Митрополит Трифон (Туркестанов). Древнехристианские и оптинские старцы

То первый старец? Ветхий деньми Бог, безначальный, бесконечный, всякого своего создания старейший, Сын, удостаивающий носить собственное свое имя пресвитера (старца) удостаивающихся служить в степени пресвитерства».⁴³ В приведенных словах нашего отечественного святителя мы найдем разъяснение всей идеи старчества. Если обратить внимание на обязанности, налагаемые на нас, к лицу старца, как они изображены у святых отцов, то первозданный человек до падения вполне удовлетворял им в отношении к Самому Божеству.

«Истинному послушнику, – говорят св. Каллист и Игнатий, – всенеобходимо, как нам кажется, следует соблюдать следующие пять добродетелей: во-первых, веру, чистую и нелестную веру к настоятелю (к руководителю) своему в такой мере, чтобы смотрел на него как на Самого Христа, и как Христу, повиновался ему. Во-вторых, истину, то есть, чтобы истинствовал в деле и слове и в точном исповедании помыслов. В-третьих, не творить воли своей, ибо для послушника, как говорится, творить волю свою есть большая потеря и большой вред, ему надо всегда отсекать свою волю, и притом самоохотно, то есть не по принуждению от отца своего. В-четвертых, отнюдь не прекословить и не спорить, потому что прекословие и спор несвойственны благочестивым; если вообще всем христианам возбраняется сие, то тем паче монахам, которые дают обет полного во всем повиновения. Прекословие и спорливость происходят от самомнения, сожительницы неверия и высокоумия, как, напротив, непрекословие и неспорливость происходят от верного и смиренномудрого настроения. В-пятых, должно соблюдать следующую добродетель – точно и искренне все исповедовать настоятелю своему (руководителю), как мы и при пострижении, как бы страшному предстоя Престолу Христову, пред Богом и святыми ангелами Его дали обет иметь началом и концом вместе с другими нашими ко Господу обетами и заветами и исповедание тайных сердца».⁴⁴ Вот основы духовного отношения между старцем и учеником при нашем настоящем состоянии.

Но первозданный человек в раю привык слушать слова Самого Бога,⁴⁵ в Нем находя себе наставника, Ему самоохотно и беспрекословно повинуясь и веруя без рассуждения. Ум, первоначально чистый, пребывая в чине своем, созерцал Владыку своего, а теперь за падение свое облечен стыдом и по ослеплении очей сердечных не видит той славы, какую до преслушания видел отец наш Адам,⁴⁶ который проникал своим духом в небо и находился в непосредственном общении с Богом Творцом, чувствуя себя царем земли.⁴⁷

Действительно, идея Божества, преподносящаяся нашему уму в виде неопределенного стремления к чему-то высшему и идеальному, свидетельствует, что важнейшая цель существования человека есть теснейшее богообщение. Но известно из опыта, что причиной бескорыстного сближения бывает преимущественно единоволие, поэтому условие соединения с Богом заключается в сообразовании нашей ограниченной воли с бесконечной волей Творца или беспрекословном ей повиновении, ибо благочестивая душа знает Бога всяческих, а быть благочестивым есть не что иное, как исполнять волю Божию, а это значит знать Бога.⁴⁸

«Послушание по имени своему, – говорит московский святитель, – есть последование тому, что слышим как наставление или как повеление. Но в высшем, существенном, духовном значении под именем послушания разумеется последование воли человеческой, как сотворенной и зависимой, воле Божией, как творческой и вседержавной. Разум и сердце согласно изрекают обязанность послушания воли человеческой воле Божией, ибо воля Божия непогрешительна – следовательно, послушание воле Божией должно вести человека ко всякому благу...».⁴⁹

«Некогда первый человек благоденствовал. Почему? Потому что последовал всеблагой воле Божией. Он пал с высоты своего блаженства. Каким образом? Его воля отпала от воли Божией и впала в чувственные пожелания. Преслушание, грех, смерть – это звенья одной цепи».⁵⁰

Но, дабы повиноваться чьей-либо воле, надо сперва узнать ее, а между тем человек по ограниченности и условности своей природы, естественно, не в состоянии в должной мере объять необъятную волю Творца, нуждаясь в особенном ее откровении. До падения он получал его непосредственно от Бога. Но когда человек ограниченным опытом захотел знать то, что Бог знал всеведением,⁵¹ то в самом акте грехопадения произошло уже полнейшее омрачение человеческого духа и смысла.⁵² Отсюда – омертвение духовного человека и омрачение духовного зрения. Отсюда – крайне ограниченный остаток духовной силы проникать в небо, и закрытие рая для разбитого человеческого чувства. Отсюда – [преобладание в человеке греховной стороны над жалкими остатками добра. Отсюда – тройственная похоть: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская (1Ин.2:16).⁵³ Отсюда, наконец, затруднение богообщения, ибо разлучение от Бога и состояние греховное – одно и то же.⁵⁴ Таким образом, по преступлении помышления человека сделались земными и пресмыкающимися долу, простое и доброе в нем мудрование перемешалось с мудрованием плотским и порочным⁵⁵ и он потерял совершенство и блаженство, похитив себя у Бога, Который не только по всеобщему праву Вседержителя обладал им, но и особенно усвоил Себе, положив на нем Свою печать, Свой образ,⁵⁶ сам, сделав себя неспособным к прежнему образу богообщения и утратив чистоту души – первоначальное дарование естества нашего,⁵⁷ возымел нужду в посреднике.

Но, что без познания Бога нельзя быть спасенным и блаженным, в том не усомнится никто здравомыслящий.⁵⁸ Потому, когда Бог сотворил человека, то всеял в него нечто божественное, как бы некоторый помысл, имеющий в себе, подобно искре, и свет, и теплоту – помысл, просвещающий ум и показывающий ему, что доброе и что злое. Он называется совестию, которая есть естественный закон.⁵⁹ Он-тο дал возможность падшим прародителям после покаяния вновь вступить в непосредственное богообщение, ибо падением человека в грех образ Божий в нем сокрушен, но не совсем истреблен и уничтожен.⁶⁰ В первобытное время первые люди были ближе к Богу и чаше удостаивались откровений Божиих, чем мы в наше время, как это явствует из истории Каина, с которым Бог беседовал непосредственно.⁶¹ Но когда лукавый князь тьмы облек грехом душу, все существо ее и всю ее осквернил, всю пленил в царство свое, не оставил в ней свободным от своей власти ни одного члена ее, ни помыслов, ни ума, ни тела, но облек ее в порфиру тьмы⁶², когда вследствие преслушания приняли мы в себя странное для естества нашего – вредные страсти, и привычкою, долговременным усвоением обратили их для себя как бы в природу⁶³, и со времени преступления первого человека противление и явно, и тайно, во всем овладело нами,⁶⁴ Бог все еще старается приблизиться к грешнику, чтобы обратить его к Себе, и потому не гнушается говорить даже с братоубийцею Каином, а грешник продолжает удаляться от Бога и не Бог Каину, но Каин сам себе произносит приговор изгнания от лица Божия.⁶⁵

Так весь род человеческий разделился на два союза, то есть на нечестивых и благочестивых,⁶⁶ из коих первые, преодолеваемые влечением ко греху, мало-помалу совершенно ему предаются и искажают первоначальную чистоту до того, что боговидение, бывающее лишь чистым сердцем, делается для них совершенно немыслимым, ибо душа, не имеющая благого ума и доброй жизни, слепа: не ведает и не славит Бога, творца и Благодетеля всех тварей, и войти в наслаждение Его нетлением и вечными благами не может.⁶⁷ Вторые, напротив, живя, во-первых, остатками жизни, преданной человеку от Бога вначале, во-вторых, предварительными начатками жизни Христовой,⁶⁸ удостаиваются непосредственного богообщения. Но часть человечества, омраченная мраком, ибо грех, разливаясь, омрачает человека,⁶⁹ не могла оставаться совершенно без познания воли Творца, иначе безвозвратно погибла бы и сделалась вполне неспособной к восстановлению. Посему Бог избирает тех немногих праведников, которые, как мы сказали, по мере сил сохраняли еще веру и жизнь в ее духе, и делает их посредниками при возвещении воли Своей греховному человечеству.

Древние люди в продолжение многих лет учились один от другого по Преданию и познавали Творца своего и Бога,⁷⁰ и если старательность самих учеников ветхозаветных святых содействовала им к приобретению добродетели, то главною виною их преуспеяния послужило то, что они встретили учителей, которые так прекрасно возмогли затлевшую искру усердия возжечь в большей силе, и она сделала их светоносными,⁷¹ ибо хотя о Моисеевом законе говорится, что он никого не привел к совершенству, мы однако ж видим, что некоторые из святых в Ветхом Завете были совершенные, поскольку, превосходя повеления закона, жили под евангельским совершенством, зная, что праведникам закон не положен⁷² и Премудрость Божия искони посылала и доныне посылает в мир своих глашатаев возвещать о Себе блуждающему во мраке неведения человечеству – богомудрых патриархов, пророков и апостолов, церковных благовестников в слове и учении, не противном слову Божию, полезном человечеству.⁷³ Ибо Богом присуждено, чтобы из рода в род не прекращалось уготовление Духом Святым пророков Его и друзей для благоустроения Церкви Его.⁷⁴ Таким образом, служение пророческое во весь период существования еврейского царства до плена вавилонского существовало и как постоянное учреждение. Это было нечто вроде училищ пророческих или наших христианских монастырей, подвижнических духовных обителей. Вожди сынов пророческих и наставники их были образцами высочайшего подвижничества, вроде столпов подвижничества христианского.⁷⁵ Таким образом, идея старчества, начинаясь с первой главы книги Бытия, проходит по всему Ветхому Завету, вплоть до явления Спасителя, при Котором иудеи с большим уважением относились к преданиям старцев, хотя толковали их неправильно вследствие уклонения от духовной чистоты своей религии.

В Новом Завете домостроительством Боговоплощения средостение между людьми и Богом разорено Великим Ходатаем и Посредником – Господом нашим Иисусом Христом, и непосредственное научение Богом стало вновь для всех возможным. Ибо в крещении нам дарована совершенная Божия благодать к исполнению всех заповедей, но разбойник (грех) и после этого имеет возможность входить в душу и делать что хочет, ибо природа наша удобоприемлема и для добра и для зла.⁷⁶ Потому каждый, таинственно получив благодать и не совершая заповедей, по мере опущения их находится под действием греха, который не есть Адамов, но согрешившего,⁷⁷ и лишь святые души, которые носятся и путеводствуются Духом Христовым, правящим, куда Ему угодно,⁷⁸ пользуются плодами искупления и, когда ум их станет в области познания истины, не имеют нужды в вопросах у других.⁷⁹ Человек стоит среди двух путей, то есть праведности и греха, и, на какой хочет, вступает и идет по нему,⁸⁰ ибо в крещении ветхий наш человек, влекущий нас от Бога на сторону диавола, плоти и мира, поражен смертельно, но не так, чтобы он, этот человек, не имел силы прожить еще несколько мгновений в предсмертных содроганиях, чтобы нельзя было подкрепить, восстановить и изменить его в себе сродными ему пособиями, лечением, пищею, то есть служением плоти, миру и диаволу, чтобы, ожив в нас, он не мог ослабить и даже убить в нас нового, чистого человека, порожденного в нас крещением.⁸¹ Крестившимся во Христа таинственно дарована благодать, но действует она по мере исполнения заповедей и не перестает вспомоществовать тайно.⁸² Посему, кто хочет христианскую жизнь с великою точностию вести в совершенстве, тот обязан всеми силами позаботиться прежде всего о смысле и рассудке души, чтобы, приобретши способность в точности различать доброе и худое и во всяком случае распознавая, что в чистую природу привзошло несвойственного ей, жить нам правильно и непреткновенно и чтобы, пользуясь рассудком, как глазом, быть нам в состоянии не сдружаться и не входить в согласие с внушениями порока, а чрез это, сподобившись божественного дара, соделаться достойными Господа.⁸³

Но как душа, имевшая привычку ко греху, по большей части к нему поползновенна⁸⁴ и естество наше, заболев однажды, научилось болеть и при невнимании легко поскользается в сласть греховную,⁸⁵ то человек после восстановления при крещении, увлекаемый греховным навыком, опять пал. Тогда как благодать на благодать (Ин.1:16) ему по крещении дано покаяние, которое есть второе возрождение от Бога,⁸⁶ до самой смерти не определяется ни временем, ни делами и никогда не может быть совершенно.⁸⁷ Это пристанище Господь Иисус Христос дарует человеку, доколе он находится в теле, зная его немощь,⁸⁸ дабы он имел власть чрез него изменяться и соделываться совершенно новым,⁸⁹ но оно бывает соединено с трудами и потами, стенаниями и слезами для тех, кои, наученные великому таинству христианства и, сделавшись ему верными, как человеки, плоть носящие, пали и возымели нужду во вторичном очищении, дабы возвратить потерянное. Но в короткое время невозможно победить страсти или хотя одну из них,⁹⁰ а добрый нрав образуется в нас многим временем и трудом,⁹¹ ибо никто никогда не мог одним шагом взойти на верх лестницы,⁹² если ум захочет это сделать прежде, нежели уврачует немощь чувств, то привлекает на себя гнев Божий.⁹³ Ибо отстающий от худой привычки сильно увлекается назад, хотя поступает и вперед, преуспевая в том, в чем старается, и, бывая принужден с переменою побуждений уклоняться часто туда и сюда, пока многими упражнениями и долгим временем не отучит себя от прежнего и не обратит себе в навык последнего.⁹⁴ Человек, лишь мало-помалу очищаясь, достигает наконец полного очищения,⁹⁵ потому-то немощь есть исходная точка человека, а совершенство – цель, которую он не вдруг даже усматривает, а, усмотрев, и при усиленном стремлении к ней всегда видит в расстоянии от себя.⁹⁶

Духовное действие Божией благодати в душе совершается с великим долготерпением, премудростию и таинственным смотрением ума, когда и человек с великим терпением подвизается в продолжении времени и целых лет,⁹⁷ а до того он ослеплен настолько, насколько он обладается грехом, и разум человеческий, ограниченный и поврежденный, не может уразуметь ума Божия, всесовершенного и бесконечного.⁹⁸ Конечно, нам, которые яко чада света (Еф.5:8) и наследники Божии, сонаследники же Христовы (Рим8:17), по обетованию Божественному должны быть научаемы Самим Богом (см.: Ин.6:45), носить неизреченно в сердце яснее пламени написанный Новый Завет и управляться благим и правым Духом, надлежало бы жить ангелоподражательно и никакой не иметь нужды, чтобы кто-либо научил нас: Познайте Господа (Иер.31:34). Но как ныне, с одной стороны, наше с детства отклонение от доброго и уклонение к худому, с другой – обольщение и непримиримая вражда против нас лютого велиара научают нас, отвратившись от спасительных и благотворных заповедей, носиться по душепагубным стремнинам и, что всего плачевнее, возбуждают нас против самих себя и мудрствовать, и действовать до того, что, по слову Божию, несть разумеваяй или взыскаяй Бога (Пс.13:2), и мы все, уклонившись от правого пути, стали неключимы, плотяны и безблагодатны, то крайнюю имеем нужду во взаимном друг друга направлении к добру и содействии в том.⁹⁹ Таково основание старчества в Новом Завете

Из указанного общего основания старчества естественно вытекают и следующие, от него зависимые: невозможность достигнуть без него требуемого от нас христианского совершенства, ограниченность человека и важное значение примера в нашей жизни. Каждое из них тесно связано с падением, ибо или непосредственно от него возникло, или по крайней мере им в значительной степени усилилось, потому рассмотрение их должно идти рядом с этим общим им началом, которое и следует иметь в виду.

Первое, т.е. невозможность достигнуть христианского совершенства без руководителя, будет для нас ясно, если обратим внимание на то, что, с одной стороны, потребны великая рачительность и внимательность ума, чтобы человеку отличать чуждые помыслы, внушаемые сопротивною силою,¹⁰⁰ ибо ум человеческий по причине неотлучного с нами и обольщающего нас зла ходит лукаво,¹⁰¹ а душу окружает целый лес помыслов, внушаемых сопротивною силою. С другой – князь лукавства, будучи некоею мысленною тьмою греха и смерти, каким-то сокровенным и жестоким ветром обуревает и кружит весь на земле человеческий род непостоянными помыслами и мирскими пожеланиями, уловляя человеческие сердца, и тьмою неведения, ослепления и забвения наполняет всякую душу, не рожденную свыше и мыслию и умом не переселившуюся в иной век.¹⁰² Всего же чаще сатана как бы под видом добрых помыслов, что можно благоугодить сим Богу, делает свои внушения душе и вовлекает ее в предприятия тонкие и благовидные, и вовлекаемый не умеет различить и оттого впадает в сеть и погибель диавольскую.¹⁰³ Поэтому приобретение души своей невозможно человеку, если не соделается чуждым всего, что в веке сем, и не посвятит себя исканию любви Христовой и если ум его не поставит себя вне всякого вещественного и земного развлечения, чтобы ему можно было всецело заняться достижением единой цели.¹⁰⁴

Но, грехом зараженный, плотяной человек, неспособен к благодатным ощущениям,¹⁰⁵ ибо хотя Дух Святой во всех вообще есть, как всех объемлющий и о всех промышляющий и во всех проводящий в движение естественные семена добра,¹⁰⁶ но проявление благодати, дарованной в крещении, открывается по мере ревности каждого быть верным вере.¹⁰⁷ Неведение перстного ума, как мгла и мрак глубокий покрывая очи душевные, соделывает душу потемненною и помраченною к уразумению Божественных и человеческих вещей,¹⁰⁸ ибо если человек не достигнет великой меры духовного возраста, то не может различать помыслов, но бывает поруган демонами и впадает в обольщение, поверив им.¹⁰⁹ Но, открывая очи свои покаянием, она (душа) все видит чисто, слышит внятно и разумеет разумно.¹¹⁰ Истинное же покаяние невозможно без смиренномудрия, питающегося послушанием, и удручения тела подвигами.¹¹¹ Посему если мы действительно хотим самым делом достигнуть христианского совершенства, то должны ввериться тем учителям и руководителям, которые не суесловным рассуждением бредят о нем, но, делом и опытом понимая, могут и нас научить, направить к нему и верно указать и путь к достижению его.¹¹² Ибо кто хочет совершенно узнать путь, но не идет со знающими его совершенно, тот никогда не достигнет града.¹¹³ Итак, без руководителя ум человеческий не может когда-либо ни взойти на небо,¹¹⁴ ни преуспеть или возрасти и сделаться совершенным, ни уметь верно различать добро от зла,¹¹⁵ и страстным отнюдь не должно верить своему сердцу, ибо кривое правило и прямое кривит.¹¹⁶

«Не безумно ли думать, – говорил преп. Кассиан, – что не требует учителя труднейшая из всех наук – наука духовная, которая есть невидима, сокровенна и созерцаема одною чистотою сердца, незнание коей рождает не временный ущерб, но погибель души и вечную смерть».¹¹⁷

Из предложенного рассуждения мы могли уже отчасти заметить, какими добродетелями достигается совершенство и какую тесную связь имеют они с послушанием, а также и друг с другом, посему для полного выяснения значения старчества в деле христианского совершенства надо рассмотреть отношение к нему каждой из составных его частей, то есть отдельных добродетелей: молитвы, послушания, рассуждения и смирения.

Порядок и последовательность если в ином чем, то и в делах благочестия имеют место и должны быть вводимы с самого начала,¹¹⁸ поэтому молитва, без которой невозможно стяжать добрый и благоустроенный нрав, приобретаемый вообще трудом и подвигами,¹¹⁹ должна стоять на первом месте в ряду добродетелей. Но великое, и всекрасное, и светородное делание сие многим от учения поныне же до зела оскудевшим подобает взыскати люботрудно.¹²⁰ Древние убо отцы мнози делателие и учителие умному деланию быша и един другаго назидаху и укрепляху.¹²¹ Но не все могут иметь тонкое ведение, и только совершенно очистившиеся от страстей видят даже душу ближнего, то есть в каком она находится устроении,¹²² что необходимо при руководстве в высших образах молитвы. Тщащийся достигнуть чистоты ее в безмолвии должен шествовать к сему в трепете великом с плачем и испрашиванием руководства у опытных. Если же некоторые совратились, повредившись в уме, то знай, что они пострадали от самочиния и гордости. Ибо в послушании с вопрошением и смиренномудрием ищущие Бога никогда не потерпят вреда благодатию Христа, всем человекам спастися хотящего.¹²³ Да остережется сподобившийся непрестанной молитвы взыскать явление Бога, чтобы вместо Света истинного не принять того, кто есть сущая тьма, притворяющаяся светом. Если же иногда ум увидит свет без всякого искания его, пусть не принимает его и не отвергает, но пусть пойдет и спросит у имеющего силу различения таких вещей, и от него узнает истину, и по истине поступит. Это если найдет настоящего опытного учителя, который знает дело не из Божественного только Писания, но сам испытывал просвещение свыше благодатию Божиею.¹²⁴ Узревший же что-либо мысленно и приемлющий то без вопрошения опытных легко, хотя то и от Бога есть, прельщается или имеет прельститься, как скорый на приятие помыслов. Впрочем, не всех вопрошать надо, но одного того, кому и других управление вверено, кто жизнию блистает и кто, будучи беден, многих богатит, по Писанию (2Кор.6:10). Многие неопытные повредили неразумным.¹²⁵ Если же самочинник услышит или из книгебывает. И сие убо реша святые отцы, я ко и тогда, едва обреташеся, учитель непрелестен таковым вещем; узнает об умном делании и возжелает дерзать его, то одно из двух постраждет: или, если нудить себя будет, впадет в прелесть и останется неисцельным, или, если не радеть будет, всю жизнь останется безуспешным. Непослушливым же, простецы ли они или ученые, не преподается сия наука, чтобы не впали в прелесть, ибо самочинный не может избежать самомнения, которому обычно сопутствует прелесть.¹²⁶

Послушание, на коем, как мы говорили, основан путь к богообщению, имеет, в частности, весьма важное значение в деле христианского совершенства. Оно, названное отцами исповедничеством, без которого никто из страстных не узрит Господа,¹²⁷ есть, как достоверно известно, первое в числе вводных добродетелей в добро, ибо отсекает кичение и порождает в нас смиренномудрие. Посему бывает входной дверию любви ко Христу Богу для тех, кои с сердечным расположением держатся его. Отложив его, Адам ниспал в глубину ада.¹²⁸ После этого человек был предан собственному самолюбию и собственной воле, чтобы они сокрушили кости его и он самым злостраданием преслушания научился покою послушания и следовать не самому себе, а заповедям Божиим,¹²⁹ ибо все великое, что представляет нам Слово Божие, совершено великою преданностию Богу, которая есть начало и совершение христианства и вечного спасения.¹³⁰ Как сохраним заповеди Христовы, если не отвергаемся всякого хотения своего и разумения?¹³¹ Ибо, не оставив всей воли сердца своего и не покорившись Господу чрез повиновение отцам своим духовным, человек не возможет ни познать воли Божией, ни исполнить ее.¹³² Для того и пришел Господь, чтобы, как скоты повинуются человеку, так каждый подчинил себя ближнему своему Бога ради,¹³³ и Сам Он словами (см: Лк.18:22) научает нас, что спасение наше заключается в отсечении своей воли.¹³⁴ Создатель и на Адама вместо всех законов наложил послушание¹³⁵ – следовательно, ничто не приносит такой пользы людям, как отсечение свое воли,¹³⁶ от которого зависит духовная жизнь человека и христианина.¹³⁷ Посему действовать по собственной воле или давать себе волю противно здравому учению.¹³⁸ Причиною самого нашего повреждения мы находим Адамово самоверие, самочиние и непослушание, от коих оставление и преступление заповеди Божией.¹³⁹ А как скоро возымел он (Адам) худые помыслы и мысли, то погиб для Бога. Господь не входит там в общение.¹⁴⁰ Обновление же производительным началом было второго Адама – Господа нашего Иисуса Христа единосоветие с Богом Отцом и послушание Ему, от коих соблюдение заповедей Его.¹⁴¹ Посему, как сказано неким из премудрых, противное – противному врачевство и, как причина всего для нас прискорбного в непокорливости и гордости, а всего радостного – в благопокорности и сокрушении, то возжелавшему жить без погрешений надобно побыть на послушании у отца опытного и не прелести ого, долговременными подвигами стяжавшего ведение вещей Божественных и в жизни украшенного всеми добродетелями, всякое его повеление и всякий совет почитая гласом и советом Самого Бога. Ибо спасение, говорит Премудрый, во мнозе совете (Притч.11:14) и муж бессовестный сам себе враг. Если же некиим из досточтимых отцов случалось и без такого подвига послушания улучить благотворное безмолвие и по Богу совершенство, то это бывает по особому Божию откровению, и притом очень редко. А, что редко, как негде написано, то не закон Церкви. Но ты, веруя, что истинное послушание есть как бы подготовительное обучение к добрейшему безмолвию, оставь то, что по особому домостроительству бывает редко, и сообразуйся с тем, что обще для всех поставлено всечестными отцами. Так сподобишься и воздаяния, определенного для законно живущих.

