Часть 6. Духовник. Отец Савва

Начиная шестую часть книги «Образы современных святогорцев», мы испытываем особое удовлетворение, поскольку величественному образу иеромонаха Саввы (1821–1908) угрожала опасность быть поглощенным океаном забвения. Между тем было бы поистине жаль, если бы эта яркая звезда афонского небосвода пребывала в неизвестности.

Я помню, сколь ощутимой была благодатная атмосфера его присутствия, когда я в возрасте восемнадцати лет прибыл на Святую Гору, хотя он и умер тридцатью годами раньше. Мне постоянно приходилось слышать: «Здесь, напротив, на возвышении, в Малом скиту святой Анны, в каливе Воскресения, жил знаменитый духовник отец Савва»; «так сказал отец Савва»; «так поступил отец Савва»; «такие-то имена поминал, так-то служил, так-то исцелял одержимых бесами отец Савва » и т. д. В моем юношеском сознании отец Савва представал как удивительный герой, как ширококрылый орел в недосягаемой духовной вышине.

Если бы мы промедлили с составлением его биографии еще немного, оказалось бы поздно, потому что старые монахи, знавшие его лично, уходят один за другим. Слава Богу, что мы успели заключить среди страниц этой книги многоценное сокровище – сокровище, способное обогатить многие души, которые среди современного духовного оскудения взыскуют твердой пищи¹⁶¹ и принимают то, что от Духа¹⁶².

Отец Савва заслужил признание как великий подвижник, как равноангельный священнослужитель, как несравненный духовник и наставник человеческих душ. Успех его деятельности в качестве духовника был беспрецедентным, поразительным и напоминал богоносных старцев древности. Бесчисленные души, терпевшие бедствие, обрели близ него в тяжкие и беспокойные времена спасительную гавань, путь жизни, воду успокоения.

В самом начале мы воссоздаем также и образ его наставника. Речь идет об иеромонахе Иларионе, грузине по национальности, который был удивительной личностью, благословенной ветвью, от которой родился священный цветок, словно изумительный Елисей от Илии Фесвитянина.

Сведения для биографии мы получили от множества пожилых афонских монахов, многие из которых находились в близких отношениях с отцом Саввой, а также из книг архимандрита Гавриила, игумена Дионисиата: «Лавсаик Святой Горы» и «Новый благоделатель». Особенно помогла нам замечательная книга «Воспоминания. Святая Гора – Иерусалим» приснопамятного архимандрита Иоакима Специериса, доктора богословия и знаменитого проповедника.

В конце сего жизнеописания мы выражаем свое желание и мнение о причислении отца Саввы к лику святых, почитаемых Церковью. Ответственное церковное начальство должно удостовериться, что среди всех монахов Святой Горы существовала и существует несомненная и неоспоримая вера в святость сего старца. Мы испытаем великую радость, если будет по достоинству почтен тот, кто почтил Бога, кто украсил Афон, кто утолил жажду многочисленного народа, кто обратил сердца сыновей к Отцу¹⁶³, кто был духоносным наставником, рекою текущею славною в земли жаждущей¹⁶⁴, благоуханным и неповторимым цветком в священном Саду Богородицы.

Июнь 1972 г. Архимандрит Херувим

Он (духовник отец Савва) был привлекателен во многих отношениях – воздержан и великодушен, а бесстрастен до такой степени, что никто никогда не видел его в гневе, тревоге или унынии. Всегда благодушен, приятен, общителен. Великое множество монахов и мирян стремилось к нему на исповедь. Он неустанно изучал творения святых отцов и Священное Писание...

Хотелось бы, чтобы кто-нибудь взялся описать жизнь отца Саввы.

Архимандрит Иоаким Специерис.

Вечерело. Во дворе Малого скита святой Анны, на склоне высохшей отшельнической горы, беседовали два монаха, старец и ученик. Вечернюю тишину нарушал только непрерывный шум моря, омывавшего подножие горы, – наилучший аккомпанемент к молитвам монахов, которые, стоя с воздетыми руками на вершинах обрывистых скал, образуют опору вселенной. Беседа продолжалась, пока младший не поднялся. Он поклонился старцу и направился к каливе, где ожидал другой монах.

– Ты закончил, отец Онуфрий?

– Закончил, отец Иларион.

– Тогда я пошел.

Легкими шагами молодой монах приблизился к старцу.

– Благослови, старче.

– Здравствуй, Иларион. Здравствуй, мой ангел. Садись.

Прошло не так много времени с момента пострижения отца Илариона. Любовь к Богу заставила его покинуть свою землю и родственников в селении Вриула близ Смирны и переселиться в страну подвижников. В течение трех лет (1879–1882) он был послушником, а когда облачился в ангельский образ, то почувствовал, что для него все изменилось. Он был уже не Георгием Хадзитассу, но отцом Иларионом, монахом Малого скита святой Анны. Он принадлежал не людям, а Богу и был исполнен божественной радости. Еще со вчерашнего вечера ему хотелось подольше побеседовать со старцем и вкусить радости от его слов, исполненных Божией благодати.

В откровении помыслов прошло некоторое время.

– Иларион, дитя мое, понравилось ли тебе данное мною имя?

– Еще как понравилось, отче.

– А знаешь, почему я избрал его?

– Как же не знать? Ты подарил мне имя «дедушки», твоего блаженной памяти старца отца Илариона.

В который раз на глазах отца Саввы показались слезы, лишь только ему пришел на память благообразный облик духовного отца.

– Да сохранят нас его молитвы. Благословение его с нами. И я от всего сердца желаю, чтобы ты, дитя мое, унаследовал его дары. Внуки ведь вообще обычно походят на деда. Дай Бог, чтобы ты восприял его добродетели и напоминал бы мне его не только своим именем, но и жизнью.

– Твоими молитвами, отче, Бог даст.

Старец помолчал немного.

– Подражай ему, дитя мое Иларион, чистотою своей жизни. Все наполнение его жизни, все мысли, желания, решения были окружены светом. В его светлом, добром лице с ясными глазами, казалось, отражалось сияние лика Господня. Из его глаз истекал райский свет. О, что это были за глаза! Много раз я не решался прямо заглянуть в них. Они буквально сверкали. Это был взор пророка.

– Ты говорил нам, отче, что у него был и дар прозорливости.

– Да, дитя мое. Как же иначе? Чистые сердцем приобретают пророческое зрение. Ведь что пишет наш наставник святой Василий Великий: «Непорочные и очищенные от всякой скверны души озаряются пророческим даром». Где чистота сердца, там и Дух Святой, «глаголавший пророки», ставит Свою кущу.

– Наверное, отче, он должен был иметь необыкновенную личную любовь к Господу?

– Дитя мое, его сердце сгорало от Божественной любви. Иначе что заставило бы его покинуть далекий Кавказ и поселиться в афонской пустыне? Без мысли о Христе он не мог существовать. Если бы ты видел, как он служил литургию, как причащался! Разве мог он прожить хотя бы день без Святого Причастия?! Он говорил: «Для меня жизнь – Христос»¹⁶⁵. А по пятницам, каждую пятницу, он, можно сказать, пребывал у креста вместе с Богородицей и Иоанном. Вот как глубоко он соучаствовал в Страстях Спасителя. В этот день он ничего не ел и не пил из благоговения перед ними.

Старец продолжал, и перед глазами ученика открывались добродетели и дарования блаженного старца Илариона, и молодой монах слушал, слушал и не мог насытиться. В его душе бушевали божественные желания, словно морские волны, гонимые могучим ветром.

– Он был подлинным святым, твой «дедушка». Пусть он будет тебе образцом, дитя мое Иларион.

В тот вечер, даже когда монах сомкнул веки своих глаз, его сон сопровождало ангельское видение – «дедушка» отец Иларион.

Пора и нам познакомиться с этим земным ангелом. Он, подобно плодоносному древу, принес достойный плод. Одним из его духовных чад и был отец Савва, священный и незабываемый образ которого мы храним.

У южных отрогов Кавказа, к северу от Армении, там, где мифические аргонавты добывали золотое руно, простирается Грузия. Это страна горная, живописная и плодородная, к тому же обладающая богатыми недрами. Веками ее населяли грузины – один из прекраснейших народов мира.

Этот народ с высокими духовными запросами рано – в конце III века – принял христианство и до наших дней, несмотря на все невзгоды и угнетение врагов, не предал сокровища Православия¹⁶⁶.

Грузины всегда с величайшей любовью относились к монашеству. К тому же и первые миссионеры, ставшие их просветителями, принадлежали к числу подвижников. Накал монашеской жизни был здесь столь высок, что его отголоски чувствовались и в дальних землях, вплоть до Палестины, Синая и Афона. Монастырь Ивирон, третий среди афонских монастырей по своей древности и значению, основан грузинами, о чем свидетельствует и его название. Кто знает, скольких достойных подвижников могли дать столь многочисленные монашеские насаждения, сколь редкостные цветы должны были произрасти здесь, чтобы непрестанно возносить свое благоухание к небу, на горы ароматов¹⁶⁷! И благодатная личность Илариона-грузина, удивительного цветка грузинской земли, не может не поразить нашего обоняния свои чудесным благоуханием.

Прошло свыше ста лет со дня его кончины, но в памяти афонских монахов остается неизгладимым величественный образ отца Илариона Гиурдзи (это имя, скорее всего, связано с его происхождением и восходит к русскому названию «Грузия»). Все признают, что он был почтенным мужем, совершенным хранителем монашеского жития, прославленным духовником, достигшим вершины добродетели.

О его жизни в Грузии мы знаем мало, очень мало. Так что же побудило его покинуть отеческую землю? Несомненно, это была жажда высокого духовного полета, которому особенно способствует спокойная, аскетическая, неотмирная атмосфера Афона. Быть может, сыграло свою роль и политическое положение в его стране, поскольку после 1807 года, когда царь Александр I насильственным путем присоединил Грузинское царство к России, там сложилась сложная и беспокойная обстановка¹⁶⁸. Возможно, повлияло на выбор отца Илариона и желание избавиться от давящего кольца почестей, воздаваемых всеми его добродетели. По-видимому, его слава распространилась по всему грузинскому небосводу, царь же страны обращался к нему для исповеди, именно его сделал своим духовником.

Прибыв на Святую Гору, отец Иларион, естественно, направился в монастырь Ивирон. Заботясь о покое, он обратил внимание на расположенные по соседству монастырские кафизмы и поселился в грузинской кафизме святого Иоанна Богослова. Знаменательное сочетание! Возлюбленный ученик Христа Иларион оказался под сенью возлюбленного апостола. Вскоре прибавился и третий возлюбленный: молодой ученик отца Илариона – Савва.

Отец Савва происходил из Восточной Фракии. Он родился в 1821 году в Афире, крупном поселке на берегу Мраморного моря. Это одно из тех мест, которые словно бы наделены даром рождать святых: ведь и в соседней Силимврии родился, двадцатью пятью годами позже, епископ Пентапольский Нектарий, один из святых нашего времени.

Вероятно, богопросвещенный отец Иларион предвидел будущий успех отца Саввы и потому без колебаний принял его под свое духовное покровительство. К тому же ему хотелось иметь ученика-грека, помощника в изучении греческого языка, поскольку он, хотя и «был расположен ко всем, но не скрывал своей симпатии ко всему греческому, почему и предпочитал общаться с греками и жить среди них, любил молитву, чтение и богослужение на этом языке», как пишет о том архимандрит Гавриил в своем «Лавсаике Святой Горы».

Сияние добродетели и слава грузинского иеромонаха не позволили ему спокойно жить на новом месте. Пчелы находят цветы, таящие в себе нектар. Многие стремились познакомиться с ним и изумиться его духовной высоте. Тех, кто слышал его историю, поражало то, до какой степени он решился изменить свою жизнь. Тот, кто в Грузии обладал великим богатством, теперь жил в своей келлии, не принимая денег. Тот, кто, будучи духовником грузинских царей, носил – этого требовал придворный этикет – великолепнейшую мантию, сиявшую от рубинов, жемчуга и 750-ти алмазов, ныне облачался в самую скромную монашескую одежду. Все это не могло не произвести впечатления на всех афонских отцов.

Особенно часто к отцу Илариону обращались русские монахи. Он хорошо владел русским языком и мог укреплять их во всех духовных нуждах. Его часто приглашали в монастырь святого Пантелеймона для исповеди, сделали единственным духовником монастыря и почитали как святого.

Кафизма святого Иоанна Богослова сделалась теперь открытой для всех и уже не давала желанного покоя. Слова псалма: Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни¹⁶⁹, волновали мысли старца и ученика. Отец Савва с чрезвычайным юношеским энтузиазмом то и дело ставил этот вопрос.

– Отче, давай убежим, давай удалимся, найдем священное безмолвие, водворимся в пустыне.

Они бежали от апостола и к апостолу же пришли: Иоанн Богослов передал их брату Господню. Их душа не могла и желать большего, чем можно было найти в пустынной кафизме святого Иакова, брата Господня, принадлежавшей монастырю Дионисиат. Согласно запискам самого отца Саввы, это переселение относится к 1843 году. С тех пор в их жизни начинается замечательное время, когда они оставиша имя, еже поведати хвалы¹⁷⁰.

История боголюбцев»¹⁷¹ рассказывает, как один военачальник, на коне, со своею свитою, оружием и собаками, выехал на охоту в горы. Перед ним появился некий подвижник.

– Что ты делаешь, сидя здесь, авва?

– А ты для чего поднялся сюда?

– Я? Я собрался на охоту.

– Мы оба заняты одним делом.

– Что? И ты охотишься?

– Конечно! Я ловлю Бога моего. День и ночь я охочусь за Ним, чтобы увидеть, удержать Его, заключить в мое сердце.

Военачальник был поражен этими словами. «Вот, – сказал он, – настоящий подвижник».

Все согласны, что «охотиться» за Богом лучше всего в пустыне. Вот почему оба наших подвижника трепетали от радости. Ведь их новое жилище было подлинным Кармилом, а они сами подобны Илии и Елисею, поскольку души их сгорали от любви к Богу.

К кафизме святого Иакова, брата Господня, нужно три четверти часа подниматься от монастыря святого Дионисия. Это спокойное, пустынное, уединенное место. Справа царствуют кустарники, дальше располагается отвесное русло оврага Аэропотам, где свищут ветры. Слева густые заросли громадных деревьев, лес, где нет недостатка в воде. Наверху голый, скалистый склон горы. На крыше кафизмы довольно отметин времени, и кто знает, скольким отшельникам она в свое время предоставляла приют?

Люди здесь не ходили. Подвижники стремились не к людям, но к пустыне, природе, солнцу, ветру, деревьям, кустарнику, птицам, гадам. Они выходили на грань общения с бесами, ангелами, со святым Иаковом, с Пресвятой Богородицей – Владычицей Горы, но прежде всего с Богом, ведь Его-то они и искали. Двадцать один год боролись здесь рабы Божии, чтобы обрести единение с Богом. Целых двадцать лет и один год они все восходили и восходили по лествице Иакова¹⁷², не сгибаясь и не малодушествуя. Их сердца окрылял пророческий голос: «Приидите, и взыдем на гору Господню и в дом Бога Иаковля»¹⁷³.

У них было и охотничье оружие: аскеза (воздержание, пост, бдение), которая умерщвляет плоть; изучение слова Божия – подлинного меча обоюдоострого; святоотеческие тексты, заключающие в себе бесценное богатство духовного опыта; непрерывное призывание имени Иисусова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя»; наконец, почти ежедневное приобщение Чаше жизни, Трапезе манны небесной. Все это в изобилии находилось на достигнутой ими высоте, и всего удостоило их святое и священное безмолвие – то безмолвие, что явило в лице подвижников духа самые светлые, самые ангельские образы из рожденных женами¹⁷⁴. Именно ему посвятил свои бессмертные слова небоявленный Василий: «Безмолвие – начало очищения души. Ни язык не обсуждает дела того или иного человека, ни глаза не обращаются к телесной красоте, ни уши не ослабляют бодрость души, слушая сладостные мелодии или пустословие легкомысленных людей. Ум, не рассеиваясь среди внешних предметов и не истекая через органы чувств в мир, возвращается к себе, а от себя самого восходит к познанию Бога. Приближаясь к Богу, ум исполняется богатством сияния Божественной красоты, так что забывает и о себе самом».

С опытной точностью святой отец описывает восхождение, которое совершается в безмолвии. Последняя ступень здесь – Бог, то есть наиболее таинственная Красота. И среди сияния этой красоты забывает ум и о самом тварном естестве. Он зачаровывается, увлекается, пленяется, оказывается вне времени и пространства, теряет самого себя.

Блаженны, трижды блаженны души, сподобившиеся дерзнуть на такое небесное восхождение. Блаженны и вы, отец Иларион и твой ученик, духовные «альпинисты», чьи души восходят убеленными¹⁷⁵ и среди безмолвия ищут Бога. Мы чувствуем, что вы найдете Его, насытитесь Им и принесете Его нам, убогим, тем, которые обнищали зело¹⁷⁶.

