Валаамские подвижники в эмиграции

Архимандрит Варсонофий (Толстухин)

(1887–1952)

Архимандрит Варсонофий (в миру Василий Григорьевич Толстухин) родился 1 января 1887 г. в Епифани Тульской губернии.

Окончил городское училище, в возрасте 15 лет 5 ноября 1901 г. поступил в Спасо-Преображенский Валаамский монастырь. 14 февраля 1909 г. официально зачислен в послушники; 29 апреля 1910 г. посвящен в стихарь. В обители Василий «с терпением и кротостью обучался монашеской жизни...» Еще «в 1907 г. архиепископ Сергий Финляндский... прикомандировал его к своему Архиерейскому дому. Убедившись в глубоком благочестии и незаурядных способностях... иерарх в 1909 г. послал его в Карельскую миссию катехизатором». Целью миссии было распространение и утверждение Православия среди карел.

Особым духовным авторитетом для молодого послушника на Валааме был старец схимонах Онуфрий (Герасимов), подвизавшийся в скиту Всех святых. «Благоговея перед этим старцем, юноша... скоро созрел для принятия иночества». 15 сентября 1910 г. Василий пострижен игуменом Маврикием в монашество с именем Варсонофий. Близкими духовными друзьями монаха в то время были будущие валаамские старцы иеросхимонахи Ефрем (Хробостов) и Михаил (Попов), иеромонах Иустиниан (Серебряков).

В сан иеродиакона о. Варсонофий был рукоположен архиепископом Сергием (Страгородским) 21 ноября 1910 г., а в сан иеромонаха – 14 января 1922 г.

На своем жизненном пути о. Варсонофий встретил «немало весьма замечательных людей. Среди них: отец Иоанн Кронштадтский, Святейшие Патриархи Тихон и Сергий, – и воспитанный ими церковно, с большим мужеством и подлинно христианским достоинством нес тяготу».

Известен также факт, что, будучи иеродиаконом, он ездил в Оптину пустынь и встречался там со знаменитым старцем архимандритом Варсонофием (Пли- ханковым).

От Бога о. Варсонофий имел дар составлять богослужебные гимнографические тексты. В 1923 г. архиепископ Серафим (Лукьянов) наградил его грамотой за составление акафиста прп. Арсению Коневскому.

В сложные послереволюционные годы иеромонах Варсонофий «за отстаивание в Финляндии юрисдикции патриарха Тихона был сослан на Коневец в 1922 г. и оставался там до 1926 г.».

21 мая 1926 г. был вынужден оставить Коневец и отправился в Болгарию1322, в Софию, к проф. Н.Н.Глу- боковскому, с которым был хорошо знаком. Душа подвижника искала молитвенного уединения, поэтому он в скором времени устраивается в монастыре Пре- подобного Иоанна Рыльского, небесного покровителя почитаемого им прав. Иоанна Кронштадтского. В обители о. Варсонофий пишет акафист Рыльскому чудотворцу.

Известно о духовной связи о. Варсонофия и о. Ни- кандра (Белякова): «Был у о. Варсонофия верный друг и товарищ по изгнанию – иеромонах Никандр, ставший многолетним духовником женского Леонинского монастыря во Франции, который поддерживал связь с о. Варсонофием долгие годы».

Из Болгарии иеромонах Варсонофий был вызван митрополитом Евлогием (Георгиевским) в Париж, где посещал лекции в Свято – Сергиевском богословском институте. Некоторое время он также служил при женской обители-приюте в честь иконы Божией Матери «Нечаянная Радость» в Гарган-Ливри.

В 1927 г. иеромонах «был послан в Марокко ради основания православного прихода в Рабате»1329. Проживавшие там русские люди нуждались в священнике, они создали временную комиссию по организации прихода и подысканию средств на содержание священника. Комиссия уполномочила топографа А.Ф.Стефановского обратиться к митрополиту Евлогию. Переписка Стефановского сначала с викарием митрополита – епископом Вениамином (Федченко- вым), а позже и с самим митрополитом Евлогием, жившим в Париже, увенчалась успехом. 23 августа 1927 г. последовал указ за № 1725 следующего содержания: «Иеромонаху Варсонофию, настоящим командируетесь Вы с 15 августа с.г. в Марокко для организации там прихода, о чем и посылается Вам настоящий указ».

«Я внял призыву о помощи из далекого Марокко, – пишет митрополит Евлогий в своей книге «Путь моей жизни», – и послал туда своего человека – самоотверженного отца Варсонофий (Толстухина), иеромонаха Валаамского монастыря, старостильника, покинувшего родную обитель из-за разногласия со сторонниками нового стиля». В октябре 1927 г. священник прибыл к новому месту служения.

О. Варсонофий воспринимал свой приезд в Африку как миссионерское служение. «Страна эта, – писал он впоследствии, – место апостольских подвигов евангелиста Марка, священномученика Киприана, епископа Карфагенского и великого святителя христианской Церкви блаженного Августина; орошенная кровью множества мучеников в первые века христианства, она представляла собой до времен ислама цветущую церковною жизнью и культурой христианскую страну с многочисленными епархиями, с развитой церковной жизнью, следами которой остались постановления Карфагенских Соборов Православной Церкви, сохранившие и до сих пор свою каноническую силу и руководящее значение. Все это величественное здание христианской церкви и жизни в Северной Африке было сметено волною ислама и разрушено до основания, не оставив никаких следов, кроме материалов для археологических раскопок. Только берберы, потомки римских ссыльных и прежнего населения, ныне уже давно мусульмане, татуируют по местному обычаю на лбу знак креста, а их женщины носят крестики, в виде украшения, бессознательно свидетельствуя о прежней принадлежности предков их... христианству... »

Будучи талантливым организатором и человеком глубокой веры, иеромонах Варсонофий взялся за организацию церковной жизни. Местные власти передали для совершения богослужений временный деревянный барак, в разных городах собирались пожертвования.