Итак, что же если на случайную дорогу, не изведанную делом, едва ли кто решится вступить без верного проводника, если в море никто не пустится без искусного кормчего, если за какую-либо науку или искусство никто не возьмется без знающего дело учителя, – то кто дерзнет приступить к изучению делом искусства искусств и науки наук, вступить на таинственную стезю, ведущую к Богу, и пуститься в беспредельное мысленное море, то есть в истинную христианскую жизнь без руководителя, без кормчего и учителя опытного и истинного? Поистине таковый, кто бы он ни был, прельщает себя и прежде вступления на путь уже заблудился, как незаконно подвизающийся, как, напротив, и шага не сделав, достиг конца тот, кто подчиняет себя отеческим уставам. Ибо откуда иначе имеем мы узнать, как ополчиться против плоти или как вооружиться против страстей и бесов? Как без них (руководителей) научимся различать доброе от недоброго, когда к добродетелям прицепляются худые страсти и всегда стоят не како при дверях? Как без них умудриться обуздывать чувства телесные и, как струны на гуслях, согласно настраивать силы душевные? Особенно же как без них можно будет нам различать гласы откровения, внушения, видения божественные и козни, прелести и призраки бесовские? Одним словом, как сподобимся достигнуть единения с Богом и научиться богодейственным священнодействиям и таинствам без посвящения в них тайноводителем истинным и просвещенным? Никак невозможно это, никак, когда видим, что и сосуд избранный, блаженнейший Павел, сии уста Христовы, сей свет мира, сие солнце всемирное, сей учитель вселенский, спешит к соапостолам, чтоб вместе с ними рассмотреть свое благовестие.¹⁴² Чудо воистину непостижимое инеизреченное сотворил нам человеколюбивый Бог, что одною добродетелью, или лучше, одною заповедию можно немедленно восходить на небеса, как одним преслушанием низошли мы и нисходим во ад.¹⁴³ Ибо Он, всеблагий, благоволил, чтоб мы чрез послушание и благопокорность опять возвращали рай, из коего выгнаны за непослушание и непокорность.¹⁴⁴

Прекрасное воздает Господь воздаяние тем, кто терпелив, послушлив и покорен отцам своим. Кто им повинуется, тот повинуется Господу.¹⁴⁵ Поэтому паче всего надлежит уразуметь, как следует верно и с подобающим благоговением принимать и выслушивать божественные и духовные законоположения отцов.¹⁴⁶

Те, кои печась о внутреннем человеке, отсекают собственные хотения, достигают душевного бесстрастия и получают венцы добродетелей,¹⁴⁷ потому страстным надлежит пребывать в молитве и повиновении, ибо многими опытами доказано, что не может обуздывать своих похотей тот, кто не научился чрез послушание умерщвлять свою волю.¹⁴⁸ Ибо и с помощию едва можно вести брань с прежними греховными навыками,¹⁴⁹ для разленившихся же к исполнению заповедей и возжелавших изгнать мутное омрачение нет лучшего и пригоднейшего врача, как нерассуждающее, с верою во всем послушание.¹⁵⁰ Ибо подвижники двумя заповедями приходят в древнее состояние – послушанием и постом, как от противных им дел всякое зло вошло в мир. Причем послушанием хранящие заповеди поспешнее восходят к Богу.¹⁵¹ Поэтому познавший себя вовсе не дерзнет исполнять свою волю или составлять свое разумение без вопрошения опытных.¹⁵² Когда воцарится в нем благодать Духа, тогда уже не будет иметь своей воли, но все, что ни бывает с ним, есть воля Божия.¹⁵³ Мы же, не желая оставить своих хотений, думаем, что с волею Божиею можем совместить нашу, но это невозможно.¹⁵⁴ Если же хочешь стать благоискусным, не угождай своему самовольству и своенравию, но подчини волю свою тем, которые и жизнию, и трудом возделали уже и привели в устройство божественный виноградник и у которых легко тебе научиться деланию. Ибо смешно и срамно в низком ремесле переходить непрестанно от учителя к учителю, а божественное любомудрие, как что-нибудь маловажное, представлять себе самим.¹⁵⁵

Только для того, кто добре совершил духовное послушание, плоть подчинив духу, не требуется послушание человеческое, ибо таковый в послушании состоит слову Божию и закону, как благородный раб. Но для тех, у коих идет борение и война тела против души, необходимо иметь вождя и правителя и слушаться его, яко умеющего со знанием дела править рулем жизни нашей и снаряжать нас во время брани благопотребными оружиями, чтоб не захватили нас в плен невидимые супостаты и страсти не потопили по неопытности нашей.¹⁵⁶

Третья добродетель, нужная для христианского совершенства, есть рассуждение. Оно в общем смысле в том состоит и познается, чтобы точно и верно постигать Божественную волю во всякое время, во всяком месте и во всякой вещи. Оно находится в одних только чистых сердцем, телом и устами.¹⁵⁷ В совершенных же рассуждение есть находящийся в них духовный разум, который светильником своим может просвещать и то, что есть темного в душах других.¹⁵⁸ Кто выше естества духовно живет, тот, как прошедший за предел страстного, новоначального и среднего и благодатию Христовой достигший совершенства, то есть всесущественного просвещения и совершеннейшей рассудительности, видит самого себя и обсуждает наияснейшее, а также и всех видит и обсуждает определительно верно, сам не будучи ни от кого видим и обсуждаем верно, хотя у всех на виду находится.¹⁵⁹ Но не получивший дарования рассуждения отнюдь не должен утверждать своего разумения без вопрошения опытных, твердой веры и чистой молитвы, без коих не может он достигнуть полного рассуждения,¹⁶⁰ а без него и то, что мы почитаем хорошим, не есть добро или потому, что оно не своевременно или не нужно, то есть несоответственно, или потому, что мы неправильно понимаем сказанное.¹⁶¹

Истинная рассудительность – не земной и не малый, но величайший дар Божественной благодати,¹⁶² без которой не может стоять никакая добродетель или пребывать твердою до конца,¹⁶³ приобретается только полным смирением, коего первым доказательством будет открывать отцам не только то, что делаем, но и о чем думаем, ни в чем не доверять своему помыслу, но во всем следовать наставлениям старцев и считать хорошим или худым только то, что они признают таким. Ибо невозможно пасть от бесовского прельщения тому, кто свою жизнь располагает не по своему суждению, а по совету преуспевших, потому-то диавол, обольщая, когда прикрывается видом святости, ненавидит голос утверждения, то есть силу рассудительности, которая происходит от слова и утверждения старцев,¹⁶⁴ и огражденный ею не падет, научившись от нее во всем повиноваться не собственному помыслу, но совету отцов и братий.¹⁶⁵ Ибо, прежде нежели кто-либо удостоится дара рассудительности, самое объявление и открытие пред отцами помыслов злых иссушает оные и ослабляет.¹⁶⁶ Итак, мы научаемся, что тогда удостоимся дарования истинной рассудительности, когда будем доверять не внушениям своего разума, но учению и наставлению старцев.¹⁶⁷ Впрочем, хотя вопрошать о всем весьма хорошо, но лишь опытных, а неопытных – опасно, потому что они не имеют рассуждения. Если же найдется человек, имеющий его, то он бывает руководителем слепых и светом для находящихся во тьме и к нему должны мы во всем обращаться и принимать от него все, хотя бы, может быть, по неопытности нашей и не то находили, что желаем. Однако имеющий рассуждение из того наиболее познается, что он может и нежелающих нас и неохотных расположить к тому, что он говорит. Ибо чрез него действует Дух, испытующий все и совершающий Божественные дела так, что может и не хотящий ум заставить верить.¹⁶⁸

Итак, прежде всего надлежит стараться о разуме и ведении с вопрошением единодушных и единомудренных рабов Божиих и одинаковым образом подвизающихся, чтобы, не зная, где и как ходить, не шествовать во тьме без света светильника, ибо, кто идет путем сим самочинно, без евангельского ведения и совсем без наставления, тот много претыкается и не знает, какой конец получит.¹⁶⁹ Потому мудрому свои мысли не кажутся разумными, но, когда даже удостоверение имеет он, что они истинны и добры, и тогда тем больше не доверяет своему суду, а других мудрых поставляет судиями своих мыслей и рассуждений, да не вотще течет или тек (Гал.2:2), и от них приемлет утверждение.¹⁷⁰ Что же есть начало премудрости, как не то, чтобы удаляться от всего ненавистного Богу? А как удаляться от сего? Не делать ничего без вопрошения и совета,¹⁷¹ ибо как можем мы уразуметь волю Божию или вполне предаться ей, если верим самим себе и держимся своей воли?¹⁷² Да будет известно, что дела надобно рассматривать с рассуждением, чтобы отличать благое от злого, по совету апостола: Все искушающе, добрая держите (1Сол.5:20). А рассуждение без всякого прекословия есть дело аввы.¹⁷³

Четвертая добродетель, на которой зиждется все здание христианского совершенства, есть смирение. Определяя его, святые отцы говорят: смиренномудрие есть безымянная благодать души, имя которой тем только известно, кои познали ее собственным опытом, исправление же ее принадлежит одним лишь православным.¹⁷⁴ (Вот почему вне Православной Церкви истинное старчество, основанное на смирении, невозможно, а если и держится, то имеет неправильное применение, например в католичестве, а потому не достигает своей цели.) Без него никто не внидет в Небесный Чертог, по совокуплении же с ним человеку закон не лежит,¹⁷⁵ ибо священная двоица – любовь и смирение – первая возносит, а последняя вознесенных поддерживает и не дает им падать.¹⁷⁶

Кто приобрел смиренномудрие, тот все победил.¹⁷⁷

«Я полагаю, – говорит св. Иоанн Лествичник, – что путь к смирению – послушание и правость сердца, которые естественно сопротивляются возношению...».¹⁷⁸

«Послушание, – продолжает он, – есть гроб собственной воле и воскресение смирения,¹⁷⁹ которое от него рождается, а от смирения рождается бесстрастие. Посему ничто не возбраняет сказать, что от послушания рождается бесстрастие, которым совершается смирение...¹⁸⁰ Однажды просил я одного из искуснейших старцев вразумить меня, каким образом послушание имеет смирение? Он отвечал: «Благоразумный послушник, если и мертвых будет воскрешать, и дарование слез получит, и избавления от брани достигнет, всячески думает, что это совершает молитва отца его духовного, и пребывает чужд и далек от суетного возношения, да и может ли он возноситься тем, что, как сам сознается, сделал с помощью другого, а не собственным старанием?"».¹⁸¹

Итак, кто вначале не жил в повиновении, тому невозможно приобрести смирения, ибо всякий сам собою научившийся художеству кичиться,¹⁸² для смиренного же тягость и жало – верить самому себе, как гордому трудно последовать словам и мнению других.¹⁸³ Чтобы нас, и не желающих смириться, побудить к сей добродетели, Господь Промыслом Своим устроил так, что никто язв своих не видит так хорошо, как видит их ближний, а потому мы обязаны не себе приписывать исцеление наше, но ближнему.¹⁸⁴

Кроме того, если человек не попросит совета у отцов касательно дела, которое кажется добрым, то последствия сего будут худые и человек тот преступает заповедь, которая говорит: Сыне, с советом вся твори (Сир.32:21); и еще: Вопроси отца твоего, и возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе (Втор.32:7). И нигде не найдешь, чтобы Писание повелевало кому-нибудь делать что-либо самому по себе. Не просить совета означает гордость, и такой человек оказывается врагом Божиим, ибо Бог гордым противится, смиренным же дает благодать (Притч.3:34). Кто же после сего будет смиренным, как не тот только, кто преклоняет выю свою пред старцами и принимает совет их по страху Божию?!¹⁸⁵ Кто делает что-либо с вопросом, тот исполняет закон пророков, ибо вопрошать есть знак смирения и такой подражает Христу, Который смирил Себя, приняв зрак раба (Флп.2:7‒8). Муж, живущий без совета – враг сам себе. Писание говорит: С советом вся твори (Сир.32:21). И преп. Иоанн Колов говорит: «Если увидишь юного, по своей воле восходящего на небо, удержи его за ногу и сбрось вниз».

Полезнее со смирением вопрошать, нежели идти со своеволием, ибо Сам Господь влагает в уста вопрошаемого, что сказать, ради смирения и правоты сердца вопрошающего.¹⁸⁶ Господь показал нам, что возношение низложило нас и невозможно иначе получить помилование, как чрез противоположное ему, то есть смиренномудрие. Но кто может сподобиться его, если не понудит себя отсечь волю и не предаст себя Бога ради своему отцу, ни в чем не сомневаясь, но делая все, что ни говорит он, с уверенностью, как бы слушая Самого Бога?¹⁸⁷ Ибо из всего Писания видно, что Бог ничего более не требует от человека, как того, чтобы он всегда смирялся пред ближним, отсекал свою волю и всегда испрашивал помощи Божией.¹⁸⁸

В предложенном исследовании мы старались обосновать святыми отцами второе основание старчества: невозможность достигнуть без него христианского совершенства. Мы видели, как тесно связана с разбираемой нами идеей каждая из добродетелей, составляющих нравственный облик христианина, деятельно оправдывающего свое название, и что невозможно кому-либо самому научиться художеству добродетелей, хотя некоторые и пользовались своим опытом, как учителем. Ибо по самому себе, а не по совету преуспевших действовать самомнение наводит или, лучше, порождает. Если Сын ничего от Себя не творит (см.: Ин.5:19), но, как научил Его Отец, тако творит и Дух глагол ати и мать не от Себя, то кто помыслить может, что достиг такой высоты, на коей не имеет нужды в чьем-либо тайноводстве? Безумие паче, нежели добродетель, имеющим кажется таковый в самопрельщении. Почему слушаться надлежит тех, кои опытно изведали болезни и труды деятельной добродетели.¹⁸⁹ Теперь обратимся к остальным основаниям старчества и попытаемся по возможности выяснить их значение.

Ограниченность человека, которая довольно ярко выступала и в предыдущих рассуждениях, вытекая из самой условности нашей природы, есть общепризнанный факт как обыденного опыта, так и научного сознания. В силу этого мы подлежим закону постепенного и постоянного во всем развития. Посему в учении не нуждается один только Бог всяческих, ибо Он самобытен и другого не было прежде Него. А все прочее имеет нужду в учении, как сотворенное и созданное; совершеннейшие в знании и добродетели учат несовершенных в познании. Итак, думающие о себе, что не имеют нужды в наставниках, негодуют невежеством, которое есть мать гордости, поэтому они не покоряются тем, кои с любовью учат их. Таким людям предшествуют на пути к погибели за этот же недуг низринутые из небесного жительства демоны, так как и они отвергли небесных наставников. Итак, душа боголюбивая, которая подвизается о Христе, должна сама верно изучить то, чего она не знает, или других ясно учить тому, что узнала. Если она не делает ни того ни другого, то болит неразумием. Начало отпадения – пресыщение наставлением и отвращение от учения, которого всегда алчет душа боголюбивого.¹⁹⁰ Создатель Бог определил, чтобы мы имели нужду друг в друге и, понаписанному, вступали друг с другом вединение (см.: Сир.13:20),¹⁹¹ ибо каждый из нас ни в чем недостаточен сам по себе; в частности, и в рассуждении духовного иному можно иметь здравыми три духовных члена, но потому человек еще не совершенен, имея какую-то сокровенную скверну и какую-то преизбыточествующую тьму страстей, через преступление Адамово привзошедшую во все человечество вопреки чистой природе человека, потемняющую и оскверняющую вместе и тело и душу.¹⁹² Столько одних духовных степеней и мер, и зло не вдруг очищается и истончевает, а по частям,¹⁹³ по мере постепенного оскудения и истребления в душе греха, ибо благодать приосеняет ее только отчасти, ни в ком не озаряя ее всецело, но внутри ее остается еще великая пажить пороку.¹⁹⁴ Потому, как в телесных болезнях никто не может точно узнавать причины их и врачевства против них без большой опытности во врачебном искусстве, так и в душевных – без должного подвижничества. Ибо, чем душа превосходнее тела, тем труднее узнавать ее болезни, чем тела, всеми чувственно видимого.¹⁹⁵ Но, как по обольщению диавола или заблуждению человеческому, по которому никто в этой плоти не может не обманываться, как человек, часто случается, что и тот, кто имеет более острый разум и больше познаний, иногда нечто ложное принимает умом,¹⁹⁶ ибо по самоснисхождению всего легче обмануть самого себя,¹⁹⁷ а тот, кто имеет тупое дарование и меньше знания, кое-что понимает правильнее и истиннее. Посему никто, каким бы знанием ни обладал, не должен думать, что может не нуждаться в наставлении другого. Ибо, хотя бы диавольское обольщение и не обмануло его суждения, однако ж, он не избежит тяжких сетей возношения и гордости.¹⁹⁸ И это премудро устроил и прекрасно распоряжающийся нашею жизнию, чтобы по крайней мере необходимость потребного приводила в согласие необузданность одержимых безумием, когда самые родственные связи не побудили их к взаимному союзу.¹⁹⁹ Нельзя скрыть то, что понятие ума нашего весьма несовершенно и всячески исполнено неведения,²⁰⁰ поэтому нет никого, кто не имел бы нужды в советнике, кроме Самого создавшего премудрость,²⁰¹ и делающий что-либо не по совету, а по своей воле трудится неблагоразумно. Ибо в удалении от всех нелегко узнавать каждому свой недостаток, не имея человека, который бы обличал его и исправлял.²⁰² Само Священное Писание увещевает нас не полагаться на себя, не считать себя разумным, не верить тому, что можем сами управлять собою, имея нужду в наставляющих нас по Боге, ибо не стяжали все в равной мере: некоторые имеют превосходство более в слове, чем в деле, а в других, напротив, дело сильнее слова.²⁰³ Нет несчастнее и ближе к погибели людей, не имеющих наставника в пути Божием,²⁰⁴ ибо, хотя грешный и трудится несколько сам, он имеет нужду в молитве праведного.²⁰⁵ Самые умные силы преподают просвещение друг другу, так да научаются друг от друга и словесные.²⁰⁶

Ежедневный опыт показывает, как велика сила примеров и как известный образ действия делается всеобщим обычаем,²⁰⁷ поэтому и в деле нравственного совершенства пример имеет всегда важное, а, в частности, в приложении к идее старчества даже решающее значение. Действительно, все духовное отношение между учеником и старцем основано на примерах предшествующего времени. Здесь трудами и потами древних подвижников выработались истины: «Главное – все делай с советом и вопрошением отца твоего духовного о Христе Иисусе, ибо таким образом благодатию Христовою несносное и стремнистое бывает легко и тебе покажется, будто несешься по ровному, несколько покатому полю»²⁰⁸; или: «Все предать в волю духовного отца своего, как в руку Божию, есть дело совершенной веры»,²⁰⁹ и «Действенно стяжавший веру к отцу своему по Богу, видя его, мнит видеть Самого Христа и, бывая с ним или последуя ему, верует несомненно со Христом быть и Ему последовать»²¹⁰ – и прочие, коими полны богомудрые творения святых отцов-аскетов, и ими, как завет, переданы потомству.

Но как главным примером, на который мы должны непрестанно взирать для подражания, служит для нас Спаситель, то с Него и начнем наше исследование. Для того, кто, восприяв намерение расторгнуть рукописание своих прегрешений и сподобиться быть вписану в Божественную книгу спасаемых, нет вернейшего к тому способа, как послушание. Ибо если, по блаженному Павлу, Сын Божий и Бог наш Господь Иисус ради нас стал подобным нам, и премудро устрояя отеческое о нас благоволение, видится пресекающим путь послушания и чрез него сподобляется Отчего за благоугождение ему по человечеству прославления, то кто же осмелится дерзко, чтобы не сказать бессмысленно, надеяться сподобиться славы Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и отеческих воздаяний, не избрав шествовать тою же с вождем и учителем нашим Иисусом Христом стезею? Ибо ученику, если у него есть забота быть как учитель, надлежит неуклонно со всем рвением душевным, как на пример и первообраз наилучший, смотреть на жизнь и дела руководителя своего и понуждать себя во всем подражать ему. После сего можно ли о живущем иначе, то есть без руководителя, самоугодливо и самовольно думать, что он живет божественною жизнию согласно с Словом Божиим? Никак отнюдь.²¹¹ Кто без крайней опасности может присвоять себе это, когда и сосуд избранный, в котором говорил Христос, как Он сам исповедовал, для того только взошел в Иерусалим, чтобы Евангелие, которое он по откровению и содействию Господа проповедовал язычникам, предложить своим соапостолам?²¹²

Таким образом, этим поступком его совершенно ясно доказывается, что Господь никому не открывает пути совершенства, кроме руководимых к оному духовными отцами, как и через пророков говорит: Вопроси отца твоего, и возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе (Втор.32:7).²¹³ Как приятно Богу сие установление, это можно видеть из истории Самуила. Он, с младенчества будучи посвящен матерью Богу и удостоясь беседы с Богом, спешит к старцу Илию, от него получает наставление и правило, как должно отвечать Богу. Таким образом, и того, кого Бог удостоил собеседования с Собою, Он восхотел руководить учением и наставлением старца, чтобы чрез то путеводить его к смирению.²¹⁴ Почему надо постараться уподобиться Аврааму отсечением своей воли, хотя бы нужно было, подобно ему, произволением принести в жертву сына своего.²¹⁵ Так поступали и отцы, повиновались отцам своим и их наставления слушали, оттого преуспели, возросли и сделались сами учителями. Так должно подражать тем, кои покорны были отцам своим и их во всем слушались и которых при помощи Божией научили всему, чему сами научились у отцов своих и что передали сынам своим.²¹⁶ Но пример брать следует не с того, кто слабее, а кто совершеннее тебя. И св. Антоний считал столь полезным спрашивать других, что даже сам учитель всех обращался с вопросом к ученику, преуспевшему однако ж, и, как тот сказал, так и поступал.²¹⁷

Но если старчество столь полезно для каждого христианина, то для монаха, если обратим внимание на определение его у святых отцов, оно безусловно необходимо – конечно, для желающего должным образом проходить путь иноческой жизни.

«Монах, – говорит св. Иоанн Лествичник, – есть тот, кто, будучи облечен в вещественное и бренное тело, подражает жизни и состоянию бесплотных. Монах есть тот, кто держится одних только Божиих словес и заповедей во всяком времени, и месте, и деле. Монах есть всегдашнее понуждение естества и неослабное хранение чувств. Монах есть тот, у кого тело очищенное, чистые уста и ум просвещенный. Монах есть тот, кто, скорбя и болезнуя душою, всегда памятует и размышляет о смерти и во сне и во бдении».²¹⁸

Монах, наконец, есть бездна смирения, в которую он низринул и в которой потопил всякого злого духа.²¹⁹

«Посему, – продолжает он, – когда хотим выйти из Египта и бежать от фараона, то и имеем необходимую нужду в некоем Моисее, то есть ходатае к Богу и по Боге, который, стоя посреди деяния и видения, воздевал бы за нас руки к Богу, чтобы наставляемые им перешли море грехов и победили Амалика страстей. Итак, прельстились те, которые, возложив упование на самих себя, сочли, что не имеют нужды ни в каком путеводителе, ибо исшедшие из Египта имели наставником Моисея, а избежавшие из Содома – ангела. И одни из них, то есть исшедшие из Египта, подобны тем, которые с помощию врачей исцеляют душевные страсти; другие подобны желающим совлечься нечистоты окаянного тела, потому они требуют помощника – ангела, то есть равноангельского мужа, ибо по гнилости ран потребен для них и врач весьма искусный».²²⁰

«Я не знаю другого падения монаха, кроме того, когда он верит своему сердцу», – говорит другой подвижник.²²¹

Из сказанного очевидно, что, так как ни в одном деле, предполагающем какой-нибудь закон, невозможно успеть несвойственными ему способами,²²² так для монашества, как и для всякого жития, – свое время и свой чин.²²³ Идущий самочинно путем иночества легко погибает.²²⁴ Поэтому и упражнение в благоугождении Богу по Евангелию Христову бывает успешно при удалении от мирских попечений и при совершенном удалении себя от развлечений, ибо телесные страсти не приходят в бездействие и лукавые помыслы не оскудевают без пустыни²²⁵ и при делании всего с советом отцов своих.²²⁶ Если же, что очень редко, немногими приобретается и превышает возможность общей добродетели, то есть что некоторые достигают высокой духовной меры, научась непосредственно от Бога, то это, как сделанное выше состояния слабой человеческой природы, надобно отличать от общих заповедей, считать не столько примером для подражания, сколько делом удивительным.²²⁷ Ибо чин обычный домостроительству иноков с чином общим для людей, а что бывает по Божию смотрению, того нельзя выставлять на вид для дел общих.²²⁸

Самое призвание к иночеству бывает тремя способами. Первое – непосредственно от Бога, второе – чрез человека, а третье – от нужды.²²⁹ Обычнее всего испытавшие благонадежность сего пути от радости провозглашают свое обретение и по человеколюбию приглашают к участию в оном. Сам же Господь с неба указывает его лишь иногда, поколику нужно, как, например, Аврааму.²³⁰

Господь Иисус Христос, основав Церковь Свою на земле, учредил в ней особое сословие людей, составляющих иерархию, и ему собственно вверил власть и вменил в обязанность учить и руководить людей на пути ко спасению. Так действительно и было в первые времена христианства, когда у верующих, по выражению дееписателя, были сердце и душа едина (Деян.4:32) и жизнь стояла на высокой степени нравственного совершенства. Но увеличение числа их по общему закону жизни человеческой после падения повлекло за собой упадок нравов отчасти вследствие возвращения многих, не выдержавших ощущаемых во время борьбы с прежним навыком противящихся им и борющихся с ними помыслов,²³¹ к прежней жизни греховной, а главным образом потому, что с утверждением христианства мирскою властью некоторые стали принимать его более из расчета, нежели по убеждению, не стараясь проводить в жизнь его живительные начала. Поэтому живущие в мире в тесных связях с мирскими людьми, много познав порок, лишились возможности очищать ум,²³² и в уединении и безмолвии удобнее стало побеждать врага и достигать совершенства,²³³ нужного пастырю для успешного исполнения возложенных на него обязанностей согласно с учением апостола. Не каждый, конечно, мог удовлетворять этому требованию, почему почувствовался недостаток в пастырях, достаточно приготовленных пустыней, особенно когда число их со временем потребовалось увеличить, и уже после I века наряду с достойнейшими свв. Афанасием и Василием Великими, Григорием Богословом и Иоанном Златоустым мы встречаемся с личностями, в нравственном отношении далеко не соответствовавшими своему назначению и не исполнившими своих пастырских обязанностей. Вот почему, когда народ верующих стал бесчислен, то благодать Духа Святаго устроила, чтобы к архиереям прибавлены были еще и игумены, и другие духовные отцы из иночествующих, которые делами показывают твердую веру во Христа, истинного Бога нашего, и имеют в себе благодать Духа Святаго, чтобы и они сопастырствовали вместе с теми и содействовали во спасение тех, кои желают спастись.²³⁴ В этих словах преп. Симеона Нового мы имеем указание на два рода старчества, в коих оно постоянно проявлялось в Церкви. В одном старец является непосредственным избранником Божиим без административного значения в Церкви. В другом он вместе пастырь и наставник, занимая обыкновенно место настоятеля обители или другую начальственную должность, избирается же Самим Богом или непосредственно, каковы по большей части все святые основатели монастырей, или чрез общественное мнение, или, наконец, чрез указание предшественника, то есть по преемству. Таковы многие из непосредственных святых устроителей обителей. Первый представитель первого рода старчества является уже на рубеже двух Заветов – это св. Иоанн, Предтеча Господень. Народ, толпами грядущий к нему за наставлением, и его уроки о покаянии и верном пути ко спасению, необыкновенно простые и общедоступные, не составляют ли признаков старчества в том виде, как оно впоследствии выразилось?

