[Март – Книга 1-я]

(В обличение мнимо-духовных христиан).

Мнимо-духовные христиане: духоборцы, молокане, хлысты, скопцы, штундо-баптисты, пашковцы – говорят, что таинство покаяния состоит во внутреннем самоочищении человека от грехов. Каждый читающий слово Божие, говорят они, и чувствующий при этом укоризну своей совести в каком-либо грехе, может, без посредства человека, воззвать к Богу о помиловании и тотчас, по неизреченному человеколюбию Божию, он непосредственно от Бога получает прощение грехов. Это своё понятие мнимо-духовные христиане стараются основать на некоторых местах Св. Писания и примерах, взятых, из него: Пс.31:5,50:1; 2Цар.12:13; Мат. 6:12,18:15–18; Мк.1:15,2:5; Лк.5:21,7:48,15:11–32,18:13,19:1–10,23:40–43; Иак.5:16; 1Ин.2:1–2, где говорится о покаянии вообще, или о внутреннем раскаянии человека или, наконец, о ходатайстве Иисуса Христа за людей.

Прообраз новозаветного таинства покаяния и разрешения грехов был ещё в ветхом завете. Там существовала устная исповедь грехов перед священником, хотя не как таинство, при котором получается разрешение от грехов. Жертва за грехи, приносимая израильтянами, была соединена с исповеданием грехов перед священником (Лев.5:5–6,18, 6:6; Втор.21:5). В ветхом завете внушалась необходимость исповеди (Чис.5:6–7).

Евангелисты повествуют, что Предтеча Спасов Иоанн, явившись на берегах реки Иордана, проповедовал народу необходимость покаяния, говоря: покайтесь, ибо приблизилось царство небесное... сотворите достойный плод покаяния (Мф.3:2–8). Проповедь Предтечи Иоанна со всех сторон привлекала к нему народ, который уже более четырёх сот лет не видел и не слышал пророка. Сердца всех исполнялись радостью и восторгом, когда они услышали весть о явлении Мессии, – утехи израилевой, так давно с нетерпением ожидаемой, и, по гласу вопиющего в пустыне, крестились от Иоанна в Иордане, исповедуя грехи свои (Мф.3:6). Если же Предтеча Иоанн принимал покаяние и исповедание грехов от приходившего к нему народа, то, само собой разумеется, он делал это не по своей собственной воле, а по внушению Духа Божия, изведшего его из пустыни (Лк.3:2–3). Следовательно, Сам Бог покаянием и крещением указывал людям путь ко вступлению в царство благодати. Теми же словами и Христос Спаситель, явившись в мир, призывал людей в открывшееся благодатное царство. Иисус начал проповедовать и говорить: покайтесь; ибо приблизилось царство небесное (Мф.4:17). С явлением Христа Спасителя миру, проповедь и действия Предтечи Иоанна прекращаются, но, тоже самое, что делал Иоанн Предтеча, по повелению Господа, делается апостолами. Когда узнал Иисус о дошедшем до фарисеев слухе, что Он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн; (хотя Сам Иисус не крестил, а ученики Его); то оставил Иудею, и пошёл опять в Галилею (Ин.4:1–3). Здесь крещение и исповедь, после того как эти два различные священнодействия ясно и раздельно указаны евангелистами в их повествованиях о служении Предтечи Иоанна, очевидно, во избежание повторений, совмещаются в одном слове крестить – крестил, так как до воскресения Христа, Его ученики, как и Иоанн Предтеча, крестили в покаяние; другого крещения, крещения во оставление грехов, до воскресения Христа не было. Крещение во оставление грехов явилось только после принесения искупительной жертвы за грехи мира Христом Спасителем²⁶². Поэтому несомненно, что и апостолы до воскресения Христа крестили и принимали исповедь во грехах, хотя эта исповедь, как и крещение в воде, не заключали ещё в себе той полноты и совершенства, какую они получили впоследствии, – не были ещё таинствами, в которых верующему, как, например, в таинстве покаяния, ниспосылается благодатный дар прощения грехов по вере в искупительные заслуги и крестную смерть Христа за грехи людей. До крестных страданий, смерти и воскресения Христа покаяние для верующих служило только подготовительным средством ко вступлению в благодатное царство Мессии. Но для того, чтобы вступившие в благодатное царство Мессии жили достойно своему высокому званию, исповеди, как таинству, нужна была особая благодатная сила, которая, очищая верующего от всякой греховной скверны, удерживала бы потом раскаявшегося от пороков и приводила к той чистоте, без которой невозможно наследовать вечно блаженной жизни. Такая благодатная сила, благодатные дары даны были Церкви Христовой впоследствии.

Однажды, проходя по Кессарии Филипповой, Господь сказал апостолу Петру, когда последний с твёрдой верой исповедал Его Христом, Сыном Бога живого: блажен ты, Симон… и дам тебе ключи царства небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах (Мф.16:17.19). Тоже самое в другое время Христос Спаситель сказал и всем апостолам: истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф.18:18). Этими словами Иисус Христос даёт апостолам власть и права управлять его Церковью, терпеть в ней согрешающих или отлучать их от церковного общения в молитве и таинствах, смотря по характеру, качеству и тяжести их грехов и по глубине раскаяния грешников. Апостолы получают такое великое чрезвычайное и необыкновенное право, что их действия принимают Божественный характер: что они разрешат и простят на земле, то разрешает, и прощает Бог на небесах, а чего они не разрешают на земле, того не разрешает и Бог на небесах. Но эти обетования Иисуса Христа апостолам, как высказанные ещё до крестных страданий Христа, которыми Он для верующих в Него приобрёл право пользоваться благодатными дарами Св. Духа для своего духовного рождения, укрепления и возрастания в духовной жизни, были именно только лишь обетованиями. Права и власть решить и вязать грехи Иисусом Христом во всей полноте и совершенстве были утверждены за апостолами только после Его воскресения. В первый день по своём воскресении из мёртвых, Христос Спаситель, явившись ученикам, когда у них были заперты двери, сказал им: мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул и говорит им: примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся: на ком оставите, на том останутся (Ин.20:21–23). По точному смыслу этих слов Христа Спасителя, должно несомненно веровать, что апостолы, получившие от Христа дар Святого Духа, по своему усмотрению, прощать и не прощать грехи, делались в церкви Христовой непогрешимыми распорядителями и раздаятелями милости Божией – прощения грехов кающимся. Кто из верующих христиан дерзнёт на такую богохульную мысль, чтобы подумать или сказать, что апостолы, получивши от Христа благодатный дар Св. Духа прощать и не прощать грехи, подобно лукавому и ленивому рабу, зарыли этот дар в землю (Мф.25:18), не действовали им? Несомненно, что апостолы, по своему усмотрению, одних из верующих разрешали. от грехов, а других не разрешали и даже отлучали от церковного общения в молитвах и таинствах. Когда ап. Павел в Ефесе около двух лет проповедовал Евангелие, то многие из уверовавших иудеев и эллинов приходили к апостолу, исповедуя и открывая дела свои (Деян.19:18). По силе полученного от Христа дара и власти (Кор.10:8), ап. Павел одним прощал грехи, а другим не прощал: так, коринфского кровосмесника он предал сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасён (1Кор. 5,1–5), а равно и Именея и Александра предал сатане, чтобы они научились не богохульствовать (1Тим.1:20); эта власть решать и вязать грехи кающихся перешла и к преемникам и продолжателям апостольского служения: епископам (1Тим.4:14; 2Тим.1:6; Тит.1:5) и их помощникам, пресвитерам (Деян.14:23; Тит.1:5), так как Христос Спаситель основал свою Церковь на земле для спасения людей с известными благодатными дарами св. Духа не на сто только или двести лет, а на всё время существования рода человеческого на земле, – до второго Христова пришествия на землю. Кающийся, грешник, рассказывая продолжателю апостольского служения свои прегрешения, побуждения к ним и цели, при которых они совершены тем самым даёт ясные основания отпускать или не отпускать грехи, разрешать или связывать грешника. Пересказ своих грехов кающимся приносит великую пользу и ему самому, возбуждая в нём большее отвращение к грехам и решимость на будущее время воздерживаться от них. В древней церкви существовал двоякий образ исповеди: всенародный, совершавшийся перед всей церковью, и частный, совершавшийся перед одним пастырем церкви, продолжателем апостольского служения. Но и при первом образе совершения исповеди, которую слушали все христиане, право и власть отпущать или не отпущать грехи кающимся принадлежали только пастырям, и именно это отпущение составляло существенную часть таинства. А так как при открытом исповедании кающимся своих грехов перед лицом всей Церкви могли появиться злоупотребления этой исповедью со стороны некоторых христиан, то Церковь Христова, руководимая Духом Святым, Духом истины, наставляющим её на всякую истину (Ин.14:16–17,16:13,14:23), по материнской снисходительности к своим чадам, отменила всенародную исповедь, нимало не изменив тем самого существа таинства покаяния. Подобно ветхозаветному прообразу таинства покаяния, при исповеди все грехи нужно рассказывать предстоятелю Церкви (Лев.16:21). А без пересказа кающимся своих грехов предстоятелю Церкви, последний, как не обладающий дарами всеведения, естественно, и не может знать грехов кающегося. Из содержания молитв, читаемых при совершении таинства покаяния, видно, что грешник кается в своих грехах собственно Самому Иисусу Христу, который „невидимо стоит, приемля исповедание“ кающегося грешника; а равно и разрешение от грехов кающийся получает через священника от Христа, „благодатию и щедротами Своего человеколюбию“ прощающего согрешения. А духовник, приемлющий раскаяние, есть „точию свидетель пред Христом раскаяния грешника, объявляющий прощение и разрешение грехов кающемуся по власти, полученной от Христа через апостолов и продолжателей их служения“. И вся древняя Церковь Христова, в лице святых Отцов, учила, что разрешает грехи в таинстве покаяния Сам Христос, или Дух Святой, а на земле видимыми органами этой власти после св. апостолов служат епископы и пресвитеры. Св. Амвросий Медиоланский пишет: „кто может отпущать грехи, кроме одного Бога, Который также отпущает их через тех, кому дал власть отпущать“. „Право сие предоставлено священникам (Догматическ. богосл. митроп. Макария, том 2 стр. 429, изд. 1883 года). Св. Иоанн Златоуст говорит: „Отец весь суд отдал Сыну (Ин.5:22): теперь же вижу, что Сын весь суд свой отдал священникам“ (О священстве Ш, 5, стр. 60). Св. Лев, папа римский, пишет: „Иисус Христос даровал предстоятелям Церкви власть, чтобы они и преподавали освящение покаяния кающимся, и через дверь примирения допускали их, очищенных спасительным удовлетворением, к приобретению св. тайн. Но в этом деле непрестанно участвует Сам Спаситель“ (Догм. богосл. митроп. Макария стр. 429–430).

Мнимо-духовные христиане, не имея таинства покаяния и разрешения грехов, установленного Христом, говорят, что каждый грешник, чувствуя угрызение совести за свои грехи и обращаясь к Господу с прошением о помиловании, может и получить оное прямо и непосредственно от самого Бога, по силе ходатайства Иисуса Христа за людей (1Ин.1:1–2), без посредства человека, который бы объявил это разрешение грехов. Иногда мнимо-духовные христиане смешивают таинство покаяния с простым увещанием грешника к раскаянию и отлучением от Церкви нераскаянного грешника (Мф.18:15–18), – с простой исповедью грехов, о которой говорится у ап. Иакова (Иак.5:16), – без разрешения их. Говорят ещё мнимо-духовные христиане, что покаянием можно заглаждать грехи только недавние, непроизвольно допущенные по слабости человеческой воли (Евр.6:4–6), говорят, наконец, что благодатной дар разрешения грехов Иисусом Христом был дан только апостолам (Ин.20:21–23) и со смертью апостолов прекратился ряд людей, владеющих этим даром. То же, что в настоящее время в православной Церкви называется исповедью и разрешением грехов, есть только поощрение к преуспеянию во грехах и религиозно-нравственной беспечности.

Указания мнимо-духовных христиан на слова из псалмов пророка Давида: я открыл тебе грех мой, и не скрыл беззакония моего, я сказал: исповедаю Господу преступления мои, и ты снял с меня вину греха моего (Пс.31:5); помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих загладь беззакония мои (Пс.50:1), и на пример пророка Нафана, сказавшего царю Давиду: Господь снял с тебя грех ты не умрёшь (2Цар.12:13), – отнюдь не оправдывают мысли мнимо-духовных христиан, что можно получить разрешение грехов и спастись без таинства покаяния. Бог, выну промышляющий о спасении человека, в ветхозаветной церкви дал людям одни средства для спасения, а в новозаветной Церкви – другие. В ветхом завете не было таинства разрешения грехов. Там грешник каялся, приносил жертву за грехи, но полного и совершенного очищения грехов не получал, как о сём ясно свидетельствует ап. Павел (Евр.10:1–4). В новозаветной же Церкви Христос апостолам дал благодатный дар, по их усмотрению, прощать или не прощать грехи (Ин.20:23) исповедующим и открывающим перед ними дела свои (Деян.19:18). Люди, не пользующиеся этим благодатным даром разрешения грехов, по неверию в этот дар, за неверие получают осуждение (Ин.3:18). Вышеуказанные слова псалмов для нас – христиан – служат напоминанием нашей обязанности носить и возгревать в душе покаянное чувство перед Богом за наши грехи. Пример пророка Нафана, от лица Божия объявившего царю Давиду прощение его грехов, служит не к оправданию упования мнимо-духовных христиан получить разрешение грехов прямо и непосредственно от Бога, а к осуждению их неверия в возможность получать разрешение грехов от Бога через посредство пастырей и учителей Его Церкви, продолжателей апостольского служения на земле. Во-первых, пророк Нафан не по своей охоте, или благочестивой ревности явился к царю Давиду с словом обличения, – его послал Бог (2Цар.12:1). Во-вторых, царь Давид исповедал свой грех не простецу, даже не просто пророку (как человеку, знающему больше других), но именно как посланнику Божию, лицу уполномоченному принять исповедь грешника, и Нафан говорил Давиду от лица Божия (2Цар.12:7), наконец, в-третьих, пророк объявил Давиду прощение исповеданного греха, без сомнения, в силу полученного от Бога полномочия, в доказательство чего он вслед за прощением изрёк пророчество и о смерти незаконнорождённого младенца, которое и исполнилось (2Цар.12:18).

Далее, мнимо-духовные христиане пытаются найти оправдание своего упования получить разрешение грехов непосредственно и прямо от самого Бога, без посредства продолжателей апостольского служения, пастырей Церкви, в следующих местах св. Писания; в словах молитвы Господней: прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим (Мф.6:12); в словах Христа: покайтесь и веруйте во Евангелие (Мк.1:15), в Его же словах, сказанных при исцелении расслабленного: чадо! прощаются тебе грехи твои (Мк.2:5), и женщине, слезами омывшей, волосами отёршей и миром помазавшей ноги Спасителя в доме Симона фарисея: прощаются тебе грехи (Лк.7:48); в притче Иисуса Христа о блудном сыне, прощённом при одном обнаружении чувства раскаяния (Лк.15:11–32), в словах молитвы мытаря: Боже, будь милостив ко мне грешнику (Лк.18:13), в словах Иисуса Христа мытарю Закхею, которому за одно покаянное чувство было сказано: ныне пришло спасение дому сему (Лк.19:1–10), в словах, сказанных Иисусом Христом на кресте благоразумному разбойнику, покаявшемуся в своих грехах: Ныне же будешь со Мною в раю (Лк.23:43) и, наконец, в словах ап. Иоанна: если бы кто согрешил, то мы имеем ходатая перед Отцом, Иисуса Христа, праведника. Он есть умилостивление за грехи наши, и не только за наши, но и за грехи всего мира (1Ин.2:1–2). По поводу всех указанных мест св. Писания нужно заметить, что они, за исключением слов ап. Иоанна, не имеют прямого и непосредственного отношения, к таинству покаяния и разрешения грехов. В них раскрывается та общая мысль, что если человек искренно раскаивается в своих грехах, то Бог прощает ему грехи. О посредстве продолжателей апостольского служения при разрешении грехов кающемуся здесь не упоминается, так как о прощении грехов в указанных местах св. Писания говорится лишь в общем смысле, или же это прощение даётся прямо и непосредственно Самим Иисусом Христом, – как женщине, омывшей слезами, отёршей волосами и помазавшей миром ноги Иисуса Христа. Да притом же, все указанные места св. Писания, кроме слов ап. Иоанна и Иакова, были сказаны Иисусом Христом ещё до времени Его крестных страданий и до установления Им таинства покаяния и разрешения грехов, до времени преподавания апостолам благодатного дара на разрешение грехов (Ин.20:23). В каждом таинстве человеку, по его вере в искупительные крестные страдания Иисуса Христа за грехи человеческого рода, подаются плоды этих искупительных страданий, или благодатные дары св. Духа – в каждом таинстве свой особый дар (1Кор.12:4): в таинстве покаяния, например, дар разрешения грехов кающемуся. А отсюда ясно, что до времени крестных страданий Иисуса Христа люди не могли получить этих благодатных даров св. Духа, а, следовательно, не могло быть и христианских таинств, да не было ещё и самой Церкви Христовой на земле, как сокровищницы благодатных даров св. Духа. Поэтому всё в св. Писании, сказанное до смерти и воскресения Иисуса Христа о покаянии и разрешении грехов²⁶³ не относится к таинству покаяния, которое Христом установлено уже после Его воскресении (Ин.20:22–23). В словах ап. Иоанна: если бы кто согрешил, то мы имеем ходатая перед Отцом, Иисуса Христа праведника. Он есть умилостивление за грехи наши, и не только за наши, но и за грехи всею мира (1Ин.2:12) – говорится о том, что Сын Божий, Иисус Христос, явился на землю, проповедовал, творил чудеса, умер, воскрес и. вознёсся на небеса именно для того, чтобы ходатайствовать перед Богом Отцом за грешный человеческий род, чтобы примирить последний с Богом Отцом, открыть людям доступ к теснейшему единению с Богом, к райским блаженствам, чего лишился человек со времени грехопадения прародителей, их самовольного, горделивого непослушания заповеди своего Творца. В числе средств к примирению человека с Богом Иисус Христос установил в Своей Церкви на земле и таинство покаяния и разрешения грехов. Общая мысль, выраженная в словах апостола Иоанна, не исключает т. обр., а предполагает частные её применения.

Желая доказать, что и в их общине есть покаяние, и человек может получить видимое разрешение грехов, – мнимо-духовные христиане указывают на слова ап. Иакова: признавайтесь друг перед другом в проступках (Иак.5:16), и на слова Иисуса Христа, в которых Он даёт наставление к увещанию обидевшего нас: сначала наедине, потом при одном и двух свидетелях и, наконец, перед лицом всей Церкви. Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф.18:15–18). Относительно слов ап. Иакова нужно заметить, что в них ничего не говорится о таинстве разрешения грехов. Ап. Иаков говорит об исповеди одного христианина перед другим, как хорошем, добром, нравственном деле, когда один христианин может преподать другому советы, разъяснения и указания, как избегать известных грехов, как бороться с известными помыслами и искушениями и только, а о таинстве покаяния, в котором даётся разрешение грехов кающемуся от продолжателя апостольского служения, епископа или пресвитера, у ап. Иакова нет и упоминания. По поводу слов Иисуса Христа относительно увещания грешника нужно заметить следующее. Иисус Христос указывает разные способы увещания обидевшего нас человека-христианина. И если обидчик не получает увещания всей Церкви, перед лицом всего церковного общества, то такового упорного грешника Иисус Христос даёт право Церкви отлучать от общения с собой в молитве и таинствах, считать его наравне с язычником и мытарем (Мф.18:17). И такой суд Церкви, такое решение Иисус Христос называет судом Божиим, судом неба. Но в этом суде первое место и первое слово должно принадлежать именно тем лицам, коим от Христа предоставлена власть вязать и решить, то есть, апостолам (Мф.16:18–19,18:17–18; Ин.20:20–23), каковую власть потом Церковь передавала продолжателям апостольского служения (Деян.13:1–3,20:28; Тим.4:14,5:22,3:14–15; 2Тим.1:6; Тит.1:5), епископам и их помощникам – пресвитерам. Из примера коринфского кровосмесника ясно видно, что ап. Павел повелел, или решил отлучить его от церковного общения за его грех (1Кор.5:3–5); а когда увидел его раскаяние, то апостол первый подал голос оказать ему любовь (2Кор.2:8), снова принять его в церковное общение; а в общинах мнимо-духовных христиан нет продолжателей апостольского служения, которые бы имели непрерывное от апостолов рукоположение, а потому не может совершаться у них и того суда церковного, о котором мы читаем в Евангелии. Во-вторых, из слов Иисуса Христа и из примера коринфского кровосмесника видно, что суду Церкви подвергаются грехи известные Церкви; но у каждого христианина могут быть и есть грехи тайные, которые не известны Церкви и кои грешник может стесняться объявлять всему обществу христиан, а между тем эти грехи могут быть большие, могут сильно тяготить совесть грешника, вызывать у него истинное раскаяние. Разрешение этих грехов, очищение совести грешника от них можно получить только через лицо, принявшее от Христа через апостолов власть и право вязать, и решить, то есть продолжателя апостольского служения, епископа или пресвитера.

Возражая против учения православной Церкви о таинстве покаяния, мнимо-духовные христиане говорят ещё, что, если Иисус Христос и дал апостолам власть вязать и разрешать грехи, то эта власть принадлежала только лично апостолам, как и власть творить чудеса, исцелять больных, очищать прокажённых, воскрешать мёртвых, изгонять бесов (Мф.10:8). Власти творить указанные чудеса мы не видим у продолжателей апостольского служения, а вместе не можем признать, что им принадлежит и власть разрешать грехи, – тем более, что ещё во времена апостолов епископы впадали в тяжкие грехи, за что и обличались, как это видно из слов Иисуса Христа к ангелу, или епископу Ефесской церкви: ты оставил первую любовь твою. Итак, вспомни, откуда ты ниспал и покайся, и твори прежние дела, а если не так, скоро приду к тебе, и сдвигну светильник твой с места его, если не покаешься. (Откр.2:4–5). А если продолжатели апостольского служения, епископы и пресвитеры, грешные люди, то как же они, будучи сами грешниками, могут простить грехи кающегося перед ними грешника? На это нужно заметить, что апостолы получили от Иисуса Хряста право и власть связывать или разрешать грехи не потому, чтобы они были безгрешными, а потому, что Создателю Церкви, Иисусу Христу, было благоугодно в Своей Церкви учредить такое священнодействие, через которое члены Церкви могли бы получать освобождение от грехов, в которые они, по слабости человеческой воли, могли впадать после совершения над ними таинства крещения, или духовного рождения о Христе с совлечением тела греховного (Кол.2:11). Апостолы не считали себя безгрешными. Во плоти человеческой на земле безгрешным был один только Иисус Христос (Ин.14:30; 1Пет.2:22). Ап. Иоанн пишет: если говорим, что не имеем греха! обманываем самих себя, и истины нет в нас (1Ин.1:8). Ап. Павел ещё до крещения назван был от Христа Его избранным сосудом (Деян.9:15), и сам о себе говорит, что он был восхищен до третьего неба, в рай, где слышал неизреченные слова (2Кор.12:2–4). А между тем такой высокооблагодатствованный человек не считал себя достигшим совершенства (Флп.3:12), а иногда называл себя и первым из грешников (1Тим.1:15). Следовательно, Христос предоставил апостолам право и власть связывать и разрешать грехи людям, кающимся перед ними (Деян.19:18), по милосердию Своему к искупленным Им людям, дабы им дать возможность освободиться от грехов, а не потому, что этого дара были достойны апостолы за свои личные заслуги, добрые дела, их полную святость и безгрешность. И дар вязания и разрешения грехов Иисус Христос дал своей Церкви не на сто или двести лет, но как и другие благодатные дары предоставил Церкви на все времена её существования на земле, до второго Его пришествия на землю для суда над людьми. Для спасения людей Бог создал Церковь на земле и снабдил её благодатными дарами не потому, чтобы люди сами заслужили этого своими добрыми делами, а единственно по любви к Своему творению, как говорит о сём апостол: благодатию вы спасены через веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел праведных, чтобы никто не хвалился (Еф.2:8–9); и сохранит Иисус Христос Свою Церковь на земле с полотой благодатных даров по той же любви к человеческому роду, а не потому, чтобы люди заслужили этого своими добродетелями и подвигни. Поэтому и продолжатели апостольского служения на земле в Церкви Христовой, пастыри и учители, связывают и разрешают грехи кающимся людям не по силе своих добродетелей и подвигов, высоты своего личного духовного совершенства, а по силе тех даров и власти, которые преподаны им церковью при их рукоположении, в священные степени (Деян.20:28; 1Тим.4:14; 2Тим.1:6,5:2; Тим.1:5). И в жизни гражданской, губернатор управляет губернией, судья произносит суд – не потому, чтобы они были лучшими по уму и нравственности людьми во всём том обществе, на которое простирается их власть, а по силе прав и власти, предоставленных им от Государя. Так и в Церкви Христовой известные лица исполняют обязанности пастырей, учителей и совершителей, таинств не по силе своих личных добродетелей и заслуг, а по силе прав и власти, полученных ими от Христа другопреемственно через апостолов и продолжателей апостольского служения в Церкви Христовой. Этими правами и властью они владеют до тех пор, пока не будут взяты от них эти права и власть Церковью же. При том же, как это уже показано выше, при совершении таинства покаяния грешник раскаивается в своих грехах собственно Самому Иисусу Христу, Который „невидимо стоит, приемля исповедание“ кающегося грешника, и кающийся получает разрешение грехов через духовника от Христа, „благодатию Его человеколюбия“ (молитва при совершении таинства покаяния). Точно также и дар чудотворения в Церкви Христовой никогда не прекращался и не прекратится. Иисус Христос сказал, что истинная вера у людей будет сопровождаться знамениями: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брат змей; и если что смертное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных и они будут здоровы (Мк.16:17–18). По истинной и глубокой вере в православной Церкви и в настоящее время проявляются чудотворения изгнанием бесов, исцелением недугов и проч. по молитвам избранников Божиих, хотя дар чудотворения, как дар чрезвычайный (1Кор.1:2,9–10), и не привязывается непременно к известному служению.

Мнимо-духовные христиане говорят ещё: православное учение о таинстве покаяния нельзя признать согласным с св. Писанием ещё и потому, что покаянием можно заглаждать грехи недавние, допущенные человеком непроизвольно, по слабости человеческой воли; а кто повторяет известный грех много раз, коснеет в нём, грешит произвольно и сознательно, тот погиб навсегда, того уже невозможно опять обновлять покаянием, когда он снова распинает в себе Сына Божия, и ругается Ему (Евр.6:4–6). А между тем в православной Церкви кающемуся прощаются все грехи.

По поводу этого возражения мнимо-духовным христианам нужно разъяснить, что, согласно с словом Божиим, православная Церковь, действительно, верует и учит, что чистосердечное и искреннее раскаяние грешника перед Богом может принести ему полное и всецелое прощение в каких бы то ни было грехах, так как Бог не желает смерти грешника, а чтобы он обратился от путей своих и был жив (Иезек.18:23,33:11). Ещё в ветхом завете было известно верующим людям, что милосердие Божие покрывает всякий грех человека, при его искреннем и чистосердечном раскаянии, как мы читаем об этом во второй книге царств: Бог не желает погубить душу и помышляет как бы не отвергнуть от Себя и отверженного (2Цар.14:2,14). А в новом завете милосердие Божие к грешным людям, проявившееся беспредельной любовью в крестной смерти Сына Божия за грехи человеческого рода, даёт людям ещё большую надежду на возможность заглаждать грехи свои покаянием. Пример, подтверждающий эту мысль, мы прежде всего можем видеть в апостоле Петре. Ап. Пётр первый из людей исповедал Иисуса Христа воплотившимся Сыном Божиим (Мф.16:16). Вместе с другими апостолами он получил от Христа благодатный дар совершения чудес: исцеления больных, очищения прокажённых, воскрешения мёртвых, изгнания бесов (Мф.10:8; Лк.10:9). На тайной вечери вместе с другими апостолами он приобщился под видом хлеба и вина истинного тела и истинной крови Христа (Мф.26:26–29; Мк.14:22–25; Лк.22:19–20). И после всего этого ап. Пётр от Иисуса Христа был предупреждён, что сатана будет искушать его (Лк.22:24–34). И, однако, не смотря на всё сие. он отрёкся от Христа, что не знает его (Мф.26:69–75; Мк.14:66–72; Лк.22:56–60; Ин.18:17,24:27). Но чистосердечным слёзным покаянием ап. Пётр загладил и этот тяжкий грех отречения от Христа. Пример раскаяния ап. Петра даёт непоколебимое основание утверждать, что православная Церковь содержит чисто евангельское учение о таинстве покаяния, в котором, при искрением и чистосердечном раскаянии грешника, последний может получить отпущение всех грехов. Христос пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мф.9:13); взыскать и спасти погибшее (Мф.18:11). так как нет воли Отца нашего небесного, чтобы погиб один из малых сих (Мф.18:14). Слова же ап. Павла: невозможно отпадших опять обновлять покаянием, когда они снова распинают в себе Сына Божия, и ругаются Ему (Евр.6:4–6), как это видно из предыдущего, относятся к такому душевному состоянию грешника, при котором для него невозможно бывает покаяние. Ап. Павел говорит, что этот человек был просвещён истинами веры, вкусил дара небесного, то есть таинства причащения тела и крови Христовых под видом хлеба и вина; получил и другие дары Св. Духа в таинствах – сделался причастником Духа Святого; вкусил доброго гласа Божия и сил будущего века, то есть уразумел силу Царствия Божия (1Кор.4:20), или же, живя на земле, предвкушал будущую духовную блаженную жизнь. И, несмотря на всё это духовное совершенство, этот человек потом отпадает от веры во Христа, снова распинает Его и ругается Ему. Такое душевное состояние грешника есть не что иное, как упорное противление очевидной истине Божией, совершенное неверие, нераскаянность, жестоковыйное восстание на благочестие и истину и упорное пребывание в нераскаянии, – это именно тот, грех который Христос назвал хулой на Духа Святого, который не отпустится человеку (Мф.12:31). Ап. Павел, говоря о невозможности для отпадшего обновления покаянием, разумеет здесь нравственную невозможность раскаяния со стороны грешника, а не со стороны благодати и милосердия Божия. И слова ап. Павла о невозможности отпадших опять обновлять покаянием, когда они снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему, отнюдь не противоречат учению православной Церкви о таинстве покаяния, по которому первым и главным условием к получению разрешения грехов со стороны грешника является чистосердечное и искреннее раскаяние во грехах. И при таком раскаянии, как видно из примера ап. Петра, грешник может получить прощение и разрешение всякого греха (1Ин.1:9).

Прот. Н. Кутепов

(О душе человека и о некоторых её свойствах).

VII. Смерть человека

Телесная смерть человека состоит в распадении союза между душой и телом, или в отделении души от тела и возвращении последнего в землю. С той поры, как Бог сказал падшему Адаму: „земля еси и в землю отъидеши“ (Быт.3:19), явилась смерть. Всякий человек рано или поздно умирает. Никакое звание, никакой возраст, никакое богатство, никакая мудрость, никакая осторожность – ничто не может сохранить нас от смерти. Закон смерти общий для всего человечества. Слово Божие о всеобщности смерти говорит: „Кто есть человек, иже поживет и не узрит смерти?“ (Пс.69:3), „О Адаме вси умирают» (1Кор.15:22).

Какая же причина смерти?

По мнению древних язычников и современных неверов, смерть есть закон самой природы. Мы умираем, говорят они, потому что такова была, есть и будет природа человека. Как пожелтевший лист спадает осенью с дерева, точно также и человек, сражённый в свою осень неумолимой смертью, исчезает бесследно и безвозвратно. Умирая, мы отдаём дань природе наравне со всеми животными.

Совершенно иначе смотрит на причину и происхождение смерти христианская религия.

Смерть, по христианскому учению, не есть установленный от Бога закон для человека, так как смерть есть зло, а зла Бог не сотворил. Всё сотворённое Богом найдено им прекрасным: „и виде Бог вся, елика сотвори, се добро зело“ (Быт.1:31). Слово Божие, к которому мы всегда должны обращаться для непогрешительного суждения, показывает нам, что смерть есть наказание за грехи наших прародителей, наказание, сначала постигшее их самих, а затем и всё происшедшее от них человечество. Несмотря однако на всю противоестественность, смерть для истинного христианина не есть зло: она есть только конец его странствования и переход в истинное отечество. Смерть – великое таинство. Самое страшное в этом таинстве – это момент разлучения души с телом.

Издатель „Borderland‘a г. Стэд печатает в своём журнале несколько случаев наглядного доказательства отделения души от земной её „скорлупы “.

Вот один из таких случаев.

1) „Это было, говорит он, письменно сообщено мне одной моей знакомой писательницей, до той поры не имевшей никаких религиозных убеждений. Сидя возле кровати умирающего, нежно любимого ею младенца, она мысленно говорила себе: „если в самом деле в человеке есть душа, если действительно существует будущее, да будет мне дано увидеть, как жизнь уходит из этого маленького, дорогого мне существа!“ Ребёнок вздрогнул всем телом... Последний вздох вырвался из его груди. Он был мёртв. Но в эту самую минуту, поражённая удивлением, она увидела, что сероватое, туманное облачко выделилось из головы младенца и постепенно приняло форму и черты умершего ребёнка, затем этот более нежный, более эфирный его облик, плавно поднявшись к потолку, исчез из вида“.

Письмо своё она закончила так: „поверите ли вы или не повернее моему рассказу, мне это будет совершенно безразлично, так как теперь я знаю, что у нас есть душа: я её видела“.

2) Тот же Стэд печатает другой случай, о котором сообщила несколько лет тому назад на одном митинге женщина-врач.

„Я знаю, говорит она, что многие не верят в существование за гробом. Что касается меня, то я видела душу, отделившуюся в минуту смерти от своего тела“.

Эти слова были встречены сомнениями, но она уверенно и спокойно продолжала:

„Не так давно в моё лечебное заведение привезён был совершенно незнакомый мне человек, недуг которого настолько подточил уже его организм, что я сразу решила, что нет ни малейшей возможности излечить его. Протянув ещё день–другой, больной угасал на моих глазах, пока я стояла возле его кровати, погруженная в тяжёлые думы единственно только о том, что я не в силах ничем помочь несчастному.

Когда всё кончилось и последний вздох вылетел из груди умершего, я ещё простояла несколько минут у его койки, размышляя о том, что следовало бы уведомить родных о его кончине, как вдруг почувствовала возле себя чьё-то присутствие. Обернувшись в сторону этого ощущения, я была поражена как бы громовым ударом, увидя рядом со мной стоящее совершенное подобие только что умершего человека. Облик этот как бы не замечал меня. Он смотрел на свой труп с выражением недоумения, удивления, и как бы досады. Я тоже повернулась к трупу, глядя на безучастное, тупое выражение его лица. Затем опять посмотрела в сторону двойника, но его уже не было; тем не менее теперь я знаю, что видела „душу“ человека. Ближайшие слушатели рассказа, женщины-врачи, примолкли на несколько минуть. Затем одна из них презрительно улыбнулась и сказала: „вы, надо полагать, спиритуалистка?“. В ответ на это она сказала: „нет, я не спиритуалистка, но с того момента, как я своими глазами узрела „душу“, жизнь получила для меня совершенно новый смысл и значение“ („Из обл. таинств.“ Дьяченко, стр. 587).

По свидетельству св. Писания исход души праведной и грешной неодинаков.

Душа праведная, по разлучении с телом, приемлется свв. ангелами, охраняется ими и относится в страну, исполненную света, радости и блаженства. Она не только не боится смерти, но встречает её с радостью, будучи исполнена радостных видений небожителей, с которыми надеется соединиться на веки. Многие из праведников умирали, как известно, на молитве. Свв. Димитрий Ростовский и Серафим Саровский найдены после смерти на коленах в положении молитвенном. О св. первомуч. архидиаконе Стефане известно, что лицо его перед смертью стало, „как лицо ангела“, чем были поражены сами враги его.

Насколько радостна бывает смерть праведных, настолько напротив, страшна бывает смерть грешников. И чем грешнее человек, чем больше сделал он зла, чем меньше каялся в своих грехах, тем страшнее бывает его смерть, тем тяжелее последние минуты его жизни. „Смерть грешников люта“ (Пс.33:22).

„Разлучение с жизнью, пишет св. Ефрем Сирин, крайне опечаливает грешника, который видит у себя перед очами тёмную бездну. Какое раскаяние обымет тогда его сердце, нерадевшее здесь о своём спасении!“

Бывают однако случаи, когда грешники умирают по-видимому спокойно, а праведники подвергаются жестокой и страшной смерти. Для уяснения подобных случаев, нужно иметь в виду, что пути Божии для нас непостижимы.

Св. Афанасий в объяснение этого обстоятельства рассказывает следующий случай:

Один монах отшельник, известный чудотворениями, жил в пустыне с своим учеником. В один день случилось ученику пойти в город, в котором начальником был человек злой и не боявшийся Бога. В городе он увидел, что этого начальника погребают с большой честью, множество народа сопровождает его гроб.

Возвратившись потом в свою пустыню, ученик нашёл своего старца растерзанным зверем. Поражённый таким обстоятельством, он стал горько плакать и жаловаться Богу, говоря:

„Господи, как славно помер тот злой властелин, а этот святой, духовный старец за что подвергся такой горькой смерти?“ Когда он плакал и молился, явился к нему ангел и сказал: „Что ты плачешь о своём старце? Тот злой властелин имел одно доброе дело, за которое в награду и удостоился такого славного погребения, а по переходе в другую жизнь ему уж нечего больше ожидать, кроме осуждения. А твой наставник, честный старец, во всём угодил Богу, но однако-ж, как человек, имел один грех, который такой горькой смертью очищен и прощён, так что он „отошёл из земной жизни совершенно чистым“ (Пролог, 21 июля).

Рассматривая жизнь повреждённого грехом человека, можно прийти к заключению, что смерть есть дело величайшего милосердия Божия к роду человеческому.

