Часть 7. Духовник отец Игнатий

Впервые десятилетия нашего века в местности Катунаки на Святой Горе просияло несколько замечательных подвижников. Двум из них мы посвятили третью и четвертую части книги «Образы современных святогорцев». В настоящей части также будет представлен образ одного из обитателей Катунак, который отличался своей святостью.

Согласно общему мнению афонских монахов, личность духовника отца Игнатия – речь пойдет именно о нем – принадлежит к числу самых достойных и привлекательных жителей пустыни. Восемьдесят лет подвижнической жизни на Афоне сделали его вместилищем даров Духа.

Возможно, отец Игнатий не обладал высотою мудрости старца Даниила или духовной мощью отца Саввы. Зато у него был таинственный дар, какой можно было встретить лишь у немногих знаменитых святогорцев. Душевный мир старца напоминал живописную гавань с ее незамутненной водой, свежим ветерком и неописуемой тишиной.

Его сердце было священным садом, исполненным благовонных плодов и цветения. Здесь не было недостатка во всем, что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно²³³.

Приблизительно семьдесят лет он был духовником и насадил ясный свет благодати в неисчислимое множество душ. Его исповедальня представляла собою святое место, откуда исходили лучи мира и утешения.

Когда автор этой книги посетил Святую Гору, отца Игнатия уже не было в живых. Я слышал об этой личности много удивительного, и, кроме того, мне посчастливилось познакомиться с его лучшим учеником, также носившим имя Игнатий и подвизавшимся в Новом скиту. Добродетели ученика служили подтверждением великой славы старца, и это знакомство послужило для меня дополнительным толчком к составлению данного жизнеописания.

Образ подвижника, о котором речь пойдет в этой части книги, как мы увидим, неотделим от его духовных предшественников и последователей. Так, на передний план выступает личность великого подвижника Хаджи-Георгия, прославившего афонское монашество XIX века. Знакомство с плеядой этих образов должно, во-первых, послужить к назиданию читателя и, во-вторых, лучше осветить духовный путь отца Игнатия.

Сведения для этого жизнеописания получены нами от многих отцов Катунак и соседних местностей. В частности, следует упомянуть известного гимнографа отца Герасима из Малого скита святой Анны. Однако наибольшую помощь нам оказал монах отец Евстратий – насельник монастыря Симонопетра, духовный наследник старца.

Предлагая вниманию благочестивых христиан седьмую часть книги «Образы современных святогорцев», хочется еще раз во всеуслышание сказать, что древний Афон по-прежнему дает Православной Церкви светообразных земных ангелов, которые как при жизни, так и после смерти просвещают и наставляют народ Божий.

Июнь 1973 г. Архимандрит Херувим

Духовник отец Игнатий представлял собою выдающийся образ пустынника: человек простой, прямой и глубокой веры, он был образцом добродетельного духовника, обладающего великой рассудительностью, глубокомыслием в сочетании с безыскусственностью, духом назидания и утешения. Его смерть создала невосполнимую пустоту и принесла великую печаль всем отцам округи.

Монах Герасим из Малого скита святой Анны

На южных скалистых склонах Афона разбросано примерно тридцать калив пустынников. Это и есть монашеское поселение Катунаки, о котором говорилось и в предыдущих частях книги.

Глубокая впадина, сходная с оврагом, делит местность на две части. На востоке по соседству с огромной скалой господствует в вышине, словно камень пророка Аввакума, калива Успения Божией Матери. Вся окрестность ее скрывает в себе некое неотмирное величие. Прежде всего, многочисленные скалы, лишенные растительности, за исключением лишь нескольких каменных дубов, придают ей необычную выразительность.

Если присесть на невысокой ограде двора и бросить взгляд метров на шестьсот ниже, можно различить море с его непрестанным рокотом. С востока, словно часть Великой Китайской стены, заслоняет обзор огромная скала, из-за которой восход солнца с запозданием приходит в каливу. Однако скала зачаровывает своим редкостным величием. А ранним утром она пленяет слух необыкновенными концертами, которые складываются из трелей многочисленных птиц, вьющих здесь свои гнезда.

Калива Успения по справедливости может гордиться своим особым положением. Если бы Катунаки были царством, то царь, несомненно, именно здесь поставил бы свой дворец, как для того, чтобы наслаждаться редкостным видом, так и для того, чтобы присматривать за своими подданными.

Эта калива, которая и в наши дни находится в неплохом состоянии и имеет правильно налаженную литургическую жизнь, в первые десятилетия нашего века, как и ранее, распространяла свои лучи, словно самый яркий маяк. Присутствие иеромонаха Игнатия, выдающегося духовника, превратило ее в достойный подражания духовный улей, где души людей находили нектар Святого Духа.

* * *

Отец Игнатий родился в 1827 году в Серрах. Его родители были православными: отец – болгарин, а мать – гречанка. Подрастая, Янис – таково было его мирское имя – преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков²³⁴. С юных лет он выделялся телесной, и еще более – душевной красотой. Благородный, честный, сдержанный, отличавшийся рассудительностью, любовью и трудолюбием, он был предметом затаенной гордости родителей, не имевших других детей. Естественно, что они строили в отношении его самые радужные планы.

Однако Отец Небесный замыслил о нем иное, несравненно более высокое и прекрасное. Он готовил юноше ангельский образ, одеяние священства, благодать пророков и преподобных.

И когда в назначенный час в сердце Яниса, словно нежное дуновение ветерка, послышался глас Божий, звавший юношу к его высокому предназначению, тот оказался достойным небесного зова и от всей души воскликнул: «Се, раб Господень».

Его согласие не следует считать делом простым и безболезненным. Дело обстояло совсем иначе, ведь юноше пришлось бороться с могучими противниками. Если бы у его родителей были и другие дети, все оказалось бы гораздо легче. Теперь же Янис был их единственной надеждой, опорой и радостью. Итак, мысль о том, что он обрекает своих родителей на невыносимую печаль, покидая их, была равносильна страшному мучению, которое сделалось еще более тяжким из-за чувствительного и ранимого душевного склада юноши.

В тяжкой борьбе Янис сохранил невредимой броню веры²³⁵, и эта-то вера принесла ему победу. Ибо что возвещала ему труба веры? Величие любви Божией. Она давала убеждение в том, что Бог Сам примет на Себя заботу о его родителях, Сам прольет на них бальзам утешения, успокоит их, укротит бурю. Итак, Янис решился и героически, словно великий патриарх Авраам, покинул своих родителей и семью. Сия есть победа, победившая мир, вера наша²³⁶.

Бегство юноши на Святую Гору по необходимости должно было совершиться тайно. Можно себе представить, сколь душераздирающими были рыдания его родителей и родственников, когда его исчезновение оказалось замечено.

Вот как двадцатилетний Янис мужественно встал на путь жизни, посвященной Богу. Всякую плотскую склонность или желание он заклал на алтаре Духа, всякую земную любовь принес в жертву ради любви к Богу. Такие жертвы непостижимы для большинства, и в особенности для людей, сделавшихся плотью²³⁷. Святой Симеон Новый Богослов, гордость православной духовности, сказал бы: «Не таковы любящие мир, не таковы любящие жизнь, славу, плоть, наслаждение и богатство». Но Янис жил в Духе.

Его великая жертва поднялась к престолу Божию, словно воня благоухания²³⁸ духовного. Его приношение было благоугодно Богу, как приношение Авеля, и тотчас же, в качестве первого вознаграждения, юноше был дан редкостный дар: необыкновенный духовный наставник. Юноша направился к замечательному пустыннику: старцу Неофиту Хаджигеоргиатису, монашествовавшему на Катунаках, на той высокой скале, которую мы описали выше.

Имя Хаджигеоргиатис уже само по себе служило рекомендацией духовного величия старца. Около сорока таких избраннейших алмазов, просиявших на афонской земле, были духовными ростками святого старца Хаджи-Георгия.

Старец Неофит происходил из района Олимпа и был образцом подлинного аскета. Всё его богатство состояло, по большому счету, из одних четок и книги аввы Исаака Сирина. Совершенно безразличный ко всему земному, он пылал огнем в отношении небесного. Его ум непрестанно странствовал по небу и превыше неба. Старец был, как выразился бы гимнограф, небесным человеком и земным ангелом. Он непрестанно славил Бога, принося жертвы хвалы, и каждая его молитва походила на язык пламени.

Находясь рядом с этим бесплотным пустынником, Янис имел все шансы успешно совершить свое восхождение и подняться на гору добродетелей, как Моисей Боговидец – на Синай.

Поселившись на новом месте, Янис должен был сообщить своему духовному отцу и нечто особенное.

– Старче, – сказал он, – прежде чем уйти из мира, я благодаря экономии и своим трудам собрал кое-какие деньги, которые мне показалось полезным взять с собою. Я должен передать тебе их. Это значительная сумма: триста лир!

Старец Неофит едва не рассмеялся, слушая юношу.

– Триста лир!.. И к чему они здесь? Ты же хочешь стать монахом. А если хочешь, значит, должен избавиться от этого груза. Так вот, слушай, что ты должен сделать. Ты возьмешь лиры и начнешь обходить Святую Гору. Когда найдешь какого-нибудь бедного монаха, дай ему денег и возьми расписку. Когда вернешься, у тебя в руках должны быть расписки вместо лир. А иначе я тебя не приму.

Янис, еще не поступивший в школу подвижничества, получил неплохой урок, одновременно оказавшийся и мудрым испытанием. Это был экзамен на самопожертвование, послушание, пренебрежение всяким земным богатством. Юноша должен был понять, что слово «монах» обозначает человека, свободного от материальной тяжести. «Нестяжательный монах, – говорит преподобный Нил Синайский, – это высоко парящий орел». Взяв нужную высоту в этом состязании, он смог бы достичь успеха в монашеской жизни.

Пылая любовью ко Христу, молодой послушник мужественно приблизился к препятствию. Как могли деньги остановить того, кого не испугала любовь его родителей? Янис умел служить вещам более высоким, нежели деньги. Итак, он бесстрашно принялся за свой труд.

Трудно сказать, приходилось ли какому-нибудь послушнику заниматься столь необычным делом: ходить и раздавать лиры! Задача казалась юноше легкой, но вскоре он увидел, сколько затруднений сопряжено с нею. Многие монахи, несмотря на свою бедность, не желали брать деньги. Итак, Янису приходилось то и дело пускать в ход риторические средства убеждения.

– Возьми немного денег, отче, – говорил он. – Ты беден, и тебе они нужны. Возьми, чтобы и мне помочь поскорее закончить раздачу. Я не смогу вернуться назад, пока не разделю их все. Так пожалей же меня и возьми.

Из-за этого занятия послушнику пришлось бедствовать четыре месяца. Но что было делать? Послушание превыше всего. А где послушание, там и благословение Божие, ибо юноше представилась благоприятная возможность познакомиться с лучшими монахами Святой Горы. Чем беднее были каливы, которые ему приходилось посещать, тем больше они выделялись своим духовным богатством. В обмен на тленное золото он получал нетленное. Не только слова старцев, исполненные Духа, но и само лицезрение их неземных образов должно было дать ему наставление и поддержку.

Наконец послушник с расписками в руках вернулся в Катунаки. Лиры он раздал все, удержав лишь небольшую сумму, на которую купил книгу аввы Исаака и грубый зимний плащ. Старец порицал его и требовал отказаться от этих вещей, но в конце концов смягчился и разрешил Янису оставить их себе.

Только теперь, отказавшись от лир, послушник мог спокойно и не отвлекаясь на посторонние предметы отдаться изучению монашеской науки. Неприятности с денежными делами больше не случится, так казалось ему. И тем не менее спустя некоторое время мамона вновь принялся смущать его спокойствие.

В Серрах у Яниса была какая-то тетка, обладавшая огромным богатством. Ее имущество оценивалось в восемь миллионов золотых драхм. Будучи бездетной и находясь в престарелом возрасте, она не могла допустить, чтобы это колоссальное богатство попало в чужие руки. Подходящим наследником ей казался ее любимый племянник. Узнав, что тот находится на Святой Горе, она отправила людей найти его. Те прибыли в Катунаки и описали драматическое положение его тети. «Твоя тетя, – сказали они, – готова помешаться. Такое богатство, столько золота, и всё это достанется неизвестно кому! Возвращайся назад, чтобы принять ее наследство, как и наследство твоих родителей, и, когда с этим все будет в порядке, делай, что хочешь. Ты должен вернуться, потому что иначе твоя тетя сойдет с ума от печали. Подумать только, восемь миллионов золотых драхм, и пропадут зря!». Эти и другие слова звучали в их устах убедительно, и тетя, как казалось племяннику, заслуживала всяческого сострадания. Одновременно внушения незримого врага заставляли его подсчитывать, сколько добрых дел он мог бы сделать с помощью такого богатства. Повод был вполне основательным. Но Янис не был одинок – щит старца помог ему отразить стрелы. И действительно, все устроилось благодаря вмешательству отца Неофита. Мудрый совет, данный им Янису, дал вполне удовлетворительное разрешение проблемы. «Я и сам понимаю, – сказал он, – положение твоей тети. Ясно, что такому богатству надо найти достойное применение. Так напиши ей письмо, поблагодари за такую большую любовь и предложи вот какое решение: пусть она разделит все свое имущество на три части. Одну надо отдать твоим бедным родителям, вторую раздать вдовам и сиротам, а третью пожертвовать в различные церкви. Так и твои родители получат помощь, и вдовы и сироты будут благословлять ее, и в церквах будет постоянно поминаться ее имя».

Разумное предложение старца разрешило вопрос. Более благочестивого решения не могло существовать. И мы также, несомненно, восхищаемся мудрым подходом, который проявил простой и неграмотный подвижник. В этой связи на ум приходит и другое подобное происшествие, связанное с преподобным Антонием Великим.

В Александрии был один сапожник, отличавшийся весьма добродетельной жизнью. Он достиг высот смирения и считал самого себя худшим из всех жителей города. Конечно, у него не было большого имущества, но небольшими деньгами, которые удавалось добыть повседневным трудом, он распоряжался весьма благочестиво. Он разделял их на три части: одну оставлял на собственные нужды, другую давал бедным, а третью посвящал Церкви. И как-то раз Бог открыл в видении преподобному Антонию, что этот сапожник выше его в делах добродетели. «Антоний, – сказал Он, – ты еще не достиг меры того сапожника, живущего в Александрии».

Мы надеемся, что найдется достаточно христиан, которые так распоряжаются своим имуществом, чтобы люди их благодарили, Бог благословлял, а совесть их при этом испытывала великий покой.

Остаться в учениках у старца Неофита было непросто. Обычно всем послушникам приходилось искать другого старца. Чтобы задержаться у него, требовалось отсечь собственную волю, уметь читать и писать, справляться с тяжелыми физическими трудами, обладать жертвенностью и, прежде всего, безграничным терпением. С первых же дней старец подвергал послушников какому-либо суровому испытанию, в котором и определялась их судьба. Как мы знаем, Янису в качестве такого испытания было поручено обойти Святую Гору, раздавая деньги и получая расписки.

Уже сам факт, что Неофит удержал Яниса при себе, свидетельствовал о том, что у этого послушника были все задатки, дававшие ему надежду высоко подняться в духовной жизни. Это предчувствовали и другие отцы Катунак, знавшие обыкновение старца Неофита.

Аскетические предписания старца были чрезвычайно строгими. Он твердо придерживался хаджигеоргиевского направления без каких бы то ни было уступок и снисхождений. На его столе никогда, даже на Пасху, не бывало пищи с маслом, яиц, сыра или рыбы. Море Великой Четыредесятницы его лодка пересекала, не имея на борту иного груза, кроме соли, сухарей и маслин. Маслин же следовало есть не более десятка в день, причем вместе с косточками – так требовал устав старца!

Времени для заботы о своем внешнем виде у него не было вовсе. Слова «умываться», «стирать», «причесываться» были вычеркнуты из его жизненного словаря. Всем этим правилам, не исключая и последнего, следовали, конечно, и другие подвижники, о чем свидетельствует, например, жизнеописание старца Каллиника Исихаста.

