ответили: „Правду несём, которую должны похоронить в ст. Ищерской“. На вопросы атамана и двух священников Г. и Ж., к какой же секте они принадлежат, – носильщики не дали ответа; за них ответил сам старик X., что он послан от Отца небесного и пожертвовал для Него собой; в доказательство этого он показал на половину отболевший палец на руке, который он будто бы сжёг, ради спасения, на огне.

Факт, во всяком случае, весьма интересный, и было бы желательно его подробное освещение.

Очевидец

Церковно-общественное движение в Дании. До настоящего времени пасторы и другие чины церковного клира в Дании назначались по усмотрению духовных властей.

Такой порядок вещей, по мнению некоторой части датского общества, ведёт к обособлению пастырей от паствы, благодаря чему Церковь разделяется на два класса, каждый с особыми интересами, нередко взаимно-противоположными, и тело церковное раздирается неустанным внутренним борением к явному умалению достоинства Церкви и ущербу для дела веры.

В виду этого и во имя восстановления внутреннего единства Церкви Христенсен-Стадиль, депутат, внёс в минувшую сессию датского риксдага законопроект об учреждении самоуправляющихся церковных приходов, советам которых по проекту предполагалось предоставить значительную долю влияния в деле назначения пасторов.

Предложение Стадиля не прошло.

В этом году состав риксдага значительно изменился, Христенсен-Стадиль получил портфель министра исповеданий, и провалившийся в минувшем году проект его вновь поставлен на очередь. Тронная речь в числе вопросов, подлежащих обсуждению палат в текущую сессию, указала также и на церковную реформу.

Этого было довольно, чтобы всё сословие пасторов пришло в брожение. По рукам пошла петиция, в которой пасторы ходатайствовали, чтобы вопрос о реформе церковного управления был предварительно передан на обсуждение пасторской комиссии, – где он был бы погребён на многие десятилетия. Петицию подписало около 1000 пасторов, и затем она была вручена по принадлежности министру исповеданий.

Министр ответил просителям, что он не видит необходимости передавать проект церковной реформы на обсуждение внепарламентских комиссий, но не будет противиться, если риксдаг найдёт возможным удовлетворить домогательство петиционеров.

Так как надежда на риксдаг не особенно велика, то пасторы не успокоились. Они созвали пасторский съезд, на который явилось около 1500 человек пасторов и мирян – членов т. наз. „внутренней миссии“.

На этом съезде по адресу министерства и в частности министра исповеданий произносились грозные речи, предрекающие погибель не только виновникам реформы, но и самой Дании.

Съезд постановил просить епископов, чтобы они приняли все зависящие от них меры для предохранения Церкви от угрожающего ей преобразования; выразить министерству „глубокое прискорбие“ по поводу его законопроекта. Сверх того, орган „внутренней миссии“ Христианский Дневник заявляет, что в случае успеха правительственного предложения, члены миссии отложатся от господствующей Церкви.

* * *

Пресвитерианское движение. В пресвитерианской Церкви в Америке за последнее время возникло так называемое tent movement. Задачи его заключаются в приближении церковного богослужения и проповеди к широким массам народа. Ради этой цели община пресвитериан приобрела переносные церкви-палатки и все необходимые для них принадлежности. В течение тёплого времени года эти церкви-палатки переносятся с места на место, в них отправляется богослужение и произносятся проповеди особой бригадой „Отборных ораторов“.

На сентябрьском собрании церкви в Филадельфии председатель комитета, заведующего организацией этого дела, между прочим, сказал: „Евангелие проповедовалось с верой, и мы должны надеяться, что из этого произошло и произойдёт много благих последствий. Я считаю дело с палатками-церквами превосходным дополнением обычного церковного делания. Во время лета народ не посещает церквей, но охотно идёт в наши палатки и присутствует при богослужении. И этим вполне оправдывается наше начинание. В древние времена народ слушал Христа охотно. Передвигая наши церкви за народом, мы приближаем к нему Христа и Его св. учение, и наоборот – приближаем народ ко Христу“.

Один из проповедников, принимающих участие в этом движении, заметил: „Наше движение захватывает тот слой народа, которого иным путём никогда бы не коснулось воздействие Христово. Я верю, что наше движение уладит анархистский вопрос. Насаждайте в души людей любовь к Богу, и вы насадите семена, из которых произрастут мир, кротость, мужество, и всё, что есть облагораживающего, что искореняет преступление, вражду и ненависть. Анархистский вопрос будет разрешён, если религия проникнет в народные массы. Я работал в анархическом округе Чикаго. Девять десятых моих служителей были анархисты. Труды мои увенчались успехом, и полицейские офицеры говорили мне: „Если бы здесь было побольше „палаток“, анархия отошла бы в область прошедшего“. Я верю в силу Евангелия и полагаю, что при сколько-нибудь благоприятных обстоятельствах, нам удастся мирно уладить этот важный вопрос, являющийся угрозой для всей цивилизации“.

* * *

Распря в лютеранстве. В богословских кругах Германии в настоящее время царит немалое смятение, которое в любой момент может осложниться враждой и ненавистью между двумя главными направлениями лютеранской богословской мысли.

Поводом к этому послужило следующее обстоятельство Известный О. Пфлейдерер, профессор истории Церкви, внёс предложение учредить на богословском факультете нового отделения и сравнительное изучение религий поставить на один уровень с другими отраслями богословской науки, а не представлять этого важного отдела теологии усмотрению туторов.

Предложение это ректор университета д-р Гарнак подверг публичному обсуждению в речи, сказанной на годичном университетском акте. При этом он высказал такие реакционные взгляды, что возбудил против себя все свободомыслящие элементы как в университете, так и вообще в Церкви и обществе.

Он оспаривал необходимость введения в число предметов богословского факультета курса сравнительного богословия по следующим причинам.

1. Существует только единая религия, откровенная от Бога. Магометанство, конфуцианство, буддизм, иудаизм, браманизм и другие так называемые религии суть только людские измышления. Первая явилась с неба, прочие – из земного праха. Одна – божественное откровение Творца вселенной, остальные – просто на просто системы нравственной, философии.

2. Богословский факультет университета учреждён правительством для приготовления священников. Библия, богодухновенное слово, является для них единственным необходимым руководством. Она исполнена истины, которой хватит на всю жизнь студентов; и для них будет полезнее „прилепиться“ к ней, чем тратить силу и время на изучение верований, в которых они, может быть, никогда не будут нуждаться.

3. Если богословам или студентам будет любопытно узнать, чему учили обманщики и изобретатели ложных религий, они могут удовлетворить своё любопытство на историческом или философском факультете.

Такие речи в устах человека такой известности, как д-р Гарнак, возбудили бы общую сенсацию, когда бы они ни были сказаны. Гарнак же сказал свою речь в такой торжественный и исключительный момент, как университетский акт, – и речь его прозвучала в ушах либерального элемента в университете, как вызов. Гарнак, сверх того, напечатал свою актовую речь, – что совсем не в университетских обычаях и разослал её с явным намерением возбудить протест. Важность и значительность всех этих слов и действий возрастает ещё и потому, что Гарнак, как известно, находится в особых доверительных отношениях с императором Вильгельмом, состоит ближайшим советником министра исповеданий, консультирует в консистории господствующей Церкви и считается способнейшим богословом немецкого протестантизма.

В Германии считается признаком дурного тона, если университетские профессора подвергают речи своих коллег публичной критике. Но настоящий случай настолько исключителен и самая речь Гарнака так явно рассчитана на возбуждение публичного спора, что либеральные элементы университета не сочли возможным оставить её без ответа.

В качестве главного оппонента выступает профессор Пфлейдерер, не менее, чем Гарнак, знаменитый богослов и человек больших дарований. У него наружность Моисея Микель Анджело, и он ведёт жизнь святого. Некоторые говорят: „для человека невозможно жить без греха, но Пфлейдерер ближе к этому, чем кто-либо другой. Его улыбка равносильна благословению“. И тем не менее он не ортодоксальный лютеранин. Ради его глубокой учёности, высокого характера, чистой жизни и обширной популярности его не лишили кафедры, но всё-таки проповедь ему не разрешена, и консервативная часть лютеранской Церкви обвиняет его в рационализме и называет его агностиком, так как он не признаёт апостольского символа. Он не верует в безгрешное бессеменное зачатие, а также в воскресение Христово и вообще в чудеса. Он исповедует „рационалистическую религию“, проповедует евангелие любви, милосердия, всеобщего братства, и смотрит на религию, какое бы имя она не носила, как на естественную форму выражения устремления души к её Творцу.

Считая, что для полного постижения христианской религии необходимо проследить её от зарождения до наших дней, со всеми разветвлениями, пр. Пфлейдерер утверждает, что сравнительный курс является, таким обр., существенно необходимой частью круга богословских наук.

Другой влиятельный член университета, протестуя против реакционных воззрений д-ра Гарнака, прибавил: „Если 12 речь д-ра Гарнака представляет собой взгляд императора, правительства, и господствующей Церкви, то мы вскоре увидим в Германии теологическую революцию“.

* * *

Новая американская религия. Последним словом американской изобретательности в области религии являются две новые секты: „Святодуховцы“ (Holy Ghosters) и „Новая Церковь Высшего Спиритуализма“. Члены последней, кажется, побили панамериканский рекорд в смысле эксцентричности. Будучи юнейшей из религиозных общин, Церковь эта, тем не менее, пылко стремится к обращению неверующих. Во главе её, в качестве верховного иерарха, стоит достопочтенный dr. Сент-Клэр, джентльмен, „всегда одетый в безукоризненную чёрную пару, в белоснежный галстук и с тщательно расчёсанным пробором посреди головы“, – так описывают его наружность в американских газетах. Глава новой Церкви излагает сущность нового учения в таких словах:

„Мы совсем не признаём христианской религии и считаем себя верными последователями Верховного Света и Творца Иеговы. Мы верим в бесконечное приближение к Творцу, Который, однако, навеки остаётся непостижимым. Мы верим в общение духов и ангелов и нисколько не добиваемся земного величия. Мы вегетарианцы и требуем от членов нашей Церкви непорочности ради достижения высших ступеней духовного существования. В вознаграждение за это мы имеем обетование услышать некогда голос Самого Творца“.

Религия новой Церкви основана на библии, называемой Oahspe. Происхождение этой библии таково. Некто Ньюбро, респектабельный нью-йоркский дантист, предавался изучению духовидения. Однажды, когда он был чист от всякой скверны и постился, ангелы велели ему добыть пишущую машину. Он исполнил приказание ангелов и поставил машину в своём кабинете. Однажды утром он увидел ангела, который сидел и быстро стучал на клавиатуре. Работа продолжалась долгое время, и врачу было воспрещено читать написанное, пока всё не будет окончено. Когда же ангел поставил последнюю точку и подписал finish, то дантисту повелено было разослать книгу по всему миру.

Библия эта состоит из целой серии „откровений“ и, между прочим, учит, что на земле существует четыре ложных религии: Лосемонга, или Христа; Кабалектеза, или Будды; Энохиссы, или Брамы, и, наконец, Тота, или Гавриила.

В числе членов символа веры „Новой Церкви Высшего Спиритуализма“ находится свободная любовь, общность имуществ и полное невмешательство в политику.

Многочисленностью своих сект Америка чрезвычайно напоминает Россию. В одном только Чикаго возникает средним числом по одной религии в месяц. Но все эти общины, церкви, сионы, Иерусалимы отличаются чрезвычайною эфемерностью: средний возраст жизни этих новых религий семь месяцев.

* * *

Греческое православие и англиканская Церковь. Орган патриарха Иоакима II Ekklesiastiki Alithia (Церковная Истина) обнародовал целый ряд статей, посвящённых обсуждению возможностей сближения греческого православия и англиканской Церкви.

Вопрос этот далеко не нов – он обсуждается вот уже более столетия; но по настоящий день первые шаги к сближению делались англиканской Церковью, сановники же гречеекого православия относились к этой мысли с большой враждебностью.

Более миролюбивый тон, принимаемый ныне в этом вопросе печатью, преданной патриарху, очень многозначителен, тем более, что сближение греческого православия и англиканства должно иметь и политические последствия.

Достойно внимания, что благожелательность к англиканской Церкви стала обнаруживаться в Афинах одновременно с явной враждой ко всему русскому.

* * *

Чехи и католицизм. Пример немцев, переходящих из католичества в протестантство, которое они считают как бы национальной германской религией, вызвал аналогичное же движение среди чехов. Вождю этого движения, Ф. Ишке, удалось многих своих соотечественников возвратить к так наз. старокатолическому исповеданию, являющемуся исконной богемской Церковью.

Гловац, чешский депутат в венском парламенте, проповедует о необходимости возвращения к преданиям национальной Церкви времён Жишки и Гусса. Он обвиняет римско-католическую Церковь во враждебном отношении к чешскому народу. Рим, по его словам, всегда был на стороне Вены и против Праги; и латинский клир в Богемии ни в церкви, ни в школе не употребляет чешского языка. Одним словом, чехи должны, по его мнению, последовать примеру немцев и отложиться от Рима.