За двадцать один год аскетических подвигов и духовного полета сложилась целая книга пустыни. Эта книга отличается от привычных для нас, ее стоит внимательно перелистать, стоит приобщиться к удивительным страницам.

Скромность – как же иначе! – царила здесь во всем. Братия Дионисиата и многие другие прославленные отцы заботились о доставке пустынникам кое-какой пищи. Что же до удобных кроватей, простыней, тюфяков и тому подобных вещей, то нет нужды говорить, что всё это не вяжется с жизнью подвижников. Воды было сколько угодно, но за ней приходилось ходить в отдаленный лес, и этим постоянно занимался отец Савва.

Хотя основное внимание уделялось созерцательной жизни, не было недостатка и в физическом труде. Нужно было делать уборку в келлиях и, прежде всего, в храме, приводить в порядок окружающую территорию, по необходимости заботиться о нескольких оливах и остальных деревьях, препятствовать распространению кустарников и возникновению оползней. Много сил требовала заготовка дров, поскольку зима всегда была суровой и несла с собою опасности.

С особенным тщанием монахи предавались чтению, ведь книги всегда бывают лучшими друзьями отшельников. Ученик помогал старцу хорошо изучить греческий язык не только разговорный, но и язык священных книг. Действительно, священные книги написаны на греческом языке, и не знать его – большое упущение. Конечно, дело требовало большого труда, но, приложив старание, отец Иларион овладел языком.

Отлучаться из кафизмы приходилось редко. Только иногда старец проводил несколько дней в Русике в качестве духовника. Вот когда отец Савва, оставшись в полном одиночестве, ощущал величие пустыни! Бесов, пустынных жителей, имеющих обыкновение в час молитвы производить смущение, а то и непонятный шум, он не боялся. К этому он привык. К тому же на его стороне находился могучий покровитель – святой Иаков.

Изредка – на Рождество, Пасху, Пятидесятницу и в другие великие праздники – они покидали кафизму брата Господня. Спустившись к монастырю, они приносили с собою на праздничные всенощные бдения дыхание пустыни. Отец Иларион – величественный, благообразный, как все грузины, высокий, с внушающим почтение благородством, он украшал собою так называемые «старческие» стасидии. Целые ночи он проводил на ногах, и никто не видел его сидящим. Не покидал он и храм, хотя бы и ненадолго. Даже в промежутке перед началом литургии он оставался в храме. И, конечно, точно так же поступал и его духовный сын.

В начале уединенной жизни подвижников был момент, когда спокойствие кафизмы было нарушено присутствием строителей, которым пришлось возводить ее заново. Хотя отец Иларион и не просил игумена о починке кафизмы, но однажды зимой полуразвалившееся строение рухнуло само собою. Пришлось проделать значительную работу. С восточной стороны соорудили небольшой храм, к западу – келлию старца, и чуть ниже – келлию ученика. В скором времени состоялось и обновление церкви.

В остальное время здесь царило безмолвие. Только иногда им сопутствовал шум лесопилки, работавшей в ближнем лесу – шум размеренный и приятный. Это было единственным разнообразием среди звуков пустыни.

Под вечер 22 октября в жилище подвижников каждый год начиналось необычное движение. Едва наступала ночь, повсюду разливалось сладкое пение: это звонкие голоса афонских певчих с глубоким чувством возносили хвалу святому Иакову: «Кровью мучения священство украсил еси, священномучениче апостоле...». Так отмечалась память их святого заступника – не просто брата Господня, но и подвижника, и святителя, и мученика.

Святой Иаков был великой поддержкой для обоих отшельников, недаром столпом¹⁷⁷ называла его первохристианская Церковь. Особенно важна была эта помощь для молодого ученика. Сколь воодушевляла она его среди молитвенной борьбы! И чем сильнее нападал враг, тем крепче поддерживал монаха брат Господень, и сам великий молитвенник. Ведь, страшно подумать, колени святого Иакова, по словам древнего церковного историка Егезиппа, стали мозолистыми, словно у верблюда, потому что он всегда молился на коленях и просил прощения народу.

Словно некая цветущая ветвь, пройдут перед нами нижеследующие записи. Каждый ее цветок – это достопамятный случай из жизни обоих наших отшельников. Они приблизят нас к божественным красотам, к чудесам блаженного послушания, к сиянию пророческих дарований, к живым откровениям сверхъестественного мира. Они убедят нас, что в пустыне исчезают мрачные завесы и открываются врата небесные.

* * *

Само дыхание Божества, само биение Неба ощущало их сердце в атмосфере пасхального таинства, во время Божественной литургии. С раннего утра отец Савва облачался в священническую одежду, и еще явственнее бился пульс литургии. Лишь немногие известные нам обстоятельства их жизни позволяют понять, что подвижники «парили превыше всего» и сослужили со служителями небесного жертвенника. Но об этом мы расскажем ниже, в отдельной главе.

* * *

Представьте себе, что вы столкнулись лицом к лицу с бешеной собакой, в глазах которой сверкает яростный огонь, клыки впиваются во все, что попадется, а лай заставляет содрогнуться! Это во всяком случае страшно. А поскольку такая собака бродит то здесь, то там, почему бы ей не оказаться в совсем уж неожиданном месте, хоть бы даже и в келлии отшельника?

Такой вот вовсе уж нежеланный посетитель явился как-то раз к кафизме святого Иакова. Какое же решение принял отец Иларион?

– Отец Савва! – закричал он. – Видишь того пса? Хватай его скорее и давай сюда.

Вот где добродетели ученика, его блаженному послушанию, пришлось выдержать самое тяжкое испытание. И что же? Спасует ли наш «боец»? Возможно, так и сделал бы кто-нибудь другой, но не отец Савва.

– Благослови, старче. Твоими молитвами.

Без колебаний, вооружившись верою в чудесную силу послушания, он перекрестился, попросил старца о молитвенной помощи и отважился совершить невероятное. Отцы пишут, что послушание подчиняет и диких зверей. И впрямь, не только сам Савва нимало не пострадал, но и бешеное животное получило исцеление.

* * *

Как-то раз отец Савва был поражен тяжкой болезнью. Много дней его мучил страшный жар, а улучшения все не было заметно. Старцу осталось прибегнуть к четкам, оружию преподобных. Он знал, что Господь не презрит его молитвы, но точно так же хотел и того, чтобы лечению содействовала добродетель самого ученика. И что же он задумал?

В их жилище был небольшой запас маслин, луковиц, сушеных бобов и т. д. Отец Иларион взял кое-что из этого и подошел к больному.

– Отец Савва, – позвал он его. – Съешь то, что я тебе дам, и будешь здоров.

Тот только что не рассмеялся при виде «лекарства». Однако вскоре отец Савва пришел в себя и, как верное чадо послушания, проглотил все это.

И ему не только не стало хуже (врач, узнавший позднее об этом происшествии, не поверил собственным ушам от изумления), но его болезнь, напротив, совершенно прошла.

* * *

Янис Ремундос, молодой студент политехнического института, родом с острова Андрос, вместе со своим братом Георгием пришел в монастырь Дионисиат, желая стать монахом. Через несколько дней ему разрешили остаться, а брату предложили обратиться в другой монастырь. На следующий день после горького расставания Янис, отправившись за каким-то делом в лес на лесопилку, решил заглянуть к двум отшельникам, чтобы познакомиться с ними и попросить их помолиться о его дальнейшей жизни.

– Заходи, чадо, – услышал он незнакомый голос. Это был отец Иларион, сидевший у дверей. – Добро пожаловать.

А после приветствия он сказал:

– Будь терпелив, дитя мое. Соблюдай терпение и послушание и не печалься о разлуке с братом. Сейчас он будет жить в монастыре Ксенофонт, а потом станет игуменом.

Молодой ученик исполнился изумления от услышанных им необычайных слов. Ему показалось, что перед ним какой-то библейский пророк.

– А теперь, чадо, поклонись святому Иакову. Положи три поклона и поцелуй его образ.

По-отечески похлопывая ученика по плечам, Иларион продолжил:

– Люби и почитай единоименного тебе апостола. Он будет тебе лучшим покровителем.

– Но, святый отче, меня зовут не Иаковом.

– Да, чадо Янис, но ты будешь и Иаковом. Только смотри, до пострижения никто, кроме тебя, не должен знать, что сказал тебе сегодня какой-то безумный старец.

Ни когда Янис получил имя Иакова, ни когда его брат стал игуменом в монастыре Ксенофонт, отец Иларион не подвергся опасности стать жертвой честолюбия, ибо эта угроза не существует для усопших.

* * *

1854 год был печальным и беспокойным для России. Незадолго до того она поссорилась с Османской империей и теперь оплакивала свое несчастье. Нужно было противостоять не только туркам, но и многочисленной враждебной армии англичан и французов. Крымский полуостров сделался полем ожесточенных боев, а Севастополь подвергся тяжелой осаде. Будущее выглядело мрачным.

В таких обстоятельствах русские цари не забывали о преподобных старцах. Они прибегали к их поддержке, как некогда израильские цари – к пророкам. Вот и в это время парусное судно с офицерами Николая I на борту отправилось на поиски человека Божия. Корабль направился на Афон и бросил якорь в монастыре святого Дионисия. Офицеры хотели видеть отца Илариона, намереваясь спросить его об исходе войны. Старец, будучи чадом смирения, не желал, чтобы его почитали как пророка. Однако они, зная его духовную силу, не сдавались. Три дня судно стояло у монастырского причала, и в конце концов старец уступил. Он взял в руки свои чудотворные четки и, обратившись к Богу, Господу времен и веков, узнал ответ на заданный вопрос.

– Россия испытает несчастья и под конец будет побеждена, но не понесет территориальных потерь.

Вот что узнал царь об исходе Крымской войны 1854–1855 годов. Будущее подтвердило слова старца из афонской пустыни.

Приходя в возраст, отец Иларион становился все светлее и душою, и телом. Седовласый, приятный в обращении и разговоре, любезный ко всем, исполненный ангельской благодати, своим величественным обликом, пресветлым душевным миром он заставлял вспоминать евангельское изречение: «Возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве»¹⁷⁸.

Он подвизался много лет, просветил свой ум, озарил, будучи духовником, множество душ, возвел на вершины добродетели своего ученика, прославил имя Господа своего, укрепил мир своими молитвами, благоухая, якоже корица и яко аспалаф ароматов¹⁷⁹. И теперь оставалось лишь срезать спелую ветвь и поместить на лоне торжествующей Церкви.

В начале Святой Четыредесятницы отец Иларион пришел в монастырь святого Пантелеймона исповедовать братию. Здесь 14 февраля 1864 года его и застала смерть, препроводившая душу в светлый край вышнего благоволения.

Но разлука всегда бывает горькой. Великое страдание овладело как душою отца Саввы, находившегося тогда в Русском монастыре, так и душами всех других монахов. Они потеряли своего отца. Смерть такого духоносного отца создает ощущение невосполнимой утраты, а это ведет не только к печали, но очень часто и к отчаянию. В таких-то обстоятельствах и слышатся скорбные голоса: «На кого покинул ты, отче, своих чад, которых миловал, как отец поистине сострадательный и любящий?».

Свою кончину отец Иларион предчувствовал, как и все богоносные мужи. К тому же он предвидел, что русские монахи будут почитать его как преподобного, а тело его – как святые мощи. Глубокое смирение старца заставило его принять свои меры. Итак, он заповедал отцу Савве воспрепятствовать своему погребению в Русике и похоронить его там, где он начал свои покаянные труды – в келлии Иоанна Богослова при Иверском монастыре.

Старец, как было сказано, почил в Русском монастыре, и отец Савва не знал, как исполнить его последнее желание. Отцы Русика были непреклонны. Что же ему оставалось? Ночью, когда все спали, Савва забрал останки своего старца и, оставшись незамеченным, перенес их в уединенную келлию Иоанна Богослова. Теперь благодать святого ученика – наперсника Христова – осеняла блаженное тело покойного отца Илариона. Он мирно покоился на месте своего первого аскетического поприща, где некогда лился пот аскетических подвигов, а теперь лились неутешные слезы ученика.

В 1867 году, три года спустя, весь монастырь святого Дионисия бурлил от сильного волнения. Со всяческим почтением, но и не без торжественности совершалось перенесение останков приснопамятного отца Илариона в усыпальницу монастыря.

«Возьми мои кости после раскрытия могилы, перенеси их в усыпальницу монастыря святого Дионисия и перемешай там с костями других отцов», – заповедал отец Иларион отцу Савве. Заботясь о смирении, подвижник не хотел, чтобы его кости были выставлены для всеобщего почитания. Он желал, чтобы их смешали с другими и не различали больше. Честные мощи стольких преподобных отцов должны были взыграть от радости, принимая в свою среду многоценное сокровище. С тех пор они, вместе с останками более ранних подвижников, ожидают того часа, когда труба архангела воскресит их. И кости их яко трава прозябнут¹⁸⁰.

* * *

В завершение того, что относится к удивительной личности отца Илариона, мы должны заметить, что его образ в афонской традиции был наделен многими сияющими венцами. Весьма пожилые отцы рассказывают о нем случаи, относительно которых приходится сомневаться, принадлежат ли они к области истории или легенды. В некоторых из них, как и в нижеследующем, повествуется о напряженности его аскетической борьбы.

Как-то раз старец Иларион закрылся в башне – одной из тех, что строились на Святой Горе из страха перед пиратскими набегами. Там он желал полностью закрыться от внешнего мира и всецело погрузиться во внутреннюю жизнь с ее духовным напряжением. Отец Иларион положил себе правилом не поднимать глаз к окну. Нельзя было допустить, чтобы посторонние предметы отвлекли его ум от молитвы и трезвения.

Что же задумали тогда извечные враги подвижников, лукавые бесы? Пока он мысленно путешествовал в тонких духовных сферах, те незаметно собрались к башне, за ее дверью, и внезапно пошли в атаку. Послышались голоса, призывные крики: «Где ты, старец Иларион?», жалобные вопли, удары в дверь, великая суматоха. Тогда подвижник непроизвольно, думая, что происходит нечто очень важное, прервал молитву и, исполненный недоумения, выглянул из окна. Тут-то и послышался радостный клич бесов. Хлопая в ладоши, бесы вопили: «Мы победили тебя, старец Иларион! Мы победили!».

Их величайшим желанием было не просто одержать победу, но извести отца Илариона совершенно, если бы это было возможно. Но это желание так и осталось невыполнимым: бесы знали лишь поражения в своей борьбе. Поражения по-прежнему доставались им и от его достойного ученика.

Кончина старца многое изменила в жизни отца Саввы. Прежде всего ему пришлось покинуть дорогое ему место уединения и спуститься в монастырь Дионисиат. Неизвестно, сделал ли он это по собственной воле или же подчиняясь желанию отцов монастыря либо завещанию покойного отца Илариона.

С болью в душе он сложил свои скромные пожитки, с великим благоговением собрал те вещи, которые остались ему от старца. Среди них выделялся большой и тяжелый металлический крест, который тот носил на своей груди, а также удивительной работы деревянное распятие, произведение древнего грузинского мастера, привезенное отцом Иларионом из Грузии.

Со слезами на глазах отец Савва помолился святому Иакову, своему покровителю, прося того о прощальном благословении. Он попрощался со всем миром пустыни и, расстроенный, спустился к монастырю.

Святой Иаков, можно сказать, побеседовал с отцом Саввой. В ушах монаха словно бы звучали последние слова его послания: «Обративший грешника от ложного пути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов»¹⁸¹. Откуда было знать отцу Савве, что́ за священное поприще открывалось перед ним! Скольким душам предстояло встать на путь покаяния! Искать спасения подле него будет не один и не двое погибших.

Для общежительного монастыря Дионисиат отец Савва был Божиим благословением, очагом духовного благоухания, богодарованным цветком, исполненным небесного нектара. Все жаждали приблизиться к нему и вкусить его духовного богатства. Для самого же отца Саввы положение выглядело иначе. С юных лет привыкший к безмолвию, он не находил покоя в многолюдном обществе киновии. Он ощущал над собою ее гнетущую атмосферу. Подвижника снедала жажда безмолвия, душа его жаждала какого-нибудь пустынного приюта.

Когда он открыл это свое желание игумену, то столкнулся с некоторым затруднением, поскольку никто здесь не хотел лишиться его присутствия. Отцу Савве противились и игумен, и братия, относившиеся к нему с таким почтением и любовью. В конце концов им, однако, пришлось уступить, чтобы он не истаял из-за любви к безмолвию. К тому же не в их силах было отменить то, что замыслил об отце Савве Господь.

