Старый и Новый Валаам

Иеромонах Викентий (Косарев)

(1867–1941)

Иеромонах Викентий (в миру Василий Косарев) родился 11 декабря 1867 г. в крестьянской семье в Ярославской губернии.

О детских и юношеских годах Василия архивные материалы умалчивают, но по плодам, принесенным в дальнейшей жизни в монастыре, можно судить, что он воспитывался в благочестивой семье. В ребенке родители сумели воспитать особое благоговение к церковным службам и крепкую веру.

11 июля 1891 г. Василий Косарев поступил в Валаамский монастырь в число трудников; 25 апреля 1896 г. был зачислен в послушники. Горячее желание послужить Богу в иноческом чине, примерное поведение и усердное выполнение различных послушаний в монастыре сделали молодого послушника заметным для священноначалия обители, и 22 апреля 1900 г. Василий Косарев был пострижен в монашество с именем Викентий; во иеродиакона рукоположен 27 января 1902 г. Вскоре после рукоположения о. Викентия перевели на послушание в Архиерейский дом архиепископа Финляндского. На послушания в Архиерейский дом или на монастырские подворья в городах переводили иноков, известных строгой монашеской жизнью. О. Викентий вполне оправдал доверие игумена монастыря. 30 мая 1905 г. ему было преподано архипастырское благословение – за тщательное исполнение диаконских обязанностей в церкви Финляндского архиерейского дома, за усердие на других послушаниях и хорошее поведение. 6 сентября 1906 г. о. Викентий был рукоположен во иеромонаха и некоторое время служил в монастырской часовне в Петрограде. По представлению настоятеля за усердные труды и полезную службу Церкви к празднику Святой Пасхи 6 мая 1921 г. он был награжден золотым наперсным крестом. В 1931–1932 гг. иеромонах Викентий был помощником монастырского духовника, в его обязанности входило исповедовать и причащать старцев, проживавших по старости лет при монастырской больнице, и больных насельников монастыря. Это послушание о. Викентий выполнял добросовестно, он следил, чтобы никто у него не умер без причастия Святых Христовых Таин.

Послушник Георгий, впоследствии иеромонах Сергий (Иртель), проходивший послушание при монастырской больнице и хорошо знавший иеромонаха Викентия, вспоминает: «Во время Херувимской песни у него начинала действовать сердечная молитва, и он входил в алтарь, чтобы его никто не видел. Отец Викентий был очень строг к себе, спал на голых досках, ел очень мало и был великий молитвенник». Однажды иеромонах Викентий вошел в больничную палату, чтобы причастить больного, и увидел, что одна нога у него раскрыта. Строгий подвижник, чтобы не видеть обнаженной плоти, благословил послушнику Георгию закрыть ногу и только после этого вошел в палату и причастил больного.

Скончался иеромонах Викентий 11 декабря 1941 г., погребен на кладбище Ново-Валаамского монастыря в Финляндии.

Схимонах Пионий (Афонин)

(1862–1945)

Проповедником любви и великим молитвенником называли на Валааме старца Пиония. Это был особый человек, который редко принимал посетителей, любил уединение и почти не давал советов. Но, как и его учитель, схимонах Никита (Филин), «всегда радушный, ласковый, обходительный, он был любим всеми... Своим ласковым обращением он располагал к себе... » Ближайшим другом старца был иеросхимонах Ефрем (Хробостов), который повлиял на еще молодого послушника, чтобы тот навсегда остался на Валааме и прославил его своими трудами и подвигами.

Схимонах Пионий (в миру Павел Афонин) родился в 1862 г. в деревне Совалы Череповецкого уезда Новгородской губернии. Родители его были крестьянами. С детства Павел любил уединяться для молитвы. Об этом сохранились архивные сведения, подобранные составителем краткого Валаамского патерика иеромонахом Сергием (Иртелем): «До монастырской жизни о. Пионий жил в деревне в отдельной келье и все время посвящал молитве».

В 1883 г. Павел приехал на Валаам. «Когда он пришел в монастырь Валаамский вместе с о. Ефремом, ему монастырская жизнь не понравилась, потому что он привык молиться, а здесь он должен был ходить на послушания. Он пришел к своему о. Ефрему и сказал, что уезжает с Валаама, потому что ему здесь не дают молиться. О. Ефрем с большим трудом уговорил его не уходить с Валаама», объяснив, что, как учил старец Паисий, большей добродетели, чем послушание, «не найдется... ибо смирение и любовь из него рождаются».

В 1890 г. будущий схимонах был зачислен в послушники. Его постриг в монашество был совершен 23 сентября 1893 г. на Митрофаньевском синодальном подворье в Санкт-Петербурге. Новопостриженного нарекли Питиримом.

Основным послушанием, которое монах Питирим «проходил... в скиту Всех святых... при монастырской часовне в Санкт-Петербурге», было пение на клиросе, так как у него был «чистый первый тенор».

В 1907 г. монах Питирим принял великую схиму с именем Пионий и вскоре был отправлен в скит Крестителя Господня Иоанна, где 21 апреля 1907 г. скончался и был погребен духовный наставник о. Пиония схимонах Никита.

Схимник поселился в келье своего учителя, которая была «не велика и не роскошна... Та самая, в которой жил о. Никита, а ранее того о. Иоанн Молчальник.

Одна комната – шага два в ширину, четыре в длину, да и другая вроде этой же. В углу – большая икона Божией Матери Почаевской. Письма художественного, великокняжеское преподношение. Стол да табурет, койка дощатая».

О. Пионий не терял духовной связи со схимонахом Никитой и после его смерти. Часто он приходил помолиться на могилку наставника, погребенного за алтарем храма Иоанна Предтечи. Мансон, побывавший у старца в начале 1930-х гг., так писал об этом:

«Стоит старец, молится, точно беседует с о. Никитой. Да, и беседует. Не раз видал старца-учителя в тонком сне. Назидался, услаждался собеседованием и молитвою совместной».

Отец Пионий рассказывал Янсону:

«Частенько хаживал ко мне о. Сисой. Он молитвенник был и ревнитель, все учил, как крест надлежит класть. Ну... а только любитель был чайку попить, и часто мы с ним за самоварчиком сиживали. А о. Никита запрещал, говорил: “Ты о. Сисоя часто не принимай... не полезно...” Потом, как о. Никита скончался, стал о. Сисой опять ко мне захаживать, а я не смел отказывать, и опять мы с ним чай попивали. Ну, вот о. Никита и явился ко мне ночью... да такой выговор дал... вроде как с негодованием даже, за мое непослушание-то. А во второй раз пришел о. Никита и говорит: “Читай молитвы...” Ну, я стал читать Трисвятое по Отче наш, а он благословил, и мы приветствовались. Тогда я понял, что он простил, и такую радость ощутил, как проснулся... А то уж я очень скучал после первого сна, когда он меня наказал-то... »

Вот какой портрет рисуют нам современники старца Пиония: в двадцатых годах он был уже глубокий старец, худенький, очень быстрый, но маленького роста. «Голова, борода – белые, серебряные. Чистые, ясные глаза устремлены вперед. Не видят они в земном нашем сумраке, но будто созерцают другое, иной свет. Может, тем отблеском и лик его так свето-лепен?»Старец «всегда благодушный, радостный, довольный, озаренный внутренним светом своей чистой души».

Любовь к молитве и клиросное послушание помогли о. Пионию стать «знатоком устава церковного и пения». «На память читает часы, – пишет М.Янсон, – полуношницу, акафисты Иисусу Сладчайшему, Матери Божией, кафизмы, антифоны. По книгам не может читать, давно уж начал угасать для него свет дневной, пока не померк окончательно. Но хорошо знакома ему дорога из кельи в храм, из храма в келью. Каждый поворот заросшей тропинки известен».

О том, что схимонах Пионий «был величайший молитвенник», свидетельствует вся его жизнь от юности и до смерти. Будучи молодым человеком и живя с родителями, он часто уединялся для молитвы; в монастыре ни разу никто не видел старца без четок, которые он непрестанно перебирал в левой руке, совершая умное делание.

Что касается поучений старца, то известно, что их было немного. О. Пионий по своему глубочайшему смирению считал себя недостойным наставлять кого-либо. Замечателен ответ старца на обращение к нему паломников:

– О. Пионий, скажите на пользу душевную!

– Что вы, что вы, да разве я – о. Никита, разве я могу?! – испугался старец, смиренно укрылся за наставника своего».

Если же старец и говорил слова назидания, то чаще всего повторял мысли о. Никиты. Так, например, схимонах Никита, непрестанно памятуя час смертный, говорил своим ученикам: «Как знать человеку, угодил ли он Богу? У людей один суд, у Бога другой, нелицеприятный. Хотя и кажется человеку, что хорошо он поступает и живет, но нельзя быть уверенным никогда, что все делаемое нами, по нашему мнению, хорошее – непременно угодно Богу. Одно верно и непреложно – это величайшее Божие милосердие, на это только и надо надеяться с молитвой и смирением». В этом же духе рассуждал и о. Пионий: «Угодив человеку, не думай, что угодил Богу, ибо у Бога Своя мера... Во всем уповай на милость Божию».

Главное назидание давал старец окружающим и приходящим к нему людям образом своей жизни, которая была исполнением закона Христова: «Весь он как сосуд прозрачный, смотри, назидайся» (см. Гал. 6, 2). Будто бы о нем писал блаженный Феодорит Кирский в «Истории боголюбцев»: «Назидательному слову пастыря и другим способам врачевания помогала и добрая жизнь его. Освещаемые лучами ее, жители... и учению внимали, и охотно покорялись своему пастырю».

Старец имел поистине любящее сердце. Во время эвакуации на Новый Валаам «абсолютно слепой старец, отшельник Пионий из скита Иоанна Предтечи, утешал других, видящих, напомнив им, как народ Израиля был вынужден оставить родину и как Бог позаботился о нем».

Свою небольшую тетрадь «изречений из Священного Писания и Св. отцов во славу Божию и в назидание души» схимонах начинает небольшим предисловием:

«Блаженна жизнь ваша, братие, пребывающие в священной, тихой пустыни, под покровом великого пустынника, Христовой горлицы, св. Крестителя Иоанна, блаженны вы, собирающие сладкий мед святого безмолвия и полагающие в сердечных сокровищах соты духовного любомудрия, блаженны вы, ощущающие в душах ваших любовь Божию.

Но, чтобы достигнуть любви сей, нужно всеми силами стяжать любовь и мир с ближними, ибо говорит св. Павел: Любы не завидит, любы не превозносится, не гордится ...не мыслит зла, вся любит... вся уповает... вся терпит... (1Кор. 13, 4). Легко говорить о любви, но нелегко ее приобрести... Валаамский старец монах Герман, подвизавшийся в Кадьяке, в Америке, спросил как-то русских офицеров: “Любите ли вы Бога?” Они ответили: “Как же не любить Бога?” Он сказал: “Я, грешный, более сорока лет учусь, как любить Бога, и не могу сказать, что совершенно люблю Его”».

Через эти слова старец выражает учение о любви, сформулированное в Священном Писании и у святых отцов. Так, кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1Ин. 4,20). В таком же духе рассуждает свт. Иоанн Златоуст: «Если кто хочет благо- угодить Богу то пусть... заботится о своих собратьях: нет никакого подвига драгоценнее этого перед Богом ... Нет другого такого свидетельства и знака веры и любви ко Христу как попечение о братьях и заботливость об их спасении». Свт. Игнатий (Брянчанинов) также утверждает, что «всякий православный христианин... если захочет заняться своим спасением, должен, во-первых, обратить внимание на отношения свои к ближним».

11 марта 1945 г.737 схимонах Пионий мирно скончался и был погребен на братском кладбище Ново-Валаамского монастыря.

Иеросхимонах Ефрем (Хробостов)

(1871–1947)

Об иеросхимонахе Ефреме известно и опубликовано достаточно много: его жизнеописания в Валаамском патерике, хрестоматии «Валаам Христовой Руси», в брошюре «Храм воинской памяти. Смоленский скит на Валааме». Сохранились пространные воспоминания о старце архимандрита Афанасия (Нечаева), священника Александра Осипова, писателя Б.К.Зайцева, записи монаха Иувиана (Красноперова), иеромонаха Сергия (Иртеля) и других. Такой интерес к личности иеросхимонаха обусловлен в первую очередь высотой его подвижнической жизни, а также тем, что он являлся духовником членов императорской фамилии, в частности великого князя Николая Николаевича. При работе в архивах Валаамского и Ново-Валаамского монастырей была получена возможность изучить переписку о. Ефрема, значительная часть которой также опубликована. Однако есть письма, преимущественно к мирянам, помогающие представить более полную картину старческого служения иеросхимонаха Ефрема.

Иеросхимонах Ефрем (в миру Григорий Иванович Хробостов) родился 23 января 1871 г. в селении Императорского фарфорового завода Санкт-Петербурга в семье ремесленника.

На Валаам Григорий прибыл 2 июня 1883 г.

«Двенадцати лет убежал он из дома отца в Санкт-Петербурге сюда, на Валаам, – вспоминает архимандрит Афанасий (Нечаев) рассказ своего духовника о. Ефрема. – Начитался книг о монахах и, познакомившись с валаамцами в их часовне в Петербурге, решил уйти в монахи. Сказал отцу. Тот запретил, а при повторной просьбе и побил. Тогда собрал отрок Григорий денег один рубль – стоимость проезда на Валаам – и уехал тайком. Пришел к игумену, просит оставить его в обители: возлюбил отрок горний мир. Но строг устав монастыря – нельзя принимать малолетних. Залился слезами мальчуган: нет, не уйдет он ни за что, а если силою, то он – в воду. Только такая решимость духа создает подвижников. Ходит по монастырю и слышит разговор: “Плотников у нас не хватает на постройку собора”. И вспомнил тут наш бедный отверженник, что и он умеет стругать и рубить. Помчался к игумену. Бух ему в ноги: “Батюшка, отец игумен, я вспомнил, ведь я прекрасный плотник”. Все рассмеялись, но решили все же оставить мальчика на испытание”».

Духовными руководителями отрока были иеросхимонахи Алексий (Блинов) и Антипа (Половинкин), ученик прп. Антипы Афонского, от которого будущий старец Ефрем научился деланию Иисусовой молитвы и, таким образом, стал продолжателем афонской исихастской традиции в Валаамской обители. Послушания Григорий исполнял в слесарной мастерской и в монастырской библиотеке, которой в то время заведовал его старец – о. Антипа.

По рассказам самого о. Ефрема, «отец искал его полтора года, нашел. Сын успел зарекомендовать себя, и сами монахи упросили отца оставить отрока Григория в обители. И отец его согласился». Далее архимандрит Афанасий повествует еще об одном интересном обстоятельстве из жизни отца и сына Хробостовых: «С самого начала пришла Георгию мысль молиться Богу, чтобы и отец его сделался монахом. Уходил он в леса, где стояли часовни, и, скрываясь от людей, вопиял громким голосом, чтобы было слышно на небе: “Матерь Божия, приведи моего отца в обитель сию”. И услышан был голос отрока на небесах. Прошло, однако, тридцать лет. Сын был давно уже иеромонахом. Вдруг приезжает его отец, рассказывает сыну историю своей жизни и просит принять его в монахи. Григорий был его первенец, и жена умерла от родов его. Дал тогда отец обет пойти в монахи, но не исполнил. Женился вторично, имел много детей. Вот уже шестьдесят лет ему было, вторая жена умерла, а он тяжко заболел. И видит видение: предстали пред ним два мужа в монашеских одеяниях и сказали ему: “Что же ты обета не исполнил?” И взмолился старик – даровать ему жизнь, чтобы исполнить обет. Выздоровел и вот приехал. Весь монастырь взволновался. Великая радость всех охватила. И постригли его с именем Иоанн. Прожил он еще двенадцать лет, похоронен на монастырском кладбище».

28 декабря 1894 г. Григорий был зачислен в братство монастыря, а 18 марта 1895 г., в возрасте 25 лет, пострижен в монашество с наречением имени Георгий. Епархиальным начальством было отмечено, что пострижение его «не в пример прочим», поэтому указано, «чтобы по пострижении иметь ему пребывание до тридцатилетнего возраста в скиту Всех святых или в другом каком-либо с согласия его старца и по благословению игумена».

27 июля 1897 г. монах Георгий был рукоположен во иеродиакона, а 28 июня 1899 г. – во иеромонаха.

Монах Иувиан (Красноперов) вспоминает: «Сразу же по принятии благодати священства иеромонах Георгий проявил исключительно редкое усердие и любовь к наиболее частому и усердному священнослужению, всегда совершаемому им с глубоким молитвенным подъемом и сопровождаемому усердным поминовением усопших, имена которых он поминал всегда в великом множестве и притом неопустительно, за каждой Божественной литургией, совершаемой им». Такое ревностное отношение к богослужению найдет потом свое выражение в подвиге ежедневного служения им литургии.

В 1904 г. иеромонах Георгий был направлен в командировку для исполнения богослужений и треб на учебном судне «Европа». По возвращении он служил в салминском и шустаймском приходах Финляндии. В октябре 1907 г. о. Георгия назначили настоятелем Николо-Барградского храма в Санкт-Петербурге. Огромной известностью и популярностью в столице в разных слоях общества, даже среди членов императорской фамилии, пользовался валаамский иеромонах. По словам самого о. Георгия, «он сделался духовником Великого князя и других князей через то, что отец его служил в конюшенном ведомстве в Питере, и потому ему был доступ во дворец через отца. Так узнали его там, и стал он со временем духовником многих лиц царской фамилии».

За усердное пастырское служение иеромонах Георгий был удостоен многих императорских и церковных наград. В 1905 г. награжден набедренником, в 1909 г. – золотым наперсным крестом от Святейшего Синода; в 1910 г. – таким же крестом из кабинета государя императора и двумя золотыми наперсными крестами с драгоценными украшениями: первый – от его августейших духовных чад, а второй – от прихожан Николо-Барградского храма в Санкт-Петербурге. В 1915 г. о. Георгий получил орден Святой Анны 3-й степени. Уже будучи иеросхимонахом, награжден палицей в 1938 г.

В 1914 г. о. Георгий возвратился на Валаам. Но недолго пришлось быть ему в родной обители. С началом Первой мировой войны иеромонах уехал в ставку Верховного главнокомандующего – великого князя

Николая Николаевича, где ежедневно совершал Божественную литургию в походной церкви ставки. Позже «Великий князь часто вызывал его для духовного совета к себе, в имение “Беззаботное”, а последний раз, в 1916 г., – в Тифлис».

С переменой государственного строя в России о. Георгий вернулся на Валаам. 23 февраля 1919 г. он был пострижен в великую схиму с именем Ефрем, после чего уединился в Смоленском скиту, построенном на средства великого князя Николая Николаевича.

О жизни и молитвенном подвиге старца в скиту монастырский поэт монах Викентий рассказал в стихах:

Вот и скит, в нем каменный храм, я в него проник.

Здесь подвизался в пламенной молитве духовник.

В смиренном недостоинстве он много лет в скиту

О павшем служит воинстве литургию Христу.

Князь Николай храм жертвою своею основал,

Чтоб воинов, рать мертвую, в нем старец поминал.

С тех пор творит моление здесь духовник Ефрем,

Прося упокоения у Бога павшим всем.

В октябре 1925 г. о. Ефрем был назначен временно исполняющим обязанности монастырского духовника, а 4 марта 1927 г. большинством голосов братии избран духовником и в конце этого же месяца утвержден в должности. Как уже упоминалось, до старца Ефрема духовником был иеросхимонах Михаил (Попов), которого отстранили от должности как непреклонного сторонника старого стиля. О. Ефрем не приветствовал стиля нового, но не прибегал к крайностям, стараясь быть верным принципу послушания. В связи с этим некоторые чада о. Михаила болезненно восприняли назначение старца Ефрема духовником. Однако о. Ефрем как в календарном вопросе, так и по поводу своего назначения, а затем избрания полагался на волю Божию и благословение священноначалия.

Теперь он часто должен был бывать в монастыре, исповедовать братию и принимать участие в духовном соборе обители.