Что сталось бы с человеком, если бы он, не получив наказания за грехи, остался бы жить навсегда? Не повлияла ли бы на него самым гибельным образом надежда на безнаказанность? Нет сомнения, что он стал бы всё смелее и смелее совершать грехи и, наконец, дошёл бы до такой нравственной порчи, до такого восстания и ожесточения против Бога, до которого ниспал некогда светлый, высокий, бесплотный дух, сделавшийся потом сатаной.

VIII. Явления умерших

О случаях явлений душ умерших людей живым существует множество повествований. Само собой понятно, что если душа бессмертна, то и явление её людям не представляет ничего невероятного. Нужно думать, однако, что души умерших являются на землю не по собственной воле, а только по повелению и допущению Божию и при том для каких-нибудь особенных, высоких целей.

Если бы они могли являться по собственному произволу, то явления их были бы, несомненно, чаще, чем наблюдается это на самом деле. В действительности явлений умерших нас достаточно убеждают повествования св. Писания.

Царь Саул обращался к аэндорской волшебнице с просьбой вызвать дух пророка Самуила, и Самуил являлся и беседовал с Саулом; во время Преображения Иисуса Христа на Фаворе явились Моисей и Илия, умершие несколько столетий тому назад, и вели разговор со Христом: в момент крестной смерти Спасителя, восстали многие давно умершие лица и явились многим в Иерусалиме.

В истории Церкви мы встречаемся с следующими знаменательными событиями.

1) Св. Иоанну Златоусту, на пути его в ссылку, в г. Команах явился епископ Василиск, умерший сто лет тому назад, и сказал: „мужайся, брат Иоанн, завтра мы будем вместе“. Св. Иоанн поверил этому видению, одел на себя чистые одежды, приобщился св. Таин и, действительно, как ему было сказано, почил смертью праведника.

2) Праздник во имя трёх вселенских учителей учреждён по особенному, весьма примечательному обстоятельству.

Вскоре после их кончины между православными почитателями их великих подвигов нередко возникал вопрос: который из трёх святителей больше и выше? Распря об их добродетелях возросла, наконец, до того, что произошло решительно разделение христиан: одни начали называться Василианами, другие Григорианами, третьи Иоаннитами. Тогда, в отклонение такого соблазна, сами святители, все трое вместе, явились Иоанну, епископу евхаитскому, и сказали ему: „все мы имеем у Бога равное достоинство. Объяви христианам, чтобы оставили спор относительно сего. Как при жизни более всего мы заботились о единодушии, так и по преставлении нашем более всего желаем единомыслия верующим. Установи для нас общий праздник“. И праздник был установлен.

3) Однажды, в глубокую ночь, преподобный Сергий Радонежский совершал своё келейное правило и перед иконой Богоматери пел акафист, что он делал, по своему обычаю, ежедневно. Часто взирал он на святую икону и усердно молил Матерь Божию о своей обители. „Пречистая Мати, взывал святой старец, будь всем нам спасительное упокоение и пристанище!“ Так молился преподобный; его чистое сердце горело благодатным пламенем, его смиренный ум весь погружён был в молитву и он, как дитя, в простоте беседовал с Пречистой Матерью.

Окончив молитву, он сел отдохнуть, но вдруг его святая душа ощутила приближение небесного явления и он сказал своему ученику, преподобному Михею: „бодрствуй, чадо: мы будем в сей час иметь чудесное посещение“. Едва сказал он это, как осиял его свет и он увидел Пречистую Матерь, сопровождаемую апостолами Петром и Иоанном. Не будучи в силах вынести чудного света, преподобный Сергий пал ниц. Пресвятая Дева ободрила его словами: „Не бойся, избранник Мой, сказала Она, Я пришла посетить тебя; молитва твоя услышана и Я неотступно буду от места сего и всегда буду покрывать его“. Сказала так и – стала невидима.

Действительность передаваемых св. Писанием и Церковью явлений отшедших душ также несомненна, как несомненно истинны сами сообщающие их источники. Следовательно, в одних уж этих фактах мы имеем неопровержимое доказательство действительного бытия мира духовного и полнейшее опровержение так распространённого в настоящее время неверия.

IX. Загробная жизнь людей праведных и грешных

Души праведных людей по исходе из этой жизни награждаются за свои подвиги блаженством.

Из св. Писания мы знаем, что праведный Лазарь после смерти тотчас же отнесён был ангелами на лоно Авраама (Лк.16:22); покаявшемуся на кресте разбойнику Христос сказал: „днесь будеши со мною в рай“ (Лк.23:43).

Место, куда отходят души праведных после частного суда, в св. Писании имеет разные названия, но самое употребительное – это рай. У всех отцов и учителей Церкви рай представляется садом дивной, неописанной красоты, природа которого вполне соответствует тонкой природе души, недоступной нашим огрубевшим чувствам. Праведные души будут не причастны никаким печалям и страданиям и будут наслаждаться там успокоением от трудов своих. Состояние их не будет ни бессознательным и сонным, ни безразличным и неопределённым, как учат люди, не признающие личного бессмертия души. Сознавая ясно праведную жизнь и своё состояние, души праведных будут находиться в предначатии вечного блаженства. Будущий мир этот всецело ускользает от нашего воображения. Если кто думает, что может представить себе картину будущей жизни, тот очень ошибается. Все представления, составляемые при посредстве настоящей нашей организации, не имеют никакой цены в другом образе существования. Земной глаз не может воспринимать другого света, кроме земного; земное ухо не может дать нам никакой мысли о мелодии небесной. Изменись наши органы – и всё изменится для нас, самая высокая поэзия не может поднять даже края той завесы, которой закрывается от нас будущее.

Итак, оставим напрасные попытки представить себе рай, но с другой стороны остережёмся и того отвлечённого идеализма, который готов изгладить все обетования, составляющие нашу надежду и предмет наших желаний. Наше будущее есть жизнь, – жизнь действительная и полная. Мы будем с телами духовными и прославленными в святом обществе; если небесные красоты не соответствуют нашим самым лучшим мечтам, то это не от того, что наше воображение берет слишком высокий полёт, а от его бессилия достигнуть той действительности, которая превышает его. Дабы представить вечность, возьмём жизнь и постараемся освободить её от смерти, от постепенного, продолжающегося умирания. Вместите зрелость опытности в порывы молодости, присоедините мудрость старца к энтузиазму юности, предоставьте сердцу, богатому радостями, не лишаясь их, предаваться новым радостям: тогда перед вами будет жизнь полная, постоянно возрастающая, всегда поднимающаяся и никогда не упадающая, в сравнении с которой теперешняя жизнь представилась бы подобием смерти, – но и при всём этом вы не достигнете ещё понятия о жизни вечной!

Теперь нам, поставленным в условия времени, не дано обнять будущего вечного.

Блаженству праведных совершенно противоположно состояние грешных.

Грешные души, удалённые от лицезрения Божия, лишатся источника блаженства, будут ясно сознавать свои грехи, которыми они оскорбили Бога, будут мучиться угрызениями своей совести, будут желать загладить свои поступки, но это будет уже невозможно.

Следующий рассказ даёт понять нам, насколько страшны мучения грешников.

Один расслабленный, изнемогая от тяжкой болезни, с воплем просил Господа прекратить его страдальческую жизнь. „Хорошо“, сказал больному явившийся ангел, „Господь, будучи неизреченно благ, соизволяет на твою молитву, только с условием, вместо одного года страданий на земле, которыми каждый человек очищается, как золото в горниле, пробыть три часа в адских мучениях. Земной путь тебе наскучил; испытай, что значат вечные муки в аде, куда идут все грешники; впрочем, испытай только в течение трёх часов, а потом будешь спасён“. Страдалец задумался. „Год страданий на земле, – это ужасное продолжение времени! Лучше вытерплю три часа в этих бесконечных муках“, сказал он сам себе.

„Согласен в ад“, ответил он ангелу. Ангел тихо принял его страдальческую душу и, заключивши её в преисподних ада, удалился от страдальца с словами утешения: „через три часа явлюсь я за тобой“. Господствующий всюду мрак, теснота, долетающие звуки неизъяснимых воплей грешников, видение духов злобы, – всё это слилось для страдальца в невыносимый ужас и томление. Он всюду видел и слышал только страдание и ни ползвука радости в необъятной бездне ада; одни лишь огненные глаза демонов сверкали в преисподней тьме и носились перед ним их исполинские тени, готовые сдавить его, сожрать и сжечь своим геенским дыханием. Бедные страдалец затрепетал и закричал, но на крик его отвечала только адская бездна своим замирающим вдали эхом и клокотаньем геенского пламени, которое клубилось в виду трепетавшего заключенника. Ему казалось, что целые века страданий протекли уже: с минуты на минуту ждал он себе светоносного ангела, но его не было. Наконец, страдалец отчаялся в его появлении и, скрежеща зубами застонал, но никто не внимал его воплям. Все грешники, толпившиеся в бездне геенской, были заняты собой, своим собственным мучением. Наконец тихий свет ангельской славы разлился над бездной. С райской улыбкой приступил ангел к страдальцу и спросил: „Что, каково тебе, брат?“ „Не думал я, чтобы в устах ангельских была ложь“, прошептал едва слышным, прерывающимся от страданий голосом заключенник. „Обещался взять меня через три часа, а между тем целые годы я провёл в невыразимых страданиях“. „Помилуй, что за годы!“ кротко я с улыбкой отвечал ангел, – час только прошёл со времени моего отсутствия, и два часа сидеть тебе здесь“. „Как, два часа? в испуге спросил страдалец, – два часа? а это только час прошёл. Не могу я более терпеть, нет силы! Если только можно, если только есть воля Господня, умоляю тебя, возьми меня отсюда! Лучше на земле я буду страдать годы и века, даже до последнего дня, до самого пришествия Христова, только выведи меня отсюда“, со стоном воскликнул страдалец, простирая к светлому ангелу руки. Тогда ангел сказал: „Бог удивляет на тебе милость свою“. При этих словах страдалец открыл глава и видит, что он по-прежнему на своём болезненном ложе. Все чувства его были в изнеможении, страдания духа отозвались и на самом теле, но он с той поры терпеливо уже переносил страдания, приводя себе на память ужасы адских мучений и благодаря о всём милующего Господа (Письма Святогорца, ч. 1, 15 пис.).

Кроме нераскаянных и ожесточённых грешников, в аде находятся также души состояния нерешённого. Это те грешники, которые не принесли плодов покаяния, но умерли с семенами веры и благочестия. Души эти зыблются над бездной, то возвышаясь благодатью, то низвергаясь остатками повреждённой природы. Души эти не безнадёжны для царствия небесного, но не могут получить его сами, а потому жаждут для себя посторонней помощи, т. е. молитв и ходатайства Церкви. О загробной участи младенцев из св. Писания нам мало известно. По верованию Церкви, все младенцы, умершие после крещения, несомненно, получат спасение. Что касается до некрещённых младенцев, то слова Спасителя: „оставите детей и не возбраняйте им приити ко Мне, таковых бо есть царство небесное“, будучи обращены к детям иудейским, т. е. не получившим крещения, дают основание думать, что их участь не будет безотрадной.

X. Спасение души

Пока человек не предстанет на суд Божий, не услышит решительного о себе определения, до тех пор он не может узнать, угоден ли он Богу или нет. Однако в Слове Божием точно указаны заповеди, соблюдение которых ведёт ко спасению души.

Глава и сущность всех добродетелей человека есть любовь, без которой ни пост, ни молитва, ни труды не имеют значения. Любовь основная заповедь христианства и, пламенея ею, мы уже здесь на земле полагаем начало нашей блаженной вечной жизни в общении с Богом, Который любовь есть (1Ин.4:8). Кроме любви, необходимым условием для спасения души служит также смирение.

Некогда преподобному Макарию явился диавол и говорит: „Макарий! ты много постишься, а я вовсе не ем; ты мало спишь, а я вовсе не сплю; одним только ты побеждаешь меня – твоим смирением“.

Нельзя однако думать, что этими двумя добродетелями исчерпываются все обязанности человека.

Кто хочет спастись, тот, по учению Спасителя, должен:

1) Принадлежать к единой, святой кафолической Церкви и быть верным её сыном.

Неповинующегося Церкви Христос сравнил с идолопоклонником, сказав: „аще кто Церковь преслушает, буди тебе, яко язычник и мытарь“ (Мф.18:17).

2) Иметь тщательное раскаяние в своих согрешениях как при ежедневных молитвах своих, так в особенности перед духовником в таинстве исповеди.

3) Со страхом Божиим, верою и любовью неопустительно причащаться свв. тела и крови Христовых, во исполнение заповеди Его: „аще не снесте плоти Сына человеческого, не пиете крови Его, живота не имате в себе. Ядый мою плоть и пияй Мою кровь имать живот вечный“ (Ев. Ин.6:53–54).

4) И, наконец, терпеливо переносить все скорби, которые встречаются ему в земной жизни. „В терпении вашем, сказал Христос, стяжнте души ваша“ (Лк.21:19). „Претерпевый до конца, той спасен будет“ (Мф.24:13).

Кто верит в премудрую цель мироздания, кто не отчаялся в разумности собственного существования, тот должен всеми силами своей души стремиться к нравственному совершенству, подавляя в себе низшие противо-нравственные побуждения.

В окружающем нас мире мы находим всё премудрым и целесообразным, как же может быть допустима аномалия в мире духовно-нравственном, т. е. торжество или безнаказанность зла?

Неужели нет никого, более великого, кто бы мог вполне осуществить тот порядок, которого требует наше сердце, наша совесть, который мы понимаем и предчувствуем?

Необходимо, чтобы все верующие в Бога, в душу, в долг, в святость, в бессмертное будущее, сблизились, соединились и с твёрдостью говорили и проповедовали о вечной жизни.

Священник Иоанн Бугославский

Огромной важности вопрос о причинах „упадка духа“ в нашем духовенстве в настоящее время приобретает особое значение. Если ранее вопросом этим интересовались лишь духовные лица, которых он ближайшим образом касается, то теперь, в годину духовной и политической смуты, когда в обществе и печати раздаются сетования на слабость голоса духовенства и влияния Церкви, настоящий вопрос начинает останавливать на себе общее внимание.

По вопросу о причинах упадка духа в нашем духовенстве, – „духа бодрости, энергии, инициативы, уверенности в своих силах и упованиях на одоление врагов Церкви и порядка общественного“ мы уже высказались²⁶⁵.

После того нам пришлось немало прочитать и услышать в разъяснение причин столь неотрадного явления – „упадка духа в духовенстве“.

Мы позволяем себе утверждать, что при всей справедливости указываемых причин ими даётся явлению далеко неполное освещение, или говоря иначе – одними этими причинами объяснять явление нельзя.

В ряду причин, обусловливающих „упадок духа“ в духовенстве, указывается, напр., „на архиерейское обхождение“, на „благочинническое усмотрение“, „консисторское судоустройство“, „следственную волокиту“ в духовном суде. Без сомнения, всё это верно, всё это не может не угнетать энергии духовенства, не ослаблять его бодрости, инициативы; но с другой стороны, все эти причины, причины давние. Да и можно ли говорить, чтобы их когда-либо не было?

В рассматриваемом отношении духовные консистории едва ли не могут быть названы причинами всех указываемых причин. Но со вчерашнего ли дня утвердилась за нашими консисториями до крайности нелестная репутация?²⁶⁶

Мы со всей решительностью утверждаем, что нынешние духовные консистории, в которых почти всюду секретари – лица с высшим образованием, и весь наличный состав служащих в них в общем образованнее и относительно обеспеченнее в материальном отношении, чем служившие в прежних консисториях, нынешние – говорим духовные консистории неизмеримо лучше прежних. И, однако, при таких сравнительно улучшенных и обновлённых центральных в епархиях административных учреждениях приходится говорить об упадке духа в современном духовенстве. Неудивительно, если иные рассуждают об упадке духа не в применении к современному духовенству, а вообще, т. е. к духовенству и прежнему. Они полагают, что энергии, бодрости, инициативы, уверенности в своих силах в нашем духовенстве никогда больше даже не замечалось, чем сколько всего этого имеется в духовенстве современном. Ниже мы постараемся фактически доказать, что думающие так ошибаются.

Если бы упадок духа в современном духовенстве зависел от указываемых причин, т. е. от архиерейского обхождения, благочиннического усмотрения, консисторского судоустройства, следственной волокиты, тяжких условий одинокой, разобщённой в товариществе сослуживцев, отрешённой от культурной среды и света жизни пастыря в сельской трущобе, материальной необеспеченности духовенства, – если бы упадок духа в духовенстве зависел только от этих причин, то мы наблюдали бы большую разницу в состоянии духа духовенства в разных местностях, и оно, это состояние, очень скоро изменялось бы. Указанные причины на огромном пространстве нашего отечества действуют далеко не с одинаковой силой, а в иных местностях совсем не действуют. Возьмём, напр., „архиерейское обхождение“. Разве оно всюду одинаково? Архипастырское обхождение в разных епархиях очень различно. „Отеческое отношение епархиальных преосвященных к сельским пастырям“, имеет место и может быть даже в большинстве епархий. Архипастырскому обхождению придаётся в рассматриваемом нами отношении значение „легко и скоро“ действующего средства. Но если бы это последнее было так, тогда, чтобы поднять упавший дух в духовенстве той или другой епархии, стоило бы только перевести туда отечески-благостного архипастыря и цель достигалась бы. Мы, однако, несклонны придавать этой мере такого универсального значения, так как не замечаем различия в степени упадка духа в духовенстве в епархиях с различным архипастырским обхождением²⁶⁷.

Что сказано в отношении архипастырского обхождения, приложимо и к благочинническому усмотрению. И оно далеко не везде одинаково. – Далеко не везде одинаково и материальное положение духовенства. В иных епархиях это положение по справедливости можно назвать предостаточным. Но никак нельзя сказать, что в этих епархиях духовенство обладает большей энергией, бодростью, инициативой, уверенностью в своих силах. При ближайшем и внимательном рассмотрении дела можно, пожалуй, заметить и обратное.

Нам особенно настойчиво говорят, что в видах поднятия в духовенстве истинно пастырского духа, энергии, усиления в нём бодрости, инициативы и проч., – желательно восстановление прихода в древнем его виде, т. е. как самостоятельной церк.-обществ. единицы с выборным духовенством во главе. Но едва ли Церковь от этой меры может ждать добрых плодов в смысле поднятия духовенства. Есть основание к опасениям, как бы мера эта не послужила целям, противоположным ожидаемым. Громкие жалобы слышатся на огромный вред, приносимый церк.-приходской жизни в сёлах местными либеральными интеллигентами, а также мироедами и кулаками. Но теперь и те, и другие действуют, как говорится, без законных оснований, так сказать, со связанными руками. Какой же вред могут они принести, когда начнут легально вторгаться в жизнь прихода?.. Как на желательный образец, указывают на устройство приходов в Финляндии. Но самостоятельные, положим, униатские приходы существуют в С.-Америке. Там, как пишет один священник (о. Береций), прихожане-миряне не только захватили в свои руки церковное хозяйство, но стали вмешиваться и во внутренние дела церкви и „кажется, говорит этот священник, не далёк уже тот час, когда на митингах светские люди начнут решать вопросы веры христианской и захотят даже самому Иисусу Христу указывать, кого нужно принять в рай, а кого нет“ („Церк. Вед.“).

Переходя к дальнейшему изложению наших мыслей, скажем ещё раз, что все указываемые причины упадка духа в духовенстве имеют каждая свою долю значения в данном вопросе, но сущность дела, по мнению нашему, не в них, а в чём-то другом. Если бы упадок духа в духовенстве зависел от этих причин, тогда, как это мы уже высказывали на стр. „Μ. Обозр.“ (№ 8-й, 1903 г.), при действии их, как причин постоянных и с очень давних времён, мы не могли бы наблюдать в жизни духовенства моментов высокого в нём подъёма духа, когда оно не в единичных только представителях и в отдельных местностях, а в целой своей массе и повсеместно, став на высоту своего призвания, поражало современников избытком бодрости, энергии, инициативы, уверенности в своих силах. А такой славный момент в жизни и деятельности духовенства был и он совпадает с первыми годами по освобождении крестьян²⁶⁸.

Итак, при наличии всех тех причин, которые указываются в объяснение упадка духа в духовенстве, оказывается возможным высокий подъём в нём этого духа. Значит, суть дела не в этих причинах. Такое заключение нами и было высказано в майской книжке „Мисс. Обозрения“ 1903 г.

Не оспаривая исторической верности приведённого примера высокого подъёма духа в духовенстве за первую половину 60-х годов, почтенный редактор сего журнала в подстрочных замечаниях на нашу статью дал новое объяснение этому явлению и вместе указал новую причину упадка духа в духовенстве современном. Это объяснение и эта причина, по мнению г. редактора, в характере до-реформенного и после-реформенного семинарского образования, и в сильном развитии в после-реформенное время консисторского формализма и епархиального бюрократизма. „Думаем, говорит он, что обучение и воспитание в прежних духовных школах, несмотря на „помяловский бурсацизм“, давало Церкви более бодрых духом, законченных характером, стойких в убеждениях деятелей, чем нынешние духовные школы; тогда не существовало и такого консисторского формализма, и епархиального бюрократизма, какой теперь сушит ум и сердце, подкашивает волю“... (стр. 1175 в № 8-м).

Истина дороже всего, и поэтому мы вполне надеемся, что уважаемый редактор „Мисс. Обозрения“, не поставит преград к тому, чтобы речи наши были услышаны, хотя бы содержание их и не согласовалось с его взглядами на рассматриваемый предмет.

Не входя в суждение о том, насколько справедливы по существу мысли его о сравнительном достоинстве обучения и воспитания в дореформенных и по-реформенных наших духовных семинариях, – об усилении консисторского формализма и епархиального бюрократизма в после-реформенное время, мы должны сказать, что к рассматриваемому вопросу они не применимы. Тут вышло чистое недоразумение и потому именно, что упущена из виду история.

О деятельности духовенства на поприще народного образования и реформе духовно-учебных заведений история говорит вот что:

Призванное на бескорыстный труд по распространению грамотности в народе, духовенство, по словам всеподданнейшего отчёта Обер-Прокурора св. Синода за 1861 г., „открыло изумительное множество народных училищ и обнаружило такие учительные силы, каких тщетно было бы ожидать от какого-либо другого ведомства или учреждения. В самый же год освобождения крестьян, точнее говоря, – за вторую его половину, оно успело открыть 10.680 училищ (действительно, множество „изумительное“) и, „привлечь в них огромное число учеников“ (186, 684). Всего же с прежними за этот год числилось школ 18.587, и учащихся 320.350. В 1864 г., число школ достигло 22.305, а число учащихся в них 427.165. Но этот год был годом высшего расцвета церковно-приходского школьного дела за 60-тые годы. С этого же года началось быстрое сокращение числа церковных-приходских школ: в 1865 году их было 20.533 с 401.345 учащихся, в 1866 г., – 19.436 с 383.180 учащихся, в 1869 г., – 15.914 с 378.354. Продолжая быстро сокращаться в своём числе, церковно-приходские школы к 1884 г., – году их восстановления почти везде прекратили своё существование, за исключением С.-Западного края и Киевской епархии.

Вот что говорит история о церковно-приходской школе. А вот что говорит она о преобразовании духовно-учебных заведений. Это преобразование последовало по законодательному акту от 14 мая 1867 года (Разумеем духовные семинарии и училища: академии же преобразованы в 1869 году). Но большое это дело не могло совершиться вдруг; оно затянулось на долгие годы – до начала 80-тых годов. В год издания закона, т. е. в 1867-й г., преобразовано было только 5 семинарий. О ходе преобразования духовно-учебных заведений можно читать и в нашей книге – Отечественная Церковь по статистическим данным с 1840–41 по 1890–91 год. Оказывается, таким образом, что разгром церковно-приходской школы начался и на целую его половину совершился до реформы наших духовно-учебных заведений, т. е, когда в них жил и действовал „помяловский бурсацизм“. В самый год издания нового устава духовных семинарий и училищ – 1867-й – число церковно-приходских школ, по сравнению с числом их в 1864 году, оказывается сократившимся более, чем на 5.000 (22.305 и 17.189), а по сравнению 1868 г. с 1864 г. – более, чем на 6.000.

В. М-ч не без основания высказывает доброе слово о дореформенных духовно-учебных заведениях, о „Помяловском бурсацизме“, и честь ему за его беспристрастие. В 1867 году само министерство народного просвещения, имея в виду питомцев бурсы, свидетельствовало, что „ведомство нашего православного духовенства располагает такими учительными силами, которым могла бы позавидовать любая из просвещённых стран Европы“ (см. „Извлечение из отчёта м-ва народного просвещения за 1867 г. в отделе „Низшие училища“). Но не менее, однако, лестные отзывы об учительных силах духовного ведомства делались и в позднейшее время, причём имелись в виду питомцы уже преобразованных семинарий. По отзыву, напр. такого знатока педагогического дела, каким бесспорно был С. А. Рачинский, „наша сельская школа не имела контингента учителей, более (чем семинаристы) солидно и многосторонне подготовленных. Основательность их сведений, в особенности по русскому и церковному-славянскому языку и по Закону Божию, вполне вознаграждала некоторую недостаточность в знакомстве с приёмами элементарного обучения. Впрочем, эта недостаточность была лишь относительная, так как в духовных семинариях преподавалась педагогика (а она, добавим, введена лишь по уставу 1867 г.) и существовали уже воскресные школы для упражнения воспитанников. На той степени умственного развития, которая достигается нашими семинаристами, всякий метод усваивается легко и сознательно... В силу своей умственной зрелости, подобные учителя относились к своему делу добросовестно и серьёзно, так что привлечение их к деятельности в сельских школах было в высшей степени желательным явлением.“ Итак, история не позволяет объяснять высокий, можно сказать, поразительный подъём духа в нашем духовенстве за первые годы по освобождении крестьян характером образования и воспитания в дореформенных духовно-учебных заведениях.

Точно также не объясняется это явление и указанием на отсутствие в те годы „такого консисторского формализма и епархиального бюрократизма, какой теперь сушит ум и сердце, подкашивает волю“. Всё это, и консисторский формализм, и епархиальный бюрократизм, и прочее, могло появиться и развиться не вдруг, а с годами и застало церковно-приходскую школу уже разгромленной. Духовенство в это время лишь оплакивало печальную судьбу этой школы.

Как известно, очень значительному изменению подверглись программы дух.-учебн. заведений в 1884 году. Не мало изменилась в них и постановка воспитательного дела. И с этим изменением учебно-воспитательной стороны дух.-учебн. заведений иные ставят в причинную связь трактуемое печальное явление – упадок духа в современном духовенстве. В том, что связь эта не действительная, а призрачная, можно убедиться самыми простыми соображениями. Семинаристов, окончивших курс не только в 1884 году, но и в 1885–86 годах, должно считать получившими образование и воспитание в семинариях не нынешнего строя. Они питомцы семинарий? существовавших до 1884 г. Если, говоря вообще, семинаристы кончают курс 20-ти лет, то, значит, окончившим курс в 1885–86 году теперь около 38 лет, т. е. они во цвете лет, во всей поре и силе. Они не только не сошли со сцены современной церковно-общественной деятельности, но едва ли не главные деятели на этой сцене. Почему же и они падают духом, ослабевают в энергии, утрачивают бодрость, инициативу и проч.? Вопрос с указываемой точки зрения необъясним.

Если теперь ни выше указывавшимися, ни сейчас разобранной причинами объяснять упадок духа в духовенстве не представляется возможным, то, значит, объясняемое явление зависит от каких-либо других более глубоких, более сильных, влиятельных причин.

Что же это за причины?

При попытке дать на этот вопрос особый ответ, считаем для себя неизбежно необходимым прежде всего повторить то, что сказано было нами в упоминавшейся уже статье нашей в № 8-м „Мисс. Обозрения“ за 1903 г.

„Не требуется особо внимательного наблюдения, – писали мы тогда, – чтобы заметить, какая пристрастная, беспощадная, полная ненависти и высокомерия и в то же время совершенно беззаботная на счёт правды и справедливости раздаётся теперь критика деятельности духовенства, и не только деятельности его настоящей, современной, но и прошлой, исторической. Представители такой критики, закрывая глаза на достойное признательности и похвалы в современной деятельности духовенства, стараются и историческую его роль представить, как вредную для народа и даже как позорную. Они громко заявляют, что духовенство, будто бы, сломило в русском племени его славянскую самобытность, что оно вредило чистоте брака, помешало сложиться у нас правильным семейным отношениям – этой первооснове гражданского, государственного благоустройства, что оно целые века держало народ в невежестве, было гасителем в нём просвещения, убивало в народе поэтическое творчество, художественные порывы, глушило в нём звуки живой песни, губило творчество на музыкальных инструментах, что, наконец, пьянствуя само и народ приучало к пьянству.

Все эти ныне столь дружные, громкие, к тому же, иногда так страстно и порывисто выражаемые лжи и клеветы на духовенство, отрицание или упорное замалчивание всяких его исторических заслуг не остаются неизвестными духовенству и, конечно, как всякая несправедливость, не могут не влиять угнетающим образом на его дух, не ослаблять его бодрости, энергии, инициативы. Присоедините к этому такую же критику современной деятельности духовенства при упорном замалчивании светлых в ней сторон и недоброжелательное, а часто исполненное презрения, вражды и ненависти отношение к духовенству со стороны интеллигенции, и дело ещё более вам уяснится“.

В виде иллюстрации к сказанному, мы указывали на то, в каких и ныне неблагоприятных условиях совершается деятельность духовенства по народному образованию в церковных школах. О степени этих неблагоприятных условий легко можно судить по такому выразительному заявлению деятелей на этом поприще: нужно, говорят они, иметь особое присутствие духа, чтобы в некоторых собраниях интеллигентных земцев даже только произнести слово – церковноприходская школа... А что сказать про нашу прессу? Для неё по словам одного епархиального наблюдателя само наименование народной школы церковной – хуже ножа острого.

Очень естественно, что такое враждебное отношение к церковно-приходским школам со стороны руководителей общественного мнения, создаёт соответственные условия для деятельности духовенства в этих школах. Спрашивается теперь, легко ли при таких условиях нашему духовенству трудиться на поприще народного образования? Не влияют ли такие условия угнетающим образом на состояние духа деятелей в церковных школах, не ослабляют ли их бодрости, энергии, инициативы, особенно в виду упорного замалчивания действительных заслуг духовенства по народному образованию при посредстве церковных школ?

Но есть, как и об этом было говорено нами, ещё более глубокие причины упадка духа в современном духовенстве.

Ныне с полной свободой на всю Россию гремит не только злобная пристрастная критика деятельности духовенства – служителей Церкви, но и категорическое отрицание самой идеи Церкви, как Богоустановленного учреждения. Ныне, не обинуясь, со всей прямотой интеллигенты, якобы „возвращающиеся в Церковь“ измышляемым ими „новым путём“, заявляют в глаза самим архипастырям: „мы учиться у вас не желаем“; „Церковь, которой вы считаетесь главными руководителями, есть создание рук человеческих, а не Божиих, как вы думаете“. При таком взгляде на Церковь, для „ново-путейцев“ вполне естественно и последовательно утверждать, что догматы, которые так бережно хранит Церковь, суть изготовленные людьми же „кандалы“, убивающие религиозную мысль и религиозную деятельность. А если так, то для оживления и той и другой нужно разбить эти кандалы. Поскольку же Церковь есть хранительница догматов, постольку она вредит этому оживлению. Поэтому, прежде всего нужно отстранить эту помеху, это препятствие, стоящее на пути к истине, т. е. Церковь. Выходит, таким образом, что чем глубже пастырь Церкви проникнут верой в догматы, чем он ревностнее служит Церкви, тем он, по уверению интеллигентов вместе с гр. Толстым, больше затемняет истину. – И они говорят, что истина в Евангелии, но идти к этой истине нужно, будто бы, мимо Церкви, высвободившись из-под авторитета отдельных отцов и учителей её и самих вселенских соборов.

Что же, спросим мы опять, – неужели истинным пастырям Церкви читать и слышать обо всём этом не прискорбно? Неужели раздающиеся ныне с небывалой свободой, с такой свободой, которая вашим либералам, можно сказать, даже вчера и во сне не снилась, речи, направленные к тому, чтобы представить св. миссию духовенства неразумным, бессознательным служением мраку и суеверию, могут окрылять их дух, возбуждать их энергию? Неужели²⁶⁹?

Поставив такой вопрос, мы думали, что на него не может быть двух ответов. Оказалось, однако, что, думая так, мы ошибались· На стр. „Мис. же Обозр.“ (№ 20-й 1903 г.) один иерей, о. Черкасский, высказался, между прочим, так: „для нас непонятно, каким это образом не только критика деятельности духовенства – пусть она будет пристрастная, резкая, но даже бессовестные инсинуации и выдумка могут действовать угнетающим образом на духовный склад, не только отдельных личностей, но и целого сословия, – раз жизнь и деятельность последнего идёт по совершенно иному руслу и имеет свои особенные цели и задачи, неизмеримо выше стоящие над задачами „мирских людей“. По мнению этого священника, духовенству нечего „падать духом“ от того, что теперь с небывалой свободой говорится в антицерковном лагере о ненужности Церкви, её ритуала, установлений, догматов. „Мы – продолжает он – всегда это должны иметь в виду и всегда быть к этому готовыми. В евангелии постоянно говорится, что жизненная стезя „делателей жатвы“ очень терниста“ (стр. 1363).

В виду приведённого возражения нам, считаем необходимым прежде всего заметить, что, говоря об „упадке духа“ в духовенстве, мы имеем в виду, так сказать, рядовое духовенство, а не избранных, исключительных представителей его. Такие идеальные „делатели жатвы“ и ныне есть, и завтра будут, как были и вчера. Эти делатели, действительно, ни при каких обстоятельствах не падут духом. Они способны в буквальном смысле самой жизнью своей пожертвовать за своё дело, за идею, которой служат. Много, напр., ещё и теперь живых свидетелей последнего польского восстания. А в это восстание, как известно, два священника – Конст. Прокопович и Роман Гопацкий – проявили такое величие духа, что не изменили долгу своего призвания среди пыток и мучений, и они были замучены врагами нашей веры и отечества. Не о таких и им подобных исполинах духа здесь речь²⁷⁰. Мы, как уже и сказано, говорим о рядовом духовенстве, каковым оно и является в своей массе. Этому же духовенству, как и всем вообще обыкновенным людям, на их „ тернистой жизненной стезе“ свойственно не только спотыкаться, но и падать.

Вопрос собственно, в том: отчего спотыкаться и падать? По мнению нашего оппонента, падать духом от указываемой нами причины, для духовенства было бы „непростительным малодушием“. Для него даже непонятна причинная связь между одним и другим явлениями. Отчего же, от каких, по его мнению, причин простительно духовенству падать духом? Указывая эти причины, он со всей решительностью становится на сторону причин исключительно внешних. От этих причин современному священнику, по его словам, „ жить скверно, душно и тяжко“... Жизнь священника, утверждает он, страшно тяжела, прямо невыносима... Требование от него „плодотворной“ деятельности является какой-то иронией над калекой, которого заставляют плясать...“

Желающих подробно узнать, что же это за причины таких ужасных следствий, отсылаем к самой статье о. Черкасского. Там высказаны и его pia desideria по вопросу о мерах к поднятию духа в духовенстве. Редакция „Мис. Обозр.“, поместив статью о. Черкасского, сопроводила её особой заметкой, в которой обстоятельно уяснила ошибочность суждений автора её по трактуемому вопросу. Эти суждения, по замечанием редакции, излишне пессимистичны, неправильно представляют действительность и, потому, беспочвенны. Что же касается pia desidiria о. Черкасского к улучшению условий пастырской деятельности духовенства и через то – к поднятию в нём энергии, то эти pia desideria редакция совершенно справедливо считает несогласимыми с каноническим устройством клира.

Позволим и себе сделать замечания на некоторые из мнений о. Черкасского.

В ряду условий, делающих жизнь современного священника „страшно тяжёлой, прямо невыносимой“, о. Ч-ский ставит, между прочим, отсутствие у духовенства права выбирать себе первого между равными, т. е. благочинного. По-видимому, о Ч-ский это право считает важным условием плодотворности пастырской деятельности духовенства. Сожаления об отсутствии этого права слышатся не от него одного. Но нам думается – напрасно было бы ждать духовенству от этого права особенной благодати для успехов его деятельности. Опыт с выборными благочинными у многих ещё на свежей памяти. Вероятно, памятны и мотивы, по которым отменено выборное начало. Мы укажем здесь лишь на то, что с периодом действия выборного среди духовенства начала совпадает период затишья, ослабления, упадка церковно-общественной жизни вообще. Мы специально описывали эту жизнь по статистическим данным по десятилетиям за полувековой период. Язык цифр неопровержимо доказывает, что 70-тые годы печальное время в жизни отечественной нашей Церкви.

Мы отлично понимаем, что жизнь отечественной нашей Церкви и действие выборного начала в замещении благочиннических должностей – предметы несоизмеримые и ставить первую в зависимость только от последнего не решаемся. Не можем, также, определить, какая доля сравнительно печального состояния отечественной Церкви за 70-тые годы зависела от действовавшего тогда выборного начала благочинных. Но для суждения о том, что это начало не служило к внешнему процветанию Церкви, есть основания достаточные. Можно с точностью указать, на чём действие его отразилась прямо отрицательно. И замечательно, эти минусы оказываются именно там, где их всего менее можно было ожидать – на количестве окружно-благочиннических библиотек. Количество это за 70-е годы не только не возросло, но ещё сократилось. За предшествующее же десятилетие оно увеличилось на 260, а за последующее на 150²⁷¹. Нам кажется, что неожиданное это явление должно в некоторой мере ослабить у защитников выборного начала духовенства чувство их скорби об отмене этого начала.

Жалуется и наш оппонент на привлечение православных священников к отправлению функций государственных, напр., регистрация родившихся, бракосочетавшихся и умерших. По его мнению, эти акты, как имеющие чисто гражданский характер, следовало бы передать ведению гражданской власти. Конечно, ведение этих актов отнимает у духовенства немало дорогого времени; но ведь обязанность эту исполняет духовенство не со вчерашнего только дня. Её исполняло духовенство и в первой половине 60-х годов.