Небольшая убогая калива высоко в горах, напротив Малого скита святой Анны, матери Пресвятой Богородицы, посвященная тогда великим святым Онуфрию и Петру Афонским (потом, как будет сказано ниже, ее освятили в честь Воскресения Господня), была именно тем, что искал отец Савва.

Это место очаровало его. Каждая калива, каждый утес, каждый грот сего скита скрывали в себе какую-нибудь удивительно благодатную историю. Чуть ниже его каливы находилась пещера, где некоторое время подвизался знаменитый монах и великий благовестник порабощенного греческого народа Агапий Ландос (XVII в.), происходивший с острова Крит. Здесь совершались его великие духовные восхождения, здесь же он написал свою прославленную и общеизвестную книгу «Спасение грешников».

В другой пещере, чуть дальше, в конце XVI века совершали свои аскетические подвиги первые насельники Малого скита святой Анны: преподобный Димитрий Ритор, студийский монах, и его ученик, преподобный Митрофан. «Светильницы всесветлые, просвещающие всю пустыню афонскую лучами ангельского жития своего», – говорит о них гимнограф отец Герасим, монах Малого скита святой Анны.

Но и в современном отцу Савве скиту были монахи, выделявшиеся своей добродетелью. Так, в каливе Успения Богородицы жил знаменитый духовник отец Григорий, выходец из Месолонги, которого звали «пустынным Василием Великим». Ему исповедовался такой выдающийся деятель, как патриарх Иоаким III, который в течение двенадцати лет (1889–1901) монашествовал на Святой Горе, в живописном Милопотаме¹⁸².

Само собой разумеется, что столь исключительный духовный климат исполнил радости душу отца Саввы. Новое место пребывания представлялось ему спокойной и пустынной горою Кармил, однако Господь замыслил превратить ее в часто посещаемую Силоамскую купель. Итак, пускай дела вершатся согласно Промыслу Доброго Пастыря нашего, ведь Он лучше знает, где и когда есть нужда в лучах всесветлых светильников, каким был отец Савва.

Души людей, которых привлекает монашеская жизнь, нуждаются в опытном руководителе, и, встретив такого человека, они ревностно следуют за ним. Естественно, что жаждущие души не могли не устремиться к отцу Савве, чтобы утолить свою жажду. Вскоре вместе с ним поселились монахи, составившие его общину. В общем, этого желал и сам отец Савва, ведь в одиночку он не мог даже служить литургию. Всего было пятеро человек, которые упоминаются в качестве его учеников: Онуфрий, Иларион, Петр, Анастасий и Савва.

Первым из них был отец Онуфрий, родом из окрестностей Константинополя. Он получил имя одного из святых покровителей келлии, который должен был воодушевлять его во время аскетической брани, и действительно, он очень походил на святого Онуфрия своим аскетизмом. Единственным внешним отличием был недостаток растительности на его лице. Но, конечно, имело значение не это, а великая добродетель отца Онуфрия, его благочестие, целеустремленность, а также образованность, природная одаренность и многочисленные таланты, проявлявшиеся в склонности не только к различным ремеслам, но даже к приготовлению пищи. Он изучил и искусство иконописца, что позволяло добывать необходимые средства для существования общины. Отец Онуфрий был правой рукой старца и главным смотрителем всех дел каливы, а позднее, когда отец Савва всецело посвятил себя духовному деланию, сделался вторым старцем. Этот первый ученик отца Саввы стал для него благословением Божиим.

Приход на Афон второго ученика связан с волнующей историей. В 1879 году двадцать жителей Вриулы близ Смирны, тосковавших по духовным подвигам, приняли отважное решение. Однажды ночью, никем не замеченные, они, погрузившись в лодку, распрощались с тщетой мирской жизни и причалили к Уделу Богородицы, чтобы пополнить ряды земных ангелов. Тогда отцу Илариону было 25 лет. Среди его товарищей находился и ставший позднее знаменитым отец Кодрат, будущий игумен монастыря Каракал. Дальнейшая жизнь самого отца Илариона столь же достойна восхищения, как и его порыв. В его лице ожило не только имя «дедушки», покойного старца Илариона, но и его достоинства. Он был высоким, стройным, светловолосым, а его лицо излучало свет, доброту и мир. Его необыкновенная простота, доброта, выражение лица, взгляд напоминали ангельский мир. Почтение отца Илариона к старцу не имело пределов. Ради него он готов был пожертвовать собой. Часто можно было видеть, как он с мешком на спине доставлял в каливу все необходимое для Божественной литургии, съестные припасы и вообще все, в чем была нужда.

Отец Анастасий, брат отца Саввы по плоти, по-видимому, поздно явился на Афон и – это мы знаем достоверно – умер раньше своего брата.

Двое других – Петр и Савва – не продвинулись далеко в монашеской жизни. О первом из них известно, что он умер преждевременно (14 февраля 1907 г.) от тяжелой болезни. Второй, к которому отец Савва проявил особую любовь и даже дал ему свое имя, уехал со Святой Горы и закончил жизнь в одном из монастырей Пангея¹⁸³. Иногда монашеская жизнь не удается ученикам святых старцев, такое явление встречается в истории монашества.

Членом их общины был и приснопамятный старец отец Иларион. Его имя всегда было на устах у отца Саввы. Он упоминал его столь часто и описывал столь яркими красками, что тот как живой представал перед глазами учеников. Подобно тому как в памяти пророка Елисея не мог поблекнуть образ Илии Фесвитянина, так из сознания отца Саввы не мог изгладиться и его старец. Своими вещами, заповедями, письмами, написанными его рукою, всей своей яркой историей он наполнял атмосферу каливы. Его присутствие стало особенно ощутимым после следующего события.

Когда была завершена церемония положения останков отца Илариона в усыпальнице Дионисиата, отец Савва горячо просил игумена об одной милости: разрешить ему взять честну́ю главу. Возражений не было, и отец Савва с неизмеримой радостью перенес ее к себе в каливу. Что за волнение, какие молитвы, какие слезы окружали ее там ежедневно! Теперь калива благоустроилась, украсилась, исполнилась благоухания. Небо над ней стало еще более сияющим и исполнилось еще большей святости.

Для того чтобы обогатиться Богом, недостаточно только чтения или диплома по богословию. Необходимо неустанно сражаться, грудь в грудь, с ветхим человеком, скрытым внутри нас. Требуется героическая брань против властей тьмы¹⁸⁴. Только так воспитываются и проявляются божественные учителя и духовные наставники.

Недавно один знакомый иеромонах написал мне о неопытных людях, занимающихся глубокими духовными проблемами: «Осмелюсь утверждать, что их труд совершенно бесполезен, поскольку они не обладают трезвенным образом жизни и не знают аскетической традиции. Видите ли, дорогой друг, одно дело – ученость, и совсем другое – традиционная аскеза. Одно дело – изучение, и другое – личный опыт. Одно – школьная парта, и другое – послушание. Осмелюсь утверждать, что традиция – это присутствие Святого Духа, преемство Духа».

Нетрудно разглядеть важность этих рассуждений. Изучивший божественные предметы находится на низкой ступени. Изучивший и испытавший божественные предметы стоит на вершине пирамиды¹⁸⁵. И если отцу Савве предстояло проявить себя в качестве великого духовного питателя, то обязан он был этим своему богатому опыту духовной жизни, приобретенному собственной борьбой и трудами. Двадцать один год в кафизме святого Иакова, брата Господня, да еще немало лет в скиту Иверского монастыря он подвизался как ученик под наблюдением опытного духовного отца, живого носителя и продолжателя традиции. Поэтому и мог он выступить теперь как законоучитель, уважаемый всем народом¹⁸⁶, неизмеримо богатый духовным опытом.

Можно себе представить, какие сокровища аскетической премудрости исходили из его уст в беседах с учениками, какие необыкновенные описания благодатного жизненного опыта браней, опасностей, восхождений, озарений!

«Дети мои, – говорил он, – будьте внимательны к искушениям „справа». Они влекут нас к чрезмерным подвигам, ужесточению поста, созерцательной жизни, удалению в глухую пустыню. Они прикрываются справедливыми основаниями, а внутри суть волки хищные¹⁸⁷. В них скрывается наша гибель. Не попадемся же в их ловушку. Таких скороспелых плодов не приносит Божия благодать. Я многое прошел, и обладаю горьким опытом знакомства с бесом „справа».

– Отче, – попросил я однажды покойного отца Илариона, когда мы монашествовали в келлии Дионисиата, – я желаю полного одиночества, совершенной пустыни. Я хочу остаться с Богом „один на один». Дай мне благословение подняться выше, чтобы найти какую-нибудь пещеру и подвизаться там.

Вот какими помыслами и желаниями осаждал я его. Мою жажду он находил вполне богоугодной. Однако, будучи опытным и богопросвещенным наставником, он разглядел „прельщенную мысль», опасное увлечение юношеского энтузиазма, преждевременную и неуместную аскетическую ревность. Но он не хотел противодействовать моей столь пламенной жажде.

– Иди, дитя мое, иди, – говорил он мне. – Раз ты этого хочешь, то иди, и Христос примет твое желание.

Вечером, поселившись в какой-то пустынной пещере на оголенном склоне горы, я направил к Небу благодарственные молитвы. „В эту ночь, – говорил я, – можно будет насладиться молитвой!» А ниже, в кафизме святого Иакова, старец со своими четками молился Богу, чтобы Тот дал мне хороший урок, соответствующий моему высокомерию и поспешности.

Сгустилась ночная тьма. Я, погруженный в молитву, вкушал безмолвия, но не смог особенно насладиться им, потому что с неба неожиданно обрушился ливень. Шум, грохот деревьев и камней, свист... Они заслонили мир. Всё кругом бесновалось¹⁸⁸. Мне грозило умопомешательство. Мною завладел великий страх, и я сам не заметил, как возвратился к святому Иакову, под отеческий кров. Упаси меня Боже от такого безмолвия!

И хорошо, что Бог, благодаря молитвам старца, попустил демонам устрашить меня, ведь, оставшись там, я испытал бы еще худшие беды. Это было поистине незабываемое испытание и незабываемый урок!».

Со временем многие стали находить себе пропитание в богатых духовных житницах отца Саввы. И, конечно, вкушавших плодов его премудрости стало еще больше, когда он получил достоинство и благодать духовника. Теперь пустота, образовавшаяся по смерти отца Илариона, была заполнена с избытком.

И хотя спокойствия в каливе становилось всё меньше и меньше; хотя приходилось обслуживать посетителей; хотя отец Онуфрий с его художественными дарованиями вынужден был всё больше времени отдавать иконописи, чтобы покрывать затраты на хозяйственные нужды; хотя требовались труды и хлопоты, – все это не имело значения. Над всем да будет воля Твоя¹⁸⁹. Разве ученики Господни не уставали, когда предстояло накормить пять тысяч человек?

Но о деятельности отца Саввы в качестве духовника, о том, как он отверзе, словно новый Иосиф, вся житницы и продаяше всем египтяном¹⁹⁰, мы расскажем чуть ниже.

Если бы отец Савва даже и не упоминал о духовных высотах, если бы непрерывно соблюдал молчание, его повседневная жизнь звучала бы как самая красноречивая проповедь. На нем, словно на некоем одушевленном столпе, были начертаны все добродетели преподобных отцов.

Он много заботился о воздержании и самообладании. Много раз отец Савва, как говорится в аскетическом языке, полагал пределы воздержания, которые соблюдал строго и неуклонно. Достойно восхищения и то, что он не отказался от этих подвигов, даже достигнув глубокой старости.

Вот что рассказал нам монах Нового Скита старец Симеон: «Некогда духовнику запало в голову, что он должен оставлять небольшую часть той пищи, что ему давали, „ради Господа», ради любви Господней, ради воздержания. Что же сделал по Божию попущению враг? Отец Онуфрий, его ученик, видя, как старец оставляет кушанье и хлеб, решил, что тот не может съесть все, и потому уменьшил его долю. Духовник, раз уж он решил оставлять что-то недоеденным, продолжал делать это. Ученик опять уменьшил долю, так что старец подвергся опасности голодной смерти. При этом он не говорил другим ничего. В то время мне довелось прийти на исповедь к духовнику, и поскольку он задерживал меня дольше других и очень меня любил, то и сказал мне во время исповеди: „Сейчас, чадо Симеон, я близок к смерти». Он поведал мне, как некую тайну, то, что произошло, причем велел никому не говорить об этом. Я, однако, предпочел сказать и, бросившись бегом к старцу Онуфрию, сообщил ему об этом. Тогда тот исправил свою ошибку, чтобы духовник мог дожить до естественной смерти».

Благодаря этим героическим подвигам отец Савва приобрел над собою неограниченную власть. В его душе всегда царила тишина, среди которой не могло появиться никакой волны гнева, беспокойства, печали или расстройства. Те, кто были знакомы с отцом Саввой, утверждают, что никогда не видели его разгневанным или расстроенным, в беспокойстве или волнении. Он достиг вершины бесстрастия.

Если случалось, что кто-нибудь задевал или огорчал отца Савву, это не могло расстроить его или умалить его любви.

Как-то в его каливу явились мелочные торговцы.

– Мы прибыли из Сикии, что на Халкидиках, – сказали они. – Мы доставили к пристани внизу отличный мед. А вот и образец. Хотите купить?

Мед с сухарями входил в состав постной пищи, которая употреблялась в каливе. Поэтому отец Иларион вскоре принес кувшин «отличного» меда. Однако стоило лишь его открыть, чтобы убедиться, что их обманули. В кувшине был грубый безвкусный сироп, вовсе не походивший на мед.

– Пойдем в церковь, – сказал отец Савва, исполненный мира. – Прочтем за них сотницу, чтобы Бог простил их.

По прошествии некоторого времени кувшин был заменен. Дело в том, что мошенники, чья лодка подверглась в море большим опасностям, рассудили, что виною здесь их обман, совершенный по отношению к духовнику, и решили исправить свой грех.

Отец Савва был очень осторожен в своих суждениях о других людях. Он, как правило, избегал порицать и, напротив, заботился о том, чтобы превознести и похвалить человека.

– Что за человек такой-то? – спрашивали его.

– Хороший, очень хороший, святой человек, – отвечал он им.

Он был недостижим и в делах милостыни. Как мы увидим ниже, ему исповедовалось множество монахов и мирян, и, как бы кто ни нуждался, всегда старался принести старцу побольше подарков. Тот раздавал почти все. Поэтому, когда нужно было сделать какой-либо ремонт в храме, в его распоряжении не было необходимых денег. Те, кто видел это, восхищались великим нестяжанием старца.

В четырнадцатилетнем возрасте на меня произвела большое впечатление такая история.

Одна благочестивая девушка из соседнего с нами дома в Пирее сменила мирскую суету на монашеское и целомудренное житие. Ее родственники и особенно братья, во главе с Дионисием, старшим из них, искали ее повсюду. Возмущенные, в весьма злобном расположении духа, они пылали гневом против нее и против монастыря, который ее принял. Они, однако, не могли ее найти, пока не обратили свое внимание на район Парнета¹⁹¹. Их сестра находилась там, в монастыре святой Параскевы. Там и шли теперь поиски.

Братья вошли в ворота. Прямо перед собой, на балконе, они заметили какого-то пожилого монаха. Естественно, он был им незнаком. Они не знали ни того, что его зовут Иероним, ни того, что он духовник, ни того, что он слеп и, следовательно, также не знает их. Иеромонах, однако, застал их врасплох. Он поднялся со своего сиденья и обратился к ним с приветствием: «Здравствуй, Дионисий. Проходите, пожалуйста. С приездом. Ваша сестра у нас».

Но они еще более были поражены, когда увидели, что старец совершенно слеп. Все они стояли, как громом пораженные, и испытывали священный трепет перед некой тайной. Слепой человек видит! И не только видит, но и знает, кто ты и зачем пришел, называет тебя по имени! Безграничное благоговение и одновременно некий страх охватили их души. Перед ними стоял пророк.

И что же? Они не только не побеспокоили свою сестру и не стали устраивать бесчинства в монастыре, но и сделались из непримиримых врагов почитателями монашества. Они не находили слов, чтобы прославить этого удивительного человека Божия.

Я помню, что все соседи обсуждали их неожиданное обращение. Они не верили своим глазам, видя такое чудо. Помню, что и меня потрясло это происшествие. Это оно распалило в моей душе высокие помыслы. Мое восхищение слепым отцом Иеронимом не имело границ. Тогда я впервые узнал, что существуют люди, одаренные прозорливостью.

Высокой степенью этого дарования располагал и отец Савва. Те, кто беседовал с ним, спрашивал его совета или приходил к нему на исповедь, бывали исполнены изумления. Они замечали, что его взор проникал в глубины их сердца и читал их сокровенные мысли. Он делал явными их скрытые грехи, напоминал о забытых и неисповеданных прегрешениях, раскрывал ловушки диавола, предвидел даже, что готовит им будущее.