* * *

Армия Спасения. Не лишены интереса приводимые в газете Le Progrès данные о развитии салютистских учреждений. Армия Спасения имеет в настоящее время:

7,259 центров пропаганды; 14,700 офицеров, т. е. миссионеров, проповедующих Евангелие на 30 различных языках в 47 государствах; 50,000 унтер-офицеров; 2.500,000 собраний в год, с 200.000,000 слушателей.

Не менее любопытны сведения, приводимые в той же газете, о числе благотворительных заведений салютистов. Вот эти цифры: 11 убежищ для освобождённых из тюрем; 91 дом для спасения падших женщин; 158 ночлежных домов и народных кухонь; 37 бесплатных контор для приискания занятий; 60 мастерских; 11 земледельческих колоний; 17 сиротских домов; 37 больниц, родильных домов и т. п.; 121 пост для помощи в случаях уличных несчастий.

Всего 545 гуманитарных учреждений.

Салютисты находят, что недостаточно предложить человеку утешения, обретаемые в христианской религии; необходимо предоставить ему возможность существования, способы зарабатывать себе хлеб. На этом и основан весь „Социальный план“ Армии Спасения.

Каждый вечер, непрерывно, общественные учреждения армии доставляют временную поддержку более чем 10,000 человек, мужчин и женщин. За 3½–4 коп. даётся постель, на 22–23 коп. отдельная комнатка. Если у ночлежника нет и этой скромной суммы, то её можно заработать на утро после ночлега в одной из мастерской у тех же салютистов.

Дешёвые кухни, учреждённые в местах скопления бедноты, доставляют кушанья ценой от 2 до 15 коп., причём припасы употребляются хорошего качества, и всё приготовляется очень чисто и вкусно.

В 1900 году было изготовлено свыше двух с половиной миллионов обедов. Во время холодов и безработицы дешёвые кухни играют важную роль в жизни многих семей.

В мастерских армии в 1900 г. работало по 25,000 человек в неделю. Мастерские эти существуют для оказания трудовой помощи всякого рода безработным и отличаются поэтому большим разнообразием. Есть мастерские столярные, слесарные, плотничьи, чемоданные, мебельные, матрасные, живописно-малярные, лакировальные, кузнечные, механические, жестяные, полудные, пекарни, печатни, разборки: тряпья, обойные и др.

В Лондоне 400 человек собирают в течение года свыше 320,000 пудов старой бумаги и тряпья и разбирают всё это на 62 различные категории.

На спичечной фабрике Армии, устроенной с такими приспособлениями, что работа на ней совершенно безопасна для здоровья рабочих, изготовляется 6,000,000 коробок спичек.

Пекарни изготовили в 1900 году 4,000,000 фунтовых хлебов. Кухни изготовили и продали рабочим 6,600 пудов мяса, 15,000 пудов картофеля, 1,000,000 литеров супа, 8,400 пудов варенья, 16,800 фунтов чая.

Всё это не может не остановить на себе внимания читателя. Не даром Гладстон на одном публичном собрании сказал, что он не знает во всей Англии общества, которое оказало бы более пользы в делах благотворения и поддержки освобождённых из тюрем, нежели Армия Спасения.

Мы уже сообщали в одной из предыдущих книжек „Мисс. Обозр.“ о присуждённой учреждениям Армии Спасения, предназначенным для содействия нравственному и умственному развитию рабочих классов, золотой медали.

Огромна энергия руководителей этого общества, а деловитость и целесообразность благотворительных предприятий его заслуживает особенного внимания.

* * *

Новая грозящая Риму схизма. Стремление французских католиков образовать национальную Церковь не только не угадает, но усиливается, если судить об этом по беспокойству ультрамонтанских органов.

„Церковь, – говорит по этому поводу La Vérité Françaisе, – во время своего продолжительного существования подвергалась жестоким испытаниям, и не однажды её раздирали без пощады расколы и ереси. Приходится постоянно опасаться, как бы не настали опять эти тяжкие испытания. Сохрани нас Бог от схизмы, – но будем поступать, однако, так, как будто исход борьбы с ней зависел только от нас“.

Одним из действительных средств борьбы с расколом и сектантством служат устные собеседования (публичные и частные) с раскольниками и Сектантами. „Публичные собеседования, по словам отчёта обер-прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева по Ведом. Прав. Испов. за 1885 г., весьма много содействуют сближению раскольников с православными, приучая их к откровенности, и сглаживая ту неприязнь, которая так долго служила характеристической чертой в отношениях раскольников ко всему православному. Заправители и вожаки раскола поняли, что вести за собой массу людей тёмных при помощи одного только послабления и потворства их разнообразным прихотям в настоящее время невозможно и что необходимо представить более или менее определённые, и состоятельные основания для своих верований. Ведение бесед по старопечатным книгам лишило расколо-учителей возможности распространять среди своих последователей клевету, будто православное духовенство ненавидит старые священные книги, боится и не умеет читать их и потому, неспособно найти и указать истину. Собеседования приносят для самих православных ту незаменимую пользу, что воочию, так сказать, показывают им заблуждения раскола и делают их менее доступными для увлечения расколом“. Частные же собеседования сближают борцов против расколо-сектантства с заблуждающимися, дают возможность войти в доверие к последним, вызывают даже упорных раскольников и сектантов на откровенный обмен мыслей с православным собеседником и этим расчищают путь к воздействию на них в целях сближения с православною Церковью.

В виду такого важного значения устных собеседований с раскольниками и сектантами, вести полемические собеседования все наши противо-раскольнические и противо-сектантские миссионеры считают своим непременным долгом и главнейшей обязанностью. Некоторые из этих бесед печатаются и в епархиальных органах. К сожалению, никто и нигде о таких беседах не упоминает, а потому мало кто их и знает. Между тем знать о них (особенно малоопытным борцам с расколом и сектантством) положительно необходимо. Знакомясь с той или другой беседой, малоопытный миссионер, священник, ревнитель православия и т. д. может научиться, как нужно ставить тот или другой вопрос, как располагать доказательства, какого порядка держаться во время беседы, какой приём употребить в том или другом случае, как выйти из затруднения и т. п.; опытный же может заметить ошибки православного собеседника ( – не ошибается тот, кто ничего не делает) и постарается избегать их, иногда увидит новую, не практикуемую им, постановку вопроса, не известные ему приёмы и т. д. Таким образом те и другие деятели миссии могут найти здесь такие методические указания относительно бесед с раскольниками и сектантами, каких ни в одном руководстве им не найти. Притом же указания эти, будучи выхвачены из живой практики, окажут им несомненную пользу в миссионерской полемике с расколом и сектантством. Руководствуясь этими соображениями, мы и начнём с Божией помощью вести на страницах „Мисс. Обозр.“ критическое обозрение появляющихся в духовной периодической печати миссионерских собеседований. Первое наше обозрение мы посвятили некоторым из собеседований истекшего 1901 г.

По обилию помещённых бесед особенно выделяются из епархиальных изданий Екатеринославские епарх. ведомости. В них помещены а) беседы миссионера Шалкинского с г. Перетрухиным о том, 1) может ли общество старообрядцев, не имевшее около 200 лет ни полноты иерархических членов, ни полноты св. церковных таинств, именоваться Церковью Христовой, 2) может ли Церковь Христова лишиться всех истинно-православных епископов и полноты церковных таинств, 3) о незаконности австрийской иерархии и 4) о клятвах Московских соборов 1666–1667 годов и о порицаниях полемических писателей на именуемые старые обряды; 5) публичное собеседование с старообрядцами в актовом зале Екатеринославской духовной семинарии 25 февраля 1901 г. – М. Брунбендера и в) в приложении 16 бесед с сектантами 1) о замене ветхозаветной субботы в новом завете воскресным днём – свящ. К. Молчанова, 2) о составе Церкви Христовой и взаимных отношениях пастырей и пасомых – свящ. Влад. Афанасенко, 3) о внешних знаках, сопровождающих молитву православного христианина, 4) о поклонении Богу в духе и истине – свящ. Н. Боголюбова, 5) о почитании св. икон – свящ. А. Федоровского, 6) о православном христианском богослужении и о незаконных молитвенных собраниях сектантов – свящ. К. Потороки, 8) о почитании и молитвенном призывании св. ангелов, св. угодников Божиих и Пресвятой Богородицы – свящ. К. Руденко, 9) о необходимости крещения младенцев (против штундистов) – свящ. В. Хандалеева, 10) о светильниках и фимиаме – священника Н. Боголюбова, 11) о священном предании, 12) Беседа с уклонившимся в секту шелапутов С. Д-ром – свящ, Зиновия Вышемирского, 13) о таинстве священства – свящ. Н. Назаревского, 14) о крестных ходах и колокольном звоне – свящ. В. Афанасенко, 15) о молитвах за умерших – свящ. С. Борисова, 16) о таинстве св. Причащения (не оконч.) – свящ. П. Соколовского.

Первая беседа о. С. Шалкинского начата печатанием в 1900 г.; здесь же помещено окончание. После изложения православного учения о Церкви Христовой (её устройстве, вечности и неодолимости) Перетрухину был поставлен вопрос: будет ли Церковь Христова существовать на земле вечно в том самом устройстве, в каком создал её Господь, или же потерпит какие-либо изменения? Вопрос этот имеет весьма важное значение, так как после решения его ясно видно, кто составляет истинную Христову Церковь: мыли, православные, или раскольники. Перетрухин принадлежит к обществу поповцев, приемлющих австрийское священство, тому обществу, в котором около 200 лет не было ни епископов, ни полноты таинств церковных, а потому должен был или сознаться, что их общество есть Церковь не Христова, или же доказать невозможное, т. е. что Церковь Христова может потерять два своих существенных признака: трёхчинную иерархию и полноту таинств. Сознаться в заблуждении своём и своих предков он не захотел и начал зачитывать свидетельствами в пользу раскольнического учения, о впадении в ересь всех епископов и в заключение сказал: „итак, свою Церковь мы оправдали, пусть теперь о. С. оправдывает свою: пусть он оправдает соборы 1666–1667 гг., на которых были прокляты все святые обряды... пусть он оправдает и единоверие, основанное на 16 пунктах митр. Платона... Пусть-ка докажет, что это единоверие не находится под клятвой... Но он скажет, что не об этом теперь вопрос. Только и отговорки у него: нечем оправдаться, – так и заявляет, что беседа не об этом. И легко, и скоро!“.

Всех свидетельств П-н привёл 12; все они более или менее известны. Дав ему высказаться, о. Шалкинский выяснил слушателям, что собеседник не дал ответа на поставленный вопрос, указал причину этого и затем уже перешёл к разбору самих свидетельств. Разбирал он тщательно каждое свидетельство; только когда перешёл к 4-му, в котором говорилось, что все апостолы и епископы могут погрешать (1Ин.1:8,10), а грех есть ересь (Б. Катех. л. 125), то сказал: „Думаю, братия, что никто из вас не согласится с таким нечестивым мнением, а потому эти лжеумствования П. и оставляю, как не заслуживающие возражений. Только и можно сказать на это П., что если всякий грех есть ересь, а человек не может не согрешить, аще и един день жития его будет, то и П. не чужд греха, а потому и он еретик; грешит ваш Картушин, значит и тот – еретик; грешат все старообрядцы, следов., все они, по учению своего защитника, еретики... Мы же, хотя, яко человецы, и согрешаем, – по милости Божией, еретиками не были и от всего еретического отбегаем. Мы согласно с св. отцами учим, что не всякий грешник есть еретик. Мы „еретиками именуем как тех, которые издавна чуждыми Церкви объявлены, так и тех, которые после того нами анафеме преданы“ (7 пр. 2 вс. соб. полн. перев.). Подумайте, братия, до чего доводит вас вражда против св. Церкви. У вас уже и св. апостолы, и все святые угодники Божии, вся Церковь Христова стала еретической, так как нет никого, кроме Господа, кто бы жил и не согрешил... Св. мужи отличали православные грехи от ересей, а у г. Перетрухина что ни грех, то ересь: учение, как видите, новое, не преданное нам св. отцами“.

Такое доказательство по методу ad obsurdum нельзя не признать находчивым со стороны почтенного о. миссионера и как нельзя более наглядным и убедительным для темной массы слушателей.

После разбора свидетельств о. ПГ. упомянул о высказанных П. обвинениях против Церкви и сделал заключение. Таким образом беседа была проведена с знанием дела и в строгом порядке.

К. Плотников

В названном труде о. Беликов имел своей задачей проследить и описать жизнь томского раскола «не в его отдалённом прошлом, а в былом сравнительно недавнем», – за период времени с 1834 г., – с открытия Томской епархии, и до 1880-х годов. Значит, из его книги мы можем узнать только о расколе Томской епархии, а не вообще о Сибирском. И действительно, раскол этой епархии представляет преимущественный интерес как по своему количеству, так и по многим характерным чертам и событиям его жизни. Разумеется, было бы весьма желательно знать томский раскол не за последние 70 лет, а и более ранний; но это, вероятно, ещё дело будущего: наш же автор не оставляет сообщать разные факты из далёкого прошлого, где только ему дозволяют сделать это документы и имеющиеся у него сведения. Документы, на основании которых написана его книга, почерпнуты почти исключительно из архивов – Томского губернского и консисторского. В виду особенной жизненности томского раскола и его даже пропагаторского характера, документов этих, как можно судить по книге, сохранилось достаточное количество. Воспользовался ими автор весьма умело: а поэтому и в книге его история жизни и разных движений и брожений в томском расколе представлена весьма полно, целостно и картинно, и представление о томском расколе из неё выносится ясное, определённое и законченное.

