Очерки по истории Византии. Выпуск 3

Ни один народ, за исключением, быть может, китайцев, не обладает такой богатой исторической литературой, как греки. Цепь исторического предания идет непрерывно от Геродота до Лаоника Халкондилы. Греки и византийцы добросовестно продолжали более двух тысячелетий летопись Востока. Несмотря на все колебания, которые зависели от восприимчивости и сил отдельных эпох, от изменчивости материала и индивидуальных способностей, историческая литература у греков стояла всегда, вплоть до уничтожения их национальной самостоятельности османами, на значительной высоте.

В византийскую эпоху исторические повествования распадаются на две сильно различающиеся группы: на истории в античном смысле и на хроники. Различие обоих родов простирается на материал и на форму и, тем самым, на ту публику, на которую они рассчитаны. Авторы историй – мы будем называть их просто историками – занимаются небольшим периодом византийской истории, большей частью ими лично пережитым или близко предшествовавшим их времени; итак, они пишут современную историю; иногда они ставят для своей темы и территориальные границы. В своих технических приемах и языке историки следуют старым образцам (Геродоту, Фукидиду, Поливию) или тем византийцам, которые им подражали. Поэтому их речь, хотя в ней и замечаются значительные отличия в зависимости от эпохи и личных вкусов, в принципе стремится к сохранению старинных форм и чистоте, к аттическому или, по крайней мере, эллинскому совершенству. Публикой, для которой они пишут, является избранный образованный круг двора, высшего духовенства и чиновничества, круг то больший, то меньший, соответственно общему состоянию византийской культуры.

Рядом с историками стоят хронисты, которые хотя и не принадлежат исключительно византийской эпохе, однако, лишь в это время достигают большого литературного значения. Предметом их изложения является всемирная история, которую они ведут от сотворения мира до эпохи, современной им или близко предшествовавшей; с большой охотой они кончают вступлением на престол правящего в их время императора. Они обрабатывают свою большую тему не в смысле прагматического изображения выдающихся деяний, событий и лиц, и выяснения внутренней связи в истории развития человечества; их намерения гораздо популярнее и обыденнее: они направлены на наивное перечисление возможно большего числа исторических подробностей, которые для обычного разумения могли казаться достойными внимания. Большое значение придается точному описанию телесных и духовных свойств выдающихся личностей – особенность, источник которой надо искать частью в сочинениях, подобных «Imagines» Варрона, частью в греческом романе и в подделках под древность как «Дарес» и «Сизиф». Иногда популярный хроники были действительно иллюстрированы, как показывают, напр., так наз. «Excerpta Barbara» и один список хроники Зонары (Mutin. III D. 3 XIV века). Описания императоров опираются, быть может, прямо на хронику с рисунками точно так же, как Гамза Испаганский заимствовал свои подробные описания костюмов великих Сассанидских царей из „Книги изображений»¹. С особым вниманием описываются вздорожание цен, эпидемии, кометы и разные знамения, землетрясения, постройки и бега. Руководящей точкой зрения служат церковные интересы; вследствие этого применяется библейская хронологическая канва, и рассказы древних мифов служат целям христианской апологетики. Лишь изредка можно заметить у хронистов действительно критическое иcследование или хотя бы поверхностную оценку источников: их работа остается, по большей части, чисто компиляторной. Чисто внешнему и ограниченному пониманию исторического материала соответствует и форма. Для хронистов безразлично красивое построение периодов какого-нибудь Фукидида; они пишут общепонятным языком, который может быть определен, как обработанный разговорный язык. Но, так как все более образованные писатели, а также государство и церковь продолжали смотреть на традиционный искусственный язык, как на единственно возможный, то слабым и разрозненным силам хронистов не удалось облагородить синтаксически и фразеологически народную речь: она осталась в их руках довольно неповоротливым и грубым орудием. Уже выбор способа изложения столь решительно презираемого литературными вождями показывает, что хронисты обращаются не к тому же самому кругу читателей, что историки, но к широкой народной массе, и, прежде всего, к тысячам монастырских обитателей, мало образованных, но жаждущих благочестивого поучения о ходе мировых событий².

Как истории высшего стиля, так и народные хроники много раз переводились на современный язык в позднейшем средневековье, когда, вследствие постоянно прогрессирующих изменений живого языка, даже простое изложение хронистов переставало быть понятным для широких кругов; часто дело не ограничивалось простым переводом, но из нескольких более старых произведений составлялось новое. При этом делались популярнее не только формы и слова, но и весь тон рассказа, и даже содержание перерабатывалось ближе к народному вкусу посредством введения сказочных черт. Авторы переработок скрываются почти все без исключения в потемках анонимности; предположение, что историк сам приготовлял популярное издание своего сочинения³, ничем не подтверждается и совершенно неправдоподобно. Число таких обработок значительно; но их только недавно правильно оценили, и только немного экземпляров известны более точно. В этой народной исторической литературе, которая ясно иллюстрирует дуализм средневекового греческого языка, мы встречаем из древних авторов Иосифа Флавия, из византийцев Феофана, Георгия Монаха, Кедрина, Зонару, Манассию, Анну Комнину, Никиту Акомината и др. Свой характер народной книги некоторые из этих произведений обнаруживают уже форматом рукописи: напр., венецианская рукопись (Cod. Магс. VII 20), содержащая простонародную хронику, родственную Манассии, имеет формат малой четверки, который мы замечаем в большинстве списков простонародных романов, а также в венецианских печатных изданиях их. Было бы желательно обобщающее исследование всей этой литературной группы, необыкновенно важной для истории образованности и языка греческого народа в средние века.

Конечно, указанными двумя группами не исчерпана вся масса сочинений византийской эпохи, относящихся к истории. К историкам и хронистам надо добавить прежде всего жития святых – из них некоторые являются первостепенными источниками для истории, географии и топографии, – затем биографии вообще, монографические описания важных событий, акты основания монастырей, речи, письма и стихи, писанные по поводу каких-либо событий, наконец, необозримое количество государственных, церковных и частных актов всякого рода.

Собрания сочинений историков и хронистов. А. Парижский свод (Corpus Pаris. = CP); после того, как более ранними изданиями отдельных авторов была подготовлена почва, он был обработан по поручению короля Людовика XIV под руководством иезуита Philippus Labbaeus или Labbeus. Вследствие сотрудничества выдающихся филологов XVII в., как Fabrot, Goar, Du Cange, Leo Allatius, Maltrait, Combefis, Banduri и др., это co6paние вышло поразительным для своего времени трудом, еще до сих пор незамененным. Начатое в 1648 г., издание вышло в 42 томах через неравные промежутки до 1711 г. и еще в 1819 г. получило запоздалое дополнение в Лев Диакон, изд. В. Hase.

В. Венецианская перепечатка (Corpus venet. =_CV). Ставший скоро редкостью СР был перепечатан в Beнеции в 1729–1733 гг. с необычною поспешностью, без исправлений, но зато с обильной прибавкой опечаток и в плохом виде. Вновь были добавлены Малала, Генесий и несколько мелких отрывков.

С. Бoнский свод (Corpus Воnn. = СВ), предпринятый по инициативе Г. Нибура, позднее продолженный берлинской академией, вышел в 49 томах в Бонне в 1828–1878 гг.; в 1897 г. вышел заключительный 50-й том: III том 3онары (изд. Th. Büttner-Wobst). Большие ожидания, которые были связаны с этим предприятием, почти совсем не оправдались вследствие недостатка в сведущем и энергичном руководстве и еще более вследствии равнодушия и уклонения от участия большинства сотрудников (особенно I.Веkkеr и W. Dindorf). Если не считать впервые появившихся со времени выхода CV авторов, как Константин Порфирородный, Георгий Писид, Франзи и др., СВ, за немногими исключениями, является только плохо проверенной перепечаткой СР. Как тексты мало были подвинуты вперед, так и комментарии, и указатели остались без переработки и в старом виде. По большей части, удовольствовались перепечаткой старых примечаний СР, часто растянутых и требующих исправлений; указатели частью были оставлены совсем без перемены, так что места следует искать по числам, прибавленным на полях страниц из СР, частью приспособлены к новой пагинации – непоследовательность, обещающая каждому читателю много неприятных минут. Таким образом СВ совсем не стал делом «в высшей степени важным для филологии и истории и славным для немецкой нации», как это предполагал Нибур; впрочем, он сам незадолго до своей смерти назвал все предприятие необдуманным. Во Франции еще ссылаются большею частью на СР, в Германии на СВ: последний рекомендуется из практических соображений, так как довольно редкое парижское собрание остается для некоторых недоступным, и к тому же в нем нет нескольких авторов, помещенных в СВ. Оценка СВ у K.Hopf, Jahn's Jahrb. LXXV (1857), 769 сл.; G. L. F. Tafel, Komnеnen und Normannen, стр. xx сл. Sitzungsber. Wien. Akad., phil.-hist. Cl. 1852, 31 сл. и Münchener Gelehrte Anzeigen, hist. Cl. 1854, II, 150 сл., 181 сл.; С. de Boor. Theophanes 2 (1885) 352 сл. Ср. также сообщение Нибура о продолжении СВ в Rhein. Mus. I (1883) 359.

D. Наконец, большая часть СВ была переиздана с комментариями и указателями без критических улучшений, но и без слишком большого количества опечаток в Patrologia graeca (=PG) Migne (161 том Paris 1857–1866), отношение которой к СВ подобно отношению CV к СР. Из греческих текстов СВ тут нет Иоанна Лидийца, 3осима, Прокопия, Феофилакта Симокатты, Георгия Синкелла, Михаила Атталиата и отрывков «Turcograecia» Мартина Крузия. Предпринятая Migne перепечатка имеет для византийских работ по крайней мере значение nocoбий на случай нужды, так как в некоторых особенно богословских библиотеках нет ни одного из трех вышеупомянутых собраний, но есть вся Патрология. Кто хочет специально заняться Византией, тот всегда прибегнет к СР и СВ, поскольку нет совершенно новых обработок как напр., для Феофана и др.

Е. В заключение надо упомянуть еще, что издательство В. G. Тeubner в Лейпциге стало включать и византийских историков, и хронистов в критической обработке в свою всемирно известную Bibliotheсa Teubneriana (= ВТ). До сих пор появились Отрывки малых историков, Агафий, Феофилакт, Никифор патриарх, 3онара, Анна Комнина и др.

§ 2. Общая характеристика. Византийские повествователи современных им событий следуют все без исключения древнегреческой традиции. У историков VI и начала VII в., Прокопия, Агафия, Менандра, Феофилакта – это в достаточной мере понятно само собой: они ведь принадлежат переходной эпохе от языческой древности к христианскому средневековью и непосредственно примыкают к предшествующей историографии. Но и историки, которые вновь призывают историю к жизни после рокового литературного пробела от середины VII до середины IX в., тотчас опять обращаются к древним образцам, а в эпоху Комнинов и Палеологов замечается даже значительное усиление любви к древности. Историки VI и VII в. отличаются от историков XI–XV в. в общем только тем, что внешние средства их изложения стали в гораздо большей степени искусственными, школьно заученными. Несмотря на всевозможные искусственности и на всю их подражательность, Прокопий, Агафий, Менандр, Евагрий и Феофилакт  все-таки до некоторой степени остаются еще на почве более тонкого обиходного языка своего времени; напротив, например, Анна Комнина изучает древнегреческий язык, как чужой, и в том же положении оказываются все историки XII и следующих столетий: в их время живой язык отклонился от древнегреческого морфологически, лексически и синтаксически так далеко, что обычного литературного языка не понимали без основательной подготовки. Это единственное действительно основное различие отделяет позднегреческих историков от собственно византийских. Но надо заметить, что это различие не было преднамеренным и возникло не из индивидуальности писателей, но из совершившегося независимо от их воли естественного преобразования языка.

Во всем остальном историки, от Прокопия до Лаоника Xалкондилы, представляют довольно однообразную картину. Различны темы, так как один повествователь, по большей части, начинает там, где остановился его предшественник, различны, смотря по степени образованности эпохи и по личному настроению и способностям, способ изложения, психологическая характеристика, основательность сведений, преимущественный интерес к церковной или государственной жизни; но ни новая техника, ни новый критический метод, ни принципиально новое понимание не изменяют заметно общего характера исторического исследования и изложения.

Как в жизни византийского государства, несмотря на все бури, в течении столетий непоколебимо держалась старая римская идея, так и в изображении этой жизни господствовала традиция. Поразительное действие весьма древней школы уяснится сразу, если дать себе труд сравнить хотя бы Пселла или Киннама или Никиту Акомината с современными им повествователями Запада, с итальянскими, французскими и немецкими хронистами. Какими беспомощными и варварскими кажутся западные писатели в композиции, в психологической характеристике, в понимании политических намерений и поступков! Византийские историки никогда не успокаивались на сухом перечислении фактов, на изготовлении полезных руководств для поучения о прошедших временах: в них всегда было живо убеждение, что исторический труд представляет собою законченное, продуманное и тщательно проработанное художественное произведение, которое должно быть не картинкой, служащей для домашнего поучения, но картиной, переживающей века. Основы и средства этой художественной деятельности они всецело и вполне переняли от предков: они ничего не добавили и только немногое отняли. Даже самая неприемлемая для них черта античной историографии – ее языческая форма–сильно воздействовала, по крайней мере, на некоторых.

Как общее построение историков, так и изложение с точки зрения языка покоится на античных образцах. Ни в каком другом роде литературы традиция языка не действовала так сильно, как в истории; но этого ни в коем случае не следует понимать так, что все представители этого рода работали по одному и тому же шаблону. Если Прокопий примыкает преимущественно к Вукидиду, то Aгафий думает приблизиться к идеалу художественной формы путем обильных заимствований у древних поэтов; Феофилакт более придерживается образного языка Священного Писания и романа и старается обогатить его украшениями собственного изобретения. Менандр – Протиктор и Лев Диакон следуют Aгафию, Киннам – Прокопию; солдат Никифор Bpиенний возвращается к безыскусственному Ксенофонту; напротив, его ученая супруга Анна состязается с Вукидидом и Поливием; Никита Акоминат тяготеет к древним церковным писателям. Наконец, Халкондила и Критовул, последние представители этого рода, замыкают круг, примыкая опять самым тесным образом к первым историкам, к Геродоту и Вукидиду. К влиянию классических образцов присоединяется, конечно, и у историков, как почти у всех византийских авторов, сильное влияние церковной проповеди.

Отдельные историки шли так далеко в преклонении перед своими образцами, что следовали им не только в выборе форм, слов и выражений, но и в расположении материала, и в изображении определенных событий и обстоятельств, хотя это иногда сильно влияло на ясность и верность рассказа. Впрочем, подобным же образом поступали и позднейшие римские анналисты, и историки каролингского времени⁴.

Значительные колебания получались не только вследствие разнообразия образцов, но и вследствие разницы личного образования, стилистических способностей и художественного вкуса, а также в значительной мере вследствие перемен, которые независимо от подражания кому-либо произошли в самом официальном искусственном языке. Было бы неправильно поэтому делать из факта общей склонности к подражанию вывод о наличности чисто механической, шаблонной формы. Византийские историки ни в коем случае не исчезали совсем за своими образцами. Они обладали, по большей части, такою степенью общего образования и художественного вкуса, что умели до некоторой степени своими силами переработать для своих целей богатые сокровища своих предшественников. Пока еще не имеется тщательного исследования тысячелетней истории византийского исторического стиля; но и теперь уже ясно, что с обычным представлением о его китайской косности надо во всяком случае покончить.

Как форма византийской историографии обусловлена античной традицией, так и в понимании внутренней сущности и задачи истории господствует старый дух. Большинство византийских историков обладают, без сомнения историческим чутьем и применяют к преданию критику. Нельзя поставить им в упрек того, что они далеко не достигают современной точности: последняя стала возможной только благодаря усилению средств для обнародования и увеличения числа источников. Насколько это позволяют личные силы и условия века, византийские историки стремятся к осведомленности и стараются получить подробные сведения у знающих лиц. Они не пренебрегают для этой цели основательными расспросами суровых солдат, бывших свидетелями важных событий; они умеют пользоваться чужими произведениями, составленными «варварами» – персами и армянами. Некоторые очень заботливо описывают местности, где разыгрываются события, с любовью вставляя географические и даже этнографические очерки. Заслуживает внимания также стремление придать рассказу возможно документальный характер при помощи вставки актов и писем. Не всем удается достигнуть истинного познания событий; лучше всего достигают этой цели те повествователи, которые, занимая высшие должности в государстве или в церкви, сами принимают участие в политических событиях; число этих привилегированных довольно значительно. Возможность осведомления затруднилась в последние столетия, когда руководство событиями ускользнуло из рук византийцев и было захвачено чужими народами, напр., турками. Так, Лаонику Xалкондилу, при всем его желании, не удалось уже обозреть арену политических и военных событий. Характерным для основной теоретической черты всего византизма является то большое значение, которое большинство историков придает дипломатическим и богословским конфликтам; при всей важности, которую догматические споры имели для жизненных интересов государства со времени Комнинов, то место, которое отводится повествованию об этих спорах, кажется слишком щедро отмеренным. Впрочем, это направление выступило не в меру сильно лишь во время Палеологов, которое можно назвать богословской эпохой византийской историографии.

Из всех принципов старой исторической школы объективность была унаследована византийцами в наибольшей степени: что историк должен работать беспартийно и следовать истине, это сознается всеми без исключения и многими ясно высказывается. Если же традиционное беспристрастие все-таки часто терпит крушение, то это объясняется частью деспотическим давлением, под которым писали многие, частью личными антипатиями и симпатиями. Наиболее заметно нарушается объективность изложения у собственно придворных историков, как Пселл. Но, если эти рассказчики и партийные, они стараются самым тщательным образом скрыть свои чувства и говорят с равнодушным видом о друзьях и врагах, о счастье и несчастье.

Наконец, для оценки всего дела византийских историков надо обратить внимание на то, что важнейшие условия для развития историографии, отличающейся воспитывающей силой и художественной формой – основанная на свободе любовь к отечеству и политическое убеждение – в Византии были на лицо в гораздо меньшей степени, чем в странах, где историография достигла в древности и в новое время высшего расцвета.

Историки несомненно стоят во главе византийской прозы. Византия ни в одном литературном роде, кроме церковной поэзии, не дала таких богатых и превосходных плодов. При всей формальной зависимости, византийские историки должны были все-таки создать кое-что новое: они, ведь, имели перед собою совсем новый материал. Этот материал ни в коем случае нельзя назвать незначительным, особенно до XIII столетия: ведь фигуры Юстиниана, Велизария и Нарзеса, Ираклия, необыкновенно напряженная деятельность в правление императоров македонской династии, политический и литературный подъем в эпоху Комнинов, наконец, наводнение Востока франкскими завоевателями принадлежат к самому блестящему материалу, которым обладает всемирная история. Здесь приходилось описывать – и часто описывалось с большим успехом – тысячелетнюю борьбу, ужасные внешние войны и кровавые внутренние конфликты, удивительные геройские подвиги и темную игру искусной дипломатии, самые благородные и самые низшие черты человеческой природы.

Для характеристики византийских историков: A. v. Gutschmid, Die Grenzboten 22 (1863) 1,344 сл. = Kleine Schriften V (1894) 412 сл. – С. Neumann Griechische Geschichtsschreiber und Geschichtsquellen im zwölften Jahrhundert, (Leipzig 1888) стр. 1–16.

О византийской придворной историографии ср. W. Fischer, Mitteilungen des Instituts für österr. Geschichtsforschung VII (1886) 374 сл.

§ 3. Пpoкопий (Πρоκόπιоς), самый значительный историк позднегреческой, уже византийской, эпохи родился в Kecapии Палестинской в конце V столетия. Вступив на юридическое поприще, он искал поля для своей деятельности в столице империи, как это обычно делали уже тогда, как и позднее, способные люди. В Константинополе он, вероятно, скоро был замечен, так как уже в 527 г., незадолго до смерти императора Юстина I, ему предложили службу при Велизарии в качестве сведущего в праве советника и секретаря (как Εύμβουλος, πάρεδρος и ὑπογραφεύς). В этой важной и ответственной должности Прокопий сопровождал Велизария в большинстве его походов. В 533 г. он отправился вместе с Велизариeм против вандалов в Африку, где остался еще некоторое время после ухода Велизария; в 536 г. он направился в Италию, где Велизарий боролся с готами. Затем Прокопий последовал за ним на далекий Восток в поход против персов; в 542 г. мы встречаем его опять в Константинополе. По свидетельству патриарха Никифора и Свиды⁵, он был возведен в сан сиятельного. Время его смерти не известно в точности, но, вероятно, он пережил еще 562 год. Прокопий познакомил нас с эпохой Юстиниана в трех сочинениях, сильно различающихся по своему содержанию и целям и взаимно дополняющих друг друга.