– Ты уедешь со Святой Горы, – сказал он однажды отцу Григорию из монастыря Григориат, – но вернешься. Это повторится еще раз, но в конце концов ты уедешь.

И действительно, отец Григорий убедился, что слова отца Саввы исполнились буквально. Когда он в последний раз покинул Афон, то остановил свой выбор на монастыре Вулкана в Месинии.

Отец Савва никогда не ошибался в своих предвидениях. Никогда он не бросал слов впустую. Словно с великим Самуилом, Господь бе с ним, и не паде от всех словес его на земли¹⁹².

Однако что же происходит в уме прозорливого человека? Может быть, ему сокровенным путем представляются определенные истины, и он открывает их? Может быть, он своей святой жизнью очистил и расширил зрачки своих плотских глаз? Насколько здесь действует естественная чистота и насколько – Божественное озарение? И еще, может ли предвидение провидца иметь свои пределы?

Мне представляется, что в самых общих чертах носитель пророческого дара уподобляется человеку, который, поднявшись на вершину горы, естественно, видит оттуда больше, видит дальше, видит то, чего не могут видеть другие. И когда он беседует о том, что заметил, то выражается с большой естественностью и уверенностью, без малейшего сомнения.

Прекрасно формулирует эту истину великий светильник Православной Церкви святитель Григорий Палама: «Насколько человек подготовил себя к приятию силы Божественного Духа, настолько он и видит». Это значит, что все мы находимся в атмосфере даров Святого Духа. Но обладателями этих даров становятся только те, кто боролся ради того, чтобы придать чистоту и благолепие сосудам своей души.

Поскольку отец Савва поднимался к высочайшим духовным вершинам, его не только озаряли изобильные и многосветлые лучи богоначального солнцесияния, но он вкушал и невыразимые состояния духовного веселия: воспламенялся от неугасаемой боговидной теплоты; освежался сладчайшими дуновениями Святого Духа; бывал увлекаем надмирными мелодиями и славословиями. Его пьянили неописуемые красоты боговидного благоукрашения, ангельского благочиния, небесного и богоначального благоухания, неприступных таинственных созерцаний во внутреннейшем завесы¹⁹³, сверхсущих излияний Фаворского света. Так, поднявшись к свету и исполнившись Божественных озарений, он был способен сиять сам и просвещать заблуждающихся, препровождать их от тьмы к свету и от света – к еще более яркому свету, «просвещаемому и просвещающему, по слову преподобного Симеона Нового Богослова, подобно солнцу, всех к нему приходящих свету ведения».

Когда у дерева есть плодородная почва, влага и свет, оно растет, приносит плоды и становится древом тенистым, под которым укрываются многие¹⁹⁴.

Нечто подобное происходит с опытным духовником. Бедствующие души будут стремиться к нему от засухи зла, чтобы найти живительную прохладу. Они очистят, омоют, убелят свои одежды. И если сам духовник стоит на вершине добродетели, если он исполнен просвещающих даров и несет в своей душе Бога, то ни дней, ни ночей не будет достаточно для того, чтобы принять всех людей, стекающихся в его исповедальню. И сами они устанут часами и днями ожидать своей очереди. А если у старца есть спутники, то его ученикам придется вычеркнуть из своей жизни слова «безмолвие» и «покой». Даже почтальонам придется помучиться из-за переписки, которая неизбежно возникнет.

Со всем этим мы столкнемся в случае с отцом Саввой, который день ото дня все более проявлялся и узнавался как ревностный врачеватель душ. Близкие к старцу люди, вдохновленные его образом, не переставали говорить о нем по всему миру. Слава об отце Савве как о замечательном духовнике распространилась во всех пределах Православной Церкви.

Его снисходительность, великодушие, способность располагать к себе, прозорливость, способность утешить, вдохнуть силу и наставить на путь истинный, соединенные со святостью жизни, делали отца Савву несравненным духовником. «...Многие из исповедовавшихся ему монахов и мирян, – пишет игумен Дионисиата Гавриил, – еще живы. Все они с благоговением вспоминают его приветливость, отеческую любовь, сочувствие и, прежде всего, снисходительное обращение с кающимися, пусть даже и в тяжких грехах. Из крошечной, устроенной в виде крипты, исповедальни кроткого духовника никто не выходил без утешения».

Если сравнить выдающихся афонских духовников с великими святителями, то отца Савву следовало бы назвать Златоустом. С другой стороны, и сами отцы Святой Горы, столь скупые на похвалы, без колебаний называли его «Златоустом среди духовников».

Собираясь рассказать о труде знаменитого духовника, мы ощущаем свое бессилие изложить всё надлежащим образом и опасаемся умалить его. Однако нельзя допустить и того, чтобы оставались в безвестности удивительные дела, которые через него совершил Бог. Мы сможем лишь безыскусно поведать о немногом, читатель же пусть представит себе многое и удивительное. Сначала речь пойдет о том, как исповедовал отец Савва, а затем мы приведем некоторые рассказы, которые до сих пор передаются из уст в уста на Афоне и свидетельствуют о том, сколь исключительным целителем душ он был.

Христоносная душа отца Саввы трепетала от безграничной любви к каждому христианину. Каждый, кто приходил на исповедь, был для него личностью, ради которой Христос, движимый бескрайней любовью, излил Свою кровь. Эта и только эта любовь устрояла и настраивала все струны нежной души духовного отца.

Ценою любой жертвы следовало спасти от разбойников, волков и смерти потерянных, рассеянных, уязвленных, обессилевших и немощствующих овец Христовых. Слова Писания: «Погибшее взыщу, и заблудившее обращу, и сокрушенное обяжу, и немощное укреплю»¹⁹⁶, – запечатлевали весь труд его исповеднического дела.

Если в этом мире существуют нелегкие дела, то, возможно, тяжелейшее из них состоит в том, чтобы покинуть широкую и удобную дорогу греха и возвратиться со смирением и покаянием на путь Божий. Необходимо выдержать борьбу с самим собой, с миром, с теми темными силами, которые препятствуют душам приблизиться к свету. И все это только затрудняет, а во многих случаях приводит к отчаянному положению дело духовника.

Отец Савва прекрасно знал, какие трудности скрывает в себе исповедание прегрешений, обнажение внутренних язв, откровение зловония, нарывы, вины. Но также он знал, что без этого обнажения грехов нельзя достичь ни уврачевания, ни покаяния, ни прощения. Вот почему любовь и милосердие к уязвленным братиям приводили его к удивительным изобретениям.

Едва лишь он встречал своего посетителя – неважно, в какой день или час тот приходил, – как разоружал его с помощью доброты, сердечности и радости. Нетрудно сообразить, что мрачное и нахмуренное лицо не пристало тому, кто берется за врачевание человеческих душ.

На исповеди он никого никогда не торопил и не считался с затратой собственных сил. Для него было важно лишь то, чтобы совершился необходимый труд: откровение, распознание болезни, уврачевание, раскаяние, принятие решения об исправлении. Евангельское больше не греши¹⁹⁷ всегда занимало первое место.

Много раз можно было видеть, как он выходил из исповедальни. Кто-нибудь ходил вокруг да около каливы и медлил принять спасительное решение. Следовало помочь ему в этот решительный час, внушить ему уверенность, утешить и воодушевить его, направить к спасительной гавани.

Каждый раз, когда обнаруживалось затруднение в открытии грехов, старец использовал мудрые средства и даже ухищрения, чтобы придать кающемуся смелости. Мы расскажем о них чуть ниже. Как ни казались наглухо запертыми иные сердца, в конце концов ему удавалось подобрать к ним ключ.

И, прежде всего, он не колебался поставить себя на один уровень с кающимся, отягощенным тяжелыми грехами. Он давал тому почувствовать, что и сам впадал в подобные прегрешения, так что кающийся решался открыть свои глубинные язвы. В этой связи старец мог по праву повторить достопамятные слова апостола: «...был... для чуждых закона как чуждый закона... чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых»¹⁹⁸.

Отец Савва умел смиряться перед лицом кающихся, однако умел он, если того требовала ситуация, и явиться в своем необычайном духовном величии. Будучи духоносным подвижником, он проявлял свою прозорливость и пророческий дар. И тогда кающийся сталкивался с сиянием и шумом Пятидесятницы¹⁹⁹. Перед силою этого могучего дуновения уже не могли устоять сооружения врага, люди же после исповеди восклицали, пораженные до глубины души:

– Боже мой! Человек этот духовник или ангел?!

Несколько лет назад мне довелось посетить старца Симеона в каливе Сретения, которая находится в живописном Новом Скиту, близ монастыря святого Павла. Имея примерно девяносто пять лет за своей спиной, он, прикованный к постели, с часу на час ожидал, когда смерть препроводит его к Богу. Рядом с ним находился его ученик Пантелеймон, любящий сын и ангел-хранитель.

– Застал ли ты, отче, духовника отца Савву?

– О, духовника?! Преподобнейшего и святого духовника отца Савву?! Да благословит он нас. Как же не застал? Я исповедовался у него. Я не отлучался из его каливы и очень часто помогал ему на литургии в качестве чтеца.

– Так расскажи же мне что-нибудь о нем. Я слышал уже много и собираюсь написать его житие. Говорят, это был замечательный духовник.

– С ним была великая благодать. Он умел всем внушить дерзновение и особенно воодушевлял молодых монахов. Только они появлялись в его исповедальне, как он негромко приветствовал их: «Здравствуйте, ангелы! Привет, привет вам, мои ангелочки! Я ведь потому считаю молодых монахов за ангелов, что они ради любви к нашему Христу покинули мирскую тщету и пришли сюда, в пустыню». Всем разочарованным он тоже внушал смелость. «Не отчаивайся», – говорил он и повторял это многократно.

– Говорят, отче, что он исповедовал с великим искусством.

– С великим искусством и с великой любовью. Он не хотел, чтобы люди скрывали грехи. Что он замышлял, когда видел какого-нибудь молодого монаха или послушника, которые стеснялись сказать всё? Ухищрения. Ухищрения любви. «Рассказывай, дитя мое, свои грехи. Не смущайся. Я ведь старенький, могу и уснуть. А ты продолжай. Христос здесь и слышит всё. Исповедай все без страха, очисти свою душу, сделай ее белой как снег». Тот начинал говорить, а духовник как будто дремал. Он начинал клевать носом и храпеть. Тут кающийся открывал самые тяжкие грехи. Духовник делал вид, что проснулся. Тот переходил к более легким. «Дитя мое, постой немного. Ты перед этим назвал какой-то грех. Как ты сказал? Я не расслышал. Скажи яснее, очисти свою душу». Тот становился смелее и разъяснял, в чем дело. Этим облегчалась его душа, радовался Бог и уязвлялся диавол.

– Спасибо, отче. Ты дал мне ценные сведения. И я поражен искусством этого великого духовника. Ну и способ он выдумал! Ни о чем подобном я и не слыхивал.

– Я же сказал вам, что он обладал великим искусством и великой любовью. Таких духовников нет в наше время.

* * *

В скиту святой Анны, довольно высоко, находилась калива одного духовника. Но этот духовник не обладал таким опытом и деликатностью, как отец Савва. Как-то раз в его исповедальню попал тяжкий, очень тяжкий грешник. Духовнику еще не попадался человек с такими тяжелыми преступлениями на совести.

Тот, поистине трость надломленная²⁰⁰, начал свою исповедь. Духовник же, едва услышал ее, был охвачен ужасом. Все внутри него возмутилось. «Боже мой! Что за зверства! Что я слышу! Что за сатана этот человек!».

Несчастный не успел завершить речь, как духовник в смятении вскричал:

– Остановись! Я в ужасе, я готов потерять рассудок. Это не человеческие грехи. Они сатанинские. Нет тебе прощения! Уходи. Я больше не могу тебя слушать. Уходи.

Единственное, что оставалось тому человеку в мире, была милость Божия, но когда, как ему казалось, и эти врата закрылись, то не осталось ничего. Увидев под собой море, он решился броситься туда и тем положить конец своей трагедии.

Но Бог велик. В этом состоянии грешника застал какой-то монах скита святой Анны, который к тому же оказался его знакомым.

– Эй! Что случилось? Что с тобой?

Тот не отвечал.

– Эй! Что с тобой? Почему молчишь?

С большим трудом ему удалось выяснить подробности дела. Монах расстроился, его душа опечалилась. Как помочь несчастному? Ему пришло в голову, что остался лишь один выход: любой ценой препроводить того к отцу Савве. С большим трудом монах наконец добился своего.

Как только отец Савва увидел этого человека, он сразу понял его несчастье. «Мой брат, – подумалось ему, – находится в бездне. Чтобы поднять его, нужно и мне самому сойти туда».

– Отче, есть ли для меня спасение?

– Для тебя, брат мой? Спасение есть для всех. Милосердие Божие шире неба и глубже бездны.

– A-а! Для такого грешника, как я, нет спасения. Это невозможно. Для меня невозможно.

– Для тебя? Смешно! Ведь, представь себе, нашлось же спасение для меня.

– А что за грехи ты совершил?

– Большие, очень большие грехи.

– Какие там большие! Разве можно согрешить пред Богом так, как я, несчастный?

– И все же! Вот, когда-то я был невнимателен и впал в такой грех.

Отец Савва рассказал об одном тяжком прегрешении. Его собеседник словно бы ожил. Он ободрился.

– Отче, и я точно так же совершил этот грех.

– И ты? Не беспокойся. Бог простит тебя. Надо только исповедовать его.

Отец Савва продвигался по этому пути. Ухищрение имело полный успех. Несчастный осмелел и с полной искренностью поведал весь список своих преступлений. Ему придала храбрости мысль, что духовник подобен ему.

– Я, – сказал наконец отец Савва, – покаялся и горько оплакал свои грехи. Прошло два года, как я изменил жизнь. Мне назначили послушание быть духовником, и я исполнил его. Я давал милостыню, постился и сделался другим человеком.

– И я, отче, каюсь от всей души. Я претерплю и посты, и все, что ты мне скажешь.

– Если ты решил изменить жизнь, то наклонись, чтобы я прочел разрешительную молитву, и Бог изгладит все грехи.

Итак, этот человек теперь летел словно на крыльях, от радости, что с его плеч упала невыносимая тяжесть. Встретив в скиту святой Анны своего знакомого, он сказал ему:

– Ты меня спас. Я стал другим человеком.

– Прославь же за это Бога.

– Это хороший духовник. Хороший, отзывчивый. Только вот он, бедняга, совершил в своей жизни еще худшие дела, чем я сам.

Едва монах пришел в себя, как возразил:

– Худшие, чем ты? Вот, насмешил! Он, дорогой мой христианин, с малых лет живет на Святой Горе и во всем настоящий ангел. Потому-то его и удостоили священнического звания.

Тот онемел. В чем же дело? Однако после разъяснения того, что с ним случилось, этот человек понял ухищрение духовника. Ведь сам он был сильно подавлен. И действительно, после раны, которую нанес ему предыдущий духовник, для него не оставалось другого способа спастись из пасти преисподни. С этого времени им овладели безграничные восхищение и любовь к отцу Савве – к этому удивительному врачу и целителю человеческих душ.

Иные из афонских монахов (стоит упомянуть и об этом) не одобряли таких приемов. Но они были не правы, ведь отец Савва, обладавший великой, исключительной прозорливостью, всегда знал, как, когда, в каком размере и в каких случаях надлежало пользоваться ими так, чтобы не причинить ни малейшего вреда, ни малейшего смущения.

Отец Савва прекрасно знал, когда ему следовало быть снисходительным, когда – умеренным, когда – строгим и неумолимым. С сокрушенными и смиренными²⁰¹ душами он обращался чрезвычайно снисходительно. Но когда он видел душевную неподатливость, то избегал делать уступки. Тогда он поступал согласно церковным канонам, хотя делал это всегда по-доброму, так, чтобы человек подчинился канону без малейшего возмущения. Словно многоопытный погонщик верблюдов, он точно определял своим наметанным глазом, какую тяжесть выдержит животное.

Он бывал строгим к тем людям, которые причинили ущерб своему ближнему.

– Отец духовник, – сказал ему один паломник. – Есть у меня еще один грех. Я, проходя мимо каливы одного знакомого старца, когда сам он был в отлучке, решился сорвать в его саду несколько апельсинов.

– Вот оно что, дитя мое! Учти: все другие прегрешения Бог прощает тебе через меня. Но апельсины нужно вернуть, потому что иначе ты не будешь прощен, а тогда останутся без отпущения и другие грехи.

Очень строгим, непреклонным он был в тех делах, которые касались священства. Если кандидат в священнослужители имел каноническое препятствие по причине какого-либо греха, то отец Савва ни в коем случае не проявлял к нему сострадания и снисхождения. И наоборот, если какой-нибудь клирик впадал в серьезное прегрешение, старец знал это заранее.

– Отче, – говорил он ему, – сними свою епитрахиль, чтобы не отягчать душу еще сильнее.

