Старый Валаам

Схиигумен Маврикий (Баранов)

(1838–1918)

Это блаженный и святой подвижник девственник, молитвенник, исполненный любви и милосердия к ближним.

Продолжая традицию валаамского старчества, берущую свое начало со времен игумена Назария (Кондратьева), схиигумен Маврикий был не только прекрасным администратором, строителем, но и духовным наставником для братии. Являя «собою пример смирения, простоты, неустанного молитвенного подвига, многих трудов и сердечной отзывчивости», он вошел в историю обители как «великий праведник».

Основой для составления жизнеописания подвижника послужили преимущественно архивные материалы: неопубликованные письма старца, рукописи, дневники его современников, а также из личных дел, документы, которые существенно дополняют и корректируют изданные жизнеописания схиигу- мена Маврикия.

Игумен Маврикий (в миру Михаил Баранов) родился 30 декабря 1838 г. в деревне Ивашева-Поддубного Ростовского уезда Ярославской губернии. Родители его были крестьянами. Однако есть сведения, что среди родственников схиигумена Маврикия были представители духовенства и монашествующие. В одном из писем к некоей Александре Ивановне в сентябре 1916 г. о. Маврикий писал: «С любовью сообщаю своих почивших родных, имена коих суть следующие: архимандрит Агафангел, иеросхимонах Иоасаф, схимонахи Агапий и Никита, Григорий, Неонилла, Анна, Григорий, Агриппина, Екатерина».

С юных лет Михаил Баранов стремился вести духовную жизнь. Он любил посещать богослужения в храме, совершал паломничества по святым местам Руси и Палестины.

Известно, что до приезда в Валаамский монастырь Михаил работал приказчиком в большом хлебном магазине Санкт-Петербурга, но уже тогда желал иноческой жизни.

В Валаамскую обитель он поступил 20 мая 1888 г., а не в 1893 г., как ошибочно указывается в известных опубликованных жизнеописаниях. 3 августа 1889 г. определен в послушники, а 15 января 1893 г. пострижен в монашество с наречением имени Маврикий. В том же году, 29 июня, монах Маврикий был рукоположен во иеродиакона, а на следующий год, 6 ноября, – во иеромонаха.

До избрания игуменом о. Маврикий исполнял самые разные послушания: был библиотекарем, управляющим монастырской часовней в Санкт-Петербурге, где «так истово, благоговейно, не торопясь совершал служение молебнов и панихид, что прихожане всегда желали, чтобы служил именно он». Литургию иеромонах совершал всегда в домовой церкви графини Орловой-Давыдовой на Сергиевской улице. «За усердное прохождение должности управляющего монастырской часовней в Петрограде на Калашниковском пр. и за примерную монашескую жизнь» 6 мая 1902 г. ему преподано благословение Святейшего Синода с грамотой.

В 1903 г., после девятилетнего пребывания в Санкт-Петербурге, о. Маврикий вернулся на Валаам и 9 сентября был утвержден казначеем обители. Исправно неся возложенное послушание, иеромонах Маврикий был награжден наперсным крестом «за ревностное и усердное исполнение должности». 25 июля 1905 г. большинством голосов братии избран наместником монастыря.

По древнему Саровскому уставу, введенному в Валаамском монастыре игуменом Назарием, братия сама выбирает из своей среды игумена. 12 июля 1907 г. после смерти игумена Пафнутия иеромонах Маврикий был единогласно избран настоятелем обители.

Став игуменом, старец своей жизнью продолжал являть добрый пример монашеского подвига. Стяжав добродетели смирения и кротости, он ходил в простой поношенной рясе, так что встречавшиеся с ним паломники не всегда признавали в нем настоятеля. Келья о. Маврикия состояла из трех маленьких и низких сводчатых комнат, очень скромно обставленных.

«Освободившись от приемов и канцелярской переписки, – писал об о. Маврикии митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний (Вадков- ский), – он принимался за общие братские послушания: чистку картофеля, укладку дров, сенокос и т.п. Ездил он всегда в третьем классе, даже тогда, когда ему покупали билет второго класса. В бане он мылся вместе с простыми послушниками, и когда один новоначальный, не узнав в лицо обнаженного настоятеля, окрикнул его: “Чего ты, старик, забрал две шайки?” – он ласково сказал: “Ну, бери. Бог с тобой...” Игумен Маврикий отменил все преимущества своего положения – довольствовался братской пищей, одеждой. Он жил своим внутренним миром, но не был чужд участия и любви к ближним, что выражалось не только в его радушном и ласковом обращении со всеми, но еще более в его чрезвычайно продолжительных молитвах в церкви и келье, во время которых он перечитывал бесконечные поминания с именами братии обители и всех знаемых им».

Игумен Маврикий продолжал строительство на Валааме. При нем, еще в бытность его казначеем и наместником на Германовском о-ве была возведена и освящена 25 июля 1904 г. церковь в честь блв. кн. Александра Невского, в Воскресенском скиту построен и 30 июля 1906 г. освящен каменный храм во имя Воскресения Христова, а в его цокольном этаже 29 октября 1906 г. освящен придел в честь апостола Андрея Первозванного с кувуклией, напоминающей Гроб Господень. В 1911 г. недалеко от Воскресенского скита, у подножия горы Елеон, были построены деревянная церковь в честь Успения Божией Матери и два келейных корпуса Гефсиманского скита. В 1914 г. по желанию великого князя Николая Николаевича построена каменная церковь Смоленского скита для поминовения погибших воинов, защищавших Отечество, а также устроена больница с церковью в честь иконы Божией Матери «Живоносный Источник». Игумен Маврикий вместе с наместником о. Павлином и казначеем о. Иоасафом был принят императором Николаем II в его резиденции в Новом Петергофе. Монахи преподнесли императору книги, изданные их обителью, образ прпп. Сергия и Германа Валаамских, которым о. Маврикий благословил цесаревича Алексея, другие святыни и памятные подарки. Во время приема настоятель дважды пригласил императора посетить Валаамский монастырь, и государь дважды обещал приехать. Но побывать Николаю II на Валааме так и не удалось. Князь Н.Д.Жевахов, бывший товарищ обер-прокурора Синода, вспоминал, что император не забывал о своем обещании посетить монастырь, но не имел возможности осуществить визит.

Являясь игуменом Валаамского монастыря, о. Маврикий был духовным наставником как для насельников обители, так и для многих других людей, прибегавших к нему за советом и молитвенной помощью. Свои наставления он чаще всего адресовал им письменно. Подлинники многих из этих писем хранятся сегодня в Национальном архиве Республики Карелия.

Одной из основных тем писем подвижника, адресованных его духовным чадам, является тема терпения скорбей. В утешение «любезной о Господе сестре Асинефе» он пишет: «...совершенно избежать скорбей никому нет возможности; скорби эти, как Вам известно из Святого Писания и примеров святых, с целью посылаются Богом, особенно тем людям, которые Ему служат, чтобы хотя этим путем, терпеливым перенесением их нами, иметь случай очистить нас от прегрешений». Аналогичные рассуждения встречаются у свт. Иоанна Златоуста. Святитель, ссылаясь на Второе послание апостола Павла к Тимофею, говорит, что всякий верующий во Христа и служащий Ему будет терпеть скорби, потому что все желающие жить благочестиво во Христе Иисусе будут гонимы (2Тим. 3,12). О причине скорбей преподобный Марк Подвижник пишет: они «находят и за прежде бывшие грехи, принося с собою сродное каждому прегрешению».

Пристального внимания заслуживает письмо старца к некоему монаху Иеремии, постриг которого совершил сам игумен Маврикий во вверенной ему Валаамской обители. Поводом к написанию письма стало желание о. Иеремии покинуть Валаамский монастырь, причинившее настоятелю «глубокую скорбь». Старец, как истинный отец своего духовного чада, с сожалением пишет: «Как духовно породивший Вас во святом иночестве и принятии от Вас обетов не оставлять нашу святую обитель, я, естественно, очень был огорчен, узнав о Вашем намерении оставить Валаам». Далее старец со свойственной ему мудростью объясняет, что причины, высказанные последним как оправдание желания покинуть обитель, несостоятель- ны: «Ваша ссылка на нездоровье, развивающееся, по Вашим словам, на Валааме, не составляет благословенной вины, вследствие которой можно было бы оставить ту обитель, где призваны Господом, положили начало своим подвигам и приняли монашество, ведь пришли Вы в монастырь искать Царствия Божия, а не здравия телу, что пользы от здоровья, когда не будет успеха в духовной жизни, а это несомненно будет, раз Вы начнете переходить из одного монастыря в другой. Не с тем мы пришли в Св. обитель, чтобы готовить на выставку собственное здравие, а затем, чтобы украшать себя скорбями, болезнями, укоризнами от других, постом. Молитвами, смирением. Вот цель нашего отшествия от мира!»

Игумен Маврикий раскрывает святоотеческое учение о терпении скорбей, без которых немыслимо наследовать Царство Небесное: «Если, живя на Валааме, Вы испытывали скорби и искушения, то ведь это неизбежное явление не только жизни вообще христианской, но и наиболее иноческой, ибо скорби и искушения для нас, иноков, нужны, так как без них мы погибнем. Все искусство жизни христианина, а наиболее инока, состоит в благодушном перенесении скорбей, поэтому опытные в духовной жизни не только не стараются облегчить себя от скорбей, но, напротив того, радуются им, благодушно терпят их и преодолевают в себе путем внутренней борьбы и смирения чувство сетования и недовольства, памятуя при этом, что если они скорби терпят, значит, они очищаются Господом, как очищается кусок самородного золота от примесей и песку, когда его обжигают в огне. Старческим опытом познано, что все переходящие в другой монастырь всегда испытывают тоску по той обители, где положили свое начало. От себя и от своих страстей никуда не уйдешь, и где бы мы ни жили, от данного обета и ответственности по нему избавиться невозможно. Вернее и лучше терпеть на одном месте. Есть мудрая пословица: “На одном месте и камень обрастает”, а о старчестве сказано: “Сиди в келии своей, и келия всему тя научит”».

В подтверждение мысли старца можно привести аналогичные рассуждения древних подвижников: «Если случится тебе скорбь на том месте, где ты живешь, то не оставляй места во время скорби. Если же поступишь иначе, то, куда ни пойдешь, везде найдешь то, от чего бежишь. Потерпи, доколе не пройдет скорбь, тогда поди куда хочешь, чтоб отшествие твое не причинило соблазна другим и не произвело смущения в живущих в том месте, откуда ты выходишь». Продолжая данную мысль, уместно процитировать прп. Феодору, которая рассказывала: «Некоторый инок, одолеваемый множеством скорбей, сказал сам себе: уйду отсюда. С этими словами он начал надевать сандалии на ноги и внезапно увидел в углу кельи другого человека, который тоже обувался и который сказал ему: “Из-за меня ли ты выходишь отсюда? Вот! Во всяком месте, куда бы ты ни пошел, я уже буду прежде тебя”». Таким образом, приходим к выводу, что воззвание игумена Маврикия к монаху Иеремии не покидать родную обитель по причине скорбных наветов и различных искушений находит подтверждение в поучениях древних подвижников и подвижниц благочестия.

Заканчивает старец свое письмо в духе смирения, словно боясь его обидеть: «Не посетуйте на меня, дорогой о. Иеремия, что я позволяю себе обратить к Вам слово назидания: делаю это, искренно любя Вас, как родное и любезнейшее мне чадо духовное».

Часто обращались к игумену с просьбой принять в обитель. Предупреждая о строгости здешней монастырской жизни и серьезности иноческого подвига, старец отвечал: «Если Вы желаете поступить в Валаамский монастырь, то можете приехать к нам и пожить здесь, чтобы на опыте лично убедиться в своей способности к монастырской жизни. В последнем случае имейте в виду следующее: если Вы вполне здоровы, способны к труду и не страшитесь строгого режима иноческой жизни, то можете приехать на Валаам. В противном случае Вам лучше подыскать другую обитель, более подходящую для Вас по климатическим и бытовым условиям». В целом «поступить в монастырь и посвятить себя на служение Богу – дело доброе, похвальное и Богоугодное, но в то же время и трудное».

Писали старцу и будущие священнослужители, испрашивая молитв для укрепления в грядущем пастырском служении. В духе св. прав. Иоанна Кронштадтского о. Маврикий поучал: «Нет служения выше, как души спасать, но нет служения труднее и ответственнее, как служение пастырское. Господь Иисус Христо с в Гефсиманском саду – это Первосвященник, страждущий за грехи всего мира. Этой скорби... делается причастным и священник, принимая грехи своего прихода и сторонних, приходящих к нему. Таково уж назначение пастыря! Впрочем, трудов пастырства нечего бояться: они все выполнимы удобно. Самое же дело спасения душ пасомых есть дело Божие. Только не нужно мешать делу благодати. Иметь сильную веру, доброе поведение, молитвенный дух и благоразумие во внешних отношениях. И Господь все устроит».

Во время исповеди игумен приводил согрешившего к искреннему раскаянию путем вопросов и назидательных поучений, утешал, прогоняя помысел отчаяния, наставляя со смирением и кротостью.

Перед своей праведной кончиной старец обратился к братии Валаамского монастыря. Его духовное назидание представляло собой призыв к любви и миру среди насельников обители, а также хранению монашеских обетов. «Соблюдите ангельский ваш обет ненарушимо, – призывал старец, – проводите небесную жизнь в монастыре. Претерпите до конца на поприще послушания, дабы получить вам и неувядаемый венец правды... Водясь смиренномудрием, отрекайтесь собственной воли, принимая только то, что одобрено игуменом». Тогда «примет вас лик мучеников, и вы, увенчанные в Небесном Царстве, будете наслаждаться вечными благами».

Основные сведения о последних днях жизни и смерти схиигумена Маврикия находим в рукописях-дневниках монаха Иосифа (Шорина) и иеромонаха Памвы (Игнатьева).

Незадолго до своей блаженной кончины игумен Маврикий, представляя Валаамский монастырь, осенью 1917 г. прибыл в Москву на Поместный Собор Русской Православной Церкви. Вернувшись в декабре в оби- тель, старец внезапно почувствовал себя плохо и слег. Отец Маврикий безропотно переносил болезненные страдания, почти не вкушал пищи и все время творил молитву Иисусову.

Очевидец происходящего монах Иосиф (Шорин) записал в своем дневнике: «27 декабря, после обеда, отец наместник Павлин по желанию отца игумена пригласил братию проститься с отцом Маврикием. Отец игумен был вынесен на койке в гостиную и положен у стены под картиною, изображающей остров Валаам с обителью, рисунок художника Шишкина, пожертвованный обители; в переднем углу стоит святая икона с возженною лампадкою. Братия: иеромонахи, иеродиаконы, монахи, послушники и даже подростки по очереди подходили к старцу, совершая земной поклон, брали благословение, прося прощения, и... отходили, поклоняясь святой иконе и братии».

30 декабря по желанию игумена Маврикия наместник о. Павлин постриг старца в великую схиму с оставлением прежнего имени, после чего старец прожил еще чуть больше месяца. По воспоминаниям братии, «накануне смерти игумен призывал соборных старцев, просил прощения с сознанием своих немощей и неопытности, что только с их помощью и по милости Божией управлял обителью, просил заботиться о братии и святой обители, тщательно храня монастырские уставы и добрые обычаи, просил пребывать в мире, любви и согласии. Старцы просили молитвы о себе, а игумен говорил: “Аще обрящу милость Божию, буду молиться о обители и братии”».

Для схиигумена Маврикия земная смерть была радостным событием, моментом встречи с Господом: «Я верою служил Господу нашему Иисусу Христу в жизни сей. Я радуюсь и веселюсь, что иду от мира на небо, из тьмы в свет, от рабства на свободу, из странничества в истинное жилище, из страны чужой и иноземной в свою, яко преселник аз есмъ у тебе и пришлец, якоже вси отцы мои (Пс. 38,13). Скажу и еще дерзновеннее: иду к Владыке, к Господу и Богу моему, Его же возлюби душа моя, Которого я познал как Отца, хотя и не послужил Ему как сын; Которого я стяжал вместо всего, хотя и не поработал Ему как истинный раб».

9 февраля1918 г., в пятницу утром, в день отдания Сретения Господня, о. Маврикий последний раз причастился Святых Христовых Таин. В 12 часов пополудни большой колокол 12 ударами возвестил братии о мирной христианской кончине их игумена. «После совершения литии, – пишет о. Иосиф, – гроб с телом почившего был вынесен в верхний собор, и отец наместник Павлин соборно совершил о старце панихиду, и потом священнослужители по усердию приходили и совершали панихиды. В нижнем соборе читалось о нем Святое Евангелие. На другой день (10 февраля. –Авт.) после трапезы отец наместник пригласил всю братию... помолиться о почившем игумене у его гроба... 12 февраля после совершения заупокойной литургии тело игумена Маврикия было предано земле на старом братском кладбище». Таково было желание усопшего.

«С чувством сыновней любви к почившему отцу игумену Маврикию мы его проводили на вечное упо- коение, – вспоминал иеромонах Памва. – Думаю, что не согрешу, скажу, что едва ли Валаамская обитель увидит такого ревностного старца-молитвенника, который служил нам всем примером. Ушел от нас наш отец».

Иеросхидиакон Вениамин (Жигунов)

(1833–1902)

Иеросхидиакон Вениамин (в миру Василий Никитич Жигунов) родился 30 января 1833 г. в Санкт-Петербурге.

Поступил в Валаамский монастырь 30 июня 1877 г.145. В одном из своих дневников монах Иосиф (Шорин) повествует, что будущий иеросхидиакон пришел в обитель еще при игумене Дамаскине и сначала проходил послушание в больнице, служа с любовью больным; затем был в Санкт-Петербурге в часовне для сбора милостыни. В формулярной ведомости также отмечено, что о. Вениамин никогда женат не был и знает чтение, Священную историю и катехизис.

Зачислен в послушники будущий схимник был 25 апреля 1884 г.; пострижен в монашество 28 мая 1888 г. с именем Валентин; рукоположен во иеродиакона 9 апреля 1897 г., о чем о. Иосиф записал: «Посвящен в иеродиаконы Преосвященнейшим Антонием». Облечен в схиму старец был 10 апреля 1899 г..

Из немногих сохранившихся биографических сведений об о. Вениамине известно, что «он часто совершал служение соборно с о. игуменом. Пребывая в келии, в больнице, принимал учеников. Болея сам ногами, с любовью посещал больных, помогал обмывать умерших, с любовью читал в церкви синодики о здравии и о упокоении; при встрече с братьями был любезен и приветлив». Валаамский библиотекарь о. Иосиф вспоминал: «Любезно беседуя со мной, он говорил, что во время еще мирской жизни он всегда в скорбях, болезнях и искушениях любил прибегать к Царице Небесной: иконе Казанской Божией Матери».

О кончине подвижника сохранились сведения, что 4 июля 1902 г. после вечернего правила иеросхидиакон Вениамин зашел к доктору за лекарством и тут же мирно отошел ко Господу.

В субботу 6 июля состоялось отпевание и погребение старца. «Погода была ненастная, сильный ветер и дождь. При этом вспомнилась история из “Отечника” как одна подвижница рассказала о смерти своего доброго благочестивого отца. Что при погребении была дурная погода, так что едва похоронили его. Напротив, мать ее, проводившая беззаконную жизнь, когда умерла, была прекрасная погода, и будто все стихии благоприятствовали ей при погребении. Пришедши же девица в возраст и будучи подвергаема вожделениям греховным, думала, какую избрать ей жизнь: примером отца ли благочестивого, но даже едва погребенного, или распутной матери, удостоенной честного благоприятного погребения. Девица во сне увидела видение. Она видела страдальца своего родителя в райских селениях, а мать распутную в мучениях ада, поэтому и последовала жизни первого. Упокой, Господи, раба Твоего Вениамина, прости ему всякое согрешение и причти его с праведниками. 40 дней исполнилось перед праздником Успения Богородицы».

В рукописном Валаамском патерике сохранилась назидательная история с надписанием: «Помощь иноку из загробного мира», рассказывающая о благодатном заступничестве о. Вениамина:

«Справедливо св. отцы сказали, что “монах не вернется в свою келию таким, каким вышел из нее!” Что же сказать нам о тех отлучках невольных, за святое послушание, из обители иноков, когда им приходится долго жить среди мира и его соблазнов, например: на подворьях в городах или, что еще несравненно опаснее и вреднее для инока, это жить среди семьи, окруженным разными соблазнами мирскими? В такую обстановку жизни попадают священноиноки, когда их временно посылают, например, на приход вместо священника, тогда поневоле приходится иноку жить в семье среди соблазнов. Враг старается уловить в свои сети вышедшего из обители инока, и только сила молитв и сила св. послушания сохраняют их от нападения греховного. Рассказывал нам один инок, находящийся в подобной обстановке. “Однажды, когда мне было очень тяжело и я уже был на краю гибели, а помощи подать мне было неоткуда, я находился в сильном волнении, как вдруг, моментально, совсем неожиданно для меня, я впал в забывчивость или как бы в легкий сон. И вот, я вижу, откуда-то по воздуху величаво и радостно идет ко мне покойный наш старец иеросхидиакон Вениамин в полной схиме. Лицо у него было как свет, схима словно огненная, лучи света испускает от себя вся его величавая личность. Подошел он ко мне, приятный, веселый и радостный. Увидел его я, бросился к нему как бы на шею и низко-низко поклонился ему. Затем стал жаловаться на свое тяжелое положение, сказав ему между прочим: “Помолитесь, батюшка, за меня, мне ведь здесь очень тяжело стало жить!” “Я за тебя постоянно молюсь! – ответил старец, – не скорби, Бог да поможет тебе и да сохранит тебя!” С этими словами старец моментально от меня скрылся, а я будто бы очутился уже на Валааме, в церкви Предтеченского скита. Вижу, на своем обычном месте, за правым клиросом, сидит уважаемый всеми нами, в то время еще здравствующий старец схимонах о. Никита. Я радостно устремляюсь к нему и говорю те же слова, какие говорил о. Вениамину: “Батюшка, помолитесь за меня, мне здесь очень тяжело и опасно жить среди мира!” О. Никита, тоже утешив меня духовными словами и пообещав молиться обо мне, между прочим сказал мне, что “Господь поможет тебе. Не бойся. Не скорби!” С этими словами я очнулся от своей забывчивости, и что же – совершенно другое состояние ощутил я в своей душе: тишину, мир и полное прекращение брани греховной. Вскоре, окончив свое послушание, я вернулся в обитель, и когда приехал в Предтеченский скит, я увидал старца о. Никиту, и, радостно приветствовав его, я стал было говорить ему, как мне было тяжело, и просил его св. молитв. На это он с обычной своей улыбкой ответил мне: “Я постоянно за тебя молюсь. Я знал, что тебе было тяжело”. А по- том, как-то особенно посмотрев на меня, он сказал: “Ведь я же у тебя был тогда!” И я сразу же понял, о чем он говорит. Понял, что он действительно был у меня в ту самую ужасную минуту, когда я изнемогал в тяжелой борьбе, и если бы не наши два старца – один из того мира, а другой из живой еще братии – по Божию милосердию не спасли бы меня от греховной гибели, то не знаю, чтобы тогда было с моей бедной душой”».

Иеросхидиакон Вениамин погребен на старом братском кладбище. Точное местонахождение могилы не установлено, сохранилась надгробная плита.

Схимонах Агапий (Молодяшин)

(1837–1905)

Одним из великих подвижников Валаама был опытнейший делатель умной молитвы старец схимонах Агапий (Молодяшин). Афонская традиция исихазма наложила глубокий отпечаток на жизнь о. Агапия, который был одним из преданных учеников прп. Антипы Афонского, – именно под его руководством он перенял бесценный опыт как молитвенного делания, так и старчества.

Схимонах Агапий (в миру Александр Андреевич Молодяшин) родился 23 августа 1837 г. в деревне Уткино Ростовского уезда Ярославской губернии в крестьянской семье.

С детства Александр страдал глазной болезнью, и эта болезнь довела его впоследствии до полной слепоты. В одном из писем своему другу о. Агапий писал: «С двенадцати годов моей жизни пошли на меня скорби, то за грехи, то для испытания, то для предохранения. Я в монастырь ушел 22 годов не по духовной ревности к спасению, но по причине убожества (болезни глаз) и с братом равноправия. Если бы этого не было, мне никогда и мысль не пришла бы идти в монастырь. Вот я теперь и соображаюсь со Святым Писанием: один святой отец пишет, что иные спасаются разумом, иные – произвольным подвигом, иные – Божиим Промыслом; последнее ко мне приличнее и ближе всех».

По прибытии в Валаамский монастырь Александр увидел иной мир, который, как казалось ему, «открыл перед ним истинный путь». Так впоследствии писал старец в своем дневнике: «Жизнь Валаамских насельников, строгоуставное богослужение, своеобразное, суровое, прекрасное валаамское пение и весь уклад монашеской жизни на Валааме произвели полный переворот в душе моей. Душевное настроение мое стало ровно и спокойно, вражда и неприязнь к брату исчезли, передо мной открылась совершенно иная жизнь».

Особенно его поразила личность валаамского настоятеля – старца Дамаскина. «Высокая и светлая личность игумена Дамаскина, – писал о. Агапий, – как будто притягивала меня. Я понимал, что под руководством сего мудрого наставника и отца можно подвигом добрым подвизаться, достигнуть тихой пристани и вечного спасения».

Игумен Дамаскин дал ему послушание – трудиться на огородах обители, которое будущий старец нес почти 12 лет.

Перед тем как Александр был зачислен в братию монастыря, он написал игумену Дамаскину следующие строки: «Прошу Вас об этом... для того чтобы причисление меня к братству обители более меня побудило к точному соблюдению всех правил святого общежития, к беспрекословному послушанию, совершенному нестяжанию, искреннему смирению, чтобы иметь только одну заботу – заботу о спасении моей души...»

А в свою очередь игумен Дамаскин в письме митрополиту Исидору от 15 марта 1864 г. писал: «... К монашеским послушаниям способен и к монашеской жизни расположен и благонадежен».

22 мая 1864 г. зачислен в братство Валаамского монастыря, а через шесть лет, 4 апреля 1870 г. игуменом Дамаскиным пострижен в монашество с именем Агапий.

Духовным наставником сначала Александра, а затем и монаха Агапия стал великий подвижник – прп. Антипа Афонский. Как впоследствии вспоминал один из современников, «... этому богоугодному мужу о. Агапий... предался... всей своей душой. Между старцем и учеником установилась теснейшая внутренняя связь». Схимонах Никита вспоминал об этом периоде жизни старца: «О. Агапий проводил время в слушании чтений Св. Писания, творений отцов Церкви и подвижников благочестия, житий святых, размышлениях о прочитанном и непрестанной молитве Иисусовой». Впоследствии сам старец вспоминал, что для него слова свт. Василия Великого о подвижничестве стали принципом его жизни. Старец писал: «О келейном правиле с поклонами так пишет Василий Великий: “Аще какой монах не исполняет келейное правило, считается у Бога мертвым и недействительным, аще какой монах не прочитает на каждый день 1, 3,6 и 9 часа в тот день ниже хлеба да яст”». В дальнейшем в своей переписке со схиигуменом Германом о. Агапий будет часто цитировать отрывки из поучений Каппадо- кийского святителя.

Преуспев в подвиге послушания своему духовному наставнику, о. Агапий был облечен в схиму 13 марта 1880 г. и вскоре назначен игуменом Ионафаном братским духовником.

Известно, что старец принимал не только братию монастыря, но и мирян, толпами приезжающих на Валаам. Несмотря на то что о. Агапий только исповедовал кающихся, не принимая откровения помыслов даже у братий монастыря (об этом есть свидетельства в письме епископу Феофану Затворнику), старец очень тяжело воспринимал свое служение, считая себя недостойным быть духовником обители. В его дневниковой записке читаем: «Сколько сил и духовного терпения со вниманием и постоянным трезвением душевным нужно мне, грешному. Не имея истинно духовного дара, я подражаю Евангельскому слепцу, ведущему столь же слепых... » Из приведенных слов старца мы видим, как он тяготился возложенным на него послушанием. При этом, как писал в дневнике о. Агапий, «по смерти моего наставника (иеросхимо- наха Антипы. – Авт.) отъял Господь от меня, грешного ... многоценный молитвенного делания дар...»

Такое настроение вынуждало схимонаха Агапия обратиться за помощью к преуспевшим инокам.

В то время в Вышенской пустыни находился в затворе известный подвижник епископ Феофан. Между ними началась переписка, продолжавшаяся несколько лет. Свт. Феофан нашел, что «молитвенное делание» исполняется старцем Агапием не вполне правильно. Начинает святитель наставления с самого, по его мнению, главного и основополагающего момента в жизни любого монаха – с послушания. Владыка пишет: «Послушание, на Вас наложенное, надо нести; это враг Вас мутит, и все Ваши изветы – его суть изделия. Без послушания быть в обители стыдно! И Вам дано послушание для избежания сего стыда, и притом такое, которое Вам подручнее всякого: Вы исполняете его сидя, одним словом. Что легче слова? А добра-то от него сколько! Вы говорите – не способен. Об этом не Вам судить, а отцу игумену. Да Вам и думать о способности или неспособности не следует, а приказано делать – и делайте, не рассуждая... Ни ума, ни жизни нет у меня, подходящих к такому послушанию, говорите Вы... Если бы этого не было в Вас в какой-либо мере, отец игумен, конечно, не тронул бы Вас! Разве он враг братии, которых отряжает на Вашу долю? Ученики – помеха в молитве? Никакое доброе дело не может быть помехой молитве; добрые дела и молитва – родные сестры, одна другой руку подают. Молитесь обо всех Вам врученных со слезами, каждому испрашивая благопотребное, а себе вразумления... »

После этих слов о. Агапий изменил свое отношение к старчеству и своему послушанию. Святитель ему писал: «Вы нашли драгоценную бисеринку. Слава Богу! Теперь держите ее и по какой-либо ошибке не продайте или не променяйте ее на глиняные тетерки. Пребывайте в том, что есть, болезненно припадая к Господу, да соблюдет Он в Вас великий дар сей неутраченным».

Примерно через год на схимонаха Агапия было возложено послушание принимать у братии откровение помыслов. Святитель Феофан постоянно поддерживал старца и не оставлял без духовного назидания: «Дело откровения помыслов – это подвижническое правило, старческое... Старчество по самому свойству своему затруднительно, но ему всегда присуща помощь свыше, и эту помощь необходимо призывать. Никакое слово не останется бесплодно, только плод не тотчас появляется. Если будете говорить каждому приходящему к Вам с любовью все должное, то Вы свое дело сделаете...»

Далее святитель говорит о спасительности и простоте откровения помыслов, которое не требует обязательной исповеди (в это время исповедь в монастыре принимал другой иеромонах, и старец Агапий опасался конфликта с настоятелем). «По сказаниям отцов, – пишет свт. Феофан, – душеспасительно само откровение, как откровение без всяких прибавлений. Приемлющий откровение может сказать: ну, ничего, Бог простит, – и прибавит: положу немного поклонов... Но это не то, что бывает в Таинстве исповеди. – Это отеческое благожелание. Производство дела такое касается грехов простительных; тут само откровение дает прощение». И все же Святитель советует исповедовать пришедших к нему людей, даже если в обители есть братский духовник: «В монастыре есть общий духовник – исповедник. Исповедание, кроме него, есть новость в монастыре. Но ничего нового никто в монастыре вводить не может без воли настоятеля. Потому следует Вам спросить настоятеля. Но если Вы иной раз найдете удобным совершить Таинство исповеди, то тут греха не будет: ибо Вы имеете на то власть, а будет только нарушение порядка монастырского».

Постепенно схимонах Агапий восходил на вершины духовного совершенства. Особенно преуспел он в умной молитве. Святитель Феофан в одном из писем так характеризует духовное состояние старца: «Тому состоянию, в котором Вы себя чувствуете... нельзя не нарадоваться. Благослови Вас, Господи, и всегда так пребывать».

26 августа 1883 г. старец был уволен на покой по причине болезни глаз. В последние два года жизни он активно вел переписку с архимандритом Агафангелом. К сожалению, в АФВМ найдено только два письма. Оба они написаны за два года до смерти о. Агапия. Приведем некоторые выдержки из них.

«Очень стал здоровьем слаб, – писал он в 1903 г., – за одно благодарю Бога, что нет у меня никаких земных попечений. Помаленьку перемогаюсь – надо терпеть. Терпение болезней по ставится вместо подвигов... А они лезут и лезут на меня, которых я и не хотел бы. Приходится с ними мириться и пользоваться единственным лекарством, которое святые отцы предлагают от всех болезней, – это терпение».

В другом письме старец пишет: «Жизнь моя течет по старому руслу, один день погрызет одна болезнь, другой день – другая. Всегда сопутствуют зубная боль, головная, озноб, жар. Прошу Ваших св. молитв, чтобы Господь укрепил меня в терпении, чтобы сколько-нибудь достойно провести остаток дней своих... »

За несколько дней до смерти, которая последовала 7 апреля 1905 г., старец Агапий написал гимн «Смиренное благодарение Бога». Начинается он словами: «Благодарю Тебя, Господи, за слепоту телесных моих очей и дивлюсь Твоему премудрому вседержительству, как Ты устроял посредством слепоты удобный путь к моему спасению. Смиренно благодарю Тебя, Господи, за все приключающиеся со мной по Твоему смотрительному Промыслу неприятные и скорбные последствия от болезни телесной... потому что они составляют мое единственное... мое врачевание». В этом произведении отобразилось высокое духовное состояние Валаамского старца, который всей своей непростой жизнью явил подвиг терпения, смирения и любви.

Старца Агапия по праву можно назвать самым великим делателем молитвы Иисусовой на Валааме. Обращаясь к молитвенному опыту старца, порой сложно сравнивать его с современниками, с теми схимонахами и отшельниками, которые проходили свой подвиг не только на Валааме, но и в других обителях. Воспри- няв афонскую практику исихазма от своего учителя, схимонах Агапий оставил миру бесценное сокровище – письма и келейные записи, которые и для монашествующих, и для мирян могут послужить путеводителем в правильном прохождении умного делания. Святитель Феофан Затворник только направил схимонаха Агапия на правильный путь, а преумножил и возрастил бесценный дар молитвы он путем самоотверженного подвига и послушания, с которого начал свои наставления Вышенский затворник.