В отношении одежды Неофит также следовал установлениям своего старца. Быть хаджигеоргиевцем означало ходить босым и иметь единственную верхнюю одежду. Старец незнаком был с сапожником: в лучшем случае он мог надеть шерстяные носки. Его одежда ограничивалась одним хитоном, который он ежегодно красил в черный цвет и ходил так до следующего года.

Уже из того немногого, о чем мы упомянули, видно, сколь суровому ярму должен был покориться Янис. Впрочем, старец Неофит сам не уставал напоминать о трудностях и суровости такой жизни. Однако послушник был готов ко всему. В ушах его души непрестанно звучало слово святых отцов: «Отдай кровь и приими Дух».

Вокруг каливы располагались сорок аров оливковых деревьев. Участок принадлежал им, и его возделывание было связано с большими усилиями. В самом деле, можно себе представить, какой заботы требовали оливковые деревья, в особенности молодые, посаженные самими подвижниками. Необходимо учесть еще и особенности почвы: бесплодную землю, расположенную на склоне следовало улучшать добавлением хорошей почвы и защищать от оползней с помощью подпорных стенок. Мало того, приходилось помогать и другим подвижникам, престарелым или больным, которые не могли выстроить эти стенки сами. Позднее, как мы увидим ниже, возникла потребность в постройке церкви. Все это в сочетании с недостатком воды, постами, бдениями, уставными молитвами и искушениями врага было настоящим ровом страстей²³⁹, возвести от которого могла лишь сила Божия, наделявшая их необоримым терпением.

Из-за чрезвычайной усталости подвижники многократно забывались таким глубоким сном, что не могли подняться точно в полночь для совершения ночного богослужения. После службы полагалось прочесть келейное правило, за которым их в летнее время и заставала утренняя заря. Ученик рассматривал это как серьезное прегрешение и, взволнованный и обеспокоенный, сообщал о нем старцу. Тот успокаивал его: «Чадо, нет причин для беспокойства. Закрой окно, вот и наступит ночь. И ночная тьма, и дневной свет – от Бога. Ведь как говорит псалмопевец, Твой есть день, и Твоя есть нощь²⁴⁰».

Среди этих трудов старец Неофит любил вспоминать изречение Священного Писания, которые часто употреблял его наставник: «Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы – нетленного... усмиряю и порабощаю тело мое...»²⁴¹. И образ нетленного венца вдохновлял сердца подвижников.

Повседневные службы совершались по отшельническому обычаю, то есть не по книгам, а по четкам. Например, начиналась ночная служба. Кто-нибудь прочитывал пять-шесть сотниц, затем вступал другой и т. д. Через некоторое время слышался звонок будильника. Э.то означало, что прошло ровно три часа, и старец произносил отпуст, завершая службу.

Старец Неофит не был орлом об одном крыле: он не ограничивался лишь изнурением тела и совершением определенного молитвенного правила, но ревностно заботился и о созерцательной жизни, отправляя свой дух на ловлю жемчуга в глубинах священного созерцания. Наряду с молитвенным деланием, ему помогало в этом и постоянное изучение книги аввы Исаака.

К счастью, несколькими десятилетиями ранее ученый клирик Никифор Феотокис опубликовал «Аскетические сочинения» преподобного Исаака Сирина. В результате каждый подвижник пустыни смог получить их в свое распоряжение. Для пустынника не может быть более ценного товарища, наставника и утешителя, чем эта замечательная книга, точнейшее мерило безмолвного жительства.

Не только у старца, но и у ученика была собственная книга аввы Исаака: как мы уже сказали, он позаботился купить ее, когда раздавал деньги. Таким образом, оба орошали свою душу духовными и животворящими веяниями этого священного творения. Особенно в часы печали, усталости, тяжких прилогов и искушений врага – этих прилогов даже приблизительно не могут себе представить люди, живущие в миру – авва Исаак вооружал их стойкостью мысли и сверхчеловеческим дерзновением.

«Всеми силами, – ободрял их сирийский отец, – будем пренебрегать телом, предадим Богу душу и во имя Господне вступим в борьбу с искушениями. А Тот, Кто спас Иосифа в земле Египетской... и Кто невредимым сохранил Даниила во рву львином, трех отроков в пещи огненной и Иеремию избавил из рва тинного... и Кто извел Петра из темницы при закрытых дверях и Павла спас от сонмища иудейского, Тот и нас да укрепит и да спасет среди волн, окружающих нас».

Конечно, Янис изучал книгу аввы Исаака постепенно. Прежде, чем приступать к сложным урокам, следовало услышать от старца более легкие: получить, так сказать, начальное монашеское образование. Согласно словам апостола, начинать следует с молока, за ним идут овощи, а под конец – твердая мясная пища²⁴².

Человек, внезапно очутившийся в огромном неизвестном городе чужой страны без проводника, стал бы в отчаянии напрасно блуждать туда-сюда. И прежде всего он искал бы проводника, переводчика, наставника – человека, способного спасти его от безнадежных скитаний. Нечто подобное имеет место и в монашестве: всякий, кто вступает в беспредельную и необъятную страну монашеской жизни, в первую очередь нуждается в духовном наставнике.

Монашество – это страна, исполненная скрытых таинств, в которые учитель должен предварительно ввести своего ученика. Основным и первым по важности является таинство послушания. Монах, не осознающий этого как должно, тем самым уже обрек себя на духовное кораблекрушение.

Старцу Неофиту предстояло без промедления заняться посвящением в основные таинства. Итак, он, подобно всякому посвященному, начал вводить своего ученика в святилище послушания. Нетрудно вообразить себе эти священные минуты. Представим, что его голос разносится в пустынном безмолвии Катунак среди благовония молитв, слез умиления и непрестанного плеска морских волн – стихии, лежащей шестью сотнями метров ниже по склону.

«Чадо! Послушание – это, можно сказать, святой путь, ведущий монаха к спасению. Послушание – это и ворота в рай. Уже сейчас монах вкушает рая, ибо образ его ангельский, а ангелы на небе исполнены смирения. Сатана и его воинство из-за своей гордыни утратили славу небесную, вместе со смирением потеряли страну света. О смирение! Вот что приводит нас в рай! И где же найти его? Только в послушании ты наверняка разыщешь смирение, а значит, только послушанием обеспечишь себе райское блаженство. Из-за своего непослушания первозданные люди утратили рай. Христос, быв послушным, даже до смерти²⁴³, вновь отверз двери рая. «Послушным даже до смерти!» – в этих четырех словах заключен весь смысл таинства послушания. Послушание равняется жизни, непослушание – смерти».

Слова старца, его голос, сами эти святые истины походили на таинственное дуновение, несущее в себе дыхание древнего рая. Все, что отец Неофит преподавал юному питомцу пустыни, он заимствовал у своего старца, Хаджи-Георгия, – не только на словах, но гораздо более в образе жизни. Тот, в свою очередь, получил это от своего старца – иеромонаха Неофита Кавсокаливита, а этот – от своего старца, и т. д. Так мы приходим к отцам египетской пустыни, к первым векам христианства, когда Святой Дух начал вручать Церкви сокровище монашеской жизни. И как этим первоначальным преданием, так и его последующим из поколения в поколение развитием, его обогащением, неповрежденностью, единством Церковь всецело обязана незримому действию Святого Духа.

Теперь компас мыслей старца Неофита указывал на его старца, на предшествующее звено духовной традиции.

«Чадо мое Янис! – часто говорил он. – Мой старец преуспел в духовной брани. Ему не было равных в послушании. Если первозданные люди до своего проступка укрощали животных, то этого достиг и мой старец. Во имя послушания он мог укрощать и диких зверей».

Тут было в самый раз привести какой-нибудь впечатляющий эпизод из жизни духовного отца. Поскольку речь шла о послушании, отец Неофит поведал историю, которая буквально потрясает. Рассказ еще не был закончен, а на глазах старца появились слезы, а душе ученика открылась вся райская красота и мощь блаженного послушания.

Эту историю, в самом деле потрясающую, можно и теперь, спустя полтора века, услышать от отцов Святой Горы. Познакомимся с нею и мы.

К югу от Кавсокаливийского скита лежит пустынная, труднодоступная местность. Здесь – недалеко от моря – находится пещера ангельского подвижника святого Нифонта (XIV в.), и где-то здесь в начале прошлого века монашествовал отец Неофит, старец Хаджи-Георгия. Должно быть, он отличался высотой добродетели, если судить о дереве по его плодам. Отец Георгий – он еще не звался Хаджи-Георгием, поскольку лишь позднее посетил Святую Землю и искупался в Иордане²⁴⁴ – отец Георгий, ученик старца, сделался необыкновенным монахом. Его послушанию можно было позавидовать.

Для поддержания своего существования на этой бесплодной земле подвижники сохраняли в какой-то канаве, как в бассейне, немного воды и разбили небольшой садик. Однако в непроходимом лесу выше их каливы обитали дикие кабаны. Один из них постоянно спускался в сад и сеял там разрушение.

Этот кабан был большим искушением! Как же справиться с ним? На сей счет у отца Неофита возникало много разных мыслей. Наконец он понял, что даже в самом этом испытании скрывался какой-то смысл. «Бог, – подумалось ему, – с помощью этого кабана предоставляет моему ученику редкостную возможность сдать экзамен по послушанию. Вот где станет видно, чему он научился!». Перед дерзким предприятием старец долго молился: нужно было получить внешнее доказательство своей правоты. И действительно, некий голос побудил его действовать. Решительный час настал.

– Георгий, – повелительным тоном обратился старец к ученику, – посторожи-ка сад ночью. Когда увидишь, что кабан спускается туда, свяжешь его своим поясом и принесешь мне.

Отец Георгий тотчас же понял тайный смысл этого приказания и бесстрашно приступил к делу. Он знал, что молитвы старца сохранят его от опасности.

К многочисленным случаям, известным по житиям преподобных отцов, когда ученики, возглашая: «Молитвами моего старца...», укрощали диких зверей, прибавился еще один. Чудо послушания не замедлило последовать. В тот же вечер кабан, связанный и кроткий, как ягненок, был препровожден к старцу. Тот осенил его священническим благословением и запретил ему появляться вблизи каливы.

Вдумаемся в эту картину. Отец Георгий тащит зверя к своему старцу. Тем временем диавол яростно добивается того, чтобы низвергнуть ученика и старца в пропасть гордыни, но терпит посрамление от обоих. «Я, – отвечает ученик, – ничего не сделал. Все случилось по молитвам старца». – «Я, – говорит в свою очередь старец, – ничего не сделал. Смирением и послушанием ученик заслужил Божию благодать».

О святые узы послушания! Вы поднимаете ввысь и защищаете от пропасти. Вы приобретаете Божественную благодать и обеспечиваете ее сохранение. Какая глубина Божественной мудрости стоит за вами! Блаженны восхотевшие вас. Вдвойне блаженны те, кто вкусил ваших священных плодов. Вы – поистине необоримая сила, «бесстрашие смерти, безбедное плавание, путешествие спящих» – как говорит преподобный Иоанн Лествичник.

Посетить храм Успения Пресвятой Богородицы в Катунаках можно и сегодня. Он сохранился в хорошем состоянии, не претерпев вреда от всесильного времени. Это надежное сооружение, северная сторона которого вырублена в скале. Храм не так беден, как церкви других калив, но и не вызывающе богат. Царящая здесь полутьма способствует умиленному, молитвенному настроению. Через два окошка в южной стене можно полюбоваться скалами и бурным Эгейским морем.

Иконостас, скромно украшенный деревянной резьбой, состоит из пяти икон. Четыре из них соответствуют обычаю, на пятой – образ Преображения. Эти иконы, хотя и кустарного исполнения, излучают святость и благодать. Над всем господствуют выполненные с необычайным искусством изображения распятого Христа, Богородицы и Иоанна Богослова, которые выделяются прекрасной иконописью, богатством позолоты и совершенством резьбы по дереву. Надпись: «В год от Рождества Христова 1862. Сентябрь», помещенная под распятием, сообщает нам точную дату его изготовления.

В трапезной, относительно просторной и лучше освещенной, с удобством разместилось бы человек десять, которые позднее, когда отец Игнатий сделался известным духовником, могли ожидать здесь исповеди.

Если перенестись на столетие назад во времена, когда на этой безводной и тесной скалистой поверхности строился храм, то прежде всего придется обратить внимание на невыразимые мучения, которые испытывали рабочие, а вместе с ними старец Неофит и его ученик.

До того времени на Катунаках не было храма, и потому отцы Лавры побудили взяться за дело старца Неофита. В этом пустынном поселении был нужен храм, который мог бы служить духовной потребности подвижников. Когда храм был построен, его освятили в честь Успения Пресвятой Богородицы, что особенно порадовало ученика, поскольку и его приходская церковь в Серрах была Успенской. Однако в качестве второго престольного праздника было определено Преображение – день, особенно любезный старцу Неофиту.

Конечно, храм нуждался в священнике, и им стал не кто иной, как Янис. В монашестве он получил имя богоносного Игнатия – святого, который явственно ощущал в своей груди движение благодати Святого Духа. В то же время это имя было наградой за нравственную чистоту жизни молодого монаха.

Поведение отца Игнатия было во всех отношениях образцовым. Общаясь со старцем, он очень заботился о тщательном откровении помыслов. Существуют красочные рассказы о том, как он без всякого рассуждения исполнял послушания с точностью до волоска, несмотря на всю строгость своего старца. Это видно и из того, каким образом он стал священником.

Прошло шесть лет с момента его пострижения. Все это время отец Игнатий в точности следовал строгому уставу своего старца. Так, он, помимо всего прочего, никогда не заботился о своей внешности, не мылся, не причесывался. Привыкнув к такому образу жизни, он не испытывал никаких затруднений и не мог даже представить, что когда-нибудь сможет нарушить эти аскетические правила.

Однажды утром старец поразил его своими словами: «Отец Игнатий! Сегодня потрудись вымыться, причесаться и постарайся выглядеть как можно лучше».

Тот, хотя и испытывал недоумение, слыша столь необычное приказание, но, как верное чадо послушания, не возразил ни слова. Закипела тяжкая работа. Приготовив воду с золой, Игнатий раз за разом убеждался, что его отчаянные усилия не приносят успеха. Особенно много мучений доставила ему необходимость вымыть, распутать и подчинить деревянному гребню свои волосы.

На следующий день старец, без всяких объяснений, сообщил ему, что им необходимо отправиться в Лавру. Пешком они добрались туда за два-три часа, после чего отец Неофит прошел в помещение совета старцев, а отец Игнатий остался ждать снаружи. Через некоторое время его также провели туда, чтобы он поклонился старцам. Тут-то и разрешились все недоумения.

«Теперь, когда ты примешь благодать священства, помни и нас тоже и поминай на проскомидии», – сказали отцу Игнатию лаврские старцы.

Тот обомлел. Удивленный и пораженный, он, однако, не мог ничего возразить. Его старец обо всем договорился, словно родители-индусы, которые устраивают браки своих детей без их ведома. Несомненно, у ученика могли быть сомнения и возражения, но если таково было желание старца, значит, того же хотел и Бог, и это успокаивало его.

Новый храм с недавно рукоположенным священником придал новую окраску пустынной жизни. Образовалась некая пристань, где по воскресеньям и в великие праздники пустынники совместно переживали небесные мгновения службы. Потребовались еще десятки лет, чтобы появились и другие подобные духовные центры. Прекрасный храм данилеев был построен сорок лет спустя. Итак, церковь Успения была первым шагом, и отец Игнатий благословлял всех чад пустыни.

Писатель Мораитидис, с острова Скиатос, в своей книге «По северным волнам» рассказывает и о том, как отшельники посещали церковь: «Поскольку в каливе старца Даниила не было храма, мы отправились пешком в пустынную каливу великого духовника, отца Григория... Так мы поступали каждое утро и ходили на Божественную литургию то в одну, то в другую каливу. Таким образом, я несколько раз побывал в каливе духовника отца Игнатия».

В каливе Успения можно было встретить не только мудрого старца Даниила и писателя Мораитидиса, но и других лиц: старца Герасима, великого учителя умной молитвы; известного безмолвника Каллиника, пока он не стал затворником; какого-нибудь замечательного русского подвижника с Карули; молчаливого постника Христофора и прочих. На богослужебных соборах этих преподобных отцов ангелы непрестанно наполняли свои золотые чаши самыми благоуханными молитвами²⁴⁵.