1. На первом месте хронологически и по своей внутренней ценности стоит большая «История в 8 книгах» (‘Iστορικόν ἐν βιβλίοις ὀκτώ у Фотия cod.63⁶. Прокопий рассказывает в ней о войнах византийцев против персов (2 книги), против вандалов (2 книги) и против готов (3 книги); в 8-й книге он дает обзор событий до 554 г. Но так как здесь кроме войн упоминаются и другие события, то это сочинение можно прямо назвать историей времени Юстиниана; поэтому Агафий замечает в своем предисловии, что Прокопий описал большинство событий времени Юстиниана (τὰ πλεῖστα τῶν κατὰ τοὺς Ἰουστινιανοῦ χρόνος γεγενημένων). To, что эта книга понимается позднейшими историками, как история военных дел Велизария, объясняется тем господствующим положением, которое Велизарий занимает в качестве руководителя событий и той большой популярностью, которой пользовался в средние века этот полководец, сделавшись героем народного предания. В первых семи книгах проведена местная, как у Aппиана, группировка материала, благодаря чему, конечно, часто прерывается историческая связь; только в восьмой книге Прокопий отступил от этого принципа, почему он называет здесь свое изложение пестрым (ποικίλη). Большая часть истории, была, конечно, закончена уже в 545 г.; отдельные же части писались в следующие годы. Первые семь книг были изданы самим автором в 550 или в 551 г.; восьмая книга, образующая род дополнения, появилась не ранее 554 г. Для изложения предшествовавших его времени событий Прокопий произвел обширные исследования источников⁷. Он упоминает историков специальных⁸, цитирует Геродота, Эсхила, Аристотеля, Aппиана и Страбона; однако он называет свои источники, по большей части, только тогда, когда уклоняется от них. Для армянских событий он пользовался историей Фауста Византийского. Изложение современных событий покоится, по большей части, на его собственных переживаниях, наблюдениях и личных справках. Этим объясняется большое количество специальных черт и характерных анекдотов, оживляющих сочинение.

2. После первых семи книг «Истории войн» Прокопий написал в 550 г. замечательные мемуары, которые Свида⁹ называет Ἀνέκδοτα, и которые в новое время обыкновенно называются «Тайной историей» (Historia arcana). Сочинение это, непосредственно примыкая к семи книгам «Истории войн», является дополнением и исправлением последней, так как заключает в себе все, что там, из страха перед императором и его супругой Феодорой, или совсем не могло быть сказано или сказано несогласно с истиной. «Тайная история» является беспримерно едким обвинительным актом против деспотического правления Юстиниана и Феодоры, частью также против Велизария и его супруги. Несмотря на это, между «Историей войн» и «Тайной историей» встречается мало фактических противоречий. Там он объективно приводил факты и предоставлял внимательному читателю читать между строк; здесь он сам делает нравоучительные выводы и к тому же с беспощадной строгостью, которая становится иногда близорукой и несправедливой; по мнению Прокопия, Юстиниан виноват во всем, даже в таких стихийных явлениях, как буря и пожары. При характеристике порочности Феодоры, в пылу своего негодования, историк не отступает даже перед сомнительными непристойностями. Надо предполагать, что Прокопий постоянно работал над «Анекдотами», как над своим тайным дневником, и передал их одному другу для обнародования после смерти Юстиниана, как завещание своей любви к истине. Если искать античный образец для этого своеобразного сочинения, то следует вспомнить историю царя Филиппа, написанную Феопомпом, где тайная история играла большую роль, особенно подчеркиваемую Дионисием Галикарнасским¹⁰.

Подлинность «Тайной истории» часто оспаривалась вследствие неслыханных нападок на Юстиниана, и чрезвычайно богатая, частью совершенно некритическая литература по этому вопросу стоит в центре всех научных изысканий о Прокопии. Познание истины затемнялось в прежнее время неразумной манией рассматривать этот вопрос, как партийное дело: юристы боролись с подлинностью, так как не хотели допустить ничего дурного в их любимом Юстиниане; католические богословы думали услужить интересам своей церкви доказательством подлинности, а протестантские утверждением подложности. В настоящее время авторство Прокопия если ясно и не доказано, то все же является в высшей степени вероятным по фактическим, и стилистическим¹¹ основаниям.

3.  Наконец, Прокопий написал сочинение о постройках Юстиниана (Περί κτιςμάτων, De aedificiis), которое, если Феофан правильно относит к 560 г. постройку упоминаемого Прокопием моста через Caнгарий, было закончено и издано после этого года, и ни в коем случае не ранее 558 г. В то время, как Прокопий в «Истории войн» говорил иногда горькую правду, сочинение «О постройках» является настоящим византийским панегириком императору и стало образцом для того неисчерпаемого рода литературы, который достиг своего высшего развития во время Комнинов и Палеологов. Повод к написанию сочинения неизвестен. Вероятно, Прокопий имел уважительные причины устранить благоуханной хвалебной речью то смущение, которое могла вызвать его довольно откровенная критика в «Истории войн»; быть может, он писал прямо по поручению императора. Он восхваляет все добрые свойства Юстиниана, его мягкость, его законодательную и политическую деятельность, и затем обращается к главному предмету своего сочинения, к описанию построек Юстиниана во всех частях обширной империи. Чтобы придать этой теме панегирический характер, он считает делом самого императора все то, что где-либо было построено в царствование Юстиниана на государственные средства. Несмотря на риторические преувеличения и неумеренную хвалу, звучащую иногда почти иронией, это сочинение принадлежит к важнейшим источникам для внутренней истории византийской империи в виду заключающегося в нем географического, топографического и финансово-экономического материала. Из различных указаний видно, что Прокопий был намерен обсудить в одном из своих сочинений также церковные отношения в Византийском государстве; однако он не осуществил этого плана.

Прокопий имеет значение и как историк, и как писатель. Он обладал очень большим литературным образованием и приобрел, благодаря своему положению спутника Велизария, большое количество государственных, военных, географических и этнографических знаний; он мог, таким образом, строить свои сочинения на такой прочной основе, как немногие другие. Как Поливий, он придавал особенно большое значение тому, чтобы путем географических экскурсов дать читателям понятие о чужих народах и о местах, где совершались описываемые события, чтобы читатели, как он раз замечает (Goth, IV 1, стр. 462,2 СВ), не походили на людей, которые борются с невидимыми тенями, но знали, с какими людьми они имеют дело. Даже чудесами различных местностей он пользуется для характеристики и для возбуждения интереса. Его близкая связь с руководящими кругами сделала возможным для него взглянуть на свое время с возвышенной точки зрения. С этими преимуществами он соединяет достойную уважения любовь к истине. Благоговейное отношение к Юстиниану в «Истории войн» и еще более в сочинении «О постройках» оправдывается тем деспотическим давлением, под которым он писал; несмотря на все кажущееся признание, Прокопий все-таки дает вдумчивому читателю достаточно средств, чтобы дойти до скрытой истины. В композиции и изложении, Прокопий следует старым образцам, прежде всего Геродоту и Фукидиду. У них он заимствовал много их любимых слов и оборотов и иногда, кажется, даже жертвовал точной правдой ради заимствованной у Фукидида фразы. В самой трудной части языка, которой менее всего можно подражать, в синтаксисе, и у Прокопия, конечно, обнаруживается уменьшение понимания древнегреческого языка; симптомами этого являются неподходящее употребление желательного наклонения и неправильности в конструкции предлогов. Все-таки, в общем, Прокопий пишет ясным, образным и сильным языком, который выгодно отличается от цветистых украшений Aгафия и туманной водянистости Феофилакта. Как сильно Прокопий зависел от древних писателей, всего яснее показывает та удивительная путаница, которая возникла в его сочинениях вследствие соединения античного мировоззрения с христианским учением. О Верховной Силе, управляющей человеческими делами, Прокопий говорит то как христианин, то как древний эллин; она у него является то как ϑεός, то как θεῖον, δαίμων, δαιμόνιον или даже как τύχη. Заимствованная у античных авторов идея рока перекрещивается с деистическими представлениями христиан; это противоречие не может быть примирено по той простой причине, что уступка старым представлениям проистекает у Прокопия не из философского размышления и убеждения, но только из архитектонических соображений: заимствуя у своих старых образцов слова, фразы и картины, он следует им и в способе объяснения последних оснований человеческой истории. Он не заметил или, по крайней мере, не продумал того, что античная τύχη не мирится с христианством.

При желании сделать образ Прокопия более отчетливым, путем сравнения с древними историками, бросается в глаза его сходство с Поливием: оба стоят на поворотных пунктах двух периодов греческой историографии: Поливий является посредником при переходе от классической эпохи к эллинизму, Прокопий смотрит из исчезающей древности в византийское средневековье. В противоположность многочисленным кабинетным историкам эллинистической и византийской эпохи, Поливий и Прокопий имеют то общее им обоим преимущество, что, в качестве спутников и советников великих полководцев, они сами принимали живое участие в политических и военных событиях и могли лично изучить широко разбросанную арену описываемых ими событий.

1. Самые старые издания Вeatus Rhenanus'a, David Hoeschelius’a и др. имеют только антикварную ценность. Важные: Апесdоta ed. рг. N. Alemannus Lugduni 1623 с ученым комментарием, который повторен в СВ и Аnecdota ed. Ioh. Eichelius (Helmstadi 1654). Оба издания характерны для того, как Прокопий был втянут в политические и религиозные споры реформации. – Новые издания сделаны: Оrelli (Turici 1827), lsambert (Paris 1856) (поверхностная работа), последнее М. Krasckeninnikov (lurievi 1899). – Избранные главы из вандальской войны Прокопия II 19–28 критически восстановлены W. Meyer"ом из Шпейера в Jos. Partsch (Corippus = Monumenta Germ. Hist. Auct. antiquissimi I и 2), Berlin 1879 стр. XXXVIII–XLIII. – Критическое издание готской войны с итальянским переводом D. Comparetri пока первый том, Рим 1895 (=Fonti per la storia d'ltalia, Scrittori, secolo VI). – Полное издание Трудов Пpокопия дано впервые в СР иезуитом CL Maltretus 2 т., Paris 1662–63 (недостаточно основательное). – Повторено 1729. – В СВ ex rec. G. Dindorfii 3 т. Bonnae 1833–38 без заслуживающего упоминания улучшений все еще сильно испорченного текста; ср. van Herwerden, Mnemosyne IX, 1881, 151, и К. Schenkl, Burslans Jahresbericht, XXXVIII, 255. Новое еще не законченное критическое издание Procopii Caesariensis opera omnia recogn. L. Haury. Vol I–II: De bellis libr. I–VIII. Lipsiae. ВТ 1905. Vol III: Historia quae dicitur arcana 1906.

2. Переводы существуют на латинский, итальянский, французский, английский, немецкий и русский: Прокопий Kecapийский, история войн с персами, вандалами и готами, перев. Спир. Дестуниса с комментариями Г. Дестуниса. История войн римлян с персами, кн. I–II, Спб. 1876–1880; История войны с вандалами, кн. I, Спб. 1891.

3. Дополнением к первым главам персидской войны Прокопия служит хроника, сочиненная в 507 г. (или незадолго перед тем) Иисусом Столпником на сирийском языке, но обнародованная, вероятно, только nocле смерти императора Анастасия 1; она отличается наглядностью и правдивостью рассказа. Первое издание: Chronique de Iosue le Stylite. Texte et traduction par М. Rabbe. P. Martin Leipzig, 1876 (= Abhandl. fȕr die Kunde des Morgenlandes. herausgegeben von der Deutsch. Morg. Ges. VI. 1). Ср. оценку A. v. Gutschmid Kleine Schriften, II (1890) 559 – 567. – Новое издание W. Wright. The chronicle of Ioshua the Stylite, Cambridge 1882 (сирийский текст с английским переводом и комментарием).

4. Совершенно темной личностью является пресвитер Богомил, т. е. Феофил, современник и учитель Юстиниана I, будто-бы написавший биографию этого императора. Это более нигде не встречающееся сочинение использовал, по его утверждению, из афонской рукописи, писанной «иллирийскими» значками Иоанн Марнавич, много знавший, но известный в качестве фантазирующего генеалога, каноник в Sebenico, впоследствии боснийский епископ († 1639), для написанного им на латинском языке жизнеописания Юстиниана. Bryce, издатель этого отрывка, показал, что рассказ Марнавича носит характер романа, и предполагает, что его источник принадлежит к кругу преданий, который образовался у славян вокруг личности Юстиниана; но и это предположение слишком благоприятно. Так как К. Jiгесек считает подозрительными даже встречающиеся славянские имена, принадлежавшие будто бы Юстиниану и его родственникам, то вся работа должна, пожалуй, оказаться подделкой, предпринятою в славянофильском духе. Знать это довольно важно, так как подделка этого, будто бы, Богомила является единственным источником, в котором переданы сообщенные впервые Алеманном в его издании «Тайной истории» Прокопия и затем перешедшие во всю историческую литературу замечания о славянском происхождении Юстиниана, его имени Управда и другие неизвестные подробности. James Bryce, Life of Iustinian by Theophilus (The English historical Review, 1887), II, 657–686 с примечаниями К. Jirecek'a о встречающихся в биографии славянских именах. Ср. Jagic Arch. f. slav. Phil. 1888, XI, 300–304. – Подробный реферат о работах Брайса и Ягича дал А. Васильев. Вопрос о славянском происхождении Юстиниана (Виз. Вр., 1894, I, 469–492).

§ 4. Петр, обыкновенно называемый по своему званию Патрикием, а также Магистром (Πέτρος, Πατρίκιος και Μάγιστρος) родился в Солуни около 500 г. Прокопий¹² называет его иллирийцем, что, быть может, не относится к национальности, но объясняется тем, что македонский диоцез находился под юрисдикцией иллирийского praefectus praetorio. Внешняя жизнь Петра несколько походит на жизнь его современника Прокопия. Быстро сделавшись благодаря своему выдающемуся красноречию известным адвокатом, Петр был послан императором Юстинианом в качестве посла к остготской королеве Амаласунте, которая после смерти своего отца Теодориха Великого правила от имени своего несовершеннолетнего сына. Вследствие политических осложнений в Италии, Петр пробыл здесь долгое время в плену и лишь в 538 году получил свободу благодаря Витигесу. За заслуги император сначала произвел его в magister officiorum¹³, а затем пожаловал званием патрикия¹⁴. Около 550 г. Петр отправился в качестве посла византийского двора к персидскому царю Xосрою, но не достиг существенных успехов. В 552 голу он вел в Халкидоне догматические переговоры с папой Вигилием. Десять лет спустя Петр отправился еще раз в качестве посла в Персию и заключил мир на 50 лет. Вскоре после того он умер, оставив сына Феодора, который тоже был отправлен послом в Персию.

Иоанн Лидиец, Кассиодор, Менандр Протиктор и др. согласно показывают, что Петр отличался непреодолимым красноречием, ловкостью, точным знанием законов и высокой степенью общего образования; с этими качествами он соединял любезный, веселый и светский характер, который был полезен при его дипломатической деятельности. Только Прокoпий¹⁵ отзывается о нем плохо, упрекая его в подстрекательстве Феодата к убийству Амаласунты по поручению Феодоры: он обвиняет Петра и в ненасытном корыстолюбии. Но эту характеристику надо принимать с большой осторожностью: уже того, что Петр всегда умел сохранить расположение Юстиниана и Феодоры, было для Прокопия достаточно, чтобы приписывать ему самое дурное и говорить только о темных сторонах его характера. Во всяком случае, указание на большое богатство Петра достоверно: его собственностью был, по свидетельству Стефана Византийского¹⁶ (s.v. Αχοναι), лежащий против Халкидона остров Аконит, на котором находились значительные залежи точильного камня. Но этот факт недостаточен для доказательства его чрезмерной склонности к материальным благам.

О литературной деятельности Петра свидетельствуют два сочинения, от которых сохранились обширные отрывки¹⁷:

1. Ἰστορίαι, которые упомянуты у Свиды (s. v. Πετρος) без ближайшего указания на их содержание¹⁸. Мы обладаем 19 фрагментами этой истории, из которых 17 находятся в обоих титулах Константиновских эксцерптов «De legationibus». Первый фрагмент относится к парфянскому посольству, отправленному к императору Тиверию в 35 году по Р. Хр., следующее – к событиям времени Клавдия, Домициана, Траяна и многих последующих императоров; последний отрывок говорит о управлении Юлиана Отступника, как цезаря, в 358 г. по Р. Хр. в Галлии. Кроме того, есть еще два малых фрагмента в синтаксическом лексиконе¹⁹, где цитируется Πέτρος εἰς τὰ περί Ἀντωνίου и εἰς τὰ τῆς μοναρχίας Καίσαρος. Из этого можно заключить, что "Ιστορίαι трактовали события от второго триумвирата до императора Юлиана, т. е. до того времени, с которого Евнапий изображает события более подробно. Кроме этих, прямо под именем Петра переданных фрагментов, заимствованы из его сочинения, как убедительно, по моему мнению, показал С. de Boor, и относящиеся к истории императоров эксцерпты «De sententiis», доходящие до Константина Великого; конец их (от Baлepиaнa до Константина Великого) обычно цитируется в новейшей научной литературе, как «Anonymus post Dionem» или как «анонимное продолжение Диона Кассия». Среди источников Петра мы можем прежде всего указать Диона Kaccиия, которому он во многих случаях следует дословно. Для более позднего времени (Дион заканчивает 229 годом) Петр пользовался Иродианом, вероятно, Дексиппом и, кроме того, для конца – Евнапием, из которого взят, кажется, последний из упомянутых фрагментов De legationibus. Из цитат и фрагментов ясно видно, что произведение Петра было разделено не на книги, а по царствованиям императоров.

2. Περί πολιτικῆς καταστάσεως, т. е. о государстве, о государственном устройстве. Из этого, указанного у Свиды произведения Петра, вероятно, вышли 84-ая и 85-ая главы первой книги сборного сочинения «De caerimonis aulae byzantinae», предпринятого по инициативе Константина Порфирородного, которые там ясно отнесены к Петру: Ἐκ τῶν τοῦ μαγίστρου Πέτρου и Τοῦ αὐτοῦ Πέτρου; быть может, ему принадлежат еще 86–95 главы той же книги²⁰. А. Mai пытался отожествить с Περί πολιτικῆς καταστάσεως одно анонимное фрагментарно сохранившееся в одном ватиканском палимпсесте сочинение, которое озаглавлено: Περί πολιτικῆς καταστάσεως²¹. Но его гипотеза имеет много серьезных возражений против себя и очень мало данных в свою пользу²². Конечно, еще менее возможно считать это сочинение третьим самостоятельным произведением Петра.

С большим правом можно назвать Петра автором другого, несомненно не сохранившегося произведения. Менандр Протиктор при описании посольства к Xосрою замечает, что он передает веденные Петром и Хосроем переговоры не на аттическом языке, но с верностью подлиннику и в той же форме, которую употреблял сам Петр²³. Из этого следует, что Петр представил подробный отчет о своем посольстве. Где и как это случилось, мы не знаем. В сочинении Περί πολιτικῆς καταστάσεως нечто подобное могло бы находиться; но также легко допустимо, что Менандр имел перед глазами официальный отчет Петра правительству.

Издания. Упомянутые на первом месте фрагменты из эксцерптов «De legationibus» и из Лексикона изд. В. О. Niebuhr СВ с Дексиппом и др., (1829), стр. 121–132; перепечатано PG, СХIII, 663–676. – L. Dindorf, Hist.gr. min. I, 425–437. – Эти фрагменты и, так называемый, «Anonymus post Dionem» изд. С. Мȕllеr, FHG, IV, 184–199. – Все эксцерпты «De legationibus», принадлежность которых Петру показал лишь de Boor, и которые сохранились в одном ватиканском палимпсесте, изд. А. Mai, Script, vet. nova collectio, II (Roma, 1827), 197–246; затем L. Dindorf, Dio Cassius, V (1865), 181–232.

§ 5. Ноннос (Νόννοσος) происходит из семьи, в которой, как и в семье Петра, дипломатическая служба была наследственной. Его дед был послан императором Анастасием к одному сарацинскому государю; его отец служил императору Юстиниану I; сам Ноннос был в царствование Юстинианa послом к сарацинам и другим народам Востока. По имени отца (’Аβράμης), переданному Фотием, можно заключить, что Ноннос был семитом. Вероятно, благодаря наследственному знанию восточных языков, они и получали дипломатические поручения. Своим местом в истории греческой литературы Ноннос обязан сочинению, в котором описывает свое посольство. Мы обладаем отрывком из него у Фотия (cod. 3), который сообщает кое-что и об авторе. Этот бесценный в географическом и этнографическом отношении фрагмент содержит, кроме замечаний о природе виденных на пути местностей, сообщены о встретившемся Нонносу народе малого роста с черным цветом кожи, обросшем волосами по всему телу. Кроме Фотия, Нонносом пользовались хронисты Малала²⁴ и Феофан²⁵ не называя, однако, своего источника.

Издания: В. G. Niebuhr в СВ. с Дексиппом и др. 1829, стр. 478–482; С. Mȕller FHG, IV, 178–I8O. – Ed. L. Dindorf, Hist, graec. min. I,473–478.

§ 6. Агафий (’Aγαϑίας) родился около 536 г. в Мирине, в малоазийской Эолиде. Мальчиком он последовал за своим отцом, учителем красноречия, в Константинополь. В 554 г. он был в Александрии для получения юридического образования. Закончив курс в Константинополе, Агафий стад адвокатом; отсюда его прозвище σχολαστικός. Умер он в 582 году, в возрасте около 46 лет. Aгафий принадлежит к тем византийцам, которые, вопреки античному принципу, работали в совершенно различных родах литературы. В юности он посвятил себя поэзии, позднее историографии. К его первому периоду принадлежат: 1) Девять книг Δαφνιακά эпического размера, которые содержат в кратком изложении эротические мифы; сохранившиеся отрывки находятся в греческой антологии. 2) Собрание эпиграмм современных писателей, в том числе и своих, разделенное по содержанию на семь книг (Κύκλος τών νέων ἐπιγραμμάτων)²⁶. Благодаря этому собранию, в антологии сохранилось более 100 эпиграмм Aгафия. 3) Другие мелкие стихи и проза²⁷. Об этой прозе до сих пор неизвестно ничего более точного; только несколько очень интересных замечаний на полях путеводителя Павзания недавно с большим основанием приписаны Aгафию. В своих эпиграммах Aгафий является счастливым подражателем древних; именно, среди эротических есть удачные места, которые ставят вне сомнения его поэтический талант. «Он выказывает больше поэтического подъема, чем большинство эпиграмматиков раннего императорского времени». (Reitzenstein).