В начале своей духовнической деятельности старец имел обыкновение каждую Великую Четыредесятницу, начиная с первой седмицы, обходить монастыри и принимать исповедь. Однако как-то раз в Иверском монастыре ему пришлось наложить строгое наказание на двух священников, впавших в грех. Этот эпизод имел довольно-таки неприятные последствия: духовник был очень огорчен возмущением этих священников и с тех пор прекратил обходы. Он ограничился своей исповедальней, но не спустил знамени: благоговение и охранение высшего достоинства священства должны стоять превыше всего.

* * *

Отец Савва прекрасно знал, сколь великой педагогической и целительной силой обладает всесторонне обдуманная и подходящая епитимия. Как будет видно из дальнейшего, в выборе епитимий с ним не мог сравниться никто.

Много лет назад, когда стоял октябрь, месяц спокойный и соответствующий нашей цели, я отправился на Святую Гору и через несколько дней очутился в незабываемом скиту святой Анны, который можно назвать моей духовной родиной. В здешней святой атмосфере мне предстояло встретить множество дорогих лиц, в руках которых не угасают, под покровом Матери Пресвятой Богородицы, огни православного подвижничества.

– Видите старца Антония? – спросил меня как-то один мой друг, иеромонах. – Он собирает маслины внизу. Ему девяносто лет, и он, должно быть, хранит в своей памяти много сведений о прежних отцах. Не упустите шанс.

Только этого мне и хотелось. Немедленно я подошел к нему. Высокий, худой, в бедной одежде, подслеповатый от старости, он был радостным, как малое дитя.

– Не помнишь ли ты, отец Антоний, что-нибудь об отце Савве?

– Ну и ну! Как же не помнить ничего об отце Савве, святом духовнике! Я исповедовался у него.

– Тогда ты можешь многое рассказать мне.

– Разумеется. И, конечно, кое-что такое, что произведет на вас впечатление. Это произвело впечатление и на меня, на тот язык, что говорит сейчас с вами.

«Что бы это могло быть? – задался я вопросом. – И как можно произвести впечатление на язык?». Но отец Антоний сам ответил на свою загадку.

– Я был молодым монахом. Еще не забыл дурную жизнь в миру и отличался несколько вспыльчивым характером. Как-то в саду каливы мы поспорили с соседом. Искушение тут как тут. Тот сказал мне что-то резкое. Тут и я вспыхнул, открываю рот, и, не думая, что говорю... (смиренный и простой, как малое дитя, старец Антоний повторил действительно грубое выражение, которое сорвалось с его уст). Несколько часов спустя я поднялся к Малому скиту святой Анны. Мой старец послал меня к отцу Савве исповедовать свой грех. С первого взгляда духовник понял мое внутреннее возбуждение.

– Отец духовник, я пришел, чтобы исповедать тяжкий грех.

– Исповедай его. Хорошенько исповедай. Но только не торопись. Присядь, отведай рахат-лукума. Иларион, – позвал он своего ученика, – принеси угощение.

– Он спросил меня о разных посторонних вещах: о моем старце, о наших занятиях, о каливе. Старец хотел, чтобы я прогнал от себя смущение прежде, чем он примет меня в исповедальне. Таинство следовало совершить в мирной атмосфере. Я успокоился. Мы прошли в исповедальню, она была маленькая, словно крипта. Я открыл свой великий грех. Помню, он сказал мне мудрые, отеческие слова, очистил затемненный небосвод моей души. А под конец говорит, улыбаясь:

– Давай-ка, дитя мое, наложим небольшую епитимию и на язык.

– Давайте наложим, отец духовник.

– Так, не то что бы очень много. Скажем, по дороге в скит святой Анны ты зайдешь в кириакон, высунешь язык и пройдешься им по полу от порога до иконы Христа. У Него попросишь прощения. Ладно?

– Ладно.

В тот момент епитимия показалась мне не очень-то серьезной.

Несколько часов спустя я снова оказался в каливе отца Саввы.

– Отец духовник, – говорю, – посмотри-ка, что стало с моим языком из-за твоей епитимии. Ободран, опух, покраснел, весь стал, как грубый башмак.

Я показал ему язык, а он слегка улыбнулся.

– А что делать, дитя мое? Каков язык, таково ему и наказание.

С тех пор не помню, чтобы срамное слово в другой раз слетело с моих уст.

Чтобы добраться до Малого скита святой Анны, нужho сойти на берег в гавани скита святой Анны и подняться по узкой тропинке. Во времена отца Саввы эта тропинка была исхожена человеческими ногами, а уж во время Четыредесятницы она превращалась в нескончаемую цепочку из людей, где каждое звено означало одного христианина, направлявшегося к духовной купели.

Нескончаемый поток народа – как говорили об этом старые монахи. Народ тек рекой: монахи, священнослужители, миряне, служащие из Карей и Дафни, из каждого закоулка Святой Горы, из самых удаленных монастырей, с соседних Халкидик, – отовсюду. И каждый посетитель Святой Горы считал упущением не побывать в исповедальне отца Саввы. Как он только с ними справлялся?! Начальник скита святой Анны каждый вечер размещал в кириаконе тех, кому приходилось ждать своей очереди на следующий день.

Другим поразительным явлением было выражение лица тех, кто выходил из его исповедальни. Он заставлял вас испытывать необычайное изумление. «Ну и ну! – сказали бы вы. – Неужели преображения совершаются прямо там, внутри?».

Нечто в этом роде нам рассказали двое монахов из скита святой Анны, братья по фамилии Карцонеос. Из селения Арфара в Месинии к ним прибыл их старый отец. Как только речь зашла об исповеди, они посоветовали ему посетить отца Савву для генеральной исповеди всей своей жизни, чтобы душа освежилась Божией благодатью.

Так и произошло. Как же можно было пренебречь столь редкостной духовной купелью, когда она была перед ним? Он добрался туда и пробыл достаточно долгое время в исповедальне. А когда наконец вышел оттуда, то весь светился от радости. Лицо этого человека осиял душевный мир, а внутри него чувствовалось какое-то таинственное изменение, «странное изменение, благолепнейшее», говоря словами гимнографа. Он глубоко вздохнул и закричал во весь голос:

– Дети мои! Я чувствую необычайную легкость. Я не ступаю по земле. Я как будто парю в воздухе. По-моему, весь мир изменился. Слава тебе, Христе Боже!

Господу ведомо, сколько подобных вздохов облегчения, сколько возгласов, прославляющих Бога, прозвучало, сколько слез радости было пролито во дворе этой афонской купели Силоам.

* * *

– Дорогой Феофан, я намерен отправиться на Афон, чтобы слегка вздохнуть среди благоухания Удела Богоматери.

– Я был бы очень рад, отец Иоаким, если бы мог Вас сопровождать.

– Почему же нет? Блази два паче единаго²⁰² – это и в Писании сказано.

Так беседовали в 1896 году в Афинах архимандрит Иоаким Специерис, священник с подворья храма Святого Гроба Господня, со своим другом Феофаном Тругасом, заводовладельцем.

Вскоре двое смиренных паломников достигли святой Горы. Их планы предусматривали и обязательное посещение святого духовника. Отец Иоаким познакомился с ним семь лет назад в Святой Земле и не находил слов восхищения, чтобы передать другу свое впечатление. В душе отца Иоакима жила надежда убедить Феофана войти в эту духовную купель.

Когда они очутились в Малом скиту святой Анны, в каливе Воскресения, то были поражены, особенно друг отца Иоакима, толпой народа, которую увидели.

– Все они ждут исповеди, – заметил отец Иоаким. – Отец Савва – великий руководитель человеческих душ, богопросвещенный пастырь. К нему прибегают овцы Христовы, словно к росистому травяному лугу. Я не знаю, когда придет моя очередь, но хочу очистить свою душу от всяких вредных и ядовитых веществ. Афинский воздух очень утомил мой дух.

Все, что увидел и услышал Феофан, подтолкнуло его к великому решению: искать очищения своих грехов у Бога, испросить прощения, обрести мир. Он годами не исповедовался и не причащался, и вот его совесть восстала против такого образа жизни.

Конечно, искуситель наводил его на противоположные мысли и отвращал от спасительного решения. Однако в конце концов он склонился перед благодатью Божией, победил свои сомнения и бесстрашно вошел в исповедальню. Перед ним у духовника побывал его друг, отец Иоаким.

Феофан провел немало времени в духовной лечебнице. Он нуждался в исцелении многих язв. И что же случилось? Возможно, в своей жизни он и испытывал изумления, но на этот раз подвергся опасности утратить разум. Он был ослеплен, стоял, как громом пораженный. «Боже мой, где я? – повторял он. – Что я слышу? Может быть, уши обманывают меня? Что это за таинства?!».

«Я исповедовался первым, – писал позднее отец Иоаким, – затем мой друг Феофан... Он долго оставался у духовника Саввы, а когда вышел и направился к Катунакам, то сказал мне:

– Что за человек духовник Савва? Он не ангел?

– А что случилось? – спросил я его.

– Да вот что: во время исповеди он рассказал мне все, что я делал, начиная с двадцати лет, без единого слова с моей стороны. Он назвал старые дела, о которых я и сам не помнил; так откуда же ему знать об этом?

– Не удивляйся, дорогой Феофан, – сказал я ему. – Духовник отец Савва прозорлив.

– Что ты понимаешь под прозорливостью?..».

Отец Иоаким разрешил его сомнения.

В душе Феофана в тот день заново воцарился настоящий мир. Вот каким духовником был отец Савва!

Страдания и воскресение Господне были каждодневной печалью и радостью отца Саввы. Для него не существовало более дорогих мест, чем Голгофа и Святой Гроб. О, если бы Господь удостоил его счастья побывать там в качестве смиренного паломника! Ведь это было бы и существенным отдыхом для души после тяжелого труда духовника.

Обстоятельства сложились благоприятно для паломнической поездки в святые места. Так исполнилось горячее желание отца Саввы, но и тамошним православным принесло радость присутствие знаменитого афонского духовника. В те тяжелые дни они нуждались в подобных посещениях.

Прибытие старца в Иерусалим относится к 1889 году. Первые же контакты с православными христианами ввели его в курс здешних дел и доставили немалое огорчение. Иерусалим! Город, с которым была связана великая святость и веселие, но в то же время – великие грехи и горе.

Шестью годами ранее патриархом здесь стал Никодим из Кизика, чьей личности были свойственны многие добродетели. Честный, прямой, справедливый, щедрый, он к тому же обладал внушительной внешностью, был деятельным и способным администратором. Времена, однако, настали тяжелые. Несколько лет назад церковный корабль был взбудоражен болгарской схизмой. Теперь души православных арабов возмущал так называемый «арабский вопрос», а «Палестинское общество» развернуло среди них бурную деятельность. Угольки возмущения раздувались агентами панславизма²⁰³.

Патриарха, который некогда занимал должность экзарха Всесвятого Гроба в Москве, обвиняли в пророссийских настроениях. Экономическое состояние Патриархата находилось в кризисном положении. Богословский факультет Честнаго Креста закрылся уже вторично. В качестве характерного признака напряженности атмосферы и общей сумятицы можно указать на то обстоятельство, что за год до описываемых событий (в марте 1888 года) патриарх мог бы пасть жертвой покушений, если бы четыре пули некоего Галактиона попали в цель.

В то время, когда православные греки находились в столь печальном положении, прибытие духоносного духовника было настоящим оазисом. Рядом с ним многие смогли облегченно вздохнуть. Усталые и смущенные души увидели в нем посланного Богом, как роса Аермонская²⁰⁴, ангела-утешителя. Но лучше предоставить слово очевидцу, отцу Иоакиму Специерису, присутствовавшему тогда в монастыре святого Саввы.

«К нему на исповедь стремились архиереи, священники, монахи, монахини и люди всякого чина. Следуя словам Господним: „...приходящего ко Мне не изгоню вон“²⁰⁵, он принимал всех, а мне говорил:

– Я приехал в Иерусалим, чтобы поклониться святыням и найти непродолжительный покой, но вот, все стремятся ко мне, ничтожному.

– Они нуждаются в духовнике, – сказал я ему.

– Да, – отвечал он, – и я вижу эту нужду, но ведь мне скоро уезжать.

– Сейчас они нашли врача и хотят исцелить свои язвы, а когда ты уедешь, Бог пошлет другого, кто мог бы продолжить врачевание.

В этот миг его лицо просветлело от радости, и он сказал:

– Поистине, чадо, Господь не попускает Своему созданию стать жертвой бедствий и разочарования».

Афонский духовник теперь еще явственнее ощущал Таинство исповеди – теперь, когда он удостоился поклониться местам, откуда было явлено людям избавление.

И правда, что за невыразимое потрясение он испытал, приблизившись к орошенной кровью Голгофе, где человеческий грех поднес возлюбленному им Господу столь горькую чашу! Его уста едва сумели произнести: «...на кресте пригвоздився и копием прободься бессмертие источил еси человеком, Спасе наш, слава Тебе».

Опять-таки, что за небесные чувства захлестнули его сердце при поклонении Живоначальному Гробу! Здесь было положено начало победе над тремя началами зла: диаволом, грехом и смертью. Отсюда воссиял новый мир, исполненный Божественного света, славословий великого триумфа... Частицу этого мира, частицу атмосферы Всесвятого Гроба отец Савва сумел перенести и на свое афонское поприще аскетических подвигов, посвятив придел в своей каливе Воскресению Господню.

Среди прославленных святых в жизни отца Саввы выделялся, словно Полярная звезда, преподобный Савва. Подвижник и наставник пустыни, украшение монахов и вселенский светильник, из святых он был наиболее близок старцу. Он был для него тем же, чем для Давида – брат Ионафан²⁰⁶. Он дал старцу не только свое имя, но окружил его особенной заботой и расположением, которые не переставали проявляться до самого конца земной жизни отца Саввы.

– Святый мой Савво, – воззвал к нему старец теперь, – прими меня, тоскующего по тебе паломника, в своем священном приюте, в пустыне, которую освятили твои молитвы и пролитый тобою пот.

Чтобы добраться из Иерусалима до знаменитой Лавры святого Саввы, требуется три часа. Нужно идти в юго-восточном направлении, следуя долиной Иосафата, которая начинается от Гефсимании и приводит к Мертвому морю. Дорога проходит через унылую пустыню, лежащую под медным небосводом и продуваемую обжигающим ветром. Это настоящая «огненная река», которая постепенно превращается в глубочайшее ущелье с высокими и обрывистыми берегами.

Монастырь находится в вышине на правом берегу ущелья и сразу приводит путника в восхищение. Дикая и великолепная природа, громадные старые-престарые здания, стены и башни, бесчисленные пещеры и келлии, запах горной смолы и серы, благоухание фимиама, пение птиц и колокольный звон. В этом неотмирном царстве господствует Савва Освященный.

Приблизившись к этой святой земле, вы ощущаете потребность воскликнуть вслед за гимнографом: «Савва богомудре, ангелов равностоятелю... житель пустынный... Духа Святаго чистое приятелище...».

Отцы монастыря, сами будучи подвижниками воинствующей Церкви, с радостью приняли отца Савву.

– Благословите, отец духовник. Добро пожаловать в обитель святого Саввы. Вы несете нам благословение Афона.

Два дня он прожил в монастыре. Что успел он узнать, чему удивиться, чем насладиться? И можно ли было пренебречь приношением любви?

– Отец духовник, – сказал ему игумен, – отцы хотели бы исповедаться. Не лишите нас этой благодати.

Шестьдесят отцов монастыря исповедовались и вздохнули легче под епитрахилью богоносного духовника.

Оставшееся время отец Савва посвятил знакомству с Лаврой. Увиденное и услышанное во время этой экскурсии исполнило его глубокого волнения: здесь гроб святого, тут келлия златоструйного Иоанна Дамаскина, там мощи отцов, перебитых сарацинами. Это место было исполнено неизъяснимого благоухания святых мощей. Что за благоуханные цветы взрастил Бог на этих скалах!

В прекрасном храме Благовещения находилась достойная восхищения древнейшая икона преподобного. Сверху надменным владыкой глядела Юстинианова башня. Внизу, в глубине ущелья, – благословение святого: источник, который тот извел из камня. К северу – келлия его матери, а также финиковая пальма, взращенная им самим. К югу – пещера великого Иоанна Безмолвника (VI в.).

Величайшей потерей было отсутствие тела святого, которое, нетленное и неповрежденное, находилось в далекой Венеции. О, если бы оно вернулось в свою ограду! Благодарение Богу, что в наши дни (30 октября 1965 года) это желание было исполнено.

Бог, великий Утешитель Своих верных рабов, находит многие и разнообразные способы утешения. Даже в этом сухом и засушливом месте Его Промысл не позабыл предоставить людям своеобразное наслаждение: различных и удивительных крылатых друзей.