Архимандрит Афанасий (Нечаев) вспоминал, что однажды, «когда наступила Страстная неделя, то и вовсе пришлось ему (о. Ефрему. – Авт.) остаться в нем (монастыре. –Авт.). Шли усиленные приготовления к Пасхе, все прибирали храмы и помещения, а у него в скиту некому было это делать. Я предложил свои услуги. Он тогда попросил обмести пыль в его храме. Это я исполнил. Но потом увидел, что келья при храме была в страшно запущенном виде. Пыль и паутина не убирались, наверно, годами. Я и решил все это вычистить. Приезжаю в монастырь и говорю ему об этом. Он был очень недоволен, хотя прямо этого и не выразил. Но потом я узнал, в чем дело. Оказывается, существует две системы жизни: по одной должна быть во всем большая чистота и порядок, а по другой – наоборот, высшее состояние души, когда она не обращает на это никакого внимания. Отец Ефрем практиковал, по-видимому, сразу обе эти системы, потому что в домике, где он жил постоянно, у него было чисто, а в келье при храме – полное запустение. И ему, конечно, было неприятно, что я нарушил уклад его жизни. Но прямо этого своего секрета он не открыл.

Таков тонкий этикет отшельников. А мне была наука – без спроса не проявлять усиленной ревности, ибо она часто бывает не по разуму».

Старец беседовал с братией и мирянами и исповедовал их в соборном храме, но чаще – в скиту. О. Ефрем, «высокий, жизнерадостный, с улыбающимися глазами», всех привлекал к себе своей духовной опытностью, приветливостью и любовью. «С огромной душевной открытостью он встречал богомольцев – с душеспасительными беседами, с непременным самоваром». Многие из тех, кому довелось побывать у старца, получили духовную помощь и утешение. А потом в благодарность присылали посылки и письма. «Я дорожу каждым словечком Вашей беседы и Ваших писем на вес золота», – писали о. Ефрему. В трудную минуту обращались за советом и молитвенной поддержкой: «Мрачно и уныло на душе моей, и хочется высказать Вам, дорогой батюшка, свою печаль и просить Вашей молитвы». Подобно прп. Антонию Великому о. Ефрем «вразумлял жестокосердных людей, примирял тяжущихся, печаловался за обиженных с такой силой, как будто обиженным был он сам... утешал печальных и плачущих, помогал искушаемым».

Каждый, кто исповедовался у иеросхимонаха Ефрема, получал добрый совет и наставление и непременно старался приехать к нему еще. Один священник, будучи паломником на Валааме, так отзывался об исповеди в Смоленском скиту: «... Исповедовался в келье у отца иеросхимонаха Ефрема. Поразила меня память старца. Он, духовник сотен братии монастыря и сотен же паломников, оказалось, помнил все, о чем мы говорили во время исповеди два года назад во время моего первого посещения Валаама. Невольно мелькнула мысль о том, что с такими Богопросветленными способностями души легко молиться о всех, кто только просил о молитве, когда образ и трудности каждого всегда стоят в памяти не стираемой временем характеристикой. По человечеству это даже как-то в трепет приводит, мы с нашей утомленной суетой памятью на подобное подвижническое человекопамятование физически и духовно не способны. Здесь же поистине открыты те духовные глаза и уши, о которых все время упоминал в Своих беседах Господь Иисус Христос».

Много искушений претерпел о. Ефрем от диавола. Он рассказывал, как однажды «служил он у себя литургию один. Вдруг слышит, что кто-то подъезжает к церкви на санях. Никто никогда этого не делал, да и дороги к нему нет. Слышит он, как кто-то подходит к двери храма, но она заперта. Тогда идет этот человек на звонницу и звонит в колокола. Ужас охватывает отца Ефрема, но не может он бросить литургию. Кончился звон, и человек идет к алтарю и лезет по стене к высокому окну. Отец Ефрем не выдержал и закричал. И все вдруг исчезло. Придя в себя, он закончил служение и вышел на улицу. Видит следы саней и шагов человека на снегу, но никого нет. Пошел отец Ефрем в монастырь и рассказал о сем. Никто никого едущим в санях и не видел. Очевидно, это происки диавола... » Вспоминая этот и другие случаи, о. Афанасий (Нечаев) делает вывод, что диавол искушает подвижников именно потому, что «они должны победить мир и князя мира сего... Чем выше подвиги, тем больше брань с диаволом. Чем святее становится подвижник, тем страшнее нападение на него».

Особое значение иеросхимонах Ефрем придавал молитве. Он говорил, что «без молитвы нет христианина. Молитва – это дыхание души, устремленной к Богу, оружие против диавола, мать всех добродетелей». Аналогичные рассуждения находим у свт. Иоанна Златоуста и прп. Нила Синайского. Вся жизнь старца свидетельствует о его высоком молитвенном подвиге: каждый день он совершал уставные богослужения и литургию, творил Иисусову молитву, служил панихиды и по просьбам паломников молебны: «Отец Ефрем служит обычно паломникам молебен, который кончает удивительной по своей проникновенности молитвой. Отсюда едешь дальше сосредоточенный и умиротворенный». Русские скауты, побывавшие у иеросхимонаха, подчеркивали благоговение и дерзновение старца во время молитвы: «О. Ефрем начал служить молебен перед иконой Божией Матери. Он молился и просил со слезами о заступничестве за нас... Мы видели молитву схимника, чудо веры и слез... И, может быть, в первый раз мы сознали так ясно бедность своей души... Как будто дверь из темницы открылась, но привыкшая к мраку душа еще не в силах выйти на свет... Его слова западали глубоко в душу каждого ». Действительно, иеросхимонах был «ласковый, обходительный, большой молитвенник».

В 1940 г. старец вместе с остальными насельниками обители был эвакуирован в Финляндию. В Ново-Валаамском монастыре он продолжал быть духовником.

Игумен монастыря Харитон (Дунаев) в ноябре 1946 г. писал князю А.В.Оболенскому: «Мы, слава Богу, в единении и мире продолжаем шествовать к концу своей земной жизни. Старец-духовник (Ефрем. –Авт.) слабеет, сердце у него очень слабое, ноги пухнут, применяются и медицинские меры; но он все же продолжает служить в своей келии».

2 февраля 1947 г. здоровье иеросхимонаха Ефрема ухудшилось, и старец уже не мог совершать Божественной литургии, но продолжал причащаться Святых Христовых Таин. Когда позволяли ему силы, «он усердно молился пред иконами у себя в помещении, а когда начал изнемогать, то, уже сидя, совершал свое молитвенное правило».

26 марта старец причастился и в девять часов вечера мирно почил. Как сообщают нам архивные источники, в момент его смерти в монастырском храме закончилось богослужение, совершаемое в воспоминание стояния прп. Марии Египетской.

Отпевание и погребение почившего старца было совершено в субботу 29 марта и совпало в 1947 г. с празднованием Похвалы Божией Матери. Архивариус монах Иувиан (Красноперов) по этому поводу оставил запись: «Достойно примечания то замечательное обстоятельство в жизни почившего отца Ефрема, что он за всю свою многолетнюю жизнь в обители, в течение 64-летнего пребывания в ней, всегда с редким усердием, любовью и горячим упованием молился Божией Матери, с чисто детской простотой и слезным умилением прибегал к Царице Небесной. Теперь это знаменательное совпадение его отпевания и погребения с днем празднования Похвалы Божией Матери смиренно позволяют нам питать светлую уверенность в том, что он и за гробом не будет лишен милости и предстательства Усердной Заступницы рода христианского ».

Сам о. Ефрем еще на старом Валааме приготовил себе могилу рядом со Смоленской церковью любимого им скита и говорил приходившим к нему: «Это мое последнее место покоя». Однако иначе судил Господь: старец был погребен на кладбище Ново-Валаамской обители.

Схимонах Николай (Толстов)

(1864–1947)

О жизни схимонаха Николая (Толстова) в АФВМ сохранилось немного материала, в основном – краткие данные послужного списка старца. Дневников о. Николай не вел, писем не писал, во всяком случае, до нас они не дошли. Основные сведения об этом старце можно почерпнуть из воспоминаний его современников, посещавших схимонаха в Коневском скиту, которые единогласно свидетельствуют о высоком уровне его духовной жизни. По характеру подвига старца Николая называли пустынником и молчальником.

Родился схимонах Николай (в миру Авраамий Толстов) 22 октября 1864 г. в Пермской губернии в семье крестьян. Грамоте Авраамий обучался дома. Любимой книгой его была Библия. Известно, что он «двадцати лет женился по горячей любви, но едва прожил год, жена умерла... » Потерю супруги Авраамий переносил очень тяжело. Но «Бог помог: стал он искать утешения в хождении по святым монастырям и местам и пришел на Валаам».

В Валаамскую обитель будущий старец прибыл 28 июня 1895 г.; в монастырское братство зачислен 8 августа 1900 г.; монашеский постриг принял 18 февраля 1906 г. с наречением имени Адриан. Послушник Авраамий (а позже монах Адриан) трудился в портновской мастерской и на общих братских послушаниях. Подвизался в Коневском, Сергиевском и Всехсвятском скитах.

16 апреля 1925 г. о. Адриан был пострижен в великую схиму с именем Николай. С этого времени начинается особая пора жизни старца: он вновь переселяется в Коневский скит, где в уединении проходит подвиг пустынника.

По воспоминаниям современников, о. Николай жил недалеко от церкви в честь Коневской иконы Божией Матери. Его домик – «обыкновенная русская изба на берегу озера. Сени, две комнатки, очень светлые, большая печь»; «в спальне видна дощатая кровать, как все на Валааме, покрытая вместо матраса тонким войлоком. В переднем углу стол и скамьи. Больше ничего. Но зато неизменный друг монаха и спутник его жизни – тульский самоварчик», необходимый для встречи гостей, которые иногда нарушали уединение старца.

Всех приходящих он встречал с радушием и свойственной ему любовью. Будучи послушником на Валааме, будущий архимандрит Афанасий (Нечаев) бывал у схимонаха Николая и вспоминал об этом посещении:

«... мы в гостях у смиреннейшего, тишайшего и улыбающегося старца, отца Николая... Как только впервые увидел нас с отцом Исаакием, отец Николай замахал ручкой, заманил к себе и сейчас же, без всяких разговоров, принялся ставить самовар. Весь так и преобразился старец во внимание к нам, так и загорелся весь какой-то вдохновенной услужливостью. И главное – без слов. Только улыбается и услужает. Но так охотно, так от всего сердца, как будто пришел к нему самый драгоценный гость – разве только Авраам встречал так трех странников». Далее о. Афанасий признается: «Сначала я подумал, что такая его предупредительность относится к отцу Исаакию, как начальствующему в монастыре, но потом сообразил, что отец Исаакий живет с ним всегда рядом, а значит, это гостеприимство относилось именно ко мне, самому малому послушнику. И поразился я несказанно. Никто еще в жизни не встречал меня так: ни отец, ни даже мать. И сразу почувствовал я, как много обязывает меня такое отношение, как внутренне это меня преобразует, я и сам на себя начинаю глядеть с почтительностью, почти с благоговением. Так благоговение старца ко мне передалось тотчас мне. Так одним только своим обращением, как с Ангелом, старец сделал меня уже другим человеком. И сидел я за чайным столом как завороженный, как будто Ангел меня пригласил к себе в гости, а не мужичок простой. А отец Исаакий, видимо, не впервые наблюдает такие преобразования в тихой келье отца Николая и добродушно, сочувственно посматривает на меня. “Что, брат, попался, а ну покажи-ка здесь свое красноречие”. А у меня и язык прилип к гортани. А старец все ласковее угощает, а на столе только хлеб черный да сахару несколько кусочков. Но при таком угощении этот хлеб кажется манной небесной... Так короткое общение со старцем научает тебя переоценить все вещи и самого себя – понять, что создан ты по образу и подобию Божию и потому через самого себя зришь ты Бога... Сам он (старец. –Авт.) уже принадлежит к иному миру – горнему».

Свои воспоминания о старце Николае оставил также писатель Б.К.Зайцев, посетивший Валаам в 1935 г.: «Отец Николай, худенький, с бородкою, с кроткими серыми глазами, тихий и безответный, смиренным видением встает в памяти моей на плотнике близ Коневского скита... Прямо перед нами церковь, и у входа отец Николай, схимник и пустынножитель, даже не иеромонах. Он не может вас благословить, но с каким глубоким уважением целуешь эту старческую, морщинистую руку... Он всем видом своим как бы извиняется за то, что существует. В этой последней скромности его есть даже и таинственное... » Кротким и любвеобильным старцем многим «запечатлелся в сердце схимонах Николай, живший в Ко-невском скиту и всякий раз встречавший самоваром, за которым велись душеспасительные беседы». Благотворитель обители князь А.В.Оболенский отмечал, что «старец обладал духовным опытом, сиял добротою и любовью и в душу проникал взгляд его».

Иеромонах Сергий (Иртель) утверждает, что «отец Николай был великий молчальник, от него ничего не услышишь, кроме двух или трех слов, но он все время улыбается». Об этом же свидетельствуют архимандрит Афанасий (Нечаев) и Б.К.Зайцев. Исходя из этого вполне можно предположить, что молчальничество было тайным подвигом о. Николая, а его немногословные беседы с гостями – проявление любви к ближним. Наверное, по этой причине известно не много поучений и наставлений Коневского схимонаха.

В одной из бесед с паломниками, «когда зашел разговор о любви и трудности любить людей, отец Николай вставил кратко: “Молиться-то легко, а любить всего труднее”». Действительно, являясь вершиной добродетелей, любовь приобретается самым великим трудом. Но «кто приобрел любовь, тот не подлежит уже страстям... » и «к облекшимся в нелицемерную любовь никто из демонов не смеет и приближаться, потому что видит в них человеколюбца Бога, Виновника и Подателя любви».

Говоря об отношении к врагам, старец призывал: «За них нельзя как за врагов молиться. Горячих углей на голову насыплешь. Надо как за друзей». На наш взгляд, здесь старец подразумевает, что молиться можно за обидчиков, только простив им согрешения против нас, в противном случае они останутся для нас врагами, а молитва с таким сердцем не угодна Богу и вредна для молящихся. А если простим врагам причиненную нам обиду, то они перестают быть нашими врагами, но становятся друзьями. Вот за них и следует молиться с чистым сердцем. В таком случае, по слову свт. Иоанна Златоуста, «будет услышана молитва наша за нас самих».

Сам схимонах Николай был «величайшим молитвенником», делателем молитвы Иисусовой. Случалось, что учиться умному деланию приходили к старцу валаамские послушники и иноки. Так, послушник Георгий Иртель, посетив о. Николая, спросил у него: «Может ли юный послушник стяжать сердечную молитву?» Схимонах, прямо глядя в глаза, помолчал, а потом тихо ответил: «Да, может, но для сего нужно усердие».

Живя в скиту, о. Николай подвергался бесовским искушениям, однако, имея глубокую веру и творя умную молитву, отражал их. Иеромонах Сергий (Иртель) описывает некоторые из них:

«Известно о трех бесовских искушениях отца Николая. Первое искушение было во время чтения Псалтири: когда он читал Псалтирь за живших в монастыре, вдруг явился перед ним бес красно-рыжего цвета и сказал: “Не молись за них, они все мои!” Но отец Николай осенил себя крестным знамением и не обратил на него внимания, и он исчез. Второе искушение было ночью: однажды, когда он молился, вдруг кто- то постучался к нему в окно, отец Николай открыл окно и увидел, что вокруг его кельи ходили и бегали шведские солдаты, они ругались, кричали и махали оружием. Но потом все исчезло. Третье искушение также ночью: когда он молился, вдруг услышал, что идет крестный ход из монастыря в его скит и что-то поют, он прислушался и услышал, что кого-то отпевают, он еще прислушался и понял, что это его отпевают. Он так испугался, что на эту ночь убежал из своего уединения в монастырь. А потом... вернулся».

Духовным наставником схимонаха Николая был схиигумен Феодор (Пошехов), приходивший в праздничные и воскресные дни в Коневский скит для совершения литургии. О. Николай пел за богослужением и исполнял обязанности пономаря.

Переселение в 1940 г. в Финляндию в Ново-Валаамский монастырь старец пережил очень тяжело. Он лишился своей любимой пустыньки и ежедневно ее оплакивал. Стал часто болеть, а в 1945 г. слег окончательно. До последней минуты земной жизни о. Николай со слезами на глазах ежедневно читал на память свой любимый акафист Иисусу Сладчайшему, который знал наизусть с юных лет.

Скончался схимонах Николай 24 апреля/7 мая 1947 г. и был погребен на братском кладбище Ново- Валаамской обители. Старец «своим кротким обликом остался памятным как один из столпов великих валаамцев». Впоследствии подвижник благочестия иеросхимонах Михаил (Питкевич) так оценивал личность схимонаха Николая: «Он правильный монах, сильный духом, настоящий отшельник, по-детски простой, чистое сердце».

Схиигумен Харитон (Дунаев)

(1872–1947)

Жизнь дана мне для служения Создателю и для приготовления к вечной жизни в Боге, начало которой должно быть положено еще здесь, на земле, как залог для вечности.

Материалом для жизнеописания схиигумена Харитона послужили прежде всего некоторые биографические документы, а также письма и дневниковые записи. Отрывки из дневника схиигумена Харитона были опубликованы в Валаамском патерике, в более полном виде – в «Русском паломнике»; оттуда взяты лишь самые необходимые сведения для всестороннего освещения темы. Краткие жизнеописания схиигумена имеются в трудах: «Валаамский монастырь и его подвижники», «Старый Валаам», Валаамский патерик, но имеют некоторые неточности. Здесь мы попытаемся наиболее точно воссоздать биографию старца и познакомиться с его духовным наследием.

Хрисанф Николаевич Дунаев, будущий схиигумен Харитон, родился 15 марта 1872 г. в деревне Горчакове Солигаличского уезда Костромской губернии в крестьянской семье.

С раннего детства Хрисанф имел особую любовь к Божиему храму, молитве и чтению духовных книг.

«У меня со временем, – вспоминал старец о своем детстве, – образовалась своя библиотека». Читая духовную литературу, Хрисанф не только укреплялся в вере, но и развивал интеллектуальные способности, так что, обучаясь в народном училище, он был одним из лучших учеников.

6 мая 1894 г. Хрисанф прибыл на Валаам; 3 апреля 1897 г. определен в послушники; 5 марта 1905 г. пострижен в монашество; 18 февраля 1908 г. рукоположен во иеродиакона; 28 июня 1910 г. посвящен во иеромонаха.

С февраля 1909 г. иеродиакон Харитон исполнял обязанности эконома Валаамской обители, 8 июня 1917 г. был утвержден в должности эконома с зачислением в состав старшей соборной братии.

Постановлением Финляндского монашеского Совета 13 сентября 1920 г. о. Харитон был назначен благочинным Коневского монастыря, с 10 октября 1925 г. стал временно исполняющим обязанности наместника монастыря с сохранением должности эконома. 4 марта 1927 г. большинством голосов братии о. Харитон был избран на должность наместника, а 25 августа 1932 г. был утвержден в должности благочинного монастырей Финляндии на пять лет.

Исполняя возложенные на него послушания, о. Харитон все свои силы отдавал служению Церкви. Однако его печалило то обстоятельство, что он практически не имел возможности для уединенной жизни монаха-молитвенника, «ради которой», – как писал сам о. Харитон, – он «отказался было от принятия священного сана, но потом за послушание должен был принять его, а за ним как бы вразрез моим стремлениям и экономскую должность». В связи с этим 11 сентября 1932 г. он просил архиепископа Финляндского Германа освободить его от административных обязанностей, адресовав ему стихотворение:

Как тяжко мне в мире, нет силы терпеть

Растленности, лжи, треволнений...

Не дайте погибнуть душе, очерстветь

В соблазнах мирских искушений.

Я здесь задыхаюсь, о, дайте же мне

Обители дальней пустыню!

Убогую келью в лесной тишине,

Безмолвия мир и святыню!