Отец Игнатий служил не только в каливе Успения. Его литургический глас прошел по всей пустынной земле. Обитатели пустыни вплоть до Керасьи звали его для совершения таинств, богослужений, литургий, особенно когда отмечался престольный праздник какой-нибудь каливы.

Эти посещения привели и к возникновению одного деликатного вопроса. После литургии отцу Игнатию приходилось оставаться на трапезу, однако он, соблюдая устав хаджигеоргиевцев, не ел пищи с маслом. Это беспокоило многих отцов, и те попросили отца Неофита найти какой-нибудь выход.

«Здесь, в нашей каливе, – сказал старец своему ученику, – никто не будет есть масла, пока я жив. Вне ее благословляю тебя разрешать на масло, когда ты служишь и остаешься на обед».

Благодаря тактичности старца, было устранено и это небольшое затруднение. В определенных случаях подобные решения могут оказаться необходимыми.

* * *

Воздержание от масла способствовало не только добродетели воздержания, но и добродетели милостыни. Из того масла, которое наши подвижники получали от своих олив, они удерживали часть для лампад в храме, а остальное раздавали как милостыню. Поэтому стало известно, что калива Успения может предоставить большее или меньшее количество масла тем, кто застигнут нуждой.

Как-то раз, когда калива испытывала материальные затруднения, туда явились какие-то бедные миряне и попросили масла. Тогда старец Неофит приказал ученику сходить за маслом в кладовую. Тот, однако, объяснил старцу, что кувшины совершенно пусты. Это заставило бедняков удалиться с пустыми руками.

Не прошло и пяти-десяти минут, как отец Игнатий встретил за оградой каливы какого-то незнакомого монаха. Тот без лишних слов вручил ему пятьсот драхм, попросил совершить сорокоуст и удалился. Старец, которому ученик тотчас же сообщил о случившемся, спросил:

– А как его зовут, чтобы ты мог его поминать?

– О! Я забыл спросить. Но я его догоню. Он еще и пятидесяти метров не мог пройти.

Отец Игнатий вышел из каливы, бросился вдогонку, принялся кричать, звать монаха, но тот исчез. Тогда старец Неофит погрузился в размышления: «Деньги появились, когда мы оказались в затруднении. Появились, едва ушли бедняки. Монах, раз он незнакомый, наверное, пришел издалека. Но разве там не было священников, которых можно было бы попросить о сорокоусте? И потом, как он мог исчезнуть бесследно за две минуты?» Поразмышляв так, он сообщил ученику свои выводы:

– Не исключено, что этот монах мог быть и ангелом. Во всяком случае, он послан Богом. Бог хочет нам что-то этим сказать, как-то испытать нас. Ну, конечно! Разве я не сказал тебе пойти в кладовую и принести масла?

– Да, старче, ты сказал.

– Однако ты не пошел, а сообщил мне, что масло кончилось. Ты сделал серьезную ошибку. Я же не спросил тебя, кончилось масло или нет. Я, как старец, дал тебе заповедь, которую ты не исполнил. А если бы ты проявил послушание, то нашел бы масло в кувшинах. Оно бы там появилось чудесным образом, как и эти пятьсот драхм. И мы бы дали милостыню бедным, как и нам дал Бог. Из-за твоего непослушания мы прогнали бедняков с пустыми руками и потеряли воздаяние за милостыню. Потому мы оба должны сейчас прочесть канон, чтобы получить прощение.

После этого происшествия ученик стал еще более погружаться в глубины таинства послушания, стремясь быть более внимательным, как и советовал старец. Ему следовало увидеть многие вещи не через призму человеческой логики, но с помощью таинственного ока веры.

Покинем ненадолго старца Неофита и недавно рукоположенного отца Игнатия и заглянем чуть дальше в прошлое, чтобы увидеть величественный образ их духовного предшественника. Нам необходимо познакомиться с прославленным подвижником Хаджи-Георгием, великим наставником старца Неофита. Чтобы как следует изучить потомка, нужно знать его деда, так же как, чтобы оценить плодоносность дерева, следует поинтересоваться стволом, корнями, почвой.

Все то, что мы сможем сообщить о знаменитом афонском подвижнике, будет заведомо недостаточным и недостойным величия его личности. Но что же делать? Собрать больше сведений нам, к сожалению, не удалось.

Слыша речь Хаджи-Георгия, нетрудно было узнать в нем уроженца Анатолии. Должно быть, он происходил из окрестностей Кесарии Каппадокийской или даже из более отдаленных к востоку районов, принадлежавших тогда Российской империи. Хаджи-Георгий действительно хорошо владел русским языком. Родился он приблизительно в 1805–1810 годах.

Мы знаем, что около 1828 года он, будучи еще относительно молодым, был пострижен в великую схиму и жил вместе с отцом Неофитом, подвизавшимся тогда в пустыне Кавсокаливии. Известно, что позднее он обосновался несколько выше, в так называемой Керасье, где возглавлял значительную общину келлий святого Мины и святого Димитрия. Это было посещаемое место, через которое проходили многие, и потому оно оказалось благоприятным для того, чтобы добродетель великого подвижника, устроением Божиим, просияла здесь. В уединенной пустыне Кавсокаливия Хаджи-Георгий боролся, чтобы приобрести свет, а в более посещаемой Керасье – чтобы излить его в души приходивших к нему людей.

В различных каливах, из которых состояло поселение подвижников Керасьи, обычно насчитывалось три-четыре монаха. Количество же насельников каливы Хаджи-Георгия непрерывно возрастало. Вскоре численность его общины достигла сорока-пятидесяти человек, среди которых было немало «Вениаминов²⁴⁶, отмеченных благодатью. Молодые ребята пятнадцати-восемнадцати лет, которым было сложно устроиться в киновиях или даже скитах, приходили сюда. Хаджи-Георгий, исполненный отеческой любви, принимал их и благополучно направлял к вершинам добродетели.

Сказать, что внутреннее устроение общины было строгим, – значит, не сказать ничего. Здесь был установлен распорядок жизни, которому позавидовали бы даже строгие пустынники. Во всем, что касалось пищи, сна, одежды, режим напоминал героических подвижников древности. Особенно строгим было отношение к посту. Сказать «хаджигеоргиевец» было все равно, что сказать «постник». Стол не знал не только рыбы и яиц, но и постного масла. Устав общины предусматривал воздержание от масла даже на Масленицу, Рождество и Пасху. Пасхальные яйца заменялись вареными картофелинами, окрашенными в красный цвет. Держа в руке эти «яйца», христосовались друг с другом.

Этим суровым предписаниям неуклонно следовали все: и старые, и малые. Может показаться удивительным, что количество послушников, приходивших в общину, от этого только возрастало. По-видимому, души людей находят удовлетворение в истинном духе строгого подвижничества и отвращаются от монашества, обесцвеченного множеством снисхождений.

Великий старец был богозданным магнитом. К нему стремились жаждущие души, а его слава и авторитет возрастали неуклонно. А те, кто видел старца, замирали от восхищения, не зная, чему больше удивляться: его ли великой добродетели или его характеру, сильному и одаренному от природы.

Старец обладал проницательным умом. Всякий преклонялся перед даровитостью, остроумием и находчивостью этого мужа. В общении с людьми он обнаруживал непобедимую силу рассуждения. Свои аскетические идеалы и убеждения он умел защищать достойным восхищения образом, хотя сам не получил почти никакого образования.

Старец был и замечательным психологом. Бросив на человека единственный взгляд, обменявшись с ним двумя-тремя словами, он уже был в состоянии с полной точностью взвесить и оценить его. Старца невозможно было провести притворством и лицемерием. Его взор был орлиным взором.

К тому же он обладал и кое-какими медицинскими познаниями. С помощью различных методов народной медицины, мазей, целебных растений, порошков, горячих ванн старец умел изгонять разнообразные немощи. Ему не было равных в борьбе с простудами и обморожениями, от которых особенно страдали тамошние монахи. Показателен один из его методов: простуженного монаха сажали в печку, разогретую до определенной температуры, после чего вместе с потом исчезал и всякий след недуга. Быстрое и оригинальное лечение! Правда, однажды за печкой не уследили, нагрели ее сверх того, что было необходимо, и монах, вместо того чтобы исцелиться, получил ожоги. Вот какие врачебные средства применяли в то время!

Многие монахи благодарили старца за то, что он вернул им здоровье. Другие, страдавшие от бедности и нищеты, могли прославлять его за поданную милостыню. Щедрость и дух милосердия были его отличительными чертами. В этом на него походили и его духовные наследники. Когда говорили «хаджигеоргиевец» – это означало не только «постник», но и «милостивый».

Прямота и цельность характера старца заслуживали всяческого восхищения. Он не заискивал ни перед кем из высокопоставленных лиц, не страшился их несправедливых обвинений. Боялся он лишь Бога, Его закона и Судного дня. Ради справедливости и истины он не стеснялся, если нужно, прибегать к резким и обличительным выражениям. Он не молчал, когда следовало говорить, и не страшился устремления нечестивых находящаго²⁴⁷. Бог и совесть стояли превыше всего.

Он стремился с неизмеримой ревностью к восхождению на высоты Духа. Уже в качестве ученика он достиг завидной высоты и был тайной гордостью своего старца. Свет Божий с юных лет просветил его сердце, и даже пророческий дух не замедлил прийти к нему. Известны пророчества Хаджи-Георгия относительно будущего Османской империи, которые исполнились в точности. Его молитва обладала великой силой и достигала недостижимого. Он удостоился и дара чудотворения. Еще при жизни старца благочестивые русские отправили к себе на родину его изображение, которое творило там чудеса. Из России бедный подвижник Керасьи получал немало подношений, которые помогали ему как в раздаче милостыни, так и в строительстве новых келлий, крайне необходимых из-за постоянного роста общины.

Как и всем великим и истинным рабам Христовым, Хаджи-Георгию предстояло пройти через горнило испытаний. В последние годы своей жизни он испил горькую чашу клеветы, гонений и изгнания, так что жизнь его уподобилась жизни распятого Христа. Виновниками этой трагедии были некоторые из русских монахов, которые позавидовали старцу, поскольку его община привлекла большое количество их соотечественников. Своими несправедливыми и клеветническими обвинениями они сумели убедить Священный Кинот подписать решение о его изгнании. Старец вынужден был с болью в сердце покинуть своих многочисленных духовных чад, оставив их сиротами, и провести остаток жизни в Константинополе, вдали от любезного ему Афона.

Однако премудрый Бог даже горечь обращает в сладость. Ученики Хаджи-Георгия рассеялись кто куда по всей Святой Горе, но везде, где поселялись, они насаждали цветы добродетели и распространяли благоухание святости. Сам же старец сделался небесным благословением для христиан Константинополя, особенно необходимым в ту беспокойную эпоху. Ненормальная и взрывоопасная обстановка, возникшая по вине султана Абдул Хамида II, взбудоражила христиан и довела до отчаяния руководство Патриархата. Патриарх Иоаким III подвергся тяжелому испытанию из-за так называемого «вопроса о привилегиях» (1883–1884).

Своею святостью, пророческой силой и благодатью исцеления афонский старец мог многое дать взбудораженным, терпящим несчастья христианам. Сообщают о многих чудесных событиях, совершившихся по его молитвам. Больные обретали здоровье, и даже пояс старца творил чудеса. Так, одна женщина тяжко мучилась родами и находилась в смертельной опасности. Тогда ей предложили надеть пояс Хаджи-Георгия, опоясывавший тело великого подвижника, и тут же – о чудо! – боли прекратились.

Мужественно перенеся крест изгнания с любезного ему Афона и оделив благословением множество христиан Константинополя, старец почил о Господе в конце 80-х годов XIX века (1885–1890), завершив путь святости, испытаний и подвижнических трудов. При перенесении останков Хаджи-Георгия еще раз проявилась его святость, ибо они оказались почти невесомыми, приобрели лимонно-желтый цвет и источали благоухание.

Таков был знаменитый Хаджи-Георгий, босой и облаченный в свое единственное платье постник, великий старец Керасьи и прославленный афонский подвижник. Но, прежде чем оставить Хаджи-Георгия, познакомимся с одной его рукописью, дошедшей до нас.

В конце прошлого века на Хиосе появился ряд знаменитых подвижников. В их числе прославленный Парфений²⁴⁸, ктитор монастыря святого Марка; Пахомий²⁴⁹, бывший разбойник; и многие другие мужчины и женщины, известные и неизвестные. Некоторые из этих выдающихся подвижников имели тесные связи с великим старцем Керасьи, как и монахи Иерофей и Макарий, о которых пойдет речь.

Эти двое монахов обитали в какой-то пустынной каливе. Возможно, они были учениками Хаджи-Георгия, происходившими со Святой Горы, или же с самого начала подвизались на Хиосе, в точности следуя его уставу и наставлениям.

В те годы митрополичью кафедру Хиоса занимал Григорий Византиос (1860–1877), который, как видно, не был знаком со спецификой монашеской жизни. Не умея постичь подвижнический дух, он вступил в конфликт с обоими монахами, которые положили себе непреложным правилом до конца жизни не вкушать скоромного и пищи с маслом. Владыке такой пост показался неприемлемым, в особенности по субботам и воскресеньям, в великие Богородичные или Господские праздники. Поэтому он принуждал монахов изменить свой образ жизни. Те, видя невежество митрополита в вопросах подвижничества, напротив, и не думали уступать. Находясь в затруднительном положении, они решили обратиться за помощью к Хаджи-Георгию. Тот отправил владыке письмо с просьбой проявить понимание и поддержать монахов в их аскетической борьбе.

Это замечательное письмо сохранилось, и мы приводим его полностью.

Высокопреосвященнейшему митрополиту Хиосскому господину Григорию с поклоном.

Высокопреосвященнейший святый Владыко, смиренно целую Вашу святую десницу.

Обращаюсь к Вам с просьбой и уверяю Вас, что старцы Иерофей и Макарий, монахи, живущие в каливе в пределах Вашей епархии, возлюбили и избрали благую часть. Так пусть же они ведут такую жизнь. Поскольку они дали свою клятву единолично, то она была проявлением гордости, но с сегодняшнего дня пусть они получат Ваше благословение. И пускай они следуют правилу не разрешать пост, поскольку, если кто постится со смирением, как грешник, или же ради подвига или любви к Богу, церковные правила не препятствуют ему. Тому есть свидетельства отовсюду: многие святые всю жизнь обходились травами, а иные бобами, как святой Златоуст, святой Иаков, брат Господень, который за всю жизнь не разрешил поста на одушевленные существа, как многие другие отшельники, а ныне я, грешный. Нас тридцать братий в одной келлии, а мне сорок лет, и мы ведем точно такую же жизнь и не разрешаем поста ни на масленицу, ни на Пасху. Так же поступают и другие подвижники, что живут по двое и по трое и в посте проводят свою жизнь.

Если кто постится из догматического убеждения, тогда это возбраняется. О подвижниках же сказано: «На таковых нет закона»²⁵⁰. Подвизающийся всегда воздерживается. Ныне да совершается пост по благословению Вашему, чтобы совесть не препятствовала им, как ослушникам. Монах всегда должен быть образцом для народа. Итак, да просияет свет перед людьми.

Ныне особенно необходимо, чтобы Вы, как пастырь, противостояли противникам поста, ибо многие христиане сегодня склонились к ним. Где страхом, а где наставлением учите их не преступать правил святых отцов и Вселенских Соборов нашей Церкви, ибо в них сказано, что всякий, не хранящий среды, пятницы, Четыредесятницы и других установленных постов, отлучен. Потому нужно, сколько возможно, препятствовать людям преступать законы Божии и творить запретное. Таких нарушителей Вы должны преследовать. А братиям, которые хотят поститься не ради дурной цели, не препятствуйте, но, глядя, как они подвизаются, радуйтесь, что в Вашей епархии есть столь добродетельные люди, и гордитесь ими. Конечно, если приключится какая нужда, так надо и помочь им. Верю, что Вы получите великое воздаяние, если устроите дела таких людей.