Затем, когда первоначальное проявление аскетизма, в котором люди, отрешаясь от мира и житейских забот, пребывали в своих домах, в них находя уединение, стало по расширении христианства неудобным, возник новый способ удовлетворения аскетических стремлений в анахоретстве, то есть в отшельническом уединении, в удалении от мира. Первым сделавшимся известным народу анахоретом был св. Антоний Великий, о котором александрийский святитель Афанасий говорит, что «он, как врач, дарован был Богом Египту».²³⁵ В нем мы видим старца, который непосредственно избранный Богом, исполнял свое пастырское служение без всякого начальственного значения в Церкви. К нему, когда слава о святой жизни его распространилась, начали стекаться толпы мирян и монахов за наставлением и укреплением в жизни. Им начинается ряд старцев, упоминаемых составителями достопамятных сказаний «Лавсаика», «Луга духовного», «Истории боголюбцев», Патериков Скитского и Алфавитного и историками Евагрием, Сократом и Созоменом, затем сиявших в Византийской империи в продолжение всего существования и после падения ее, даже до настоящего времени, находивших приют преимущественно на Афоне, как это видно из Афонского патерика. На тот же род старчества, только в другом его проявлении, мы находим указание в словах св. Василия Великого:

«С великой заботливостью и обдуманностью постарайся найти мужа, который непогрешительно предшествовал тебе в образе жизни, хорошо умел руководить шествующих к Богу, украшен был добродетелями, в собственных делах своих имел свидетельство любви своей к Богу, был сведущ в Божественных писаниях, не рассеян, не сребролюбив, не озабочен многим, безмолвен, боголюбив, нищелюбив, не гневлив, не памятозлобив, силен в назидании сближающихся с ним, не тщеславен, не высокомерен, не льстив, не изменчив, ничего не предпочитал Богу. И если найдешь такого, предай ему себя, ни во что вменив и отринув прочь всякую свою волю, чтобы ты оказался подобным чистому сосуду».²³⁶

«Поскольку нравы у людей различны и не все одинаково рассуждают о полезном, то, чтобы не было какого-либо расстройства, если каждый будет жить по собственной воле, такого человека, о котором засвидетельствовано, что он пред всеми отличен благоразумием, постоянством и строгостию жизни, надобно поставить в наставники другим, чтобы доброе в нем сделалось общим для всех ему подражающих».²³⁷

В приведенных местах сочинений великого святителя мы видим указание, хотя не совсем ясное, на другой вид первого рода старчества, потому что он писал свои правила для общежитий и в первом наставлении словами: «...не озабочен многим...», а во втором явно говорит не о настоятеле, а о другом некоем руководителе, который и есть старец, не облеченный административною властью, но сильный духом, и притом не анахорет, а подвижник общежития. Но особенно ярко проявился этот вид старчества в VI веке в лице египетских затворников свв. Варсонофия Великого и Иоанна. При них игумен авва Серид нес лишь тяготу приходивших к ним и отходивших, устраняя от них всякое беспокойство, а все духовное руководство лежало на старцах, о чем один из них в одном из ответов своих некоему брату говорит: «Я пекусь о тебе более тебя самого»,²³⁸ или «Много терплю я и пекусь о вас по Богу».²³⁹

Впрочем, значение их основывалось лишь на вере к ним настоятеля и братии, помнивших, что надобно вопрошать того, кому имеем веру и знаем, что он может понести помыслы, и веруем ему, как Богу.²⁴⁰ Этот наиболее при настоящем положении настоятелей, когда от них требуется не столько духовная мудрость, сколько опытность в управлении многосложного монастырского хозяйства, целесообразный вид старчества был довольно распространен и в последующее время византийской эпохи, а впоследствии нашел применение в нашем отечестве, особенно в Оптиной пустыни. Но наряду с великими старцами, на которых лежал главный надзор за нравственным преуспеянием братии, назначались по указанию их или только с их согласия по желанию братии еще другие, менее преуспевшие, но все же духовно опытные, умеющие в терпении обсудить то, что требует рассуждение, потому что не всякий подающий совет достоин доверенности, но только тот, кто прежде сам хорошо управил свободу свою и не боится осуждения и клевет.²⁴¹ Таков был авва Дорофей в общежитии аввы Серида, который с разрешения преп. Великого Варсонофия принимал откровение помыслов от тамошней братии.

Другой род старчества, в коем оно непосредственно соединено с пастырством, первоначально, как мы говорили, проявился в самих пастырях Церкви, а впоследствии, по учреждении общежитий, также в настоятелях монастырей. Святой Пахомий Великий, первый основатель такого рода иночества в Египте, в своем уставе требует от своих иноков старческого отношения как к себе, так и к своим преемникам. Святой Василий Великий, насадитель его в Малой Азии, говорит: «Настоятель обязан братии бдеть о душах их и иметь попечение о спасении каждого, как повинный дать о нем отчет; попечение же свое простирает до того, чтобы показать свое тщание о братии даже до смерти, не только по общему для всех закону Господню о любви, но и по собственному закону сказавшего: Желающе вас благоволихом подати вам не точию благовествование Божие, но и души своя»,²⁴² и еще: «В отношении к братии, якоже доилица греет своя чада (1Сол.2:7), так и настоятель должен быть готов в угождение Богу и для общей всех пользы подать каждому не только благовествование Божие, но и душу свою по заповеди Господа»,²⁴³ а в отношении к подчиненным: «Противящийся наставнику не ясно ли противится воле Божией, особливо же когда апостол ясно повелевает повиноваться духовным вождям»²⁴⁴; и далее: «От подвижника по Богу требуется, чтобы он оказывал такую же благопокорность наставнику, как апостолы – Спасителю, ибо Христос избрал учеников, назнаменуя, как выше сказали мы, именно сей род жизни, потому что наставник не иное что есть, как человек, который носит на себе лице Спасителя, стал посредником между Богом и людьми и священнодействует пред Богом спасение покорных ему».²⁴⁵

Такого же отношения к настоятелю требуют и другие составители древних иноческих уставов, каковы на Востоке преп. авва Исаия, который говорит: «Не скрывайте никаких помыслов, смущающих вас, ни скорбей, ни желаний, ни зазрений ваших касательно ближнего, но все оные открывайте авве своему и принимайте с верою, что от него услышите»;²⁴⁶ преп. Нил Синайский, свидетельствующий: «Настоятелю должно быть настолько сведущим, чтобы ни один из замыслов врага не оставался ему неизвестным и мог он порученным ему до подробности указать тайные ухищрения в борьбе и, предсказывая злоумышления противника, без труда провозгласить им победу и увенчанными увести с подвига, но редко и нелегко сыскивается такой настоятель»;²⁴⁷ преп. Иоанн Лествичник, у которого изображаемый им в четвертой степени его «Лествицы» настоятель есть вместе и старец, а в слове к пастырю он делает ему следующие внушения: «Духовный врач должен совершенно совлечься и самых страстей, дабы мог он при случае притворно показывать какую-либо из них, и особенно гнев».²⁴⁸

Тогда духовный врач познает данную премудрость от Бога, когда успеет исцелить такие страсти, которых многие не могли уврачевать.²⁴⁹ Добрый воевода должен ясно знать состояние и устроение каждого из подчиненных.²⁵⁰ Хотя упомянутые отцы и не оставили правил, изложенных в виде особых уставов, но в своих богомудрых творениях представили нам путь восхождения к небу во всех подробностях. Сам Великий Макарий упоминает о сем роде старчества, когда говорит: «Отречение от души состоит в том, чтобы ни в чем не искать своей воли, а более исправлять ее, настоятеля соделывать для себя Божиим словом и пользоваться им, как добрым кормчим, который всю полноту братства в единомыслии направляет к пристани Божией воли»,²⁵¹ и «Настоятели своею рачительностию должны содействовать таковому [молящемуся] своими советами, питать в нем желание достигнуть предположенной цели и тщательно очищать его душу».²⁵²

На Западе свидетельствует о нем св. Григорий Двоеслов в своих собеседованиях о жизни италийских отцов. Продолжателем их дела был преп. Феодор Студит, основатель Студийского Константинопольского монастыря. Он, между прочим, в одном из поучений к своим монахам выражается так: «Я даю вам законы и руковожу вас, от одного удерживая, в другом утверждая и указывая, куда направить шествие свое», ясно указывая в себе для них старца.²⁵³

Далее об обязанностях к себе своих иноков: «Истинный послушник, всегда действующий по закону послушания, не в какое-либо только время, но всегда имеет одинаковый образ подвижничества. Какой же это? Тот, чтоб не по своей воле шествовать, но управляему быть в своем действовании начертанием руководителя своего, что есть самое высшее из всех ревностно проходимых деланий и имеет за собой мученическую диадему»²⁵⁴; и еще: «Хощу же, да ведаете, что нет другого более действительного во спасение врачевства, как откровение помыслов, что и сами вы испытываете».²⁵⁵

Затем, в XI веке, мы можем указать на св. Симеона Нового Богослова – настоятеля обители св. Маманта. Его наставник Симеон Благоговейный говорит: «Если стяжал ты полную веру к кому-либо из братии киновии и исповедуешь ему свои помыслы, смотри, не опускай этого никогда... Следовало бы всем ходить к игумену исповедоваться, но как иные не хотят открывать помыслы своих игумену по немощи своей и неверию к нему, то я и говорю так по снисхождению к сему».²⁵⁶ Таковы же многие основатели и настоятели Афонских монастырей.

Вообще на Востоке помянутый род старчества был очень распространен до самого последнего времени, когда вследствие умножения забот по управлению и крайнему упадку монашества сделался чрезвычайно редким, так что мы за весь период от падения Константинополя можем указать лишь на архимандритов молдавских монастырей о. Паисия и Пантелеймонова Афонского монастыря о. Макария. Впрочем, еще св. Василий Великий свидетельствовал: «Трудно и редко возможно найти душу, способную быть оком для многих, если по самой строгости требуется, чтобы настоятель братства был предусмотрителен и в слове достаточно силен, и трезвен, и сердоболен, и совершенным сердцем искал оправданий Божиих»²⁵⁷ – и помня заповедь апостола, который говорит: Образ буди верным (1Тим.4:12), представлял в жизни своей ясный пример заповеди Господней. Потому неудивительно, если теперь это почти невозможно, тем более что человек, достигший значительной степени преуспеяния, думает, что никто не может приблизиться к Богу, если не удалится от мира. Удалением же почитает не преселение из тела, но устранение от мирских дел.²⁵⁸ Особенно же знает, что «любовь от молитвы, а молитва от пребывания в отшельничестве». В отшельничестве же пребываем для того, чтобы нам была возможность наедине беседовать с Богом,²⁵⁹ и потому [монашествующий] тяготится множеством забот о внешнем благосостоянии обители и предпочитает или уединенную келейную жизнь, или исключительно духовно-назидательную деятельность, или, наконец, в крайнем случае, если чувствует к тому призвание, принимает на себя лишь внешнее управление монастырем. Примеры тому мы видим в истории старчества нашей Оптиной пустыни.

Но кроме настоятеля, в монастырях всеми уставами требовались еще старцы, которые служили бы ему помощниками и советниками и им самим избирались. Таковы были аввы второстепенных монастырей и смотрители домов у преп. Пахомия, на них же указывает св. Василий Великий, когда говорит:

«Пусть с одобрения настоятеля и других, способных дать такое одобрение, будет избран другой, чтобы в отсутствие настоятеля мог принимать на себя попечение о братии. Таким образом, живущие в обители от одного будут получать слово утешения... И приходящим странникам он же будет давать благоразумные ответы, и требующие слова получат назидание по достоинству их вопроса... Ежели при телесном врачевании не всякому позволено делать над больным употребление лекарства или какого орудия, а только тому, кто приобрел в этом искусство долговременностью, опытом, упражнением в лечении и учением у знающих, то какое же основание всякому без разбору приниматься за врачевание словом, где, если и самая малость опущена из виду, приносит сие весьма великий вред»²⁶⁰; и в другом месте: «Во всяком деле настоятелю необходимо помнить, что говорит Писание: Без совета ничего же твори (Сир.32:21)».²⁶¹

В некоторых случаях места этих старцев занимали духовники братии, о них св. Василий Великий говорит:

«Надобно кого-нибудь избрать одного, который бы имел право сомнения некоторых или предлагать братству на общее обсуждение, или доводить до сведения настоятеля... Ибо если во всяком деле потребны знание и опытность, то тем паче нужны они в делах подобных... Употребление слова надобно уступать людям способным, которые в состоянии распознать и место, и время, и образ вопросов».²⁶²

Об этом же виде старчества упоминает устав и нашей отечественной обители Коневской: «Который принят в братство общежития, того не должно оставлять без управления в душевном ею состоянии, но в то же время настоятель должен поручить его старцу духовной жизни, одаренному истинным рассуждением. А сей вразумлял бы его угождать Христу Богу исполнением заповедей Его».²⁶³

Когда в безмолвии уготовляющий мед добродетелей станет выше смиренной плоти вследствие подвигов любомудрия и его душевные силы придут в естественное состояние по причине низвержения долу мудрования, когда, очистив сердце слезами, сделается он способным вмещать лучи Духа, облечется в нетленную животворную мертвенность Христову и, сидя в горнице безмолвия, приимет Утешителя с огненным языком, – тогда долженствует он с дерзновением глаголати величия Божия, и в Церкви велицей благовестити правду Его (см.: Пс.144:5, и, 12, 21; 39:10).²⁶⁴ Ибо обогащенный Духом Святым, поистине имея в себе небесное богатство и общение Духа, если возглаголет кому слово истины и если сообщит кому духовное слово и пожелает возвеселить души, то из собственного своего богатства и из собственного сокровища, каким обладает в себе, изрекает слово, им возвеселяет души слушающих духовное слово.²⁶⁵ Столько-то мощно слово сильного, – слово, которое происходит от Духа Святаго: оно все совершает скоро, ибо словеса мудрых, говорит Писание, якоже остны воловья (Еккл.12:11),²⁶⁶ так оно чудодействует, когда, крепко быв заключено в горниле благоговейного молчания и разжигаемо тайною внутреннею молитвою, получает свойственную ему чистоту и силу или, лучше сказать, становится причастным силы Слова Божия и Духа Святаго.²⁶⁷ Как трость есть орудие письменности, когда опытная рука движет ею для начертания написуемого, так и язык праведника, когда Святой Дух им движет, погружаемый не в чернила, но в Духе Бога Живаго, на сердцах верующих написывает слова вечной жизни.²⁶⁸ Потому духовно живущий подобен шествующему в полдень чистейший, светлыми лучами солнца освещаемый, который и сам себя совершенно видит, как при солнечном свете, и обсуждает полно и верно, и других многих, лучше же сказать, всех востязует (1Кор.2:15), что бы то ни было и как бы то ни было, сам шествуя незаблудно и последующих ему ведя непреткновенно к настоящему Свету, Животу и Истине.²⁶⁹ Ибо духовное око видит духовные предметы, или, иначе сказать, ум и сердце разумевают их частию по свойству самых предметов, частию по образу своего внутреннего устроения и по своему особенному состоянию,²⁷⁰ имея для каждого благодатного дарования Божия способный к тому и естественный приемный орган как силу, или навык, или предрасположение. Именно, кто ум свой сделал чистым от всяких чувственных мечтаний, тот приемлет премудрость; кто же разум поставил господином врожденных нам страстей, разумею гнева и похоти, тот приемлет ведение; кто по уму и разуму непоколебимое имеет убеждение в вещах божественных, тот приемлет вся могущую веру, кто в естественном преуспел человеколюбии, тот по совершенном уничтожении самолюбия приемлет дарование исцелений.²⁷¹ Такие святые не говорят что-либо от себя, но Бог говорит в них иногда прикровенно, иногда явно,²⁷² ибо достигший бесстрастия чрез внутреннее просвещение познает волю Господню, как бы слыша некоторый глас и будучи выше всякого человеческого учения.²⁷³ Потому по покорении страстей, когда ниоткуда не беспокоят уже враги и оборонительных орудий не нужно употреблять в действие, тогда хорошо возделывать других,²⁷⁴ ибо таковой о каждом знает, из какого источника берет слово, где остановился и на какой находится степени. О нем же самом никто из людей, имеющих в себе дух мира, не может знать и судить,²⁷⁵ и таким образом, когда истинная соль соделает душу здравою и невредимою, снова вводится она в употребление и служение Небесному Владыке.²⁷⁶ Ибо в духовном только души, украшенные всякими добрыми нравами, удостаиваются общения с Небесным Царем.²⁷⁷ Дело же совершенной степени – исполнять зрителя таких предметов: ум – ведением путей Промысла, законов, правды и истины и разрешения гаданий, притч и темных слов Божественного Писания. Конец же – тайноводствовать того, кто столь усовершен, к сокровенным тайнам Божиим, исполнять его неизреченною премудростию чрез сочетание с ним Духа и в великой Церкви Божией являть его мудрым богословом, просвещающим людей богословскими поучениями.²⁷⁸ Дух, посылаемый Сыном от Отца (Ин.15:26) в спасительных дарах, Дух, исполняющий человека, человек, исполненный Духа, – вот предметы, которые постигает он, человек, Духом же обитаемый.²⁷⁹ Получившие духовный дар от Бога долг имеют неоскудно передавать его прежде других своим духовным детям, потом друзьям, знаемым и слугам и прочим вопрошающим их.²⁸⁰ Ибо совершенный в любви и достигший верха бесстрастия не знает разности между своим и чужим, или своею и чужою, или между верным и неверным, или между рабом и свободным, или даже мужеским полом и женским, на всех равно смотрит и ко всем равно расположен бывает,²⁸¹ и достигнув душевного здравия, имея ум, срастворенный Духом, и умертвив себя для жития человеческого, от общежития со многими не получает вреда, если трезвится он в делах своих. И поскольку призван на то Богом, пусть не только сам получает пользу, но пользует и других именем прочих отцов,²⁸² и врачует своим здравием, когда узнает, что душа его здорова; если же чувствует, что немощна совесть его, пусть сохраняет свое здравие.²⁸³ Ибо прежде надобно побороться со страстями и со многим трезвлением предать памяти, что было во время брани, и потом по испытанному на себе сообщать и другим правила борьбы и соделать для них победу удобнейшею, сказав наперед способы, как вести брань.²⁸⁴ Потому-то страстные смирившиеся по выздоровлении бывают для всех светилами и врачами, путеводителями и наставниками, объявляя свойства и виды каждого недуга и своею опытностью спасая близких к падению.²⁸⁵ Если кто укоренил прекрасное и долговременным подвижничеством приобрел опытность в управлении страстями, то подобного человека и Писание еще более поощряет к исхождению, чтобы, поставив светильник на свещнице, всем подавал он свет прекрасного руководства.²⁸⁶ Для того истинному пастырю по образу Христову должно употреблять все возможные усилия, чтобы узнать своих овец и внутренне их состояние²⁸⁷ и так преуспеть в смиренномудрии, чтобы, когда и молчит, пример его дел служил уроком, поучающим сильнее всякого слова, ибо, кому вверено путеводство многих, те обязаны посредством своим людей еще немощных побуждать идти вперед в уподоблении Христу.²⁸⁸ Человеколюбивый Бог, учай человека разуму (Пс.93:10), как тем, кому вверено дарование учительства, повелевает пребывать в учении (см. 1Тим.4:16), так и тем, которые имеют нужду в назидании Божественными уроками, советует чрез Моисея, говоря: Вопроси отца твоего, и возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе (Втор.32:7). Посему и тем, которым вверено слово служения, необходимо во всякое время быть усердными в исправлении душ.²⁸⁹

Кто, убежав в пустыню, может узнавать набеги бесов и подступы страстей, явные и неявные, или на них делать нападение, наперед добре не обучившись отсечению своей воли среди общества братии под руководством опытного вождя в деле такой брани невидимой и мысленной?²⁹⁰ Поистине посмеиваются над благочестием те, кто совершил свое отречение не как следует и с самого начала не восхотел пользоваться учителем и руководителем, своему последовав разуму.²⁹¹ Прежде всего следует избрать всецелое, по Божественному слову, отречение и совершенное повиновение непритворное. Для сего со всем усердием взыскать и постараться найти себе руководителя и учителя непрелестного (непрелестность его да будет в представлении им в подтверждение того, что говорит свидетельство от Божественного Писания), духовного, сообразную с словами жизнь ведущего, высокого в умозрении, смиренного в мудровании о себе, во всем благонравного и вообще такого, каким по богопреданным словам надлежит быть Христову учителю. Нашедши такого, к нему, как к родному отцу сын отцелюбивый, прилепившись телом и духом, следует пребывать с того времени всецело в его повелениях и с ним во всем согласоваться, смотря на него, как на Самого Христа, а не как на человека, и всякое от себя отгоняя неверие и сомнение, равно как и всякое свое мудрование и самоохотное хотение; шаг за шагом последовать за учителем своим, как зеркало какое, как свою совесть имея, это нерассуждающее полное ему послушание.²⁹² Затем надо стараться во всю жизнь иметь его, открывать ему всякий грех и всякий помысел и получать от него отпущение и врачевство. Сию благодать и власть получил он от Христа, почему должно ему повиноваться и не противоречить, чтобы не причинить погибели душе своей.²⁹³

Наконец, следует выспрашивать о цели безмолвия более знающих, и притом знающих из опыта, а не по одному умозрению, и не переставать сего делать, пока не покажем опытов на всех стезях безмолвия,²⁹⁴ ибо поистине не многие могут с разумом проходить его, но лишь те, кто стяжал божественное утешение к поощрению в трудах и помощь в бранях.²⁹⁵ Когда мы в намерении и разуме смиренномудрия желаем покорить себя ради Господа и без сомнения вверить спасение наше иному, то еще прежде вступления нашего на сей путь, если имеем сколько-нибудь проницательности и рассуждения, должны рассматривать, испытывать и, так сказать, искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо врача на больного,²⁹⁶ прелестника, обманщика, лжеапостола или лжехриста, ибо многие, по видимому праведные, почитаются христианами, но дело искусных и опытных людей изведывать, действительно ли таковые имеют на себе печать и образ Царя, потому что обманщики носят на себе образ монахов или христиан.²⁹⁷ Но со всем усердием и вниманием, со всею деятельностью и многими молитвами должно стараться обрести руководителя истинного и боголюбивого, который имел бы внутрь себя Христа, точно знал учение, правила и постановления апостолов и догматы святых отцов или, лучше сказать, который бы знал и тайны Самого Владыки Христа. Такого учителя надлежит нам взыскать и обрести, который сначала слышал бы это все в слове и научился тому со слов, а потом научен был всему таинственно и во истине Самим Утешителем Духом чрез деяние и опыт.²⁹⁸

Но, если хочешь улучить подобного, не рассчитывай, что можешь узнать его сам собою, своим рассмотрением, потому что это невозможно. Но прежде всего другого подвизайся в добрых делах, милостынях, в пощении, молитве и молении непрестанном, да будет помощником и содействователем в этом Бог.²⁹⁹ Коль же скоро с помощию Божиею по благодати Его сподобишься найти такого, а если взыщешь, то, конечно, найдешь, ибо не неправеден Бог и не радуется Он погибели человеческой (Прем.1:13), покажи к нему крайнее внимание и вся кое ему благоугождение, великое смирение и благоговение, высокое почитание и веру чистую и несомненную,³⁰⁰ и по вступлении на поприще благочестия и повиновения уже отнюдь не испытывай и не суди своего доброго наставника.³⁰¹ Если теперь Господь наш Иисус Христос истинен, как воистину есть истинен, то очевидно, что мы можем распознавать таковых из того, что они говорят и делают.