Чтобы жизнь нового русского прихода на территории Александрийского Патриархата была с церковно-канонической стороны устроена правильно, о. Варсонофий послал патриарху прошение, в котором просил благословения совершать богослужение и духовно окормлять русских, проживавших в Марокко. В ответ с благословением была получена грамота от патриарха Мелетия из Александрии.

Несмотря на это обстоятельство, как вспоминал о. Варсонофий, «успех... возбудил зависть в нашем единоверце греческом архимандрите Евангелосе, прибывшем в Марокко, в г. Касабланку, от патриарха Александрийского для устройства греческого прихода». В один из воскресных дней о. Варсонофий служил в барачном храме литургию. Во время литургии архимандрит Евангелос вошел в алтарь в мирских одеждах и держал себя во святой момент ниже достоинства своего сана. А по окончании литургии вышел на амвон и начал говорить по-гречески, с переводом на русский язык одной женщиной, прибывшей с архимандритом. Его речь была насыщена завистью, с антиканоническим требованием подчиниться Александрийской Патриархии и передать церковь и ее имущество в ведение архимандрита Евангелоса. «По окончании этой речи я кратко ответил, что поднятый вопрос подлежит решению высших церковных властей, а посему обоим и следует к ним обратиться. Через три месяца вопрос был разрешен переводом отца Евангелоса из Марокко в Александрию...», а о. Варсонофием получена грамота от патриарха Александрийского, где тот просил присылать подробные отчеты, списки прихожан и вступать в сношения с Патриархией по каждому конкретному случаю крещения, брака и смерти. На эту просьбу русский подвижник дипломатично ответил, что послан в Африку митрополитом Евлогием, в чьей канонической зависимости состоит, и что ему «и доношу о течении нашей приходской жизни... а равно от него же получаю всякие распоряжения, касающиеся православной русской церкви в Марокко. Православные греки, живущие в Марокко, обращаются со своими духовными нуждами к греческому архимандриту... в Касабланку. Примите, Ваше Святейшество, уверение в том, что канонические устои Церкви мною блюдутся, как соблюдались устои Церкви греческими священнослужителями на Святой Руси, где были национальные греческие храмы и подворья под непосредственным управлением греческих Первосвятителей».

Уладив таким образом все вопросы внешние, русский приход во главе со своим пастырем приступил к важному делу строительства церкви. В русских заграничных газетах появилось следующее воззвание: «Православные русские люди! К вам, находящимся в рассеянии, взываем о помощи на постройку Храма Божия в Африке, в Марокко. Скитаясь в пустынях и в вертепах, часто превращенных в храмы, и в пропа- стях земных, мы оценили потерянное величие и благолепие наших богослужений. Мы, заброшенные в Марокко, приступаем к устройству из деревянного барака пока временного храма. Средств к сему нет никаких. Помогите нам, русские люди и все сочувствующие этому святому делу, помогите зажечь лампаду христианства – выстроить православный храм в стране магометанства. Если Христос обещает награду за чашу студеной воды, то какова же награда ожидает помогающих создать храм во славу Его славного Воскресения...»

И откликнулись соотечественники. Из разных стран в Рабат стали поступать письма и переводы.

Чудесным образом был предоставлен земельный участок под строительство храма: «Житель города Рабата, знатный араб Шериф Хусейн Джебли, был женат на россиянке. Екатерина Алексеевна Джебли родилась в польской семье в Саратове, затем во время учебы в Европе познакомилась с молодым арабом и уехала в Марокко. От этого брака у них родились два сына и одна дочь. Семья была сплоченная, и в ней не было недостатка ни в чем. Но часто при изобилии благ земных отсутствие здоровья печалит и не веселит сердце человека. Так случилось с Шерифом Хусейном Джебли. Он заболел каким-то недугом и долго лечился. Изверившись в лечении лекарствами, он решил позвать к себе для совещания и духовной беседы русского священника, успевшего уже познакомиться с его женой и знавшего о болезни».

Придя в дом к больному, о. Варсонофий сказал: «Часто Бог болезнями и скорбями в этой жизни стучится в наше сердце, дабы мы открыли его Ему и приняли бы Его к себе. Вот вы решили пригласить меня, служителя Христа Бога, к себе, и может быть, ваше решение произошло оттого, что Христос стучится в ваше сердце, откройте Ему вашего сердца двери, и Он исцелит вас... апостол Христов Петр уверил нас, что во всяком народе боящийся [Бога] и поступающий по правде приятен Ему (Деян. 10, 35)». Больной заплакал и сказал: «Ну, вот что – прошу вас, вы служитель Христа, попросите Его, чтобы Он дал мне здоровье, и если Он услышит молитву вашу, то я в долгу перед вами не останусь».

Хусейн Джебли поправился.

«Выздоровление приписали молитвам. Возникло горячее желание вознаградить православного священника.

– Мне ничего не надо, – сказал о. Варсонофий, – но если хотите сделать что-нибудь для нас, дайте нам кусочек земли для построения храма.

– С радостью... сколько вам нужно?

– Хоть бы 300 метров...

– 300 мало, бери 500.

Араб велел принести карту владений и указал, какой кусок он может отдать. Участок оказался большой: 800 метров.

– Что же, хочешь ты ее у меня купить или хочешь, чтобы я его подарил? – спросил араб.

Отец Варсонофий сообразил, что дарственная запись ненадежна, наследники могут ее оспаривать, сказать, что он написал ее, будучи якобы не в своем уме...

– Я хочу землю купить, – заявил о. Варсонофий.

– За сколько?

– За один франк.

– Хорошо, бери за франк!»

В тексте купчей сказано, что подписавшийся господин Шериф Эль Хусейн Сиди Ахмет Джебли Элялями принимает цену в один франк, «признает и считает плату сию доброй и надлежащей, заплаченной в звонкой монете, имеющей ход... Продажа совершена на особом условии, что приобретатель воздвигнет на означенном участке православный храм и что ни в коем случае названный участок не может служить никакой другой цели».

