Валаамское старчество и Псково-Печерский монастырь

Иеросхимонах Михаил (Питкевич)

(1877–1962)

Источниками к составлению жизнеописания о. Михаила (Питкевича) послужили архивные материалы Псково-Печерского монастыря, а также опубликованные материалы о жизни и старчестве иеросхимонаха Михаила Младшего, среди которых особое место занимает жизнеописание старца, составленное его духовной дочерью монахиней Марией (Стахович). Впоследствии ее записи были изданы отдельной книгой, а также опубликованы по частям в «Русском паломнике», фрагментарно – в книгах «У “пещер Богом зданных”» и «Любовь покрывает все: жизнь и поучения иеросхимонаха Михаила (Питкевича), старца Валаамского и Псково-Печерского». Поучения о. Михаила цитируются по его беседам с писателем С.Большаковым, а также по воспоминаниям иеромонаха Кенсорина (Федорова); впоследствии архимандрита, монахини Марии и других духовных чад подвижника.

Иеросхимонах Михаил (в миру Михаил Иванович Питкевич) родился в Латвии, в г. Двинске, 24 июля 1877 г..

«Отец был православный, мать – католического вероисповедания». С детства крещенный в Православии, Михаил стремился посвятить свою жизнь на служение Богу, много паломничал по монастырям. Среднее образование получил в своем родном городе. По достижении совершеннолетия он был призван на военную службу, по окончании которой в 1902 г. смог осуществить свою заветную мечту: поступил в Валаамский монастырь.

Только в 1914 г. Михаил был пострижен в монашество с именем Тимон, в честь одного из 70-ти апостолов. Вскоре послан в Санкт-Петербург на Калашниковское подворье, где исполнял послушание певчего. В 1917 г., по возвращении в Валаамскую обитель, монах Тимон рукоположен в сан иеродиакона, а в 1921 г. – в сан иеромонаха.

Любимым местом подвига о. Тимона был Гефсиманский скит, где он долгое время ежедневно служил литургию. Во время «календарной смуты» на Валааме иеромонах Тимон, будучи духовным сыном старца Михаила (Попова), был на стороне старостильников. По смерти своего учителя он стал духовником братии, которая не приняла новый стиль.

В декабре 1939 г. старец вместе с братией монастыря был вынужден покинуть Валаам и поселиться в Финляндии. Желая всецело отдать себя подвигам поста, молитвы и совершенного уединения, в 1947 г. он был пострижен в великую схиму с именем Михаил и, «получив по болезненному состоянию разрешение пребывать в келье и совершать Божественную литургию, горячо молился не только за себя, но и за весь род человеческий». Имеются сведения, что «им поминалось до 8000 имен. И это были не только имена, но живые души, каждая со своим ликом, около каждого имени была сделана его рукой заметка, по которой он знал, кто тот, за кого он молится».

Строгая, подвижническая жизнь схимника не могла остаться скрытой от людей. Многие, как монашествующие, так и миряне, обращались к нему за духовным назиданием, и каждому он уделял время и внимание для наставления и беседы.

Чувствуя свою оторванность от матери-Родины, о. Михаил молился, чтобы Господь хотя бы на закате жизни сподобил вернуться в Россию. Он был готов «хоть на крест, на мучения, но умереть на своей страдающей Родине».

7 мая 1957 г. было восстановлено молитвенно-каноническое общение между Русской и Финляндской Православными Церквами. Московская Патриархия признала юрисдикцию Константинополя над Финской Православной Церковью. В том же году в Финляндию приехал митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) и заявил, что Русская Православная Церковь возвращает Ново-Валаамский монастырь Православной Церкви Финляндии. Желающим переехать в монастыри Русской Православной Церкви, находящиеся на территории СССР, была предоставлена такая возможность. Семь валаамских монахов, среди которых был и 80-летний иеросхимонах Михаил, были определены для проживания в Псково-Печерский монастырь, где «о. Михаил пребывал в простоте и незлобии, проводя время в непрестанной молитве. Около двух лет совершал он ежедневное служение Божественной литургии, прекратив его только тогда, когда наступило общее недомогание и ослабление зрения».

Б Псково-Печерском монастыре старец также продолжал принимать приходящих к нему за советом. «Кто приезжал к нему со своими горестями и тяжестями, хорошо знал его силу, силу любви старца. Придя в убогую келью, каждый чувствовал: будто все растает и уйдет без следа – как не бывало, а если что и останется – старец это сразу увидит и легко, наводящим вопросом, вскроет язву или, даже без вопроса, строго скажет: “Гони, гони от себя этого беса... – назовет то, чем страдает душа, – гони именем Иисусовым”».

Несмотря на то что с начала своего иноческого пути старец имел склонность к отшельничеству, он в условиях общежития стал духовным наставником, двери кельи которого были открыты для каждого, кто искал мудрого совета на пути ко спасению. Таким образом, «оказался он, как и Оптинские старцы».

Старческое служение иеросхимонаха Михаила началось еще на старом Валааме. Уже в то время к о. Тимону обращались за советом его собратья-монахи, приезжие священнослужители и миряне. Иногда «укоряли его, что он мирян принимает: “Ты все мирян принимаешь?” – “Да, принимаю, а вы не хотите их принимать и не принимайте. А я буду!”» Так проявлялась любовь старца к людям, которая, как он часто повторял, покрывает все и может спасти и большого грешника.

Старец Михаил «был исихастом-безмолвником в истинно древнеаскетическом понимании исихии, то есть не как просто внешнего “молчальничества”, безмолвия, но “молчания внутреннего” – как мирного бесстрастного устроения души и ничем не обуреваемого ума человеческого, погруженного во внутренне звучащие слова» Иисусовой молитвы.

В утешение согрешающим, но кающимся старец говорил, что «какое бы ни произошло поползновение, падение – надо вставать, не отчаиваться, а опять начинать – труд и труд нужен, борьба. Только за мужественную борьбу дают венцы. Должна быть борьба, сокрушение с искренним покаянием и твердое упование... » В подтверждение своих слов о. Михаил привел пример, как «один брат, впадавший в грех прелюбодеяния, горько каялся, сокрушался всем сердцем – и было так до семи раз, и так он каялся и боролся, что было ему прощено, и старцу было открыто, что ради сокрушения и борьбы был этот брат увенчан венцами. Он не допустил отчаяния».