По всей вероятности, отец Савва совершал свое паломничество в конце Великой Четыредесятницы, когда ни в ком из посланных Богом утешителей не было недостатка. Каждый год с сентября по апрель каждый может пережить незнакомое и непредвиденное изумление. И оно не единственное, потому что много необычного встречается на священном клочке земли, о котором сейчас идет речь. Так что же это за птицы, чья служба заключается в том, чтобы разнообразить пустынную жизнь монахов?

Больше двухсот диких птиц, черных, с желтоватым клювом, напоминающих черных дроздов, живут в эти месяцы вместе с монахами, так сказать, числятся в списке насельников монастыря. Едва завидев открытое окно, они бросаются в келлии отцов и приносят с собою радость. Утром, когда те пьют кофе, они роются в их рясах и обуви в поисках бабочек. Они готовы сидеть на голове и на плечах монаха, пока тот не спугнет их, и с необыкновенной храбростью клюют с ладоней хлеб или изюминки.

Однако они никогда не приближаются ни к светскому человеку, ни к чужому клирику или монаху, но только к отцам Лавры. Хотя, кажется, они иногда делают исключения и не для лавриотов, потому что если встретят какого-нибудь очень благоговейного монаха, даже чужого, то окружают его своим расположением. Тем более если это такой человек, как отец Савва!

Отец Филофей Зервакос, который 28 апреля 1924 года побывал в Лавре, сообщает следующее:

«...Однако в тот момент, когда я собирался выпить принесенный мне кофе, внезапно появились семь или восемь птиц и, усевшись, кто на плечи, кто на руки, а кто – вокруг меня, начали петь и щебетать. На какой-то миг эта неожиданность обеспокоила меня, но я тотчас пришел в себя. Отцы же, и сами удивленные, что птицы все устремились ко мне, и улыбающиеся, сказали: „Вот птицы, которых тебе хотелось видеть». Я, изумленный и радостный, поднес им на ладони кусочек хлеба, поданный к кофе. Немного спустя отцы принесли мне фиги, которые я порезал на мелкие кусочки и тоже скормил птицам. А эти благословенные создания брали их из моих ладоней и, склевав все, поднялись в воздух, огласив его радостным щебетанием и сладчайшими трелями».

Но и монахи – разве сами они не певцы пустыни? Чем больше их святость, тем слаще их «трели». Среди этих разумных «птиц» тогда выделялись трое преподобных отцов, возле которых отец Савва чувствовал великий духовный покой.

Одним из них был почтенный семидесятипятилетний старец Варнава²⁰⁷ из Мадита. Теперь, после аскетических подвигов на Афоне и в Иорданской пустыне, он предавался безмолвию здесь. В его лице ожили священные образы древних отшельников.

Другим был отец Каллистрат с Пелопоннеса, ревностный делатель добродетели, отмеченный святостью и прозорливостью. В прошлом он три года – больше не позволил патриарх – посвятил аскетической борьбе в пещерах ужасающей пропасти под горой Нево, где был похоронен Моисей. Арабоязычные православные поселка Коракион спускали ему на веревке хлеб и воду, а он за это шил им различную одежду, поскольку был знаком с портняжным ремеслом. Его уст и его ума никогда не покидало божественное звучание молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».

Наконец, назовем пятидесятилетнего иеромонаха отца Германа, родом с Керкиры. Простой, беззлобный, бесхитростный, кроткий, смиренный – образец истинного монаха. Когда он совершал службу, то бывал восхищаем Божественной благодатью, и лицо его становилось ангелоподобным. Вот что он имел обыкновение повторять: «Если бы мы знали, какую славу и духовное веселие доставляет нам приобщение Святых Таин, мы бы пожертвовали всем, даже самой жизнью, чтобы причащаться достойно».

План паломничества предусматривал и посещение священной реки, где «Тройческое явися поклонение».

Чтобы достичь места, где совершилось Крещение Господне, требуется пройти нелегкий путь, тем более при отсутствии современных средств передвижения. Если выйти из Иерусалима и двигаться на восток, слегка забирая к северу, в сторону Иерихонской возвышенности, то дорога потребует пяти-шести часов. Это тяжкий путь среди обрывистых ущелий и оврагов. Но с этим не стали считаться благочестивые паломники.

Монастырь святого Герасима, великого подвижника, который приручал зверей пустыни, оказался хорошим местом отдыха для усталых путников. А когда они наконец приблизились к священному месту, игумен Лавры святого Саввы Анфим, который вместе с некоторыми другими отцами сопровождал афонского духовника, объяснил, что представляют собой разрушенные здания, видневшиеся рядом.

– Это, отец духовник, очень древний монастырь честнаго Предтечи, построенный святой Еленой и одаренный Юстинианом. Помолитесь, чтобы нам удалось его восстановить.

– Да поможет честны́й Предтеча.

Благодарение Богу, в последние годы жизнь в монастыре была возобновлена по благословению патриарха. Сегодня монастырь действует и приносит паломникам тихую радость и успокоение.

В пяти минутах пути от разрушенного монастыря уже слышался шум Иордана.

Радостная дрожь охватила душу отца Саввы. Он удостоился возможности пожить, хотя бы и недолго, в монастыре своего покровителя, святого Саввы, а теперь находился там, где обитал великий, единственный в своем роде подвижник и покровитель всех монахов, честный Предтеча. Старцу показалось, что здесь можно встретить его бесплотный образ с огненным пророческим взглядом. Непроизвольно его губы, дрожащие от волнения, прошептали: «Честны́й Предтеча, не престани молитися за ны».

В его уме промелькнул, словно живая картина, евангельский рассказ: «Тогда Иерусалим и вся Иудея и вся окрестность Иорданская выходили к нему и крестились от него в Иордане, исповедуя грехи свои»²⁰⁸.

Это было священнейшее место. Здесь звучали пророчества Предтечи, здесь приуготовлялся путь Господа, здесь стояла священная исповедальня, совершалось отпущение грехов, священнодействовала баня пакибытия²⁰⁹. Сюда направил некогда Свои стопы Сын Человеческий, безвестный среди безвестных, и крестился от Иоанна во Иордане²¹⁰.

А когда через некоторое время отец Савва, ухватившись за ветку вербы, чтобы не быть унесенным быстрым течением, совершил задуманное погружение в реку, то словно бы почувствовал сияние, исходящее от голубя, и громовой голос. Он как будто сам услышал: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором, Мое благоволение...»²¹¹. Горячая молитва вознеслась в этот миг из его груди к Божественной Троице, Чье поклонение явилось здесь.

Этот район вокруг Иордана, можно сказать, создан для молитвы. Здесь никогда не было недостатка в молящихся преемниках Предтечи, избранных и святых пустынников. А что за радость испытал бы отец Савва, если бы узнал, что на противоположном берегу, среди зарослей ежевики и тростника, в то самое время вот уже пять лет, вознося к небу свои непрестанные молитвы, подвизалась никем не замеченная пустынница Фотина – поистине героический образ.

За духовными благословениями вскоре последовали и материальные. Духовнику хотелось отведать рыбы из Иордана-реки, которая вообще очень богата рыбой. Ловля оказалась удачной. Монахи поймали достаточно рыбы, съели ее и почувствовали «благословение Иорданово».

Итак, «духовник Савва остался очень доволен. Поклонившись, преклонив колени пред Небесным Отцом и благословив Его пречистое имя, – пишет архимандрит Иоаким Специерис, – мы вернулись в монастырь, а оттуда он тотчас отправился в Иерусалим».

Наконец, по молитвам блаженнейшего Никодима старец возвратился в Удел Пресвятой Богородицы. Но в его сердце не было печали плененного израильтянина, возвращающегося из Иерусалима к месту своего жительства. В приделе храма его каливы, на святом престоле, освященном в честь Воскресения Христова, продолжали почивать свет и слава нового Иерусалима, под покровом святых молитв и благословения Богородицы, Госпожи Святой Горы.

Всем Своим домостроительством воплощения Господь попрал грех и смерть и упразднил державу диавола. Он дал своим последователям власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью²¹². Этой властью обладали все подлинно богоносные последователи Христа.

Много примеров тому можно увидеть в жизни преподобных. Те, кто, сражаясь оружием света, побеждал ветхого человека, кто овладевал духовными вершинами, кто сораспинался и совоскресал со Христом, исполнились духовных даров. Одним из них и является способность устрашать незримых врагов. Вмешательство таких людей уничтожало всякое сатанинское воздействие, оно приносило исцеление пленникам диавола.

В «Луге духовном» так говорится об одном монахе: «Поистине он, христиане, велик и страшен для бесов; и, кто бы ни пришел к нему, мучимый нечистым духом, получает от него исцеление». Эти самые слова можно повторить и применительно к отцу Савве. Аскетическими трудами, постами, бдениями и молитвами, глубиною таинственной жизни, тщанием, трезвением, созерцанием, силою молитвы своего блаженного старца он совершенно одолел силу диавола и всегда выходил победителем из своих сражений с миром лукавых духов.

Неплохой повод поразмыслить над борьбой старца с силами тьмы дают нам сведения, доверенные им отцу Иоакиму Специерису: «Он часто говорил мне, что телесными очами видел лукавых духов, которые приходили искушать его; он же, почувствовав, как те досаждают ему, тотчас преклонял колени и становился на молитву. Тогда исчезало всякое сатанинское действование». Молитвы старца поражали врагов. Слова псалма, стоило им пламенем вырваться из его уст, опаляли их: «Побори борющия мя... Да будут яко прах перед лицем ветра, и ангел Господень оскорбляя их²¹³».

Он не одного себя уберег от свирепых нападений бесов. Множество несчастных, обладаемых диаволом²¹⁴, нашло подле него свое избавление. Нередко в его каливе можно было видеть людей, над которыми старец совершал крестное знамение, прочитывал заклинательные молитвы, чтобы изгнать нечистых духов. Много раз, когда страждущий не имел возможности прибыть на Афон, отец Савва совершал отчитку на расстоянии, и всякий раз за этим следовала радость исцеления. Узники бесов трепетали от счастья, видя, как над ними перестают тяготеть страшные узы.

Где-то на Халкидиках жили супруги, отношения которых обострились до последней крайности. Муж не желал образумиться: он держался темного, загадочного образа жизни. На лице своем он носил выражение отчаяния. Он отпал от Церкви, не желая и слышать о посещении службы, тем более о святых таинствах. Чего только не делала его несчастная жена, чтобы возвратить супруга на путь Божий! Он, однако, был непоколебим, так что в конце концов та поняла, что необходимо проявить твердость.

– Послушай-ка, ты сделал мою жизнь невыносимой. Если ты не причастишься в ближайшую Пасху, мне придется уйти. Жить вместе так нам больше нельзя. Я хочу, чтобы в нашей семье царствовал Христос.

Упорство, давление, угроза, горячие молитвы доброй христианки сделали свое дело. Ее муж понял, что своим поведением он может навсегда погубить свой семейный очаг, свою жизнь, свое будущее, будущее своих детей. Он пережил некоторую встряску и принял наконец великое решение: вернуться к свету.

В душе его таилось немало темного. Несчастный дошел до того, что стал сотрудничать с бесами. Он занимался магическим искусством, и оно-то и заставляло его с таким упрямством держаться далеко от Церкви. Вот почему и сам он понимал, что прежде всего нуждается в духовнике. До Святой Горы было недалеко, и здесь он, разыскивая подходящего человека, нашел того, кто был ему нужен: отца Савву.

Каким направился он к каливе духовника и каким вернулся! Что за изменения совершились в его душе! Среди смятения, хаоса и тьмы возник новый, возрожденный мир. Облегчение и слезы радости сияли на его лице по завершении исповеди. Какой мир и облегчение ощущал он в своей душе! Но была еще одна вещь, от которой следовало избавиться. Он протянул духовнику руку, держа в ней какую-то книгу.

– Возьми, отец духовник, и эту книгу. Она-то и была причиной моего падения.

Это был трактат по магии, обязательное руководство для всякого, кто предается этому делу.

– Зачем ты мне-то даешь такую книгу? Ее надо сжечь. Забери и сожги где-нибудь подальше.

Действительно, покинув каливу и направляясь к скиту святой Анны, этот человек заметил справа от своего пути большую впадину в скале. В этом-то гроте магический трактат вскоре обратился в пепел. Как видно, о чем-то подобном пишет евангелист Лука: «...А из занимавшихся чародейством довольно многие, собрав книги свои, сожгли»²¹⁵. Было бы большим счастьем, радостью для ангелов и уязвлением демонов, чтобы почаще загорались такие костры, как этот. Ведь какие только темные и зловонные книги нас ни окружают!

Чувствуя еще большее облегчение, этот человек продолжал свой путь, когда ему встретился отец Иларион, ученик отца Саввы.

– Передай духовнику мое почтение и безграничную благодарность да скажи, что я сжег книгу в пещере чуть повыше отсюда.

Отец Иларион, ничего не подозревая, направлялся к своей каливе. Подумать только, какая картина предстала его глазам возле той пещеры! Мимо него со свистом и страшным грохотом летели огромные камни, сеявшие ужас. Испуганный, он добрался до каливы и подробно пересказал все старцу.

– Сатанинское действие, дитя мое.

Когда отец Иларион пришел в себя после испытанного страха, он вспомнил о словах того человека и о сожжении книги. После того как отец Савва объяснил ученику, что за человек встретился ему на пути и что это была за книга, тот сообразил, в чем было дело.

Однако с обвалом пришлось столкнуться не только отцу Илариону. Каждый, кто проходил там, подвергался той же опасности. Наконец пещеру стали обходить стороной, поскольку никто не осмеливался приблизиться к ней.

Обеспокоенные отцы попросили о помощи отца Савву. Восприняв предварительный пост, он совершил освящение, окропил пещеру святой водой, и зло отступило. Под конец духовник посоветовал отцам поместить там икону Богоматери с лампадкой. Так тропинка стала спокойной, как и прежде.

Теперь проходящие там ощущают потребность присесть и пропеть «Достойно есть», но не подвергаются опасности. И все-таки в некоторых случаях, как уверяли нас многие монахи, в этом месте можно наблюдать действия бесов, особенно тогда, когда мимо проходит какой-нибудь молодой монах, нарушивший правила послушания.

Некий юноша по имени Афанасий, кондитер из Фессалоник, чувствуя отвращение к своей прежней жизни, решился облечься в монашеский образ и поселиться в монастыре Дионисиат. В качестве послушника Дионисиата его послали в Моноксилит – метоху монастыря за пределами Святой Горы, где ему предстояло получить должную подготовку к монашеской жизни.

Между тем его родители в Фессалониках, возмущенные и опечаленные шагом своего единственного сына, готовы были свернуть горы, чтобы «спасти» его и вернуть в мир. Эти бесцеремонные люди не остановились и перед тем, чтобы обратиться к сатанинской помощи, прибегая ко всяческим разновидностям магии и чародейства.

Афанасий внезапно начал ощущать какое-то давление, словно нечто тяготело над ним. А поскольку он не был новичком в таких вещах, да и сам в своей мирской жизни имел опыт общения с магами, то справедливо усмотрел в этом результат действий своих родителей. Его охватило волнение, которое становилось все более ощутимым – весьма неблагоприятное предзнаменование. Он почувствовал внутреннюю потребность усилить молитву, а произнося «Отче наш», усиленно подчеркивал: «...но избави нас от лукаваго».

Другие братья в Моноксилите еще ничего не подозревали. Однажды утром, по завершении службы, они собирались приняться за работу, когда сверху, из леса, на них внезапно обрушился град камней. К счастью, никто не пострадал; ничего не случилось и с монастырским имуществом. Прошло некоторое время. Все подумали, что просто каким-то прохожим вздумалось «пошутить». Но, когда монахи снова отправились на работу, камни вновь посыпались на них сзади. Тут они поняли, что происходит нечто серьезное, и укрылись в церкви, не осмеливаясь выйти оттуда, поскольку, как только они выходили, камнепад тотчас же начинался опять. Скамейки, деревянные болванки для выделки монашеских скуфеек, другие предметы разлетались во все стороны. Монастырская собака погибла, упав с высоты трех метров.

Вскоре прибыли вызванные по этому случаю жандармы из Карей. Они изучили местность и даже постреляли залпами в ту сторону, откуда летели камни. В результате стало очевидно, что обвал не мог быть делом рук злоумышленников. Скорее, тут были замешаны незримые враги.

Тогда послушник Афанасий понял, в чем дело, и объяснил причину несчастья. Это пролило свет на всю историю.

– Чтобы вы вполне убедились, – сказал он, – позвольте мне пройтись одному в ту сторону, до церквушки святого Артемия. Увидите, что камнепад обязательно обратится против меня.

Так оно и случилось. Камни, не причиняя вреда, падали вокруг него.