О. Варсонофий был возведен в сан архимандрита 31 октября 1932 г. митрополитом Евлогием, в день великого освящения Воскресенского храма.

Трудами о. Варсонофий были также открыты храмы в марокканских городах: Курибге, Танжере и Касабланке, богослужения для русских совершались тогда в Фесе и Мекнесе. С 1946 г. архимандрит Варсонофий являлся благочинным русских церквей в Алжире и Марокко.

На склоне своих лет архимандрит Варсонофий желал вернуться на родину, о чем свидетельствует его прошение, направленное на имя митрополита Рижского и Латвийского Вениамина (Федченкова), с которым о. Варсонофий познакомился на Валааме и встречался в Париже. «Через всю свою жизнь пронес о. Варсонофий любовь к родной Валаамской обители и к России; надеялся на возможность возвращения туда. Но, увы, Бог судил иначе».

Подводя жизненный итог, архимандрит писал в своем завещании: «В мире дух мой предаю Господу, сердцем моим служил Православной Русской Церкви и родному народу, а прах мой предайте марокканской земле».

Перед смертью о. Варсонофий был очень слаб, почти все время лежал. После исповеди и причастия он бодрился и пытался вставать и ходить по комнатам. В 1.30 ночи 27 ноября 1952 г. он закашлялся, изо рта вытекла струйка крови, и он попросил отвезти его в церковь; это было исполнено, но в дороге он тихо скончался. Архимандрита облачили и, завернув в мантию, положили в храме на «рогознице», то есть на циновке. Гроб привезли к вечеру. Были литии, затем парастас при многих молящихся. Ночью читалось Святое Евангелие. В 10 часов утра началась литургия, а в 11.30 отпевание. На литургии и отпевании было очень много молящихся разных юрисдикций, православные и католики. Во французских газетах всех направлений появились сочувственные отклики; получен ряд телеграмм и писем.0. Варсонофий погребен в русской часовне на европейском кладбище в Рабате.

Игумен Филимон (Никитин)

(1880–1953)

Игумен Филимон (в миру Феопемт Филимонович Никитин) родился в 1880 г. в деревне Яншнич Лодейнопольского уезда Олонецкой губернии. Родители его, Филимон Савельевич и Матрена Андреевна, были благочестивыми крестьянами. Феопемт был младшим ребенком в семье, старшей была сестра Анастасия. Еще до рождения детей матери во сне была открыта их будущая судьба. Снилось ей, что по озеру вдали плывут два лебедя. И стало ей очень грустно, ибо те лебеди были ее и она их упустила. Первоначально мать горевала, думая, что этот сон предвещает смерть будущих детей. Но оказалось, что в этом вещем сне ей было открыто не о физической смерти ее детей, а о смерти их для этого суетного мира. Смысл сна стал окончательно ясен, когда, повзрослев, Анастасия и Феопемт ушли в монастырь.

Конечно, в таком выборе детей была большая заслуга семьи. Родители воспитывали детей в благочестии. И это несмотря на то, что отец был совсем неграмотным, а мать – малограмотной. По церковным книгам Феопемт и Анастасия учились читать. Потом добрые господа-помещики взяли в свой дом Феопемта и Анастасию вместе с другими деревенскими ребятишками учиться грамоте, наукам и искусству. Благодаря этим урокам о. Филимон на всю жизнь полюбил искусство, особенно поэзию и живопись. Первые впечатления о монастырской жизни Феопемт и Анастасия получили в паломничествах по северным монастырям, в которые время от времени отправлялась вся семья Никитиных. Вскоре Феопемт отправился на Валаам, а Анастасия поступила послушницей в Поданский женский монастырь, находившийся в Лодейно- польском уезде Олонецкой губернии, неподалеку от Александро-Свирского монастыря. Там она приняла постриг в мантию с именем Авксентии. В Поданский монастырь перебралась жить и мать после того, как отец скончался.

Впервые Феопемт приехал на Валаам, когда ему было 24 года. «Промысел Божий привлек Феопемта в монастырь через художника [С.В.] Иванова, путешествовавшего по северу и обратившего внимание на даровитого крестьянского юношу. Иванов посоветовал Феопемту отправиться на Валаам учиться живописи в тамошней иконописной мастерской. И вот невольный паломник, получив родительское благословение, пешком отправился на Валаам, как думалось тогда – ради ремесла, а оказалось, ради монашества. Серебром снегов, по словам игумена Филимона, встретила его пустынная Валаамская обитель. И в первый же день Феопемт понял, что отныне эта святая обитель станет его родным домом. Конечно, враг озлобился на юного паломника и обрушил на него бурю противных помыслов и сомнений, но Господь не оставил Феопемта».

7 марта 1903 г. он был принят в обитель трудником – в живописную мастерскую и на общие послушания. 2 июня 1910 г. его зачислили в послушники. Через четыре года искуса, 9 августа 1914 г. Феопемт был пострижен в монашество, с наречением имени Филимон в честь апостола Филимона.12 июля 1923 г. монаха Филимона рукоположили в иеродиакона.

О своей жизни на Валааме игумен Филимон впоследствии вспоминал:

«Вот, например, картинка ее [монашеской жизни], как она протекала у меня, молодого послушника, а потом монаха, работавшего маляром и иконописцем.

Начиналась у нас жизнь рано. В три часа были мы все у полунощницы, а к четырем возвращались. Ставился самовар, чтобы понемногу разогрелся он, а тем временем можно было и поспать еще немного, так чтобы к шести успеть напиться чаю. Всем нам давался чай, сахар, хлеб. К шести выходили мы все на работу – кто куда, в мастерские ли или на какую наружную работу – в лес, в поле, на огород... Каждый шел на свое привычное послушание и его и выполнял, если только не придет, бывало, кто по поручению отца Игумена – был у него такой монах, как бы для службы связи! – и отзовет на работу внеочередную. На помощь, например, огородникам! Ну, хороших-то работников жалели отдавать, а тех, кого, по своей каждого специальности, не так уж было жаль, тех отпускали, человек там десять – двадцать. Много ведь монахов было – тысячи!