Основой всех добродетелей иеросхимонах считал смирение, которое рождается из осознания собственной немощи: «Никто не спасся без смирения. Помни, что до конца жизни ты будешь впадать в грехи, тяжкие или легкие, гневаться, хвастаться, лгать, тщеславиться, обижать других, жадничать. Вот это- то сознание и будет держать тебя в смирении. Чем тут гордиться, если ежедневно грешишь и обижаешь ближнего. Но на всякий грех есть покаяние. Согрешил и покайся, опять согрешил – опять покайся, и так до конца. Делая так, никогда не будешь отчаиваться, а постепенно придешь в мирное устроение». По мысли о. Михаила, «смиренного человека можно научить всему» и только смиренные могут стать великими старцами.

В наставлениях о посте старец подчеркивал важность «поста духовного», рассуждая: «А я смотрю так на пост: это воздержание, а не изнурение себя. Главное в посте – это сердце сокрушенное, с искренним покаянием и смирением... сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Надо тебе работать, живешь в миру, нужны силы – не лакомься, не услаждайся, не позволяй себе излишества, и если по необходимости придется съесть тебе и в пост яйцо или молоко – Господь не взыщет, не вменит во грех... Какой бы ты ни соблюдала пост, даже самый строгий, если без истинного покаяния, то Господь не приемлет его. Такой пост не приведет ни ко спасению, ни к утешению. Главное – внутрь очищай сердце».

Особого внимания заслуживает поучение старца относительно общения с окружающими людьми. По его мнению, для ведения правильной духовной жизни необходимо прекратить все знакомства, не ходить в гости и к себе не пускать, бежать от всех, но, главное, любить всех, не входить в чужие дела и не судить никого – тогда будет мир в сердце. Если же «поведешься со многими – все вынесут от тебя, что успеешь собрать в себе. Знакомства и разговоры опустошают и рассеивают». Однако «кто-то должен быть, с кем поделиться, без этого очень тяжело и трудно. Иногда это необходимо даже. Но выбрать надо очень осторожно, надо быть уверенным в человеке – не поймут того. что для тебя ценно... Более молчи... Близкого друга не ищи – не найдешь... Быть одному – лучше, имея только Господа пред собой, – Он все устроит и поведет как надо... Никому о себе не рассказывай, не делись – могут не понять, а спорить и доказывать – нет ни смысла, ни нужды, только лишнее словопрение без пользы... Все, что нарушает мир, – отрезай, избегай, отходи – это необходимо».

Как и другие валаамские старцы, о. Михаил с особым благоговением относился к молитве Иисусовой. Но «с Иисусовым именем, с этой молитвой должен быть вопль из глубины сердца – тогда и будет молитва». В одной из бесед с писателем С.Большаковым старец называет умное делание главным стражем помыслов: «Как появился прилог, отсекай его сразу молитвою Иисусовой. А если станешь его рассматривать, то он к тебе приразится, ты им заинтересуешься. Он тебя очарует, и ты с ним согласишься и будешь обдумывать, как бы его исполнить, а потом его исполнишь делом – вот и грех... Взывай ко Господу непрестанно: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного”... Упражняйся, как можешь, в молитве Иисусовой и постепенно придешь в умиротворение, а знаком будет тебе глубокий мир души, необуреваемое спокойствие».

«Когда враг досаждает, – поучал старец, – хочет мелочами, досадами раздражить, разгневать – похитить мир сердца, – скажи только: «Христос Воскресе. Христос Воскресе. Христос Воскресе». Этих слов он боится больше всего, они его жгут, как огонь, и он убежит от тебя».

Однажды монахиня Мария (Стахович) приехала к о. Михаилу и стала жаловаться на грубое по отношению к прихожанам поведение священника: «Как так, такими словами священник может говорить во время службы? Должна же быть правда!» В ответ старец рассказал ей «сказочку»:

«Жила Правда на земле. Плохо ей было: где ни появится, куда ни придет – везде ее гонят, везде ей нет места, всем она мешает... “Пойду, – думает Правда, – поближе к храму Божию, пойду в храм”. Пришла, встала, но и в самом храме ее стали толкать: “Тут не стой, это мое место”; “Туда не иди – там для почетных, для богатых...” Придвинулась Правда к амвону, но и здесь ей не нашлось места... Поднялась она, вошла в самый алтарь, стала у Престола... Один говорит: “Я – старше”, другой говорит: “Я – саном выше, я заслуженный; я – ученый – здесь я должен стоять, а тут – ты...” И вот даже там Правда не нашла для себя места...

Не ищи правды на земле... ищи ее в себе... Царица Небесная... разве не видела кругом Своего Божественного Сына неправду, клевету, ложь, несправедливость, которыми платили Спасителю за Его бесчисленные благодеяния и чудеса, – но Она молчала! Она никого не упрекнула, никого не осудила. Вот как Она отнеслась к неправде этого мира!» Далее о. Михаил делает назидательный вывод: «Священника не суди – бойся этого больше всего. Ты не можешь понять даже, в каком Таинстве он участник. Одной его слезы покаяния, упавшей на Престол, довольно, чтобы смыть все его грехи».

За две недели до кончины, в конце Великого поста 1962 г., о. Михаил почувствовал резкое ухудшение здоровья и просил соборовать его и ежедневно приобщать Святых Таин.

В этот период к старцу был близок иеромонах Кенсо- рин, который стал очевидцем последних дней и кончины подвижника.

«Вот он (о. Михаил. – Авт.), – вспоминает о. Кен- сорин, – и говорит мне: “Вот бы сейчас стаканчик молока, я бы еще пожил”. Я обрадовался и тут же говорю: “Я сейчас принесу”. А он мне: “Не надо, сейчас Великий пост”. Вот так наши старцы и старые люди совершали пост...

Смерть старца была тяжелая. Во-первых, он за несколько дней чувствовал удушье, нехватку кислорода. Ему приносили в подушке кислород. Выносили его на террасу. Но все это мало помогало. Перед смертью его посещали монахи, читали Евангелие... Старец умирал тяжело, видимо, потому, что был духовником всю жизнь. Все эти грехи, что разрешал, принимал к сердцу, как бы искуплял своими страданиями».

В воскресенье утром, 15 апреля, причастившись Святых Христовых Таин, старец скончался. Вечером его тело перенесли в Сретенский собор. Как в келье, так и в храме над гробом непрерывно читалось Евангелие.

Во вторник, 17 апреля, было совершено отпевание иеросхимонаха Михаила по монашескому чину, которое возглавил архиепископ Псковский и Порховский Иоанн (Разумов), после чего гроб с телом почившего, при пении ирмосов великого канона «Помощник и Покровитель» был обнесен вокруг Сретенского храма. Погребен старец в пещерах Псково-Печерской обители.