Лишь после смерти Юстиниана Агафий, уступая своим друзьям, принялся за исторические исследования. Плодом их явилось дошедшее до нас сочинение Περί τῆς Ίουστινιανοῦ βασιλείας, охватывающее в 5 книгах годы 552 – 558; преимущественное содержание его составляют войны, которые византийцы вели под предводительством Нарзеса с готами, вандалами, франками и персами. Таким образом, Aгафий непосредственно примыкает к «Истории войн» Прокопия и потому обходит молчанием все то, что тот уже рассказал, ограничиваясь точной ссылкой²⁸. Ранняя смерть помешала Aгафию окончить работу; его твердое намерение заняться последующим временем видно из многих указаний на то, что должно было быть рассказано позднее, и особенно из последней главы, где он ясно обещает изложение событий после 558 г.

Являясь по своему материалу продолжателем Прокопия, Aгафий следует ему также и в форме, в богатом эпизодами изложении событий и во многих отдельных оборотах²⁹. Однако, он достигает своего образца только по внешности. Поэтическая наклонность преодолевает в нем свободу и остроту исторического взгляда; фантазия и рефлексия затемняют достоверность рассказа; язык перегружен образами и претенциозными архаизмами³⁰. Гиббон правильно характеризует его, как поэта и ритора, в противоположность Прокопию, чиновнику и солдату. В то время, как Прокопий, пользуясь своим положением, старался приобрести точные военные, политические и географические познания, Агафий, кажется, преимущественно придерживался устных сообщений очевидцев. Он пользуется древними авторами для подходящих отступлений и замечаний о прошлом; он прямо цитирует Александра Полигистора, Аристотеля, Азиния Квадрата, Афинокла, Вироса, Bиoнa (историка), Диодора, Геродота, Ктесия, Нонна (Διονυσιακά), Павла Силенциария, Пиндара, Платона, Прокопия Кесарийского, Симака и Ксенофонта. Замечательно, что он использовал также персидские хроники, из которых для него делал выписки и переводил на греческий его друг, переводчик Cepгий. Труд Агафия служит источником для Феофана Исповедника, а отдельные части его перешли в константиновские собрания эксцерптов. Продолжателем Агафия был Менандр Протиктор.

 1. Издaния. Ed. рг. греческого текста В. Vulcanius (Lugd. Batav. 1594). – Повторено в CP (Paris. 1660, но в конце дата: 1658) и в CV (1729). –В СВ изд. В. G. Niebuhr (Воnn 1828), с латинским переводом, принадлежащим Persona, с примечаниями Вулкания, эпиграммами, предметным указателем с неудовлетворительным указателем особенностей языка – Повторено в PG, LXXXVIII, 1428–1608. – L. Dindorf, Hist, graec. min., II (1871), 132–453. – Эпиграммы находятся, кроме изданий истории Вулкания, Нибура и Диндорфа, также у Ph. Brunck, Analecta III, 33 – 68; Fr. Jacobs, Anthologia Graeca IV, 3– 39; XIII, 617. и в Anthol. Palatina ed. Dȕbner. – Заметки па полях Павзания изд. Fr. Spiro (Hermes, 1894, XXIX, 143–149).

2. Переводы существуют на латинский, французский и немецкий языки.

§ 7. Феофан Византийский (Θεοφάνης Βυζάντιος) написал историческое сочинение в 10 книгах, по словам Фотия (cod. 64), о событиях 556–581 гг. Он начинает рассказом о событиях, которые последовали за разрывом мира с персами, заключенного на 50 лет патрикием Петром. Кроме того, Феофан описал также, согласно не совсем ясному указанию Фотия, дела времени правления Юстиниана и добавил к упомянутым 10 книгам дополнение, которого, кажется, Фотий не видел. Можно предположить, что Феофан описал в нем еще часть правления Маврикия, и поэтому, вероятно, оно написано к концу VI века. Сохранившийся у Фотия фрагмент важен потому, что заключает в себе, подтверждаемое также и Прокопием и Феофилактом, известие о введении в Византии шелководства в правление Юстиниана и первое упоминание о турках, которые с тех пор не исчезают из византийской истории.

Издания: В. G. Niebuhr в СВ вместе с Дексиппом и др; стр. 483–486; на стр. 589–600 ученый комментарий Phil. Labbe – Mȕller, FHG, IV. 270 сл.– L. Dindorf, Hist, graec. min. I, 446 сл.

§ 8. Менандр, прозванный, как член отряда императорских телохранителей, Протиктором (Μένανδρος Προτίκτωρ), родился в Византии около середины VI в. О своей жизни он сам дает с искренностью, достойной признания, очень точные сведения в своем удивительном предисловии, отличающемся редкой в Византии непосредственностью и жизненной правдой. В юности он посвятил себя изучению права; однако, занятия эти не были серьезны; еще менее он нашел удовлетворения по окончании курса в судебной практике. Особенно сильно поддавался Менандр увлечению ипподромом и пантомимой; и только, попав вследствие своей легкомысленной жизни в крайнюю нужду, он стал из Савла Павлом; это случилось после того, как в 582 г. престол занял Маврикий, друг наук и искусств. Менандр решил обратиться к более серьёзной деятельности, теперь и материально выгодной вследствие щедрости императора. За образец он принял Агафия. Он стал, как и тот, из юриста историком; он испытал, как и тот, свои силы в поэтических мелочах. Aгафий и для форм языка является образцом, к которому Менандр неутомимо стремится. «История», которую Менандр написал после происшедшей с ним перемены, примыкает непосредственно к Aгафию и повествует о событиях 558–582 гг. Мы обладаем из нее многочисленными и очень важными по своему содержанию фрагментами у Свиды и в константиновских эксцерптах. Вследствие богатства и достоверности известий, особенно вследствие своих географических и этнографических данных, фрагменты эти принадлежат к самым важным историческим источникам VI века. Кроме этих несомненно принадлежащих ему отрывков, прямо или косвенно, по всей вероятности, имеют источником Менандра и политические известия в 5-ой книге церковной истории Евагрия, а также один экскурс Феофилакта.

Мы затрудняемся ответить на вопрос об источниках, по которым Менандр мог точно воспроизвести столь богатый событиями период; часть событий он сам пережил; но его рассказ начинается временем, когда, по его собственным указаниям, он должен был быть еще очень молод. Для персидских событий ему служил, быть может, Феофан Византийский.

Издания. Фрагменты в эксцерптах «De sententiis» издал впервые по ватиканскому палимпсесту А. Mai, Script, vet. nova collectio, II (Romae 1827), 352–356. – Затем В. G. Niebuhr в СВ вместе с Дексиппом и др. стр. 382–344. Повторено в РG; СХIII, 791–928. – С. Mȕller FHG, IV, 200–269. – L. Dindorf, Hist, graec. min., II – 131 (с новым сличением двух codd. Мопас.).

§ 9. Иоанн Епифаниец из Сирии («Ιωάννης »Επιφανεύς) составил около конца VI века историю 572–592/93 г.г. (до восстановления на престоле Xосроя II). Одним (вероятно, единственным) известием о нем мы обязаны его земляку и современнику, церковному историку Евагрию: Καὶ τὰ ἐχόμενα δὲ τούτων Ἀγαφίω (!) τῷ ῥήτορι καὶ Ἰωάννῃ ἐμῷ τε πολίτῃ καὶ συγγενεῖ καφ» εἱρμὸν ἱστόρηται μέχρι τῆς Χοσρόου τοῦ νέου πρὸς "Ρωμαίους φυγῆς καὶ τῆς εἰς τὴν αὑτοῦ βασιλείαν ἀποκαταστάσεως ³¹. Мы имеем довольно значительный по объему фрагмент из Иоанна, который содержит предисловие и начало первой книги. Заглавие его в одной ватиканской рукописи XIII века следующее: Ἰωάννου σχολαστικοῦ καὶ ἁπὸ ἐπάρχων Ἐπιφανέως περὶ τῆς τοὺ νέου Χοσρόου προσχωρήσεως πρὸς Μαυρίκιον τον Ρωμαίων αὐτοκράτορα ἱστοριῶν τόμος α». Согласно этому заголовку, который едва ли написан самим автором, главным предметом сочинения должны были служить события, которые привели к окончанию двадцатилетней войны между ромеями и персами; однако, в сохранившемся начале первой книги изложение начинается указанием причин и началом этой войны (571–72 г.). Иоанн сам указывает в предисловии к своему сочинению основания, побудившие его к выбору своей темы. В качестве советника и секретаря антиохийского патриарха, он имел возможность лично встречаться с царем Хосроем и другими выдающимися лицами; после окончания войны он сам отправился в Персию и изучил театр военных действий. Его изложение покоится таким образом на собственных наблюдениях и показаниях лиц, участвовавших в событиях. Утрата этого важного сочинения отчасти возмещается Феофилактом, который, вероятно, у Иоанна Епифанийца заимствовал подробный рассказ в IV и V книгах о бегстве и восстановлении Хосроя. Конечно, у Феофилакта нельзя узнать простого и ясного языка Иоанна, который явно следует Фукидиду; свой источник Феофилакт передает своей обычной высокопарной речью. Евагрий также пользовался Иоанном в VI книге своей церковной истории. Наконец, Иоанн нашел впоследствии поклонницу в Анне Комнине, которая дословно заимствовала для мозаичного предисловия к своей «Алексиаде» несколько фраз из предисловия Иоанна; быть может, у него же она позаимствовала свою манеру говорить в тоне Фукидида.

Издания: Фрагмент Иоанна издал впервые В. Have при Льве Диаконе, СР (1819), стр. 169 – 176; ср. его предисловие стр. ХIII, его пролегомены к Иоанну Лидийцу, стр. X ( = стр. XIV СВ) и Not. et extr., VIII (1810) 2, 259. – Затем С. Mȕller, FHG, IV. 272–276, – L. Dindorf, Hist gгаес. min., I, 371 – 382. – Cp. L. Jeep, Jahns Jahrb. Supplement!). 14 (1885) 178, u G. Hertzsch, De scriptoribus rerum imperatoris Tiberli Constantini. Comment. phil. Jenenses III (1884) стр. 21 сл.

§ 10. Евагрий (Εὐάγριος), самый выдающийся продолжатель Евсевия, родился около 536 г. в Епифании в Сирии. Он жил большею частью в Антиохии и занимал там пост адвоката, вследствие чего носил, как Агафий, прозвище σχоλασтικός. Когда патриарх антиохийский Григорий должен был оправдываться в Константинополе от возведенного на него обвинения, Евагрий последовал за ним в качестве защитника; это сделало его известным при императорском дворе, и он получил от императора Тиверия чин квестора, а позднее от Маврикия титул почетного префекта. Год смерти Евагрия в точности не известен; однако, он дожил во всяком случае почти до конца VI века. До нас дошла его объемистая «Церковная история» в 6 книгах, которая, примыкая к Сократу, Созомену и Феодориту, начинает с Ефесского собора 431 г. и доходит до 593 г. Евагрий является самым важным историком догматических споров V и VI в.в., и в этом отношении он служил источником для хрониста Феофана, для церковного историка Никифора Каллиста Ксанеопула и др. Следует обратить внимание и на литературное значение его сочинения. В то время, как на Западе церковная история, поскольку она не довольствовалась переводами греческих сочинений, принимала сухую форму хроники, в сочинениях Евагрия не менее, чем в светских историках его времени, действенно живет могучая традиция древнегреческой историографии. Его изложение Фотий (cod. 29) правильно характеризует, как пpиятнoe, хотя и слишком растянутое.

Рядом с церковными делами Евагрий обращает внимание и на светскую историю. Относящиеся к ней части его сочинения, несмотря на некоторую поверхностность и партийность, имеют значительную ценность, потому что основаны на хороших – частью утраченных – источниках. Во II и III книгах он пользовался доведенной до 502 г. хроникой своего земляка Евстафия, которому он обязан также своими цитатами из Приска. Для IV книги ему служил Прокопий, к притом не только «История войн», но также «Тайная история», и, вероятно, также книга «О постройках». Известия V книги, относящиеся к светской истории, прямо или косвенно исходят от Менандра Протиктора. Заметное в V книге родство между Евагрием и Иоанном Епифанийцем объясняется не прямым использованием Иоанном, а их общей зависимостью от Менандра. Лишь в VI книге, посвящённой преимущественно персидской войне, Евагрий черпал сведения от Иоанна Епифанийца, который частным образом предоставил в его пользование свое тогда еще не обнародованное сочинение.

Второе сочинение Евагрия, которое, по его собственному указанию, содержало прошения (ἀναφοραί), письма, указы, речи, диалоги и т. п., кажется, утеряно. Об ἀναφοραί он еще замечает, что писал их от имени aнтиохийского патриapxa Григория.

Издания: Лучше всего по более ранним печатным изданиям изд. Н.Valesius (Paris. 1673). – Вновь изд. Reading (Cambridge 1713, с несколькими добавлениями и многими неудачными местами). – Не имеющая значения перепечатка издания Валезия без латинского перевода и примечаний сделана в Оксфорде, 1844. – Последний раз издание Валезия повторено PG, LXXXVI, 2, 2405–2906. –Так как Валезий использовал только две рукописи спутанной редакции, то новая критическая обработка, которая преимущественно должна была бы опираться на cod. Laurent 70, 23, является необходимостью. Новое издание: The Ecclesiastical History of Evagrius with the Scholia. Edit. with introduction, critical notes and indices by J.Bidez and L. Parmcnticr (London, Methuen, 1898. В. Б.)).

§ И. Феофилакт Симокатт (Θεοφύλακτος Σιμοκάττης и, менее достоверно, Σιμόκατος), императорский секретарь и префект родился в Египте и, по Фотию, жил в правление императора Ираклия (610–641). От него до нас дошли небольшое естественно-научное сочинение, собрание писем и исторический труд. Оба первые, вероятно, представляют собой юношеские произведения: Феофилакт, как и Aгафий, испытал свои силы сначала в более легких литературных родах, прежде чем обратиться к более серьезным задачам историографии.

1. Его сочинение Περί διαφόρων φυσικῶν ἀπορημάτων καὶ ἐπιλύσεως αὑτῶν (обыкновенно сокращенно цитируемое: Quaestiones physicae) принадлежт к богатому роду Παράδοξα и Θαυμάσια, который уже рано отделился, как собрание чудесных курьезов, от обширных естественно-научных работ древних авторов, ревностно обрабатывался до позднего средневековья и продолжал оказывать влияние в новое время.

2. Έπιστολαί ἠθικαί, ἀγροικικαί, ἑταιρικαί, – одно из бесчисленных собраний риторико-софистических упражнений в форме писем, какие встречаются в греческой литературе до последнего дня существования Византийской империи.

3. "Ιστορίαι³² Феофилакта рассказывают в 8 книгах о времени правления императора Маврикия (582–602). Кроме самого сочинения, мы имеем значительную выдержку у Фотия. Риторическое направление автора сразу выдает себя в искусственно составленном предисловии, которое начинается диалогом между философией и историей; и это направление господствует во всем сочинении, между тем как необходимые для историка свойства отсутствуют. Феофилакт не находился в счастливом    положении Прокопия, который сам мог наблюдать действующих лиц, арену действий и события; у него нет политических, военных и географических сведений, вследствие чего он, как верно замечает Гиббон, многоречив в мелочах и молчалив в существенном. Правда, у него нет и благодарного материала: во время Маврикия нет тех великих, геройски проведенных походов, которые отличают юстиниановскую эпоху. При всех недостатках исторического построения любовь Феофилакта к истине едва-ли может быть подвергнута сомнению. Он не только самый старый и лучший источник для эпохи Маврикия, но и один из самых важных историков всей позднегреческой литературы. Когда мы окидываем взором безотрадную пустоту последующего периода, мы научаемся высоко ценить Прокопия, Aгафия, Менандра, Евагрия и Феофилакта, как авторов VI века, черпающих прямо из источников: для многих столетий после Маврикия мы должны довольствоваться некритическими и сухими выписками позднейших хронистов, вследствие недостатка современных и прямых известий. Источниками Феофилакту служили: для экскурса о персидской войне при Юстиниане и Тиверии – сочинение Менандра³³, для IV и V книг –Иоанн Епифаниец. Дополнение к Феофилакту мы находим в шеститомной церковной истории Евагpия, который описал первые 11 лет правления Маврикия еще при жизни последнего; но, конечно, как раз это обстоятельство сильно повлияло на откровенность изложения.

Значение Феофилакта видно из пользования им у более поздних авторов. Фотий (cod. 65) посвятил ему необыкновенно подробную статью; Феофан Исповедник делал у него заимствования; его включили в историческую энциклопедию Константина Порфирородного. Надо еще исследовать, взяты ли непосредственно из Феофилакта или же из Константиновских эксцерптов и других компиляций исходящие от него известия Зонары, Кедрина и Никифора Каллиста Ксанфопула.

Особого внимания заслуживает стиль Феофилакта. Фотий высказывает чрезвычайно проницательное и меткое суждение, говоря, что изложение Феофилакта не лишено прелести, но неумеренное употребление образных выражений и аллегорий показывает юношескую неразвитость вкуса, а неуместная вставка сентенций служит доказательством чрезмерного и необузданного тщеславия. В остальном его можно менее порицать. Вместе с Прокопием и Агафием он образует вершину все поднимающейся линии. Историограф Велизария при всей напыщенности все же прост и естественен; гораздо обильнее поэтическими цветами и выражениями поэт Агафий; но оба кажутся безыскусственными в сравнении с Феофилактом: этот каждое мгновение поражает неожиданным блеском изысканных образов, аллегорий, сентенций, мифологических и других тонкостей. При этом удивительно, насколько фантастический стиль Египта, знакомый из эллинистической литературы, еще заметен у столь позднего эпигона. Находчивость Феофилакта в цветистых оборотах изумительна. Рядом с ней обнаруживаются, и странная склонность заботливо объяснять общеизвестные факты, и мелочное описание обыкновенных событий, и такие стилистические пpиeмы, как нагромождение мелких, все нарастающих частей предложения. Последний прием Феофилакт заимствовал быть может, из церковных гимнов, напр., Романа или Сергия, хотя ритмическое соединение мелких частей предложения мы находим в прозе уже ранее. Впрочем, кажется, церковная поэзия и проза оказали более влияния на словарь Феофилакта, чем это можно было ожидать при его легком отношении к христианству³⁴. Другим, повторяющимся до пресыщения, искусственным приемом Феофилакта является постановка глагола между прилагательным и существительным³⁵. К образцам, которым он охотно следовал, принадлежат те пpиемы описания местностей, которые были доступны всякому византийцу из риторских школ и из романов. Напр., мы видим, при помощи какого нагромождения картин изображает он извивающееся течение Тигра³⁶ Но, в противоположность щеголяющему знанием классиков Aгафию, он мало читал других древних авторов, кроме Гомера. Классические реминисценции у него редки, и чего он не черпал из языка церковной прозы и поэзии или из языка романа и жизни, все то мы должны считать его собственным изобретением. Поэтому словарный материал этого египтянина нов и своеобразен: он обогатил греческие словари массой редких слов, которые обязаны своим возникновением только его неистощимой фантазии. Необычность его речи заключается, впрочем, только в языке и в стиле; формы и синтаксис он употребляет довольно правильно даже с точки зрения школьных грамматик. Феофилакт, вероятно, очень повредил позднейшему развитию византийского художественного языка своей надутой риторикой, хотя изысканность стиля не всегда ведет к порче языка, как это показывает шекспировская эпоха; но надо по крайней мере отметить, что и он и некоторые другие заставляют внести существенный ограничения в то стереотипное представление, которое видит во всех византийских произведениях несамостоятельность и только талантливое подражание. Правда, как раз вследствие своего стремления к новизне и оригинальности, Феофилакт попал из Харибды подражания в Сциллу манерности.

Издания «Истории»: Ed. рг. (с плохой баварской рукописи XVI века=Мопас. Gr. 48) ингольштадтского иезуита Jac. Pontanus (Ингольштадт, 1604). –В СР издал А. Fabrotus (Paris, 1647: с ошибками ингольштадтского издания и с добавлением новых). – Повторено в CV (Венеция 1729). – Вновь изд. I. Веккеr в СВ (Воппае 1834: опять только перепечатка издания Pontanus"а с незначительными исправлениями). – Первое и единственное критическое издание на основе древнего Cod. Vatic. 977 С. de Boor в ВТ (Leipzig, 1887: с тщательно составленными словарным и предметным указателями).

§ 12. Феодосий, греческий монах в Сиракузах, был по взятии города в мае 880 г. увезен оттуда сарацинами в Панорм (Палермо). Здесь в тюрьме он написал по свежей памяти какому-то диакону Льву письмо о только что происшедшей катастрофе: Θεοδοσίου μοναχοῦ τοῦ καὶ γραμματικοῦ ἐπιστολὴ πρὸς Λέοντα διάκονον περὶ τῆς ἁλώσεως Συρακούσης. Конечно, у него гораздо менее объективного рассказа, чем довольно бедной важными фактами декламации о бедствиях долгой осады и о его собственной судьбе.