Кратко сказав, как из разного рода беглецов, ссыльных и вольных поселенцев Томский край переполнился разного рода раскольниками, автор для 1887 г. устанавливает приблизительную цифру их до 81069 душ обоего пола при 1,104,908 душ обоего пола всего количества населения Томской губ. (в 1882 г.). А прибавив и сектантов Томского края, автор полагает, что численность всего вообще томского расколо-сектантства к 1880 г. должна быть не менее 100,000. Толки в томском расколе – те же, что и всюду, преимуществуют же – поповщина, стариковщина и поморское согласие. От стариковщины автор различает согласие часовенных. Первая, по нему, представляет среднее между поповщиной и беспоповщиной. С последней её сближают требоисправители из простых стариков и старух; поповщинский же её характер сказывается в том, что она не восстаёт против священства вообще, и у заправителей её нередко хранятся в виде сухариков запасные дары. Отличие её от часовенных автор полагает в том, что последние, относясь фанатичнее к православной Церкви, к православным священникам прибегают очень редко, тогда как у стариковщины не считается особенно тяжёлым грехом это обращение; наставники часовенных вводятся в их обязанности через благословение от других наставников, также преемственно получивших оное с Иргиза, Рогожского кладбища и т. под., – у стариковщины этого не требуется. Есть у них некоторые и обрядовые разности. – Руководителями у поповцев служат их лже-епископы и попы. Из первых известны – Савватий, Герасим, Мефодий и теперь здравствующий, и правящий – Антоний; попов насчитывает автор до 30. Беспоповцами руководят разного рода старики й наставники. С особенною подробностью автор говорит о Беловодской иерархии и о неоднократных попытках раскольников прошлого и недавнего времени отыскать «древле-православное священство» то в Беловодье, то в Китае.

Характеризуя внутреннюю жизнь томского раскола, автор отмечает сильную настойчивость и удивительную изобретательность раскольников в обережении своей целости и самобытности в виду практиковавшихся против них правительственных мероприятий. Средства, употреблявшиеся раскольниками для этого, были весьма разнообразны: секрет и таинственность, тайники при домах и на пасеках, упорство в непослушании начальственным распоряжениям, самовольное открытие запечатываемых часовен, отстаивание, даже иногда с оружием в руках, сводных браков, многочисленные прошения и ходатайства, подложные указы и т. под. многое другое; всё это одно вместе с другими или каждое порознь пускалось раскольниками в ход, чтобы только отстоять свою самостоятельность. А если к этому прибавим покровительство расколу со стороны их богачей, волостных старших, сельских старост и писарей, а часто и со стороны земской полиции и мировых посредников, то поймём, что раскольники достигали своих целей почти всегда и не только росли в силу естественного прироста, но и в силу массовых совращений из православия в раскол; поймём и то, как тяжело, а нередко и опасно было положение среди них немногочисленных православных их односельчан. Для иллюстрации этих своих положений автор из дел архивов приводит очень немало характерных рассказов и историй.

Как же относилось к расколу епархиальное духовенство? Оно, по словам автора, «ограничивалось внешним наблюдением за жизнью расколо-сектантстве с донесениями к духовной и светской власти, когда в этой жизни допускались какие-либо правонарушения». Само собой понятно, что результатом этих отношений могло быть и, действительно, было раздражение раскольников против духовенства, доводившее до жалоб на него по начальству и до обвинений его в безнравственной жизни и в корыстолюбии. Эти: обвинения были доведены в 1863 г. даже до Государя Императора. Епархиальные же архиереи сильно старались о развитии единоверия в своей епархии, в чём при помощи разных светских лиц и успевали. Единоверцы имели даже несколько своих церквей и своих приходов. Но в общем единоверие не привилось, так что с течением времени некоторые церкви пришлось даже закрыть. И в настоящее время только пятая часть из всех единоверцев принадлежит к истинным единоверцам, – остальные единоверцы только по имени.

Последнюю главу автор посвятил описанию разного рода сектантских толков, живущих в Томской епархии: духоборцев, молокан, субботников, скопцов и хлыстов.

Таково содержание книги о. Беликова. История томского раскола за взятый автором период представлена им со всей возможной обстоятельностью; суждения его характеризуются беспристрастием историка; изложение отличается ровным, спокойным тоном. Читается Книга легко и с интересом. Для интересующихся историей нашего раскола она необходима.

М. Чельцов

Нестроения и разногласия среди старообрядцев, приемлющих так-называемую белокриницкую лже-иерархию, продолжаются и в настоящее время. Теперь виновником их возбуждения является известный в расколе лже-архиерей Арсений Швецов с его еретическим учением „о подлетном, вместе с веками, рождении Сына Божия от Бога Отца“. Учение это, уже осуждённое раскольническими архиереями и лицемерно отвергнутое им самим, за последние года он снова выдвинул. Пока жив был слабоумный Савватий, Швецов оставался неизобличаемым; но Картушин восстал против него, и с его благословения был написан попом Механиковым в обличение еретичества Арсения Швецова „Критический разбор защиты Белокриницкого Устава“. В сочинении этом Механиков, на основании слова Божия и учения св. отцов, весьма подробно изобличает еретичества Швецова и называет их собственным их именем. Швецов не мог перенести такого поражения и в свою очередь написал „Исповедание веры“, в котором грозит анафемой всем, кто несогласно с ним учит о Сыне Божием. Скандал получился громадный: два „владыки“ стояли как бы друг против друга, грозя друг другу отлучением, а обществу – разделением. Трудно было придумать какое-нибудь примирение между ними без отказа одного из них от его учения; но ловкие расколоучители и здесь вышли из затруднения. 10-го ноября 1900 г. было написано и издано ко всеобщему сведению „Исповедание православные веры епископа Арсения Уральского и временно Нижегородского и священника града Тулы Василия Механикова“. В „Исповедании“ этом они заявляют, что „по довольном обмене мыслей“, они в прекращение между ними пререканий объявляют, что сочинения их (вышеприведённые) „отселе считают недействительными“... Так состоялась для Механикова „дружба паче правды“, когда он из желания избежать неприятностей отказывается от своего справедливого изобличения еретичеств Швецова.

Описанию этих событий и подробному разбору вышеназванных сочинений и посвящены две брошюрки проф. Субботина. В приходах с сильным „австрийским“ расколом иметь эти брошюры – необходимо, и давать их для чтения народу – весьма полезно.

М. Чельцов

На Западе вопрос о спасении был превратно понят богословами, воспитанными в традициях римского права. Из проблемы чисто-нравственной он превратился в юридическую теорию, формальную, сухую и чисто внешнюю. Нравственный союз Бога с человеком получил у католиков вид наёмнического отношения между людьми и Божеством. Дела людей стали заслугой, вымогающей плату на небесах, блаженство – внешним придатком, возмездием за неприятную саму по себе добродетель. Такие воззрения не могли не привести к печальным последствиям в жизни, и вот, как горячий протест против нравственного развращения Римской Церкви, явилась реформация.

«Но... протестантство было чадом своего времени и школы. Первые реформаторы выучились говорить и мыслить на том же Аристотеле и Цицероне, как и их католические противники». Они поняли тайну «спасения через веру во Христа, но не во всей её полноте и жизненности». «Человек по природе наёмник», но сам он не может выполнить лежащего на нём долга, отсюда нужно «третье лицо» юридического союза, которое взяло бы на себя обязательства преступника. «Раз найдено это «третье», и притом не только достаточное, но и превосходящее всякую меру, тогда не нужно искать никакого другого удовлетворения. Если Христос заплатил за наши грехи даже более, чем они стоили, зачем ещё думать, что нужно самому трудиться для этого удовлетворения?». «Что же такое после этого спасение? Оно не более, как отпущение грехов или, избавление от наказаний за грехи, оправдание в смысле внешнем, судебном». Таким образом и здесь остался тот же юридизм. Вечная жизнь представляется, как условленная плата, которую Бог «должен» выдать человеку; только обязующим «третьим» для протестантов служит не собственная заслуга человека, а заслуга Христа.

Ложное направление западного христианства особенно сказывается в бессилии гармонически сочетать Божественное и человеческое, благодать и свободу, заслугу Христа и делание самого человека. Добро здесь представляется не потребностью человеческой природы, а игом, наложенным на человека. Вопреки этому извращённому взгляду, архимандрит Сергий берёт на себя задачу развить мысль о тождестве блага и нравственного добра и показать, что эта истина – не философский вывод, а истина христианская, церковная. Глава первая посвящена разбору юридического жизнепонимания при свете апостольского и отеческого учения.

Себялюбие составляет основу этого воззрения, наёмничество есть лучший конкретный образ его, но и то, и другое строго осуждаются св. Писанием и Преданием. Глава вторая (96–114) раскрывает истинное понятие о вечной жизни и блаженстве, оттеняя ту мысль, что содержание вечного блаженства составляет святость, и что добро самоценно и само по себе составляет высшее благо. При таком взгляде на будущую жизнь, она сливается с настоящей, становится естественным предположением нравственной деятельности на земле. Царство Божие внутри человека. Если в св. Писании и у отцов Церкви мы встречаем выражения, в которых вечная жизнь как будто представляется потусторонней, то это значит, что «здесь на земле нет полного раскрытия вечной жизни» (114–148 – Глава III). Здесь только полагается начало спасения, а совершается оно там. Таким образом, земная и небесная жизнь – только два момента одного и того же процесса.

Понятно, при этом, спасение нужно рассматривать преимущественно с внутренней, нравственной стороны (гл. IV, стр. 148–219). Это не есть «событие, происходящее только в божественном сознании. ни дело правового вменения на основании каких-нибудь внешних обстоятельств»; спасение «посредствуется переходом человека от греха и себялюбия в царство добра и любви, которое предвкушается человеком здесь, во всей же полноте будет наследовано в будущем веке». С этой точки зрения вопрос об условиях спасения, как он ставится на Западе, является вполне предрешённым. Раз спасение понимается не в формальном юридическом смысле, а как дело жизни, то, понятно, самая дилемма веры и дел решительно невозможна (гл. V, 219–252).

Труд арх. Сергия, по своей самостоятельности, строгому логическому развитию мыслей и научной основательности (источники вероучения обследованы им весьма добросовестно и обстоятельно), является выдающимся и почти единственным в нашей систематической богословской литературе. Изложение везде простое, ясное и изящное. Читается легко и с большим интересом. Самый вопрос таков, что его нельзя обойти ни единому мыслящему человеку, тем более христианину. Всё это даёт нам право надеяться, что книга арх. Сергия имеет самое широкое распространение.

М. Леонович

30 истекшего декабря исполнилось пятидесятилетие пастырского служения духовника Их Императорских Величеств, протопресвитера Иоанна Леонтьевича Янышева. Юбиляр в этот день служил литургию в церкви Царскосельского дворца, где пребывают Их Величества, и был удостоен Всемилостивейшего рескрипта и Высочайшего подарка – портреты трёх государей в рамках, усыпанные драгоценными камнями. По возвращении из дворца, маститый юбиляр принял поздравление от придворного духовенства, которое поднесло икону и собранные деньги на стипендию. В тот же день юбиляр получил множество поздравлений от духовных и светских лиц.

В журнале „Вера и Церковь“ печатается очень интересная и во многих отношениях поучительная переписка между Н. И. Субботиным и ныне покойным архимандритом Павлом (Прусским), настоятелем Никольского единоверческого монастыря⁹⁸. Переписка эта составляет существенно важный материал для истории раскола и борьбы с ним. Между прочим, она даёт возможность читателю хорошо ознакомиться и с друзьями раскола из интеллигентов, а также с покровителями его из лиц высокого служебного положения.

С интеллигентными друзьями раскола, с целями, которые они преследовали, дружа с руководящими деятелями в расколе, хорошо знакомит, напр., письмо о. арх. Павла, от 2 мая 1882 г. В письме этом о. Павел имел повод вспомнить о выдающихся друзьях раскола, известных Кельсиеве и Герцене. Именно он вспоминает о своём свидании с Кельсиевым в 1863 году (когда о. Павел был ещё раскольником беспоповцем). Кельсиев тогда хлопотал о знакомстве со старообрядцами, чтобы иметь их себе помощниками.