Схиигумен Лука (Земсков)

(1880–1968)

Схиигумен Лука (в миру Иаков Савельевич Земсков) родился 28 сентября 1880 г. в селе Годеново Ростовского уезда Ярославской губернии. Родители его были крестьянами. Будучи глубоко верующими людьми, они воспитали сына в христианском духе, привили ему любовь к Богу и людям.

Иаков окончил церковно-приходскую школу. По состоянию здоровья юноша не был призван в армию и в возрасте 25 лет, решив посвятить себя монашеской жизни, с благословения родителей отправился в Валаамский монастырь.

Архивные документы сообщают нам, что 13 июня 1905 г. Иаков Земсков поступил в обитель, а 14 февраля 1909 г. определен в послушники. Окончил курс монастырской богословской школы по старшему отделению.

Заметим, что в труде «У “пещер Богом зданных”» говорится об отсутствии сведений о продолжительности времени пребывания Иакова в монастыре до пострига.

Другие издания, как, например, «Валаам Христовой Руси» или статья-некролог в журнале Московской Патриархии, упоминают о семилетием строгом испытании в звании послушника. Опираясь на материалы АФВМ (в которых указывается точная дата пострига – 23 июня 1912 г.), можно констатировать, что послушником будущий старец пробыл всего три года. О семи годах можно говорить как обо всем времени его пребывания в монастыре до принятия ангельского образа. В монашество Иаков был пострижен одновременно с сорока тремя другими послушниками игуменом Маврикием (Барановым). Имя он получил в честь святого апостола и евангелиста Луки. «Вот меня и одели в мантию, – вспоминал старец, – раньше других... за то, что я был келейником наместника. А остальных постригали не раньше десяти лет жизни в обители. Это хорошо. Каждый проверит себя, и его проверит начальствующий в обители».

19 марта 1917 г. монах Лука был рукоположен во иеродиакона, а 20 августа 1922 г. – во иеромонаха.

В обители о. Лука исполнял послушание гостинни- ка. Такая должность требовала большой ответственности и расположенности к людям, которые посещали Валаамский монастырь. И «для всех, кто бывал в монастырской гостинице, у него хватало времени, энергии и любви»1237. Он сочетал в себе строгость и любвеобильность, был «внешне суровым, но душевным пастырем».

Для формирования более полной картины личности старца обратимся к воспоминаниям об о. Луке его современников.

Вот как описывает свою встречу с ним писатель Б.К.Зайцев:

«Сдержанно серьезен и весь в себе отец Лука... Он постучал, вошел, перекрестился на икону, высокий, худой и слегка сгорбленный, в белом подряснике с черным бархатным поясом. Приблизился к столику, благословил яства и степенно сел. Он, как говорят, хозяин гостиницы. Целый день на ногах, целый день обращаются к нему с разными мелочами, и не раз, глядя на него, думалось, почему этот человек с мистическими темными глазами, худощавым чернобородым лицом, воистину иконописным, – почему приставлен он к такому “мирскому” делу? Он очень живописен, раздавая ключи молодым послушникам и переводчикам, водворяющим туристов, но все-таки больше я его вижу в церкви, совершающим Литургию, чем в холле монастырского отеля. Он сел, спокойный и задумчивый, с несколько усталым и болезненным видом, – иногда мне и вообще казалось, что он превозмогает физические боли. Разговор неторопливо налаживался. Временами отец Лука полузакрывал глаза, медленно проводил рукою по лбу, поправляя прядь волос.

– Да, приезжие бывают разнообразные. Конечно, русские нам ближе. Мы тотчас разбираем, кто православные паломники и посещают службы, кто туристы ... Хотя, надо сказать, – продолжал отец Лука, – что и среди иностранцев попадаются интересные...

Далее о. Лука рассказал историю о двух девушках- иностранках, которые остались в обители на долгое время, вследствие чего Православие стало для них истиной: “Вот, например, появляются у нас однажды две девицы американского происхождения. Мы, дескать, из Чикаго. Хорошо. Намерены посмотреть монастырь, пробыть два дня. Совсем молоденькие, сестры, очень живые, расторопные такие, всем интересуются. Покажи то да покажи это. В церковь сейчас же отправились, приказали отцу Борису [речь идет о монахе Борисе (Монахове), в схиме Николае, который был другом и помощником по послушанию отца Луки. – Авт.) см. о нем ниже] в половине третьего утра к по- лунощнице в дверь постучать, будить, значит. (Прежде-то у нас в монастыре всем подряд в третьем часу стучали, и даже произносили особые слова: “Пению время, молитве час. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!” – а теперь этого более нет, лишь желающие заказывают.) И на самом деле побежали. Да вообще... к ранней обедне и к поздней, все как православные. Прошло два дня. Ехать бы уж пора. Но в последнюю минуту они говорят: “Мы бы еще два денька остались”. Пожалуйста. Еще два дня прошло, они в удовольствии, по скитам ходят, служб не пропускают... А можно, говорят, еще недельку у вас погостить? Разумеется, мол, очень рады. Они еще недельку, там еще... и никак уехать не могут. Да столько прожили, чуть не три месяца! Они действительно оказались очень хорошей души барышнями. Так вошли в жизнь духовную... знаете ли, на службах прямо плачут. Поклоны бьют, перед святыней на полу простираются. Значит, доходило в сердце. И по-русски стали учиться. Мы, говорят, и раньше вашу страну очень высоко полагали, и музыку вашу знаем, и ваших писателей, и даже немного в Чикаго уроки русского брали, а теперь прямо видим, это что-то удивительное... Служба церковная, пение... – а уж они по-русски и говорить немножко стали, и понимают. К схимникам ходили о вере беседовать. Смирение старичков наших их очень трогало, а особенно они сошлись с простыми нашими женщинами, услужающими, прачками... Они все говорили: “Это и есть настоящие люди и настоящая жизнь. Они у вас тут все праведницы, потому в труде и для ближнего, да для Бога живут”. Ну, то им по их молодой горячности казалось, что праведники и праведницы все... Однако же монастырская жизнь и взаправду не забава. Они это почувствовали. И настолько увлеклись, что даже опростились. Завели себе высокие сапоги, платочками повязались, полушубки достали и принялись с нашими бабами работать. Да прямо, знаете, белье стирают, в трапезной посуду моют, одежду чинят... Одна художница, а другая все петь на сцене хотела... пустое это она себе занятие придумала. Обе здоровые такие, сильные, но восприимчивые девушки. ... А почему уехали (они и вправду могли бы на зиму остаться) ? Да отец забеспокоился. Куда, дескать, пропали? Мы даже из Выборга от американского консула получили запрос, что, мол, с такими-то девицами, где они там у вас? Тут они уже и собрались, но куда же поехали? Не то чтобы домой, на родину, а прямым ходом в Россию. Один наш монах им рассказывал, что у него в Ярославской губернии родители, и очень в беде живут, по крестьянскому делу. Они очень много с ним разговаривали, он их и русскому языку учил. И вот им запало в голову не только что Россию посмотреть, но и у стариков этих побывать. Что же вы думаете, ведь разыскали! Нагрянули к ним неожиданно, дескать, поклон с Валаама от сына привезли...” Отец Лука сидел довольно долго, рассказывал степенно и неторопливо, с той глубокой внутренней воспитанностью, которая для монахов типична».