27 сентября 1932 г. архиепископ Герман освободил иеромонаха Харитона по его просьбе от должности наместника Валаамской обители и благочинного монастырей. «Принимая во внимание положительную и полезную службу Наместника И. Харитона, – писал архиепископ игумену Павлину, – в качестве члена монастырского управления, в особенности в различные тяжелые времена монастырской жизни8, надеюсь, что Настоятель обители и старшая братия дали бы ему соответствующее уважение и согласно с этим устроили бы жизнь Наместника И. Харитона так, чтобы он получил право жительства в месте, избранном им самим, и чтобы Управление монастыря вообще обеспечило бы его вполне заслуженным содержанием и покоем».

Скоро архиерей получил ответ: «Вследствие предписания Вашего Высокопреосвященства... имею честь донести, что постановлением Старшей Братии 11 сего октября (1932 г. – Авт.) определено: уволенному от должности Наместника иеромонаху Харитону, согласно его желания, предоставить жительство в Предтеченском скиту; на время же прибытия его в монастыре дать ему келью в монастыре, выдавать ему ежемесячно два кило сахара и один фунт чаю, а также выдавать ежедневно две порции булки».

О. Харитон поселился в Предтеченском скиту, который называл своим домом:

Люблю Предтечу чрезвычайно;

Он мирен, скромен и красив;

Судьбы его покрыты тайной;

И беден он, и терпелив!

Нет здесь изысканности в пище;

Кой-что варят – и гриб, и боб,

И я в родимом пепелище

Вдали от всех здесь лягу в гроб.

Недолго о. Харитон имел возможность проводить жизнь в молитвенном уединении. После ухода на покой игумена Павлина он был избран настоятелем Валаамского монастыря большинством голосов и 15 мая 1933 г. утвержден в этой должности. Такое доверие и любовь братии старец снискал, являясь экономом и наместником обители. «Будучи старцем и молитвенником, не имея классического образования, но обладая благодатным даром духовного делания, игумен Харитон не пал духом в сложные 1920–30-е гг. Именно этот человек сумел завоевать доверие как братии, так и новых церковных властей тем, что всегда искал пользы монастыря и вверенных ему людей. В 1920-е, когда многие русские православные в Финляндии растерялись, столкнувшись с давлением государства и новой церковной администрации, эконом Харитон обивал пороги различных инстанций, добиваясь разрешения оставить в монастыре “старый” церковный календарь и сохранить монашеские обители от упразднения».

На долю игумена Харитона пришлось самое сложное время в истории обители: эвакуация монастыря в Финляндию и устроение жизни на Новом Валааме.

В письме князю А.В.Оболенскому старец писал:

«Половина нашего братства оставила Валаам 20 декабря 1939 г., вторая половина во главе с настоятелем оставила Валаам только тогда, когда корпуса его пылали ярким пламенем от бомб, которые сыпались в центр обители.

4–5 февраля 1940 г. после дневной бомбардировки горели корпуса больницы, церковь Святой Троицы, ризница, библиотека. Под крышей собора удалось затушить зажигательные бомбы и вход из ризницы в собор разрушить, что и спасло собор от всепоедаю- щего пламени. В соборе в последний раз мы отслужили напутственный молебен в поздний вечер, когда зарево пожаров, оглушительный треск и клубы дыма поднимались к небу и тонули в ночной темноте; последняя благоприятствовала для нашего пути через озеро – в смысле ограждения от бомб с воздуха. А небывалый до тех пор мороз сковал такой мост через озеро, что могли ходить грузовики-автомобили... Мы... возблагодарили Господа, спасшего нас от неизбежной смерти... Теперь... мы приобрели место для нашего жительства, где и устраиваемся. 110 иноков уже живет на новом месте, остальные, около 70 человек, продолжают жить в школах, дожидаясь, когда здесь и для них будет устроено помещение. Приобретенное имение имеет земли 350 десятин, из них пахотной 50 десятин, остальная – под лесом. Место, удаленное от городов и больших селений, что вполне соответствует нашему званию».

После 40 лет пребывания в монастыре игумен Харитон записал в своем дневнике: «Промыслом Божиим при конце моей жизни суждено поставить меня во главе этой Обители, которая... замирает не столько материально, сколько духовно. Духовный распад коренится внутри и выливается наружу, погоняемый и внешними содействующими обстоятельствами. Взирая на то и другое, остается только вопиять: изведи из темницы душу мою, исповедатися Имени Твоему». Оценивая свой жизненный путь, старец с глубочайшим смирением отмечал, что «жизнь прожита в суете, беспечности и нерадении. Телесный организм ослаб, состарился, душевный не подготовлен для вечной жизни. Осталось только слезно вопиять: прежде даже до конца не погибну, спаси мя!»

При всем своем авторитете, как административном, так и духовном, о. Харитон никогда не пренебрегал мнениями и советами окружающих людей. Он не стеснялся спрашивать их и у юного послушника, и у неграмотного финского крестьянина. Будучи игуменом, о. Харитон «соединял напряженную деятельность, попечение о хозяйственных нуждах монастыря с вы- соким молитвенным устроением». Участие в общих послушаниях было для него естественным. Он подавал пример братии и словом, и делом, воодушевляя их на подвиги благочестия.

Прекрасный образ успешного сочетания административной должности и обета послушания, которому соответствовала жизнь игумена Харитона, дает прп. Макарий Великий в своих поучениях наставникам монахов: «И внешне соблюдайте чин предстоятельства, когда нужно распоряжаясь, повелевая и советуясь с наиболее испытанными из братии, а когда нужно – обличая, запрещая или увещевая кого-нибудь из них по апостольскому совету, дабы под предлогом смирения или кротости и по неведению не случилось бы в монастырях смущения, нарушающего порядок чинопоследования предстоятелей и подчиненных. Внутренне же, в уме считайте себя недостойными рабами всех братий и, как добрые педагоги, попечению которых вверены чада господ, со всем благоволением и страхом Божиим старайтесь направить каждого брата на всякое благое дело, зная, что за такой тяжкий труд ожидает вас у Бога великая и неотъемлемая награда».

14/27 октября 1947 г. схиигумен Харитон скончался, приняв перед смертью схиму с оставлением прежнего имени. Погребен на кладбище Финляндского Валаамского монастыря.

Впоследствии князь А.В.Оболенский записал в дневнике: «О. Харитон... был из крестьян, самородок, умный, развитой, образованный духовно, усердный делатель умно-сердечной молитвы Иисусовой и написавший два обширных тома об этой молитве. Властный был и всеми силами поддерживал все устои и традиции монастырские».

Еще в начале монашеского пути «в молодом иноке возгорелось желание вести подвижническую жизнь, которая неразрывно связана с непрестанным творением молитвы Иисусовой».

Сам о. Харитон вспоминал об этом: «По вступлении моем в обитель я возревновал о духовном завещании для иноков и был руководим своим старцем Агапием, который разрешал все мои недоумения, встречающиеся при молитве. По смерти же старца за разрешением недоумений я был вынужден прибегать к писаниям богомудрых отцов. Извлекая из них существенное о молитве Иисусовой, я записывал все это в тетрадь, и таким образом с течением времени у меня составился сборник о молитве».

В 1936 г. совместно с протоиереем Сергием Четвериковым о. Харитон издал книгу «Умное делание. О молитве Иисусовой». По мысли самого игумена, цель издания сборника состоит в том, чтобы «всевозможными и разнообразными способами... уяснить способ производства Иисусовой молитвы, показать всю ее нужду и необходимость в деле нашего духовного служения Богу». В 1938 г. вышла вторая часть книги под названием «Что такое молитва Иисусова по Преданию Православной Церкви», написанная в форме беседы инока-старца с мирским иереем.

В 1943 г. издана брошюра «Аскетизм и монашество», которая представляет собой доклад игумена Харитона «Об идеале монашества», прочитанный

10 декабря 1942 г. в г. Куопио на заседании Комитета по сохранению монастырей. В докладе старец говорит о монастыре как «школе или приюте духовной подвижнической жизни», о смысле и сохранении обетов, данных монашествующими при постриге, о посте и особенно о молитве Иисусовой.

Итак, о. Харитон не мыслил монашеской жизни без стяжания дара умного делания, которому он учился у старца Агапия и других подвижников: произведения свтт. Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника, прпп. Амвросия и Макария Оптинских были для него энциклопедией духовной жизни. Мысли именно этих святых он часто цитировал в своих письмах.

Большинство наставлений «аввы русского Афона», как называли игумена многие его современники, представляют собой апологию исихазма: «Господь ближе к нам, чем дыхание наше, но мы отдаляемся от Него мыслию и чувствами. От нас требуется усилие приблизиться к Богу тем и другим, но, опять-таки, без благодатной помощи и этого не можем сделать, а потому и нужно непрестанно вопиять к Господу о помощи и помиловании – и Он, Всемилостивый, близ нас! Только нам нужно не забывать и помнить о Нем непрестанно, что и называется памятью Божией, а чтобы всем успеть, опытные советуют непрестанно творить молитву Иисусову». Однако, как сокрушается в другом письме о. Харитон, «теперь, к крайнему сожалению, повсюду видится решительное оскудение “умного делания” Иисусовой молитвы. И вследствие этого необходимо должен был последовать общий упадок в монашестве духовной жизни.

Не стало сей молитвы – не стало и жизни духовной в ее истинном виде, сообразно с ее высоким назначением. Умерла мать – прекратилось и рождение духовных чад. И это, конечно, в порядке наступившего теперь повсюду упадка внутренней жизни.

Не возвышаясь постоянно в духовную область своим духом через неусыпную молитву, которая есть устремление ума и сердца к Богу, и не получая оттуда благодатной силы и возбуждения на духовные подвиги, укрепления и просвещения, мы естественно должны были ослабеть в своих духовных стремлениях к Богу и погрязнуть в чувственности и плотском состоянии».

Как следствие оскудения умного делания старец отмечает общий упадок духовной жизни, говоря, что «повсюду чувствуется как будто упадок сил, отсутствие бодрости и чистого светлого настроения. Идеалы, возвышающие человека верою в вечное добро и красоту и отвлекающие его от мелкой, суетливой обыденной жизни, как будто исчезли с лица земли. И что делается теперь на земле?.. Поистине как будто Бог отступился от грешного человечества и допустил их самих себя наказывать за беззакония и грехи. И вот сердце облежат постоянные тревоги и отдыха ему не дают: но прилепись ко Господу, и Он успокоит тебя; и будешь мирствовать в себе и все вокруг светлым зреть; беспрепятственно и непреткновенно шествовать с Господом сквозь мрак и темноты жизни сей, к всеблаженной полной отраде и простору вечности. Земля никогда не будет превращена в рай, пока будет существовать настоящий порядок вещей, но она есть и будет поприщем приготовления к райской жизни. На этом поприще внешнего покоя может и не быть никакого, а один внутренний, но он неотделим от Христа. А с Христовым миром мученики шли на мучения и радовались».

Игумен Харитон не соглашался быть духовным руководителем. По смирению он не считал себя достойным быть примером подвижнической жизни. Так, князю А.В.Оболенскому он писал: «Что касается Вашего желания быть как бы под руководством моим, то на это я согласиться никак не могу, ибо слепой если слепого поведет, то ясно, что оба в яму упадут. Посему и Вы свое желание обратите к Руководителю всех руководителей, здесь уже ошибки не будет. А мы с Вами если угодно, то можем делать письменно обмен мнений по затронутым вопросам, и возможно, что это послужит нам обоим в назидание и к большему уяснению молитвенного делания для спасения душ».

Важнейшей ступенью в жизни духовной, по мысли о. Харитона, является видение своих грехов: «Какое блаженство узреть грехи свои! Какое блаженство смотреть в сердце свое! Кто засмотрится в сердце, тот забудет, что на земле находятся грешники, кроме его одного. Если он взглянет когда на ближнего, то все ему кажутся непорочными, прекрасными, как Ангелы. Глядя в себя, рассматривая свои греховные пятна, он убеждается, что для спасения его едино средство – милость Божия».

В человеке, как учил игумен Харитон, сердце, ум и слова должны быть в гармоничном единстве. Эту гармонию «прежде всего необходимо установить в самом себе. В противном случае, защищая даже дело истины, трудно будет хранить миролюбивые чувства к враждующим противникам, а без сего – все не впрок, и внутренняя гармония души нарушается и расстраивается. Еще к большему возмущению приводят душу мысли, что в ее расстройстве виновны люди, а не сама она, помраченная своей внутренней неурядицей. Ведь люди если даже и в заблуждении, то достойны сожаления и любви, а не презрения и ненависти. Мысли о виновности других людей какой бунт производят в душевной храмине. И наоборот, мысли о сожалении и сострадании к ним, хотя бы и заблудшим, какой мир в душе водворяют. Это, полагаю, испытал всякий блюдущий свою душу. Из такого опытного наблюдения ясно видно, чем душевная гармония нарушается и чем налаживается».

Вообще духовное благополучие в монастыре, семье, государстве зависит только от каждого индивида, от его духовного роста и приобщенности к Источнику всех благ. Рассуждая о мире, старец говорил:

«Есть три рода мира: мир государственный – внешний; мир общественный – внутренний; и мир каждого из нас с самим собою – мир сокровенной души нашей. Этот последний мир и есть основное и коренное условие всякого другого мира, мира общественного и мира государственного. Внешнее действие человека есть обнаружение его внутреннего настроения. Когда внутри его и в нем самом нет мира, тогда не может быть его и во вне. Этот внутренний мир приобретается победою над страстями, благочестием и чистотою, праведной и богоугодной жизнью».

По мнению игумена, истинная жизнь человека может быть только в общении с Богом: «Быть причастником этой жизни вечной можно только через уподобление Богу, отсюда необходимость добрых дел, то есть духовно-нравственного возрастания, но это уподобление возможно только тогда, когда Бог придет к человеку, а человек узнает и примет Его. Необходима, следовательно, благодатная помощь Божия и вера во Христа Бога, которая делает возможным совершение спасения.

Несомненно то, что только с развитием в добре человек может понять всю глубину своей греховности и нравственной немощи. Отсюда чем выше человек нравственно, тем сильнее в нем сознание своего недостоинства и тем обильнее его покаянные слезы.

Вопрос, следовательно, в том, куда направлена душа, чего она хочет и чем живет. Если к Богу ея стремления, если она не для себя живет, тогда она помимо своего поведения, помимо внешних дел своих оправдывается; в этом залог будущего помилования, а подвиги и труды нужны только для возращения и укрепления этого стремления. “Воздаяние, – говорит прп. Исаак Сирин, – бывает уже не добродетели и не труду ради нея, но рождающемуся от них смирению. Если же оно утрачено, то первые будут напрасны”».

Основным стремлением земного бытия о. Харитона было стяжание благодати Святого Духа. Совершенствуясь в доброделании, он духовно наставлял, поддерживал и помогал не только своим собратьям-монахам, но и всем, кто просил его совета, при этом не считая себя старцем или великим подвижником.

Доныне в Ново-Валаамской обители Финляндии обращаются к произведениям схиигумена Харитона как к энциклопедии духовной жизни. Паломники часто спрашивают: что значит быть монахом, что подразумевается под аскетизмом и религиозной жизнью? Чтобы ответить на эти вопросы, насельники обращаются к трудам схиигумена Харитона, опытного аскета и практика духовной жизни, который настаивал, что аскетизм необходим не только для монаха, но и для каждого христианина, «направляя его шаги на путях к величию Божию».

Монах Лонгин (Алферьев)

(1875–1952)

Монах Лонгин (в миру Леонтий Иванович Алферьев) родился 17 июня 1875 г. в селе Борок Ливенского уезда Орловской губернии в крестьянской семье.

Поступил в Валаамский монастырь 12 июня 1901 г. и по получении увольнительного свидетельства от общества зачислен в обитель послушником 11 марта 1908 г. Здесь Леонтий проходил общие монастырские послушания, был помощником огородника, привратником в монастыре, затем трудился на молочной ферме. Проживал в скитах Всех святых, Коневском, Германовском; был смотрителем Предтеченского скита, или, как называли в монастыре, хозяином скита.

Интересные свидетельства сохранились в записях монахини Марии (Стахович), духовной дочери старца иеросхимонаха Михаила (Питкевича), который был также духовником монаха Лонгина: « О. Лонгин – духовный сын старца Михаила, известен своей высокой духовной жизнью. В его роде было 18 монахов. Дядя его, иеромонах Рафаил, настоятель Тихоно-Задонского монастыря, был замучен большевиками».

Предтеченский скит считался одним из самых строгих скитов. В подражание великому пустыннику и постнику святому Иоанну Предтече в этом скиту соблюдался строжайший устав постничества. Пища скитских насельников была исключительно растительной, в понедельник, среду и пятницу – без масла; а рыбных или молочных блюд здесь вовсе не вкушали. Женщинам вход не только в скит, но и на остров был запрещен, да и мужчины посещать скит могли только по особому благословению настоятеля монастыря. Рядом с церковью находился небольшой деревянный келейный корпус, где жили несколько послушников – для ухода за огородом и садом – и хозяин скита. «Монахи скита – их было немного, кажется, едва ли даже 10, а может быть, и меньше – жили в отдельных домиках, разбросанных там и сям по небольшому высокому островку – “на вержение камня”, – то есть на такое расстояние, что можно было добросить камень от одной кельи до другой». В Предтеченском скиту подвизались известные валаамские старцы: схимонахи Иоанн Молчальник и Никита, иеромонах Исаия, имевшие от Бога дар прозорливости и делания внутренней сердечной молитвы. Конечно, постоянное общение с такими подвижниками не могло не остаться бесследным для о. Лонгина.

В 1938 г. он был переведен сторожем на Святой о-в.

Священник Александр Осипов, посетивший Валаамский монастырь летом 1939 г., оставил свои воспоминания:

«На Святом острове живет один инок. Зовут его в монастыре скромно – не подвижником, а сторожем ... Но предупредили в то же время, что отец Лонгин – добрый делатель Иисусовой молитвы, славного подвижнического труда. Вот он, скромный, седенький, ясный, с любовью показывает нам радостный скитский храм. “Что, отец Лонгин? – задаем мы вопрос. – Трудно бывает порой на острове?” – “Что же тут трудного? – отвечает. – Жить здесь мирно, покойно... Молиться хорошо... Осенью и зимой начнутся бури – ну, конечно, в обитель езды нет... Шесть месяцев лица человеческого не видел... А только это совсем нетрудно... Молиться хорошо – тихо... Вот было у меня, правда, “приключение”, – улыбнулся вдруг старец. – Это, значит, пять с половиной месяцев уже прошло... в одиночку-то... пошел раз в кладовую за спичками, а вода просочилась, они и испортились все. Две недели сидел без огня. Печи не топил. Чая не пил. Вода и сухарики. Перед Пасхой было. Ну, пришлось, как чуть полегчала погода, пробираться в обитель... А так здесь хорошо. Лучшего места для монаха и не придумать”, – улыбнулся еще раз и замолчал... »

На Новом Валааме подвижник нес послушание огородника и привратника, прислуживал в монастырской богадельне. Скончался монах Лонгин 4 июня 1952 г. в Ново-Валаамском монастыре и погребен на братском кладбище.

Монах Иувиан (Красноперое)

(1880–1957)

Монах Иувиан (в миру Иван Петрович Красноперое) родился 24 января 1880 г. в Пермской губернии (село Верхне-Сергинский завод) в семье священника.

Сам о. Иувиан писал:

«Божиим велением книга моей жизни раскрылась 24января 1880 г. в Верхне-Сергинском заводе Красноуфимского уезда Пермской губернии в семье местного священника Петра и Августы Красноперовых. Родитель мой, как по долгу пастырства, так и по душевному влечению, вместе с моею матерью были людьми глубоко верующими, в какой вере воспитали и детей своих. В начальные годы своего пастырства мой отец находился под влиянием двух старцев – затворников, подвизавшихся в Верхне-Сергинском заводе. Старцы эти были неведомы миру, но высоки пред Богом, ибо дела их свидетельствовали о святости их сокровенной в Боге жизни, о высокой духовной опытности, о подвигах веры и благочестия. Стяжавшие дар прозорливости, они обнаруживали его в исполнявшихся предсказаниях. <...> Как на один из примеров прозорливости упомянутых старцев могу сказать следующее. Живя уже в Кунгуре, родитель мой, обремененный семейными заботами и многосложными занятиями по службе, позволил себе совершить несколько раз Литургию, не вычитав положенное правило. Спустя несколько времени от сергинских старцев явился в Кунгур человек, который от имени старцев предупредил моего родителя, чтобы на будущее время, готовясь к служению, он вычитывал правило, ибо упущение его составляет большой грех. С этого времени отец с особенным тщанием каждый раз готовился к служению Литургии.