По словам о. арх. Павла, у Герцена и Кельсиева была цель – при посредстве старообрядчества уронить Церковь; а когда уронят Церковь, которая составляет незыблемую опору государства, оно без опоры, неизбежно должно пасть. С этой целью, говорит о. Павел, – они и хлопотали о свободе старообрядчества и так искали сближения со старообрядцами. Кельсиев говорил мне: „вы погодите спорить между собой⁹⁹; прежде победим общего врага, а потом, на свободе, и будете между собой разбираться по любви, кто из вас прав и кто не прав“. Мой петербургский знакомый, у которого я квартировал тогда, приехав из Пруссии, и у которого Кельсиев имел эту беседу со мной (купец Мартьянов), проводивши его, говорит мне, между прочим: „а что, если бы эти господа через нас достигли победы над никонианами и правительством, как бы тогда они взглянули на нас?“ Я ответил: „тогда они принялись бы и за нас“. Он согласился и прибавил: „лучше всё терпеть от никониан, нежели иметь дело с безбожниками“¹⁰⁰. Но не все старообрядцы могли так понимать дело, как мой приятель; а у половцев их архиереи даже и очень сочувствовали речам Кельсиева, как он сам уверял меня в этом¹⁰¹. На мой же решительный отказ принять его предложение Кельсиев ответил: „доверяетесь вы нам или не доверяетесь, а мы всё же в вашу пользу будем работать, и этим заставим вас, хотите или не хотите, за одно с нами действовать“¹⁰². Теперь вот и на деле это видно. Герцена не стало и Кельсиева уже нет, а цель их действия, указанная Герценом, твёрдо преследуется их единомышленниками, и старообрядцы, по доброй воле или нет, но из своей пользы за одно с безбожниками и действуют против православной Церкви. У безбожников старообрядчество наше, т. е. раскол, крепкое оружие против Церкви, а вместе с Церковью и против государства; поэтому они и охраняют его, поэтому так его и защищают. Беда, беда, что государственные люди, стоящие у кормила правления, не видят и не хотят понять этих проделок врагов государства и так помогают им через покровительство расколу уготовлять беды для Церкви и государства. Владыка Церкви, Имже царие царствуют, да востанет и запретит буре и ветрам, и да будет тишина велия! Господь да подаст разум нашему Государю разрушить коварства вражия и нас да помилует!“ (См. Вера и Церковь, 1901 г. кн. 6, стр. 105–106).

Не безынтересно суждение знаменитого защитника православия и борца против раскола о. арх. Павла о Т. И. Филиппове. В одном из писем к г. Субботину (от 13 мая) о. Павел, между прочим, писал: „Я давно примечал, что Тертий Иваныч только на словах боек и умеет составлять фразы ловкие, но твёрдой мысли и чтобы в каждом слове содержалось значение, этого у него нет, а примечается в его словах какая-то односторонность“ (см. В. и Ц. стр. 108).

Покойный Тертий Иваныч и для многих раскольников был, так сказать, предметом пререкаемым. Очень уж блазнило многих то обстоятельство, что он, будучи эпитропом Гроба Господня, в то же время был председателем театрального кружка, – учреждения больше, чем нелюбезного сердцу раскольников. Неудивительно, если в глазах ярых раскольников он представлялся, как „великий скоморох“.

П.

В только что вышедшей книге „Обзор деятельности ведомства православного исповедания в царствование Императора Александра III“ приведены статистические данные, красноречиво свидетельствующие о возрастающем из года в год успехе деятельности внутренней миссии, которая в эту эпоху только организовалась и бодро вышла на своё делание. Вот цифры воссоединений:

В 1881 году безусловно 700 и на правах единоверия 2116

В 1882 году безусловно 1720 и на правах единоверия 1771.

В 1883 году безусловно 3049 и на правах единоверия 989.

В 1884 году безусловно 2695 и на правах единоверия 1409.

В 1885 году безусловно 3091 и на правах единоверия 1301.

В 1886 году безусловно 3167 и на правах единоверия 1279.

В 1887 году безусловно 3669 и на правах единоверия 1503.

В 1888 году безусловно 4266 и на правах единоверия 1464.

В 1889 году безусловно 4483 и на правах единоверия 1828.

В 1890 году безусловно 7217 и на правах единоверия 1848.

В 1891 году безусловно 5862 и на правах единоверия 1800.

В 1892 году безусловно 8423 и на правах единоверия 2250.

В 1893 году безусловно 6959 и на правах единоверия 2048

В 1894 году безусловно 7343 и на правах единоверия 2639.

В Сызрани, в местном старообрядческом австрийского толка мире, произошёл крупный скандал. В Сызрань приехали трое неизвестных лиц, из которых один назвался архиереем Паисием, другой монахом Пантелеймоном и третий священником Александром. Ничего не подозревая, заправилы пустили их в молитвенный дом, и они поселились даже в келье во дворе этого дома. Спустя, однако, месяц Александр получил от хозяйки дома III. доверенность, на основании которой и продал молитвенный дом Пантелеймону. Когда же была получена утверждённая купчая крепость, новый владелец начал гнать заправил из молельни, категорически заявив им, что теперь они собственники её и никому более не позволят в ней распоряжаться. Спустя некоторое время, Александр женился на бывшей хозяйке молельни III. Всё это вместе взятое ошеломило местных заправил-старообрядцев, и они начали наводить справки о „неизвестных“. Оказалось, по полученным справкам, что Паисий, Пантелеймон и Александр – лишённые московским духовным советом каждый – своего сана. Кроме того, заправилы молельни, по словам „Волгаря“, прогнали даже своего попа Нестора, долго жившего в Сызрани, так что теперь они остались и без попа, и без молельни.

Прежде всего важна апологетическая роль XIX в. перед безверием XVIII века по вопросу о духе конечном. XIX век сделал попытку экспериментально-научной постановки вопроса о душе и духовном. Таинственные феномены духа, а priori отвергавшиеся в XVIII в., как наивные суеверия, теперь научно констатируются и изучаются, и не какими-либо полусумасшедшими мистиками, а людьми трезвой науки, со всеми позитивными её приёмами. Ребячески-отважные теории энциклопедистов теперь уже кажутся слишком наивными. И серьёзные эволюционисты уже не столь категоричны в отрицании духовного, как эти расшалившиеся ребятишки философии. Из эволюционного лагеря всё громче начинают раздаваться голоса, что за эволюцией материального мира должна наступить эволюция одухотворяющего начала, – и к ним прислушиваются. „Неовитализм“, пожалуй даже, „монизм“ – суть явления уже далеко не материалистического порядка.

XIX век с документальными данными в руках оспорил XVIII век по вопросу о всеобщности и важности религии и, кажется, открыл возможность навсегда похоронить отрицательное решение этого вопроса в сколько-нибудь серьёзном виде. Позитивисты открыто заявляют, что „наука бессильна против религиозной идеи“, „наука стихийно и неуклонно служит этой идее“. И это шаг вперёд.

XIX в. доказал единство всего сущего и разумную стройность мироздания, – при этом так экспериментально-научно, что ламентации на этот счёт Вольтера и др. кажутся беспочвенной игрой малосведущего ума. И это – великое дело. Сама позитивная наука не без гордости указывает, что она решила этот вопрос на фактической почве и доказала закономерность и правомерность альтруистических чувств, создала возможность увеличить сознательность нравственно-практической жизни и углубить совесть. В этом много правды.

XIX в. дал в руки богослову бесценные научные материалы по всем отделам научно-богословского ведения. В частности, для нашего православного богословия и православной философии XIX век оказал громадную услугу. Строго говоря, расцвет этих наук замыкается в круге XIX века. В этом веке появился ряд блестящих богословов и философов, которые сумели с нашей богословско-философской мысли отрясти иноземный прах и вывести на торную дорогу патристических воззрений и православно-христианского миропонимания.

XIX век развил колоссальную миссионерскую деятельность и пронёс Евангелие до последних земли. И России принадлежит в этом случае не последняя роль, хотя и у себя дома. XIX в. сблизил все народы земли и проложил путь к вселенскому сознанию своего единства.

Наконец, XIX век внедрил в общество сознание, что труд – благо людей, отучил от сибаритства прошлых веков и развил широкую благотворительность вместе с широким образованием тёмных масс. В частности, в России XIX век поднял национальное самосознание и отучил от вредного подражания иностранцам, почему воспитание и образование становится у нас на русско-православную почву.

Господь не оставил XIX век без особого промышления. Как будто в ответ на дерзкий вызов Лапласа, что он побывал с телескопом во всех углах вселенной и нигде Бога не видел, Бог нарочито обнаружил себя позитивному веку в сверхъестественных феноменах, так сказать, дал осязать Себя людям, которые привыкли всё понимать через осязание. Позапрошлый век не видал стольких знамений всемогущества Божия, как XIX: появление чудотворных мощей, чудотворных икон, чудесных исцелений, вызвавших удивление даже учёных, появление святых личностей – прозорливых и чудотворящих, на которых с благоговейным удивлением смотрел позитивный век (смотрит и теперь), и у которых даже образованные позитивисты и философы не находили предрассудком искать совета и помощи, – чудесное спасение царской семьи и т. п.

Под совокупным воздействием даров XIX века люди на самом кончике его стали вспоминать усиленно про Евангелие и его заветы, хотя, пока толкуя их вкривь и вкось, стали вспоминать Бога и чаще ходить в церковь, – религиозные темы стали модными во всех литературах.

Он взял на себя всю черновую культурную работу по исследованию сил и законов осязаемой природы; он замаялся, ему было некогда поднять взор к небу и подумать. Что успел он сделать, это – провалить грубое безверие и материализм. Белую работу он предоставил своему преемнику

– В донской епархии свободная вакансия окружного миссионера, с содержанием священнику из окончивших курс – 1200 р., из начетчиков же 800 р.

– На 2-ю вакансию Тамбовского миссионера назначен кандидат Казанской академии помощи, инспектора Олонецкой епархии Тамбовский миссионер Н. Базарянов.

– Тамбовский миссионер И. Г. Айвазов, по слухам, перемещается на вакансию епархиального миссионера Екатеринославской епархии.

– В Олонецкой епархии на вакансию миссионера назначается преподаватель местной семинарии по кафедре раскола г. Островский.

(Письмо в редакцию ¹⁰³).

В прошлом году в вашем журнале был кинут упрёк светским образованным людям в том, что они не читают духовной литературы. Но, позвольте, не писатели ли ваши и их приёмы тому виной?

Ваша духовная литература отличается одним фатальным свойством, которое сокращает влияние её на читателей на девять десятых. Это свойство-неудобочитаемость, порождающая во многих случаях и совершенную нечитаемость. Духовные писатели как бы совершенно не хотят считаться с требованиями читающей публики, воспитавшей свои литературные вкусы на произведениях таких мастеров слова, как Пушкин, Тургенев, Толстой и др.

Особенно чувствительно пренебрежение требованиями читателя в такой щекотливой области, как богословская критика и полемика. Русский интеллигентный читатель совершенно не выносит таких критических приёмов, которые хотя бы отдалённо напоминают собой полицейский протокол; он не ценит такого критического замаха, считает его сикофантством, а писателя, какой бы эрудиции или учёности он ни был, раз он принимает на себя обязанности следователя, прокурора или цензора добрых нравов, – сикофантом. Благодаря несомненной наличности таких воззрений у читающего интеллигентного большинства, проницательный критик, открывающий у своего противника мысли сомнительной цензурности, сделает хорошо и даже мудро, если сдержит свой порыв и умолчит о предполагаемой нецензурности, ограничившись раскрытием лишь неосновательности мыслей критикуемого автора.

Это будет, говорю, мудро потому, что публика не хочет слушать писателей, принимающих на себя судебно-административные функции, и самые основательные и благонамеренные речи становятся, таким образом, гласом вопиющего в пустыне.

Это, кроме того, будет и благоразумно, потому что далеко не все критики непогрешимы. Не всегда достаточно одного благонамеренного рвения, чтобы и на деле быть истинно-благомыслящим.

Нам пришлось на днях пробежать поучительную в этом отношении заметку профессора Московской Академии г. Заозерского с многообещающим заглавием: „Странный ревнитель святыни семейного очага“. В подзаголовке стоит в скобках: В.В. Розанов: В мире не ясного и не решённого. СПб. 1901 г. Ц. 1 руб. 50 к. Бесцензурное издание.

Уж одна эта необычная вставка „бесцензурное издание“, чего на книжке г. Розанова, конечно, не стоит, производит странное впечатление какого-то сыска и упрёка цензурному ведомству. А затем, в первых же строках статьи автор указывает, что главным источником его вдохновения является «луч надежды, что, быть может, рецензия предупредит появление книг, подобных» книге г. Розанова...

Разумеется, откровенность г. Заозерского похвальна. Читатель с первых же строк понимает с кем он имеет дело, и как велико усердие автора. Но в виду указанной выше требовательности русской читающей публики, полагающей, что область литературы – область свободного искания истины, – считающей, что существующих цензурных установлений и деятелей вполне достаточно для охраны слабых умов от соблазна, и что всякая добровольческая деятельность в этой области по меньшей мере излишня, – в виду всего этого откровенность почтенного автора нельзя признать практичной и тем менее идущей на встречу литературной миссии среди светского общества. А читатели более требовательные, чем мы, скажут, пожалуй, ещё более резкие слова и саму статью г. Заозерского отбросят прочь.

Нельзя одобрить неумолимой строгости г. Заозерского к г. Розанову по двум причинам. Во-первых, он не понимает г. Розанова, а во-вторых, он сам стоит на такой точке зрения, которая в своё время также вызывала покачивания главой.