Убедившись в этом, монахи оставили Афанасия одного в храме. Эконом метохи отец Порфирий отправил в монастырь письмо с просьбой прислать лодку. С того момента, когда Афанасий вышел из храма, вновь начались страшные происшествия, продолжавшиеся, пока он не сел в лодку, а также после этого, вплоть до его высадки на монастырскую пристань. Просто удивительно, что лодочников от страха не хватил инфаркт. Град камней не прекращался и в море. Даже тогда, когда они удалились от берега на приличное расстояние, камни продолжали падать вокруг лодки, но, к счастью, без всякого вреда для нее.

От берега до монастырского двора все было спокойно. Это дало повод кое-кому заговорить о коллективных галлюцинациях, но их заставил замолчать новый камнепад, обрушившийся с высоты соседней башни.

Собор старцев, сошедшийся без промедления, принял решение отослать послушника к духоносному духовнику отцу Савве, чтобы тот позаботился о нем. В том, что молитвы отца Саввы способны поражать лукавых духов, не сомневался никто из отцов.

Калива Воскресения пережила неделю суровых испытаний, напоминающих атмосферу военного столкновения. Это и была открытая война между силами света и тьмы. Что за оглушительный грохот стоял там! Громадные камни срывались с соседних скал, пролетали над каливой, падали вокруг, со страшным грохотом обрушивались с ближайшего обрыва по направлению к морю. Дикие крики и проклятия будоражили и оскверняли все вокруг. А еще слышалось глумление – необыкновенное глумление надо всеми монахами и особенно над духовником. Все зловоние ада показывало себя.

А человек Божий, словно бы и не существовало тяжести старческого возраста (шли последние годы его жизни), приготовился к великой борьбе. Целую неделю он предавался совершенному посту и непрерывной молитве. (Сей же род изгоняется только молитвою и постом²¹⁶.) Его милосердие не могло вынести вида того, как Божие создание подвергается такому насилию.

В конце недели пожилой духовник с непреклонной и непоколебимой верой в воскресшего Господа приблизился к страждущему. Лукавый дух встревожился.

«Заклинаю тя... душе нечистый... Богом вся словом сотворившим, и Господом нашим Иисусом Христом... убойся, изыди, бежи, отступи от раба Божия Афанасия... Изыди в землю безводную, пустынную, невозделанную...».

Так и случилось. Словно нечто вышло изо рта Афанасия. Нежеланный житель исчез, яко исчезает дым и яко тает воск от лица огня²¹⁷. Слова, которые исходили из духоносных уст отца Саввы, поражали бесов, словно огненный меч. В то же время послушник успокоился и облегченно вздохнул. С чувством безграничной радости и благодарности он пал к ногам духовника, обнял их и оросил слезами.

– Святый Божий, ты спас меня. Ты сбросил с моей шеи страшную тяжесть. О, как же мне отблагодарить тебя! Ты избавил меня от дикого змия. Слава Тебе, Боже мой!

Еще несколько дней исцеленный оставался при враче. По его рекомендации послушник отправился в скит монастыря Кутлумуш, где и остался. Отец Аввакум – такое имя он принял позднее – выделялся среди отцов строгостью своего подвижничества и никогда не забывал духовника, который так помог ему и спас от «камнепадного»²¹⁸ гнева.

Среди многих духовных чад отца Саввы был и один диакон, по национальности румын. Он, еще будучи молодым, прибыл на Афон и монашествовал где-то в пустыне, не так далеко от Малого скита святой Анны.

– Отец духовник, – сказал как-то весьма опечаленный диакон отцу Савве, – пожалуйста, не забудь помянуть на завтрашней литургии мою мать. Завтра ее похороны.

Эти слова резанули слух отца Саввы, ибо они выдавали торжество диавола. Прозорливый старец встревожился. Здесь, подумалось ему, враг приготовил какое-то нехорошее блюдо. Вот хитрец! С каким искусством он сбивает с толку Божии создания!

Не показывая вида беспокойства, старец начал выяснять истоки зла.

– Дитя мое, объясни-ка мне получше, в чем дело. Завтра хоронят твою мать. Значит, умерла она позавчера. Умерла в Румынии. Как ты мог за два дня узнать о ее смерти?

Повисло неловкое молчание.

– Откуда? Откуда я знаю? – робко заговорил диакон. – Ну, мне это сказал...

– Кто тебе это сказал?

– Мне сказал мой ангел-хранитель.

– Твой ангел-хранитель? А ты его видел?

– Я удостоился его видеть. Не единожды и не дважды. Вот уже два года, как он является мне и молится вместе со мной. Мы вместе читаем акафист, кладем поклоны, беседуем на духовные темы...

Эти «два года» очень опечалили отца Савву. Два года прелести – это не мелочи. Страшная опасность – разрешить врагу в течение двух лет строить в твоей душе здание твоей же погибели.

– Почему же ты, дитя мое, столько времени ничего не говорил мне?

– Ангел сказал мне, что это не обязательно.

Отец Савва понял, что ему предстоит великая битва. Во-первых, надо убедить несчастного диакона, что он имеет дело не с ангелом. Затем надо приготовиться противостоять гневу беса. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй и спаси нас», – горячо помолился он про себя.

– Дитя мое, ты уверен, что тот, кто является тебе – это ангел Божий?

– Уверен ли? Еще как уверен, отче! Мы же молимся вместе, каждый день кладем тысячи поклонов. Беседуем о будущей жизни, о рае... Это мой ангел-хранитель.

Казалось, переубедить диакона невозможно. Однако его заставляло быть сдержанным доверие к своему богопросвещенному духовнику.

– И потом, – сказал он, – как может бес укреплять меня в молитве? Он же борется с молящимися.

После долгого разговора они согласились прибегнуть к кое-каким испытаниям, чтобы проверить «ангела-хранителя».

– Попроси его, – сказал диакону отец Савва, – как только вы встанете на молитву, прочесть «Богородице Дево». И еще: пусть совершит крестное знамение.

Но все оказалось не так просто. Если лукавый целых два года опутывал человека своей сетью, то он способен ввести в заблуждение глаза и уши, так что тому покажется, будто он слышит «Богородице Дево» и видит крестное знамение.

При следующей встрече диакон с каким-то скрытым внутренним убеждением сообщил духовнику:

– Отче, все обстоит так, как я сказал. Это ангел Божий, мой ангел-хранитель. Он и «Богородице Дево» произнес, и перекрестился.

Отец Савва все хорошо понял. Последствия двух лет рабства у изобретательного врага не так-то легко уничтожить. Но, хотя бы враг и знал множество уловок, в душах богоносных отцов горит свет великой премудрости, которая обращает в ничто ухищрения тьмы.

Тут световидный ум духовника осенила блестящая мысль. Он немедленно обратился к диакону:

– Послушай-ка, дитя мое. Будь внимателен при последнем испытании, которое прояснит дело. Ангелы Божии обладают силой всеведения, потому что им все открывает Бог. Бесы, напротив, не имеют такой силы, и многие вещи для них темны. Ты согласен?

– Согласен.

– А если так, то смотри, что мы сделаем. Я в этот момент, в этот самый момент, кое-что задумаю, – он подумал нечто неприятное для диавола, – и это останется скрытым и известным мне одному. А ты вечером попросишь «ангела» сказать, что это было. Если он сможет открыть тайну, то он, несомненно, от Бога. А ты потом придешь и сообщишь это мне.

Диакон, возвращаясь в свою каливу, чувствовал в душе какое-то сомнение, какое-то неприятное предчувствие. С другой стороны, его восхищал мудрый замысел духовника. Ситуация близилась к своей критической точке.

Стоило диакону ночью попросить «ангела» разрешить задачу, как по «светлому» лицу того пробежала смутная тень беспокойства. Он как будто растерялся.

– Но, дорогой отче. С чего бы тебе, высшему существу, интересоваться помыслами какого-то смертного? Это греховное, дурное желание. Не лучше ли будет, если я покажу тебе сегодня ад и рай, славу Госпожи Богородицы?

Диакон, который начал что-то подозревать, стоял на своем.

– Я исполняю послушание, данное духовником. Скажи, что он задумал.

Ангел с помощью ряда искусных маневров попытался перевести разговор на другую тему. Однако же эти искусные увертки не производили хорошего впечатления.

– Скажи мне, что задумал духовник. Ведь это же просто. Почему ты избегаешь ответа? Ты что, не знаешь?

– Берегись, диакон. Из-за своей мелочности ты подвергаешь себя опасности лишиться моего расположения.

– Ничего не знаю. Я тебя прошу о такой простой вещи. В конце концов, знаешь ты, что задумал духовник, или нет?

В этот миг слетела сияющая личина, обнажился ужасающий образ, заскрежетали свирепые зубы. Словно из пасти разъяренного зверя, послышались слова:

– Пропади, несчастный. Завтра в этот же час ты будешь в аду, в огне. Мы сожжем тебя! Мы тебя уничтожим!

Диакон остался один – одинокий и сокрушенный. Вся сладость прежних видений, продолжавшихся два года, не могла перевесить сегодняшней горечи. Если бы диакона не поддерживали издалека молитвы старца, который бодрствовал и молился за него, он, наверняка, испустил бы дух.

Прошло несколько часов, прежде чем он сумел прийти в себя и подняться на ноги. Калива диакона больше не защищала его. Нигде он не мог почувствовать себя в безопасности, кроме как возле духовника. В продолжение всего пути в его ушах отдавались слова: «Завтра в этот же час ты будешь в аду!». Ужас пробирал диакона до мозга костей.

Кое-как он добрался до каливы Воскресения, где ухватился за рясу духовника и не желал отойти он него ни на минуту. Даже когда старец хотел отдохнуть, перепуганный диакон был рядом с ним.

– Не бойся, дитя мое. Успокойся.

– Как же мне не бояться, отец духовник, когда час близится! О! Близится час, когда меня заберут. Христе мой, спаси мя!

И в самом деле, в назначенный час диакон почувствовал, как к нему силою подступают лукавые духи. Что за вопли ужаса и отчаяния срывались с его уст!

– Спаси меня, духовниче! Погибаю! Меня забирают! Спаси!

Отец Савва преклонил колени и, проливая слезы сострадания, молил Господа пожалеть Своего раба и запретить лукавым духам. Его молитва была услышана, и несчастный диакон был спасен от уст Львовых²¹⁹.

Таков был конец этой трагедии, весьма поучительной для нас. Действительно, сколько опасностей кроется в видениях. Чего не создаст враг к нашей погибели, если мы не будем полностью раскрывать свой духовный мир на исповеди. И сколь велико значение опытного духовника!

Но можно задуматься и над другим обстоятельством, о котором мы скажем далее.

Время и руководство отца Саввы успокоили диакона-румына. Его духовная жизнь развивалась по должному пути. Позже он был рукоположен во священника и всегда отличался своим благоговением. И все-таки годы заблуждения оставили в нем свои печальные следы. Диавол, как видно, приобрел на него права: разве даром он доставлял диакону столько сладостных зрелищ? Итак, хотя этот человек и поселился на Афоне с малых лет, хотя его развитие и совершалось, можно сказать, в ангельском окружении, в дальнейшей жизни он, несмотря на это, постоянно страдал от различных навязчивых искушений. Все проницательные отцы усматривали в них последствия того продолжавшегося годами сотрудничества с «ангелом», который не был ангелом.

Словно богатая и плодородная земля, плодоносная душа отца Саввы непрерывно орошалась многочисленными ручьями. Непрестанной молитвой и напряженной богослужебной жизнью черпал он воды благодати, уподобившись древу, насажденному при исходищих вод²²¹.

Ночами он бодрствовал и молился едва ли не все время от заката до рассвета. Сон приносился в жертву на алтарь молитвы. Стоя, словно несокрушимый столп, и держа в руке четки, с тремя сотнями узелков, он стрелою устремлял свой ум к небесам и со световидными ангелами «ангелолепно и ангелоподобно», по выражению святителя Григория Паламы, воспевал Пребожественную Троицу.

Если даже немощная плоть начинала протестовать, готовая упасть и предаться сну, ее удерживали кольца, проходившие под мышками у отца Саввы и привязанные к канату, который, в свою очередь, был прикреплей к потолку келлии. Этот способ удерживать себя стоящим и неусыпно пребывающим в ограде молитвы применяли многие великие боголюбцы.

Это были поистине возвышенные мгновения, когда ум бывал восхищен и прикован к «вещам божественным, небесным, бескрайним и непостижимым», которые, как пишет святой Макарий Египетский²²², не могут быть «выражены человеческим существом либо объяснены устами и языком».

Соответствовало этому и напряжение литургической жизни. Таинство Пасхи повторялось в каливе Воскресения ежедневно. Эти литургии посещались многими из преданных духовных чад старца, а также некоторыми монахами, искавшими более частого причащения.

Много рассказывают о той высоте богослужебной жизни, которую всегда хранил отец Савва, о чинности, тщательности, торжественности совершавшихся им служб. Приведем одну показательную деталь: он никогда не надевал в храме ту обувь, которую носил вне его, но держал для этого особые монашеские тапочки. С особенным вниманием старец относился к святому престолу и даже избегал без необходимости приближаться к нему. «Сколь страшно это место!» – восклицал он.

В своей келлии, говорят знавшие его монахи, он, худой телом и невысокого роста, казался убогим и неприметным. Но когда он совершал службу, то представлялся великолепным, а лицо его сияло, как ангельский лик.

Торжественности богослужения способствовал и ученик старца отец Онуфрий, признанный певчий, обладавший прекрасным голосом. Отец же Иларион, хотя и неграмотный, располагал отличной памятью и со слуха заучил многие песнопения и псалмы, в частности Непорочны и шестопсалмие.

Что же сказать о возвышенном и невыразимом трепете, который испытывал отец Савва перед святым жертвенником? Достаточно лишь напомнить о том, что он был учеником отца Илариона-грузина и наследником его литургического духа. Старец Иларион, как пишет отец Иоаким Специерис, «ревностно предавался аскетической борьбе, а когда совершал богослужение, один или вместе с отцом Саввой, то при пении: „Свят, свят, свят Господь Саваоф» усердно бил себя в грудь и плакал». Кто знает, что видели в такие мгновения его прозорливые очи? Несомненно, они видели ангелов, с трепетом служащих перед окровавленным и закланным Агнцем. Как же тут было не рыдать, ударяя себя в грудь!

Здесь стоит упомянуть и о другом подобном случае. Несколько лет назад еще был жив и подвизался возле монастыря Ставроникита русский пустынник отец Тихон. Рассказывают, что во время Херувимской песни он часто приходил в исступление и тогда мог видеть херувимов и слышать, как они поют Трисвятую песнь. Чтецу, исполненному священного трепета, приходилось ждать полчаса, а то и час, чтобы священник пришел в себя после чудесного восхищения. Таковы ангельские, райские часы литургической жизни!

Так проходила и литургическая жизнь отца Саввы – жизнь, полная волнений, ангельских ликований, созерцаний и божественных восхищений. «Достоин, – воспевал он вместе с шестикрылыми серафимами, – Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение»²²³. Распятый же и воскресший Господь питал его каждодневно Своими Телом и Кровью. Он, Который со делался, по выражению преподобного Макария Египетского, раем, древом жизни, жемчугом, венцом, домостроителем, земледельцем, страждущим, бесстрастным Человеком, Богом, вином, водою живою, овцою, женихом, воином, оружием.

Так, благодаря молитве и ежедневному совершению литургии, отец Савва непрестанно пил из источников жизни и бессмертия, сделавшись яко древо насажденное при водах²²⁴ и пустив побеги, богатые цветами и сладкими плодами справедливости.

Однако нам понадобится вновь вернуться к литургической жизни отца Саввы, чтобы увидеть его с иной стороны и воздать должное величию его любви к ближнему.

Реки благодати, проистекающие от Бескровной Жертвы, служат не только живым, но и мертвым. Оттого служители Церкви не перестают молиться: «Помяни, Господи... О здравии... О упокоении душ рабов Твоих...». И чем сильнее их вера и любовь, тем больше становится список имен.

Что же сказать теперь о количестве имен, которые поминал отец Савва! Именам этим «несть числа». На проскомидии он думал только о ее начале. Он не думал о ее завершении. Он брал большой дискос с изображением Рождества Христова и два, два с половиной или три часа вынимал частицы и неустанно поминал.

– Отец духовник, – говорили ему некоторые отцы, – ты очень утомляешься. Зачем столько имен? Зачем столько времени стоять на ногах?

– Я не утомляюсь, – отвечал он, – а, наоборот, испытываю великую радость. Поминаемые получают большую пользу, и их польза – это моя радость.

Иногда он не скрывал и того, что Бог в некоем откровении явил ему ту великую пользу, которую получают души от поминовения. Речь шла об одном видении, которое отец Савва, тогда еще молодой священник, получил в кафизме святого Иакова: некий ангел, в образе священника, кровию Агнца омывал и очищал грехи поминаемых. Однако этого откровения старец не сообщил никому, так что все задавались вопросом: так что же такое мог видеть духовник, что побудило его поминать все имена?