Основным источником, по которому мы можем судить о понимании старцем молитвенного подвига, являются его письма к духовнику Зосимовой пустыни схиигумену Герману и его келейные личные записи.

В письме о. Герману схимонах Агапий пишет: «При устной и гласной молитве всевозможно старайтесь держать внимание, а ум заключайте в разумение молитвенных слов, также и при умной молитве, а при сердечной немного повыше левого сосца и отнюдь не опускать ум, где-нибудь быть около сердца ли снизу или со стороны. Это очень опасно, а если внимание не сосредоточивается в верхней части сердца, то гораздо безопаснее упражняться молитвою устною...» А в другом письме он учит: «Вы пишете насчет грудной тесноты и боли. Вы на сие обратите внимание всестороннее, нет ли у Вас неумеренной ревности и разгорячения – поскорее развить умно-сердечную молитву? Это, батюшка, очень вредно, а должно во время молитвы в первоначальных ее степенях соединять ум с сердцем посредством внимания и молитвы без собственного разгорячения, с тихостию и спокойствием духа, без особенного плотского и кровяного напряжения. Насильственным душевным и телесным чувством истинно духовной молитвы приобрести невозможно. Она даруется Богом в свое время не за нашу плотскую ревность, а за духовное чувство смирения и всегдашнее покаяние и посильное усердное упражнение, а от неумеренности и кровяного разгорячения многие повредились и вредятся».

«Во время умной чистой молитвы, а особенно когда сподобится ум непарительности и вниманием прилепится в молитве к сердцу неисходным пребыванием, тогда в очищенной памяти, чуждой всякого мечтания и разнообразных вещественных предметов, вот чем бывает память занята: 1) своим пред Богом ничтожеством и зрением непрестанной своей греховности, в чувстве непрестанного покаяния и во всегдашнем ожидании смерти, по смерти строгого испытания от лукавых бесов и неизвестного определения в вечности, Второго Христова и страшного Пришествия и окончательного, неумытного и вечного от Бога определения всякому разумному существу; 2) памятью о пречистых Христовых страданиях и всей Его земной жизни и о Его Божественном изречении, в Ветхом и Новом Завете написанном, св. апостолами и св. отцами изъясненном, что к нашему спасению относительно и о Его

Божественном о нас домостроительстве; 3) о Божественных свойствах: первое – о Божием всеведении, о Его всемогуществе и премудрости, о Его вседержительстве, благости и человеколюбии, правосудии и долготерпении». Память об этих предметах, по мнению старца Агапия, возбуждает в подвижнике духовную ревность.

Духовный опыт зиждется на вере, а вера проистекает от «постоянного умного делания и исполнения Господних заповедей».

Очень важно для подвижника знать признаки правильной молитвы: «Любовь к Богу и ко всем нелицемерную, радость духовную, от чистой совести происходящую, долготерпение во всех скорбных обстоятельствах, благость и милосердие к ближним, искренность духа, сердечную простоту, несомненную веру в Промысл Божий, кротость и смиренномудрие, ненадеяние на себя и на свои духовные дарования, отсечение своей воли и своего собственного рассуждения, нищету духа, плач сердца от постоянной своей видимой и невидимой греховности, воздержание во всем и беспристрастия ко всему; вот, батюшка, истинный дух правильного молитвенника, а у неправильного молитвенника бывает всему противное».

От правильной молитвы рождается «самоуничижение, сердечное умиление, нерассеянный ум, вера, страх Божий и смирение... »

Цель молитвы и духовных подвигов следующая: «Цель и намерение всех наших трудов и духовных подвигов непременно должны быть таковые: 1) всегдашним умным хранением и Господних заповедей деланием искоренить душевные и телесные страсти и худые привычки; 2) и насадить в духе, душе и теле истинные добродетели; 3) напоследок, с благою надеждою причаститься незазорной совестью, зрелыми плодами Святого Живоносного Духа...»

«Пред Богом лучше истинно кающийся грешник, нежели тщеславный и гордый праведник, по общему мнению св. Отцов».

Старец Агапий считал тщеславие самым тонким пороком, еле уязвимым и трудным для искоренения. При этом тщеславие лишает подвижника правильной умной молитвы. «Оно [тщеславие] незаметно... хочет хвалиться... даже самыми сияющими добродетелями: смирением, терпением, послушанием, нестяжательностью, высоким постом и бдением, рассудительностью, умилением и сердечным покаянием, чистотою и умною сердечною молитвою, – вот где наш главный подвиг душевный, к сему высокому и тонкому предмету все должно быть наше старание, всегдашнее внимание и сердечное трезвение, посему-то и сказано: “Бдите и молитесь, да не внидете в напасть”».

«Первое наказание человеку от Бога – нерассуждение и ума ослепление, и первое дарование Святого Духа – правое рассуждение и ума просвещение и неисходное внимание, в сердце стояние».

В письме о. Герман спрашивал о молитвенном правиле. «... Св. Отцы наши, – отвечал старец Агапий, – говорят так: только совершенные в духовной жизни не требуют правила, а прочим всем необходимо иметь правило, только чтобы оно было сообразно с душевными и телесными силами, по умной способности каждого, какою кого Бог наградил... Дело не в количестве правила, а в качестве оного, а иных приводит и количество к качеству, а у преуспевших бывает больше уже от качества количеств».

Итог молитвы: «Молитва не в словах заключается и не в числе слов, а во внимании и сердечном смирении, чувстве покаяния, веры, страха Божия, любви к Богу и ближнему». Старец Агапий говорит нам, какие чувства рождаются в душе от правильной умной молитвы: «В душе и теле чувствуется какая-то приятная и мирная радость и печаль по Богу от тонкого ощущения своей немощи и греховности. А робость, яже от веры, надеждою на милосердие Божие, и сердце извествуемо и укрепляемо, а вся душа Божиим миром осеняема, дух мудро в духовном разуме покоится. Ум – этот царь чувств – пребывает неподвижно во внутренней клети сердца свободно с отрадою и непринужденно и внимание не напряженное и не как временный посетитель, а как обладатель и владетель всех внутренних мысленных движений. Рассудок пользуется разумною проницательностью, память – благими и духовными помышлениями о временной и вечной судьбе человека. Совесть чистится и просветляется непрестанным сердечным покаянием и самообвинением. Разумному чувству души ясно открываются бесчисленные греховные пятна. От постоянного внутреннего внимания тонко познается своя немощь и Божия свыше осеняющая помощь, и чувством живой и сердечной веры ясно видится смотрительный Божий во всем Промысл, и при всяком скорбном обстоятельстве как бы глас некий внутри сердца гласит: “Так Богу угодно, не противься, но повинись Божией воле...”»

Старец Агапий делится с нами и своим личным опытом, рассказывая, какие образы запечатлеваются в памяти подвижника и как они переживаются всем человеческим существом. «... Духовные предметы действуют на душу и тело и на наш дух по мере умного, сердечного и истинного делания и непрестанного в нем упражнения и действуют на сердце и на нашу память не все вдруг, а попеременно, однако непрестанно: иногда действует сильно память смертная; иногда больше действует Суд Божий и вечное неизвестное определение; иногда память о Царствии Небесном, а иногда об адском вечном мучении; иногда сильно действует страдание Господне и земная жизнь нашего Спасителя, Его распятие и смерть ради нашего спасения, воскресение и на небеса вознесение и Его Второе страшное Пришествие; иногда сильно действует на нас память истинных Христовых подвижников, ради любви Христовой до кончины все перетерпевших; иногда действует неизъяснимо словом на все наше грешное существо страх Божий от живой веры в Его при нас присутствие, если мы только углубим в наш ум и сердце, что мы стоим, ходим, делаем, сидим, едим, пьем, говорим, глядим, слышим все как бы пред очами Божиими, при Его всеведении, всемогуществе и вседержительстве, премудрости и благости... » Дальше старец пишет: «Вот о сих последних непрестанно водруженная в уме и сердце память всего больше может привести нас к истинному умносердечному чистой молитвы деланию и к духовному совершенному преуспеянию, а не одни только наши слова молитвенные могут нам доставлять истинную и непрестанную молитву». Может показаться непонятным, как правильная молитва сопряжена с воображением предметов, когда святые отцы учат о безобразной молитве. Но у о. Агапия имеется ответ: «...Во время умной молитвы, собранной и непарительной, вышеозначенные духовные предметы бывают в памяти без воображения, безвидно, неколичественны, а только в одной чистой памяти без всяких образов, в нашей памяти действующих вместе с памятью Бога».

Учит старец Агапий умной молитве и мирян. На вопросы, как правильно творить Иисусову молитву, валаамский схимонах отвечал: «Сердечное внутреннее делание есть наука из наук и художество из художеств, и опытные в сем делании всегда пребывают в страхе и трепете по причине тесного и весьма темного пути, который обретается лишь с помощью опытных наставников ... » И далее: «Проходить делание Иисусовой молитвы нужно под руководством опытных людей. Ибо от духовного бессоветия и от доверия своему мнению, рассуждению (своим. – Авт.) душевным и телесным чувствам происходит в неопытных молитвенниках ложное душевное радование или, наоборот, малодушная скука и сердечное ожесточение».

«Уму надо давать крайнее внимание, сердцу – трезвение, воле – бодрствование, чтобы она помимо молитвы ни во что не увлеклась. Без трех сих – внимания, трезвения и бодрствования – истинная и чистая молитва произноситься не может».

«Истинная и чистая Иисусова молитва выше всех благочестивых подвигов и, по словам св. Отцов, есть матерь и источник всякой добродетели. А такое великое благо не может быть достигнуто без больших скорбей. Особенно в нынешнее время истинные делатели Иисусовой молитвы крайне умалились, и враги наши, злые демоны, ничто так ненавидят, как истинного молитвенника. Иисусова молитва Господня есть заповедь, а Иисусово имя всем православным христианам, по словам св. апостола Петра, дано во спасение».

Здесь будет приведен весь свод наставлений старца Агапия, поскольку его письменное наследие (а если быть точнее, в основном – его келейные записи) до сего времени оставалось неизвестным. В записях о. Агапия несколько тем. Первой является тема скорбей. Вот что пишет старец: «Не смущайся, а проси благодатной помощи. Бог близ тебя находится, только Его проси как дитя, плачевным воплем, и благодать, как мать, сейчас успокоит и отнимет всякую слезу от очию твоего малодушия». В том случае, если скорби происходят от болезней, схимонах Агапий советует заниматься умным деланием. Тогда «в скорбях дается не свое, но благодатное терпение, тоже хотя и страдает от болезни, но не превышает духовной силы терпения, а так чувствуется, как бы некто другой терпит за меня и в самых то болезнях чувствуются какая-то отрада и духовная радость, хотя и не всегда».

От темы скорбей старец плавно переходит к теме терпения: «Св. апостол Иаков терпение нарицает совершенством, неизглаголанною радостью, да еще и прославленною. Так пишет: “Братия моя возлюбленная, егда впадаете во искушения, различно радуйтесь радостью неизглаголанною и прославленною, потому что искушения скорбные человеку сообщают искусный опыт и точное в борьбе и зле понятие, и это ведет за собою совершенное терпение, а терпением отворяется дверь непостыдного на Бога упования. Упование же нас не посрамит”».

По мнению о. Агапия, необходимо отличать истинное терпение от ложного, бесовского: «Св. апостол Павел пишет: Бога ради имейте терпение, если желаете с удобством волю Божию исполнять. А в другом смысле он называет терпение духовным плодом и что благодатному и смиренномудрому терпению похвала – польза и честь неисчислима. Другого терпения свойство есть бесовское. Оно начинается от тонкой внутренней гордости и высокомудрия, соединенное со своим пожеланием, не достигшее своего пожелания переходит в сердечное смущение, от которого в злобу, а потом и к совершенному сердечному безвозвратному ожесточению и к окончательному омерзению и опустению, от чего да избавит нас Господь Бог наш Своею благодатию и человеколюбием. А третье свойство между сими некое посредственное, иногда терпит, а иногда смущается, и ропщет, и ожесточается, и опять приходит в себя, и смиряется, и зазирает, и укоряет себя, и приносит Богу покаяние учащенное, и опять смущается. Такому есть еще большая надежда и на стяжание благодатного терпения, если будет духовно над собою бодрствовать». «Всякая добродетель так должна быть соединена с терпением, как день со светом, день терпения и свет добродетелей. Спаситель сказал: кто ходит во дни, тот не споткнется, потому что свет пред собою видит, а кто с терпением исправляет добродетель, тот не падет и не разобьется о камень малодушия, яко Господь подкрепляет руку его смиренную и простую веру в Него».

Добродетель терпения имеет свойство перерастать в долготерпение. «Благодатное терпение имеет два предела, – учит старец. – Первое называется просто терпение, а второй предел называется долготерпением. Терпение потому терпит скорбь, что нельзя от нее избыть, и как скоро увидит возможность избыть скорбь, сейчас перестает и терпение, а долготерпение, если и увидит средство избыть скорбь, но не избывает, а терпит до конца, когда скорби по Божию смотрению отнимутся сами собой».

А терпение вместе с долготерпением, по мнению старца, – это величайший дар Божий. «Сию священную цепь родовых добродетелей скрепим между собой неким духовным любви союзом. Это есть благодатное во всех находящих на нас скорбях со смирением терпение. Благодатное и спасительное терпение и долготерпение есть дар Божий от великих. Оно ниспосылается свыше от Отца светов к нашему смиренному малодушию и к познанию своей немощи притягивается, как к магниту железо».

Подводя краткий итог, старец раскрывает перед нами духовные переживания, которые должны быть присущи опытному подвижнику. Они являются своего рода критерием правильного духовного устроения. «Ничто так Богу не угодно, – пишет старец Агапий, – и ни приятно от человека, как во всяком добром деле благое и спасительное намерение, нелицемерная любовь, истинное и непритворное смирение, во всем чистая и незазорная совесть и правого разума истинное рассуждение и в своих настоящих и прежде бывших прегрешениях и недостатках сердечное и непрестанное к Богу покаяние. Самого себя укорение и уничижение должно быть как природное и неисходное душевное чувство».

Далее старец рассуждает, что две добродетели – терпение и смирение – обязательно должны быть присущи подвижнику, как два крыла – птице, как пища и питие – человеку.

Смирение вместе с терпением «еще называют Отцы и двумя духовными крылами, без которых наша душа к небесной высоте возлететь не в состоянии, хотя и будет подниматься, но простираться вперед не сможет, а все будет падать и разбиваться о камни высокомудрия и самонадеяния, и только восхождение будет один труд и то напрасный, потому что без сего прочного и запасного провианта: глаголю; благодарного терпения и истинного смирения. Благодарное терпение и неложное смирение – пища и питие духовное и проводники на пути, ведущему в Царство Небесное, да еще и крепчайший покров против духов злобы поднебесных, и бурь страстей, и дождя страстных пожеланий. И без сих двух добродетелей никому не возможно достигнуть мирных и светлых райских селений. Один богомудрый муж сказал: путей к Небесному Царству много и различно, но ни один нельзя пройти без смирения и терпения... »

Следующая тема записей схимонаха Агапия – тема смирения. Добродетель смирения, как и терпения, имеет тоже три свойства. Старец пишет: «... Смирение имеет три свойства: первое – истинное простое и прямое, второе – поддельное, третье – лицемерное. Истинное смирение не видит себя смиренным, а, напротив, видит в себе множество если не грубой гордости, то множество от нее тонких отпрысков, даже не видит в себе ни единого истинного добра, но или чистое зло, или со злом смешанную добродетель. Поддельное смирение называется у Отцов духовное невежество, принимает добро вместо зла и зло вместо добра и таким неправильным понятием как себя, так и других обманывает. А лицемерное смирение делается с намерением своего злого произволения, наружною личиною достигнуть своего страстного пожелания».

По образцу со смирением и терпение тоже имеет три свойства, но, к сожалению, старец упомянул лишь об одном свойстве, или же продолжение этих записей до нас не дошло. «Терпения также три свойства, первое – благодатное, даруемое Богом за брань со страстями и за сердечное истинное смиренномудрие и за твердую веру к Божественному вседержительству и смотрительному о нас неусыпному Божию зрительству и попечению всемогущему, всеблагому и все- видящему. Об этом терпении многие и много писали. Спаситель терпение назвал самым благонадежным средством к духовному плодоношению и окончательным венцом христианского спасения и совершенства. И сии, говорит, приносят плод в терпении, овыя в тридесят, овыя шестьдесят, а овыя во сто. И еще говорит, претерпевый до конца, тот спасется».

Далее в записке старца Агапия есть высказывания, не связанные общей темой. Например, старец говорит, что «чтение писаний – свет сердечных и душевных очей». Нам известно, что схимонах Агапий часто говорил ученикам, чтобы они ежедневно читали Священное Писание, которое, как считал старец, необходимо изучать всю жизнь. Вообще слово «учение» у старца Агапия понимается определенным образом: «Я решил положить начало от всего и от всех учиться, потому что духовная жизнь, по свидетельству святых Отцов, есть бесконечная наука и наука из наук. Желаю жить да учиться».

Теперь перейдем к рассмотрению частных наставлений, изречений, которые запечатлены в разных архивных источниках. На вопрос, как часто причащаться Святых Христовых Таин, схимонах Агапий отвечал: «Большая помощь и великая польза от частого причащения Св. Таин».

В архиве есть высказывания старца, обращенные к новоначальным инокам. Первые слова назиданий содержат в себе призыв к послушанию. Старец учит: «Наипаче проходить святое послушание, наложенное от настоятеля, с благочестием, страхом Божиим, терпением, разумной кротостью и молчаливостью».

А духовникам, в послушании у которых находятся молодые иноки, советует: «Молодость по своей природе и (своим. – Авт.) худым привычкам очень непостоянна, а потому наставнику нужно с мужеством охранять новоначальных и молодых иноков, внушая им слова Священного Писания – в терпении вашем стяжите души ваша».

В письменном наследии схимонаха Агапия отчетливо прослеживается главная, центральная тема, звучащая во всех поучениях и наставлениях старца, – это тема любви. Любые добродетели, приобретенные подвижником, не имеют силы без любви. Что это за чувство, схимонах Агапий пытается выразить в нескольких словах: «... Воля тогда совершенно покоряется духовному разуму и сердце бывает исполнено к ближнему любви истиной и милостью без разбору лиц». И продолжает: «На духовной Божией любви, как к Богу, так и к ближнему, все наше спасение основано. Все законы и пророки на сих двух заповедях содержатся. Иоанн Златоуст так пишет: что мы делаем без любви к Богу и ближнему, там Христос уже не имеет где главы подклонити... »

Подводя итог, старец Агапий говорит о цели своего назидательного слова: «... чтобы вы любили не одно голое слово, но проводили бы его до чувства сердца и с помощью Божией благодати принуждали бы себя к исполнению всякого доброго дела, памятуя, что только нуждницы восхищают Царствие Божие. Наше падшее естество требует всегдашнего к добру принуждения, а особенно к такому добру, которое делается с истинным смирением».

Схимонах Авель (Осколков)

(1839–1906)

Схимонах Авель (в миру Алексей Петрович Осколков) родился 31 января 1839 г. в деревне Ездоковской Яренского уезда Вологодской губернии в крестьянской семье.

В монастырь поступил 2 сентября 1868 г.; определен в послушники в июне 1872 г.; пострижен в монашество 17 марта 1880 г. с именем Акакий; в схиму – 28 марта 1898 г. с именем Авель.

Жил схимонах как непосредственно в монастыре, так и в скитах: Всех святых, Святоостровском, Германовском, Александро-Свирском и Предтеченском. Об этом вспоминал в одном из своих дневников монах Иосиф (Шорин): «На моей памяти в течение пятнадцатилет пребывая в схиме, отец Авель был немногостяжательным. Он, как легкая птичка на крыльях святого послушания, легко перелетал с острова на остров, из скита в скит. Пожив в обители, посылался на остров святого Германа, оттуда – опять в обитель, из обители – в Предтеченский скит, из него – в скит преподобного Александра Свирского, оттуда – в скит Всех святых, а потом опять к святому Предтече. Живя в Александро-Свирском скиту, посылался хозяином с молодыми братьями-рыбаками на дальний Тихвинский остров. Старец идет на послушание и выдерживает на утлой малой ладье бурю, при которой едва не потонул в пучине Ладоги».

Писатель М.Янсон приводит в своей брошюре «Валаамские старцы» характеристику старца Авеля:

«Поражал он всех... своею удивительной нестяжательностью и вольною Христа ради нищетою. Нравом он был прост и добр, а ясным умом и сострадательным сердцем был как бы евангельское дитя, имея в себе “мудрость змеиную и простоту голубиную”. В обращении он был искренен и откровенен. За прямоту и правдивое слово его не раз переводили из скита в скит. Но он удивлял всех покорностью и послушанием. Бывало, хозяин скита, не стерпев его обличений, а потому и устроивший его перевод в другой скит, объявлял ему, что, дескать, собирайся-ка, отец Авель, на другое послушание, тебе, мол, отец игумен благословил перебраться в скит на Святой остров. И тотчас отец Авель спокойно снимает мантию, берет клобук, а в небольшую ручную корзиночку кладет книгу, взятую из библиотеки для чтения, чай, сахар, спицы для вязания чулок, надевает на себя одежду и идет из кельи.

– Вот, – говорит, – я уже и готов.

– А что же, отец Авель, разве войлок постельный и подушку не возьмешь с собой? – спрашивает его кто-нибудь.

– А зачем мне они? – отвечает он. – В каждом скиту найдется все это.

– Ну а самовар-то разве тоже не возьмешь?

– И самовар там найдется... К чему мне таскаться с вещами из скита в скит? Я взял, что мне надо, а остальное на месте найдется».

В келье у него ничего не было, но он всем был доволен, постоянно пребывая в мирном и покойном состоянии духа.

Незадолго до своей кончины о. Авель жил в Предтеченском скиту в дальней келье. В это время посетил его один из братии, желая получить духовное наставление. Старца в то время в келье не оказалось – он был на послушании. Брат дождался возвращения схимонаха Авеля, попросил разрешения войти, а затем спросил:

– Батюшка, скажите мне что-нибудь на пользу душевную: как мне жить в обители, чтобы спасти душу?

Старец стал просто и очень назидательно говорить брату о послушании, о том, как нужно разумно проходить его, живя в монастыре, о смирении, столь необходимом для стяжания благодати Божией. «Свои слова старец основывал на Святых отцах, часто ссылаясь на авву Дорофея, Иоанна Лествичника, Исаака Сирина. Так все у него выходило поучительно, просто и духовно усладительно. Закончил старец свою беседу самоукорением: “Вот, брат, говорю-то я так, а сам живу по-другому, нет у меня самого ни терпения, ни послушания, ни смирения... Только вот святой Иоанн Предтеча, в скиту которого живу я, грешный, покрывает меня, нерадивого, исполненного всяких немощей и страстей...” При этих словах слезы покатились из глаз старца... »

Образ схимонаха Авеля рисует о. Иосиф (Шорин): «Старец Авель, невысокого роста, как Закхей, немощный, невидный собою, был прост как дитя – стоило новоначальному послушнику позвать его на стакан чая, старец с готовностью шел навестить брата. Его речь была чужда каких-либо новостей и дел монастырских, а всегда он говорил что-нибудь назидательное и утешительное из Священного Писания и Святых отцов, в которых он в безмолвии своем поучался. Приходящим к нему за советом и утешением говорил: “Скорби находящие нужно ради Бога терпеть смиренно и благодушно, ожидая милости Божией”».

26 июля 1906 г. в половине шестого утра схимонах Авель, пробыв в больнице около двух недель, напутствованный Святыми Таинами, мирно почил. «За его смирение Господь судил ему такие торжественные похороны, каких на Валааме никогда и никому не устраивали. Отпевал его архиепископ Финляндский и Выборгский Сергий... в сослужении с приезжим архимандритом Евгением, о. игуменом Пафнутием и восемью иеромонахами. Во время Литургии академик о. иеромонах Стефан (Твердынский) сказал прекрасную похвальную речь схимонаху Авелю, чего тоже никогда не бывало раньше».

Монах Иосиф (Шорин) записал в дневнике: «Буде тебе вечная память, незлобивый старец, сын святого послушания, да упокоит тебя Господь в Своем Небесном Царствии, и аще обрящешь милость Божию, помолись о нас, скорбящих, да поможет нам Господь безропотно, со смирением проходить святое послушание, да поживше в спасительном покаянии, удостоимся получить у Христа Бога велию милость».

Схимонах Авель погребен на старом братском кладбище.

Схимонах Никита (Евдокимов)

(1831–1907)

Подвижническая жизнь схимонаха Никиты была неразрывно связана с такими духовными столпами Валаама, как игумен Дамаскин и схимонах Агапий. Изначально духовником будущего старца был великий валаамский игумен, а затем, по смерти последнего, им стал о. Агапий, у которого схимонах Никита «довольно часто бывал... и проходил труднейшую науку – делание Иисусовой молитвы».

Схимонах Никита (Николай Евдокимович Филин, а в АФВМ именуется Николаем Евдокимовым) родился в 1831 г. в деревне Григорьково Ростовского уезда Ярославской губернии в крестьянской семье. «В учебных заведениях не учился», но получил хорошее воспитание в семье.

В 1853 г. был призван в армию. С любовью вспоминал он, уже будучи старцем-схимонахом, годы, проведенные им на военной службе. Был участником боевых действий во время известной Крымской кампании [1853–1856], по окончании которой уволен в запас, или, как он сам говорил, «в отпуск, до востребования».

Работал кучером в г. Ростове, затем швейцаром в Санкт-Петербурге. Будучи воспитанным родителями в строгом христианском духе, «Николай и в военной службе, и после нее оставался человеком верующим, усердным к храму Божию, и вел жизнь трезвую и воздержанную. Много встречалось ему искушений, много было поводов и случаев распустить себя, увлечься чем-нибудь дурным. Но Николай, с детства усвоивший себе строгие правила доброй жизни и страх Божий, никогда не допускал себя до каких-либо крупных падений или увлечений, зная по примеру других, как трудно бывает отучаться от дурных привычек и какие гибельные последствия ведут за собою иной раз разные кратковременные удовольствия, на первый взгляд и невинные. Сам он признавался, что дурные товарищи, дурная компания и его раз-другой тянули на нехорошие дела, но совесть так его мучила потом, он так глубоко чувствовал свой грех, что всякое желание и охота к каким-либо грязным или неблаговидным поступкам у него совершенно отпала. “Шел бы ты, Николай, в монастырь, – говорили ему знакомые, – ты в миру и жить-то не умеешь”. – “Уйду, уйду, – отвечал он, – дайте вот только отставку получить”».

В начале сентября 1874 г. в возрасте 42 лет Николай впервые посещает Валаам. Неотразимое впечатление произвела на Николая величавая личность бывшего тогда настоятелем игумена Дамаскина, опытного управителя и строгого подвижника. Николай увидел монастырь, монахов и жизнь их как раз такой, какой он желал видеть ее, как воображал ее себе по книгам и к какой всеми силами стремилась его душа. Решение ехать на Афон сменилось решением посвятить себя на служение Богу в Валаамской обители. Исповедавшись и причастившись Святых Христовых Таин, Николай отправился в Санкт-Петербург, чтобы привести в порядок свои дела, проститься с хозяином и сослуживцами и затем уйти на Валаам, порвав навсегда с миром.

5 октября 1874 г. Николай Филин прибыл в Валаамский монастырь. Два года был он простым служителем (коридорным) в монастырской гостинице и все силы прилагал, чтобы исправно нести это послушание. В 1876 г. он был переведен из гостиницы на монастырский огород, где трудился пять лет с неослабным усердием и послушанием. Несмотря на тяжелые труды с шести часов утра и до восьми вечера с небольшими перерывами для принятия пищи и кратковременного отдыха, он неопустительно бывал у полунощницы и вечернего правила, а в праздники непременно бывал у всенощной и за ранней обедней, на которой участвовал в пении, у него был довольно приятный тенор.

Уже тогда проявлялся в нем будущий истинный монах-подвижник. Наемные работники на огороде иногда укоряли его с насмешками: вот-де пропился в миру, а теперь пришел отъедаться на даровые монастырские хлеба. Все эти насмешки он выносил терпеливо, ради Бога и спасения души, подражая Иисусу Христу, и был яко глух не слышах, и яко нем, не отверзаяй уст своих. Если же уж очень донимали его насмешками и издевательствами, то он начинал просить с поклонами прощения у своих обидчиков и этим обезоруживал их. Сам же со всеми был ласков, услужлив и всегда готов прийти на помощь. 23 мая 1879 г. Николая Филина зачислили в братство Валаамского монастыря.

На огороде часто приходилось работать в сырую погоду, и у Николая развился ревматизм ног. Эта болезнь и была одной из причин, приведших к перемене его послушания. Сам он об этом не просил, но необходимость лечиться вынудила его рассказать о болезни настоятелю, который вскоре и перевел его в гостиницу. Таким образом, после пятилетнего послушания на огороде Николай опять оказался в монастырской гостинице, но уже заведующим, или, по местному выражению, хозяином.

12 мая 1884 г., в возрасте 52 лет, Николай был пострижен в монашество с наречением имени Нифонт. Послушание в гостинице, крайне беспокойное и суетливое, особенно в летнее время, когда на Валаам приезжало множество паломников, при серьезной болезни ног стало тяготить его.

В 1889 г. он из гостиницы был переведен на жительство в скит Коневской иконы Божией Матери. Устав этого скита был строг: молочная пища и рыба никогда не разрешались, но, в отличие от скита Святого Иоанна Предтечи, здесь разрешалось растительное масло в течение всей недели. Живущие в Коневском скиту иноки сами, без иеромонаха, ежедневно совершали в церкви полунощницу, утреню с первым часом, вечерню, повечерие с каноном и акафистом и вечернее правило. Накануне праздничных и воскресных дней жители скита отправлялись в монастырь на всенощное бдение и литургию.

16 января 1892 г. монах Нифонт был пострижен в великую схиму с наречением имени Никита в честь святителя Новгородского. На пострижение в схиму о. Никита всегда смотрел как на знак особой милости и благоволения Божия к нему и непрестанно говорил: «Велика ко мне милость Божия, удостоившая меня, окаянного, принятия великого ангельского образа, но как оправдаю эту милость, какой отчет должен дать за это Богу?!»

О. Никита хоть и тяготился своим послушанием, но никогда и никому не жаловался на свое трудное и мало соответствовавшее его характеру и стремлениям положение хозяина Коневского скита. Однако это как-то дошло до бывшего тогда настоятелем Валаамского монастыря игумена Гавриила. На вопрос настоятеля старец чистосердечно открыл ему свою душу и просил как милости перевода на жительство в скит Святого Иоанна Предтечи. О. Гавриил, приняв во внимание почти 20-летние труды старца на пользу обители, его преклонные годы, болезнь, а главное, подвижническую жизнь, легко согласился на это перемещение.

Устроившись в 1894 г. в скиту в честь великого пророка и Предтечи Господня Иоанна, старец предался богомыслию. Ко всем церковным богослужениям он приходил первым и уходил последним, акафисты выстаивал всегда обязательно на коленях. Молился он много и усердно. Часто во время ночных прогулок вокруг острова случалось кому-нибудь из проживавших в то время в скиту слышать молитвы о. Никиты. «Подойдешь, бывало, к избушке старца, а у него в моленной сквозь синюю занавеску огонь виден. Подойдешь еще ближе и ясно слышишь, как старец громким голосом читает акафист Спасителю или Божией Матери или канон Иисусу Сладчайшему, Богородице и Ангелу Хранителю, даже слова ясно слышишь. Стоишь, стоишь, да так, конца не дождавшись, и уйдешь». Это видели и слышали многие неоднократно. А с каким усердием он молился, показывает то, что иной раз самый сильный стук в двери и громко повторяемая молитва «Господи, Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас!» не обращали на себя его внимания! Он продолжал читать, иногда нараспев, и большого труда стоило достучаться к нему.

В свободное от молитвы время никто никогда не видел его праздным: то белье свое стирает, то дрова заготавливает на зиму, то на огороде копается. Все для себя он делал сам, не исключая самой грязной и неприятной работы, даже такой, как чистка отхожего места. «Если, – говорил он, – такой великий угодник Божий, как Иоанн Дамаскин, не гнушался этим делом за послушание, то не грешно ли мне, худшему из рабов Божиих, гнушаться им и заставлять других работать за себя? Если мне неприятно это дело, то разве другим приятно? Нет, доколе силы есть, сам буду для себя трудиться, ибо недостоин я пользоваться и тем готовым, что дает святая обитель».

Всем всегда он был доволен и непрестанно за все благодарил Бога, повторяя: «Слава Богу! Он, Премудрый, знает, что нужно для нас, то и посылает, а наше дело только благодарить Его за все!» К своим ближним, особенно к младшей братии, о. Никита был чрезвычайно милостив и сострадателен. За время заведования монастырской гостиницей он приобрел себе немало почитателей, которые, желая выразить любовь к старцу, нередко посылали ему различные приношения. Сам о. Никита никогда ни о чем не просил своих знакомых, и даже добровольные даяния их сильно смущали его. Все, что старец получал от благодетелей, он почти целиком раздавал скитской братии. При этом он старался творить милостыню так, чтобы никто этого не знал, и не любил, чтобы его благодарили в таких случаях. Денег он никогда не имел и ни от кого ни под каким предлогом не принимал их.

Все настоятели Валаамской обители, начиная с игумена Дамаскина, глубоко почитали о. Никиту. Игумен Маврикий, еще не будучи настоятелем, очень любил и чтил старца. Приезжая в Предтеченский скит, он подолгу сиживал у него, проводя время в душеспасительной беседе. А если случалось остаться там с ночевкой, то непременно в одной из комнаток избушки о. Никиты.