Г. Розанов представляется г. Заозерскому в виде какого-то нового Дон-Жуана, усердно пополняющего список „тысячи и трёх“, а в промежутках подыскивающего для такого зазорного поведения богословские основания, и, наконец, чтобы безвозвратно замарать свой кондуитный список, г. Розанов „предрекает близкий конец христианству“...

Само собой разумеется, что такое представление о скромном, авторе „Места христианства в истории“ есть всецело плод фантазии московского критика. Между современными светскими писателями нет, быть может, никого, кто бы так живо интересовался вопросами Церкви и веры, как г. Розанов. Как бы ни были странны или ошибочны те или иные его воззрения, во всяком случае, автор одушевлён желанием не разрушения семьи, а её возвеличения и укрепления. От хороших слов он апеллирует к их осуществлению. От христианства номинального он зовёт к христианству реальному, от богомыслия – к богоощущению. От учения о чистом браке он призывает к чистоте брака на деле. Аргументация г. Розанова не отличается желательной ясностью, а толкование им св. Писания нередко далеко отходит от ортодоксального учения. Но как бы ни были велики его заблуждения, они вызываются не страстью к отрицанию, а горячим желанием создать условия новой, более чистой жизни.

Если человек хромает, ему надо подать костыль, а не перебивать и здоровой ноги. Г. Розанов занимает в нашей литературе позицию весьма своеобразную, пожалуй даже – одинокую, подверженную нападениям и слева, и справа. Кому оказывают услугу, проявляя к этому своеобразному таланту бурсацкую грубость и прокурорскую подозрительность, – ясно само собой.

Грубые нападения г. Заозерского производят тем более неприятное впечатление, что и сам-то он стоит на очень сомнительной почве. Спиритуализму Розанова он противополагает, как единственно законное, миропонимание материалистично-механическое, которому чисто-внешним образом он придаёт христианские квалификации. В каждом отдельном случае г. Заозерский стремится поразить г. Розанова от имени науки (анатомии, психологии и пр.), а окончательный счёт подаёт от имени христианства. Этот подмен так не искусен и явен, что производит впечатление неудавшегося карточного фокуса. Возьмём первый попавшийся пример. Г. Розанов не находит возможным в соединении полов видеть лишь одну грубую внешность. За этой внешностью он видит ещё и появление на земле нового живого существа, новой христианской души. Чисто механическому объяснению зарождения («граафов пузырёк») он противополагает художественный намёк на сущность этого явления в известном стихотворении Лермонтова:

„Он (ангел) душу младую в объятиях нёс“.

Г. Заозерский ни на секунду не задерживается на этом намёке и сразу, не колеблясь, становится на сторону „граафова пузырька“. Если лермонтовский ангел не совпадает с святоотеческим пониманием зарождения христианской души, то «граафов пузырёк» стоит в этом отношении ещё дальше, неизмеримо дальше. И во всяком случае не стороннику механического понимания зарождения жизни обвинять г. Розанова в ересях...

Вопросы, возбуждаемые г. Розановым в осуждённой г. Заозерским книжке, касаются важнейшей стороны человеческой жизни, и ради выяснения их светские люди ждут не издевательства, – оно никого не убеждает, – а серьёзной речи авторитетных богословов.

Е. Егоров

Известные органы печати любят собирать по белу свету всякий сор, выметенный каким-либо провинциальным „писателем“ из „поповских изб“. Но систематически печать замалчивает о безобразиях своего брата интеллигента в отношении Церкви и её служителей. А фактов таких немало, и часто они возмущают и глубоко соблазняют „сих малых“, тормозя пастырскую миссию среди православных и среди отпавших. В сообщаемых же печатью о духовенстве сведениях в большинстве случаев истина жестоко извращается, неправда же никогда не обличается со стороны потерпевших, – большей частью захолустных пастырей, не читающих газет. А между тем, по пословице, добрая слава лежит, а худая молва бежит. По газетным извращённым сведениям, составляется у читателей недоброе мнение о духовенстве и его деятельности. Вот почему редакция наша с этого года открывает настоящий отдел и будет по возможности зорко следить за сообщениями светской печати о духовенстве, разоблачать неправду и защищать несправедливо потерпевших от нападок и нареканий врагов Церкви. Мы не против гласности, но мы не миримся с систематическим недоброжелательством, замалчиванием правды о Церкви и духовенстве со стороны либеральных органов печати. Это новое дело „Мисс. Обозр.“ вменяет себе в свой свящ. долг перед миссией Церкви. Начнём с фактов оглашенных в газете „Свет“.

* * *

На южном Урале есть завод, принадлежащий г. фон Дервиз, а на заводе этом есть самодур-управляющий.

У этого самодура занемогла жена: случилось это в ночь под праздничный день, и утром раздался на церковной колокольне обычный благовест, призывающий обывателей к молитве. Директор нашёл, что благовест этот беспокоит его супругу, и, ничтоже сумняся, отдал приказ, чтобы благовест был немедленно прекращён.

Священник, само собой разумеется, не внял этому приказу, и тогда директор послал рабочих... снять колокола.

Этим однако директор не удовольствовался; он начал всячески теснить „непокорного“ священника и успокоился тогда только, когда ему удалось выжить его с завода совершенно. При этом, в виде своеобразного „наказания“ злополучному служителю Церкви, жалованье выдано было только при вмешательстве суда! Комментарии излишни.

* * *

Другой возмутительный случай имел место на одной из далёких окраин наших, где местное железнодорожное начальство воспользовалось зданием недостроенной внутри Церкви для того, чтобы в этом помещении устроить бал и шумные проводы какому-то отъезжавшему Ивану Ивановичу.

* * *

Два года тому назад, при станции Курск Моск.-Кур. жел. д. возвышался совершенно законченный вчерне храм Божий, в котором в течение всей зимы беспрерывно устраивались и проводы начальства, и ёлки с музыкой и танцами, и, пользуясь тем, что при церкви вчерне отстроена была и школа, здесь же устраивали и „постоянные танцевальные вечера“ с открытым буфетом, причём сам буфет со стойкой, уставленной винами, помещался на том самом месте, где в настоящую минуту возвышается престол, на котором приносится бескровная жертва. Устроителем этих кощунственных пиров являлся помощник начальника депо еврей К-н.

Не прекратилось железнодорожное безобразие и тогда, когда храм был совершенно окончен и освящён, и когда ктитором нового храма избран был один из тузов железнодорожного управления, а именно начальник дистанции К-в, задумавший разграничить права молящихся л с этой целью сам храм разграничивший и разделивший на две половины.

С этой целью он поставил поперёк церкви деревянную решётку, за которую и пропускал, по личному своему усмотрению, только „чистую публику“, оставляя простой „чёрный народ“ по ту сторонку решётки, считая, вероятно, крестьян и бедных обывателей недостойными стоять близко к престолу Божию.

Такая необычайная сортировка молящихся привела к тому, что храм почти совершенно опустел.

„Господа“ не ходили в церковь по лени и отсутствию усердия к храму Божию. Простой народ не шёл потому, что его там обижали, мешая ему подойти к местным иконам и с верой приложиться к ним... и единственными представителями „народа“ в этом своеобразно поставленном храме явились древние старики и старушки, к железнодорожной службе вовсе не причастные и неспособные, страха ради иудейского, уступить своё право молиться, где и когда им это дозволено законом и Церковью. Комментарии излишни...

М. Г.

I. Редактор.

Как член-руководитель Орловского миссионерского съезда, считаю себя нравственно обязанным восстановить истину, слишком бесцеремонно извращённую г. орловским дворянином С. А. Цуриковым, в его статье: „К последним орловским дворянским выборам“, помещённой в № 356 „С.-Петерб. Ведомостей“ 1901г. И во имя правды покорно прошу вас, м. г., дать место в вашей газете настоящему моему возражению.

1. Г. Цуриков в своей статье заявляет: „я был единственным (курсив везде будет наш) орловским дворянином, который не только присутствовал, но и принимал участие в занятиях съезда миссионеров в течение целой недели... только я один и мог дворянству всей губернии выяснить (на выборах) связь речи Мих. Ал. (Стаховича) со всем происшедшим (?) на съезде, без чего нельзя иметь верного о ней суждения... Речь Мих. Ал. явилась логическим, неизбежным, роковым последствием всего выяснившегося на съезде“ и т. д.

Здесь всё противоречит действительности.

Прежде всего, г. Цуриков на съезде миссионеров был совсем не единственным из орловских дворян. Кроме- r. Стаховича (приглашённого в качестве губернского предводителя дворянства только на торжественные, открытые собрания съезда), постоянно присутствовал на съезде один из уездных предводителей орловского дворянства, бывал также на собраниях известный в Орле дворянин-благотворитель (фамилии его не помню) и др.

Г. Цуриков появился на съезде в 3 или 4 день его занятий (съезд же продолжался только неделю). Он был допущен, по предложению М. А. Стаховича, для выяснения миссионерам и разрешения ими религиозных его сомнений относительно присяги (которой, как сообщалось на съезде, г. Цуриков не принимает). На прения с г. Цуриковым по данному вопросу было посвящено целое заседание. После того г. Цуриков продолжал бывать на съезде, но никак не участвовать на занятиях его.

Далее, глубокую неправду утверждает г. Цуриков, будто бы речь г. Стаховича находится в связи и составляет какое-то логическое, да ещё роковое последствие всего выяснившегося на съезде. Довольно того, что о намерении г. Стаховича сделать сообщение на съезде было известно уже в начале занятий его. На съезде все, во главе с епископом и председательствующими, были убеждены, что доклад г. Стаховича будет по юридическому отделу программы по вопросу о применении законов по преступлениям о вере, а никак не на политическую тему – об отмене законов... И только в силу этого не потребован был председательствующими, согласно существовавшему постановлению (которое, конечно, было известно г. Стаховичу) доклад его на предварительный просмотр.

Затем, итоги съезда собственно подводились, когда г. Стахович не был в заседаниях, а именно в субботу, в понедельник утром и на другой день по произнесении им речи, а между тем доклад Мих. Ал. в это время уже был в типографском наборе...

Заседание съезда, на котором заслушан доклад г Стаховича, было закрытым, а потому речь г. Стаховича появилась в местной газете совершенно неожиданно для съезда и не только вопреки существующим на этот счёт традициям относительно закрытых заседаний, но и после публичного заявления, сделанного во время прений, что ни доклад, ни прения не должны подлежать гласности.

Нет, по общему убеждению членов съезда, речь г. Стаховича находилась не только не в связи, а в глубоком противоречии со всем происходившим и выяснившимся на съезде, что, надеемся, будет ясным и из нижеследующих фактических данных.

2. Так, г. Цуриков свидетельствует, что на съезде выяснилось: а) будто бы в пределах Орловской епархии гнездится множество сект и раскольничьих толков, б) что случаи отпадения от православной Церкви с каждым годом учащаются, случаев массового возвращения не бывало, напротив, случаи массового отпадения от неё повторяются постоянно. При этом массовые отторжения от Церкви совершались и совершаются зачастую на глазах у местных причтов, остающихся безучастными зрителями гибели членов своей паствы и проч.

С решительностью заявляем, что во всей этой иеремиаде г. Цурикова нет ни одного слова правды, и Орловский миссионерский съезд никак не мог дать ни поводов, ни тем более оснований к столь произвольным выводам Автора относительно состояния расколо-сектантства и пастырской миссии в Орловской епархии. Орловская епархия одна из наиболее благополучных в этом отношении губерний. По статистике, установленной миссионерами на съезде, в ней числится всего лишь обоего пола раскольников до 7 т., сектантов-хлыстов 78 душ, штундистов 42, – вот и всё воображаемое г. Цуриковым множество... сект. По справке в статистических материалах всеобщей переписи 1897 г. раскольников зарегистрировано 4296 д. или 0,21% в отношении всего православного населения (около 2 миллионов) в губернии, сектантов-рационалистов 43 д. и мистиков (хлыстов) 3 д.

Откуда же, спрашивается, г. Цуриков заключил о массовых из года в год совращениях? Они и были лишь в ХVIII в., когда по Орловской епархии разгуливал скопец Селиванов и другие расколо-вожди...

Обвинение духовенства в равнодушии к массовым совращениям, „зачастую“ на глазах причтов, – граничит с обычными сектантскими изветами на служителей алтаря.

3. Дальнейшие выводы г. Цурикова о характере деятельности современной миссии Церкви сколько несправедливы, столько же и оскорбительны для миссионерского института. Так, г. Цуриков утверждает: „Миссионерство бессильно, оно не может оказать большой помощи населению своими: внутренними, духовными силами, и единственным (!) верным и действительным (!) средством, имеющимся в их (?) распоряжении против отторжений от православной Церкви, является административная репрессия (до ссылки включительно) и преследование по суду. Раскольники и сектанты не только не идут добровольно на беседы с миссионерами, но, взирая на них, как на лютейших врагов своих, бегут от них, стараясь всеми мерами спрятаться и укрыться“.