А о воскресенье не надо думать, что это для нас всех отдых или молитва одна. Не всегда так было, далеко не всегда! Тут свои были особые послушания – и о них мне хочется сейчас сказать.

В праздник или в воскресенье – паломников много. Надо же их накормить! Вот и работа! Все – ко всенощной, а нас в погреб, под начало к отцу Венедикту... рыбу чистить! Холод там – наденешь на себя теплый не то кафтан, не то полушубок, и вот жмемся мы все друг к другу, да так и занимаемся чисткой рыбы.

А у меня еще и особое послушание было: яму выкопать, куда потом свалить можно было все оставшееся от чистки рыбы, потроха, и засыпать. Вьюга порою, мороз – а тут рой! Да! А в церковь-то охота попасть!

Иногда думаешь словчиться – протиснешься в храм сквозь народ, а его тьма, человек к человеку стоит. Станешь было, а тут сзади голос – это отца игуменова-то наблюдателя: “Поди-ка, брате, за святое послушание – рыбку почистить, к отцу Венедикту, на погреб”.

Тут уж дело святое. Сказано. Значит, ни перечить, ни ловчиться нельзя.

Летом в праздник народу еще больше – куда больше. Пять кухонь работало, и в несколько смен кормили – до самой вечерни. Простой народ, бедный, больше карелы. Три блюда для всех: суп, винегрет, скажем, а на третье – каша.

Наше воскресное послушание – трапезная. Это значит, отца игумена человек накануне скажет: “Завтра помоги, брате, в трапезной!”

Но Бога гневить не надо – в трапезной еще ничего. Вот на кухню кто попал – то крест тяжелый. Кто туда попал – свету, бывало, не видит. А наше дело что? Посуду полоскать, рассаживать, подавать. Тарелки, бывало, полощешь в большом “обрезе”, бросаешь оттуда на вертящийся стол, который другому брату в руки посуду подает, тот ее в свежую воду бросает, дальше катится она – пока на стол снова не попадет... А тут нести надо из кухни еду, подавать, сменять посуду, снова раздавать еду. Уморишься было, сам проголодаешься. Сядешь со всеми поесть – это разрешалось нам, – а тут смотришь: уж всё приели, прибавку надо тащить. А кто-то кричит: эйола! Это по-карельски, по-фински значит: нету чего-то. Ложки нету! Куда девалась? В чей-то карман попала, видно, карела бедного. Ну – тащи еще ложки!

И так – поверите, – как в третьем часу служба отошла, до вечерни возишься. А утром – опять в три часа день начинается, к шести на работу».

Как пишет инок Всеволод, «так бы и протекала далее размеренная жизнь валаамского инока, но тут по попущению Божию разразилась «новопасхальная смута». Иеродиакон Филимон бесстрашно встал в ряды исповедников Православия. Итог известен: вместе с другими старостильниками его в 1926 году выслали из монастыря, после чего они перебрались в Сербию по приглашению Сербской Церкви и Русского Зарубежного Архиерейского Синода».

7 января 1927 г. митрополит Скопийский Варнава рукоположил иеродиакона Филимона в сан иеромонаха. Первоначально валаамцы-изгнанники были размещены в одном монастыре, а затем распределены по разным обителям и храмам. О. Филимон служил на приходе, но уже в 1928 г. Господь привел его в селение Ладомирово на Карпаты (Чехословакия), в монашеское Братство преподобного Иова Почаевского. С этого момента начинается важнейший период жизни о. Филимона – период его духовнического служения. В Ладомирове ему вскоре поручили быть духовником братии, духовником мирян был иеромонах Савва (Струве).

По воспоминаниям игумена Константина (Зайцева), «о. Филимон оказался для братии таким человеком, который, ничего не зная о древнем русском духовничестве как об историческом явлении, явил его, создав вокруг себя такую “покаяльную семью”».

Помимо духовничества, игумен Филимон нес трудоемкое и ответственное послушание брошюровщика.

Братство преподобного Иова под руководством архимандрита Виталия (Максименко) занималось миссионерской издательской деятельностью: печатало периодические издания, церковные календари, молитвословы и прочее. Работы у брошюровщика всегда хватало. По воспоминаниям митрополита Лавра (тогда юного трудника, а потом послушника обители), о. Филимону приходилось переносить напечатанные листы из типографии в трапезную и там их вручную фальцевать (складывать), так как специального помещения для брошюровочной не было.

Известен факт, как по молитве подвижника был исцелен бесноватый мальчик. Было множество и других подобных случаев не только в Ладомирово, но и в Джорданвилле, куда после Второй мировой войны перебралось Братство и где о. Филимон продолжал нести духовническое послушание.

По дороге из Ладомирова в Америку Братство скиталось по Европе. В Германии, куда оно прибыло перед окончанием Второй мировой войны, был такой чудесный случай: в дом, где находились монахи, летел снаряд, но о. Филимон перекрестил его, и снаряд пролетел мимо. Полтора года Братство жило в Женеве. Там игумен Филимон помогал монахам-поварам: он кипятил несколько раз в день самовар, так как горячей воды не было. Кипятил он самовар и для чаепития братии и конечно же вспоминал при этом родной Валаам, где чаепитие за самоваром, сопровождаемое душеполезной духовной беседой, было излюбленным утешением иноков. Далее путь Братства лежал из Европы в Америку. Когда началось путешествие через океан, о. Филимон очень этому радовался, вспоминая свою жизнь «на ладожских водах». Но в пути старец не избежал морской болезни и сильно от нее страдал. По прибытии на американский берег в 1946 г. о. Филимона и о. Антония (Ямщикова) первыми повезли в Джор- данвилл, так как они сопровождали мощи св. Иоанна Крестителя, преп. Иова Почаевского, свв. Киево-Печерских чудотворцев.