Перейдём теперь к сути возражения, сделанного нам о. Черкасским. Он говорит: „для нас непонятно, каким это образом не только „критика“ (пусть она будет пристрастная, резкая) деятельности духовенства, но даже бессовестные инсинуации и выдумки могут действовать угнетающим образом на духовный склад не только отдельных личностей, но и целого сословия, – раз жизнь и деятельность последнего идёт по совершенно иному руслу и имеет свои особые цели и задачи... Нам (т. е. духовенству) нечего „падать духом“ от того, что теперь с небывалой свободой говорится в антицерковном лагере о ненужности Церкви, её ритуала, установлений, догматов“... Падать духом от таких причин для духовенства, по мнению о. Черкасского, было бы „непростительным малодушием“.

Приходится разъяснять и понятное.

Пристрастная критика, резкое настойчивое порицание, лживые уверения, клевета и инсинуации никак не могут быть безразличными для того, по адресу кого они раздаются. Они непременно отражаются не только на состоянии духа этого последнего, но и на самих убеждениях его. Под их влиянием не только отдельное лицо, но и целое сословие, даже целая нация могут воспитать в себе ложный взгляд и не только на свою деятельность, качества её, но и на само дело, которое они делают, даже на самих себя, и добро бы – что легче было понять – взгляд лестный и уже по самому свойству своему бодрящий энергию, поднимающий дух, но взгляд унизительный, презренный, который не может не угнетать духа, не подавлять энергии, не разбивать уверенности в силах и способностях сделать что-либо хорошее, великое, – взгляд, отнимающий надежду улучшить своё настоящее, сознаваемое плохим, достигнуть светлого будущего. Сейчас сказанное всего лучше уяснить на примере. Примером же для этого и примером очень красноречивым и убедительным, может послужить немецкая наука, в частности – лингвистика и антропология.

Ниже приводимый пример заимствован из замечательного трактата г. Меньшикова: „Первые и Последние“, „Наука и безумие“ и „Перемена репутаций“ (см. Новое Время № 9783), – трактата, основанного на всесветном авторитете, на громадном имени английского учёного Тейлора, автора книги „Происхождение арийцев и доисторический человек“. В этой необыкновенно любопытной книге, говорит г. Меньшиков, сведены в одно усилия нескольких поколений антропологов всех стран.

Германские учёные во главе с специалистами в лингвистике и антропологии дружно, настойчиво и с апломбом необыкновенным доказывали в прошлом веке и утверждали, что германцы – прямые потомки тевтонов, а тевтоны – высшая на свете раса, что это „сверх-нация“, и ей самой природой вручён скипетр над человеческим родом. Они, т. е. учёные, установили, будто нынешние немцы белокурые и длинноголовые (долихоцефалы) – прямое потомство древних арийцев и все короткоголовые расы (брахицефалы), кельты и славяне – породы низшие, „суб-германские“, и как бы самим Богом указанный материал для завоевания немцами. Эта теория скоро превратилось положительно в idée fixe нации. Признав себя истинными арийцами, немцы, на основании родственной близости между языками Европы, Персии и Индии, всю белую высокорослую расу в Европе назвали по своему имени „Индо-германцами“, а малорослую, смуглую, черноволосую и черноглазую (признаки, будто бы, кельто-славян) „Туранцами“. Последние, будто бы, прирождённые варвары, когда-то были арианизированы тевтонами и введены ими в цивилизацию.

На почве этой идеи немцы начали проповедовать беспричинный разгром соседних царств и народов и прежде всего России и славянских балканских государств. Покорные, якобы, высшему закону, отдающему земной шар в обладание сильным, немцы вообразили себя обязанными совершить свою провиденциальную миссию, а соседние народы – обязанными подчиниться им. Чем немцы виноваты, если их раса первая на земле, если она прирождённая аристократия человеческого рода, порода царственная?..

Собственно говоря, нечему удивляться, если германцы возомнили о себе, что они первая на земле раса, самой судьбой предназначенная господствовать над прочими народностями и если они всех белых великорослых европейцев назвали индо-германцами. Всё это им так приятно, тешит их самолюбие и легализирует в их глазах их задорные мечты и планы на счёт беспричинного разгрома соседних царств и народов. Но, вот, что по истине удивительно, заслуживает полного внимания, а для наших выводов и заключений особенно важно. Немецкая учёная басня, с таким апломбом высказываемая, возымела желаемое авторами её действия мы, робкие славяне, поверили ей. Мы мало по малу подчинились гипнозу этой басни и начали уже привыкать к мысли, что германцы старшие среди народов, что они искони во главе цивилизации, что это в некотором роде – „сверх-нация“, и волей-неволей приходится им подчиниться. Как это ни смешно звучало, русские стали называть себя „ индо-германцами “ и считать всё немецкое истинным арийским. И добро бы это странное самоуничижение пребывало в не широких кругах русских учёных мужей. Нет, при посредстве школьных учебников его воспитывают в целой нации: целый народ приучается к презрительному на себя взгляду, как к какому-то подножью для соседней народности!.. И чем же приучается? Оказывается, басней научного характера, лжами и клеветами на научной почве. По-учёному сказать, немцы своей басней гипнотизировали русских, а попросту, по-русски выразиться – задурачили их.

Туже самую мысль о могучем влиянии идей, истинных или ложных всё равно, на состояние духа и в отдельном лице, и в целой нации, в целом народе высказывает и проф. Л. Попов. По его словам, даже силы величайшего колосса могут быть парализованы привитым извне и привитым без всяких оснований или на совершенно ложных, вымышленных основаниях сомнением в эти силы. „Такое сомнение, говорит он, подобно заразе, постепенно закрадываясь в душу, способно и у колосса пресечь вложенную в его могучую грудь энергию“ (Эльпе., см. „Нов. Вр.“. № 10.028)²⁷².

Как видите, оказывается возможным внушить целой нации смотреть на себя чужими глазами и смотреть пренебрежительно, с презрением, с сомнением, с недоверием в свои силы и способности, считать себя бесправной на самостоятельное политическое бытие, – мало того, заставить даже отказаться от своего имени и принять чужое. Нисколько не удивительно, если подобными же, якобы, научными лжами, клеветами на то или другое сословие, корпорацию, как и на отдельное лицо, можно убить в них чувство собственного достоинства, воспитать самоуничижение, презрение к себе. Естественнейшее же последствие такого состояния: упадок духа, потеря бодрости, энергии, инициативы и уверенности в своих силах. Мы глубоко убеждены что главнейшими причинами упадка духа в нашем духовенстве служат: пристрастная, беспощадная, полная ненависти и высокомерия, а в то же время совершенно беззаботная на счёт правды и справедливости критика не только современной, но и исторической его деятельности, дружные, громкие, страстно и порывисто выражаемые лжи и клеветы на него, категорическое, с небывалой свободой высказываемое отрицание самой идеи Церкви, как Богоустановленного учреждения.

К тому же самому заключению можно подойти и с противоположной стороны.

Большой популярностью пользуется у нас и заграницей беллетрист Μ. Горький. Сочтём это некоторым побуждением к тому, чтобы у этого именно писателя взять исходную точку для дальнейших рассуждений. В известном драматическом произведении его – „Мещане“ одно из действующих лиц (швея Поля), между прочим, говорит: „вот, как видишь женщину – то в милом образе описанную, так и сама себе лучше кажешься“. Не думаем, чтобы высказанное этой простой, неинтеллигентной девушкой показалось кому-либо недостаточно понятным или подлежащим оспариванию. А то, что она высказывает, вполне приложимо к группам людей, к сословию и целой нации. Едва ли не каждый отдельный член – положим, – сословия скажет подобно Поле в пьесе г. Горького: вот, как видишь наше-то сословие в привлекательном образе описанное, так и сам себе лучше кажешься. При таком же состоянии, т. е. когда человек смотрит на себя без пренебрежения, несамоуничежённо, когда он возвышается в своих собственных глазах, в нём появляется уверенность в своих силах, усиливается энергия, бодрость, воскресает инициатива, словом, в нём совершается подъём духа.

Позволим себе указать ещё на один пример в пояснение нашей основной мысли. Кто не читал появившуюся первоначально в „СПб. Ведомостях“ (№ 347, 1903 г.), а потом перепечатанную во множестве других газет статью Елецкого уездного предводителя дворянства А. Стаховича под заглавием „Невероятный случай насилия в деревне?“ Какое тяжкое обвинение возвёл в ней г. Огахович на сельского священника! По статье выходило, что священник (о. Михеев) являлся „ вдохновителем“ действительно невероятных истязаний 16-ти летней служанки его, заподозренной в краже у него 15 р. Между тем, как выяснилось потом, о. Михеев настолько непричастен к этому случаю, что он не был привлечён к суду даже и в качестве свидетеля по делу. – Но вот вопрос: можно ли было духовенству, да и всякому, невраждебно против него настроенному, равнодушно, без щемящей сердце боли, читать статью г. С-ча? Могла ли статья эта остаться без удручающего влияния на состояние духа в духовном сословии? Не обинуясь говорим, что в иных из его представителей она могла на время даже парализовать способность ко всякой деятельности. Одно – положим – светское лицо, но сын здешнего протоиерея, передавало нам, что гнетущее впечатление статьи г. С-ча долгое время не давало ему заснуть. По нашему мнению, в том обстоятельстве, что статья г. С-ча оказалась тенденциозным искажением факта, для духовенства не велико ещё утешение. Само уже наличие такой, направленной к опозорению духовенства, тенденциозной неправды должно глубоко подавлять душевное состояние духовенства.

Позволяем себе думать, что нами достаточно уяснено влияние внутренних причин на состояние духа в духовенстве; полагаем, что в частности достаточно ясен и понятен, вопреки противоположному уверению о. Черкаского, ответ на вопрос: каким это образом „бессовестные инсинуации и выдумка“ по адресу духовенства могут действовать угнетающим образом на духовный склад и отдельных личностей и целого сословия?

Мы, как об этом и говорено было выше, не отрицаем влияния на состояние духа в духовенстве причин внешних, но не придаём этим причинам особо важного значения и тем более главного. Но и из этих внешних причин мы придаём сравнительно большее значение не тем, на которые указывает о. Черкасский. По его известному уже нам мнению, угнетающим образом на состояние духа в духовенстве влияет, между прочим, обременение духовенства несвойственными его прямому назначению обязанностями чисто гражданского характера. „Во что, спрашивает он, превратился современный священник, как не в чиновника? От него требуют и к нему обращаются с „бумагой“ и становой, и фельдшер, и урядник, и волость, и воинское присутствие и проч. и проч... и всё это „требует“ „сейчас“, „немедленно“, „к сроку“... Конечно, тяжело, трудно священнику с должной аккуратностью исполнить все эти „требования“ (но не правильнее ли было бы сказать: „просьбы“, нередко „покорнейшие просьбы“, но не в этом суть дела) „к сроку“ и „немедленно“; но, с другой стороны, священнику не трудно понять и уже в одном этом найти себе некоторое утешение, что предъявляющие к священнику „требования“ срочных ответов, донесений и сообщений руководствуются в этих случаях не личным своим произволом, не капризом своей фантазии, а или самим делом, или, в свою очередь, по предъявленным к ним требованиям. Если бы предоставлено было каждому отвечать на официальные запросы когда заблагорассудится ответить, тогда едва ли вышел какой-либо толк из бумажных сношений. Ведь, бумага бумаге рознь; обозвать иную „всеубивающей“, пожалуй, и невозможно. Это во-первых.

В трудах по „бумагам“ гражданского характера для духовенства есть и другое утешение: оно видит и знает, что эти труды его признаются и оцениваются и высшим правительством, и самой Высочайшей властью.

Итак, вести и „срочную“ переписку с разными должностными лицами и учреждениями и по различным предметам для духовенства возможно не падая духом, а с некоторым утешением. Но вот что, по нашему глубокому убеждению, не может не убивать в нём духа, не угнетать его морально, не подрывать его энергии. Это то, что иногда не даёт ему возможности сделать и нужную, и им самим желаемую отписку. Извольте обратить внимание на такой хотя пример. Московское епарх. начальство пожелало собрать по епархии сведении о количестве детей школьного возраста, посещающих и не посещающих школы. Разосланы были соответственные запросы к священникам. Поступил такой запрос к одному священнику Коломенского уезда. В приходе этого священника земская школа. За нужными сведениями священник (не законо-учительствовавший в той школе) обратился к учителю. И что бы вы думали ответил учитель священнику? А вот что: „вы не имеете права требовать от меня этих сведений, а я не обязан доставлять их вам“. Об этом, своего рода, инциденте доведено было до сведения уездного училищного совета, но безрезультатно. – Или вот другой пример: Учительница одной земской школы не была на исповеди два года. Священник попробовал было спросить учительницу, для отметки в духовной ведомости, о причине, по какой она на исповеди не была. И эта учительница не только не дала священнику объяснения, но ещё пожаловалась на него в уездный училищный совет, и тот признал, что священник, будто бы, не в праве спрашивать учащих в школах, почему они не говеют.

Вдумайтесь хотя в эти два примера, – и вы поймёте, насколько сильно такие и подобные примеры способны удручать ревностного пастыря. Главная его обязанность – рел.-нрав. воспитание своих прихожан, его детей духовных. Но ему говорят люди, облечённые властью: ты можешь учить и воспитывать родителей, но детей их – не имеешь права: мы без тебя их воспитаем, ты даже не имеешь права осведомиться, сколько их нами воспитывается. Какая убийственная для духа пастыря аномалия!..

Но вот другая область пастырской деятельности духовенства – область миссионерская. Многие и многие пастыри Церкви борются, напр., против штунды. Но мало разве русских людей, причисляющих себя к людям власть имущим, которые желают размножения штундистов, яко бы эти сектанты представляют собой самую честную, трезвую и трудолюбивую рабочую силу?.. Не мало даже и таких русских людей с высшим образованием, состоящих при том на правительственной и по общественным выборам службе, которые под влиянием толстовщины и пашковщины, открыто проповедуют, что штунда и есть истинное учение Христа. Борись после этого со штундой смиренный пастырь православной Церкви, да ещё духом не падай, в энергии не ослабевай!

Вот и ещё выразительные примеры внешних препятствий успеху пастырской деятельности духовенства. Священник учит своих прихожан помнить и святить день воскресный, а с трибун наших самоуправлений во всеуслышание провозглашается, что заповедь Божия о дне субботнем необязательна. – Священник выясняет своим духовным детям, согласно учению Христа, великое значение в деле их спасения поста и молитвы, а облечённый большой властью интеллигент, уездный предводитель дворянства А. С., на одном съезде возбуждает вопрос об уничтожении постов – и знаете ли почему? в видах поощрения скотоводства!²⁷³ Священник поучает своих прихожан почитать св. иконы, а учитель детей этих прихожан грубейшим образом кощунствует над школьной иконой: расщепляет её топором!! Позорная эта история с школьной иконой случилось в одной из земских школ Орловской губ.²⁷⁴

На целом ряде разительных, официально подтверждённых фактов, можно доказать, что в последнее время вошло, так сказать, в моду оскорблять представителей духовенства действием и в самой грубейшей форме. Нас в этом случае ещё не так поражают сами факты грубого насилия над лицами духовного сана, а то, что за защитой от этих насилий вынуждаются обращаться в Петербург. Значит, на месте на этих насильников и управы не находят. – Спросите миссионеров, они вам скажут и докажут, что ныне в местностях с значительным количеством раскольников или сектантов нередко воздвигаются в буквальном смысле гонения на православие и православных.

Вот те главные причины, которые, по мнению нашему, способны угнетать дух пастырей Церкви, ослаблять их энергию, парализовать инициативу в гораздо большей степени, чем дефекты во внешне-правовом и общественно-бытовом положении духовенства.

Как, однако, ни сильны и нами указываемые внешние причины упадка духа в духовенстве, мы остаёмся при глубоком убеждении, что не в них кроется объяснение факта, а в вышеуказанных причинах внутренних – в отсутствии нравственной поддержки и сочувствия со стороны общества делу и идее пастырства и в клеветах и инсинуациях на духовенство, в пристрастной, беспощадной, полной ненависти и высокомерия, несправедливой, и лживой критике исторической и современной его деятельности, в дружных, оглушительных криках о неспособности духовенства, по самому складу его убеждений и по характеру воспитания, к какой-либо живой и плодотворной деятельности, в страстном, свойственном только слепому фанатизму, осуждении и порицании самого дела, которому призвано служить духовенство, в глубоком презрении к этому делу, в категорическом, с небывалой свободой высказываемом, отрицании самой идеи Церкви, как Богоустановленного учреждения.

Выше мы уже объясняли с психологической стороны значение и силу указанных нами внутренних причин в рассматриваемом отношении. Мы утверждали, что причины эти непременно отражаются и на состоянии духа, и на убеждениях того, кто, хотя бы и не желая, стал под их влияние. Наше духовенство – невольный объект воздействия этих причин. Оно также не может освободиться от их влияния, как невозможно изолировать себя от влияния заражённой атмосферы. Когда воздух заражён на улице, таким он проникнет и в ваши комнаты.

Теперь сам собой возникает вопрос: что же нужно для того, чтобы поднять упавшее угнетённое состояние духа в современном духовенстве, парализующее его деятельность? Если уже признать, что очистить от заразы саму атмосферу, окружающую Церковь и её представителей – духовенство, вне возможности для духовенства и сочувствующих его призванию и деятельности лиц пределов, то, по мнению нашему, вполне возможно сделать духовенство менее восприимчивым и даже совсем невосприимчивым к этой заразе. Для этого прежде всего необходимо возвысить его в его собственных глазах.

Этого же достигать надо, отдавая справедливость личным достоинствам духовенства и ого деятельности как современной, так и исторической. Это совсем не значит идеализировать, во чтобы-то ни стало, духовенство и его деятельность, закрывая глаза на его недостатки. Всякий знает, были и есть на св. Руси служители алтаря Господня без понимания высоты своего призвания и притом не чуждые тяжких грехов; но по Иуде-предателю можно ли заключать, что и все апостолы были таковы? А если нет, то, как говорит К.П. Победоносцев, слово суда, готовое для некоторых недостойных служителей Церкви, должно умолкнуть перед величием подвига, совершаемого многими²⁷⁵.

Выполнение такой задачи, т. е. показания, выяснения „величия подвига“, совершаемого, как и совершённого в недавнем и далёком прошлом, духовенством, не должно составлять особого труда. Следует только развернуть скрижали истории нашего государства, и каждый беспристрастный, добросовестный читатель легко убедится, что повествование о разнообразных и великих заслугах духовенства перед Престолом и Отечеством – самые выдающиеся, самые светлые страницы этих скрижалей. Таким читателям будет понятно, почему наиболее славные исследователи и знатоки прошедших судеб русского народа утверждают, что духовенство наше сослужило в исторической жизни нашего Отечества такую великую службу, оказало ему такие благодеяния, которых нельзя даже измерить и оценить по достоинству. По свидетельству таких исследователей, без чадолюбивой матери русского народа св. православной Церкви, без её служителей – пастырей духовных, быть может, давно уже и не существовало бы русского государства.

Обратимся к нашим дням. Ещё здравствуют многие миллионы непосредственных свидетелей величайшего акта в исторической нашей жизни – освобождения крестьян от крепостной зависимости. И вот, такие, напр., знатоки нашей историй, как митр. москов. Филарет и проф. В.О. Ключевский, утверждают, что этому величайшему акту прежде всего и больше всего содействовали служители Церкви, неустанной проповедью о равенстве людей перед Богом. И действительно, вникните в ближайшие мотивы крестьянской реформы, и вы увидите, что основным мотивом её, служившим и исходной её точкой и верховным вдохновением, была совесть, и, разумеется, совесть христианская, которая, по справедливым словам „Н. Вр.“ (№ 9684), „в оценке простых и сложных человеческих отношений имеет один и тот же критерий, выраженный Евангельской заповедью: делайте другим то, что вы считаете для самих себя благом“. В великой реформе 19-го февраля 1861 года мы, русские, всему миру и с беспримерной ясностью показали силу любви Христовой.

Припомним ещё более блестящую страницу из тысячелетней жизни русского народа – освобождение им от многовекового рабства славян (сербов и болгар), родных ему по вере и крови. Что побудило русский народ к этому подвигу, который стоил ему столько потоков бесценной крови и других народных жертв? – спрашивает один из просвещённых сынов православной церкви И.У. Полимпсестов. Что здесь воодушевляло наше христолюбивое воинство на их геройские подвиги, на самоотвержение, которым положительно нет примеров в истории всего человечества? Что? Мелочное честолюбие стоявших во главе народа? Народная гордыня (в роде обуявшей теперь наших соседей-немцев)? Корыстные виды? Нет, нет и нет. Это признаёт весь мир. Что же? Одна Евангельская любовь. А эту любовь кто вдохнул и возгревает в русском народе? Св. Православная Церковь, её служители. Эта страница в нашей истории, действительно, есть самая блестящая, как отблеск Евангельского света; подобной страницы нет в истории всего человечества; она украшение, честь, гордость русского народа, и её могла написать своими перстами только одна св. Церковь“²⁷⁶.

Так громко, так беспримерно ясно мы, русские, под водительством св. матери нашей Церкви, показали всему миру силу любви Христовой. Оказывается, однако, что предубеждённые против Церкви и её служителей умы не замечают и таких единственных в истории всего человечества, неподражаемых явлений. Они, как уже не раз повторяли мы, без зазрения совести дружно, настойчиво и неустанно, особенно в последнее время изрыгают оглушительные хулы и клеветы на Церковь и её служителей и, к сожалению, – это высказываем только теперь, – гипнотизируют с доверием внимающих им. Но что особенно печально, гипнозу лживых и клеветнических quasi-научных басней врагов Церкви подчиняются – хочется думать подчиняются невольно, против желания – и некоторые из служителей Церкви, а иные начинают открыто им, т. е. врагам Церкви, вторить. Так, в недавнее время один из священников (положим, ныне снявший уже сан) Б-ков, под гром аплодисментов интеллигентной аудитории, горячо доказывал, что наше православное духовенство в исторической своей роли заявило себя преимущественно, будто бы, пьянством. Оно, якобы, не только само пьянствовало, но и народ приучало к пьянству. – Другой служитель церкви, Ус-ский, зимой 1903 г. печатно высказал: русский священник „в продолжение 900 лет христианства на Руси преспокойно и пресерьёзно махал кадилом, переводил пятаки да алтыны из карманов прихожан в свои собственные, собирал кутью по родительским субботам и пироги по праздникам“... а что дальше говорил этот „соборный протоиерей“, (см. „Μ. Обор.“ № 7-й, 1003 г. стр. 1034), пересказывать его слова даже противно до крайности.

Сопоставляя вышеуказанные величайшие, единственные, беспримерные в истории всего человечества подвиги, которыми православная Русь, послушная голосу св. Церкви, всему миру показала силу любви Христовой, с аттестацией, выдаваемой о. о. Б-вым и Ус-ским служителям Церкви, духовенству, „бывшему по словам м. Филарета, единственным, в течение 900 лет, руководителем русского народа“, невольно подумаешь, что эти отцы, как и некоторые другие, прямо „задурачены“ врагами Церкви.

У говорящего об упадке духа в духовенстве, у объясняющего причины этого упадка, вполне естественно спросить: как же он смотрит на современную пастырскую деятельность духовенства, т. е. в упадке ли она по сравнению с прежней его деятельностью или, наоборот, развивается, ослабела ли или усиливается, замирает или оживает? Не обинуясь, говорим: развивается, усиливается, оживает. Но нет ли тут несоответствия между явлениями, поставляемыми в причинную связь, нет ли противоречия в логике вещей? Отнюдь нет, нет никакого. Объяснимся.

Полагаем, каждому из нас приходилось и на себе испытать и со стороны над другим наблюдать полную возможность трудиться и в подавленном состоянии духа. Конечно, и пояснять излишне, что здесь не имеется в виду крайняя степень этой подавленности, когда человек решительно ничего не в состоянии делать. В данном случае возможно говорить лишь об относительной угнетённости духа. При таком же состоянии духа работать, трудиться и трудиться усердно – повторяем – вполне возможно. Иной вопрос о степени тяжести, о степени продуктивности этой работы, этого усердного труда. Тут без всякого сомнения и труд кажется легче, и продуктивность его больше, когда он совершается при бодром состоянии духа. Утверждая про современную пастырскую деятельность духовенства, что она, по сравнению с прежней, является более оживлённой, что она усиливается, и по плодам своим много богаче прежней, мы хотим лишь оправдать этим раз уже высказанное нами (в № 8, 1903 г. стр. 1181-я) такое положение: „искушённое в терпении, дисциплинированное, до удивления выносливое наше духовенство и ныне, под давлением всяких неблагоприятных атмосфер, трудится, выполняя дело своего призвания, трудится упорно, но угрюмо, с поникшей головой, без твёрдых надежд на беспристрастную, справедливую оценку его прошлых – исторических заслуг и настоящей деятельности и с сердцем сокрушённым за поругание (прямое или косвенное – через систематическое замалчивание) самой идеи Церкви, служить которой оно призвано“.

И. Преображенский

Положение причта в приходе с раскольничьим населением подобно положению воина на неприятельской территории. Здесь нет перемирия, всегда война, и война со стороны раскола упорная, беспощадная, большей частью подпольная, требующая от членов православного причта весьма большой осмотрительности и знания своего пастырского дела. И назначение сюда служителей церкви, конечно, требует большой осторожности. Ведь малейшая ошибка в выборе на такой приход достойного пастыря может повлечь за собой посрамление православия и дать торжество расколу. Так, к примеру, в одном из приходов Вятск. еп. с раскольничьим населением, в период времени с 1850 по 1870 г., когда на этом приходе были пастыри, судимые да штрафованные, посылаемые сюда как в ссылку, число раскольников в приходе увеличилось на 1200 душ обоего пола (по росписям за 1850 год значится раскольников 230 душ обоего пола, а по росписям за 1870 год – уже 1500 душ). Подыскание кандидата во священника на этот приход отнимает всегда немало времени у власти епархиальной, и нередко, вместо ушедшего из прихода священника с полным богословским образованием, определяется сюда „неокончивший“. И вот в одно недавнее время, воспользовавшись невнимательностью священников к деяниям волостного правления, где постоянно вершит дела раскольник-старшина, или писарь, – иногда тот и другой, раскол наплодил в, десять лет 170 сводных браков. В приходе явилась даже полная уверенность в том, что правительство браком в церкви никого не стесняет – кто не хочет венчаться, пусть живёт сводом. И вол. правление усиленно записывало в посемейные списки всех желающих записаться мужем и женой, хотя бы они были оба православными и в церкви не венчаны.

Нагло и бойко шла пропаганда раскола. С появлением в приходе священников с образованием, ненормальности были замечены, и дальнейшее развитие их прекращено, но старое зло не скоро исправится.

Плата за требы здесь положительно добровольная – всякая настойчивость при получении вознаграждения за труд положительно неуместна. Требовательность быстро вызовет неудовольствие прихожан, так как в редкой семье нет близких родственников раскольников, которые не замедлят указать, что их старик (начетчик) всяким даянием доволен... От этого плата даже за браки здесь не превышает трёх рублей. Опыт научил, что требование большей платы за браки может наплодить сводные браки. Да и отказаться повенчать брак из-за неуплаты денег действительно страшно. Необвенчанная пара так и останется навсегда невенчанной, стремясь всеми мерами доказать свою принадлежность к расколу. А там, где сожители называют себя раскольниками, не может быть и речи о принуждении к венчанию. Насиловать убеждения никто не позволит. С другой стороны, нельзя не принять во внимание и то, что если отец отдаёт за венчание сына священнику рубль, два или три, то он совершает ещё своего рода подвиг и его заставляет делать это только усердие к вере, привязанность к храму, так как он видит, конечно, что у него в деревне единовременно „играются“ три или четыре раскольничьих свадьбы без всяких расходов на причт за венчание. Права же детей от законных и сводных браков в обществе одинаковы. Если же и есть в данном случае какая разница, то не в пользу православных... При призыве в военную службу число лет православного „призываемого“ очевидно, а у раскольника „годы“ могут удобно меняться, так как год, месяц и день рождения нигде не записаны. Полицейские метрики при волостных правлениях по-прежнему остаются белыми (не заполняются).

Браков в приходе, о коем речь, бывает более 50 в год, но доходу от них причту в среднем 150 рублей.

Сбор руги плачевный. Правда, кое-где несут решето с каким-нибудь житом, но почти всегда с замечанием, что у староверов за ругой не ездят...

Самым трудным делом, всего менее оплачиваемым, является рождественская и пасхальная „слава“. Ещё протоиерей Белоцветов, священствовавший в „раскольническом“ приходе, писал, что ему „тяжело встречать в жилищах прихожан – дым, духоту, смрад, а в самих прихожанах, склонных к расколу – равнодушие и отчуждение от святыни и духовенства. А тут ещё бедные причетники начинали жалобно припрашивать лишнюю копейку, или ковш овса. Хотелось бы в каждой хате сказать пастырю слово назидания. Но, увы, не было времени – оно все пропадало в беготне из дома в дом: с утра до ночи нужно было обойти непременно до сотни домов. До назидания ли тут, когда человек целый день почти не пивши, не евши, утомится до крайней степени и думает только о том, далеко ли до конца деревни и скоро ли кончится это мучение без венца (без награды)“. Сколько самой горькой жизненной правды в этом кратком описании славления в „раскольническом“ приходе. Прибавлять к этому много нечего. Обходя, напр., с пасхальной славой все подряд дома прихожан, ежедневно посещая более 100 домов, получая за труд где 5, где 3 копейки и весьма редко 10 копеек, за всю светлую седмицу самого упорного труда причт в приходе, о коем мы говорим, выславливает всего рублей 25.

Светлым лучом блеснуло обещание казённого жалования в „раскольнические“ приходы десять лет тому назад. Но значительность в приходе православного населения помешала получить обещанное жалование. Православные приходы, где доходность священника была показана в 300 рублей, получили ещё по 300 руб. на священника. Священник здесь стал получать теперь 600 рублей. И назначение жалования стало в строгую зависимость от получаемого причтами содержания, так что получение священником в раскольническом приходе на 140 руб. в год больше 300 рублей отодвинуло получение жалования уже на целые десять лет. (У нас, напр., было поступление доходов 445 руб. в год на священника). Таким образом, в бедных православных приходах десять лет уже получают священники по 600 руб., а в „раскольническом“ (с целыми 2000 раскольников) священник всё ещё остаётся на 445 рублях, и то – добываемых при всяческих укоризнах и попрёках.

Много ли теперь найдётся добрых пастырей, которые, будучи обременены семьёй, могут пойти на такой приход, как бы опытны и ревностны ни были они в деле просветительной миссии. А таковые именно добрые пастыри и нужны „раскольничьим“ приходам.

В настоящее время благовременно воспользоваться развитием в народе грамотности, чтобы энергичней повести дело борьбы с расколом, а для этого прежде всего необходимы лучшие просветительные силы в приходах, заражённых расколом. Но удовлетворяя насущной потребности таковых приходов и назначая в них лучших пастырей, необходимо удовлетворить и требованию справедливости – сделать эти приходы лучшими в епархии по содержанию.

Только тогда, когда раскольнические приходы станут лучшими в епархии по содержанию, лучшие люди безбоязненно пойдут в них и смело поведут дело борьбы с расколом. Тогда и изучение раскола в семинарии принесёт должную пользу делу миссии. Теперь же лучшие ученики семинарии стремятся занять лучшие православные приходы, и изучение раскола в семинарии остаётся у них в большинстве случаев мёртвым материалом, к жизни не прилагаемым. Тогда только может осуществиться и чаяние духовного начальства – видеть в каждом священнике „раскольнического“ прихода приходского миссионера. Перед трудным детом лучшие люди не остановятся, но только тогда, когда они совершенно свободны будут от забот о куске насущного хлеба.

Я 13 лет прослужил в том приходе (с 2 тыс. раск), о котором в статье речь. Теперь, за назначением бесприходным миссионером на три уезда, я оставляю этот приход, и только теперь именно решаюсь высказать то, что высказал. Мне хотелось бы сказать теперь: „ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко... с миром“... – с миром на душе, без страха и ответственности перед пастырской моей совестью и Богом за этот приход. Для меня теперь только желательно, чтобы укрепление расшатанного здесь православия, начатое моими предшественниками, при весьма тяжёлых обстоятельствах, укрепление, для которого были затрачены и мои слабые силы, было передано и передаваемо в надёжные руки, чтобы сюда назначаемы были пастыри, которые были бы обеспечены казённым жалованьем, и без страха за кусок хлеба право правили слово истины.

Ведь только бедность нашего прихода была, как в том убеждён я, причиной того, что в злополучные для него 20-т лет (с 1850 по 1870) уклонилась в раскол масса православных! Ведь только бедность прихода была причиной того, что сюда за это время не находилось иных кандидатов на священство, кроме запрещённых, судимых, штрафованных и недоучек.

Дай Бог, чтобы те, кому то ведать надлежит, обратили на это внимание и помогли несчастному приходу сделаться миссионерским. Средство для сего указано...

Миссионер-священник Павел Цвейтов

(Из быта молокан).

– Вишь ты, линия-то какая подошла!.. ни туда, ни сюда... и податься некуда...

– У, ироды! Ведь говорил, тысячу раз вам говорил: ребята, девки, бросьте вы своё баловство, не доводите до соблазну: не видите, что ли, как православные наше братство стали поносить?.. Да-а-а... по чистой совести-то сказать: чем мы сильны? а тем мы, значит, сильны, что у нас „дух“ „единый“, а они, смутьяны, его, дух-то этот, и „небрегут“... Чудаки люди!., и при том смеха достойные, по реченному: „горьким словом моим посмеюся“. Впрочем, смех тут не причём... А вот дубина-то здесь у места, не бич Христов, а именно дубина... Эх-ма!.. Нет, видно, с нынешним поколеньем ничего уж не поделаешь... всё наровят „по-своему“ да „по-своему“... Евтюшка-то наш... хорош молодец? а, нечего и говорить, ловкач парень... а лучше и попросту сказать: дуролом и блудник!..

– Я, говорит, всё по свободе делаю... вы меня прелюбодеем считаете, а я, напущает это он свою критику, в вашем обличении только глупость вашу вижу...

Ну, пойди с таким человеком, поговори с ним по Евангелию... он всё свою сказку будет воротить... Да что молодёжь? хороши и старики... и тут уж не без греха... и здесь растление обычаев добрых перестало свету Божьего стыдиться.

– Пущай, говорят, молодёжь побалуется... мы, ведь, тоже баловались во времена нашей юности...

Насилу уломал бородатых на счёт общего совещания для искоренения греха...

Так рассуждал сам с собой Фёдор Спиридонович, ходя из угла в угол по „горнице“, служившей местом для общественных молоканских молений. У Фёдора Спиридоновича совсем скверно было на душе. Много лет прожил он на свете, много разных видов он видывал: и „неправедное“ гонение на него от еретиков, „искавших души его и тела“; и поклёпы со стороны „лже-братий“, впоследствии в баптизм убегавших, и разные настроения в молоканском мире, и соблазнительную жизнь „христиан“... но никогда он не думал, даже не допускал в себе мысли о том, что молокане понесут сор из избы, а ещё хуже: поведут соблазнительную жизнь открыто, не утаивая её от „гонителей“, и тем подавая повод „разным“ миссионерам пользоваться молоканским неустройством для своей „ловли“... Спокоен был Фёдор Спиридонович в прежние времена. Мало ли чего не бывает?.. без греха не проживёшь... А теперь не то... теперь конец миру душевному: здание разваливается, братство идёт к падению... Главное же то, что приходится задуматься и над вопросом о главенстве в общине, о почёте, о том, что, пожалуй, скоро наступит и такая пора, когда не всякий уж будет сажать тебя на первое место и тебе первому отдавать поклон... Фёдор Спиридонович даже возмущался:

– Стали теперь говорить, что я за свою шкуру опасаюсь... Нет, здесь не то, совсем не то... я всё по Писанию, а Писание свидетельствует: „никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет её“, а также: „будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа“...

Много тяжёлых минут пережил в одиночестве радетель „братских“ интересов. Собрание старцев было назначено в семь часов вечера, а Фёдор Спиридонович явился гораздо раньше, более, чем за час до собрания. Не сиделось ему дома: словно кошмар, душили его разные чёрные мысли, не давая покоя его удручённому сердцу. То ему мерещилось, что он опоздал на собрание, и старики без него решили больше никогда не собираться для „кляузных“ дел; то думалось, что эти старики нарочито придут в моленную раньше срока, и, не застав его, скажут, что сам Фёдор Спиридонович не пожелал раскрывать „язвы“ и лечить их: а это может повести за собой нечто горшее первого... И мало ли ещё каких „страшных“ мыслей не лезло в голову „старцу“ Фёдору!..

У Фёдора Спиридоновича было порядочно всяких тленных сокровищ. В числе их далеко не первое место занимали большие серебряные часы, приобретённые на средства „вдовиц“, разделявших его труд по части „вразумления молодых“. Эти часы радетель всегда носил при себе, как добрую память о „добрых“ людях, и всегда любил к делу и без дела на них поглядывать. На эти же часы „старец“ Фёдор посматривал неоднократно и в настоящий раз, нетерпеливо поджидая в моленной свою „старческую“ братию.

Часы в молоканской моленной пробили семь. Вскоре один за другим стали появляться старцы-судьи. Фёдор Спиридонович сделал „про себя“ подсчёт, все ли-де нужные люди налицо, и, убедившись в правильности своего исчисления, пригласил собравшихся:

– Помолимся, братия.

Все стали на колени. Фёдор Спиридонович прочитал обычные в таких случаях: „Отче наш“ и „Милость и суд воспою“. Все произнесли вслед за ним: „аминь“, и уселись на лавках, каждый по своему „чину“ и по своей „мудрости“.