„Миссионеры, возлагая всю надежду (!) на силу меча земного, сами атрофируют (?) в себе уменье владеть мечом духовным... Приходское духовенство и миссионерство лишено возможности напоить духовной жаждой томимых вследствие ужаса (!), наводимого на жаждущих вмешательством гражданской власти в святое дело апостольства“, и проч. Уверяем г. Цурикова с фактами в руках, что все эти „ужасы“ созданы его фантазией, в действительности же нет и быть не может ничего подобного тому, что он так мрачно нарисовал. Внутренняя миссия в современном её составе и организации – институт юный, но она из года в год усиливается в своём составе из людей образованных, преданных, свято сознающих апостольское значение миссионерского служения и в своём просветительном влиянии на массу. В начале 90-х годов почти все миссионеры были исключительно из простецов – начетчиков (по ним-то и судят о всех миссионерах), людей с высшим образованием среди миссионеров тогда было два–три человека, ныне же их до сотни. Небывалое оживление и подъём миссионерское дело приобрело и в приходском пастырстве, а также среди питомцев духовных школ и в духовной литературе. Статистика свидетельствует возрастание из года в год числа воссоединений на целые тысячи сравнительно с прежними годами. Так, в 1881 г. число воссоединённых было 700 душ, в 1885 это число простирается до 4 т., а в 1894 – до 10 т. Там, где заведены миссии, отпадения бывают лишь единичные, в старых очагах сект и раскола усилиями миссии видимо приостановлено движение. Беседы миссионеров привлекают везде огромные толпы слушателей из народа и отпадших. Откуда г. Цуриков взял, что миссионеры имеют право на преследование отпадших? Если бы и имели они эту повадку, то не могли бы делать этого, так как не только миссионеры, но и пастыри Церкви обязаны синодальными инструкциями и циркулярами сами непосредственно не возбуждать никаких дел против отпавших, отнюдь не обращаться к помощи полиции или светских властей, за исключением лишь тех случаев, когда угрожает опасность их жизни. При ведении бесед с отпавшими, миссионерам предписывается иметь „душевное спокойствие, кротость, снисходительное обращение не смущаться дерзостями, но братолюбиво обличать их неприличие, не отвечая безумным по безумию их“ (см. § 13 Инструкц. Св. Синода 1887 г.). „Собеседуйте в духе евангельского учения, не уклоняйтесь от бесед с ними и в беседах ищите не победы и одоления, но да будет при сём вашей единственной целью познание истины Церкви Христовой, вне которой никому не возможно получить спасение“, – говорится в „Пастырском воззвании епископов, в Казани собравшихся“. Там же миссионерам внушается: „будьте же истинными последователями Христа; любите врагов ваших и ненавидящих вас, любите иноверцев и заблуждающихся яко братьев своих, будьте светом мира, и тако да просветится свет ваш перед человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, иже на небесех“. По закону, право возбуждать преследование отпавших принадлежит духовной власти и не за отпадение от православия, а за пропаганду и совращение других.

Затем не только миссионеры, но и раскольники и сектанты отлично знают, как бы ни были богохульны и кощунственны их речи на собеседованиях, со-вопросники не ответственны за них перед законом. Чего же, спрашивается, бояться им миссионеров? За что им считать их лютейшими врагами? Раскольники нигде и нисколько не боятся ни миссионеров, ни пастырей и не только не бегут от их бесед, а наоборот, жаждущих истины не могут удержать от посещения бесед сами раскольничьи наставники, налагающие епитимии на тех, которые посещают беседы миссионеров. Если где отпадшие и уклоняются от бесед, то совсем по другим причинам. Жаль, что г. Цуриков, допущенный на съезд миссионеров, ничего не забыл и ничему не научился.

4. Наконец, подчёркивая в своей статье „светлые мысли“ докладов, принадлежавших кандидатам университетов свящ. о. Фуделю и М.А. Новоселову, г. Цуриков не постыдился бросить комом „поэтической“ грязи во всех остальных членов съезда, сказав: „как светоча луч среди непроницаемой тьмы, блеснула речь этих людей, но схваченная всеобщим мраком, она, как степной огонёк в ночи, замерла“. В чём это и где увидал автор эту непроницаемую тьму?

О. Фудель и г. Новоселов – друзья и деятели миссии, и едва ли они останутся равнодушными к позорящей достоинство миссии статье г. Цурикова. Г. Цуриков почему-то упустил из виду в своей широковещательной статье и ещё одного кандидата университета, присутствовавшего на Орловском съезде, – г. Тернавцева. Им много не только светлых, но и замечательных мыслей высказано. Между прочим, г. Тернавцев громко и решительно заявил в заседании 24-го сентября, что речь г. Стаховича – не заслуженное оскорбление съезду и в частности духовенству. Тот же г. Тернавцев „по долгу совести“ печатно засвидетельствовал, „что речь Стаховича оказалась в глубоком разладе с духом съезда, что общее настроение и дух совещаний заслуживали глубокого уважения. Желание доброго было движущим началом... Секты, их учения, жизнь, взаимные отношения были представляемы не как стан врагов, в тайне сердца ненавистных и проклинаемых, я с любовью, „которая не ищет своего, а всего надеется“, с живым участием к нравственному недугу отпадших, как своих ближних, и проч. А ведь г. Тернавцев человек независимый и к миссии Церкви нимало не причастный.

Да, бесцеремонный в обращении с фактами и истиной апологет речи г. Стаховича...

В. Скворцов

Написано не чернилами, а на скрижалях сердца плотяных (2Кор.3:3).

Новогодние думы о знамениях нашего времени. – Вынужденная справка к истории доклада г. Стаховича о свободе совести. – Взгляд гр. Толстого на тот же вопрос. – Прозорливость о. Иоанна в данном деле. – Орловский дворянин в роли ученика Лойолы. – К чему направлен поход против законов, ограждающих веру и Церковь. – Велика ли на Руси партия патриотов? – Унывать ли? – Письмо курсистки.

Дорогие читатели! Поздравляю вас с новым годом, благожелаю вам мира и радостей, как единственно верного залога возможного для нас на земле счастья.

Мир совести, радость исполненного долга, лежащего на каждом из нас, как христианине и гражданине, только и могут мирить, красить и бодрить нашу жизнь среди бездны скорбей и вражды, так густо окутывающих нашу современность...

Когда окидываешь взором пережитые треволнения прошлого года, напрягаешь прозревающую мысль в грядущее, то невольно просится на язык скорбное восклицание пророка: „несть мира в костех наших!“

Да, нет мира в умах и совести, нет радости в сердцах современного человека. Какая-то смута гнездится во „внутреннем человеке“ нашего времени, всё в нём колеблющая, переоценивающая, ставящая под вопрос все исконные устои... И это болезненное настроение духа чувствуется не в одном интеллигентном обществе, она коснулась и народной души рабочего, фабричного класса, сектантского мира...

Нет ни мира, ни радостей в современной семье, где мятущиеся дети восстают на трепещущих за их судьбу родителей, а последние на бунтующих детей... Но вот мрачное знамение времени: волны разбушевавшейся стихийной беспорядочности среди учащейся молодёжи хлещут и о борт нашего духовно-учебного корабля, стремясь его накренить в сторону той же бездны. Но беспорядки среди детей, рождённых и вскормленных у подножия Креста, у престола веры и любви, которая „не бесчинствует, всё переносит“ – что-то совсем трудно мыслимое и невозможное. Нашему ли духовному юношеству не знать, что худыми средствами, нравственно недозволенными способами, не христианским образом действий никогда ничего доброго, творческого нельзя ни создать, ни достигнуть.

Не мирно и не радостно настроена наша современная общественная и государственная мысль и жизнь. Тот же разлад, смута, ожесточённая вражде и борьба мнений и убеждений людей несогласных лагерей.

Вот какую характеристику в этом отношении даёт один из охранительных органов печати прошлому 1901 году: „1901 год является в истории России совершенно беспримерным. Даже в самый разгар „свободомысленной“ оргии шестидесятых годов, до таких крайностей мысленного произвола русское общество не доходило, не говоря уже о том, что этот произвол в то время проявлялся лишь в ограниченном кругу столичной „либеральной интеллигенции“; в настоящее же время он, к сожалению, уже разлился по всем слоям всей России.

1901 год, лишённый громких, выдающихся событий, является, тем не менее, столь знаменательным в истории России: он знаменует собой вторую усиленную попытку „либерального общественного мнения“ поставить Россию снова на распутье и заставить её усомниться в великой благости государственной системы Александра III, доныне признаваемой правительством за единственно верную и спасительною для России политику.

Куда же пойдёт Россия?

Свернёт ли она с того прямого национального пути, по которому она идёт вот уже в течение двадцати лет?

„Либералы“, надеясь на свою численность и на широкое распространение своих разрушительных доктрин, говорят: да. Мы же с непоколебимою верой в Бога и Царя говорим: нет!“

Да, в такой характеристике слишком мало и мирного, и радостного!..

Патриотическое настроение отличает внутреннюю миссию нашей Церкви на всём протяжении её истории, как характерная черта; судьбы самодержавной России для миссии так же дороги и священны, как и судьбы православной веры и Церкви, а потому миссия всегда чутко прислушивалась и отзывалась на те или другие веяния и настроения современной общественной и политической мысли и жизни, тем более, что эти последние самым чувствительным образом отражаются и на подъёме духа расколо-сектантства и на дерзающей энергии его главарей, а следовательно, и на успехах миссии. Однако сердце и думы миссионера, как воина Христова, со всей силой естественно захватывают судьбы Церкви положение и настроения церковно-религиозной жизни общества и народа в данное время.

Каким же был истекший год в жизни Церкви и в деятельности миссии? Ответим, не обинуясь, что одним из самых знаменательнейших и тоже беспримерных! Но опять-таки мира и радостей не знала в истекший год и Церковь и её воинствующая мечом Слова Божия миссия.

Давно рябившая на поверхности моря церк. общественной жизни мёртвая зыбь противления и отчуждения от Церкви интеллигентного общества в истекшем году вдруг разразилась бурным волнением. И развели эту широкую волну два явления, казалось, совсем не способные вызывать такие бурные последствия. Это – февральское послание Св. Синода об отпадении гр. Л. Н. Толстого от Церкви и сентябрьская речь о свободе совести, произнесённая Орловским предводителем дворянства М. А. Стаховичем на миссионерском съезде.

Прошлогодние „толстовская“ и „стаховичевская“ истории имеют огромной важности значение и в высокой степени поучительный интерес: они показали, насколько глубоко и враждебно антицерковное течение среди известной части русского интеллигентного общества, в чём его чаяния и куда направляются ближайшие предположения. Тот и другой акты оказались своего рода операцией, разрешившей давно и, пожалуй, не для всех приметно зревший, подкожно гноившийся струп на нашем организме духовном.

Послание Св. Синода об еретичестве гр. Толстого и его отпадении от Церкви оказалось евангельским мечом, разделившим наше образованное светское общество на два лагеря, из коих одни встряхнули свои чувства веры и углубили мысли о религии, усилили свою преданность Церкви, другие, наоборот, укоренились в своём противлении и ненавистничестве к Церкви и плотнее стали под Антихристианское знамя гр. Толстого.

История с докладом Стаховича, если говорить по душе я по совести, имеет свою прямую историческую и логическую связь с толстовской эпопеей и составляет в сущности дела второй её акт.

Мы намеренно заслонялись печатно от обсуждения подробностей истории доклада г. Стаховича на миссионерском орловском съезде, дабы не подать повода людям „его берега“ зачислить и нас в ряды „заговорщиков“ против нового выбора М. А. Стаховича в орловские предводители дворянства. Теперь же, когда гг. орловские дворяне, обеляя себя, извращают истину, сваливая с больной головы на здоровую, забрасывают грязью чистое миссионерское дело, считаем себя вынужденными привести не лишённые интереса справки по этому характерному делу.

Прежде всего, совсем напрасно друзья и недруги приписывают г. Стаховичу пальму первенства в поднятии вопроса о свободе совести, – в той формулировке, какая дана этому вопросу в его докладе миссионерскому съезду. С другой стороны, напрасно и г. Стахович упрекал миссионеров в том, что они якобы забыли „краевой угольный камень“ и пренебрегли „единое на потребу“. Миссия раньше его шумливой речи, тихо, но серьёзно обсуждала и решала этот вопрос. А именно, вопрос этот был поднят совершенно с той же по существу аргументацией, только без эффектов красноречия и тоже на миссионерском съезде в Казани в 1897 г. 30 июля. Возбуждён он был Иваном Трегубовым, последователем гр. Толстого, сподвижником и секретарём известного толстовца г. Черткова, автора и издателя в Лондоне листков „Свободного слова“. К слову сказать, известен г. Трегубов, как собиратель материалов для истории нашего сектантства, одно время рассылавший всем штундистам вопросные пункты. Сектанты, предположив, что историки толстовские выхлопочут им всяческую свободу, рисовали своё положение в невероятно-мрачном виде, сочиняли всякие небылицы про полицию и миссионеров. И вот из этого-то источника наши интеллигенты и светские газетные писатели главным образом черпали полной рукой свои сведения о миссионерах и положении сектантства. Не оттуда ли и г. Стахович получил „оглашённые смущения последних лет“?