В Джорданвилле, где Братство слилось с немногочисленной братией Свято-Троицкого монастыря, жизнь иноков вошла в свое обычное русло. Несмотря на преклонный возраст, игумен Филимон участвовал в общих трудовых послушаниях: в постройке храма, в огородных работах, а также по-прежнему исполнял обязанности брошюровщика и братского духовника. Духовное окормление о. Филимона было особым. Как свидетельствуют его духовные чада, ему удалось руководствовать ко спасению своих духовных чад по примеру духовников древности. Игумен назначал многим монахам в качестве келейного правила чтение «пятисотницы», и это считалось в порядке вещей. Сам же о. Филимон помимо этого ежедневно вычитывал валаамское иноческое правило – трехканонник с акафистом Пресвятой Богородице. Часто по ночам в его келье горел свет, так как старец вставал на молитву по Валаамскому уставу в три часа ночи. Занимался о. Филимон и деланием умной молитвы. И по милости Божией его монашеское делание было вознаграждено Господом – о. Филимон, по его собственному признанию, сподобился состояния Божественной прохлады, он стоял как бы вне огня страстей.

По воспоминаниям духовных чад старца, «суров был внешний вид о. Филимона. Но это было проявлением его собранности, его душевной серьезности. Стоило... обратиться к нему лично... лицо его озарялось замечательной, несравненной “филимоновской” улыбкой, лаской, заливавшей вам душу. Любовь как-то истекала из него, составляя постоянное содержание его души. И потому о. Филимон был счастлив».

Здоровье о. Филимона было сильно подорвано недосыпанием, трудами и бдениями. Скончался он от рака горла 5/18 апреля 1953 г. Причем предсказал, что, когда он будет умирать, снег будет как на дорогом для него о-ве Валааме. «И хотя на дворе была уже весна, во время погребения игумена Филимона чистые белые хлопья снега закружились над монастырем, как бы приветствуя душу о. Филимона, которая, верим, паче снега убелилась сиянием благодати Божией».

Игумен Тимолай (Пастухов)

(1878–1958)

Игумен Тимолай (в миру Василий Гаврилович Пастухов) родился 25 января 1878 г. в Калуге. С раннего детства Василий воспитывался в приюте. Окончил трехклассное городское училище. После приюта он поступил в ученики к одному московскому ювелиру.

«Воспитываясь без родителей, Василий рано прилепился к Церкви и, придя в юношеский возраст, решил стать монахом. С этой целью он паломничал по русским монастырям: был в Тихоновой пустыни, в обители “Белые берега”, в Оптиной пустыни. Потом Василий странствовал по Русскому Северу и, наконец, 2 августа 1902 года попал в знаменитую Валаамскую обитель, где и был принят в послушники 14 февраля 1909 года».

23 июня 1912 г. он был пострижен в монашество с именем Тимолай. Послушания монаха Тимолая были разнообразными: он был буфетчиком на монастырском пароходе «Валаам», помощником трапезного, работал в Тихвинском скиту, возглавлял серебряную мастерскую. Только 11 июля 1921 г., через девять лет после пострига, монаха Тимолая рукоположили в священный сан иеродиакона.

«Такая тихая монастырская жизнь продолжалась для отца Тимолая до печально известных событий 1926 года, когда он с группой старостильников был изгнан с Валаама. Началась странническая жизнь. Но Милостивый Господь не оставил раба Своего. Сербский патриарх Варнава в 1927 году в Скопье рукоположил отца Тимолая в иеромонаха. И вскоре после этого иеромонах Тимолай стал одним из духовников Леснинской женской обители, сестры которой обосновались в то время в Хопово. В 1950 году отец Тимолай вместе с обителью переехал из Сербии во Францию, так как на прежнем месте монастырю угрожала опасность высылки в СССР». Во Франции обитель разместилась в селе Согле Велесской области.

Говоря о духовном облике подвижника, окормляв- шиеся у него чада отмечали, что он был «совершенно бесхитростный и прямой и всю жизнь прошел прямой дорогой. Прямота и правдивость были для него родной стихией, и он не мог оставаться там, где жизнь пошла по извилистым путям. Отец Тимолай всегда смотрел на людей прямо, откровенно и радостно». Свт. Иоанн Златоуст называет такой образ поведения совершенством добродетели, из которого вырастает древо жизни. «Люди всегда видели в подвижнике инока, живущего иной, чем они, жизнью, – открытой души и доброжелательности. Только потеряв такого человека, ясно ощущаешь, какое счастье знать человека, который так всегда относился ко всем людям. В нем никогда не было уныния и любоначалия. Всегда великодушие кротости».

Архимандрит Серафим (Вербин), духовно сблизившийся с о. Тимолаем в бытность последнего вЛеснин- ской обители во Франции, так описывал келейную обстановку о. Тимолая: «Келия его напоминала уголок домашней галереи: все стены были увешаны иконами, между которыми выделялся дивный образ святителя Николая Чудотворца (родительское благословение), виды Афона, Валаама и других монастырей, портреты архиереев, старцев и подвижников XIX в.». Это также свидетельствовало о любви подвижника к святым, монашескому образу жизни и старчеству.

За несколько лет до своей кончины о. Тимолай стал терять слух. Однако, имея особую любовь к богослужению, подвижник продолжал служить, что свидетельствовало о его великой силе духа. Очевидцы тех богослужений вспоминали, что о. Тимолай настолько знал богослужение, что, и будучи глухим, понимал его. «Не слыша хорошо, он знал, что сейчас читают и поют, и вовремя взглядом спрашивал подтверждение у монахинь на левом клиросе. Однажды, служа в Версале, по тому, что поют слишком долго, он понял, что на клиросе не учли некоторой особенности данного дня, и, выйдя из алтаря, указал, в чем ошибка, сказав: “Не полагается”. Потеряв слух, он не потерял своего доброго, смиренного настроения и, смеясь, говорил: “Вот хорошо! Не буду слышать суеты”».