Поразмысли же хорошенько, святый мой Владыко, ибо мы смертны, ждет нас Суд, когда Бог каждого будет судить по подобию его. Прости меня, грешного, и мою дерзость, ибо я недостоин отверзать уста и обращаться к Вам; разве что поскольку дошла до меня о Вас добрая молва. Да будут Ваши святые молитвы всегда с нами. Аминь.

Монах Хаджи-Георгий.

Святая Гора Афон. Керасья.

15 апреля 1872 г.

Неизвестно, был ли какой-нибудь отклик на письмо митрополиту. Во всяком случае, достоин восхищения мужественный характер Хаджи-Георгия, который не стесняется заявить: «Поразмысли же хорошенько, святый мой Владыко, ибо мы смертны, ждет нас Суд». Он пытается заставить митрополита задуматься о праведном Судии, Который спросит того не столько о двух подвижниках, постящихся сверх принятого, сколько о столь многочисленных христианах, нарушающих правила поста и воздержания.

Итак, афонский подвижник учит нас, что все мы, независимо от своего положения и звания, должны будем однажды предстать перед Богом, который будет нелицеприятно судить каждое наше деяние.

Обратив свой взор назад, мы познакомились с величественным образом старца Хаджи-Георгия. Мы смогли сказать мало, хотя подобает ему многое. Остается лишь пожелать, чтобы кто-нибудь взялся представить нам в подробном изложении его выдающееся подвижническое житие. А теперь вернемся к двум подвижникам Катунак.

Из года в год старец и ученик разделяли радости и скорби легкого ига Господня. Прошло тридцать девять лет совместного подвижнического пути, а на сороковом году старец окончил борьбу. Верный до последнего вздоха своим монашеским обетам, с точностью до волоска хранивший хаджигеоргиевскую традицию, миролюбивый и спокойный, босой и не имевший двух одежд, он поменял тесноту Катунак на безграничный простор Горнего Иерусалима.

Тонкая и чувствительная душа отца Игнатия, верного и любящего сына, оказалась бессильной перед горечью разлуки. Теперь, когда калива сделалась совершенно пустынной, в его устах звучали лишь слова псалмопевца: «Уязвлен бых яко трава, и изсше сердце мое... Уподобихся неясыти пустынней, бых яко нощный вран на нырищи»²⁵¹. Но ему не пришлось долго оставаться в одиночестве. Сорок дней спустя, в день поминовения старца Неофита, в каливу пришел молодой монах Неофит – новый вместо старого.

Приблизительно двадцати пяти лет от роду, высокий, худой, с тонкими и благородными чертами лица, он происходил из богатого семейства, жившего в Пиргосе на Западном Пелопоннесе. Его мирское имя было Янис Каландзопулос. С первого взгляда он казался образованным человеком. Янис занимался журналистикой и учился в политехническом институте, но, сжигаемый жаждой монашеской жизни, оставил свои занятия – он был тогда на втором курсе – и отправился на Афон.

На Катунаки молодой монах попал окольным путем. Вначале он был послушником в Дионисиате и два года трудился на метохе Кассандры. После пострига юношу должны были вновь отослать туда, и это заставило его протестовать, потому что на метохе для молодого монаха существовали серьезные опасности нравственного порядка. К сожалению, приходится признать, что монастыри не следят за этим и посылают неопытных и неутвердившихся монахов на метохи, тем самым подвергая их неисчислимым опасностям.

Из безвыходной ситуации послушника выручило прибытие духовника – отца Саввы, который посетил монастырь, чтобы исповедовать отцов. После достаточно продолжительной беседы духовник предложил выход:

– В пустыне Катунак есть один замечательный иеромонах, отец Игнатий. Если ты пойдешь к нему, твоя душа успокоится. Только вот он немножко строг.

– Пусть будет строгим, отец духовник. Мне и нужен строгий старец. Я, кроме всего прочего, легко даю своему языку увлечь себя, так что нужно, чтобы кто-нибудь меня сдерживал.

Так развивались события, в результате которых в каливе Успения вновь появился отец Неофит. Удрученный жизнью на метохе, где монахи жили вперемежку с работниками, он почувствовал великое облегчение среди священного воздуха пустыни. Будучи умным и сообразительным, он сразу понял, что за духовное сокровище прячет в себе его старец.

Первоначально, как это обыкновенно случается с новичками, Неофит проявил чрезмерно ревностное отношение к аскетическим подвигам и, будучи неопытным, подвергся даже опасности впасть в прелесть. Об этом говорится ниже, в III главе (в ее части «Возжжение лампады»).

Как человек отец Неофит имел свои особенности. Если быть беспристрастным, то нельзя назвать его характер прямым и ровным. В нем были свои крутые повороты, которые утомляли и самого Неофита, и других. По-видимому, люди, принадлежащие к определенным категориям, плохо справляются с монашеской жизнью, если не приложат к ней особых усилий.

Неофит словно бы по природе принадлежал к людям, которые непременно становятся знаменитыми, если отдают свои силы политике, дипломатии или журналистике. Он обладал способностью и искусством открывать любую закрытую дверь. Благодаря изворотливости своего ума и хорошо подвешенному языку, он, что называется, умел изобразить черное белым, а белое – черным.

Как-то раз он явился в Русский монастырь, который тогда раздавал пустынникам большую милостыню, чтобы попросить о чем-то. Привратник сообщил ему, что игумен приказал в этот день не открывать никому. Тогда отец Неофит, который, пользуясь своей природной одаренностью, хорошо изучил русский язык, пустил в ход все свое красноречие. В результате – его с радостью впустили и с честью представили игумену.

Если отец Неофит видел кого-то в плохом настроении, то умел тотчас зажечь солнце радости. Сам он был жизнерадостным человеком и легко создавал счастливую атмосферу. Если он вдруг видел, что его старец чем-то огорчен, то заговаривал с ним об одном, о другом, то так, то эдак, и наконец заставлял его забыть о своей печали.

Отец Неофит был неподражаем, когда кто-либо из мирян хотел показаться умным и задавал ему какой-нибудь иронический вопрос. Как-то раз люди из Сикии, что на Халкидиках, спросили его:

– Отчего это, отец Неофит, наши люди, живущие так близко от Святой Горы, не становятся монахами, а становятся ваши, которые живут так далеко?

– Возлюбленные мои! – отвечал он. – Земной царь выбирает для дворцовой стражи самые лучшие цветы из воинства всей своей страны. Так и Христос, Небесный Царь, включает в число своих избранных рабов самых лучших людей в христианском мире. А у вас разве таких найдешь?

В трудные часы, в моменты слабости эти способности отца Неофита приносили много зла. Однако он обладал способностью признавать и исправлять свои ошибки. Так, он сожалел и просил прощения то за свое многословие, то за свои разнообразные насмешки, то за свой чрезмерный интерес к политическим новостям того времени.

У отца Неофита были свои недостатки, но и свои добродетели. В исполнении своих обычных монашеских обязанностей он был весьма последователен, а по отношению к старцу выказывал неподдельную любовь и уважение. Неофит окружал его чрезвычайным вниманием и в знак уважения всегда обращался к нему со словами «святый духовник». Велика была его вера в Бога, а чуть позже мы увидим, как ему удалось однажды посрамить диавола. О его благочестии свидетельствовало и то волнение в голосе, с которым он читал священные тексты.

Из-за своей образованности и красноречия отец Неофит был признан прекрасным чтецом. На праздничных службах в каливе Успения или, позднее, в каливе данилеев, куда собирались все отцы Керасьи, Неофит отца Игнатия – так его прозвали – всегда должен был читать соответствующее слово. В Великую Субботу из его уст разносилось несравненное слово святого Епифания: «На боготелесный гроб Господень». «Что это такое сегодня? – начинал отец Неофит. – Тишь великая на земле; тишь великая и великий покой; тишь великая, ибо Царь спит...». К концу слова напряжение достигало вершины: «Господь, держа за руку Адама, выводит его из густой тьмы ада. „Восстань, – говорит Он, – Мое создание, восстань, Мое подобие, по Моему образу пришедшее в бытие. Пробудись, пойдем отсюда: от смерти к жизни; от тления к нетлению; от мрака к вечному свету; от печали к радости; от рабства к свободе; от темницы к горнему Иерусалиму..."». Исполненный трепета голос чтеца представлял собранию преподобных бескрайнее милосердие Божие, как восприняла его мысль святого Епифания. Тот, кто бывал в монастыре в Великую Субботу, знает, какое потрясение испытывают люди в этот час. В такие мгновения души монахов переполняются самыми сильными волнами благодати. Глаза исполняются сладких слез, в которых печаль смешана с радостью, а таинственный псалмопевец начинает стих: «Речная устремления веселят град Божий»²⁵².

Жизнь отца Игнатия и отца Неофита шла обычным размеренным порядком. Многократно старцу приходилось напоминать ученику о том, какую ценность для духовной жизни имеют молчание и сосредоточенность. Впрочем, помимо духовных вопросов, приходилось сталкиваться и с чисто практическими, как-то реагируя на новые потребности своей общины.

Священническое достоинство старца вынуждало его время от времени покидать каливу. А с тех пор, как он еще и сделался духовником, появились дополнительные, весьма ответственные обязанности. Это служение отнимало очень много времени. Старец удостоился великой благодати быть пастырем человеческих душ, и этот его труд приобрел необыкновенный размах. А если отметить то обстоятельство, что на исповедь к отцу Игнатию стремились многие монахи славянского происхождения, поскольку он владел этим языком, то станет ясно, какая тяжесть лежала на его плечах.

Калива имела собственные потребности и запросы. Требовалось, чтобы отцов, приходивших на исповедь и утомившихся в дороге, встречали здесь какой-то элементарной заботой: ведь многим нужно было идти издалека. Отец Неофит прилагал к этому немало усилий, но разве мог он справиться один?! Утомление стало превращаться в его постоянного спутника. И ученик, и гораздо более старец нуждались в поддержке. И Бог как любящий Отец не замедлил в соответствующий час явить им Свое благоволение.

Прошло двенадцать лет с тех пор, как отец Неофит, первый ученик, поселился в каливе, и тогда явился еще один. Это был юноша из Смирны по имени Аристид Каридас – семнадцатилетний, среднего роста, немного полный, прекрасный лицом и замечательный душой. Он напоминал отца Игнатия в его юные годы. Не могло быть никакого сомнения, что этот человек стал даром любви Божией.

В пострижении Аристид, ради завершения полноты сходства со старцем, был наречен Игнатием. Теперь у богоносного отца было в общине двое подопечных.

Чтобы улучшить материальное положение каливы, Игнатий провел довольно долгое время в соседнем скиту святой Анны, в каливе Святых бессребреников. Там он овладел искусством иконописи – занятием, распространенным среди монахов Святой Горы и подобающим им.

Новому ученику предстояло поднять на свои юношеские плечи значительную часть духовного груза старца. Не прошло и четырех лет, как он, несмотря на свой юный возраст, из-за большой нехватки священнослужителей был рукоположен, что принесло старцу большое облегчение. Молодой священник мог теперь и совершать сорокоусты, и служить в различных каливах в праздничные дни, и вообще исполнять всякое духовное служение, относившееся к его ведению.

Многочисленные литургии не притупили в нем ощущения святости Таинства. Напротив, они еще сильнее разжигали в нем священный огонь, подготовляя его к посещениям благодати. Служил он всегда с таким умилением и благоговением, что слезы не высыхали на его глазах. Священнические добродетели наставника передались и ученику. За все это старец Игнатий не уставал славить Бога.

Спустя несколько лет молодой отец Игнатий получил и достоинство духовника. Итак, теперь в каливе Успения было двое духовников отцов Игнатиев, и новый протянул руку помощи старому. Приятный в общении, радостный, с улыбкой на устах, однако не лишенный начал консерватизма и строгости, он также выдвинулся в качестве замечательного духовного наставника.

Совершая исповедь, он всегда бывал чрезвычайно внимательным и богобоязненным, о чем свидетельствует и нижеследующая история.

Некий послушник, недавно поступивший в скит святой Анны, исповедовался ему в первый раз и получил соответствующее правило, довольно тяжелое. Это случилось утром, а в послеобеденное время духовник начал разыскивать исповедника в его скиту. Тот испугался, услышав об этом. «Только этого не хватало! – подумал он. – Что, духовник явился назначить мне еще одно правило?». Но дело заключалось в другом.

«Дитя мое, – сказал духовник. – Я назначил тебе два года воздерживаться от Святого Причастия, но забыл сказать одну вещь. Если ты вдруг, не дай Бог, заболеешь и твоя жизнь окажется в опасности, тогда можешь причаститься. Так говорят церковные правила. Я должен был сделать это разъяснение, потому что, если бы ты ушел из жизни, не получив причастия, грех бы оказался на мне».

Впоследствии духовник, накладывая епитимию, во избежание подобной ситуации всегда заканчивал речь одними и теми же словами: «Но если ты окажешься в опасности, тогда тебе разрешается причаститься».

* * *

В жизни отца Игнатия, ученика, было еще одно происшествие, столь удивительное и оригинальное, что о нем непременно должен узнать читатель.

Как-то раз он отправился за каким-то делом в Карею и, опоздав к отплытию лодки, вынужден был возвращаться пешком. Помимо того, что путь занял семь часов, ему к тому же пришлось нести на плечах довольно-таки тяжелый мешок. Когда солнце скрылось за вершиной Афона, отец Игнатий, изнывающий от усталости, добрался до каливы и свалился без чувств на постель. В таком состоянии его не могла бы поднять с нее никакая сила. Шесть часов спустя настало время ночной службы, и отец Неофит попытался его разбудить, но труд пропал впустую: мудрено было бы придумать более безнадежное занятие. Ученик доложил об этом старцу, и тот стал в молчании размышлять, что тут можно сделать.

Вскоре он нашел выход. Старец избрал способ решения, который многим показался бы странным. Однако в монашестве, где границы между естественным и сверхъестественным трудноразличимы, такие вещи случаются нередко. Он что-то сказал отцу Неофиту, и тот передал это своему изнуренному собрату: «Старец приказал тебе немедленно встать, натереться маслом из лампады и идти на службу».

Что же произошло? Ученику пришлось исполнять послушание. Он встал и начал натираться маслом из лампады, ожидая, что будет. Наконец – о чудо! – его тело испытало какое-то чудесное изменение. Исчез всякий след усталости, и монах почувствовал себя бодрым, как никогда. Он готов был взлететь, как птица.

«Вот это да! – рассуждал он. – Куда делась эта усталость? Отчего мне так легко?».

Пытаясь объяснить это явление, он стоял перед дилеммой. Чему приписать чудо: свойствам лампадного масла или послушанию? Или же и тому и другому? Итак, сильная усталость исчезла, но осталось это небольшое недоумение. Вместе с тем отца Игнатия укрепляла мысль, что его старец и в самом деле был человеком Божиим.

Духовник отец Игнатий не учился в университетах и был человеком малограмотным. Однако же его успехи в монашеской жизни заслуживали всякого удивления. Он достиг внутреннего очищения, сделав свою душу вместилищем озарений Святого Духа; а Дух Святой, Источник всякой мудрости, обучил его всем высшим наукам, в том числе и психологии, и любому другому знанию, необходимому в деле духовника и пастыря душ. Так отец Игнатий сделался необыкновенным духовником, возле которого множество душ искало исцеления, руководства, мира. Для всех них его исповедальня стала спасительной гаванью.

В пастырском труде старец следовал среднему, царскому, пути, избегая как излишней строгости, так и безразличной терпимости. Когда нужно, он умел воспользоваться и пастырским жезлом, и пастырской свирелью. Все же в большинстве случаев он склонялся к снисхождению, заботясь о том, чтобы никого не лишить надежды. Старец умел проявить понимание, снисходя к несовершенству и немощам кающихся, с духом наставления и отеческой любви.

В его обращении, словах, выражениях заключалась некая особая благодать, которая заставляла человека ответить ему почтительностью и расположением.