Итак, когда увидишь, что кто-либо делает такие дела: заботливо ищет славы человеческой и беззаботно преступает заповеди Божии, дабы угодить людям, то знай, что это прелестник, а не истинный учитель.³⁰² Но если кто не позаботится наперед долгим молением с милостынею, постом и бдением, то не может познать того, что без духовного отца, руководителя и учителя нельзя человеку соблюсти, как должно, заповеди Божии, жить вполне добродетельно и не быть уловлену сетями диавольскими.³⁰³ Посему, убегая от диавола, душе следует прибегнуть к какому-либо эконому благодати, то есть к духовному отцу, чтобы лукавый диавол не нашел ее опять неохраняемой и не похитил. Этим отцом духовным она будет обучаема и упражняема в том, что ей потребно думать, пока наконец она сделается способною носить Божественную благодать и с нею противостоять всем козням диавола.³⁰⁴ Ибо благодатное общение всегда готово для человека со стороны Бога, но человек со своей стороны не всегда готов для общения с Богом и требует большего или меньшего приготовления, смотря по тому, в каком состоянии обыкновенно находится и к чему приготовляется.³⁰⁵ Если душа постарается найти себе какого-либо человека, Божия служителя, искусного в духовном врачевстве, и к нему прилепится, то он прежде исцелит ее от страстей, потом воскресит и научит ее, как при помощи Божией получить радость ту, которая есть ее пища. Тогда-то она воспротивится врагам своим, кои суть злые духи, и их одолеет, и советы их потопчет, и совершеннейшею еще возрадуется радостию.³⁰⁶ Ибо, как златарь, влагая в горнило злато, делает его чистым, так начальный монах, предающий себя подвигам подчинения воле отцов и всеми прискорбностями жизни по Богу жегомый, с трудом же и терпением великим изучающий послушание, выплавив из себя все недобрые нравы, преисполняется смирением, весь светлым соделывается и достойным небесных сокровищ бесскорбной жизни и блаженного пребывания.³⁰⁷ Но добрым и мудрым человеком вдруг сделаться нельзя, но сие достигается внимательным обсуждением, упражнением, опытом, продолжительным подвигом и сильным желанием доброго дела,³⁰⁸ потому вверившие другим собственное спасение, оставив вероятное, да уступят искусству сведущего, его сведение признав достовернейшим своих рассуждений,³⁰⁹ и привязавшись ради Христа любовию к пастырю, не отступают от него даже до крови, особенно же если получили чрез него исцеление своих язв. Если же не привязались таким образом, не утвердились, не прилепились, то таковые тщетно пребывают с ним, будучи соединены с пастырем притворным и ложным повиновением.³¹⁰ Поэтому всякого наказания достойны пред Богом те больные, которые, испытавши искусство врача и получивши от него пользу, из предпочтения к другому оставляют его прежде совершенного исцеления. Не избегай из рук того, который привел тебя к Господу, ибо во всю жизнь ни пред кем не должно иметь такого почтительного благоговения, как пред ним³¹¹; не принимай укоризны на отца твоего и не поощряй того, кто его бесчестит, да не прогневается на дела твои Господь и не потребит тебя от земли живых.³¹² Если же его будут поносить, то довольно не умалить своей веры к нему и, если можно, сказать твердое слово в его оправдание.³¹³ Должно быть не судьей дел отца своего, но исполнителем его заповедей,³¹⁴ ибо в простоте повинующиеся ради Господа благополучно совершают путь свой, не навлекая на себя коварства бесов своими тонкими исследованиями.³¹⁵ Демоны, как обычно им, начнут указывать на недостатки его, чтобы оглушить уши для уроков его и чрез то или сделать немощным и страшливым воином на брани, или одними помыслами неверия расслабить и разленить ко всякому виду добродетели.³¹⁶ Но, кто объявляет другим болезнь свою, тот близок к уврачеванию и легко найдет его.³¹⁷ Потому прежде всего исповедуй доброму судье своему согрешения наедине, если же повелит, то и при всех³¹⁸; не стыдись открывать ему все борющие тебя помыслы, если хочешь найти отраду и облегчение, ибо для демонов нет больше радости, когда человек скрывает свои помыслы³¹⁹; и не думай, что неприлично исповедовать грехи твоему отцу, споспешнику твоего спасения, падши пред ним на землю,³²⁰ но в присутствии его будем обучать себя крайнему смирению и молчанию, ибо молчаливый муж есть сын любомудрия, который всегда приобретает многий разум.³²¹ Открывающий всякого змия своему наставнику показывает истинную к нему веру, а кто скрывает что-нибудь, то еще блуждает по беспутиям и пребывает не исцелен и исправляется только частым вопрошением о них отцов духовных,³²² ибо верование своему помыслу есть ложное знание; кто желает избавиться сего, пусть не верит помыслу, а о всем пусть советуется со старцами,³²³ и их свидетельством пусть довольствуется, ибо они говорят по воле Божией.³²⁴ Но, каждодневно исповедуя помыслы духовному отцу своему, должно, что он будет говорить, принимать то, как из уст Божиих, с полным убеждением в истине сказанного, другому же никому не передавать, что-де я спросил отца своего о том-то и о том-то и он ответил мне то-то, тем паче не переспрашивать, хорошо ли он сказал мне это и что мне делать в уврачевании себя. Потому что это суть слова неверия отцу своему и пагубны для души.³²⁵

Впрочем, не всякому должно говорить помыслы, кому бы ни случилось, но открывать старцам духовным, имеющим рассудительность,³²⁶ не на того обращая внимание, кто преклонных лет, а на того, кто украшен духовным ведением, делами и опытностью, дабы вместо пользы не получить вреда к усилению страстей своих.³²⁷ О всем свободно проси у них совета прежде, чем приступить к самому исполнению. Открывай им недуги душевные, болезни телесные, причины их, – открывай не как неповинный, но как уязвленный, если хочешь получить врачевство от язв твоих. Обнажи истину и будь готов исполнить все то, что будет тебе сказано,³²⁸ ибо помыслы, не объявляемые духовному отцу, переходят вдела.³²⁹ Лукавый противоборник спешит убедить нас, чтобы не предавали себя такому мужу, который все грехи наши выводит нам пред взоры и исправляет их. Если поручишь себя мужу, украшенному многими доблестями, то сделаешься наследником благ, какие в нем, и будешь весьма блажен пред Богом и пред людьми. Но если отыщешь учителя, снисходительного к страстям твоим, то напрасно ты вступал в подвиг отречения от мира, потому что взял себе слепого вождя и приближаешься к яме.³³⁰ Поэтому, если по благодати Божией найдешь учителя добрых дел, наблюдай за собою, чтобы не делать тебе ничего вопреки воле учителя. Ибо все, что делается без него, есть некое хищение и святотатство, ведущее к смерти, а не к пользе, хотя бы дело твое казалось тебе добрым. Ибо если оно доброе, то почему делается тайно, а не въявь?³³¹ Истинное и совершенное послушание подчиненных наставнику выражается в том, чтобы не только по совету настоятеля удерживаться от несообразного, ибо самому для себя избирать полезное законы не дозволяют, как скоро кто попечение о себе вверил другим, которые и приставят его к тому самому, к чему о имени Господнем признают способным,³³² и он, повинуясь во всем, не заботится даже о своем спасении, потому что за него отвечает другой – тот, которому он предал себя в повиновение и вверил себя.³³³ Если же кто, следуя собственным стремлениям, делает себе угодное и не повинуется совету настоятеля, то прегрешение его будет важнее заслуги.³³⁴ Истинная же вера состоит в том, чтобы без сомнения покоряться повелевающим даже тогда, когда мы видим, что повеления их противны нашим ожиданиям.³³⁵ Не слушающий же отеческих заповедей оказывается преступником обета своего. А кто внедрил в себя послушание и волю свою отсек мечом его, тот исполнил подобающее ему, что при многих свидетелях обещал он Христу Богу.³³⁶ Посему не выпускай из памяти злокозненности врагов против отцов твоих, представляющих предлоги к непослушанию; находясь в послушании отца своего духовного, не забывай обетов звания твоего пред Богом, ни предлогами греховных помыслов не увлекайся, ни отеческой строгости не бегай, ни дерзким самоугодием и самоволием не бесчести благого сего смирения,³³⁷ ни сердцу своему прежде, нежели истребишь из себя зло, не повинуйся. Ибо, каково вложенное в него, таковых и приложений оно требует.³³⁸ Никак не противься приказаниям наставника, но будь уверен, что всего труднее знать и врачевать себя самого, потому что людям прирожденно самолюбие и каждый по пристрастию к самому себе превращает истинный суд. Но удобнее может познавать и врачевать нас другой, потому что судящего других страсть самолюбия не затрудняет в истинном распознавании.³³⁹ Всячески заботься о том, чтоб благословение старцев монастыря почивало на тебе.³⁴⁰ Ни к какому делу, каково бы оно ни было, не приступай, не посоветовавшись, ибо монах, если можно, должен испрашивать старцев о всяком шаге, который делает в келлии своей, и о всякой капле воды, которую выпивает. Некоторые монахи, думая одни угодить Богу, пали.³⁴¹ После того как предашь себя духовному отцу своему, знай, что ты чужд всему, что принес совне: вещи ли какие или деньги. Посему ничего не делай с ними без его воли и ничего не проси себе у него – ни малого, ни великого.³⁴² Некто, опытом познавший духовную пользу и неложную стяжавший веру, предлагая Бога свидетелем истины, сказал:

«Я положил в себе такой помысел, чтобы никогда не просить у отца моего ни есть, ни пить и вообще ничего другого не принимать, пока Бог не внушит ему приказать мне это. И, действуя так, я никогда не был тщетен в надежде моей,³⁴³ ибо благодать Господня внушает слово говорящим по достоинству и усердию слушающих».³⁴⁴

Но если из предложенного исследования мы убедились в важном значении старчества в деле нашего спасения, если возвышенные примеры великого нравственного преуспеяния древних отцов, о коих читаем в сказаниях о их жизни, были плодом их дивного, нерассуждающего послушания, если, наконец, мы не можем с достоверностью указать ни на одного спасенного без сей добродетели, ибо для верующего сознания только те принадлежат к числу истинно спасенных, о коих Святая Церковь это засвидетельствовала, т.е. причисленные к лику святых, об остальных же можно судить лишь с большею или меньшею вероятностью, то возможно ли согласиться с мнением, предлагающим нам руководствоваться во всем лишь Священным Писанием и богомудрыми творениями святых отцов, ссылаясь притом на их же свидетельства?³⁴⁵ Мы видим здесь какое-то роковое недоразумение и внутреннее противоречие. В самом деле, по обыкновенному порядку следует, что тот не может быть начальником, кто не учился повиноваться, и повиновения внушить подчиненным не может тот, кто сам не умеет повиноваться высшим, хотя дары благодати Святаго Духа иногда и необычным образом сообщаются людям, получающим такое внутреннее просвещение, что, хотя и не пользуются внешним человеческим руководством, постоянно имеют присущим своему духу внутреннего наставника Святаго Духа. Но люди нетвердые в добродетели не должны брать себе за образец этой высшей обыкновенных законов жизни святых мужей, потому что в противном случае кто-нибудь легко может возомнить о себе, что он исполнен Духа Святаго, и станет пренебрегать человеческим наставлением и впадет таким образом в заблуждение.³⁴⁶ Объяснение же Писаний, как в других местах говорят сами защитники всецелого ими руководства, даруется Божественною благодатию, и монах, не имеющий ее и принимающий за толкование, делается даже виновным против Святаго Духа.³⁴⁷ Как же после этого может он обойтись в деле нравственного назидания Писанием, коего не понимает? Не очевидно ли в этом противоречие? Святые отцы если и отсылают монаха к Писанию, то, как мы это видели, лишь в начале подвига послушания, и то только к тому способного, то есть имеющего некоторое природное дарование рассуждения или научно образованного, каковых в монастырях встречается весьма не много, как бы во исполнение слов святого апостола: Буия мира избра Бог, да посрамит мудрыя (1Кор.1:27); неспособным же к этому они указывают на молитву, как на лучшую помощь при избрании наставника. После же подчинения его воле послушник отнюдь не должен исследовать его повелений, ибо приступающие к изучению благочестия и святости, однажды уверившись, что могут приобрести таковое познание от наставника, воздадут за сие всякою благопокорностью и самым точным во всем послушанием.³⁴⁸ Вот свидетельство св. Иоанна Лествичника: «Все хотящие познать волю Божию должны прежде умертвить в себе волю собственную и, помолившись Богу, с верою и нелукавою простотою вопрошать отцов и братий в смирении сердца и без всякого сомнения в помысле и принимать советы их, как из уст Божиих, хотя бы оные и противны были собственному их разуму и хотя бы вопрошаемые были и не весьма духовны. Ибо не неправеден Бог и не попустит, чтобы прельстились те души, которые с верою и незлобием смиренно покорили себя совету и суду ближнего».³⁴⁹ На чем же утверждается указанное возражение? Оно ссылается главным образом на скудость людей благодатных, говорящих слово Божие, а не свое, которых будто бы исключительно следует вопрошать.³⁵⁰ Но здесь совершенно опускается из виду, что благодать Божия иногда и в устах недостойных выражает свою волю, как, например, Каиафа, архиереи сыи лету тому (Ин.11:49), прорече, неужели же в христианской Церкви ее пастыри лишены даже тех даров, которыми обладали первосвященники Ветхого Завета? Не могут ли и они, напротив, хотя бы и бессознательно дать спасительный совет вопрошающему, что святые делают сознательно по особенному Божественному откровению вследствие близости своей к Богу, особенно если обратим внимание на веру самого вопрошающего. Святые подвижники благочестия подтверждают в этом случае наше предположение. Вот, например, свидетельство преп. аввы Дорофея: «Правда, если кто хочет истинно, всем сердцем, исполнить волю Божию, то Бог никогда его не оставит, но всячески наставит по воле Своей. Поистине, если кто направит сердце свое по воле Божией, то Бог просветит и малое дитя сказать ему волю Свою».³⁵¹

Но как подобная вера, которая по благодати Божией дается лишь достойным, – большая редкость, особенно в наше время, и мы имеем ее более к людям, украшенным какими-либо очевидными признаками Божия благоволения, то вследствие их редкости можно отчасти допустить пользование святоотеческими творениями вместо наставника, но с ограничением сочинений, подходящих к нашему устроению, и с ним во всем справляться, ибо и из отцов следует вопрошать лишь одного. Но этот способ вопрошения не может заменить живого слова, а должен употребляться лишь в крайности, ибо тогда если человек имеет всецелое намерение угодить Богу, то Бог Сам учит его воле Своей: или мысленно удостоверяет его, или чрез какого-либо человека, или чрез Писание.³⁵² Недостатки подобного употребления Предания заключаются, во-первых, в том, что ни у одного святого отца нельзя встретить ответа на какие-либо частности во всех подробностях, общее же представление о святоотеческом учении образуется от знакомства с творениями всех их вместе, что равносильно вопрошению многих и по смыслу послушания допущено быть никак не может; во-вторых, для надлежащего уразумения мыслей святого отца требуется известное умственное развитие, что сейчас же в значительной степени сокращает круг могущих им пользоваться, или необыкновенное усердие к исполнению воли Божией и сильная вера, что также редко; в-третьих, при самом избрании святого отца нужно некоторое самопознание, дабы не напасть на совершенно не соответствующего нашему устроению и мере. Поэтому в полной мере чтение служит к напоминанию тем, кои по опыту знают сказанное, а незнающим – для научения,³⁵³ лишь для находящихся под старческим руководством, внимательным и без вопрошения опытных не утверждающим никакого помысла – ни доброго, ни худого, ибо сами мы не знаем ни того, ни другого.³⁵⁴ И им следует читать, если они еще деятельны, жизнеописания и слова святых отцов, если же благодатию возведены в духовное ведение – все Божественные Писания.³⁵⁵ Впрочем, мы никак не можем согласиться и с самим основанием подобного мнения – совершенным оскудением людей облагодатствованных в наше время – уже по одному тому, что в лице недавно почившего оптинского старца иеросхимонаха Амвросия и преосвященных затворника епископа Феофана и архиепископа Иосифа имеем примеры, ничем не уступающие дивным образцам древних подвижников и богомудрых старцев. Да и теперь на далеком Афоне в числе там подвизающихся немало духовно опытных светильников, тщательно скрывающихся под спудом, и кто знает, подобные светильники в благоприятное время не поставятся ли вновь на свешнице и в нашем отечестве, доселе потаенные для взоров мира? Во всяком случае, самый принцип старчества, что нет другого надежнейшего пути к спасению, как открывать свои помыслы рассудительнейшим отцам и иметь их руководителями к добродетели, а не следовать собственному помыслу и рассуждению,³⁵⁶ хотя и не имеет должного приложения, твердо держится в наших обителях, выражаясь в том, что, по уставу, новопостриженного монаха поручают старцу, который во всем должен наставлять его и отвечать за него пред Богом. Другое возражение мы находим, по-видимому, в следующих словах свт. Филарета Московского: «Впрочем, хотя истина и добродетель доступна всем, но, продолжив эту речь до конца, увидим, что она клонится вовсе не к прекращению проявления старчества, а лишь отвергает безусловное его значение в деле спасения, однако никак не излишни, а часто необходимы особые учители по роду знания, особые руководители по роду подвигов. Так же и для успеха в духовном послушании, поколику можешь, поколику внутренно чувствуешь особенную нужду, избери себе особенного наставника, сведущего и опытного в сей науке, благословленного на сие служение, которого слово сильно жизнию, светло молитвою, охранено от заблуждения смирением. Покори ему свою волю ради Бога, и воля Бога Небесного сойдет к тебе на землю и твое простое земное послушание будет достигать неба».³⁵⁷

Итак, святитель вполне согласен с нашим выводом, что христианское совершенство невозможно без старчества, которое он уважал настолько, что советовал обращаться к нему и мирянам. Правда, послушание Богу посредством человека издревле вынесло свои училища из жизни обыкновенной, отделило их от общежития мирского, соделало себе особые обители, в которых приносило и приносит плоды для неба и для земли. Но наука, которую преподавать удобнейшим признано в тишине загородной, должна ли потому считаться совсем ненужною и бесполезною для города?

Мы рассматривали возражения, возникшие на почве православия, ибо в своем исследовании касаемся лишь его. Всех же остальных, направленных преимущественно вообще против значения авторитета, как не имеющих прямого отношения к нашему предмету, да притом же основательно разобранных и опровергнутых, мы касаться не нашли нужным.

В первой части нашего труда мы старались уяснить общие положения старчества и показать, насколько древними святыми отцами-аскетами признавался необходимым путь старческого окормления для всех искренне ищущих себе спасения иноков. Этого же убеждения держатся некоторые из наших духовных писателей. Так, например, о. Леонид (Кавелин) в своем описании Козельской Введенской пустыни говорит:

«Путь старческого окормления во все века христианства признан всеми великими пустынножителями, отцами и учителями Церкви самым надежным и удобнейшим из всех, какие были известны в Христовой Церкви. Старчество процветало в древних египетских и палестинских киновиях, впоследствии насаждено на Афоне, а с Востока перешло в Россию».³⁵⁸

Его слова буквально повторяет составитель жития оптинского старца о. Льва³⁵⁹ о. Климент (Зедергольм). В России старчество прочно держалось до XVIII столетия. Древние иноческие уставы, наставления отцов-подвижников, из которых некоторые причислены к лику святых, свидетельствуют об этом. Старческое руководство, как и в палестинских и египетских скитах, было двоякого рода: или настоятель, игумен был в то же время и старцем для братии, или же на нем лежала лишь хозяйственная часть, а духовное окормление было предоставлено другому иноку. Случалось, впрочем, что настоятель был главным аввой, а другие старцы – его помощниками.

Одним из первых настоятелей-старцев на заре монашества [на Руси] был преп. Феодосий Печерский. О нем говорится, что он «следил с величайшею заботливостью и любовию за нравственным состоянием своих братий и не упускал ни одного случая преподать каждому приличное наставление. Когда он поучал, то говорил тихо, смиренно, с мольбой; когда обличал – слезы текли из глаз его. Если он слышал, что какой-либо брат подвергался искушениям от бесов, то он призывал его, убеждал не ослабевать в борьбе, учил, как побеждать диавола, указывал на опыты из собственной жизни или подкреплял искушаемого силою своей молитвы. Если случалось, что какой-либо инок отходил из обители, преп. Феодосий крайне скорбел о нем и ежедневно со слезами молился Богу, чтобы Он возвратил отлучившееся овча к своему стаду. Когда инок действительно возвращался, преподобный с радостию принимал его и поучал впредь стоять тверже против козней искусителя».³⁶⁰

Все в обители совершалось не иначе как с благословения игумена и освящалось молитвой. В церкви преп. Феодосий имел обычай предлагать братии духовные поучения. При взаимных отношениях всего более заповедовал смирение и покорность. Виновных в нарушении иноческих уставов он обличал, раскаивающихся прощал, а на других налагал епитимии. Из этого краткого очерка мы видим, что управление монастырем не было для преп. Феодосия лишь делом хозяйственным и на братию он не смотрел лишь как на более или менее исправных работников, с которыми поэтому можно справляться лишь одними внешними дисциплинарными мерами. Нет! Для него всякий сын обители был как бы родным его сыном, за душу которого он должен отдать отчет Богу. Он старался для всех быть всем (см.: 1Кор.9:22), немощи немощных носити (см.: Гал.6:2) на своих плечах. Он старался внутренно перевоспитать братию, сделать их не внешними, а духовными иноками, а для этого он стремился к уничтожению в них корня зла в человеческой душе – самолюбия чрез отречение от своей воли и послушание себе, как Богом поставленному руководителю. А затем в очищенной от зла и гордости душе он старался через чтение святых отцов и Священного Писания насадить семена добродетелей, дать иноку в учениях древних подвижников образцы для подражания. Такую деятельность можно по справедливости назвать старческой. Преподобный Нестор свидетельствует, что до начала XII века «от того монастыря переяша вси монастыреве устав». Надо полагать, что настоятели монастырей заимствовали от преп. Феодосия не одни лишь только внешние монастырские порядки, но и внутреннюю сторону его правления. Это можно заключить из того, что и в позднейшие времена если менялся в несущественных формах строй монастырской жизни, то заветы старческого отношения к братии оставались твердыми и непоколебимыми. Писатель XII века св. Кирилл Туровский в своем послании к игумену Печерскому Василию убеждает его не удаляться от братии, а иметь с ней во всем общение, особенно же общение духовное: «Господь всем апостолам даровал в Себе общение – и ты имей все общее с братией. Общий с нею у тебя Бог, общая да будет любовь, общее воздаяние, общие венцы, так чтобы во многих телах была одна душа, и ты за всех получишь награду...».³⁶¹

В период монгольский любовь к иноческой жизни среди русских очень возросла: появилось множество новых монастырей, явилось много подвижников, из которых иные даже причислены к лику святых; в это время явилось и разделение обителей на общежительные и необщежительные. К последнему классу принадлежит большая часть монастырей, особенно мелких, в области новгородской, в них иноки сходились вместе только на церковные службы и более не имели ничего общего. Но самые замечательные как мужские, так и женские монастыри того времени были общежительные. «Руководством при устройстве общежития монастырского служили у нас, кроме правил соборных, правила и наставления древних святых отцов ― Василия Великого, Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника, Феодора Студита и других, как можно заключать из уставной грамоты псковскому Снетогорскому монастырю суздальского архиепископа Дионисия и из послания в тот же монастырь митрополита Фотия».³⁶² Все поименованные святые отцы главным принципом монашеской жизни поставляют безусловное послушание своему старцу, отсюда можно заключить, что и русские обители внесли тот же принцип в свою жизнь. Это можно подтвердить, между прочим, и рукописью XIV века «Завет юным мнихам», в которой между другими краткими наставлениями, определяющими преимущественно келейную жизнь новоначального инока, есть и такое: «Все делай с благословением старца».³⁶³

Отсюда можно с вероятностью заключить, что новоначальные иноки поручались старцу и что, следовательно, старчество не было забыто в монастырях того времени. Отсюда также явствует, что некоторые настоятели, вероятно вследствие увеличившихся хозяйственных забот, возложили заботу о внутреннем воспитании братии на избранных старцев. «Завет юным мнихам» ясно уже различает игумена от старца, к первому он заповедует относиться почтительно, встретившись, поклониться ему до земли, а жить надо под старческим руководством. В том же XIV столетии жил и знаменитый преп. Сергий (род. около 1320 г.). Его поистине считают обновителем монашества: он воспитал на началах строгого общежития множество иноков, из которых многие разошлись по всей России и основали новые обители, в которые внесли тот же самый дух подвижничества, в котором были сами воспитаны. Сам преп. Сергий нередко поучал братию словом, но еще более – примером собственной жизни. Для наблюдения за братиею преп. Сергий, между прочим, имел обычай, подобно преп. Феодосию Печерскому, поздно вечером и ночью обходить все келлии иноков. И если видел или слышал, что инок молится, или читает книгу, или занимается рукоделием, то радовался и благодарил Бога. А если слышал, что два или три брата сошлись вместе и празднословят, то очень скорбел и ударял рукою в дверь или в окно, чтобы прекратить недозволенную беседу, и удалялся. Наутро призывал виновных к себе и, не обличая их прямо, приводил к сознанию своей виновности кроткою и назидательною беседой; упорных же и нераскаянных обличал и подвергал епитимии. Так говорит о нем сказание о его житии. В приведенном ясно видна старческая пастырская забота о духовном преуспеянии братии.

В XV веке в лице знаменитого Иосифа Волоколамского мы видим игумена-старца уже не одной братии, а и благочестивых мирян. Прежде всего он, разумеется, заботился о своих монахах, для которых был руководителем и примером во всем. Первым являлся в церковь, где часто читал и пел на клиросе и говорил поучения братии, первым выходил и на общие работы и участвовал в них наравне с другими, неусыпно следил за поведением иноков днем и ночью и обращал особенное внимание на их душевное состояние, вразумлял, утешал и подкреплял словом совета и силою своей молитвы. Но не для одной только обители, а и для всей страны преп. Иосиф сиял, как светило, по выражению его древнего жития. Он действовал и силою своего необыкновенного благочестия, и вместе своим разумом и книжною мудростью, своим редким даром слова и увлекательными, всегда назидательными беседами. Воины и воеводы, бояре и вельможи, сановники и князья – все искали возможности видеть его, послушать его сладкой речи, воспользоваться его наставлениями и советами, а многие избирали его себе в духовники. И слово святого старца приносило чудные плоды: грешники обращались к покаянию и оставляли свои злые обычаи, люди гордые и свирепые делались смиренными и кроткими, и «вся тогда Волоцкая страна к доброй жизни прилагащеся».³⁶⁴ Мы видим старца-пастыря не исключительно монахов, но и всех нуждавшихся в духовном руководстве. Мы видим, следовательно, что тот род старческого служения, который был избран оптинскими старцами, не был неизвестен в древней России и старец-подвижник, утолявший духовную жажду мирян и целивший их духовные недуги, пользовался глубоким почтением со стороны всего народа.

В послемонгольский период нашей церковной жизни, обнимающей менее полутораста лет, число монастырей у нас чрезвычайно умножилось: их было уже свыше четырехсот. К несчастию, вместе с умножением монастырей и увеличением их материального благосостояния внутренняя монашеская жизнь начинает падать: все умножаются люди, которые поступают в обители не для спасения своей души, а для удобного и привольного жития. Это явствует из того, что большая часть вновь основанных монастырей были необщежительными. «Общежитие как-то мало прививалось в наших монастырях» – говорит митр. Макарий в своей «Истории Русской Церкви».³⁶⁵ Когда преп. Иосиф Волоколамский обходил эти монастыри (в 1478 году), то заметил, что даже лучшие из них, основанные преп. Сергием Радонежским и его учениками на правилах общежительных, уже клонились «к лаврскому обычаю», то есть обычаю, по которому каждый инок живет особо, сам собою. Были игумены, каковы, например, в монастырях Саввы Тверского или Кирилла Белозерского, которые сами ниспровергали уставы общежития. В таких монастырях, разумеется, не было места старчеству. Что касается до общежительных монастырей, то они продолжают держаться старчества. До нас дошли пять уставов общежития того времени, все они касаются больше внешней деятельности и поведения иноков, но тем не менее определяют и направляют эту деятельность так, чтобы способствовать вместе [с тем] и внутреннему усовершенствованию иноков. Эти правила уставов имеют в виду утвердить и возвысить иноков в самоотвержении, в отречении от собственной воли, смирении и послушании, а затем в отречении от всех благ мира и в обуздании плоти. Но, «кроме этих правил, каждый инок в общежительном монастыре пользовался для своего внутреннего самоусовершенствования наставлениями и поучениями игумена, поучениями и житиями древних святых подвижников»³⁶⁶ и т.д.