Г. Трегубов появлялся среди духоборов закавказских и был за свою вредную деятельность оттуда выдворен правительством под надзор полиции. И вот г. Трегубов прислал тогда на съезд миссионеров следующего содержания телеграмму о свободе совести.

„Казань. Миссионерскому съезду.

Господа! во имя Христа и от имени гонимых сектантов умоляю вас прекратить гонения за веру и ходатайствовать о даровании России свободы совести. Вспомните слова четвёртого вселенского собора: „по принуждению нет веры“ и слова Афанасия Великого: „насилием в религии действует только диавол“; смотрите Кипарисова „О свободе совести“. Иван Трегубов.

По заслушании и обсуждении представителями съезда, этой телеграммы, был послан автору следующий ответ:

„Туккум. Ивану Трегубову.

Закон преследует не сектантов, а распространителей: лжеучений. Съезд просит их именем Христа прекратить действование через обман, подкуп и клеветы на церковное учение. Вспомните слова апостола Петра о еретиках. Архим. Антоний“.

Затем, вторым ближайшим по времени предшественником г. Стаховича по возбуждению вопроса о свободе совести и об отмене кар и запрета пропаганды лжеучений на св. Руси, был гр. Толстой, который в 1900 г. в № 20 „Листка Свободного Слова“ на стр. 6–7 говорит так:

„Наконец и самое важное (для России), нужно уничтожить все стеснения религиозной свободы.

Нужно:

а) уничтожить все те законы, по которым всякое отступление от признанной правительством Церкви карается, как преступление; б) разрешить открытие и устройство старообрядческих часовен, церквей, молитвенных домов баптистов, молокан, штундистов и др.; в) разрешить религиозные собрания и религиозные проповеди всех исповеданий; г) не препятствовать людям различных исповеданий воспитывать людей в той вере, которую они считают истинной. Сделать это необходимо потому, что не говоря уже о той выработанной историей и наукой и признанной всем миром истине, что религиозные гонения не только не достигают своей цели, но производят обратное действие, усиливая то, что они хотят уничтожить, не говоря и о том, что только вмешательство власти в дело веры производит вреднейший и потому худший, так сильно обличаемый Христом, порок лицемерия, – не говоря уже об этом, вмешательство власти в дело веры препятствует достижению высшего блага как отдельного человека, так и всех людей – единения их между собой. Единение же достигается никак не насильственным и не возможным удержанием всех людей в раз усвоенном внешнем исповедании одного религиозного учения, которому приписывается непогрешимость, а только свободным движением всего человечества в приближении к единой истине, которая поэтому одна и может соединить людей“.

Как видите, у гр. Толстого вопрос поставлен ясно и мотивирован открыто, без маскирования и драпировки в напыщенные фразы и благонамеренные цели.

Теперь извольте сопоставить воззвание популярного толстовца – г. Трегубова к Казанскому миссионерскому съезду, приведённое заявление urbi et orbi самого гр. Толстого и предложение г. Стаховича Орлов. мисс. съезду: разве это и по существу, и по форме не главы одной и той же зпопеи на тему „о непротивлении злу“... Г. Стахович, „повторив зады“, пошёл по проторенной дорожке, и напрасно. – скажем словами г. Шарапова, – „гг. либералы, инородцы, иноверцы, сектанты, атеисты и еврействующие публицисты (вкупе с несколькими „сановниками“, опубликовавшими свои приветствия Стаховичу), прокричали ему либеральное „осанна“, как мужественному герою, открывшему Америку; кричали так громко, как будто ненавистное им православие совсем уже посрамлено и сокрушено... А если знать и судить об истории речи Стаховича по тому, как он далеко несмело, а под сурдинкой „недоуменного вопроса“, провёл свой доклад на съезд, то придётся поставить под вопрос геройство орловского предводителя дворянства...

По картинному изображению С. Ф. Шараповым (в его „Заморозках“) достопамятного заседания 24 сентября, г. Стахович ворвался туда как бы через высаженную в окне раму (чем? – кулаком своего особенного положения!). подобно буре со снегом, градом и вихрем... Нет, больше того, – г. Стахович просто прошёлся по головам живых людей, пользуясь их смирением и доверчивостью, смял, ошеломил миссионеров, ни на минуту не задумавшись над тем: а что если сломает шею кому-нибудь? Да, это уже по-западному, по-парламентски...

Следуя примеру своего эксцентричного предводителя, и другие орловские дворяне с той же бесцеремонностью продолжают прохаживаться по головам живых людей, клеймя в печати незаслуженным обвинением бывших на съезде и вообще миссионеров, как мракобесов и „лютейших врагов народа“. Во имя чего же всё это делается, вы спросите? А во имя принципа: цель оправдывает средства... И вот некий дворянин Сергей Алекс. Цуриков в статье, помещённой в „С.-Петербургских Ведомостях“, извратив факты, повыдумав массу небылиц и допустив ряд произвольных, ни на чем не основанных выводов о состоянии сектантства и о действиях миссии, силится доказать, что г. Стахович якобы не мог оставаться равнодушным после всего происшедшего и выслушанного на съезде и был – де вынужден сказать свою речь в защиту народа от насилия со стороны „лютейших врагов“ народа, – миссионеров, опирающихся на законы государства. Будто бы, по долгу передового дворянина, в силу возложенной в Бозе почившим Императором Александром III (какое фарисейство!) на предводителей передового сословия миссии – пещись о нуждах народа, извольте видеть, ораторствовал М.А. Стахович на миссионерском съезде! Это называется валить с больной головы на здоровую...

Ах, „господин орловский дворянин Цуриков“! как же вы не по-христиански ведёте свою линию... Вержете громы и молнии на „книжников и фарисеев“, а сами-то – истые гробы повапленные... Кричите о свете, а творите дела тьмы, достойные разве только учеников Лойолы. Больно за поругание правды и стыдно за дворян!..

Уж вам-то, г. Цуриков, слишком ясно, что речь вашего принципала решительно никакой, – ни органической, ни логической, – связи с деяниями Орловского миссионерского съезда не имела, и что ближайший её мотив – это сложившееся в душе впечатлительного оратора безотчётное предубеждение против миссионеров и его глубокое сочувствие к „гонимым“ интеллигентным сектантам, – людям „вашего берега“, каковы г. Пашков, отверженный гр. Толстой, поселившиеся заграницей агитаторы толстовства кн. Хилков, Чертков, Бирюков, Трегубов и Бодянский et tutti quanti. Народное сектантство тут не причём. Да, именно эта причина, – такое сложилось убеждение у членов съезда, – и подвигла Мих. Ал. принять на себя труд и роль зоркого наблюдателя за действиями и совещаниями съезда. Ведь раньше г. орловский предводитель дворянства никакого ни участия, ни внимания к местной миссии не выражал, не состоял он даже и членом Братства. Миссионеры нисколько не испугались именитого цензора своих нравов, а, наоборот, рады были этому наблюдению, ибо они смотрят на своё служение, как на дело общецерковное, и знают, что в деятельности их всё чисто и искренне, а ошибок не бывает только у бездельников. Они знали, „какого берега“ г. Стахович, и всё-таки широко отворили ему не только дверь залы своих закрытых научных заседаний, но и своего сердца.

Казалось, Михаил Александрович был искренне захвачен ходом совещаний и жизнью съезда. Ожидая несомненно встретить в миссионерах невежество, заскорузлость, фанатизм и проч., он неожиданно увидел перед собой не тех воображаемых „мракобесов“, а людей с образованием, преданных делу, одушевлённых идеей, с большим специальным опытом и знаниями, а, главное, людей терпимого, истинно-христианского отношения к делу и людям. И вот наш цензор недоумевает, он чутко ко всему прислушивается, зорко присматривается, роется в изданиях миссионерских, – Ищет фактов, подтверждающих сложившееся у него и в кругу людей „их берега“ закоренелое предубеждение против миссионеров, – но кричащих фактов не оказывалось, тогда он нервно заносит в свою книжку единственный за всё время, имевший место на первом заседании, lapsus и кидает этим камнем в лицо миссионеров... Это – трубчёвская история с секущей штундистов, по постановлению схода, бывшая 20 лет назад. В пылу негодования, строгий судия перепутал обстоятельства дела, напечатав совсем несуразное, что будто бы секли в Церкви.

А так как мало же для пафоса одного прискорбного инцидента, то г. Стахович кстати публично пригвождает к позорному столбу, казалось, симпатичного и ему иерея – миссионера, наивно, в простоте сердца выразившего свои чувства по поводу ослабления у него сектантства фразой: „Божьей милостью“ сектантов стало 4, а прочие высланы. А ведь какой благой и трудовой прошла на глазах Мих. Ал. во всё время съезда жизнь и деятельность этого достойного пастыря! Г. Стахович не мог не видеть, что улеглось движение, благодаря неустанным просветительным трудам этого иерея. Вспомните, Мих. Ал., и вы, С. А. (Цуриков), нравственный облик этого батюшки и сознайтесь, как далеко отстоит он от того невыгодного представления, которое невольно должно возникнуть о нём у читателя подчёркнутой в речи фразы. Так несправедливо и понято ваше заявление, в чём можете убедиться из глумливой статьи одного английского органа, озаглавленной „Божией милостью“.

Нужно сказать, что кроме этих двух инцидентов и передёрнутой из „Миссионерской памятки“ тирады, г. Стаховичу изыскания и наблюдения на съезде не дали серьёзного оружия против миссионеров. Поэтому и речь его носит характер несогласованной двойственности, – напыщенной похвалы миссионерам вначале и разноса миссии в средине и конце.

Мы уверены, что г. Стахович, если бы захотел быть откровенным, сам не одобрил бы аргументов защиты г. Цурикова, – так они несправедливы и фальшивы.

Нет, если бы речь г. Стаховича представляла собой, действительно, крик наболевшей, страдающей души истинно православного человека, мужественно выступившего на защиту Матери-Церкви и хранимого ею бесценного сокровища – веры православной, то не так бы радетель Церкви поступил с своим докладом, не то бы он и сказал в своей речи, не с отмены законов о вере он начал бы свои заботы об уврачевании немощей нашего церковно-общественного организма.

Нам думается, если бы целью г. Стаховича было радение о Церкви, если бы он веровал в превосходство над сектами православия, как непререкаемой истины, веровал в дары спасающей благодати, живодействующей только в Церкви, а не в сектах, – то он бы сам ужаснулся страшных последствий своего эксцентричного проекта, требующего одинаковых прав на торжество и свободу действий: православной созидающей правде и сектантской разлагающей лжи – тёмным суевериям, гнусности и изуверству. Если бы далее докладчик был мужественный православный ратоборец за интересы Церкви, то он бы, подобно бывшим славянофилам, прежде всего поднял свой протестующий голос против того, почему государство, органически спаявшись с Церковью, опираясь на неё, как на историческую твердыню, не разрывая внешне этого союза с Церковью, – внутренне везде и во всём нарушает его в жизни своих передовых сословий, в действиях служилых классов, в науке и просвещении, в жизни общественной, словом, везде государство отступает от идеалов истинного христианства, изменяет священным заветам русского православия, чем порождает смуту и соблазн в умах верных чад, в массе народной и расколо-сектантской. Вот где надо искать главный тормоз деятельности миссии и миссионеров, – в духе жизни и отношений государства ко Христу и Церкви, а не в букве законов о вере, которые опять-таки служат интересам государства, а не Церкви. А у гг. Стаховича, Цурикова и К° виноваты во всём одни лишь „варвары“ – миссионеры и „невежественное“ духовенство, да устарелые законы о вере, стесняющие свободу действий отщепенцев, – а сами-то они, – передовые люди, соль земли русской, умыв руце в неповинных, оставляют себе лишь роль Пилата в суде над Церковью и церковниками?

Да мало ли и других более существенных, чем устарелые законы о вере, вопросов и недугов коренится в нашем церковно-общественном организме, которых не может не знать и не видеть г. орловский радетель о Церкви; почему же о них он умолчал, если он мужественный оратор?

„Неужели достаточно закричать: „нам нужна свобода совести, – дайте свободу совести, чтобы порешить ряд по истине страшных вопросов?“, справедливо возражает г. Стаховичу публицист С.Ф. Шарапов (а уж он ли не супостат миссионеров и не друг раскола!).

Г. Шарапов, с свойственной его писательскому таланту меткостью и живостью, далее фантазирует, как г. Стахович бестрепетной рукой подносит к немедленному утверждению в законодательном порядке два положения: 1) открытое исповедание всякой веры перед взрослыми разрешается; 2) отпадение от православия с переходом в какое угодно исповедание не наказуется, – и считает себя благодетелем родины и освободителем Церкви. Но что же вышло бы? – спрашивает г. Ш-в. – Прежде всего в широко распахнутую дверь вошли бы целыми полчищами гг. иезуиты с своей проповедью и кознями, увлекающими множество россиян в католичество... Белокриницкая раскольничья иерархия, в подложности которой народу трудно разобраться, – потянула бы массу народа в центре России в „старую веру“, штунда, руководимая искусной рукой протестантизма, принялась бы за онемечение духа и веры южнорусского населения...