Кроме меня, в семействе родителей было еще три брата и столько же сестер, но детство свое я проводил одиноко: разница в характере не способствовала сближению, и, насколько я себя помню из глубины детства, оно было предоставлено самому себе и тем случайностям, из которых вытекают пути Промысла Божия, ведущие ко спасению.

С пятилетнего возраста родитель стал меня брать с собою в храм. Однажды на Пасхальной неделе, будучи в богадельне и зайдя перед службою в церковь, я прошел в алтарь прямо чрез открытые царские двери. Любил я в это время устраивать крестные ходы в соучастии с сестрами и братьями. Заберем, бывало, боковые доски от наших детских кроваток и идем по комнатам дома с пением известных нам церковных песней, воображая собою крестный ход, а другой, кто-либо из нас, ударял в это время большим медным подносом, что изображало колокольный звон.

Когда я вырос настолько, что мог выходить один из дома, то любил уходить в близлежащую рощу, и про- гулки эти были большей частью уединенные, без участия моих братьев и сестер.

С достижением восьмилетнего возраста меня отдали учиться в Кунгурское приходское училище. С достижением 15-летнего возраста у меня укреплялось сознание в том, что способности мои очень плохие и здоровье слабое. Я стал чувствовать нужду в крепкой молитвенной помощи. Несмотря на все мои старания, ученье мое шло туго, и я всегда был одним из самых последних учеников в моем классе. Это доставляло мне много душевных страданий и мук, но предотвратить их было не в моей силе. В это время я учился в Перми, в духовном училище, и сознание своего бессилия особенно угнетало меня пред экзаменами; в этих случаях впервые я стал письменно обращаться к отцу Иоанну (Кронштадтскому. –Авт.), прося его молитвенной помощи к переходу в следующий класс. Для товарищей и родных это оставалось тайною, но за молитвы праведника, как несомненно верую, я благополучно переходил в следующий класс».

Окончив курс Пермского духовного училища 6 июня 1896 г., Иван Красноперов поступил на должность учителя в церковной школе в селе Шагирте, Осинского уезда Пермской губернии. Село Шагирт, расположенное в южной части Пермской губернии, на самой границе ее, было довольно зажиточное, но почти все население его подвержено расколу. С Божией помощью и под руководством местного священника о. Анании Аристова, отличного знатока раскола, Ивану Петровичу Красноперову удалось поставить себя в отношении к раскольникам таким образом, что последние, чуждавшиеся до этого церковной школы, стали посылать в нее своих детей и сами стали относиться к молодому учителю доверчивее.

« От усиленных занятий в школе и от переутомления голосовых органов к концу первого учебного года у меня сильно заболело горло, так что я с трудом мог говорить. Медицина не помогала, являлась уверенность, что у меня развивалась какая-то хроническая болезнь горла, причинявшая мне страдание.

В это тяжелое для меня время я опять обратился за помощью к батюшке отцу Иоанну Кронштадтскому: написал ему скорбное письмо и просил его молитвенной помощи. Прошло две недели после отправки письма, в течение которых я не только не лечился, но ни на один день не прерывал своих занятий в школе, как горловая болезнь прекратилась сама собою и более потом не возвращалась. Уразумев молитвенную помощь праведника о. Иоанна, душа моя исполнилась глубокой к нему благодарности. С этого времени мое намерение съездить в Кронштадт созрело в окончательную решимость».

В июне 1899 г. Иван Красноперов приехал в Кронштадт в надежде встретиться с о. Иоанном. Но оказалось, что о. Иоанн уехал к себе на родину и приедет только в августе.

«Это известие меня положительно сразило... Нет слов передать мое душевное состояние, переживаемое в этот вечер... Это был наиболее тяжкий момент в моей жизни, это было испытанием всей моей веры в отца Иоанна... Крайне опечаленный и подавленный, я стоял одиноко среди необъятной пустыни мира, все свое упование и всю свою надежду возложив только на Господа Бога и на Его всесильную помощь.

Переночевав в гостинице и помолясь в Андреевском соборе за утреней и ранней литургией, продолжая испытывать все то же чувство одиночества и духовной сиротливости, я отправился на могилу праведной старицы Феодоры Власьевны, матери отца Иоанна, где в полном одиночестве помолился на ее могиле, прося ее помощи и заступления в том, чтобы Господь не лишил меня великой милости видеть праведника отца Иоанна и получить его благодатный совет и молитвенное благословение. С теплой надеждою и отрадою в сердце я вышел из часовни, сооруженной на могиле праведной матушки отца Иоанна.

Вечером этого дня от двух лиц, совершенно различных общественных положений, мне был преподан духовный совет – ехать на время на Валаам и прожить на нем до 6-го августа, а затем возвращаться в Кронштадт.

Этот совет – ехать на Валаам – батюшка отец Иоанн впоследствии освятил и как бы утвердил святым своим благословением навсегда водвориться мне в Валаамской обители...

6-го июня, в Троицын день, на пароходе “Александр” отправился в неведомый для меня Валаам, полный тревожных дум о том, что меня ждет на Валааме и примет ли отец настоятель незнакомого ему человека?»

На корабле Иван познакомился с молодым человеком Александром Ивановичем Жадановским, надзирателем Сумского духовного училища, который произвел на него приятное впечатление как своею располагающею к нему наружностью, так и духовною своею красотою. Жадановский по благословению о. Иоанна Кронштадтского ехал на Валаам помолиться и присмотреться к монашеству...

«7 июня в два часа дня Господь благословил мне впервые вступить на священные горы Валаама, освященные молитвенными подвигами преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев.

Здесь мы остановились в одном номере с А.И.Жадановским и первые три дня посвятили на обозрение святынь, храмов и скитов обители. 10 числа г. Жадановский уехал с Валаама далее, оставив по себе память прекраснейшего человека редкой доброты и душевного богатства.

Проводив А.И.Жадановского, я в тот же день отправился к настоятелю монастыря игумену отцу Гавриилу, который благословил мне остаться в монастыре, облечься в монастырский костюм и приобщиться к братским трудам обители, в исполнении которых время незаметно прошло до Преображенья. Живя это время на Валааме, меня угнетала такая тоска по родине и оставшимся там родным, что положительно не находил места от гнетущей меня тоски. Непосильны были для меня общие работы, но тут было то преимущество, что в этой работе для меня незаметно проходило время, тогда как в праздники было вдвойне тяжелее. Все это время я жил светлою надеждою повидать отца Иоанна, получить его благословение на избрание того или иного рода жизни, а затем уехать на родину.

Наконец наступило давно ожидаемое Преображенье. Молитвенно отпраздновав этот любимый мною празд- ник в святой обители, 8 августа я отправился с Валаама в г. Кронштадт, куда прибыл на другой день вечером, и остановился на этот раз в Доме Трудолюбия. Здесь с радостью узнал, что батюшка уже в Кронштадте и назавтра будет служить обедню в домовой церкви городской думы.

10 августа 1899 г. – величайший день в моей жизни, день исполнения заветных моих желаний и многолетних неудержимых стремлений: в этот достопамятный и незабвенный для меня день Господь сподобил наконец великой милости впервые видеть праведника и молитвенника земли Русской отца Иоанна Кронштадтского и получить затем его святое благословение и совет к избранию рода жизни. Последнее я готовился принять с полнейшей покорностью, как прямое определение воли Божией, ибо моя вера мне говорила: что повелит мне батюшка отец Иоанн – это, несомненно, должно быть велением Самого Бога.

На другой день отец Иоанн совершал утреню и Литургию в Андреевском соборе, причем вчерашнее впечатление от его дивного служения еще более усилилось. В этот день батюшка опять посетил свой Дом Трудолюбия и также служил общий молебен в верхнем зале. После молебна к нему опять потянулись вереницы скорбного люда, и батюшка своим метким языком и ласкающим голосом разговаривал с этим теснившимся к нему людом, подавая советы от сердца и ума, только что просветившегося за трапезой Господней.

Стоя близ самой решетки, отделявшей отца Иоанна от народа, я наблюдал, с каким самопожертвованием этот благостный пастырь отдал себя на служение своей многочисленной пастве, с каким участием и добротой он входил во все ее нужды и печали. Отдавшись этим наблюдениям, я как бы забыл о том, зачем приехал сюда, и ни одним звуком не напоминал о себе. Не знаю, хватило бы у меня решимости спросить батюшку о себе, если бы только окружавшие не напомнили о. Иоанну про меня, “что вот молодой человек, приехавший с Валаама, просит вашего благословения, нужно ли ему пожить на Валааме”.

Хотя эти слова не совсем соответствовали тем душевным запросам, какие мне желательно было освятить батюшкиным благословением, однако я не посмел перебивать эту речь и с трепетом ожидал, что отец Иоанн скажет мне. Батюшка, бегло взглянув на меня, ответил: “Отчего же не пожить!” И с этими словами, сопровождаемый большою толпою бывших здесь посетителей, он стремительно вышел из залы.

Сперва эти слова меня не удовлетворили: мне думалось, что с моей стороны необходимо выяснить отцу Иоанну мое положение и все те душевные запросы, которые меня тяготили, а также просить его совета и указания на избрание рода жизни. Но, поразмыслив, я убедился, что мне нет оснований утруждать батюшку вторичным вопрошением и что воля Божия, изреченная его устами, ясна и непреложна: мне нужно было пожить на Валааме до времени, указанного Богом! Кроме того, как только отец Иоанн изрек свои слова, указуя мне путь на Валаам, с этого момента у меня сразу прекратилось неудержимое дотоле тяготение на родину; угасла тоска по родным и тот дух беспросвет- ной грусти, что томил меня это время. На душе стало отрадно, мирно, светло, и, как тихим дуновением, повлекло на Валаам, ставший с этого момента особенно близким и как бы родным».

27 августа 1897 г. Иван Красноперов прибыл на Валаам. Иван написал родителям и шагиртскому священнику о. Анании Аристову о благословении о. Иоанна на поступление в Валаамскую обитель. Первые прислали свое родительское благословение на водворение его в Валаамской обители. О. Анания сообщал, что насельники Шагирта очень пожалели о его отъезде, а дети, узнав о том, что они больше не увидят своего любимого учителя, «все переплакали».

Прожив на Валааме два года, 12 октября 1901 г. Иван Красноперов прибыл в Санкт-Петербург для отбывания воинской повинности и, пользуясь открывшейся возможностью посетить Кронштадт, 23 октября приехал туда и остановился в Доме трудолюбия. Здесь произошла вторая встреча Ивана Красноперова с о. Иоанном. С душевным трепетом и благоговением описывает свою встречу о. Иувиан:

«В полдень отец Иоанн приехал в Дом Трудолюбия и после общего молебна в зале начал обходить отдельные нумера. Мы все трое, уединившись в своем нумере, с большим нетерпением, радостью и оживлением ожидали к себе батюшку. Был уже первый час дня, слышно было, как батюшка ходил по соседним нумерам, постепенно приближаясь к нашему. Вот он в последнем перед нами нумере, вот раздался его голос по соседству с нами. Прошло еще несколько томительных минут, показавшихся нам вечностью.

Вдруг двери в нашу комнату распахнулись. Вошел отец Иоанн. Как сейчас помню, он вошел очень стремительно, молодой и спешной походкой, с горящим пронизывающим взором, сиявшим юношеским блеском, с ярким румянцем на щеках. Во всей его фигуре, в его движениях, в звуках его голоса, благословившего начало молебна, чувствовалась чудесная вдохновенность человека, еще не остывшего от молитвенного порыва, возвышенно-разгоряченного своей великой властной деятельностью и самоотверженно готового на новые бесчисленные подвиги.

<... > Последним подошел я и, припав к руке отца Иоанна, сказал, что по его благословению прожил на Валааме два года, теперь приехал в Санкт-Петербург для явки в воинское присутствие. Для меня возникает вопрос об избрании рода жизни; проживя в обители два года, чувствую склонность к монастырской жизни, а посему и прошу батюшку благословить меня на Валаам.

На это о. Иоанн ответил: “Да Господь благословит!” И с этими словами быстро вышел из комнаты. Это было ровно в час пополудни 30 октября 1901 г.

Сими словами отец Иоанн Кронштадтский навсегда решил судьбу всей моей жизни: в смысле водворения на Валааме и принятия затем иночества !»

Иван Красноперов в 1907 г. был зачислен в братство Валаамского монастыря; в монашество пострижен 24 марта 1910 г. в среду Крестопоклонной седмицы, за литургией Преждеосвященных Даров, с наречением имени Иувиан.

После общих послушаний монах Иувиан обычно находился на братской кухне. Состоял помощником учителя монастырской церковноприходской школы в течение 1899–1900 учебного года. 18 января 1900 г. он был определен в канцелярию монастыря. С тех пор сложное монастырское делопроизводство стало его главным послушанием и несомненным призванием. 29 августа 1905 г. о. Иувиан был назначен старшим помощником правителя дел монастырской канцелярии, а с 1915 г. состоял наблюдателем сейсмической станции, учрежденной на острове в том же году. В 1916 г., 27 января, он был назначен исполняющим должность правителя монастырской канцелярии.

Монастырское руководство высоко ценило труды о. Иувиана, о чем свидетельствует удостоверение, выданное игуменом Маврикием 24 января 1918 г.:

Монах Иувиан «...в продолжение восемнадцати лет бессменно и неотлучно занимается в канцелярии Валаамского монастыря.

Первые три года монах трудился в общемонастырской письменности, заключающейся в исполнении разнородных дел под руководством делопроизводителя, но с 1903 г. и до сего времени монах Иувиан занимается на пишущей машине исключительно исходящим письмоводством, состоящим из деловых официальных сношений казенного характера и частною перепискою.

Так как официальная переписка монастыря очень разнообразна – ибо вращается в сфере разных правительственных и казенных учреждений и лиц, столь же разносторонняя и частная переписка, потому что письменное общение монастыря происходит со всеми слоями общества начиная от лиц исключительно высокого положения, – то столь же велик и разнообразен труд заведования этой отраслью канцелярской письменности, постоянно требуя напряжений всех умственных способностей и сил.

Многолетний опыт и практическое ознакомление с казенным и частным делопроизводством дали монаху Иувиану такой всесторонний и твердый навык в ведении разнообразной письменности, что с 1905 г. он с несомненною пользою для обители трудится в исходящей переписке и свыше двенадцати лет ведет таковую, а во время продолжительных деловых командировок Делопроизводителя в Петроград названный монах каждый раз становится во главе правления канцелярией.

В полной мере владея языком и знанием официальных письменных сношений, вышесказанный монах в то же время сведущ в составлении писем частного, житейского характера, касающихся всевозможных жизненных запросов и недоумений, на которые монастырю необходимо давать советы и указания и в некоторых случаях привлекать усердствующих к благотворениям. Всею душою отдаваясь этого рода письменному труду, удовлетворяющему поступающие запросы, в чем многократно мы имели возможность убедиться, монах Иувиан в такой степени дает нам возможность видеть отличные результаты составляемых им писем и деловых отношений.

Вообще, при полном знании канцелярского дела последний в течение 18 лет отличается неослабевающей ревностью и усердием к труду, трудоспособностью, исполнительностью, аккуратностью и любовью к порядку.

Оценивая его послушание, многие труды на пользу обители и безукоризненное поведение, монах Иувиан в свое время (в 1914 г.) мною, Игуменом Маврикием, призывался к священству и затем, несколько лет спустя, – к управлению монастырской Канцелярией, но в обоих случаях он отказался от предлагаемой ему чести по убеждениям личного его свойства и характера».

В 1925 г. монах Иувиан был назначен заведующим музеем. Он был ревностным собирателем сведений о валаамских подвижниках. Вместе с монахом Гавриилом (Калугиным) он тщательнейшим образом собрал все сохранившиеся свидетельства о валаамских пустынниках в особое дело: «Пустыньки и пещеры валаамских подвижников и их жизнеописания». С особой любовью составлено о. Иувианом жизнеописание его духовника – старца Всехсвятского скита иер о схимонаха Антипы II (Половинкина). Немалый исторический интерес представляет «Монастырская летопись о великой войне 1914–1918 гг., пережитой Валаамским монастырем, и о последующих событиях». Страницы летописи донесли до нас драгоценные подробности из жизни Валаама в тяжелейший период русской истории.

Многие скорби пришлось претерпеть и самому валаамскому летописцу. За несогласие перейти на новый стиль он был сослан в отдаленный Тихвинский скит.

Являясь архивариусом монастыря, о. Иувиан сумел сохранить архив монастыря во время его эвакуации в Финляндию; и не только сохранить, но и подготовить материалы архива для будущих исследователей.

С 19 июля 1947 г. ему также пришлось заведовать библиотекой монастыря.

Как уже было упомянуто, монах Иувиан занимался метеорологическими и водомерными наблюдениями. Водомерные наблюдения велись с 1859 г. и всегда вызывали к себе интерес научного мира. По случаю 80-летия монастырских наблюдений за природой Финляндский океанографический институт своим отношением от 12 апреля 1939 г. за № 477 следующим образом приветствовал монастырь и наблюдателя: «Монаху Иувиану. Приветствуем Валаамский монастырь по случаю столь многолетней, ценной работы по наблюдениям. Восьмидесятилетняя беспрерывная серия наблюдений является громадным достижением. В особенности поздравляем Вас, наш уважаемый наблюдатель, потому что Вы с такой большой тщательностью производили наблюдения. Океанографический институт: И.д. директора, Гуннар Грагвист».

Отношение Центрального бюро краеведения Академии наук СССР от 24 августа 1924 г. за № 496:

«Давно собираемся попросить Вас написать нам, мироведам, для нашего Архива автобиографий выдающихся сочленов – Вашу автобиографию. Ваш образ – мироведа-монаха, чрезвычайно редкий и своеобразный. Мы все очень ценим Вас и гордимся таким сочленом... »

«Приведение всего наблюдательного материала в должный порядок и единообразие; точное вычисление всех средних данных и вообще окончательное завершение этого столь ценного труда – составляет мою заветную мечту, – так писал о. Иувиан в Глав ную геофизическую обсерваторию государственного гидрологического института в Гельсингфорсе 30 января 1945 г. – И если мне будет дана счастливая возможность совершить и закончить свою миссию по Валаамской метеостанции, тогда со спокойной совестью могу сказать: “Сие последнее сказание, и летопись закончена моя!”»

И здесь следует упомянуть один примечательный факт. Среди его корреспондентов был мальчик – Алеша Ридигер, будущий Патриарх Московский и всея Руси.

Из письма о. Иувиана:

«... прилагайте все старание к тому, чтобы у Вас был страх Божий и чтобы Вы постоянно носили в сердце своем Христа Господа, чтобы любили более всего и наиболее были привязаны к нашей Святой Православной Церкви, и не внешне только, а внутренне, глубоко, живя в ней по ее заповедям. В Святой Церкви Христовой Вы найдете все потребное в жизни.

Помните, что у человека в жизни постоянно есть долг: к Господу Богу, к родным и вообще к своим ближним. Старайтесь быть снисходительными к другим, не судить строго других, а прежде всего, быть строгими к себе самим. Более всего страшитесь делать зло другому человеку или причинить ему какую-либо боль. Всегда будьте кротки.

Развивайте в себе истинную любовь и понимание России: это значит – уметь строго отличать то, что в ней есть подлинно хорошего, от злого и скверного. Первым можно и нужно хвалиться, над вторым искренно сокрушаться и скорбеть».

Скончался монах Иувиан 12 ноября 1957 г., погребен на кладбище Ново-Валаамского монастыря в Финляндии.