Высшего расцвета старчество в России достигло в конце XV и начале XVI столетия, при преп. Ниле Сорском. Он долго путешествовал по Востоку для изучения монашеской жизни, по возвращении в Россию основал на реке Соре обитель с доселе еще неизвестным в России скитским направлением, составлявшим как бы средину между жизнью монахов общежительных монастырей и жизнью одиноких отшельников. Устав своей обители он изложил в своем «Предании учеником своим о жительстве скитском». В нем он «развивает самую сущность аскетизма, касается преимущественно глубоких внутренних явлений духовной жизни разных степеней умного делания».³⁶⁷ Атак как прохождение «умной молитвы» невозможно без «непрелестного» руководителя, то старческое руководство иноков было так полно, обнимало собою решительно все стороны скитской жизни и велось так систематично, как это мы не встречаем в других русских обителях ни в более раннее, ни в позднейшее время.

Но за этой блестящей эпохой быстро наступил и упадок старческой деятельности. «Еще при жизни преп. Нила Сорского старческий путь многим стал ненавистен, а в конце прошлого столетия и почти совсем стал неизвестен» – свидетельствует о. Леонид (Кавелин) в своем «Историческом описании Козельской Оптиной пустыни».³⁶⁸ Одной из главных причин этого упадка служило в XVII столетии чрезвычайное умножение монастырей. Явилось свыше двухсот двадцати новых обителей; понятно, как должна была ослабеть от этого внутренняя сила монашеской жизни.

«В монастырях явилось много монахов, которые постригались ради одного тунеядства, убегая от тягла и службы. Даже в таких монастырях, как Соловецкий, Троицкий и других, многие статьи пришли в расстройство. Дурные монахи не слушались ни игумена, ни устава, келаря и казначея нарочно выбирали из потаковников, а добрых старцев не выбирали ни в какие должности. Некоторые монастыри, даже женские, построены были среди мирского строения, и из домов в них поделаны были ходы, которыми монашествующие и миряне сообщались между собою днем и ночью».³⁶⁹

Понятно, что при таких условиях нельзя было держаться старчеству, и оно постепенно исчезает как принцип монашеской жизни и если где продолжает держаться, то как явление единичное. Монах начинает все более и более смотреть на себя как на монастырского работника, с которого, если он исправно делает свое дело, или, по монастырскому выражению, «несет свое послушание», более и требовать нечего. Этот же взгляд на иноческую жизнь воспитывали в них и игумены, которые считали себя лишь управляющими монастырским хозяйством, и, следовательно, как таковые, нуждались в хороших, дельных работниках и ремесленниках, а в келейную жизнь инока они не вмешивались, лишь бы он не творил каких-либо явных бесчинств. На подвижников, на отшельников начали смотреть неодобрительно – как на тунеядцев, даром живущих и не приносящих пользы и выгоды монастырю. «Исповедовать монаху ежедневно свою душу старцу, как бы пред лицом Самого Всевидящего и Всеведущего Господа, стало казаться инокам таким заветом, который существует только для святых. Разумеется, были и в эту эпоху упадка старчества святые иноки, деятельно отсекавшие свою волю чрез послушание какому-либо авве, но это были исключения; не было старчества как общего или по крайней мере распространенного явления. Тогда знали про старчество, но ненавидели его».³⁷⁰ Наконец, наступил роковой для русского иночества XVIII век! В это последнее время о старчестве наши обители и иноки и вовсе позабыли!

Мы не будем подробно касаться причин упадка монашества в XVIII столетии, так как это не входит в нашу тему,³⁷¹ укажем лишь кратко главнейшие из них.

Одной из главных причин упадка монашеской жизни были весьма стеснительные для иноков меры правительства, особенно императора Петра I, который, желая обратить монастыри в больницы и богадельни для престарелых и увечных солдат, наполнил обители людьми, ничего общего с монашеством не имеющими, и тем внес в них дух мирской со всеми светскими пороками и недостатками. Входя в соприкосновение с этими невольными монастырскими насельниками, за которыми они должны были ухаживать, иноки решительно переставали смотреть на себя как на людей, призванных к подвигу и молитве, а видели в себе лишь сиделок за больными и увечными, но и оставшихся после такого распределения монахов «за числом служения» не оставили в покое для созерцательной жизни, их отвели на монастырские земли, «дабы сами себе хлеб промышляли», то есть, иными словами, обратили их в пашенных крестьян. В 1734 году, в царствование Анны Иоанновны, и запрещено было постригать кого бы то ни было, кроме вдовых священнослужителей. Мерой, крайне стеснившей поступление в монастырь людей призвания, был Приказ о штатах,³⁷² то есть в каждом монастыре положено было быть определенному, весьма незначительному, числу монахов.

Обеднение монастырей также содействовало упадку монашеской жизни. Мало того, что у монастырей были отняты их вотчины, – на них было еще возложено содержание и прокормление увечных воинов и даже их семейств.³⁷³ Было ли время настоятелю заботиться о духовном окормлении братии, когда он должен был изыскивать все средства для содержания и монастыря, и братии, и солдат, и их жен и детей?! Было ли время братии заботиться об откровении своих помыслов, об умном делании, об очищении своего сердца от зла и порока, когда она должна была ухаживать за солдатами или работать в поле?! Лишенное всякого духовного руководства, предоставленное самому себе, не видя доброго примера ни в ком, даже в своих настоятелях, монашество того времени было крайне неудовлетворительно в нравственном отношении. Не только правительство Петра I, нечуждое предубеждений против монахов, но даже и лучшие люди, каков был, например, Посошков,³⁷⁴ изображают его в очень непривлекательных, мрачных чертах. Они указывают на невежество, распущенность иноков, «злообразием дел своих подающих соблазн к развращению, нимало не помышляя, что через них хулится имя Божие»,³⁷⁵ и т.д. Были, конечно, и тогда обители, хотя и в очень незначительном числе, которые стремились ввести у себя строгое общежитие, такова, например, была знаменитая Саровская пустынь, основанная в 1700 году, но, утратив истинное понимание об иноческом делании, она могла установить лишь внешние порядки общежития, чтения же святоотеческих книг и духовного руководства здесь не было вовсе. Этому свидетельством служит то, что один из самых строгих иноков обители, Феодор (Ушаков), удалился оттуда, недовольный отсутствием духовного руководства, и устроил вместе с другими братиями по духу в обветшавшей Синаксарской обители общежитие более высокое и более строгое по жизни.

Но в конце этого же столетия начинается между русскими иноками постепенно обратное направление – к строгому подвижничеству, пример Феодора (Ушакова) не остался без подражания. И правительство к концу этого столетия и особенно в начале XIX века переменяет свою точку зрения на монастыри: оно признает их полезность и целесообразность и сначала отменяет строгие законы прошлых царствований, а затем начинает даже покровительствовать монахам. Наступает новая эра в истории русского монашества. Стремление к внутреннему, строгому отшельничеству выразилось в удалении ищущих себе спасения иноков на Афон, в молдавские монастыри, в брянские и рославльские леса.

Из числа первых – выходцев на Афон и в молдавские монастыри – мы остановимся на знаменитом Паисии Величковском, воссоздателе чрез своих учеников старчества на Руси, в частности имевшем громадное значение для Оптиной пустыни; из числа вторых – подвизавшихся в брянских лесах – на о. Моисее (Путилове), восстановителе в духовном отношении Оптиной пустыни.

Мы не будем излагать подробно жизнь и подвиги о. Паисия Величковского, коснемся их лишь постольку, поскольку он имел значение как насадитель старчества в православном монашестве.³⁷⁶ С самых юных лето. Паисий (в миру Петр, сын полтавского протоиерея, род. в 1722 г.) стремился к подвижнической жизни. Еще почти мальчиком он, утвердившись окончательно в мысли отречься от мира, ушел в монастырь. Сначала он поступил в Любецкую обитель на Днепре, но затем вследствие притеснений со стороны нового игумена должен был оттуда удалиться. Он переменил после сего несколько монастырей, нигде не находя настоящего духовного руководства, пока наконец в Молдавии, в Трейстенском скиту, он не нашел того, чего жаждала душа его, – истинных старцев-подвижников. Руководителями его были сперва старец Михаил, а затем схимонах Онуфрий, привлекший его в свой скит, именуемый Кыркул. Общение с ними имело для него весьма важное значение; здесь ясно была ему раскрыта сущность истинно монашеской жизни, здесь все внимание его было обращено на внутреннюю сторону иноческой жизни – самоусовершенствование духа; здесь же было указано и на источник иноческого воспитания – чтение святоотеческих творений.

«От онех бо отец уразуме, – говорит древний жизнеописатель Паисия, – что есть истинное послушание, от него же раждается истинние смирение и совершается умерщвление своея воли и рассуждения, и всех, яже мира сего, еже есть начало и конец некончаемый истиннаго монашескаго деяния».³⁷⁷

Такая жизнь под началом богомудрых старцев продолжалась немногим более трех лет. Паисий боялся, что его понудят принять священный сан и поэтому решил перейти на Афон, где надеялся получить не меньшую духовную пользу.

На Афоне он не нашел желанного духовного руководства. Он «обходаше отшельники и пустынножительныя отцы, ищущ по намерению своему некоего духовнаго отца, в делании монашестем предуспевающа и в Божественных и отеческих писаниих искусна, седяща в безмолвии наедине в тишине и нищете, ему же бы могл предати себе в послушание. Но не обрете таковаго».³⁷⁸

По воле Божией он сам стал для других тем, чего искал для себя. Поселившись в уединенной келлии и приняв великое пострижение с именем Паисий, он стал проводить время в безмолвии и великом подвижничестве, умерщвляя плоть и преуспевая от силы в силу духовную. Слава о подвигах стала привлекать к нему учеников, желавших жить вместе с ним и под его руководством. Сначала смиренный Паисий противился этому, но наконец должен был уступить. Число его учеников с течением времени так возросло, что им уже тесно стало на Афоне и они решились переселиться обратно в Валахию.

В Яссах они были радушно приняты митрополитом Гавриилом, который дал священноиноку о. Паисию (он решился наконец принять священный сан) в управление монастырь Драгомирну со всеми его вотчинами. С этого-то времени и начинается устроительная и просветительная деятельность о. Паисия. Заботясь о строгом выполнении устава своей братией, он главное внимание обратил на внутреннюю сторону монашества: на возвышение духа монаха. «Это выразилось во введении и широкой постановке духовного руководства иноков, именно старчества, и изучении святоотеческих творений, как основания, на котором должна созидаться жизнь всякого инока».³⁷⁹

Старчество, как мы уже ранее говорили, было забыто в России в XVIII веке. Даже на Афоне, судя по свидетельству жития Паисия, оно уже перестало существовать, оно еще жило лишь в небольших скитах, где Паисий и получил свое первоначальное духовное воспитание. Нужно было, чтобы явился такой человек, который бы силою своего слова, силою своего примера, своей энергии и влияния ввел старчество в общежительную жизнь монастырей как основной его нерв, упрочил бы его в общежительном строю иноческой жизни. Таким человеком и был Паисий Величковский. Он сам был старцем для своих иноков, келлия его не затворялась с раннего утра до девяти часов вечера, и всякий имел к нему свободный доступ. Что касается до характера старческой деятельности Паисия, то она вполне согласовывалась с требованиями к истинному старцу, изложенными в первой части нашего труда. Речь свою прежде всего он направлял соответственно духовному состоянию каждого, «рассмотряше нрава настроение, разум же и послушание».³⁸⁰ Он старался входить в состояние другого: «С иными убо плакате, утешив же того, с другими же радовашеся». Речь его подкреплялась всегда изречениями святых отцов, что также служит признаком истинною старца. Вообще он обращал большое внимание на изучение святых отцов-аскетов. Каждый вечер он читал братии отрывки из творений св. Василия Великого, Иоанна Лествичника, аввы Дорофея и др.

Но для того, чтобы предлагать эту духовную пищу братии, он должен был сначала перевести их творения на русский (церковно-славянский) язык, а переведенные – исправить, сличив с подлинниками. На Афоне он изучил древнегреческий язык и употребил это знание на пользу братии. Почти все ночное время уходило у него на эти письменные труды, они стоили ему немало забот; не чужды они некоторых литературных недостатков, тем не менее ими он, можно сказать, обновил аскетическую литературу. Многочисленными его учениками они разнеслись по лицу всей России и вместе с основаниями старческими послужили к восстановлению монашества на Руси. Вообще же можно сказать, что для XIX века Паисий Величковский был тем же, чем преп. Сергий для XV века, если взять для сравнения, конечно, одну только сторону деятельности преп. Сергия, то есть обновление монашества. Паисий стал родоначальником русского монашества в XIX веке благодаря своим ученикам, которые разошлись по всем уголкам России и разнесли с собою предания старчества и его собственные переводы отцов-подвижников. Мы не будем перечислять учеников о. Паисия: их было великое множество.

Мы укажем лишь на то, что все они внесли в монастыри тот дух, тот строй жизни, который был в Драгомирне и Нямце при о. Паисии. Один из ближайших учеников о. Паисия, схимонах Феодор, был старцем и руководителем о. Леонида, первого оптинского старца. Благодаря последнему старчество насадилось и в Оптиной пустыни. Той же Оптиной пустыни выпало на долю осуществление другого дела о. Паисия, то есть издание его переводов. Таким образом, Оптина пустынь явилась преемницей и наследницей духовного имущества о. Паисия. Нигде из русских монастырей старчество не было поставлено так твердо, так прочно, нигде оно не пустило так глубоко корней, как в ней. Недаром И.В. Киреевский заметил: «Если хотите узнать основательно дух христианства, то необходимо познакомиться с монашеством, а в этом отношении лучше Оптиной пустыни трудно найти».³⁸¹

Но для того, чтобы так высоко поднять монашество, мало усилий одного человека – надо было такого настоятеля, который, сам будучи высокой духовной жизни, понимал бы все глубокое значение старчества и всеми мерами старался о насаждении и укоренении его. И такого настоятеля Оптина пустынь получила в лице о. Моисея, к которому мы теперь и переходим.

Старчество в Оптиной пустыни никогда не могло бы так укрепиться, если бы в начале этою столетия во главе Калужской епархии не стоял архипастырь, который, всей душой любя монашество и глубоко его понимая, заботился о водворении во вверенных ему обителях строгой подвижнической жизни – таков был преосв. Филарет, впоследствии митрополит Киевский.³⁸² Он-тο и вызвал из рославльских лесов о. Моисея, которому суждено было водворить на долгое время старчество в Оптиной пустыни. В лице о. Моисея мы имеем замечательного человека и редкого настоятеля. Кажется, не боясь впасть в ошибку, можно утверждать, что во всем этом столетии мы не встречаем в России начальника монастырского, который так полно и гармонично соединял бы в себе духовную мудрость и строгий аскетизм с громадными организаторскими талантами. Если проводить параллель, то его можно сравнить лишь с недавно почившим архимандритом афонского Пантелеймонова монастыря о. Макарием, о котором один из близко знавших его лиц отзывался как о человеке почти гениальном. Внешние события жизни о. Моисея подробно изложены в его жизнеописании, составленном преосв. Ювеналием, епископом Курским,³⁸³ и потому мы укажем лишь на те влияния духовных лиц, которые воспитали эту замечательную личность.

Первые семена веры, благочестия и доброй нравственности были заложены в душу о. Моисея (в миру Тимофея Путилова) в доме его родителей. Его отец и мать были люди глубоко религиозные. С самых ранних лет они приучали детей своих (из которых все три сына были впоследствии монахами и настоятелями монастырей) к исполнению всех правил христианской веры. Они приучали их ходить в церковь, молиться утром и вечером, поститься в установленное время, строго преследовали всякий порок, особенно ложь, в своих детях, заставляли их пересказывать содержание читанного в церкви Евангелия и Апостола, отчего с раннего детства мальчики уже знали Священное Писание. Девятнадцати лет Тимофей должен был вследствие расстройства дел своих родителей переселиться в Москву, где и пришлось ему познакомиться с духовными лицами, которые имели для него большое значение. Такова была известная духовной высокой жизнью монахиня Ивановского монастыря Досифея, в которой некоторые предполагают известную княжну Тараканову, заточенную туда императрицей Екатериной II. А монахиня Досифея направила его в Новоспасский монастырь к инокам тоже очень высокой созерцательной жизни: наместнику иеромонаху Александру и его духовному другу иеромонаху Филарету.

«Старцы эти находились в духовном общении с Паисием Величковским, пользовались учением о внутренней христианской жизни, содержащимся в переведенных им писаниях святых отцов-подвижников и сами были исполнены духовных дарований».³⁸⁴

Вот под влиянием этих-то духовных вождей и возросло и укрепилось в Тимофее желание посвятить себя Богу. Потихоньку от отца, от которого он не рассчитывал получить разрешение на поступление в монастырь, он уходит в Саровскую пустынь, где в то время собралось очень много замечательных духовных лиц, которые и словом, и примером назидали всех: старец Серафим, уже тридцать пять лет подвизавшийся в дальней пустыни, знаменитый Назарий, бывший игумен и восстановитель Валаама,³⁸⁵ и др. Они все имели воспитательное значение для Тимофея, при этом и московские его руководители продолжали его назидать письмами, главная мысль которых – та, чтобы он не увлекался лишь внешними подвигами, на которые обыкновенно бросается юный, горящий духом послушник, а особенно старался воспитать в себе внутреннего, духовного человека через постоянную работу над собою, чтение духовных книг и, главное, советы и руководство старцев. Из Сарова Тимофей удалился в Свенский монастырь Орловской епархии, куда его привлекало общество замечательных иноков, собравшихся туда к этому времени. Из них особенно замечательны схимник Афанасий, ученик о. Паисия Величковского, который имел большое влияние и на оптинского старца о. Макария, иеромонах Афанасий и многие другие. Но кроме того, вблизи этой обители в брянских и рославльских лесах подвизались в то время многие иноки, где он и водворился впоследствии. Здесь, в лесах, иноки проводили жизнь, ничем не уступающую жизни древних египетских и палестинских подвижников. Живя в самой суровой обстановке, питаясь почти исключительно одним хлебом и овощами, проводя все время в молитве, чтении Священного Писания и святых отцов или в тяжелом труде, они достигали высокой степени совершенства. И здесь главным принципом жизни было поставлено строгое исповедание своих помыслов старцу, сыновнее к нему послушание и полное отсечение своей воли. Здесь-тο и воспитался дух будущего настоятеля Оптиной пустыни: от природы пылкий, горячий, иногда нетерпеливый и слишком строгий к другим, как это можно видеть из его биографии, он путем постоянного отсечения своей воли и работы над собою воспитал в себе замечательную мягкость, кротость, долготерпение, которому, как увидим ниже, приходилось часто искушаться во время его настоятельства, снисходительность к немощам других. Не показывало ли это ему ясно, где источник иноческого воспитания? Собственный опыт утверждал его в мысли, что без старческого руководства не может крепко стоять монастырская жизнь, что иначе она – здание, построенное на песке и готовое разрушиться при малейшем противном ветре. Скоро ему пришлось практически познакомиться с деятельностью старца. В рославльские леса поступил его брат Александр (впоследствии игумен Антоний) и был тамошними старцами отдан под духовное руководство о. Моисея (он в это время уже был келейно пострижен). Любя своего брата Александра, как родного сына, о. Моисей тем не менее очень строго следил за его духовным воспитанием: он требовал полного отсечения своей воли и глубокого к себе повиновения. Всю свою жизнь он имел его своим послушником, и до конца дней своих он требовал от него такого же послушания, как и в начале его иноческой жизни. Рассказывают, что, когда уже оба были старцами и жили в Оптиной пустыни, о. Моисей иногда и для примера братии, и для испытания послушания о. Антония подвергал разным искушениям его покорность себе. Так, однажды он потребовал во время утрени, то есть ночью, чтобы больной ногами и едва могущий ходить о. Антоний пришел в монастырь из скита к службе. И, несмотря на свое тяжелое болезненное состояние, несмотря на сравнительно далекое расстояние, младший брат немедленно послушался приказаний старшего и к общему назиданию братии явился в церковь. От природы горячий и нетерпеливый, как мы сказали выше, о. Моисей лучше других мог понимать страшный вред самоволия для инока. Сохранилось одно его письмо, где он указывает, что ранее, [прежде] чем отдаться в послушание, он много претерпел искушений. Вот это письмо, адресованное к неизвестному: «Может быть, на тебя падет жребий ехать в Санкт-Петербург к настоятелю, в чем ни малого не покажи прекословия, если хочешь быть в благополучии. Возьми в пример собственное мое искусство: в каких бедствиях я был, следуя своей воле! Почему, как любезному другу, тебе накрепко подтверждаю и принять за заповедь Божию, а не человеческую советую, чтобы ты ни от какого положенного на тебя дела не отрицался».³⁸⁶

Составитель жизнеописания о. Моисея замечает по поводу этого письма: «Хотя и с ранней еще молодости о. Моисей прибегал к советам старцев духовной жизни, но, вероятно, советы эти обнимали не всю его деятельность, и ему оставалось еще многое решать самому собою на основании учения святых отцов. Такие решения при неопытности в жизни были, без сомнения, с ошибками и не могли доставить ему тогда прочного мира душевного... Вероятно, тревоги душевные и «бедствия» мысленные заставили его искать твердой и верной, хотя и трудной стези иноческой жизни... разумеем стезю совершенного послушания и полной покорности духовному наставнику с отсечением своей воли и своих разумений».³⁸⁷

Находясь в течение долгого времени под руководством старца высокой жизни о. Афанасия, о. Моисей совершенно перевоспитал себя, как мы сказали раньше: «...приобрел великую сосредоточенность, кротость, дар молитвы и внимания себе. Все эти дарования были присущи ему и потом, во всю жизнь его, не только в пустынном безмолвии, но и во время многотрудной и многопопечительной его деятельности настоятельской, когда они особенно и проявились».³⁸⁸

Не был незнаком о. Моисей и с творениями святых отцов, особенно с писаниями аскетическими. В бытность свою в разных монастырях он занимался чтением их и переписыванием в переводах о. Паисия Величковского. Особенно много этих переводов он нашел у старцев в рославльском лесу, там вместе со своим братом Антонием он составил несколько рукописных сборников из поучений святых отцов. Их четыре, вот их заглавия:

1) «О подвижничестве иноков»,

2) «О покаянии и спасении души»

3) «Уединенное поучение»

4) «Душевная пища для всегдашнего употребления».

По собственному опыту зная всю пользу чтения святоотеческих книг, он во время своего настоятельства всеми мерами старался и братию приучить к их чтению. Вот почему могла в Оптиной пустыни в такой широкой степени развиться литературная деятельность. Нигде в другом монастыре мы не встречаем такой постановки этого дела: множество книг, как мы увидим ниже, было под руководством старцев переведено с иностранных языков, множество переводов исправлено, сличено с подлинниками и дополнено; оптинские издания распространились и продолжают распространяться по всей России. Эта ученая деятельность находится в прямей связи со старчеством. Где старчество, там неминуемо и чтение и изучение отцов Церкви. Истинный старец всегда подтверждает свои слова Священным Писанием или изречениями богомудрых подвижников. Это дает вес, силу и авторитет его словам. Он, старец, должен знать твердо и жизнь древних подвижников, указывая в ней образцы для подражания своим ученикам. Оттого и последние – а к ним принадлежала вся братия монастырская – воспитывались на чтении святых отцов. Возросший и окрепший духовно в пустынном безмолвии о. Моисей был переставлен Промыслом Божиим, как горящий светильник, для пользы общей на свещник настоятельской деятельности.³⁸⁹

Первоначально о. Моисей был вызван из рославльских лесов для устройства скита, который преосв. Филарет, тогда епископ Калужский, замыслил создать при Оптиной пустыни для иноков, искавших полного безмолвия и умного делания. «Любя от самой юности всей душой монашеское житие» (его подлинные слова), владыка Калужский особенно заботился об Оптиной пустыни, которая представляла своими уединенными лесистыми окрестностями много удобств для пустынножительства. Вот почему он, услыхав о рославльских подвижниках, и вызвал их из их уединения. Вскоре по устройстве скита о. Моисей был посвящен во иеромонаха и назначен братским духовником, а через три года избран и в настоятели. При нем Оптина пустынь из захудалого общежительного монастыря сделалась одним из первых русских монастырей. Она сделалась известной не только простому народу, но, что гораздо удивительнее, и образованному классу, вообще чуждающемуся монашества. И этим она обязана не какой-либо выдающейся святыне, как, например, наша Сергиева лавра и Киевская, а исключительно своему духовному строю, высокому подъему духа монашествующих. Братство не было тогда исключительно простонародным, как в других монастырях, а состояло из всех сословий и образований: и духовные, и дворяне, и крестьяне – все принимались охотно мудрым настоятелем, по слову Спасителя: Грядущаго ко Мне не изжену вон (Ин.6:37). Он требовал от приходящих только одного: искреннего произволения. Это был в полном смысле слова народный монастырь. Каждый вносил от себя что-нибудь в духовную сокровищницу монастыря: люди простые – свою детскую, чистую веру, неприхотливость, смирение; люди образованные – свой просвещенный взгляд на иноческое делание, выражающийся в более тонком и глубоком понимании Священного Писания и святых отцов. Общие руководители и старцы сближали братию в одну родную семью; своим мудрым наставлением сглаживали и уничтожали недостатки и пороки отдельных иноков, примиряли ссоры, неизбежные в общежитии, а главное, старались насадить в братстве любовь друг к другу, сами первые показывая пример любовного сердечного отношения к нуждам ближнего. В общем это создало то, что можно назвать оптинским духом, который и привлекал так людей всякого рода. Не было там ни обычного в наших монастырях назойливого попрошайничества, лицемерной угодливости, быстро превращающейся в дерзость. Монахи не старались изобразить из себя светских, галантных людей, как в лаврах или, напротив, не старались щегольнуть своим невежеством и грубостью, полагая их признаками истинного аскетизма. Среди братства благодаря просвещенным настоятелям и старцам не было той ненависти и озлобления против образованного человека, которые так печально характеризуют даже лучшие русские обители. Там нельзя было услыхать подобных выражений: «Мы в этих ученых-тο не очень нуждаемся, нам работника подавай, чтобы он хлебы мог печь или ремесло бы знал, а эти образованные ни к какому тяжелому труду не способны».