Духовных чад о. Тимолая не смущала его глухота, они продолжали окормляться у своего мудрого старца, прибегая к карандашу и бумаге. Вот что поведали духовные чада об этих исповедях: «Отец Тимолай читал записку кающегося вслух, иногда покачивая головой, иногда радостно и весело говоря: “Это Господь простит”. По окончании исповеди он с верой и радостью сжигал бумажку... Всегда одинаково легко и доверчиво было на этой глухой исповеди, и всегда оставалось благодатное чувство к его сочувствию и строгой доброте. В нем была детская цельность».

К ухудшению слуха в последние годы жизни о. Тимолая прибавилась болезнь сердца. Врачи прописали ему строгий диетический режим, а он по-детски на эту диету сердился, но через минуту успокаивался и вновь смотрел на всех окружающих своим обычным добрым, светлым и радостным взглядом.

Еще за год до своей кончины о. Тимолай простился со всеми насельницами обители. Было это так: в одну ночь ему стало так плохо, что он призвал священника и причастился Святых Христовых Таин. После этого к нему в келью пришли монахини, и он стал прощаться с ними. Потом они долго оставались в келье старца, ожидая его кончины. Но Господу было угодно еще на год продлить жизнь любимого духовника обители. И вот о. Тимолай сказал собравшимся инокиням: «Уходите спать: может, ничего и не будет». С тех пор подвижник стал усиленно готовиться к отшествию в иной мир. Ежедневно до самой смерти он причащался. Через год после того памятного случая, тоже ночью, игумен Тимолай тихо и мирно отошел ко Господу. Заключение врача гласило, что о. Тимолай скончался без страданий. Случилось это в субботу 18/31 января 1958 г.. Отпевал игумена Тимолая святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, в то время возглавлявший Западно-Европейскую кафедру. Знаменательно и утешительно то, что свт. Иоанн свое слово на отпевании приснопамятного игумена Тимолая начал словами: блаженны чистии сердцем, яко тии Бога узрят.

Схиигумен Сергий (Кошманов)

(1880–1973)

Схиигумен Сергий (в миру Гавриил Николаевич Кошманов) родился 26 марта 1880 г. в селе Алексеевка Корочанского уезда Курской губернии.

Родители его, Николай и Анна, были людьми православными, глубоко верующими. До военной службы жил он в своем родном селе, где окончил двухклассное образцовое училище, а потом занимался земледелием и плотничеством.

В 1901 г. Гавриил поступил на военную службу в гвардейский второй стрелковый батальон. В 1904 г. уволился с военной службы и жил в доме родителей.

11 октября 1908 г. Гавриил поступил в Валаамский монастырь, где проходил послушание в сапожной мастерской. 26 июня 1912 г. зачислен в послушники. Послушник Гавриил был звонарем, пономарем, чтецом. 21 февраля 1914 г. его приняли в число братии Валаамского монастыря, совершив над ним монашеский постриг с именем Герман.

3 марта 1914 г. по прошению перемещен в Хренников монастырь Тамбовской епархии.14 января 1915 г. по прошению принят обратно в братство Валаамского монастыря. 11 июля 1923 г. рукоположен во иеродиакона. В послужном списке о. Германа архиепископ Выборгский Серафим отметил: «Личность иеродиакона удостоверяю. ...Посвящен мною в сан иеродиакона. Он отличается ревностью о Православии, любовью к молитве, к послушанию, к монашеским подвигам и принадлежит к числу лучших иноков Валаамского монастыря. Достоин всякого внимания, сочувствия и покровительства».

22 октября 1926 г. иеродиакон Герман был уволен с Валаама за неприятие нового стиля. В 1927 г. он выехал в Сербию. 4 августа того же года его рукоположил в сан иеромонаха митрополит Скопийский Варнава. В 1939 г. указом патриарха Варнавы о. Герман был переведен в г. Печь, в старую Сербскую Патриархию.

В 1938 г. по собственному прошению переведен иеромонахом сначала в Темский женский монастырь, а затем в монастырь Сичево – до 1944 г. настоятелем, после – духовником обители.

В 1950 г. о. Герман прибыл в Болгарию и с июня 1951 г. стал ответственным за монастырские богослужения в Покровском девичьем монастыре в Княжево, предместье Софии.

Подвижник сразу стал участвовать почти во всех сферах жизни молодой обители, делясь своим богатым монастырским опытом и незаурядными хозяйственными способностями. Он помогал сестрам советами и прежде всего трудами на огороде, пасеке, скотном дворе. У него всегда вызревал удивительный урожай на скудной каменистой горной земле. Заботился о. Герман и о животных: зимой спасал только что рожденного монастырского теленка от стужи в своей келье. Ему удалось развести пчел, хотя местность для пчеловодства была неблагоприятная.

Более всего о. Герман любил богослужения, старался служить каждый день. Правило перед литургией, как и свое монашеское правило с тремя обязательными канонами, он очень часто прочитывал ночью, так как днем работал на огороде, на пасеке или же занимался в саду, прививая дикие деревья. С особым благоговением относился о. Герман к чтению канона на утрени, и если начинали читать сестры, он волновался и говорил: «А что тогда буду делать я?»

Иеромонах Герман очень любил рассказывать о своем незабываемом Валааме, приводя примеры истинной монашеской жизни. Рассказывал он, как со словами

«За святое послушание» валаамские монахи, даже седые старцы, собирали траву из-под снега, когда однажды в конце зимы кончился корм для монастырской скотины. Припоминал и такой чудесный случай: как-то он должен был по делам своего послушания отправиться с другими монахами на далекий остров. Выйдя на берег, иноки увидели в дне лодки большую дыру. И они заметили это только после того, как благополучно доплыли до острова, хранимые силою благословения!

В 1956 г. о. Герман вернулся на Родину и остановился сначала в Харькове, а потом перебрался в село Пе- ресечное (в 20 км от Харькова), где поселился в маленьком домике с небольшим садом. Там до конца своих дней он сам келейно служил литургию два раза в неделю; и пока силы не изменили ему, вычитывал каждый день все богослужебное правило, положенное по уставу. Его знали, очень любили и уважали не только благочестивые люди из Харькова, но и верующие из других мест, которые приходили к нему на исповедь и за советами.