При совершении священного Таинства раскрывался редкостный дар старца, поражавший кающегося. На тех, кто впервые приходил в его исповедальню, это производило неизгладимое впечатление, давало им некий невыразимый духовный опыт. Здесь существовала особая атмосфера, в которой Бог обнаруживал Свое присутствие. Именно об этом мне рассказал старец Фома, престарелый монах Малого скита святой Анны. Наряду с другими, он сообщил и такую отличительную особенность: «Когда кто-нибудь в первый раз приходил на исповедь к отцу Игнатию, тот говорил о Святом Духе. Во всем, что он говорил, его просвещал Святой Дух».

Первохристианская Церковь потеряла пламенного диакона Стефана, но приобрела еще более пламенного апостола Павла. Израиль утратил Илию, но приобрел Елисея. Нечто подобное случилось и со множеством монахов Святой Горы. В 1908 году они оплакали известного духовника отца Савву, но вот, Промысл Божий послал им отца Игнатия. Волна кающихся, которая раньше захлестывала каливу Воскресения в Малом скиту святой Анны, теперь поднялась еще выше, достигнув каливы Успения на Катунаках.

«У нас были и другие хорошие духовники, – рассказал мне старец Пантелеймон, монах Нового скита. – Здесь, в Новом скиту, жили отец Кирилл и отец Серафим. Чуть дальше, в скиту святой Анны – отец Нафанаил, отец Ефрем, отец Дионисий и другие. Потом, в Малом скиту святой Анны – отец Феодосий и отец Косма. Все они были хорошими и одаренными духовниками, но чаще всего мы обращались к отцу Игнатию. После смерти отца Саввы не было другого такого духовника, как он. Все его знали и все хвалили».

В то время на Афоне подвизалось много благочестивых православных славян. Много славянских монахов можно было встретить в русском, болгарском, сербском монастырях, в скитах и различных келлиях. Для каждого из них отец Игнатий был небесным благословением, потому что он хорошо знал и русский, и болгарский языки. Русские отшельники Карули, среди которых можно было увидеть великих князей и бывших генералов царской армии, чрезвычайно почитали его и избрали своим духовником, чему способствовало и небольшое расстояние до его каливы.

Два-три раза в год небольшой русский пароход отвозил старца в Русский монастырь, а также в болгарский монастырь Зограф, чтобы он там исповедовал отцов. Греки, русские, болгары – обитатели киновий, скитов, пустыни – все вкушали прохлады под тенистой кроной благодати богоносного духовника. И он принимал исповедь до глубокой старости – даже тогда, когда он потерял зрение, – и приносил облегчение людским душам.

Исповедуя, он восседал в храме на стасидии, облаченный в безупречной чистоты рясу. Из уважения к Таинству он надевал и специальную мантию, какую обычно носят церковнослужители, и оттого казался еще более величественным. В пожилом возрасте он принимал исповедь в комнате, сидя на стуле, рядом с аналоем, на котором лежала деисисная икона, то есть с изображением Господа и предстоящих Ему Богородицы и Иоанна Предтечи. Многие пожилые отцы вспоминают о том, как он исповедовал в своей келлии, причем его снежно-белая борода спускалась на грудь, а светлое лицо излучало мир.

– Заходи, дитя мое, – говорил старец. – Заходи, милый Герасим. Садись, поговорим маленько. Как наши дела? Нас поборол сатана или мы его?

– Он поборол нас, отец духовник. Я слишком пренебрегал своим правилом...

– Ну что же, помолимся, помолимся. А теперь вперед, посрамим сатану. Положим начало сегодня. Не будем пренебрегать правилом. Не можем исполнить целиком? Пусть будет поменьше, главное, не оставлять его совсем. Тогда мы поборем сатану.

Разговаривая так, он со своей великой любовью и простотой наставлял человеческие души.

– Отец духовник, – сказал на исповеди отец З. из скита святой Анны, – я часто впадаю в пререкание. Братия и старец говорят мне что-нибудь, а я возражаю.

– Да, чадо, это большое прегрешение! С пререканием мы не добьемся ничего. Так можно промахнуться. Можешь совсем не совершать правила, а ответственность я беру на себя. Довольно будет покончить с пререканием.

Отеческая любовь заставляла духовника в серьезных случаях выказывать строгость и точно следовать правилам, однако без всякой черствости и непреклонности. Сталкиваясь с человеческим бессилием, он бывал готов проявить снисхождение, если ситуация позволяла это. «Ладно, ладно, дитя мое, – говорил он, – раз уж ты не можешь... Я же не велел тебе повесить камень на шею и утопиться!».

В сложных, неясных и запутанных обстоятельствах старец проявлял замечательную уверенность, нисколько не раздумывая. В этом случае, говорил он, действовать надо так-то и так-то. Иначе получатся такие-то и такие-то неприятные последствия.

Собеседник тотчас приобретал внутреннюю уверенность. Он верил, что дело обстоит именно так, и именно этого хочет Бог.

Когда какой-нибудь монах просил старца посвятить его в тайны умной молитвы, тот бросал взгляд на его лицо, останавливался ненадолго и, немногословный, как всегда, отвечал медленно и веско: «Еще не время, дитя мое».

* * *

Прежде чем закончить эту главу, обратим внимание на одно характерное обыкновение старца. После того как кающийся открывал свои грехи, он заставлял его преклонить колени и прочесть одну молитву святого Ефрема, прекрасно подходящую к этому случаю. Этот текст имелся у отца Игнатия на греческом и славянском языках: «Господи Иисусе Христе, Боже наш... прости ми, недостойному рабу Твоему, аще что согреших яко человек, паче же и не яко человек, вольная моя прегрешения и невольная, яже в ведении и в неведении, яже от восхищения и невнимания и многия моея лености и небрежения. Аще же именем Твоим святым кляхся... или украдох, или солгах... или брата оскорбих и преогорчих... или без ума смеяхся, или тщеславихся, или гордихся, или доброту суетную видех... или греху брата моего посмеяхся... или о молитве моей нерадих, или ино что лукавое сотворих. Сия вся и прочая, яже содеях ихже ниже помню, прости ми, Боже, недостойному рабу Твоему, и помилуй мя, яко благ и человеколюбец». В конце следовала разрешительная молитва, и кающийся, поцеловав руку духовника, удалялся с очищенной душой и легкостью на сердце, увенчанный миром.

Душевный мир отца Игнатия походил на букет духовных цветов. Его украшали разнообразные благовонные и яркие цветы добродетелей и дарований. Об этом мы отдельно поговорим дальше. Тем не менее и сейчас стоит обратить внимание на красоту одного из этих цветов, коль скоро он имеет непосредственное отношение к пастырскому искусству старца. Благодаря этому мы можем назвать его афонским Варнавой, поскольку и отец Игнатий, подобно этому апостолу, был сыном утешения.

Благодать утешения била ключом из его сердца, заключавшего в себе море любви. Те, кому пришлось вкусить этой благодати, всегда вспоминали о ней со слезами на глазах. В этой связи отец Гавриил, игумен Дионисиата, пишет: «Этот удивительный и благословенный человек Божий обладал особым даром приветливости и чисто отеческой любви ко всем, в особенности к приходившим к нему на исповедь».

Любовью старца мог насытиться всякий, кто поднимался в каливу Успения для исповеди. Прежде всего он находил там физическое облегчение и отдых, поскольку старец заповедал своим ученикам непременно окружать заботой всех посетителей. Но материальный покой был не более чем бедным вступлением к духовному, который имел последовать за этим.

Из нижеследующих рассказов видно, что души, приближавшиеся к блаженному старцу, словно бы побывали в самом спокойном и изобильном водой оазисе.

* * *

Молодой монах отец Христодул, ученик великого безмолвника Каллиника, чувствовал, как среди духовной брани его поражают стрелы врага. Его искушение было велико. Его старец, узнав об этом, тотчас послал ученика к отцу Игнатию.

«Дело серьезное, – промолвил он, – и без духовника тут не обойтись. Пойди к отцу Игнатию, чтобы он назначил тебе правило».

С тяжелым сердцем отец Христодул поднялся к каливе Успения. Исполненный печали и недоумения, он поведал святому старцу, как обстояло дело. Тот ласково, с улыбкой на устах, успокоил его.

«Не волнуйся, Христодул, из-за искушения, с которым ты столкнулся. Похоже, что ты прочел одну сотницу сверх обыкновенного и тем уязвил врага. Вот он и напал на тебя с яростью. Не волнуйся. Успокойся, и искушение пройдет. На войне это бывает».

Покидая исповедальню, молодой борец обнаружил, что душа его успокоилась, в ней воцарился мир.

* * *

Была пятница пятой седмицы Великого поста, на которую пришелся праздник Благовещения, 25 марта 1911 года. В конце праздничной всенощной в монастыре Дионисиат двадцатидвухлетний послушник Георгий должен был облачиться в ангельский образ. В тот день там находился и отец Игнатий, уже достигший достаточно пожилого возраста. Он был духовником и этого монастыря и намеревался отпраздновать здесь Благовещение и Акафистную субботу, а также поддержать ожидавшего пострижения послушника, к которому питал особую любовь.

Утреня праздника Благовещения завершилась, и началось чтение первого часа. Однако ничто не говорило о том, что последует пострижение. Шла какая-то подготовка.

– Отец игумен, – спросил отец Игнатий, – разве сегодня не будет пострижения?

– Нет, отец духовник, оно перенесено на завтрашнее бдение Акафистной субботы.

– Почему? Что случилось такого, что его отложили?

– Я вам объясню. Послушник мне исповедался, что вчера днем он был на трапезе в Русском монастыре и ел маслины. А поскольку в день пострижения он должен причаститься, то накануне, согласно нашему святогорскому уставу, не разрешается брать в рот маслин. Итак, я приказал ему поститься сегодня, чтобы мы могли постричь его завтра.

Услышав это, отец Игнатий исполнился сострадания. Подумать только, откладывать пострижение из-за того, что послушник по забывчивости съел две-три маслины! И в день Благовещения, в день радости он должен поститься!

«...Его отеческое сердце столь сокрушалось, – пишет игумен Гавриил, тогда послушник Георгий, – что, разыскав меня во время литургии, он обнял меня со слезами, сказав в утешение: „И я буду поститься и бодрствовать с тобою, чадо». Так старец и поступил, отказавшись от общей трапезы и ограничившись одной маленькой просфорой, которую он разделил со мною в приемном покое. И это в день Благовещения, когда единожды за всю Четыредесятницу разрешается рыба!».

После обеда старец вновь разыскал послушника и спросил, где он будет бодрствовать до часа своего пострижения. Тот ответил, что легче всего уединиться в приделе святого Иоанна Златоуста.

Отправившись после повечерия в указанный придел, Георгий увидел, что величественный старец уже ждет его. Старец хотел поддержать послушника в его подготовке. Немногим монахам приходилось готовиться к пострижению так, как ему. Отец Игнатий начал: «Благословен Бог наш...». Послушник по его предложению трижды прочел из Большого требника канон на пострижение в великую схиму. Затем Георгий услышал замечательные советы старца и его размышления о монашеской жизни. Под конец они не забыли и об Иоанне Златоусте, принявшем их в своем приделе: «Найди книжечку, чадо Георгий, и прочти акафист святому Иоанну Златоусту. Его молитвы да утвердят тебя в твоей новой жизни».

Послушник и не подозревал о том, что может последовать за прочтением акафиста. По-видимому, златословный святой тотчас же ответил на его моление. Но о чудесном явлении, представшем глазам Георгия, мы поговорим чуть ниже, в IV главе (в ее части «Как лице ангела»).

То, что случилось в этот день с послушником, заставило его, уже ставшего игуменом Гавриилом, написать: «Эти события, случившиеся единожды в моей жизни, остались для меня незабываемыми. В то же время они являются неложным свидетельством святости этого мужа».

* * *

Враг объявил жестокую войну против одного монаха, недавно отказавшегося от мира, самыми яркими красками рисуя в его воображении привлекательность мирской жизни. Эти атаки были столь яростными, что ради их отражения подвижнику пришлось пролить кровь. Но каким бы ядом ни поил монаха велиар, столь же сильное утешение и облегчение он получал от своего святого духовника, отца Игнатия. «Чадо мое, – говорил тот, – мир тщетен и преходящ. Не страшись борьбы. Малое сопротивление, а награда велика. Поразмысли о небе. Что ожидает тебя там, куда ты попадешь! Радость и невыразимое веселие. Только потерпи. Внимай себе. Будь готовым. Отдай сердце свое Христу. Возлюби Его, как Он возлюбил тебя». Эти простые слова святой отеческой любви разогнали тяжкую мглу. А это наставление: «Возлюби Его, как Он возлюбил тебя», – затронуло самые чувствительные сердечные струны монаха. Даже достигнув пожилого возраста, он еще помнил эти слова, так укрепившие его, и восклицал со слезами на глазах: «Как он меня утешил! Как укрепил! Такой человек – это благословение Божие. Зная три-четыре языка, он утешал столь многих людей: греков, русских, болгар... Бесчисленные монахи, насельники киновий, скитов, келлий обретали рядом с ним покой. Он был Божиим благословением для всех, морем любви, простором снисхождения. Да будет его молитва с нами».

Иначе и не могло быть, поскольку почтенный духовник был жилищем Утешителя, Святого Духа, Который соделал его вестником любви и сыном утешения.

С тех пор, как преподобный Антоний Великий проложил путь подвижнической жизни, диавол утратил свой покой. На борьбу против монахов он бросает свои отборные силы и яростно атакует их, ибо они пополняют ангельское воинство и становятся на то место, которым он некогда обладал и которое утратил. В этой войне сатана пускает в ход хитроумнейшие уловки. И если ему не удается низвергнуть монаха, нападая «с левой» стороны, то он меняет тактику, пытаясь достичь успеха «справа». «Правые» искушения, кроме всего прочего, способны увлечь монаха в так называемую прелесть.

Однажды зимой, когда жизнь отца Игнатия уже близилась к закату, к нему явился один опечаленный пустынник, лицо которого несло на себе следы пережитой трагедии. Дрожащим голосом монах поведал духовнику то, что с ним случилось, и под конец с облегчением вздохнул: «Слава тебе, Боже! Ты избавил меня от зубов смерти. Что бы со мной было!»

Что же произошло с этим монахом? История его такова.

Этот пустынник, также поселившийся на Катунаках, с жаром предался монашеской жизни. Не имея духовного наставника, способного осуществлять необходимое руководство, он тем не менее с чрезвычайной ревностью принялся за аскетические упражнения и рассчитывал вскоре взойти на вершины святости. Сам того не чувствуя, он привык переоценивать собственные силы и сверх меры доверять самому себе. Он сам ставил себе цели, сам, как умел, их добивался и сам выставлял себе оценки.

Но, если быть более точными, он не был один. Враг, князь тьмы, неусыпно следил за ним, втайне роя для него яму и предвидя скорую возможность увлечь его в прелесть. К подобным ситуациям относятся мудрые слова одного современного подвижника трезвения, Иосифа Исихаста: «Куда ни начнет склоняться увлечение ума, лукавые демоны видят это, и тогда их главарь шлет супротивного духа, который не устает тайно доставлять материал для прелести. Он трудится с величайшим терпением, не жалея на это времени...».

Дух прелести и впрямь доставлял свой материал, терпеливо строя губительное сооружение. Мало-помалу сердце пустынника стало незаметно помрачаться. С ростом помрачения его всё более наполняли горделивые размышления. А чем больше места занимала гордость, тем сильнее сгущался мрак.

Время шло, и подвижник, вдохновленный своими постами, бдениями и аскетическими упражнениями, начал рассуждать сам с собой: «Если так пойдет дальше, я достигну добродетели Антония Великого! Только вот не пойму, отчего у меня при таких успехах до сих пор не было никаких видений!».

Но видение не заставило себя ждать. Некий «светлый» ангел предстал перед монахом, чтобы укрепить его в этих мыслях. «Твое житие, – сказал он, – угодно Христу более, чем житие любого другого подвижника Святой Горы».

Ангел исчез, предоставив монаху купаться в волнах блаженства. Итак, свидетельство свыше пришло. Его подвижнический путь заставил «небеса» радоваться! Он удостоился вкусить ангельского видения. И это еще не все! Однажды вечером, как и ожидал монах, вновь явился «небесный ангел». Какие же «радостные» вести он принес! «Ангел» сказал: «Велика твоя добродетель, брат мой. Тебе уготовлен сияющий венец, тебя ожидает великая слава. Приходи завтра вечером на вершину Афона. Туда сойдет Христос, и ты поклонишься Ему».