– Теперь, братия, – заговорил Фёдор Спиридонович, надев очки, – приступим к нашему делу. Вам известно, для какой „задачи“ вы собрались здесь. Нам нужно остановить братство наше, укрепить ноги расслабленные, и колена ослабленные. О-о-ох, ох, ох! то-то беда наша! Истинно одно рыдание. Да... тяжело... ох, тяжело!.. моченьки нету!.. Да что и говорить тут.... Начнём же, братия, по порядку. Кто у нас первый-то в нечистоте живёт, на чью срамоту и не смотрел бы?

– Михаил Иванович Узенький! – громко произнёс Иван Петрович, всегда бывший правой рукой Фёдора Спиридоновича и получавший от него за это „благодарение“ с излихвой...

– А в чём дело?

– Знаете, братия, Михаил Иванович вёл жизнь хорошую и скромную, но дети его живут соблазнительной жизнью. Вот тут-то и соль вся: если Михаил Иванович своего дома не управил, то как же он мог пещись о Церкви Божией? А ещё в главные лез...

– Стой, стой! – заговорили вдруг „старцы“... ты нам дело выкладывай, а „турусы на колёсах“ нечего разводить...

– Я, братия, и то, ведь, дело вам изображаю... Я – от Писания говорю... Что-ж? неужто вы против Божьего слова?

– Ну, будет тебе учить нас... сами имеем „помазание“ и научены... дело говори... как, значит, брат Михаил дома своего не управил...

– А вот как, смиренно заговорил Иван Петрович. Дети Михаила Ивановича – все до одного – как жили беспутной жизнью, так и теперь живут. Сыновья его – гуляки, „мотыги“ и пьяницы. Первый сын его, Василий, жену свою с дитём прогнал от себя и на произвол судьбы бросил, а самому только и занятия, что ходить по питейным заведениям... и при том же всегда с опухлым лицом... Степан жену свою отдал господам в услуженье, отбирает у ней жалованье и пропивает его, а как напьётся, то и пошёл бунтовать по дому да жену бить. Третий сын Павел, тоже пьяница, завсегда войну в семействе поднимает и за женой гоняется, чтобы, значит, побить её. У четвёртого, Матвея, от беспутной жизни глаза покраснели... да и с женой он тоже бунтует. Все сыновья только и знали, что шли во всём наперекор своему отцу, да „имение“ его проматывали. Старик „дело“ хорошее имел, подряды разные брал и сыновьям поручал их, а они только в убытки его вводили, да ссорились с ним. Когда помер старик, осталось от него хорошее состояние, а сыновья всё это состояние взяли, да и прожили в пять лет. Теперь только и живут, что около питейных заведений... норовят, нельзя ли поймать какого дурака, да обмануть его... Хороши и дочери... мужьёв побросали, знай себе распутничают да вином балуются... Вот, братия, и всё. Я открыл вам только то, что людям видно, а что у них тайно бывает, так срамно и говорить мне о том...

– А ты видал, что ли, эту тайну? – вдруг заговорил один из участников собрания, известный в молоканской общине своим постоянным противлением Фёдору Спиридоновичу. Видал? спрашиваю я тебя... А ты то каков!.. тоже хорош...

– Братия, не хорошо этак, совсем не хорошо, – вмешался в спор Фёдор. Мы собрались не для ссор и бесчинств, а для поправления души человеческой. Я полагаю, что Иван Петрович ничего дурного не сказал. Зачем же слова его переворачивать. Я знаю брата Ивана: он не охотник тратить слова по-пустому, потому что ему доподлинно известно, какой ответ он понесёт за каждое слово праздное на судище Христовом.

– Доподлинно, доподлинно... ведь скажет человек! – заговорил опять „противник“. А я так думаю, что у твоего, Фёдор Спиридонович, „способника“ ничего нет доподлинного... всё это он на разные мудрствования сбивает...

– Кто? Я, закричал Иван Петрович... я? да ты что за человек? Из каких ты выскочил? ишь, ты, мудрец нашёлся!.. Не слышишь, ухо ослабело?.. Аль писание забыл?.. Коли человек беззаконие явно творит, так что-ж у него тихомолком-то делается? Сам Апостол, – не тебе чета, – так вразумляет нас...

– Братия, успокойтесь, – заявил Фёдор, – потише; не в кабаке вы и не для кабацких дед собрались ныне...

– Как тебе угодно, заметил присмиревший, по крайней мере наружно, „противник“, а только ты, Фёдор Спиридонович, не ладно делаешь, если твой Иван Петрович такую силу забрал и такие замечания братиям стал делать...

– Ну, ладно, как бы виновато, и в то же время, настойчиво сказал Фёдор. Ссоры – ни к чему... давайте-ка, лучше, обсудим, как быть с поколением брата Михаила. Мне обидно за Михаила Ивановича. Такой он был ревностный „брат“ и такой жизни, поистине честной и достохвальной... Оно, конечно, не без греха и Михаил был... а всё-таки это был редкий старец... великий молитвенник, а как он грехи свои оплакивал! и как душа его убелялась!.. Да, редкий был старец, совсем редкий. Любил я его и уважал, и всякую честь ему оказывал. А теперь вот имя его поносится... а от кого?.. от чад своих, которых ради он живота своего не щадил...О-о-ох, ох, ох! Так вот, братия, как же нам быть то? а?

– Вразумление надо сделать! – послышались голоса.

– Вразумление! вразумление! – говорили другие.

– Обязательно вразумление! – кричали третьи.

– А по какому чину? – спросил Фёдор Спиридонович.

– По первому!

– По второму!

– Не дело – по второму! Надо сначала по первому!

– В грехе закоснели! надо посильнее: по второму пустить их, при трёх свидетелях обличить!

– Первого ещё не было... чего-ж через „дельницу“-то прыгать?

– Первое было...

– Где было? когда?

В „горнице“ поднялось настоящее „смятение“. Трудно было в конце концов даже голоса различать... каждому хотелось показать своё знание Писания, убедить других в правильности своего понимания христианского чина и благообразия. Фёдора Спиридоновича уже не слышали и не слушали. Для „братий“ никто и ничто теперь не существовало... Неизвестно, чем и окончилось бы дело, если бы Фёдор не прибёг при этом к одному манёвру, быстро сложившемуся в его „опытной“ голове и не менее быстро им осуществлённому.

– Братия! вдруг заговорил он таинственно и полушёпотом, втиснувшись в толпу и подняв кверху руки. Братия, шум за стеной... уж не наши ли это „гонители“? вы слыхали, что говорил в прошлое воскресенье баптист Гурий Васильевич? Помните, как он разъяснял, что молокан теперь, особенно будут преследовать?..

Словно из ушата холодной водой окатил Фёдор собратий своей речью. Все приумолкли, сели по своим местам, чинно сложили руки на коленях, как будто ничего и не бывало... И только изредка, исподлобья и со страхом посматривали на дверь и окна... не войдёт ли вот кто-нибудь, не раскроет ли ставни и постучится в окно... А что, дескать, у вас здесь творится? Чем занимаетесь? Фёдор Спиридонович тоже нарочито принял озабоченный вид и с кажущейся тревогой поглядывал по сторонам. Однако, долго в бездействии он не оставался. Убедившись, что боевое настроение у старцев мало-по- малу улеглось, он начал потихоньку, как будто кого-то опасаясь, и повернув лицо к нему:

Что это, братия?.. Или это только послышалось мне нападение „врагов“? Ставни, что ли, от ветру скрипят? – Погодите-ка: послушаю... да так оно и есть... ветерок гуляет, ведь осень на дворе... непогодка. Ну, Бог с ней! успокоимся, братия, и возблагодарим в своём сердце Отца Небесного за избавление нас „от лукавого“. А теперь снова начнём обсуждение...

– Я так полагаю, старцы, продолжал, немного подумав, Фёдор: грешники прошли и первый и второй чин: один раз я их увещевал, а в другой – с Иваном Петровичем. Теперь остаётся обличить их перед церковью, а там уж дальше как сами знают. Только я потом не потерплю надругательства над памятью праведного человека.

– Почему это не потерпишь? – закричал опять „противник“. А ещё старцем называешься, и братию ко спасению берёшься руководить... Сказано тебе: семьдесят семь раз прости, – так и надо по этому наставлению делать, по правилу поступать...

– Братия, да что ж это такое? – взмолился Фёдор Спиридонович... ведь это – еретические речи...

– От еретика слышу! – ещё громче крикнул противник.

– Братия... заговорил, было, Фёдор...

Но противник оборвал его:

– Братия... братия... ну, что, братия? Тысячу раз слыхали мы это слово: „братия“, а толку и не видим от тебя и не слышим. Ты вот лучше сделай нам разъяснение на счёт трёх обличений и семидесяти семи прощений...

Фёдор молчал. Старики не вступались за него... Даже с затаённой радостью слушали „противника“. Каждому давно уже хотелось попасть в „толкователи“, у каждого была своя давняя мечта – сидеть в моленной за библией и заменить Фёдора Спиридоновича, не в меру зазнавшегося и всем дававшего чувствовать своё привилегированное в общине положение.

Наступила тяжёлая минута. „Противник“, что называется, съедал глазами Фёдора, устремив на него пристальный взгляд и не сводя с него своего взора. Старцы молчали. Фёдор чувствовал, что он попал в скверную ловушку и что теперь именно решается для него вопрос жизни и смерти. Его, очевидно, хотят сбить с толку, оставить в дураках...

– А, так вот оно что? пронеслось у него в голове. Меня хотят съесть? уничтожить? в прах превратить, всю силу отнять? Так нет!.. Знайте же вы все, что я живой не сдамся... не уступлю... я... я... я сумею повернуть дело в иную сторону. Сами же вы запросите у меня прощения...

Фёдор Спиридонович забарабанил от „негодованья“ пальцами по столу и строго, „негодующим“ голосом заговорил, поднявшись со скамьи:

– Вы, братия, для чего собрались сюда? – а? для чего? спрашиваю я вас. Грешников вразумлять, души спасать – вот зачем собрались, а вы только „старца“ укоряете. Я вам всё Евангелие изъяснил, а вы и доселе его не понимаете... О, несмышлёные! о, косные сердцем! вы вечно Духу Святому противитесь. Как старец ваш, заклинаю вас: да изойдёт из вас дух противления... слышите, что я вам говорю? заклинаю вас!.. Не видите разве, что у нас стало твориться? Хотите, может быть, чтобы зло усилилось? чтоб диавол братство загубил? этого желаете, гибели нашей добиваетесь? О, люди, люди! Говорю я вам: бросьте свои затеи, своё „ячество“... до добра оно не доведёт... слышите: не до-ве-дёт!

Старцы примолкли, не столько, впрочем, от назидания Фёдора Спиридоновича, сколько от сознания того, что затевается и может выйти большой скандал; что об этом скандале может узнать „братство“, и сделать из него дурной вывод, будто старцы сами не живут и не могут жить в согласии, и что пора обличений и разных „удерживаний“ от греха прошла; что, наконец, наступило время, когда каждый может жить по своей воле, нисколько не справляясь с старческими советами и указаниями. И вот почему и вышло так, что когда Фёдор закончил свою речь, один из братьев встал и заговорил:

– Да, конечно, не хорошо это буянство, и ничего доброго не будет от этих свар. Прекратим, братия, наши словопрения и займёмся делом по-Божьему, по-настоящему.

Говоривший, как оказалось, попал в свою цель. Все молчаливо согласились с его доводами, а Фёдор Спиридонович, приписав такой желательный для него оборот дела своим наставлениям, смягчил теперь тон, и как-то покровительственно, с одной стороны, и несколько заискивающе, с другой, сказал:

– Вот это правильно... оно так-то лучше. Ну, так кто там у нас ещё согрешил? кто живёт в беззакониях? Да вот ещё что: надо покороче нам говорить, а то ведь уже довольно поздненько, пожалуй, мы и не успеем наши обстоятельства разъяснить... Иван Петрович, кажи нам последующее; только опять-таки покороче: пересчитай грешников, а беззакония их в общих чертах изъясни...

Иван Петрович встал и начал считать по пальцам:

– Первое было. Второе семейство – Василия Епифановича Побратова. Те же грехи, что и у детей Узенького, окромя того, что один сын прогнал от себя жену и взял себе любовницу... церковную актрису. Дальше, семейство Николая Фёдоровича Усова. Живут все распутно, один сын его, как вам известно, достукался даже до того, что в Сибирь за „хорошие“ дела его сослали. Семейство Герасима Ивановича Хлебоедова. Дочь Герасима „ненравственную“ жизнь ведёт. Отец сначала горевал об этом, а потом и сам пошёл по той же дорожке. Семейство Василия Андреевича Штучкова. Все восемь душ во грехе живут. Семейство Петра Ивановича Умнова. Велик род брата Петра, но все много пьют и развратом занимаются, а один сынок даже, как вы знаете, в тюрьме за свои мошенства на большой высидке был. Семейство Антона Ивановича Веретинина. Сыновья от ежедневного выпивания драки постоянно заводят; вчера отца и мать поколотили. Семейство Димитрия Кузьмича Другова. Все буяны и пьяницы. Семейство Николая Андреевича Блинникова. Отец, мать и дети вот уже десять лет собрания нашего не посещают; Бога, почитай, забыли; и только вину честь отдают. Семейство Алексея Минаевича Одежина. Каждый почти день в семействе драки. Вы, братия, на прошлом собрании видели, какие у брата Алексея и у дочерей синяки под глазами были. Семейство Гаврила Артемьевича Безыменного. Сыновья с жёнами плохо живут. Семейство Кирилла Даниловича Сапожникова. Старик хороший человек, но сын и дочь пьяницы горькие. Семейство Матвея Егоровича Калачева. Много ругаются все, и при том самыми постыдными словами. Семейство Антона Димитриевича Кочерыжкина. Никто из семейства в наше собрание не ходит, не знают даже, что оно такое, это собрание. Семейство Фёдора Александровича Переверзева. Сын ночами скитается, неизвестно, по каким местам, но только не думаю, чтобы по хорошим... Утром иной раз увидишь его, так на нём и лица-то нет: такая красная и безобразная морда у него...

– О, Господи! вздохнул Фёдор Спиридонович. До чего дожили то мы! о-о-ох, ох, ох! А много ли у тебя, Иван Петрович, этих семейств на счету?

– Шестьдесят пять.

– Да неужто?

– Ну, что ж тут необыкновенного? Я даже диву даюсь, что растление дальше не пошло...

– Ну, поскорей же начисляй. Мы всех огулом на обсуждение отдадим.

Иван Петрович снова принялся за свои характеристики. Только и слышалось в ночной тишине: семейство такого-то, семейство такого-то... блудники, пьяницы, воры... бунтуют, ругаются, драки учиняют, „козлогласованию“ предаются... Фёдор Спиридонович, конечно, по обычаю вздыхал; „братья“ старались не отставать от него по части выражения своих ужасов и соболезнований. Только один „противник“ не охал и не вздыхал; он как-то нервно покачивался на лавке, теребил свою жиденькую „скобку“ и злобно посматривал то на Фёдора Спиридоновича, то на его „сподручника“, брата Ивана.

Перечень грешников и грехов наконец был исчерпан.

– Всё? – спросил Фёдор Спиридонович.

– Всё, – ответил Иван Петрович.

– Ну, братия, теперь вы видите наши нестроения, заговорил Фёдор. Что-ж предпримем для исправления? Я предлагаю собрать всех и перед всей церковью обличить... потому все эти люди и один на один обличены, и при двух свидетелях были вразумляемы.

– Да как же ты соберёшь? заметил один из братий. Слышал, что Иван Петрович говорил?.. Некоторые братья перестали давно собрание наше посещать, так они и теперь не пойдут в него. Зачем, скажут, зовёте нас туда? Богу молиться?.. Нам это не надо... мы и дома молимся. А если сказать им, что есть дело до них, так они потребуют объяснения, какое такое дело явилось?.. и во всяком разе не пойдут они... Да и другие тоже скажут: знаем мы вас и ваши назидания! Помните, мол, как вы брата Евтихия обличали?.. а чем ваше назидание окончилось? одним ругательством и только. Тут и крышка всему.

– Ну, а что ж делать? – снова спросил Фёдор Спиридонович

– Ничего... злобно вдруг проворчал противник... „не судите, да не судимы будете“...

Проворчал... и остановился, но ненадолго. „Противник“ был, что называется, „не в себе“. Глаза его сверкали и бросали на собрание молнии, лицо искрилось от злобы и негодования. Со сжатыми кулаками, подаваясь всем своим корпусом вперёд, „противник“ встал и быстро подошёл к Фёдору Спиридоновичу. Всё собрание оцепенело. В спертом воздухе „горницы“ все почуяли приближение страшной бури...

– А, так вот ты каков, наш „старец“ и „наставник“? закричал „противник“, саркастически подчёркивая эти последние слова. Грехи чужие обсуждать?.. Язвы наружу выводить?.. Да сам-то ты каков!.. Кто меня обманул при покупке мной коровы?., ты. Кто животных не милует и собаку мою без причины убил?.. ты. Кто вчера жену свою в сенях колотил?.. ты. Кто скаред и зятя своего надул?.. ты... Всё это – ты, ты... Ну-ка отвечай мне: как с тобой надо поступить? Чему ты подлежишь за свои мошенничества и убийства? молчишь, – как не молчать! ответа негде искать и защиты пет... ах ты, негодяище этакой!..

– Ну, а ты, брат Иван, что мне ответствовать будешь? обратился „противник“ с своей речью к Ивану Петровичу. Тоже хорош, гусь, ты, лапчатый. Ты зачем добрых людей на мельнице твоего „начальника“, – противник кивнул головой в сторону Фёдора Спиридоновича, зачем обмериваешь, да муку братьев крадёшь? зачем воруешь чужое сено из повозок, что на мельницу приезжают? А кто, ответь мне, мою жену с толку сбивает, разные сласти, да платки ей покупает на чужие денежки? а, не ты... чего завертелся то, ага... вот она совесть то, видно, заговорила она тебе, окаянному... Но совесть совестью, а я тоже не хочу оставаться в убытке от тебя, срамника и мошенника, негодная тварь ты этакая!

Противник вытянул вперёд руки и „дал кулаком“ несколько раз по лицу Ивана Петровича.

– Вот тебе раз!., а вот тебе и два!., это тебе за мельницу, а это тебе за жену!

Всё это совершилось с быстротой молнии. Все оторопели. Никто ничего не мог сообразить, ничего предпринять. Но сами обстоятельства пришли „на выручку“ братиям. Послышались ответные удары. Иван Петрович, при всей своей „правде“ и всем своём „смирении“ начал „тузить“ „противника“. Началось рукопашное побоище. Тут уж старцы не стерпели. „Христианская“ кровь разгорелась. Быстро, как бы по команде, собрание разделилось на две части: одни, большинство, стали на сторону противника, другие вступились за Ивана Петровича. Произошла общая свалка. Только один Фёдор Спиридонович потщился удержать и удержал порывы своего „праведного“ гнева: взял шапку и потихоньку, держась поближе к стенке, чтобы не попасть в среду „лукавнующих“, а лучше: во избежание неприятной перспективы быть помятым и избитым, незаметно проскользнул мимо дравшихся и без оглядки выскочил из „горницы“. Бегом бежал он до своего дома, стараясь затаить своё дыхание и отогнать от себя скверную мысль о погоне за ним противника, а ещё более о том, как дурно производить суд над людьми тому, кто сам не знает, не прочувствовал и совсем не имеет истинно-христианской правды...

Миссион. Александр Платонов

Нижегородские босяки многочисленны. В мирное безработное время их бывает до 4,000, в летнее ещё больше. Центр их жизни – Миллионка, а в частности – днём в Пушкинской 1-й городской столовой и 2-й городской столовой, чайной „Столбы“ и других чайных. Здесь босяки могут получать за дешёвую плату обед и чай. Их ночью до 2,000 размещается в Бугровском доме, а остальные по частным квартирам. Желая ближе ознакомиться с бытом „ночлежек“, я обходил их глубоким вечером. В общем виденная мной картина такова: тускло горит лампа. Там на нарах вместе валяются пьяные мужчины и женщины, здесь на полу подростки лихо „нажаривают“ плясовую, в другом углу лет 7–8 ребятишки курят папироски, стараясь рассмотреть, что делается на нарах. Тут же пришедшие „гости“ не поладили и дело идёт к драке, а то и дерутся; там обделывают „новичка“ пьяного, стаскивая с него „приличное платье“, обирая деньги, а завтра он уже в рядах золоторотцев. Общая картина ужаснейшая: песни, пляски, пьянство, самый циничный разврат и часто смертельные драки. Молодое поколение, воспитанники такой среды, страшно развращены. Мне приходилось наблюдать, напр., такую сцену. Подростки мальчики и девочки курят. Любезно переругиваются нецензурными словами. Затем начинают безнравственную игру. Подхожу. Начинаю уговаривать. Слышу самый спокойный ответь: „а разве это худо; ведь у нас в квартирах все так“. Вот в какой нравственной атмосфере растёт детвора Миллионки. Сердце исстрадается, глядя на них. Но они ещё не потеряны для спасения, ещё не погибли безвозвратно. Христос к сейчас зовёт их к себе, „приидите ко Мне, вси труждаюициеся и обремененнии и Аз упокою вас, ибо я пришёл не праведных спасать, а грешников“, так как не здоровые нуждаются во враче, а болящие.

Наш архипастырь с первых же дней своего пасения нижегородской паствы обратил внимание на Миллионку. С целью её религиозно-нравственного просвещения, по его инициативе и указанию, основано церковное попечительство при Живоноснинской церкви, которое, между прочим, устраивает церковную школу с приютом для детей Миллионки. Одновременно с сим преосвященный Назарий признал благовременным и необходимым, чтобы в среде босяков началась евангельская проповедь. Я испросил архипастырское благословение и разрешение приступить к делу. Страшно было, пугали меня золоторотцами. Однако, 29 декабря 1901 г. я пошёл. Вхожу в Пушкинскую городскую столовую. Вижу массу оборванцев. Прохожу среди них, – никакого внимания. Ну, думаю, правы те, кто говорил, не стоит с босяками беседовать. Ставят амвон, зажигают лампаду – я волнуюсь; от таких оборванцев, – пролетает в мысли, возможны всякие выходки. Вхожу на амвон и крестясь говорю: во имя Христа Спасителя, позвольте с вами побеседовать, дорогие братья. И замолк. Вот, думалось мне, начнутся дикие крики: не желаем, не нужно нам вашей беседы. Но этого, слава Богу, не оказалось. Душа их потянулась к Свету Христову. „Весьма рады, глубоко благодарны вам, батюшка, пожалуйста, побеседуйте с нами. Мы думали – совсем заброшены, о нас никто не думает... Просим, пожалуйста, просим“.

Этот ответ совершенно рассеял все мои опасения.

Дорогие братья! – сказал я им. Первые христиане все пели за своими богослужениями. Общее пение будит душу от сна греховного, размягчает её, располагает к молитве. Попоём и сейчас все Господу Богу, помолимся Ему перед началом нашего благого дела.

Я начал „Царю Небесный“. Тихо, робко, неуверенно присоединились ко мне. Пропели раз.

„Дорогие братья, говорю я им, ведь ангелы воспевают Христа Спасителя на небе, святые славословят и нам грешным на земле надо уподобляться им в этом воспевании. Пропойте смело, дружно, помните, что Господу поёте, а Он слышит и видит ваше усердие“. Я начал опять „Царю Небесный“.

Босяки подхватили, именно подхватили. Как будто бы что их удерживало, не давало силы и смелости голосу и это что-то вдруг пропало, почувствовалось облегчение, смелость, уверенность и они запели. О! этот незабвенный первый опыт общего церковного пения! Несколько сот сильных мужских голосов производили сильное, величественное впечатление своим пением. Пропели несколько молитв. И чем более пели, тем более, казалось мне, проникались они молитвенным настроением, хотя немного уносились от страшной действительности горе, на небо, к Богу. Потом был отслужен молебен. Помянуты предстоящие и молящиеся. После молебна обратился я к моим новым слушателям со словом проповеди.

„Дорогие мои братья. Наш милостивый архипастырь, желая вам духовного спасения, благословил мне начать среди вас беседы. И вот мы ныне полагаем начало им. Слава Богу! Я такового начала никак не ожидал. Вы глубоко меня обрадовали вашим сердечным участием в сегодняшней молитве. Видно, что душа у вас не пропала ещё, она жаждет утешения Евангельским словом, нуждается в молитвах св. Церкви и собственных. Видно, что она, находясь в стране далёкой – греховной, среди пьянства и разврата истосковалась, изболелась, измучилась. Ей нужен утешитель и целитель. Дух Святой – вот кому надо молиться и просить, чтобы Он пришёл и вселился в нас, как мы и пели сегодня, и чтобы с Его божественной помощью возможно было нам изменить жизнь свою. Это не слова, дорогие мои, а может быть делом. От вас зависит желание этой новой разумной христианской жизни, молитвы об ней, а Господь всегда с объятием встречает кающихся грешников. Ведь Он пришёл спасти не праведников, а грешников, всех без изъятия, пожелавших сего спасения. И радость на небе о едином грешнике кающемся бывает более, чем о 99 праведниках. Вот как Господь любит нас, вот как дорого ему наше спасение: всё небо – все святые, все ангелы во главе с Матерью милосердной Заступницей рода христианского Пресвятой Богородицей радуются о нашем обращении. Что же мы, дорогие братья, неужели не воспользуемся данным временем для спасения? Будем просить Его божественной помощи, будем Ему молиться, Он поможет нам: „Просите, говорит Господь во св. Евангелии, и будет вам дано, ищите и найдёте, стучите и отворят вам“.

„Приучайте себя к молитве – это царица добродетелей... О! дивное, несказанное твоё человеколюбие, Господи, о! сладчайшая Твоя любовь к падшему человеку, о! безмерное Твоё милосердие к нам грешным! Согрей, Господи, наши сердца любовью к Тебе, помоги нам молиться Тебе, помоги любить Тебя, помоги послужить Тебе, помоги принять Тебя в теле и крови Твоей, умереть с Тобой, восстать в славе Твоей и вечно быть во Царствии Твоём... Я кончил слово. Попоём теперь Царице Небесной, сказал я, неусыпной молитвеннице о нас грешных“. Запели: „Милосердия двери отверзи нам“ и другие.

Милосердная Заступница, – так молил я вместе с святителями Владычицу Усердную, – эти люди нуждаются в особенной Твоей помощи и молитве. Я верю, что Ты всегда, как и сейчас молишься об них. Тебе дороги они, как дети твои. Помоги и мне, недостойнейшему пастырю, полюбить их искренней, чистой любовью, помоги душевно беседовать с ними, чаще молиться за них и с ними, сродниться с ними, как с детьми.

Кончилось пение. Теперь, дорогие мои, послушаем св. Евангелия о рождении Христа Спасителя и побеседуем о сём, – сказал я. После беседы торжественно пропели кондак Рождеству Христову „Дева днесь“. Батюшка, говорили после беседы босяки, мы не знаем, как отблагодарить вас, пошли, Господи, вам здоровья, много лет здравствовать преосвященному владыке за его заботы о нас. Ещё просим милости пожаловать...

Вот они, думал я, заброшенные, страшные, оборванные, грязные, нечёсаные, а как жаждут пастырского слова, как слушают его. Вот обширная нива для разработки. Ушёл я утомлённый физически, но бодрый, радостный духом; чувствовалось так, как будто я приобрёл что-то великое, новое, бесценное, несравнимое, что и тати не похищают и моль не поедает.

Последующие собеседования всегда сопровождались молебном с общенародным пением. Чем далее шло время, тем ближе я знакомился с своими слушателями. Каких только званий и сословий не приходилось встречать: и интеллигентные, и дворяне, и духовные, и простые – все здесь, среди босяков, все равны, все истомлены душой, все нуждающиеся в духовном утешении. Всякое новое знакомство открывало новую душевную драму, новые тяжкие, глубокие скорби. Казалось, что здесь, среди босяков, неисчерпаемое море страданий. Но открылась и та истина, что они почти порвали всякую молитвенную связь с Богом, почти не молятся Его Пречистой Матери и святым, давно не участвуют в св. Таинствах покаяния и причащения, чем, конечно, лишили себя божественной благодатной помощи. „Нет, уж нашу молитву Бог не услышит и не примет, иначе и думать нельзя. Мы пропащие люди“. – Вот основной тон их рассуждений и к великому прискорбию он красной нитью проходит во всей их босяческой жизни“. Нет, говорят они, наша песня спета. Всё кончено, только остались: „смерть и ад“ – эту мысль старые внушают молодым и, усвояемая ими, она становится своеобразным их нравственным правилом. Понятно теперь станет, с каким радостным изумлением босяки стали слушать Евангельскую проповедь о неизреченном милосердии Божием, о спасении грешников, о постоянном зове Спасителя в своё небесное царство. Заволновалась душа, хотя первое время и у немногих. Началась борьба. Проснулся христианин. Захотелось быть ближе к Богу, примириться с Ним, облегчить себя, почерпнуть силы на служение Ему. Скоро кстати и пост настал.

Дорогие братья мои! Желает ли кто из вас этим св. постом исполнить христианский долг говения? – Хотим, хотим, батюшка, воскликнуло сотни три. – Владыка преосвященный Назарий благословляет нам молиться в своей архиерейской Никольской церкви. – Глубоко благодарны милостивому владыке.

Началось говение. На первую неделю отозвалось сто человек, но это было своего рода исповедничество, так как со стороны закоснелых товарищей приходилось им выносить много насмешек, а с другой стороны большая материальная жертва – ведь, они стояли утреню, часы и вечерню в такое время, когда их товарищи были на охоте по добыванию хлеба. Приходили говеющие все к началу; благоговейно молились, сами читали, сами пели, а знакомые песнопения пели общим пением. Всякое богослужение сопровождалось беседой. Всё вместе придавало нашей семье духовный, молитвенный, сердечный характер. Я видел, что я становился в их глазах их собственным пастырем, духовным отцом, батюшкой. Несомненно – говение, хождение во св. храм воскрешало в их сознании далёкое, родное прошлое, когда они среди своей семьи исполняли этот святейший христианский долг. И Бог знает, быть может, под влиянием сих добрых благодатных минут в душе начинал совершаться благодатный переворот – идти к семье своей и сказать: согрешил перед Богом и вами. Простите меня...

Свыкались со мной, свыкались и с храмом. Ах, как босяки рады были, что они могли смело идти в храм и там помолиться. А когда, в какой час завтра у нас служба? – спрашивает какой-нибудь босяк. И видно, как при слове „у нас“ он весь словно просветлеет. И это верно, так как только духовная пища, слово Евангельское, молитва, св. храм, Св. Таинства могут возродить босяка, могут обновить его, вернуть к разумной христианской жизни.

В храме Божием, говорят босяки, мы стоим с радостью. Чувствуется, что Господь здесь. Вот и исповедь. Опять душа болела сомнением, ну, думаю, подойдут к аналою, будут молчать, или говорить „грешен“ без всякого смысла, и в этом пройдёт вся исповедь. Начинают подходить исповедоваться. Боже мой! Смотря в глаза многих, думал я, что я вижу в них, – вижу слёзы радостные, чистые, дорогие, покаянные слёзы. О! какая радость на небе о покаянии не одного, а многих! Господи, шепчет умилившийся исповедник, прости мои безмерные согрешения, прости моё долгое неговение, всё прости, всё покрой своим милосердием, своей любовью! Я чувствую, я верую, что Ты здесь со мною грешным, принимаешь исповедание моё! О, Премилосердый Господи! Прости, помилуй меня!!.. А слёзы, между тем, одна за одной всё чаще и чаще бегут из очей, всё неудержимее льются, омывая греховную грязь души.

Сколько за этот краткий миг передумано, перечувствовано, пережито. А ведь не один так исповедовался, так искренне горячо плакал о грехах своих, а большинство, да ещё такое, которое не говело по нескольку лет. В общем не говели более всего от 10 до 25 лет.

Я сам переживал за время исповеди босяков незабвенные, дорогие, светлые минуты. О! если бы с таким мытаревым смирением исповедовались и не босяки, – сколько бы тогда было доброй, христианской молитвенной жизни!

Кончилась исповедь. Завтра радостный светлейший пасхальный день для моих духовных чад. Стараюсь приготовить их краткой беседой. Поём заключительную молитву „Достойно есть“ и расходимся.

Суббота. Ещё сущей тьме, подхожу к храму, а там уже стоят говельщики. Началась литургия. Иконы ярко освещены купленными говельщиками свечами. Усердно молятся. Поют знакомые песнопения все. Пение особенно воодушевлённо и молитвенно. Вот возглашение: „Со страхом Божиим и верою приступите“ – все на коленах.

Кратко объясняю святость и спасительность св. причащения. Благоговейно подходят. Опять вижу слёзы радостного, счастливого умиления. Общее настроение радостное, умиротворённое. Все поют „Тело Христово приимите“ – это ещё более разогревает благодатное настроение.

Как бы хорошо было, если бы в приходских храмах, причастники подпевали или пели этот умилительный церковный стих „Тело Христово приимите“, тогда бы не стало разговоров и скуки при ожидании конца причащения.

Прочитали благодарственную молитву. Я поздравил их с светлым праздником духовного Воскресения. Они сердечно благодарили и особенно преосвященного владыку Назария, которого потом депутация от босяков лично благодарила.

В таком виде были мои пастырские отношения к духовным детям босякам за истекшие годы. Всего было исповедано и причащено до 700 человек.

Свящ. А. Троицкий

Таким образом, мы показали, что Церковь не всегда, принимая крещение, принимала и хиротонию. Всё зависит от усмотрения Церкви: она может признать и хиротонию еретиков, может и не признать: а это показывает, что вопрос о чиноприёме еретиков – вопрос не догматический и Церковь его решала, смотря по обстоятельствам, так или иначе.

В) Посмотрите, как Церковь поступала с еретиками, при принятии их в своё лоно.

68 Апостольским правилом предписывается принимать в пр. Церковь в качестве простых мирян всех клириков, рукоположенных еретиками на том основании, что „крещённым, или рукоположенным от таковых, ни верными, ни служителями Церкви быти невозможно“. Толкуя это правило, Зонара говорит: „рукоположенных еретиками вновь рукополагать нет опасности“ (Поли. Кормч. 126 стр.).

Очевидно, что, на этом же основании, в 3 веке Церкви Африканские и Малоазийские, во главе со св. Киприаном, так и поступали. Так, св. Киприан в письме к папе Стефану писал: „пресвитеров и диаконов, которые, или быв рукоположены сначала в кафолической Церкви, в последствии времени сделались изменниками и возмутителями против Церкви, или же у еретиков лже-епископами и антихристами, вопреки распоряжению Христову, нечестивым рукоположением поставлены, и наперекор единому и божественному алтарю старались приносить на стороне ложные и святотатственные жертвы, что и их, когда обращаются, надобно принимать под тем условием, чтобы они допускались к общению, как простые миряне. Довольно с них и того, что, бывши врагами мира, они приемлют мир: но никак не следует оставлять при них, по возвращении к нам, те оружия рукоположения и чести, коими они против нас воевали... Довольно таким людям, при обращении их, дать одно прощение; но отнюдь не следует в доме веры возвышать вероломство. Ибо если мы почтим тех, кои отошли от нас и восстали против Церкви, то что же оставим у себя для добрых и невинных, не отпадающих от Церкви“? (Твор. Кипр. т. 1, 59 письмо к папе Стефану о соборе).

В приведённых нами словах св. Киприан излагал папе Стефану не личное своё мнение, а определение целого собора Африканского, происходившего в 255 г. в присутствии 71-го епископа (См. прибавл. к твор. св. отцов, ч. 15, 574–575 стр.).

В 256 г. Киприан снова, для решения вопроса о способе принятия еретиков в Церковь, созывает собор, на котором было 87 епископов. Присутствовавшие на этом соборе отцы признали недействительным рукоположение вне единой истинной Церкви: „у еретиков всё совершается ложно, писали отцы... обязанности священников исправляет нечестивец, приступает к алтарю святотатец... Настоятели диавола дерзают совершать евхаристию... а потому тех из них, которые кажутся рукоположенными, следует принимать в качестве простых мирян“ (См. о правил. и чинопослед. епископа Сергия; стр. 134). – С этим определением согласны были и епископы Малой Азии, которые ещё прежде, на Иконийском соборе, постановили: хиротонию еретиков не признавать за действительную (Церк. Ист. Евсевия кн. 7, гл. 5 и 7; Твор. Киприана т. 1, стр. 324–338 по перв. изд.). Впрочем, рассуждая так о хиротонии еретиков, св. Киприан свои постановления не считал за обязательный закон для всей Вселенской Церкви и писал: „В этом деле мы никого не принуждаем, никому не даём закона, потому что всякий предстоятель свободен управлять своей церковью по своей воле, имея дать отчёт в своём действовании Господу“ (письмо 59), показывая этим таким образом, что вопрос этот не догматический и состоит в воле Церкви, в усмотрении даже местного епископа.

Римская Церковь, во главе с папами Корнилием и Стефаном, принимала тех же еретиков, о которых писал и Каприан, иначе: как крещение, так и хиротонию принимала; тем не менее Церкви Карфагенская и Римская пребывали в общении „мняще сие мудрствование свое вольное быти, противного же не вменяху в ересь“ (Бароний 258 л., 1–4 числа; Евсевий „Церк. Ист.“, кн. 7, гл. 2, 3 и 7).

На соборе Римском Церковь отлучила Новата и его последователей, хиротонию его и его последователей отвергла, хотя Новат для рукоположения его обманом и насилием употребил епископов, не отлучённых даже от Церкви. Даже епископов, рукоположивших Новата и покаявшихся, Церковь не приняла в сущем сане, а вступила в общение с одним из них „как мирянином“, а двух не только лишила епископства, но и отлучила от единения с собой (Евсевий, „Церк. Ист.“ кн. 6, гл. 43).

Первый же Всел. собор 8 правилом постановил принимать Новатиан, только по возложении на них рук, в прежних степенях священства (8 пр. 1 Вс. соб.). Местные условия и польза самой пр. Церкви имели большое значение, при решении вопроса о способе приёма еретиков в пр. Церковь. Так, хотя епископы западных церквей, особенно Римской и Медиоланской, не соглашались признавать священство у Донатистов и определили тех из них, которые обращаются к пр. Церкви, снова рукополагать, при поставлении в клир, но Африканская церковь, не в противность западной, а по особенным своим обстоятельствам (Африка имела великий недостаток в клириках), решила оставлять клириков Донатистов в их степенях и сопричислять к православному клиру (79 пр. Карфаг. соб. и толк. Вальсамона по полн. Кормч.).