Наконец, незадолго до своей кончины отец Савва подумал, что не должно держать откровения втайне. Он описал его и оставил этот документ в своих бумагах. В 1925 году отец Иоаким Специерис, изучая наследие старца, нашел и переписал его. Текст этот таков:

К вопрошающим, какою причиною побужденный я совершаю поминовение поименно и вынимаю частицы на проскомидии на ежедневно совершаемых литургиях.

В год 1843-й пришли мы из монастыря Ивирон в монастырь Дионисиат и стали подвизаться в келлии, что лежит выше него. Есть в той келлии церковь святого Иакова, брата Господня, которая была ветхою. И сказал о том мой старец игумену, и восстановили ее из развалин. И пришел архиерей освятить ее. Вечером же пришел из монастыря один иеромонах, и сшил облачения для жертвенника и престола, и приготовил воскомастику для освящения храма.

И вот утром, после освящения храма и литургии, сказал архиерей моему старцу: «Так как отец Савва служит ежедневно, дай ему кое-какие имена и пусть поминает их на проскомидии сорок дней». И ответил старец: «Дай ему, что хочешь». И написал архиерей на бумаге 62 имени, в конце же записал и отца Стефана, и какую тот дал милостыню.

Итак, поминал я их 39 дней, а в день, который был бы сороковым, я, облокотившись на аналой и ожидая, когда придет старец, чтобы мне начать службу, задремал. И вижу я во сне, что одет в священническую одежду и стою перед святым престолом. И был на том престоле литургический дискос, наполненный кровью Христовой.

И вижу я, приходит отец Стефан, берет список поминаемых на проскомидии и лжицу. И подошел он к святому престолу. И держит он список над святым дискосом, и погружает лжицу в кровь Христову, и смывает одно имя. И снова погружает и смывает, и так до тех пор, пока не закончил он со всеми и не очистил бумагу. Проснулся я, и пришел мой старец, и я сказал ему, что видел. Он же говорит мне: «Не говорил ли я тебе не верить снам?» После литургии же он сказал: «Недостоин ты того, чтобы ради тебя простились грехи их. Верою они получили отпущение грехов».

Вот причина того, что я поминаю имена всех.

Со временем увеличивалось число знакомых отца Саввы, исповедовавшихся у него, искавших его молитв. Так разрастался и список. Тысячи имен – как же прочесть их все?! Что же придумал старец? Он разделил список на три части, которые переписал крупными, каллиграфически выведенными буквами в три больших и толстых книги. Каждый день старец прочитывал одну из них. Отцы монастыря Кутлумуш, относившиеся к духовнику с чрезвычайным благоговением, позаботились после его смерти приобрести одну из этих трех книг и хранили ее, как священную реликвию.

Пример отца Саввы должен укрепить нас в сознании некоторых, быть может, подзабытых нами истин, связанных с литургической жизнью и с богатыми дарами, проистекающими из Голгофской Жертвы. И разве не знаем мы обо всём этом из тайноводственных огласительных бесед святителя Кирилла Иерусалимского (IV в.)?

Отец Арсений, недавно переселившийся в скит святой Анны из одного монастыря на Хиосе, как-то спросил отца Савву: «Что мне делать? Я чувствую великую нужду в частом причащении. Кое-кто из отцов требует, чтобы я причащался раз в сорок дней, а душа моя не может успокоиться. Как же быть?».

– Приходи к нам в каливу, и я буду часто причащать тебя, – ответил отец Савва. Позднее он посоветовал отцу Арсению перебраться в другое место, чтобы окончательно разрешить проблему.

– Отправляйся в скит Кавсокаливия. Там тебе никто не будет мешать.

* * *

Другие монахи с великой духовной жаждой просили духовника посвятить их в тайны умной молитвы. Тот удовлетворял их желание, если был уверен, что они располагали духовным опытом, способным совладать со столь крепким и пьянящим вином.

Многие монахи занимались умной молитвой под его непосредственным руководством и наблюдением. Известно, что к их числу принадлежал и монах Феофилакт из Кавсокаливии, умерший в 1927 году в возрасте семидесяти двух лет, который к тому же представлялся юродивым²²⁵.

* * *

Как и преподобные старцы Русской Православной Церкви, отец Савва не ограничивал своего духовного участия в делах обращавшихся к нему людей одной лишь исповедью, но оказывал им более широкую и разнообразную поддержку. Это хорошо видно из следующего эпизода.

Во времена отца Саввы Афон находился под турецким владычеством, причем во взаимоотношениях монастырей с турецкими властями нередко возникали серьезные осложнения.

– Отец духовник, – сообщили ему как-то несколько встревоженных отцов монастыря Кутлумуш, – мы оказались в страшном положении. У нас конфликт с верховным судьей, и монастырю грозит разрушение. Помоги нам!

В этой критической ситуации отец Савва дал им совет, способный кого угодно повергнуть в изумление.

– Поместите, – сказал он, – изображение английской короны перед воротами монастыря. По углам стен и на башне надо вывесить английские флаги. Турки не дерзнут связываться с Англией.

Отцы последовали совету, и ярость турок наткнулась на неожиданное препятствие. Они скрежетали зубами, но ничего не могли поделать и удалились, потому что, естественно, не имели ни малейшего желания создавать дипломатический инцидент и выступать против Великобритании.

* * *

Многие из тех, кто слыхал об отце Савве, но не имел возможности его посетить, присылали ему письма. С годами количество посланий, адресованных духовнику, стало расти непомерно. Приходило множество писем, причем издалека: из Иерусалима, от отцов лавры святого Саввы, из России, даже от православных Америки.

Те, кто посещал каливу Воскресения и мог видеть груды приходивших туда писем, бывали поражены. Письмами были завалены целые шкафы.

Чтобы вести переписку с людьми, желавшими получить ответ, отцу Савве приходилось, особенно в последние годы, тратить немало ночных часов. Но что же делать? Ведь для того и существует духовный отец, чтобы отдавать себя своим чадам. Его ответы, написанные каллиграфическим почерком, заключали в себе Божию премудрость, утешение, радость и мир. И все это старец приносил народу Божию. Он совершенно не считался с затратой собственных сил. Единственное, с чем он считался, был глас Великого Пастыря: «Савво Иларионин, любишь ли ты Меня? Паси овец Моих»²²⁶.

Среди наследия отца Саввы имеется одно очень важное письмо, датированное 12 декабря 1907 года: «В Россию, Екатерине». Неизвестно, о какой Екатерине идет речь. Едва ли это Екатерина Долгорукая, супруга царя Александра II. Ясно лишь то, что эта Екатерина находилась в тесном родстве с императорской фамилией²²⁷.

Это было трагическое время для русского царя. Политическая атмосфера в его стране была тревожной. Отовсюду грозила опасность: безбожные идеи, нигилизм, неразрешенные общественные проблемы, народные протесты, революционные движения, заговоры, анархия. В таких вот нелегких обстоятельствах человеку естественно искать какой-нибудь поддержки. Мы знаем, что благочестивый царь Александр III в часы колебаний обращался к священнику Иоанну Кронштадтскому, известному своей святостью.

Но и наш афонский духовник не был безвестным. Его слава достигла царских чертогов, и лица царской фамилии, подобные нашей Екатерине, шлют ему письма и возлагают надежды на силу его молитв. Воистину, как же завладевает душами людей, независимо от должности и звания, национальности и расстояний, сияние добродетели, излучение святости!

Однако прочтем ответ отца Саввы на письма, полученные им от «достопочтеннейшей и благочестивейшей Екатерины».

В Россию, Екатерине

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Достопочтеннейшая, благочестивейшая и благоговейнейшая госпожа Екатерина с честным и благоговейнейшим супругом твоим и возлюбленными чадами твоими, возлюбленные о Господе чада, приветствую вас от всей души.

Возлюбленное чадо! Получил я честно́е твое письмо вместе с двадцатью пятью монетами и весьма возрадовался о желанном мне добром твоем здравии, о коем день и ночь, а не только в ежедневных наших молитвах и бдениях, молю Бога вместе с братией моею, то есть духовными чадами моими: монахом Онуфрием-иконописцем, монахом Иларионом и монахом Саввой, которые любят вас, как собственных сестер и братьев. Посему говорю вам вместе с апостолом Павлом: радуйтесь всегда²²⁸ о Господе, и паки реку, радуйтесь. Особенно же радуйся ты, блаженная Екатерина, ибо удостоил тебя Бог милости принести ему избранные дары чистейшего чрева твоего: двух возлюбленнейших чад твоих.

И получишь ты великую мзду от Христа в Небесном Его Царствии, ибо возлюбленные чада твои не смертному и временному царю служат, но Небесному Царю царствующих и Господу господствующих, Чей представитель и наместник – православнейший и христианнейший царь и самодержец благословенной России и всего христианства, достойный Николай. Ибо нет сегодня иного господина, кроме царя православного, помазанного Духом Святым по образу Христову, во всей Вселенной под Солнцем. Посему тот напрасно считает себя христианином, кто не молится день и ночь о нем, обо всем семействе его и воинстве его. Я же, возлюбленное чадо, совершая ежедневно святую и страшную литургию, никогда не служил без того, чтобы не помолиться Богу, чтобы не вынуть частицу и не соединить ее с честно́ю Кровию Спасителя нашего Иисуса Христа, особливо за царя и самодержца Александра, а после за все семейство и воинство его. И все сие, чадо мое, вынужден я написать тебе, хотя и не хочу, чтобы мир слышал обо мне. Но поскольку ты и единожды, и дважды, и трижды писала мне, прося молиться о любезных чадах твоих, что готовы погибнуть ради веры православной и любви Христовой, сего ради, чтобы не огорчить тебя, узнай о том, как поступаю я. За сим молю Бога, да удостоит Он всех вас Царства Небесного, и да возрадуетесь вечно в сладчайшем свете и красоте Святой и Животворящей Троицы, пред лицем Иисуса Христа со всеми святыми. Аминь. В год 1907-й, декабря 12-й день.

Смиренный иеромонах Савва, духовник Малого скита святой Анны.

Честна́я церковь Воскресения Христова. Целуют вас мои духовные чада.

Если внимательно изучить это письмо, эту ценнейшую духовную реликвию, то оно многое сообщит нам о необычайном духовном горизонте отца Саввы.

Сколь велико смирение, заключенное в этой фразе: «...все сие, чадо мое, вынужден я написать тебе, хотя и не хочу, чтобы мир слышал обо мне. Но поскольку ты и единожды, и дважды, и трижды писала мне...»! А еще одно выражение, завершающее письмо, – «...да возрадуетесь вечно в сладчайшем свете и красоте Святой и Животворящей Троицы, пред лицем Иисуса Христа со всеми святыми», – наиболее точно и лаконично выражает смысл целых глав мистического богословия.

Великую Четыредесятницу 1908 года старец встретил, будучи очень слабым. Его телесные силы иссякали, плотская скиния увядала. Единственным, что еще удерживало его в этой жизни, был святой престол. Как сообщает игумен Дионисиата Гавриил, отец Савва «до глубокой старости служил ежедневно, единожды в день вкушая хлеб и постное печево, в последние же 4–5 лет поддерживал свои силы лишь вкушением Святых Даров и одной чашечкой кофе ближе к вечеру». Тем не менее внутренний человек²²⁹ находился в самом расцвете, а доброта и сладость, которые излучало теперь его лицо, производили особенное впечатление.

Его калива праздновала день Воскресения. Многие из тех, кто перед этим прошли через исповедальню старца, оставались здесь, чтобы вместе с ним отпраздновать Пасху. Омытые Таинством прощения грехов, они явственно чувствовали Воскресение, и в этой убогой каливе ощущали всё ослепительное величие пасхального празднества. Пасха в этот год приходилась на 13 апреля, но отец Савва, казалось, не готовился к ней. Скорее, он должен был отпраздновать ее на небе. За его плечами лежало восемьдесят семь лет, исполненных духовных трудов, и теперь этим плечам предстояло уснуть и успокоиться.

Бог часто призывает к себе своих святых в какие-либо значительные дни. Это была пятница, 4 апреля, совершалась вечерня Лазаревой субботы. Старец, собрав все свои телесные силы, совершал литургию Преждеосвященных Даров. Это была его последняя литургия, он знал это, и потому его волнение достигло вершины. Это волнение еще усиливалось паремиями вечерни, говорившими о смерти патриархов ветхого завета: «Бытия чтение... И возложив Иаков нозе свои на одр умре...²³⁰ И рече Иосиф братии своей, глаголя: „Аз умираю..»²³¹» Это был подходящий час для удаления из жизни. И разве отец Савва не боролся, подобно патриарху Иакову, чтобы соединиться с Богом, разве он, как Иосиф, не наделял хлебом голодающий народ Божий?

После Божественной литургии он присел, как бы от усталости, и обратился к двум своим ученикам, Онуфрию и Илариону: «Подойдите, чтобы я прочел над вами разрешительную молитву, ибо я скоро умру».

Он благословил их, попрощался с ними, сделал свои последние распоряжения, побеседовал с ними о встрече в вышнем мире. Это были священные минуты, исполненные плача, молчания и таинства. С безграничной умиротворенностью на лице он ожидал встречи с ангелами, а его уста непрестанно славословили Господа жизни и смерти.

В девятый час по византийскому счету, за три часа до того, как солнце должно было осветить Афонскую Гору, среди слез учеников, среди благоухания, расточаемого апрельскими цветами, среди весенних трелей пернатых обитателей пустыни, среди благовония вечерних молитв душа духовника взлетела к небесным селениям, к миру нетления. Взлетела, исполненная надежды воскресения, в то время как Церковь славила Того, Кто победил смерть и даровал воскресение четверодневному Лазарю.

Господь Иисус ожидал возлюбленную Им душу на берегу небесного Тивериадского озера, чтобы вручить ей царство благолепия и венец доброты. Ее ожидали слова Небесного Жениха: «Добра ecu, ближняя моя, яко благоволение, красна яко Иерусалим... Уподобилася ecu финику»²³².

С кончиною этой священной и плодоносной финиковой пальмы многие души исполнились печали. Возникла невосполнимая пустота. Ушел сильный из сильных Израиля, ушла неповторимая личность.

* * *

Тропинка, ведущая к Малому скиту святой Анны, опустела, почта больше не доставляла многочисленную корреспонденцию, калива Воскресения погрузилась в безмолвие. Тем не менее благоговейные паломники иногда поднимались к ней, чтобы оросить слезами гроб духовника и попросить кого-либо из священников прочесть над ним Трисвятое.

Вот что рассказал нам старец Арсений из Буразери (местечко возле Карей), принадлежавший к числу ближайших учеников отца Харалампия.

«В 1909 году я, уехав с Кавказа, посетил Палестину и Египет и направлялся на Святую Гору. Патриарх Александрийский дал мне деньги и сказал: „Посети Малый скит святой Анны и прочти Трисвятое над гробом отца Саввы. Это был духоносный человек. Я исповедовался ему. Я познакомился с ним в Иерусалиме"».

Так сказал отцу Арсению патриарх. (Речь идет о патриархе Фотии с острова Тинос, высоконравственном, образованном человеке и прекрасном проповеднике, который до того принадлежал к епископату Иерусалимской Церкви.) Даже патриархи преклонялись перед отцом Саввой!

Когда, некоторое время спустя, ушел в вечность и старец Онуфрий, старцем в каливе остался отец Иларион. Вместе с любимым учеником, Эммануилом Пападовасилакисом с Крита, получившим от старца имя Онуфрия, они занимались изготовлением деревянных печатей для просфор и постоянно беседовали о приснопамятном духовнике, «дедушке » молодого монаха.

Старец Иларион никогда не уставал рассказывать посетителям каливы о величии блаженного старца. Если его просили, он показывал и рукописи отца Саввы. Фотографии же он показать не мог, поскольку старец, будучи выдающимся подвижником и пустынником, избегал фотографироваться. Отец Иларион позволял посетителям даже целовать честную главу старца, которую берег в церкви как зеницу ока.

«В каливе Малого скита святой Анны, где жил духовник Савва, – пишет отец Иоаким Специерис, – сохраняли его главу. Могу признать, что она произвела на меня, когда я поцеловал ее, впечатление главы святого мужа».

Разве такого впечатления не производит его житие? И кроме того, стоит вспомнить о том, как выражались те люди, которые во множестве приходили к каливе: «Мы идем на исповедь к святому Савве», – обычно говорили они.

Но официального признания Церковью его святости пока нет, однако мы молимся об этом от всей души. Ведь, по общему признанию, отец Савва был яркой звездой добродетели, цветущей лозой святого виноградника. Милосердный, способный утешить в трудную минуту, сильный в брани, обладавший пророческим даром, преподобный и достоблаженный, истинный человек Божий, он, как мы твердо знаем, был любим Богом и людьми.