Схиигумен Иоанн (Алексеев)

(1873–1958)

... Отец Иоанн... хорошей духовной жизни, он сам о себе водится смиренным мудрованием, и... начитанный святоотеческого наследия, и всегда нас, своих духовных чад, приводит к миру...

В непростые для Валаамского монастыря годы в обители подвизался человек, который с достоинством продолжил плеяду великих Валаамских старцев-подвижников XVIII, XIX и начала XX в.

О схиигумене Иоанне (Алексееве), великом старце Валаамской обители, много написано и издано книг. Прежде всего это его письма духовным чадам, содержащие советы и наставления в духовной жизни. Предпринимались разные попытки составить его жизнеописание. Автором наиболее удачного из них можно назвать архимандрита Пантелеймона (Сархо), который начал работать над ним в 1984 г. и издал в переводе на русский язык в 1992 г.910. Ценность труда о. Пантелеймона определяется многочисленными широко используемыми им архивными материалами, а также воспоминаниями духовных чад старца, с которыми автор лично встречался и беседовал о личности схиигумена Иоанна.

Подробно изучив и систематизировав весь доступный материал, касающийся жизни и старчества о. Иоанна, автор получил возможность проследить жизненный путь старца, наполненный любовью к ближним и ко Христу.

Схиигумен Иоанн (в миру Иван Алексеевич Алексеев) родился 14 февраля 1873 г. в селе Губка Тверской губернии. Родители о. Иоанна, Алексей и Татьяна, были крестьянами. «Я из крестьян Тверской губернии, – вспоминал старец. – Родители мои... примерные люди были. В школах я не учился, и как умею говорить, так и писал».

Будущий схиигумен с раннего возраста помогал родителям по дому: «В то время керосина не было еще, по ночам в избе работали с лучинкой. Я наблюдал за огнем, лучинку вставлял в светец, а угольки падали в приготовленный ушат с водой... Вот что еще интересно: спичек не было, в печке делали ямку, в нее угли загребали кочергой, вот огонек там и хранился. Случалось, потухали угольки, мать, бывало, скажет: “Ванька, сходи к Андрею за углем”. Вот я и принесу уголек в баночке. Подую на уголек, приложу лучинку – вот и добыли уголек!»

«С малолетства почувствовал я влечение к духовной жизни. Когда я начал читать, то приобрел несколько книжек “Жития святых”, – тогда печатались такие маленькие книжечки. Был у меня друг единомысленный. Вот мы с ним и толковали, как надо спастись. Ходили на богомолье пешком в Нилову пустынь за 15 верст от нас. Насушим сухарей мешочек, пристроим на плечи, и марш в дорогу. Ходили мы туда три раза: слышали мы, что там, в лесах, живет пустынница Матрена, но никак не могли повидать ее. Да и глуповаты были: ведь только по 13 лет. После этого у меня явилось желание непреодолимое – уйти в монастырь».

Вскоре Иван вынужден был оставить свое родное село и переселился в Санкт-Петербург, где жил его старший брат. «Немного я пожил с ним, и книжки все приобретал. Как-то брат поехал в деревню (в село Губка. – Авт.), а я в Коневский монастырь... На Коневце нам не понравилось, и мы отправились дальше, на Валаам. Я остался тогда на Валааме... Мне... было 16 лет».

По поступлении в монастырь Иван был отправлен на послушание в скит Преподобного Германа Валаамского. В Германовском скиту занимались земледелием и выращивали скот. Иван помогал в хлеву и на полях, работал в сапожной мастерской и в пекарне, где пек просфоры. Так прошли четыре года в скиту Преподобного Германа. Потом Ивана призвали на четырехгодичную военную службу в стрелковый батальон. После армии Иван возвратился в свою родную деревню к родителям.

Получив благословение родителей, в 1900 г. Иван Алексеев снова приехал в Валаамский монастырь, после чего у него «и мысли никогда не было, чтобы вернуться в мир», и через пять лет, 21 декабря 1906 г., был зачислен в послушники9.

По возвращении на Валаам Ивана ожидали новые послушания. Сначала он работал в экономской конторе на главном острове. Но вскоре на него были возложены новые обязанности: Ивана отправили на послушание в Санкт-Петербург, в Валаамскую часовню у Калашниковской пристани на Синопской набережной. Там он пробыл два года.

О пребывании своем в Санкт-Петербурге о. Иоанн рассказывал:

«Многомятежный сей град повлиял на меня вредно, и я, немощный духом, не смог вместить городской сутолоки, ибо мне приходилось закупать и отправлять на вокзал и пароход и принимать разные товары, какие требовались для монастыря». Также он описывал случай, который произошел в то время с его братом: «У меня был брат, жил в Петрограде (Санкт-Петербурге. – Ред.), держал трактир, торговал хорошо, и я в то время жил там же, на подворье Валаамского монастыря. Однажды приходит брат ко мне. Когда он пришел в келью, то почему-то стал очень волноваться. Я посадил его на стул, а вверху были иконы с мощами; вдруг брат вскакивает со стула и кричит: “Гадкие- гадкие иконы”, – и побежал из кельи. Я остался в недоумении и думал, что это такое с ним случилось? Неужели бесноватый? Оказалось, что действительно – бесноватый. На следующий день пошел я к ним, жена его и говорит мне: “Когда он пришел домой, очень взволнованный, то стал кричать, что больше никогда не пойду к брату, там у него гадкие иконы”. А когда я буду говорить что-либо из Святого Евангелия, он тревожится и говорит мне: “Не говори это мне”.

Если покропить еду святой водой, он уже не будет есть, хоть и не видел, что кропили. Мне нужно было ехать в монастырь на пострижение в мантию. Приехал я в монастырь и попросил о. Игумена поминать на литургии болящего; еще попросили некоторых схимников помолиться о нем. Совершилось пострижение в мантию. Поехал обратно в многомятежный мир, взял с собой ягод земляники корзиночку из монастырского сада, покропил святой водой... Приехал я в город, взял ягоды и пошел угощать ими брата. Смотрю: он кушает и благодарит меня за хорошие ягоды. Затем мне говорит: “Как ты уехал в монастырь, как-то ночью, только что стал засыпать, вдруг очень ясно вижу, что подходят ко мне два схимника и говорят мне ласково: “Не скорби, не скорби, будешь здоров”, и ушли от меня. Я сразу же и поправился”. <... > Этого случая я никогда не забуду. Верую в Бога и в Его могущество, в чудное Его творение; куда ни посмотришь, все меня удивляет и чувствую Его творческий Промысел о судьбах мира и человека».

В июне 1910 г. послушник Иоанн был пострижен в монашество с именем Иакинф и по благословению игумена Маврикия покинул подворье у Калашниковской пристани в Санкт-Петербурге, переселившись в Ильинский скит9. «Этот скит находится в 10 верстах от монастыря, на небольшом острове, окружностью около двух верст, – рассказывал писателю М.Янсону о. Иоанн. – Исполнял я там должность псаломщика. Церковная служба была ежедневно – вечерня, три канона: Иисусу, Божией Матери, Ангелу-Хранителю – и акафисты Спасителю и Богородице поочередно, вечернее правило с Иисусовой молитвой, утреня. Литургии было две в неделю – в субботу, и [в] воскресенье, и в праздники, какие случатся на неделе. Братии жило здесь восемь человек, жизнь текла мирно, в согласии, и ревновали о духовной жизни. Иеромонах был, правда, строптивого характера, но братия благодаря этому только больше преуспевала в терпении».

После трех с половиной лет жизни в Ильинском скиту о. Иакинфа снова отправили на Германовский остров псаломщиком, а затем – смотрителем в Предтеченский скит, о котором старец отзывался с особенной любовью: «По сердцу пришелся мне этот скит, давно я сюда стремился, но все как-то не исполнялось мое желание. Стремился, ибо раньше жило здесь много подвижников, которые пришли в меру духовного возраста».

Шесть лет продолжалась отшельническая жизнь в скиту, но Промыслу Божию угодно было назначить новое, «сугубо трудное послушание». 19 октября 1921 г. о. Иакинф был назначен настоятелем в обитель Преподобного Трифона Печенгского, расположенную на берегу Северного Ледовитого океана.

Для самого монаха Иакинфа новое назначение было большой неожиданностью:

«Назначен я был с посвящением в сан игумена и возложением золотого наперсного креста. Это событие меня очень удивило. Из простого и непосвященного инока да прямо в игумены!.. И еще из такого большого братства. В то время было всей братии на Валааме пятьсот человек, из них 75 иеромонахов и 35 иеродиаконов.

Много иеромонахов было с золотыми крестами. Меня больше всего удивляло то, что выбран был я, от природы не обладавший ни хорошим умом, ни сообразительностью. При этом же человек я недеятельный. Чувствовал себя неспособным и неподготовленным, но отказаться, почему – и сам не знаю, побоялся.

Принял я это назначение совершенно благодушно, волнений не испытывал. Некоторые иноки даже удивлялись моему равнодушию. Я и сам удивлялся себе, ибо я, от природы, человек трусливый. Бывало, приду в монастырь из скита и во время всенощной пойду прикладываться к Евангелию, а ноги затрясутся, голова закружится, думаю – вот сейчас свалюсь. Иногда даже не подходил из-за этого к Евангелию. При назначении же настоятелем получилось совсем наоборот, вместо страха появились слезы».

«В монастырь приехали мы, – рассказывал о. Иоанн, – в четыре часа вечера. Братия встретила нас с колокольным звоном. Когда пришли в церковь, то вся братия была уже собрана, царские врата открыты и певчие на хорах запели кондак “Дева днесь”. У меня навернулись слезы на глазах, но крепился, чтобы не расплакаться. Надели на меня мантию шелковую, и я вошел в алтарь приложиться к престолу, а затем и к раке преподобного. Когда я повернулся лицом к братии, блеснула мысль: “Скажи что-нибудь”, и я сказал: “Здравствуйте, святые отцы и братия! На послушание прислан я к вам настоятелем, и со мною еще два помощника, прошу вас, примите нас. Я посвящен во игумена из простого монаха, и в двухнедельный срок учился я служить и собирался в дорогу и прошу вас, святые отцы и братия, если заметите какие-нибудь ошибки в службе, покройте мои недостатки христианской любовью. И как я приезжий из другого монастыря и не знаю ваших порядков и дел, то прошу вас, помогайте мне”».

Старец с глубокой верой произнес слова, которые были для него основой жизни: «Главное наше дело заключается в том, чтобы между нами был мир, любовь и согласие. Если это будет между нами, тогда все будет хорошо и благодать Божия почиет на нас».

Первые годы управления были тяжелы для нового игумена. Сама обстановка среди братии удручала о. Иакинфа: «В церковь ходили мало, книг святых отцов не читали, и взгляд на духовную жизнь получился у них совершенно сухой. Вначале, по моем приезде, я объяснил им цель иноческой жизни и рекомендовал читать святоотеческие книги. Некоторые иноки приняли мой совет, стали похаживать в церковь и почитывать книги святых отцов».

Продолжая свои воспоминания, старец рассказывал М.Янсону:

«Враг поразил мое сердце печалью, унынием и тоской по Валааму, моей духовной родине. Там, думал я, есть духовные старцы, с которыми очень хорошо можно поделиться в скорбную минуту, там удобнее проводить духовную иноческую жизнь, ибо в этих отношениях Валаам мне хорошо известен. Вот я и стал подумывать, как бы туда ускользнуть. К этому прибавились кое-какие неприятности, и я решил ехать. Без искушений никак не обойдешься. В этой временной жизни подобно как в телеге едешь – то на камешек наедешь, то на кочку попадешь, а иной раз в ухаб въедешь так, что и камилавка на голове встряхнется... » Настоятелем Печенгской обители игумен Иакинф был одиннадцать лет. В октябре 1931 г. по собственной просьбе он был освобожден от занимаемой должности. Весной следующего года снова был принят в число валаамской братии и направлен на проживание в скит Святого Иоанна Крестителя. В 1933 г. он был пострижен в схиму с именем Иоанн.

О своей жизни в скиту отец Иоанн рассказывал: «Жил я один в небольшой пустыньке в скиту Иоанна Предтечи. Сам себе готовили сам выращивал овощи, а за хлебом ходил в монастырь или иногда пек сам. Ночью я любил бодрствовать, ложился спать всегда после двенадцати часов, в два или в три вставал. Но, конечно, днем спал столько, сколько требовалось естеством».

Писатель М.Янсон, неоднократно посещавший Валаамский монастырь, в своей книге «Валаамские старцы» вспоминает о встречах со старцем:

«Бывали мы еще в одной келии Предтеченской. Тоже невелика, разгорожена дощатой переборкой. Мала, темна и тесна пустынька, но светел, приветлив хозяин. Много книг священных, отеческих. И на полке, и в шкафике, и на столе. Среди этого обилия легко находит нужное слово учительное, или страницу, или выдержку. Своей памяти не доверяет, да и не словом, не от себя поучает: “Где там, еще не так скажешь... Вот у святых отцов, у них сказано ясно и просто”».

Бывал у старца и писатель Сергей Большаков, о чем оставил свои воспоминания в брошюре «На высотах духа», изданной в Брюсселе в 1971 г.

Летом 1937 г. схиигумен Иоанн перешел из скита в монастырь и исполнял послушание второго духовника. Несмотря на это обстоятельство, старец все же посещал любимый Предтеченский скит.

В 1940 г. о. Иоанн вместе с братией был вынужден покинуть родную обитель и эвакуироваться в Финляндию. В новой обители старец поселился в угловой комнате-келье на втором этаже двухэтажного деревянного дома, из окна которой открывался прекрасный вид на тихое озеро.

На Новом Валааме он также был братским духовником. У двери кельи о. Иоанна стояла особая скамья: на исповедь к духовнику приходили братья и паломники, и, когда исповедников было много, ожидавшие своей очереди садились на эту скамью9.

В свободное время старец принимал участие в общих монастырских послушаниях – летом работал в поле, зимой рубил дрова. «Хлеб с полей убрали и намолотили... Теперь начали картошку копать... При здоровье хорошо и поработать, даже назидательно, иногда до слез». После работы о. Иоанн любил уединяться в келье для молитвы. Об этом времени своей жизни старец писал: «Теперь я мало читаю книг, повторяю только по пометкам, они у меня помечены в разное время. Определенного молитвенного правила не держу, стараюсь держать правило мытаря. Больше люблю читать Евангелие, Апостольские послания и Псалтирь с толкованиями... » В 1947 г. после смерти настоятеля Валаамского монастыря схиигумена Харитона (Дунаева) о. Иоанн был избран братией настоятелем обители. Вот как об этом вспоминает в одном из своих писем иеродиакон Сергий, насельник Валаамского монастыря:

«... Состоялся выбор нового игумена, выбирали только имеющие финское гражданство, некоторые не пришли на выборы, но и так выпал 31 голос на схиигумена Иоанна... И слава Богу... » Однако решение выборного совета необходимо было утвердить в церковном управлении в Куопио. Управление же, подчеркнув, что монаха, постриженного в схиму, нельзя назначить настоятелем обители, отклонило выбор братии. Вскоре были проведены новые выборы, и настоятелем стал игумен Иероним.«... Я рад, – писал о. Иоанн, – что Господь избавил меня от настоятельского ига».

Год за годом телесные силы схиигумена Иоанна ослабевали. В письме, отправленном в феврале 1953 г., старец сообщает о своих недугах: «У меня ноги мои сдали, обе болят. Ты посмотрела бы, как я утром встаю, точно младенец, который только что учится ходить, потом раскачаюсь и хожу; служить затрудняюсь, причащаюсь в алтаре. Все же пока бодрюсь, ко всем службам хожу, только приходится все больше сидя слушать службу и молиться».

О. Иоанн все чаще задумывался о переходе в вечность: «Как ни береги себя, а закон смерти неумолим, и не два же ведь века жить. Теперь занят мыслями о переходе в другой, вечный, мир... » За год до смерти, в ноябре 1957 г., схиигумена отвезли в дом престарелых в Хейнявеси, где он пробыл до середины января 1958 г.

В последние месяцы перед кончиной о. Иоанн стал нуждаться в постоянной помощи. В монастыре ему помогали работавший сапожником иеродиакон Иона и монах Димитрий. Иногда и духовные чада из мирян по очереди приезжали ухаживать за старцем.

В последнем кратком письме 16 марта 1958 г. старец писал: «Все время слабею. Стал очень тоненький. С трудом ходил в баню».

Утром 24 мая/6 июня 1958 г. послушник Андрей Пешков зашел к монахам спросить, что кому нужно принести из лавки. Подошел он и к келье схиигумена Иоанна, постучался, произнес молитву и вошел.

О. Иоанн сидел на постели, и Андрей спросил, принести ли что-нибудь ему из лавки. Старец не отозвался. Андрей подошел поближе и повторил свой вопрос. Ответа не последовало. Разволновавшись, Андрей пошел в соседнюю келью к о. Гавриилу и попросил его зайти в келью схиигумена. О. Гавриил пришел, взял старца за руку и сказал: «Уже холодная». Так, в полном уединении о. Иоанн окончил свой земной путь. Похоронили его на кладбище Ново-Валаамской обители.

Восприняв полноту святоотеческого наследия и афонскую практику исихазма, о. Иоанн оставил бесценное сокровище, «один из духовных ориентиров православного человека в современном мире», – свои письма. «Ценность этих писем для современного христианина настолько самоочевидна, что не требует каких-либо авторитетных подтверждений». Схиигумен Иоанн и сегодня является духовным наставником христиан, ищущих совета и поддержки в его эпистолярном наследии.

Письма писал я, как Господь полагал мне на сердце.

Переписка с духовными чадами, которых он старался наставить и поддержать почти до самого последнего своего дня, была главным занятием о. Иоанна в свободное от монастырских послушаний время. В 1950-е гг. некоторые его письма были опубликованы в журнале «Ааmun koitto» в переводе на финский язык. В 1956 г. в Хельсинки вышел небольшой сборник писем схиигумена Иоанна на русском языке. Впоследствии письма несколько раз переиздавались в Финляндии. Сборник был переведен на английский и сербский языки. В наши дни предпринималось много изданий писем старца, самым удачным и полным из которых является, на наш взгляд, сборник «Валаамский старец схиигумен Иоанн (Алексеев). Письма о духовной жизни», составленный В.Дегтеревым и изданный в 2007 г. Здесь опубликованы преимущественно неизданные письма схиигумена Иоанна. По стилю наставления о. Иоанна можно сравнить с поучениями некоторых русских подвижников ХVIII-ХIХ вв.

Основной темой писем о. Иоанна является спасение человека, путь преображения его из состояния греховно-болезненного, страстного в состояние новое, богоподобное –- духовное. Советы, размышления и наставления старца пронизаны неподдельным чув- ством смирения, глубоким сознанием своего недосто- инства быть чьим-либо учителем. Он видит себя хуже всех тех, которые обращаются к нему за помощью. Он только советует, не требуя себе подчинения, постоянно обращаясь к творениям святых отцов.

В своих наставлениях схиигумен Иоанн проявляет открытость к людям, простоту и духовную трезвость, старается поставить себя на место страждущего человека, обращающегося к нему за помощью. «То, что ты написала о своем внутреннем состоянии, – пишет о. Иоанн, – все это у меня есть. Точно жила близ меня и записала все мои душевные уклонения. Однако унывать не будем, но с Божией помощью постараемся полагать добрые начала, чтобы жизнь проводить в полном смысле по-христиански».

Первостепенное значение для христианина в его подвижнической жизни, по мнению о. Иоанна, имеют Священное Писание и творения святых отцов. Размышляя об этом, старец писал: «...Откуда нам почерпать духовные силы, как не от Священного Писания? И святых отцов надо читать, ибо они очень хорошо объясняют Священное Писание и духовную жизнь до тонкости уясняют. Сами прошли опытом духовную жизнь и для нас точно вехи поставили, чтобы мы не сбивались с духовной дороги, и Вы увидите в их богомудрых советах свое устроение и вполне можете разобраться, как продолжать свой путь, на который поставлены Богом».