Так принимал Донатистов и бл. Августин, т. е. принимал Донатистких клириков в прежнем их сане, хотя и писал, что „по порядку этого не должно быть, но Церковь вынуждается к тому любвеобильными заботами о спасении Донатистов“. И, действительно, мы видим, что, принимая одних в сущем сане, других Августин принимал в общение – как простых мирян (См. „Раскол Донатистов“ – Кутепова; стр. 119, 120, 123, 259), чем ясно показывал, что вопрос этот не догматический и зависел от воли и благоусмотрения Церкви. В восточных церквах повторяли рукоположение над арианскими клириками при обращении их в Церковь (см. у Иоанна Смоленского – т. 1, стр. 217), – на западе же, на соборе Толедском, бывшем в 589 г., приняты были торжественно в сущем сане 8 арианских епископов с своим митрополитом и множеством низшего духовенства (летопись Арсения, 237 стр.).

Папа Иннокентий I в послании к епископам Македонии утверждал, что Римская Церковь с давних времён не признаёт действительности еретических рукоположений, указывая на то, что не все поместные церкви его времени держались в этом отношении одинаковых воззрений. По его свидетельству, Анизий, епископ Фессалоникийский, с другими епископами Иллирии и Македонии пришли к такому решению, чтобы, в видах устранения большого разделения и соблазна, принимать духовных лиц, рукоположенных еретическим епископом Бонозом, в их санах, т. е. признавая таким образом совершённые им рукоположения действительными; да и в самой Римской Церкви папа Стефан, как то мы видели, проповедовал снисходительное отношение к совершаемым у еретиков таинствам (см. у Соколова „Иерархия Англик. Церкви“ стр. 305 и 323).

Св. Афанасий Великий на вопрос епископа Руфиниана: как принимать клириков, впадших в ересь и снова обратившихся к пр. Церкви, дал такой ответ: „падших и защитников злочестия прощать, если покаются, но не давать им места в клире, а о тех, которые не первенствовали в злочестии, но были увлечены нуждой и насильно, решено – как давать им, прощение, так и иметь место в клире, тем более, что они представляли достойное вероятия оправдание и это было с ними, по-видимому, не без особого Божия смотрения“ (Твор. т. 3, 373–374 стр.). Толкователи замечают, что Афанасий рассуждает в этом послании исключительно об арианах и различает между ними, с одной стороны, самовольно отпадших в ересь и бывших защитниками и распространителями её учения, с другой, – увлечённых в ересь нуждой и насилием; первым не давать места в клире, а последним возвращать священство по принятии от них достойного покаяния (см. полн. Кормч. 132–133 стр.). Живший же после Афанасия – Феофил Александрийский в своём постановлении к Аммону писал, чтобы „священнослужителям, перешедшим в общество еретиков (Ариан), не возвращать прежних мест при церквах, а только принимать их в церковное общение, на их прежние места поставлять православных“ (Опыт курса Церк. Законовед. И. Смоленского, т. 2, 120 стр.); следовательно, Феофил не только отвергал рукоположенных еретиками, но и вступивших с арианами только в общение принимал, как мирян.

Св. Василий Великий, как это видно из первого правила его, не признавал рукоположения Новатиян и об еретике Фронтоне, рукоположенном Арианами, писал: „не признаю епископом и не причисляю к иереям Христовым того, кто осквернёнными руками к разорению веры возведён в начальники... Пусть никто (из ариан) не обнадёживает себя принятием в общение и пусть приявшие от них возложение рук не домогаются по восстановлении мира, чтобы и их причислили к священному сонму“ (Твор. т. 7, стр. 173–174). Но свои правила св. Василий В. не выдавал за безусловно обязательные, и нередко соглашался с теми, кто действовал иначе (Твор. его, т. 7, стр. 68). Так он и сам принял Зоина и Саторнина, рукоположенных Арианами (Созомен кн. 1, гл. 15; кн. 2, гл. 27; кн. 4, игл. 28 и 1 пр. Вас. Вел.); и соглашался принять единомышленников еретика Евстафия, если те представят только письменное отречение от своих заблуждений (Твор. его, т. 7, 201–202 стр.); также рассуждал он относительно последователей еретика Маркелла (Твор. его, т. 7, 234–240 стр.).

Третий Всел. собор, осуждая Несторианскую ересь, постановил: „все клирики, держащиеся Несториева учения, должны быть чуждыми священства и низверженными с своей степени (пр. 1, 2 и 4; „Синтагма“ стр. 21); шестой же Всел. собор 95 правилом определил уже принимать Несториан в Церковь только простым чином, через проклятие ереси и ересиархов, следовательно, с сохранением степеней священства. В 1301 г. Патриарший Константинопольский собор определил иной, чем на 6 Всел. соб., способ принятия Несториан; именно, когда Феогност, епископ Сарайский, предложил вопрос о том: „приходящих от несториан Яковитов – как надлежит крестить“? Собор ответил: „подобает ему (обращающемуся) проклясть свою веру и учители свои, и помазанный миром да причтётся к правой и благочестивой вере“ (О правилах и чинопослед.“ еп. Сергия – 209 стр.). – Следовательно, собор 1301 г. постановил принимать Несториан не третьим уже чином, как бы нужно было по 95 пр. шестого Всел. собора, а вторым чином, через миропомазание, и, конечно, без сохранения уже степеней священства. Седьмой Всел. собор, во главе с патриархом Тарасием, принял в общение иконоборческих клириков в сущем сане, – но, когда иноки заявили п. Тарасию, ссылаясь на св. Василия Великого, что он отвергал хиротонию еретиков, Тарасий сказал: „и я отвращаюсь от хиротонисанных с этой именно целью, то есть на подрыв веры; в особенности же, если были и православные епископы, от которых можно было получить хиротонию. Такова отеческая мысль! Сказав это, Тарасий добавил: „Если же кто дерзает принять хиротонию от отлучённых еретиков, по провозглашении соборного определения и единомышленного мнения церквей относительно православия, то подлежит низложению“ (Деян. Всел. соб. т. 7, по изд. 1891 г., 61 стр.). Следовательно, всё зависит от усмотрения Церкви и её архипастырей.

Армян, как свидетельствует Тимофей пресвитер, в некоторых церквах принимали через миропомазание, вторым чином, а в других церквах, в одно и то же время, „Арменов совершенно крещаху“, т. е. принимали первым чином (Слав. Кормч. 636 и об. л.). И так, мы видим, что в различное и даже в одно и то же время способы принятия неправославных клириков в пр. Церковь были неодинаковы, причём Церковь и её архипастыри, судя по обстоятельствам времени, пользовались то одним, то другим чиноприёмом и никто никогда, кроме разве еретиков, не укорял, не порицал Церковь за это.

Следовательно, если и пр. Церковь принимает ваших клириков не в сущем сане, а как мирян, она не погрешает ни против отеческого, ни против соборного учения; отсюда – странно и ни с чем несообразно обвинение ваше в содержании ею, якобы, ереси Люциферианской.

Странно тем более слышать от вас это обвинение, что ваши епископы даже и не обращались с просьбой к нашей пр. Церкви о принятии их в общение с нею в сущих санах... Пусть ваши епископы соберутся все, пусть они представят своё письменное отречение от заблуждений раскола, признав Церковь нашу – единой, святой, соборной и апостольской Церковью; пусть просятся принять и их в общение и тогда она, как мудрая и попечительная мать, решит вопрос, – как ваших клириков принять... Она может, по снисхождению, принять и в сущем сане, – может, если сочтёт нужным, и отвергнуть хиротонию.

Г) Перейдём теперь к последнему вопросу: когда писал св. Златоустый 11-е нравоучение на послание к Ефесянам и справедливо ли мы, на основании его, обвиняем вас?

История раскола и разделения в Антиохии такова: в 330 г. арианами низложен был и сослан защитник Никейской веры Евстафий, еп. Антиохийский (Сократ кн. 1, гл. 24; Созомен кн. 2, гл. 18–19; Феодорит кн. 1, гл. 21–22). С тех пор епископскую кафедру в Антиохии занимали Евсевиане. Одна часть православных, с духовенством, осталась верна Евстафию, порвала всякое общение с арианйствующими епископами, составила особую общину и, имея во главе только пресвитеров, собиралась отдельно; их называли Евстафианами (Феодорит, кн. 1, гл. 22). В 360 г. ариане в Антиохии поставили епископом Мелетия, считая его за арианина; но Мелетий оказался строго православным (Бароний 360 л., числа 10–12; Созомен кн. 4, гл. 28). Тогда ариане низвергли Мелетия и на его место поставили Евзаия (Бароний 360 л. число 11; Феодорит кн. 2, гл. 31). В это время часть православных, бывших приверженцами Евстафия, признала Мелетия своим епископом, но другая часть Евстафиан не желала признать Мелетия своим епископом на том основании, что он де был поставлен ранее арианами, и продолжала устраивать отдельные свои собрания, под руководством пресвитера Павлина (Феодор. кн. 5, гл. 3). Таким образом, православные в Антиохии разделились на две партии; произошёл раскол, называемый Мелетианским.

Александрийский собор, по предложению Афанасия, для примирения той и другой партии послал в Антиохию епископов – Евсевия Веркеленского (Бароний 362 л., 23 число), Астерия, Петрского, приказав им, с отбывшим туда немного ранее Люцифером, изыскать меры для соединения православных. Но попытка эта не удалась. Дело в том, что когда прибыл в Антиохию Евсевий, то нашёл уже, что Люцифер, встав на сторону Евстафиан, Мелетия не признал законным епископом и ещё прежде, чем последний возвратился из ссылки, рукоположил Павлина в епископа (Бароний 362 л. 24 число: Созомен кн. 5, гл. 12: Сократ кн. 3, гл. 1: Феодорит кн. 3, гл. 4–5).

С возвращением Мелетия из ссылки, в Антиохии оказалось таким образом два православных епископа – Мелетий и Павлин, и один арианствующий Евсевий, кротко выразив своё сожаление о рукоположении Павлина, немедленно оставил Антиохию. Своенравный и пылкий Люцифер, узнав, что Евсевий не одобрил рукоположение им Павлина, принял это за личную обиду, сильно разгневался и решился не иметь с ним общения (Сократ, кн. 3, гл. 9): к тому же, недовольный постановлением Александрийского собора о приёме падших епископов в пр. Церковь в сущем сане, он отверг постановление собора и, по возвращении в свою епархию, произвёл новый раскол на том начале, что никто из подписавших символ Риминийский не должен быть допускаем вновь к общению в санах (Бароний 362 л. 24–26 числа; Сократ кн. 3, гл. 9).

Значительное число приверженцев у Люцифера было в Испании и Италии. В Риме был у них особый епископ (Руфин кн. 1, гл. 39; „Ист. Церкви“ Вл. Гете, т. 3, гл. 5).

Раскол же в Антиохии продолжался.

Павлин с своими приверженцами собирались особо, имея внутри города одну маленькую церковь, – а Мелетий с своей паствой делал собрания за городскими воротами (Сокр. кн. 3, гл. 9; Созом. кн. 5, гл. 13). Западные епископы стояли за Павлина, восточные за Мелетия (Феодорит, кн. 5, гл. 3). В 372 г. восточные и западные епископы для уничтожения раскола в Антиохии, для примирения обеих партий, православных, с согласия и папы Дамаса, решили: „дабы оба (т. е. Мелетий и Павлин) до смерти на престоле оном сидели, кийждо о своём стаде бодрствуя: а по смерти единого, дабы ин епископ на его место избран не был, но оставшийся все бы епископство восприял“ (Бароний лето 372, число 7-е). Это решение было утверждено соборным постановлением 378 г. (Бароний 378 л. ч. 9-е).

В 381 г. Мелетий скончался.

Естественно было для прекращения раскола в Антиохии преемника Мелетию не назначать, исполнив таким образом и соборное постановление, на чём и настаивали „старейшие и мудрейшие епископы“, поддерживаемые и Григорием Назианзином.

Нашлась и противная партия, которая, не послушав и соборного определения, и совета „мудрейших и старейших“ епископов, на место Мелетия – рукоположила Флавиана (Бароний 381 л., числа 8–10). Снова стало два епископа у православных. Павлин и Флавиан и раскол продолжался. Когда умер Павлин, то на его место избран и рукоположен был „Соизволяющу епископу Римскому (Дамасу)“ – Евагрий (Бароний 382 л., ч. 2-е). Евагрий жил недолго (Сократ, 410 стр.), умер в 384 году (см. Летопись Арсения 136 стр. по изд. 1880 г.).

Вы, ссылаясь на примечание издателей церк. истории Сократа, говорите, что Евагрий был рукоположен в 389 г., но это неправда: в примечании ошибка.

Что, действительно, это ошибка издателей или опечатка, видно прежде всего из содержания самой 15 главы 5-й кн. истории Сократа, в которой говорится: „по смерти Павлина, преданный ему народ не хотел подчиняться Флавиану и постарался рукоположить Евагрия. Евагрий жил недолго, и Флавиан умел распорядиться так, что на его место не выбрали никого... Флавиан привлёк на свою сторону Феофила Александрийского епископа и через него примирился с Дамасом папой Римским... Когда общение с Флавианом было восстановлено, народ Антиохийский возвратился к единомыслию... В это время скончался Иерусалимский епископ Кирилл“... Таким образом, из содержания этой главы видно, что ещё при папе Дамасе – Флавиан успел сделать так, что в Антиохии остался, за смертью Евагрия, один епископ, именно он. А Дамас умер в декабре 384 года (Бароний 384 л. ч. 3; Летопись Арсения, стр. 134). Вы же говорите, что Евагрий рукоположен был в 389 г., тогда как, по сказанию историков, до декабря 384 г. мы видим уже одного только Флавиана. В следующей, 16 главе, Сократ повествует о беспорядках в Антиохии, о низвержении статуи императора Феодосия, о наказании жителей Антиохии, и о пастырской заботливости и ходатайстве Флавиана перед императором за виновных и об успехе ходатайства Флавиана. Словом, во всём сказании видим только уже одного православного епископа в Антиохии, именно, Флавиана. Беспорядки эти были в 387 г. (см. у Барония и в летописи Арсения).

Таким образом, никак нельзя относить рукоположение Евагрия к 389 г. Он рукоположен был в 382 году. Что, действительно, это так, видно из того, что, „по смерти Павлина, Евагрий был избран, соизволяющу епископу Римскому“, как говорит Бароний под вторым числом 382 лета. В это время римским епископом был Дамас, который скончался, как-то мы показывали, в декабре 384 года. Так, если Евагрий избран был епископом на место умершего Павлина, с соизволения Дамаса, то – как это событие могло быть в 389 г., когда уже Дамаса не было в живых?! В 389 г. в Риме папой был уже Сириций.

Итак, в 384 г. Евагрий умер и Флавиан, по смерти его, устроил так, что на его место не был никто рукоположен и он оставался уже один – православным епископом. „Таким образом церкви, как пишет Созомен, хоть и не скоро, освободились наконец от этого раздора и пришли в общение между собой. Впрочем, антиохийское общество, так называемых Евстафиан, несколько времени ещё существовало и делало особые собрания без епископа“ (кн. 8, гл. 3). Значит и после смерти Евагрия с 384 г. часть православных, чуждаясь Флавиана, была без епископа „и делала свои частные собрания“ (Сократ 410–411 стр.).

Теперь остаётся решить вопрос, когда же писал св. Златоуст 11-е нравоучение на послание к Ефесянам?

Св. Златоуст был в Антиохии сначала в сане диакона, а потом и пресвитера с 381 г. по 398 г. – В 381 г. он был рукоположен св. Мелетием в сан диакона (Фаррара „св. И. Златоуст“, – по изд. Суворина 1891 г. стр. 25: Робертсон „Ист. Хр. Церкви“, т. 1, 352 стр.; Филарета – „Историч. уч. об отцах Церкви“ т. 2, 193 стр.): а в 386 г. рукоположен Флавианом в сан пресвитера (Бароний, I 386 л., ч. 8-е; Робертсона „Ист. хр. Ц.“ т. 1, 352 стр.; Филарета „Историч. уч.“ т. 2, 194 стр.). В сане пресвитера он написал толкование на послание ап. Павла к Ефесянам (Фарарра – по изд. Суворина 43 стр.), после известного бунта в Антиохии, т. е. после 387 г. „Частнее, – толкование написано в 393 году („Историч. учение об отцах Церкви“ Филарет; т. 2, 207–208 стр.): т. е. после смерти Евагрия, – когда, следовательно, у Евстафиан не было епископа. Это-то общество, не имевшее епископа с 384 г., и обличал св. Златоустый. когда писал 11 нравоучение на послание к Ефесянам, в котором, обращаясь как бы к возражавшим ему, что-де они православны, говорил: „скажи мне: ужели вы считаете достаточным то, что их называют православными, тогда – как у них оскудела и погибла благодать хиротонии? Что же пользы во всём причем, если у них не соблюдена последняя? Надобно одинаково стоять как за веру, так и за благодать священства“ (см. по Рус. переводу). Здесь так ясно, что и толковать нечего. Златоустый говорил, что отделившихся от общения с Флавианом и делавших свои собрания без епископов, как-то мы выше доказали, несмотря на то, что они содержат пр. веру, всё-таки нужно считать схизматиками, ибо у них оскудела и погибла благодать хиротонии. Как оскудела и погибла? Нет епископов, отсюда нет и хиротонии, как таинства. Между прочим, – как за веру, так и за благодать священства одинаково надо стоять, т. е. вполне православными надо считать только тех, кои и правую веру держат и имеют священство, благодать хиротонии.

Нужно иметь или великую злобу напр. Церковь или великое умопомрачение, чтобы говорить так, как говорит Усов, якобы „Златоуст в указанном нравоучении учит и доказывает, что рукоположение исчезает и погибает в том обществе, которое признаёт, будто на впавших в ересь епископах священство или рукоположение – уничтожается“ и что-де это обличение относится к нам, православным.

Как у схизматиков, живших при св. Златоусте, не было епископов, и собирались они на молитву без епископов с отделившимися только пресвитерами, за что достойны были порицания и именования „схизматиками“, так и у наших раскольников австрийцев в течение 180 лет, до Амвросия, (а у беглопоповцев и доселе) не было епископов, и составляли они из себя общество с одними, отделившимися от пр. Церкви, священниками – „погибла и оскудела благодать хиротонии“ и назвать их православными нельзя; они „схизматики“ (т. е. раскольники); поэтому обличение св. Златоустого всецело падает на них, и мы правы, когда приводим 11-е нравоучение Златоустого, доказывая им вашу неправоту.

Приведя слова св. Златоустого из 11 нравоучения: „како претерпим от еллинов смех? Аще-бо о ересех порицают нас, за сия что не рекут ли нам? Аще тыя же догматы, аще тая же тайны, чесо ради ин начальник на ину Церковь наскачет?“ вы говорите: „Не ясно ли, что у люцифериан был начальник-епископ, наскочивший на Церковь Антиохийскую. А это был Павлин, рукоположенный Люцифером при жизни законного епископа Мелетия и потом Евагрий“. Но так как Златоуст писал толкование в сане пресвитера уже, то не могло быть и речи о Павлине, наскочившем на престол при жизни Мелетия, так как в сан пресвитера Златоуст был рукоположен Флавианом. Не могла быть речь и про Евагрия, ибо Евагрий умер в 384 г., а толкование писано в 393 г. – При том же, разве Евагрий и Павлин сами самовольно „наскочили“ на Антиохийский, престол? Павлин, как известно, был рукоположен Люцифером, имел общение с западной Церковью и признан быль вторым Всел. собором (см. летопись Арсения 136 стр.); Евагрий же и избран, и рукоположен был „соизволяющу епископу Римскому“ и собором, бывшим в Риме (Бароний 382 л. 1–2 числа). Следовательно, ваше толкование ложное и не о своём времени говорил здесь св. Златоустый. Для большей ясности приведём это место по русскому переводу: „как перенесём мы, писал Златоуст, насмешки грешников? Если они укоряют нас за ереси, то чего не говорят они по поводу расколов? Если, говорят, одни у них догматы, одни таинства, то ради чего у них один предстоятель Церкви нападает на другую Церковь? Смотрите, говорят, у христиан всё достойно порицания: у них и любоначалие, у них и обман“ (см. по рус. переводу – толк. на посл. к Ефес.). Не ясно ли, что св. Златоуст, беседуя с православными антиохийцами, укоряя их за раскол, указывал и на то, что и язычники смеются над разделением православных, говоря, что догматы и таинства одни у той и другой партии, то почему же предстоятели разные, и один нападает на другую Церковь? Нет у христиан, говорили язычники, всё достойно порицания: у них и обман и любоначалие. Так Златоуст приводил мнение о православных язычников, а не свои слова, тем хотел пристыдить отделяющихся от общения с Флавианом. Следовательно, не своё мнение высказывал, а мнение иных и не о настоящем положении говорил, а о прошедшем, когда, действительно, у антиохийцев было два епископа.

Чтобы защитить своё положение, вы привели ещё несколько строк из толкования Златоустого: „не вам глаголю предстоящим, но онем отскачущим. Прелюбодеяния вещь есть! Аще же не приемлеши о онех сия слышати, убо ниже о нас: от двоих-бо единому законопреступне быти подобает. Аще убо о нас непщуете, готови есмы уступити начальство, ему же аще хощете, точию да Церковь будет едина. Аще- же мы законне бехом, увещайте низложенным быти, иже законопреступне на престол возведшим“. Приведя это, говорите: „как бы св. Златоуст советовал изложить законопреступно восшедшего на престол епископский, если бы этого епископа не было? Разве не существующего можно низложить с престола? Ясно, что у Люцифериан был епископ в то время, когда Златоустый писал, что у них рукоположение исчезло и погибло“. Должен сказать, что не совсем-таки ясно выходит у вас... Вы говорите, что у Люцифериан был епископ, когда Златоустый писал, что у них исчезло и погибло рукоположение... Странно! Был епископ, а рукоположение куда-то исчезло и где-то погибло!

Был епископ, значит – могло быть и рукоположение, нет епископов, – исчезло и погибло рукоположение, по неимению совершителей хиротонии. У вас же всё выходит наоборот.

Для большей ясности приведём слова Златоустого по русскому переводу – и не в той отрывочной форме, как вы привели. „Посмотри, говорит Златоуст, какое у них, производящих расколы, неравенство. Ибо из тех, которые так поступают по отношению к Церкви, одни вовсе не приходят сюда, или же однажды в год, и то без порядка и как случится; другие приходят чаще, но также беспорядочно, для пустых разговоров и разглагольствия ни о чём. Иные представляются усердными, – это те, которые производят такие бедствия в Церкви. Итак, если и вы ради этого обнаруживаете такое усердие, то лучше бы вам быть в числе нерадивых; и ещё гораздо лучше, если бы те не были нерадивы, а вы не были таковыми; я говорю не о вас, находящихся здесь, но о тех отступниках; такое дело есть как бы прелюбодеяние. Если же тебе не хочется слышать этого об них, то не слушай и того, что они говорят об нас; так как здесь что-нибудь одно из двух должно быть противозаконно. Если же нас подозреваете в этом, то мы готовы уступить свою власть, кому вы хотите; только пусть будет Церковь едина. Если же мы поставлены законно, то убедите низложить тех, которые противозаконно заняли кафедру; говорю это, не приказывая вам, но предохраняя и предостерегая вас“ (см. в Рус. переводе на посл. Ефес.).

Как видите, ни единого слова, ни единого намёка на то, что в то время, когда св. Златоуст писал это нравоучение, был у него Люцифериан епископ, которого он, якобы, советовал низложить. Существует он только в воображении г. Усова.

Св. Златоуст, желая предохранить верный народ от раскола, от единения с Люциферианами, или, как он называет их, „схизматиками“, говорит, что они, если ходят сюда, в храм, где служил и говорил проповеди Златоуст, то занимаются пустыми разговорами, или только прикидываются усердными сынами Церкви, а на самом деле своим расколом производят бедствия. Подобное отношение их к Церкви – есть, как бы, прелюбодеяние. „Ведь кто-нибудь из нас, говорил Златоуст, не законен: если вы считаете нас, то мы уступим свою власть тому, кому вы хотите; если же мы поставлены законно, то убедите низложить тех, которые противозаконно заняли место“. Незаконно же заняли при Златоусте места те иереи, кои не хотели иметь общение с Флавианом и с частью народа делали отдельные собрания. Народ же бывал и там, и сям, т. е. ходил в храм, где служил и Златоуст, бывал и у своих пресвитеров... Это-то отношение к Церкви в данном месте он и порицал, называя подобное отношение прелюбодеянием и доказывая, что истинная Церковь – едина.

Итак, заканчивая беседу, должен сказать: напрасно вы, со слов Усова, обвиняете пр. Церковь в содержании ею мнимой Люциферианской ереси. Она чиста, свята. Она одна наша мать... Пороча её, отрицаясь от неё, вы тем самым оскорбляете Господа, ибо „кому Церковь не мать, тому и Бог не Отец“ (св. свящ. Киприан о единстве Церкви).

Самарский епархиальн. миссион. иерей Дим. Александров

(По поводу статьи „Нового Времени“, № 10, 393).

Не так давно в „Новом Времени“ неизвестный автор в статье: „К вопросу о старообрядцах“ (№ 10,379) высказал удивительную неосведомлённость и прямо ложное суждение о характере и положении внутренней миссии и на этом основании, созданном фикцией собственного воображения, диктовал Комитету Министров, что последнему надлежит сделать в сфере деятельности православной миссии!..²⁷⁸

Позже в том же „Нов. Врем.“ появилась другая статья, по-видимому, принадлежащая перу того же неизвестного автора: „о староверии и староверах“ (№ 10393). Статья эта заслуживает внимания, как яркий показатель некомпетентности наших газетных писателей в вопросах веры и миссии. В этой статье неизвестный автор категорически предъявляет, конечно, Комитету Министров новые требования, сущность которых сводится к следующему: „должно быть не только оставление, но и запрещение в полемике, в спорах миссионерских, в книгах и брошюрах употреблять слово „раскольник“, неточное и бранное; не говоря о полном исключении его из языка законодательства, суда и администрации“. Такое требование вытекает у автора из предварительных его рассуждений прежде всего на тему о причинах появления на Руси „раскола“.

„Если бы, пишет неизвестный автор, страстность патриарха Никона и остального духовенства того времени, особенно же приехавшего на Московский собор из Греции, не была так велика, то людям, не принявшим „исправленных книг“ и поправленных в мелочах обрядов, было бы предоставлено, „впредь до вразумления“, пользоваться прежними книгами и употреблять старые обряды, и так называемого „раскола“ в русской Церкви вовсе не произошло бы (sic!..), существовала бы группа населения (где? в Церкви или вне Церкви?..), именно „не вразумлённого“, до времени, пожалуй „не разумного“, и за два века исторической жизни это „повреждение“ зажило бы, опухоль на народном организме рассосалась бы, всё вероятно сгладилось бы (хорошо, что хотя здесь автор вставил: „вероятно“!..), уравнялось, пришло в норму. „Преследования“ подняли на дыбы сперва сотни, потом тысячи и наконец миллионы людей: преследования и совершенно вредная полемика, взамен ожидаемых и нужных учёно-исторических исследований, создала, можно сказать, всё болезненное и, наконец, опасное явление „раскола“. Каждая полемическая книжка подчёркивала явление, которого вовсе подчёркивать не следовало; каждая такая книжка резче обводила „разность веры“, мотивировала отделение в вере. Всякая насмешка, издевательство, запрещение, стеснение прав – всё это обособляло и обособляло, заостряло и заостряло в сущности тихое (!) явление: желание молиться по книгам древней печати и кланяться иконам старого письма“...

Итак, по мнению „нововременского“ автора, „раскол“ произошёл-де от того, что людям, не принявшим «исправленных книг и „обрядов“», не было позволено пользоваться прежними книгами и старыми обрядами!.. Вот как просто в наше время решают столь сложные исторические явления, как „раскол“!.. И не мудрено: теперь ведь всё на Руси идёт „в скороспелку“... Некогда думать, да и излишне: публика жаждет только новизны и кадит только реформаторам и освободителям от старого существующего.

Если бы „нововременский“ автор хотя бы на одну минуту заглянул в „учёно-исторические“ исследования, о которых он на словах с почтением говорит, и ему стыдно бы стало за высказанную им нелепость. В самом деле, что может быть нелепее, как объяснять появление „раскола“ одной только „страстностью“ патриарха Никона и др., или утверждать, что если бы людям, не принявшим „исправленных книг“ и „обрядов“, дозволили остаться при прежних книгах и обрядах, то не было бы и „раскола“ – отделения от Церкви этих людей!.. Кому же неизвестно, что „раскольники“ не только не просили Церкви времён патр. Никона оставить им старые книги и обряды, но, наоборот, требовали, чтобы сама-то Церковь осталась при прежних, неисправленных книгах и обрядах?! Когда- же этого не последовало, то протестующие сами порвали единение с Церковью и не потому, конечно, что последняя принудила их к этому своими „преследованиями“, а потому что, по их мнению, Церковь, приняв исправленные книги и обряды, ими похуляемые, тем самым впала якобы в ересь, заразилась скверной антихристовой. С такой Церковью, понятно, они не могли иметь общения в вере и... даже в житейском быту!.. За этот взгляд на происхождение „раскола“ стоял известный професс. И.Ф. Нильский и его защищает также известный професс. Н.И. Ивановский. Другой знаток „раскола“ професс. Щапов видел в „расколе“ даже не церковное, а по преимуществу социально-гражданское явление. И вот неведомый „нововременский“, чтобы не сказать: „крыловский“ критик, ничтоже сумняся, и с претензией на поучение, безапелляционно заявляет: «да полноте, господа! „Раскол“? – это просто плод „страстности“ патр. Никона... плод запрещений людям молиться по старым книгам и со старыми обрядами..., да ещё, – плод „полемики“!.. По самому существу своему он есть „тихое явление: желание молиться по книгам древней печати и кланяться иконам старого письма“!.. Но кто же в таком „желании“ видит „раскол“, преступление?!»... Уже один только факт „Единоверия“ ясно обличает ненаучную ложь „нововременского автора. Да и кто это за „старые обряды“ и за служение по старопечатным книгам преследует „раскольников“?! Прямо обидно за столь почтенный орган, как „Новое Время“, на столбцах которого отстаиваются права раскола такими недостойными серьёзной печати средствами, ценой извращения родной истории, искажения „учено-исторических исследований“!.. Если свобода печати пойдёт по такому пути, то недолго „храму“ слова человеческого – прессе – сделаться „вертепом разбойников“!..

Установив путём „беспристрастной“ экскурсии в область истории то положение, что „раскольники“ суть просто „староверы“, „старообрядцы“, автор протестует далее против употребления самого имени: „раскольник“.

„Раскольник“ есть не имя, говорит он, а кличка, и притом ругательная уличная кличка (sic!..). Она ожесточает и без нужды и пользы ожесточает сердца старообрядцев также, как „свиное ухо“ – татар, как „пейсы“ – еврея (богатое сравнение!..). Для законодательного языка, для языка судебного и административного – это есть просто неприличное словоупотребление, есть нечистоплотность языка и понятий. Закон должен и имеет право пользоваться только научно-точными, бесстрастно-точными терминами... Итак, первым делом „единодушие“ (не того ли, которое „погашает ощущение догматических разностей“?!) должно быть не только оставление, но и запрещение в полемике, в спорах миссионерских, в книгах и брошюрах употреблять слово „раскольник“, неточное и бранное (sic!..)²⁷⁹; не говоря о полном исключении его из языка законодательства, суда и администрации“.

„Нужно заметить, продолжает тот же автор, что в народе, обществе и литературе не употребительно слово „раскольник“; всегда говорят: „там живут староверы“, „это старообрядец“, а „раскольник“ никогда (?) не употребляют по причине совершенной бессодержательности и бессмыслицы самого слова, которое ничего собой не определяет и не выражает и значит только „не наш“, „не мы“. Что же это за употребление слова: „не наш“?!! Очевидно (и даже очень?!), подобную бессмыслицу (это очень приложимо к суждениям автора...) нужно вовсе убрать. Она не убрана только из нечистоплотной полемики, и фигурирует в ней исключительно в значении порицательного, ругательного термина; ибо и в серьёзных, даже в богословских книгах и статьях „раскольник“ вовсе не употребительное слово и заменяется везде точно-обозначающим (?!), конкретным именем: „старовер“, „старообрядец“.

Если бы приведённую тираду произнёс школьник на школьной скамье, то учитель, наверное, поставил бы ему единицу или же пристыдил, – так в серьёзных делах нехорошо шутить... В прессе же дело другое: здесь даже взрослые пресерьёзно шутят и им аплодируют. Ведь каких смешных вещей автор не наговорил! То слово: „раскольник“ не имя, а ругательная уличная кличка, то этого слова народ – улица не употребляет!.. То закон должен и имеет право пользоваться только научно-точными, бесстрастно-точными терминами, то он же должен усвоять „термины“, употребительные в народе, обществе и вообще в литературе!.. Да и откуда это автор взял, что слово „раскольник“ в народе не употребительно? Откуда он взял, что это слово в устах народа бранное? Зачем навязывать народу свои выдумки? В разных местах обширного отечества мы сталкивались с разными, чисто-местными народными названиями „раскольников“: здесь есть и „раскольник“, и „старовер“, и „старообрядец“, и „коневой веры“... Как и сектантов народ зовёт общим именем и равно в разных местах: то „шкапьци“, то „шалапуты“, то „хлыстуны“... И со всеми этими названиями народ соединяет мысль об отщепенцах от Церкви. Бранные слова у народа иного колера, иного пошиба и совершенно чужды религиозной скорби о заблудших братьях...

Далее. Откуда это автор взял, что слово „раскольник“ вовсе не употребительно в серьёзных, даже в богословских книгах и статьях и что там оно заменяется везде точно-обозначающим, конкретным именем: „старовер“, „старообрядец“?! Ведь это или круглое невежество или же наглая ложь!.. Укажем хотя бы на следующие громкие имена представителей науки о „расколе“, которые не только употребляли слова: „раскол“, „раскольник“, но и находили огромную разницу по существу в понятиях: „старообрядец“ и „раскольник“, „старообрядство и „раскол“. Это известный профессор Щапов, перу которого принадлежат замечательные исследования: „Русский раскол старообрядства“ (1859 г.) и „Земство и раскол“ (1862г.): это проф. И.Ф. Нильский, пользующийся заслуженной и неоспоримой научной славой, это професс. Н.И. Ивановский – современный столп науки о расколе, это проф. Н. Субботин, плодовитый писатель и усердный исследователь раскола и пр... и пр... Упомянем ещё: „Раскольничьи дела 18-го стол.» г. Есипова и „Собрание распоряжений по части раскола“ г. Варадинова... И если у „нововременского“ автора есть уважение к правде и литературная порядочность, то он должен на страницах того же „Нового Времени“ честно сознаться, что в его статье: „О староверии и староверах“ слишком много... недоразумений и ошибок²⁸⁰.

То совершенно справедливо, что „закон должен и имеет право пользоваться только научно-точными, бесстрастно-точными терминами“²⁸¹, а не брать их с улицы, не только простонародной, но и „интеллигентной“... И вот мы видели, что наука не только употребляет слова: „раскол“, раскольник“, но и существенно отличает их от слов: „старообрядство“, „старообрядец“, „староверие“, „старовер“.

В прекрасной статье проффес. Н.И. Ивановского: „Старообрядство и раскол“²⁸² с поразительной ясностью и убедительностью резко разграничены два понятия: „старообрядство“ и „раскол“. Эти понятия отнюдь „не однородны“ и „не одно-качественны“ по самому своему существу. В понятие „старообрядства“, говорит уважаемый профессор, входят следующие признаки: двуперстное сложение для крестного знамения, сугубая аллилуия, посолонное хождение, седмипросфорие, чтение „обрадованная“, вместо „благодатная“, – во веки, по чину, употребление лестовок и подручников и прочее тому подобное. Со второй половины 17-го столетия эти признаки стали достоянием людей, отделившихся от православной Церкви и с этого времени понятие старообрядства несправедливо стали отождествлять с понятием раскола, и сами признаки „старообрядства“ стали считать признаками „раскола“, мнениями раскольническими. Между тем, в понятии старообрядства отнюдь нет признаков раскола. Поэтому-то „Единоверие“, по учению православной Церкви, и составляет единую с православною святую, соборную апостольскую Церковь, как и древнерусская, до-Никоновская Церковь. Такое единство вытекает из взгляда православной Церкви на обряд, который сам по себе не свят, ни несвят, не ведёт ни к спасению, ни к погибели. Всё зависит от того, как кто будет относиться к обряду: будет ли, пользуясь им и при его посредстве, выражать свои чувства благоговения и богопочтения, совершенствоваться в любви к Богу, и смирении перед Его величием и святостью, – или же в мёртвом исполнении обрядов будет полагать все богоугождение, считая это исполнение не средством, а самой целью. И вот православное старообрядство, содержа церковную старину в той области, которая касается не существа веры, а внешней церковной жизни, т. е. всего того, что относится до церковного чина и благоукрашения, а равно и до церковных обычаев, в тоже время смотрит на обряд глазами православной Церкви и потому в исправлении или изменении обрядов никогда не увидит ереси и не порвёт из-за этого общения с Церковью. Там же где старообрядство признаёт, что обряд сам по себе свят, что он относится до существа веры и потому не может быть изменяем или исправляем, там в исправлении обряда усматривается ересь, скверна антихристова. Отсюда уже один шаг до разрыва с Церковью, исправившей и принявшей исправленные обряды. Когда состоялся разрыв, то только тогда и произошёл раскол. Таким образом, „раскол“, по буквальному смыслу этого слова: „Колоть“, „расколоть“, – есть исключительно нарушение мира и единения церковного, или отделение от Церкви и неподчинение церковной власти по вопросам, не входящим в область догматов веры, а касающимся церковной дисциплины, церковных обрядов. Таково и „каноническое“ отделение „раскола“, как одного из трёх видов отступлений от Церкви (пр. 1-с Вас. Вел.). Необходимо заметить, что само содержание „раскола“ может быть крайне разнообразно. У нас есть „раскол старообрядства“, но может быть и „раскол новообрядства“, когда группа людей взгляд „раскольников – старообрядцев“ на обряды перенесёт на „новые“ обряды и обвинит Церковь в ереси за благословение „старых“ обрядов и на сём основании отделится от Церкви. Отсюда уже понятно, что „старообрядство“ есть собственно содержание старых обрядов и может быть названо только „православным старо-обрядством“. В „раскол“ или „раскольничье старообрядство“ оно переходит только тогда, когда из-за разницы в обрядах отделяется или откалывается от единства с православной Церковью. Один существенный и необходимый признак, без которого и раскола нет, – это противление, отделение. Теперь ясно, что не каждый „старообрядец“ есть „раскольник“, а только тот, который из-за обрядов порвал связь с православною Церковью. Точно также и не всякий „раскольник“ должен быть непременно „старообрядец“, но может быть и „новообрядец“.