Когда в 1968 г. в Болгарской Церкви ввели новый стиль, только монастырь Покрова Пресвятой Богородицы не принял календарную реформу. Сестры монастыря со своим духовником архимандритом Пантелеймоном (Старицким), бывшим в течение 30 лет келейником прав, архиепископа Серафима (Соболева), остались верными своему идеалу – отеческому церковному календарю.

В эти трудные годы о. Герман, келейно постриженный в схиму с именем Сергий, укреплял и поддерживал сестер обители письмами:

«Дорогие сестры! Я рад, что у вас все благополучно и что храните мои завещания и устав Валаамского монастыря, выработанный святыми отцами... Главные черты Валаама: труд, пост и неусыпаемая молитва...

Получив ваше письмо и прочитав его, перекрестился и сказал: дай, Господи, терпение гонимым! Все это я переживал на своей спине... Мы были гонимы своим епископом, а после игуменом, у нас проводили новый стиль два раза... брожение увеличивалось, православный народ указывал – всё как на Валааме. Епископ, видя, что ошибся, хотел стиль старый вернуть, приехал на Валаам, стал допрашивать братию, все ли желают старый стиль. Все единодушно кричали: “Все”, а двое сказали: “Кровью подпишем”. Но игумен испугался и перешел на новый стиль, а нас всех на допрос и передал суду человек до 200... Брожение все увеличивалось, они выгнали 50 человек... Мой совет вам – храните веру, а все остальное Богом приложится, и будьте единодушны, чтобы не оказалось Иуды-предателя. Любящих Бога Господь никогда не оставляет. Писал я об этом о. Никандру. Он написал письмо и прислал карточку их монастыря, которую посылаю вам, а вы сами усматривайте, но знайте, что брожение будет все более увеличиваться».

5 марта 1970 г. подвижник писал сестрам Покровского монастыря: «Теперь же в России тоже идет подготовка к новому стилю, но в России он едва ли пройдет, народ сильно против нового стиля... Мы... были запрещены к служению, с нас сняли мантии и клобуки, а в Сербской Патриархии не обратили на это никакого внимания. У нас на Валааме был старец отец Онуфрий, который за несколько лет предсказал об этой буре, многим давал колпаки и подрясники и утешал, говорил, что, когда будете под запрещением, не унывайте... Мы писали во все стороны, все были сторонники наши, все не советовали переходить на новый стиль. Новый стиль ничего не давал, кроме раздора... Царство Божие и мир Божий в сердцах наших, а раз нет в сердце мира Христова, то там ад и волнение...»

Схиигумен Сергий призывал как можно чаще прибегать к заступничеству Богородицы: «Молитесь Божией Матери и возьмите себе за правило читать “Богородице Дево, радуйся” по несколько раз, и Она вас не оставит...»

За два года до своей кончины подвижник писал своим духовным чадам: «...я догораю, но на все воля Божия. Хотелось бы узнать судьбу вашу... Я, возможно, скоро отыду к своим предкам, не забывайте, егда молитесь».

Скончался схиигумен Сергий 7/20 января 1973 г., в день Собора Крестителя Господня Иоанна Предтечи. По поводу его кончины Н.М. Дылевский, профессор Софийского университета, хорошо знавший схиигу- мена Сергия, писал игумении Покровского монастыря 23 января 1973 г.:

«Дорогая матушка Серафима! Неожиданная весть о кончине приснопамятного схиигумена Сергия – добрейшего о. Германа – весьма меня огорчила и удручила... Уходят от нас последние достойные представители старого русского монашества, носители его лучших традиций, связанных с историческим прошлым Русской земли. Отодвигается в небытие и овеянный легендами старины знаменитый Валаам, завещавший вашей обители, при посредстве отца Германа, частицу своих песнопений и уставных обычаев, хранителем которых вы являетесь! Сие весьма промыслительно!.. Отец Герман ушел, но оставил свои добрые дела и светлую о себе память у всех его знавших. Да будет ему легка земля отечества, верным и преданным сыном которого он всегда себя чувствовал!»

Иеромонах Никандр (Беляков)

(1885–1978)

Иеромонах Никандр (в миру Николай Беляков) родился 30 ноября 1885 г. в Ярославской губернии в крестьянской семье.

На Валаам поступил 15 марта 1904 г., где прошел все степени искуса: былтрудником, кафтанником. В послушники зачислен 26 июня 1912 г., а 3 апреля 1918 г. пострижен в малую схиму. О. Никандр имел от природы красивый, мелодичный голос, потому проходил на Валааме клиросное послушание, а также трудился при Архиерейском доме в городе Выборге.

Выступая за старый стиль, вместе с другими на- сельниками-старостильниками был изгнан с Валаама 9/22 октября 1926 г. и обосновался в Сербии, в Миль- ковской русско-сербской мужской обители, где и был хиротонисан в сан иеромонаха. В 1933 г. он был определен в Леснинский женский монастырь в Хопове в качестве одного из духовников.

В 1950 г. сестры Леснинской обители вместе с духовниками были вынуждены покинуть коммунистическую Югославию и перебраться во Францию: сначала – в Фурке, а затем – в Провемон, где обитель находится и по сей день. Там духовниче- ское служение иеромонаха Никандра благополучно продолжилось. «Все эти годы Господь сподоблял о. Никандра стоять на молитвенном посту подле чудотворной Леснинской иконы Пресвятой Богородицы, которая странствовала вместе с сестрами обители».

Паломники, посещающие Леснинский монастырь во Франции, отмечали, что благообразный вид иеромонаха Никандра вызывал почтение. «Всякий богомолец найдет добрый и умный совет строгого пастыря и отрадное отдохновение для своей души. Оставив хотя на короткое время мирскую жизнь, богомольцы испытывают здесь благодатное чувство, помолившись перед чудотворным образом Леснинской Божией Матери».