Никогда подвижник не испытывал такой радости. О безграничное счастье! Что увидят завтра его глаза! Ведь ему предстоит узреть Фаворский свет. Монах едва дождался утренней зари нового дня. Наконец он приступил к восхождению. Стояла зима, и путь затрудняли снега и льды, но монах не обращал на них внимания. Его согревало сопутствие «ангела», и он продвигался легко, не чувствуя ни холода, ни усталости.

Когда монах приблизился к вершине, его радость и нетерпение достигли предела. Между тем стемнело. И вдруг – о неземной, светлый вид! – его глазам предстали свечи, сияющие венцы, благовонный дым, священники, епископы... Вот это прием! А самым великолепным был престол славы, где восседал «Царь – Христос», окруженный величественными «святителями» и прочими «святыми». Среди «святителей» выделялся и «святой Спиридон», особенно почитаемый пустынником.

Поистине ужасно попасть под власть диавола. Тогда ему начинают служить и воображение, и чувства человека. Тогда мы представляем, видим, слышим все то, чего пожелает враг, и только Бог может нас от этого избавить.

Однако вернемся к рассказу о сатанинской западне. Мгновение спустя раздался мощный голос «Царя»: «Спиридон, приведи сюда моего избранного раба, чтобы он поклонился мне».

Медленной и величественной поступью «святой Спиридон» покорно приблизился к восхищенному монаху.

Это был критический момент. Если бы пустынник сейчас поклонился мнимому Христу, то либо сделался бы бесноватым, как бывало в других случаях, либо упал бы и разбился насмерть. Ведь в той стороне, где, казалось, находился «царский престол», уж, наверное, была какая-нибудь страшная пропасть. Но, видимо, какой-то уголок сердца несчастного подвижника оставался открытым для милости Божией. Божия милость и спасла его в последний миг.

Когда мнимый святой Спиридон приблизился к монаху, тот вдруг заметил, что на его голове не было обычной скуфейки. Конечно, это было не столь существенно. Зато существенным оказалось кое-что иное: монах вдруг различил там два диавольских рога!

В тот же миг он испустил душераздирающий вопль: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси мя!».

Вот и все. Великолепное сатанинское видение рассеялось, исчезло, яко исчезает дым²⁵⁴. А высоко на вершине Афона стоял одинокий подвижник, застигнутый ночью среди пустынных снегов...

Об этом-то драматическом происшествии он и рассказал отцу Игнатию.

«А теперь, – сказал духовник, – прославь Бога, Который спас тебя от злобы сатаны. Тебе больше нельзя оставаться в одиночестве в пустынной каливе. Отправляйся в общежительный монастырь Дионисиат, там ты будешь в безопасности».

Так был спасен монах. А ведь враг мог и выиграть эту партию, если бы прелесть зашла дальше, как случилось за несколько лет до этого с одним монахом скита святой Анны. Тому казалось, что с ним беседует Богородица, что он достиг вершин смирения, целуя ноги других отцов. В этого несчастного в конце концов вселился бес. Упав с крыши своей каливы (монах думал, что может летать, словно ангел), он сломал ноги. Позднее он к тому же совершил преступление в монастыре Ксиропотам и закончил жизнь в государственных тюрьмах. До того, как стать одержимым, бедняга предавался исключительно строгим аскетическим подвигам. Вот одна показательная подробность: в то время как все его собратья в начале Великой Четыредесятницы воздерживались от пищи в течение трех дней, он демонстративно и самонадеянно держал шестидневный пост.

Вот какие страшные западни устраивает диавол для подвижников! Он способен выстроить здание нашей погибели даже из аскетических упражнений, постов, бдений и молитв, предназначенных для освящения человека. Поэтому существование богоносных духовных отцов, которые разрушают сооружения врага, – это благословение Божие. Три рассказа, которые приводятся ниже в этой главе, также свидетельствуют о том, сколь необходимо существование святых старцев и сколь жалкими бывают те, кто попадает в кривые когти диавола.

В Православии существует удивительная гармония духовного и материального начала. Явления духовной жизни имеют соответствующее материальное выражение. Впрочем, это вытекает и из догматического учения.

Согласно богодухновенному определению IV Вселенского Собора, как человеческое, так и Божественное начало остается неизменным в Личности Христа. Он – совершенный Бог и совершенный Человек: незримый, невещественный, неописуемый и в то же время и зримый, и описуемый. Эта истина находит свой отзвук во всех проявлениях церковной жизни.

Совершается крещение. Наша душа убеляется незримой духовной благодатью, в то время как тело одновременно погружается в освященную воду купели. Мы молимся. К небу поднимается благовоние наших молитв, и одновременно с ними поднимается благовонный дым ладана. А если мы ночью войдем в православный храм, то увидим, что лики святых светятся: перед ними горят лампады. Материальный свет символизирует свет духовный, который излучают святые, «свойственное святым непрестанное просвещение Духа», по выражению святителя Симеона Фессалоникийского.

О скольких умиленных молитвах, скольких благодатных слезах, скольких священных событиях мог бы нам поведать тихий свет церковных лампад! Вот и в пустынной церквушке Успения слабые огоньки лампад по ночам мерцали перед святыми иконами. И было божественной радостью провести несколько минут в ночной молитве перед иконой Успения, взирая на опечаленные очи апостолов и мирный лик усопшей Пресвятой Девы.

До сих пор мы вели речь лишь о добром и благословенном. Но лукавый змий позаботился забросить свою удочку и сюда. Он замыслил заманить в какую-нибудь ловушку монаха, чьей обязанностью было возжжение лампад. К тому же был уже готов коварный план – столь удивительный, что его наверняка ожидала удача. Была лишь одна опасность: как бы его не разрушил отец Игнатий.

«Ох уж этот отец Игнатий, – рассуждал диавол. – Сколько моих замыслов он уже погубил! Какой только горечью не напоил меня! Итак, надо любой ценой добиться, чтобы он не узнал. Я буду нашептывать в уши ученика убедительные доказательства того, что нет оснований говорить о чем-то старцу. Однако и ученика надо подготовить: напустить мрака ему в душу. А для этого надо побудить его к гордости. Как же это сделать? Проще простого. Я хорошенько проберу его хвалебными речами. Все древо его существа: листья, ветви, ствол, корни я закачаю ветром похвал. Тут всё пойдет в ход: жертвы, принесенные им ради того, чтобы оставить мир, родителей и учебу; его особенности как пустынника; одаренность; все добродетели, действительные и мнимые; все дары и все выгоды мира. Если получится, я добавлю и какого-нибудь своего собственного монаха: пусть и тот сплетет ему несколько похвальных венцов. И все будет в порядке!».

Итак, дух гордости начал помрачать и затуманивать сознание монаха. А когда почва была подготовлена, враг перешел к осуществлению своего основного замысла.

Как-то раз стояла глубокая ночь. Отец Неофит спал и, возможно (кто знает?), видел ангельские сны. Но что это? Послышался какой-то легкий стук в дверь келлии (она находилась на верхнем этаже), и чей-то сладкий голос произнес: «Вставай, дитя мое. Спустись в церковь, потому что моя лампада погасла».

Монах тотчас стряхнул свой сон и в недоумении спустился в храм. Лампада перед иконой Богородицы действительно погасла. Охваченный волнением, он зажег лампаду, горячо помолился и вернулся к себе в келлию. Эта история повторялась вновь и вновь.

«Я делаю успехи, – размышлял он. – Я высоко взошел. Меня посещает Владычица неба и земли. Я слышу Ее ангельский голос. Я зажигаю Ее погасшую лампаду. Как же я счастлив!».

Иногда ему на ум приходила слабая, неуверенная мысль, советовавшая сообщить об этом старцу. Но отец Неофит отвергал ее: «Зачем говорить старцу? Разве это грех, чтобы его исповедовать? Это явление святое, и чем таинственнее и молчаливее я буду жить, тем лучше сохранится его святость».

Так он рассуждал. Пожалуй, в его дверь скоро постучал бы и «Владыка Христос»! Старец, однако, не дремал. Он что-то заподозрил и постоянно повторял ученику: «Дитя мое Неофит, будь внимателен. Сообщай мне обо всем, что происходит в твоей духовной жизни».

Как-то раз на исповеди он все же вынудил ученика подробно рассказать всю историю и доказал ему, что эта прекрасная ткань изготовлена на диавольском станке.

– Какие чувства владеют тобою, когда ты зажигаешь потухшую лампаду? – задал он вопрос.

– Радость и удовлетворение тем, что я удостоился такого благословения.

– А еще что?

– Да, есть и нечто другое. Какое-то скрытое смятение и беспокойство, как бы старец не узнал что-нибудь.

– Вот это последнее с полной очевидностью обнаруживает присутствие диавола.

Старец сказал многое, что следовало сказать о ловушках врага, и под конец заметил, чуть повысив голос:

– Эх ты, прельщенный! Диавол подшутил над тобою. Разве Всесвятая не обойдется без меня или тебя? Зачем Ей твоя помощь? Слушай! Если еще раз постучат в дверь, не ходи зажигать лампаду, и я за это буду отвечать.

Несчастный отец Неофит! Ему словно обрезали крылья. Он никак не ожидал, что у столь возвышенного явления будет такой бесславный конец. Конечно, потом он стал благодарить старца, спасшего его от диавольской западни. Но сейчас монах был очень огорчен. Оставался и еще один вопрос: постучат ли в дверь снова? Но куда там! Едва планы диавола вышли на свет, как исчезли, словно дым. Когда подложенные врагом яйца побывали на холодном ветру, из них уже не могли вылупиться птенцы.

Как рассказывает авва Кассиан, в подобной ситуации авва Серапион сказал своему ученику: «Чадо, тебя освободила твоя исповедь! Пока ты не говорил, бес поражал тебя. Теперь ты сказал и сам покончил с бесом. Теперь ему нечего делать подле тебя, так как ты обнаружил его планы. Чадо, тебя освободила твоя исповедь!».

Осуществление коварных планов врага требует тьмы. Увы монахам, да и всем христианам, которые скрывают свои душевные состояния от духовного отца! Главарь мрака быстро направит их к гибели и порадуется ей.

Греки, живущие за границей, как это ни печально, из-за своей небрежности часто падают жертвой антихристианских сект и учений, теряя бесценное сокровище православной веры. Нечто подобное случилось с Ангелисом Киусисом.

Этот человек покинул деревню Леондарио в окрестностях Фив – там была его малая родина – и отправился в далекую Америку в надежде добиться там успеха. Благодаря своей энергичности и природным дарованиям он не только нашел хорошее приложение для своих сил, но и приобрел огромное богатство.

Когда Ангелису было сорок лет, с ним случилось необыкновенное, единственное в своем роде происшествие. Ослепленный своим богатством и помраченный гордостью, он попал в сети какой-то сатанинской секты. Не боясь Бога, он прошел через специальный обряд отречения от веры и – до такой степени была развращена его душа – попрал ногами иконы Христа и Богоматери. Другие люди также совершали это кощунственное деяние, и с ними ничего не случилось. Однако Бог, Который долготерпит и молчит, в определенные моменты, только Ему одному ведомые, прерывает Свое молчание. Так случилось и с Ангелисом. Едва лишь он вышел из зала, где совершилось отвратительное дело, как был примерно наказан. Попущением Божиим несчастный был предан власти диавола, со стороны же казалось, что его поразило внезапное безумие.

«Богачу Ангелису не повезло! – рассуждали меж собой греки диаспоры. – Ангелис не в своем уме. Он свихнулся, он сам не понимает, что делает и говорит! У него тяжкое психическое расстройство».

С тех пор на долю братьев больного выпал неблагодарный труд возить его от одного врача к другому, из одной психиатрической лечебницы в другую. Хорошо еще, что в их распоряжении было сколько угодно денег. Ангелиса смотрели самые известные психиатры, лечили в лучших клиниках, давали ему самые сильные лекарства, но результат оставался нулевым. Кое-кто из врачей думал про себя: «Слишком уж странная у него болезнь, непохожая на обычные. Исключительный случай! Как же с этим бороться?»

Болезнь Ангелиса – это стали понимать и его родственники – не относилась к компетенции врачебной науки. Поэтому они решили прибегнуть к иному средству и, вспомнив об отвергнутой вере, отвезли его на родину, где обратились к помощи священнослужителей. Теперь место лекарств заняли заклинательные молитвы святителя Василия Великого. Поиски исцеления пошли по иному пути, а этот путь привел больного, или, вернее, бесноватого, на Афон.

«Отчего бы вам не отвезти его на Святую Гору? Пусть его там отчитает какой-нибудь иеромонах», – посоветовал кто-то.

Предложение тотчас было принято, и Ангелис в сопровождении своего брата Георгия очутился в Новом скиту, где у них было несколько знакомых.

Как-то, будучи в Новом скиту, я виделся с монахом, принимавшим братьев в своей каливе – отцом Евстратием Халдезосом, иконописцем. Отвечая на мой вопрос, он подробно рассказал всю эту историю, сообщив и о некоторых из проделок одержимого.

Как вы думаете, что он вытворял? Держа в руках четыре-пять круглых шаров размером с апельсин, Ангелис играл ими. Он с большой быстротой подбрасывал их в воздух один за другим, ловил и подбрасывал вновь, не роняя ни одного. Несомненно, ему позавидовал бы даже самый искусный жонглер!

Одержимых мучают разнообразные бесы. Одни из них действуют в полдень, другие – в ночные часы, третьи – раз в месяц... Некоторые несут с собой немоту и тупость, другие – болтливость и бесстыдство... Бес Ангелиса может быть назван «повреждающим и искажающим ум», а также «многоречивым». Из-за его влияния у несчастного развилось страшное многословие. Язык Ангелиса не останавливался ни на минуту. Он беседовал сам с собою, бессвязно рассуждая на самые разнообразные темы.

Отцы Нового скита приложили много сил, чтобы изгнать беса, но не добились никакого успеха: демон был очень упорным. Жила железна выя его²⁵⁵. Тогда они решили обратиться к какому-нибудь старцу, сильному в брани²⁵⁶. Таким и был отец Игнатий, сумевший исцелить многих одержимых.

Итак, Ангелиса препроводили в Катунаки, где был поставлен диагноз и намечен план сражения. Духовник понял, что изгнание этого лукавого духа будет стоить больших трудов. В этой борьбе, в совершении литургий и чтении заклинательных молитв, старцу должен был помочь и его ученик-тезка. Им предстояло в течение сорока дней поститься, каждый день служить Божественную литургию, отчитывать больного и молить Бога о милости. Самому Ангелису духовник велел ежедневно исповедоваться, сообщая свои самые затаенные мысли, а также все речения беса.

Тяжкая борьба длилась тридцать девять дней, а едва наступил сороковой день, как страждущий смог вздохнуть свободно. Узы, державшие Ангелиса столько лет, были разорваны, и его облегчение не поддается никакому описанию. Торжествуя от радости, он вернулся к себе на родину, а потом и в Америку, где продолжил свою жизнь, уже одетый и в здравом уме²⁵⁷. Но на географической карте его воспоминаний навсегда остался запечатленным Афон вместе с тем величественным старцем-духовником, который избавил его от тиранической власти адского врага.

Преподобный Силуан Афонский (1866–1938), вкусивший, по благодати Святого Духа, небесной сладости смирения, писал: «О Христово смирение!.. Плоды твои сладки, потому что они не земные... О смиренная душа! Ты подобна цветущему саду, в глубине которого находится прекрасный дом, где любит обитать Господь»²⁵⁸.

В нижеследующих строчках мы не будем слагать хвалебные речи в честь смирения, поскольку не собираемся предложить историю какого-нибудь смиренного монаха. Наоборот, мы выведем на передний план монаха Илариона, которым овладел дух гордости. Так или иначе это послужит прославлению дара смирения, хотя бы и «от противного».

Событие, о котором пойдет речь, произошло в 1914 году на Катунаках, в каливе Рождества Христова, находящейся несколько ниже жилища отца Игнатия.