Издание: В. Hase при Льве Диаконе в СР (Paris 1819 стр. 177–182). [По единственной известной теперь р-си Paris. 3032 издал С. О. Zurelti ’lτaλοελληνεχα. Centenario della nascita di M. Amari (Palermo 1910) стр. 165 сл. В. Б].

§ 13. Константин VII Порфирородный, сын Льва VI Философа, внук Василия 1, основателя Македонской династии, номинально был императором с 912 по 959 г.; вследствие интриг своего тестя и зятя, он был долгое время даже устранен от правления, пока в 945 г. не достиг единодержавия, благодаря благоприятно сложившимся обстоятельствам. Тогда уже были закончены самые трудные войны с грозившими со всех сторон врагами, и ромейская империя пользовалась поэтому сравнительным покоем довольно долгое время. Константин, будучи уже единодержавным монархом, имел таким образом широкую возможность продолжить и осуществить в больших размерах свои литературные и научные стремления, которые им владели со времени юности. Он делал это, приказывая на императорские средства составить большие сборники, которые должны были сделать полезным для целей государства и церкви сокровища древней литературы, уже неудобообозримые, часто трудно доступные, и отчасти подвергавшиеся даже опасности погибнуть. Он заботился о воспитании молодого поколения и блестяще обновил большой университет Варды в Константинополе, имевший такое значение для нового расцвета высшего образования в Византии. Наконец, он сам испытал свои силы на литературном поприще. Мы можем разделить на две большие группы те огромные литературные труды, которые связаны с именем Константина: 1) произведения, написанные им самим или при его личном участии, 2) составленные по его инициативе собрания древних текстов и состоящие из эксцерптов энциклопедии. Исчерпывающее изложение запутанных филологических деталей, связанных с константиновскими сборниками, перешло бы за границы нашего очерка.

Когда мы говорим о собственных произведениях Константина, необходимо подчеркнуть, что у него, как и у многих других государей-писателей, трудно провести границу между его собственной творческой работой и предпринятой по его инициативе или под его наблюдением. Едва ли даже можно теперь установить, насколько те произведения, которые мы знаем под именем произведений Константина, возникли на его письменном столе или вблизи его.

1. Более всего прав на имя императора, как автора, имеет, без сомнения, история его деда Василия I: Ἱστορικὴ διήγησις τοῦ βίου καὶ τῶν πράξεων Βασιλείου τοῦ ἀοιδίμου βασιλέως, ἣν Κωνσταντῖνος βασιλεὺς ἐν θεῷ «Ρωμαίων, ὁ τούτου υἱωνός, φιλοπόνως ἁπὸ διαφόρων ἁθροίσας διηγημάτων τῷ γράφοντι προσανέθετο. Coчинение это, основывающееся главным образом на Генесии и образующее V книгу продолжения Феофана, написано Константином во время его единодержавия. Василиий I, конечно, является здесь в самом привлекательном свете, и сочинением поэтому надо пользоваться с значительной осторожностью.

2. К своему сыну Роману Константин обращается с сочинением «Об управлении государством», которое цитируется обыкновенно под заголовком: De admintstrando imperio. В подлиннике заглавие таково: Κωνσταντίνου τοῦ ἐν Χριστῷ βασιλεῖ αἰωνίῳ βασιλέως »Ρωμαίων πρὸς τὸν ἴδιον υἱὸν «Ρωμανὸν τὸν θεοστεφῆ καὶ πορφυρογέννητον βασιλέα.Константин (или его ученый советник) занимается здесь чужеземной географией и делает отступления, рассуждая о приемах сношений с соседними народами. Главная ценность сочинения состоит в данных о народах, окружавших Византию на севере, востоке и запада. Как уже и в истории Василия, Константин, обладая здравым смыслом в вопросах языка, рекомендовал, вследствие необразованности массы, простонародный склад речи, так и тут из практических соображений он пренебрегает царящим в Византии псевдоаттицизмом и, смотря по надобности, употребляет народные, даже славянские и чужие слова.

3. Сочинение «О военном и административном делении империи», именно две книги «De thematibus» (De praefecturis): Τοῦ σοφωτάτου βασιλέως Κωνσταντίνου τοῦ πορφυρογεννήτου περὶ τῶν θεμάτων τῶν ἀνηκόντων τῇ βασιλείᾳ τῶν »Ρωμαίων πόθεν ἔσχον τἀς ὀνομασίας καὶ τὶ σημαίνουσιν αἱ τούτων προσηγορίαι καὶ ὅτι τὰ μὲν ἀυτῶν ἀρχαίζουσι,  τὰ δὲ νέαν ἐκτήσαντο τὴν προσηγορίαν. Так как предыдущее сочинение содержит в себе иностранную географию X века, то здесь можно было бы ожидать географию империи за то же время, достоверные сведения о величине, населении и управлении отдельных городов и округов; вместо этого мы находим тут обстоятельную географию империи в эпоху Юстиниaнa со всевозможными фантастическими рассказами о происхождении городов и со злостными эпиграммами на их жителей, из X же века отмечены только новые названия и деление провинций. Автор, вместо того, чтобы дать верную и самостоятельную картину современных ему отношений, эксцерпировал, а отчасти дословно списывал с двух основных пособий давно прошедшей эпохи: с сочинений Стефана Византийского (вероятно, V века) и Иерокла (времени Юстиниана).

4. Coчинение «О церемониях византийского двора», которое было в первом издании озаглавлено: Ἔκθεσις τῆς βασιλείου τάξεως De caerimoniis aulae byzantinae, и с тех пор цитируется под этим названием. В рукописи заглавиe таково: Κωνσταντίνου τοῦ φιλοχρίστου καὶ ἐν αὑτῷ τῲ Χριστῷ τῲ αἰωνίῳ βασιλεῖ βασιλέως υἱοῦ Λέοντος τοῦ σοφωτάτου καὶ ἀειμνήστου βασιλέως σύνταγμα τι καὶ βασιλείου σπουδῆς ὄντως ἄξιον ποίημα. Здесь описывается самым подробным образом (на 800 стр. СВ) высоко развитой этикет восточноримского императорского двора, а также то, что составляет предмет современных пособий государствоведения. Какой бы странной нам ни казалась эта масса предписаний для придворных празднеств – при крещении, браке, короновании и похоронах, при повышениях, при приеме и отпуске иностранных послов, при триумфах и т. д., однако, этот грандиозный домашний, придворный и государственный календарь имеет несомненное культурно-историческое значение, так как в нем мы находим один из факторов, при помощи которых Византия долгое время в дипломатических и других сношениях могла казаться варварским нациям первой державой мира. Застывшие, тесно сросшиеся с государством и народом формы этикета сделали много для устойчивости восточноримского господства; они оказали большое, к сожалению, еще слишком мало исследованное влияние на дворы Запада и славянского Востока и в некоторых пережитках живут еще по сей день при дворе Высокой Порты, непосредственной наследницы восточноримского великолепия. Это собрание византийских придворных и государственных древностей против ожидания богато деталями, приковывающими внимание. К самым важным для истории литературы частям принадлежат метрические приветственные клики императору при разнообразных обстоятельствах. Партии имели своих собственных поэтов и музыкантов, которые сочиняли и перелагали на музыку для празднеств песни; они получали за свое участие материальное вознаграждение, размер которого был установлен в тексте сочинения в том виде, как он напечатан, трудно различить метрические части, как таковые. Их форма –то ямб, то трохей; есть и искусно расчлененные в форме христианских гимнов стихотворения, напр., разделенный на оды и тропари звуковник³⁷. Большого внимания заслуживает весенняя песня в народном духе, написанная политическими стихами, быть может, самый древний из более крупных образцов этого размера³⁸. В кругах германистов книга о церемониях часто упоминалась вследствие имеющегося в ней описания готской рождественской игры, в которой ранее хотели найти всевозможные германские древности. Но теперь вполне установлено, что готский гимн не заключает в себе ни элементов германского языка, ни имен германских богов, а состоит из латинских и греческих слов и ничем не отличается от обычных византийских приветственных кликов. Речь в книге о церемониях также беспечно народна, как в сочинениях об управлении империей. Предстоит подробно исследовать источники, по которым составлено сочинение. Отдельные старые сочинения нашли себе в нем место почти что неизмененными. Так, главы 84 и 85, быть может, также 86–95 гл. первой книги взяты из одного сочинения патрикия Петра (см. стр. 18). Конец второй книги (гл. 52–57) представляет составленную в 900 г. протоспафарием Филофеем при императоре Льве Философе табель рангов чинов и чужих гостей при императорском столе.

В эту же книгу включено сочинение архиепископа Епифания Кипрского о старшинстве чинов патриархов и митрополитов (гл. 54). Книга о церемониях составляла, очевидно, необходимую часть инвентаря императорского двора и позднее увеличивалась путем прибавок; яснее всего это обнаруживается в 96 гл. I книги³⁹, где описывается провозглашение Никифора Фоки императором. Сочинение дошло до нас в единственном экземпляре, который составляет достопримечательность Лейпцигской городской библиотеки. (Rep. I 17). Это прекрасная пергаментная рукопись в большую четвертку XI–XII в. с киноварными надписаниями и указателями содержания (πίναχες), красиво раскрашенными начальными буквами и декоративными обрезами.

Издания. 1. Жизнь Василия: Ed. рг. Leo Allatius, Σύμμικτα (Colon. Agripp. 1653). – E. Combefis, в Scriptores post Theophanem (CP. 1685) стр. 132 сл. – I. Bekker, Thcophanes continuatus (CB. Bonn 1838) crp. 211–353. Повторено PG, CIX, 225– 309.

2. De administrando imperio: изд. J. Meursius (Lugd. Bat 1611; повторено 1617). – A. Banduri, Imperium orientale, t. I. (CP Paris 1711).

3. De thematibus: первую книгу изд. Bon. Vulcanius (Lugd. Bat. 1588). – Вторую книгу изд. F. Morellus (Paris 1609). – Обе книги вместе с De adm. imp. изд. J. Meursius, Lugd. Bat. 1617. – A. Banduri, Imperium orientale (Paris. 1711). т. I. – Вторую книгу издал с введением, принадлежащим к лучшим исследованиям по византийской географии. L. Fr. Tafel, Const, Рогрh.Dе provinciis regni Byz. liber secundus (Tubingae 1867).

4. Издание трех сочинений De adm. imp. De tbem., De caerim. в CB. t.t. I–II ex roc. lo. Jac. Reiskii, т. Ill recognov. I. Bekkerus. Bonnae. 1829–40. – Повторено PG, CXII-CXIII.

§ 14. Сборники эксцерптов. Среди сборников константиновской эпохи первое место по своему литературно-историческому значению занимают энциклопедии из эксцерптов. Для X в. не была новой мысль приспособить громадные результаты творческой работы прошлого для более удобного пользования современников и потомства путем систематических извлечений; по этому пути в историографии давно пошли Иоанн Антиохийский и другие, а в более широкой области – патриарх Фотий, который дал в своей библиотеке обзор всех отраслей древней литературы. Новой является идея распределить эксцерпты, как книги, на части и главы по специальностям и предметам. Римские энциклопедии М. Теренция Варрона, Плиния старшего, Апулея, по основному плану, существенно отличались от предприятий Константина. Трудно сказать, выиграли или потеряли благодаря этому собранию старые тексты. Вследствие того, что вместо полных собраний имелись удобные извлечения, ускорилась, может быть, утрата некоторых подлинников; однако, надо сильнее подчеркнуть значение этого предприятия для сохранения текстов: много текстов, уже тогда обращавшихся только в немногих и испорченных экземплярах, погибли бы совершенно без решительной деятельности Константина.

§ 15. Историческая Энциклопедия. На первое место среди составленных по инициативе Константина сборников эксцерптов должна быть поставлена большая энциклопедия истории и государствоведения. В предисловии к эксцерптам «De virtutibus et vitiis» указан мотив предприятия: «объем истории возрос до бесконечности и до непреодолимости». Константин хотел помочь в преодолении этих трудностей посредством систематического отбора всего лучшего из старых историков. Выполняли этот план во всяком случае многие из опытных в литературной работе современников царя; однако, достоверно известен только один из редакторов – Θεοδόσιος ο μικρός. Была принята во внимание почти вся историческая литература греков: из классического периода Геродот, Фукидид, Ксенофонт, из александрийского, римского и византийского периодов Поливий, Диодор, Дионисий Галикарнасский, Николай Дамасский, Иосиф (иудейские древности), Аппиан, Арриан (Анабасис), Дион Кассий, Иродиан, Евсевий, Дексипп, Евнапий, Зосима, Приск, Малх, Малала, Иоанн Aнтиохийский, Прокопий, Агафий, Менандр Протиктор, Феофилакт, Феофан, Патриарх Никифор и Георгий Монах. Совершенно изолированно стоит использованный в гномических эксцерптах роман Ямвлиха. Замечательно, что списки трудов древних писателей, бывшие в распоряжении редакторов, были уже, несомненно, неполны. Нисколько не удивительно, что выполнение плана не было строгим и равномерным, если принять во внимание обширность задачи при, вероятно, очень чувствительном недостатке действительно ученых сотрудников и при слабости научных принципов той эпохи. Ясно, что большую часть механической работы выполнили подчиненные писцы, работа которых не была в достаточной мере проверена и которые внесли много ошибок по недостатку старательности и понимания.

Поставленная работе программа довольно механична и скромна: не принимая во внимание литературной и эстетической ценности писателей, весь материал надо было свести по его содержанию в 53 отдела. При этом брали различные стороны придворной и государственной жизни (напр., посольства, вступление на престол, престолонаследие, управление, колониальную политику, ведение войны, даже покушения), разнообразные роды литературы (напр., описания, речи, письма и сентенции), дела церкви, мораль и курьезы.

Издания: Περί πρεσϑείων. Ex libris Polybii Megalop. selecta de legationibus etc. ex bibliotheca Fulvii Ursini (Antverpiae 1582). Недостающие фрагменты напечатал Hoeschel (Excerpta Hoescheliana: Aug. Vindel. 1603). Cp. Historici Graeci minor, ed. L. Dindorf 1 Praef. стр. 27 сл., 58 сл.

Περὶ ἀρετῆς καὶ κακίας. Ed. H. Valesius (Paris 1634, из cod. Peirescianus, отсюда назв. Excerpta Pelresciana).

Περὶ γνωμῶν. Ed. Α. Mai, Script, vet. nova coll. v. II (Romae 1827). Эксцерпты Περὶ γνωμῶν из Поливия вновь издал Theod. Heyse. Berlin 1846. К нему поправки по новой колляции H. uan Herwerden, Spicilegium Vaticanum, Lugd. Batav. I860. Новое сличение эксцерптов, приписываемых Диону Кассию, дал U. Ph. Boissevain. Progr. Rotterdam 1884. Ср. Th. Mommsen, Hermes 6 (1871) 89 сл. C. de Boor νέα ἔκδοσις. Евнапия, Rhein. Mus. 47 (1892) 321–323.

Περὶ ἐπιβουλῶν. E cod. Escurialensi od. C. Aug. L. Feder 3 voll. Darmstadii 1848–55. Дополнения дали Th. Mommsen Hermes 6 (1871) 323 сл. п C. Mȕller EHG 5 (1870) 27 сл.

Περί στρατηγημάτων. Ср. C. Mȕller FHG 2, 31–42, и 5 Proleg. стр. VII сл. и стр. 21 сл. cd. С. Wescher, Poliorcetique de Grecs. Paris 1867 стр. 195–279.

Περί δημηγοριών. Anonymi Byzantlni rhetorica militaris ed. A. Koechly, два indices lectionum, Zȕrich 1855–56.

Περί αναγορεύσεως. H. Waschke. Относительно заподозренного Reiske фрагмента Констант. эксцерптов περί αναγορεύσεως Progr. Dessau 1878.

[Целиком все собрание эксцорптов появилось в издании: Excerpta historicа jussu Imp. Constantini Porphyrogeniti confecta edid. U. Ph. Boissevain, C. de Boor, Th. Bȕttner-Wobst. Vol. I–IV (Berlin. 1903–1906). В. Б.].

§ 16. Иосиф Генесий (Γενέσιος) происходил из знатной византийской семьи; отец его Константин был при Михаиле III начальником императорских телохранителей и логофетом. Генесий был одним из тех ученых, которыми окружил себя Константин Порфирородный. По поручению императора Генесий написал (между 945–959 г.) четыре книги «Истории Царств» а именно, историю Льва V (813–820), Михаила II (820–829), Феофила (829– 842), Михаила III (842–867) и Василия I (867–886). По первоначальному замыслу это сочинение должно было охватить царствования лишь четырех первых императоров, т. е. быть доведено до македонской династии: история Василия, которую Генесий присоединил в последней книге к истории Михаила III, хуже обработана и имеет вид дополнения ко всему произведению. Свой труд автор посвятил императору Константину VII в двух героических дистихах. Источниками его были, как сам он говорит, в начале первой книги, сообщения старших современников, переживших изображаемые события и «стоустая молва». Тот факт, что он широко мог пользоваться устными сообщениями современников, объясняется выдающимся положением, которое занимала его семья при дворе Михаила III. Надо полагать, что рассказы Генесия о пророчествах, видениях и прочих чудесах основаны на народных преданиях; легковерно включил он также и выдумки, распространявшиеся православной партией насчет императоров иконоборцев. Но Генесий пользовался и письменными источниками: биографией патриарха Никифора, составленной Игнатием, а также биографией патриарха Игнатия, принадлежащей Никите Давиду Пафлогонцу, и, наконец, первоначальной редакцией хроники Георгия Монаха.

Вообще у Генесия не было недостатка в материале, зато ему сильно недоставало критики и любви к истине. Еще можно смотреть снисходительно на его пристрастие к предзнаменованиям и к прочим чудесам, а жестокая ненависть к иконоборцам, которую он разделял со своими письменными источниками и другими хронистами, легко может быть объяснена православной реакцией его времени; но, во всяком случае, не приемлема его явно партийная точка зрения в последней книге, где он старается по мере сил скрыть темные дела Василия I, в особенности совершенное, согласно с желанием последнего, убийство Михаила III. Быть может, Генесий действовал в этом случае по поручению Константина VII: последний был заинтересован в том, чтобы, наряду со своим произведением о деде, произведением, объективность которого легко могла быть заподозрена потомством, поставить другое, как опору и подтверждение своего собственного труда.

Несмотря на все эти недостатки, Генесий имеет значение и как первоисточник для изучения важной в истории Византии эпохи и как памятник истории языка. Его тенденциозное изображение событий, легшее в основу «Продолжателя» Феофана, Симеона Логофета и Иоанна Скилицы, оказало влияние на последующих авторов. Язык Генесия еще сильно отдает варварством и бессодержательностью VIII-го и IX-го столетий. Его искусственность, тяжеловатость и шероховатость представляют некоторые трудности даже для понимания. Результаты скудной начитанности в классической литературе предлагаются читателю в виде безвкусных, притянутых за волосы цитат из Гомера и неуместных этимологических, исторических и мифологических отступлений.

Издания: Ed. рг. CV, t. ХХIII с историко-критическими примечаниями Stephani Bergleri (Venet. 1733). – После нового, произведенного Е. Wunder сличения с единственной рукописью (cod. Lipsiensis), изд. С. Lachmann СВ. 1834 (без свойственной Лахманну тщательности). Отсюда перепечатка в PG CIX 935–1179.

§ 17. Иоанн Камениат (Кαμενιάτης), благочестивый священник из Солуня, описал, по настоянию Григория Каппадокийского, взятие своего родного города предводителем критских корсаров Львом Триполийским (31-го июля 904 г.): Ἰωάννου κληρικοῦ καὶ κουβουκλεισίου τοῦ Καμενιάτου εἰς τὴν ἅλωσιν τῆς Θεσσαλονίκης. Иоанн всецело стоит на точке зрения византийского клирика; поэтому из начальной истории города он считает достойным упоминания лишь отношение Солуня к апостолу Павлу и к славному патрону города св. Димитрию; свое отрицательное отношение к языческой старине он считает нужным настойчиво подчеркивать резкими выпадами против Орфея и Гомера, против сирен и древних эллинов⁴⁰. Политический кругозор Камениата едва выходит за стены родного города; мы не находим у него изображения развития мощи арабских пиратов, которая обусловила возможность дерзкого нападения на второй по величине город империи. Несмотря на это, рассказ Камениата заслуживает в общем доверия и, благодаря свежести передачи лично пережитого, производит даже художественное впечатление. Однако, историческая эрудиция Камениата очень невелика: это проявляется в его легковерном отношении к народным сказаниям и в явных анахронизмах⁴¹. Он не был историком по ремеслу, и только случайность личной жизни заставила его взяться за перо, но как раз это самое и возвышает его над уровнем некоторых шаблонных византийских историков, которые хотя и бойко осваивались со всей совокупностью обычных источников, но редко достигали самостоятельного понимания и теплоты чувства. Из рассказа Камениата мы узнаем существенные подробности о негреческих народностях, живших в окрестностях Солуня, и о мирных торговых сношениях с ними; из этих сообщений оказывается, что этнографическая группировка Македонии даже в X веке была подобна современной. Согласно своей манере письма Камениат не избавляет нас от стереотипного у византийцев извинения в собственном невежестве. Насколько хороший стиль дорог сердцу Камениата, свидетельствуют беспрестанные наивные указания на необходимость симметричности в композиции. Весь его словарь почерпнут из перевода семидесяти, из Нового Завета и других церковных произведений. Но он прекрасно умеет пользоваться этими пособиями, и живой ясный поток его речи, – например, восхитительное описание местоположения Солуня (стр. 492 и след.) или образный рассказ о взятии города (стр. 534 и сл.), – все это свидетельствует о прирожденном литературном таланте.