Нет! Там очень хорошо понимали, что если для черных работ нужны простолюдины и чернорабочие, что для сохранения высоты духа иноческого необходимы люди просвещенные – надо лишь дать им подходящее дело, и тогда они окажутся полезными деятелями монастырскими, а не трутнями, даром едящими хлеб. Но в том-то и дело, что для приискания такого труда надо самому настоятелю быть более или менее высокой жизни или образования, а к несчастию, наши настоятели выбираются лишь за хозяйственные и строительные способности, а не за высоту жизни или образование.

Мы сказали, что дух оптинский охватывал всякого приходящего в обитель, этот дух выражался в такой-то особенной мягкости, простоте и смирении братства, в особенно сердечном и любовном отношении ко всякому, как бы к родному, близкому человеку. Это испытал на себе пишущий эти строки; можно это подтвердить многими свидетельствами лиц, вовсе не пристрастных в хорошую сторону к русскому иночеству. Так, например, протестантский пастор Зедергольм³⁹⁰ выражался об Оптиной как об идеальном монастыре. Многие из наших писателей, каковы, например, Достоевский, Соловьев, Толстой, сердечно и с похвалой о ней отзывались, а первый даже изобразил ее в своем романе «Братья Карамазовы»; писатели славянофильского направления 40-х годов поддерживали с ней самые близкие отношения, а И.В. Киреевский даже пожелал быть погребенным в ней.

И всем этим, если можно так выразиться, духовным могуществом своим она обязана о. Моисею, который своей высокой душой понял, что не богатством, не пением и внешним благоустройством должна прославляться обитель иноческая, а высокою жизнию братства. Слова преп. Нестора, что многие обители поставлены золотом и богатством княжеским и боярским, но они не таковы, каковы устроенные слезами, молитвами и пощением братским, вполне приложимы к Оптиной пустыни. Как сам прошедший школу аскетизма и хорошо знакомый с уставами древних иноческих обителей, о. Моисей понимал ясно, чем можно поднять дух братства. Его можно возвысить лишь старчеством, вот почему первая и главная забота его была о водворении во вверенной ему обители старчества.

Кто хорошо знаком с русским народом, а в частности с русскими монахами, тот знает, с каким великим трудом прививается у нас все новое, «всякое новшество», и поймет поэтому, каких трудов стоило настоятелю ввести в свою обитель эти древние устои иноческой жизни. Прежде всего о. Моисею пришлось претерпеть много скорбей со стороны самого братства, из которого многим старчество казалось чуть не ересью.

«При вступлении о. Моисея в должность настоятеля, – говорит преосв. Ювеналий в своем жизнеописании о. Моисея, – были в числе братства люди, несомненно, благочестивые и подвизавшиеся о своем спасении. Но насколько нам известно, более направленные на телесное делание: пост, бдение, молитву с поклонами, псалмопение и т.п. Внутреннее же делание инока – очищение сердца от страстных помыслов молитвою и исповедание их духовному наставнику – не входило в круг духовной деятельности тогдашних жителей Оптиной пустыни. Заключаем это из того, что некоторые из них вооружались на своего настоятеля за устройство скита с его безмолвною келейною жизнию и еще более стали вооружаться на него и вооружать других братий за то, что в этом скиту поместился на жительство о. Леонид³⁹¹ со своими учениками и стал принимать всех прибегавших к нему за наставлениями и советами. Основанное на учении древних святых отцов ежедневное объяснение (откровение) помыслов старцу и поверка своих действий его наставлениями и советами казались не видавшим этого прежде старичкам только сплетнями и нововведениями... а иные называли это просто новою ересью».³⁹²

В монастыре, особенно общежительном, где все порядки и строй жизни сложились твердо и прочно до последних мелочей, где в числе братства всегда много монахов, живущих там иногда с самой ранней юности до смерти, особенно неприязненно смотрят на малейшее уклонение от заведенного устава. Самое ничтожное уклонение от него вызывает уже ропот и неудовольствие; перемена часов богослужения, прибавка или убавление церковных песнопений и т.д. тотчас вызывают протест со стороны монастырских старожилов. Пишущий эти строки помнит, какое однажды возмущение произошло в скиту оптинском из-за распоряжения начальника служить храмовую службу Обретению святой главы Иоанна Предтечи не в главном храме, где было принято ее обыкновенно совершать, а в приделе. Хотя это приказание скитоначальника о. Анатолия было вполне основательно, так как в главном храме перекрашивались в то время полы, однако скитские иноки под предводительством двух древних скимников отправились к покойному о. Амвросию и со слезами умоляли его отменить распоряжение настоятеля: «Мы сорок лет привыкли в этот день молиться в Предтеченском храме, а теперь нам праздник будет не в праздник, если нас заставят стоять службу в Макарьевском приделе».

Любвеобильный и снисходительный авва снизошел к их слезным просьбам. Настлали досок в главном храме и там отслужили. Мы привели этот пример для пояснения, с каким трудом вводятся даже мелочные нововведения в монастырях. В русском человеке сильна привычка, особенно же привычка в деле религии. То, к чему он с детства навык, кажется ему святым и нерушимым, и всякое посягательство на его нарушение представляется в его глазах почти святотатством. Одна из причин происхождения нашего старообрядчества есть, разумеется, нарушение древних обрядов и чина, хотя бы заведомо ошибочных и ложных. Не будучи в состоянии возвыситься над формой, проникнуться животворящим духом веры, простой, необразованный человек крепко держится за то, что единственно кажется ему истинным православием. Отсюда неудивительны теперь гонения на о. Моисея и на старца о. Леонида со стороны оптинских иноков-старожилов. Они с твердым и полным убеждением в правоте своего дела, думая, что защищают Оптину от ложных и вредных учений пришлецов, употребляли все средства, кончая доносами высокопоставленным лицам, чтобы искоренить ненавистное для них старчество. Конечно, не все действовали так простосердечно, были и такие, которые отлично понимали всю пользу этого духовного руководства, но тем не менее мешали его водворению из-за низких побуждений, иные – из желания выслужиться перед духовным начальством, не расположенным тогда к Оптиной пустыни, другие – из зависти к успеху о. Леонида и т.д.

Сначала указывалось врагами старчества на то, что старческая деятельность о. Льва (о. Леонид был в схиме наречен Львом) нарушает тишину скитской жизни: множество посетителей ежедневно посещают скит и нарушают тем безмолвие его обитателей. Хотя это была заведомая ложь, ибо старец жил не в самом скиту, а на пасеке, где имелся отдельный вход для мирян-богомольцев,³⁹³ тем не менее вследствие доносов епископу Калужскому Николаю и приказаний последнего о. Моисей должен был водворить о. Леонида в монастыре. Но и тут гонения не прекратились. Явились иноки, которые утверждали, что монах не должен иметь никакого общения с миром, поэтому деятельность старческая противна в самом существе иноческим обетам. Гонители не знали, что во все времена христианства преуспевшие в духовной жизни иноки-старцы не отказывались быть духовными руководителями прибегавших к ним с верой. Большая часть преподобных отцов следовала примеру основателя монашества преп. Антония Великого, который, проведши тридцать пять лет в подвижнических трудах и безмолвии, потом сделался, по выражению преп. Афанасия Великого, благим врачом для всего Египта,³⁹⁴ то есть духовным руководителем и наставником всех прибегавших к нему иноков и мирян. Даже святые столпники после долгого удаления от мира и подвижничества в уединении конец своей жизни посвящали служению страждущему человечеству, не отвергая никого, кто к ним обращался за духовным врачеванием. В монастырях египетских принимались не только приходящие монахи и клирики, но и миряне, и женщины, и для приема их устроены были особые помещения. По уставу преп. Пахомия Великого, основателя иноческого общежития, предписывалось иметь особое попечение о женщинах, как более немощных и более нуждающихся в духовном окормлении. Кроме того, преп. Пахомий Великий в недальнем расстоянии от Тавеннского монастыря устроил женский монастырь, который управлялся его сестрой, но вместе с тем находился под собственным его духовным руководством. Так сделал и св. Василий Великий.³⁹⁵

Тем не менее владыка Калужский запретил старцам принимать посторонних посетителей, и некоторое время доступ к ним был прегражден. Но и на иноков из числа своей братии, ходивших на откровение к старцам и вообще находившихся под их духовным водительством, сначала некоторые смотрели косо: внутреннее делание, очищение совести, откровение помыслов, отсечение своей воли и разумений многим казалось чем-то неположенным, лишним, даже противным православию. Люди более образованные считали это воспитанием католическим, даже иезуитским. Говорилось, что этим развращается человек, привыкает старца ставить выше Самого Бога, привыкает к лицемерному отношению к ближним, в глазах быть их другом, а за глаза наушничать на них старцу своему. Говорили, что многие ходят на откровение лишь для того, чтобы пересказать чужие грехи или отомстить своему врагу возможностью восстановить против него старца. Если подобные мнения и теперь еще можно услыхать от иных монахов, то надо представить, каким отпором было встречено старчество в то время, когда оно было еще новизною. Постепенно все эти волнения улеглись сами собой. Одни из гонителей вышли из Оптиной пустыни, другие умерли, третьи примирились со старчеством и, мало того, сделались его почитателями.

Но в то время, когда смятения прекратились в самой Оптиной пустыни, они начались вне ее. Старческая деятельность оптинских старцев простиралась и на соседние женские обители, где по примеру древних уставов иноческих сестры, находясь под главным руководством оптинского старца, для каждодневного откровения помыслов имели еще опытную монахиню-старицу, которая выбиралась по благословению и указанию старца и в важных случаях обращалась к нему за советами. Это-то и послужило поводом к гонениям на старчество. Смешивая откровение помыслов с исповедью, некоторые стали утверждать, что оптинский старец разрешает монахиням, как священникам, исповедовать и отпускать грехи. Книги подвижнические, подобные поучениям аввы Дорофея, многим в то время неизвестные, казались еретическими, подтверждающими «лжеучения» старцев. Особенно восставали монастырские священники, которые в этом духовном руководстве видели оскорбление себе, подрыв своей власти. Отсюда снова на старцев обрушился ряд гонений: монахини, относившиеся к ним с уважением, изгонялись из монастырей, лишались монашества, оставшиеся в монастырях подвергались всяким оскорблениям и насмешкам.³⁹⁶ На старцев доносили преосвященным владыкам, обвиняя их в лжеучении и возмущении обительской жизни. В письмах о. Макария, второго оптинского старца, есть много указаний, как долго волнения не могли улечься в женских обителях и как только чрез большой промежуток времени новый порядок вещей был не только принят, но даже и одобрен большинством, ибо результаты ясно показали, насколько выше и целесообразнее было иноческое воспитание под руководством старцев, чем лишенное такого руководства и влияния. В четвертом томе писем о. Макария к монахиням есть ряд писем, которые свидетельствуют, с каким трудом старчество принималось в монастырях. Так, например, письма № 1‒138 не что иное, как скорбная [история] одной инокини, по благословению старца принимавшей откровение сестер, о тех недоразумениях, зависти и гонениях, которые пришлось претерпеть ей и ее духовным детям со стороны других сестер, даже игумении: преданные ей сестры остаются без приуказки, их называют еретичками³⁹⁷ и т.д.

Таковы были внешние гонения, но и внутри, в душах самих сестер, болезненно, и с трудом насаждалась тяжелая для «ветхого» самолюбивого человека, внутренняя работа над собой чрез откровение помыслов.

Мы видим, как враг рода человеческого покушался всеми мерами уничтожить ненавистное для него откровение: то он возбуждает ссоры между ученицами (что чаще всего), то возбуждает ненависть против старицы,³⁹⁸ то возбуждает саму старицу против ученицы.

«Сестра говорила тебе, – пишут о. Лев и о. Макарий, – в виде откровения наносимые ей врагом на тебя смущения, чрез что оные могут и исчезнуть, но ты за сие оскорбилась и, может быть, этим возбранила ей впредь делать откровение».³⁹⁹

Молва о Белевских⁴⁰⁰ происшествиях всюду разнеслась и вызвала новые стеснительные меры в отношении к о. Леониду, которого недоброжелатели представляли каким-то самовольным нарушителем монашеских правил и упорным ослушником начальства.⁴⁰¹ Снова разгораемся улегшееся было волнение: старца переводят в пустынную келлию, запрещают принимать народ, наконец, не довольствуясь этим, собираются писать на него донос в Св. Синод. И только вмешательство преосв. Игнатия (Брянчанинова), бывшего оптинского послушника, не допустило до такого дела, которое причинило бы немало скорбей и настоятелю, и старцу.⁴⁰²

Но это были уже последние вспышки против старчества, после этого старчество окончательно принялось в Оптинской пустыни и пустило глубокие корни. Как больной тяжелым недугом испытывает кризис своей болезни, то есть высшее ее напряжение, после которого наступают выздоровление или смерть, так и наше слабое и больное в духовном отношении монашество должно было претерпеть эти болезненные явления для того, чтобы, ожив, более дорожить своим духовным здоровьем и вечно хранить в благодарной памяти своих врачей.

Мы в первой части нашего труда указали, что оптинское старчество имело образцом тот вид его, который особенно ярко проявился в VI веке в лице египетских затворников свв. Варсонофия и Иоанна. При них игумен авва Серид нес лишь тяготу приходивших к ним и отходивших, устраняя от них всякое беспокойство, а все духовное руководство лежало на старцах. Так и о. Моисей, несмотря на то, что сам был мужем высокой духовной опытности и мог бы быть старцем, находя неудобным при настоящем многосложном хозяйстве в монастыре вместить обе должности, то есть настоятельскую и старческую в своем лице, вызвал для этой цели отца иеросхимонаха Леонида. Последний, прибыв в Оптинскую пустынь, вызвал сюда своего ученика отца иеросхимонаха Макария, которому пред смертью вручил своих учеников для духовного их окормления. После смерти о. Макария старческое руководство перешло к его ученику и ближайшему келейнику о. Амвросию. Отец Амвросий, известный всей России духовный муж, скончался очень недавно, именно 10 октября 1891 года, и не оставил после себя прямого преемника.

Святой Иоанн Лествичник говорит, что поистине великое дело – благодушно и мужественно подвизаться в безмолвии, но без сравнения большее дело – не бояться внешних молв, а средь шума их сохранять неподвижное и небоязненное сердце и, с человеками обращаясь по внешности, внутренне пребывать с Богом.⁴⁰³ Но этой высоты духовной достигают не многие: она приобретается упорным и тяжелым трудом над самим собою. Для того чтобы быть в состоянии приносить пользу другим и не повредиться самому от сообщения с людьми, надо прежде всего приобрести добродетель смирения. А она приобретается путем отречения от своей воли, путем послушания.

«Отчего в настоящее время мало хороших старцев?» – спросили однажды афонского духовника.

«Оттого что мало хороших послушников, – отвечал он, – старцами делаются из послушников».⁴⁰⁴

Вот почему нам надо проследить жизнь оптинских старцев, тогда мы уясним себе, каким образом они достигли необходимой для старца духовной высоты и явились не самозванными учителями, а истинными пастырями, по воле Божией поставленными на свещник, дабы светить всем (Мф.5:15). Все три старца начали свою монашескую жизнь под строгим руководством своих авв, и пребывали в течение долгих лет их покорными и беспрекословными послушниками – таким образом, они не на словах, а в собственной жизни осуществляли советы святых отцов-подвижников: «Кто желает преуспеть в духовной жизни, тот должен выбрать старта и иметь к нему непритворное повиновение, надо прилепиться к нему всей душой».

В таких отношениях стоял первый оптинский старец о. Леонид к схимонаху Феодору, ученику Паисия Величковского; старцем о. Макария был сначала схимонах Афанасий, тоже один из учеников о. Паисия Величковского, а потом о. Леонид, под руководство которого о. Макарий, искавший в себе плоды истинного послушания, поступил уже в то время, когда многие имели его самого своим наставником. Отец Макарий был старцем о. Амвросия до самой своей кончины.

«Таким образом, – говорит преосв. Ювеналий в своем жизнеописании о. Моисея, – о. Леонид, о. Макарий и о. Амвросий (можно добавить теперь – после его смерти⁴⁰⁵), как делатели, вкусившие от плодов послушания, могли с духовною пользою вести по этому пути других, прибегавших к ним с верою и покорностью. Бывши вначале сами хорошими послушниками, они сделались в свое время мудрыми старцами и с твердостью и искусством могли руководить и новоначальных, и преуспевавших в духовной жизни».⁴⁰⁶

Схимонах Феодор⁴⁰⁷ родился в 1756 году в г. Карачеве Орловской губернии в небогатом купеческом семействе. Из его жизнеописания видно, что у него была натура страстная и характер горячий: в юности в нем сильно боролись два начала – доброе и злое. Искренне верующий, со стремлениями к жизни духовной, пустынной, он тем не менее вследствие своей пылкости часто падал. Так, в ранней молодости он «увлекся женской красотой и впал в распутство», как рассказывается в его жизнеописании.⁴⁰⁸ Эта греховная жизнь не могла долго продолжаться, скоро он одумался, угар прошел, горький стыд овладел им, и со стремительностью и твердостью, характеризовавшими всю его жизнь, он решился долгим подвижничеством искупить свою вину. Без паспорта уходит он сначала в Киев, а затем в Молдавию, к старцу Паисию. Эта эпоха его жизни, надо полагать, имела для него весьма важное значение. Он на собственном опыте убедился, как грех силен в человеке и как без помощи Божией всякий человек близок к падениям, отсюда он приучился немощи немощных носити (см.: Гал.6:2), без строгого осуждения относиться и к слабостям своих ближних; с другой стороны, встретив в этот тяжелый для себя период искреннее участие и духовную поддержку в старце Паисии и его учениках, он понял, как необходима и важна духовная помощь всякому человеку – не только монаху, но и мирянину. Доброе и сердечное слово, совет, подкрепленный изречением из Священного Писания, могут спасти душу человеческую от уныния и отчаяния и возродить ее к новой христианской жизни.

Отец Паисий поручил его старцу Софронию, который заставил его последовательно проходить все тяжелые послушания общежительного монастыря: рубить дрова, печь хлебы, готовить пищу и т.д. Затем, когда он достаточно окреп в духовном отношении, он из общежития был переведен в пустынь к старцам Онуфрию и Николаю для подвигов уже более высоких – созерцательного характера. Прожив там пять лет и возросши вполне в мужа духовного, уже искушенного и общежительными скорбями от людей, и пустынными, более тонкими искушениями от диавола, он возвратился в монастырь к о. Паисию в качестве его младшего сотоварища. Здесь он особенно помогал ему в переводе творений святых отцов, что принесло ему большую пользу, ибо он, хорошо познакомившись с их учением и наставлениями, глубже проникся их духом и мог впоследствии подкреплять свои старческие советы их богомудрыми изречениями.

После смерти о. Паисия, когда в Нямецком монастыре начались нестроения, он возвратился в Россию и тут спустя некоторое время познакомился с о. Леонидом, своим будущим ревностным учеником. Последний в это время временно находился в Чолнском монастыре. Здесь «под руководством сего-то наставника о. Леонид обучился противоборству страстям и достиг духовного просвещения».⁴⁰⁹ Искренняя любовь связала учителя с учеником, и затем до конца жизни о. Феодора эта сердечная связь между ними не только не прекращалась, но делалась все сильнее и крепче. Вскоре выбранный в строители Белобережской пустыни, где он находился уже в сане иеромонаха, о. Леонид пригласил туда и своего учителя, искавшего себе пустынного местожительства. «Купножитие и частое собеседование со старцем усовершило о. Леонида и еще более поощряло его к дальнейшему прохождению духовных подвигов. В это время о. Леонид имел духовное общение и с настоятелем брянского Свенского монастыря, инспектором Орловской духовной семинарии игуменом Филаретом (бывшим впоследствии митрополитом Киевским), который при просвещении научном чрез общение с подобными о. Леониду иноками рано обучился ценить духовный разум опытных старцев».⁴¹⁰

Последнее знакомство было также очень важно для будущего оптинского старца: он научился истинным образом ценить духовное просвещение, понял всю пользу, какую могут принести для братства монашеского люди научно образованные, и поэтому он не гнал их от себя во время своего старческого служения, а, напротив, всеми силами ободрял их в прохождении иноческих подвигов, старался найти для них подходящее дело, утешал в скорбях, зная, что для них монастырская жизнь вдвое тяжелее, чем для невежественного простолюдина. Впоследствии эти образованные иноки сослужили великую службу не только Оптиной пустыни, но и всему православному русскому народу своими переводами аскетических книг под руководством старца о. Макария, тоже не чуждого некоторого научного образования.

В Белобережской пустыни о. Феодор оставался недолго. «Слава о высокой жизни и мудрости его пронеслась повсюду, и к дверям келлии его стали стекаться тысячи посетителей».⁴¹¹ Тогда, бегая этой молвы людской, он удалился сначала в Палеостровский монастырь, а затем в Вааламский скит, где скоро к нему присоединился и о. Леонид, добровольно оставивший настоятельство. Здесь они пробыли около шести лет, и в это-то время о. Леонид созрел духовно для будущего старческого служения: он убедился на опыте в громадной пользе для слабого, колеблющегося и часто ошибающегося человека духовного руководства. Он ясно увидел, что без старчества жизнь инока невозможна. Из множества примеров приведем один, который показывает, как близок к духовной погибели инок, хотя и добросовестный, но не имеющий поддержки и просвещенного Святым Духом советника:

«В числе пользовавшихся духовным наставлением о. Феодора и о. Леонида был келлиарх Валаамского монастыря о. Евдоким. До их приезда он проходил жизнь монашескую бездуховного руководителя, уповая достигнуть духовного преуспеяния одними внешними подвигами и совершенною покорностию настоятелю, которого он считался присным учеником. Но ни слушание, изъявляемое готовностию умереть в исполнении заповеди настоятеля, ни подвиги не приносили настоящих плодов монашеской жизни. Отец Евдоким не замечал в себе ни кротости, ни любви, ни слез, ни смирения – напротив, сухость, жесткость души, зазрение всех, и другие, хотя и скрываемые, страсти томили старца. Он не находил себе покоя, хотя исполнял все, по его мнению, должное и по книгам, и по опыту. Старец доходил до отчаяния, и помыслы склоняли его к самоубийству и советовали броситься со скалы в залив. Господь внушил ему, оставив надежду на свою праведность, прибегнуть к о. Феодору и о. Леониду. Старцы очень скоро помогли ему, открывши на основании святых отцов, что одно внешнее делание и телесные подвиги не ведут инока к преуспеянию, особенно если они, являемые человекам, влекут его к тщеславию и гордости, и что без внутреннего, смиренного, неявляемого делания молитвы и без совершенной «невменяемости»⁴¹² нельзя смягчиться, смириться и повеселеть детскою евангельскою радостию. Отец Евдоким понял смиренную науку отцов, начал возрождаться и постепенно успокоился».⁴¹³

Из этого рассказа мы видим также, что и о. Леонид принимал участие в старческой деятельности о. Феодора – следовательно, учитель уже признал своего ученика достаточно подготовленным для деятельности старческой.

«Слава о старцах более и более распространялась. Вместе с о. Евдокимом и по его примеру еще более братий стали приходить к ним. Посетители монастыря всех сословий также стекались к келлии старцев, чтобы воспользоваться их богомудрыми советами».⁴¹⁴

Но тут вместе со славою начались и гонения на старцев. Прежде всего сам настоятель обители увидал в них как бы соперников себе, возбудил против них преследование, а затем далеко не все из братии могли ясно уразуметь всю высоту их служения. Эта скорбная страница жизни о. Леонида имела для него большое значение. Она укрепила его веру, испытала его терпение, он в то время ясно увидал, что без гонений людских нельзя обойтись ни одному истинному проповеднику Слова Божия, но что все эти преследования злобы людской – ничто пред Божественным Промыслом, который разрушает их, как паутину. Тогда-то он вполне укрепился для перенесения тех клевет и ненависти, с которыми пришлось ему встретиться позднее в Оптиной пустыни, где он только в последние годы своей жизни успокоился окончательно и мог видеть, как старчество, им насажденное, укрепилось и возросло при его преемнике о. Макарии.