Это были горячие дни для общины старца Макария, члены которой надстраивали второй этаж над своей каливой. Работа подходила к концу – осталось соорудить крышу. «Дети мои, – сказал старец, – благодарение Богу, все идет хорошо. Теперь понадобится втащить наверх доски для крыши. Будьте внимательны: доски тяжелые. Давайте поднимать их осторожно, по одной. Да и торопиться особенно не надо».

Все принялись за работу. Отец Иларион, младший из всех, не хотел таскать доски одну за другой. Будучи крупным и сильным человеком, он решил поднимать их по три.

«Отец Иларион, – заметили ему другие братья, – доски тяжелые. Не бери три сразу, такая тяжесть повредит твоему здоровью».

Тот, однако, не придал ни малейшего значения совету братьев. «Какое им дело до моей работы? – думалось ему. – Я лучше знаю, сколько мне надо носить».

Узнав об этом, старец сделал ученику замечание, но тот не прислушался и к нему. Видя возмутительное и неподобающее ученику пренебрежение, старец вспылил, поскольку ему пришлось иметь дело с диавольской гордостью и непослушанием.

Согласно монашеским преданиям, ученика, прогневившего старца, ожидает суровое наказание. И оно не заставило себя ждать. Гордый монах, желавший все делать по-своему, с тремя досками на спине поднялся наверх и, сбросив их наземь, тотчас же получил затрещину. Он был предан во власть сатаны, бес овладел им. И бес был не простой, а страшный и ужасный, тотчас же взбудораживший своим гневом всю округу. Уста несчастного извергали отвратительные слова, а прочие проявления болезни сеяли кругом страх и ужас.

– Что случилось? Что происходит? – Недоуменно спрашивали отцы из окрестных калив.

– Иларион, ученик старца Макария, взбесился! Бес вселился в Илариона! Им овладел злобный демон! Да избавит его Бог!

Отец Игнатий, который, конечно, тоже принадлежал к числу соседей, сразу узнал о происшествии. Будучи опытным в такого рода делах, он сразу понял, что злобного беса нельзя изгнать без великой битвы. Без промедления он велел пригласить в Рождественскую каливу побольше иеромонахов и монахов, чтобы те объединили свои молитвы и совершили над страждущим Таинство Елеосвящения.

В совершении Таинства приняли участие семь духовников. Само чинопоследование производило необыкновенное впечатление: атмосфера в храме была напряжена до предела из-за общего волнения, а от вида бесноватого разрывалось сердце. Посреди храма был распростерт пораженный бесом Иларион, привязанный к доске многочисленными веревками. Несчастный захотел отнести три доски, а не одну, и вот его самого принесли на одной доске, связанным. Рядом с ним стояло несколько сильных монахов, поскольку демон со страшной силой рвал все веревки.

Священники стали читать молитвы с напряжением и мольбой в голосе, хотя благолепие Таинства то и дело нарушалось бесовскими воплями и ругательствами.

«Безначальне, Вечне, Святе святых, – начал молиться содрогающимся от волнения голосом отец Игнатий, руководивший совершением Таинства. – Буди елей сей, елей радования, елей освящения, одежда царская, броня силы, всякаго диавольскаго действа отгнание...».

Благодаря молитвам и слезам отцов, благодаря вмешательству священников и силе священного Таинства совершилось чудо: страшный жилец вышел из Илариона. Страшное испытание завершилось, завершилось, когда гордому монаху был преподан неплохой урок, полезный и для многих других. Всем было о чем порассказать и чему поучиться.

Конечно, наибольшую пользу получил отец Неофит, ученик отца Игнатия. До начала Таинства Елеосвящения он охранял бесноватого. Отец Неофит знал, что Бог не мог попустить такого наказания без особой причины, и потому задал вопрос, который должен был внести ясность:

– Лукавый бес, отчего ты вошел в Илариона?

– А ну пошел вон! – ответил бес. – Это я-то буду тебе отвечать?

– Я заклинаю тебя во имя Святой Троицы назвать причину.

– Какое твое дело? Что ты меня заклинаешь, когда сам не священник и вообще никто? А вошел я, потому что... потому что он был гордым.

– И снова тебя заклинаю во имя Святой Троицы: скажи, что значит быть гордым?

Тогда демон нехотя, вынужденный заклинанием, произнес замечательное признание:

– Что значит быть гордым? А вот что: кому за все двадцать четыре часа суток ни разу не приходит в голову, что он грешник, тот называется го-орды-ы-ым!

Конец фразы бес прокричал повышенным тоном.

В ушах отца Неофита еще долго звучали эти слова. «Боже мой, – то и дело повторял он, – спаси меня от гордости». Он никогда не забыл того, чему его научило беснование Илариона.

Бог гордым противится²⁵⁹. Священное Писание, словно бы желая специально подчеркнуть это богодухновенное речение, повторяет его трижды на своих страницах. Как говорит преподобный Иоанн Лествичник, «гордость есть отвержение Бога». Обо всех этих истинах нам напоминает драматическая история страдания гордеца Илариона, который думал прославиться, подняв две лишних доски, а вместо этого был уничижен, как никто другой.

Те, кто добился успеха в духовной жизни, в одинаковой мере обладают всеми добродетелями и сияют всеми цветами духовной радуги. Тем не менее в некоторых случаях можно отметить определенные добродетели, выделенные более яркими красками.

Среди добродетелей отца Игнатия особенно выделялась чинность. Во всех своих занятиях, и прежде всего в исполнении монашеских обязанностей, он был величайшим педантом, образцом точности и благочиния. Этой линии он следовал до глубокой старости. Заповедь Писания: «Внемли себе»²⁶⁰ старец начертал крупными буквами на своем боевом знамени. Всегда серьезный, немногословный, сдержанный в своих поступках, заключенный в цитадели своего сердца! Стоило один раз взглянуть ему в лицо, чтобы понять, что он погружен в размышление, а не отпустил свой ум бродить на все четыре стороны. Отец Игнатий всегда отличался бдительностью и вниманием, подобно тому как указывает в «Отечнике» авва Виссарион: «Монах так же, как херувимы и серафимы, должен всецело быть оком».

Особое место в его жизни занимала добродетель воздержания. В самом деле, о чем любил напоминать его «дед», старец Хаджи-Георгий? Все подвижники воздерживаются²⁶¹. В течение нескольких десятилетий отец Игнатий в точности исполнял строгий хаджигеоргиевский устав и лишь под конец жизни, когда силы его истощились, был вынужден, подчиняясь духовникам, вкушать кое-какую скоромную пищу. Однако и здесь господствовал дух воздержания: старец ни в коем случае не позволял себе быть увлеченным услаждением вкуса.

Так, однажды, тогда отцу Игнатию было девяносто восемь лет, отец Неофит, ко всему еще и замечательный повар, в какой-то праздничный день приготовил необыкновенно вкусное рыбное блюдо. За столом сидел и молодой отец Евстратий, младший из членов общины, который, удивленный неожиданным действием старца, задал вопрос:

– Отче, почему ты льешь уксус в свое кушанье?

– Я добавляю уксус, милый Евстратий, чтобы оно утратило свой вкус. Не подобает монаху есть вкусные блюда.

Большое значение имела и добродетель простоты. Афонские отцы много рассказывали мне о простоте старца. Он был очень простодушным, походя в этом на преблаженного преподобного Павла Препростого, «образ блаженной простоты», на Адама до его падения, на невинных детей. На небосводе его души никогда не появлялось ни облачка лукавства, подозрительности, лицемерия, лести, скрытности. Сказанное ему он принимал так, как услышал, ничего не добавляя и не отнимая, не критикуя. В душе старца не было зла, и он не подозревал возможности его присутствия в других.

Простота дарила его душе красоту, ибо красота в своем высшем выражении идет всегда рядом с простотой. Сам Бог, красота Которого неописуема, в высшей степени прост и несложен. И это побуждало всех отцов любить отца Игнатия без меры. Он относился к ним «с простотою, без притворства, без двоедушия и лукавства», по слову Лествичника, и именно это пленяло их.

Однако причиной душевной красоты является и добродетель «пренепорочной чистоты», о которой стоит поговорить подробнее.

О человеке, посвятившем себя Богу и облаченном в девственную чистоту, Писание говорит: «Якоже крин в тернии»²⁶². Дело в том, что цветок этот, согласно истолкованию святого Мефодия, епископа Олимпского, отличается чистотою, благоуханием, сладостью и радует взор. Ведь чистота – это вешний цветок, в белых чашечках которого расцветает нетление²⁶³.

Отец Игнатий отличался нравственной чистотой жизни, чистотою, благоуханием и сладостью своего целомудрия. С малых лет он сохранил свой светильник горящим, чашечку – белой, а одеяние чистоты – незапятнанным. Будучи девственным и белым, словно снег на недоступных горных вершинах, он удостоился получить и боготканное облачение священства. Конечно, здесь была и некая благословенная обратная связь: чистота даровала ему священство, священство же освятило чистоту. В день рукоположения отца Игнатия на него в изобилии излилась благодать Святого Духа, украсив его тело необыкновенной и неотъемлемой нравственной чистотой.

Выразимся яснее. С тех пор, как отец Игнатий был причислен к священническому лику, и до его кончины прошло целых семьдесят лет. В течение всего этого промежутка времени его не тревожило никакое волнение плоти, никакая фальшивая нота не примешивалась к мелодичному пению чистоты. В его теле, даже и во время сна, не наблюдалось даже самого ничтожного бесчиния, самого незначительного плотского стремления. Присутствие Святого Духа совершило животворящее умерщвление плоти и сохраняло в старце неприкосновенными печати «пренепорочной чистоты».

Это состояние, достойное всяческого восхищения, принадлежит к числу даров благодати Святого Духа. Великий святой Русской Церкви Серафим Саровский назвал его преподобием тела.

За преподобием тела следует дар благоухания. На то, что от святого духовника источается благоухание, обращали внимание многие. Старец Арсений, сподвижник блаженного старца Иосифа Исихаста, сообщил нам следующие достопамятные подробности:

«Будучи еще молодыми монахами, мы с отцом Иосифом отправились к отцу Игнатию послушать духовных наставлений. Он всегда давал нам мудрые отеческие советы и между прочим, помнится, сказал: „Кто трудится в юности, не будет голодать, когда состарится. Сейчас, пока вы молоды, молитесь, поститесь, подвизайтесь, кладите поклоны. И тогда у вас будет пища в старости». Его советы были нам очень полезны. И вот что удивительно: вместе со словами из его уст исходил и некий прекрасный запах. Он говорил, а уста его благоухали!».

Это ценное сообщение отца Арсения подтверждается и свидетельствами других старых монахов, заставших духовника в живых. Старец Хрисанф, некогда монашествовавший в скиту святой Анны, а ныне живущий в Аттике, рассказал мне: «Он был моим духовником, и я посещал его регулярно. Не только его слова, но и одежда, и пот распространяли благоухание».

В конце этого жизнеописания мы увидим, что и кости его благоухали. Таковы плоды чистоты. Тех, кто чист, Святой Дух награждает многочисленными дарами, ибо Он чрезвычайно благоволит к ним. «Как фимиам услаждает чувства, так и Дух Святой радуется чистоте», – говорит преподобный Ефрем Сирин.

К сказанному стоит добавить еще одно. Если преподобие тела достигло высокой степени, то и дар благоухания будет соответственным ей. Такою высшею формою девства обладали все те святые, тела которых мироточили после смерти. Мироточение предполагает необыкновенную чистоту. Потому-то святитель Григорий Палама в одном из своих похвальных слов называет святого Димитрия Мироточивого девственным и пречистым.

Благословенный отче Игнатие, став по своей благоуханной чистоте благовоннейшей лилией Афона, помолись же вместе с другими святыми мироточцами, чтобы и в наше тяжкое, беспокойное, нечистое время появлялись благоуханные цветы чистоты, воздержания и непорочности! Пусть и в современном неустройстве присутствует некое устроение, украшенное ароматом духовного мира и облаченное в виссон белый и чистый!²⁶⁴

Ум отца Игнатия светился ясностью. Его идеи, замыслы, замечания отличались кристальной чистотой. При обсуждении серьезных вопросов, при откровении помыслов, во время исповеди в его устах звучали слова, способные поразить собеседника. Более того, тому казалось, что он общается с пророком. В качестве пояснения приведем несколько связанных с этим конкретных случаев.

* * *

Один старец из каливы, находившейся недалеко от монастыря Ксенофонт, вместе со своим учеником отправился на Катунаки, чтобы исповедоваться духовнику. Настал момент, когда следовало прочесть разрешительную молитву. Между тем отцу Игнатию было известно лишь имя старца, а как зовут ученика, он не знал. Естественно было ожидать, что он спросит имя ученика, когда его понадобится упомянуть в молитве. Однако духовник сделал это и без посторонней помощи.

– Видишь, какое чудо, старче? – спросил ученик на обратном пути. – Мы ему ничего не сказали, а он сам узнал мое имя. Должно быть, это святой человек. Он беседует с Богом, и Бог ему открывает все.

– У него, дитя мое, есть пророческий дар. Бог наделяет нас редкостными дарованиями, когда мы любим Его и исполняем Его заповеди.

* * *

В одной из монашеских общин Катунак было два послушника. Один из них происходил из Афин. В каком-то разговоре отец Игнатий кстати заметил старцу общины: «Не удерживайте этих двоих, отец Неофит. Эти ничего не добьются. Они не годятся для монашеской жизни».

Старец не уделил нужного внимания словам духовника и удержал их. Он постриг в монахи обоих, но вскоре горько раскаялся в этом. Новоиспеченные монахи то и дело вносили смущение в жизнь братии, а в конце концов отвергли монашеский образ и возвратились в мир. Опечаленный, старец Неофит рассуждал про себя: «Видно, неспроста говорил духовник не принимать их».

* * *

Некий монах из одного соседнего скита часто посещал духовника, чтобы вкусить его утешительных наставлений. Но однажды слова духовника привели его в беспокойство. С тех пор монах стал испытывать чувство тревожного ожидания, как и Пресвятая Дева, когда старец Симеон заговорил с ней о мече, который рассечет Ей сердце²⁶⁵. Так что же такого сказал ему духовник?

«До шестидесяти восьми лет ты проведешь свою монашескую жизнь в покое. А вот с шестидесяти восьми лет и дальше тебя будут терзать такие искушения, что надо тебе запастись терпением Иова. Но ты должен претерпеть, чтобы быть увенчанным».

Естественно, монах задался вопросом о том, что же за испытания ждут его в будущем. Он не мог поставить под сомнение авторитет духовника, ибо знал, что тот никогда не бросает слов впустую.

Монаху исполнилось шестьдесят восемь лет, и пророчество стало исполняться. Довольно было уже неприятностей, хлопот и материальных издержек, возникших в связи с болезнью его ученика. Речь идет о туберкулезе, с которым в те времена не умели бороться. Многи скорби праведным!²⁶⁶ И это предвидел отец Игнатий, ибо ему все открыл Тот, Кто предопределяет печали, Кто дает терпение и Кто распределяет венцы.

* * *

Молодой – двадцатичетырехлетний – монах скита святой Анны, отец Хрисанф, в который раз шел по узкой дорожке, ведущей в пустынную каливу его духовного отца. Каждый раз, направляясь туда, он испытывал усталость из-за свирепой брани, которую в это время вел против него враг. И каждый раз, когда он возвращался назад, его душа, утешенная и укрепленная человеком Божиим, напоминала море, исполненное тишины.

Монах шел вперед. «Мой духовник, – думалось ему, – поистине человек Божий. Кажется, что его устами говорит Дух Святой». Дело было днем, а не ночью, когда стоило бы двигаться с опаской и предосторожностями. Самый полдень. Не было ничего необычного или опасного. И вдруг – что за ужасный грохот, что за шипение, какой грозный вид! Внезапно перед монахом предстал отвратительный дракон, готовый растерзать его.

В этой неожиданной ситуации слова тайной молитвы, никогда не покидавшей сердца монаха, достигли высшего напряжения. И тотчас же, в один миг, сатанинское видение, бес полуденный²⁶⁷, о котором упоминает псалмопевец, исчезло.