Издания: Ed. рг. Leo Allatius, II 179 и след. – Затем изд. F. Соmdefis в Scriptores post Theophanem CP (1885). стр. 317 и след. – Затем изд. I. Веkker при Theophanes continuatus, СВ (1838) стр. 487–600. – Перепечатка PG– CIX 519–653. – О взятии Солуня в 904 г. говорит также патриарх Николай I Мистик в одном из своих слов (A. Mai Spiciteg. Roman. X стр. XXVI и сл.).

§ 18. Лев Диакон, который, без сомнения, тожествен с упомянутым у Скилицы в предисловии к его истории Львом Азиатом и с Львом Kapийцем у Кедрина, родился около 950 г. в Калое у подножия Тмола и еще юношей пришел в Константинополь. В качестве диакона он сопровождал императора Василия II Болгаробойцу в войне с болгарами (986 г.), присутствовал при осаде Триадицы (Средец–София) и с трудом спасся от врагов после поражения императорского войска. Он описал в 10 книгах историю времени с 965 до 975 г., т. е. преимущественно три великих войны ромеев с арабскими корсарами на о-ве Крите, с сарацинами в Азии и с болгарами и русскими. Этот труд написан после 992 г.; по всей вероятности, смерть помешала Льву довести задуманное дело до конца. Важность этого труда тотчас становится ясной, если принять во внимание, что правление Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, один из блистательных и важнейших периодов византийской истории, было известно прежде лишь по хроникам Скилицы и Зонары, по свидетельствам арабских историков, из отчета о посольстве Лиyтпранда и из случайных упоминаний. Лев Диакон единственный историк современник изображаемых событий. Источниками его служат устные сообщения очевидцев и собственные наблюдения⁴². Он с большим участием входит в каждую мелочь своего материала и оживляет его массою характеристических черт. Между прочим, мы находим у него ценные указания о поселениях, происхождении и нравах болгар и руссов, для истории которых его сообщения являются одним из древнейших свидетельств. Достоверность его рассказа слегка нарушается лишь лояльностью его направления. Из Льва черпали впоследствии Скилица и Зонара; самый труд его, по-видимому, рано постигло забвение⁴³. Непосредственным продолжением истории Льва служит исторический труд Михаила Пселла, который является ещё в большей степени придворным историком, чем его предшественник.

В своем изображении событий Л е в, как некогда Менандр Протиктор, ставит себе в качестве примера преимущественно цветистый стиль Агафия; но, по недостатку самостоятельного изучения поэтических произведений, а также чувства изящного в области языка, он мог уловить лишь бледную тень своего образца. Слог его тривиален и тяжеловесен, а построение периодов невыносимо по своему однообразию. Своими натянутыми описаниями, высокопарными картинами, в которых он изображает смену времен года и частей дня, Лев напоминает Феофилакта: им обоим обща привычка заменять по мере возможности обыкновенные слова поэтическими или редкими выражениями⁴⁴.

Из других светских писателей он пользуется еще только Прокопием и в отдельных выражениях Гомером, который был настоящим школьным автором в Византии. Зато тем начитаннее он в переводе «семидесяти» и других церковных произведениях, из которых он заимствует не только большую часть своего словаря, по и целые изречения и картины. Некоторые синтаксические странности так же, как и непозволительное употребление дательного падежа, общи ему с другими полуобразованными византийцами⁴⁵.

Издания: Еще Combefis по единственной рукописи (XI–XII в.) приготовил в 1672 г. издание для СР; но печатание было прервано войною за испанское наследство и более не возобновлялось. Анализ труда и греческого текста 6-ой книги с латинским переводом дал В. Hase, Not et extr. VIII (1810) II, 254–296. Ed. pr. всего сочинения (как последний том СР) В. Hase (1819) с образцовым комментарием, в котором Нase прекрасно использовал свои необыкновенные лексические познания. Прекрасный труд этот скоро стал редкостью, так как 150 экземпляров его, отправленные в Poccию, погибли при кораблекрушении. Издание повторено в СВ (1828) (с комментариями, но без приложенных к СР таблиц гемм с объяснениями к ним). Повторено PG, CXII, 635–926.

§ 19. Записка готского топарха. Так назвали Куник и другие ученые несколько в высшей степени интересных отрывков, опубликованных В. Hase в комментариях к Льву Диакону стр. 254–259 (496–505 СВ) с латинским переводом и краткими примечаниями. К сожалению, местонахождение этих отрывков составляет до сих пор еще не разрешенную загадку. По Hasе, они находятся в рукописи конца X века, заключающей письма Василия В., Фалариса и св. Григория Haзианзина, принадлежавшей Императорской, ныне Национальной Парижской Библиотеке. На основании этого несколько туманного указания Кукик искал рукопись в Париже и Ватикане и, не найдя ее следов здесь, предположил, что она, быть может, находится в Венеции, Мюнхене или Гейдельберге. Желательно, чтобы она поскорее появилась на свет. Древний владелец этой рукописи, бывший византийским послом в приднепровских странах и комендантом крепости в Крыму, использовал пустые листы для записей на них заметок и писем. Почерк их немногим позднее почерка самой рукописи и относится, следовательно, к концу Х-го или к началу XI-го века. Эти, к сожалению, сильно попорченные заметки сначала сообщают об опасной переправе через покрытый льдинами Днепр и о зимнем путешествии в Россию, затем о сражениях с варварами в Крыму и дают важные, хоть и очень нуждающиеся в критике, данные для исторической географии и этнографии древнейшей России. Язык их отличается чрезвычайною гибкостью и даже юмористическим оттенком.

Важнейшие сочинения: А. Кукин, О записке готского топарха, [Зап. Имп. Ак. Наук, XXIV (1874) 61–160]. В. Г. Васильевский, Записка готского топарха (Ж. М .Н. П. 1877, ч. CXCII, стр. 197–252) [и в «Трудах» Васильевского, изд. Акад. Н. т. II. вып. I (СПБ. 1909) стр. 136–212. Fr. Westberg Die Fragmente des Toparcha Goticus (Зап. Имп. Ак. Наук VIII сер. Ист. фил. отд., т. V № 2) СПБ. 1901. (В. Б.)].

§ 20. Кекавмен (Kεκαυμένoς), византийский вельможа, написал в XI в. труд, носивший, по-видимому, заглавие περί παραδρομῆς πολέμου. Это поучительные записки солдата по призванию, который, уже в преклонном возрасте, стал заниматься писательством и чтением стратегических и исторических сочинений. Кроме наставлений по военному искусству, книжка эта, отличающаяся чисто народной наивностью, содержит советы по домашнему хозяйству, правила морали, придворной и житейской мудрости. Главная ценность этого небольшого труда заключается в сведениях об этнографическом составе и взаимных отношениях народностей Византийской империи, а также в исторических известиях о времени от Василия II до Романа Диогена.

Издания: Ed. рг. извлечений с русским переводом В. Васильевский: Советы и рассказы византийского боярина XI-го века (Ж. М. Н. П., ч. CCXV стр. 242–299; ч. CCXVI, стр. 102–171, 316–357. [Полный текст Cecaumeni Strategicon et incerti scriptoris de officiis regiis libellus. Edidcrunt W. Wassiiewsky et V. Jernstedt (Зап. Ист. фил. фак. СПБ. Уп. ч. XXXVIII, СПБ. 1896) В. Б.].

§ 21. Михаил Атталиат (Mιχαηλ ό "Ατταλειάτης) своим прозвищем, вероятно, обязан городу Атталии в Памфилии, откуда он был родом, так что ’Аτταλειάτου не было собственно его фамилией. Предположение Сафы (Меσ. βιβλ., I, стр. 3), что Михаил родился в Константинополе, основано на замечании в его Διάταξις, что по наследству ему не перешло в Константинополе никакого имущества; но следующая непосредственно за этим фраза, не приведенная Сафой, доказывает, что Михаил несомненно родился не в столице. Рано, по всей вероятности, в сороковых годах XI века, Михаил переселился со своей родины в столицу, где занялся адвокатурой. Ловкими спекуляциями на постройках и землях в Константинополе и Родосто он приобрел весьма значительное состояние. Государственной службы Михаил не добивался, но все же был призван, в виду его всеми признанной деловитости, по всей вероятности, при императоре Константине Х Дуке (1059–1067) в государственный совет и в высший императорский суд при Ипподроме (он стал εἰς τῶν τῆς συγκλήτου βουλῆς и κριτὴς τοῦ βήλου καὶ ἐπὶ τοῦ ἱπποδρόμου). В качестве военного судьи (κριτης στρατοπέδου) Михаил сопровождал в походах Романа IV Диогена; в это время он был пожалован чином и саном патрикия. При Михаиле VII Парапинаке свое положение Михаил удержал, по свержении же этого государя, присоединился к Никифору III Вотаниату, который пожаловал ему титул «магистра» и утвердил устав основанного им незадолго перед тем дома для бедных. О последних годах его жизни нам известно только то, что он еще раз получил повышение, а именно, был сделан проедром. К кругу друзей Михаила принадлежали врач и переводчик Симон Сиф, государственный муж Мануил Вутумит и, по всей вероятности, Феофилакт, архиепископ Охридский.

1.  Михаил составил по поручению Михаила Парапинака в 1072 г. юридическое руководство: Πόνημα νομικόν ἤτοι  σύνοψις πραγματική. Этот небольшой труд, сохранившийся во многих рукописях, хотя в нем были недостаточно приняты во внимание новеллы, обнародованные после издания Вазилик, имел все же значительный успех. Для нас он служит дополнением к пробелам Вазилик. С этим Σύνοψις’ом, кажется, тождественно находящееся в одной из рукописей Ватопедского монастыря на Афоне Пρόχειρον νόμων.

2.  Другим трудом Михаила является устав для основанного им дома для бедных и монастыря: Διάταξις ἐπὶ τῲ πaρ» αὐτοῦ συστάντι πτωχοτροφείῳ καὶ τῲ μοναστηρίῳ. Это завещательные распоряжения и инвентарная опись, составленная для основанных Атталиатом в 1077 году дома для бедных и монастыря. Этот объемистый учредительный акт по многочисленным подробностям имеет очень важное значение для культурной истории Византии ХI-го века. Очень интересен, например, список книг, пожертвованных в монастырскую библиотеку.

3) В конце 1079 года или в начале 1080 г. Михаил закончил посвященную императору Никифору Вотаниату «Историю» времени с 1034 до 1079 г.: Ἱστορία ἐκτεθεῖσα παρὰ Μιχαηλ αἰδεσιμωτάτου κριτοῦ ἐπὶ τοῦ ἱπποδρόμου καὶ τοῦ βήλου τοῦ "Ατταλειάτου (таково заглавие в Парижской рукописи). В этом труде описывается роковое для Византии, омраченное бесконечными интригами, дворцовыми переворотами и господством женщин переходное время, обнимающее конец великой Македонской династии и расцвет Комнинов и Дуков. Как видно из послесловия, Михаил собирался продолжить свой труд за второй год правления Никифора; смерть ли автора, внезапное ли свержение его царственного покровителя разрушили эти намерения, – мы не знаем. Атталиат, подобно Льву Диакону, описывает большею частью события, которые он сам наблюдал и пережил (стр. 8–13 СВ). Никифор Bриенний дополнил и продолжил его труд, а Иоанн Скилица использовал его для своей хроники. Дополнением к Атталиату служит исторический труд Пселла; но трезвый и правдивый рассказ Атталиата, в котором отразились и острота наблюдений, и присущий судье дух справедливости, заслуживает, без сомнения, предпочтения перед панегирическими оборотами вылощенного царедворца. При характеристике изложения Михаила не нужно принимать во внимание высокопарное посвящение и замысловатое введение. В самой «Истории» он, правда, нагромождает – вопреки своим уверениям, что желает рассказать сжато и просто (βραχεῖ τινι ῥήματι καὶ ἁπλοϊκῷ)– кучу плеоназмов, картин и поэтических прикрас, как это делали после Агафия почти все историки; но в общем пишет языком более плавным и гибким, нежели его предшественники Лев и Генесий; произведение Атталиата в отношении языка стоит уже на переходной ступени между далеким от античности периодом от VII-го по Х-й в. и эпохой искусственного возрождения классицизма при Комнинах.

Издания: Юридическое руководство ed. pi. Juris Graeco-Romani... tomi duo Johannis Leunelavli... studio ex variis Europae Asiaeque bibliothecis eruti... nunc prirmum editi cura Marquardi Freheri J. C. Francofurti 1596 II, 1–79. Лучше издано в журнале Θέμις, VIII, стр. 47–155, Афины, 1861. [Отрывок текста изд. A. Jacob, Un feuillet palimpseste du codex Parisinus supplement grec 1232 (Philologie et. linguistique. Melanges offerts'a L. Havet. Paris 1909, стр. 603–613) В.Б.].

Монастырский устав изд. К. Sathas по снабженной собственноручной надписью Атталиата рукописи Константинонольского подворья Иерусалимского патриархата (Мεσ. βιβλ I. 1872) 1–69; новое издание в Acta et diplomata graeca medii aevi ed. Franciscus Miclosich et Josephus Mȕller. V (1887) 293–327.

«Историю» извлек из рукописей Paris. Sangerm. 136 и Escurial. Brunet de Presle, который предоставил свой материал Веккеr"у для опубликования в СВ: Mich. Attal. hist, opus a Wladimiro Bruneto de Presle inventum descriptum correctum recogn. J. Bekker, CB 1853. Относящиеся к крестовым походам части повторены в малопрактичном сборнике: Recueil des hist des crois. Historiens grecs. t. I (Paris 1875) с комментарием В. Hasе.

§ 22. Никифор Bpиенний (Νικηφόρος ό Βρυέννιος) родился около 1062 г. в Адрианополе; происходил он из знаменитого, упоминаемого еще в IX-м веке рода, которому византийская империя была обязана несколькими превосходными полководцами. Отец его тот самый стратиг Никифор Вриенний, который в 1078 г. с успехом выступил претендентом на престол против неспособного Михаила VII Дуки Парапинака, но потом был разбит Алексеем Комнином, полководцем его соперника Никифора Вотаниата, и, по приказанию императора, ослеплен. Однако, вскоре после этого мы видим, что старик Вриенний, который после ослепления не мог уже, конечно, быть опасным, занимает при дворе Алексея Комнина немаловажные должности. Сын его Никифор, привлекавши к себе сердца всех красотой и образованием, был избран Алексеем в мужья его ученой дочери Анне и отличен высоким саном кесаря. Впоследствии он является доверенным лицом императора, которому он оказал важные услуги своими познаниями в военном деле, а еще более своим блестящим красноречием. В 1097 г. Никифор руководит обороной стен Константинополя против Готфрида Бульонского; в 1108 г. он был посредником в мирных переговорах между Боэмундом и Алексеем; в 1116 г. своевременным вступлением в битву он решил победу византийцев над султаном Иконийским; в том же году император пользовался его содействием при обращении манихеев. К намерению своей тещи Ирины и супруги Анны обеспечить за ним престол, вместо сына Алексея, Bpиенний отнесся отрицательно, но у него не хватило решимости с самого начала открыто выступить против преступных замыслов обеих женщин. И при Иоанне Комнине Никифор многократно принимал участие в делах правления. Умер он в Византии от болезни в 1137 г., вернувшись из похода в Сирию, куда он в последний раз сопровождал императора.

Литературная деятельность такого многостороннего человека, опытного в войне и дипломатии, связанного так тесно и в течении столь долгого времени с царским домом, должна возбуждать самый напряженный интерес. Кроме философско-риторических и исторических произведений, о которых нам неизвестно ничего определенного, Никифор написал по поручению своей тещи Ирины историю Алексея Комнина, которую он назвал в предисловии историческим материалом (ὕλη ἱστορίας). После нескольких предварительных замечаний об отце Алексея, с 1070-го года начинается подробный рассказ, который Bpиенний доводит до начала правления Вотаниата (1079). Первые две книги он написал, кажется, еще при жизни Алексея, две другие позже; закончить труд, обрывающийся посреди рассказа, ему помешала смерть. По всей вероятности, он хотел довести рассказ в пятой книге до конца правления Вотаниата.

Произведение Вриенния представляет собой скорее семейную хронику, нежели историю известной эпохи. Содержание ее составляют внутренняя борьба, подготовившая возвышение дома Комнинов, возмущения знати и придворные интриги; из внешних событий, – главным образом, все возрастающая опасность со стороны турок. Bриенний, по преимуществу, останавливается на деятельности членов дома Комнинов, для изображения которой остальные события служат лишь фоном. Хронологическое расположение материала перекрещивается у Bриенния, как и у большинства византийских историков, распределением его по месту действия; для этого он руководствовался древним разделением государства на европейские и азиатские провинции. Рассматриваемое с точки зрения исторической ценности, это сочинение имеет свои светлые и темные стороны, которые обычно принадлежат всем мемуарам, составленным видными политическими деятелями. Вследствие своей тесной связи с домом Комнинов, Вриенний теряет в объективности то, что приобретает в осведомленности. Он замалчивает многое, что нам было бы интересно знать, а иное, руководствуясь личными соображениями, изображает явно тенденциозно; с другой стороны, он обладает большей, чем какое-нибудь частное лицо, возможностью добыть официальные сведения и окинуть взором всю связь событий. Таким образом он дает ценный для исторического исследования материал, нуждающийся, однако, в критическом пересмотре; продолжение и дополнение его труда взяла на себя его супруга Анна Комнина. Свои исторические сведения Bpиенний почерпал прежде всего из устных рассказов старших современников, напр., отца и тестя; к этому источнику восходят различные анекдоты из жизни Комнинов, Дуков и др. Но в то же время Вриенний широко пользовался и письменными источниками; в первой книге он делает длинные выписки из истории Пселла и хроники Скилицы; в остальных трех книгах, наряду со Скилицей, использован Михаил Атталиат; во многих местах Вриенний дополнял и исправлял свои источники на основании собственных сведений и сообразно со своей партийной точкой зрения. По характеру изложения Bриенний принадлежит к кругу писателей, открывающих литературную реформу эпохи Комнинов. Но стремление к округленной классической речи у него проявляется значительно в меньшей степени, чем у главы нового направления в литературе, великого стилиста Пселла и у ученой супруги Вриенния – Анны. Сочинение Никифора Вриенния является не историей, построенной по традиционному шаблону исторической техники, а почти новеллой, наивным произведением, украшенным юмористическими и героическими чертами. Его язык лишен той закругленной прилизанной полноты, которая свойственна большинству других авторов эпохи Комнинов. Bриенний сравнительно скуп на тропы, сентенции и уподобления; синтаксический строй его языка отличается простотой и краткостью; в нем есть нечто сходное с солдатской простотой Киннама. Большая часть его словаря составляет, без сомнения, общее достояние византийцев. Из древних авторов выступает достаточно ясно, в качестве образца, один только Ксенофонт, у которого Bриенний заимствует военные выражения и даже целые обороты.

Издания: Сочинение Вриенния по единственной, теперь исчезнувшей рукописи, находившейся когда-то во владении ученого юриста Якова Куяция (Jacques Cujas), было очень несовершенно издано Поссином (P. Possinus) СР 1661, повторено CV 1729 с хорошим комментарием Du Cangéа, опубликованным в СР при издании Киннама. Издание Л.Meinecke, СВ 1836, с пропуском фантастических конъектур Поссина, но без самостоятельного исследования текста и без улучшения отвратительнаго латинскаго перевода СР, комментарий Du Cangéа повторен также и здесь. Перепечатка PG CXXVII. 1–216. Русск. перев. «Исгорич. записки Никифора Bpиенния» изд. СПБ. Дух. Акад. СПБ. 1858.