Особенно обращало на себя внимание глубочайшее смирение старца. Страдая в последние годы своей жизни удушливым кашлем, о. Никита в церкви во время богослужения так сильно закашливался, что несколько заглушал этим голоса чтеца и служащего иеромонаха. Некий живший в том же скиту старец неоднократно роптал на подвижника, и последний, никогда не возражая, тотчас же подходил к старцу и, кланяясь ему в ноги, смиренно просил прощения за невольно доставленную тому неприятность. Если случалось о. Никите противоречить кому-либо в разговоре, то он, хотя и был прав, по окончании беседы непременно просил прощения, погашая таким образом малейшую тень и всякую возможность вражды или неприязни. Если только он замечал, что кто- нибудь недоволен им или, как говорится, косится на него, тотчас же он самым смиренным образом спешил испросить прощения, не допуская никаких объяснений, и этим обезоруживал и привлекал к себе всех. Если старец замечал и между братиями недружелюбие или вражду друг к другу, то все усилия он употреблял для примирения враждующих. «В простоте своей он и в других не допускал лжи и простодушно верил всякому человеку».

Известно, что схимонах Никита непрестанно держал в памяти час смертный. Об этом он говорил и своим ученикам: «Как знать человеку, угодил ли он Богу? У людей один суд, у Бога другой, нелицеприятный. Хотя и кажется человеку, что хорошо он поступает и живет, но нельзя быть уверенным никогда, что все делаемое нами, по нашему мнению хорошее, непременно угодно Богу. Одно верно и непреложно – это величайшее Божие милосердие, на это только и надо надеяться с молитвой и смирением». За трапезой говорил такие слова: «Вот, братья, живем мы, да смотрите еще, как живем: сыты, одеты, все готовое у нас, а доживем ли до завтра, да что до завтра, может быть, чрез мгновение Судья нас позовет и за все с нас спросится, за каждое слово, самое незначительное, но праздное, за каждый взгляд нескромный! Ох, страшно, страшно и подумать, что отвечать будем?!»

Несмотря на замкнутость скитской жизни и на отдаленность скита от монастыря, молва о подвижнике росла. Как ни искал о. Никита одиночества, как ни старался бегать людей, славы и молвы людской, они везде находили его. Своей скитской братии о. Никита никогда не отказывал ни в советах, ни в помощи, в чем бы она ни выражалась. Одним словом, он в полном смысле был скитским аввой, никакое общее дело не предпринималось без его совета. В личных делах, при различных обстоятельствах жизни каждый житель скита также спешил к о. Никите поделиться своими горестями или радостями, и все получали от старца добрый совет и наставление.

Так невольно, без чьего-либо приказания, исключительно по Божиему изволению стал о. Никита старцем – руководителем многих из монастырской братии и приезжих богомольцев. Велики были любовь и уважение всей валаамской братии к мудрому старцу.

Вот какой портрет рисуют нам современники – свидетели жизни старца Никиты: «Всегда радушный, ласковый, обходительный, он был любим всеми богомольцами, кому хоть раз пришлось побывать на Валааме. Своим ласковым обращением он располагал к себе...»

Избрав себе для жительства скит Святого Иоанна Предтечи, о. Никита прежде всего имел в виду строгость его устава, а с другой стороны – малодоступность для посторонних как вследствие отдаленности его от монастыря и расположения на острове, так и вследствие запрещения посторонним посещать этот скит без особого разрешения валаамского игумена. По тем же побуждениям он и сам весьма редко бывал в монастыре, лишь по самым неотложным нуждам, а в последние два-три года жизни и совсем не бывал. И только какое-нибудь важное событие, например смерть его духовника – схимонаха Агапия, или прямое указание начальства могли заставить его посетить монастырь. Этими редкими посещениями пользовались миряне, чтобы увидеть и спросить о чем-либо старца. Одному иноку он говорил, цитируя слова прп. Макария Великого: «Бегай людей – и спасешься».

Сохранился интересный рассказ одного монаха-оче- видца: «В 1905 г. после смерти игумена Виталия в монастыре были назначены выборы нового настоятеля, причем управляющий обителью, наместник о. Паф-нутий (впоследствии игумен) благословил, чтобы все монашествующие лично присутствовали на выборах. Тогда о. Никита, верный обету иноческого послушания, пошел в монастырь. Как ни старался он скрыть свое присутствие в обители, однако не пришлось ему утаиться не только от братии, но и от мирских людей, ибо не было на то изволения Божия. Подходит старец к святым вратам монастырским, как вдруг падает ему в ноги женщина, радостно изумленная этой встречей, по-видимому неожиданной, и голосом, прерывающимся от слез, восклицает: “Батюшка, благословите! Сколько лет я желала вас видеть, Богу об этом молилась и уже не чаяла исполнения своей молитвы! А вот Бог и привел! Помолитесь!” А сама плачет громко, буквально заливается слезами... Старец, видимо, смущенный ее частыми земными поклонами и опасаясь, чтобы другие не были свидетелями воздаваемой ему чести, хотел поспешно удалиться. Но человеколюбие взяло верх, и он, тронутый ее неотступными воплями, не мог отказать страждущей женщине в слове утешения. И вот послышался его тихий, полный любви отеческий голос: “Успокойся, родная! Успокойся,

матушка! Говори, в чем дело? Господу все возможно, Господь все устроит”. Дальше говорил он все тише и тише, так что слов невозможно было разобрать, но по тону голоса можно было заключить, что говорил он внушительно и серьезно. Женщина, постепенно успокаиваясь, с редким вниманием и благоговением ловила каждое его слово. Видно было, что исстрадалась она душою и, наслышавшись об о. Никите, долго искала случая выплакать ему свое горе. Наконец такой случай представился, она с верою приступила и по молитвам старца получила от Бога утешение».

Можно привести много случаев из жизни о. Никиты, которые ясно доказывают, что он за свою подвижническую жизнь был удостоен от Бога дара прозорливости. Например, у одного послушника осенью 1903 г. тяжко заболела мать, женщина пожилая. Болезнь была крайне серьезная, и на благополучный исход ее было весьма мало надежды. Почта, привезшая известие об этом, была последняя. Затем вследствие ледохода всякое сообщение Валаама с берегом прекратилось, так что послушник не имел возможности не только побывать у матери, но даже иметь о ней какие-либо известия. Ранее этот послушник жил некоторое время в скиту Святого Иоанна Предтечи, знал и уважал о. Никиту, а потому и решил в своем горестном положении обратиться к старцу за утешением и просить его молитв об исцелении болящей. Старец принял горячо к сердцу горе послушника, утешил его, посоветовал всю надежду возложить на Бога и в заключение сказал: «Молись Богу, брат, и не печалься, твоя мать выздоровеет, и ты скоро увидишься с ней. Это ей милость Божия за ее милосердие к людям». Так все в точности, по словам старца, и исполнилось. Когда установился путь через Ладожское озеро, послушник получил известие, что мать его на пути к совершенному выздоровлению и что выздоровление это можно считать прямо за чудо. Лечащие ее врачи удивлялись, как такая пожилая женщина вынесла столь тяжелую операцию. Менее чем через год неожиданно произошло и свидание матери с сыном.

Одно время жил в Воскресенском скиту бывший иеромонах Е., лишенный сана и монашества. Именовался он своим мирским именем и жил на положении послушника. Людям, близко с ним общавшимся, он, по-видимому, правдиво и искренне рассказывал всю свою жизнь, а также и про обстоятельства, послужившие причиной лишения сана. Он утверждал, что стал жертвой роковой ошибки. Рассказывая об этом, он часто плакал, но никогда не отчаивался в милосердии и правосудии Божием, усердно молился Богу и был твердо уверен, что рано или поздно Бог над ним смилостивится и все отнятое у него будет ему возвращено. В этом уповании он не переставал хлопотать перед высшей церковной властью о пересмотре своего дела. Однажды этот послушник решил побывать в соседнем Предтеченском скиту, где он ранее не бывал, и пригласил с собою брата И., дворянина, проживавшего в монастыре послушником. Попросили у хозяина Воскресенского скита лодку и отплыли. Прибыв в Предтеченский скит, пошли кругом острова, причем пришлось им проходить и мимо избушки о. Никиты. Остановившись у нее, видят в окно, что старец сидит, углубившись в книгу. Через мгновение он вдруг поднял голову, поглядел в окно и, заметив двоих послушников, быстро встал с места, вышел к ним, поздоровался, причем назвал бывшего иеромонаха «отцом» с прибавлением его монашеского имени. Затем сказал ему: «Не скорби, отец Е., надейся на Бога и молись Ему, Он вскоре тебя утешит». Брат Е. так и остолбенел: никогда он о. Никиту ранее не видел и почти ничего о нем не слышал. И вдруг о. Никита называет его тем именем, которое немногим лишь было известно, и утешает его! Вскоре брат Е. был восстановлен в сане.

В летописи Валаамского монастыря есть такие сведения: «Инок Никита, быв 60 слишком лет, пребывает в двух верстах от монастыря, между лесом и утесами прибрежными, подвизаясь в Духе и Истине, печалуясь о грехах и суете мира».

Жил о. Никита в скиту Святого Иоанна Предтечи более 13 лет, все время свое посвящая подвигам поста и молитвы, любви и милосердия к ближним, пребывая в непрестанных телесных трудах.

За несколько лет до своей смерти о. Никита многим говорил, что преставится незадолго до праздника Светлого Христова Воскресения. Во время Великого поста схимонах Никита становился особенно сосредоточенным и самоуглубленным. «Для всех очевидно было, что в это время он ждал чего-то особенного и готовил себя к этому», – пишет летописец. А каждый год после праздника Пасхи он всегда с уверенностью говорил: «Слава Богу, теперь до следующей Пасхи надо трудиться ради Бога».

Осенью 1906 г. во время поездки на лодке в соседний Воскресенский скит о. Никита сильно простудился. Кашель, которым он страдал и ранее, усилился до такой степени, что не давал ему покоя ни днем, ни ночью, отчего старец стал сильно ослабевать. Вскоре он настолько обессилел, что редко бывал даже в церкви, с большим трудом ходил по келье, а больше все сидел или лежал. Так он перемогался кое-как до января следующего, 1907 г.

В течение февраля о. Никита все более и более слабел. Желая, насколько возможно, поддержать угасающие силы старца, игумен и монастырский врач неоднократно предлагали ему перебраться в монастырскую больницу, где и пища лучше, и врачебная помощь может быть оказана во всякое время, но старец не согласился на это, предпочитая умереть в своей пустыни. В начале своей тяжкой болезни о. Никита прибегал к медицинской помощи, но затем, уверившись, что приближается время его кончины, отказался от нее.

На второй седмице Великого поста старец поинтересовался, есть ли в скиту гроб. Узнав, что гроба нет, просил привезти из монастыря заранее, «а то распутица будет, пожалуй, и не достать». Вскоре схимонах Никита приготовил себе одежду для погребения, причем просил игумена Гавриила передать некоторым лицам из братии кое-что из своих вещей. Распорядился, чтобы в день его погребения скитскую братию угостили чаем.

Настала Страстная седмица – последняя в жизни старца. В Великий Четверг, причастившись, он сказал своему духовнику: «Вот скоро и Светлое Христово Воскресение наступит!» Духовник ответил ему: «Батюшка, завтра Великая Пятница, литургию не полагается служить, а до Субботы доживешь ли ты?» «Доживу, по милости Божией», – ответил старец. В Великую Субботу духовник, отслужив пораньше литургию, в пять часов утра причастил о. Никиту Святых Христовых Таин. Старец был очень слаб, но в полном сознании, говорил почти шепотом, но совершенно ясно. Нам известно, что схимонах Никита последние два дня провел в беседах с братией скита Всех святых. О чем они разговаривали, мы не знаем. Известно только, что схимонах Никита рассказывал: «С того самого дня, как сподобился я вступить в святую обитель, всегда просил у Господа избавить меня от нечаянной, внезапной смерти». И продолжил: «Завтра будет успение». Пред повечерием старец спросил: «А сколько теперь времени?» Ему ответили, что седьмой час вечера. Тогда он сказал: «Теперь бояться нечего! Господь уже сошел во ад и разрушил его». Совершив повечерие, духовник и скитская братия навестили старца, но нашли его уже мертвым.

Во вторник Светлой седмицы было совершено отпевание и погребение о. Никиты в со служении монастырских и скитских иеромонахов, в присутствии многочисленных насельников монастыря, пожелавших отдать ему последний долг, невзирая на крайне неудобную переправу из монастыря в скит по случаю весенней распутицы. Погребен был о. Никита, согласно его желанию, за алтарем скитского храма.

Схимонах Галактион (Егоров)

(1824–1908)

Схимонах Галактион (в миру Егор Егорович Егоров) родился 1 апреля 1824 г. в мещанской семье в деревне Варлышино Любимовского уезда Ярославской губернии. Вдовец.

8 августа 1868 г. поступил в Валаамский монастырь; 30 июня 1899 г. зачислен в послушники; 8 июля 1899 г. пострижен в монашество с именем Гавриил, а 10 октября 1902 г. – в великую схиму с именем Галактион. Около 35 лет старец нес поварское послушание. Несколько лет жил в скиту Всех святых.

Сохранилось описание внешности о. Галактиона: «среднего роста, с довольно длинной, совершенно белой бородой и такими же длинными волнистыми волосами. Лицо имел продолговатое, нос прямой, голос приятный, звонкий».

«Этот старец особенно отличался христианским смирением, – вспоминает иеродиакон Варсонофий. – Однажды, когда я, еще будучи послушником, отправлялся на послушание в Москву, то пришел к старцу за благословением. Старец, немного побеседовав и благословив меня, совершенно неожиданно упал мне в ноги и поклонился до земли. Этот образ смиренного старца запечатлелся во мне до гробовой доски и часто сдерживает мои горделивые порывы».

М.Янсон в своей книге «Большой скит на Валааме» писал о старце:

«Ослеп он за девять лет до смерти, то есть в 75 лет. Но эти последние годы своей жизни нимало не роптал, а пребывал благодушным и благодарил Господа. Хотя и был он слеп, но отец игумен, быть может, желая испытать его, предложил ему принять участие в чтении Псалтири. В то время в скиту (Всех святых. – Авт.) было установлено неусыпное чтение по усопшим и живым благодетелям. Назначалась чреда чтецов, и насельники скита читали Псалтирь посменно, по два часа круглые сутки, а бывало, что приходилось и по четыре часа, а то и больше в зависимости от назначения и количества сменяющихся.

Предложение игуменское вступить в среду читающих о. Галактион принял за святое послушание, но так как читать не мог по слепоте своей, то вместо чтения имен говорил: “Господи, помяни рабов Твоих, здесь записанных...” творил молитву Иисусову и клал поклоны. И случилось как-то, что зашел один из благодетелей в церковь, может быть и полюбопытствовать: как, мол, Псалтирь неусыпная читается, что это за поминовение вечное? И в полутьме церковной видит он аналой с раскрытой Псалтирью, а около старца, изможденного, белого как лунь, слепого. Кладет и кладет старец поклоны, движутся губы в неслышной молитве, бегут в руке четки. Налагает старец крестное знамение, падает в поклоне, и все шепчут старческие уста, и все бегут и бегут четки в нескончаемом своем круге.

“Что это... что он делает?” – шепотом спросил благодетель у сопровождавшего его монаха. “А вот по слепоте не может читать своей череды, ну и кладет поклоны да творит молитву Иисусову... Бывает, что так-то – часа четыре, а то и больше...” – ответил спрошенный.

Смирен и терпелив был о. Галактион и в других, подчас тяжелых, обстоятельствах своей жизни. Рассказывал один из служащих при монастырской больнице, как однажды осенью вышел он с намерением дойти до пустыньки отца Назария, а потянуло его почему-то совсем в другую сторону, и пришел он к Большому скиту. Здесь было у него обыкновение заходить для собеседования к отцу Антипе, а на этот раз очутился он, сам не знает как, у кельи незнакомого ему старца. Сотворив молитву, открывает дверь и слышит вопрос:

– Кто там?

– Из больницы, батюшка...

– Ну, слава Господу... Я ведь тебя давно дожидаюсь. Вот уж пять дней как болен... Просил я хозяина скита, чтобы послал за лекарем... да или забыл он, или некогда...

В 1907 г. старец начал сильно слабеть. В скиту оставаться ему было уже трудно, требовалась постоянная посторонняя помощь. Но трудно было расстаться и с кельей, в которой тридцать лет преклонял он колени, предавался воле Божией, надеялся и проливал слезы... Трудно было расставаться и со скитом, в коем прошло почти сорок лет жизни... Но что-то не заладилось в отношениях к старцу со стороны тогдашнего хозяина скита, и настаивал он на удалении отца Галактиона. Старец не болел перед смертью, был все время, что называется, на ногах, но в праздник Успения Божией Матери заявил, что скоро умрет.

Монастырский врач рассказывает, как призвал его о. Галактион и сказал:

– Иеронимушка, я умираю, позови духовника, пусть он сделает что следует. Чтобы все по порядку было...

– Залился я слезами, – повествует рассказчик, – и говорю: “Неужели, батюшка, вы умрете? Ведь вы себя хорошо чувствуете...”

– Умру, умру... мы с тобою уж больше беседовать не будем, – ответил старец.

Как ни горестно было доктору, сыновней любовью привязанному к старцу, слышать это, но надо было выполнять волю его. Призванный духовник исповедовал старца, приобщил его Святых Христовых Таин и прочитал отходную. По просьбе старца поставили около кровати таз с водой и положили чистое полотенце.

– Ну, все ли по порядку сделано, о. Евфимий? – спросил старец духовника.

– Все, все, батюшка, будь спокоен.

Успокоясь, что все действительно по порядку сделано, старец произнес:

– Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Царю Славы, что сподобил меня, грешного, великого Таинства!

Это были его последние слова. После них он уже ни с кем и ни о чем не разговаривал, не принимал ни пищи, ни питья и только изредка обливал лицо водой и утирал полотенцем. Все три дня, протекшие до смерти, наступившей 17 августа 1908 г., старец провел таким образом, творя молитву Иисусову, исполняя

“закон безмолвия” который, по слову святого Исаака, есть “умолкнуть для всего”. Смерть подступила к нему тихо и неприметно для окружающих».

Схимонах Галактион погребен на старом братском кладбище. Точное место захоронения не установлено, сохранилась надгробная плита.

Иеросхимонах Антипа (Половинкин)

(1836–1912)

Иеросхимонах Антипа (в миру Александр Елисеевич Половинкин) родился 7 июня 1836 г. в г. Каменец-Подольске, в семье офицера.

Обучался в Каменец-Подольской губернской гимназии. В возрасте 22 лет поступил на службу в 1-й департамент Правительствующего Сената. 6 июля 1860 г. по прошению уволился со службы и, «невзирая на увещания родных и знакомых, располагавших и связями, и состоянием, покинул навсегда многосуетный мир и удалился в пустыню».

24 июля 1860 г. Александр прибыл на Валаам, где известный своей аскетической жизнью и мудростью в правлении игумен Дамаскин принял его под свое духовное водительство. Сначала он трудился на общих работах в монастыре, а затем был переведен в монастырскую канцелярию. Заведующий канцелярией и архивариус монах Иувиан (Красноперов) высоко оценил труды о. Антипы: «Обладая прекрас- ным и твердым почерком, при своем редком усердии и любви к делу, брат Александр как нельзя более соответствовал этому назначению и на долгое время оставил добрую и неизгладимую память в монастырской канцелярии своим долголетним пребыванием в ней, посвященным всецело на пользу принявшей его святой обители».

В августе 1861 г. Александр был официально зачислен в братство Валаамского монастыря, а 24 ноября 1868 г. – пострижен в монашество с наречением имени Амвросий.

Следует признать, что наиболее удачное жизнеописание старца Антипы, основанное на архивных данных, составил монах Иувиан. Все приводимые им факты и даты совпадают со сведениями, представленными в различных архивных документах. Это жизнеописание легло в основу других биографий старца Антипы, изданных позднее.

Итак, находясь под бдительным духовным руководством игумена Дамаскина, инок Амвросий все время пользовался особенной любовью и расположением этого мудрого настоятеля. Игумен ценил в своем духовном чаде глубокую искренность, простоту и скромность.

Помимо послушания в канцелярии, где он трудился более 12 лет, о. Амвросий вел следующий образ жизни: вставая к полунощнице в два часа ночи, шел в храм. Возвратясь из церкви, уже не ложился отдыхать; в то время как другие братия после службы позволяли себе немного отдохнуть, он, исполнив свое келейное монашеское правило, или занимался резьбой по дереву, или брал ведра и шел за водой. Водопровода тогда не было в обители, и за водой приходилось спускаться по крутой горе к заливу. Весной и осенью, когда обледенелый снег покрывал гору и тропинку, ведущую к заливу, этот труд уже сопровождался риском, и часто в ночное время о. Амвросий, подымаясь в гору с полными ведрами, спотыкался и падал. Однако все это не удерживало его желания послужить братии, и он с благословения своего аввы не оставлял этого подвига. Не зная праздности, выходил он потом в канцелярию на восьмичасовой усидчивый труд.

31 марта 1873 г. о. Амвросий был рукоположен в сан иеродиакона, и только за святое послушание принял он диаконство. Полагая в душе своей спасаться в скромном звании монаха, он долго и убедительно просил игумена освободить его от священного сана, ссылаясь на свое недостоинство. О. Дамаскин все его доводы о недостоинстве разбил словами: «В сознании своего недостоинства принимай это служение. Уж если такие люди, как ты, будут отказываться от диаконства и священства, то тогда некого будет представлять к посвящению».

Иеродиакон Амвросий с разрешения игумена оставил послушание в канцелярии и стал исполнять череду священнослужения и петь на клиросе. Обладая красивым и сильным голосом, он был на клиросе «головщиком», в обязанности которого входило всегда быть во главе клироса и запевать священные песнопения. Участвуя в соборном священнослужении, он был красой всего собора: чудный и громогласный голос, степенная, исполненная смиренного достоинства поступь, благообразный и несколько суровый вид – все это невольно заставляло любоваться им.

Монастырские старцы долго не могли забыть, как он великолепно и прочувствованно читал Апостол и шестопсалмие или как он пел величание.

Любя всей душой Валаам, он решил жить здесь и умереть. Невзирая на неоднократные предложения о перемещении в другие, более богатые обители о. Амвросий отвечал категорическим отказом.

28 февраля 1876 г. иеродиакон Амвросий был посвящен в сан иеромонаха. К этому времени игумен Дамаскин возложил на него обязанность заведовать обширной монастырской библиотекой. Состоя библиотекарем в течение 10 лет, он много и плодотворно потрудился здесь, приводя книжное собрание в должный порядок.

Как священнослужитель о. Амвросий ревностно и благоговейно совершал Божественную службу. Как сын обители не покладая рук трудился во вверенном ему послушании, везде и во всем преследуя одну цель – пользу и интерес монастыря.

Известно, что спал он очень мало. Есть основания полагать, что он ежедневно вычитывал три акафиста: Спасителю, Божией Матери и святителю Николаю Чудотворцу. Готовясь к служению литургии, он увеличивал свое молитвенное бдение и почти совсем не спал.

Отличительной чертой о. Амвросия, проходящей через всю его многолетнюю жизнь, было редкое усердие и упование на предстательство Царицы Небесной. С чисто ангельской простотой и слезным умилением прибегал он к Владычице мира пред всяким начинанием и во всякой скорби. Также он чтил особенно святителя Николая Чудотворца.

Обладая крайним незлобием и удивительным миролюбием, о. Амвросий везде и всюду сеял мир и взаимную братскую любовь. В последние годы своей жизни игумен Дамаскин возложил на о. Амвросия труд старческого делания и духовничества.

Известно, что иеромонах Амвросий в течение 17 лет был в духовном общении с иеросхимонахом Антипой Афонским. Пример подвижнического жития старца Антипы Афонского не мог не увлечь горевшего пламенной ревностью о. Амвросия, он проникся глубоким уважением и любовью к афонскому подвижнику и часто ходил к нему в скит для духовных собеседований. «На этом пути однажды глубокой осенью случилось с ним происшествие, которое он почитал как чудесное избавление от смерти. Дело было совсем к ночи, и отец Антипа, тогда еще послушник Александр, желая сократить дорогу, пошел прямиком на Покровскую часовню, через покрытый льдом залив. Видимо, лед был еще совсем слабый, так как под тяжестью тела он подломился, и провалившегося в воду Александра понесло подо льдом. Место здесь глубокое, и течение сильное, так что неминуемая смерть глянула ему в глаза. Но инок не потерял духа. С молитвенным воплем обратился он к преподобному Александру Свирско- му. Лишь только воззвал он к святому, который сам проводил подвижническую жизнь на Валааме, как чудесным образом, не зная сам, как именно, оказался он на поверхности льда и безбедно дошел до берега.

Такая горячая молитвенная настроенность, не изменившая и в момент острого молниеносного испытания, отличала отца Антипу, когда он был послушником, а с годами разгоралась все ярче». В прп. Антипе Афонском нашел о. Амвросий опытного руководителя в молитвенном подвиге «умного делания».

Интересен такой факт: ученик старца Дамаскина иеросхимонах Алексий (Блинов) после смерти учителя, несмотря на то что являлся духовником обители, избрал своим духовным наставником именно иеромонаха Амвросия.

Находясь в обществе духоносных старцев, о. Амвросий много почерпнул от общения с ними в свою душевную сокровищницу и с честью нес подвиг духовничества и старчества.

В глубоком смирении, избегая начальственных должностей, в 1891 г. подвижник удалился в скит Всех святых, где 16 января 1892 г. принял великую схиму.

Живя в тиши скитского уединения, он не забывал и ближних, назидая приходящих к нему лиц, ведя обширную переписку с ищущими утешения и молитвенной помощи.

Перед паломниками, которые под духовным окормлением будущего священномученика протоиерея Философа Орнатского посетили скит в 1911 г., о. Антипа предстал как «крошечный, сгорбленный старичок, с тонкими, бледными руками, и сам худой и слабый... тихий и молчаливый, но когда, после краткой беседы, он... терпеливо благословил поочередно каждого из пришедших к нему, то мнилось – в жизни произошло что-то большое, светлое».

Иеросхимонах Антипа до смерти оставался верен своему служению: ни старость, ни болезни не могли удержать его рвения. В последние годы своей жизни, страдая болезнью ног от продолжительного стояния и старческими недугами, он не оставлял своего келейного правила и никому не отказывал в приеме и добром совете. С теплым сердцем и душевной добротой принимал он бездну откровений и врачевал их на основании своего умудренного опыта и при свете христианской любви.

За две недели до кончины о. Антипа занемог: в субботу 7 апреля 1912 г. он почувствовал общую слабость и лишился сна и аппетита. С этого дня он начал постепенно угасать и почти уже ничего не вкушал. В течение предсмертной болезни неоднократно приобщался Святых Христовых Таин. 11 апреля старец в последний раз праздновал на земле день своего тезоименитства, с большим трудом, изнемогая от слабости, присутствовал за богослужением в скитском храме.

С 19 апреля о. Антипа стал говорить, что доживет только до субботы, и действительно, на другой же день для всех стало очевидно, что смерть старца близка. К вечеру 20-го числа больной от тяжких страданий стал впадать в забытье. Так прошли ночь и утро следующего дня, последнего в жизни старца.

21 апреля иеросхимонаху с самого утра было плохо, поэтому у его постели был прочитан канон на исход души. В 7 часов 30 минут, лишь только закончили чтение, о. Антипа скончался.

Вечером 23 апреля в скитской церкви настоятель обители в сослужении монастырских и скитских свя- щеннослужителей совершил парастас. На другой день была отслужена заупокойная литургия, после которой началось отпевание, какого, как сообщает о. Иувиан, давно не видели на Валааме: игумен плакал и прерывающимся голосом произносил возгласы, плакали со- служители, плакали и молящиеся.

Невыразима была скорбь духовных чад. Особенно трогательна и незабвенна была минута прощания с почившим.

Старец погребен в скиту Всех святых, у алтаря скитской церкви, в могиле, которую о. Антипа приготовил себе еще при жизни.

Рясофорный монах Василий (Печенкин)

(1881–1912)

Меняются нравы с годами...

Что было, не будет уж вновь...

Но нет, не забудется нами Почившего брата любовь.

Монах Василий окончил свой земной путь в неполные 32 года. Он не оставил богатого письменного наследия, не имел высокого сана и положения в монастыре, но за свою короткую по земным меркам жизнь показал пример подлинной христианской любви, которая никогда не перестает (1Кор. 13,8). Об иноке Василии не было ничего издано. Краткая его биография составлена архивариусом Валаамской обители монахом Иувианом (Красноперовым), другом Василия, с которым подвижник познакомился 30 июня 1899 г.. Эти архивные материалы, собранные о. Иувианом в дело № 20 «Об определении в послушники сего монастыря мещанина Василия Печенкина», послужили основанием для составления данного жизнеописания. Дело № 20 предваряет запись архивариуса: «Все это дело посвящается светлой памяти нашего незабвенного друга Василия Иоанновича Печенкина, упредившего нас уходом в вечность на 38 годов. Друг умершего монах Иувиан (Красноперов). 16 мая 1950 г.».

Инок Василий (в миру Василий Иванович Печенкин) родился на Урале 27 февраля 1881 г. Родители его, мещане города Екатеринбурга, «не располагая материальными средствами, не могли обеспечить детей своих, которых у них было только двое»: старший сын Василий и младшая дочь Лидия. Вследствие этого Василию «рано пришлось столкнуться с нуждой, которая преследовала его и на школьной скамье, и до гробовой доски в монастыре. Не боясь впасть в ошибку, можно уверенно сказать, что он принадлежал к числу тех, “кому в удел страдание дано”. Действительно, вместе с бедностью он унаследовал от родителей и злой недуг – туберкулез легких, который и ускорил его кончину».

Близким товарищем Василия по училищу был Николай Подвинцев, который также был знаком с Иваном Красноперовым (будущим монахом Иувианом. – Авт.) и впоследствии вел с ним переписку. Вспоминая школьные годы, Николай писал: «Я помню, в 7 классе мы сидели с Васей почти рядом, нас разделял только проход между партами. Некоторые преподаватели не вызывали нас к доске, и мы отвечали с мест, и всегда в затруднительных случаях мы помогали друг другу (попросту подсказывали). Я помню, что при слабом физическом сложении Вася обладал очень большой силой в пальцах... Мы с ним встречались только в классе, вне класса никогда... Он никогда не участвовал в наших шумных играх, всегда был серьезен и скромен... в числе хороших учеников по успехам». Одноклассники запомнили Василия как «стройного худощавого юношу, немного сутулого и с впалой грудью, на его лице едва-едва пробиваются темные усики и бородка, которую нужно брить, т.к. по правилам гимназий ни усов, ни бороды носить нельзя», как «необычайного ума и качества человека».

Родители Подвинцева считали Василия примером для своего сына Николая и хотели, чтобы Печенкин жил у них. Об этом вспоминала мать о. Василия: «Родители Н.П.Подвинцева – тогда в Екатеринбурге люди богатые – предложили мне через директора училища, в котором оба учились в то время, кажется, 4–5 классы: не соглашусь ли я, чтобы мой Васенька жил у них, причем обещали отдельную комнату для него и материальную ответственность при дальнейшем учении и после окончания реального училища. Я тут же отклонила это предложение».

5 июня 1899 г. Василий успешно, первым из всех его товарищей, окончил курс реального училища в Екатеринбурге и сразу же отправился в Санкт-Петербург. Один из духовных наставников юного Василия Печенкина игумен Онуфрий так вспоминал об этом периоде его жизни: «По окончании курса Екатеринбургского реального училища [Василий] возымел крайнее желание поступить куда-либо в монастырь, для сего взял билет и уехал в Петербург».

В середине июня 1899 г. Василий вместе с несколькими паломниками приехал на Валаам, по прошествии немногого времени его попутчики вернулись в столицу, а он остался в монастыре. Причины, побудившие его остаться в монастыре, интересовали его многочисленных друзей, они неоднократно спрашивали его об этом, но «он имел такое свойство характера, что... про себя и про все, связанное с его личностью, он не скажет, бывало, ни одного слова». Узнав о том, что Печенкин на Валааме, игумен Онуфрий написал настоятелю монастыря письмо, где возмущался тем, что Василий «вот уже два месяца ничего не пишет. Единственный у матери сын, но она об этом не скорбит, но скорбит лишь о том, что не пишет, хотя бы написал, где находится, больше ничего ей не нужно».

Оставшись на Валааме, Василий первое время ходил в форме учащегося реального училища. Желая вести монашескую жизнь, он неоднократно обращался к игумену Гавриилу с просьбой о зачислении его в число братии обители, но всякий раз получал отказ.

Проживая в монастыре, Василий «трудился на разных послушаниях, при исполнении разнообразных хозяйственных работ, в большинстве трудных и тяжелых».

Наконец 12 августа 1899 г. Печенкин был принят в число послушников и облачен в подрясник. Его сразу назначили рабочим на кухню, где он помогал мыть посуду и готовить пищу. Так он трудился до весны 1900 г.; в апреле был переведен на послушание в монастырскую гостиницу, которое исполнял до 10 ноября 1901 г.. В гостинице Василий наблюдал за порядком в номерах для приезжих и по благословению настоятеля проводил экскурсии для паломников по центральной усадьбе и скитам монастыря.

15 ноября 1901 г. послушник Василий был командирован в Москву на Валаамское подворье, где был письмоводителем и составлял отчеты; помогал при богослужении в храме и, кроме того, выполнял разнообразные поручения по хозяйственной части. Городская жизнь сильно его тяготила, и вскоре он стал проситься обратно на Валаам. С болью в сердце Василий писал игумену Гавриилу: «... Я успел в короткое время узнать и полюбить Богохранимую Обитель и считаю ее родною, несмотря на то что она считает меня чужим. Привык и полюбил братию во главе с отцом Игуменом и, когда мне придется разлучаться с ними, если они не пожелают иметь меня между собой, считать своим, родным, – горе мне будет тогда велико. И наоборот, благословен тот день, когда перестану быть чуждым пришельцем, но сделаюсь братом для братии и сыном для Вас».

В апреле 1903 г. он был отозван в монастырь и снова стал трудиться в монастырской гостинице. В том же году Василий Печенкин был официально «уволен из среды Екатеринбургского мещанского общества».

В сентябре 1905 г. послушнику Василию «было поручено составление подробного каталога обширной библиотеки монастыря, где он с большой пользой... трудился несколько лет», до февраля 1909 г.

14 февраля 1909 г. Василий был официально зачислен в братство монастыря, а 23 марта, в Великую Субботу, был пострижен в рясофор с оставлением прежнего имени.