В другом письме схиигумен снова подчеркивает важность святоотеческого наследия: «Великое счастье для нас, что мы имеем книги св. отцов, ибо у них подробно говорится о духовной жизни». Далее старец указывает, что духовник должен помогать правильно понимать Писание и поучения отцов, а также руководить человеком на пути ко спасению: «Конечно, хорошо бы духовную жизнь проводить под руководством духовного наставника, но оскуде преподобные, а без наставника очень опасно руководиться только одними книгами; все равно как в аптеке, не учившись искусству медицинскому, вместо полезных лекарств возьмет отравляющее. Однако унывать не надо, в основании положим мытарево смирение, и Господь по Своей благости поможет нам, грешным, и избавит от напастей на духовном пути. А в немощах будем каяться, ибо все подвижники благочестия держались за смирение и покаяние». Таким образом, как и свт. Игнатий (Брянчанинов), о. Иоанн считает, что духовных наставников в его время очень мало, однако схиигумен призывает все же искать «себе старца тихого, доброго, смиренного, пребывающего в мире совести и внутреннем безмолвии, то есть никого не осуждающего. А тех, которые всех осуждают, всем недовольны да еще сребролюбивы – от таковых беги, ибо с ними сам еще развратишься». Одним из немногих духоносных руководителей, по мнению старца, был его современник валаамский подвижник иеросхимонах Михаил (Питкевич). Его духовный авторитет схиигумен Иоанн подтвердил в беседе с писателем С.Болыиаковым; многие из близких старцу людей были духовными чадами о. Михаила.

Есть у схиигумена Иоанна письмо, в котором он раскрывает сущность духовной жизни, опираясь не на свои мысли, но на рассуждения святых отцов, обильно цитируя древних подвижников благочестия и патерики. Содержание письма еще раз убедительно свидетельствует о главной особенности наставлений старца – все они основаны на многовековом святоотеческом опыте борьбы со страстями и стяжания добродетелей. «Очень немногие знают, – отмечает о. Иоанн, – в сущности, о духовной жизни и застревают на букве, убивающей дух: “не прикасайся”, “не вкушай”, “не дотрагивайся” (Кол. 2,21 )».

Далее следуют цитаты, раскрывающие, по мысли старца, суть духовного делания: «Преподобный Агафон сказал: “Духовная жизнь подобна дереву: телесный труд, подвиг – листья, а душевное делание – плоды”. Вообще телесные подвиги не есть добродетель, а средство или пособие к добродетели. Если не будет плодов: любви, радости, мира, долготерпения, благости, милосердия, веры, кротости, воздержания (см. Гал. 5,22), – тогда всуе будут телесные подвиги... Святой Иоанн Лествичник говорит: “Весьма развратился нынешний век и весь стал переполнен возношения и лицемерия: труды телесные, по примеру древних отцев наших, может быть, и показывают, но дарований их не сподобляются”, хотя, думаю я, естество человеческое никогда так не требовало дарований, как ныне. Святой Исаак Сирин говорит: «... пока не смирится человек, не получит награды за свое делание. Награда дается не за делание, но за смирение”.

Вот еще что: надо стараться с Божией помощью развить в чувстве смиренный дух, чтобы увидеть себя хуже всех. На опыте так и будет, если будешь следить за собой и не обращать внимания на недостатки других. Святой архиепископ Феофил посетил однажды гору Нитрийскую, и пришел к нему авва горы. Архиепископ спросил: какое делание, по твоему опытному сознанию, есть высшее на иноческом пути? Старец отвечал: повиновение и постоянное самоукорение. Ибо самоукорение есть невидимое преуспеяние, потому что человек хорошо совершает путь свой и не замечает этого; так и самомнение и самоугодие есть скрытая погибель.

Скитяне египетского скита, если какая добродетель их делалась известною, уже не признавали ее добродетелию, но как бы грехом. Вот как они боялись тщеславия, человекоугодия и лицемерия».

И снова мысль о духовном наставничестве: «В данное время очень трудно найти опытного руководителя в духовной жизни. Святой Петр Дамаскин сказал: “Вначале я много терпел вреда от неопытных советников”. Да, один рассудок без опыта не может руководить человеком, живущим духовною жизнию, – только покривит духовное делание».

Вообще «духовный успех без деятельной жизни не может быть, как на дереве без листвы не может быть плодов. Иногда приходится замечать, как некоторые высокопарно разглагольствуют о созерцании, однако чувствуется, что это созерцание от ума, а не от дел вытекает. Науку прошел, теорию, словесность изучил, память хорошая, вот и не затрудняется говорить. Но иное дело от дел, а иное – от обучения».

Помыслы старец разделяет по причинам происхождения: от Бога, от человека и от диавола. «Есте- ственно, человеческие», если «помыслы – не что иное, как мечтательные образы от пережитых прежних впечатлений, и к ним примешивается фантазия». «Помыслы, от которых бывает душевный мир и умиление, – ангельские (то есть от Бога. – Авт.)». «А помыслы, от которых бывает смущение душевное и расстройство, – бесовские (то есть от диавола. – Авт.)». Относительно последних о. Иоанн пишет: «Иногда точно молния блеснет о прежних пережитых случаях, даже и головой тряхнешь от неприятности. Долго недоумевал, почему они так внезапно налетают, наконец узнал, что они бесовские, и не стал обращать на них внимание. Против таких мыслей употребляй духовное оружие, глагол Божий – молитву. Без молитвы загромоздят они нашу головушку разными впечатлениями и греховными воспоминаниями». Подобно свт. Василию Великому и свт. Григорию Богослову старец Иоанн пишет об особенностях смирения и противоположной ему гордости: «Свойство смирения видеть свои грехи, а в других – добрые качества; а гордости свойственно видеть в себе только хорошее, а в других – только худое. Вот еще черта смирения: простота, откровенность и естественность. А что такое смирение и как оно рождается в душе, никто не может выяснить словами, если человек не научится сему из опыта. Из одних слов нельзя сему научиться».

Рассуждение о тщеславии старец начинает с откровенного признания о самом себе: «Не могу сказать, что нет у меня тщеславия». В духе святых отцов он называет тщеславие очень тонкой страстью, которая «примешивается к каждой добродетели и святых не щадит, прилипает и к ним». Аналогично пишет прп. Иоанн Кассиан Римлянин: «Эта страсть (тщеславие. – Авт.) и с бегущим в пустыню проникает... ибо она воодушевляется не иным чем, как успехами добродетелей того, на кого она нападает...» По мнению схиигумена Иоанна, «эту безумную страсть можно заметить только при очень внимательной жизни. Если человек будет стоять на страже своего сердца молитвенно, тогда только увидит, как тщеславные помыслы приступают к сердцу». Далее старец обращается к страсти как к личности: «О безумное ты тщеславие, как ты любишь показность своих трудов! Иногда и труды ты большие несешь, чтобы люди видели и величали тебя. У тщеславного человека суетны пост, поклоны и прочие телесные труды, ибо он все это делает ради славы своей. Господь же повелевает все делать тайно и громит фарисеев за их тщеславное поведение». В подтверждение своих мыслей он отсылает адресата к святоотеческим поучениям: «Кто хочет больше знать о страстях, того отсылаю во 2-й том “Добротолюбия”. Там святые отцы до тонкости объяснили о страстях из личного своего опыта».

По мысли старца, ничто так не отдаляет человека от Бога, как вражда, злословие и непрощение. Нельзя преуспеть в духовной жизни, если имеешь на кого обиду и не готов уврачевать ее прощением. «Помоги Вам Господи, – желает схиигумен, – жизнь свою проводить в мире и согласии, по святому Апостолу: друг друга тяготы носите, и тако исполните закон

Христов (Гал. 6, 2). Вместе жить и чтобы был мир душевный – требуется терпение и смирение, а так как у нас нет этих добродетелей, то и думается нам: все другие виноваты, а не мы. Однако надо стараться, чтобы хоть долго не сердиться, иначе и молитва в толк не пойдет».

Тема утешения присутствует во многих письмах старца: «Пишешь, что переживаешь тяжелое состояние душевное. Однако знай: не ты одна переживаешь подобное тяжелое состояние, а кряхтит все человечество под бременем Адамовым, наследием от преслуша- ния. В подобные тяжелые минуты одно есть средство: терпение и молитва и вера в то, что будет перемена к лучшему, ибо как в погоде бывают перемены, так и у нас».

В одном из писем не верующему «в бессмертие души, в особенности в Царство Небесное и в ад» о. Иоанн противопоставляет свою веру: «Ая глубоко верю и утверждаю, что душа бессмертна». Доказывая свою точку зрения, старец продолжает: «Приведу один пример бессмертия души. Наверное, думали Вы когда-либо, когда хоронили умершего: одна мысль говорит, что я умру, а другая, где-то внутри, говорит – нет, я не умру. Вот это и есть голос души, ибо она бессмертна. Еще к сведению: душа не стареет. У стариков в морщинах и сединах бывают юные нравы, ибо душа грешит и добро творит посредством тела... »

«Вы пишете, что “уже здесь, на земле, ужасный ад” – продолжает схиигумен. – Неверно думаете: здесь, на земле, только предвкушение будущего ада. Есть те, кто испытывает ужасные внутренние мучения от греховной жизни, вот они и предвкушают будущее вечное мучение. Есть и такие люди, которые предвкушают будущее вечное блаженство: это те, которые живут евангельскою жизнью. Они приходят в такое состояние, что для них мир почти не существует и все люди кажутся милыми. У таких людей нет лукавства, ни обмана, ни лести, ни лицемерия, ни тщеславия, и всю тварь они видят по существу, восхищаются и умиляются до слез».

Старец выступает в роли апологета, разъясняя фундаментальные вопросы основного богословия: «Вам непонятно, как Всемогущество может интересоваться каждой человеческой душой и о ней заботиться и что “это несовместимо с попускаемой Им здесь жестоко- стию на земле”. Наш умишко очень ограниченный и не может постигнуть судеб Божиих. Ибо Бог – самобытное и вездесущее существо, Он как свет везде светит и все человеческие сердца проникает, и нет такого места, чтобы не было Бога. Мне один ученый сказал: “Наука говорит: в природе есть какая-то невидимая всемогущая сила, которая поддерживает весь мировой порядок”. Но не хотят сказать, что это Бог. Все науки мира сего говорят только об этой земной жизни, а о загробной молчат. Конечно, науки нужны, ибо ими человечество живет, но они набивают голову разными познаниями, а сердце остается наполнено страстями, и под влиянием страстей фантазируют и хотят своими человеческими усилиями устроить блаженство на земле. Духовная наука говорит совсем другое: много человек замышляет в сердце своем, но состоится то, что определено Господом; все человеческие уси- лия без Божией помощи рухнут в конце концов. Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии; аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий, – сказано в Писании. Если Вы хотите найти Бога философией, всуе будете трудиться и никогда не найдете. Вот мой совет, как найти Бога: начинайте вести свою жизнь по Евангелию. Господь сказал: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5,8). Постепенно очищайте сердце от страстей: насколько очищается сердце от страстей, настолько Бог познается и будет Царство Божие внутри Вас (см. Лк. 17,21)».

Продолжая полемику с атеистом, о. Иоанн обращается к теме естественного Откровения. Испытывая особое чувство любви к природе, он в каждой малой травинке видит чудо творения Божия, Его благой Промысл, пекущийся о каждом творении. Окружающий мир был для него помощником в познании Бога. «Я глубоко верю и утверждаю, – писал старец, – что есть Бог, есть будущая жизнь, есть вечное мучение для грешников, есть и вечное блаженство для праведников. Как же не верить в Бога, когда, куда не посмотрю, везде вижу и созерцаю Божию премудрость и благость... Я вообще люблю природу. Приду в лес и удивляюсь каждому деревцу и холмику и созерцаю всемогущего Творца».

По поводу воздержания в пище во время поста для физически слабых и больных людей о. Иоанн, повторяя мысль свт. Иоанна Златоуста, советует исполнять прежде всего пост духовный: «Бог требует поста от сильных и здоровых, снизойти телу при твоем здоровье грехом не будет. Да и что такое пост, как не наказание тела для того, чтобы укротить страсти. Святые отцы учат убивать страсти, а не тело».

Особо старец писал о монашеском подвиге. К этому его побудило направленное ему письмо, в котором укорялось монашество «за то, что оно бесполезно для общества, что монахи замкнулись и живут только для себя», и являются «эгоистами». В ответ старец обоснованно ответил, что «монастыри и монашество – явление не случайное, а установленное святыми отцами по внушению Святаго Духа, и монашеский чин – не тот, чтобы идти в мир, ибо мы отреклись от мира, и нами ежедневно совершается бескровная Божественная жертва за весь мир и о мире всего мира, и это служение выше всех благотворительностей ближнему. Благотворительность похвальна для мирян, так как они живут в миру, и священный их долг – служить ближнему кто как может, по данному свыше таланту. Монастыри еще служат для мирян тихой пристанью от волнений житейской суеты, приезжающие отдыхают здесь и укрепляются духовно, ибо в монастыре течение жизни другое в сравнении с миром. Еще монастыри воспитывают духовных чад, о которых миряне понятия не имеют, потому что видят только внешнюю сторону монастырской жизни... Монастырь подобен утренней яркой заре, и на эту зарю стекаются из разных губерний России пожить ради спасения своей души... »

Являя пример смирения, схиигумен Иоанн считал себя должником пред Господом, «зрел своя прегрешения», наставляя: «Мы – всегдашние должники Господу, а долг наш – жить по заповедям Господним.

Если и все заповеди исполним, особенного ничего не сделали, а только уплатили долг. Подумай, человече, о своих мнимых трудах и не мечтай о себе высокое, что что-то великое исполнил. Старайся иметь евангельское смирение и бойся гордости. Впрочем, не унывай, если пошатнешься в добродетелях. Господь знает нашу немощь и по Своему милосердию дал нам, грешным, покаяние, и оно (покаяние. – Авт.) существует до гроба. Аминь».

Святые отцы изобрели молитву Иисусову – вот самое могучее средство или врачевство против мыслей и вообще против всех неприятных случаев. Молитву читай так:

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго».

Особое внимание в наставлениях о. Иоанна уделяется Иисусовой молитве, которой «принадлежит преимущество, потому что она с Господом Иисусом сочетавает душу, а Господь Иисус есть единственная дверь к богообщению, к снисканию которого стремится молитва».

Часто обращались к схиигумену за советом об умном делании. Одним он отвечал письменно, другим – устно. Так, например, в беседе с С. Большаковым старец говорил, что к людям, творящим молитву Иисусову, приставлены три беса для того, чтобы всеми силами помешать молитвенному подвигу. Ссылаясь на «Сборник о молитве Иисусовой» игумена Харитона (Дунаева), о. Иоанн подчеркивал, что «при молитве Иисусовой надо иметь глубокое смирение и отнюдь не мнить». Старец задает вопрос: «Для чего мы читаем молитву Иисусову?» – и сам отвечает: «Чтобы, постоянно помня Господа и каясь в грехах, прийти в духовное умиротворение, внутреннее безмолвие и любовь к ближнему и правде – тогда мы живем в Боге, Который есть Любовь».

Однако «есть люди, которые смотрят на эту молитву как на некую магию, которая им доставит чтение мыслей, прозрение, дар чудотворений и исцелений и т.п. Такой подход к молитве крайне греховен. Так поступающие обольщаются бесами, которые им дают от себя некую власть, чтобы их совсем погубить, навеки... Молясь и видя в себе некий прогресс духовный, начинают они кичиться им и всех прочих считать низшими себя и недостойными, а в себе видеть избранный сосуд Божий. Такие молитвенники обычно всех осуждают, легко раздражаются при укорении, всегда в какой-то смуте... сердце их отстоит далеко от Господа. Нужно... к молитве прибавлять еще исполнение заповедей, ибо вера без дел мертва и делами вера достигает совершенства».

Некоторые духовные чада боялись впасть в прелесть, творя молитву Иисусову. Таким старец отвечал: «Вот еще нашлись новые хулители Иисусовой молитвы, не понимают сами, что говорят. В прелесть впадают не от молитвы, а от гордости, самомнения и самочиния... Против таких мысленных бесовских искушений святые отцы изобрели молитву Иисусову, ибо мы, грешные, без Божией помощи не можем избежать бесовских козней. Вот так и говори: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго”. Сперва будет тяжело – сухость, леность и наплыв всяких мыслей, ибо враг очень не любит молитвы и восстает разными помыслами. Но ты не смущайся, продолжай молитву, и Господь восстанет, как ради апостолов повелел престать волнам и ветру, и прекратит все твои мысленные волнения».

Тем, кто уже начал подвиг молитвы, но «молитва иногда пресекается», старец советовал не унывать и продолжать трудиться в молитве, потому что человеку свойственно быть непостоянным, неизменен же один Бог. «Хочешь, чтобы согрелось сердце при Иисусовой молитве? – писал старец. – Святые отцы сказали: если будешь сбивать молоко, получится масло, так и в молитве – от количества приходит качество. Если будешь чаще повторять молитву, тогда, по Божией милости, и сердце согреется».

Непременным условием для стяжания благодатного дара Иисусовой молитвы о. Иоанн считал хранение внутреннего мира: «А чтобы в молитве был успех, старайся, насколько хватит твоих сил, стяжать внутренний мир. Не вмешивайся в чужие дела, не осуждай, имей смирение, ибо смирение важнее всего – без него никакая добродетель быть не может».

Таким образом, мы видим, что наставления старца основаны на богатейшем святоотеческом опыте молитвенного подвига. Являясь великим делателем молитвы Иисусовой, схиигумен Иоанн помог научиться умному деланию многим духовным чадам и со страниц своих писем обращается ко всякому христианину, желающему преуспеть в молитвенном подвиге для охранения своего сердца от всякого «нечистого движения, сообщая ему глубокий мир и духовную крепость».

Иеромонах Памва (Игнатьев)

(1877–1965)

О. Памва был иноком доброго нрава...

Жизнеописание иеромонаха Памвы преимущественно составлено по материалам неопубликованного дневника, который на протяжении многих лет вел старец и который хранится ныне в НАРК. Это поистине уникальный труд, изучив который, представляется возможным не только составить жизнеописание о. Памвы, но и узнать о трагических событиях раскола на Валааме, эвакуации монастыря в Финляндию, внутренней жизни братии на старом и Новом Валааме. Но самое ценное в этом дневнике то, что перед нами раскрывается внутренний духовный мир старца, полный страданий и горя, счастья и радости. Благодаря простому языку и искренности мыслей о. Памвы при чтении дневника создается впечатление личного участия в его жизни.

* *

Иеромонах Памва (в миру Павел Порфирьевич Игнатьев) родился в 1877 г. в Кронштадте и происходил из мещан. Вот как об этом повествует сам старец: «Я, грешный иеромонах Памво, родился в г. Кронштадте в 1877 г. 12/25 февраля утром на Северном бульваре. Матушка моя в это время говела, а это была суббота на первой неделе Великого поста. Она пришла от святого причастия, в квартире было холодновато, и разрешилась мною при болезни благополучно, но, только по рассказу матушки и бабушки, я родился синий, и они думали, что я мертвый, и долго меня качали, а потом зажгли сахарную бумагу и стали дым пускать в нос. Я зачихал, и матушка обрадовалась, что я жив, зато я все время не очень богатырского здоровья» . Во всех этих событиях, связанных с рождением, о. Памва видел определенный смысл: «Может быть, было предзнаменование, что я буду инок».

«По выходе моем из родительского дома в обитель, – продолжает иеромонах Памва, – у меня была одна мысль: быть монахом. В 1895 г., 8 мая, я отправился из г. Кронштадта в Сергиеву пустынь говеть, когда пришел на исповедь к духовнику о. Герасиму и объявил ему свое намерение поступить в Валаамскую обитель. Но он сказал, что там очень трудно... но я опустился на колени и стал просить его благословения. Тогда он обратил свой взор на св. образа и сказал мне: “Господь благословит, чадо, тебя и укрепит навсегда в обители”.

А на другой день, 9 мая, я, приобщившись Св. Таин, отправился обратно домой. А 24 мая я отправился в Валаамскую обитель. Господи, сколько было у моей родной мамаши слез и горя! 13 января умер мой отец, а тут и я ухожу; как она меня упрашивала, чтобы я не уходил в монастырь! Но я ей говорил: “Мама, решение мое без поворота”. Она сказала: “На кого ты меня оставляешь с малыми детьми?” Я сказал: “На Бога”. И, действительно, Господь все-таки ее не оставил без хлеба и детей всех устроил к месту».