В 1926 г. во время календарных гонений за выступления в пользу старого стиля Финляндским церковным управлением о. Лука был лишен права священно- служения, в 1935 г. принес покаяние и восстановлен в сане.

В 1940 г. о. Лука вместе с братией эвакуировался в Финляндию, где был основан Ново-Валаамский монастырь. В 1942 г. назначен ризничим, а в 1943 г. «за безупречное несение послушания награжден наперсным золотым крестом».

Монахи, почти всю свою жизнь прожившие в Валаамской обители, долго не могли привыкнуть к новому месту. Их заветной мечтой было вернуться в родные, дорогие сердцу места. В 1957 г. по инициативе о. Луки и с благословения Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского) семь валаамских старцев вернулись в Россию. Их с любовью приняла братия Псково-Печерского монастыря. На новом месте монашеских подвигов схиигумен Лука «неизменно стремился прославлять так любимый им Валаам. Часто показывал книжечку-фотоальбом со стихами о Валаамском монастыре... Очень любил вспоминать о Валааме, конечно, скучал о нем... » О. Луку почитали как старца еще на старом Валааме: приходили к нему за наставлением и на исповедь.

Провожая паломнические группы, он обращался к людям со словами назидания о христианской жизни. Русские скауты, например, в своем паломническом очерке вспоминали, что «о. Лука ласково прощался и давал совет каждые наши занятия начинать молитвой».

За время пребывания в Псково-Печерской обителисхиигумен Лука снискал любовь и доверие со стороны не только братии, но и множества паломников, приходивших в монастырь. «Не было человека, который, уезжая из монастыря, не посетил бы этого замечательного старца. Всякий, кто его видел и слышал, желал насладиться хотя бы крупицей его вдохновенных поучений. Очень многим отец Лука помог стать на правильный жизненный путь и постичь смысл христианской жизни».

«Он был добрый... никогда не раздражался, – вспоминал о схиигумене псковский протоиерей Олег Тэор. – К нему приходили с духовными и даже житейскими вопросами – он всем старался ответить».

Многие почитали о. Луку за прозорливца. Его ученик и келейник, насельник Псково-Печерского монастыря иеромонах Кенсорин спрашивал старца: «Как Вы можете предвидеть судьбу человека, когда Вы его впервые видите?» На это о. Лука отвечал, что ему помогает большой жизненный опыт. По мысли же о. Кенсорина, старец просто проявлял этим ответом смирение, на самом же деле «он молился Богу, и Господь ему внушал, как поступить, что сказать или написать, в нем жила благодать Духа Святого».

Утешая богомольцев и проявляя снисхождение к грешным людям, приходящим к нему на исповедь и за сове- том, старец любил говорить: «Вот ведь какой секрет Господь устроил: не дал ключи от Царствия Небесного апостолу Иоанну Богослову, а дал апостолу Петру, который трижды отрекся от Господа. Значит, апостол Петр будет снисходительнее к грешным людям. Так попущено Богом апостолу Петру, чтобы не гордился».

Внутренний духовный мир старца приоткрывает его дневник, который о. Лука вел в 1909–1926 гг., то есть в период своего пребывания на Валааме. Рукописный подлинник находится в личном архиве протоиерея Олега Тэора, а его копии – в архивах Валаамского и Псково-Печерского монастырей. Всего дневник содержит 41 страницу. Частично дневниковая тетрадь была опубликована впервые в издании «У “пещер Богом зданных”».

Обозревая содержание дневника, отметим, что большую часть дневника занимают выписки из творений святых отцов, житий святых, что указывает на стремление о. Луки почерпнуть духовную мудрость у людей, которые опытно смогли достичь обожения. Он не доверяет собственным мыслям, но стремится найти ответ на вопросы духовной жизни в святоотеческом наследии. Из отцов чаще всего он цитирует прпп. Антония и Евфимия Великих, Амвросия Оптинского и свт. Феофана Затворника.

Как бы назидая себя перед монашеским постригом, послушник Иаков обращается к наставлениям прав. Иоанна Кронштадтского: «Следи за своим сердцем всю жизнь и присматривайся и прислушивайся к нему, что препятствует к соединению его с всеблаженным Богом? Это да будет наука наук, и ты при помощи Божией легко можешь заметить, что тебя отдаляет от Бога и что приближает к Нему соединяет с Ним». Аналогичное поучение старец Лука уже в зрелом возрасте обращал к тем, кто спрашивал его: как быть ближе к Богу?

По мысли старца, «особенно полезно для души само- укорение». На вопрос «Что есть монах?» о. Лука отвечает: «Монах есть земной ангел, и жизнь его должна быть ангельской. Он каждую минуту должен славить Господа».

Много внимания в дневнике старец уделяет вопросу стояния за веру, приводя примеры из жизни прпп. Максима Исповедника и Феодора Студита. Скорее всего, о. Лука обращается к этим житийным историям для своего духовного укрепления в нелегкие времена «календарного раскола».

Особый интерес представляет последняя запись впечатлений от посещения монастырской больницы, где о. Лука навещал знакомых ему тяжело больных монахов. «Все они были когда-то здоровыми и молодыми – были у них свои жизненные цели и надежды, из которых одни исполнились, а другие нет. Были у них радости и печали, которыми они, может быть, сильно волновались. Ели, пили, спали, трудились, отдыхали, и жизнь текла по обыкновенному руслу человеческого пути, пока не пришла болезнь и не приковала их к одру. Похворают, пострадают, а потом один за другим и отойдут в могилу. Так будет и со мною...» Далее старец рассуждает о быстротечности земного бытия, о том, что монах должен считать каждый день жизни последним и всеми силами стараться, «чтобы каждая минута его не пропала даром, а была приобретена для вечного блаженства».