В течение 1909– 1910и 1910–1911 учебных годов он «состоял помощником учителя монастырской церковно-приходской школы для послушников. В это дело он вложил все свое знание и всю любовь к святому делу учительства».

В учебные месяцы он преподавал в школе, а летом по- прежнему помогал в гостинице, где помощь его была незаменима, в особенности при посещении монастыря различными научными обществами и школьными организациями.

«В праздничные дни, летней порою, – писал монах Иувиан Н.Подвинцеву, – мы часто с ним (иноком Василием. – Авт.) гуляли по красивым рощам, полям и долам о. Валаама или катались на лодке по нашим дивным заливам. Вечерней порою он часто заходил ко мне, тем более что келья у меня была очень хорошая, удобная и изолированная от других помещений. Мы с ним пили чай, закусывали и дружески беседовали на всевозможные темы. Беседа с ним для меня была великим утешением, тем более что он был со мною дружески откровенен и доверчив». Рясофорный монах «был так скромен... что не любил позировать и не любил сниматься, поэтому его фотографий не осталось».

Главным делом своей жизни инок Василий считал стяжание Иисусовой молитвы и помощь ближним, был «очень отзывчив к нуждам братии, поэтому пользовался заслуженной любовью и уважением,– кроме того, как образованный, умный и начитанный, он в высокой степени обладал духовным даром рассуждения и совета». Многие монахи и послушники в трудные минуты жизни обращались к нему за советом, делились своими горестями и скорбями, так что «в этом отношении он, по выражению святого апостола, всем был вся, для всякого находил слово утешения и привета». Поучения инок Василий основывал на словах Писания и творениях святых отцов, в чем твердо следовал завету прп. Паисия (Величковского): учить, мыслить и говорить словами святых, ничего не добавляя от себя, для чего тщательно изучать Священное Писание и святоотеческое наследие.

С весны 1911г. здоровье подвижника стало заметно ухудшаться. «За 11 месяцев до своей кончины, именно в начале июня 1911 г., он... твердо сказал, что ему осталось жить только одиннадцать месяцев, что в точности исполнилось».

Весну и лето 1911 г. инок провел в монастырской больнице, где с удивительным терпением переносил болезненные страдания. Хотя к осени того же года он выписался из больницы, но «для окружающих уже был очевиден неизбежный роковой конец».

В конце апреля 1912 г. монах Василий заболел брюшным тифом. Во время предсмертной болезни ему было предложено постричься в мантию, но, по своему смирению, он отказался от пострига и просил своего духовника принять предсмертную исповедь и причастить его Святых Христовых Таин, что и было исполнено. «Душевное состояние о. Василия было мирное и смиренное». В день кончины он очень ослаб и изнемог и почти все время находился в бессознательном состоянии. Над умирающим был прочитан канон на исход души, во время чтения которого в 19 часов 15 минут отец Василий скончался, о чем монах Иувиан оставил в его деле запись: «Волею Божиего скончался от брюшного тифа 1912 г. мая 16 дня». Лицо его, носившее перед этим страдальческое выражение, в момент кончины приняло вид покоя и невозмутимого мира.

18 мая в церкви Назарьевской пустыни была совершена заупокойная литургия, а после нее отпевание и погребение новопреставленного инока.

«С его смертью невознаградимость утраты сильно и больно сказалась среди нас, – писал его близкий друг монах Иувиан (Красноперов), – вот почему все братия, приязненные к нему, проявили свою любовь к почившему. Иные – усердною за него молитвой, другие – горькими слезами при его погребении, некоторые – устройством очень красивого и оригинального памятника, а владеющие словом – простыми, безыскусственными стихами, но дышащими глубоким чувством и горячей любовью к дорогому почившему».

«Будучи на Валааме, – писал о. Иувиан Николаю Петровичу Подвинцеву, – я любил ходить помолиться на могилке Васи Печенкина и поклониться месту его вечного упокоения. Во дни скорби и печали эти молитвенные паломничества приносили мне душевное облегчение и утоление скорби; из этого трогательного обстоятельства я невольно приходил к тому твердому убеждению, что он получил милость у Бога и незримо помогал мне... являлся для меня как бы Ангелом Хранителем. Вот и теперь за гробом он не оставляет нас. Отлично зная жизненный подвиг Васи, его многие скорби, болезни и печали, его предсмертные страдания, его кончину, его отпевание и погребение, я твердо и непоколебимо убежден в том, что он – несомненный наследник Царствия Божия, а его мама – святая женщина, – идеал русской матери-христианки».

Ежегодно в день кончины подвижника, 16 мая, множество почитателей «собирались на его могиле, где совершалась торжественная панихида о приснопамятном рабе Божием иноке Василии».

На могильном памятнике почившему в рамке под стеклом поместили напечатанное на бумаге стихотворение. Оно было написано в духе братской любви монахом Иулием (Манторовым) и прочитано автором в день погребения инока Василия (Печенкина):

Под сенью Креста здесь, в холодной могиле, спи вечным покоем, наш друг дорогой.

Поет тебе песни лишь ветер унылый и тем нарушает безмолвный покой.

Зеленые ветви тебя прикрывают от бури, и снега, и сильных дождей.

С любовью друзья о тебе вспоминают в обители тихой для добрых людей.

Мир тленный оставил, наш друг незабвенный, в пустыне смиренной сном вечным почил; теперь отдыхаешь в тиши безмятежной: житейское море скорбей переплыл.

Прости и надейся: Творец не оставит, и мы не забудем в молитвах своих!

За подвиг Господь твою душу прославит: получишь блаженство и радость святых!

Схимонах Онуфрий (Герасимов)

(1831–1912)

Схимонах Онуфрий (в миру Анания Герасимов) родился 24 сентября 1831 г. в деревне Лукино Новоторжского уезда Тверской губернии в крестьянской семье.

В АФВМ найдены личные записи схимонаха Онуфрия. Они составили дело № 36 за 1915 г. Из него мы узнаем следующее:

«Уже с юных лет, – вспоминал впоследствии старец, – я ощущал тяготение к монашеской жизни, чувства, влекущие меня из мира. Неоднократно просился я у своих господ отпустить меня во святую обитель, но вместо этого против моей воли и желания меня женили. Впрочем, недолгое время пожил я со своей женой, которая, кстати сказать, была добрая и глубоко верую- щая. Я упросил ее отпустить меня в монастырь. В то время крестьяне вышли на волю, барин уже не мог меня задержать, а мои односельчане-мужички по усердной просьбе моей составили мирской приговор и с миром отпустили меня Богу молиться, уволив из своего общества. Было это 28 мая 1863 г.

И вот, наконец-то развязавшись от всех мирских сетей и оков, с великой радостью устремился я в монастырь. О Валааме я уже и раньше слыхал. Туда и направил свои стопы и 10 июня вступил в святую Валаамскую обитель».

Анания Герасимов был принят в число послушников и после испытания послан на Санкт-Петербургское подворье поваром.

«Видимо, сразу, – пишет М.Янсон, – он перед отцом игуменом проявил исключительную ревность к иноческому житию, если оказали ему такое доверие. Зорко смотрели валаамские игумены за теми, кто жил на послушании в столице. Вменялось им в обязанность хранить тот же строй жизни, что и на Валааме. Считалось, что подворье Санкт-Петербургское – тот же Валаамский монастырь, разве в малом только виде, и избирались туда люди, твердые в правилах благочестивой жизни.

Отец Онуфрий двадцать восемь лет проходил ревностно и безвыходно свое поварское послушание... Было же помещение для кухни подвальное, тесное; там же стояла и койка для отдыха. Когда летом накалялись от солнца камни мостовой да каменные дома петербургские да от раскаленной плиты распространялись жар и духота в малом помещении, трудно, вероятно, становилось тогда повару. Но он все терпел, переносил благодушно, с благодарением и упованием на помощь Божию.

Во исполнение наставления о блюдении путей своих по столичному городу имел их отец Онуфрий только два. Один – для молитвы в Александро-Невскую лавру. Там изливал он скорби перед ракой святого, получал советы и руководство от лаврского старца. Возвращаясь, рассказывал, что чувствовал себя обновленным душою и телом.

Другой путь был у него за провизией. На этом-то пути и встретило его однажды искушение, побороть которое не хватило сил у отца Онуфрия. Всю жизнь вспоминал он об этом и упрекал себя в сластолюбии. В этот час налетевшего искушения купил он лично для себя клюквы на полторы копейки... Впрочем, для смирения ли его самого или для того, чтобы учить смирению других, но оставалась у него некоторая прихотливость вкуса и тогда, когда старцем, уже проявлявшим прозорливость, жил он в Большом скиту и имел собственного келейника. При общем отсутствии аппетита чувствовал он иногда настоятельную потребность в селедке, которую и доставлял ему монастырский доктор. Случалось, что старец разрешал себе съесть кусок селедки даже в постный день. А в скиту Всех святых не только в постные, но и в скоромные дни есть рыбу не полагалось. Вот и смутился этим келейник старца и на исповеди пожаловался своему духовнику на нарушителя поста и своего соблазнителя. Едва только вошел он после своей исповеди в келью старца, как тот, вздыхая и сокрушаясь, говорит ему:

– Вот, брат, какие времена-то мы переживаем, чужие грехи духовникам исповедуем...

Смирило это слово монаха, пал он к ногам старца и просил прощения за осуждение. Понял, что только за свои грехи даст человек ответ Господу и только их надлежит исповедовать».

По прошествии 28 лет игумен монастыря перевел старца Онуфрия в Авраамиевский скит, где валаамский схимонах продолжил свое послушание повара. Известно, что старец любил смотреть на печной огонь и, как говорят, «часами всматривался в самое сердце пламени».

«Все, кто знали его, – пишет валаамский биограф, – отмечали в нем присутствие истинной любви, смирения, нестяжательности, воздержания». Многие примеры из жизни подвижника подтверждают эти слова. Вот один из них, свидетельствующий о его глубочайшем смирении. Должен был как-то приехать в Авраамиевский скит игумен на праздник. Хозяин скита приказал повару приготовить ужин с рыбой, хотя день был постный. О. Онуфрий сделал, как ему благословили, и стал подавать пищу на стол. Увидел отец игумен рыбу и говорит: «Кто тебе благословил готовить рыбу в постный день? Становись на поклоны, самочинник». И без всякого прекословия стал на поклоны о. Онуфрий, и клал их, пока ужинали хозяин с игуменом.

В монашество подвижник был пострижен с именем Азарий 26 ноября 1900 г. – только тогда, когда умерла жена его, а 10 октября 1902 г. – в великую схиму с именем Онуфрий. К тому времени он был переведен в скит Всех святых.

«Как-то ночью о. Лонгин, келейник старца, увидел сильный свет, вроде зарева, пошел посмотреть. Свет был около кельи отца Онуфрия. Испугался о. Лонгин, подумал, не пожар ли? Пошел туда, ближе, свет стоит кругом, а нет ни огня, ни дыма. Тогда он подошел к самой двери и посмотрел в щель. Видит: стоит о. Онуфрий высоко в воздухе, весь как в огне. На следующий день о. Онуфрий посмотрел внимательно на о. Лонгина и велел ему молчать о том, что он видел, хотя о. Лонгин не сказал ему ни слова о виденном». Только после смерти старца поведал келейник эту историю.

В 1907 г. старец заболел, пролежал в больнице целый год.

«Поражал он там всех своим смирением, кротостью, совершенным нестяжанием, а главное – любовью и детской простотой. Один вид его доставлял успокоение и радость, как свидетельствуют современники.

Многие из иноков, уважая старца за святую жизнь, во время своих посещений болящего пробовали узнать внутреннее его делание, расспрашивали, как идет у него молитва, но отец Онуфрий уклонялся от разговоров на эту тему до самого кануна своей смерти.

Старец очень скучал в больнице, всей душой стремился назад, в свою тихую келью. Но именно с любимой кельей и ожидало его новое искушение. Когда он был переведен в больницу и выяснилось, что пробудет он там долго, а может быть и до конца, так как было ему уже 75 лет, то живший рядом с ним иеросхимонах испросил благословение отца игумена присоединить келью старца к своей. Отец игумен благословил, иеросхимонах начал устраиваться в присоединенном помещении, а старцу между тем сообщили, что келью его занял такой-то. Однако отец Онуфрий не возроптал, не ожесточился. После некоторого молчания старец сказал: “Занял, только ненадолго”. Так действительно и случилось, потому что иеросхимонах этот вскоре покинул скит и переселился в монастырь.

Наконец стало старцу лучше, и начал он усердно молить игуменского благословения для переселения в скит. Вскоре же посетил его Господь новым и трудным недугом. Однажды, в ночное время, выходя из кельи, наткнулся он в темноте на что-то и упал. Спустя долгое время и совсем случайно зашел к нему монастырский врач, и на вопрос его, как здоровье, старец ответил: “Слава Богу, хорошо, только нога болит немного”. Оказалось, однако, что нога повреждена серьезно – вывихнута в бедре и без операции ничего нельзя поделать. Но где уж делать операцию престарелому монаху? Так и остался он до смерти своей почти совершенно лишенным возможности посещать церковь. Без посторонней помощи не мог он уже выходить из кельи. Но старец благодарил Господа за все и благодушно переносил болезни».

От Бога схимонах Онуфрий имел дар прозорливости. «Однажды, – рассказывал один иеромонах, – иду я навестить старца и дорогою заучиваю наизусть тропарь и кондак святителя Иоанна Златоуста, а войдя и побеседовав со старцем, вдруг слышу от него:

– А что, отец, ведь иеродиакону многое нужно знать, да и наизусть приходится заучивать... Так ли?

– Много раз, – рассказывал он далее, – напоминал мне старец о необходимости чтения житий святых. Однако все напоминания эти я оставлял почему-то без внимания. Но вот представлен я был к рукоположению в иеромонахи, и на экзамене первым вопросом, который задал мне владыка, был:

– А что, отец, читаешь ли ты жития святых?

От этого вопроса ударило меня в пот. Как признаться, что, будучи монахом, даже иеродиаконом, я не читаю житий святых? А врать владыке – грешно... Собрался с духом, да и говорю:

– Не читаю, владыка...

Ну, поначалил меня владыка, сказал, что “надобно хоть помаленьку читать, ведь монахи мы...” Да на этом и окончился мой экзамен».

Именно в последние годы своей жизни старец Онуфрий начал делиться с учениками своим духовным опытом. Во время скорбей старец советовал «читать молитву Иисусову, поскольку скорби происходят от праздности ума. Враг, видя праздный ум, вселяет в душу страсти и внешние скорби. Там вот положим начало – прилежать к молитве».

О том, как сам старец Онуфрий достиг высокого духовного состояния, он за несколько дней до своей смерти подробно рассказал келейнику о. Лонгину, который впоследствии вспоминал:

«Старец Онуфрий в молодые годы занимался молитвой Иисусовой и молил Бога о благодатной молитве. Пошел он в Александро-Невскую Лавру к известному тогда затворнику за руководством и наставлениями. Затворник ему сказал: “Твори 3000 молитв Иисусо- вых в день”. Стал Онуфрий так делать. Скоро у него распух язык. Пошел он к старцу просить совета. Тот ему ответил: “Твори 6000 молитв”. Послушание и усердие ненавистны врагу – одолела Онуфрия страшная злоба, пошел опять к затворнику. “Ничего”, – сказал старец, ободрил его и велел читать 9000 молитв. Стал Онуфрий читать 9000 молитв – пошли по его телу пузыри, как от ожога... Опять идет к старцу. “Терпи, – говорит старец, – не ослабевай, читай теперь 12000 молитв”. Стал Онуфрий неопуститель- но читать 12000 молитв, и вот однажды, в Святую Пасху, он почувствовал, будто теплота разливается тихо в груди. С того дня радость и теплота этой благодатной молитвы не покидала о. Онуфрия никогда в течение 40 лет».

Старец Онуфрий вспоминал:

«Закипела в моем сердце неизъяснимая любовь ко Господу, духовная радость наполнила мою душу... И вот прошло уже тридцать семь лет, как неотходно обитает в моем сердце этот духовный огонек. Правда, бывали случаи, что за какое-нибудь неосторожное слово на некоторое малое время оставлял меня этот благодатный огонек, тогда и плакал, каялся перед Господом, просил его милости – и огонек снова появлялся в моем сердце и духовно согревал меня. Этот огонек настолько тонок и духовен, что нельзя не только что-нибудь худое сделать, но он не терпит даже разговора о чем-либо суетном или тем более греховном.

Теперь без Господа я не могу жить ни единой минуты: что бы я ни делал, а в моем сердце неослабно горит огонек молитвенный, и молитва, как струя, течет всегда внутри меня».

В этих строках отчетливо видна духовная связь с его учителем – схимонахом Агапием. Высота полета чувств свидетельствует о том духовном преемстве молитвенного опыта между старцем Агапием и его учеником схимонахом Онуфрием. Оба они были великими аскетами и знатоками умной молитвы на Валааме.

Предсказав день своей кончины, 17 августа, после ранней литургии, спустя полчаса после причащения, схимонах Онуфрий тихо и мирно предал дух свой Богу.

Могила старца находится за алтарем скитского храма. На гранитной плите высечено: «Ревностный исполнитель послушания. Последние годы благодушно терпел болезни и слепоту».

Иеромонах Исаия (Одинцов)

(1831–1914)

Иеромонах Исаия (в миру Иван Одинцов) родился 16 марта 1831 г. в г. Чердыни Пермской губернии в семье мещан.

После окончания курса в Чердынском уездном училище 19-летним юношей, презрев мирскую суету, покинул Иван родительский дом и удалился на Соловки, где прожил немногим более года. От паломников, бывавших в разных монастырях, он услышал о Валааме, о мудром и строгом настоятеле игумене Дамаскине, и его неудержимо повлекло туда.

Благополучно достигнув Валаама, Иван Одинцов с любовью был принят настоятелем в монастырь

28 июля 1853 г. Горя ревностью, он неустанно трудился на общих монастырских послушаниях, а все свободное от послушания время проводил в чтении священных книг, молитве и посещении храма Божия.

29 января 1857 г. Иван был определен в братство монастыря и назначен на клирос певчим.

31 мая 1864 г. исполнилась заветная мечта Ивана: он был пострижен в монашество с именем Исаия.

По глубокому смирению монах Исаия не помышлял о принятии священного сана, но это произошло по особому Промыслу Божию. В 1869 г. посетил Валаам епископ Ладожский Палладий (Раев), впоследствии митрополит Санкт-Петербургский. При паломничестве по скитам монастыря епископ расспрашивал сопровождающих его иноков, в числе которых был и о. Исаия, кто из них на каком послушании трудится, сколько лет живет в монастыре и т.д. Услышав от монаха Исаии, что он живет в обители 16 лет, владыка спросил, почему он не имеет священного сана. Последний ответил, что не достоин этого высокого сана. Возвратившись из скитов в монастырь, архиерей спросил настоятеля об о. Исайе. Игумен Дамаскин объяснил, что так как монах Исаия несколько косноязычен, то он не решается представить его к рукоположению в священный сан. Вскоре после отъезда епископа Палладия настоятель получил определение митрополита Новгородского, Санкт-Петербургского, Эстляндского и Финляндского Исидора представить монаха Исаию к рукоположению в сан иеродиакона.

29 августа 1869 г. в Санкт-Петербургском Петропавловском соборе епископ Выборгский Павел (Лебедев) рукоположил монаха Исаию в сан иеродиакона. И только 24 июня 1893 г. он был посвящен в сан иеромонаха.

О. Исаия служил в Никольском скиту, а в 1894 г. был переведен в Предтеченский скит, где он и подвизался до своей кончины в течение 20 лет.

Вся жизнь его в это время – неустанный и суровый подвиг. Первые 10 лет иеромонах Исаия один, без помощи иеродиакона, исполнял ежедневно все церковные службы, которые совершались в скиту по уставу, кроме того, приходил на клирос и помогал певчим петь. При этом вставал он раньше всех и, обходя скитские кельи, будил братию к службе. Время, свободное от богослужения и от совершения келейного правила, он употреблял на вязание чулок для монастырской братии.

В течение 13 лет отец Исаия жил в келье один и почти никогда не топил ее. В зимнее время температура в его келье не поднималась выше пяти-шести градусов. Монахи говорили: «Отец Исаия, благослови у тебя истопить печь, а то очень холодно». «Нет, нет, – слышалось обыкновенно в ответ, – дрова надо беречь. Василий Великий пишет, что монастырское добро беречь надо, а я вот надену шубу, мне и тепло будет, так в ней и спать лягу».

Насельники скита вспоминали:

«Приходилось иногда прибегать к таким приемам. Как только старец в праздник уйдет в монастырь сдавать свою работу мы в его отсутствие и истопим печь. Бывало так: то труба отсыреет, то сверху ее снегом завалит и дым не тянет в трубу, но все-таки мы употребим все усилия и истопим. Возвратится отец Исаия в скит и не всегда заметит, что печь у него истоплена, так мало он обращал внимания на это, а если заметит, то немного посетует на нас. Впоследствии его переместили в двойную келию с одной печкой, и топил уже сосед по келии, при этом отец Исаия постоянно уговаривал соседа не топить сегодня печь, а уж лучше завтра, а завтра та же просьба. Но последний ссылался на игумена: “Отец игумен велел чаще топить, чтобы в келиях было тепло и сухо”. Тогда только старец успокоится».

Многие из братии и миряне обращались к отцу Исайе за советами, но он старался избегать этого. Дверь кельи у него всегда была на запоре; если кто постучит, спрашивал: «Кто там?.. Твори молитву!..» Хотя и был он косноязычен и мало говорил, однако удовлетворял приходивших мудрыми советами и назиданиями на пользу душевную. Дав краткое наставление, говорил: «Ну иди, иди, празднословить нельзя, за каждое сло- во-то праздное знаешь, что будет», – и указывал на раскрытую книгу, всегда лежавшую перед ним. Это было сказание о мытарствах прп. Феодоры.

Приехал однажды в Предтеченский скит на лодочке с провожатым из монастыря весьма почтенной наружности генерал. Хозяин скита монах И. подошел к нему с приветствием. Генерал объявил ему, что по благословению о. игумена он приехал побеседовать со старцем о. Исаией. Но хозяин возразил ему:

– Что же особенного может он вам сказать, ведь он человек простой, необразованный, и едва ли вы сможете что-либо интересного узнать.

Генерал как бы опешил и смущенно возразил:

– Мне сказали, что старец Исаия святой жизни и подвижник...

– Да у нас и все-то живущие здесь – подвижники, – сказал хозяин, – но только для вас, как человека образованного, о. Исаия – старец-простец, для собеседования не годится. Вы лучше сходите в нашу скитскую церковь, погуляйте по острову, у нас здесь чудные и живописные местечки...

– Да нет же, я не за этим сюда приехал, – ответил генерал. – Мне надо успокоить свою душу. Кто бы он ни был, ваш о. Исаия, а о. игумен благословил меня с ним побеседовать, и я покорно прошу провести меня к нему.

– В таком случае пожалуйте, вот брат Николай и проведет вас до его кельи.

«Мы пошли вместе, – рассказывал брат Николай. – Когда я сотворил молитву, старец сказал “аминь” и отворил дверь из своей келии. Генерал вошел, а я остался в коридоре. Прошло несколько минут, и вот слышу я, стал раздаваться из келии плач. Меня это ужасно заинтересовало: кто это плачет и почему. Подождав несколько минут, я не вытерпел, меня взволновало духовное желание попользоваться старческой беседой, и я тихонько приоткрыл дверь так, что через образовавшуюся щель можно было слышать беседу.

Слышу – генерал плачет как дитя, а старец строгим голосом, растворенным, однако, и любовью, вразумляет его. Генерал сквозь слезы говорит старцу:

– Эти два человека, батюшка, по моей вине погибли, я виновник их смерти...

Старец отвечает ему:

– Тебе нужно Давидово покаяние, подражай ему в этом, но не отчаивайся подобно Саулу. Вот слово Божие так нам об этом говорит... – При этом о. Исаия стал его успокаивать и, утешая, сказал: – Не скорби сильно, а уповай на милость Божию. Господь да поможет тебе и да пошлет истинное и спасительное покаяние и умиротворение совести.

После этого он стал с ним прощаться, а я поспешил отойти от двери. Немного спустя вышел генерал из келии, весь в слезах, и, утирая лицо, сказал мне:

– Ведите меня на пристань, к лодке.

– Может, вы скит желаете осмотреть? – спросил я.

– Нет, нет, ничего мне больше не надо, я получил то, за чем сюда приехал, – последовал ответ. Видно было, что он от волнения не в состоянии был говорить. Я молча провел его до лодки, и он со своим провожатым уехал в монастырь».

Интересный случай рассказывал М.Янсону о. Пионий:

«При мне это было... Приехал как-то рабочий из Питера, жаловался: “Жена пьянствует, дома ничего оставить нельзя – все пропивает...” О. Исаия выслушал, но только ничего не ответил, а пошел в другую комнату, достал и завернул в бумажку три маслины да бомбошек парочку, отдал их рабочему и велел сказать жене: “Вот прислал тебе о. Исаия и велел больше не пить”. Во второй раз приехал этот рабочий уже после смерти о. Исаии. Служил панихиду на могиле старца, благодарил его, а мне рассказывал, что как дал жене гостинец да съела она, так на вино-то и смотреть больше не могла».

Старец глубоко благоговел пред всякой святыней: он, например, никогда не позволял себе вкушать освященную просфору сидя, но всегда неизменно стоя. Если где-либо попадалась ему брошенная газетная бумага, он приносил ее в келью, тщательно просматривал и изглаживал те места, где встречал имя Божие или святых, чтобы они не попирались или не находились в неприличных местах.

Многие источники свидетельствуют о даре прозорливости, которым обладал иеромонах Исаия. Так, однажды скитский иеросхимонах Исидор справедливо оскорбился на одного из иноков. Последний, будучи его духовным сыном, сознательно обидел своего духовного отца и не пришел к нему попросить прощения. Между тем подошло время поста, и ему волей-неволей надо было идти на исповедь к о. Исидору, который решил не принимать его, но направить к другому духовнику. «Только что я порешил это сделать, – рассказывал отец Исидор, – как подходит ко мне отец Исаия и убедительно говорит: “Нет, отец, нет... ты не отгоняй его от себя... Это он так по простоте сделал, да еще враг на него подействовал. Он исправится, прими его и не смущайся”. Я был до крайности удивлен, – продолжал отец Исидор, – как старец мог провидеть мое намерение и узнать мои мысли. Конечно, после этого я с любовью принял инока на исповедь, и он действительно в дальнейшем совершенно исправился».

Монахиня Амвросия (Обручева) в своей книге также приводит случай, свидетельствующий о прозорливости о. Исаии. Как уже упоминалось, устав Предтеченского скита был самым строгим – женщин туда не допускали.

«Однажды я проходила мимо гостиницы со своей соседкой, и она говорит: “Вот из сада идет подвижник из строгого скита Иоанна Крестителя”. Я поспешила к тому старцу, на которого она указала. Он шел по тропинке сада, вероятно, направляясь к настоятелю. Я взяла у него благословение и сказала: “Батюшка, благословите и помолитесь обо мне, у меня большая скорбь на душе”. И потом еще сказала: “Я подала прошение, чтобы меня приняли врачом на открытие мощей святителя Иоасафа”. На что батюшка ответил: “Нет, ты поедешь, только так”. Как странно: получив такой ответ, надо было усомниться в возможности поступления. А я как-то или ничего не подумала, или не сообразила, как будто и не получила никакого ответа. Мне сказали, что имя этого старца Агапий».

После возвращения в Санкт-Петербург она неожиданно для себя получила отказ в оформлении ее врачом к мощам свт. Иоасафа. «Вообще я, конечно, знала, что такое прозорливость, но у меня это понятие не доходило до сердца. И вот только теперь я вспомнила слова старца, которого видела на Валааме: на мои слова, что меня принимают врачом на время открытия мощей святителя Иоасафа, он сейчас же кратко ответил: “Нет, ты поедешь туда, но только так”. Как могла я потерять из памяти его слова и до сих пор о них не подумала! Только теперь я вспомнила их, и тогда у меня дошло до сердца понятие прозорливости. Ведь он совершенно не знал ни меня, ни всех обстоятельств, а сразу так сказал».

В своем дневнике монах Иосиф (Шорин) пишет и о другом случае, в котором проявилась прозорливость о. Исаии. «Передавал мой ученик канонарх Гавриил. Он сопровождал на Предтеченский Афонских старцев: иеромонаха и иеродиакона. Они пожелали повидаться со старцем иеромонахом Исаией, жившим много лет в скиту и достигшим 80 лет. Он вышел к ним в полном облачении, не спрашивая иеродиакона, благословил, назвав его иеродиаконом, затруднялся беседовать с пришельцами без благословения, послал их в храм во имя святого Иоанна Предтечи служить Крестителю молебен, в сие время был гром и дождь. Во время служения молебна из купола потекла струя воды на икону святого Крестителя Иоанна. Воду сию они с благоговением пили, удивляясь случившемуся».

Последние годы старец уже не мог самостоятельно совершать богослужение, а лишь по праздникам принимал участие в соборном служении. А в самом конце он и этого не в силах был совершать, только по воскресным дням причащался в алтаре. За месяц до кончины иеромонах Исаия совершенно изнемог и причащался Святых Таин келейно.

8 января 1914 г., испив несколько глотков воды, старец глубоко вздохнул, на лице его появилась слабая ра- достная улыбка, и в этот момент он тихо скончался. Погребен о. Исаия за алтарем церкви Предтеченского скита.

Монах Иосиф записал в дневнике: «Вечная память старцу отцу Исайе, мирно христианскою кончиною почившему в скиту 8 января 1914 г. и тамо погребенному».

Монах Авенир (Перцев)

(1843–1915)

Монах Авенир (в миру Александр Иринархович Перцев) родился 26 августа 1843 г. в селе Новлимском Вологодской губернии в крестьянской семье.

Поступил в Валаамский монастырь 16 сентября 1881 г.; зачислен в послушники 1 июня 1888 г.; 14 марта 1892 г. пострижен в монашество. Проходил послушание смотрителя столярной мастерской.

3 марта 1915 г. монах Авенир скончался. О. Авенир – «кроткий и смиренный, послушливый и трудолюбивый, строгий ревнитель иноческих уставов; неисходно прожил на Валааме 33 с половиной года (в меру возраста Иисуса Христа) и почил о Господе на 73-м году от рождения».

В день смерти о. Авенир днем работал в мастерской, вечером был в церкви за вечерним правилом и после, придя в келью, почувствовал сильное недомогание и упадок сил. Немедленно был приглашен духовник. О. Авенир исповедался, причастился Святых Христовых Таин и в полной памяти через несколько часов скончался.

После кончины о. Авенира в его убогой келье была найдена картина, изображающая инока, стоящего в саду перед Тихвинской иконой Божией Матери, а ниже этой картины написано следующее повествование, приводимое здесь дословно:

«Сия картина есть изображение того видения, какое аз, грешный, удостоился видеть пред моим уходом в монастырь. Это-то чудное видение и призвало меня в святую Валаамскую обитель. Вот при каких обстоятельствах произошло оно. Когда я, еще в молодых годах, сильно хворал уже более года, то мне пришла благая мысль дать Богу обещание: если выздоровею – пойти в монастырь и поработать там год ради Бога. И что же? Вскоре я действительно выздоровел. Но, встав с одра болезни, я по своей лености или по Божиему Промыслу не пошел в монастырь и обещание свое оставил. Так протекло двадцать лет, в течение которых я изредка вспоминал о своем обещании, когда же бывал у духовника на исповеди, то он мне советовал исполнить его, ибо тяжкий грех обманывать Бога! <...> Проснулась моя совесть и стала меня мучить, и я решил ехать в монастырь. Но вот в чем была беда: я крайне недоумевал, куда мне поехать – на Афон или на Валаам? Посоветоваться было не с кем. И вот мне, грешному, Советчицей явилась Сама Царица Небесная. Вот как это было. Я жил тогда в Санкт-Петербурге, около Смольного монастыря. Пришлось мне раз идти садом, и вздумал я прилечь на лужок. Лег, а сам думаю про монастырь: куда пойти, и лицо обратил на небо, с каким-то глубоким чувством смотрел я на небо, кверху, как бы всецело предал себя воле Божией. Полежав в саду, я встал и пошел домой; было уже вечернее время. Придя домой, я все думал: куда мне поехать, в какую обитель? И с этою мыслью лег спать, и вот в ту же ночь во сне я увидел чудное видение. Будто бы опять я в саду и на том самом месте, где я лежал, на расстоянии от меня трех сажен, между двух кленовых деревьев, на воздухе, вижу икону Божией Матери в золотой ризе, подобную той, которую носят у нас на Валааме в крестном ходу. Лицо Богоматери было обращено в сторону Валаамской пристани (это место было возле пристани). Около иконы стоял монах в клобуке и рясе, боком к иконе, и также смотрел на пристань. Очнувшись от сна, я ощутил великую радость: тягость с меня спала, недоумение мое кончилось. В этом чудном видении, как оно изображено на сей картине, нельзя не видеть Промысла Божия обо мне, грешном. Было ясно, что Сама Царица Небесная указывала мне путь, как бы говоря мне: вот видишь Валаамскую пристань? Это твой путь; видишь смотрящего туда монаха – это твой прообраз! И после этого уже твердо, не колеблясь, я немедленно решил ехать на Валаам, как раз туда уже отправлялся последний пароход. Прибыв на Валаам, вместо одного года я совсем остался жить в святой обители. Видно, такова воля Божия и Его Пречистой Матери, Царицы Небесной. Какая-то необъяснимая сила удержала меня в монастыре, где я живу с 1881 года благополучно, хваля и благодаря

Бога и Царицу Небесную за Их неизреченные ко мне милости. Матерь Божия, указавшая мне путь в святую обитель, не оставила меня и здесь: Она избавляла меня от многих напастей и искушений.

Описал это событие аз, грешный монах, не к славе человеческой, а к славе Божией. Пусть каждый, прочитавший это мое простое сказание, увидит отсюда, что Господь и Пречистая Его Матерь не хотят смерти грешника и направляют его на спасение и пекутся о нем.

Да будет же слава Богу и Его Пречистой Матери – Покровительнице рода христианского – во веки веков. Аминь».