Итак, в 1895 г. Павел поступил в Валаамский монастырь, в 1901 г. определен в послушники.

В 1907 г. произошло долгожданное для рясофорного послушника Павла событие: он, «по милости Божией, сподобился пострижения в Ангельский чин». О. Памва в своем дневнике отмечает: «При пострижении имя мне дали Памва, память которого празднуется 18 июля. Постригал нас по случаю смерти игумена Пафнутия о. наместник Маврикий. 12 лет я пробыл послушником. Господи, сколько было борьбы и усилий, чтобы остаться в святой обители; враг рода человеческого, искуситель, пускал разные свои стрелы, чтоб меня уязвить и выгнать из обители, но милость Божия меня охраняла от всех его козней».

В 1910 г. монах Памва был рукоположен во иеродиакона, в 1914 г. – во иеромонаха.

За время своего пребывания в монастыре старец исполнял самые различные послушания: был старшим келейником игумена Павлина, трудился при Архиерейском доме в Выборге и на подворье в Москве, пел на клиросе. В 1930-х гг. по благословению игумена ветре- чал паломнические группы, проводил экскурсии по монастырю и островным скитам. Благодаря последнему послушанию старец имел возможность общения с людьми разных возрастов и социальных положений. В качестве «посланца Валаамской обители» иеромонах Памва совершал частые визиты в православные монастыри и приходы Латвии и Эстонии, где его «горячо любили и всегда с нетерпением ждали». Он старался всех наставить, поддержать, рассказать не только историю обители, но и объяснить, что без духовной жизни нет монашества, нет подвига, нет христианина.

«В среду 18 июля 1934 г., – повествует в своем дневнике о. Памва, – прибыла к нам из г. Выборга экскурсия русской религиозной молодежи, к которой я был назначен ее везде сопровождать...»

Старец проводил экскурсии, служил молебны, беседовал, пил чай с молодежью, а на прощание обратился к ним с трогательным наставлением:

«В жизни человеческой нет более тяжелой и грустной минуты, как минута прощания и расставания с дорогими сердцу, связанными с нами узами крепкого духовного родства. Такая минута настала. Как грустна для меня и для вас эта минута. Но да будет во всем Его святая воля... Сохраните, милые дети, навсегда Бога в душе вашей, сохраните чистоту и непорочность сердца во всю жизнь вашу. Берегите себя от грязи, сохраните благоухание невинности, чистоты и непорочности. Избегайте злобы и неприязни. Любите всех, и вас самих будут любить. Любите Бога, молитесь Ему, творите волю Его. Прилежно читайте Святое слово Его, тогда Он будет всегда с вами».

В ответ о. Памва услышал благодарные слова:

«Мы видели в Вас образец смирения, христианской любви к ближним и самопожертвования».

Еще один паломник, К.Е. Аренский, после общения со старцем на Валааме написал статью, в которой отметил: «Замечательный человек о. Памва. Быстрый, проворный, несмотря на свой не первой молодости возраст. Не было в нем никакой напыщенности, говорил обо всем просто, интересно, и в словах его чувствовалась глубокая, непоколебимая вера».

Со многими паломниками завязалась переписка. Некоторые присылали в благодарность старцу подарки. Одной из таких почитательниц была жительница Таллина Елена Матвеева. В ее личном архиве сохранилось несколько писем о. Памвы, в которых он рассказывает о себе, о жизни монастыря, интересуется здоровьем не только Елены и ее семьи, но и других духовных чад, знакомых с Матвеевой, и, конечно, отвечает на вопросы о духовной жизни. Так, например, в письме Елене от 5 февраля 1958 г. он пишет: «Будьте добры передать Татьяне Виноградовой, пусть прочитает Св. Евангелие от Иоанна – главы 14,15,16,17. В этих главах содержится море утешений для скорбящего и гонимого от мира человека. После этого утешения скоропреходящие утери века сего ничтожны».

Иеромонах Памва был бесконечно благодарен Богу за то, что Он привел его на Валаам. Когда исполнилось 25 лет пребывания его в монастыре, старец записал: «24 мая 1920 г. Воскресенье. Сегодня исполнилось 25 лет, как я, грешный, вошел в сию святую Валаамскую обитель. Благодарю Господа Бога моего и препо добных отец наших Сергия и Германа за мою жизнь, хотя совесть и обличает, что не научился жить по-монашески за эти протекшие годы... теперь одно прошу у Господа и желаю мирно скончать жизнь в покаянии и сокрушении духа».

Живя в обители, о. Памва часто претерпевал скорби. Многие завидовали его положению при настоятеле Павлине, успеху в других послушаниях, клеветали на него. Некоторые не разделяли его позиции в отношении введения нового стиля в монастыре с благословения священноначалия. 10 февраля 1925 г. «утром на заборе около больницы налепили такую записку: “О. игумен масон, еретик, не знал, как дождаться смерти о. игумена Маврикия, вступил на игуменство за трехкопеечную булку. Его надо отправить за границу в Германию проповедовать масонство. О. Ефрема, иеросхимонаха, надо заколотить в ящик... А о. Памво блудница”». Сам же старец жил по принципу «монах должен быть послушным до смерти», а потому в календарном вопросе поддерживал игумена.

28 июля 1924 г. иеромонах Памва записал: «Крест ненависти и зависти ко мне людской есть спутник всей моей иноческой жизни, но думаю, что он доведет до моей могилы, т.е. будет моим неизменным спутником. О, зато он будет стоять на моей могиле не как обычное украшение христианских могил, но как символ крестоношения погребенного под сим, как неотъемлемая принадлежность моя».

Трудности и искушения не сломили христианской настроенности старца. Благодаря Бога за все, он всегда был жизнерадостным, «любил пошутить... и переходы от шутки к серьезному выходили у него хорошо».

В 1937 г. о. Памва нес послушание духовника Пюх- тицкого монастыря в Эстонии. Посетивший Валаам в 1938 и 1939 гг. еще мальчиком Патриарх Московский и всея Руси Алексий II запомнил «любвеобильного иеромонаха Памву, неоднократно приезжавшего в Таллин». В 1949 г. иеромонах Памва был избран монастырской братией ризничим.

Сложным временем для старца были годы жизни на Новом Валааме. Прекрасно зная все святые места старого Валаама, все его живописные уголки, помня тот быт и строй монастырской жизни, о. Памва с горечью говорил о необходимости жить в глубине Финляндии. В 1945 г. он писал Е.Матвеевой: «Пять лет, как мы покинули чудный наш Валаам. Время как стрела летит. Где теперь 1940-й год? Нет его более!.. Он погрузился в незримый океан времен, вечности. Наказуя, наказал нас Господь, смерти же не предаде нас».

Тем не менее одной из тем проповеди старца была радость. Христианин, по слову апостола Павла, должен всегда радоваться. Тем более неприемлемо не ощущать радости в великие христианские праздники: «Христианин должен встречать праздник Рождества Христова, духовно радуясь, и стараться пробудить в сердцах и тех ближних, которые не чувствуют и не проявляют ее (радости. –Авт.)».

Грех осуждения о. Памва считал одним из самых постыдных. Свой призыв к неосуждению старец выразил в стихотворной форме:

Не осуждай – затем, что все мы – люди,

Все слабы, немощны, окутаны грехом;

Волнуют страсти наши груди,

В грехе родились и живем.

Не осуждай... Чтоб ближних быть судьею,

Спроси у совести, ты сам-то лучше ль их?

О брат, кто точно чист душою,

Тот благ к погрешностям других!

Не осуждай... ведь слову нет возврата,

Смотри, чтоб, как сказал Спаситель,

Сучец увидев в глазах брата,

Не проглядеть в своем бревно.

Не осуждай – затем, чтоб обличеньем

Не пал бы на тебя тот камень с высоты,

Тяжелый камень осужденья,

Которым в брата бросишь ты.

Не осуждай! Не люди злы душою,

А жизнь людей бывает часто зла;

Сперва узнай, какою их стезею

Она к погибели вела.

Не осуждай! Дерзнешь ли поручиться,

Что ты пристрастием не будешь увлечен?

Не осуждай! Ты можешь ошибиться.

Не осуждай, – не будешь осужден!

Итак, по мысли старца, каждый человек, в том числе и осуждающий, может тяжко согрешить, и каждый, в том числе и осужденный, может покаяться, потому осуждение становится бессмысленным и лишь разрушает человеческую природу. В этом же духе предостерегает от пагубного осуждения прп. Иоанн Лествичник: «Станешь остерегаться осуждать согрешающих, если всегда будешь помнить, что Иуда был в соборе учеников Христовых, а разбойник в числе убийц, но в одно мгновение произошла с ними чудная перемена».

О терпении скорбей иеромонах Памва рассуждает, обращаясь к самому себе, взывая к своей совести: «О Памво! В великой своей печали постоянно обращайся скорее к молитве... Мне сегодня пришлось перенести от одного инока напрасные колкие слова; признаюсь, что горько мне было их перенести, но, слава Богу, перенес, а меня, как хотят, пусть бранят... Люди, особенно враги мои, находят повод к клевете на меня. Но ты, дружок, еще жди искушений, скорбей, уныния, унижения. Препобеждай и всем сердцем предай себя управлению Божию».

В дневнике старца находим еще одно стихотворение «Успокоение», которое помогает христианину настроиться на духовно правильное отношение к скорбям и невзгодам:

Тебя преследует людская злоба,

И не дают тебе от скорби отдохнуть;

Но потерпи немного: ведь до гроба Недолог путь.

Пробьет желанный час освобожденья,

Земли оковы смерть сорвет своей рукой,

И отойдешь в Небесные селенья ты на покой.

Упреки колкие, обиды злые,

Все, все перенеси и не кляни людей:

Они – орудья слабые, слепые своих страстей.

Терпи безропотно свои ты испытанья,

Последнюю слезу скорее с глаз сотри

И провидение за все свои страданья Благодари.

«У нас есть два сильных оружия, коих диавол боится и трепещет, – наставлял о Памва, – это, во-первых, – крестное знамение, с верою в распятого Христа употребляемое, а во-вторых, при крестном знамении – сладчайшее имя Иисусово, молитвенно и разумно устами произносимое или в глубине сердца содержимое. Именем Моим, – сказал Господь верующим, – бесы ижденут (Мк. 16,17)».

Из старцев Валаамской обители иеромонах Памва особенно почитал монаха Иосифа (Шорина) и часто перечитывал для назидания его дневники, а также с особой любовью относился к схиигумену Маврикию (Баранову), называя себя его духовным сыном. Обращающимся к нему за советом он предлагал ознакомиться в монастырской библиотеке с трудами о. Иосифа. И сегодня в рукописи монаха Иосифа за 1902–1904 гг. хранится лист бумаги, на котором рукой иеромонаха Памвы начертано: «Мир Вам и Божие благословение!.. Рекомендую книгу-дневник покойного монаха Иосифа. Думаю, что-нибудь найдете для себя. Простите. Ваш убогий Памво».

Накануне нового года, 31 декабря 1933 г., старец, размышляя о жизни, снова обращается к себе: «О Памво! Твои часы бегут, дни твоей земной жизни проходят, годы оканчиваются... Это, друже, ты помнишь, но забываешь, что над тобою есть Домовладыка, Который зорко наблюдает за каждым из нас. Этот Высший Судья над нами – Бог. Он сказал через Сына Своего, Спасителя нашего, что всякое древо, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь (см. Мф. 7,19). И не оканчивается ли мера долготерпения Божия по отношению к тебе, грешному, и не будет ли грядущий новый год годом сего посечения, т.е. прекращением твоей земной жизни и началом воздаяния нам по делам нашим? О чем тебе надо поразмыслить? Начни с того, что ты сделал худое, доброе в году, рассуди, что надо оставить и что выкинуть как негодное».

О. Памва любил говорить:

«Земная жизнь временная, а настоящий наш дом – там, у Господа. Это вроде как бы поехал человек в чужие места, как ни весело там, как ни приятно, а все домой тянет. Недаром же говорится: “Как в гостях ни хорошо, а дома лучше”. Вот и мы здесь в гостях, а отправится человек к домам, мы за него и радуемся».

К.Е.Аренский, услышав назидание, заметил: «Чувствовалось, что говорит он не заученные слова, а искреннее свое убеждение, казавшееся ему таким простым и ясным. Невольно я позавидовал: как легко умирать с такой верой!»

На протяжении своей монастырской жизни старец, памятуя о смерти, старался быть готовым к ней. Уже в 40-летнем возрасте подобно апостолу Павлу он имел желание разрешиться и быть со Христом (см. Флм. 1, 23). Но Господь судил иначе: иеромонах Памва прожил 88 лет и скончался в пятницу 12 марта 1965 г. Погребен в Финляндии на братском кладбище монастыря Новый Валаам.

Иеромонах Иустиниан (Серебряков)

(1884–1966)

Иеромонах Иустиниан (в миру Иаков Кузьмич Серебряков) родился 15 октября 1884 г. в крестьянской семье в Рязанской губернии. Как повествует в своем рукописном патерике духовный сын о. Иустиниана иеромонах Сергий (Иртель), у Серебряковых рождались одни девочки, и мать, прося Богородицу даровать им сына, обещала в случае рождения мальчика посвятить его Богу.

С раннего детства благочестивые родители воспитывали сына в духе послушания. Иаков, прислушиваясь к наставлениям отца и матери, старался исполнять назидания.

В своем дневнике, который в настоящее время хранится в архиве Ново-Валаамского монастыря в Финляндии, о. Иустиниан записал:

«Я помню, когда был еще малюткой, мама моя мне говорила: “Яша, не ругайся никогда черным матерным словом, а то за каждое матерное слово мать наша земля под нами на три аршина горит и можешь провалиться, если будешь ругаться; да еще гневается Матерь Божия” Я тогда еще и Бога-то не знал, но эти слова глубоко запали ко мне в душу, и я их старался сохранять по силе. Да, еще помню, однажды папа говорит: “Яша, где бы тебе Бог ни привел жить, никогда ни у кого чужого не бери, Бога ради, прошу тебя, дитя мое единственное, а то больно бьют за кражу, да и счастья не будет”.

По достижении семи лет у Иакова появилась мысль стать монахом. Около 1900 г. он действительно ушел в монастырь, расположенный недалеко от родного дома. Архимандрит этого монастыря посоветовал ему идти в Валаамский монастырь. «Иаков послушался и пошел, но поскольку не знал дороги, то долго странствовал с обозами, жил в чужих домах, пока добрался до Валаама».

2 июня 1902 г. 18-летний юноша прибыл в Валаамский монастырь. Видя в нем горячее желание посвятить свою жизнь Богу в иноческом чине, игумен Гавриил благословил Иакова остаться в обители.

По рассказам о. Иустиниана, дошедшим до нас в воспоминаниях его духовных чад, он «пришел еще совсем мальчиком, почти неграмотным и совершенно не искушенным в житейских отношениях. К тому же он был еще и малого роста и чувствовал себя совсем беспомощным». Он рассказывал, как, будучи новоначальным послушником, должен был помогать в братской больнице, но «не выдержал и вечером пошел к игумену просить освободить его от такого послушания, требующего стойкости и взрослого самообладания».

Через некоторое время родители узнали, что их пропавший сын живет в монастыре, и пришли к игумену, требуя вернуть сына. Игумен Маврикий позвал послушника и спросил родителей: «Отпустили бы вы его в монастырь или нет?» Родители ответили, что никогда бы не отпустили. На это игумен Маврикий сказал: «Ну и я не отпущу его». Вероятно, игумен ответил так потому, что Иаков был его духовным сы- ном. Тогда мать вспомнила о своем обете – посвятить сына служению Богу. Погостив некоторое время, родители с миром уехали, благословив Иакова остаться в монастыре.

Послушание Иаков исполнял в иконописной мастерской, с тем чтобы со временем научиться иконописи.

Послушник общался со схимонахом Анастасием, подвижником и делателем Иисусовой молитвы. Приучая Иакова к молитве, о. Анастасий каждую ночь будил его на утреню, которая начиналась в будние дни в три часа утра.

В монашество послушник Иаков был пострижен 13 ноября 1918 г. с именем Иустиниан. После пострига он некоторое время жил в скиту Всех святых, выполняя общие послушания. Внимательно проходя монашескую жизнь под руководством опытных старцев, о. Иустиниан «получил дар непрестанной сердечной молитвы». Однажды, когда он работал со старцами в скиту Всех святых, к нему подошел старец и сказал: «Вот и ты получил то, что только мы получаем. Храни это», – и отошел. Позднее старец Иустиниан говорил о сердечной молитве послушнику Георгию (Иртелю): «Дитя, ты хочешь получить сердечную молитву, а она дается за чистоту сердца: когда очистишь сердце от страстей – тогда придет к тебе сердечная молитва. Сердечная молитва – это ложка меда, а страсти – это бочка дегтя. Сердечная молитва – это благодать Святого Духа. Как пчелы боятся дыма, так благодать Святого Духа боится наших страстей. Когда смирятся страсти, тогда и вселится благодать Святого Духа. По Святому Писанию, в злохудожну душу (т.е. плохо устроенную, неподготовленную. -–Авт.) не внидет премудрость (Прем. 1,4) – благодать Святого Духа».

В 1924 г. монах Иустиниан был рукоположен во иеродиакона, а в 1928-м – во иеромонаха. В 1930 г. о. Иустиниана назначили библиотекарем и, как преуспевшему в духовной жизни, поручили духовное окормление нескольких послушников. Своим ученикам иеромонах советовал читать как можно чаще творения святых отцов: «В наше время нет великих старцев и мудрых руководителей. Потому-то святые старцы советуют больше читать святых отцов и ими руководствоваться». «Вот они, мои друзья, – говорил о. Иустиниан, показывая на полки и этажерки, уставленные книгами творений святых отцов и “Добротолюбием”. – Я никогда с ними не расстаюсь. Всегда с ними беседую. Один только вид их обложек и надписей смиряет наши страсти».

Как-то раз в библиотеку с экскурсией пришли гимназистки и спросили иеромонаха: «Как Вам не скучно жить все в этом месте?» Старец отвечал: «Мне-то не скучно, потому что я с Богом. А каково-то вам?.. Без Бога-то, должно быть, скучно».

Во время календарного раскола о. Иустиниан был на стороне старостильников и имел переписку с Афонским старцем из Карульской пустыни, иеросхимонахом Феодосием Академиком, переписывавшимся в свое время со свт. Феофаном Затворником. В это время «иеромонах Иустиниан, главный корреспондент в этой переписке, был учеником старца Михаила (Попова. –Авт.)».

«Отец Иустиниан, – писал в одном из писем иеромонаху Сергию (Иртелю) монах Иувиан (Красноперое), – все время проводит истинно монашеское житие, исполненное молитвенных подвигов... Он занимается реставрацией икон и, кроме того, заведует библиотекой, в чем приходится и мне помогать ему. Мы часто с ним видимся, беседуем... Он стал прихварывать, но все же служит и исполняет чреду священно- служения».

После эвакуации монастыря в 1940 г. в Финляндию иеромонах Иустиниан был духовником в Линтуль- ском женском монастыре, также эвакуированном из России и находившемся недалеко от Нового Валаама. «Когда отца Иустиниана назначили в 1947 г. духовником в Линтульский монастырь, принял он и эту обязанность с покорностью и исполнял ее добросовестно до своей болезни в 1961 г. Я слышал от сестер, что его любили и очень уважали. То же самое рассказывали все в то время гостившие паломники».

О. Иустиниан всегда совершал богослужения с благоговением. «Совершение Божественной Литургии было любимым и главным делом последних пяти лет жизни отца Иустиниана. Несмотря на увеличивающееся недомогание, перебарывая физические трудности, он еще неполные две недели до своей смерти участвовал... в совершении Литургии, произнося свои возгласы с присущим ему благоговением».