«Люди стараются составить себе капитал, – продолжает отец Лука, – день и ночь думают об этом; работают они с утра до вечера, берегут каждую копейку. Наше же богатство – в добрых делах, и наша бедность – в грехах. Когда представится случай согрешить делом, словом и мыслию, подумать, что, согрешая, я делаюсь сам себе врагом, лишаю себя вечного блаженства. А когда представится случай сделать доброе дело, радоваться, что этим я, хоть на маленький шаг, приближаюсь к Царству Небесному». Эти рассуждения красной нитью проходят через всю подвижническую жизнь старца, они стали основой для многих его наставлений.

Около двух-трех месяцев перед своей смертью о. Лука ежедневно причащался Святых Христовых Таин. В день кончины старца после Божественной литургии его келейник иеромонах Кенсорин пришел в очередной раз причастить схиигумена в келье, так как «он не мог приходить в Лазаревский корпус, хотя это и было рядом. У него была переломана нога. Он упал и сломал бедро ноги, и поэтому сидел целый год на кресле совершенно без движения».0. Кенсорин причастил его и прочитал молитву: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко...» Когда молитва была завершена, старец мирно отошел ко Господу. Это произошло 19 ноября/2 декабря 1968 г. Ко гробу подвижника собралось множество православных людей, приехавших из разных городов России. Отпевание старца было совершено в Сретенском храме Псково- Печерской обители архиепископом Псковским и Порховским Иоанном (Разумовым) в сослужении живших на покое в обители архиереев, братии монастыря и собора священников из близлежащих приходов. Гроб с телом почившего был обнесен вокруг храма и поставлен в пещерном кладбище на месте, заранее приготовленном самим старцем, рядом с почившими валаамскими его собратьями.

Иеросхимонах Иоанн (Андреев)

(1874–1961)

Иеросхимонах Иоанн (в миру Иван Андреевич Андреев) родился в 1874 г. в Тверской губернии в крестьянской семье.

Когда ему исполнилось 24 года, он поступил в число братии Валаамской обители. Ему было назначено послушание в рухольной. «Это склад, где находилась старая одежда, – вспоминал подвижник. – Всех, кого принимал отец наместник, направляли ко мне, чтобы их переодеть в монастырскую одежду. Многие брезговали этой одеждой, которою я выдавал со склада, особенно люди образованные, приехавшие в монастырь в приличной одежде. А одежда была замазанная, истрепанная и неприличного вида».

В 1905 г. будущий иеросхимонах Иоанн был рукоположен в сан иеродиакона и командирован для прохождения послушания на Валаамское подворье в Москве. В 1917 г. подвижник возвратился в Валаам- ский монастырь, где в 1920 г. был рукоположен в сан иеромонаха.

В 1957 г., в возрасте 83-хлет, в числе нескольких валаамских старцев о. Иоанн вернулся на Родину и был принят в братию Псково-Печерского монастыря.

В продолжение всей своей жизни о. Иоанн был «жизнерадостен, всем доволен и благодарил Бога за те милости, которыми он пользовался в период многолетней монашеской жизни». Лично знавший подвижника архимандрит Кенсорин вспоминал о нем: «Мне часто приходилось общаться с иеросхимонахом Иоанном. Я его водил в храм Божий и с ним часто также беседовал, просилу него святых молитв, и когда я к нему с одним вопросом обращался, он говорил: “Я помолюсь, если буду иметь дерзновение у Бога”. Он также был великим подвижником, всегда приходил в храм Божий раньше всех, и мне приходилось (хотя тогда я был пономарем) встречать его и ждать на лестнице, чтобы помочь ему подняться на эту огромную лестницу в девяносто девять ступенек. И как бы Дух Божий внушал мне именно в тот момент выйти из церкви, чтобы его встретить, когда он приближался к этой лестнице».

Господь даровал старцу тихую, праведную кончину, которая последовала в субботу 1 июля 1961 г. В день своей смерти о. Иоанн прибыл раньше других в храм на братский молебен, затем отстоял полунощницу и раннюю Литургию, за которой причастился Святых Христовых Таин. По окончании богослужения подвижник пришел в свою келью, сев на постель, сказал находившимся там в этот момент братиям, что настал час его смерти, и попросил иеромонаха Сергия начать чтение отходной. Помолясь со слезами во время чтения канона на исход души, он по окончании канона испустил последний вздох и в 2 часа 30 минут пополудни тихо почил. О. Кенсорин в своих воспоминаниях добавляет, что перед кончиной иеросхимонах Иоанн сам прочитал благодарственные молитвы после святого причастия. Безмолвие монастырской тишины было нарушено медленными ударами колокола, возвестившего братии монастыря о смерти их собрата.

В понедельник 3 июля в Успенском пещерном соборе епископ Псковский и Порховский Иоанн (Разумов) в со служении наместника монастыря архимандрита Алипия (Воронова) и монастырского духовенства совершил Божественную литургию и после нее чин отпевания. Затем гроб с телом почившего был обнесен вокруг храма с пением канона «Помощник и Покровитель», а при пении Трисвятого внесен в пещеры, где сам о. Иоанн заранее приготовил себе могилу. Здесь его гроб был поставлен в склеп среди гробов других почивших старцев.

Схимонах Герман (Соколов)

(1879–1965)

Схимонах Герман (в миру Георгий Феодорович Соколов) родился 3 мая 1879 г.

В 1900 г. он поступил в Валаамский монастырь, где через 11 лет принял монашеский постриг с именем Гурий. На Валааме он нес самые разные послушания: бондарем, каменщиком, столяром, садовником и пахарем. В рукописном патерике иеромонаха Сергия (Иртеля) записано о монахе Гурии: «Он был молчальником, всегда улыбался, но никогда не услышишь от него ни одного слова... Он был молитвенник и прозорливый».

И на старом Валааме – в два послереволюционных десятилетия (когда Валаамский архипелаг отошел к Финляндии), и позднее, на Новом Валааме, о. Гурий всегда тосковал по России и надеялся когда-нибудь вернуться на Родину.