Схимонах Сила (Зверев)

(1854–1921)

Схимонах Сила (в миру Семен Зверев) родился в крестьянской семье, в Смоленской губернии в 1854 г.

Господь направил его стопы в Валаамскую обитель. Долгое время Семен был в монастыре простым послушником-богомольцем, не зачисленным официально в братию обители. Некоторое время жил в Предтеченском скиту, а когда в старости ослабел, то перешел на жительство в братскую больницу, где был пострижен в монашество с именем Созонт, а через некоторое время принял великую схиму с именем Сила.

Великая милость всякой душе христианской, причастившейся Святых Христовых Таин и в тот же день или час переселившейся из временной жизни в вечную! Это будет действительно христианская кончина, непостыдная и мирная. Удостаиваются ее люди добродетельные и глубоко верующие. По учению некоторых святых отцов, если человек в день своей кончины причастится Святых Христовых Таин, то душа его не задерживается злыми духами на воздушных мытарствах. Враги даже не могут и приблизиться к ней по причине соединения ее с Божеством. Так и в « Добро- толюбии» пишется: «Если имеющие переселиться отсюда причастятся Святых Таин с чистою совестью, то, когда умрут, Ангелы ради сего причащения, дори- нося возносят их отсюда».

Схимонаха Силу соборовали и часто причащали Святых Христовых Таин. В последний день его жизни больничный духовник поздно вечером зашел его навестить и, видя его совсем ослабевшим, сказал ему: «Отец Сила! Я тебя сейчас причащу Христовых Таин!» «Хорошо! Причастите!» – также просто ответил умирающий. Духовник, быстро спустившись в больничную церковь, взял запасные Святые Дары и, прочитав положенные в Требнике молитвы, причастил умирающего старца. Затем, поздравив его с принятием Святых Христовых Таин и попрощавшись с ним, ушел к себе в келью.

В час ночи 5 июня 1921 г. о. Сила тихо и мирно предал дух свой в руки Божии. Лежащий с ним рядом в этой же келье схимонах Мигдоний слышал во время разлучения души его с телом какое-то чудное и невыразимо прекрасное пение, но только слов, к сожалению, не мог понять.

В этот же самый час больничный духовник видел такой сон:

«Будто бы я снова иду в келью, где лежал умирающий о. Сила. Мне надо подниматься по лестнице на второй этаж здания больницы, и я вижу–по обеим сторонам лестницы стоят какие-то ужасные и злобные страшилища в человеческом виде, которые дышат на меня страшною и непримиримою злобою. Но ко мне прикоснуться не могут! Я хотя со страхом и трепетом, но все же прошел среди них и, поднявшись наверх, отворил дверь кельи умирающего. Вижу, келья точно так же наполнена ужасными страшилищами. Вижу, идет ко мне навстречу о. Сила, но уже вид его не телесный, но какой-то особенный, духовный и приятный. Лицо у него чистое, спокойное и радостное. Одет он в голубой шелковый хитон и препоясан поясом. Подойдя ко мне, он с любезной улыбкой поцеловал меня и сказал мне: “У меня денег много. Да мне еще отец даст”. Я тут же про себя подумал: “Видно, Отец Небесный наградит его”. Повернувшись от меня, он пошел в угол кельи, где стоял гроб. За ним по пятам шел злой дух, самый свирепый из всех. Силился схватить его, но это ему не удавалось. Какая-то невидимая сила не допускала его даже дотронуться до схимонаха.

О. Сила взошел во гроб, а я в это время, подняв с пола какой-то мешок, до половины наполненный чем-то, не знаю, положил его ему в гроб. Поцеловав меня еще трижды, о. Сила сказал: “Ну! Теперь иди! Не бойся их!” – указывая на духов, повторил о. Сила. Я пошел будто бы тем же путем обратно в свою келью и, спустившись с лестницы, пройдя мимо духов, проснулся. “Уж не скончался ли наш о. Сила?” – подумал я. Посмотрел на часы: час ночи. И что же оказалось? Именно в этот час душа его разлучилась с бренным телом и перешла в другой, лучший мир на вечную радость и утешение: в страну света и вечного блаженства!»

М.Янсон в своем труде «Валаамские старцы» рассуждает о праведной кончине схимонаха:

«Простым старцем называет о. Силу монашеская запись, и проста смерть его. Проста, как тихий конец мирного дня, когда гаснут последние отблески света на облаках, проносится свежий ветерок и трепетно загораются первые звезды бесконечного простора Вселенной. И сколько величия в этой благословенной простоте. Смерть! Где твое жало?! (1Кор. 15, 55)».

Погребен схимонах Сила на старом братском кладбище.

Монах Наум (Уваров)

(1864–1922)

Монах Наум (в миру Николай Уваров) родился 27 апреля 1864 г. в мещанской семье в Санкт-Петербурге.

12 октября 1899 г., после смерти жены, поступил в монастырь. Зачислен в послушники 19 октября 1904 г.,– в монашество пострижен 14 февраля 1909 г.

Послушание проходил долгое время в рухольной, выдавая братии одежду и обувь, и всегда был для братии добр и услужлив.

Иеромонах Сергий (Иртель) рассказывал о нем: «Очевидно, что о. Наум имел какие-нибудь тайные добродетели, а потому и призвал его Господь из сей скорбной и многомятежной жизни в будущую вечную жизнь такой мирной и христианской кончиной.

Болел о. Наум всего дней пять. Сам пришел в больницу, где его и оставили. У него оказался заворот кишок, и при всем старании монастырский доктор о. Андрей помочь ему ничем не мог. Тогда ему предложено было отправиться в город Сердоболь, в городскую больницу, для проведения операции, чтобы спасти жизнь его. Но о. Наум решительно отказался от последней, сказав: “В Сердоболь я не желаю ехать, а если угодно Господу, чтобы я умер, то и слава Богу. Лучше мне умереть во святой обители среди своей братии, чем в чужом месте среди иноверцев!” Так он и не поехал.

Между тем болезнь все усиливалась, но до самой своей смерти он был спокоен и в полной памяти. Причастили его Святых Христовых Таин. Затем в день смерти, вечером, доктор, видя его ослабевающим, предложил ему причаститься, на что последний согласился с любовью. По причащении предложили ему и пособоровался; он и на это охотно согласился. Во время соборования, держа свечку в руках и полагая на себе крестное знамение, о. Наум молился Господу. Затем, от слабости не имея сил держать в руках свечку, он отдал ее. Когда же оканчивалось соборование, то по чину Таинства положили ему на голову Святое

Евангелие и стали читать заключительную молитву в которой совершитель сего Таинства говорит: “Господи, не полагаю руку мою грешную на главу боля- щаго, но Твою руку крепкую и сильную, яже во святем Евангелии сем...” И вот во время произнесения этой главной в Таинстве соборования молитвы о. Наум тихо, мирно, почти незаметно для глаз предал свою душу в святейшие и всесильные руки Божии, словно и не умер, а заснул тихим и сладким мирным сном. Это поистине была не смерть, а мирное успение. Слава Богу, устрояющему такой мирный конец рабам Своим».

Монах Наум скончался 4/17 января 1922 г. Похоронен на старом братском кладбище. Точное место захоронения не установлено, надгробная плита не сохранилась.

Схимонах Аполлоний (Федоров)

(1844–1926)

Схимонах Аполлоний (в миру Алексей Федорович Федоров) родился 6 февраля 1844 г. в деревне Мясниц Крестецкого уезда Новгородской губернии, происходил из крестьянской семьи.

На Валаам он поступил 14 октября 1878 г.; 25 апреля 1884 г. определен в послушники; в мантию был пострижен с именем Аарон 18 марта 1895 г.; в схиму – 4 августа 1907 г..

В обители схимонах Аполлоний был смотрителем Байонного о-ва, затем подвизался в скиту Святого Иоанна Предтечи.

В бытность старца в Предтеченском скиту немногие валаамские монахи посещали его.

Один из них, схиигумен Иоанн (Алексеев), рассказывал об этом дивном подвижнике:

«Примерный был старец (схимонах Аполлоний. – Авт.): смиренный, кроткий, незлобивый. Любил трудиться, всегда работал. Выворачивал пни и камни, возил землю на тележке. Разделает небольшое местечко в лесу и посадит что-нибудь: тыкву, огурцы, капусту, брюкву, картошку и прочие овощи. И все это вместе, где-нибудь в лесу и в совершенном беспорядке.

В келии у него тоже был беспорядок. Уборку келии никогда не производил. Койки не было, спал на полу, или в коридоре, или в лесу. Наденет, бывало, шубу, валены сапоги, голову укутает какой-нибудь тряпкой и ляжет в кусты.

В церковь и в трапезу, однако, всегда ходил опрятно: “В келии как хочешь живи, – говаривал он, – а в присутственные места должен ходить опрятным”.

В келию к себе он никого не пускал и сам ни к кому не ходил. Когда заболел он, то к доктору в монастырь ехать не хотел. Говорил: “Хочу здесь умереть и чтобы меня здесь и похоронили”.

Но духовник вопреки его желанию отправил его в монастырь. Старец о. Аполлоний недолго собирался, надел балахон, подрясник взял под мышку и пошел к лодке. Мне сказал: “Что в келии найдешь, возьми себе”.

После его ухода келию его я убирал целый день. Все там было в совершенном беспорядке. Стол стоял посередине, койки не было, стены закоптели, и везде висела паутина. На полу лежали дрова, растопки, уголья, топор, ломы, камни, рогожи, битые ламповые стекла, корзины и мусор повсюду.

Вот как старец вел себя наружно, а внутреннее его устроение сказывалось в том, что всегда он был спокоен, весел, со всеми мирен, никого, бывало, не оскорбит ничем. В его присутствии чувствовалось хорошо».

Иных сведений о схимонахе Аполлонии нам найти не удалось. Скончался подвижник 14 декабря 1926 г..

Послушник Николай Арламов

(1849–1928)

Николай Тихонович Арламов родился 3 мая 1849 г. в крестьянской семье в деревне Кобылкино Угличского уезда Ярославской губернии.

Поступил в Валаамский монастырь 5 июня 1872 г.; 3 апреля 1897 г. определен в послушники. Проходил различные послушания, был фотографом; проживал в скиту Всех святых.

«Помню, помню Николая-послушника, – воспоминает схимонах Пионий, хорошо знавший послушника Николая. – У него еще старец Арсений был.

Занимались они фотографией и жили вовсе особняком, никого к себе не пускали. Бывало, пошлет хозяин: “Поди скажи им насчет дров...” Придешь, а они только щелку приоткроют.

Одежду носили, пока не износят. Да и не по мере она всегда, то больше, другое меньше, да и рваное еще...

Ведь у него одна рука была, левую еще в миру выше локтя отняли. В машину, что ли, она у него попала. А труженик был! Как настанет, бывало, Великий пост, он сейчас пойдет и оброет весь скит от снега, это чтобы стены не мокли. И лопата у него приспособлена была как-то к короткой руке. Каждый год перебирал он всю картошку и овощи в подвале. С молитвою работал и никогда не раздражался, если и ругали его.

Простой был, что спросишь – скажет, так – молчаливый. Ну а другой раз и насмешит...

– Николай, иди петь, – скажет хозяин.

А он:

– А-а-а-а... – А голоса-то и нет, ну и насмешит всех.

Смирение у него было необыкновенное».

Рассказывал отец Иаков (бывший келейником у брата Николая), как успокаивающе действовал он на всех, кто к нему входил. Миротворил в распрях, обличая, говорил тонко, издалека, иносказательно. Например, в июне, когда никто печек не топит, он советовал:

– Гаси, гаси угольки-то... – под тлеющими углями подразумевая человеческие страсти.

Или тоже летом наставлял:

– Счищай с крыши снег. Не обчистишь вовремя – ледышек-то сколько наберется... будут падать, достанется и плечам, и спине, и голове...

Но, обличая, когда нужно, брат Николай снисходил к немощам человеческим, даже любил «слабеньких».

«Забрел как-то в скит работник наемный Константин, из машинного, да на грех – выпивший, – рассказывал о. Иаков. – И случись, что я отлучился в это время... и всего на минуточку, а он и влез в келью к брату Николаю. Вернулся я и слышу разговор, шум и крик. А потом, слышу, начал брат Николай утешать его, уговаривать. Так обласкал, что Константин расплакался, руки и ноги у него целовал. Я спросил потом брата Николая, как же он так мирволит пороку-то, а он мне ответил, что Константин с горя пьет. Неприятности у него семейные, от которых он сильно скорбит.

– Вот и не осуждай, – сказал брат Николай. И прибавил: – Слабеньких-то любить надо. На немощах людских сила Божия совершается. Кабы не помощь Божия, так разве кто из нас мог бы спастись? А ведь вот спасаются. Помогает Господь слабеньким и Своею силою преодолевает их немощи.

И рассказал про отца Евфимия, который жил в скиту, а раньше того был конюхом. Так у него была слабость: где-то ухитрялся он доставать вино и пил, будто от живота, будто от болезни...»

«Пришел ко мне отец Евфимий незадолго до смерти, – вспоминал брат Николай, – отдал бутылку вина начатую и сказал, что явился к нему Ангел во сне и сказал:

– Евфимий, впредь вина отнюдь не потребляй.

Так у него и отпала сразу всякая охота к вину. В покаянии и воздержании умер.

Праведники, угодники – высоко над нами, они как звезды путеводные, они направление верно показывают. А слабенькие ближе к нам, и ждет Господь от нас, чтобы мы к ним любовь показали... И Сам Он на слабеньких, к Нему слезно припадающих, удивляет всех неисследимой глубиной Своего человеколюбия. Господь слабым служит. Ради нас, грешных, и нашего ради спасения Он и на землю пришел, и страдания претерпел, и на кресте умер. Покрыл наши немощи Своею любовью. Вот и мы будем покрывать людские немощи. Господь-то все видит и знает, от Него не утаишься, а от людей надобно скрывать чужие слабости, чтобы кто не осудил. Осуждением только себе повредишь, а другого не спасешь...»

Рассказывал иеросхимонах о. Исидор, что брат Николай с о. Арсением одно время юродствовали: «Зимою, бывало, идут из скита в монастырь, в баню, а наденут соломенные шляпы, да в мешке кота несут... или что другое начудят. Как приметил это отец игумен, вызвал их к себе и поначалил:

– Зачем смущаете братию? Разве можно самовольно брать на себя подвиг юродства? Бывало, что святые юродствовали ради сокрытия от глаз мира своей святости или особых дарований Божиих. Так разве этому подражать можно? Какую это святость мы-то скрывать будем?.. Сокровенен сей подвиг... не нам, грешным, дерзать на него...

После этого они помаленьку и стали оставлять свое юродство. Конечно, соблазн это... Враг смущает».

Однако если брат Николай и перестал явно, всенародно «рутатися миру», то пренебрежение его всякими, даже самыми, казалось бы, ничтожными и невинными удобствами мирскими, ярко явлено в его келье. До сего дня стоит она нетронутой, в том виде, как оставил ее брат Николай, уйдя из этого мира. На окне в коридоре и посейчас стоят мензурки и другие приспособления для фотографии, как будто только что оставленные. Темна, почти черна келья; стены и потолок не белены, видимо, много лет, черен пол от растоптанного угля. Беден уют обстановки – деревянный стол, табурет да вешалка.

«Небрегли они о земном, – задумчиво говорит отец Исидор. – Не на это обращено было их внимание. Дико жили...» – еще прибавляет он.

Поражала, вероятно, а может, и потрясала приходивших и эта келья, и вся «дикая» обстановка ее. Но через эту черноту внешнюю презирался некоторыми свет небесный. Сон видела одна женщина, будто пришла она к келье брата Николая, и много народа толпится в сенях, и все ждут чего-то. И вдруг... Ангелы идут, входят в окна кельи, опять идут целыми толпами, и входят, и входят... Было это в ту самую ночь, когда умер брат Николай. Канон на исход души читал ему иеросхимонах Исидор.

«Умирал он в полном сознании, – рассказывает о. Иаков. – Перед смертью похворал. Недели за две до кончины лег на койку и уже не вставал... Я ведь у него почти два года келейничал... Одно время начал я тяготиться им, по внушению вражью. И такой помысел на меня напал, что уехать бы мне в Сербию, там-де был бы я священнослужителем. Но мыслей этих я никому не высказывал и никак их не обнаруживал.

А ведь брат Николай заметил! И точно прочел все мои желания. Раз, как будто невзначай, и говорит мне:

– Ты взял на себя слишком уж много, трудно тебе. За мной можно и поменьше ухаживать... А вот насчет Сербии – это ты напрасно думаешь, там люди тоже врозь живут. И относительно священнослужения тоже... Знай, что милосердие – превыше всего.

О прозорливости его многие знали. И как свои монастырские, так и мирские приходили к нему за разрешением разных вопросов и сомнений.

Был такой случай, рассказывали, что понадобилось назначить помощника в больницу. Отец игумен предложил это одному монаху, отцу Алексию, а тот чего-то испугался в больницу идти и отказался. Ну а совесть-то обличать стала... Он и пошел к брату Николаю, только будто за другим делом. Про настоящее-то не сказывает.

– Брат Николай, – говорит, – в смущении я...

– А что так?

– Да вот новшества у нас пошли... беда...

– Какая ж тут беда?.. Храмы-то открыты?

– Открыты.

– А Святое Евангелие читают?

– Читают.

– Притчу о милосердном самарянине приходилось ли слыхивать?

– Слыхал, а только...

– Ну так вот в этом и дело... Я тебе скажу, где бе- да-то. Вот как старички в больнице с коек повалятся, а поднять их будет некому – вот будет беда...

После этого отец Алексий пошел к игумену и стал работать в больнице за святое послушание».

«Давно советовали мне сходить к старцу отцу Николаю в скит Всех святых. Собрался... Разыскал я отца Николая. Смотрю, лежит старец лет семидесяти пяти. Чудное прозрачное белое лицо с небольшой бородкой, с закрытыми глазами. Слеп он, и без одной руки, и без одной ноги. Все растерял за долгую свою жизнь. “Ну, что тужить, Бог дал, Бог и взял. Дивный его, “ангельский” лик, в полном смысле этого слова, как сейчас перед моими глазами. Как будто какой-то художник много десятков лет выписывал тщательно его черты. Слыхал я про него, что пятьдесят лет прожил он в обители сей, не выходя из нее никогда. И остался на всю жизнь послушником, считая себя недостойным принять постриг. Здороваюсь с ним и говорю шутливо: “Ну что же, дедушка, когда схиму-то будешь принимать?” – “Эх, милый, какая там схима, дай-то Бог себя послушником-то оправдать. Мы все о чинах да о званиях мечтаем. Дай нам быть монахом, да иеромонахом, да еще чего. Вот и пошла у нас распря между собою. А монаху-то что нужно, ничего ему не нужно...”

Тогда я задаю ему вопрос, который мучил меня: “А как же, дедушка, вот мы, монахи, уходим от мира, когда там люди так мучаются, так нуждаются в помощи?” – “А ты им возьми, да и помоги!” – слышу я неожиданный ответ. “Да чем мы помочь-то им можем, если они там, а мы здесь?” – недоумеваю я. “Как – чем? Вот они там мучаются, охают да вздыхают, вот и ты помучайся за них, поохай да повздыхай пред Господом Богом, вот им и полегчает”. Такой ответ меня совсем изумил и обрадовал. Так вот где я нашел разрешение этого вековечного сомнения в правильности монашеского пути.

Вот в чем правильный ответ о взаимоотношении монашества с миром. Нет, не бросили монахи мирских людей на произвол судьбы. Они молятся за них и через то облегчают их участь. Кончены мои сомнения, отныне я монах. И у кого же нашел я ответ? У этого убогого старца, считающего себя даже недостойным и называться-то монахом. У него нашел я самое правильное определение монашества: “Монах–это воздыхающий за весь мир...”»

«Когда раз в год, в день Всех святых, ворота Большого скита открывались для всех желающих, то многие стремились попасть к брату Николаю, – рассказывал о. Иаков. – Бывало, что и в неурочное время захаживал кто-нибудь.

Однажды приехала игумения, да с нею две женщины какие-то, говорят, что с благословения отца игумена хотят побеседовать с братом Николаем. А я пошутил еще:

– Надо сначала спросить брата Николая, он-то примет ли?

Вхожу к нему, говорю о гостях, а он притворился глухим:

– Что-то не слышу я, ничего не слышу...

“Не слышу да не слышу”. Так женщинам-то и пришлось уехать ни с чем.

Тоже было... Пришел с коровника работник с женой, надумали они уезжать и пришли посоветоваться. Брат Николай и говорит:

– Ты уж поживи, нам такие работники нужны.

Но они не послушались, уехали. А через некоторое время смотрим – обратно приехали. Не заладилось у них что-то. И вот с тех пор так и живут...

– Скажите, отец Иаков, почему брат Николай все пятьдесят шесть лет оставался послушником, разве не лучше ему было стать монахом?

– Сокровенной он жизни был... Многое было в нем непонятно... Думается, что из-за смирения не принимал он монашества: “Монахов-то много, а послушников мало”, – говорил он».

Послушник Николай Арламов скончался 1/14 мая 1928 г. и погребен за алтарем церкви скита Всех святых.

Схимонах Авенир (Ефимов)

(1849–1931)

Схимонах Авенир (в миру Андрей Ефимов) родился 7 октября 1849 г. в крестьянской семье, в Тверской губернии.

Сведений о жизни подвижника почти не сохранилось. Известно, что он был женат, но после смерти жены его ничто уже не связывало с миром, и в 1893 г. уже в зрелом возрасте он поступил в Валаамский монастырь. В 1900 г. был зачислен в послушники, проходил общие монастырские послушания. В 1904 г. был пострижен в монашество с именем Анатолий, а в 1914г. – в схиму с именем Авенир.

Монашеская жизнь о. Авенира была сокровенна. В воспоминаниях иеромонаха Сергия (Иртеля) говорится, что «его занятием была непрестанная Иисусова молитва. Перед смертью он еще лежал 12 лет в болезни и почти все время без сознания. В течение этих 12 лет он без сознания, громко, на всю больницу говорил молитву Иисусову, она у него уже была непрестанная. Когда же он приходил в сознание, то и тогда не переставал творить молитву».

Старец терпеливо переносил свои страдания. «Однажды, когда он пришел в сознание, один послушник посадил на постель схимонаха Авенира и схимонаха Сисоя по их просьбе; посмотрели они друг на друга и начали говорить: “Домой, домой пора!” И это они повторили несколько раз».

И действительно, через 10 месяцев мирно скончался о. Авенир – 4 марта, а схимонах Сисой предал свой дух Богу 7 марта 1931 г..

Погребен схимонах Авенир на старом братском кладбище.

Схимонах Сисой (Тепленев)

(1855–1931)

Известен (схимонах Сисой. – Авт.) как пустыннолюбивый старец большого духовного масштаба...

Схимонах Сисой (в миру Семен Тепленев) родился 28 января 1855 г. в Ярославской губернии в крестьянской семье.

Будучи отроком, он «служил лавочником». По воспоминаниям самого старца, «когда уезжал его хозяин, он оставлял ему всю лавку, и никогда-никогда ничего не пропадало». Так будущий старец уже с юных лет проявлял себя честным и трудолюбивым. Иеромонах Сергий (Иртель) называет честность старца даром Божиим, унаследованным им от родителей, и подчеркивает, что этот дар схимонах Сисой «вложил в Валаамское достояние. Будучи уже старцем, наставником молодежи, он со всей серьезностью передавал дух этого своего достояния начинающим монашествующим. Это был тон его жизни, его богатство и его оправдание пред Богом».

9 сентября 1886 г. Семен поступил в Валаамский монастырь; 28 ноября 1890 г. определен в послушники; а 11 июня 1893 г. пострижен в монашество с именем Серафим. По пострижении исполнял послушание екклесиарха. Как вспоминают современники, трудился о. Серафим «с ревностью, и при нем был большой порядок в церкви». «Когда он окреп в духовной жизни, то поселился в пустыньке (близ Конев- ского скита. – Авт.) и жил там 30 лет». 15 июля 1901 г. о. Серафим был пострижен в великую схиму с именем Сисой.

В пустыньке старец подвизался не один. С ним жили по два ученика-послушника, которые периодически менялись. Кроме них за советом к схимонаху Сисою приходили монашествующие, а иногда – миряне. Как отмечается в современном издании «Валаамский монастырь и его подвижники», о. Сисой, по причине проводивший строгую подвижническую жизнь, «среди братии слыл суровым».

На Валааме принцип духовного руководства «старец – ученик», включающий в себя беспрекословное послушание своему духовнику и ежедневное откровение помыслов, как уже отмечалось, появляется с приходом в обитель игумена Назария, который сам стал для братии монастыря духовником и старцем. После себя о. Назарий оставил своих учеников – преемников, продолжателей традиции. Как впоследствии говорил подвижник Валаамской обители иеросхимонах Алексий (Блинов): «Опыт доказывает, все понесшие тяготу послушания в смирении сердца, с совершенным повиновением старцу... бывают последователями древних подвижников благочестия, принося плоды духовного любомудрия».

Схимонах Сисой, как и другие подвижники, явился связующим звеном в цепочке старческого преемства на Валааме. Ученик схимонаха Никиты (Евдокимова), друг схимонаха Пиония (Афонина), он воспитал множество подвижников, среди которых иеромонах Иустиниан (Серебряков). Отметим также, что хотя о. Сисой не был в священном сане, но «как старец принимал откровение помыслов и был весьма опытен как духоведец». По воспоминаниям братии, у дверей его кельи всегда была очередь желающих получить полезный духовный совет.

По словам иеромонаха Иустиниана, о. Сисой стяжал дар непрестанной сердечной молитвы, которая выражалась в кратких словах: «Иисусе, помилуй!» С особым трепетом схимонах относился к изобра- жению на себе крестного знамения, учил, «как крест надлежит класть», призывая креститься неспешно, с благоговением.

Незадолго до своей кончины старец из пустыньки переселился в монастырь. Скоро он тяжело заболел и был переведен в больницу, где за ним ухаживал послушник Георгий Иртель. О. Сисой «был большой любитель слушать жития святых», которые читал ему Георгий. Старец слушал молча, иногда плакал или утвердительно кивал головой, как бы соучаствуя в подвиге святых.

22 февраля/7 марта 1931 г. схимонах Сисой почил. Кончина его была «безропотная, смиренная, озаренная плодами многолетней праведной жизни». Погребен старец на старом братском кладбище.

Всей своей жизнью старец явил любовь к Богу, «преданность к Которому он воспитывал, культивировал в себе с беспощадной энергией». Поистине «это был праведник и по духу пустынник».

Монах Иосиф (Шорин)

(1851–1931)

О монахе Иосифе, прозванном на Валааме библиотекарем, явившем подвиг старчества, известно очень мало: краткие биографические сведения и характеристика его служения, данная в воспоминаниях архимандрита Афанасия (Нечаева). В архиве

Ново-Валаамской обители в Финляндии было обнаружено 20 неизданных его рукописных дневников. Дневники старца представляют собой отдельные тетради, в которых он для себя записывал изречения святых отцов, свои мысли, рассуждения по тем или иным вопросам православного подвижничества и пути ко спасению. Кроме того, о. Иосиф описывал некоторые события из монастырской жизни. Отдельные тетради имеют заголовки, которые автор надписывал собственноручно. Названия дневников не носят тематического характера, а выглядят как краткие высказывания, выражающие духовные устремления старца. Так, например, в тетради «Ищи утешения в Господе и др.» повествуется не только о том, что всегда и во всем следует искать утешения в Боге, но и о терпении скорбей, необходимости покаяния, о стяжании благодати Господней, о молитве, о неосуждении, смирении, сострадании и др. (в приложении 3 данный дневник приводится полностью).

Монах Иосиф (в миру Иван Александрович Шорин) родился 1 июня 1851 г. в селе Вознесенское Шлиссельбургского уезда Санкт-Петербургской губернии в крестьянской семье, принадлежавшей помещику графу Шереметеву.

В 1880 г. Иван поступил в Валаамский монастырь, в котором исполнял послушания садовника, гостинника, певчего, а с 1910 г. до своей блаженной кончины был библиотекарем. Давнее его желание о пострижении в монашество осуществилось 10 июня 1889 г. В постриге он получил имя Иосиф.

«Если рядовые монахи так мудры, то что же может представлять собою их библиотекарь отец Иосиф! – вспоминает архимандрит Афанасий (Нечаев). – О нем стоит поговорить особо. Это действительно “книжный муж”, по-видимому, тоже с малым школьным образованием. Но весь поглощен книгой. Она для него – живая личность автора. И он любит говорить не столько о книге, сколько об авторе. Его келья вся завалена книгами. Как скупой рыцарь над сундуками с добром, так и отец Иосиф среди “живых мертвецов”. И сам он как оживший мертвец – весь белый, в белом балахончике, восковое лицо, маленькое, с правильными чертами и все сияющее от удовольствия, что у него так много духовного добра и что он может поделиться им с вами. Так внимательно расспрашивает: “Что вы хотели бы почитать?” И, не дожидаясь ответа, сам начинает предлагать свой “товар”».

Любовь к творениям святых отцов проявлялась и в устных наставлениях старца, и в его рукописях. Он обильно цитировал подвижников веры и все свои советы основывал непременно на святоотеческой мысли, считая неправильным наставлять «от себя», «всегда указывал на книгу и даже страницу, где нужно читать». «Особенно рекомендовал он мне сочинения Филарета, митрополита Московского, – продолжает о. Афанасий. – Это, конечно, не всякому послушнику он даст. “Но вы ведь готовитесь к деятельности. Вот он светильник был преизрядный. С ним и цари считались, и вельможи благоговели, а сам был простой-препростой. А какая книжная-то мудрость у него! На всю Русь и доселе сияет”. Как будто о своем хорошем знакомом говорит. Так, невзначай, старец Валаамский укладывает на полочки истории духовные авторитеты. Тут им истинная оценка и классификация. Это своего рода Академия бессмертных. Только скрыта она в лесах валаамских и открывается для посвященных».

Являя пример смирения, «отец Иосиф не замечает ни своей учености, ни своей роли ценителя незаурядного. Он тоже простой-препростой. Сейчас же предлагает вам и чайку откушать с ним. А тут на подносе, не убранном еще от прежнего чая, – несколько кусочков печеньица лежит. Видно, и у него есть свои “поклонники” из монахов, чем-ничем норовят любимца своего угостить. И взаправду, как ему, “владельцу” этого “книжного света”, самому не просиять от множества светильников. И уходишь от него приобщенным незаметно к этому источнику света. И сам ты уже не чужой, а свой, среди этих оживших для тебя светочей духа. Отныне для тебя как монаха библиотека – место вожделенное, святое, гора Фаворская, сияющая светом Преображения. И ты жадно прильнешь и прислушаешься к речам Моисея и Илии с долгожданным ими Мессией. И, исполнившись радости Преображения, воскликнешь вместе с Петром: Господи, как нам здесь хорошо, построим три палатки » .

Ввиду благочестивой и подвижнической жизни игумен Гавриил (Гаврилов) возложил на монаха Иосифа послушание старчества. По своему смирению о. Иосиф считал себя недостойным такого благословения настоятеля. В своих дневниках он много рассуждал о старчестве, задавал себе вопрос: «...я немощен, неразумен и грешен, еще сам не положил истинного покаяния и подвига монашеского, как научу других? – И, умудренный святоотеческим опытом духовной жизни, сам отвечал: – Успокойся и не смущайся, послушник не имеет своей воли, отвергни свое недоумение и мудрование, смиренно сознавай свою немощь и неразумие. И веруй, что Господь и Бог разумов поможет тебе Своею благодатью за молитвы отца игумена и старцев, а себя считай со смирением как слабое оружие, которое Господь укрепит и даст истинный разум, что рещи на пользу брату с верою приходящему... »

Бывали случаи, когда вопрошающие не исполняли советов старца. Монах Иосиф никогда не раздражался на это, имея для себя правило: «Внушая и говоря ученикам полезное, не смущайся и не беспокойся, если твоих советов не исполняют, но будь спокоен как исполнивший должное». При этом подвижник горячо молился за непослушного ученика.

Скончался монах Иосиф на 81-м году жизни 14 мая 1931 г., перед кончиной причастившись Святых Христовых Таин. Погребен на старом братском кладбище.

Ученик валаамского старца иеромонаха Иоасафа, почитатель святогорской, афонской традиции, о. Иосиф был сокровенным делателем Иисусовой молитвы. «Без молитвы нет успеха в духовной жизни», – говорил сам старец. За молитвенный подвиг он получил дар прозорливости.

О духовной опытности о. Иосифа свидетельствуют дневники, которые он вел со времени своего поступления в монастырь. Читая их, соприкасаешься с внутренним, духовным миром старца. Это сокровенные его мысли, направленные прежде всего к самому себе для размышления о своей жизни во Христе. По стилю рукописи монаха Иосифа можно сравнить с дневниками св. прав. Иоанна Кронштадтского, которого, кстати, он обильно цитирует.

Основываясь на Священном Писании и творениях святых отцов, монах Иосиф учит на все происходящее вокруг нас и с нами смотреть «оком веры, усматривая... Промысл Божий». Даже «если что делается неприятное тебе, не согласное с твоею волею, наносится тебе скорбь от кого-либо, пользующегося твоею помощью, прими все это как посланное от руки Божией, доброе о тебе промышляющей, а людей, наносящих скорбь, считай только орудиями Промысла, которыми испытывается душа твоя, насколько она преуспела в терпении и незлобии, что ими [людьми] обнаруживаются твои сердечные движения, приводимые в смущение от противных случаев. Считай это лучшей школой, образующей твое невежество и неведение в прохождении пути добродетели, показующей, как далек ты от истинного смирения и рассуждения и что без помощи Божией ты не можешь потерпеть малейших приражений чего-либо. Смирись и проси у Господа все понести благодушно и терпеливо, считая себя достойным многих скорбей за то, что грехами прогневал Господа».