§ 23. Анна Комнина. (Ἄννα ἡ Κομνηνή) была старшей дочерью императора Алексея Комнина. Родилась она в 1083 г. Как и большинство византийских принцесс крови, она получила изысканное воспитание, которым первое время руководила Мария, вдова умершего императора Никифора Вотаниата. В многосторонней образованности Анны уже сказывается литературное возрождение эпохи Комнинов. Она читает Гомера, Геродота, Фукидида, Аристофана, трагиков и Поливия, и,        разумеется, св. Писание, обнаруживает познания в древней мифологии, географии и истории, в риторике и диалектике и даже в философии Платона и Аристотеля. Отец выдал ее замуж за Никифора Bpиенния, сына претендента на престол при Никифоре Вотаниате. Честолюбие и женское тщеславие побудили Анну составить по смерти Алексея со своей матерью Ириной заговор против законного наследника престола, сына Алексея – Иоанна; целью заговора было возведение на престол Никифора – мужа Анны, через которого эта последняя думала править государством ромеев. Благодаря разумным и решительным действиям Иоанна, а также вследствие отрицательного отношения к заговору самого Вриенния⁴⁶ женская интрига была разрушена, и Анна покорилась необходимости. Вскоре после смерти Алексея она вместе с императрицей Ириной, удалилась в основанный последней монастырь τῆς Κεχαριτωμένης, где и закончила жизнь в глубоком уединении⁴⁷. Здесь она написала подготовленное, без сомнения, уже раньше сочинение, которое обеспечило ей видное место в истории византийской литературы, именно ’Aλεξίaς, законченное в 1148 г.; год смерти Анны неизвестен. «Алексиада» – объемистое произведение в 15 книгах, представляет собой историю Алексея I Комнина и обнимает время от 1069г.по 1118г.; следовательно, в этом сочинении изображены не только события царствования Алексея, но и более ранние его деяния, а также постепенное усиление дома Комнинов. Таким образом, произведение Анны является дополнением и продолжением оставленного ее мужем Никифором Bpиеннием «исторического материала», доходящего до 1079 г.; на этот труд она часто ссылается⁴⁸. Относительно своих источников Анна дает некоторые указания⁴⁹. Она изображает или современные ей события или события недавнего прошлого, поэтому многое ей известно по личным наблюдениям; благодаря своему выдающемуся положению при дворе, она имела возможность знать кое-какие личные и фактические подробности, которые ускользнули бы от взоров других писателей. Так, она пользовалась устными рассказами своих родственников и других лиц, стоявших близко к изображенным событиям; среди свидетелей она называет старых воинов, которых она просила рассказывать о походах своего отца, – это, конечно, несколько подозрительный источник, насчет которого следует отнести некоторые преувеличения в «Алексиаде». Но, кроме этих устных сообщений, Анна, без сомнения, пользовалась и письменными источниками, как-то: документами государственных архивов, дипломатической перепиской, императорскими рескриптами. Неясно, что она подразумевала под плохими и бесформенными писаниями, о пользовании которыми она говорит в одном месте⁵⁰; быть может, это были биографические или имевшие характер мемуаров сочинения, написанные на покое необразованными воинами или чиновниками. Наконец, в «Алексиаде» указан замечательный источник, пользование которым характерно для стремления Анны получить точные сведения: при изображении деяний Роберта Гвискара она пользовалась одной, в настоящее время утраченной, латинской хроникой; быть может, это было произведение архидиакона Иоанна Барийского, которым воспользовался также Вильгельм Апулийский для своего, написанного между 1099 г. и 1111 годами, латинского стихотворения: Gesta Roberti Wiscardi⁵¹.

Критика, которой Анна подвергала свои источники, часто только поверхностная и кажущаяся; правда, она внимательно пересматривает свой материал, добросовестно сопоставляет противоречивые известия и охотно говорит о своей неподкупной любви к истине; однако, в действительности – и это каждый найдет естественным – тщеславное чувство и любовь дочери одерживают у нее верх над последовательно проводимой объективностью. Анна заботится главным образом о том, чтобы в наилучшем свете представить образ своего отца и своей семьи. Панегирическая тенденция видна уже в заглавии «Алексиада», которое как будто обещает нам эпическую поэму. В понимании крестовых походов Анна, само собою разумеется, является истой дочерью Византии. К христианской и социальной идее, которая первоначально вдохновляла эти мощные движения народов, Византия всегда оставалась глуха; насколько это недоверие греков было основательно, слишком ясно показал впоследствии позорный и ужасный исход 4-го крестового похода. В предприятиях крестоносцев Анна видит лишь грозную опасность для византийского государства и источник неприятностей для Алексея. К этому присоединяется и вероисповедная ненависть к латинянам, которую она разделяет со своими современниками так же, как и со своим продолжателем Киннамом. С этими качествами, которые легко объясняются родством Анны с царским домом и ее национальностью, мы можем примириться. Больше упреков заслуживает неудовлетворительная хронология произведения. Побуждает к осторожности также и та беззаботность, с которой Анна, единственно ради красоты формы, заимствовала у своих образцов фразы, характеризовавшие совершенно иные отношения⁵². Никто не станет ожидать правильного исторического понимания событий в XII в., в особенности от историка – женщины: всегда и везде женщины больше интересуются внешним, индивидуальным и конкретным, чем внутренним соотношением событий и основными мотивами. Поэтому и Анна блестящие события государственной жизни, торжественные аудиенции, церковные празднества и т. п., описывает с большей охотой, чем стремления и успехи своего отца на войне, в административной деятельности, служебном и финансовом управлении. При всех своих недостатках эти мемуары дочери об отце остаются все же одним из самых выдающихся произведений средневековой греческой историографии; они являются подлинным свидетельством о блестящем, интересном и для Запада, периоде византийской истории; мы видим в них нарисованный с любовным вниманием образ властителя, который, отличаясь одинаково военной и политической деятельностью и выдающейся государственной мудростью, принадлежит к величайшим фигурам средних веков. В произведении Анны заметны остроумие, склонность к насмешке, женская слабость к сплетням и злословию, в особенности, большое тщеславие; повсюду видна гордость своим образованием, положением и греческим происхождением. Идиллический образ этой, в сущности очень привлекательной, женщины сильно омрачается демоническим властолюбием, ради которого она пожертвовала даже родственной любовью к брату.

По форме «Алексиада» представляет собою первый значительный памятник литературного возрождения, которое, будучи энергично подготовлено такою личностью, как Пселл, принесло самые прекрасные плоды в эпоху Комнинов и еще продолжалось при Палеологах. В то время, как Генессий, Лев Диакон и отчасти Атталиат придерживаются еще пpиемов изображения средствами церковно-византийской письменности эпохи Македонской династии, Анна вполне является гуманисткой. Она уже не пишет языком своего времени, как это делали до известной степени авторы выше названной эпохи; она ищет образцов не у Агафия, Феофилакта, Генессия или Льва, она далека от равнодушного отношения к вульгарным и иностранным словам, отношения, которое замечается в литературных кругах Константина Порфирородного и его ближайших предшественников; ее идеал – аттицизм, ее образцы – Фукидид и Поливий, у которых она заимствует целую фразу в своем предисловии⁵³; рядом с ними ее расположением пользуются и позднейшие греческие писатели, как Иоанн Епифанец который, кажется, служит ей неисчерпаемым источником красивых фраз из Фукидида, а также Пселл (см. выше). Иностранные имена, портящие, по ее мнению, исторический стиль, равно как и простонародные выражения, Анна употребляет лишь в случаях крайней необходимости и часто с извинением⁵⁴.

Принципиальное отличие «Алексиады» от произведений предыдущих веков по форме состоит в том, что греческий язык является в этом произведении совершенно искусственным и школьно усвоенным. Совершенно справедливо Анна с гордостью говорит о себе во вступлении, что она до тонкости изучила эллинскую речь. Оригинальный византийский склад речи, оживляющий литературу с VI до X века, уступил теперь место совершенно мумиеобразному школьному языку, который, надо полагать, представлял полную противоположность с выступающим как раз около этого времени народным говором⁵⁵. Дуализм греческого языка и литературы с этих пор наступил бесповоротно. Однако, вопреки своему педантичному классицизму, Анна не может избегнуть влияния времени и является примером того, что легче заимствовать у древних образцов слова и фразы, нежели сравняться с ними в труднейших частях языка – в конструкции и стиле. Даже в словаре ей приходится делать некоторые уступки в пользу современной ей военной и политической терминологии.

Издания: Сперва появилась «Epicomen из Cod. Mon ас., издание D. Ноеshelii, Augsburg 1610; повторено в 1618 г. Ed. рг. всего сочинения Petrus Possinus (CP 1651; трудно читаемый текст с никуда негодным указателем). – Повторено CV 1729. – В СВ т. I (кн. I–IХ) изд. I. Schopen, т. II (кн. 10–15) изд. A. Reifferscheid 1878; приложены параллельные места из латинских хроник, новый латинский перевод, глоссарий Поссина, неоценимый комментарий D. Cange’a, иcтopический и словарный указатель, список пословиц и таблица монет; cod. Florent. использован при издании II-ro тома. – Перепечатка СР в PG CXXXI, 59–1244. Относящиеся к первому крестовому походу части издал Е. Miller, Recueil des historiens des croisades Hist, grecs. t. I 2 (Paris 1875); коментарий к ним во 2-м томе (1881), где приложено также сличение с Cod. Florent. Вполне Cod. Florent, использован только в новом издании А. Reifferscheid. 2 vol. Lipsiae, ВТ. 1884; тем не менее, нельзя обойтись без СВ, в виду помещенных в нем приложений. Переводы сделаны на немецкий язык и на русский – в собрании СПБ. Духовной Академии: Bизантийские историки (ч. I СПБ. 1859). – «Алексиада», наряду с Никифором Вриеннием, дала даже тему для, правда, довольно неудачнаго романа Вальтера Скотта: «Count Robert of Paris».

§ 24. Иоанн Киннам ("Ιωάννης ό Κίνναμος), родившийся вскоре после смерти Иoaннa Комнина (1143), принадлежал к знатной фамилии и рано попал ко двору Мануила Комнина (1143 – 1180); в качестве тайного секретаря (γραμματικός) он имел возможность сопровождать императора в походах по Европе и Азии⁵⁶. Из Никиты Акомината мы знаем, что Киннам был еще жив при императоре Андронике. Акоминат рассказывает о Киннаме очень характерный для византийских обычаев анекдот. Император Андроник Комнин услышал горячий спор, который епископ Новопатрский и Киннам вели в царской палатке об изречении Христа «Отец Мой больший Меня есть». Андроник разгневался и пригрозил сбросить обоих спорящих в реку Риндак, если они тотчас же не прекратят своего догматического препирательства. Киннам пережил, по всей вероятности, и Андроника (1185 г.), так как в одной эскуриальской рукописи упоминается о какой-то речи Киннама к императору из дома Ангелов.

Киннам написал исторически труд, излагающий в семи книгах историю Византии с 1118 по 1176 г.г., т. е. царствование Иоанна Комнина и большую часть царствования Мануила: Ἐπιτομὴ τῶν κατορθωμάτων τῷ μακαρίτῃ βασιλεῖ καὶ πορφυρογεωήτω κυρῶ Ἰωάννῃ τῲ Κομνηνῶ καὶ ἀφήγησις τῶν πραχθέντων τῷ ἀοιδίμῳ υἱῷ αὐτοῦ τῷ βασιλεῖ και πορφυρογεννήτω κυρῶ Μανουὴλ τῷ Κομνηνῶ πονηθεῖσα Ἰωάννῃ βασιλικῷ γραμματικῷ τῷ Κιννάμῳ.

Как показывает заглавие, центр тяжести падает на историю Мануила; эпоха Иоанна изложена довольно суммарно в небольшой первой книге; то, что он вообще касается ее, объясняется вероятно его стремлением примкнуть непосредственно к своим предшественникам (3онаре и Анне Комнине). Сочинение это, конец которого в настоящее время испорчен, доходило первоначально, по всей вероятности, до смерти Мануила. Составление его относится, кажется, ко времени между 1180–1183 г.г.: это видно из того, что в предисловии Киннам упоминает о смерти Мануила, а в другом месте⁵⁷ говорит о сыне Мануила – молодом Алексее II (†1183), как находящемся в живых. Обнародование труда последовало, вероятно, только после свержения Андроника, как можно заключить из резкого выражения 7-й главы II кн.⁵⁸

Сочинение Киннама не получило, кажется, широкого распространения: Никита Акоминат его не знает, а до нас оно дошло в единственной рукописи, конец которой сильно попорчен. К сожалению, более тщательное исследование обнаружило, что и эта рукопись содержит не подлинное сочинение Киннама, а лишь выдержку из него⁵⁹. Во многих местах автор определенно ссылается, как на уже изложенные, на такие события, рассказ о которых мы, однако напрасно будем искать в нашем тексте; к тому же в пятой и шестой книгах, по-видимому не достает введения. Все это вряд ли можно объяснить предположением, что Киннам умер внезапно, не успев закончить всех частей своего сочинения и не обработав окончательно всего своего материала.

Такое состояние рукописного предания, в соединении с значительной порчей текста, делает затруднительной оценку Киннама, как историка и писателя. До самого последнего времени он подвергался неоднократным нападкам за резкую полемику против Запада. Действительно, у него сильно развито национальное подчеркиванье исключительной законности восточноримского императорства, и его жестокая борьба с притязаниями римского папства и немецкой императорской власти стоит в противоречии с положением дел в его время; его чванство римским началом, которое он находит только в Византии, кажется нам каким-то странным анахронизмом. К тому же сочинение Киннама, в виду того, что главным героем является его царственный покровитель Мануил, настроено на панегирический лад и потому не лишено прикрас и вымыслов. Все это, однако, не дает нам права совершенно отрицать достоверность его показаний. Напротив, Киннам, если исключить его патриотический и династический шовинизм, представится нам добросовестным рассказчиком. Изображение 2-го крестового похода производит впечатление, как будто бы оно основывается на изучении архивных данных; и вообще он располагает превосходным прекрасно подобранным материалом, который, вероятно, был собран им задолго до смерти Мануила. Своими познаниями Киннам обязан главным образом военным кругам, равно как и большая часть труда представляет собою военную историю. «Все, что он тем или иным способом узнал, он передает добросовестно и точно;

нередко он признается, что чего-либо он или совсем не знает или не знает точно. Обрабатывать добытые сведения он остерегается, не комбинирует их и, по-видимому, прямо переносит их в свое сочинение»⁶⁰.

Труд Киннама написан тоном честного воина, полного естественным и нескрываемым чувством восторга к императору. Киннам лучший и заслуживающий наибольшего доверия выразитель тех смелых идей, которые пытался осуществить на практике Мануил.

Изложение Киннама, как и все его сочинение, отличается несколько солдатской лаконичностью. Краткостью, простотой синтаксического строя и удобопонятностью Киннам выгодно отличается от своего современника Никиты Акомината, далеко превосходившего его образованием и историческим пониманием. От избитых поэтических образов и высокопарных описаний Киннам воздерживается. Его образцы Геродот и Ксенофонт; правда, его язык, вследствие искусственности и подражательности, приобретает несколько безжизненный и шаблонный характер. В наименовании народов и местностей в своем пуританском педантизме Киннам заходит еще дальше своей предшественницы Анны Комнины; в то время, как последняя при всем своем отвращении к иностранным названиям, все-же знает слово Τοῦρκοι, у Киннама мы встречаем только персов, как будто бы он жил во времена Фемистокла; в своем патриотическом воодушевлении он склонен поставить средневековые войны с турками на одну ступень с персидскими войнами древности.

Издания: Ed. pr. Cornelius Follius (Trajecti ad Rhenum 1652). – В CP ed Du Cange. (1670) с ценным комментарием. – Повторено CV (1729). – В СВ rec. A. Meinecke (1836) по новому сличению с Cod. Vatic. – Повторено PG CXXXII1, 299–678. – Относящиеся к крестовым походам части помещены также в Recueil des hist, des croisades. Hist. gr. t, I Paris 1875; комментарий во II-м томе. Есть pyccкий перевод в собрании Спб. Дух. Акад.: Византийские историки: «Краткое обозрениe царствования Иоанна и Мануила Комнинов». СПБ. 1859.

§ 25. Никита Акоминат (Νικήτας ό ’Ακομινάτος) родился в зажиточной семье около половины XII-го столетия в Хонах во Фригии⁶¹. Отец отправил его девятилетним мальчиком в Константинополь, где он обучался наукам под руководством своего старшего брата Михаила.

В то время, как Михаил избрал духовную карьеру, Никита посвятил себя государственной службе. Начав службу императорским секретарем (вероятно, еще до 1180 г.) при императорах из дома Ангелов, он скоро добился высших должностей. Он был облечен саном λογοθέτης τῶν σεκρέτων, затем ὁ ἐκ τῆς συγκλήτου βουλῆς, ὁ ἐπὶ τῶν κρίσεων, γενικὸς λογιστὴς τῶν φόρων, ἔφορος καὶ κριτὴς τοῦ βήλου, προκαθήμενος τοῦ κοιτῶνος, μέγας λογοθέτης; во время третьего крестового похода (около 1189 г.) он был управителем Филиппопольской фемы; вскоре затем служил императору в качестве советника в важных государственных делах. Михаил в своей монодии в честь брата настойчиво подчеркивает, что, несмотря на частую смену императоров, занимавших престол после смерти Мануила, он сохранил свое положение, ибо ни один император не хотел отставить такого незаменимого слугу государства. Лишь узурпатор Алексей V Мурзуфл в 1204 г. уволил Никиту от должности великого логофета. Вскоре после этого Никита был свидетелем страшной катастрофы, низвергшей империю ромеев и разграбления Константинополя латинянами. Под охраной одного дружественного венецианца он убежал в Никею, где снова стал играть значительную роль при дворе Феодора I Ласкаря. Год смерти Никиты можно определить лишь приблизительно. Обнародованные до настоящего времени его речи доходят до 1210г.; брат его, Михаил, посвятивший ему поминальную речь, умер около 1220 г.

Никита, как и его брат, с большим успехом занимался литературной деятельностью. 1. Важнейшим произведением его является большой, сохранившийся целиком, исторический труд в 21 книге, изображающей период времени с 1180– 1206 г. и примыкающий, таким образом, непосредственно к Анне Комнине и Зонаре. Время написания этого труда в точности неизвестно. 4-я книга – биография Мануила – написана несомненно после вступления на престол Исаака Ангела; окончание труда относится ко времени после 1206 г. Весь труд Никита обработал, по всей вероятности, в Никее, где он мог пользоваться сравнительным спокойствием после служебной деятельности в Константинополе в бурную эпоху переворотов и внешних столкновений. Подобно Киннаму, Акоминат дает лишь общий очерк правления Иоанна Комнина. Подобно Киннаму, он говорит в предисловии, что хочет начать с царствования Иоанна, так как время до смерти императора Алексея уже описано другими; но царствование Иоанна он думает изобразить лишь в общих чертах, так как сам не был свидетелем событий того времени, а лишь слышал о них рассказы очевидцев. Главное содержание труда составляет, таким образом, царствование Мануила Комнина, распри, наступившие по смерти последнего, кратковременное царствование Андроника I Комнина, возвышение дома Ангелов, наконец, печальная судьба империи и столицы в 1203 и 1204 г.г. Оканчивается труд описанием первых войн, которые должна была вести Латинская империя с врагами, тотчас же выступившими отовсюду. После рассказа о кратковременном правлении Балдуина I труд обрывается на втором годе царствования его брата и преемника Генриха.

Главный источник Никиты – его собственные наблюдения и устные сообщения. Большую часть эпохи, так обстоятельно им изображенной, он пережил сам; как высокий сановник и представитель императорского двора, он легко мог добывать себе необходимые сведения. Отрывок о войне с норманнами (1180–1185) представляет собою извлечение из рассказа архиепископа солунского Евстафия⁶². В рассказе о предшествовавшем времени Никита ссылается на сообщения очевидцев. Пользовался ли он при этом письменными источниками, мы не знаем; достоверным является, однако, то, что труд Киннама не был ему известен, – очень странный факт, удовлетворительного объяснения которому мы не умеем дать. Против предположения, что Никита писал приблизительно в одно время с Киннамом, говорят веские основания, вследствие которых мы должны отнести труд Киннама к 1180–83 г.; Никита же мог окончить свое произведение лишь в 1206 г. Быть может, сочинение Киннама было обнародовано долгое время спустя после окончания? Но к чему такие шаткие гипотезы?

Как историк, Никита заслуживает большого доверия своим объективным отношением к крестоносцам. Правда, в некоторых местах он дает полную волю своей злобе против западных рыцарей; они для него τοῦ καλοῦ ἀνέραστοι κηρεσιφόρητοι βάρβαροι; в конце 19-ой книги в риторическом увлечении он даже говорит, что стыд и позор прославлять деяния варваров, рассказывая о войнах, в которых греки не были победителями; враги-победители, подобно Герострату, должны быть скорее преданы вечному забвению. Несмотря на эти отдельные вспышки гнева, все же Никита относится к латинянам справедливо и даже часто в его изложении, когда дело касается крестоносцев, чувствуется какая-то особенная теплота. Эта объективная настроенность не помешала, однако, Никите иногда высказываться неосновательно и некритично. Иногда он, располагая хорошими и подробными известиями, неправильно связывает их и грешит против хронологии; иногда, стремясь установить прагматическую связь, искажает факты. Часто он соединяет два сообщения в одно или же, рассказывая об одном событии, приписывает ему черты другого, сходного с ним⁶³. К наиболее ценным местам принадлежит та часть, в которой изображен переход крестоносного войска чрез Фракию. Известия, которые Никита дает в пяти последних книгах о четвертом крестовом походе и о предшествовавших ему событиях, мы можем проверить и дополнить современными показаниями французского Геродота эпохи крестовых походов – Geoffroi de Ville-Hardоuin⁶⁴, Robert de Clary⁶⁵ и Gȕnther’a Парижского⁶⁶; Никита послужил источником для «Синопсиса» Сафы, стихотворной хроники Ефрема и др.

2. Приложением к историческому труду является сохранившееся в рукописях отдельно небольшое сочинение о статуях, разбитых латинянами в Константинополе в 1204 г. При том ничтожном внимании, которое византийцы вообще уделяли произведениям древнего искусства, это сочинение, стоящее почти одиноко в литературе греческого средневековья, привлекало в новейшее время большое внимание и было неоднократно комментируемо⁶⁷.

3. Риторические произведения.

4. Одиноко стоящее небольшое стихотворение, написанное на бракосочетание императора Исаака Ангела с Маргаритой, дочерью венгерского короля Бэлы. Так как в заглавии стихотворения стоит только прозвище автора (τοῦ Χωνιάτου), то возможно, что стихи принадлежат Михаилу Акоминату.