В 1957 г. желание его осуществилось: вместе с несколькими другими валаамскими иноками он вернулся на Родину и по благословению Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского) был принят в братство Псково-Печерского монастыря. Здесь вскоре о. Гурий принял схиму с именем Герман и нес послушание садовника на пчельнике.

В течение всей своей жизни этот скромный инок отличался особым трудолюбием, смирением, был строгим блюстителем монашеских обетов и потому пользовался большим уважением и любовью у братии. Как вспоминает о нем в своих записках архимандрит Кенсорин, «он... был хотя без священного сана, но очень благодатный». Упомянул о нем в своей краткой записке о местных старцах и бывший в то время благочинным Печерской обители о. Александр (Васильев): «Схимонах Герман – очень простой и смиренный.

Смерти не боялся, говорил: “Раз Господь создал – так Его и воля”». Еще за месяц схимонах Герман предсказал свою кончину и мирно отошел ко Господу 25 декабря 1965 г. Отпевание почившего совершил архиепископ Псковский и Порховский Иоанн в со- служении монастырской братии. Погребен схимонах Герман в пещерах Псково-Печерского монастыря.

Схимонах Николай (Монахов)

(1876–1969)

Материалом для составления жизнеописания схимонаха Николая послужили его «Записки», которые хранятся в рукописи в архиве Валаамского монастыря; машинописный вариант имеется в Псково-Печерской обители. Впервые они были опубликованы в журнале «Русский паломник». Частично «Записки схимонаха Николая» опубликованы в труде «У “пещер Богом зданных”». Особую значимость для раскрытия служения и духовного подвига старца имеют воспоминания его келейника иеромонаха Кенсорина и других свидетелей подвижнической жизни о. Николая.

Схимонах Николай (в миру Василий Павлович Монахов) родился 22 июля 1876 г. в Санкт-Петербурге в купеческой семье. Когда мальчику исполнилось четыре года, его мать рассталась с отцом и вышла замуж во второй раз. В новой семье мальчику жилось очень плохо. «Хотя меня и обижали, и не любили, я все же не печалился. Моей жизнью кто-то руководил, удерживал меня от всего худого, – вспоминал о. Николай. – Когда мне было около шести лет, меня отправили в школу, в купеческий приют, что у Волкова кладбища. Там я учился, там и жил. Учился я плохо. В свободное время любил читать краткие жития святых и другие духовные рассказы. Разговор у меня был более о том, как бы спастись и жить на небесах».

В приюте с мальчиком случилось несчастье. Однажды дети, с которыми он играл, втолкнули его в темную пустую залу, Василий взглянул на окна и увидел в каждом беса в полный рост. Вид их был так ужасен, что мальчик, закрыв глаза, закричал. После этого видения Василий стал сильно заикаться, и у него сошел с места левый глаз. «Заикание я просил у Господа исцелить, а глаз у меня так и остался навсегда. Господь не оставил меня, стало лучше, а сейчас и совсем мало заикаюсь. После этого видения я стал еще хуже учиться, так что учителю пришлось помучиться со мной. Я хочу сказать и знаю, что ответить, но перед учителем не могу. Скажу слово и опять молчу. Слова вертятся в голове, а сказать не могу. Скорбел я очень, что плохо учусь, и просил у Господа помощи на учение, но помысел говорил мне: “Читать про себя умеешь и писать, и довольно; в монастыре не нужно очень грамотному быть, так проживешь до смерти”. Меня эта мысль всегда утешала. <... > Ученье у меня не шло, в голове только и было, как бы уйти в монастырь, и спасаться, и молиться за всех».

После второго класса мать забрала Василия из приюта. «Жить мне было очень плохо. Спал я на полу, был у своей матери как слуга. Не любила она меня. В это время было мне 12 лет. Питался я у них тоже плохо. Но вот знакомые пожалели меня и отправили в ученье в мальчики-портные; однако там не стали держать меня. Пришлось просить хлебца, а то голодный был».

Достигнув совершеннолетия, Василий Монахов поступил на работу в Синодальную типографию. В эти годы он посещал духовные собеседования, проводившиеся по вечерам в храмах города, ходил в Андреевский собор на Васильевском острове. Чтобы Василий не уехал на Валаам, куда он с детства стремился, мать забрала у него паспорт и спрятала.

Далее юноша устроился на завод «Сан-Гали», где проработал недолго. После увольнения с завода у Василия на руках оказался паспорт. Горячо помолившись перед чудотворной иконой Божией Матери «Всех скорбящих Радость», Василий решил оставить мать и отправился туда, куда его душа стремилась больше всего.

Об этом времени старец вспоминал: «Приехаля на Валаам... На душе у меня было так легко и весело, точно я вылетел из клетки, такое у меня было чувство тогда. Игумен отец Гавриил принял меня. Это было в 1900 году. Работать назначили на общих послушаниях, у нарядчика отца Саввы. Там выгружал я дрова и прочее. Потом отец Савва свел меня к игумену благословиться, одеть меня в послушники. Поставил меня в трапезную, при рабочем доме у конюшен».

Спустя несколько лет Василий был отпущен домой в отпуск. Приехав к родственникам в Санкт-Петербург, он узнал, что мать его тяжело больна и находится в больнице. Он навещал ее вместе со своим братом Борисом. «Нашим посещением мать всегда утешалась. Наконец мать благословила меня идти в монастырь и взять с собой брата, но он не захотел».

Примирившись с матерью и похоронив ее, Василий вернулся на Валаам. Как и все вновь прибывшие в монастырь, он исполнял тяжелые монастырские послушания: «Нарядчик отец Галактион послал меня на кухню мыть ложки при малой трапезе, затем назначил кубогреем при конюшенном доме. Это было уже при игумене Маврикии. От него я получил и рясофор. После этого я исполнял послушание столовщика при большой трапезе, каменщика при мастерской от иконной и книжной лавки и будилыцика».