Ведущей темой всех рукописей о. Иосифа является тема скорбей: их природы, значения для христианина в деле спасения, их преодоления и терпения. «Все учения святоотеческие, – писал старец 22 сентября

1910 г., – утверждают ту истину, что скорби, на нас находящие, суть следствия уклонений наших от заповедей Божиих. Никого не обвиняя, сознаем виновными самих себя, и это самоукорение, растворяемое терпением находящих зол, соделается нам спасительной епитимьей, очищающей скверну наших греховных падений и ходатайствующей нам прощение на суде Христовом». В другом дневнике монах Иосиф называет скорби «лекарством для души»: «Всякую скорбь, поношение, презрение, причиненное от кого-либо, считай спасительным лекарством, посланным Промыслом для очищения грехов твоих. Не смущайся при скорбях, но помни слово Божие: егоже бо любит Господь, наказует... вист же всякаго сына, его же приемлет». Но как бы ни было тяжело, по мнению старца, следует «искать утешения в Едином Господе», обращаясь к Нему: «Даруй, Господи, на все случающееся скорбное, противное, печальное смотреть оком веры, повергаясь в Твой Божественный Промысл, что все это должно быть, что все бывает не без воли Божией, и с терпением ожидать, если бы и случились какие искушения. Нельзя же быть ничем и никем не тревожимым и обеспокоиваемым. Такова здешняя жизнь, исполненная приключений и перемен. Через это мы должны познавать свою немощь, свою ограниченность, нужду в помощи Божией и в Его спасительном утешении, без которых все может быть тяжело, невыносимо, несносно, а в Божием защищении, благоволении, утешении и милости даже при великих скорбях будет на душе ощущаться рай, мир и спокойствие».

Много писал о. Иосиф о бедственном положении тех людей, которые, надеясь на свои силы, забывают о Боге: «Человек, уповая, надеясь на свои силы, на свои способности, а забывая помощь Божию, Его благий Промысл, все полезное устрояющий, когда встретится с разными невзгодами, недоумениями, тягостями и оставленный сам с собою один, приходит в робость, в страх, в безнадежие, посему и нужно сознаться в смирении духа – сознаться, что я без помощи Божией не могу ни в чем добром и полезном преуспеть, вспоминая слова Спасителя: Яко без Мене не можете творити ничесоже».

Монах Иосиф советовал осторожно относиться к людям и не делать поспешных выводов о них, не хвалить никого, потому что «часто хвалимые делаются дерзновенными и употребляют это во зло своим благожелателям», уважать трудящихся, но не давать повода «мнить им о своем достоинстве, что приводит часто к гордости, ибо всякий человек ложь. Люди изменчивы, – утверждал старец, – подобны ртути в барометре, то поднимающейся, то опускающейся. Только праведен Един Господь, правду возлюби...»

Важным в жизни монастырской для старца было братское единство. Он считал недопустимыми распри и раздоры в обители. Однажды после всенощного бдения о. Иосиф сделал запись в своем дневнике, актуальную, на наш взгляд, не только для монахов, но и для всех христиан: «Се ныне что добро или что красно? Но еже жиги братии вкупе: в сем бо Господь обеща живот вечный. В день причащения братии Святых

Таин, на всенощном бдении воспевался торжественно сей антифон 8-го гласа. Как прилично его представить к нашему многочисленному общежитию, собранному из всех концов обширной России. Блаженны вы, братия, добро и красно ваше духовное Собрание! Ибо пророческое слово обещает от Господа живот вечный сему жительству, оправдайте сие доброю вашею жизнию, тщанием о спасении, святым послушанием в смиренных трудах для братии, ради Господа, потерпите немощи друг друга, потерпите строптивые характеры, облецытеся в святую Кротость, и Господь, обещавший кротким дать в наследие землю (где живут и не умирают), учивший: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашым, даст вам вечное блаженство. Истинно в словах псаломских добро и красно обретается святой рай, если мы в любви и согласии пребываем друг с другом. Посему и стремитесь к сему с полным усердием и любовию».

Одну из записей о. Иосиф озаглавил: «Цель христианства». Раскрывает означенную тему, по его мнению, цитата из пастырского послания апостола Павла Титу: Явися бо благодать Божия спасительная всем человеком, наказующи нас, да отвергшеся нечестия и мирских похотей, целомудренно и праведно и благочестно поживем в нынешнем веце, ждуще блаженнаго упования и явления славы великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, Иже дал есть Себе за ны, да избавит ны от всякаго беззакония, и очистит себе люди избранны, ревнители добрым делом (Тит. 2, 11–14), – вот цель христианства и воплощения Сына Божия, Его учения, страдания и воскресения.

Мы всеми силами, как верующие в Иисуса Христа, должны отказаться от всякого нечестия и греховных похотей и проводить жизнь целомудренно, праведно и благочестиво с твердою надеждою на обетования Божии и на спасительные страдания Христовы, которыми мы спасаемся, и веруем получить блаженное воздаяние в Царствии Христовом... »

Особое внимание старец обращал на то, что верующим во Христа следует быть не на словах только, но и на деле. В один из богородичных праздников в 1901 г. он написал: «Ублажаем Приснодеву. Искренно ли, не с лестию ли? Льстим, если хвалим то, чего внутренне не уважаем. Итак, ублажая Приснодеву, чтим ли девство? Уважаем ли целомудрие? Храним ли чистоту? Ненавидим ли нечистоту? Ревнуем ли о своем очищении?.. Делом чти, а не словом».

Монах Иосиф пишет о необходимости иметь внутренний душевный мир: «Как нужен и спасителен мир Божий! Без него бедная душа, предоставленная сама себе, особенно при коварстве искушений вражиих, смущается, малодушествует, унывает, ничто ее не утешает, ничто ей не мило». Старец подчеркивает, что в таком безблагодатном состоянии душа человека особенно подвластна силам тьмы, которые «воспоминанием прежних грехопадений окрадают надежду в милосердии Божием, представляют грехи непростительными, готовы душу повергнуть в отчаяние». В подобном случае необходима усердная молитва: «Сыне Божий!.. Прости моя согрешения, помилуй меня по велицей милости Твоей!.. Даруй душе моей мир, тишину и спасение, всякий бесовский мрачный помысл, как сильный ветер разгоняет мрачную тучу благодатию Твоею разгони, возрадуй ее Божественным Твоим миром!»

Неоднократно о. Иосиф обращается к теме борьбы с блудной страстью: «Тебя увлекает скверное вожделение, греховный навык тянет тебя как уздою, понуждая к удовлетворению смрадной, греховной страсти, убойся, размысли, минутное удовольствие от греха угрожает тебе вечным некончаемым адским огнем». Называя блуд «змеею», старец предостерегает всякого человека: «Беги от греха как от яда... порви навсегда коварную с ним дружбу. Сколько он обманывал тебя своею лестию, своею мнимою сластию, взывай смиренно ко Господу: помилуй мя, согрешающего к Тебе много!.. Страхом Твоим огради все мои чувства и умертви обольщающий меня грех Твоею всесильной благодатию, милосердный Господи!» Вообще «все греховные движения сердца и похоти плотские надо уничижать, презирать, ненавидеть всей душой как вредные и пагубные для человека и противные Богу. Надо возвышать и любить все духовные порывы и стремления к молитве, чтению слова Божия, к духовным собеседованиям, к любви, состраданию, милосердию, чистоте, воздержанию, смирению».

О. Иосиф наставлял «благодушествовать в обидах», говоря, что «умеющий великодушно принимать и переносить обиды... подобен алмазу, острым гвоздям и огню, а думавший обидеть его оказывается ничтожнее грязи. Итак, не то худо, когда обижают тебя, а то худо, когда ты обижаешь других или когда не умеешь переносить обид. Как многообижаем был Давид! Как много обижал его Саул! Но кто же вышел сильнее и счастливее? И кто остался несчастнее и достойнее жалости? Не тот ли, кто обижал?»

Для старца покаяние – великая добродетель, которая преображает человека и помогает ему стать на благодатный путь духовной жизни во Христе. Он подчеркивает, что «всякий грешник, искренно обращающийся к Господу, должен вполне надеяться на всякую благодатную помощь от Бога при борьбе своей со грехами, страстями и всякими навыками греховными. Только надо искренне возненавидеть грех и усердно каяться с чистым намерением, и впредь не поддаваться греху и несомненно веровать в Бога, и усердно призывать Его в помощь». Покаявшись, «всеми силами крепись не падать, ибо крепкому борцу не подобает падать; если же случится пасть, скорее вставай и стой опять в добром подвиге. Хотя бы тмократно случилось с тобою первое, по отступлению благодати, тмократно да будет у тебя и второе, то есть восстание. Так до конца жизни твоей... » Многие поучения о. Иосифа начинаются с описания евангельской истории и основываются на ней. Приведем пример из рукописи за 1907 г.:

«Плывет Апостольский корабль по Галилейскому озеру, Господь остался на берегу, ветер все более и более свежеет... наконец настает грозная буря, с вечера даже до четвертой стражи ночи, до утра усиливается все более и более. Апостолы в страхе и трепете... но вот Господь идет по водам, запрещает [волноваться] морю и ветрам, и они, услышав глас Владыки, успокаиваются и утихают, и Апостолы радуются, видев Господа.

И на тебя, брат, коль восстанет свирепая буря страстей и скорбей и мир души твоей поколеблется и изнеможет, не убойся, не отчаивайся, воззови с верою к Христу Иисусу: “Господи, спаси меня, погибаю!” И веруй, что Тот, Который днесь, тойже и во веки прострет тебе длани, как подал Петру утопающему руку, и спасет тебя от всякого зла и греха, и покроет тебя Своею милостивою десницею как Бог милосердия и утешения! Только с верою Ему молись, уповай и надейся».

Любимой книгой о. Иосифа была «Лествица», написанная прп. Иоанном, игуменом Синайской горы. Именно этот труд в первую очередь старец рекомендовал читать всем приходящим к нему за советом. «Лествица св. Иоанна всегда была настольною книгою для иноков, живущих в общежитии. Отцы иноческой жизни Феодор Студит, Иосиф Волоколамский... обыкновенно ссылались в своих наставлениях на “Лествицу”, как на лучшую иноческую книгу. Отличие “Лествицы” составляет глубокая духовная опытность, которою отзывается каждая частная мысль. С нею соединено глубокое знание Св. Писания... Сочинение писано языком простым, но чистым и живым, тем языком, которым выражается сердце чистое, глубоко чувствующее каждую мысль».

О. Иосиф – «опытный старец, духовный человек» – являл подвиг духовного делания прежде всего примером своей жизни, в которой он руководствовался принципом: «Нужно более и более смиряться, не смотреть чужих дел, следить более за собою, за своим делом. Помнить и заботиться о приготовлении к вечности, а она двоякая: радостная и горестная».

Схимонах Серапион (Ермолаев)

(1866–1932)

Схимонах Серапион (в миру Сергей Ермолаев) происходил из крестьян Петроградской губернии. Родился в 1866 г., 27 июня.

Поступил в Валаамский монастырь в 1901 г. Пострижен в мантию в 1911 г. с именем Самон; в схиму– в 1916 г..

Из рукописного патерика иеромонаха Сергия (Иртеля) известно, что духовным руководителем о. Серапи- она был великий старец схимонах Онуфрий, которого подвижник очень почитал. Схимонах Серапион желал научиться умной молитве и просил старца передать ему свой опыт. За кротость и смирение схимонах Серапион достиг непрестанной сердечной молитвы. К Иисусовой молитве приучали юного Сергия еще в родительском доме. Так, часто вспоминая своего отца, о. Серапион рассказывал об этом, подчеркивая, что его отец был человеком высокой духовной жизни и что он им [детям] говорил: «Работа в руках, а молитва в устах».

Живя в обители, подвижник часто претерпевал находящие на него искушения от людей, но всегда молился за своих обидчиков. Он рассказывал, что «некоторые из братии бросали ему свое нижнее белье, и он стирал его с любовью и смирением».

В 1920-х гг. схимонах Серапион «ходил на костылях и был глубоким старцем. Если он шел к тебе навстречу, то ты его уже видел в конце коридора, он на тебя смотрел, как будто не на тебя смотрит, но на твою душу и видит ее всю. Когда же ты подходишь или проходишь мимо него, он останавливается и говорит: “Кормилец, кормилец!” Это старец говорил от простоты душевной. Когда один послушник спросил его: “Батюшка, вы только теперь в келии сидите и неужели никуда не хотите идти?” На что о. Серапион ответил: “Нет, я очень хочу когда-нибудь хоть послушать настоящую службу”. А он, несчастный, не мог идти до собора, а только в больничную церковь».

У подвижника «всегда выпрашивали четки на благословение, он обыкновенно помолится по четкам один день, а вечером обязательно кто-нибудь выпросит. Ему очень много писали писем со всех концов России. Он рассказывал, что несколько раз ему было видение: как сердце его все в огне, и говорил также: «Аз сплю, а сердце мое бдит».

В 1931 г. схимонах Серапион тяжело заболел. Сначала его лечили, а потом отказались, и тогда отец Иустиниан посоветовал ему собороваться. После соборования больной заснул. Это было вечером, а утром когда отец Серапион проснулся, то был совершенно здоров».

С особой теплотой и любовью вспоминал о подвижнике князь А.В.Оболенский:

«Как-то, входя в храм, повстречал я в притворе схимонаха на костылях. Худой, небольшого роста, с лицом, отражавшим радость духовной жизни, старец быстро прошел мимо меня, несмотря на костыли.

“Вот тот, кому я могу открыть свою душу”, – сразу почудилось мне. По окончании службы я подошел к старцу, прося его принять меня в его келье.

– У меня нечего взять и нечего мне тебе дать, – ответил он. – Да и без благословения о. Игумена к нам нельзя ходить.

– Благословите, батюшка!

– Я не иерей. Бог благословит тебя! – И быстро пошел от меня.

Это был схимонах Серапион, много лет подвизавшийся на Валааме, труженик на ниве Христовой.

На следующий день, после полунощницы и ранней обедни, получив благословение отца Игумена, я постучался в келию отца Серапиона, сотворив, по положению, Иисусову молитву. Старец впустил меня.

Кельи схимников помещались рядом с больничной церковью, над ними была больница. Темный, широкий коридор, освещенный маленькой лампой, производил впечатление подземелья или входа в пещеры. По обеим сторонам коридора были расположены кельи. Жизнь схимников в этой части монастыря была своя, особенная. Своя больничная церковь, своя трапезная. Редкое общение с монастырской братией и посетителями. Только [для хождения] в церковь покидали старцы свои кельи. Непрестанное денное и нощное чтение Псалтири, возношение сердца и ума к Богу, молитвы за всех и за вся. Скорбная молитва о земной греховности мира – вот жизнь схимника. Не лица, а благостные лики подвижников-схимников видел я.

Келья схимонаха Серапиона была небольшая комната с одним окном, выходящим на монастырский двор, стол, два стула, деревянная кровать с войлоком вместо матраца и деревянной подушкой, покрытая серым шерстяным одеялом с простыней. В углу большое распятие, освещенное теплящейся лампадой, а над кроватью образа святых украшали комнату старца, как бы соприсутствуя с ним и нарушая его одиночество.

Чистота и опрятность царили в комнате.

Старец ласково принял меня, угостил чаем, расспросил о цели моего посещения и терпеливо выслушал мою исповедь. <... >

Из зажиточной крестьянской семьи, схимонах Серапион с любовью и со слезами всегда вспоминал своих благочестивых родителей, рассказывая про их набожность и доброту.

– Каждый день, – говорил он, – родители мои и сестры принимали странников и бездомных, давали им ночлег и кормили их. < ... >

Отец Серапион стал моим старцем, я часто посещал его. На мои письма он отвечал мне. Много духовной мудрости сообщил мне старец... » В архиве Ново-Валаамского монастыря Финляндии сохранилось письмо схимонаха Серапиона князю Оболенскому, в котором старец комментирует обстоятельства первой встречи с князем и духовно наставляет его:

«Во всех делах и случаях в жизни человека руководит промышление Божие. Когда Вы меня встретили в первый раз у собора на Валааме, Вам охота было посмотреть, где я живу, о чем Вы и попросили меня, но я, помня монашеское правило, а именно, что мирских людей принимать в свои кельи монахам воспрещается, посему не соглашался принять Вас у себя. Но когда Вы по благословению отца Игумена или Наместника вошли в мою келью, то, истинно говорю, я невыразимо сердечно был обрадован Вашим посещением, точно бы в Вас я встретил долгожданного, дорогого и любящего кровного брата. Так смотрение Божие часто соединяет людей для духовного сродства душ их.

Вы говорите, что жизнь Ваша идет в суете и с каждым днем все более тяготит Вас своими заботами о ненужном. То есть как же это? Жить без забот нельзя! Когда мы умрем, то со смертию, конечно, не нужно будет ни о чем заботиться, но пока мы живы, наслаждаемся всеми благами от Бога: едим, пьем, ходим и взираем на мир Божий как разумное Его создание, – мы должны трудиться и иметь заботу не только о душе, но и о теле... Бог же труды любит. С молитвою на устах да с работою в руках – и Господу приятно. Как лень считается матерью всех пороков, так и от праздности лезет всякая блажь в голову. Вы не думайте, что в монастыре иноки живут одной молитвой и больше ни о чем не заботятся. Нет! Начиная с Отца Игумена и кончая последним работником на Валааме, у каждого есть свой труд и забота. Труд нельзя назвать ненужным. Он, во-первых, необходим для нашего же блага, а во-вторых, нисколько не греховен... »

Старец мирно скончался 5/18 января 1932 г. и был погребен на старом братском кладбище.

Схимонах Мелетий (Сакун)

(1866–1932)

Схимонах Мелетий (в миру Макар Семенович Сакун) родился 24 июля 1866 г. в семье казака Градиж- ской волости Кременчугского уезда Полтавской губернии.

12 августа 1897 г. поступил в Валаамский монастырь; 11 июля 1906 г. определен в послушники; пострижен в монашество с именем Мирон 12 августа того же года; 20 ноября 1909 г. – в великую схиму с именем Мелетий.

Послушания подвижник исполнял различные. Трудился при архиерейском имении «Хюмпеля», в скиту Всех святых и наконец уединился в Предтеченском скиту, в который стекалось к схимонаху множество братии за советом и утешением.

«Схимонах о. Мелетий, – рассказывает схиигумен о. Иоанн, – кроткий был, послушливый. Занимался он непрестанной молитвой Иисусовой. За молитвенный труд сподобил его Господь дара слез. Часто плакал он во время службы церковной. Проходил он пономарское послушание, а жил в дальней пустыньке, расстояние от церкви – полверсты».

Схиигумен Иоанн часто беседовал со схимонахом Мелетием «на пользу души, он говорил о себе со смирением» и по просьбе схиигумена рассказал следующее:

«Молитва Иисусова умно-сердечная стала непрестанной, когда я переселился жить в дальнюю пустыньку. Два года искушали меня бесы наяву. Иногда слышны были голоса многих людей, ходят вокруг пустыньки и что-то говорят, а что говорят – не мог понять. Иногда кидали дрова в коридоре, стучали в стенку и в раму, иногда стучали по столу, когда я пил чай. Однажды, в девять часов вечера, когда я читал псалмы, вдруг поднялся вихрь в келии. Я от испуга упал на пол и лежал без сознания с четверть часа, пожалуй. А то летом было, утром рано слышу, тащит с меня кто-то одеяло, я проснулся. Вижу, лезет ко мне небольшой зверек, но очень противный. В тот раз я особенно испугался.

Во время явных нападений бесовских ходил я в испуге к старцу иеромонаху о. Исайе. Старец воодушевлял меня, велел не бояться бесов. Они без воли Божией вредить человеку не могут.

Бесовские искушения (явные страхования) продолжались ровно два года. Эти два года тяжелы были для меня. Много раз собирался я уходить из пустыньки совсем. Только благодаря мудрым наставлениям опытного старца о. Исаии и остался я в пустыньке. После двух годов бесовские страхования прекратились совсем, и я жил спокойно».

Схиигумен Иоанн также вспоминал, что, как ни приходилось ему бывать у кельи о. Мелетия, всегда он заставал последнего стоящим у аналоя и читающим Псалтирь. Вообще старец мало спали больше старался уделять время молитве и труду.

Скончался схимонах Мелетий 16/29 января 1932 г. и погребен на старом братском кладбище.

Схимонах Иоанн (Собакин)

(1856–1933)

Основным источником для жизнеописания схимонаха Иоанна послужила автобиография, написанная им самим и хранящаяся ныне в АФВМ. В ней подвижник подробно описывает свой жизненный путь, начиная с поездки в Баку в 1889 г., когда он был еще мирянином, и заканчивая 1908 г., когда он поселился в Предтеченском скиту, будучи рясофорным монахом. Его автобиография в 2003 г. была опубликована во втором томе Валаамского патерика.

Схимонах Иоанн (в миру Иван Петрович Собакин) родился в 1856 г. в семье крестьян, живших в деревне Чертаново Рузского уезда Московской губернии. С малых лет впитал он уважение и почитание православных обычаев, праздников и святынь. Не зная полностью ни одной молитвы, Иван имел благочестивый обычай посещать Божий храм в большие торжества и воскресные дни.

«Проходили мои цветущие года, – рассказывал впоследствии схимонах Иоанн, – я жил, но так, что грехи мои все умножались и умножались. Бесплодна была моя душа для добрых дел. Но при всем этом, живя в Москве, я имел обычай, где бы то ни было, проходя мимо церкви или часовни, если только они были открыты, обязательно зайти и помолиться Спасителю и Божией Матери, хотя совершенно не знал, как надо молиться».

В 1889 г. Ивану Собакину представился случай в первый раз в жизни совершить путешествие. Один фабрикант-армянин, владевший литографией, предложил ему место литографического машиниста в Баку. Добравшись до места назначения, Иван приступил к работе, сохраняя при этом в глубине своего сердца страх Божий и не оставляя посещения церковных служб.

«Дело пошло очень хорошо, хозяин оказался весьма любезным, оказывал мне особое расположение, и я им был очень доволен.

Вскоре подошел праздник Успения Пресвятой Богородицы. Я спрашиваю управляющего: “А что, я слышал, будто у вас в праздники работают?” – “Да, – говорит он, – кроме воскресных дней, в остальные праздники постоянно работают”. – “Ну, так будьте добры, передайте хозяину, что я в те дни, в которые наша Православная Церковь отмечает праздники, работать не буду”. Он хозяину передал. Тот призвал меня к себе и говорит: “Как же так, Иван Петрович, ведь нужно работать! У нас и в условии об этом не было оговорено”. – “Да, действительно в условии о сем не упомянуто, но ведь я не знал, что в праздники у вас работают, а то бы ни за что сюда не приехал”. – “Так как же быть-то? – продолжает хозяин. – Ведь вы так у нас литографию остановите. А я вам вот что посоветую: вы возьмите, отпразднуйте все свои праздники сразу, а потом и работайте!” – “Нет, хозяин, так я не согласен”. – “В таком случае, я с вас буду вычитать за празднуемые вами дни, а иначе я не соглашусь”. Обещал было хозяин двойную плату за праздники, но я и на это не согласился. Наконец он упросил меня, чтоб я утром в праздники пустил машину в ход и кому-либо способному указал, как с ней обращаться. Я на это уже согласился, и дело пошло без остановок».

Жил Иван Собакин на квартире у одного перса. Для приготовления пищи ему посоветовали пригласить женщину средних лет, которая оказалась очень способной и верной хозяйкой. Муж ее уехал в Россию, а сама она, будучи молоканкой, не хотела хранить супружеской верности.

«Враг не дремал, – писал о. Иоанн, – он стал меня искушать. Сопротивляться искушению я был бессильным. Но совесть, как верный страж души, стала меня беспокоить и мучить. Мне воображалось, что если плотской грех сам по себе зло великое, то тем более, если он будет содеян с некрещеной. И вот стал я томиться и не находил покоя. Тут со мной и произошла перемена.

Явилась у меня к этой женщине жалость и желание во что бы то ни стало уговорить ее принять Православие. Стал молиться Царице Небесной и просить Ее, чтобы Она внушила ей принять мой совет. Однажды, улучив благоприятную минуту, я ей говорю: “Послушай, Н.Н., брось ты свою молоканскую веру и прими Православие”. Она колебалась, но я стал ее просить неотступно. Мои убеждения для нее, понятно, были слабы, но за молитвы Богоматери свет истины коснулся ее сердца – была на то воля Божия, и она согласилась.

Обрадованный, я, не теряя времени, стал хлопотать о приведении столь радостного для меня события в исполнение. Обратившись к настоятелю городского собора, я встретил ревностное сочувствие, и вскоре же в ближайший праздничный день при торжественной обстановке в соборе состоялось присоединение к Православию моей прислуги.

Вот тут я осязательно понял, что Господь и Его Пречистая Матерь так милостивы, что принимают молитвы и от великих грешников, но, к сожалению, скоро об этом забыл. По совершении столь доброго дела враг еще пуще стал меня искушать.

Рядом со мной, в отдельной комнатке, жила женщина, которая, как оказалось впоследствии, была знахарка и имела общение с нечистой силой.

Однажды она зашла ко мне по наущению врага, с намерением сделать злое дело. Я сидел и пил чай. Ничего не подозревая, предложили ей чашку чая. Она присела, а так как я в то время употреблял водку, то предложил и ей, как гостье. Тут мы с ней и познакомились.

Чтобы удостоверить вас в действительности того, что она зналась с бесами, привожу факт. Однажды, в 12-м часу ночи, слышу я, что к ней кто-то пришел (комнаты наши были рядом). Начался разговор. Я стал прислушиваться. “Все равно мы ему жить не дадим, погубим – или утопим, или же еще что-нибудь сделаем”. Так говорит пришедший. На меня напал страх, и я начал читать “Верую во Единого Бога Отца”. Далее я не знал, что читать, и повторял одно и то же. Затем слышу, они уходят и говорят: “Этот наш будет!” И напала на меня тоска и скука, и я до самого утра не мог заснуть – и не знал, что мне делать. Поутру она приходит ко мне и говорит: “Ну что, каково тебе было спать?” Я ей на сие ничего не ответил, вижу, что она и так все знает...

На следующую ночь повторилась та же история, стали меня пугать и не дают спать. Я встал с кровати и думаю: “Выпить разве водки? Может быть, тогда и засну?” Взял, налил рюмку и, не благословясь, выпил. Когда пил, то почувствовал, как будто что-то твердое проглотил, и подумал: “Уж не беса ли проглотил?” Только успел выпить, как слышу, они за стенкой говорят: “Теперь наш”. Я испугался, выбежал на улицу, стал кричать и читать “Верую во Единого Бога Отца Вседержителя...” и беспрерывно одно только сие и повторял. На улице на меня обратила внимание полиция, забрали и отправили в участок. В участке был вызван доктор, который меня освидетельствовал и велел отправить в больницу. Я стал просить доктора, чтобы меня причастили Святых Таин, но он сказал, что это для меня устроят в больнице. Я страшно мучился, чувствовал, что во мне действует нечистая сила, а исцелить от нее силен один Бог.

И вот когда меня везли из участка в больницу, то бес на меня так сильно напал, что я считал себя совершенно погибшим».

Испытав сильное потрясение от такой нежданной болезни, Иван Собакин принес обещание Божией Матери, Иоанну Предтече, своему небесному покровителю, и великомученику Пантелеймону посвятить себя служению Богу. В простоте и сокрушении сердца стал он оплакивать свои грехи:

«Господи! Сколько я согрешил пред Тобою и пред Пречистою Твоею Матерью! Оскорблял угодника Твоего, его же имя ношу, и вельми прогневал Ангела моего Хранителя. Но Ты, Господи, как показал на мне

Твое долготерпение, так удиви и Твоею милостью. Прости меня и устрой так, чтоб я мог Тебя умилостивить. Я дал обещание, что если оправлюсь от болезни, то остальное время моей жизни буду проводить благочестиво, брошу все худые греховные привычки и буду славить Бога, Богоматерь, а сам в эти минуты плакал как малый ребенок – уж очень мне не хотелось таким грешником умирать».

Очевидна была помощь Божия – выздоровление последовало незамедлительно.

В больничной палате города Баку Иван Собакин обрел самое сильное лекарство, положившее начало его духовному возрождению, – Евангелие.

«Увидев у себя в руках Священное Евангелие, – писал старец, – я почувствовал какое-то оживление духа, перекрестился и облобызал изображенный на нем Святой Крест. С нетерпением открываю его и читаю: Се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет (Ин. 5,14). Я вообразил, что эти слова Господа были обращены собственно ко мне. Открываю в другом месте и читаю: Покайтеся, приближибося царствие небесное (Мф. 3,2). И опять думаю: “Господи! Я хочу сего, но не знаю, что делать, как и с чего сие начать”. А сам открываю в ином месте и читаю: Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой и по Мне грядет (Мф. 16, 24). Прочтенное из Святого Евангелия так глубоко запало в мое измученное сердце и душу, как словеса Бога Живого, что я ощутил в себе как бы присутствие Самого Господа. Я прижал Святое Евангелие к груди и заплакал, как малый ребенок».

С Божией помощью и новыми силами Иван Собакин старался жить так, как обещал во время болезни. «Господь помогал мне направиться на путь истинный, – пишет он о себе. – Явился у меня страх Божий, и я боялся подумать о чем-либо худом и даже возымел ко греху отвращение. Я совершенно отстал от употребления спиртных напитков и бранных слов не только не произносил сам, но не мог и слышать от иных. Табак перестал курить и очень сожалел, что такую гадость употреблял. Много у меня оставалось свободного времени, и я стал чаще читать Святое Евангелие, Псалтирь и жития святых угодников Божиих. До сего времени я не только не читал жития святых, но даже и не слыхал об них. И когда я читал жития преподобных Печерских Антония и Феодосия, как они с юных лет возревновали о Господе и готовы были душу свою положить за Христа, я завидовал их благочестивой подвижнической жизни, и когда читал, то плакал. Также и прочие книги духовно-нравственного содержания я не мог читать без слез. Я мысленно говорил: “Господи! Что я сделал? Как я провел свою цветущую жизнь? И какой ответ я дам пред Тобою в день Судный? Сокровищница для добрых делу меня совершенно пуста”».

Посещая храм Божий, Иоанн Собакин чувствовал, как с каждым днем в сердце его умножаются благоговение, трепет и любовь к Спасителю и Святой Православной Церкви. Он оставил свою прежнюю работу в литографии, а накопленные за многие годы трудов деньги и вещи раздал нищим, всей душой желая послужить одному только Богу. «Многомилостивый Господь и на мне, грешном, явил Свои богатые милости, – писал схимонах. – Я ничем не могу похвалиться добрым из моего прошлого жития в мире. Я был один из великих грешников. Однажды, придя после ранней литургии и попив чайку, я вздумал прилечь отдохнуть, намереваясь, так как день был праздничный, пойти к поздней литургии. Только задремал, вдруг вижу – подходят ко мне два старца в схимнических одеяниях, и у одного из них в руках сосуд со Святыми Дарами. Он подошел ко мне и причастил меня. Я чувствовал, что принял часть Тела Христова. Второй старец подошел ко мне и накрыл меня покровом таким, как покойников покрывают, – черным, с изображением на нем креста. Это явление повторилось до трех раз, и каждый раз меня причащали и покрывали покровом. Когда я проснулся и встал, то чувствовал, что мне очень приятно и душевно радостно. Тут я понял, что Господь послал мне Своих помощников – угодников Божиих Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев. Хотя я ничего о них не знал и не слыхал, Господу было угодно, чтобы я под их кровом принял монашеский сан».

Итак, будущий старец стремился к монашеской жизни. Услышав случайно разговор двух людей о жизни и укладе Валаамской обители и ее насельников, он решил, что Сам Господь указывает ему дорогу. Зная, что о. Иоанн Кронштадтский каждый день бывает в Санкт-Петербурге, будущий схимник стал искать встречи с ним. По воле Божией Иван Собакин удостоился причаститься из рук благодатного батюшки. «После причастия я чувствовал, – вспоминает он, – как по всем моим суставам прошли Святые Таины, и я такую почувствовал несказанную радость, что так всех бы и целовал и все, что имел, раздал бы. Я плакал от радости и одно только чувствовал, что Бог во мне и я в Нем».

На просьбу будущего инока благословить на жизнь в Валаамском монастыре о. Иоанн Кронштадтский ответил: «Бог тя благословит! Завтра же ступай, тебя там дожидаются». И добавил: «Иди немедля».

На следующий день, к вечеру, покинув Санкт-Петербург, Иван Собакин пешком отправился на Валаам:

«Я шел благополучно и с помощью Божией достиг острова Валаам. Вступив на берег, я должен был подвергнуться таможенному осмотру и, как не имевший при себе ничего предосудительного, свободно пошел далее. Когда подходил к стенам монастыря, уже начинало смеркаться. В гостиной меня поместили в номер, накормили ужином, и я лег спать. Рано утром разбудили к утрени, после которой была ранняя обедня, которые я простоял с большим удовольствием и любовью, и все мне очень нравилось. Я радовался духом и благодарил Господа, что Он мне послал именно то, чего я так долго искал.

Поосмотревшись, я стал спрашивать, принимают ли в монастырь на жительство. Узнал, что многие просятся, и даже есть мастеровые, и не принимают. Тут я призадумался: как же может быть, чтобы меня не приняли? Я верю о. Иоанну, и слова его должны исполниться. В гостиной мне дали маленькую книжицу с изображениями преподобных Сергия и Германа, и я, смотря на лики святых угодников, стал припоминать, что где-то я их видел. Когда же в церкви стал прикладываться к раке Преподобных, внимательно всмотревшись в их лики, я узнал, что они – те самые два старца, которые приходили причащать меня.

Придя из церкви, я прилег немножко отдохнуть и лишь только вздремнул, вижу – подходит ко мне о. Иоанн и говорит: “Что же ты боишься и не идешь? Иди, тебя возьмут”. Когда я встал, то сразу же собрался идти к отцу Игумену. Игуменом тогда был отец Гавриил. Когда я пришел и келейник ему доложил, он вышел в приемную. Я поклонился ему до земли, принял благословение и стал просить его принять меня в послушники. Он сказал, что в монастыре жизнь очень тяжелая, нужно быть в подчинении и делать все, что скажут. Я, обливаясь слезами, отвечал, что на все готов, только Бога ради примите. Отец Игумен позвал келейника и велел отвести меня к нарядчику отцу Памве, а старцем и духовником назначил отца Варсонофия».