По вере богомольцев и по молитвам подвижника не раз случались чудесные исцеления. Как-то еще в Сербии, в конце Второй мировой войны, старик- серб привел в обитель своего лишившегося рассудка на войне сына. О. Никандр отслужил несколько молебнов Матери Божией, и юноша исцелился, стал душевно здоров и впоследствии благополучно создал семью.

Известен еще случай исцеления некой Евдокии в 1951 г., страдавшей болезнью ног, от которой она несколько месяцев не спала по ночам. Врачи помочь ей не могли и сказали, что необходима серьезная операция. Евдокия решила поехать помолиться в Фурке к Леснинской иконе. Приехав, она попросила иеромонаха Никандра отслужить молебен перед иконой. Молитва подвижника до слез тронула сердце Евдокии. А после молебна о. Никандр ласково сказал ей: «Что же, Евдокиюшка, неси свой крестик безропотно. У всех нас есть свои кресты. Не ропщи на Бога». Потом батюшка дал ей ватку с маслом из лампады, горевшей пред чудотворной иконой, и сказал, чтобы на ночь она помазала больное место. Евдокия так и сделала и через два дня проснулась ночью словно от толчка и, к радости своей, обнаружила, что отек и боль исчезли.

Всю свою долгую жизнь на чужбине иеромонах Никандр вел широкую переписку с валаамцами, разбросанными по всему миру. Писал он и в Сербию, и в Америку игумену Филимону, и в Африку архимандриту Варсонофию, и в Финляндию монаху Иувиану, и в Россию в Псково-Печерский монастырь.

Имел подвижник переписку со многими духовными чадами, среди которых было немало деятелей литературы и искусства, находящихся в европейской эмиграции. Так, например, духовной дочерью старца была поэтесса Людмила Сергеевна Яковлева, талант которой в 1930-х гг. высоко ценил Иван Бунин. Часть писем о. Никандр написал ей в сти-

«Раба Божия христолюбивая Людмила...

Мчится время вперед,

Час за часом идет Непреложно.

И вернуть, что прошло,

Никому невозможно,

Ни за что невозможно.

Береги каждый час,

Их немного у нас

Для скитанья,

И клади на часы

Вместо гирь на весы Покаянье.

Приближает всех нас

Каждый пройденный час Ближе к гробу.

Помня этот удел,

Накопляй добрых дел Понемногу.

И отбрось суету,

Не стремись ко греху Так беспечно.

Но в юдоли земной Обновляйся душой К жизни вечной.

Поздравляю тебя с днем твоего Ангела. Господь Бог милосердный за святые молитвы твоей покровительницы мученицы Людмилы да сподобит тебя праздновать твои именины в здравии, мире духовном, радости и принятии Святых Таин; вся жизнь ваша семейная дабы была мирна, благополучна, благочестна, спасительна, в крепости веры православной.

Только в Боге

Мы истинно счастье найдем

И в небесном чертоге

От бед и скорбей отдохнем.

Слава и благодарение

Господу Богу за все,

А мне – монастырь Лесна...»

На открытке о. Никандр написал:

«Я верю: исчезнет проклятая свора

Безбожных, жестоких властей.

И милостью Бога воскреснет вера

На благо русских людей...

Покайтесь и веруйте в Евангелие».

Иеромонах Никандр был духовным наставником не только мирян, но и монашествующих. Как пример его духовного руководства сестрами обители приведем здесь духовные заветы-наставления новопостриженным инокиням.

«Христолюбивая новопостриженная монахиня А., Господь милосердный исполнил твое желание – ты облеклась в ризу спасения монашеских обетов. Будь же мужественна в сокровенных подвигах монашеского жития. Ты немощна душою и телом, но не унывай, а всецело на милость Божию уповай, да Царицу Небесную призывай!.. Главное в монашестве: отсечение своей воли, беспристрастие к себе, к лицам и вещам, смиренномудрие, мир и любовь святая ко всем, молчание, трезвение, воздержание и молитва – “царица добродетелей” – усердная, из глубины смиренно-покаянного сердца, и за все благодарение Господа Бога. Так спасайся... Аминь».

«Рече Господь: Аще хощеши по Мне идти, возьми крест свой и по Мне гряди. Христолюбивая инокиня Е., Господь сподобил тебя принять рясофорное монашество. Он же, Милосердный, и поможет тебе в спасении души. Первая ступень к монашеству – это смиренное послушничество, как бы надо копать канавку для фундамента в трудах послушания, отсечения своей воли, смирения, сердечно-покаянной молитвы, мира, любви, молчания... Не сразу все усвоишь! Мир, плоть, диавол вооружаются против тебя. Начинается духовная брань. Мы грешны, немощны, но с нами милость и помощь Божия. Идут годы этой борьбы. Господь подкрепляет и вот возлагает на тебя рясофор, это преддверие к мантии, к обетам монашества. Господь Милосердный за молитвы Богоматери и Всех святых да укрепит тебя в сем святом звании, во спасение души твоей. Спасайся о Господе! Аминь».

Часто подвижник для новоначальных сестер говорил: «В слове “послушница” никогда не забывай первую букву, чтобы не стать “ослушницей”».

Леснинские монахини вспоминали, что в о. Никандре сочетались монашеская скромность и отцовская любовь. Он старался избегать праздного общения с женщинами, но очень любил общаться с молодежью. Матушка Мария Потапова из Вашингтона вспоминала, что, будучи маленькой девочкой, она впервые в жизни исповедовалась у о. Никандра, и этот светлый и мудрый старец в удивительно простых словах раскрыл перед ней всю глубину духовной жизни, о которой она ранее и не подозревала.

Милостью Божией иеромонах Никандр прожил долгую жизнь. Тихо преставился он в 93-летнем возрасте 10 февраля 1978 г. и был погребен в месте своего многолетнего духовного подвига – в Леснинской обители.