За сердечную чистоту и простоту Василий был удостоен от Бога многих видений, некоторые из них были описаны самим старцем: «Слыхаля, как в монастыре говорили и думали, что преподобных здесь нет, здесь пустая рака стоит для воспоминания их, а они сами неизвестно где находятся, может быть, в другом месте, а не под ракой. Я наслушался этого, и мне пришла такая мысль в голову во время всенощной, когда читали кафизмы. Я сидел на хорах на первой скамейке и думал: “Ведь, наверное, нет здесь, в этом храме, преподобных Сергия и Германа, а в другом, наверно, месте, Валаам велик. Раку поставили здесь, в церкви, а их самих нет”. Так размышлял я. Вдруг у меня умиление сердца и на глазах показались слезы. Я взглянул на Божию Матерь – образ, который висел на колонне напротив креста, – Ее называют Валаамской Божией Матерью. Около этой иконы увидел я преподобных Сергия и Германа, они стояли у ног Божией Матери: один по правую, другой по левую сторону. Одеты были они в мантии и схимы, на плечах и на груди было написано: “Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас”. В руках они держали свитки, лица у них были тощие, глаза голубые, вид был Божественный. Они смотрели на братию, а у меня от радости слезы лились и душа рвалась к небесам. <... >Я посмотрел опять на икону Валаамской Божией Матери, но преподобных Сергия и Германа больше не было, они скрылись. После этого я твердо уверовал, что они положены здесь, где находится рака, и что они во время службы присутствуют с нами и стоят у ног Божией Матери, молятся и смотрят на нас. Преподобные Сергий и Герман избавили меня от неверия».

В 1913 г. инок Василий, как исправный послушник и известный начальству монастыря своей благочестивой жизнью, был направлен игуменом Маврикием в Москву на Валаамское подворье. Здесь в 1914 г. наместник монастыря иеромонах Павлин постриг Василия в мантию с именем Борис. Эконом подворья о. Иона назначил его пономарем и звонарем.

На подворье в Москве о. Борис чудесно обрел список с чудотворной иконы Божией Матери «Споручни- ца грешных», о чем о. Николай рассказывал в своих «Записках»: «В воскресенье за поздней обедней народу было очень много. Я находился на хорах. Внизу продавали просфоры. Я сошел вниз и увидел около окна на столе против моей кладовки толстую доску, обернутую газетой и завязанную веревкой. Я подумал: “Наверное, кто-нибудь оставили придет взять” – и не обратил внимания. Богослужение кончилось, я закрыл церковь. Доска там все так и стояла. Я подумал: “Верно, кто-нибудь из братии забыл и придет взять потом”. Пошел я обедать. После обеда пришли убираться. На эту доску никто не обращал внимания. Я подошел к доске, а внутренний голос мне говорит: “Возьми это себе в кладовую”. Я развернул доску: она была толстая, черная-пречерная, по гвоздю я догадался, что это икона. На ней ничего не было видно. Хотел я снести доску на чердак, но внутренний голос сказал: “Зачем на чердак, ты промой и увидишь, что это такое”. Я взял тряпку, макнул в керосин и начал тереть; понемногу грязь с доски стала смываться, и я увидел корону и лик Спасителя, такой ясный; казалось, будто Он смотрел на меня».

В своем дневнике о. Борис приводит множество чудесных знамений и исцелений от обретенной им иконы. «Монах Валаамского монастыря Ефрем (имеется в виду иеросхимонах Ефрем (Хробостов). – Авт.) одно время томился мрачным состоянием духа, задумчивостью и рассеянностью. Когда однажды он пришел к себе в келью, на него напал страх, ему представились бесовские чудовища. На другой вечер он вспомнил про святую икону Царицы Небесной, находящуюся у монаха отца Бориса, и пришел помолиться пред сим чудотворным образом. При этом как бы кто невидимый положил ему на душу идти к себе в келью и положить несколько поклонов Пресвятой Богородице.

Возвратясь к себе, инок Ефрем помолился Царице Небесной, и к нему снова возвратилось спокойное состояние духа, страх прекратился. Заступница Усердная рода христианского его исцелила от постигшего томления и страха. <... > В ночь на 19-е ноября 1931 г. (по ст. стилю) два благоговейных инока на Валааме да еще одна боголюбивая душа тихо и благоговейно совершали всенощное бдение в своей келье по чину и уставу церковному. Молились они пред дивным глубокочтимым келейным образом Царицы Небесной, именуемым “Споручница грешных”. Сия святая икона уже не раз показывала свои милости тем, кто с верою молился пред нею. Так и в этот раз: в этот памятный вечер она явила верным рабам Божией Матери, благоговейно молящимся пред Ее святой иконою, дивную Свою милость. Спокойно и усердно молились иноки, и вот в половине службы, по обычаю, стали после “Хвалите имя Господне” прикладываться к святому образу. И как-то один из иноков своею мантией слегка, нечаянно, задел за подножку, на которой стояла большая стеклянная лампа, наполненная доверху керосином. Подножка покачнулась, и лампа упала на пол, разбившись на мелкие куски. Стекло от лампы далеко откатилось в сторону, но почему-то не разбилось. Огонь на фитиле каким-то непонятным образом загорелся с нижнего конца, а вверху погас. Молящиеся три человека нисколько этим происшествием не смутились и, видя, что керосин всюду разлился – и под стол, и под аналой с книгами, а в середине керосина ярко горит фитиль от лампы, – смотрели на это совершенно спокойно, словно это было самое обыкновенное и безопасное дело, и, не прерывая службы, продолжали неторопливо и благоговейно молиться. В келье воздух был совершенно чистый и не ощущалось ни малейшего керосинового запаха. Когда они уже кончали всенощную, фитиль, догорев, погас; причем сама светильня хотя и не сгорела, но сделалась вся белая и сухая совершенно. По окончании службы инок Борис собрал керосин с полу, которого было так много, что он две большие тряпки, совершенно мокрые от собранного керосина, вынес из кельи и бросил в огонь. Они с шумом и силой мгновенно вспыхнули и яркоярко загорелись пылающим пламенем. Уже после службы иноки как бы очнулись и, придя в себя, поняли, какой страшной опасности они подвергались, но заступлением Царицы Небесной произошло это чудо и спасение от многих бед. И стали они горячо воссылать свои молитвы и благодарения Царице Небесной, заступлением и помощью Которой были спасены от пожара, страха, потери монастырских вещей и вообще всякой неприятности и взыскания со стороны монастырского начальства».

На Валаамском подворье в Москве о. Борис пробыл четыре года и перед Первой мировой войной вернулся в монастырь на Валаам.