Что касается употребления слов: „старовер“, „староверие“, то они отнюдь не применимы к „раскольникам“, так как говорят не об обряде, а о вере. Слово же старый в применении к вере свидетельствует о её истине, так как нового в ней ничего не может быть. Назвать „раскольников“ „староверами“ значило бы засвидетельствовать истину их веры и подписать своей вере смертный приговор через причисление себя к „нововерам“!.. В этом случае будет соответствовать существу содержимого „расколом“ только понятие: „обрядоверие“. Итак, самое точное, выработанное наукой название – это: „раскол старообрядства“. Посему-то и необходимо употреблять только это название и в миссионерской литературе, как то и делается, и в законодательных, судебных и административных актах. Между тем у нас в гражданском законодательстве царит спутанность, в которой „раскол“ смешивается с „сектой“ или ересью, отчего нередко сектанты или еретики посягают и действительно пользуются правами и льготами, которые предоставлялись по мысли законодателя только „раскольникам – старообрядцам“. Точное отграничение „раскольников-старообрядцев“ от „еретиков-сектантов“ через употребление действительно научных терминов – вот чего нужно пожелать нашему законодательству, а не внесение ещё большей путаницы в законы исполнением рецептов газетных дилетантов... Наивность или сознательное лицемерие последних доходит до того, что, например, неизвестный автор смело заключает свою статью уверением читателей в том, что сами „раскольники“, говоря: „мы не раскольники“, этим якобы хотят погасить „разделение“ или „раскол“ с остальным православным русским людом, а мы-де (разумеется православная Церковь) не хотим этого и „откалываем“ от себя людей!.. Далее этого открытия фантазии уже некуда идти. Жаль, что автор не скрепил статьи своей подписью и тем не увековечил своего имени в науке газетного расколоведения.

И. Айвазов

Труд И. И. Соколова с вышеуказанным заглавием является первым опытом научного исследования новейшего периода константинопольской церкви не только в русской, но в иностранной и, в частности, в греческой литературе. Небезызвестно, что новейшая судьба константинопольской церкви (ХIХ век) весьма мало разработана и как в иностранной, так и в русской церковно-исторической литературе она представлена или в общих церковно-исторических курсах, или в немногих очерках и этюдах, касающихся той или другой стороны в положении вселенского престола, а равно и отдельных вопросов из его истории. Цельного же исследования судеб константинопольской церкви в истекшем XIX столетии наука до последнего времени не имела. Этот существенный пробел в церковно-исторической науке восполнен И.И. Соколовым, издавшим свой капитальный труд по сему предмету.

С особым удовольствием отмечая появление в свет этого труда И.И. Соколова, мы считаем настоятельно-необходимым обратить внимание наших читателей на то обстоятельство, что автор даёт новое освещение изображаемому им периоду константинопольской церкви и приходит к новым научным выводам по многим церковно-историческим вопросам вселенской патриархии. Новое освещение предмета и научные выводы тем более ценны, что автор, при составлении своего труда, использовал не только всю печатную литературу своего предмета и все наиболее достоверные и свежие сведения русских и иностранных трудов относительно внешней судьбы константинопольской церкви, деятельность вселенских патриархов и патриаршего управления, но и вновь добытые им архивные данные из патриаршего архива в Константинополе. Так как ни в русской, ни в иностранной, в частности греческой, литературе нет специального труда, посвящённого этому предмету, и нет пособий общего руководящего значения, то автору пришлось работать почти исключительно по первоисточникам, обширным и разнообразным. В основу настоящего исследования положены официальные рукописные кодексы Патриаршего архива в Константинополе и в этом первоисточнике находится центр тяжести научной работы нашего автора. Чрезвычайно интересно отметить, что материал для первого тома „Константинопольской церкви в XIX веке“ заимствован автором из тридцати пяти кодексов константинопольского архива, каждый из которых имеет несколько сот страниц in folio; причём автору пришлось заимствовать из архивных источников для своих учёных изысканий только то, что ему было разрешено извлечь особой патриаршей комиссией.

Но помимо этих рукописных источников, автор для целей своего труда пользовался разнообразными печатными источниками, относящимися к истории константинопольской церкви XIX века.

Благодаря такому богатству материала, труд И.И. Соколова, обнимающий собой общую внешнюю и внутреннюю историю константинопольской церкви XIX в., полон самого живого и глубокого интереса и всесторонне знакомит нас как с характером отношений к этой церкви турецкого правительства, так и с разнообразными движениями в недрах её, до организации нового административного её строя включительно.

Более чем в тысячу страниц сочинение И.И. Соколова состоят из вступления, трёх отделов и приложения.

Во вступлении (1–71 стр.) речь идёт о положении константинопольской церкви в Турции с половины XV до конца XVIII в. (1453–1789 г.), т. е. от падения Византии до воцарения султана Селима III, родоначальника танзимата²⁸³. После падения Константинополя и возникновения на развалинах Византии нового мусульманского государства, византийская церковь лишилась, вместе с византийским государством, своей самостоятельности, прежнего величия и славы. Правда, завоевателем Константинополя, султаном Магометом II, были даны довольно широкие права константинопольскому патриархату, который представлял особую в империи церковно-гражданскую организацию, status in statu мусульманском. Но таковое положение вещей продолжалось недолго. Все три слишком века запечатлены непрерывным нарушением со стороны турецкого правительства прав и привилегий, предоставленных патриархии и ромейской райе. Вся история Константинопольской церкви в турецкий период – это эпоха страданий и борьбы не только за веру, но и за само своё существование, эпоха борьбы двух культур – христианской и мусульманской. Патриархи были в зависимости от произвола султанов, смещались и заключались в тюрьму, а иногда и сами оставляли патриарший престол; патриархия была местом интриг и подкупов со стороны самих греков, вмешательства мирян в дела церкви, козней со стороны иезуитов и т. п. Несчастной же райе, лишённой человеческих прав и находившейся в положении совершенного рабства, достались в удел одни страдания и мучения, и кровь лилась рекой. Но ни меч, ни огонь, ни систематический произвол турецкого правительства и народа не смогли сломить духовной самобытности, единства и могущества турецких христиан. На костях своих новомучеников греческая церковь утверждалась в спасении православия, их кровью скупила борьбу за отечество и национальные предания. Во время борьбы константинопольской патриархии с мусульманским фанатизмом защитниками гонимой церкви и угнетаемого народа выступили фанариоты; эти аристократы духа несли своим соотечественникам блага национальной культуры и просвещения, поддерживали патриархов в их борьбе с Портой, защищали райю от корыстолюбивых турецких властей, учреждали школы и библиотеки, покровительствовали греческим учёным и просвещению. В общем положение христиан под игом турок было настолько тяжёлым, что и сам народ греческий посвятил себя на непрерывную борьбу с турецким рабством, произволом и деспотизмом. Борьба эта, с половины XV века до конца XVIII, отмечена сплошным рядом восстаний греков с целью мщения ненавистным туркам. Наконец бедствия восточных христиан под игом турецким вызвали участие в их положении со стороны единоверной России: русские цари, начиная с Петра Великого, явились защитниками и покровителями христиан востока. При Екатерине Великой Россия, в силу Кучук-Кайнарджийского трактата (1774 г.), впервые получила право вмешательства во внутренние дела турецкой империи для защиты христиан от произвола и насилия мусульман.

Первый отдел рассматриваемого нами труда И.И. Соколова (72–406 стр.) посвящён внешнему состоянию константинопольской церкви в XIX веке, начиная с 1789 года и до наших дней, т. е. до 1903 года и делится автором на пять периодов.

Султан Селим III (1789–1807 гг.), родоначальник танзимата, под влиянием веяний времени, пришёл к мысли о необходимости преобразований в империи, в духе европейских реформ, которые должны были превратить мусульманскую Турцию в империю европейскую, а христиан уравнять в правах с мусульманами. Но реформаторские попытки Селима, робкие и односторонние, имели слабый успех и танзимат его времени проявился в формах первичных и элементарных и его гуманные распоряжения остались мёртвой буквой. Такое положение вещей вредно отразилось на константинопольской церкви. При последующих султанах идея тантизма отходит на второй план и в последней четверти истекшего столетия выдвигается грозная идея панисламизма. Турецкими властями воздвигаются походы против патриарших привилегий и гонения против христиан. На протяжении почти всего XIX века следуют восстания за восстаниями и кровь христианских мучеников обагрила обширные страны Турецкой империи и острова.

Но, несмотря на всё это, в итоге положение христиан изменялось к лучшему: Греция, Черногория, Болгария, Сербия, Румыния, Босния, Герцеговина, Крит и Кипр получили независимость от турецкой власти, да и в пределах нынешней Турции христиане уже не несут всей тяжести прежнего гнёта, нравственного унижения и личного бесправия, чувствуя поддержку единоверной России, которая в течение XIX века неоднократно укрощала фанатизм турецкого правительства и народа и протягивала руку помощи христианам. Европа же, вместо того, чтобы действовать строго и решительно, в согласии с Россией, всячески мирволила султанам, льстила им без меры, превозносила, как мудрейшие законодательные акты, фальшивые их обещания и громкие фразы. Только одна Россия понимала, что без оружия нельзя заставить турок улучшить положение райи; поэтому в течение XIX в., целым рядом войн, она приобрела свободу славянским подданным султана. Если же христиане востока влачат и доселе рабскую жизнь, то в этом повинна Европа (405 стр.).

Второй отдел исследования (407–693 стр.) содержит 26 очерков деятельности константинопольских патриархов (1799–1901 гг.), начиная с Неофита VII и кончая нынешним Иоакимом III. Оказывается, что из 26 патриархов два – трижды всходили на престол, а пять – дважды; шесть скончались на 4 престоле, да Григорий V был казнён по распоряжению правительства, а 19 патриархов вынуждены были отказаться от власти.

В представленных очерках деятельности патриархов очень выпукло изображены тяжёлые внешние условия в положении вселенских патриархов в XIX веке. Патриаршая власть ничем не была обеспечена, несмотря на султанские береты и рескрипты и народные канонисмы. Но не смотря на всю неустойчивость патриаршего престола, вселенские патриархи XIX в. обнаружили изумительную церковно-общественную деятельность. Прекрасно понимая задачи и потребности церкви и народа, служение патриархов церкви и народу было сплошным подвигом, исполнено самоотвержения, тяжёлых испытаний, непрерывной борьбы, „великих скорбей“... И одним только патриархам греческий народ обязан тем, что неизменно хранит чистоту учения православного, владеет свободой и независимостью в своей церковно-религиозной жизни. Потому „не нападок и обвинений заслуживает вселенская патриархия, вполне основательно замечает автор, а изумления перед самоотверженным подвигом несения тяжёлого креста, возложенного на неё по неисповедимым судьбам промысла, и возможного содействия в этом подвиге, во славу православной греко-восточной церкви“ (690–693 стр.).

Третий отдел (694–813 стр.) посвящён обозрению патриаршего управления в константинопольский церкви в XIX веке, которое реформой 1858–1860 гг., в силу хатти-хумаюна²⁸⁴ 1856 . г., резко разделяется на два периода. Здесь находятся сведения о правах и власти вселенского патриарха, о порядке его избрания, о содержании патриархов в XV–XVIII вв.; об устройстве свящ. синода, народного постоянного смешанного совета и о дополнительных административных учреждениях: патриарших центральных епитропий²⁸⁵ – педагогической, архиерейских имуществ, контрольной, совещательной; о церковном суде, нотариальной конторе и оттоманской канцелярии и др.

Заслуживает особого внимания приложение к исследованию с особым счётом страниц (1–150), где помещено 215 статей, извлечённых из кодексов Патриаршего архива в Константинополе и библиотеки русского Пантелеймонова монастыря на Леоне. Статьи эти – весьма разнообразны, как по содержанию, так и по своему названию; это – послания, грамоты, сигиллии²⁸⁶, письма и завещания патриархов, два рескрипта султанов к патриархам, синодальные определения по разным вопросам; молитва к Богородице во время греческого восстания, списки митрополий, епископий, монастырей и экзархий, подвластных патриаршему престолу и т. п. Все статьи приложения приведены в подлиннике (греческом тексте).

В конце книги, для удобства пользования ею, приложено два указателя – собственных имён, встречающихся в исследовании (I–XX) и документов, помещённых в приложении (XXI–XXXI стр.).

Автор свою задачу выполнил блестяще: он в своём исследовании прекрасно изобразил общую внешнюю и внутреннюю историю Константинопольской церкви XIX-го в., и многим сторонам жизни дал новое освещение, в особенности благодаря тому, что впервые использовал архивные материалы, неизвестные во всём объёме ни в русской, ни иностранной литературе. К числу таких явлений относится между прочим, вопрос о влиянии „Фанара“ и „фанариатов“ на ход церковно-исторической жизни Константинопольской патриархии в XIX веке. Благодаря этому, труд автора – ценный вклад в церковно-историческую науку. Но, помимо научного значения, настоящее исследование может оказаться весьма полезным и в практическом отношении: оно может оказать неоценённую услугу в деле оживлении церковных сношений нашего отечества с православным греческим востоком, в интересах единства веры православных народов, их взаимной любви и общего христианского единомыслия, к чему так стремится константинопольская церковь и чему много препятствует наше взаимное незнание.

Пожелаем явившемуся в свет I тому исследования И. И. Соколова широкого распространения в публике, интересующейся историческими судьбами православной Константинопольской церкви, а автору – скорейшего выполнения второй половины намеченной им задачи.

П. Козицкий

В „Мисс. Обозр.“ сообщалось, что старообрядцы-раскольники с Нового года решили обзавестись своим печатным периодическим изданием. В настоящее время перед нами лежит № 1 „Старообрядческого Вестника“, изданного заграницей, – в Австрии, в Буковине.

Однако новорождённое литературное детище старообрядчества производит впечатление слабосильного, худосочного, почти что мертворождённого.

Первый № „Старообрядч. Вестника“ – серенькая по обложке, пёстрая по содержанию, тощая по объёму книжка в 60 страниц журнала + 23 стр. приложения. Книжка предварена сухой, но самохвальной передовицей буквально в 20 строк, в которых проведена, но не закончена, одна мысль – что печатное слово – сила, старообрядцы доселе не пользовались „орудием периодической печати“, что печально отразилось на живущих в России старообрядцах, которые „представляют собой коренное русское население, исповедуют русскую православную (?) веру, являясь охранителями русских национальных особенностей“. Позволительно спросить, а что же собой представляет господствующая в России православная вера и Церковь? Очевидно ересь! Впрочем, „Старообрядч. Вестн.“ благоразумно замалчивает „господствующую Церковь“, как бы несуществующую, и в своей программе совсем не ставит и задачей ни борьбу, ни защиту от неё с православием, ни стремление к скорейшему миру и единению с господствующей Церковью. Эта христианская, родная и, казалось бы, близкая цель не входит в планы духовных руководителей раскола. Но симпатично и то, что „Стар. Вестн.“ не обещает и не выражает той ненависти и дерзости в отношении господствующей Церкви, какими отличалось мельниковское „Слово правды“.

Программа старообрядческого журнала изложена на 4 стр. обложки в таком виде:

В настоящее время в России старообрядческий вопрос, в числе других неотложных вопросов, самой жизнью поставлен на очередь и настойчиво ждёт своего решения: им занимаются различные государственные лица и учреждения, его усердно исследуют многие учёные, им горячо интересуется общество.

Идя на встречу этому отрадному явлению, „Старообрядческий Вестник“ ставит себе задачей: помогать беспристрастной разработке и добросовестному освещению старообрядческого вопроса и отношения к нему русской государственной церкви, быть выразителем нужд и желаний старообрядцев и отражателем их жизни и влиять на воспитание их молодого поколения в религиозно-нравственном духе и направлении.

Сообразно этому, „Старообрядческий Вестник“ будет давать сведения о правовом и общественном положении старообрядцев, летопись событий в их церкви, а также – статьи и документы религиозно-нравственного и исторического содержания и вообще – имеющие нравственно-воспитательное значение, или относящиеся к жизни старообрядческой церкви и её иерархии.

Таким путём – изданием старообрядческого органа в сказанном духе и направлении – легче, скорее и прочнее может быть достигнуто и единение старообрядцев между собой, необходимость и польза которого очевидна и несомненна и к достижению которого так пламенно всегда стремились и стремятся все наиболее благородные из них.

„Старообрядческий Вестник“ будет выходить ежемесячно книжками не менее пяти печатных листов (80 стр.) каждая.

Подписная плата на год: десять крон; для России: пять рублей.

Не останавливаясь в настоящей заметке на разборе ни содержания, ни программы, ни статей журнала, мы лишь опишем внешнюю сторону старообрядческого журнала.

В распределении печатного материала, редакция, по-видимому, копирует некоторые из наших миссионерских журналов. Впереди поставлен отдел: общебогословский. Отдел этот в № 1 составляют два слова Иннокентия Усова, представляющие слабенькие, холодные, мало говорящие уму и сердцу рассуждения на тему, первое слово – „о степенях совершенства нравственного“, а второе слово – „о причинах войн“. Кое-где автор имеет претензию на умственное квази-философское углубление, конечно, заимствованное из печатных трактатов умных людей. Характерно одно, что ничего нет старообрядческого в этих опытах живого слова проповеди раскольничьего духовного витии.

В том же отделе помещена речь „архиепископа московского“ Иоанна Картушина – „по случаю русско-японской войны“. Эта речь производит доброе впечатление, – она сердечна и патриотична, и её поместил бы любой наш журнал. И если бы редактор „Старообрядч. Вестника“ был опытный и чуткий, он бы этой речью непременно возглавил свой орган. В речи о. Иоанна так ярко сказался единоутробный брат нашего православного талантливого миссионера Каллиника Авксентьевича Картушина. А всё-таки скудно авторами богословие старообрядческое, – кроме 3 поучений ничего нет в отделе.

Второй отдел исторический. Помещённые в нём две статеечки (святые страстотерпцы Феодор и Лука и житие митр. Амвросия) представляют собой только пародию на историю.

Третий отдел – „Внутренние дела старообрядческой церкви“. Здесь помещены статьи: „Старообрядческая иерархия“ – справочные сведения и о действующих и заштатных раскольничьих архиереях с краткими биографическими сведениями (формуляр). Только три „старообрядческих иерарха“ возвеличены сообщением сведений о заслугах. Так об Иоанне Картушине сказано:

„Иоанн архиепископ московский; родом из Островской станицы Донской области. Родился в 1837 году; принял иночество в 1891 году; рукоположен во епископа на Донскую епархию в августе 1898 года Арсением, епископом уральским, в сослужении с другими епископами. 16-го октября того же года, по определению собора, возведён в сан московского архиепископа. В 1901 году, за отказ дать подписку в сыскной полиции не именоваться архиепископом московским и не служить в облачении, административно сослан был в г. Тулу на два года под надзор полиции. По окончании срока ссылки ему, как состоявшему под гласным полицейским надзором, воспрещено проживание в Москве в течение пяти лет. В следствие этого он вынужден был поселиться во Владимирской губ. близ станции Дулево (Ореховский под. п.), где проживает и доселе, управляя делами старообрядческой московской архиепископии. До рукоположения в сан архиепископа он успешно производил публичные беседы с миссионерами. Им составлено несколько сочинений и проповедей, одна из которых помещена у нас в настоящем №“.

Об Арсении Швецове воспевают так:

„Он известен как выдающийся веропроповедник; произвёл множество бесед с миссионерами духовного ведомства, высланными против старообрядцев; написал множество сочинений в защиту старообрядческой церкви и её иерархии, из которых наиболее примечательны: «Истинность», «Оправдание старообрядствующей иерархии», «Показание всеобдержности двоеперстного сложения и погрешностей против святого Евангелия новообрядствующей греко-российской церкви». Кроме того, им изданы «Поморские ответы», «Зитуменос», «Об антихристе» и некотор. друг.“.

О заслугах Иннокентия Усова журнал гласит следующее:

„Он известен, как выдающийся проповедник и автор многих ценных сочинений, из которых упомянем следующие: „Церковь Христова временно без епископа“, „О крещении греческой церкви и митрополита Амвросия“, „О миропомазании священнослужителей, присоединяемых к православию от ереси второго чина“, „О посланничестве митрополита Амвросия“.

Далее идёт статья „об управлении старообрядческой церкви“ с приведением „документов, относящихся к управлению старообрядческой церковью и избранию первенствующего иерарха в России (?)“. Эти сведения имеют ценность для истории современного раскола, и мы о них скажем особо.

Далее идёт „Летопись событий 1904 г.“ Заметим, что летопись очень пустая и скучная, заканчивающаяся корреспонденциями, в духе и стиле газетных воплей об угнетённой невинности. Однако некоторые эпизоды „об утеснении“ раскола таковы, что о них приходится сказать новому органу: „ври, да знай же меру“. Такова повесть об о. прот. Фиалковском, наделавшем якобы скандал в родильном доме, по поводу крещения раскольничьего младенца. Зная о. Фиалковского, мы решительно заявляем, что тут что-то не так и надеемся опровергнуть эту клевету на почтенного, глубоко терпимого пастыря, любимого самими раскольниками.

Заканчивается журнал отделом: „Вести из России“, где помещена лёгенькая, без всякой силы мысли и одушевления, статья под заглавием: „Старообрядческий праздник“ по поводу 6 п. Высочайшего указа и раскольничьих вожделений, и затем – оригинальная заметка: „Табачная милостыня“, где автор раскольник негодует по поводу того, что старообрядцы посылают солдатам на войну табак.

Приложение заключает в себе: „Дела пяти первых старообрядческих съездов“. Пока описано несколько заседаний съездов. Это приложение будет иметь весьма важное значение для расколоведения.

Вот и всё содержание № 1 „Старообрядч. Вестника“. Подробнее скажем по выходе следующих книжек.

Э. Я.

(Мысли и впечатления миссионера).

Запросы современности... Они подобны рою насекомых, носящихся летом в воздухе. В открытые окна насекомые летят неудержимо, – и нет сил разогнать их по сторонам!..

Так и Россия обуревается всякими запросами. Не перечесть их. От них спокоя нет, нет и избавленья. Лишь наивнейшие из обывателей думают, что от назойливых запросов можно отбиться всякими пугалами. Другие более нервные и консервативные люди поступают решительнее. Они предлагают смелую меру – „прихлопнуть всякие волненья“ и сидеть себе дома покойно!..

Легко сказать это; не трудно, конечно, мечтать о чём угодно вопреки жизни, да что из того может выйти? Говорите юноше весной, когда деревья распустились и воздух напоён ароматом цветов, – говорите ему: „сиди в комнатах при закрытых окнах. Не то – сохрани Бог – простудишься“...

Здоровый юноша не послушается старческих советов. Он все силы употребит на то, чтобы ходить под живительным солнцем, на свежем воздухе. Он страстно будет рваться на простор, чтобы любоваться красотами природы...

Подобно этому, современная Россия рвётся к свободной и сознательной жизни. – Родина наша – что могучий богатырь, Илья Муромец. Сидела она сиднем тридцать и три года, – долго дремала на своих старожитных устоях. А вот теперь всколыхнулась – и грозно заволновалась под влиянием несчастной войны с Японией. Стыдно ей стало за свои унижения, и она крепко задумалась: почему и от чего происходят эти унижения?..

Так, по нашему мнению, образовалось брожение в интеллигентном обществе²⁸⁷. Это брожение подхватили рабочие по всей России, – которым, бесспорно, живётся тяжело, „нудно“. И пошли стачки да забастовки по разным городам. Напряжённо ищут рабочие лучших жизненных условий для себя.

Куда при этих условиях придёт наша Россия?

Сказать мудрено, – но хочется верить, что родина наша после пережитых потрясений выйдет на настоящую дорогу и заживёт спокойной и разумной жизнью... Но несомненно одно, что Россия стоит на опасном распутье, переживает одно из тяжёлых исторических лихолетий.

Если так, все мы обязаны благожелательно отнестись к поискам лучших условий быта в нашем обществе, – все… и духовенство в частности.

Духовное сословие до сих пор всегда старалось занять руководящее положение в жизни. Руководило оно людьми, конечно, по-своему, как умело. Но ныне, – говорит преосв. Евдоким, ректор Моск. Дух. Акад., – „нас просят войти в жизнь и сказать своё слово о каждом её явлении. Нас просят быть полновластными участниками жизни, а не зрителями только, при том откуда-нибудь из-за угла. Нас просят положить в основу каждого жизненного явления вековечные истины Евангелия. Просят из библиотек, где теперь большей частью хранятся наши истины, перевести их в жизнь, – устроить жизнь по небесной правде, по Божьи...

Это – дорогая и редкая минута в жизни наших пастырей... Это – сильное Божие предостережение нам перед грозным грядущим будущим“²⁸⁸...

Слова преосвященного ректора правдивы и невольно просятся в душу. Только, в тревоге, хочется хорошенько осмотреться и спросить: как же наши пастыри справляются с современной жизненной задачей?

По-видимому, они ещё не уяснили себе переживаемых обстоятельств и сами мятутся. Такое именно впечатление оставляли по себе речи петербургских священников на пастырском собрании. Вследствие того в духовной среде случаются прискорбные явления. Нам рассказывали, что один проповедник на фабрике – что называется – разругал рабочих за стачку и своей речью не только не успокоил слушателей, а ещё более взбудоражил их...

Другие проповедники, на основании своих умозрений, говорят мятущемуся народу о терпении и покорности, а самого рабочего движения по существу не обсуждают.

А иные поступают ещё хуже. Об этих пастырях-проповедниках можно сказать нечто грустное, – то, что пишет „Церковный Вестник“. Он, подобно преосв. Евдокиму, утверждает, что мы переживаем „смутные дни“. Тысячи рук простёрты к пастырю с мольбой – показать им путь правый в жизни. Люди, по словам „Церк. Вестника“, говорят нашим священникам: „низведите небо на землю, чтобы мы видели вашу правду не только там, в далёких заоблачных вышинах, в неведомых нам мирах, но и здесь – на земле, в этой бедной и убогой жизни, с её мелочами и незатейливыми радостями и печалями“.

Что же наши священники?

„Церковн. Вестник“ пишет: „в ответ на требование жизни выходит на кафедру пастырь с какой-то убогой тетрадкой и начинает говорить что-то „в пространство“, а не живым людям с их скорбями и радостями, не касаясь ничьего сердца, ни к кому не обращаясь. В его словах нет той силы и одушевления… жизненности и свежести… которые покоряют толпу; нет, на нём лежит печать безучастия, холодной скуки и равнодушия к тем святым словам, которые произносят уста“.

Современному нашему пастырству, порабощённому „тетрадкой“ и „рутиной“, „Церк. Вестник“ произносит, так. обр., суровый приговор. Он отмечает в нём неумение говорить свободно и вдохновенно на злобы дня...

Горько это слышать, но мы утешаемся, что академический журнал говорит только о меньшинстве среди наших пастырей. Большинство же, хотя, может быть, и не способно на творческие импровизации, тем не менее оно достаточно жизненно и авторитетно; оно умеет назидать своих прихожан.

Однако для христианина православного обидна самая мысль, что среди наших пастырей попадаются проповедники, подобие которых описал Церк. Вестник. Эти несчастные проповедники – истинно ложка дёгтя в бочке мёда нашего пастырства. От них печальная тень ложится на всех священников. Они своими „пустопорожними“ речами роняют звание церковных проповедников и заставляют мирян думать, будто в наших проповедях, „по обычаю“, нет знания психологии современников и всё излагается тускло, шаблонно, неубедительно...

На нашу беду, последние горестные события с новой силой заставили газеты сурово говорить о всём православном пастырстве. Люди из общества поражены были тем обстоятельством, что в дни народных волнений в С.-П-бурге с церковной кафедры не раздалось ни одного поучения, о котором бы толпа говорила, которым бы она волновалась и обсуждала. По этому поводу „С.-П-бургские Ведомости“ спрашивают: „где ныне живой дух православия?.. Почему впереди всех, радевших о сохранении порядка и чужой жизни в чёрный день 9 января (в П-бурге), не было с крестом в руках нашего исторически на то призванного духовенства?“

Почему? Отчего?

Ответ на вопрос в тех же СПб. Ведом. пробует дать о. Т. Черкасский. Он пишет: „виновата тут вся невозможная система нашего богословского образования: наши духовные школы, откуда пастыри вышли уж с вытравленным и опустошённым „нутром“, годным только к канцелярско-бюрократической службе, и ещё более виноваты невозможные условия служения и деятельности всего православного священства“... (№ 21).

Таким образом, причину безжизненности наших пастырей-проповедников о. Черкасский видит прежде всего в общем строе духовного образования и воспитания. Это решение вопроса кажется нам серьёзным, заслуживающим полного внимания. Так что мы находим благовременным в настоящий раз только на указанной причине и остановиться.

Но – признаемся – к своей задаче мы приступаем „с нарочитой опасливостью“. Нас тяготит мысль: а вдруг нас найдут „малокомпетентными“ в решении труднейшего вопроса современной духовной жизни? А что, если скажут: „не за своё дело берётся?..“

Пусть говорят: говорить так легко. Мы же утешаем себя тем, что и большие реки составляются из ручьёв – речек. Никто при этом не скажет, что для общего водного бассейна тот или другой приток не нужен... Так и в решении сложных задач жизненных: один ум хорош, а два и больше – лучше. Лишь бы людьми руководила чистая совесть, да была искренность, да любовь к делу. Тогда из многих человеческих мнений обязательно получится правдивое и жизненное заключение.

Итак, мы позволим себе высказаться по существу о наших духовно-учебных заведениях. Речь свою начнём с академий наших – с этих „наставниц наставников“.

Что же, по совести, можем мы сказать о наших духовных академиях?

Много в их строе есть хорошего, за что родную Московскую академию мы вспоминаем с нежностью. Нам отрадно думать о своём студенчестве, – о том времени, когда мы много читали, думали, спорили и волновались. Бывало, за семестряки садишься – словно священнодействуешь. Думаешь сказать непременно „новое слово“; хочешь к известным научным данным „привнести“ и своё „посильное“ соображение...

Это развивало в студентах самодеятельность, это будило их мысль и рисовало ей широкие горизонты. За одну эту черту мы всегда будем благословлять родную академию!..

Волновали нас и иные лекции профессоров. На такие лекции к примеру – по русск. гражд. истории, – мы сходились всей академией и слушали, с наслаждением слушали...

Но и грустные воспоминания соединяются у нас с лекциями некоторых профессоров. Как сейчас видим мы такую картину: огромная аудитория, много скамеек для слушателей, а почти никого в аудитории нет. Три–пять студентов зажались на задних скамьях и что-то читают и пишут...

Входит профессор. Бесстрастно садится он за кафедру, раскладывает тетрадку и монотонно, вяло начинает „читать» лекцию. Читает, конечно, в пространство, потому что аудитория пуста, да и что читается – поразительно безжизненно и сухо. На такие лекции ходили мы „по очереди“, с неохотой; об этих „чтениях“ грустно даже вспоминать. По поводу их так и хочется крикнуть иным профессорам: – гг! пожалейте молодёжь. Ведь не вся она готовится в преподаватели классической филологии и науки о разных древностях. Большинство студенческой молодёжи серьёзно волнуется современными запросами в области религии, нравственности, философии и естествознания. Так давайте же студентам живых руководящих лекций по этим предметам, да и в других областях не томите их с кафедры убивающей мелочностью. А главное – говорите, как живые люди, и вас будут слушать без очереди, – всех будут слушать с охотой!..

Нам кажется, что голос наш не единичный; в последнее время его дружно поддерживают студенты всех академий. Под влиянием этого обстоятельства академии наши должны дрогнуть и выйти из своего олимпийского спокойствия. Иначе с их мудростью может случиться то же (уж и не случается-ли?), что бывает, по словам проф. А.И. Введенского, „с иными слишком бережливыми хранителями бумажных денежных знаков: приносит такой хранитель для размена на звонкую монету ассигнацию, но разменять не может, так как – увы! – появились уже ассигнации нового образца, а для старых прошёл даже и последний срок давности“²⁸⁹...

Это правда – страшная правда! Наши богословы и даже профессора иные носятся с положениями, которые для теперешнего критического сознания кажутся устарелыми. Их бы освежить нужно, приспособить к уровню современных научных данных, а у нас ещё мало для этого мастеров. Мы всё ещё, по традиции, трясёмся над престарелыми ассигнациями, – изучаем „волтерианцев“ и бросаем „общий взгляд“ из „новых отрицателей“ на Фейербаха и Ренана. Что же касается до философии Л. Толстого и Ницше, до отрицаний немецких социал-демократов, – то о них мы ничего не слыхали на лекциях. Слышат ли что-нибудь наши преемники – студенты теперь?..

А как это грустно и как вредно сказывается на настроении учащейся молодёжи, разлагаемой отрицаниями и под напором их остающейся беспомощной, или побеждаемой ими!..

Пора нашим руководителям перестать быть неисправимыми мечтателями и хоть теперь, под впечатлением грозных общественных движений, сойти на землю, в круг живых людей с их современными думами и волнениями...

Между тем действительность говорит нам о другом. Для примера – и не в обиду – упомянем о занятиях в 1904 году в СП-бурге „христианского союза учащейся молодёжи“. Союз этот – отраднейшее явление на фоне русской жизни. Составляют его студенты высших столичных учебных заведений, – люди, настроенные благородно, идеалистически. В числе неофициальных руководителей его есть профессор – доктор богословия, есть кандидаты академии и даже профессора университета.

Казалось бы, в этом ли „содружестве“ не пересмотреть того, чем волнуется современная интеллигенция, что ещё так недавно служило предметом докладов и горячих прений в религиозно-философских собраниях?

Так нет: по тону, заданному академиями нашими, руководители „содружества“ держали его на почтительном расстоянии от действительных волнений, которыми раздирается светское общество наше; вследствие того занятия „содружества“ академически, – пожалуй, серьёзны и интересны, но мало современны и односторонни.

Чтобы убедиться в сказанном, следует ознакомиться с темами докладов в „содружестве“ за истекший год²⁹⁰. Вот некоторые из этих тем: о религиозном мировоззрении первых славянофилов; о нравственном мировоззрении св. Иоанна Златоуста; о войне с христианской точки зрения (что, впрочем, ещё современно), о нетлении Св. мощей, о воззрении Вл. Соловьева на Церковь; о воскресении мёртвых и жизни будущего века: о существенных элементах понятия Церкви воинствующей и т. п.

Короче сказать: о современных религиозно-философских движениях в науке и жизни в „содружестве“ не докладывалось. А ведь светские юноши, без сомнения, знают о них; может быть и сами страдают от неразрешённости их. Почему же „содружество“ своим докладам не придаст характера совершенно жизненно-современного?

Вероятно, по этой причине заседания „содружества“, как мы имели возможность лично убедиться, сравнительно слабо посещаются духовными студентами: отвлечённые и полуотвлечённые .„чтения“ им прискучили в Академии²⁹¹.

Об этой боязни современности и замалчивании волнующих нас вопросов в докладах „Содружества“ нужно поскорбеть глубоко.

Ищущим духовного света интеллигентам наши богословы и профессора могли бы показать блестящие горизонты религиозной философии, не страшащейся современности, а именно на исходных началах её и созидающей свои основные устои.

Но чтобы всё это случилось с нами, наши академии должны взять „новый курс“; за ними охотно пойдут и рядовые богословы. Общие черты этого „курса“ намечает проф. А.И. Введенский, – что мы и выскажем, как pia desideria, для всех наших академических деятелей.

Досточтимый Алексей Иванович пишет: „в целях успеха предстоящей (студентам дух. академий) внутренней миссии, им необходимо, оживив в своём, сознании заветы „золотого века“ христианского просвещения, возможно внимательнее относиться не только к содержанию общего просвещения и так называемой „светской“ литературы, но и к самым её литературным приёмам, к её форме, чтобы говорить с обществом его языком, бороться с его предрассудками его же оружием и пользоваться, для положительного раскрытия христианской истины, его же собственными приёмами и соображениями, досказывая и до-развивая, возводя до полной истины частичные намёки на неё, чаяния и предвосхищения, которыми, часто в трудно узнаваемой форме, полна и естественная мысль, особенно в её лучшем отражении: в современной науке, искусстве и литературе“²⁹².

Конечно, мысли проф. А.И. Введенского едва ли кто станет оспаривать. Как мы знаем по собственному опыту, их уже и осуществляют студенты дух. академий собственными усилиями, иногда без всякой помощи профессоров. Но для чего же тогда 4 академические лекции, часто далёкие от запросов жизненных и на которые студенты ходят только по очереди?

Дай Бог академиям нашим обновиться именно в зависимости от религиозных и научно-философских потребностей времени. Тогда они станут истинными светочами для очень многих людей, ищущих богословско-философского знания...