23 марта 1894 г. Иван Собакин был зачислен в братию монастыря и вскоре пострижен в рясофор с именем Иоанн в честь святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Сначала послушание он проходил в саду. Видя усердное стремление молодого инока угодить Господу, игумен Гавриил благословил его на новое послушание – на строительство Валаамского подворья в Москве. Ему в помощь дал монаха Серафима. После праздника прпп. Сергия и Германа они отправились в первопрестольную.

«Старайтесь оправдать мое доверие, живите, как подобает инокам, и будьте примером для мирян во всяком благочестии, это будет и вам на пользу, и оби- тели на прославление. Просите Царицу Небесную, чтоб Она вам споспешествовала в приискании благодетелей» – слово-благословение игумена, произнесенное перед самым отъездом подвижников, проникло глубоко в душу о. Иоанну. Всю свою оставшуюся жизнь решил положить он на то, чтобы лучи валаамского солнца коснулись своим молитвенным теплом города Москвы, где не было ни придела, ни часовенки в честь прпп. Сергия и Германа.

Приехав в столицу и поселившись в доме, принадлежавшем Валаамскому монастырю, инок большую часть времени проводил в храме, который находился неподалеку. Простаивая от начала до конца в благоговении, трепете и молитве у самых дверей церкви, позади всех, о. Иоанн вызывал живой интерес и удивление своим смирением и любовью к Богу у прихожан- москвичей. Некоторые стали приглашать монаха к себе в дом. «А как, батюшка, спастись?» – спрашивали его. «А чтобы спастись, так надо добрыми делами запастись», – просто и легко отвечал он. «А какими?» – «Да вот первое – надобно веровать в Бога право, как учит нас Православная Церковь, любить Бога и ближнего, помогать ближним и больным. Если не можешь оказать вещественной помощи, то хоть словом утешь, поскорби. Пожалуй, и это малое, от сердца и с любовью делаемое, Господь примет и вменит в великое. Он за чашу студеной воды, поданную во имя Его, обещает награду».

Многих утешил своим словом о. Иоанн. К нему стремились, о нем рассказывали близким, друзьям, знакомым. Он был долгожданным гостем. В праздники ему приходилось посещать до 50 домов; некоторые являлись домами людей состоятельных, жертвовавших свои средства на процветание и благоукрашение обители.

«Частенько мне стала приходить мысль, – писал схимник, – что хорошо бы построить в Москве часовню в честь Валаамских угодников. Сталя об этом часто просить Царицу Небесную и преподобных Сергия и Германа, чтобы они помогли. Они просветили страну Карельскую, разогнав мрак язычества, так и здесь будут помогать прибегающим к ним обращаться на путь правый».

Испросив благословения игумена на строительство, он начал усердно молиться прпп. Сергию и Герману. В скором времени стараниями благотворителей была заказана икона преподобных. Затем, следующим летом, чудесным образом Господь послал необходимую для создания подворья Валаамского монастыря в Москве помощь.

Супруга одного московского благодетеля – Александра Ивановна Прусакова – с двумя сыновьями, Владимиром и Димитрием, решила совершить поездку на Валаам. Пригласили и о. Иоанна.

«На третий день Александра Ивановна, – как он пишет, – сильно захворала, у нее опухла нога и появился сильный жар. Боль была так сильна, что она не могла терпеть и кричала. Кроме монастырского доктора в монастыре был приезжий. Осмотрев больную, он признал болезнь опасной и советовал отправить ее немедленно в сердобольскую городскую больницу. Сердобольский врач тоже признал болезнь серьезной и положил А.И. в городскую больницу. На другой день ей сделали операцию. Определить степень здоровья доктор затруднялся, так как больная после операции лежала без памяти. Через два дня доктор сказал, что болезнь серьезная и исход ее определить пока еще трудно. Пробыв еще два дня около больной, я поехал в монастырь, а оттуда отправился в Москву. По приезде я прямо с вокзала отправился к С.С.Прусакову. Я ему объяснил суть своего приезда и рассказал печальное положение его супруги. Оставшись с Сергеем Семеновичем и видя, что он очень расстроен, я стал его уговаривать, чтобы он успокоился. “А вот, Сергей Семенович, – советовал ему я, – вы положитесь на волю Божию и на угодников наших Сергия и Германа, и я их буду просить, а затем вы дайте какое-либо обещание для прославления преподобных”. Он и говорит: “Отец Иоанн, я очень рад этому, мне ничего не жаль”. – “Так вот, – говорю я, – мы имеем желание построить в Москве часовню во имя преподобных Сергия и Германа, но нет у нас для этого хорошего места. Устройте это доброе дело, и я верю, что за их молитвы Господь подаст ей исцеление. Может быть, для этого и болезнь Господь послал–для прославления Его святого имени и святых Его угодников”. Помолчав немного, Сергей Семенович говорит мне: “Хорошо, отец Иоанн, молись и проси угодников за болящую. По вашему совету даю обещание подыскать место для часовни, куплю его и вам пожертвую. И часовню строить помогать буду”. Когда инок пересказал Александре Ивановне слова ее супруга, она заплакала. “Если поправлюсь, – решила больная, – то пожертвую мои бриллиантовые серьги, браслеты и брошки для украшения на ризу к раке преподобных”. Всем обещаниям суждено было исполниться. Милость Божия не замедлила прийти на болящую, – пишет о. Иоанн. – Она начала поправляться. И месяца не прошло, как она совсем поправилась, и вместе с детьми, которые приехали с ней и гостили все время на Валааме, мы отправились в путь».

Волей Божией и стараниями рясофорного монаха Иоанна весной 1900 г. была совершена закладка Валаамского подворья в Москве. На следующее лето взорам москвичей предстал просторный и светлый храм, благоукрашенный святыми иконами в массивных киотах и ценных серебряных ризах.

Своей горячей любовью к Господу и неподдельным искренним благочестием батюшка умел привлечь и расположить к себе людей, готовых помогать Церкви Христовой в умножении благолепия и красоты православных храмов.

Как известно, о. Иоанн принимал большое участие в поисках благотворителей для Серафимо-Дивеевского монастыря. Однажды матушка-настоятельница поделилась с ним своей печалью о том, что у обители нет пристанища в Москве. В белокаменной, сразу же после одной из своих поездок в Дивеево, о. Иоанн зашел к одинокой старушке Е.А.Трегубовой, которая содействовала строительству Валаамского подворья. О. Иоанн привез ей просфору из Сарова. «Е.А., – обратился он к ней, – я тебя просватал в Серафимо-Дивеевскую обитель со всем твоим имуществом». Старушка без всяких размышлений согласилась отдать дом в пользу Дивеевской обители.

Помогая чадам Дивеевского монастыря, батюшка сам удостоился получить чудесную помощь от прп. Серафима. У подвижника заболели ноги. Боль была настолько сильной, что инок едва мог передвигаться. Никакое лечение не помогало. О. Иоанн решил поехать в Саров и просить прп. Серафима об исцелении от болезни. С большим трудом собрался он в путь. Прибыв в Саров, он усердно припадал к мощам святого. Кое-как добрался о. Иоанн до колодца преподобного. Когда искупался в святом источнике, то сразу же почувствовал облегчение, а через несколько дней возвратился в Москву уже совершенно здоровым.

Прожив 15 лет в шумной первопрестольной, из них восемь – при вновь сооруженном подворье, инок почувствовал, что душа его жаждет сосредоточия и уединения. Испросив благословения у игумена, 21 июля 1908 г. он покинул Москву, вернулся на Валаам и в 1911 г. принял постриг в мантию, а в 1918-м – в схиму. Скит Святого Иоанна Предтечи стал последним земным пристанищем старца. Тем самым он исполнил давнее обещание послужить своему небесному покровителю, Крестителю Иоанну.

«В пустынной келии отец Иоанн провел много лет в сокровенных, одному Богу ведомых подвигах молитвы и поста, – вспоминал валаамский послушник иеромонах Сергий. – Он перенес многие тяжкие брани от нападения злых духов, особенно озлобленных тем, что некогда схимник был их “избранным сосудом”. Отец Иоанн стяжал дар непрестанной умно-сердечной молитвы и дух глубокой кротости, сокрушения и благодушия. Он причащался часто, по два-три раза в неделю. Кончина его была мирная, тихая – истинно подвижническая».

4/17 июля 1933 г. схимонах Иоанн отошел ко Господу. Похоронили его на старом братском кладбище.

Иеросхимонах Михаил (Попов)

(1871–1934)

Нужно уметь заглянуть в глубину... духовной жизни (Валаама. – Авт.), чтобы рассмотреть исполинов духа в его недрах. Таким исполином был духовник всего монастыря о. Михаил.

Великим подвижником старого Валаама был иеросхимонах Михаил (Попов) Старший. О нем писали во многих валаамских изданиях, но, как правило, эти публикации представляли собой перепечатку записей и воспоминаний духовных чад старца: монахини Ангелины (Жаворонковой) и архимандрита Афанасия (Нечаева). Особую ценность представляют архивные материалы, среди которых по своей значимости выделяются частично опубликованный «Дневник путешествия по святым местам» самого о. Михаила и «Дневник иеромонаха Памвы»: последний подробно рассказывает о подвиге и кончине иеросхимонаха Михаила (Попова).

Иеросхимонах Михаил (в миру Михаил Попов) родился 8 октября 1871 г. в Кронштадте в семье мещан.

В 1889 г. по прохождении военной службы Михаил прибыл на Валаам. Юноша был определен на общие монастырские послушания: работу в трапезной, на скотном дворе, уборку территории и др. Будущий старец с юных лет проявлял свои духовные качества, выполняя возложенные на него послушания добросовестно, старательно и ответственно. Михаил от природы имелхоро- шие музыкальные данные, в том числе красивый голос, поэтому ему было дано послушание канонарха. Хорошо разбираясь в церковном пении, юный послушник активно помогал игумену монастыря Гавриилу в нотной записи древних валаамских распевов, вышедших из печати под названием «Обиход Валаамского монастыря».

У Михаила было два брата, которые вскоре также поступили в Валаамский монастырь. Один из них принял монашество с именем Арсений и был поставлен регентом братского хора. Другой брат, Василий, принял монашество с именем Викентий. Он, как и его братья, имел множество музыкальных дарований, поражая своей нотной эрудицией: «О. Викентий знал наизусть все партии всех церковных песнопений всего года». Перед своей кончиной он ослеп и тогда пел все наизусть, поправляя ошибающихся в пении собратьев. Отец Викентий был также поэтом. Разбирая архивные документы, хранящиеся в Валаамском и Ново-Валаамском монастырях, мы имели возможность читать произведения о. Викентия, написанные его рукой.

10 лет Михаил был послушником. В 1899 г. исполнилось его давнее желание стать монахом. В постриге ему было дано имя Маркиан. В 1903 г. он был рукоположен во иеромонаха.

В 1911 г. о. Маркиан совершил продолжительное паломничество «в Палестину, на Афон и по России»: «Призывая Бога в помощь, 3-го января 1911 года отбыл я из Санкт-Петербурга... » В путевом дневнике, который вел иеромонах «больше для своей памяти и для доброго воспоминания о пережитых впечатлениях», он записывал маршрут путешествия, интересующие его достопримечательности и события, поучения духовно опытных наставников, встречающихся ему, и свои размышления. Особенно внимательно он изучал богослужение в разных церквях и монастырях и сравнивал его с валаамской практикой.

В Святой Земле иеромонах Маркиан провел весь Великий пост и Светлое Христово Воскресение. Он посетил святыни Иерусалима, монастыри в его окрестностях и другие святые места, связанные с библейскими событиями.

«После Святой Земли отец Маркиан остановился на несколько недель на Афоне с целью ознакомиться с монастырями и кельями пустынников. Здесь он искал общения с духовными подвижниками и находил у них ответы на многие вопросы монастырской жизни», – пишет монахиня Ангелина. Если в Палестине иеромонах Маркиан преимущественно знакомился с внешними уставными особенностями богослужения, церковного пения, устройства монастырей и храмов, то на Афоне кроме этого он старался углубиться во внутреннюю духовную жизнь подвижников благочестия, с тем чтобы совершенствоваться самому и подготовиться к великому старческому служению, Промыслом Божиим уготованному ему в родной обители по возвращении из паломничества.

О. Маркиан считал афонские монастыри образцовыми, полагая, что они являются примерами для всех других православных обителей. На какое-то время у него даже возникло желание остаться на Афоне. Такой важный вопрос требовал разрешения. И вот во время подъема на вершину Святой Горы о. Маркиан, беседуя с «проводником, послушником из молдаван», узнал о старце Иакове и решил непременно зайти к нему, с тем чтобы задать волнующий его вопрос: «Где мне лучше жить и удобнее спастись, в России или на Афоне?» «Старец на это спросил меня, давно ли я живу в монастыре? Я сказал: “22 года”. – “Не было ли в это время искушения от жен или падения плотского?” Я ответил: “Слава Богу, Господь сохранил и, кроме мысленной брани, с помощью Божией в остальном прожил благополучно и целомудренно”. Тогда старец сказал: “Если столько времени пожил в монастыре и Господь сохранил от греха плотского, то, значит, можно и там спастись; а Афон хорош для того, кто немощен и не может противостоять плотской брани; конечно, на Афоне хорошо и удобно спасаться, но и там можно, тем более уже и привычка есть к своему монастырю, порядку и уставу”».

О. Маркиан задумывался о плачевном духовном состоянии русского монашества. По этому вопросу он советовался с «маститым старцем Саввой», настоятелем кельи Преподобного Саввы Освященного. «По его мнению, у нас в России потому и падает монашество, что, во-первых, настоятелей ставят неопытных в монашеской жизни, а во-вторых, потому, что они не исповедают всю братию и поэтому не знают их устроения, и братских скорбей, и всего прочего, касающегося внутренней жизни монастыря; а еще также весьма жаль, что они в трапезу не ходят с братией кушать, но едят особо в своих покоях, а это, по его словам, есть уклонение или отчуждение от братии. Настоятель должен быть везде с братиею и во всем подавать ей добрый пример, тогда и настоятелю легче управлять братиею, и братии удобно соделывать свое спасение». Касаемо практики исповеди на Афоне начала XX столетия, следует сказать, что, например, в Пантелеймоновом монастыре настоятель исповедовал послушников от их поступления до трех лет пребывания в обители. Затем совершался монашеский постриг. Игумен монастыря говорил: «Ну, теперь исповедуйся у кого хочешь».

Особенно плодотворной стала беседа о. Маркиана со старцем иеросхидиаконом Макарием. «Каливоч- ка у него стоит в пустынном месте, живет он с тремя учениками, занимается и живописью; пребывает здесь на горе уже 40 лет, а раньше жил в России, в Бузу- лукском монастыре. Я стал предлагать ему вопросы, и он на них давал мне разумные духовные ответы». Словно предвидя будущее служение валаамского иеромонаха, о. Макарий «советовал не отказываться от послушания и принимать посылаемых игуменом учеников и учить их по совести и страху Божию, заниматься также непременно Иисусовою молитвою, это, по его словам, самое главное; и молитва умная, или сердечная, все еще есть деятельная и творимая человеческими усилиями или привычкой, а вот духовная, или зрительная, та уже благодатная и дается по многим трудам, а иному же по смерти. Советовал также читать “Добротолюбие”, наипаче славянское; от чрезмерного любопытства и многого чтения – отвыкать, это, по его словам, искушение и очень вредит молитве, и от этого может также голова болеть. Я спросил: “Можно ли читать книги духовнические, которые дают полезные сведения для прохождения духовнического послушания”. – “Если это требуется, то можно читать полезные для старчества книги”. Засыпать советовал учиться обязательно с молитвою Иисусовой. “Надо, – говорил старец, – стараться привить молитву сердечную, и тогда она сама покажет, что надо делать и чего избегать”».

В молдавском скиту святого Иоанна Крестителя к о. Маркиану проявили особое внимание, узнав, что он с Валаама. «Скитские отцы с благодарностью вспоминали отца Антипу, в свое время так много сделавшего для скита, подвижничая там». Монахи, одарив его подарками, показали монастырский синодик, куда были вписаны имена игумена Дамаскина и валаамских отцов Пимена и Антипы.

Путешествуя по Святой Горе, иеромонах Маркиан «встретил еще одного старца – отца Иннокентия, имеющего свою келью с церковью на Керашах». «Узнав, что я приезжий, – пишет валаамский паломник, – [он] стал меня приглашать к себе на жительство, в свою келью и хвалил ее и, убеждая меня, говорил: “Тебе хорошо, батюшка, будет у меня, будешь... часто служить Литургию, а если останешься совсем жить, то по моей смерти и келья твоя будет, я на тебя ее перепишу, у меня земли довольно, есть также 20 масличных деревьев”. Но я сказал ему на это: “Как же я могу оставить свою родную обитель, если на это не получу извещения Божия; ведь я там призван и должен там пребывать”».

25 мая 1911 г. о. Маркиан покинул Афон. По дороге на Валаам он посетил многие обители, где старался получить духовный опыт.

«Приехал в Голосеево. Зашел к уважаемому старцу иеромонаху Алексию; принял он меня, выслушал и смиренно стал давать мудрые советы – предаваться воле Божией, терпеть скорби, которые есть лествица на небо; творить присно немногословную молитву, послушание нести безропотно».

«Софрониева пустынь. Придя в скит, зашли к начальнику оного, маститому старцу игумену Филарету, живущему в монастыре уже 63 года. ...Я стал расспрашивать кое-что о духовной жизни. Во-первых, он советовал ради послушания тянуть иго старчества, только приучать учеников, чтобы они про других не говорили, а только про себя (вчера архимандрит отец Иоанникий Глинский мне говорил, чтобы я советовал ученикам больше читать авву Дорофея, да и самому его хорошенько изучить)».

Особенно интересно отметить посещение о. Мар- кианом Оптиной пустыни, в которой в те годы подвизались такие великие старцы, как о. Анатолий (Потапов), о. Варсонофий, о. Нектарий. Беседуя со старцем Варсонофием, он спрашивал: «Как поступать духов нику с послушниками, болеющими душевными и плотскими страстями, если они каются и желают отстать от дурных привычек, но не могут долгое время противостоять и отражать плотскую брань; терпеть ли духовнику сии их немощи или советовать уехать в мир, поступая по слову Апостола: лучше бо есть женитися, нежели разжизатися?» Старец советовал терпеть и увещевать, потому что если удалить их из обители, то они впадут во вся злая, а лучше вразумлять, наказывать, даже временно от причастия отлучать, освобождать от вредного послушания или из одной кельи перевести в другую, давать эпитимии, но не отгонять и даже до смерти терпеть их немощи.

Все эти встречи с подвижниками благочестия и их советы оказали существенное влияние на иеромонаха Маркиана и духовно укрепили его. Впоследствии многие из этих наставлений станут принципами жизни и служения иеросхимонаха Михаила (Попова).

В 1921 г. валаамская братия большинством голосов избрала иеромонаха Маркиана своим духовником. По глубочайшему своему смирению он считал себя недостойным такого послушания и потому отказывался от него. Но по настоянию братии и памятуя о тех советах, которые промыслительно получил во время своего длительного паломничества, согласился. 15 марта 1924 г. о. Маркиан был пострижен в великую схиму с именем Михаил.

Старец Михаил сердцем старался понять каждого приходящего к нему за советом, умел выслушать и успокоить, являясь для монахов и мирян пастырем добрым, душу свою полагающим за овец своих.

«На двери кельи его висела вывеска: “Прием с 7-ми утра и до 9-ти вечера”, – вспоминает монахиня Ангелина (Жаворонкова). – И вот, действительно, в маленькой приемной всегда толпился народ. Тут были и духовные лица, и миряне, и военные, и молодые, и старые. Всех принимал старец с ласковой улыбкой и приветливыми словами. Очень любвеобильный был старец. Я ходила к нему ежедневно на откровение помыслов... И так легко было на душе, когда даже мелкие мысли, движения души – все откроешь дорогому батюшке». Иногда «у батюшки Михаила бывали дни, когда вывешивалась записка: “Приема нет”. Это значило, что старец удалялся дня на два в какой-нибудь скит, где проводил в безмолвии и молитве 2–3 дня».

Ученик о. Михаила, будущий архимандрит Афанасий (Нечаев), всегда с трепетом входил в келью старца – «эти покои духа, ощущая особую... атмосферу тепла и уюта и какого-то духовного благоухания». «Это был совсем обыкновенный человек, но именно потому-то, очевидно, это был действительно настоящий человек. Мы говорим: “Людей много, а человека нет”. И вот я увидел пред собою настоящего человека. Словами это не выразишь. Но всякий это и без того понимает, потому что образ настоящего человека живет в каждом из нас. И когда встретишь такого человека, то почувствуешь, что ты как бы сливаешься с ним в одно, как будто твои искаженные черты накладываются на его нормальные и исправляются, а ты сам становишься нормальным человеком. Сказывается это прежде всего в том, как подходит к тебе этот настоящий человек.

Он принимает тебя всем сердцем. Этого одного достаточно, чтобы и ты раскрыл ему все свое сердце... » Для духовной жизни христианина, по мнению ие- росхимонаха Михаила, важнейшее значение имеет причащение Святых Христовых Таин. Старец любил напоминать приходящим к нему монахам и мирянам слова Спасителя: Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни (Ин. 6,53) – и благословлял причащаться не реже одного раза в неделю. Практика причащения, рекомендуемая о. Михаилом (Поповым), вполне соответствует практике, распространенной среди благочестивых христиан с древних времен. В качестве примера можно привести слова аввы Феоны, которые опровергают ложное мнение о причащении один раз в год и отражают мысли многих подвижников христианства на эту тему: «Мы не должны устраняться от причащения Господня из-за того, что сознаем себя грешниками, но еще более и более с жаждою надо поспешать к нему для уврачевания души и очищения духа, однако ж с таким смирением духа и верою, чтобы считать себя недостойными такой благодати, мы желали больше врачества для наших ран. А иначе и в год однажды нельзя достойно принимать причащение, как некоторые делают, которые... достоинство, освящение и благотворность Небесных Таинств оценивают так, что думают, что принимать их должны только святые, непорочные, а лучше бы думать, что эти Таинства сообщением благодати делают нас чистыми и святыми ... Гораздо правильнее было бы, чтобы мы с тем смирением сердца, по которому веруем и исповедуем, что мы никогда не можем достойно прикасаться Святых Таин, в каждый Господний день принимали их для уврачевания наших недугов, нежели превознесшись суетным убеждением сердца верить, что мы после годичного срока бываем достойны принятия их».

О. Михаил призывал своих духовных чад всегда пребывать в молитве. Начальной ступенью в молитвенном подвиге старец считал исполнение утреннего и вечернего правила. Если человек оставляет молитву, то сразу же отдаляется от Бога. «Однажды, – пишет монахиня Ангелина, – вот как о. Михаил научил меня не оставлять молитвенное правило. Как-то я, утомившись за день, работая в скитской церкви, вечером пришла за благословением к старцу и шутя сказала, что пусть старец за меня совершит молитвенное правило. И затем ночью, вставая, я не раз видела огонь в келье старца. Оказывается, старец за мое правило положил не одну сотню поклонов. Утром, когда это открылось, моему стыду и огорчению не было предела».

Иеросхимонах Михаил отличался «оригинальной индивидуальностью». С одной стороны, «это вполне русский мужичок, с простой образной речью, полный, с небольшой бородкой, простым русским лицом. Но вот одеяние схимы, четки и особенно манера держаться с вами обличает в нем врача духовного. Как врач, он подвигается к тебе, всматривается внимательно, ласково и бережно; да, особенно бережно обращается с тобой. Он не предписывает духовных лекарств, не повелевает, а только как бы намеками побуждает вас делать то именно заключение или решение, которое ему кажется для вас правильным. И вы покидаете его с таким чувством, как будто вам вправили вывихнутую руку, такое чувство облегчения, мира душевного находит на вас».

У старца было много почитателей и учеников. Среди них иеромонах Иустиниан, «старец Тимон, впоследствии схимник Михаил... [который] достиг, пожалуй, духовных высот подлинной святости в сонме славных валаамских отцов».

Близкими друзьями о. Михаила были схиигумен Феодор (Пошехов) и схимонах Николай (Толстов). Время от времени встречаясь, подвижники рассуждали на духовные темы, поддерживали и наставляли друг друга. Такие духовные взаимоотношения дали добрый плод: все эти старцы явили своей жизнью пример следования за Христом даже в самые сложные для обители годы, за что особенно почитаются на Валааме как подвижники веры и благочестия.

О. Михаил был духовником братии в исключительно сложное для Валаама время. «Мне довелось быть свидетелем того печального момента, – вспоминает архимандрит Афанасий (Нечаев), – когда нарушилось на Валааме единство церковной жизни и братия монастырская, подобно дереву, расщепленному грозой, распалась на две группы... А случилось следующее: неожиданно для всех приехал на Валаам из Лондона греческий митрополит Германос – представитель Константинопольского патриарха в Западной Европе (устанавливать новый календарный стиль). Часть монахов с духовником о. Михаилом и наместником о. Иоасафом во главе отказалась с ними сослужить...

Я только один раз видел за это время своего духовника о. Михаила – не хотел докучать ему собою, зная, какую ответственную роль играет он в этом вопросе. И он сказал мне лишь одну фразу, но твердо и решительно: “Нам святые каноны не позволяют быть с нарушителями их”. И почувствовал я, это у него непреложное... » Позиция о. Михаила была по-разному воспринята его духовными чадами. Так, например, монахиня Ангелина (Жаворонкова) считает, что старец «твердо стоял за правду Господню», называя иеросхимонаха Ефрема (Хробостова), который сменил на должности духовника, о. Михаила, « беспринципным новостильником». Мнение о. Афанасия (Нечаева) было иным. Интересно, что во всех изданиях, повествующих о жизни иеросхимонаха Михаила, кроме одного, представлены отрывки из воспоминаний архимандрита Афанасия, которые не дают возможности понять его личную позицию в отношении поведения борцов за старый стиль. Полностью воспоминания опубликованы в 2006 г. Валаамским монастырем в сборнике «Старый Валаам: воспоминания о монастыре 1914– 1943 гг.». «И хоть смутно, но сознал я тогда, – пишет о. Афанасий (Нечаев), – что все же в чем-то не прав он (о. Михаил. – Авт.). И жаль его стало бесконечно. Неужели этот крепкий русский ум не найдет Христова царского пути?» В другом месте архимандрит Афанасий утверждает, что «более правильно поступили те иноки, которые во главе с игуменом Павлином и другими соборными старцами остались верными принципу послушания».

10 марта 1926 г. за верность старому стилю о. Михаил был лишен права священнослужения впредь до исправления и публичного раскаяния в присутствии архипастыря и настоятеля монастыря, а также отстранен от должности монастырского духовника.

Иеромонах Памва записал в своем дневнике: «15 декабря. 9 часов утра. На пароходе “София” увезли духовника иеросхимонаха Михаила в скит на Германовский остров. Из скита прп. Германа старец был переведен в Тихвинский скит, который сам о. Михаил называл “наш валаамский Сахалин”». Немного позднее – в скит Иоанна Предтечи, где провел последующие восемь лет в суровых условиях самого строгого скита на Валааме.

12 августа 1930 г. старец посетил доктора Чутунина в С ер до боле, который записал после осмотра, что о. Михаил страдает атеросклерозом, не способен к выполнению тяжелой физической работы, и рекомендовал его к переводу в главный монастырский корпус, где будет за ним лучший присмотр. Но на прошение о его переводе в монастырь или в скит Всех святых иеросхимонах Михаил получил от монастырского начальства отказ.

Здесь уместно отметить, что к такому отношению собратьев старец относился терпеливо и со смирением. Его критерием в данной ситуации были слова прп. Антония Великого: «Содержите в мысли, что вы будете испытываемы какими-нибудь братиями посредством поношения и неправд или подвергнитесь унижению от сотрудников своих. Почему, когда случится с вами что подобное, стойте твердо, не бойтесь, не унывайте; но благодарение воссылайте Господу за все это, потому что без Него ничего подобного не случается, а Им попускается по той причине, что испытывать брани необходимо для рабов Божиих, ибо кто будет испытан от благости Божией искушениями, трудами, скорбями и бедствиями, тот, пока не навыкнет с терпением устаивать в добре во всех случаях, не получит от Него чести».

Надорванное исповедническими страданиями сердце о. Михаила не выдержало. «1934 г., мая 21-го (н. ст.) в мире, во Христе, скончался иеросхимонах Михаил. Во Христе он умер, во Христе живет. Отец Михаил, наш кронштадтский житель, жил в скиту Св. Иоанна Предтечи; в 3-м часу дня поехал один в лодке, чтобы перевезти к себе в гости отца Иувиана-канцелярщика, и на середине залива скончался в лодке от разрыва сердца, и лодку погнало в озеро с ним, а он лежал на боку, и в лодку уже набралось много воды. В скиту услышали крик и сильный звон в било. Один рясофорный послушник, певчий Валентин, тоже был в скиту в гостях. Он поехал на лодке и увидал отца Михаила упавшего, и лодку его на буксире привезли к берегу, а затем в монастырь. Ему было 65 лет». Погребен иеросхимонах Михаил (Попов) на старом братском кладбище.

Подводя итог жизни и служения старца Михаила, заметим, что «он оставил о себе самую светлую память. Вспоминая его всегда искреннюю, живую, удивительно образную и примиряющую беседу, его многие чтут за праведника».

Схиигумен Феодор (Пошехов)

(1863–1937)

Вся жизнь о. Феодора пронизана молитвой.

Схиигумен Феодор (в миру Феодул Пошехов) родился 1 апреля 1863 г. и происходил из крестьян Ярославской губернии. «Семейка наша была в двадцать человек, – рассказывал о. Феодор, – и все вместе жили. Ни ссор, ни дрязг у нас не бывало. Вот как вел нас отец. Богомольный он был. За всю жизнь свою не пропустил ни одной ранней обедни. А церковь от нас в четырех верстах была».

В отроческом возрасте Феодул лишился возможности ходить: «По зиме дело было. Устроили деревенские ребятишки гору ледяную и катались с нее. А я стоял да смотрел. И вот разлетелся один с горы-то, на салазках, да пошиб меня. Я так навзничь и грохнулся, головой оземь. Больше ничего не помню. И как до дому добрался – ничего. Это уж Ангел-хранитель меня довел. После, как в себя пришел, ходить нипочем не мог – отнялись у меня ноги. Лежал, и здоровым меня уж не чаяли увидеть». Однако Богу было угодно явить чудо исцеления по молитвам одной старицы, которая жила «не так и далеко» от дома семьи Пошеховых и «лежала на одре сорок лет... Ногами не владела, рука одна скорчена, а другой чуть только шевелить могла». «Ходили к ней за советами, за помощью, – вспоминал старец. – Вот мамаша и пошла к девушке-то этой самой. Та утешила... и про меня обнадежила – что выздоровею... И действительно встал я вскорости на ноги и вот до сего дня, а мне уж за семьдесят, так и не болел ногами никогда».

С ранних лет будущий о. Феодор изучал Священное Писание, и стали появляться у него вопросы, «а разрешить-то их некому было. Много я горевал и Богу молился с сокрушением. И вот что по семнадцатом году со мной случилось. Очень сильно скорбел я как-то и в воскресный день пошел бродить полями. Шел долго, стемнело, и гроза надвигалась. И вот дошел я до избушечки, подошел к двери, дай, думаю, зайду укрыться, а из-за двери мне и говорят: «Входи, входи – я тебя давно поджидаю». Оказалось, что, сам того не зная, пришел я к этой самой девице, что на одре сорок лет лежала. После того я за нею шесть лет, до самой ее смерти, ухаживал. Наставляла она меня во всем. Библию, Евангелие объясняла, духовной жизнью моей руководила, и на Валаам она же меня послала... »

6 февраля 1892 г. Феодул прибыл в Валаамский монастырь. Первые годы жизни на Валааме он трудился на общих послушаниях. «Как на Валаам попал, – вспоминал впоследствии о. Феодор, – первым моим послушанием было готовить пищу на сто человек в Тихвинском скиту. Год целый работал так-то и совсем один, никаких помощников не было... Сам и хлебы, бывало, ставил, когда не хватало того, что из монастыря привезут... »

Затем он был командирован в число братии Валаамского подворья в Санкт-Петербург, а позже назначен его заведующим. В то время в Санкт-Петербурге как подворья монастыря функционировали две часовни и доходный дом. Послушник Феодул был направлен на подворье, расположенное на Васильевском острове, на 16-й линии, между Малым проспектом и Черной речкой (Смоленкой), недалеко от Смоленского кладбища. Средства на часовню пожертвовал сибирский золотопромышленник И.М.Сибиряков. 25 мая 1896 г. игумен Гавриил освятил часовню в честь прпп. Сергия и Германа Валаамских. В часовне «ежедневно совершались церковные службы по уставному порядку», служились молебны, панихиды. На подворье (в деревянном двухэтажном доме) жили 4 монаха и 8 послушников. В 1919 г. часовня была преобразована в приходский храм.

6 марта 1899 г. послушник Феодул был пострижен в монашество с именем Феодорит; 26 марта 1900 г. рукоположен во иеродиакона; 18 декабря 1906 г. – в сан иеромонаха. 3 ноября 1908 г., утвержденный в должности благочинного Валаамского монастыря, о. Феодорит был включен в число соборной монастырской братии.

Исполняя ответственную обязанность монастырского благочинного, иеромонах уже тогда начал помышлять о пустынном жительстве, для чего с помощью благотворителей он построил на Порфирьевском островке, принадлежавшем монастырю, деревянный домик, где часто любил уединяться для молитвы.

20 января 1914 г. состоялось назначение о. Феодо- рита настоятелем Борисоглебского Хренникова монастыря Тамбовской епархии с возведением в сан игумена. Любитель пустынного уединения, он со скорбью принял это назначение и настолько тяготился этой должностью, что в декабре того же 1914 г. просил его уволить от настоятельства в Борисоглебском монастыре.

Получив увольнение, в апреле 1915 г. о. Феодорит возвратился на Валаам. Здесь он поселился в своей любимой пустыньке, где 19 декабря 1922 г. принял великую схиму с именем Феодор и подвизался до самой своей кончины в течение 21 года.