После смерти своего учителя о. Феодора о. Леонид удалился сначала в Площанскую пустынь, куда его привлекало желание жительствовать с тамошним иеромонахом о. Макарием, будущим оптинским старцем, а затем через полгода перешел наконец в Оптину пустынь. Отец Макарий, когда он сблизился с о. Леонидом, был уже не мальчиком, а мужем духовной опытности, занимал место духовника женского Севского монастыря, а следовательно, находился в сане иеромонаха и у себя в обители исполнял послушание благочинного. Многие имели его духовным руководителем и советником. И тем не менее он признал за полезнейшее для себя отдаться под духовное окормление учителя опытнейшего, чем он сам, и под этим духовным водительством он находился до конца своей жизни. Такому решению содействовало то, что он не имел в начале своего монашеского пути истинного наставника. Поступив из родительского дома с некоторой начитанностию в аскетической литературе и внешним образованием,⁴¹⁵ он не мог удовлетвориться одним внешним деланием, но всей душой стремился к внутренним подвигам: созерцанию, деланию умной молитвы и т.д. К сожалению, в Плошанской пустыни об этих высоких предметах ему не с кем было поговорить. Старец, которому поручил его настоятель, был простой инок: честный, прямой, высоконравственный, но не ему было удовлетворить алкавшую душу своего духовного сына. Только спустя несколько лет о. Макарий нашел себе некоторое удовлетворение в лице постриженника о. Паисия схимонаха Афанасия. Отец Афанасий только отчасти мог удовлетворить духовным потребностям своего ученика. Это был человек большого смирения, любви, до конца дней своих великий подвижник. Но учителем он не мог и не хотел быть. «Беседа его была простая: он мало беседовал от книг, а когда говаривал, то с крайним смирением, как бы ничего не знающий, а более говорил о добродетельных старцах и о благих монастырских обычаях. Особенно любил рассказывать о старце своем Паисии, что то был муж добродетельный и премудрый в слове и разуме духовном, что имел дарование слез, и о прочих добродетельных старцах сказывал».⁴¹⁶

Не мог о. Афанасий научить юного инока и умной молитве Иисусовой, к чему последний имел большую ревность: «Отец Афанасий имел запрещение от своего старца о. Паисия касаться сего высокого делания, а проходил, по его наставлению, лишь устную молитву Иисусову».⁴¹⁷

Но с одной стороны о. Афанасий принес громадную пользу своему ученику: он познакомил его основательно с аскетической литературой благодаря спискам письменных переводных трудов о. Паисия Величковского, которые он имел у себя. Здесь о. Макарий мог изучить и свв. Исаака Сирина, Макария Великого, Иоанна Лествичника, Варсонофия, Фалассия, Симеона Нового Богослова. Максима Исповедника, Феодора Студита, Григория Синаита, Григория Паламу и других. Подобно тому как о. Леонид через о. Феодора ознакомился с этими необходимыми для инока-пастыря сочинениями, так и о. Макарий через своего старца мог изучить их. Таким образом, они оба вышли на свое высокое служение, имея хорошую подготовку и начитанность. Но чтение святых отцов еще более убеждало о. Макария, что без хорошего наставника инок не может достигнуть совершенства – и он еще сильнее желал встретить такого руководителя. Он нашел его в лице о. Леонида. Но еще до прибытия последнего во внутренней жизни о. Макария произошел такой печальный случай, который мог еще более убедить его в необходимости иметь доброго духовного советника.

В 1819 году, за несколько лет до прибытия о. Леонида, он отпросился на богомолье в Киев, а по пути зашел в Глинскую пустынь, где в то время проживал некто иеродиакон Самуил, который был делателем умной молитвы. Три дня они провели за книгою св. Исаака Сирина, беседуя о внутренних деланиях духовной жизни. Но, вероятно, и о. Самуил был еще неискусным делателем умной молитвы, и для о. Макария было преждевременно по степени его духовного возраста проходить ее, но судя по некоторым намекам старца в позднейшее время, надо полагать, что это делание едва не повредило ему, то есть не довело его до самообольщения или прелести. Из собственного, следовательно, опыта он мог убедиться, как опасна монашеская жизнь хотя бы самого ревностного инока без правильного духовного воспитания. Он увидал также, что единственный прочный фундамент для созидания евангельских добродетелей – смирение. Вот почему впоследствии он и старался насадить прежде всего эту добродетель в своих учениках. Приобретение смирения составляет основную мысль всех его писем; он более всех мог быть назван учителем и проповедником евангельского смирения.

В 1828 году прибыл в Площанскую пустынь о. Леонид. В нем о. Макарий «нашел именно то, чего так долго алкала душа его, – мужа того духовного разума, который, по слову св. Исаака Сирина, есть порождение искушений,⁴¹⁸ а сей старец сугубо искусился в борьбе с врагами видимыми и невидимыми, и следовательно, мог и искушаемым помощи (Евр.2:18), мужа с даром духовного рассуждения, по силе коего удобно и легко решал недоумения и преподавал полезные советы всем обращающимся к нему с верою и смирением. Отец Леонид не менее был рад встретить столь даровитого и гак хорошо подготовленного инока, которого более считал своим спостником и духовным другом, и, только уступая его нелицемерному смирению и постоянству, решился обращаться с ним как с присным и возлюбленным о Господе сыном и учеником».⁴¹⁹ После того как старец пришел в Оптину пустынь, о. Макарий всеми силами стремился перейти за ним, и по прошествии нескольких лет желание его увенчалось успехом и он соединился со своим возлюбленным аввой.

«Многие, – говорит его жизнеописание, – имели его своим наставником и пользовались его духовными советами (мы видели, что еще с 1826 года он был назначен духовником Севского женского монастыря), а он, смиряясь и вменяя себя ни во что, бегал от славы человеческой, ища как особой чести и отличия быть при ногу (Лк.8:35) другого старца, и улучив желаемое, явил на деле черты истинного послушания; сперва он лишь помогал старцу в его обширной переписке с лицами, просившими у него духовных советов и назидания. С 1836 года круг деятельности его значительно расширился. В октябре месяце сего года о. Макарий был определен духовником обители, а затем вскоре назначен веры и любви к старцу, он не делал ничего без спроса у него и по смирению весь успех своих начинаний приписывал тайно и явно молитвам, советам и благоволению своего отца».⁴²⁰ Вот образ истинного послушничества, ничем не уступающий примерам жизни древних подвижников.

«Вообще говоря, до самой блаженной кончины старца о. Макарий пребыл одним из усерднейших его учеников, неизменно верный благому для производящих игу послушания. Умилительно было видеть, как смирялся и умалял себя он пред старцем. Вот один из многих тому примеров: отец строитель позвал к себе о. Макария (после назначения духовником обители) и просил его принять от мантии готовившихся к пострижению братий. Отец Макарий, вменяя просьбу начальника в приказание, отвечал на нее смиренным поклонением. Придя к старцу, он застал сего духовного вождя, по обычаю, окруженным множеством вопрошавших о своих духовных нуждах и недоумениях. Отец Макарий кратко поведал ему, зачем звал его настоятель. Опытный старец, пользуясь случаем доставить подвижнику-иноку венец терпения, а других воспользовать примером его смирения, с видом строгости спросил у о. Макария:

― Что же, ты и согласился?

― Да, почти согласился, или, лучше сказать, не смел отказаться , – отвечал о. Макарий.

― Да. Это свойственно твоей гордости... – сказал старец, возвысив голос, и притворяясь гневающимся, довольно долго укорял о. Макария.

А тот стоял с поникшей головой, смиренно кланяясь и повторяя по временам: «Виноват, простите Бога ради, батюшка!».

Все присутствующие, привыкши уважать о. Макария наравне со старцем, смотрели на эту сцену одни – с недоумением, другие – с благоговейным удивлением. Когда же старец умолк, о. Макарий, поклонясь ему в ноги, кротко спросил:

― «Простите, батюшка, благословите отказаться?

― Как отказаться? Сам напросился, да и отказаться? Нет, теперь уже нельзя отказаться, дело сделано», – сказал о. Леонид, вовсе не имевший в виду лишать духовной пользы тех, которые вверялись духовному руководству опытного наставника.

Цель выговора была иная: искусить скитоначальником. Но слово «начальник» не слышалось в устах смиренного инока. Будучи исполнен смирение преуспевающего в оном старца-ученика и воспользоваться чрез то другим, и она была достиг нута вполне».⁴²¹ Но и помимо этого трогательного случая, о. Леонид часто подвергал испытанию смирение своего ученика, подвергая его выговорам и замечаниям часто и при других.

«Отец Макарий, – свидетельствовал его келейник, – принимал эти замечания с терпением и смирением, хотя и не оставался к ним равнодушным и зазирал себя в неумении угодить любимому старцу, охуждая свои дарования и заслуги, и чрез то незримо для себя самого преуспевал в смирении. А между тем любвеобильный старец не только отечески глубоко любил, но и сердечно уважал о. Макария, как своего духовного друга и сотаинника, и, когда находил то полезным, выказывал эти чувства в такой мере, что изумлял присутствующих и самого о. Макария, который, по смирению считая себя того недостойным, относил это более к смиренномудрию старца или к тому буйству Христа ради, которым он обыкновенно прикрывал свою духовную мудрость».⁴²²

Семь лет прожил о. Макарий со своим учителем. По прошествии их о. Леонид преставился ко Господу мирною кончиною, и о. Макарий самостоятельно выступил теперь на подвиг старчества.

В 1839 году, то есть за два с половиной года до смерти о. Леонида, прибыл в Оптину пустынь семинарист Александр Гренков, впоследствии третий оптинский старец – о. Амвросий. Он только что недавно кончил курс по первому разряду в Тамбовской духовной семинарии и, несмотря на возможность для себя широкой дороги – через поступление в Духовную академию или университет, решился поступить простым послушником в Оптину пустынь, куда его направил известный в то время Тамбовской губернии старец праведной жизни и многими уважаемый о. Иларион.⁴²³ Он указал ему на этот монастырь именно потому, что лишь там можно было иноку [найти] правильное старческое руководство. Когда Александр прибыл в Оптину пустынь, то старчество там уже процветало, хотя внешне гонения на старцев продолжались, но внутри обители авторитет старцев установился прочно. Таким образом, Гренков мог правильно начать свою иноческую жизнь под руководством сначала о. Леонида, а затем о. Макария. В этом случае он был поставлен в более счастливые условия, чем его предшественники. Те принуждены были долго отыскивать себе истинных наставников, начало их монашеской жизни прошло без правильного руководства, оба соделались послушниками тогда уже, когда находились в сане иеромонаха и принуждены были по своему высокому положению управлять другими. Таким образом, они не могли избегнуть ошибок и колебаний в начале своего иноческого пути. Указание на это можно видеть в приведенном выше рассказе о самочинной умной молитве о. Макария.

Александр прямо попал под руководство опытных наставников, которые повели его твердою рукою по пути иноческому. Сначала он должен был пройти все тяжелые монастырские послушания, для того чтобы испытать себя, узнать свой характер, свои слабости и, познакомившись на опыте с тяготой иноческого послушания, быть в состоянии должным образом относиться к слабостям, «немощам» братским. Таким образом, он последовательно проходил послушание повара, хлебопека, просфорника. Затем, испытав его терпение, старцы постепенно приблизили его к себе. Сначала он помогал о. Леониду в его многочисленной переписке, а потом назначен был к нему в келейники. Пред своею смертию о. Леонид вручил его о. Макарию. Сам о. Амвросий гак рассказывал об этом знаменательном событии своей жизни: «Покойный старец призвал к себе батюшку о. Макария и говорит: «Вот человек больно ютится к нам, старцам; я теперь уж очень стал слаб, так вот я и передаю тебе его из полы в полу, владей им, как хочешь"».

Девятнадцать лет провел о. Амвросий (его скоро постригли и посвятили в сан иеродиакона, а затем чрез короткое время и в сан иеромонаха) под руководством о. Макария, здесь-тο он довершил свое духовное воспитание. В качестве ближайшего келейника старца он пользовался каждодневно его советами, мог решать всякий недоуменный вопрос, имел всегда перед глазами пример его высокой жизни, в качестве человека, получившего серьезное богословское образование и знавшего классические языки, помогал ему в переводе отеческих книг.

И действительно, ни одно оптинское издание не обошлось без участия в нем о. Амвросия! Затем он помогал о. Макарию в его обширной переписке, много писем из числа тех, которые помешены в пяти томах писем о. Макария, написаны им лишь со слов или под руководством первого. Из них он знакомился со множеством скорбей, лишений, несчастий, с внутренней, иногда очень тонкой, духовной борьбой, которую ведет человек в деле своего спасения с самим собою, со своими греховными навыками.

Переписка о. Макария не ограничивалась одним или двумя письмами на отдельные случаи, особенно в отношении иноков и инокинь; часто он вел ее со дня поступления писателя или писательницы писем в монастырь и до самой своей кончины. Некоторые из этих писем представляют полную картину иноческого делания, начиная с поступления инока в обитель и кончая тем временем, когда он уже окреп духовно.⁴²⁴

Отцу Амвросию приходилось также видеть каждодневно громадное множество людей всевозможных состояний, приходивших искать духовной помощи старца. Это послужило ему на великую пользу: здесь он знакомился с разнообразными нуждами и духовными требованиями русского народа. Поэтому и деятельность его является более широкой, чем предыдущих старцев. Отцу Льву приходилось не без тяжелой борьбы насаждать старчество в Оптиной пустыни – постоянные скорби, гонения, лишения закалили его дух, укрепили его веру, ибо жизненный тяжелый опыт показывал ему, что дела благого, Божьего нельзя разрушить никакими хитросплетениями человеческой лжи.

Отец Макарий явился в Оптину уже тогда, когда старчество было признано и братством, и епархиальною властию, уважалось и многими мирянами, поэтому в нем его старец, передав ему свою веру, как начало всего благого, особенно старался воспитать добродетель смирения, дабы не смущаться и не упасть при почете и похвалах людских. Отец Амвросий явился старцем в то время, когда почти вся Россия почитала и высоко ставила старцев и смотрела на них как на Божиих людей; никогда столько людей самого разнообразного положения и развития не стекалось в Оптину, как при нем. Жизнь мирская в наше время осложнилась, явилось много духовных болезней, незнакомых раньше людям, явилось много самых запутанных вопросов, за разрешением-το их люди и направились к старцу. Надо было всех успокоить, утешить, ободрить, всех покрыть своей любовью.

Вот почему, нам думается, о. Амвросий особенно учился у своего старца этой высочайшей добродетели и ее проповедником явился в своей жизни. К этому надо прибавить, что он собственным опытом познал крепкую связь тела с духом, познал, как трудно и тяжело бороться с душевными болезнями имеющему и болезнь телесную. Сам он вскоре по пострижении заболел сильною болезнию, которая на всю жизнь приковала его к постели. Отсюда он особенно нежно и любовно относился ко всем слабым и больным тяжелыми недугами людям.

Отец Макарий высоко ценил своего сотрудника и прямо готовил его в преемники себе. Так, он сделал его духовником, советовался с ним во всем; если другие келейники были его учениками, то о. Амвросий в последние годы его жизни был его другом. В некоторых письмах он упоминает о нем с большой любовью. Так, в одном он пишет: «Пожалейте о нашем о. Амвросии: очень изнемог, а мне было преосвященный дал его в помощь по духовенству», то есть духовничеству.⁴²⁵ «Отец Амвросий наш все еще находится в болезненном положении, между страхом и надеждой. Буди воля Божия».⁴²⁶

В этом кратком очерке мы старались изобразить духовное воспитание, полученное старцами, показать, что они не как самозванцы вышли на свое высокое пастырское служение, а были подготовлены к этому долгим послушничеством своим наставникам – таким образом, своею жизнию они оправдали то наставление, которое делают святые отцы-подвижники, то есть что только хороший послушник делается впоследствии хорошим руководителем других. Общие черты их воспитания следующие: они начинают с тяжелого труда, который воспитывает их душу в терпении, их смирение испытывается всяческим образом: выговорами, укоризнами и т.д. со стороны их старцев; они изучают святых отцов, принимают участие в переписке их творений или в новых переводах и от того делаются их знатоками.

«Оба старца, – говорит об о. Леониде и о. Макарии преосв. Игнатий (Брянчанинов), лично и хорошо их знавший (а это в полной мере относится и к покойному о. Амвросию) – были напитаны чтением отеческих писаний о монашеской жизни, сами руководствовались этими писаниями, руководили ими и других, обращавшихся к ним за назидательным советом... Память их была богато украшена мыслями святыми. Никогда они не давали советов из себя, всегда представляли в совет изречение или Священного Писания, или отцов. Это давало советам их силу; те, кто хотел бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали слово Божие и находили справедливым покорить ему свое умствование».⁴²⁷

Наконец, постепенно они входят в круг занятий своего старца и в качестве их помощников при приеме многочисленных посетителей, и в качестве участников в их переписке – таким образом они постепенно знакомятся с нуждами и душевными болезнями человека, пока наконец по воле Божией им самим не приходится выйти на пастырское служение.

Удовлетворяли ли оптинские старцы тем высшим требованиям, какие предъявляются к истинному старцу в первой части нашего труда? Этот вопрос кажется излишним после изложенного выше: в их предыдущей жизни ясно видно их особенное призвание.

«О целомудрии их, – говорит один из ревностных учеников старцев, – говорить нечего: они не знали различия между мужеским полом и женским, старцем и юношей и в каждом видели лишь человека, которого надобно утешить в скорбях и направить на путь спасения».

Это доказывается всей деятельностью их многоплодной жизни. Удивительно было также их самоутверждение, по которому они, несмотря на всю немощь плоти, что особенно относится к постоянно больному о. Амвросию, не переставали день и ночь трудиться на пользу ближнего, оставив нам великий пример для подражания. Весьма замечательно и то, с каким рассуждением они управляли раздражительною силою. Они могли проявлять гнев, когда им это было необходимо, без внутреннего возмущения, что доказывалось ограничением его лишь тем лицом, в отношении к которому он был нужен. Умерший в прошлом году скитоначальник отец Анатолий рассказывал, что однажды, придя к о. Макарию, он слышал, как старец гневно пробирал одного монаха. Судя о нем по-человечески, он испугался, думая, что старец не в духе и примет его так же нелюбезно, между тем последний вышел к нему с совершенно спокойным видом, точно ничего не было, и был с ним необыкновенно ласков. То же самое пишущий эти строки испытал лично у о. Амвросия. Таким образом, разум они поставили господином гнева и похоти, а это одно из главных требований, предъявляемых в отношении к старцу. Четыре добродетели особенно характеризуют, по святым отцам, старца: молитва, рассуждение, послушание и смирение, и они в полной мере проявлены ими во всей жизни.

Каждый из них проходил внутренний молитвенный подвиг и имел различные благодатные проявления молитвы. Мы разумеем не устную молитву – это «делание новоначальных», а молитву умную, непрестанно совершаемую умом в сердце, ее достигают лишь весьма не многие. Об их внутренних молитвенных подвигах трудно сказать многое, они унесли эту тайну в могилу. Но судя по некоторым их намекам, и тем проявлениям ее, каких они не могли скрыть, видно было, что они в полной мере достигали умной молитвы. Так, например, о. Леонид, как рассказывается в его жизнеописании, «внутренно пребывал с Богом», обращаясь по внешности с человеками. А когда посетителей было очень мало, старец нередко так углублялся во внутреннюю молитву, что не замечал происходившего около него. Так, один из приближенных учеников о. Леонида рассказывал, что, когда он бывал у него без народа, старец часто, углубляясь в молитву, забывал о нем, не слыхал его объяснений и несколько раз заставлял его повторять одно и то же.

«Однажды, – рассказывал о. Антоний Бочков, – когда старец шел скитскою дорожкой на приобщение [Святых Христовых Таин], заметил я на глазах его блеснувшие слезы духовного умиления. Но, не желая быть замеченным, о. Леонид удержал себя, и мгновенно спрятались эти капли сердечного чувства в его очах»⁴²⁸.

Еще во время своего жительства с о. Феодором, надо полагать, о. Леонид был уже не чужд молитвенного делания по учению святых отцов, а через несколько лет на вопрос, всем ли дается умная молитва, он приближенному своему ученику отвечал так: «Кого посетит Господь тяжелым испытанием, скорбью, лишением возлюбленного из ближних, тот и невольно помолится всем сердцем и всем помышлением своим, всем умом своим. Следственно, источник молитвы у всякого есть, но отверзается он или постоянным углублением в себя, по учению отцов, или мгновенно Божиим сверлом»⁴²⁹. Из приложенных к его жизнеописанию ответов ученику видно также, что он говорит о молитве по собственному опыту⁴³⁰.

То же самое можно сказать и об отцах Макарии и Амвросии. Кроме келейного правила, которое они совершали каждодневно, несмотря ни на какое утомление и болезненное состояние, кроме церковных служб, которые о. Макарий посещал почти ежедневно, а о. Амвросий, вследствие своей болезненности не имевший возможности ходить в церковь, исправлял их у себя дома, они постоянно творили молитву Иисусову и устно и умом, хотя последнее они отрицали по своему великому смирению. Это доказывается тем, что о. Макарий, как свидетельствуют его современники, во время молитвенного излияния от полноты чувств не мог часто сдерживать сердечного вопля, а о. Амвросий молился в поте лица своего. Молитва непрестанная, восклицания: «Боже милостивый...», «Мати Божия...», «Иисусе мой» и т.п., сопровождаемые вздохами, часто излетали из уст их на правиле, в беседе, за письменным столом... Даже во время отдыха, как свидетельствует келейник о. Макария, даже во время самого сна он повторял их, по слову Писания: Аз сплю, а сердце мое бдит (Песн.5:2).

Рассуждением дышит всякая строка писем их, ибо все трое во всем всегда познавали волю Божию, в чем, собственно, и заключается рассуждение. А это доказывает полное их беспристрастие, ибо только «достигший его чрез внутреннее просвещение» познает волю Божию, «как бы слыша некоторый глас и будучи выше всякого человеческого учения».

«Мы, как бы младенцы в рассуждении судеб Мироправителя, – учил о. Леонид, – нередко у Него просим таких орудий, кои по достоинству своему и силе спасительны, но по нашему неискусству могут быть употреблены нами в совершенный вред... Чтобы было, если бы Бог Всеведец совершенно исполнял все наши желания?.. Я думаю, хотя и не утверждаю, что все бы земнородные погибли. Бог хотя и не презирает молитвы избраннейших своих, но желаний их иногда не исполняет, и единственно для того, чтобы по Божественному Своему намерению устроить все лучшее»⁴³¹. Вручайте себя воле Господней, премудрой, всемогущей⁴³².

Так же учили и другие старцы. Покорность воле Божией, как вытекающая из предыдущей, была общей для них добродетелью, но особенно ею отличался о. Леонид, благодушно претерпевавший все находившие на него испытания, каких на его долю выпало немало. Припомним его жизнь и те скорби, которые он понес при насаждении старчества в Оптиной пустыни. Его гнали, преследовали, запрещали ему учить, обвиняли в ереси – он все переносил спокойно. Из скита удалят в монастырь, там из одной келлии и переведут в другую – он берет свою келейную икону Богоматери, запоет «Достойно есть» и тотчас переходит на новое жительство. Никогда никаких оправданий, никаких жалоб на притеснения со стороны начальства или братии никто не слыхал от него. Всегда спокойный, веселый, довольный, он всей жизнью своей исполнял молитвенное прошение: «Да будет воля Твоя, Господи».

Отец Макарий тоже в полной мере обладал этой добродетелью. Особенно эта покорность Господу выразилась в его невыносимой предсмертной болезни. Несмотря на ужасные страдания, он был совершенно спокоен духом, беседовал с при ходящими, преподавал им духовные советы, выслушивал все келейные правила с глубоким вниманием и умилением. Накануне дня смерти, когда страдания достигли высшей степени, он «обращал слезящиеся умиленные взоры то на стоявшую против него на столике икону Спасителя в терновом венце, восклицая: «Слава Тебе, Царю мой и Боже мой!», то на особенно чтимую им икону Владимирской Божией Матери»⁴³³. Последние слова его были: «Слава Тебе, Боже наш!». Недаром лечивший его лютеранин доктор писал в письме к одному из скитян: «Только теперь могу сказать, что я видел человека, говорил с человеком».

Отец Амвросий всю жизнь был прикован болезнию к постели, он был страдальцем почти со времени своего поступления в монастырь, и тем не менее мы никогда не слыхали от него жалоб на свою жизнь, ни малейшего раздражения или ропота – напротив того, он удивлял всех приходивших к нему своим благодушием и какою-то тихою веселостью. Каково бы ни было его болезненное состояние, какие бы муки он ни терпел, он всегда принимал сотни посетителей, со всяким беседовал и всякого старался утешить и успокоить. Последние годы своей жизни, когда он проживал в основанном им женским монастыре, Шамордине, ему особенно много приходилось переносить всяких клевет, обид и несправедливостей, и тем не менее это нисколько не умаляло благодушного его настроения.

Смирение старцев было так велико, что каждый из них все приписывал благодати Божией и вере учеников. Особенно отличался этой добродетелью о. Макарий, что очевидно из каждого его письма, исполненного смиренномудрием. Эту добродетель он поставлял началом всех других добродетелей и о ней постоянно напоминал своим ученикам⁴³⁴. Эту же добродетель они и сами являли всей своей жизнию. Припомним, например, как о. Леонид, будучи уже настоятелем обители, всеми почитаемый, склоняется к ногам о. Феодора, простого инока, даже не облеченного священством, и делается его верным учеником до самой его смерти, не оставляя его ни при каких обстоятельствах, отвергая всякие заманчивые для человеческого самолюбия приглашения иерархов.

«Много видим в нынешнем веке подвижников, много – постников, много – таких, кои по целым ночам простаивают на молитве. Но, к сожалению, очень мало – смиренных и кротких», – пишет он к своим ученикам⁴³⁵.

В жизни о. Макария можно найти много примеров, показывающих его великое смирение. Самый его переход в Оптину пустынь свидетельствует уже достаточно о бездне его смирения. В то время, «когда многие имели его своим наставником и пользовались его советами, он, смиряясь и вменяя себя ни во что, бегал славы человеческой, ища как особой чести и отличия быть при ногу другого старца, и, улучив желаемое, явил на деле черты истинного послушания»⁴³⁶.

Отец Амвросий также и жизнью, и писаниями своими показывал и учил смирению. «Никакая добродетель так не приятна Богу, как смирение. Как слабые, так и строгие подвижники всегда должны испытывать себя тщательно, есть ли в нас залог истинного смирения», – пишет он в своих «праздничных поздравлениях»⁴³⁷.

Но особенно отличались они тою добродетелью, которая называется венцом всех других, – любвеобильностию. Если бы они не имели ее, то все их наставления и даже пример подвижнической жизни не принесли бы никакой пользы, были бы как медь звенящая, или кимвал бряцающий, по словам святого апостола (1Кор.13:1). Она заставила их выйти на великий подвиг служения ближнему и давала силы претерпевать все лишения. Однажды один монах обратился к учителю о. Леонида о. Феодору с такими словами: «Батюшка! Я блазнюсь на вас, как это вы по целым дням пребываете в молве и беседах со внешними: каково есть дело сие?» «Экой ты, братец, чудак, – отвечал старец, – да я из любви к ближнему два дня пробеседую с ним на пользу душевную и пребуду несмущенным»⁴³⁸.