А теперь перейдём к нашим духовным семинариям. Мы уже говорили о ненормальной постановке в них богословских предметов. Наши слова, пожалуй, многих не убедили. Так вот – перед нами письмо одного батюшки из Донской области. Письмо прислано нам человеком, лично незнакомым. Он на себе самом выстрадал недостатки семинарского преподавания: много думал о них и имеет о предмете ясное представление. Мы считаем долгом поделиться с читателями содержанием этого письма и думаем, что через то вызовем их на обмен мыслей по поводу лучшего будущего наших семинарий. О.Η. В-ов нам писал:

„Недавно я прочёл вашу статью в 19 кн. „Мисс. Обозр.“ за 1904 г. под заглавием: „Сложный вопрос“. Статью эту я прочёл с живейшим интересом и спешу вам выразить свою благодарность за то, что вы своевременно подчеркнули в печати один из крупнейших недостатков в нашем семинарском обучении. Над этим вопросом я задумывался не раз и недоумевал, почему никто не обращает на него внимания?

Да, совершенно справедливо ваше замечание, что собственно Библии в наших семинариях не изучают; для семинаристов она „пока“ закрыта. – Скажу вам о себе. Я окончил Дух. семинарию 10 лет тому назад. Свящ. Писание у нас изучалось по учебнику Афанасьева. Если иногда мы и читали Библию, то лишь отдельные её главы, избранные отдельчики и то лишь на славянском языке. Насколько я мало был знаком с Библией – можно судить потому, что я в 4 кл. семинарии лишь на экзамене из уст одного из преподавателей – ассистентов узнал, что у пр. Иезекииля есть чудное видение о поле с сухими костями, которые, по слову пророка, ожили.

В 5 кл. я, кажется, в первый раз прочёл из Деяи. Ап-ских о Корнилии Сотнике. – В семинарии у меня не было Библии на русском языке. Я ни разу за это время не прочёл всего Нового Завета и совсем не читал Апокалипсиса... Догматика и прочие богословия изучались у нас без Библии, по одним учебникам.

И вот при таких познаниях библейских, волею судеб, облёкся я в рясу. Три года пробыл я диаконом, не заглядывая в Библию... Священником я назначен был в приход с сектантами. Столкнувшись с ними, я почувствовал всю безжизненность и недостаточность своей семинарской подготовки к ответственному иерейскому служению. – Ходя по приходу с молитвой, я зашёл и к штундистам, года два-три совращённым в ересь. Жутко было на душе, при встрече с неведомым противником, но долг требовал действовать. Я застал дома хозяйку с сыном лет 10–12-ти. Зная, что дети, рождённые в православии, должны в нём и воспитываться, я затеял разговор с мальчиком; я спросил его: знает ли он молитвы?

Под руководством матери он отвечал, что знает „Отче нашу“.

– А умеешь ли ты креститься? – спросил я.

Мать подсказала сыну, что „Бог не требует служения рук человеческих“.

Откуда приведён был этот текст и как его правильно понимать, я в те поры не ведал. Вдруг из соседней комнаты выходит брат хозяйки штундист; он попросил меня присесть и показать в Новом Завете, где сказано, что христиане должны креститься?

Я взял в руки свящ. книгу и начал в ней что-то искать, но ничего не нашёл и должен был придумать жалкое оправдание, что я не привык к большому формату Нового Завета и скоро не могу найти в нём нужные тексты. – Сектант любезно пригласил меня ещё когда-нибудь зайти для беседы, но... я не воспользовался его приглашением и долго не решался доказывать правоту своего упования от Библии.

Вынужденный обстоятельствами, я занялся чтением русской Библии и самостоятельным изучением миссионерских пособий. И лишь тогда я почувствовал всю прелесть библейского повествования, его силу, красоту и назидательность. Чтение русской Библии, особенно Нового завета, меня так очаровало, что я целые главы заучивал наизусть и готов был затвердить целые послания...

Тогда-то я пожалел, почему в семинарии нас не заставляли читать Библию в рус. переводе, – почему не возбудили в нас там любви к ней и не заставляли твёрже заучивать этих чудных глаголов вечной жизни!..

Вследствие своей неподготовленности к миссионерскому служению, я много греха принял на душу, много упустил благоприятных моментов для вразумления заблудившихся людей вскоре после их совращения в сектантство. Вместо того, чтобы учить других, – на что меня поставили священником, – я должен был сам учиться и основательно прочитывать библию.

Вот вам моя исповедь! О, как я бы желал, чтобы поднятый вами вопрос о безжизненности семинарского образования всесторонне был рассмотрен в печати и скорее бы в наших семинариях совершилась коренная реформа, в основу которой положен был бы принцип, выраженный в ваших словах: „к источникам (библейского) знания, господа, ближе к источникам, к самым источникам!..“

Вот вопль из действительной жизни о наших духовных семинариях. Как мы видим, грех наших семинарий о. Николай полагает в их безжизненности и несогласованности программ с потребностями времени, а не в различных сочинённых небылицах, которыми грезят досужие референты. Тоже пишет о. П. Никольский: „где мы – священники – могли получить хорошую подготовку к миссионерскому делу?.. Ведь семинария почти ничего не дала нам по этой части. Только и осталось пригодного, что тысячу раз заучивалось и по основному Богословию, по Догматике, и по Богословию обличительному и по расколу: „стойте, братия, и держите предания“... да „Един ходатай“... Да, мы выходим из семинарий неподготовленными, с плохим знанием миссионерских задач“²⁹³...

„Мы выходим из семинарий неподготовленными“... О, какие это горькие слова! сколько в них ужасной правды! Эта правда страшна и в обыкновенное время, – теперь же она разрастается до ужасающих размеров. Плохо было священникам, когда, неподготовленные к своему служению, они шли в мирные сёла и деревни. А теперь Русь горит от волнений. Ныне, говоря словами преосв. Евдокима, „мы переживаем смутные, тревожные дни. Во многих пробуждается желание всё осмыслить и понять помимо всяких внешних авторитетов и насильственных руководств. Желают, чтобы истина, ясно сознавалась и ощущалась... Отсюда – современные религиозные сомнения; отсюда – быстро растущее наше сектантство“²⁹⁴...

Так причину общественных наших волнений объясняют беспристрастные наблюдатели. Эту причину они видят в росте сознания русских людей, – в естественно усиливающемся их критицизме, – что стоит в прямой зависимости от распространения образования и грамотности в нашем народе. – Между тем духовные семинарии не находятся на высоте современного положения. Об этом свидетельствуют сами бывшие питомцы семинарий после жизненной проверки своих школьных знаний. Тоже подтверждают сторонние наблюдатели в периодической печати; о том же говорят волнения учеников в разных семинариях. Ясно, что эти образовательные заведения необходимо улучшить и поставить в соответствие с потребностями времени.

Но как это сделать? В каком направлении желательны тут реформы?

За свою службу Епархиальным миссионером мы видели сотни священников; со многими из них разговаривали о наших духовно-учебных заведениях, встречали людей вдумчивых, с широким образовательным горизонтом и беспристрастных. Все эти люди полагают, что, в виду новейших течений среди нашей молодёжи, духовные семинарии необходимо коренным образом переустроить, а не ограничиваться только составлением для них новых и новых „подтягивающих инструкций“.

К этому „подслушанному“ нами говору жизни мы присоединяемся от всей души. Нельзя, в самом деле, нам дальше закрывать своих глаз на действительность. Мы видим, что бывшие семинаристы толпами идут в университеты, а многие всячески избегают священнического служения; слышим также о том, что в разных семинариях ученики буйствуют, недовольные своим жребием...

Что-же: бороться ли с этим явлением „паллиативами“, частичными изменениями семинарских программ и учебно-воспитательного режима, или посмотреть на дело прямо, по существу, – не боясь коренных преобразований, требуемых обстоятельствами времени?

Мы думаем, что на этот вопрос двух различных ответов быть не может. Да: семинарии наши нуждаются в полном перерождении своего строя. В них специально-богословский курс должен быть резко выделен из курса общеобразовательного. Тогда дело представится в таком положении: пять классов духовных училищ и три первых класса семинарий составят из себя учебное заведение, по научному уровню совершенно равное гимназиям. – У нас должна изучаться лишь серьёзно и основательно лигика; наши воспитанники обязаны также с малых лет привыкать мыслить и литературно излагать свои мысли на бумаге. – Что же касается контроля за учебными заведениями, – то он должен быть доступен и для Министерства Народн. Просвещения.

После такой радикальной реформы общеобразовательного курса „духовно-учебных заведений, – успешно окончившим его воспитанникам непременно следует открыть свободный и безэкзаменный ход во все университеты и на все факультеты. Пусть люди, не чувствующие любви к пастырскому служению, идут, куда влечёт их призвание. Насильно при всяких программах их нельзя расположить к священству... Не образумить их и строгими циркулярами!

Четвёртый же, пятый и шестой классы в преобразованных семинариях составят из себя специально-богословский курс для будущих пастырей. Сюда поступают после третьего класса семинаристы, любящие служение Церкви Божией в звании священников. Сюда же, без экзаменов ²⁹⁵ свободно допускаются гимназисты, воодушевлённые теми же чувствами. В общем на богословском курсе при семинариях образуется однородная масса, любящая богословские науки и православное пастырство²⁹⁶. Эту массу учеников не для чего будет „подтягивать“ к церковности и к занятию священным Писанием. То и другое они будут любить свободно и охотно станут изучать их...

В тоже время так составленные богословские курсы будут жизненны. На них станут обучаться воспитанники, взятые из этой жизни и по литературе уже знакомые с жизненными веяниями. Теперь, при помощи философии и основного Богословия, они лишь всё оценят строго-критически и выводы отсюда сложат в продуманную религиозно-философскую систему, которая поможет им после с успехом воздействовать на людей из общества.

Разумеется, окончившие такие богословские курсы не побегут от священства в акциз, – что наблюдается часто теперь. Разумеется, они ещё на школьной скамье ознакомятся с Библией и не станут „плакаться горько“ на свою учёбу, подобно о. Николаю в приведённом письме...

Но, по нашему мнению, вопроса о семинариях нельзя разрешать так, как пишет о. прот. Панормов в 5 № Церк. Вестн. за текущий год. Нельзя думать, что семинаристам теперешнего типа мы можем запереть ход на светскую службу путём сокращения семинарских программ. Эти программы и без того не отличаются полнотой и законченностью, особенно по математике, геометрии, физике и словесности. В случае же нового сокращения в семинариях общеобразовательного курса они близко подойдут к второклассным церковно-приходским школам. И какая тогда интеллигентная борьба может быть у наших пастырей с современным неверием?..

Но, и помимо этого, предположения о. Панормова бесполезны по существу. Если семинарист не захочет священствовать, так он и после „усечённого“ курса наук не войдёт в духовное сословие. Он поступит в акциз, на железную дорогу, в писцы, учителя и даже кассиры, – но не станет священствовать.

Так. Полумерами духовных семинарий нам не излечить. И пора – давно пора понять это! Довольно и „заплатки класть“ на расшатавшемся здании. Жизнь требует других „мероприятий“. Само правительство гражданское обращается ныне доверчиво к голосам земли родной.

К таким „голосам“ небесполезно прислушаться и духовному ведомству. Жизнь безотлагательно требует найти „бальзам на раны“ наших учебных заведений и как можно скорее выйти из нынешнего заколдованного круга...

Д. Боголюбов

Новые свободомыслящие возражатели на беседах. – Прения о войне. – Полицейский протокол и приговор земского начальника. – Секта „Новый Израиль“ в Скопинском у.

Смута и вольномыслие дают себя чувствовать на всяком месте и при всех случаях, не исключая даже и наших миссионерских народных бесед. К многочисленному сонму обычных возражателей из среды религиозных отщепенцев на пастырских беседах в последнее время стали заявляться в качестве оппонентов свободомыслящие, ничего общего с верой и Церковью не имеющие. Так в „Ярославском Вестнике“, в №№ 24–25 за текущий год, свящ. А. Кремлевский сообщает о двух, заслуживающих общего внимания пастырей и миссионеров характерных случаях, происшедших после религиозных бесед в читальне Предтеченского общества г. Ярославля. Приводим описание этих инцидентов, имеющих поучительное значение при современной смуте. 16 января в читальне вёл беседу противо-раскольничий Ярославский миссионер Н.И. Касаткин. По окончании беседы, миссионер предложил присутствующим вопрос, не имеет ли кто-нибудь каких-либо религиозных сомнений и не желает ли побеседовать о них. На это предложение отозвался один из присутствующих, скромно, но довольно чисто одетый молодой человек, и обратился к миссионеру с речью приблизительно следующего содержания. „Вот я, – говорил он, – родился в православной семье, был крещён в православной вере, записан в метрическую книгу; учил меня священник заповедям Божиим, объяснял и заповедь не убий. Но когда я достиг 21 года и призван был на военную службу, тот же священник взял от меня присягу на исполнение военных обязанностей, т. е. на готовность убивать. Вчера говорил: не убий, а сегодня говорит: клянись, что будешь готов убивать по приказу начальства. Прошу разъяснить мне это моё недоумение; прошу разъяснить, на каком основании Церковь разрешает убийство на войне вопреки заповеди – не убий“?

Миссионер, как начетчик по вопросам расколоведения, не был подготовлен к обстоятельному решению этого чисто сектантского порицания на церковь, и потому естественным образом затруднялся дать вполне обстоятельное разъяснение недоумения. Тогда выступил на эстраду случайно присутствовавший здесь законоучитель ярославского кадетского корпуса свящ. А. Кремлевский и обратился к со-вопроснику и слушателям со следующею речью.

„Мне, как человеку, разъясняющему Закон Божий кадетам, специально готовящимся к военной службе, приходится останавливать на уроках Закона Божия особенное внимание на заповеди – „не убий“, и разъяснять своим слушателям, что военная служба и убийство на войне не противны этой заповеди. В настоящее время, когда я вижу себя обязанным рассмотреть поставленный вопрос без всякой предварительной подготовки, я могу лишь в самых общих чертах изложить вам те данные, по которым я считаю убийство на войне непротивным заповеди: „не убий“.

1) Сам законодатель Моисей понимал эту заповедь именно так, как вслед за ним учит и вся православная церковь, а отнюдь не так, как учат толстовцы и другие современные сектанты, не в смысле категорического запрещения какого бы то ни было убийства. В этом для нас не может бы ни малейшего сомнения, если мы припомним, что сам же Моисей установил смертную казнь за богохульство, за злословие родителей, за нарушение субботы и др., и сам вёл войны с врагами и преемнику своему Иисусу Навину заповедал завоевать оружием землю обетованную. Ясно отсюда, что убийство на войне и казнь преступников Моисей не считал чем-то противоречащим заповеди – не убий, и ясно, что эту заповедь Моисей понимал в смысле запрещения произвольного убийства в частной жизни из мести, из корыстолюбия, в гневе и по другим побуждениям. Если же убийство на войне отвергают, потому что оно противно нашей человеческой природе и есть великое зло, то с этим мы согласны: убийство на войне есть зло, нужно желать и стремиться к тому, чтобы не было войн, нужно молиться о мире, но пока в мире есть зависть, неправда, вражда между частными лицами и между отдельными народами, до тех пор и война будет неизбежным злом, меньшим злом в сравнении с тем злом, какое произошло бы, если бы вдруг прекращены были войны, тогда как зависть, злоба, вражда и всякий произвол продолжали бы существовать. Во всяком случае для нас несомненно то, что отрицать войну на основании заповеди – „не убий“ мы не можем, потому что для нас ясно, что Моисей запрещает этой заповедью произвольное убийство в частной жизни; если сам Моисей в таком смысле понимал эту заповедь, то и для нас обязательно такое же понимание её.

2) Господь Иисус Христос нигде в Евангелии не осуждает военной службы и не считает её преступным занятием. Напротив, мы видим, что он, часто имея дело с военными людьми, относился к ним так же благожелательно, как и ко всем людям, а о сотнике, слугу которого Он исцелил заочно, сказал: „и в Израиле я не нашёл такой веры“. Если бы Он считал военную службу тяжким грехом, то Он не преминул бы сказать об этом как этому, сотнику, так и другим военным, с коими имел общение. Но ничего подобного мы не видим в Евангелии. Христос учит не только не убивать, как заповедал Моисей, но и не гневаться и любить врагов наших, но Он не отвергал государственного строя с войсками и судьями; Он учил людей стремиться к богоподобной святости и повиноваться существующим властям: „воздавайте Кесарево Кесарю“, „не имаши власти надо Мною ни единые, аще не бы ти дано свыше“, сказал Он Пилату. Без государственного порядка, без твёрдой власти невозможно людям жить в обществе, поэтому необходимо для государства и войско, поскольку требуется сдерживать произвол, злобу, зависть и другие страсти отдельных членов общества для общего благополучия.

3) Св. Иоанн Предтеча, на вопрос приходивших к нему воинов: „что им делать?“ не говорил: прежде всего бросайте военную службу, а говорил: „никого не обижайте и будьте довольны своим жалованьем“ (Лк.3:14). Ясно отсюда, что Св. Предтеча не считал грехом ни военную службу, ни убийство по долгу службы. Он учил покаянию и исправлению нравов, а это может иметь человек во всяком звании, не исключая и воинского.

4) Точно таким же образом смотрели на военную службу и христиане первых веков и всех времён за исключением немногих сектантов, отпавших от церкви. В среде святых, особенно мучеников, мы видим много военных людей, таковы: св. Георгий, Димитрий, Феодор Тирон (т. е. новобранец) и мн. др. Все они прославились святостью и чудесами при страданиях и после смерти, но никто из них не считал военную службу противной заповеди: – „не убий“, и не оставлял военной службы до смерти. Неужели мы хотим лучше их понимать Евангелие и заповеди Божии?

5) Св. Кирилл, просветитель славян, будучи ещё светским человеком и нося имя Константина-философа, в 856 году в беседе с хазарами – мусульманами высказал следующий светлый и глубокий взгляд на войну. Когда мусульмане спросили его: „каким образом христиане воюют со своими врагами, когда Христос заповедал любить врагов?“ он ответил так: „скажите, кто выше, тот ли, кто исполняет одну заповедь, или тот, кто исполняет две заповеди в законе?“ Ему ответили мусульмане: „тот, кто исполняет две заповеди“. – „Правильно сказали, ответил Константин. Воюя с врагами, мы, во-первых, исполняем ясную заповедь Спасителя: „больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя“, в войне мы полагаем жизнь за друзей своих; во-вторых, исполняем и заповедь о любви к врагам, потому что жалеем их, не имеем никакой личной злобы на них, жалеем о том, что вынуждены бороться с ними“. Вот поистине мудрый ответ на поставленный вопрос.

Так и в настоящей японской войне мы, христиане, не питаем никакой ненависти к японцам, жалеем их, молимся об обращении их „к Богу мира и любви“, наши солдаты и врачи всегда ласково и дружелюбно обращаются с пленными японцами, поступают вполне по-христиански“.

После этой речи о. Кремлевский обратился к своему со-вопроснику (г. Пономареву) с вопросом: „убедились ли вы, что звание воина совместимо с званием христианина?“ Пономарев ответил отрицательно и высказал две следующие мысли: 1) Моисей, может быть, сам не понимал заповеди – не убий, 2) пример мучеников ничего не доказывает, потому что святыми провозгласила их Церковь, а Церковь может ошибаться. На первую мысль о. А. ответил, что Моисей, как пророк, не мог превратно понять открытую ему Богом заповедь, а на вторую сказал, что мученики провозглашены Церковью святыми не произвольно и случайно, а потому, что святость их Бог засвидетельствовал многими чудесами, напр., св. Георгии выпил без вреда для себя чашу с ядом, вышел невредимым из ямы с негашёной известью и пр.

Через неделю, 23 января, в той же читальне происходила беседа протоиерея Ф. Успенского на тему о современной войне и о недавних беспорядках в Петербурге. Достопочтенный пастырь говорил, что война должна бы подействовать на русское общество отрезвляющим образом, должна бы напомнить нам о наших грехах и о необходимости исправиться и обратиться к вере и благочестию. Между тем мы не только не видим такого исправления, а видим даже нечто обратное. Говоря далее о столичных волнениях, о. протоиерей, между прочим, упомянул, что и в Ярославле явились подобные смутьяны, нарушители общественного спокойствия, разбрасывающие прокламации на фабриках и в публичных местах. Долго говорил уважаемый пастырь о фабричной жизни по своим личным 26-летним воспоминаниям, указывая, как много улучшился быт рабочих на его глазах, имея в виду Корзинкинскую фабрику. Народ с обычным глубоким вниманием слушал умную речь своего пастыря; но, когда он кончил речь, выступил из среды слушателей тот самый человек, который в предыдущее воскресенье в этой же читальне возбудил вопрос о том, совместима ли военная служба с заповедью – не убий. И тот человек, обратясь к о. протоиерею, сказал приблизительно следующее: „вы утверждаете, что здесь есть бунтовщики, разбрасывающие прокламации. Я считаю это оскорблением для всех, здесь присутствующих, и удовлетворения себе буду требовать от вас судебным порядком. Может быт вы меня лично и имеете в виду?“ (передаётся приблизительно). Протоиерей Н. Успенский ответил, что он говорил не о настоящем собрании, а вообще о городе Ярославле. – Это не удовлетворило неизвестного, и он продолжал повторять, что потребует судебного разбирательства дела. – Раздались в толпе и ещё два голоса, подтверждавшие мысль, что о. протоиерей говорил о настоящем собрании. Тогда в народной толпе возникло смятение: она бросилась к говорившим, схватила их и требовала приглашения полиции. Один из восставших против о. протоиерея успел ускользнуть. и вслед за его бегством заметили на пороге прокламацию, которая была передана явившемуся околоточному надзирателю.

Перед приходом полиции присутствовавший на собрании в числе других слушателей свящ. А. Кремлевский указал г. неизвестному, насколько непорядочно его поведение и насколько оно рискованно. Обвиняя ни в чём неповинного священника, привлекая его к суду за мирное и кроткое изложение им своих и общехристианских обязанностей, он возбудил против себя гнев толпы, который при других условиях мог бы кончиться для него весьма неблагополучно. Он сознался, что поступил опрометчиво, и согласился просить у о. протоиерея прощения. Тогда священник А. К. предложил толпе отпустить его с миром на свободу, но толпа не пустила, указывая на прокламацию.

Таким образом, мирная беседа священника с прихожанами кончилась составлением полицейского протокола. Народ был до глубины души возмущён всем происшедшим.

Оба сообщённых инцидента наглядно характеризуют наше время, как „дни лукавые“, в которые нужны особенная бдительность и осмотрительность пастырям в их проповеднической деятельности.

* * *

Заносим в настоящую хронику присланный нам любопытный документ, в – виде приговора земского начальника, по характерному религиозно – бытовому делу, которое в известной мере объясняет, откуда в сёлах берутся „свободомыслящие“.

„1904 года октября 16-го дня. По указу Его Императорского Величества, я, земский начальник 2-го участка Княгининского уезда, разобрав, в открытом судебном заседании, уголовное дело по обвинению кр-на села Малого Мурашкина Ивана Фомича Преснякова в оскорблении словами учителя Б. Мурашкинской министерской школы Николая Сергеевича Лаврова, нахожу, что 12-го сентября сего года, после молебствия в Спасо-Преображенской Церкви о даровании победы русскому воинству, обвиняемый Пресняков, когда прихожане прикладывались к кресту, спросил у священника про г. Лаврова: „не учитель ли это?“ А затем, получив утвердительный ответ, выразился так: „И зачем таких негодяев назначают в учителя, тут молились за Веру, Царя и Отечество, а он ни одного поклона не сделал“? Признаваясь в произнесении этих слов, Пресняков объяснил, что, после речи священника и молебна, многие из находившихся в храме молились со слезами, будучи взволнованными, что он сам с трудом сдерживал раздражение на стоявшего впереди его г. Лаврова, ни разу не перекрестившегося и не сделавшего ни одного поклона, не смотря на многих приведённых в храм детей, что под словом „негодяй“ он разумел непригодность или негодность г. Лаврова, как учителя, вряд ли способного научить чему-либо доброму детей и что г. Лавров вёл себя как иностранец. – Свидетель священник Троицкий подтвердил слова Преснякова, объяснив, что все в храме, после молебна, были видимо в приподнятом настроении, что Пресняков к нему подошёл сильно возбуждённый и что он лучший прихожанин храма. Пресняков сказал священнику: „зачем назначают в учители людей, непонимающих ни Веры, ни Отечества, чему доброму научат они наших детей?“ Свидетель Шмыров показал тоже самое, не находя в словах Преснякова грубости.

Из всего изложенного видно, что Пресняков действительно позволил себе в Церкви, как в месте публичном, по своему прямому назначению, отозваться оскорбительно о г. Лаврове, обращаясь к нему хотя и не лично, но так, что тот не мог не слышать этих слов! Если Пресняков, как он объясняет, под словом „негодяй“ разумел лишь негодность г. Лаврова в педагогическом смысле, как воспитателя детей, а не как человека дурного и безнравственного, в обычном значении этого выражения, то и подобное обращение оскорбительно. С другой стороны, о Преснякове дал наилучший отзыв его священник и Пресняков находился в возбуждённом состоянии от резкого разлада между общим религиозным настроением и вызывающим поведением г. Лаврова. – Нельзя предположить, чтобы Пресняков набросился на совершенно незнакомого ему человека без всякого повода, а что г. Лавров способен был дать такой повод, можно заключить из тех слов, которые он позволил себе сказать на суде, а именно, что в обязанность учителя не входит учить детей делать поклоны в Церкви, стучать лбом о пол. При таком пренебрежительном взгляде, привод г. Лавровым малолетних детей в церковь, по обязанности, теряет всякое воспитательное значение. Принимая во внимание смягчающие обстоятельства, на осн. 200 ст. прав. суд. и 131 ст. уст. о наказаниях, приговорил: подвергнуть Преснякова денежному взысканию в шесть рублей, а при несостоятельности аресту на три дня. Приговор окончательный и подлежит обжалованию в 14-ти-дневный срок Уездному Съезду только в случаях, указанных 237 ст. прав. суд. Подлинный за надлежащим подписом“.

По статьям крестьянин Пресняков, быть может, и подлежит каре; но, по совести, по правде Божией, думается, и сам земский начальник согласен с ним: „и зачем только назначают в учителя таких людей! чему доброму научат они наших детей“?!

* * *

По сообщению печати, недавно в Скопинском уезде появилась новая секта под названием „Новый Израиль“. Последователи её не признают икон, таинства крещения, брак также отвергают. Таинство причащения хотя и выполняют, но только „для вида“, как они сами заявляют. О своей принадлежности к новой секте некоторые из крестьян заявили публично. Так, в селе Павельце трое крестьян явились во время литургии в церковь, принесли с собой иконы из дому и, заявивши священнику, что они не считают их святыми, оставили иконы и ушли. В тот же день в с. Мшанке в церковь явились представители от четырёх крестьянских дворов с иконами и также публично заявили священнику, что они не признают икон, так как принадлежат к секте „Нового Израиля“.

Сообщение это заслуживает глубокого внимания местной миссии, которая должна выяснить, к какому роду сектантства нужно отнести „Нового Израиля“. Дело в том, что в с. Павельце и Мшанке издавна распространено скопчество, последователи которого в прошлом году были осуждены. Здесь же в последние годы наблюдались единичные случаи проявления штунды. Надо полагать, что новое сектантское движение находится в органической связи со старым мистическим и новым рационалистическим, выродившимся в своеобразный толк „Нового Израиля“. Если приходская миссия могла дремать при распространении тайной скопческой секты, то ныне, при открытом сектантстве, сразу заявляющем себя так демонстративно, пастырям нужно бодрствовать на страже своей и серьёзно приняться за вразумление заблудших и за ограждение православных от увлечения новым лжеучением.

М.

Тяжкое горе переживает теперь Россия. Минул уже год несчастной войны. Флот уничтожен. Наши храбрые воины гибнут десятками тысяч от вражеского оружия. Армия терпит поражение за поражением. Полное уныние в сердцах наших.

Не в первый раз посещают Русь Святую тяжкие бедствия. Пережила она времена самозванщины, с честью и торжеством вышла из вековой борьбы со шведами и из страшных наполеоновских войн. Но не той Русь была тогда, какой стала теперь. В те времена она сильна была любовью к святой вере своей, непоколебима в своей преданности Царю и Отечеству. А ныне что мы видим?

Идёт тяжкая война. Сплотиться бы всем нам надо в высоком, самоотвержения полном, патриотическом чувстве, а вместо этого в земле нашей царит внутренняя смута. Родные сыны России, под влиянием неведомых в старину пагубных учений, враждой раздирают её материнское сердце. Любви к Церкви нет. Благоговение к власти исчезло. Всё перевернулось вверх дном: наука брошена, святое всё попрано. В недавние масляничные дни, когда наши родные герои изнемогали в неравной борьбе со врагом и умирали в кровопролитных страшных битвах, мы и при таких обстоятельствах не устыдились предаваться нашему обычному в эти дни разгулу. Со стороны даже жутко было смотреть на такое наше нравственное распутство. И за то по всей правде презренны мы стали у всех, сделались посмешищем у народов земли.

Вот где настоящее горе и несчастие России. Не стало ничего священного, неприкосновенного для нас. Страх Божий утратили мы, а грубый эгоизм современных сверхчеловеков возлюбили. Вот прошла первая неделя Святой Четыредесятницы: с ней прахом полетят для нас – и наша временная сдержанность, и наша короткая уцеломудренность. Загородные развлечения, театры и зрелища опять увлекут нас в вихрь распутства, удовольствий и разврата. И Церковь молит об исправлении, и братья воины стонут, умирая за нас... А нам что за дело? Вино, зрелища и разгул... Вот где наше сокровище; вот где наше сердце; вот чего мы желаем и ищем. И нам сладко это опьянённое состояние, грубое, грязное, низкое, демонское. И нам скучно, напротив, всё трезвенно-благоговейное, чистое, светлое, Божие. Правды, мира и радостно Дусе Святе – мы не знаем. Они чужды сердцу нашему. Поистине, приложимы к нам слова великого канона Андрея Критского: „Закон изнеможе, празднует Евангелие, писание же все в нас небрежено бысть, пророцы изнемогоша и всякое праведное слово“. Язвы наши душевные умножились, а о врачевании мы и не думаем.

Встрепенись же, Русь Святая! Русь православная! Устыдись, Бога убойся. Сбрось с себя греховную грязь и нечистоту! Покайся, просветись, очистись, и Господь помилует тебя.

Митрополит Антоний

4-го марта 1905 г.

Миссионерская вакансия.

Епархиальный противо-раскольничий миссионер Екатеринбургской епархии А.И. Обтемперанский, согласно прошению, назначен св. Синодом помощником смотрителя Екатеринбургского духовного училища. Миссия лишилась ещё одного выдающегося работника, который в течение 5 лет своей деятельности оставил глубокий след и в литературе полемической, и в миссионерской практике, а равно и в душах и убеждениях своих слушателей, как православных, так и раскольников. А.И. Обтемперанский любил дело миссии, основательно владел громоздкой противо-раскольничьей миссионерской литературой, близко знал современное состояние местного раскола и был сколько опытен, столько же и убедителен в живом слове полемики. Оставить миссионерское поприще вынудила почтенного миссионера болезнь горла, нажитая им во время изнурительных собеседований. Оставляя практическую миссию, надеемся, Алек. Иван. не оставит литературной работы на пользу общего миссионерского дела. Должность Екатеринбургского миссионера ныне вакантна.

В газетах.

(Неверные сведения и странные суждения по вопросам церковной жизни).

* * *: К сообщению о забастовке псаломщиков. Недавно на страницах газет было сообщено, что в Святейший Синод обратилось 300 псаломщиков гор. Москвы с заявлением о забастовке. Означенное сообщение, – по словам „Пр. Вест.“, – безусловно ложно, так как в Святейший Синод подобного заявления не поступало.

* * *: К освобождению заключённых за религиозные преступления. В периодической печати появилось известие, что из монастырских и общих тюрем выпущено в последнее время 900 лиц, заключённых туда за религиозные преступления.

По поводу этого известия сообщается, – в „Пр. Вест.“, – что собственно в монастырских тюрьмах (Суздальского и Соловецкого монастырей) в последнее время содержались только 7 лиц, а именно: крестьяне – Калечин, Федосеев, Ганчев, Попов, Мошков, Леонтьев и мещанин Ковалев, каковые лица, по Высочайшему Его Императорского Величества повелению, последовавшему 29-го января сего года, и освобождены из монастырей. Крестьяне – Калечил, Ганчев, Попов и Мошков и мещанин Ковалев помещены были в Суздальский монастырь, первые четыре – по Высочайшему повелению, вследствие ходатайства министра внутренних дел, за распространение секты эноховцев, и Ковалев – вследствие испрошенного министерством юстиции Высочайшего повеления, за преступления, предусмотренные ст. ст. 203, 1449, 1451 и 1453 улож. о наказ.; крестьянин Федосеев помещён был в Суздальский монастырь, по Высочайшему повелению, за распространение в народе суеверных и ложных толков, касающихся святых мощей и чудотворных икон; крестьянин Леонтьев заключён был в Соловецкий монастырь, по Высочайшему повелению, за распространение между крестьянами лжеучения, возбуждавшего их против Верховной Власти и православного духовенства. В настоящее время, за освобождением помянутых лиц, в монастырях заключённых за религиозные преступления более не имеется.

* * *: О духовных чтениях в епархиальном московском доме в газете Слово (№ 76) напечатано следующее тенденциозное известие из Москвы.

„В Думской Комиссии по выработке мероприятий для предотвращения возможности беспорядков в Москве, сегодня (22 февраля) доложено о том крайнем вреде, который приносят публичные чтения, устраиваемые в Епархиальном Доме. Чтения эти разжигают низменные инстинкты, возбуждают рознь и вселяют ненависть в низшие классы московского населения против интеллигенции. Так как, после всестороннего рассмотрения вопроса, вред, приносимый этими чтениями, вполне подтвердился (?), то Комиссия постановила: возбудить через городского голову ходатайство перед подлежащим начальством о прекращении публичных чтений в Епархиальном Доме“.

Опровергая эту странную критику церковной проповеди Москов. духовенства, „Моск. Вед.“ свидетельствуют, что чтения в Московском Епархиальном Доме, устраиваемые духовенством, отличаются строго-христианским духом, благоразумной сдержанностью и истинной любовью к народу. Великая, приносимая ими, польза признаётся всем населением Москвы, так как они, напоминая народу об его христианском долге и об его долге перед Царём и Отечеством, предохраняют его от увлечения революционными доктринами, которыми его старается опутать крамола.

Духовные ораторы в Епархиальном Доме, а также и консервативные газеты, предостерегают население против крамолы, а не против интеллигенции: если сама интеллигенция отождествляет себя с крамолой, то это её дело, пусть она и несёт все последствия такого самообвинения.

Она теперь говорит о „разжигании низменных инстинктов“, о „возбуждении розни и ненависти“.

Но кто же возбудил эту рознь и ненависть, как не сама же крамола своими революционными „демонстрациями“ и „забастовками“? Часть общества примкнула к ней, другая осталась верна Царю и против крамолы возмутилась. Вот вам и рознь, вот вам и ненависть. Это – явления, сопровождающие всякую революцию, всякое междоусобие, а тем более им естественно было возникнуть в России, где весь многомиллионный Русский народ и громадная часть русского общества считает своим долгом стоять на страже Самодержавия, отражая направленный против него натиск революционной крамолы, тем более, что Сам Государь призывает Свой верный народ „содействовать Ему словом и делом в искоренении крамолы“.

Если кто подстрекает народ против имущих классов, то это опять-таки не кто иной, как те же крамольники-социалисты, которые своими прокламациями заставили вспыхнуть целый ряд „аграрных“ неистовств в Орловской, Полтавской, Черниговской и других губерниях. Или они, может быть, будут заверять, что социалистические прокламации не возбуждают одну часть населения против другой? Кто организовал вооружённые шайки, разгромившие на днях в Глуховском уезде, Черниговской губернии, громадный сахарный завод Терещенко и помещичьи владения Шауфус, гр. Мейендорфа и другие? Консервативные и духовные статьи и речи, – или гнусная, подпольная пропаганда крамольников?

Наши „либералы“ требуют „свободы слова и печати“ исключительно только для того, чтобы им одним была доставлена привилегия писать, говорить и кричать против Царского Самодержавия. Но если кто осмелится устно или печатно высказаться против крамольников, то они забывают все свои фразы о свободе слова и печати и тащат своих противников в полицейский участок.

Ни один духовный оратор, ни одна консервативная газета не натравливали народа на интеллигенцию вообще; они предостерегали и будут предостерегать народ только против той части интеллигенции, которая распространяет революционные прокламации, устраивает антиправительственные демонстрации, принимает резолюции, направленные против Царского Самодержавия, натравливает крестьян и рабочих на имущие классы и провозглашает тосты за гнусных убийц верных Царских слуг.

К этому справедливому по существу дела замечанию московской газеты, нам остаётся лишь добавить пожелание, чтобы пастыри ни на минуту не забывали, – как лукавы наши дни и как все мы ныне „опасно ходим“!.. Если всегда церковное слово проповеди должно быть истинно, свято, трезво, честно и смиренно, то тем паче в годину государственной крамолы и народных смут, когда зверь народных страстей уже во многих местах срывается с цепи, а он ведь набросится не разбирая, кто прав и виноват, и „последняя лесть будет горше первой“.

* * *: Вопрос о народном движении против учащейся молодёжи и интеллигенции озабочивает также и саратовцев. Так „Саратов. Днев.“ сообщает: в Саратове при громадном стечении публики состоялось собрание местного общества попечения о детях.

После целого ряда речей о наличности агитации среди тёмного люда за избиение молодёжи и интеллигенции, собрание единогласно постановило: „1) довести до сведения саратовского губернатора о некоторых случаях нападения на учащихся детей на улицах города Саратова, а также и об агитации среди населения за избиение интеллигенции и учащихся; 2) в виду того, что агитаторы пользуются для своих целей раздаваемыми в городе „Братскими Листками“, издаваемыми духовенством, с заведомой ложью о подкупе забастовщиков и интеллигенции японскими деньгами, – просит губернатора расклеить по городу объявления с опровержением „латинской сплетни“ и проч.

В том же „Сар. Дн.“ приводится извещение саратовского губернатора местной губернской управе о результатах произведённого им расследования относительно брожения среди населения, направляемого „тёмными силами“ против интеллигенции.