Но, может быть, г. Стахович, внося такое своё предложение в миссионерский съезд, не подумал о страшных последствиях? А нам кажется, что он очень подумал об этом и не менее живо представляет картину религиозного разброда России. Вот тут-то „толстовское непротивление“ и даёт ключ к уразумению логики и психологии г. Стаховича, при всей его политической корректности.

Пусть себе секты – зло, так не противьтесь же распространению этого зла внешней силой закона, предоставьте свободно им считаться с Церковью на почве убеждений. Да ведь и Церковь, тоже мало представляет доброго, с её „казённой верой“, с её нынешним иерархическим институтом, с её миссионерами, с её союзом с государственною силой, не противьтесь и ей, а предоставьте её самой себе кипеть в собственном соку, в борьбе с свободными сектами, упразднив „насилие законов“, ограждающих св. неприкосновенность православия.

Кому ж, гг., не понятно, что союз Церкви и государства – это самый сильный тормоз для прогресса России в духе западного парламентаризма и конституционализма!.. Когда авторитет Церкви будет потрясён в глазах православной народной массы, тогда легко само собой сдвинется самодержавная Русь с своей вековой твердыни православия. Divide et impera... Это – ваш девиз?..

Но ошибаетесь, сила Церкви не в подпорах закона, а в непреложности обетования Христа о неодолённости её, в благодати, в таинствах... Церкви не одолеть ни сектам, ни их покровителям; другое дело судьбы государства, лучше пусть подумают о государственном строении России все те, кто верные слуги Царя и сыны своей родины. Расшатав в народном сознании православные устои государства, на чём вы его утвердите?

Таковой нам представляется сущность давно начатого, но шумно разразившегося в прошлом году похода против Церкви. Шарапов упрекает г. орловского предводителя в том, что он появился на кафедре церковного собрания с одним криком и воплем, без определённой „церковно-политической программы“. Нет, мы с этим не согласны. Г. Стахович явился лишь выразителем очень определённой программы нашей известной части интеллигенции, давно поставившей себе первой задачей – смелый подкоп под краеугольный камень всего нашего церковно-исторического государственного строения, под силу и значение православия, которое людям „их берега“ нужно низвести с высоты величия гоподствующей в России религии. Остальные устои тогда сами собой зашатаются.

Вот почему о. Иоанн Кронштадтский в своей проповеди, сейчас же после 24 сентября произнесённой, такое суровое осуждение произнёс против заблуждения г. Стаховича, поставив его самого, православного по всем видимостям сановника, в числе лжеучителей, рядом с отверженным еретиком гр. Толстым.

Некоторые устно, а другие и печатно высказывают предположение, что о. Иоанна подвели враги Стаховича, что он сам-де не прочитал доклада. А мы уверены, что о. Иоанн явил в этом деле глубочайшее прозрение того коварства и опасности, которые скрыты и не видны нам, обыкновенным смертным, в этом антицерковном походе прочив Церкви, знаменосцем которого явился г. Стахович...

Вот на какие грустные думы навело нас новогоднее размышление о знамениях истекшего года...

Мы очень бы хотели ошибиться во всех этих догадках, а потому рады были встретить в некотором роде возражение на пессимистические предположения бодром уповании на грядущее будущее – в статье, одного несравненно более нас умудрённого знанием жизни и опытом политического прозрения, публициста и считаем полезным занести его мысли на наши скрижали.

В открытом письме, прочитанном на юбилее князя Мещерского 6 января 1902 года, граф Пётр Кутузов прекрасно определил, что значит быть патриотом и велика ли в России партия русских патриотов.

„Это значит быть смиренным рабом Божиим и Его божественных законов; это значит быть послушным и всем сердцем преданным сыном Христовой Церкви и её православных преданий и заветов; это значит быть любящим и добрым сыном родной матери – земли русской и своего несравненного русского народа, которых совокупность составляет для нас – любезную, а для недругов наших – страшную и непонятную русскую государственность; наконец, быть патриотичным – значит быть верным и бесстрашным дружинником наших венчанных, Богом благословенных и всецело самодержавных русских Царей, освящённых блюстителей и защитников этой русской государственности.

Теперь спрашивается: много ли найдётся в России таких патриотов? Иным, пожалуй, может казаться, что их изо дня в день становится всё меньше, что их вообще недостаточно. Это – величайшее заблуждение; это именно и есть то роковое заблуждение, из которого и проистекают недуги русской государственной жизни, смущающие её должное течение.

Русских людей, патриотичных, согласно мной определённым требованиям, – целый океан, измерить который и невозможно и не нужно: это – весь природный, бесхитростный и твёрдый в своём смиренномудрии русский народ, всё православное население русской земли, – это поголовно все верные, воистину верные дети русских Самодержцев.

Попробуйте-ка начать их считать и подвести им итог. Со счёту собьётесь и всех всё-таки не перечтёте.

Войдите в любой храм, начиная от Успенского собора до смиреннейшей церкви в отдалённейших тундрах сибирских, – и всюду вы очутитесь в отделениях русского народного парламента, наполненного поголовно действительными, а не мнимыми, Богом призванными представителями отечества, а не „уполномоченными депутатами“... выставленными своими приятелями. Выйдя из храма, пойдите в хижины и дома поселян, рабочих и всякого призвания тружеников с одного конца России до другого – и точно также вы всюду очутитесь среди тех, кем создалась, росла, крепла, расширялась и мужала святая, Богом благословенная и только людьми ещё мало понятая Русь.

Заговорите с этим смиренным русским людом о русском Царе, – и вы услышите от него, что по слову Его, Царя, от мала до велика он поголовно и неудержимо, всюду и во всём за своим Царём пойдёт, всё ему желанное совершит по мере сил, не щадя живота своего. Это также есть всеобщий, земско-государственный и никакими лукавствами неупразднимый, наш стародавний „парламент“, который собой всё освящает, всё утверждает по воле народа и притом неисчислимым большинством голосов. Он же всех и обнадёживает... Кого? Всех истинных русских патриотов.

Быть таким, это, значит, быть патриотом, или, что то же, настоящим русским.

Подчиняться же всему этому поневоле, чтить Бога только устами, уважать Церковь Христову наружно и фарисейски, служить государству и царям или лениво и лукаво, или себялюбиво и холодно, смотреть на русский народ свысока, да ещё очами чужой, мнимой и лишь на прокат взятой, иноземной „цивилизации“, с её кумирами золотого тельца и разнузданной вольницы – это уже не значит быть патриотом. Это значит быть и русским человеком вовсе не действительно, а только по недоразумению.

Теперь ясно, насколько можно говорить и спрашивать себя: велика ли на Руси „партия“ русских патриотов. Такой партии нет и быть не может, как не существует ни в какой стране мира особых организованных партий людей здравого смысла, или людей чистой совести, или людей гражданской чести, как не может быть особого клуба таблицы умножения или товарищества приверженцев закона всемирного тяготения.

Партии могут на Руси создаваться, устраиваться, и изощряться в своём искусстве только среди тех, кому нужно против основных устоев русского миросозерцания работать, возмущаться и восставать... Для них их „партия“ – это действительно всё, потому что без своих „партий“ они сами – ничто“.

* * *

Таковы факты. Отрадного всё-таки мало, а смуты в понятиях много. Становится страшно, – не за Церковь, а за русских людей, которые восстают на Церковь. Когда-то православие было для русских людей самым дорогим сокровищем, тем многоценным бисером, ради которого можно продать все сокровища в мире. Так ли теперь?!

Что же, – скажем словами новогодней статьи одного духовного журнала¹⁰⁴, – станем ли смущаться, станем ли унывать, станем ли безнадёжно опускать свои руки? Да не будет этого! Вспомним, как однажды Спаситель с Своими учениками переезжал на лодке Тивериадское озеро; поднялась буря, а Спаситель, утомлённый дневным трудом, спал на корме. „Его будят и говорят Ему: Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем? И встав, Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина. И сказал им (ученикам): что вы так боязливы? как у вас нет веры?“ (Мк.4:38–40). Вот и мы плывём по житейскому морю, и вокруг нас неспокойно: слышатся раскаты грома, предвещающие бурю; море начинает волноваться. Всё это так. Но ведь наш корабль охраняет тот же самый Кормчий, Который когда-то укротил бурю на озере Тивериадском. Он сказал: „созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей“. Если мы верны Ему, – Он и теперь среди нас, как тогда был среди учеников; а если так, чего бояться? Зачем унывать? „Господь просвещение моё и Спаситель мой, кого убоюся?“ Вспомним, с какой бодростью шёл по своему жизненному пути ветхозаветный праведник, одушевлённый верой в Бога: если бы мне пришлось идти посреде сени смертные, я и тогда не убоялся бы зла, потому что Ты, Господи, со мною, – вот где была его опора, и он твёрдо стоял на ней. Нам ли, новому Израилю, колебаться? нам ли малодушествовать?

История христианской Церкви знает такие эпохи, когда, казалось, все силы мира сего, не покоряющегося Христу, устремлялись на неё. Такова была эпоха гонений. Гражданская власть и языческая наука напрягли все свои силы, чтобы сокрушить Христову Церковь, но... не сокрушили: она не только устояла среди гонений, но вышла из тяжкого испытания окрепшей и торжествующей. Кровь мучеников становилась семенем новых христиан. Скоро сама власть сложила своё знамя у подножия Христа, а наука предоставила свои средства в распоряжение христианских богословов. Церковь победила... Старшие из нас, надо полагать, хорошо помнят то время, когда и у нас, на Руси, стало-было слабеть влияние Церкви: это – шестидесятые годы минувшего века.

Но шестидесятые годы не расшатали, а укрепили нашу родную православно-русскую Церковь. Теперь снова разгорается движение, направленное если не против Церкви, то в сторону от неё. Не пошатнулась она в былые годы, не пошатнётся – верим – и теперь: она ещё не оскудела внутренними силами... Итак, будем скорбеть об отпадающих и заблуждающихся, будем молиться об утверждении Церкви, но не будем унывать, не будем отчаиваться: Христос посреде нас!

Что-ж? на этом и успокоиться? Нет, этого мало: христианский покой не есть покой бездействия, это – спокойствие труженика, верящего в правоту своего дела, спокойствие борца, уверенного в конечном торжестве той истины, которой он служит. Аминь, Аминь!.. Кто не распишется под этими горячими прекрасными словами!

В. Скворцов

Р. S. Помещаем поступившее к нам глубоко-правдивое, интересное письмо, по поводу религиозно-философских собраний, учащейся женщины. Письмо это ещё раз и с новой стороны доказывает всю важность этого юного учреждения, так близкого нам и по истории возникновения и по своим задачам. К сожалению, цель и назначение собраний не всем понятны даже и в духовном нашем мире. Такое непонимание высказал новый орган столичного духовенства „Православно-русское Слово“, шутливо назвав в новогодней статье собрания „неотеологическими“. Но об этом поговорим после, а теперь отвечаем на задушевный запрос корреспондентки, что мы охотно готовы провести вас в собрания, получив письменное или личное заявление о желании посещать оные; больше никаких условий не требуется. Можете обратиться также с заявлением к какому-либо из объявленных распорядителей. Женщин участвует много. Вот это письмо.

Милостивый Государь

Г-н Редактор!

В последнем № „Миссионерского Обозрения“ встретила, вашу заметку о возникших в Петербурге „религиозно-философских“ собраниях. Позвольте обратиться к вам за некоторыми разъяснениями по этому вопросу. Какие условия участия в этих собраниях? Как и кем вводятся новые члены, постоянные и посетители? к кому и куда обращаются желающие? участвуют ли женщины в этих собраниях? По этому поводу я хотела бы сказать несколько слов. „Миссия среди интеллигенции – вопрос назрелый и животрепещущий“, писали вы. Да, и разрешения его едва ли не больше ищущих веру ждут те, кто имеет её, остаётся верен православной Церкви и с ужасом и болью следит за толпами уходящих от неё. Уходят чистые, неиспорченные, уходят добрые, честные, искренние. Если в частности обратиться к современной женщине, боль станет ещё мучительнее. Ведь это сила, ведь это мать, жена, сестра, воспитательница, это постоянный, скрытый, но могущественный источник нравственного влияния. Он оскудел теперь и замутился. Женщина потеряла „детскую“ веру, в которой прежде воспитывалась, и не может возвратиться к ней иначе, как через веру „разумную“, – но кто даст её ей, кто поможет ей на этом пути? её вечный авторитет мужчина – весь одно запустение; сам ничего не имея, он отнимает у неё и то немногое, чем она ещё обладала: против его мнимонаучной критики, против его мнимо-глубокой мысли не устоит её „молитва по привычке“, а критиковать его она не может. Дайте ей оружие, придите ей на помощь, возвратите ей потерянный светильник. Я знаю, многие женщины мучительно ищут его, особенно учащиеся молодые женщины. Откройте им доступ в ваши собрания, больше – призовите, привлеките их туда, – ведь каждая из них, возвратясь к Церкви, приведёт с собой и близких ей людей. Ваш труд будет велик, но он вознаградится.

Искренно уважающая вас слушательница Женского Медицинского Института Л. В.

1901 г. 28 декабря.

СПб.