Кроме некоторых насельников монастыря, духовно у него окормлявшихся, в летнее время о. Феодора почти ежедневно посещали многие его почитатели и духовные чада из мирян. При этом старец проявлял великую любовь и милосердие ко всем приходящим к нему: он с присущей ему простотой преподавал им духовные наставления, причем каждого старался утешить, обласкать, воодушевить, любил при этом угощать чаем или тем, что выращивал в своем саду и на огороде.

Сохранились воспоминания паломников о встрече со старцем в его пустыньке: «Вот и Порфирьевский остров. Пред ним – скрытая водой каменная луда. Надо обходить ее, искать дорогу. Вот широкий, привольный заливчик, с вытащенной в ракитник лодкой. Залитая солнцем полянка, а за ней на взлобочке – часовня прп. Серафима Саровского... Дорожка поднимается полого, и видны тщательно возделанные гряды, кусты смородины. Молодые дубки стоят полукругом поодаль и точно любуются на дорогую часовенку. Сам отец Феодор сажал их, заботливо, любовно подвязывал им, молодым еще, подпоры... Ласково гладят по голове ветви яблонь, и, склонясь, подходим к домику. А на завалинке – отец Феодор, в сиянии седых, волнистых кудрей и пушистой, отеческой бороды». Старец «покойно, задумчиво и проникновенно смотрит на нас. “Ну посидите! Самоварчик согрею”. Пьем чай и ведем простую беседу, о простом и совсем попросту. Чай пьем с душистым вареньем, только что сваренным, еще теплым, едим белый хлеб, тоже только испеченный, совсем уж удивительный – ароматный, какой-то просфорный».

Посетив Валаам в 1926 г., писатель Иван Савин написал статью «Святой остров. Путевые заметки», в которой отметил: «...Если вам захочется исключительного даже на Валааме покоя, солнца и особого монастырского чая... поезжайте на Порфирьевский скит... С детской улыбкой, радушно, как сына родного, встретит вас настоятель скита... о. Феодор. Спросите его: “А много вас здесь, отец?” И ответит монах с детской ласковостью: “Было раньше до десяти отшельников, а теперь немного. Всего трое и осталось. Я, игумен Феодор, и две кошечки ...”»

Питался о. Феодор исключительно от трудов рук своих. Возделывание большого огорода и уход за фруктовым садом требовали тяжелой физической работы. Землю старец «зимами на себе возил, с соседних островов. Ломом откалывал, мерзлыми комьями сваливал», так как почвенный слой Порфирьевского о-ва очень тонок и скуден: «А тут и землицы-то нет, все камни, луда. Вот и приходится ему самому творить из ничего землицу-то... И оживают пред тобою кустики его... все детки его духовные... »; «воды тоже по полтораста ведер нашивать приходилось».

По мнению свт. Иоанна Златоуста, «Бог наложил на человека труд не в наказание и мучение, но для вразумления и научения его». Продолжая мысль свт. Иоанна Златоуста, о. Феодор говорил: «В поте лица нам заказано жить Господом Богом-то. Вот когда исполнишь Его-то повеление райское, и сам как в раю живешь».

По воспоминаниям архимандрита Афанасия (Нечаева), о. Феодор «все дни напролет проводил за работой. Ею он увлечен, это родная стихия – матушка-землица – для русского мужичка... Наглядный пример того, как нужно жить и работать человеку на земле. Ибо видно по всему, что человек работает не из-за куска хлеба, а повеление Божие исполняет. Не для себя, а для Бога живет. Потому и труд приятен, и кушается сладко, и живется радостно... Вот он пред тобою, пер- возданный-то Адам, которому Господь Бог насадил сад в Эдеме (см. Быт. 2, 8)».

Особое место в жизни старца занимала молитва. Он считал, что монах должен молиться непрестанно «в простоте сердца», поэтому сам «весь день непрерывно творил молитву Иисусову». Есть упоминания о том, что о. Феодор ежедневно совершал иноческое келейное правило и читал несколько глав из Священного Писания. В воскресные и праздничные дни старец совершал богослужения в храме Конев- ского скита: «По воскресеньям или лучше в субботу вечером приезжал отец Феодор в Коневский скит и там в ночь под воскресенье служил Литургию... Прислуживал и пел за службой схимонах Николай Коневский... » В великие же праздники схиигумен приходил в монастырь, где участвовал в соборном священнослужении.

В молитве старец Феодор особенно любил прославлять Пресвятую Богородицу и призывал к этому своих духовных чад. Тихими летними вечерами, когда никого из посетителей уже не оставалось у него на островке, он «выходил из своего домика и при виде окружавшей его дивной природы с великим умилением воспевал наиболее любимое им песнопение к Божией Матери: “О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь!” Он пел удивительно чистым, высоким и гармоничным тенором, и пение это было чрезвычайно трогательно; казалось – пела сама умиленная душа старца, погруженная в Богомыслие, восхищенная окружавшим ее величием Божиим, вся премудростию сотворившим... Тот, кто случайно слышал это пение, неведомо для отца Феодора, тот никогда не забудет его – настолько оно было умилительно».

Из наставлений старца до нас дошли немногие. Это связано с тем, что поучения о. Феодора были только устными. Речь о. Феодора была «складная, красочная и простая... И историю жизни его узнаешь, и из святых отцов целые цитаты, и о монастыре, и о тайнах его отшельнической жизни...», рассказывал старец «все из своего опыта, простого и ясного. Опыт же его двух видов – труд и молитва... »

О. Феодор уподоблял духовную жизнь христианина большому дому, имеющему прочный фундамент – живую веру. На этом фундаменте строятся этажи добродетелей, созидаемые через исполнение заповедей. При этом необходимо «предать себя Господу, как железо кузнецу».

Старец, призывая к смирению, наставлял считать себя хуже худой земли, повторяя мысль прп. Ефрема Сирина, который первым признаком смирения называл «почитание себя грешным паче всякого пред Богом».

Духовными щетками, которые очищают душевную нечистоту, о. Феодор считал скорби. «Если мы, по своей слабости, не можем еще радоваться скорбям, то все-таки с благодарением должны переносить их... » Согласно святоотеческому учению о терпении скорбей высшим благом для христианина признается радостное отношение к постигающим его неприятностям. Об этом говорит, например, прп. Ефрем Сирин. Однако если человек не может радоваться в скорбях, то должен, по мнению прпп. Нила Синайского и Марка Подвижника, хотя бы научиться благодарить Бога за них.

В 1937 г. старец заболел и за два месяца до своей кончины был переведен в монастырскую больницу. В продолжение всего этого времени о. Феодор пребывал в полном сознании, сохраняя ясность ума и рассуждения, часто причащался Святых Христовых Таин и пожелал, чтобы над ним было совершено Таинство елеосвящения. Всех посещавших его старец принимал с присущей ему любовью и со всеми был ласков и приветлив. Находясь в больнице, он первое время ходил на богослужения и только в последние дни, когда телесные силы стали его покидать, слег в постель.

С утра 18 февраля о. Феодор стал слабеть и в полдень последний раз причастился Святых Христовых Таин. Затем, по его желанию, над ним был прочитан канон на исход души. В седьмом часу вечера старец мирно, тихо и безболезненно почил со сложенными на груди руками, с лицом, исполненным невозмутимого покоя. Кончина его последовала 5/18 февраля 1937 г. от старческого истощения. Погребен схиигумен Феодор на старом братском кладбище.

Так закончились земные дни старца-труженика, делателя молитвы Иисусовой, который за свою праведную жизнь «на Валааме был в большом почете».

Иеромонах Иоиль (Волынин)

(1873–1937)

Иеромонах Иоиль (в миру Иван Волынин) родился 23 мая 1873 г. в Санкт-Петербургской губернии в крестьянской семье.

Давнее его желание поступить в Валаамский монастырь, «где каждая пядь земли обильно полита потом монахов и подвижников благочестия», осуществилось 13 марта 1900 г. Послушником Иван Волынин был зачислен 19 октября 1904 г.; пострижен в монашество

10 марта 1907 г. с наречением имени в честь святого пророка Божия Иоиля; 28 декабря 1910г. монах Иоиль был рукоположен во иеродиакона; 30 января 1913 г. – во иеромонаха. Вскоре после иерейской хиротонии он был назначен на послушание при Архиерейском доме в Выборге, а также состоял смотрителем архиерейского имения в Хюмпеля. Однако скоро вернулся на Валаам.

В 1931–1932 гг. иеромонах Иоиль исполнял послушание хозяина сада. Работая в саду, он всегда оставлял свою келью открытой, чем проявлял нестяжательность. Однажды у него украли наперсный крест. Узнав о случившемся, некоторые монахи осуждали о. Иоиля, говоря, что он нерадив и сам виноват, и старец смирялся.

Будучи «любящим и хорошим монахом», иеромонах Иоиль «служил отцу Серапиону». Старец был большим другом схимонаха Николая-пустынника и «о. Варсонофия, который впоследствии подвизался в Марокко». Духовным наставником иеромонаха Иоиля был схиигумен Феодор, подвизавшийся на Порфирьевском о-ве. О. Иоиль часто испрашивал духовного совета и наставления у старца Феодора, и последний «его вразумлял».

Невысокого роста, кроткий, всегда приветливый – таким иеромонах Иоиль запомнился всем, кто его знал. Архимандрит Афанасий (Нечаев) вспоминал:

«Есть общий облик валаамского монаха – работяга и скромник. Таким был отец иеромонах Иоиль. Послушание его было – садовничество. Застал я его за работой в саду в жаркий июльский день. Один-одинешенек, целыми днями работая, держит сад в образ- цовом порядке. Живет как в раю. Доступ в сад воспрещен. Зато кого пригласит к себе на чаек, того отец Иоиль и угостит малинкой да крыжовником, так вовек не забудешь. А еще вкуснее и слаже речи и ласковость самого отца Иоиля. Со всеми он крайне приветлив и услужлив. Всякого обласкает, выслушает со вниманием и норовит угостить ягодкой. Впрочем, когда созревают они, то попадают в трапезной на третье блюдо в большом количестве. Был и я обласкан отцом Иоилем, а когда уезжал в Париж, приглашен был к нему на чай, где было еще несколько монахов. Все интересовались моим отъездом и сочувствовали, а один отговаривал: “Лучше спасаться в монастыре”».

Русские скауты, путешествовавшие в 1930-х гг. по Валааму, отмечали любовь и радушное гостеприимство старца: «О. Эолий “хозяин” фруктового сада, пригласил нас к себе пить чай... По нашем прибытии... стоял уже кипящий самовар, чайники, а мы сидели вокруг, вооруженные кружками... и благодушествовали».

Вообще, как можно увидеть в разных источниках, после возвращения на Валаам в 1931 г. иеромонах Иоиль «стал довольно известным духовником». У него окормлялись многие монахи и послушники Валаамской обители. Однажды пришел некий послушник и хотел побеседовать с о. Иоилем. Он ждал его около часа. Когда же отец Иоиль вышел, у него были воспаленные от слез глаза, видно было, что он молился. Послушник спросил его: «Меня одолевает уныние, что мне делать?» Старец ответил: «Для чего нам унывать? Когда дети поступают на службу к царю, родители не унывают, а радуются, а ты уже поступил на службу к Царю Небесному, и для чего нам унывать, нам радоваться надо...» Побеседовав с ним еще немного и утешив, отпустил.

В поучениях старец был немногословен. По смирению, он считал, что только тогда можно наставлять, когда сам постоянно понуждаешь себя тщательно проходить путь внутреннего очищения от страстей. Так мыслили еще подвижники древней Церкви: «Опасное дело учить прежде, чем пройдешь путем деятельной добродетели. Как тот, у кого обветшалый дом, если примет в него странников, только повредит им, когда дом рухнет, так и тот, кто не укрепил прочно своего душевного дома, не изучив на деле добродетели, погубит с собою и того, кого учит».

18 февраля 1937 г. умер духовный наставник о. Иоиля схиигумен Феодор. После его кончины старец поселился на Порфирьевском о-ве в пустыньке своего наставника, где прожил десять месяцев.

В одном из своих писем монах Иувиан (Красноперов) описывает посещение иеромонаха Иоиля на новом месте подвигов:

«19 октября 1937 г. отец Иоиль в последний раз праздновал день своего Ангела, который собрались почтить все духовные его друзья, приехавшие для этой цели из монастыря в его пустыньку. Отец Иоиль встретил и принял нас с присущей ему любовью и гостеприимством.

Долго мы сидели у него, беседуя главным образом о светлой личности почившего схиигумена отца Феодора, которого вспоминали с великой любовью и дух которого, казалось, витал среди собравшихся на этом скромном пустынном торжестве.

Отец Иоиль, с умилением взирая на большой настенный портрет отца Феодора, оставшийся после него, говорил о нем, что он временами ясно чувствует, как дух почившего отца Феодора витает на месте его пустынных подвигов, подкрепляя и воодушевляя его.

Побеседовав таким образом и сотворив общую молитву после трапезования, мы хотели было поблагодарить отца Иоиля и проститься с ним, как отец Лука, находившийся среди гостей, выразил пожелание молитвенно помянуть отца Феодора. Тогда... все присутствующие хором трижды пропели: “Вечная память!”

Так, заупокойной молитвой, завершилось празднование последнего тезоименитства отца Иоиля, под впечатлением которого и разошлись участники этого торжества, причем некоторые из них больше уже не видели отца Иоиля».

Не видели, потому что «отошел в вечность о. Иоиль, пожив... отшельником на месте о. игумена Феодора, представшего пред Господом».

«Кончина о. Иоиля была необыкновенная. Ему за несколько дней до смерти явился во сне о. Феодор и сказал: “Уходи скорее в монастырь”». Более подробное описание находим в «Русском паломнике»:

«12 декабря, после совершения Божественной литургии в церкви Коневского скита, отец Иоиль зашел к скитскому схимонаху отцу Николаю вместе с тремя певчими из монастыря. Здесь, за чаепитием, отец Иоиль поведал о том, что в сонном видении на 9,10 и 11 декабря ему трижды являлся покойный схиигумен Феодор и каждый раз говорил одно и то же: “Поезжай в монастырь!” Когда это видение повторилось в третий раз, отец Иоиль возразил, что он не может оставить свою пустыньку, и при этом спросил отца Феодора: “Быть может, ты вернешься сюда жить?” – “Я и там не обижен, – показывая рукой на небо, сказал отец Феодор, – а ты в монастырь поезжай!” По словам отца Иоиля, сказанным схимонаху Николаю, схиигумен Феодор в одном из трех видений был в митре.

Это были единственные и последние явления покойного отца Феодора своему духовному сыну и преемнику пустынного жития иеромонаху Иоилю... Выслушав рассказ отца Иоиля, схимонах Николай посоветовал ему уйти оттуда, но отец Иоиль не послушался его. Следуя святоотеческим писаниям, отец Иоиль при жизни строго относился к сонным видениям и, избегая вражеского прельщения, боялся доверять им. По-видимому, по этой причине и на сей раз он оставил без внимания предупреждающий глас отца Феодора, которого он глубоко чтил. Побеседовав и простившись с отцом Николаем и с певчими, отец Иоиль отправился в свою пустыньку, где в тот же день и скончался», – 13 декабря 1937 г..

Как сообщает нам рукописный патерик из архива Свято-Казанского скита в Калифорнии, нашли о. Иоиля через несколько дней после его кончины. К празднику Рождества Христова в монастырь собирались все монашествующие, даже из самых отдаленных пустынь Валаамского архипелага, но о. Иоиль не пришел. На это обратили внимание, и на следующий день монастырская братия поехала навестить его. Когда вошли в келью, то увидели старца лежащим на кровати со скрещенными на груди руками и уже умершим. По мнению же архимандрита Афанасия (Нечаева), о. Иоиль «шел по келье с коробочкой спичек в руках и внезапно почил. Такую безболезненную кончину, – замечает далее архимандрит, – дает Господь праведным».

Кончина иеромонаха Иоиля вызвала всеобщее сожаление, так как «своею любовью к ближним он привлекал к себе сердца всех знавших его, не только братии монастыря, но и мирян». Отпевание почившего старца было совершено настоятелем монастыря в сослужении братии. Погребен о. Иоиль на братском кладбище рядом с могилой схиигумена Феодора.

И будет после того, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения.

Иоиль 2, 28

Об о. Иоиле можно сказать, что он был «мистически настроен, часто переживал сверхъестественные явления». И это духовное состояние старца отразилось в его записях.

После смерти отца Иоиля были найдены два его дневника. Они хранятся в архиве Финляндского Валаамского монастыря под одним номером и никогда не были изданы. На обложке первого архивариус монах Иувиан написал: «Келейныя записи иеромонаха Валаамского монастыря о. Иоиля».

По содержанию дневники старца представляют собой описание видений неведомого старца и иных подвижников, а также выписки из святоотеческой литературы, главным образом посвященные православному учению о видениях и снах.

Как правило, описание видений заканчивается назидательным выводом, который старец обращает не только к себе, но к каждому, кто будет читать его дневник. Вот одно из видений, записанное о. Иоилем в 1909 г.: «Меня смущала мысль, почему мы живем так плохо и нерадиво, столько согрешая, тогда как знаем из Слова Божия, что за грехи наказывает Господь и по смерти отсылает в ад. Усердно молился я Господу Богу, да откроет Он мне путь мой. Молился долго и усердно около года, до сего дивного видения.

В одну ночь во сне приходит ко мне светлый юноша, показавшийся мне чудным, и говорит:

– Иди и посмотри путь монашеский.

Увидав сего чудного юношу, я сотворил Иисусову молитву и осенил себя крестным знамением. После этого мы с ним вышли из монастыря, и вот я вижу дорогу, ведущую к востоку, в высоту, около нее – большая высокая площадь, и на ней собралась наша братия. Но я увидел между братьями множество бесов. У одних из бесов подвешены как бы лотки, и на них наложены разные красоты, привлекающие монахов. Яства и пития, красивые женские лица, цветы и все, что может быть соблазнительным для монаха. Бесы, подходя попеременно ко всем, предлагают свои товары. У одного не приимут, другой подходит со своими товарами, и так каждому. Так и меняют свои товары, предлагая без исключения всем находившимся на площади. Грустно стало мне смотреть и слушать. Некоторые из братии не обращали внимания на предлагаемое бесами и шли в гору. Пока я смотрел на эту площадь и гору, я увидел одного монаха, далеко ушедшего по дороге, которая называется путь монашеский. Вокруг этого монаха находится сотня бесов, кричащих на него: “Куда идешь, злой чернец, все равно погибнешь, бесстыдный”. Но монах не обращал внимания на крики их, держа четки в руках и читая Иисусову молитву “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного”, не отвечая на их шум, идя дальше. Видя, что монах идет не останавливаясь, все вперед, один из бесов заревел таким сильным голосом и говорит: “Что сотворим сему чернецу, возьмите и завалите дорогу, пусть упадет”. Но монах не обращал внимания, шел своим путем. Тогда бесы принялись заваливать эту дорогу, так сильно, что гора стала шататься, но дороги потревожить не могли. Тогда бес заревел и говорит: “Возьмем и убьем этого злого чернеца”.

И так разъярились, что начали вырывать деревья с корнями и кидать на него, и накидали целые кучи, из коих образовались горы, но дороги его забросать не могли, она осталась свободная и взад, и вперед. Монах же и на это не обращает внимания, все идет вперед, читая Иисусову молитву. Видя все это, один из бесов говорит: “Оставим его, сего злого чернеца, пусть идет, сам погибнет” – и ушли от него.

И дивно, я видел, что дороги впереди нет, а поскольку он идет, постольку открывается пред ним дорога, и как ни высоко он ушел вперед, но позади него дорога осталась и достигла земли, той площади, где стояла вся братия. Увидавши все это, я скорбел, тогда юноша говорит: “Видишь, какой путь монахи избрали добровольно, почему и неспокойно, и откуда быть покою, когда добровольно нареклись быть воинами Христовыми, и как могут они жить спокойно. Весьма угодна Богу жизнь такого монаха, какого ты видел идущим впереди. Видишь, как нападали на него бесы и ничтоже успели. И не точию сии одни, но если бы и весь ад восстал на него, ничего бы не смогли сделать ему, потому что он носит в сердце Господа Иисуса Христа и чужд всего мирского”.

Потом ниже шли двое монахов, за ними – трое, потом семеро, и за ними девять. К этим бесы уже прикасались, толкали их под гору, кого на шаг, кого на два, но не более четырех шагов. Столкнуть же вниз совсем с дороги под гору не могут и тоже ругают их всячески, но они не отвечают и всё читают молитву Иисусову. Юноша и этих похвалил так же, как и первого, шедшего впереди. К тому бесы и прикоснуться не могли, а к этим всячески прикасались и толкали. Еще ниже от площади, идут в гору другие монахи и послушники вплотную, глядя на первых, идущих впереди, монахов. И этим бесы усиленно предлагали свои товары, но они не приемлют, но все идут в гору. Тогда бесы начинают плевать им в лицо и толкать под гору, но они карабкались снова. Были и такие, которых сталкивали до четырех раз, и вставали они и возвращались в толпу, назад, говоря: “Не наш это путь – это путь прежних святых отец, мы этого не можем”. Другие же идут в гору, борются с бесами, призывая на помощь кто Господа Бога, кто Царицу Небесную, кто Ангела Хранителя, кто святителя Николая и других святых, и всякий – своего святого. Некоторые из братии, видя первого высоко идущего монаха, стали призывать его на помощь: “Батюшка, помоги нам, и мы хотим туда идти”. Монах, слыша их зов, остановился. Тогда я спросил юношу:

– Почему я не вижу никого помогающим им, хотя они и призывают многих святых? И может ли им помочь впереди идущий монах?

– Может, но только пользы мало им от этого. Путешествующие по морю, видя маяк, благополучно совершают свой путь, а они видят идущего впереди их отца, могут свободно ему подражать, понеже нарекли они себя воинами Христовыми, поэтому надо и трудиться, как подобает воинам Христовым. Какой воин может получить награду не трудившись? Но если бы кто из царей наградил воина не потрудившегося отличием, какое получается только за подвиг, то он сам устыдился бы других.

Потом я спросил:

– Опасен ли путь этих монахов, которых враги сталкивают с горы?

– И таковых монахов путь не опасен, понеже близ десница Господня, помогающая им, они борются как воины Христовы. Видел встающих и падающих, на это есть судьбы Господни, которые никому неисповедимы. Но я знаю верно, что ни один из борющихся монахов не останется без наград у Господа Бога. Некоторым из них определено бороться весь путь до смерти, или до врат Царствия Небесного, что одно и то же, пока человек не узрит Бога. Одни подвизавшиеся приходят в тихую пристань еще здесь. Хотя бы на ногах и руках ползли они до врат Царствия Небесного, как те, так и другие не будут оставлены Господом Богом.

После всего этого я видел, что лица монахов, что идут в гору и борются, начинают быть светлыми и радостными, а борющиеся с ними демоны изнемогают и начинают отступать от них. У монахов же, которые говорили: “Не для нас этот путь” или “Довольно с нас – потрудились, можно пожить спокойно” и уходили назад в эту же толпу, лица делались темными, и грустно мне было смотреть на них. Юноша сказал:

– Сомнителен их путь, понеже они нарекли себе суд, сказавши: “Не наш это путь” и “Довольно потрудились, можно жить спокойно при столах и кроватях”. Отсюда видишь и разумей, как трудно жить. Все сие показано было мне во сне и истинно, а не вымысел какой-либо есть, а потому пользуйся, читатель, во имя Господне».

Итак, настоящий рассказ-видение старец предлагает использовать как назидательный пример в жизни духовной. Повествование хоть и посвящено монашескому подвигу, но его внутренний смысл о трудном жизненном пути и непрестанной борьбе со страстями и злыми силами актуален для каждого христианина, желающего восходить по лестнице добродетелей к Богу. Может быть, поэтому о. Иоиль не уточняет, что только монах должен пользоваться его назидательными историями, но говорит просто о «читателе».

Как параллель напрашивается классическое произведение православного аскетизма, «Лествица». Преподобный Иоанн Лествичник «соорудил Лествицу восхождения... от земного во святая», показал, что достижение спасения требует от человека нелегкого самоотвержения и усиленных подвигов, при этом дал множество советов и наставлений. Старец Иоиль через образ дороги, ведущей вверх, также показывает многотрудную дорогу спасения, говорит о неких ступенях восхождения к Богу и удаления от диавольских сил и тем самым иллюстрирует произведение прп. Иоанна. И хотя «Лествица» была написана для иноков, любой христианин может руководствоваться ею для достижения цели жизни христианской. Также и видения, описанные о. Иоилем, назидательны для каждого, кто стремится к спасению во Христе.

Иеромонах Ириней (Яковлев)

(1867–1939)

... Таков был батюшка Ириней... большой аскет и подвижник.

Иеромонах Ириней (в миру Иван Яковлев) родился 23 августа 1867 г. в Солигаличе Костромской губернии.

Поступил в Валаамский монастырь 14 июля 1893 г.; в 1899 г. пострижен в монашество; в 1901-м рукоположен во иеродиакона и в 1904 г. – во иеромонаха. Проходил послушания в живописной мастерской.

С принятием благодати священства о. Ириней исполнял в обители чреду священнослужения, а потом как один из наиболее способных и достойных иеромонахов в течение двух лет находился при санкт-петербургской монастырской часовне для исполнения пастырских обязанностей; затем в продолжение полугода заменял отсутствовавшего настоятеля Борисоглебской церкви в Санкт-Петербурге, а последующие четыре находился в разных командировках в приходских церквях и в воинских частях.

Везде и всюду с честью и достоинством оправдывая высокое звание духовного пастыря, о. Ириней снискал себе общее уважение, доверие и любовь. В 1911 г. он был зачислен на службу в госпиталь № 140 первой финляндской стрелковой бригады. В самом начале мировой войны, а именно 29 июля 1914 г., о. Ириней прибыл в госпиталь и самоотверженно служил раненым защитникам Родины в тяжких условиях боевой и походной жизни лазарета. Это служение было направлено к облегчению участи раненых и больных словом ободрения, к напутствованию умиравших и к погребению павших в бою героев.

Вернувшись в январе 1916 г. на Валаам, о. Ириней сначала участвовал в совершении богослужений, а потом в течение многих лет нес послушание при раке преподобных, бессменно и неопустительно стоя все службы в монастырском соборе и наблюдая за чи- стотою и опрятностью священной раки, возжигая ее лампады и светильники.

«Сколько раз после ранней обедни задерживались мы у святой раки, слушая поучительные беседы отца Ири- нея о самых разнообразных вещах, – вспоминает один из паломников. – То говорил он нам о молитве, то рассказывал о себе, то о подвиге монашества. Иногда шутил и в остроумии своем бывал неподражаем, но лицо его при этом всегда оставалось совершенно серьезным: ни тени улыбки ни во взгляде, ни в одной черте лица. Этим он не раз приводил нас в недоумение: шутит он или говорит серьезно, пока мы не привыкли и не научились разбираться в его словах. И любили мы эти его шутки. Многие из них вспоминаются и поныне, когда друзья Валаама соберутся вместе теплым кружком и с любовью снова и снова делятся дорогими воспоминаниями. Помногу иной раз беседовал с нами отец Ириней, по временам задавая вопросы и внимательно слушая, потом поучал, отечески наставляя, утешал, разрешал сомнения. Иногда он жаловался на свои телесные недуги и немощи, которые его действительно часто и сильно одолевали. Ужасные ревматические боли часто лишали его и того кратковременного сна, какой позволяют себе подвижники благочестия. Но и в такие моменты физического недомогания чувствовалось, что где-то глубоко на дне его души царит все та же ясная любовь христианина, та же чудная и мирная радость о Господе.

“Ангелы Божии, здравствуйте!” – всегда приветствовал нас отец Ириней и, благословляя, опускал на наши головы свою старческую сухую руку. И прикосновение это было полно такой чистой, отеческой ласки, что умиление охватывало душу и часто хотелось опуститься на колени и сказать: “За что, батюшка, вы нас так любите? Ведь мы этого ничем не заслужили”. И чувствуешь словно какую-то свою виновность перед ним, быть может, оттого, что не умеет сердце мирянина ответить на эту любовь чувством должной взаимности, а хочет, бесконечно хочет и просит у Господа помощи. Так любовь инока сама собою учит мирянина смирению».

По воспоминаниям князя А.В.Оболенского, о. Ириней около 20 лет состоял у раки преподобных для наблюдения и службы молебнов. «Сомневался я, – говорил старец князю, – тут ли почивают под спудом мощи преподобных, и так задумался. Стою в уголке, как всегда, у раки. Все разошлись из храма. Полутьма, горят только лампады. И увидел я двух схимников, стоявших по обеим сторонам раки. Это явление было мне в назидание».

Любил о. Ириней побеседовать и о близкой кончине мира. Все события последних лет представлялись ему явными знамениями начала болезни, и если минует гроза на этот раз, то, говорил он, это уже будет особая милость Божия.

Последние годы батюшка стал очень сильно хворать. Он слег в постель и не мог принимать пищи, лишь пил немного чая и приобщался Святых Христовых Таин. «Машинка моя, – говорил, – испортилась, да и пора: ведь уж на восьмой десяток... » И тут, можно сказать на пороге смерти, он продолжал шутить и был в радостном и благодушном настроении. «Путь скорби и страданий подходил к концу, душа

Божьего труженика ощущала близкое успокоение, ждала минуты, когда ей будет дано разрешиться и быть со Христом – Источником вечной жизни. Тело и Кровь Христовы давали ему силы побеждать телесные страдания, и теперь наконец он дождался желанного покоя. Там, за чертой земного бытия, он вновь соединяется с нами в горении теплой молитвы и, может быть, становится нам еще ближе и роднее, чем был в дни хождения своего по земле».

Предсмертная болезнь о. Иринея длилась 60 дней. Кончина его была безболезненной, тихой и мирной 11/24 февраля 1939 г. 14/27 февраля в монастырском соборе состоялось отпевание о. Иринея и затем погребение на старом братском кладбище.

Схимонах Анастасий (Алексеев)

(1867–1939)

Этого схимника я могу сравнить лишь с преподобным Серафимом Саровским, который, как известно, встречал многих словами:

«Христос воскресе, радость моя!»

Схимонах Анастасий (в миру Андрей Алексеев) родился 30 июня 1867 г. в Новгородской губернии в семье крестьян. О его жизни в миру почти ничего не известно. Сам старец рассказывал один эпизод из своей жизни до прихода в монастырь: «Однажды я захотел причаститься у отца Иоанна Кронштадтского, но подумал, что он не допустит до святой Чаши... Все-таки я пошел и все думал, что я такой великий грешник и что недостоин. Отец Иоанн меня причастил и велел прийти к нему на обед».

Андрей Алексеев поступил в Валаамскую обитель 26 июня 1901 г., а зачислен в послушники 10 марта 1908 г. В 1912 г. послушник Андрей был пострижен в мантию с именем Архип, а в 1925 г. монах Архип удостоился пострига в великую схиму с именем Анастасий.

Послушания он испонял самые различные: был пономарем у раки прпп. Сергия и Германа, находился при монастырском доме в Новгороде, трудился на коровнике, где недолгое время жил будущий иеромонах Иустиниан (Серебряков). Монах Архип заботился о юноше, учил основам монашеской жизни, молитве и каждую ночь будил на утреню. Впоследствии о. Иустиниан с благодарностью вспоминал своего первого духовного наставника. После принятия схимы старец жил в скиту Всех святых и пономарил в храме.

За свою подвижническую жизнь схимонах Анастасий получил от Бога дар прозорливости. Однажды послушник Георгий (будущий иеромонах Сергий (Иртель)) пришел к нему летом в скит. Старец принял его очень ласково, приветливо и стал угощать чаем. Побеседовав с послушником, о. Анастасий пошел провожать его в монастырь. Через некоторое время старец вдруг поклонился Георгию три раза в ноги и быстро ушел.

Через три дня послушник покинул Валаам, его удалили из монастыря в числе многих старостильников.

Подчеркивая безграничную любовь о. Анастасия к людям, архимандрит Афанасий (Нечаев) описывает свою встречу со старцем:

«Прихожу однажды я в скит Всех святых. Вхожу в храм и вижу, как при аналое стоит низенького роста схимник и читает Помянник и Псалтирь. В храме никого нет. Через несколько минут схимник кончает и оборачивается. Увидев меня, быстро подходит с сияющей улыбкой и с каким-то поражающим восторгом начинает лобызать меня, обнимать и приговаривать: “А, милый мой, вот пришел навестить нас, грешных. Недостойны мы и смотреть-то на лики человеческие по грехам нашим. А ты вот удостоил нас. Спаси тебя, Христос, спаси”. “Ведь это только царя так можно встречать”, – думал я в несказанном смущении. И начал этот схимник Анастасий... рассказывать, как они живут, как молятся, как хорошо им здесь. А в промежутках опять, весь сияющий, обнимает меня. Так и тает от внутреннего счастья. Как будто я брат его любимый, пропадавший без вести много лет, теперь пришел к нему невзначай и тем привел его в такой восторг и волнение. А волнение столь сильное, что непрерывно слезы катятся у него из глаз, слезы любви и умиления. А на вид такой маленький, с длинными каштановыми волосами на голове и бороде, и еще не старый, лет пятидесяти пяти. “Приходи, приходи к нам, ты ведь теперь послушником у нас”. Так обласкал меня этот незнакомый, совсем простой, крестьянский схимник. И не только согрел, а прямо растопил мою душу так, что я до сих пор вижу и чувствую его как живого».

За простоту и смирение о. Анастасий получил от Бога дар слез, который является «тщательным стражем для спасающихся добродетелью», «пищей души» и «угашает злые вожделения». Послушник Георгий рассказывал, как однажды, когда он нес послушание в больнице, услышал, что «кто-то кричит и плачет по-детски». Георгий смутился, потому что это было в больничной церкви. Отодвинув занавеску, он увидел, что в темной церкви «стоит о. Анастасий и текут у него два потока слез». Тогда послушник быстро и тихо задвинул занавеску и ушел. Известно, что схимонаху Анастасию даже «запретили плакать, так как он своими слезами привлекал туристов, но это послушание он не мог выполнить, хотя и старался улыбаться».

Известно также, что старец постоянно творил Иисусову молитву и «был такой ласковый и добрый, что некоторых он даже обнимал».

Скончался схимонах Анастасий 7/20 августа 1939 г. и погребен на старом братском кладбище.