Во время «календарной смуты» на Валааме старец поддерживал ревнителей старого стиля. С этими событиями связано еще одно чудесное видение о. Николая: «1925 г. 10 сентября. На Валааме было разделение старого и нового стиля. Стали принуждать переходить на новый стиль. Многие из братий остались по-старому. Начались суды. Приехало церковное управление; во главе с нашим игуменом отцом Павлином был суд; стали призывать по одному каждого из братий. Многих уволили из обители. Пришла очередь и моя. Вошел я в комнату, там сидел игумен Павлин с прочими из Церковного управления. <... > Они спросили: “Признаешь ли игумена отца Павлина? Будешь ли ходить в собор по новому стилю?” На их вопросы я не мог ответить, у меня в это время точно отнялся язык. Они усомнились и сказали: “Ну, что же ты не отвечаешь?” Я не мог сказать ничего. Тогда они сказали: “Ну иди, раб Божий, и подумай”. Я начал молиться Божией Матери, Споручнице моей, в сердце моем: “Скажи мне и укажи путь жизни моей: на какую сторону идти, за новый или за старый стиль? В собор ходить или куда?” И молился я, грешный, Матери Божией во время своего послушания на кухне. Когда я свое послушание вечернее кончил, пошел к себе в келью и подумал в простоте сердца своего: “Что же Матерь Божия не извещает меня?” Но милость Божия не оставила меня, грешного. Она желает всем спасения. Вдруг в келье моей явился собор, такой же, как он и есть, высоты, длины и ширины. Удивился я чудному явлению. Как он вошел в мою маленькую келью? Но внутренний голос сказал: “Богу все возможно, нет ничего невозможного”. “Ну вот, надо ходить в церковь, в собор, по новому стилю”. В то время, когда я так размышлял, сверху спустилась завеса церковная, голубая, посредине завесы золотой крест. Собор остался за завесой. Я остался по другую сторону собора; собор стал мне не виден, и внутренний голос говорил: “Иди на старый стиль и держись его”. И слышу женский голос сверху: “Если хочешь спастись, держи предание святых апостолов и святых отцов”. И во второй раз то же самое повторилось, и в третий раз голос сей: “Если хочешь спастись, держи предание святых апостолов и святых отцов, а не сих мудрецов”. После этого чуда все скрылось, и я остался один в келье. Сердце мое возрадовалось, что Господь указал путь спасения по молитвам Божией Матери».

На Новом Валааме он продолжал послушание помощника гостинника о. Луки, которое исполнял с 1917 г. после возвращения с московского Валаамского подворья.

Весной 1957 г. монахам Валаамской обители была предоставлена возможность вернуться на Родину. О. Борис первым подал заявление о возвращении и 15 октября 1957 г. прибыл в Выборг, откуда был направлен в Псково-Печерский монастырь вместе с другими иноками Валаамского монастыря. Епископ Псковский и Порховский Иоанн, настоятель Псково-Печерского монастыря, постриг его в схиму с именем Николай.

После принятия великого ангельского образа о. Николай не вел переписку, с мирянами общался редко. Однако своим жизненным примером и немногочисленными высказываниями он учил окружающих вершине добродетелей – любви. Протоиерей Александр Соловьев в своем труде «Старчество по учению святых отцов и аскетов» утверждает, что все служение старца выражается в проявлении любви, которая была присуща о. Николаю. О любви были почти все наставления схимонаха. Он часто говорил: «Бог есть любовь, без любви нет спасения». «Братию и паломников принимал с великой радостью. Даже многим целовал руки. Всех поучал смирению, послушанию и любви».

Келейник старца, иеромонах Кенсорин, вспоминал, что встречал о. Николай его всегда как ребенок любящую мать, с радостью: «Эту радость его нельзя понять и передать словами. В нем было много детского: простота, смирение, послушание и необыкновенная, непостижимая любовь».

Иеросхимонах Михаил (Питкевич) так говорил о схимонахе Николае: «Он благодатный старец. Благодать дается за великий подвиг, а ему дана за великое смирение и любовь».

Старца Николая можно сравнить с апостолом и евангелистом Иоанном Богословом, который всей своей жизнью показал пример самоотверженной любви к Богу и ближним. В последние годы своей жизни апостол говорил только одно наставление: «Дети, любите друг друга». Ученики спросили его: «Почему ты повторяешь одно и то же?» Евангелист ответил: «Это самая необходимая заповедь; если ее исполните, то весь Христов закон исполните».

В продолжение всей своей жизни о. Николай сохранял жизнерадостность, всегда благодарил Господа за Его милости, чем исполнял апостольский завет: всегда радуйтесь, непрестанно молитесь,за все благодарите (1Фес. 5,16–18).

Продолжая афонскую традицию, старец просил творить Иисусову молитву. Сам он особенно молился ночью: «С 11 часов садится в кресло и всю ночь до

5 часов утра сидит и молится, – вспоминал о. Кенсорин. – Я встаю, а он говорит: “Вот теперь мне пора отдохнуть. Господь любит ночную молитву”... Постоянно живя с ним, я чувствовал, как небесный свет озарял келью во время молитвы, душа моя также наполнялась неизреченной радостью. После полу- нощницы и церковной службы, напоив старца чаем, я уходил на послушание в пекарню, на просфорню или на общие работы, а он продолжал молиться за обитель, за братий, трудящихся во святой обители, и обо всем мире».

О глубочайшем смирении старца Николая свидетельствует следующий случай. Однажды к иеромонаху Кенсорину приехала мама помогать ухаживать за старцами, и он в шутку сказал: «Сейчас я проверю смирение отца Николая схимонаха». Подойдя к нему, обратился: «Отец Николай, зачем ты обидел мою маму?» «Он тут же, безо всяких оправданий, пал ей в ноги и закричал: “Тетя Зина, прости меня, грешного, что я тебя обидел...” Ему было 93 года. С трудом поднял и посадил в кресло великого старца. И маме сказал: “Вот видишь, какое глубокое смирение у старца. Ведь у нас скажи какому-то послушнику, что он чем-то провинился, так он будет оправдываться целый час или тысячу слов скажет в свое оправдание”».

Предчувствуя в 1969 г. Великим постом близкую кончину, схимонах Николай сказал своему келейнику иеромонаху Кенсорину, что это последняя Пасха в его жизни. Старец просил всех простить его и в молитвах не забывать, постоянно обращаться с сокрушенным сердцем к Царице Небесной, Покровительнице монашествующих, совершающих труды и подвиги во славу и спасение мира. На рассвете 7 мая, молясь со слезами и приобщившись в последний раз Святых Христовых Таин, схимонах Николай по окончании Канона на исход души тихо почил. «Он хотел умереть на Пасху – так Господь и сподобил преставиться в день Преполовения. Сорок дней было ему в день памяти Всех святых, в земле Российской просиявших». 9 мая почивший старец схимонах Николай при пении пасхального канона «Воскресения день...» был погребен в пещерах рядом с ранее преставившимися валаамскими старцами.