Таков же был и ученик. «Так жить и действовать, как жил он, мог только подвижник, совершенно отвергшийся от мира, свергший с себя все его узы, вдохновенный духом христианской любви»⁴³⁹. Его душа ясно раскрывается в одном из его письменных наставлений, помещенных в «Историческом описании Оптина скита»⁴⁴⁰.

Там между прочим он пишет: «Мало, к сожалению, в нынешнем веке таких подвижников, кои бы угощали странников, с любовью ходили бы за больными, насыщали голодных, одевали нагих, посещали заключенных. Нигде прямо не сказано в Священном Писании, что для спасения души необходимо морить себя голодом, делать многочисленные поклоны, носить вериги и предпринимать тому подобные подвиги, между тем Евангелие говорит ясно, что именно за нелюбовь к ближнему осудятся на Страшном суде грешные, а праведные за исполнение будут оправданы»⁴⁴¹.

Из множества случаев его жизни приведем один, свидетельствующий о глубокой любви его к страждущему человеку. Однажды отец игумен Моисей, проходя по монастырю, увидел огромную толпу народа пред келлией старца, между тем как недавно последовало из Калуги повеление никого не пускать к нему. Отец игумен вошел в келлию.

«Отец Леонид! – сказал он, – как же вы принимаете народ? Ведь владыка запретил принимать».

Вместо ответа старец, отпустив тех, с кем занимался, велел келейникам своим внести к себе калеку, который в это время лежал у дверей его келлии. Они принесли его и положили пред ним. Игумен с недоумением смотрел на это.

«Вот, – начал свою речь о. Леонид, – посмотрите на этого человека. Видите, как у него все члены телесные поражены. Господь наказал его за нераскаянные грехи. Он сделал то и то, и за все это он теперь страдает – он, живой в аду. Но ему можно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтобы я его обличил и наставил. Могу ли я его не принять?.. В простонародье многие погибают от неразумения и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?»⁴⁴².

«Любовь о. Макария, – говорится в его жизнеописании, – коею он возлюбил от юности всею душою Господа Своего, была поистине пламенная и деятельная. Она заключала в себе те свойства истинной любви, о которых говорит святой апостол Павел в Первом послании к коринфянам: Любы долготерпит, милосердствует, любы не завидит, любы не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своих си, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине; вся любит, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит (1Кор.13:4‒7).

Исполненный такой любви, старец проливал обильно милость свою на духовных детей своих, объемля их всех душою своею и не тесно вмещая в сердце своем. По примеру милосердного нашего Создателя и Искупителя он не отвращался ни от кого, приходящего к нему и требующего милости духовной или телесной, и никого не отпускал от себя, не оказав, чем мог, внимание к его нужде»⁴⁴³.

Что касается до о. Амвросия⁴⁴⁴, то мы смеем утверждать, что он всей своей жизнию являл эту величайшую добродетель. Больной, полурасслабленный, он тем не менее никогда и никому не отказывал в приеме и назидательном слове. В его время посетителей еще прибавилось в Оптиной пустыни, они состояли уже не из одних простолюдинов, много людей высшего класса с самыми замысловатыми душевными болезнями являлись к нему, и никто не получал отказа. Все, к чему ни прикасалась рука старца, освещалось любовью. Особенно ясно видна любвеобильность старца в основанном им женском монастыре в Шамордине. Нигде благотворительность не поставлена так широко, как там. Сюда принимают всяких больных, калек, неспособных к работе, и дают им не только кров и пищу, но и духовное утешение. Сюда приносят множество сирот-младенцев, заброшенных, лишенных всякой помощи, нередко покрытых разными сыпями и язвами, и их принимают, одевают, учат молиться, рукоделиям и доводят до совершенного возраста, твердо вкоренив в них веру и добрую нравственность. И надо заметить, что этот монастырь почти не имеет никаких постоянных средств и жил и продолжает существовать лишь верою и молитвами старца. Если бы мы ничего не знали более об о. Амвросии, если бы нам не осталось сборника его писем, сказания о его жизни современников, то достаточно было бы посмотреть на Шамордино, чтобы понять, что отличительным свойством этого великого мужа была глубокая, чистая христианская любовь к ближнему.

Отец Леонид, по его жизнеописанию и по рассказам о нем современников, является пред нами прежде всего человеком непоколебимой веры в свое высокое призвание, отсюда уже вытекают и прочие свойства его характера: необычайная смелость, твердость и энергия в отстаивании дорогого для него старчества.

«Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте, я буду все тот же Леонид» – так отвечал он настоятелю, когда тот указывал ему на угрозу епархиального архиерея сослать его за прием посетителей под начал. Так же смело ответил и самому епископу, когда тот посетил Оптину пустынь. Владыка шел в церковь по монастырскому двору, полному народа; вдруг вышел из келлии своей и о. Леонид, чтобы идти в ту же церковь. Мгновенно толпа отхлынула от архиерея и бросилась к старцу, окружила его, теснясь и требуя благословения. Отец Леонид старался со своей стороны протесниться к владыке, чтобы поклониться ему. Когда он приблизился, архиерей сказал ему укорительно: «А ты все еще с народом возишься?» «Пою Богу моему, Дóндеже есмь!» – отвечал твердо и спокойно о. Леонид⁴⁴⁵.

Страх людского суда для него не существовал: он наполнен был лишь страха Божьего Суда. Оттого его слова отличались замечательной смелостью, простотой и иногда даже резкостью. Он не заботился об изысканности или красоте выражения, о смягчении своих слов, он всем говорил правду не обинуясь, всем говорил «ты» и тогда, когда видел ближнего, старался вырвать у него самолюбие⁴⁴⁶. Часто в способе действий и выражений он прибегал к полуюродству, желая прикрыть этим свою духовную мудрость и прозорливость. Иногда его резкостью сначала некоторые обижались, но, узнав ближе его любвеобильную душу, делались потом его преданнейшими учениками. Такой характер мог образоваться только благодаря скорбям и лишениям, которые его закалили. Оттого почти во всех письмах, им написанных (они подписаны и о. Макарием), основная мысль – та, что скорби необходимы для очищения души человеческой. «Вы описываете, – пишет он, – случившиеся скорби. О необходимости для нас скорбей нечего и писать Вам, ибо Вы сами знаете сию истину, как Господь наш Иисус Христос сам пострадал, нам оставив образ, да и мы последуем стопам Его (1Петр.2:21), и ученикам Своим, яко некое наследие, оставил скорби: В мире скорбни будете (Ин.16:33). В нахождении скорбей надобно наблюдать, чтобы всякий случай скорбный относить к посланным от Промысла Божия; оскорбляющих нас считать орудиями Божиими, коими Бог действует в деле нашего спасения, почитать их своими благодетелями. Когда же обратите вину на оскорбляющих и будете на них роптать, то скорби более умножаются и отягощаются до малодушия, которое есть матерь мучения, а, напротив, терпение есть матерь утешения»⁴⁴⁷.

Вследствие своего закаленного искушениями характера он все принимал равнодушно.

«Всеобщий и всезлобный враг – диавол, – писал он одному духовному сыну своему, – хотя и многие творит подсады нам, но ничтоже успеет, если мы будем уповать на Бога, помня сие учение: Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут вся к зол глагол на вы лжуще, Мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех (Мф.5:11‒12), и хоть есть нечто смущенное в нас, но Господь всемогущий. поколь сохраняет мое ничтожество, и впредь уповаю и вручаюсь Промыслу Его».

«Вы печетесь о моей худости, что я будто нахожусь в оскорблении, – писал он другому лицу, – попечение сие доказывает чувства Вашей ко мне любви, и я за оные чувствительно Вас благодарю. Но что касается до меня, то благодарение Всевышнему и всеблагому обо мне Промыслу! Не вижу таковых скорбей, которые были бы невыносимы. Аще же какие и случаются, то получаю и помощь Божию, во еже понести оные. Невозможно же, чтобы совершенно избавиться от них... Какие Господу угодно послать нам скорби, принимать должны все с благодарением»⁴⁴⁸.

Таков был мужественный борец за старчество о. Леонид.

Другие особенности имел характер о. Макария. Это был человек замечательно мягкий, кроткий и нежной, глубоко поэтической души. Он был совершенно лишен некоторой резкости характера о. Леонида. Его любвеобильность простиралась не только на людей, но даже на животных и неодушевленную природу. Он любил кормить зимой маленьких птичек, выставляя корм, любил растения, особенно цветы, и благодаря его заботам скит украсился цветником. В отношении своих многочисленных учеников он был полон любви и снисхождения, поэтому они, хотя бы по обстоятельствам жизни своей разлучались с ним, продолжали питать к нему безграничное благоговение и любовь.

«Душа грешника, – пишет к нему один из его учеников, – утружденная палящими страстями и житейскими тревогами, с отрадой внимала старческому Вашему голосу и готова была ответствовать Вам не словами, а монашескими подвигами и совершенным послушанием во всем, если бы Вы даже посоветовали собираться не только на Афон, но даже и в глубочайшую пустыню».

«Отец Макарий, – писал тот же ученик тотчас после смерти старца, – мог говорить от избытка своего горячего сердца, опираясь на свою опытность и добросовестность. Это был человек, воистину на благо рожденный. Он был нелицемерным и постоянным послушником отца настоятеля и всей братии и всякому просящему у него помощи, соучастия и содействия. И болезнь его, конечно, была следствием его неусыпных трудов для ближних, а пылкая душа его, кажется, стремилась вон из тела на всякий призыв его детей, ко всякому скорбящему. Духовный слух его сторожил каждое слово, касавшееся Святой Церкви и отечества, горячо им любимого. Его радовало все, что прославляло Господа, и с детским веселием он спешил возвещать всем о чудесах милости Божией. Он готов был передать всем свою теплую веру, что Господь жив, что не престал действовать к нашему спасению, и всякое сомнение в Промысле Божием и в словах Священного Писания вызывало его на битву, на защиту православия»⁴⁴⁹.

«Где найду слов, – говорит его жизнеописатель, – изобразить влияние старца на каждую отдельную личность, его умение вести каждого к одной цели разными путями, смотря по различию характеров, способностей и духовному устроению, его пастырскую и отеческую любовь ко всем вообще и каждому в особенности, снисходительность к немощствующим и раскаивающимся, строгость к самочинным и прекословным, умение утешить единым словом, обрадовать взором или благословением, ободрить малым, но драгоценным вниманием. Кто из относившихся к старцу не испытал на себе, что он, по апостолу, умел радоваться с радующимися и плакать с плачущими (см.: Рим.12:15), умел быть всем вся, да всяко некия спасет (1Кор.9:22), приводя к Пастыреначальнику Христу.

О нем можно было сказать, как о св. Макарии Египетском: «Он, как Бог, всех покрывает любовью», и сила этой любви столько привлекала к нему сердца всех, что мы готовы были не отходить от него, чтобы выну наслаждаться светлым его лицезрением и сладкой беседой благоглаголивых уст его»⁴⁵⁰.

Эти слова его ученика лучше всего характеризуют его самого и его отношение к ученикам и тех к нему. Главная добродетель, какую он желал насадить в них – это смирение. Все письма, помещенные в пяти обширных томах, заключают в себе эту центральную мысль. Кроме сего, он составил сборник изречений Священного Писания и святых отцов об этой добродетели⁴⁵¹. Главная мысль его писем – та, что иноку или мирянину, желающему спастись, надо идти средним, царским, путем, то есть на себя не брать лишних внешних подвигов, дабы не впасть в гордость, главную же заботу обратить на внутреннюю работу над собою под руководством старца, на очищение себя от страстей и пороков, претерпевание безропотное скорбей и снискивание смирения. Этому же учил и о. Леонид, но о. Макарий особенно глубоко и ясно разработал этот вопрос.

Мы не будем касаться подробно его учения о смирении, так как это не входит в нашу тему, приведем лишь несколько отрывков из его писем, характеризующих самого старца, то есть ясно показывающих его не теоретическое, но практическое знание этой добродетели. Так, например, он пишет одной особе, желающей вступить в монастырь: «Живя в сообществе сестер, посвятивших себя на служение Господу, Вы будете непраздны от делания заповедей Божиих, которыми можно приблизить себя к Богу, сообщаясь с ними, будете узнавать свое устроение и немощь, чрез что будете приближаться к смирению. Ежели бы Вы сделали что и благое, не доверяйте себе и не приписывайте своим силам, но Божией помощи и о всем открывайтесь старице. Не доверять себе и не следовать своему разуму и воле есть путь к смирению, без него же, хотя и доброе что было нами сделано. Богу неприятно. Смирение нас успокаивает. Вы пишете – чем смиреннее одеяние, тем более дает чувствовать страсти, скрывающиеся под его покровом. Сие-тο и нужно, чтобы оные видеть в себе и чувствовать. Когда Вы их чувствуете, то уже верно не вознесетесь своими исправлениями, а будете иметь смиренное мудрование и самоукорение за гнусность оных и старание о их исправлении, на что призрит Господь и подаст Свою помощь (см.: Пс.33:19). Исправив же что, уже не будете себе приписывать, зная свою немощь. Смирение в самых бранях доставляет успокоение, ибо без браней и смириться нельзя, но опасно прийти к высокоумию»⁴⁵².

Вообще основная тема его писем – необходимость приобретать смирение. А оно приобретается чрез познание немощей своих, чрез обращение с ближними; для новоначального – чрез простое общение с братьями и сестрами, чрез общение в общих послушаниях; для окрепшего – чрез водительство другими. Тогда на этой ниве вырастают смирение и истинная христианская любовь. Здесь виден ясно тот путь, которым шел сам старец. Из этих писем нам ясно видны вся кротость и любвеобильность души старца; шаг за шагом он следит за духовным деланием своих духовных чад и с кротостью отвечает на все их вопросы. Из них же видны те труды, какие подъял старец ради блага ближних. Вот, например, как он изображает свою жизнь: «Вот мое какое горе: нынче утром встал очень слаб, подкрепился часочек и думал, что-нибудь напишу, а только успел написать тебе (одной инокине) вышеописанные строки, приехал отец архимандрит Л., и я должен был быть там; пока его проведал до 4-го часа, пришел в келлию утомленный, и уже не до письма, а между тем на гостиной двадцать человек ожидают. Вот таким образом провожу все время – когда же писать? К вечеру бываю истомленным, а тут придут братия – извольте истязывать от меня письма!»

Видно, что писание писем не было для о. Макария делом лишь формальным: он действительно переживал душою все скорби писавших к нему. С любовью и сочувствием отзывался он на их горести и радости. Так, например, одна инокиня потеряла свою родственницу, тоже, по-видимому, послушницу, очень юную особу и, как можно заключить из писем, святой жизни. И вот старец пишет: «Истинно ангел В... перелетела в вечность! Нет сомнения, чтобы она не удостоилась получить милость Божию. Это знаем и по житию ее, и по дарованной от господа блаженной кончине, но чувства наши столько немощны, что не в силах равнодушно принять сие разлучение: я, прочитав строки твои, хотя и не чувствителен, но пролил слезы сожаления о страдании ее и отшествии и – радости о блаженстве ее в будущности; и, как ни вспомню о ней, не могу без чувств умиления пребыть!.. Получа Ваши письма о ее кончине, не мог читать оных без слез умиления».

По поводу тяжелого испытания, постигшего одну из духовных детей его, он пишет: «У меня и заочно по получении твоего письма горестию и жалостию о тебе поразилось сердце»⁴⁵³.

Такими сочувственными строками полны его письма. Из них также виден духовный дар прозорливости старца. Так, например, он предсказал в четвертом письме четвертого тома матери E., что она будет начальницей, что действительно и случилось через двадцать четыре года.

Его верный ученик о. Амвросий имел с ним много сходного в своем характере. Он был такой же мягкой любвеобильной души, полной снисхождения к слабостям человеческим. Недаром он глубоко любил своего авву. Пишущий эти строки помнит, как однажды кто-то неодобрительно при нем отозвался о наружности почившего старца. Отец Амвросий взял его портрет в руки и долго с любовию глядел на него, говоря: «Нет, он был очень хорош». И невыразимой нежностью светилось при этом лицо его. Если мы говорим, что он был снисходителен к немощам людским, то этим не хотим сказать, что он потворствовал им. Нет, все грязное, нечистое отталкивало его, и он очень строго относился к тем, кто без угрызения совести нарушал правила нравственности.

«Мы не прогневлять Бога пришли в монастырь, а умилостивлять его», – говорил он инокам, преступающим монастырские правила и не раскаивающимся в нарушении их.

Но если в согрешившем он видел искреннее раскаяние, сердечную скорбь о грехах своих, то он преображался: лаской и прощением отзывался он на их покаянные слезы, и этим сердечным участием он тотчас снимал тяжесть греха с грешника.

«Батюшка с тебя скорбь-то как шубу снимает», – выразился о нем один купец, его духовный сын.

Отличительным его свойством была, как мы уже говорили и выше, христианская любовь – «не та пристрастная языческая любовь, любящая только любящего его и делающая добро только тем, кто почему-нибудь полезен или приятен для нее, но та любовь, которая во всех людях видит прежде всего образ и подобие Божие и любит его, и плачет о его искажениях, если замечает их. И не гордым словом упрека встречает слабости и немощи человеческие, но все их несет на себе. Та любовь, которая заставила одного святого в молитвах с дерзновением воззвать к Богу: «Господи, если я приобрел благодать пред Тобою, если я достиг Царства Небесного, то вели и братьям моим войти со мною, а без них и я не пойду туда"»⁴⁵⁴.

Этой же любви он учил и всех духовных чад своих, ее особенно старался насадить в их душах. В своих письмах и праздничных приветствиях он постоянно указывает на любовь христианскую как на высшую добродетель, к достижению которой должен стремиться человек. Его преимущественно пред другими старцами можно назвать проповедником любви. «Господь наш Иисус Христос две исходные заповеди изрек ученикам своим: Мир Мой даю вам, мир Мои оставляю вам (Ин.14:27). И паки: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга (Ин.15:17). Не вотще повторяется мудрое слово старинных людей: «Где мир и любовь, там и Бог», а «где Бог, там всякое благо"»; «Слыша многократно повторяемые слова в пасхальной стихире – и ненавидящим нас простим вся воскресением, постараемся не только прощать, но вместе и сами ни к кому не иметь ненависти. Нет выше добродетели, как любовь, и нет хуже порока и страсти, как ненависть»; «Сестры о Господе, и матери, и чада духовные! Понудим себя иметь ко всем любовь, и благорасположение, и доброжелательство всем любящим и не любящим нас, благосклонным и неблагосклонным, благоприветливым и неблагоприветливым. Не вотще сказано в слове Божием: Бог любы есть, и пребываяй в любви в Боге пребывает, и Бог в нем пребывает (1Ин.4:16)»⁴⁵⁵.

В этом слабом очерке мы старались изобразить нравственный образ оптинских старцев, в заключение приведем картину, изображающую их старческое служение. Хотя она изображает особенно о. Леонида, но может относиться и ко всем трем старцам, ибо также приходилось нам лично видеть часто и о. Амвросия: «Келлия старца, от раннего утра до поздней ночи наполняемая приходившими к нему за духовной помощию, представляла картину, достойную кисти художника. Старец в белой одежде, в короткой мантии был виден из-за круга учеников своих, которые стояли пред ним на коленях, и лица их были одушевлены разными выражениями чувств. Иной приносил покаяние в таком грехе, о котором и не помыслил бы не проходивший послушания, другой со слезами и страхом признавался в неумышленном оскорблении брата. На одном лице горел стыд, что не может одолеть помыслов, от которых желал бы идти на конец света, на другом выражалась хладнокровная улыбка неверия ко всему видимому: он пришел наряду с другим и явиться только старцу и уйти неисцеленным, но и он, страшась проницательного его взгляда и обличительного слова, потуплял очи и смягчал голос, как бы желая смягчить своего судию ложным смирением. Здесь видно было истинное послушание, готовое лобызать ноги старца; там немощный, отринутый всем миром болезненный юноша не отходил от колен старца, как отдоилицы ее питомец... Таким-то разнообразным обществом был окружен великий старец и вождь духовный. В этой чудной келлии можно было видеть зрелища столь же поучительные, как и все события, напоминавшие лучшее время христианства. «Собрание смиренных, яко собрание серафимов», – сказал св. Исаак Сирин»⁴⁵⁶.

Какие же благодетельные плоды оптинского старчества?

Оно прежде всего подняло монашествующих оптинских в нравственном отношении, указав им главную цель, к которой должен стремиться инок, и постоянно поддерживая его на пути к достижению этой цели, поэтому оно сделало их просвещеннее, глубже и духовнее, чем в других обителях; и надо желать только, чтобы после смерти о. Амвросия нашелся ему преемник, который поддерживал бы эти стремления к совершенству и не давал бы им глохнуть. Но старчество не ограничивалось Оптиной пустынью – оно привилось и в некоторых женских монастырях, где избранные монахини высокой жизни духовной под главным руководством старца руководили сестрами. Оно благодетельно действовало и на мирян, которые в своих духовных нуждах привыкли обращаться к оптинским старцам и действительно находили себе полную поддержку, которой не могли найти у своих пастырей. Многие миряне всю жизнь свою проводили под руководством старцев и ни одного дела не делали без его благословения и совета. Таким образом, средостение между монастырем и миром уничтожалось и мирянин (разумеем людей так называемых образованных) привыкал смотреть на монаха не как на чуждого себе человека, не имеющего никаких общих с ним интересов и живущего какой-то особенной, малопонятной, замкнутой жизнью, но как на пастыря, как на любящего отца, готового подать тотчас помощь, разрешить всякое недоумение, утешить и успокоить. И такое отношение к старцам поддерживалось не только личными свиданиями, но и обширной перепиской старцев. Можно утвердительно сказать, что подобных письменных сношений с духовными детьми мы не встречаем в истории монашества. Хотя и в древности, суля по свидетельству Никифора Каллиста, преп. Исидор Пелусиот написал до десяти тысяч поучительных писем, ревнуя о благосостоянии Православной Церкви и о душевной пользе всех христиан (можно найти и еще несколько таких примеров), но это были отдельные послания, скорее проповеди, чем простые письма, и они не обнимали всей жизни того, к кому они посылались. Между тем письменные сношения оптинских старцев очень редко ограничиваются одним письмом, но по большей части, начавшись за много лет, оканчиваются со смертию старца. Письменная деятельность их не ограничивалась одними письмами – ревнуя не менее древних отцов о православных христианах, видя упадок нравственности и здравых понятий о вере и жизни, они старались поднять нравственное сознание христианства переводами и изданиями святых отцов и бескорыстно рассылали их в те духовные училища, где воспитываются будущие пастыри Церкви Христовой, и в те обители, где должны бы воспитываться совершеннейшие христиане.

Мы не будем касаться подробно их литературных трудов, ибо это сделано в статье «Оптина пустынь»⁴⁵⁷, помещенной в «Чтениях в Обществе любителей духовного просвещения» за 1893 год. Скажем только, что они состояли из:

1) издания переводов святоотеческих творений о. Паисия Величковского

2) новых переводов, сделанныхоптинскими иноками

3) изданий произведений подвижников XVIII и начала XIX столетия и

4) изданий книг нравственно-практического содержания.

Последних особенно много вышло при о. Амвросии, когда мирян стало стекаться гораздо больше, чем при предшествующих старцах, и потому внешняя деятельность старческая значительно расширилась. Имея обращение с мирянами самого разнообразного положения, о. Амвросий, по преимуществу «народный пастырь», видя их душевные скорби и нужды и болея за них душою, стремился помочь им между прочим назидательным чтением. Таковы были результаты деятельности оптинских старцев.

Если мы от идеалов древнеотеческих, начертанных в первой части нашего труда, и посильного их осуществления в наше время в Оптиной пустыни обратимся к большинству современных русских обителей, то должны будем признаться, что многие из них, к несчастью, не удовлетворяют своему высокому назначению. Юноша, приходящий из мира с чистым стремлением к совершенству, мало или вовсе не находит себе поддержки. На него смотрят как на работника монастырского, и если он исправно несет свое послушание и трезво ведет себя, то от него ничего более и не требуется.

Вот как изображает в своих письмах к разным духовным лицам современное положение монастырей о. Антоний (Бочков)⁴⁵⁸: «Монашеская дисциплина до того ослабела, что духовные желания и искры просвечивают только в новоначальных, приходящих с надеждою спастись и с полным незнанием нашего бедственного положения, а чем долее живет монах, тем более удаляется от монашества и прилепляется к миру. Щегольство, неизвестное древним, блеск, умение говорить и поступать по-мирскому – все это с древними страстями растет, заглушая вовсе пшеницу сильными плевелами... Теперь нас облегает густая тьма, и, чем более вникаю я в состояние монашества нашего времени, тем более опасаюсь за будущее!»

Нельзя, конечно, отрицать то, что в каждом монастыре есть несколько иноков истинно праведной жизни, которые, как умеют, искренно стремятся к совершенству – это по большей части такие чистые души, которые живут своей внутренней жизнью, мало или вовсе не обращая внимания на окружающую их грубость. Есть между ними и такие, кто болит душою за своих братий и искренно желает им помочь, но, к сожалению, их голос и умение слишком слабы. Единственное, чем можно поднять наши монастыри, – это введение в них старчества и чтение книг аскетических. Инициатива этого дела должна принадлежать настоятелям, которых следует выбирать не столько из людей с хозяйственными способностями, сколько из иноков духовной жизни, которыми еще не вовсе оскудели русские обители. Тогда не только пустынные и общежительные обители, но даже и штатные могли бы еще сослужить великую службу православному русскому народу. В первых обитали бы строгие подвижники, которые примером своей высокой жизни, своим исполненным духовной мудрости словом поддерживали бы веру и добрую нравственность в русском человеке, вторые могли бы оказывать помощь простолюдину широким развитием благотворительности: церковно-приходскими школами, больницами, благолепным богослужением с чтением поучений и проповедей и ласковым, внимательным отношением братии не только к богатым и знатным лицам, но и ко всем приходящим в обитель.