По характеру изложения Никита значительно отличается от Киннама и Анны Комнины; ему нравится напыщенный, картинный и высокопарный стиль; при этом он подражает скорее обычному замысловатому языку византийского богословия, чем более ранним историкам Aгафию и Феофилакту. Виноват в этом, без сомнения, учитель Никиты, его богословски образованный брат Михаил, произведения которого могут служить образцом проповеднической витиеватости. Образы и сравнения Никиты взяты большей частью из св. Писания. Особенно богатый подбор метафор и прикрас содержит пышное введение. При всем том, Никита уверяет, что будет изображать события просто и ясно. Это противоречие заметил остроумный переписчик Никиты, поместивший на полях свою критику в троестишии (СВ стр. 871):

Οὐκ οἶδα, τὶ φῇς ἐνθάδε, Χωνειάτα.

Σοφὸν τὸ σαφὲς συγγράφων εἶναι λέγεις,

Εἶτα γριφώδη καὶ βαραθρώδη γράφεις.

Издания и переводы исторического сочинения: Ed. pr. Hierоnymus Wolf, Basileae, 1557. Повторено s. 1. 1593. Перепечатка латинского перевода Wolf"а (с Зонарой и пр.) Lutetiae 1567, Francofurti ad М. 1578. –В СР ed Annib. Fabrotus, 1647. – Повторено CV 1729. – В СВ гес. I. Веккег, 1835. – Повторено PG. CXXXIX 287–1088 (с сочинением De signis). – Относящиеся к крестовым походам части издал с исправлеяниями Ё. Miller в Recueil des historiens grecs des croisades, I (Paris 1875). Немецкий перевод отдельных частей изд. Tafel, Comnenen und Normannen, Ulm 1852, стр. 232 и след. Выдержку из Никиты представляет собою статья Fr. Wilken, Andronicus Comnenus. Raumer’s Hist, Tascbenbuch 2 (1831), 431–545. Есть pyccкий перевод в собрании СПБ. Дух. Акад. «Византийские историки».

§ 26. Неофит (Νεόφυτος), по прозванию ’Εγχλειστος, современник Никиты Акомината, родившийся в 1134 году, был иеромонахом в одном из монастырей своей родины – Кипра. Вероятно, после 1191 г. он написал письмо Περί τῶν κατὰ τὴν χώραν Κύπρον, где изобразил в минорном тоне печальное положение кипрского населения и православной церкви под латинским владычеством. Кроме того, ему принадлежат еще 10 речей и Tυπική διαϑήκη, т. е. устав основанного им монастыря, написанный простонародным языком. Устав этот проливает некоторый свет на быт византийских монахов и в особенности на кипрские события.

Издания: Письмо о кипрских несчастьях издал сперва Cotelerius Monumenta ecclesiae Graecae II (1681), стр. 457 и след.; затем переиздал J. P. Reinhart, Vollstandige Geschichte des Konigreichs Cypern II (1768), приложена стр. 1 и след. После нового сличения с одной венецианской рукописью изд. К. Sathas Мεσ. βιβλ. II (1873) стр. 1 и след. Ср. его πρόλογος стр. 1 и след. Наконец, по новому сличению с рукописью изд. Е. Miller, Recueil des historiens grecs des croisades I (Paris 1875) II, 559–563.

§ 27. Георгий Акрополит (Гεώργιος ό "Αχροπολίτης) родился в 1217 г. в Константинополе; в 1233 г., еще юношей, отправился он к греческому двору в Никее и там получил научное образование под руководством Феодора Эксаптерига и знаменитого Никифора Влеммида. Вскоре он выдвинулся на дипломатическом поприще и в 1244 г. был назначен великим логофетом. Наследник престола Феодор Ласкарь, учившийся сначала вместе с Акрополитом у Влеммида, стал в 1246 г. учеником Акрополита. По восшествии на престол, Ласкарь продолжал оказывать дружеское расположение Акрополиту и даже назначил его в 1257 году главнокомандующим в войне с деспотом Михаилом Эпирским. Неопытный в военном деле, Акрополит на поле битвы имел меньше успеха, чем на ученом поприще, и даже попал к врагам в плен, из которого был освобожден только в 1260 году императором Михайлом VIII. Этот государь лучше своего предшественника понял истинное призвание несчастного полководца и определил Акрополита на службу по политической и церковной дипломатии. Акрополит, по поручению императора, руководил переговорами на Люнском соборе (1274 г.) и добился соединения церквей, против чего прежде он сам боролся. В 1282 г. он был отправлен послом к императору Иоанну Трапезунтскому и в августе того же года умер за несколько месяцев до смерти Михаила VIII. Современники Акрополита все свидетельствуют о высоком уважении, которым он пользовался, как ученый и дипломат; его царственный ученик Феодор II Ласкарь посвятил ему похвальное слово.

В своей Xpoνική συγγραφή Георгий Акрополит изображает события со времени взятия Константинополя латинянами до реставрации византийской империи (1203–1261); таким образом, труд его является продолжением труда Никиты Акомината. Акрополит хорошо осведомлен о том сложном времени, которое изображает: будучи современником, он мог сам наблюдать колебания латинского владычества в Константинополе и развитие греческой империи в Никее, а по своему положению великого логофета, полководца и посла он был и участником событий. Понимание событий у него трезво и дельно; его рассказ по внутренним основаниям заслуживает доверия, если-бы даже тацитовское «sine ira et studio»⁶⁸ не было выставлено самим автором в качестве высшего лозунга. Стиль Акрополита очень ясен, хотя несколько канцелярски неуклюж и небрежен, особенно в синтаксическом строе. Народных выражений, подобно большинству историков эпохи Комнинов и Палеологов, Акрололит тщательно старается избегать, или по крайней мере видоизменяет их на ученый лад.

Труд Акрополита послужил источником для позднейших хронистов (автора «Синопсиса» Сафы и для Ефрема).

Кроме исторического сочинения, от Акрополита дошло до нас стихотворение и несколько риторических и богословских сочинений. В 1252 г. он обнародовал письма своего ученика Феодора Ласкаря и предпослал им стихотворное предисловие (63 триметра). В 1254 г. Акрополит посвятил императору Иоанну III Дуке Ватацу прекрасную надгробную речь, в которой набросал яркую картину деятельности этого замечательного государя. Во время своего плена в Эпире он написал два рассуждения об исхождении св. Духа; эти рассуждения сводятся к характерному для автора приглашению закрыть глаза на догматические различия и примириться на общности нравственных воззрений. Сюда же можно присовокупить более мелкие богословские трактаты и похвальное слово в честь св. Георгия. Ошибочно Акрополиту приписаны схолии к сочинениям Григория Назианзина.

Издания: «Историческое сочинение» в сокращенной редакции ed. рг. Tkeod. Dousa (Lugd. Batav. 1614). –Первоначальная редакция вместе с сокращенной: Graece el latine ed. Leo Allatius (CP 1651), с Иоилeм и Кананом, в конце знаменитое раcсуждение de Georgiis eorumque scriptis стр. 229–427. – Повторено CV 1729. –В СВ тес. I. Веккег 1836, с заметками Дузы и Алляция; сокращенная редакция приведена лишь в критическом аппарате. – Повторено PG CXL 969–1220. – Относящиеся к крестовым походам части также в Rec. des hist grecs des crois. tt. I и II (комментарий). – Полное издание сочинений Акрополита, основанное на всем довольно богатом рукописном материале, выпустил Aug. Heisenberg Georgii Acropolitae opera 2 tt. BT (Lipsiae 1903). – Есть русский перевод в собрании СПБ. Дух. Акад. «Византийские историки»: Летопись великого Логофета Георгия Акрополита (СПБ. 1863).

§ 28. Георгий Пахимер (Γεώργιος ό Παχυμέρης) родился в 1242 г. в Никее: по изгнании латинян отправился в 1261 г. с Георгием Акрополитом, Георгием Кипрским и другими выдающимися греками в Константинополь и, благодаря своему широкому образованию, быстро достиг высоких должностей в церкви и государстве; он был ίερομνήμων, πρωτέκδικος, βασιλικός δικαιοφύλαξ т. д. Умер он около 1310 г. (во всяком случае после 1308 г.). О своей жизни он говорит, сам во многих местах своего исторического сочинения; остальное мы знаем из поэтической автобиографии и из стихотворения-некролога, написанного его учеником Мануилом Филом⁶⁹. Значительное литературное наследие Пахимера сохранилось, кажется, целиком.

1. Главным его трудом является большое историческое сочинение в 13 книгах, обнимающее период времени с 1261 г. (собственно с 1255 г.) до 1308 г. и представляющее таким образом прямое продолжение Акрополита. Пахимер пишет историю периода времени им лично пережитого, вследствие чего он обладает достаточным материалом. Истый сын эпохи Палеологов, эпохи богословской борьбы, он является первым византийским историком, для которого центр тяжести лежит в изображении хитроумных сплетений догматических споров; в этой чрезмерной склонности к диалектике, которая делает чтение мучительным, верными последователями Пахимера являются Никифор Григора и Иоанн Кантакузин. Кажется, будто эти люди, отворачиваясь с ужасом от несчастных событий политической жизни империи, искали утешения и успокоения в абстрактных исследованиях догматических вопросов религии, волновавших в то время все умы.

2. Риторические сочинения в роде Прογυμνάσματα на старые неиссякаемые темы риторских школ, напр., xpия на тему «Все доброе основано только на благоразумии» (Πάντα τὰ ἀγαθὰ ἐν μόνῳ τῷ φρονεῖν ἐστι); или обработка изречения Демосфена, так подходящего к эпохе Палеологов: «Деньги необходимы и без них ничего нельзя сделать».

3. Рассуждение о квадривии. 4. Очерк философии Аристотеля. 5. Парафраза к речам и письмам Дионисия Ареопагита. 6. Девять песен автобиографии в гекзаметрах и другие стихотворения. 7. Письма.

По своему образованию и литературной деятельности Пахимер выделяется среди своих современников и может быть назван величайшим византийским полигистором ХIII-го века. На нем ясно отразились светлые и теневые стороны эпохи Палеологов. У Пахимера нет недостатка в учености, оригинальности и остроумии. Тем не менее он не достигает той самостоятельности мировоззрения и стиля, которая характерна для таких людей, как Фотий и Пселл. Единственная ярко выраженная в нем черта – это его упорное подчеркиванье национально-греческой точки зрения в вопросе об унии; но как раз этим основным богословским настроением действенность гуманистической тенденции ослабляется у него еще в большей степени, чем у Никиты Акомината. Особенно это сказывается на его стиле, где пестрая игра гомеровских фраз сменяется теологической декламацией. Хотя, подобно Анне и ее преемникам Пахимер и допускает обычные технические выражения, иностранные или простонародные, однако пуританский педантизм заходит у него так далеко, что в ущерб ясности даже названия месяцев он употребляет аттические, вместо христианских⁷⁰.

Издания: Историческое сочинение: ed. рг. P. Possinus (Romae 1666–69). – В СВ гeс. I. Веkkеr 2 voll. 1835 с приложениями Possinus‘а и с историческим и словарным указателем. Есть русский перевод в собрании СПБ. Дух. Акад. «Византийские историки»: «Георгия Пахимера История о Михаиле и Андронике Палеологах» (СПБ. 1862).

§ 29. Никифор Каллист Ксанфопул (Nικηφόρος Κάλλιστος ό Ξανϑόπουλος) написал в начале XIV столетия «Историю церкви» в 18-ти книгах, доведенную им до смерти императора Фоки (610 г.). Сохранилось оглавление пяти дальнейших книг, оканчивающихся 911 годом, но Никифор не довел своей истории до этого времени, далеко не выполнив таким образом первоначального плана: автор выражает свое удивление по поводу того, что с конца VI века, т. е. со времени Евагрия, никому не пришло в голову описать церковные события, поэтому можно было бы ожидать, что его история церкви будет доведена до начала XIV века. Несмотря на незаконченность труда, F. Сh, Ваur воздает хвалу Ксанфопулу за то, что он якобы впервые высказал мысль об истории вселенской церкви за все время ее существования и по крайней мере отчасти выполнил эту мысль. Но заслуга эта сделалась с недавнего времени сомнительной. Существуют некоторые указания на то, что Ксанфопул просто переработал какое-то сочинение, написанное в начале X века и доведенное до 920 г., поставив без дальних околичностей на нем свое имя, подобно тому, как Кедрин присвоил себе произведение Скилицы. В таком случае Евсевий, Созомен, Сократ, Феодорит и Eвагрий, на которых главным образом основана история Ксанфопула, не являются его непосредственными источниками. В лучшем случае заслугу творца идеи всеобщей истории церкви следует приписать не Ксанфопулу, а неизвестному автору Х-го века. Но и для того времени идея эта не была уже новой по существу, ибо в подобном же духе были составлены церковные истории Филиппом Сидским (около 430 г.) и Феодором Чтецом (около 530 г.).

Остальная литературная деятельность Ксанфопула еще недостаточно исследована и оценена. Судя по доступным в настоящее время в печатных изданиях и рукописях сочинениям, Ксанфопул представляется нам хотя и немногосторонним, но в облюбованных им областях оригинальным и заслуживающим уважения писателем; с особенной любовью писал он учебные мнемонические стихотворения – каталоги в ямбах, напр., перечисления императоров, патриархов, придворных и церковных должностных лиц, апостолов и их учеников, святых и гимнографов. Эти удобные мнемонические стихотворения, которые можно поставить на ряду с более обширным трудом Ефрема, пользовались большой популярностью, и некоторые из них распространены в бесчисленных списках.

Издания: Большая часть стихотворений помещена уже в маленьком томике: Cyri Theodori Prodromi epigraramata etc. (Basileae apud Ioannem Bebelium 1536). По этим и другим большей частью мало доступным старопечатным изданиям, полное издание PG CXLV 549–1331, CXVI к CXLVII 1–632.

§ 30. Никифор Григора (Nικηφόρος ό Γρηγορᾶς), величайший полигистор двух последних столетий византийской империи, родился в 1295 г. в Ираклии Понтийской; там же он получил первоначальное образование у своего дяди, ученого митрополита Иоанна. Юношей отправился Григора в Константинополь, где вступил в близкие отношения с высшими кругами духовенства. Патриарх Иоанн XIII Гликис, к которому Григора относился с чисто детской привязанностью, преподавал ему риторику и был так доволен его способностями, что поручил ему в 1320 г. составление своего духовного завещания. Еще большее значение для образования Григоры имел отличавшийся многосторонностью великий логофет Феодор Метохит, посвятивший его в тайны астрономии; в благодарность за это Григора толковал детям Метохита труднейшие сочинения древних. Наконец, молодой ученый попал ко двору императора и приобрел доверие Андроника II Палеолога (1282–1328). В 1325 г. Григора представил ему прекрасно разработанный план хронологического улучшения календаря; но император медлил с проведением реформы, так как трудно было побудить принять ее другие народы⁷¹.

Когда старый Андроник в 1328 г. был свергнут с престола, Григора, как его сторонник, был по установившемуся в Византии обыкновению лишен своих имений; он все же избавился от участи изгнанника, какая вместе с прочими постигла его друга и покровителя Метохита. После этой жизненной катастрофы Григора, вокруг которого уже давно образовался кружок учеников, прекратил официальную преподавательскую деятельность, чтобы в тихом уединении посвятить себя астрономическим и философским занятиям. Вскоре, однако, он снова был призван к общественной деятельности, благодаря случаю, который решающим образом повлиял на всю его последующую жизнь. Латинский монах из Калабрии Варлаам, ученый, знаток философии и богословия, преподававший греческий язык Петрарке, приехал в Солунь, имея целью более основательно изучить Аристотеля, а затем появился и в Константинополе, где собрал вокруг себя несколько учеников. Задетый жестокими нападками Варлаама, Григора вышел из своего уединения, чтобы помериться с Калабрийцем в диалектической борьбе, вышел из нее победителем и был в награду за это восстановлен императором в прежних должностях и званиях и снова возвратился к официальному преподаванию. Как учитель, Григора обращал наибольшее внимание на естественные науки, в особенности на астрономию. В одном оскорбительном памфлете некий противник обвиняет Григору в том, что у него нет никакого действительного знания, а только дом его наполнен сферами и линиями и все его познания лежат на полках. Однако, спор с Варлаамом таил в себе зародыши дальнейших осложнений, которые принесли в конце концов тяжелое несчастье Григоре. После смерти Андроника II (1332) возобновились старые попытки соединения церквей. Два папских легата прибыли в 1333 г. в Константинополь завязать переговоры. Патриарх ведение переговоров поручил Григоре, который будучи мирянином, превосходил, однако, всех епископов богословской ученостью и изощренностью в диалектике. Варлаам со своей стороны горячо вмешался в это дело и, несмотря на то, что прежде сам принадлежал к римской церкви, высказался в очень резком тоне против легатов. Пререкания в Греции продолжались и тогда, когда проект воссоединения церквей отступил уже на задний план. Собор 1341г не мог положить конца раздорам, а когда в 1347 г. вступил на престол Иоанн VI Кантакузин, вследствие вмешательства в споры самого императора фанатизм партий разгорелся более, чем когда-либо. После ряда перипетий борьбы, воззрения Григоры, оказавшегося в конце концов противником патриарха и большей части высшего духовенства, были осуждены собором 1351 г. Когда же он продолжал отстаивать свою правоту в письмах к друзьям в Трапезунте и на Кипре, в особенности к Георгию Лапифу, он окончательно впал в немилость императора и был заключен в знаменитый Xopcкий монастырь, где его держали под строгим надзором, как в тюрьме; лишь два года спустя он был освобожден из заключения. Наконец, Григора был обвинен своими противниками, не брезгавшими для оклеветания никакими средствами, в том, что распространял в своих сочинениях оскорбительную для чести Кантакузина ложь; Григора снова впал в немилость и был вероятно вновь заточен. Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах закончил свою бурную жизнь этот столь прославленный и подвергавшийся стольким преследованиям человек; но, кажется, немногим пережил он 1359-й год, которым заканчивается его труд⁷².

Литературная деятельность Григоры обнимает почти все области византийского знания, преимущественно же – богословие, философию, астрономию, историю, риторику и грамматику. Здесь надо отказаться от подробного описания его богатого литературного наследия.

1. Для нас важнее всего «Римская история». В этом труде в 37 книгах изображена история периода времени с 1204 г. по 1359 г., и таким образом он является отчасти дополнением, отчасти продолжением Пахимера, который кончает 1308 годом. Григора лишь в общих чертах изложил события, предшествовавшие его времени: длинный период с 1204 г. по 1320 г. втиснут в первые семь книг. Столь же неравномерно его изложение и в 30 следующих книгах; при изображении догматических споров рассказ невероятно разрастается и становится настоящим сборником актов, лишь отдаленно связанных с историческим повествованием. Таким образом труд этот представляет собой партийное в полном смысле слова произведение, нечто вроде мемуаров; это – субъективно написанная картина величественного церковного брожения умов. Изложение Григоры, как и композиция всего произведения, не везде одинаково, местами даже небрежно, недостаток, легко объясняющийся тем, что большая часть труда написана при чрезвычайно неблагоприятных внешних условиях, десять книг написаны во время заключения в 1352 г. почти в 40 дней. Стилистический образец Григоры – Платон, которому он подражает и в своих диалогах⁷³.

2. Большая часть прочих сочинений Григоры, охватывающих почти все области византийского литературного творчества лежит пока неизданной в европейских и восточных библиотеках.

Издания: «Римская история» в латинском переводе (с 3онарой, Никитой и Халкондилом) Lutetiae 1567; Francofortii ad М. 1578. По-гречески изданы сперва книги 1–11. ed. Е. Wolfius (Basileae 1562). Книги 1–24 I. Boivinus 2 voll СВ 1702. Повторено CV 1729. В СВ книги 1–23 ed. I. Schopen 2 voll 1829–30; кн. 24--37 ed. pr. (по скопированной Gr. Brunn«ом Ватиканской и одной парижской рукописи) I. Веkker 3 voll СВ 1855. Повторено PG CXLVIII, СХLIХ 1–502. 37-ю книгу (по обозначению СВ 36-ю) с французским переводом издал Val. Parisot Notices et extraits 17 (1851) 2, 1–406 с заметками о рукописях и историческим комментарием). Есть русский перевод в собрании СПБ. Дух. Акад. «Византийские историки»: «Римская История Никифора Григоры». т. I. СПБ. 1862 (1204–1341).

§ 31. Иоанн VI Кантакузин (»Ιωάννης ό Καντακουζηνός) без сомнения занимает первое место среди императоров, известных в истории византийской литературы. Будучи по матери и жене близким родственником Палеологов, он служит императорскому дому в качестве великого доместика и префекта Фракии. Когда по смерти Андроника III Палеолога он едва не был совершенно устранен придворной партией, он заставил короновать себя императором, но лишь после губительной династической войны ему удалось овладеть столицей и добиться от Палеологов признания себя регентом и опекуном малолетнего императора. Благодаря смелому выступлению законного наследника престола Иоанна V Палеолога, Кантакузин был вынужден в 1355 г. еще в цветущем возрасте отречься от престола и променял пурпур на монашескую рясу. Иоанн (в монашестве Иоасаф) избрал местом своего пребывания сперва Манганский монастырь в Константинополе, а впоследствии один из Афонских монастырей; умер он в 1383 г. в Пелопонесе и был погребен рядом со своими сыновьями в Мисиере⁷⁴. В своем вынужденном удалении от мира, этот много испытавший и образованный человек посвятил себя научным занятиям и литературной деятельности.