Губернатор сообщил, что им даются указания земским начальникам и исправникам относительно зоркого наблюдения за всем происходящим в деревне, с тем чтобы спокойная деятельность земских работников: учителей, ветеринаров, врачей и проч., была всеми мерами ограждена. Что касается проповедей духовенства, то преосвященный Гермоген высказал, что все усилия духовных лиц прилагаются и будут прилагаться к проповеди мира и любви, с пояснениями народу греховности мер насильственных и разрушительных. При этом конечно духовенство и гражданские власти обязаны пояснять и поясняют населению преступность революционных воззваний и листков, распространяемых за последнее время в большом количестве в деревнях.

* * *: Обвиняет Саровского игумена Иерофея в некультурности и необразованности в газете „Слово“ некий москвич, скрывшийся под инициалами И. С. Вот подлинный обвинительный акт:

До глубины души возмутило москвичей публичное заявление („Русск. Слово“, 15-го февраля) настоятеля Саровской пустыни игумена Иерофея. Он напечатал следующее безграмотное объявление: „Извещение Саровской пустыни, тамбовской епархии, сим извещает гг. богомольцев, что на 1-й неделе, с 28-го февраля по 5-е марта, и на страстной неделе: в понедельник, вторник и среду, предстоящего Великого поста, по примеру прежних лет, – женщины не будут допускаться внутрь монастыря. Настоятель – игумен Иерофей“... Во-первых, вчитайтесь в бессмыслицу: «извещение сим извещает“... Во-вторых, по крайней мере печатно впервые монастырь объявляет женщину-христианку нечистой, недопустимой в храм, хотя бы и монастыря. Может быть, игумен поставлен в необходимость удалить от своей братии женщину, как соблазн? Но тогда приходится жалеть об испорченности нравов монастыря. Во всяком случае, это «извещение», которое «извещает», произвело в религиозной Москве крайне дурное впечатление. До сих пор этого не бывало, чтобы наши женщины изгонялись из храмов и монастырей. Москва искренно жалеет, что управление обителью вверено человеку некультурному, необразованному.

Интересно было бы знать: кто уполномочил автора этого письма говорить от имени всей Москвы, да ещё „религиозной?“ Мы сильно сомневаемся относительно принадлежности анонима к „религиозной Москве“. Не просто ли замоскворецкая кумушка настрочила это письмецо?.. Ведь в Первопрестольной таких кумушек – в изобилии... Если бы автор, действительно, принадлежал к числу религиозных и просвещённых людей, он не стал бы удивляться тому, что в известные периоды Великого поста „женщины не допускаются внутрь монастыря“ в Сарове. Известно, что монашеская жизнь в этой обители очень строгая; поэтому „жалеть об испорченности нравов монастыря“ никак не приходится. Естественнее в данном случае искать разъяснения в истории монашества и в творениях свв. отцов- аскетов. Вот, напр., как определяет сущность подвижничества преп. Макарий Египетский: „Люди, запрягши коней, правят колесницами и устремляются друг против друга; каждый старается изнурить и победить противника. Так сердце подвижников представляет собой зрелище; там лукавые духи борются с душой, а Бог и ангелы взирают на подвиг“ (Твор., изд. Μ. Д. А. 1904 г. Стр. 270). Отсюда ясно, какой неизмеримо-тяжкий труд внутреннего очищения сердца предстоит истинному монаху. Для успешного выполнения такой сложной задачи все преподобные ограничивали себя в чём только возможно, и с этой же целью уходили из мира в монастыри и пустыни, где, не стесняясь обычаями мирского общежития, всецело предавались Богу. Человеческая греховность, страсти, искушения – всё это чувствуется монахом неизъяснимо сильнее, чем христианином, живущим в мире. Не забудем, что и преподобный Серафим Саровский перенёс страшную мысленную брань, об избавлении от которой слёзно молился на камне в течение тысячи суток. Но было бы кощунством объяснять эту брань „испорченностью“ святого. Нет поэтому ничего удивительного, если и Саровская обитель, следуя примерам лучших времён монашества, заботливо ограждает своих иноков от каких- либо искушений в дни поста и покаяния. Никто не объявляет „женщину-христианку нечистой“, но для всякого „религиозного“ человека понятно, что появление её в монастыре в дни напряжённого покаяния способно рассеять инока, ослабить его подвиг и даже подвергнуть подвижника тяжкому искушению (конечно, мысленному). Обижаться и негодовать на это – неразумно.

* * *: В „Руси“ напечатано следующее письмо в редакцию:

Μ. Г. В настоящее время комитет министров занят рассмотрением вопросов, касающихся свободы вероисповедания. Не откажите мне в разъяснении весьма интересующего меня вопроса, именно: будет ли поднят в комитете вопрос о возобновлении патриаршества в православной церкви?

Во имя справедливости должен же быть поднят и решён этот вопрос в утвердительном для православной церкви смысле.

Нам очень нужен патриарх – истинный отец, в годину бедствий печальник и безбоязненный хозяин, любитель правды и справедливости, готовый умыть ноги своим ученикам не только в Великий Четверг, но и во время действительной нужды.

Вопрос о восстановлении патриаршества близок для всех истинных членов русской церкви, и настоящий момент является благовременным для его основательного рассмотрения.

Священник Л.

Не будем спорить с автором письма, насколько вопрос этот, действительно, назрел, но только странно, как это священник не знает, что такой вопрос подобает решать не комитету министров, а самой Церкви, в лице её всероссийского собора. Впрочем, в наше время и невозможное возможно, – ведь решал же комитет огромной церковной важности расколо-сектантские вопросы, почему бы ему не заняться и патриаршим вопросом.

(По поводу суждений в периодической печати о „свободе исповеданий“).

„Не лобзание Ти дам, яко Иуда...“

„...A власти духовные, что ярыжки земские – что им велят, то и творят“, – сетовал когда-то один из исполинских противников исполина – патриарха Никона, по поводу оскудения среди современного ему духовенства людей – твёрдых в убеждении, стойких в исповедании веры отцов, сильных в своём независимом пастырском гласе и уверенных в правоте своих церковных авторитетов. Точка отправления в сетованиях протопопа Аввакума – „персты“, разумеется, была слишком мелка для его крупной воли; но и на костре, задыхаясь от дыма, юрьевский протопоп проповедовал о двуперстии и, стоя в пламени, показывал народу „два перста“...

Кому из нас не понятно, что Аввакум заблуждался, но кому в то же время не понятно, что он достоин стать авторитетом (не говорим об его качестве), достоин последователей. А вспомните-ка настоящих-то пастырей церкви: сильных авторитетных словом и крепких своим православным упованием! Они создавали сами „дух времени“, а не были слугами покорными „духа“, созданного другими. Они, действительно и достойно, были вождями верующих, а не следовали в хвосте их исторического шествия, посыпая их след пустоцветом и восклицая „осанну“ „всякому духу“. Вспомните хотя тех, к памяти которых теперь так патетически взывают иногда отцы и братия! Вспомните Афанасия Великого, Златоуста, Григория Богослова, и из нашей русской церкви – хотя бы – Феодосия печерского, митр. Филиппа, патр. Гермогена, патр. Никона и т. п.

Да, – их нет! А минуты в нашей церковной жизни такие, когда наиболее всего благовременным был бы настояще церковный авторитет, убедительный и сильный голос. Но его почти не слышно. Слышатся только какие-то неуверенные и робкие церковные заики, которые, сказав полфразы, прислушиваются к окружающей атмосфере, дабы согласно с ней и докончить свою мысль.

Что газеты „им велят, то и творят“... Печально! Я разумею в данном случае вопрос о свободе исповеданий...

За последние три месяца по этому вопросу так много написано в периодической прессе, что решительно нет возможности сделать хотя самый краткий обзор всех мнений, какие находили место на страницах светских и духовных изданий. Многие и многие писали и говорили по этому вопросу и точно по уговору: Слово Божие обходилось, писания св. отцов игнорировались; выше всего стоял дух времени, а подпорой ему была красивая фраза, самоуверенная решительность в религиозных суждениях. Конкуренция и заметна была только в этом смысле, в этом же смысле создавалась и создаётся и популярность газетных богословов. Основная идея этой погони за популярностью, как знамя нового духа, довольно определённо изображена священником Петровым в его фельетоне „Русского слова“ „Отставка Комба“: „Вечная Божия истина, – пишет о. Петров, едина, и все, кто искренно стремятся к ней рано или поздно (?) неизбежно сойдутся в ней, а до того всех будет впереди и за собой поведёт остальных тот, кто сам к этой истине станет ближе, бодрее пойдёт в сторону её и у кого шире будет шаг“. Смело и удивительно:... „у кого шире будет шаг“?.. Я перевожу эту фразу: „у кого шире будет рот“ и назидаюсь словами Премудрого: „кто широко раскрывает рот, с тем не сообщайся“! (Притч.20:19). Ужели священнику о. Петрову непонятно, что раз он не даёт определения, не указывает объективных признаков „единой вечной Божией истины“ (а он, действительно, не даёт и не указывает), то ведь таких „единых вечных Божиих истин“ может быть сотни миллионов: Григорий Петров будет уповать, что он знает „единую вечную Божью истину“, а Пётр Григорьев будет приписывать себе таковое познание и т. д. до бесконечности. К чему приводит полный субъективизм в познавании Божьей истины, видим, к примеру, на наших хлыстах: один на радении, по „наитию духа“, вопит: „я бог велик“, а другой, на которого тоже „накатил дух“, возражает: „а я бог – больше тебя“. Вы скажете – тут уж – психоз! Верно! Но таких психозов неисчислимое множество и в наших, и в западных сектах, где в понимании истины Христовой, Евангельского благовестия, отсутствует довлеющий авторитет, где нет объективного критерия для определения „единой Божией истины“. Там всякий может выдвигать своё умствование за единую Божию истину и считать себя именно к ней ближе всех остальных. И в результате миллионы единых истин! Ведь и о. Гапон „широко шагнул“, рассчитывая направиться тоже, конечно, к своей „единой Божией истине“?..

Странное пастырство! О. Петров в названном фельетоне, как и в других своих писаниях, просто изводит одними и теми же общими фразами, повторяемыми им на протяжении многих лет, тысячи листов бумаги исписаны им о значении личности пастыря-учителя, которому не могли бы сказать: „врачу, исцелися сам“, об естественном тяготении человека к истине, к любви Христовой, к „правде Божией“, о „политике евангельской“, „свободной Божией работе“, живой „церкви Христовой“, о том, что за эту „церковь бояться нечего, – сила её – не в поддержке того или иного министерства“, что разрыв правительства с церковью настоящей живой церкви Христовой не страшен“²⁹⁷ и т. п. Он зовёт своих читателей к „единой Божией истине“, пытается указать туда дорогу, а где эта истина, видимо, и сам того хорошо не представляет. Невольно приходят на мысль „вёрсты полосаты“ с дощечкой и нацарапанной на ней кистью руки с протянутым указательным перстом... На общие и таинственные фразы о. Григория об „единой Божией истине“, так и хочется крикнуть вопросом: „голубчик, батюшка, скажи, будь милостив, где же эта самая истина-то – шире тебя, отец мой, шагну к ней: она вне Церкви или в Церкви, если в Церкви, то в какой: в православной ли, католической, протестантской, или в секте какой, – человек я верующий – ищу „Божью едину истину“, но я привык к видимости, где мне сыскать эту истину самую? а потом раздумаешь, да и побоишься крикнуть-то: ведь оборвёт, сконфузит: скажет – „всюду вообще и нигде в частности“! Бог судья, а только писания о. Петрова такое именно впечатление и производят. В некоторых протестантских, да и в наших, сектах учат, что к живой Христовой церкви принадлежат „избранники“ без различия их религиозно догматических верований: будь то православный, католик, протестант, еврей, буддист и т. п., важно избрание, значение имеет только дело любви, милосердия и правды к ближнему, которое приятно Богу во всяком народе (Деян. 10). О. Петров и застрял в этой односторонности. Что „вера без дел мертва“, что одно глаголание: „Господи, Господи“, без проведения в жизнь заветов Христовой любви, не спасает человека, – кто этого не знает? Но ужели же почти двухтысячелетняя работа Церкви по определению своего догматического учения – была пустым занятием, ужели св. ап. Иоанн Богослов, борясь с ересью докетизма, боролся с ветряными мельницами, ужели ап. Павел, в своих пламенных обличениях иудействования в христианах, пускал мыльные пузыри? Да не будет! Св. Апостолы и св. Церковь никогда не разъединяли двоицы спасающих средств: веры (догматов) и дел (жизни); они знали, что „вера без дел мертва“, но не забывали и того, что „без веры невозможно угодить Богу“. Они наказывали грешников, осуждали нехристианскую жизнь, но анафематствовали и еретиков: ап. Павел повелевает отлучить от Церкви коринфского кровосмесника (1Кор. 5), но запрещает сообщаться после первого и второго вразумления и с еретиком (Тит.3:10). Низведение дела Христова и Его истины на одну мораль (ср. ересь Пелагия) есть в сущности отрицание христианства. Правда, что (как сказал Кант, кажется) „Христос спросит нас на суде, не что мы знали, а что сделали“ (прим. Мф. 25), но и дела милосердия Спаситель признает потому, что они сотворены во имя Его, они получат свою спасительную ценность под освещением опять-таки догматического светила. Да иначе и быть не может: „без Мене не можете творити ничесо же“, сказал Христос. Сотник Корнилий и в язычестве был человеком доброй религиозно-нравственной настроенности, – „благочестивый и боящийся Бога, творивший много милостыни народу и всегда молившийся Богу“; как богобоязливый и поступающий по правде он „был приятен Богу“; но значит ли это, что он спасся бы и в язычестве? Нет! Ангел явившись ему в видении, говорит: „Корнилий, молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом. И так пошли людей в Иоппию и призови Симона, называемого Петром... он скажет тебе слова, которыми спасёшься ты и весь дом твой“ (Деян. 10). Ясно, молитвы и милостыни Корнилия не спасли бы его в язычестве сами по себе, хотя они и были делами добрыми; они должны быть освящены христианской верой, чтобы стать спасительными.

Петров пишет:

…людей „потяпула истина. Вдруг раскрытая и понятая, учуянная частица даже её. И так и должно быть. /Июди ведь ищут истины. Жаждут её. Мучительно тоскуют о ней. Бьются за неё. Идут на жертвы, готовы умереть за неё. Никакое время не может сказать, что оно уже всю правду Христову раскрыло, что дело Царства Божия в людях осуществило. Предстоит громадное и бесконечное движение вперёд. Поэтому жизнь истинной, живой церкви и живая работа духовенства, как апостольского служения, а не служилой касты, должны проявляться в неустанном расширении духовных горизонтов народа и в возможно быстром движении всей вверенной паствы в сторону Царства Божия, где с каждым новым шагом исчезают и тают насилие, всякое рабство, неправда злоба и беззаконие и где на смену им встают и растут свободное влечение к Богу и к Божьей правде, взаимное братство и торжество духа.

Разумеется, идеи царства Христова, объемлющей собой и небо и землю и бесконечность, не может вместить, воплотить, никакое время, ибо никогда, ни на земле ни на небе, человек не будет совершенным, яко же Отец наш Небесный“, а такое именно совершенство Христос и поставил целью нравственно-человеческого прогресса; но только, думается, едва ли „царство Божие“ в нравоучительных рассказах и фельетонах о. Петрова есть „движение вперёд и расширение духовных горизонтов народа“: подлинно-христианское, православное нравоучение, подлинно Христово Царство, захватывает всего человека в его бесконечной жизни, от него веет небесным благоуханием вечности человеческого духа и его дела; а от Петровского „Царства Божия“ (сознательно или бессознательно допущено то его автором, не наше дело) попахивает землицей... И Христову истину о. Петров не развивает, а завивает, не расширяет, а суживает. У него ли посему искать познания „единой Божией истины“?

Нет ли её в раскольничьих толках или разных наших сектах? Нет: трудно искать „единую Божию истину“ там, где христианский дух порабощён „перстами“ и процесс христианского развития на целые столетия остановлен „аллилуией“ да „посолонью“ (раскол); трудно её искать и там, где христианская идея сужена и искажена до уродливости, т. е. в наших сектах (возьмите напр., хлыстовство и скопчество). А ведь истина Божия, или хотя „частица её“, вместимая пока, для всякого времени „едина“. Эклектическое же представление о церковной истине, что она рассеяна частями по разным исповеданиям, расколам и сектам, в согласии своём являющим правду Христову, не может иметь места там, где существует „единая святая соборная и апостольская Церковь“, где существует понятие „ереси“ и „анафемы“.

И вот опять, и на почве именно понятия об единой Христовой истине, я припоминаю слова св. Григория Назианзина о попустительстве еретической пропаганды: „Назианзин о еретиках болезнуя, яко еще непокой церкви святой творяху, писа епистолию к Нектарию, Константинопольскому епископу, понося о его нерадении, свою же великую ревность о душах человеческих показуя. И просит его. дабы кесаря на сие возбуждал, еже бы еретиком множитися и расширятися с ядом и повреждениями своими не попускал: и глоголет: „аще им (еретикам) свободно яко же и правоверным учити и множитися попускают, кто не видит, яко церковное учение проклинают, аки бы при них стояла истина: ибо естество возбраняет сему, дабы два учения о вещи единой себе противная истинствовали (Летоп. Бар. л 384)· Само собой понятно, что дико и противно духу христианства внушать своё упование несогласным таким способом, какого вожделевал известный расколо-начальник протопоп Аввакум: „а што государь (писал он царю Фёдору), дал бы ты мне волю на их отступников (т. е. православных), всех бы перепластал, што Илья пророк; сперва бы Никона собаку рассёк на-четверо, а потом никониан“; но ограждение церковного стада от волков, от непризванных учителей, сеющих среди младенцев в вере, религиозную смуту и дикую ложь, даже если бы она и не имела политического значения, есть логический вывод из исповедания „благочестивейшими“ „кесарями“ веры единой святой Церкви. Попустительство же открытой, ничем неограниченной еретической пропаганды, обычно разражающейся площадной руганью на православную Церковь²⁹⁸ – слишком преждевременное испытание, слишком „твёрдый хлеб“ для многих миллионов наших младенцев в вере, чтобы можно было от этого ожидать духовного роста нашего народа и чтобы это входило в желание нашей церковной власти, наших пастырей!.. Теперь и в простой вере, питаясь и „млеком“, народ спасается для жизни вечной. А перед непосильным для него искушением веры: когда в его святое святых станут вторгаться кощунники и хулители его веры святой (а таковых – тысячи среди наших отступников – раскольн. и сектантов) и с разрешения богопоставленной власти, – он падёт – по отсутствию религиозного развития, по неимению средств духовной самозащиты. Думается, что и Сам Христос изгнал бы таковых бесчинников из храма Божия...

То правда, разумеется, что „тяжкий млат, дробя стекло, куёт булат“, что, при полной свободе исповеданий, вымолотится самое чистое зерно православных, по дело в том, что стекло-то тут будет разбито зря, преступно, – в угоду моде, в угоду духу времени, чуждому дела спасения души и высшего духовного интереса. О. Петров рассуждает иначе. Он пишет: „За Церковь бояться нечего. Сила её – не в поддержке того или другого министерства“...

Разумеется: „врата адова Церкви не одолеют“... и по Златоусту: „колицы ратоваша церковь и ратовавшие погибаша и чесо ради Бог попусти брань (на Церковь), – яко да покажет светлейшую тоя победу“: но теперь мы сами раньше Бога, сознательно, не только попускаем, но и зовём к себе эту „брань“ на Церковь исключительно в подражание тем конституционным и республиканским странам, в которых вера Христова никогда не была таким устоем народного быта и государственности, каким она была и продолжает быть у нас, и совершенно игнорируем неизбежную духовную погибель наших меньших братий в дебрях отступничества. „Боязнь перед людьми ставит сеть“ (Прич.29:25); но взыщет Господь за соблазн малых... И наша война с Японией, верим, кончится всё же победой нашей, но сердце обливается кровью, когда читаешь, – что в один ужасный бой гибнет 50 тысяч наших братьев; один бой несёт горе и слёзы 50 тысячам семейств. А ужели к духовной гибели можно относиться равнодушнее?.. Мирясь не только с открытой пропагандой отступничества, но и с комбовщиной, о. Петров продолжает:

„Некогда, как мы читаем в книге Деяний апостольских, синедрион Иерусалима обсуждал меры борьбы с народившимся учением Иисуса Христа. Мудрый Гамалиил сказал об апостолах: „Отстаньте от людей сих и оставьте их, ибо если это предприятие и дело это от человеков, то оно разрушится. А если оно от Бога, то вы не можете разрушить его“.

В комбовской истории истинным друзьям истинной церкви в успокоение можно сказать слова Гамалиила наоборот: „Оставьте страхи, даже и раздражение. Это гонение, эта борьба – не к смерти, а к славе Божией. Что истинно-Божие, то крепко, сильно и вечно-живо. Того никаким Комкам не разрушить. А что погибнет, – то, стало-быть, не Божье. То – примесь человеческая. То – гниль, уродливый нарост. Его и нечего жалеть. Наоборот – надо радоваться, что Божье, наконец, очистится от людского“.

Насколько неосновательно возводить слова Гамалиила в общий принцип, нами показано раньше – в статье – „Наши Гамалиилы“ (Мисс. Обозр. 1904 г. № 16). К сказанному тогда прибавим теперь только одно: равви Гамалиил, видя в апостольских – проповеди и чудесах явное знамение небесной истины, советует Синедриону поступиться в еврействе в пользу христианства (ложь уступает истине); а те, которые в наших газетах повторяют его слова, поступают наоборот: советуют истине уступить лжи и работают в пользу уравнения прав господствующей Церкви с расколо-сектантским отступничеством. Кажется, ясно. Чтобы теперь повторять слова Гамалиила, для этого прежде нужно стать и в его положение: т. е. признать, что вера, в которой мы пребываем – ложь, а отступничество, в пользу которого мы работаем, – истина, засвидетельствованная небесными знамениями. Но может ли совесть верующих в Церковь стать в такое положение? О. Петров говорит „истинным друзьям истинной Церкви в успокоение“: „оставьте страхи... что истинно-Божие, то крепко, сильно и вечно – живо... а что погибнет, то, стало быть, не Божье. То – примесь человеческая. То – гниль, уродливый нарост. Его и нечего жалеть. – Наоборот, надо радоваться, что Божье, наконец, очистится от людского“. Что это – иудино лобзание к Церкви или прискорбное недоумение? Ведь священнику Петрову должно быть ведомо, что Сын Божий „грех ради наших и нашего ради спасения“ сошёл с неба на землю, учил и страдал, чтобы спасти „человеческое“, эту самую „гниль-то“ („не здоровые требуют врача, а больные“), ибо Он „всем человеком хощет спастися и в разум истины приити“? Не Божье и здоровое пришёл Он спасти, а именно „гниль“! В этом же идея и христианского пастырства: если наши пастыри не поддерживают падающего, не врачуют больного, не перевязывают раненого, не „осоляют“ „гниль“, а пасут только „истинно Божие“, которое само по себе „крепко, сильно и вечно-живо“, то они кощунствуют, унижая своим служением силу Божию, и вместе тунеядствуют: так как „Божие“ и без них не погибнет. Если бы о. Петров не забыл, что Христос страдал за всякую человеческую душу, что, по притче, Он ищет сотую овцу заблудшую, оставив 99, что радость на небесах бывает о едином кающемся грешнике, и что большой ответ даст Богу всякий, соблазняющий „малых сих“, то он не написал бы таких слов, под которыми прилично было бы расписаться Кальвину, с его безусловным предопределением – одних к блаженству, а других к мучению, а не носящему звание православного священника.

В другом №-ре „Русского Слова“ священник Петров так рассуждает о свободе совести.

Истинная живая Христова церковь не знает замков. В неё и вход, и выход совершенно свободны...

Переродился человек духовно, принял внутрь Христа. Сына Божия. – он как капля, соединяется с живым океаном живой воды – с церковью. Изменился в этом океане почему-либо внутренне, духовную связь потерял, – сейчас выделяется из среды. В нём уже нет церкви, и он не в церкви. Как же церковь станет держать его насильственно в своих недрах?

– Тогда что же? – скажут. – Тогда, значит, полная свобода уходить из православной церкви? Да ведь это гибель православия! В таком случае, если не все, то какие миллионы православных отпадут, кто – в раскол, кто – в сектантство, кто – в инославные вероисповедания.

Так говорят обыкновенно не в меру ретивые защитники всяких внешних вмешательств в вопросы веры, суровые противники свободы совести.

Хочется спросить их, как же они понимают православную церковь, внутреннюю связь духовных чад её? Что такое, по их мнению, церковь? Куча сухого песка, которая не может держаться, если не будет чем-нибудь прочно ограждена извне? Или же это – живой Божий организм? Тесно сплочённое, внутренне-соединённое тело Христово?

Сама православная церковь учит нас последнему. Как же можно говорить, что живой организм, живое тело Христово, живой Божий союз только и держится внешней, полицейской охраной? Отними её, и всё пропало: верующие разбегутся, рассеются по распутьям! Разве же эти речи не кощунственны? Не грубое оскорбление, не унижение достоинства церкви?

Если бы о. Петров, действительно, обратился с такими мыслями к тем, кого ему „хочется спросить“, то они сказали бы ему (и доказали), что представление и определение его, о. Григория, о Церкви – чисто-протестантское (церковь, как „невидимое общество святых“ как „всеобъемлющее тело Христово“). Вместо протестантского и отвлечённого определения Церкви Христовой, мы берём православное и более конкретное: это общества истинно²⁹⁹ верующих во Христа, соединённое для вечного спасения священноначалием и таинствами. По протестантскому учению, Церковь – невидимое общество святых (у Петрова – „истинно Божие“); грешных членов (=у Петрова – „гнили“) там нет: как только они согрешили (=у Петрова – „изменились внутренне“) они невидимым судом Божиим тут же отсекаются от Церкви и только по имени её члены (=у Петрова – „сейчас выделяется из среды; в них уже нет Церкви и они не в Церкви“). По православному же учению: в Церкви могут быть, до суда церковного и отлучения, и недостойные члены (ср. Слово Божие: о „неводе“ с разной рыбой, „поле“ с плевелами, „доме“, в котором есть „сосуды золотые и глиняные“). В протестантской Церкви“ нет „гнили“, по самому понятию о Церкви. По православному же упованию, Церковь – хотя она и не „куча сухого песка“ и „живое тело Христово, живой Божий союз“ и „держится не полицейской охраной“ (никто этого не говорит); но в ней, как и в живом теле, могут быть и больные уды церковного телесе; и болит ли один уд, с ним страждут и другие. И вот, при открытой пропаганде отступничества, заболят, „соблазнятся“ о своей вере миллионы „малых сих“ – младенцев церковных, и по отсутствию достаточного врачевания (отпора расколо-сектантской пропаганде) и по своему несмыслию в вере Христовой, слепо пойдут в пропасть религиозной лжи и тьмы, в пропасть вечной гибели, – ужели же у кого-нибудь из их старших братьев и тем более пастырей хватит на столько теплохладности, равнодушия к святой вере и вечной участи своих братий и пасомых, чтобы сказать: „этому надо радоваться“!?. Нет, этого не может быть, не должно, по крайней мере, быть! И о. Г. Петров, надеемся, в глубине своей души не согласен с собой, так как уповаем, в нём есть искра Божия, жалость к меньшему брату! И он не пожелает искушения веры нашего, и на земле обездоленного меньшего брата, простого серого люда, „паче еже может она понести“: в святую веру его вторгнется насилие совести со стороны сильных лукавством, коварством, материальным утеснением духа лжи, и померкнет для него то сокровище, которым он достойно утешался и на которое достойно уповал!

„Изменился в этом океане (Церкви) почему-либо внутренне человек, духовную связь потерял, – сейчас выделяется из среды“, пишет о. Г. Петров. Но ужели он, о. Григорий – совершенно равнодушен к этому погибельному для спасения души „выделению из среды“?.. Ужели это его по чему-либо, хотя бы соблазн неопытного в вере простеца, ничуть его не трогает и не нарушает его духовно-пастырского покоя? Нет, – тут или малодушие перед идолами времени, или недоразумение. Другое страшно предполагать.

Со скорбью прочитал я о суждениях богословов, что „некоторое физическое охранение наших младенцев в вере от иноверных влияний естественно и условно – необходимо“; но что наши „рассуждения не имеют под собой принципиальной опоры“ (Церк. вестник с. г. № 6), что мы „подтасовываем понятия свободы исповедания и свободы пропаганды“ („Слово“) и что „миссионерская совесть в этом отношении, как показали факты, не отличается излишней щепетильностью“ („Слово“ № 61 с. г.) и т. п. Но об этом до следующего раза.

Н. Гринякин

(Пастырское слово).

По обстоятельствам нашего смутного времени считаю своим пастырским долгом побеседовать с тобой, наш добрый царелюбивый народ, о царе и властях, от Бога установленных. Знаю, что все- вы, православные, от-мала-до-велика, сыновне любите и свято чтите нашего Батюшку – Царя, уверен, что нет среди вас ни одного безумца, который бы вздумал не только дерзким словом, но и недоброй мыслью осудить Государя; пастырски заверяю, что каждый из наших истинных сынов Церкви и Отчизны, не задумываясь, отдаст, когда потребуется, свою жизнь за Императора. Говорю же ныне с вами о Царе, желая ещё и ещё укрепить, углубить в вас непоколебимую верность и преданность помазаннику Божьему; желая вместе с тем, чтобы и вы укрепляли в детях своих любовь и уважение к Государю. Кто знает, не придётся ли вам и детям вашим встретиться с крамольниками, с изменниками, с бунтовщиками и смутьянами, которых не мало развелось теперь у нас на св. Руси, не придётся ли всем нам, не потерявшим в сердце веры в Бога и присягу, грудью до самоотвержения постоять за Помазанника Божия, за наши вековые святыни русской государственной жизни. Не пригодятся ли вам и теперешние наши пастырские внушения, не полезны ли будут детям ваши родительские наставления о Царе и власти. Выслушай же народ, Слово Божие о том, как должен истинный сын Церкви и Царя относиться к Помазаннику Божию и этим Словом, как мечом духовным, отражай, отгоняй и собственные грешные помыслы, и хитроумные речи крамольников, желающих свернуть Русь с своего исконного пути на путь чужеземный.

Нет ничего вернее Слова Божия, нет ничего страшнее непослушания Божьему закону, ибо „страшно попасть в руки живого Бога“, говорит св. ап. Павел. Веруем и исповедуем, что жив Господь Бог Руси православной, Господь сильный во бранех!

Однажды фарисеи спросили Иисуса Христа: Скажи нам: как Тебе кажется: позволительно ли давать подать кесарю или нет? Иисус сказал: покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли ему динарий. II говорит им: чьё это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу (Мф. 22).

В то время над иудеями царствовал римский кесарь (царь). Хитрые законники, желая на словах уловить Иисуса, думали, что Он не повелит им платить дань царю иноверному и иноземному, и таким образом освободит их от всех прочих царских повинностей. Но хитрецы ошиблись в своих расчётах. Отдайте кесарево кесарю, а Божие Богу – сказал Господь. Это Господни слово, братия, и для всякого христианина – закон. И каждый из нас должен воздавать кесарево кесарю, т. е. Царское Царю, а Божие Богу. Будем же все мы неуклонно и непреложно исполнять закон Божий и закон царский. Слушайтесь Бога, повинуйтесь и Царю. Все повеления Царя и его царского правительства исполняйте без прекословия, памятуя слова Божии: „Царь не без ума власть (меч) носит, Божий бо слуга, сердце Царя в руце Божией“. Посылает ли Царь на войну – идите, велит ли платить подати и налоги – платите, издаёт ли законы – принимайте и исполняйте их, не только из-за страха, но и по совести. Только ту волю Царя Господни слово разрешает не исполнять, которая идёт против воли Божией. Как Господь учил, так учили и Апостолы. Они и сами исполняли повеления царские, и христианам заповедали.

При Апостолах царствовал император Нерон, жестокий гонитель христиан. Апостола Петра он распял на кресте, а Павла усёк мечом. Сами римляне недоумевали, следует ли повиноваться ему, не свергнуть ли его с престола. Так думали язычники, так могли думать и христиане того времени, не усвоившие хорошо христианского закона. Но Апостолы вразумляли их, заповедав так: Бога бойтесь, Царя чтите. Несть власть, аще не от Бога. Сопротивляющиеся власти, Божию повелению сопротивляются. Всякая душа да будет покорна властям (Рим. 13 гл.).

Так повелевали Апостолы повиноваться царям-идолопоклонникам, царям-иноземцам, – нам ли, православным христианам, не повиноваться, не чтить, не любить своих благочестивейших, родных, милосердых, справедливых Царей, отдающих всего себя, всю свою жизнь на служение России!

Было время, наши предки поклонялись идолам. Жили они отдельными маленькими племенами. Не было у них ни порядка, ни закона, ни мира, ни спокойствия. Шла у них непрестанная вражда и усобица. Враги-чужеземцы пользовались их раздорами, то и дело нападали на них, убивали, в плен уводили, тяжкие дани налагали, имущества жгли и грабили. И сказали славяне: „земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Поищем себе князя“.

И выбрали они себе в князья трёх братьев-варягов, которые и стали править землёй. Начался порядок. Враги не смели больше обижать русских. Усобицы прекратились. Всяк стал находить защиту и правду. А ещё лучше порядок начал устанавливаться с того времени, когда княгиня Ольга православную веру приняла, а её внук, князь Владимир, светом веры Христовой просветил всю землю Русскую, за что и прозван Красным Солнышком и причтён Церковью к лику святых. После единодержавного Владимира опять земля русская разделилась на мелкие княжества, и опять пошли усобицы. Усобицы кончились нашествием татар и трёхсотлетней неволей, после которой Русь, мало-по-малу, собралась и сплотилась под самодержавной властью Московских Правителей. Замечательнейшими из них были: Иоанн Даниилович – первый великий князь Московский и первый собиратель русского царства; Иоанн Димитриевич Донской – первый победитель татарских полчищ; Иоанн III – освободитель России от татарского ярма; Иоанн IV-й, при котором была покорена Казань и Сибирь. После Иоанна IV-го опять наступило тяжёлое безгосударное время, по случаю кончины, от руки злодея, наследника царского престола царевича Димитрия. Опять настала смута, усобица, потом нашествие поляков, и наконец занятие Москвы врагами. По милости Божией, по молитве Церкви, смута окончилась изгнанием врагов и избранием Царя Михаила Феодоровича Романова. При нём многострадальная Русь отдохнула от ужасов междоусобия. После Михаила царствовал сын его Алексей, за свою кротость и благочестие прозванный Тишайшим. Ему добровольно подчинилась Малая Россия, до того времени находившаяся под властью Польши. После Алексея Михайловича воцарился сын его Пётр Великий – знаменитейший и славнейший из всех царей мира. Из других Государей дальнейшего времени замечательны Александр Благословенный, при котором было нашествие Французов и с ними под командой Наполеона, двадесять языков, окончившееся их посрамлением и изгнанием. После Александра царствовал его брат Николаи I, твёрдый Правитель и мужественный защитник России от врагов внешних и внутренних. После Николая воцарился Александр II, Освободитель крестьян и Он же освободитель Сербов и Болгар от турецкого владычества. В 1881 г. Он был убит крамольником, после чего на Престол взошёл сын его Александр III, водворивший мир и спокойствие в стране русской, следивший за правдой, в голодный год не пожалевший казны для прокормления голодающих. Оплакиваемый всей Россией, он умер десять лет тому назад, оставив Престол сыну, ныне царствующему Императору Николаю II. Добрый, кроткий, благочестивый Император Николай Александрович, желая во всей точности выполнить Христово Учение, предложил прочим державам прекратить войны, снять оружие, устроить всеобщий мир. Но исконный ненавистник мира, враг рода человеческого, который искони был человекоубийца, восстал против великой христианской идеи мира и избрал орудием своей злокозненности против миролюбивого Царя и России языческую Японию, которая и объявила нам жестокую войну, тянущуюся до сих пор.

Решительно ни в одном народе не было такого длинного ряда достойнейших Правителей, как у нас. Все русские цари были преданными, примерными сынами Церкви. Все они берегли, защищали, питали Церковь Русскую, как свою родную, любимую мать. По истине, на нашей Церкви сбываются слова пророка Исаии: И будут цари питателями твоими, Сион, и царицы их кормилицами твоими (Ис.49:23).

Но врагу человеческого рода всегда было ненавистно благочестие русских царей и народа. Он не раз старался совратить их с истинного пути в какое-нибудь ложное учение. Так царя Иоанна Грозного пытались совратить в католичество латиняне, Петра Великого сбивали лютеране, Александра Благословенного разные сектанты. Но благодарение Господу Богу! все Государи Российские до единого остались верными стражами и защитниками православия.

Не дремлет сей враг: и в наше злохудожественное время явилось множество изменников и безбожников, которые желают ограничить самодержавие власти царской, унизить, низвести господствующее положение в России Церкви православной на одну ступень с разноверием, нарушить благочестие, ослабить веру, изменить добрые русские нравы и исконные порядки на чужеземные.

Действительно, без твёрдой на Руси царской самодержавной власти, когда не станет „удерживающего“, по слову апокалипсиса, дьявол получит великую силу: его последователи и друзья – безбожники, беззаконники, еретики, соблазнители, как львы рыкающие, будут преуспевать паче нынешнего в соблазне истинных христиан.

Будь осторожен, православный народ! Береги своего Царя, как собственное око. Люби Его, молись за Него, внедряй любовь, страх и почтение к Нему и установленным от него властям в детях своих. Говори им, как повелевает Библия: Бойся, сын мой. Господа и Царя: с мятежниками не сообщайся (Притч.24:21): на советь нечестивых не ходи, остерегайся разных ныне забастовок, всяких мятежных сходбищ, демонстраций, бесчинств и буйств, к чужой собственности не прикасайся. Кто, по скудости ума своего, осудит Царя, останови его. Божие Слово запрещает осуждать Царя даже в мыслях. Даже и в мыслях твоих не злословь Царя (Еккл.10:20). Запомните это слово, православные, а также и то, что противящиеся власти навлекут на себя осуждение (Рим.13:2).

Свящ. Михаил Платонов