Сколь бы стойким ни был человек, после такого приключения вся его душа должна ощущать напряжение и беспокойство.

– Благословите, отец духовник. Помолитесь обо мне.

Духовник же, еще не слышавший никаких подробностей происшедшего, вместо иного ответа произнес с отеческой любовью:

– Ну, Хрисанф, золотой цветик²⁶⁸ (так он обычно любовно называл монаха), не робей, не страшись убивающих тело, души же не могущих убить²⁶⁹.

Этими словами отец Хрисанф был поражен еще раз. Слепой духовник (это событие случилось в 1922 году, когда тот уже утратил зрение), оказывается, мог видеть! Его душа словно бы обладала некими «радарами», способными почувствовать многое. Глаза внутреннего человека²⁷⁰ были велики, как и у пророков. Старец знал суть дела прежде, чем ему могли обо всем рассказать. Святой Дух, обитавший в его сердце, сообщал ему все необходимые сведения.

Святой Григорий Палама, проповедник православного мистицизма, говоря о свете, Божественном просвещении и священном блаженстве, между прочим, пишет в «Триадах в защиту священно-безмолвствующих»: «...тело тоже как-то приобщается к умному действию благодати... Так, лицо Моисея сияло, когда внутренний свет ума перелился на тело, и настолько сияло, что чувственно смотревшие на него не могли вынести небывалого блеска. Так, чувственное лицо Стефана казалось лицом ангела, потому что и его ум, ангелоподражательно и ангелоподобно наитием или принятием соединясь в таинственном приобщении с надмирным Светом, тоже стал подобен ангелу».

Отец Игнатий также принадлежал к числу святых мужей, достигших, подобно Моисею, мрака, который превыше света, и погрузившихся в сияние Божие. Нетварный Свет не только просветил его внутреннего человека, но и передал свое сияние внешнему, заставив его лицо сиять, словно ангельский лик.

Я должен выразить благодарность иеромонаху отцу П. (он не захотел, чтобы его имя было упомянуто здесь), ибо он поведал мне об одном необыкновенном событии из жизни святого духовника. С этим монахом я разговаривал, когда ему было свыше семидесяти лет. Но, несмотря на пожилой возраст, его память находилась в прекрасном состоянии, и в ней с удивительной точностью сохранились все афонские события того времени, когда отец П. начинал свой монашеский путь.

– Был день святого Константина, – начал он свой рассказ, – 21 мая 1916 года. В Малом скиту святой Анны отец Феодосий служил панихиду по своему старцу, отцу Стефану. В его каливе, Нижне-Успенской, собрались все духовники округи, чтобы вместе совершить службу и помолиться о покойном. Я, тогда семнадцатилетний юноша, еще не был пострижен в монахи. Я был еще безбородым и наблюдал за литургией из своей кавии, через щели в стене.

– Старче, – прервал я его, – что означает слово «кавия»?

– Кавия – значит маленькая келлия. Прежде монахи протягивали грубую веревку посреди келлии, и, опираясь на нее, бодрствовали и молились. От этой грубой веревки, которая у моряков называется «кавос» (канат), и келлию прозвали кавией. Так вот, из моей келлии, смежной с храмом, я наслаждался литургией, которую чинно служили иеромонахи-пустынники. Но откуда было мне знать, что увижу я за этой литургией! Началась Херувимская песнь, и духовник отец Игнатий вышел совершать каждение. Что я тут увидел! Боже мой, что это был за вид! Какой светлый образ предстал перед моими глазами! Его лицо преобразилось, оно было всесветлым, отмеченным Божественной благодатью. Оно сияло как ангельский лик!

– А у других иеромонахов, служивших литургию, наблюдалось что-либо подобное?

– Нет, только у отца Игнатия.

– Что же вы почувствовали, старче, узрев такое чудо?

– Я ощутил глубокую внутреннюю радость, чрезвычайное счастье. Впервые в жизни мне довелось увидеть столь светлый и прославленный лик.

Когда отец П. сообщил мне об этом чуде, в моей душе окрепла уверенность, что отец Игнатий действительно был одушевленным храмом Божественного света.

* * *

Выше мы рассказали об отеческой поддержке, которую духовник оказал будущему игумену Дионисиата Гавриилу накануне его пострижения. Однако мы опустили одну деталь, которую хотим привести здесь.

Как мы помним, послушник стал с умилением читать акафист святому Иоанну Златоусту. По завершении славословий в честь этого величайшего светильника Церкви, он благоговейно приложился к его иконе, а затем обратился к духовнику, желая взять благословение. Но что за видение предстало тут перед ним! Послушника потрясло, ужаснуло необыкновенное сияние. Наверное, таким же трепетом были проникнуты апостолы в час преображения Господня. А лицо отца Игнатия было озарено Фаворской славой, оно блистало, как лик небесного ангела. Послушник тотчас упал к ногам старца, этого земного ангела, умоляя сокрушенным голосом:

– Благослови меня, отче. Благослови!

Тот прикоснулся рукою к его голове и осенил ее крестным знамением, умиленно воскликнув:

– Благословенно имя Твое, Владыко всяческих!

Мы рассказали лишь два случая, связанных с истечением Божественного сияния. Кто знает, сколько еще раз лик святого духовника сверкал надмирной славой, сколько раз отец Игнатий, затворившийся в своей келлии и занятый сердечной молитвой, бывал омыт прибоем световидных волн невещественного и нетварного Света!

Но кто может знать об этих священных явлениях и описать их? Чей взор проникнет сквозь «пресветлый сумрак сокровенно таинственного молчания», по выражению священномученика Дионисия Ареопагита, и узрит световидное блистание Божественной благодати? Жемчуг сокрыт в раковине, а раковина – в глубине морской. Речь идет о жизни, сокрытой, по выражению апостола Павла, отца христианского мистицизма, со Христом в Боге²⁷². В таком вопросе остается довериться благочестивому предположению, которое изображает отца Игнатия в виде корабля, непрестанно бороздящего сияющие моря сверхсущностного Света под снежно-белыми парусами, которые наполняются светлыми дуновениями Святого Духа.

Два мимолетных эпизода, когда лицо святого мужа выглядело как лице ангела²⁷³, доносят до нас лишь отдельные лучи этой внутренней славы, сопряженной с излиянием света.

Как правило, безмолвие укрепляет духовную жизнь. Чем более она безмолвна и уединенна, тем легче осуществляется единение души с Богом. Однако это правило имеет свои исключения, поскольку Дух дышит, где хочет²⁷⁴. Яркий пример такого исключения представляет собою святой праведный Иоанн Кронштадтский, яркое светило Русской Церкви. Несмотря на свои бесчисленные пастырские обязанности, он столь глубоко переживал присутствие Бога в своей душе, что мог бы стать примером для подражания гораздо более строгих пустынников и затворников.

Нечто подобное наблюдалось и в жизни отца Игнатия. Многочисленные священнические обязанности, труд духовника, отнимавший немало времени, богослужения в его каливе и тому подобное создавали немало затруднений. Тем не менее его духовность стояла на столь высоком уровне, что ей могли бы подивиться даже и те из безмолвников Афона, которые жили в наибольшем уединении. Недостаток безмолвия восполняла благодать Святого Духа. Прямодушие старца, его святая простота, девственная чистота и великая любовь в изобилии вознаграждались ею.

Тем не менее и сам он неустанно стремился ввысь, совершая восхождения в сердцы своем²⁷⁵. Апостольские призывы: «Будьте постоянны в молитве»²⁷⁶ и «Непрестанно молитесь»²⁷⁷, – буквально воспламеняли все его существо. Постоянство старца в молитвенных подвигах было достойно восхищения.

Кровать в его келлии стояла лишь для вида. Отец Игнатий предпочитал кровати канаты-«вешалки», на которых сон уступал место молитвенным усилиям. Эти канаты были для него священным местом, в котором душа обрела своего Господа.

Подобным же святым местом был и его низенький стул. Сидя на нем в безмолвные ночные часы, старец предавался глубокому самососредоточению, с помощью Божественной благодати низводил ум в сердце и непрестанно повторял имя Господне, вкушая таким образом невыразимого блага умной молитвы, высшею мерой которой были явления невещественного и надмирного Света.

Местом священным и в то же время внушавшим благоговейный страх, истинным Вефилем, где отец Игнатий, подобно патриарху Иакову, лицезрел неприступное и неописуемое величие Божие, был храм в часы Божественной литургии. В ходе бесчисленных литургий, которые старец совершил за пять-шесть десятков лет, он, поднимаясь на крилу ветреню²⁷⁸ литургического действа, пережил невыразимые духовные состояния.

Когда старец читал Евангелие на литургии, то заставлял сопереживать ему всех находившихся в церкви. Это было не просто чтение, но подлинное священнодействие. Отец Игнатий столь глубоко переживал события из евангельского отрывка, что слезы всегда появлялись на его глазах. Если же чтение относилось к Страстям Господним, то лишь Божественная поддержка помогала ему дочитать до конца.

Если такое бывало при чтении Евангелия, то что же сказать о Херувимской песни? Тусклое отражение его состояния в этот момент литургии можно найти выше, где мы видели, что лицо духовника сияло ангельской славой.

Что же нам предположить относительно страшного часа жертвоприношения? Что должен ощущать человек, плачущий при чтении слов Христа, перед лицом свидетельства Голгофы, невыносимого смирения, скорби и боли Сына Человеческого?

Но тот, кто ощущает горечь Голгофы при совершении Бескровной Жертвы, не может не чувствовать и неизреченной и световидной славы Воскресения. Вся тайна христианства, тайна беспредельного смирения и печали, но и беспредельной радости и славы, заключена в событии Божественной литургии. А священнослужитель, переживающий эти состояния, будет преисполняться сильнейшим духовным трепетом.

Атмосфера храма действительно была исполнена этим трепетом, когда служил отец Игнатий. Один мой знакомый иеромонах, переживший эти неповторимые мгновения таковых священных переживаний, подробно рассказывал о них: «Отец Игнатий служил удивительно: прекрасно, торжественно, величественно. Прекрасным был и его голос, и весь духовный воздух вокруг него. В то время, когда он литургисал, он был носителем Духа. Никто не мог сравниться с ним как священнослужитель. Ему не было равных».

Если внимательно проанализировать это простое выражение: «В то время, когда он литургисал, он был носителем Духа», – то оно многое скажет нам о достоинствах старца как священника.

При совершении праздничных литургий или других Таинств, например Елеосвящения, в которых принимало участие много священников, отцу Игнатию, как старшему, принадлежало первенство. И действительно, в нем присутствовала некая таинственная священническая благодать, которой не было заметно у других.

Даже его внешний облик придавал службе какое-то особое звучание. Старец был среднего роста, чуть полный, рыжеволосый, со снежно-белой бородой, круглым, как у ребенка, лицом и пышными бровями, слегка затенявшими его светлые голубые глаза. Конечно, и его голос, чистый и прекрасный, оживлял и украшал высокое содержание литургических текстов.

Но подлинной основой всего этого величия была его любовь пред лицом Христовым. Она заставляла отца Игнатия волноваться и исполняться слез от момента чтения Евангелия до конца Божественной литургии. Он любил Христа, ибо Тот прежде возлюбил его. Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас²⁷⁹. Отсюда происходит и любимое выражение духовника, с которым он часто обращался к своим духовным чадам: «Дитя мое, возлюби Того, Кто возлюбил тебя».

Одним из любимых евангельских чтений отца Игнатия было чтение 31-й Недели по Пятидесятнице – Евангелие от Луки, глава 18, стихи 35–43. Горячее стремление иерихонского слепого к свету, его мольбы: «Иисусе, Сыне Давидов! Помилуй меня» и «Господи, чтобы мне прозреть», – всегда вдохновляли старца. К тому же для монаха, занимающегося умной молитвой, не может быть более дорогого евангельского зачала.

Когда отец Игнатий перешагнул восьмидесятипятилетний рубеж, его связь с образом этого слепого оказалась еще более тесной. Дело в том, что глаза старца были поражены катарактой, а со временем он и вовсе утратил зрение.

Лишенный материального света, он не переставал расточать вокруг себя свет невещественный, который просвещал путников, направлявшихся ко граду невечернего Света. Господь даровал старцу еще достаточно лет, в течение которых овцы из афонского двора обретали подле него «место злачное» и «воду покойную».

Всех, кому требовался опытный духовник, посылали в Катунаки, к отцу Игнатию-слепцу, как его теперь называли. Там жил незаменимый пастырь, замечательный врач, непогрешимый наставник, там находился «банк», обладавший неоценимыми духовными капиталами. Там люди находили всеми уважаемого старца, обессиленного и согбенного годами и слепотой, который наделял приходивших к нему миром, утешением и мудрым наставлением.

На этой священной страже он неуклонно стоял до последнего вздоха. Его рассудок до конца сохранял свежесть сил, так что служение духовника не прекращалось ни на минуту.

Обычно он проводил время в своей келлии. В церковь спускаться старцу было нелегко, и он непременно приходил туда лишь на время литургии.

В тех немногих случаях, когда он выходил прогуляться вокруг каливы, ученики, исполненные уважения и любви к своему старцу, старались убрать с дороги даже камни, о которые тот мог бы споткнуться.

У отца Игнатия, как и у всех пожилых людей, были свои проблемы со здоровьем. Он страдал от ревматизма и много ночей подряд вынужден был стучать ногами от болей. Однако он переносил это состояние молчаливо, никогда не жалуясь, не требуя лекарств и ухода.

Его устремленность ввысь была видна и в отношении к пище. Старец ел все, что приносили к нему в келлию. Если вдруг пищу не успевали или забывали принести вовремя, он не обращал внимания. Его ум был пленен небесным и не беспокоился о земном.

Главным, что занимало старца, был предстоящий переход в вечность. Он миновал девяностолетний, девяностопятилетний рубежи и приблизился к сотому. Сто лет земной жизни, из которых двадцать прошли в миру, а восемьдесят – на Афоне, составляли немалое число. Настал час, когда корабль, целых сто лет бороздивший земные моря, должен был бросить якорь в небесной гавани.

В октябре 1927 года отцу Игнатию предстояло уйти. По-видимому, достопочтенный старец предчувствовал свою кончину. Двадцать пять дней он предавался совершенному посту, желая облегчить себя для великого перехода.

25 октября, вскоре после восхода солнца, одному русскому пустыннику, отцу Варфоломею с Карули, посчастливилось увидеть, как умирают святые. Он поднялся в каливу Успения, где его проводили в келлию старца.

– Доброе утро, батюшка. Благослови.

– Кто ты?

– Я диакон Варфоломей.

– Как дела, дитя мое?

– Все в порядке, батюшка.

– У тебя все в порядке. А я жду кого-то, кто должен прийти.

Кого ждал старец? Кого же еще, как не ангела, который должен был принять его дух. И небесный посланник пришел, принял душу слепого духовника и проводил ее к свету небесному, «в месте светло и злачно». Старец, согласно чьему-то примечательному выражению, «умер, как птичка». Отцу Варфоломею больше не доводилось видеть столь тихой смерти.

На следующий день, 26 октября, под покровом благодати святого Димитрия Мироточивого, при большом стечении народа совершались похороны. Никогда лица отцов Святой Горы не обнаруживали такой печали, как в этот день. Отец Герасим из Малого скита святой Анны, гимнограф, рассказал мне о том, какое горе причинила всем кончина старца и какой невосполнимой утратой стала смерть такого замечательного духовника.

Несколько лет спустя состоялось вскрытие его честных останков. Все отцы трепетали от духовной радости, ибо от мощей благословенного старца разливалось удивительное благоухание. Бог еще раз подтвердил и удостоверил преподобие этого мужа.

* * *

Десятью годами позже мне довелось познакомиться с его учениками на Святой Горе. Особенно благодатным выглядел образ отца Игнатия, второго ученика старца, яркими красками изобразившего в беседе со мною святость своего наставника. Доброе дерево дало и добрый плод²⁸⁰.

Однако самого приснопамятного духовника мне застать не удалось. О, если бы нам довелось по святым молитвам старца узреть его на небе, служащим в сияющем священническом облачении, сотканном Самим Богом, пред «святым и пренебесным и мысленным жертвенником Божиим»! Аминь.