В записях одного близкого к старцу лица о последних часах его жизни читаем: «В день смерти он пришел от Святой литургии в трапезу. Вид его выражал страдание, и он сказал, что нехорошо себя чувствует. Пошел к себе в келью и там скончался через четыре часа после святого причастия Тела и Крови Господних за этой последней Литургией». Случилось это 3 декабря 1966 г. Погребли старца на братском кладбище Ново-Валаамского монастыря.

* *

Большой интерес представляет неопубликованный дневник старца – «Келейные записи иеромонаха Иустиниана», в котором автор как бы беседует со своей совестью, обличая себя в том или ином прегрешении. Он исповедуется на этих страницах и вопиет к Богу о помощи, при этом давая характеристику конкретной страсти. Невольно смущаешься, читая строки, когда старец безжалостно ругает себя: «О! Какой я гадкий братоненавистник. Нет во мне и капли братской любви: все время или осуждаю, или злопамятствую, или ненавижу, – вот мои доблести, скверного монаха 20 века!»; в другом месте: «Весь я скверна, весь ничтожество: душою, помышлениями, намерением и всеми моими чувствами... »

Отвечая на письма духовных чад, он, прежде чем давать советы, обязательно подчеркивал свою некомпетентность в вопросах духовной жизни: «Ты спрашиваешь, дурак у дурака. Как победить страсти? Ну слушай! Господь может и через ослицу дать полезный совет. Ты знаешь, что от греха сыт не будешь. Вот, дорогое дитя, что знаешь хорошего, все то делай со смирением и с Божией помощью, а за хорошее, если хвалить будут, говори, что это Бог сделал моим недостоинством, и старайся хорошее забывать. Это безопасное хранилище, а о недостатках смиряйся, кайся. Покаяться – значит перестать грешить и стараться исправиться. Но знай, что Бог внимает молитвам тех, которые молятся за врагов. Дорогое дитя, смотри не думай о себе, что ты мудрый и добродетельный. Это – первая гордость. А если ты истинно хочешь быть мудрым, то не гнушайся никаким низким делом. Как Христос омыл ноги ученикам. И вот еще что, дорогой Георгий. Это помни всегда. Что кто считает себя недостойным благодатных даров и сердечных услаждений, тот избегает самообольщения и прелести. А кто только из-за духовных услаждений работает Богу – это есть духовное прелюбодейство. Бог всемогущий да поможет нам спастись, бедным и слабым тварям».

На вопрос «Что такое грех?» иеромонах Иустиниан отвечал: «Грех – это адское страшилище. Грех – это бездна ужасов. Грех – это самое гадкое безобразие. Грех – это самое главное мучение. Грех отнимает чистые радости, и эту страшную мерзость, – говорил старец, – я, безумный, так люблю. Но, Боже мой, Боже мой, сжалься надо мною, блудным, слабой калекой, и, как знаешь и как хочешь, помилуй меня. Ради святого имени Твоего. Аминь. Аминь. Аминь. Да будет воля Господня на мне во всем, и, как хочет и как угодно Ему, да сотворит над рабом Своим». Грех настолько опасен, что «если в драгоценном сосуде (в душе) налита была зловонная жидкость (грех), то этот сосуд сохраняет зловоние долго, а иногда и навсегда». И «если человек пребывает долгое время в грехах без покаяния, то от привычки ко греху ослабевает и желание спасения». Покаяние помогает человеку очиститься от греха и дает силы на борьбу с ним. И если человек снова согрешил, говорил о. Иустиниан, то нельзя отчаиваться и унывать, но следует снова каяться и исправляться, потому что «человеку свойственно падать и вставать, а бесу свойственно лежать».

Самым большим грехом старец считал отчаяние и уныние: «Что за гордость? Отчаиваться – это хуже всяких грехов. Сам Господь сказал, что в терпении вашем стяжите душы ваша, и претерпевый же до конца – только тот спасен будет». Да и как можно унывать, когда «у тебя есть Великий искусный Кормчий – Господь наш, в Троице славимый. Вверь Ему свой путь и себя всего, а Он безбедно проведет тебя по сему смрадному морю, пиратов исполненному, и введет тебя в жизнь вечную». Действительно, «всякое благо даруется нам от Господа, и кто так верует, тот не лишится его».

О. Иустиниан понимал и часто говорил о том, что бороться со страстями необходимо, но «изжить грех из скверной души возможно только Богу». За более чем пятнадцать столетий до него эту мысль выразил прп. Макарий Великий: «...чтобы искоренить уже грех и живущее в нас зло, то сие может быть соверше- но только Божиею силою. Ибо не дано и невозможно человеку искоренить грех собственною своею силою. Бороться с ним, противиться, наносить и принимать язвы – в твоих это силах, а искоренить – Божие дело».

Итак, «благодать Божия необходима для спасения нашего, но она не стесняет и нашей свободной воли. Благодать Божия и собственное желание человека – вот два крыла, которыми он возлетает в рай. Бог создал человека без человека, но спасти человека не благоволил без участия самого человека, но спасается только тот, кто желает спастись», а «победить страсть выше, чем взять город».

Источником всякой добродетели и праведности, по мнению старца, является молитва: «Кто беседует с Богом, тот выше смерти и тления. Как для рыбы жизнь – вода, так для души – молитва. Нет ничего сильнее теплой, усердной молитвы, нет ничего ей равного. Усердная молитва есть свет ума и сердца. Другие копят себе деньги, а ты копи себе молитвы и милостыни. Кто молится трезвенно, тот погоняет демонов. Молитвою возвращаются к жизни грешники». Матерью молитвенного делания, порождением покаянных слез и «стражем сердца» о. Иустиниан называет память о смерти.

При совершении молитвы старец учил часто и благоговейно осенять себя крестным знамением: «Крест есть знамение нашего спасения... Св. Крестом ты избавлен от греха, проклятия и смерти вечной. А когда знаменаешься св. Крестом, то воображай все значение его».

Много размышлений о. Иустиниан посвящал терпению скорбей и искушений. Утешая духовных чад в жизненных трудностях, старец говорил, что «скорбями очищаются грехи, или бывшие, или теперь делаемые, или еще несоделанные. И да не возжелай избавиться от них». В кратких словах старец выразил мысли большинства отцов Церкви. Для примера можно привести выдержку из «Невидимой брани» прп. Никодима Святогорца: «Когда находишься в какой скорби, переносимой тобой с благодарением, внимай добре, да не прельстит тебя враг или твое самолюбие возжелать избавиться от нее. Ибо от этого потерпишь ты две потери: первая – та, что хотя, восприяв такое желание и согласившись на него, ты не потеряешь тотчас добродетели терпения, однако ж значительно поколеблешь ее, отчего она, мало-помалу ослабевая, по причине неисполнения желания избавиться от надлежащей скорби, ввергнет тебя наконец в состояние нетерпеливости; вторая – та, что терпение твое с сего момента начнет быть подневольное, Бог же доброхотна дателя любит и награждает. Следовательно, с сего времени хоть терпеть все же будешь, ибо одно желание избавиться от скорби не избавляет от нее, но терпение твое будет безнаградное».

«Большие дарования, – назидал о. Иустиниан послушника Георгия в духе прп. аввы Дорофея, – даются за большие искушения», и «искушения приносят большую пользу тому, кто переносит их без смущения».

Главными руководителями в духовной жизни христианина, говорил старец, должны быть Священное Писание и творения святых отцов, так как «Евангелие есть закон христианский, его надо знать каждому христиа- нинину, что он повелевает», а «по чтении св. отцов благодать, как любящая мать, руководит ко спасению ».

О. Иустиниан назидал: «Все, что ты ни соделал, или других соблазнил чем-либо, все это и предстанет на Страшном Суде Христовом и встретит тебя, своего делателя». Потому в земной жизни нужно быть «мудрой пчелкой, заимствуя у всех одно хорошее, а на худое не обращая внимания».

О монашеском подвиге старец был очень высокого мнения, считая себя недостойным даже и называться монахом. Он учил: «Ты знаешь, что такое монах? Ну так вот, монах – это бездна терпения, море смирения и океан послушания».

Добродетель любви, по мысли иеромонаха Иустиниана, «ничем столько не сохраняется... как прощением обид против нас виновных».

После посвящения о. Сергия (Иртеля) в сан иеромонаха старец написал своему чаду краткое письмо, в котором выразил сердечные пожелания, подчеркнув добродетели, необходимые священнику в первую очередь: «Молю Господа, чтоб Он, Благий, помог тебе нести иго святое, таинство священства, в духе смирения, чистоты и кротости». Желая помочь духовному сыну преодолеть пастырские искушения, о. Иустиниан говорил: «На том свете первыми будут не митрополиты, не епископы, а исполнители заповедей Божиихи очистившие сердце от страстей... В аду много и митрополитов, и епископов, и патриархов. Не сан, а чистота сердца делает достойным».

Принадлежность человека к христианству о. Иустиниан определял не по факту крещения: «Вот признак христианства: сколько ни потрудился, сколько ни совершил праведных дел, оставайся в той мысли, будто бы ничего не сделано; постясь, говори, что не постился; молясь – что не молился». «Ничто столько не показывает в человеке благородство души, как смиренное сознание своих недостатков и искреннее желание исправить их. Не думай, что ты достиг в чем-либо совершенства. До последнего твоего издыхания» О себе же в данном контексте старец рассуждал: «Знаю я хорошо, но, увы, забываю, что я не положил еще никакого доброго начала своей жизни и что я без всякого преувеличения хуже всех людей. Потому молю Тебя, Господи, даруй мне положить начало благое и избави меня от... всякого зла... Благодатью Твоею, о Благий Господи, дай мне покаяние истинное и сподоби меня, грешного, во все дни жизни моей благоугождать Тебе...»

Иеромонах Евлогий (Федоров)

(1876–1969)

Это был великан духа, муж огромного терпения и Христовой кротости.

Иеромонах Евлогий (Федоров) родился в Тверской губернии 5 февраля 1876 г. Во святом крещении наре- чен Ефремом. Отец его Федор и мать Параскева были выходцами из крестьян.

Ефрем получил «первоначальное образование». И уже с юного возраста стремился к монашеской жизни. Родители долгое время противились желанию сына, но все же благословили иконой Богородицы «Знамение», которую о. Евлогий благоговейно почитал и хранил до своей смерти.

На Валаам Ефрем прибыл весной 1900 г. и был зачислен в послушники. В одном из своих писем старец повествует об этом периоде своей жизни:

«Было большое чудо, как Господь привел меня на Валаам... Я был в монастыре послушником, пел и читал в церкви. Вот искуситель начал меня искушать и ввел меня в уныние. И навел следующие помыслы: “Тебе лучше всего возвратиться в мир и идти домой ...” Тогда мне пришла мысль: поеду я к отцу Иоанну Кронштадтскому и попрошу у него совета... О. Иоанн прозрел духовными очами, что я нуждаюсь в его совете. Он приснился мне ночью, он пришел ко мне на Валаам, где я жил на Германовском острове в скиту, и разговаривал со мною всю ночь. На прощание о. Иоанн сказал мне: “Из тебя будет монах, и тебе дадут имя Евлогий”».

После этого видения старец посещал Кронштадт два раза, после чего его «мирская жизнь показалась ничтожной » и он окончательно уехал на Валаам. 18 мая 1911г. послушник Ефрем был пострижен в монашество с именем Евлогий в честь св. Евлогия Едесского.

Господь наделил о. Евлогия красивым тенором, поэтому основным его послушанием стало пение на клиросе. В 1926 г. монах Евлогий был рукоположен во иеродиакона, а во иеромонаха – уже на Новом Валааме в 1944 г.

Являясь почитателем афонской традиции исихазма, старец был «большим делателем молитвы Иисусовой. Часто его видели в полном погружении в себя».

С особым трепетом о. Евлогий относился к совершению Божественной литургии. Приходя заранее, иеромонах долго молился в притворе. Составитель жизнеописания старца игумен Герман (Валаамское общество Америки) рассказывает о следующем случае: «Однажды во время Литургии его (о. Евлогия. – Авт.) лицо так засияло ослепительным светом, что близстоящие священномонахи быстро бросили полотенце на его голову, дабы не ослепнуть и чтобы не было смущения. Но о. Евлогия это никак не смущало, он продолжал молиться по-прежнему. Проявление нетварного Божественного света, как видно на примере о. Евлогия, есть знак великой милости Божией за глубокое смирение».

На глазах старца приходящие к нему за советом люди часто видели слезы, которые, по слову самого старца, есть «великая милость и дар Божий. Мы должны, – говорил о. Евлогий, – особенно благодарить Бога, что Он одарил нас, смертных, слезами, которые смывают с нас всю скверну греховную... Первый плод духовного подвига есть слезы».

Монахиня Мария (Стахович), духовная дочь иеросхимонаха Михаила (Питкевича), лично знала старца: «Хорошо помню о. Евлогия! Смиренный он был! Все на конюшне послушание нес с лошадьми. И они его знали. Как увидят издалека, так галопом мчатся к нему. Точно разговаривали с ним... Он был весь в молитве, хотя и служил часто, и письма писал далеким паломникам... Он жил своим, чисто монашеским миром. Миролюбствовал и был молчальником, но при надобности говорил дельно».

За три года до своей кончины старец почти потерял зрение. Это мешало ему участвовать в совершении богослужений, однако он приходил помолиться и причаститься Святых Христовых Таин почти на каждую литургию. До последнего дня о. Евлогий, несмотря на ухудшение зрения, писал письма своим духовным детям и топил печь в нижней церкви. На 94-м году жизни 7 мая 1969 г. старец скончался и был погребен на кладбище Нового Валаама в Финляндии.

При жизни самым любимым занятием о. Евлогия была переписка с духовными чадами. В архивах Валаамского и Ново-Валаамского монастырей хранятся неопубликованные письма иеромонаха Евлогия к его духовным детям. В финляндской обители находятся как подлинники, так и копии писем, но они не были кодифицированы. В 2000–2001 гг. архивариус Валаамского монастыря иеродиакон Онуфрий (Маханов) сделал в АФВМ копии большей части писем о. Евлогия и привез на Валаам, где они были собраны в два дела и кодифицированы. Всего собрано около 100 писем, написанных с 1946 по 1965 г. и адресованных как монашествующим, так и мирянам. Среди адресатов – «дочь духовная матушка Мария», «мать Серафима», Евпраксия

Петровна, Мария Николаевна. Письма содержат наставления в христианском аскетизме, размышления о подвиге крестоношения в современных условиях, поздравления с праздниками Пасхи и Рождества Христова, различные пожелания, описания монастырской жизни. Часто старец поучал словами почитаемого им св. прав. Иоанна Кронштадтского, при этом уточняя, что слова принадлежат не ему, а именно о. Иоанну.

Ведущими темами эпистолярного наследия старца являются борьба со страстями и терпение скорбей: «Не бойся борьбы (со страстями. – Авт.) и не бегай ее: где нет борьбы, там нет и добродетели, где нет искушения верности и любви, там неизвестно, есть ли верность и любовь к Господу. Вера, упование и любовь наши познаются в противностях, то есть в трудных и тяжких обстоятельствах внешних или внутренних, в болезнях, скорбях и лишениях».

«Наша плоть, – пишет о. Евлогий, – унывает и понуряет голову, когда подвергается немощам; а когда здорова и вкушает удовольствия плотские, тогда восхищается, скачет и выходит из себя». В таких ситуациях «не надо обращать внимания на обманчивые чувства плоти и вообще должно пренебрегать всякой плотской игрой, плотским восторгом, нужно терпеть скорби и болезни плотские, духом мужаться и возлагать надежду на Бога... Сердце в одну минуту может измениться несколько раз к доброму или худому, к вере или неверию, к простоте или лукавству, к любви или ненависти, к доброже- лательству или зависти, к щедрости или скупости, к целомудрию или блуду. О, какое непостоянство! О, сколько опасностей! О, какое нужно трезвение и внимание к себе!»

В одном из писем старец благодарит адресата за присланные ему мед и лекарства и замечает: «Господь мог бы в один момент исцелить, но, облегчая страдание, оставляет поболеть и потерпеть, как золото в огне очищает; необходимо за грехи епитимию понести, чтобы после смерти... в лике Ангельском веселиться».

Подобно апостолу Иакову иеромонах Евлогий задает вопрос: «Что такое жизнь наша?» – и сам отвечает, подчеркивая, что жизнь человека полностью зависит от Господа: «Горение свечи: стоит лишь дунуть Тому, Кто ее дал, и она потухнет».

Трепетное отношение старца к молитве прослеживается во многих письмах: «Молитва есть дыхание души... Молитва умиряет гнев и ненависть, уничтожает гордость и уныние... просвещает разум, отстраняет леность, порождает в душе умиление и туда вселяет страх Божий... » По мнению старца, молитва помогает стяжать добродетели и побороть страсти. В таком же духе рассуждали многие святые отцы. Так, например, в «Невидимой брани» говорится, что «молитва – средство для привлечения и длань для принятия всех благодатей, столь обильно изливаемых на нас из неистощимого источника беспредельной к нам любви и благости Божией». Среди молитв о. Евлогий особо выделяет 90-й псалом и Архангельское приветствие Божией Матери: «Дорогие мои рабы Божии, заучите его (90-й псалом. – Авт.) на память и читайте чаще, и Бог сохранит вас от всех бед и скорбей и внезапной смерти. А также возможно чаще читайте “Богородице Дев о, радуйся!” и за это Она возлюбит вас и будет покрывать, помогать и спасать от всех бед и искушений, от тоски и уныния. Она все- мощная Помощница и Покровительница в нуждах ваших: в бедности, вдовстве и беспомощном сиротстве и убожестве».

В одном из писем о. Евлогий касается проблемы взаимоотношений родителей и детей, отвечая на недоумение некое: «Дети Ваши считают себя умными, а Вас стариками глупыми. Но Бог гордым противится и только смиренным дает Свою благодать. Бог может их смирить, и они познают свою гордость и безумие, неверие, маловерие и слепоту сердечную. Они слепы духовно и потому не видят своей духовной слепоты и погрязли в суете мирской, житейской. Они как мусором засыпали свои очи сердечные и не видят себя, в каком они опасном находятся положении. И Вас считают стариками глупыми, а именно они-то и есть великие глупцы и неразумные дети. Да избавит их Господь от такой слепоты!»

Поздравляя духовных чад с праздниками, старец старался пояснить их глубокий смысл и назидательное значение. Так, говоря о Рождестве Христовом, он с горечью констатирует, что подлинно празднуют этот день очень немногие из христиан: «Только

Святая Церковь достойно, по силам своим оценила и оценивает это чудное промышление Божие о спасении мира и ежедневно и ежегодно вспоминает и прославляет чудное воплощение Сына Божия, Его житие с человеками, Его чудеса, Его учение, все заповеди, советы, Его страдания и смерть, погребение, Воскресение и Вознесение. И к Церкви большинство христиан равнодушны и холодны. Удивительная дремота и сон! Ужасеся о сем небо и земли удивишася концы, яко Бог явися человеком плотски, а современное человечество спит да ест и пьет».

Самым радостным торжеством для иеромонаха Евлогия было Светлое Христово Воскресение:

«Пасха! Она открывает нам путь к неисчерпаемой сокровищнице вечных благ, дабы исполниться нам света и мудрости и радостно возвеличить имя Всемогущего Бога. Сколь благодатен сей день, день бесценного приобретения для человека, ибо вливается светлая и восторженная надежда в человеческие сердца. Священное приветствие “Христос Воскресе!” возвещает истину, преисполняющую века, облагодетельствованную Христовой любовью. Истина Воскресения Христова есть твердая основа нашего исповедания, неотъемлемый догмат веры, сияющий в сердцах светом нетления и дающий нам разум понять проповедь Евангелия об искупительном подвиге Христовом».

На протяжении долгих лет иеромонах Евлогий вел духовную переписку, укрепляя людей в вере, помогая им благочестиво совершать свой земной путь. Приведенные здесь фрагменты писем – всего лишь крупицы духовной сокровищницы мудрости старца, но и они приоткрывают завесу внутренней духовной жизни о. Евлогия – углубленного, сосредоточенного постижения тайн Домостроительства Божия.