Главным его трудом являются четыре книги «Историй» в которых изображена история Византийской империи с 1320 по 1356 г. (отдельные заметки доходят до 1362 года). Начинается сочинение перепиской между двумя вымышленными лицами Нилом и Христодулом, служащей как бы введением. Рассказывая, по просьбе Нила, свою историю, Христодул, совершенно так же, как Акрополит, уверяет, что будет sine ira et studio говорить только о том, что сам видел и пережил⁷⁵.

Своих предшественников, имея главным образом в виду Никифора Григору, Кантакузин судит строго, обвиняя их в намеренном утаивании истины. Однако, и его собственная объективность терпит крушение на тех же подводных камнях, о которые едва не разбилась историческая правдивость его великого противника в догматическом споре. Кантакузин изображает события, в которых он сам играл значительную, а отчасти даже первую роль. Оттого труд его еще в большей степени, чем труд Григоры, является произведением партийным, обширной апологией деятельности автора. Вследcтвиe такого одностороннего выдвигания на первый план своей деятельности, у Кантакузина страдает не только правдивость рассказа, но также полнота и ясность изложения. Мы узнаем много любопытных подробностей; некоторые события, напр., ночной марш к Константинополю (1328 г.), описаны очень живо и точно; но прагматическая обработка всего материала у автора отсутствует; много событий остается в глубоком мраке, а в освещении других видно плохо скрытое стремление изобразить все то, что делал автор и его друзья, хорошим, умным и справедливым. При пользовании этими царскими мемуарами в целях исторического исследования необходимо постоянно сличать их с другими современными им источниками, прежде же всего с Григорой⁷⁶. Оба эти произведения взаимно пополняют и исправляют друг друга, не только по направлению, но и по материалу, – так как Григора, помимо прочего, излагает и внешнюю историю, между тем, как Кантакузин ограничивается почти исключительно изложением внутренних волнений. Эти два человека были упорными противниками в жизни; такая же резкая противоположность замечается и в их научном направлении. Даже имевший столь значительные последствия спор между аристотеликами и платониками уже вполне отразился в произведениях Григоры и Кантакузина; первый является последователем Платона, второй комментирует сочинения Аристотеля. Лучшая оценка Кантакузина принадлежать Гиббону⁷⁷: «Имя и общественное положение императора Иоанна Кантакузина могут возбуждать самое сильное любопытство. Его мемуары обнимают сорокалетний период времени от восстания Андроника Младшего до его собственного отречения от престола; подобно Моисею и Цезарю, он был главным действующим лицом в тех событиях, которые описывал. Но мы стали бы тщетно искать в этом красноречивом произведении искренности героя или кающегося. Удалившись от мирских пороков и страстей в монастырь, он пишет не исповедь, а апологию честолюбивого политика. Вместо того, чтобы раскрывать людские замыслы и влечения, он изображает сглаженную и благовидную внешнюю сторону событий, сильно прикрашивая ее похвалами самому себе и своим приверженцам. Их побуждения всегда чисты, их дела всегда похвальны; они составляют заговоры и принимают участие в восстаниях без всяких личных интересов, а насилия, которые они совершают или допускают, восхваляются, как натуральные продукты здравомыслия и добродетели».

Совершенно справедливо говорит Parisot: «Подробности верны; но целое может ввести в заблуждение, а иногда быть может к этому и стремится».

Со стороны формы труд Кантакузина имеет значительные достоинства; он обладает единством композиций и тона. Строгая связь всех частей получается главным образом в силу того, что все целое сгруппировано вокруг одного центрального пункта – вокруг личности автора. Так, первая книга повествует о Кантакузине – любимце предполагаемого наследника престола, вторая о Кантакузине – первом министре империи, третья о Кантакузине – претенденте на престол, наконец, четвертая о Кантакузине – регенте и о причинах его падения. В своем языке Кантакузин не обнаруживает такой обширной начитанности, как Григора; но, быть может, именно поэтому он пишет несколько проще и понятнее последнего. Несмотря на классический стиль, произведение Кантакузина является одним из древнейших памятников народно-греческой прозы. Здесь есть письмо турецкого султана к императору, которое Кантакузин передает буквально⁷⁸. По мнению Parisot, Кантакузин только перевел это письмо на греческий язык; но без всякого сомнения оно было написано на народно-греческом языке самим султаном; это доказывается уже фразой, которая в тексте предшествует письму: ἔπεμπε δὲ καὶ πρὸς βασιλέα γράμματα οὕτως ἔχοντα ἐν λέξει.

Кроме исторического сочинения, Кантакузин написал еще парафразу первых пяти книг этики Аристотеля и ряд богословских сочинений.

Издания: Исторический труд: Сперва издал по латыни lac. Pontanus«ом Ingolstadt 1603. Затем неизвестным Graece et latine 3 voll. CP 1645. Повторено CV 1729. В CB ed. J. Schopen 1828–32 с дополнениями СР. Текст улучшили Niebuhr и Heinrich Gгavert. Повторено PG CLIII–CLIV стр. 1–710, вместе с писаниями против мухаммедан и варлаамитов.

§ 32. Иоанн Канан (»Ιωαννης ό Κανανός) взялся за перо по тому же побуждении, как некогда Феодосий Сиракузский и Иоанн Камениат. Летом 1422 года Мурад II решил нанести смертельный удар остаткам империи ромеев. Он стянул к столице около 50.000 войска. 24-го Августа начал штурм стен; однако, турки были отбиты, благодаря мужественному сопротивлению народа, и даже потеряли свои осадные машины. Когда вскоре после этого брат Мурада появился с войском перед Бруссою, чтобы завладеть престолом, Мурад был вынужден снять осаду Константинополя. Канан, который подобно патриаpxy Cepгию, приписывает спасение столицы заступничеству Св. Девы, рассказывает это событие в сочинении, озаглавленном: Ἰωάννου τοῦ Κανανοῦ διήγησις περὶ τοῦ ἐν Κωνσταντινουπόλει γεγονότος πολέμου κατὰ τὸ ͵ϛϡλ ἔτος ὅτε ὁ Ἀμουρᾶς πέϊς παρέπεσε ταύτῃ μετὰ δυνάμεως βαρείας καὶ παρ» ὀλίγον ταύτην ἐκράτει, εἰ μὴ ἡ ὑπέραγνος μήτηρ τοῦ κυρίου ταύτην ἐφύλαξε.

Канан, подобно Феодосию и Камениату, не историк по призванию, он даже не умеет пользоваться византийским литературным языком; но как раз наивность речи придает известную прелесть его сочинениям. Замечательно, что его язык, по мере течения рассказа, все более и более приближается к народному наречию; а при описании главного приступа неприятеля автор, наконец, совершенно забывается и в увлечении отбрасывает все условности литературного языка. Благодаря этому, его рассказ, несмотря на плаксивость тона и тяжеловатость стиля, приобретает некоторую свежесть, становится симпатичнее и понятнее трескучих периодов многих византийских историков специалистов. В то время, как последние часто бывают трудны для понимания вследствие их педантичного пристрастия обозначать народы, местности, времена года и прочие понятия посредством аттических наименований, у Канана мы знакомимся с подлинными названиями войсковых частей, вооружения, осадных снарядов и т. п.

Издания: Ed. pr. Leo Allatius СР (с Иоилем и Акрополитом). В СВ ed. I. Bekker 1838 (с Франзом и Анагностом). Повторено PG CLVI стр. 61–81.

§ 33. Иоанн Анагност (’Iωάννης ό "Αναγνώστης) из Солуни описал по просьбе одной высокопоставленной особы взятие своего родного города турками в 1430-м г.: Διήγησις περί τῆς τελευταίας ἁλώσεως τῆς Θεσσαλονίκης συντεθεῖσα πρὸς τινα τῶν ἀξιολόγων πολλάκις αἰτήσαντα περὶ ταύτης ἐν ἐπιτόμῳ. Хронологически Анагност стоит близко к Канану, описавшему незадолго перед тем подобное же событие. Однако, эти два писателя довольно сильно различаются в способе обработки своего материала. В то время как Канан наивно, по-простонародному передает свои впечатления, Анагност видимо стремится группировать события по всем правилам искусства и заботится о чистоте греческого языка. В общем его рассказ носит деловой характер и заслуживает доверия; за исключением введения, где он впадает в плаксивопроповеднический тон, он воздерживается от преувеличений и декламации. Цитаты из св. Писания и из Гомера общими с прочими историками специалистами, которым он подражает.

Издания: Ed. pr. Leo Аllatius Σύμμικτα (Coloniae Agrippinae 1653). Вместе из Генесием CV 1733. В СВ ed. I. Bekker 1838 (с Франзом и Кананом). Повторено PG CLVI стр. 583–632.

§ 34. Лаоник Халкондил (Λαόνικος ό Χαλκονδύλης) происходит из знатной афинской семьи, которая вследствие династических распрей франкских завоевателей около средины XV века бежала в Италию. Лаоник остался в Греции и имел полную возможность вблизи наблюдать кровавые бои франкских и греческих властителей между собой и турками. Во время посольства к Мураду II он был задержан последним; та же участь постигла Лаоника во второй раз в 1446 г. во время посольства от лаконского деспота Константина Драгаса. О дальнейшей судьбе Лаоника ничего неизвестно, но он пережил падение Константинополя и Трапезунта (1461). Лаоник, единственный афинянин, которого знает историю византийской литературы, написал 10 книг о 1298 – 1463 гг. Основное отличие этого сочинения от всех предшествующих произведений византийской историографии состоит в том, что в центре рассказа стоит уже не Византия, а турецкое государство. Лаоник не описывает предсмертной борьбы греческой империи, мелочных интриг и догматических споров византийцев, подобно Григоре и Кантакузину, а берет для своего сочинения большую и новую тему, – необыкновенное развитие мощи молодого османского государства, возникавшего на развалинах греческих, франкских и славянских держав. Во введении Лаоник дает очень ясно построенный обзор всемирной истории от ассириян до XIII в. Умелое изображение перехода от эллинизма к византизму, резкое разделение понятий римлянин и ромей и продуманное изложение попыток унии делает большую честь его историческому пониманию. Описав небольшие размеры византийской империи к концу ХIII века, он развил далее план своего рассказа, цель которого именно говорить об усилении турок⁷⁹.

Время, избранное афинским историком, является, конечно, самым блестящим, но и самым сложным, какое когда-либо стояло пред византийской историографией. Его предшественники описывали события, имевшие своим центром Константинополь и большей частью вращавшиеся около столицы; система централизации существенно облегчала их задачу. Лаоник, напротив, изображает эпоху, когда византийские события терялись в истории турок, франков, славян и греческих деспотов. Центр тяжести передвинулся во временный лагерь османских властителей; военные и политические события уже не исходят из старого города на Босфоре, но быстро текут из постоянно меняющихся пунктов то к Византии, то к остальным еще самостоятельным областям восточной Европы. Народы, к которым перешла руководящая роль в этих событиях, говорят на чуждых византийцу наречиях, а это должно было значительно затруднить получение сведений. Становится таким образом понятным, что даже такому таланту, как Халкондил, не удалось одинаково усвоить чужой, не обработанный ни одним предшественником материал и свести его в четко округленную общую картину. Досадная неравномерность, с которой он изображает события, фактически зависит главным образом от избытка или недостатка материала; напр., если он слишком быстро проходит мимо важных войн против турок короля Матвея и, напротив, подробно рассматривает здесь, как и во всем сочинении, пелопонесские события, то делает так только потому, что о событиях на севере он осведомлен менее, чем о событиях морейских, которые большей частью он мог наблюдать лично. Было бы несправедливо делать ему упреки за сказочные сообщения о народах средней Европы: такое же смешение правды и вымысла при изображении чужих народов встречается и в западных сочинениях XV века. Характерны для географических понятий его эпохи экскурсы о Франции, Англии и Германии, которые он вставляет при упоминании о попытках греков найти помощь у Запада. Конечно, и у Лаоника ясность этнографических указаний страдает вследствие принятого в Византии обычая употреблять древнегреческие имена при изображении современных этнографических отношений. Быть может самой слабой стороной труда является его хронология, очень нуждающаяся в проверке при помощи Дуки, Франза и других современных источников.

В своем изложении Халкондил порвал с византийской традицией еще решительнее, чем ближайшие предшественники: совершенно сознательно и серьезно он принимает в качестве образцов Геродота и Фукидида. Подобно Фукидиду он и в начале уже выдвигает вперед свою личность: Δαονίκω Ἀθηναίῳ τῶν κατὰ τὸν βίον οἱ ἐς θέαν τε καὶ ἀκοὴν ἀφιγμένων ἐς ἱστορίαν ξυγγέραπται τάδε. Попытки Лаоника писать во что бы то ни стало в стиле своих старых образцов делают его язык непрозрачным и тяжеловатым; он с трудом подыскивает выражения и не всегда можешь найти подходящее слово. Его язык свободен от варваризмов и туманности, зато страдает бедностью и монотонностью, как у всех писателей, употребляющих искусственно заученный язык. Соединение предложений основано на однообразных схемах, и известные излюбленные слова повторяются до пресыщения. К тому же в этом древнегреческом языке чувствуется склад языка современного Халкондилу; многие места написаны как бы на том неудачном древнегреческом языке, который употребляют некоторые нынешние греки. Слова и формы стары, но ход мыслей, их соединение, а часто и фразеология остаются позднейшими. У Лаоника видно отчетливее, чем у кого-либо ранее, что даже грек может только внешне изучить древнегреческий язык, но уже не может его одухотворить. При всем том, в его искреннем стремлении стать Геродотом XV века виден первый луч занимающегося нового дня. Имя Халкондила связано навсегда с началом гуманизма через его брата Димитрия, который выпустил первое издание Иллиады и написал важные для изучения греческого языка на Западе "Еρωτήματα. Хотя Лаоник и стоял по ходу своей жизни и своей литературной деятельности ближе к Востоку, чем к ученым кругам Италии, однако и он чувствовал новые веяния. Об этом свидетельствуют и форма его изложения, и его общее политическое и культурное мировоззрение и некоторые отдельные взгляды. Употребление древнегреческого языка Лаоник оправдывает тем, что будто бы этот язык распространен на всем земном шаре⁸⁰. Очевидно, он имеет в виду начало занятий греческим яз. на Западе. Связанное с этим замечание, что слава греческого языка будет еще больше, если когда-либо в греческом государстве будут править греческий король и его потомки, звучит пророчеством происшедшего в прошедшем столетии возрождения эллинского народа. Следующий затем панегирик эллинам⁸¹ можно счесть за отрывок из какого-нибудь итальянского или французского гуманиста. Как изображаемое Лаоником время выходит за пределы трагического финала византийской истории, так и понимание им эллинизма указывает на эпоху возрождения классической древности, подготовленную греческими беглецами на итальянской почве.

Издания. Ed. рг. в Женеве Joh. Bаlth. Baumbach (проф. в Гейдельберге) 1615. – Ed. Fabrotus СP 1640. – Повторено CV 1729. – СВ recogn. J. Bekker 1848. – Повторено PG CLIX с многими дополняющими сочинениями. – Переведено на латинский и французский языки.

§ 35. Дука (Δούκας) составил историю периода времени с 1341 по 1462 г. Автор сочинения, сохранившегося без заглавия в единственной рукописи (Paris. 1310), в ходе своего рассказа дает возможность узнать в нем внука того Михаила Дуки, родственника императорского дома Дук, который играл роль в роковом споре между Иоанном VI Кантакузином и Иоанном Палеологом. Нам неизвестны ни имя автора, ни место и время его рождения; за то мы узнаем из сочинения некоторые биографические подробности. Он жил постоянно в Фокее, служил там секретарем генуэзского подесты и позднее был свидетелем приготовлений, которые турки делали в Дидимотихе для завоевания Константинополя. После падения города он был использован в качестве посла лесбосскими владетелями Гателуцци, вел переговоры с султаном по поводу его притязаний на Лесбос и привозил ему в 1445 и в 1446 гг: дань в Адрианополь. Его дружескими отношениями к генуэзцам объясняется и то, что он является ревностным сторонником унии.

Изложению событий у Дуки, как и у Xалкоидила, предшествует обзор всемирной истории, который, соответственно популярному характеру всего сочинения, дается в форме генеалогического очерка от Адама до Палеологов. Уже во второй главе он подходит к собственной своей теме, излагая распространение господства турок до гибели Баязида (1402). Лишь после этого он обращается к собственно византийской истории, начиная ее рассказом о планах Иоанна Кантакузина. Поэтому 1341 г. можно считать собственно началом сочинения; однако Дука говорит о последующих событиях лишь в общих чертах; большей подробности его рассказ достигает лишь с началом правления Баязида (1389), так что из византийских императоров более подробно рассматриваются только три последние Палеологи: Maнyил, Иоанн и Константин (1391–1453). Заканчивается история Дуки рассказом о завоевании Мухаммедом II Лесбоса в 1462 г. Сочинение это является таким образом продолжением Григоры и Кантакузина и дополнением Халкондила, Франза и Критовула. Дука, который мог сам наблюдать значительную часть изображенных им событий, не преминул собрать сведения и у очевидцев; он взял некоторые данные даже у турок. Предстоит еще исследовать, кому он следует в изложении более древней истории. Его любовь к истине находится вне сомнения, а по точности он стоит гораздо выше Халкондила⁸². К тому же рассказ Дуки отличается живостью, наглядностью и драматическим движением. В нем нет риторических украшений и тяжелых округленных периодов; привлекательно простое, хотя немного и беспомощное красноречие сердца. Прочтем, напр., описание губительного похода монголов под предводительством Тамерлана: «Направляясь от города к городу, они оставляли землю такой пустынной, что нельзя было услышать более ни лая собаки, ни крика домашней птицы, ни писка ребенка. Как рыбак тащит из глубины к земле свою сеть и вместе с нею все, что попадется; будут ли то крупные рыбы или малые, или даже совсем жалкие рыбки и крабы, так и они опустошили Азию» и т.д.⁸³ Очень важно и полно захватывающего интереса описание завоевания Константинополя⁸⁴. Дука бросает тяжкие упреки непримиримым врагам унии, которые даже в минуту величайшей опасности не хотели слышать о помощи Запада и держались мнения, что лучше попасть в руки турок, чем в руки франков. Несмотря на это, он строго православен, и наиболее сильное негодование охватывает его при рассказе об осквернении турками священных сосудов и изображений. Впечатление свежести рассказа повышается постоянным отражением в нем переживаний и личности автора.

По языку Дука является резкой противоположностью Xалкондилу; не заботясь о господствующей условности, он пытается создать литературный язык на основе разговорного наречия; его речь является смягченным народным греческим языком, часто употреблявшимся в дипломатических сношениях того времени. Этой удачной попытке мы обязаны прежде всего тем, что рассказ Дуки, будучи правдивее и образнее, действует сильнее рассказа Xалкондила. Дука всегда осмеливается называть вещи их именами, и потому рассказ его гораздо более понятен, чем рассказ Халкондила. Кто привык к чтению классиков, тот найдет слишком грубым этот язык, изобилующий турецкими, итальянскими и другими чужеземными словами; но надо судить его с точки зрения его же эпохи, верным зеркалом которой он служит. В таких сочинениях явно лежат жизненные зерна новогреческого литературного языка, развитие которого, к сожалению, было остановлено на слишком долгое время политической гибелью народа. Правда, I. Bekker увидел в Дуке только «barbarum perditorum temporum testem», которого, он думал, можно смело предоставить «sordibus suis».

Издания: Ed. pr. Ism. Bullialdus CP 1649 с латинским переводом и комментарием. Повторено CV 1729. – В СВ rec. J. Bekker 1834; здесь присоединен итальянский перевод, значительно дополняющий неполный греческий текст, который был сделан одним венецианским священником, вероятно, вскоре после составления оригинала. – Повторено PG CLVII 739–1166 (без итальянского перевода). Исправления у А. Mullach Conjectaneorum Byzantinorura libri duo. Berolini 1852 стр. 3 сл.

§ 36. Георгий Франз (Гεώργιος ό Φραντζῆς) родился в Константинополе в 1401 г. Потеряв своих родителей в 1417 г. во время чумы, он стал секретарем императора Мануила II и с тех пор служил императорскому семейству дома, на поле битвы и на дипломатическом поприще. В 1429 г. у Патраса он спас из рук врагов Константина, сына Мануила, и был взят вместо него в плен. За свои заслуги Франз был возведен в 1432 г. в чин протовестария, в 1446 г. назначен префектом Спарты, позднее великим логофетом. При завоевании Константинополя, он вместе с семьей попал в плен к туркам; получив свободу, бежал в Пелопонесс к деспоту Фоме Палеологу, а когда турки утвердились и тут, – в Италию; был в Риме и Венеции. После деятельной, изобиловавшей и делами, и печальными событиями жизни, он ушел под именем Григория в один из монастырей на Корфу. Здесь он написал по побуждении некоторых знатных корфиотов свою историю (Χρονικόν), которую закончил в 1477 г.; сочинение это обнимает период времени с 1258 по 1476 г.

В предисловии Франз по установившемуся обычаю говорит о пользе историографии и выставляет ставшее стереотипным заявление, что нужно писать историю sine ira et studio⁸⁵; она должна остаться на все века живым голосом, понятным свидетелем прошлого. Так хочет он представить и историю Палеологов. После некоторых вступительных замечаний о семье Михаила Палеолога, он описывает его бегство из Никеи к турецкому султану в Иконий (1258), его коронованиe и смелое завоевание Константинополя и в довольно сжатом очерке доводит в первой книге рассказ до смерти Мануила II (1425). Лишь с этого времени изложение становится более подробным. Во второй книге излагается правление Иоанна VIII Палеолога (1425–1448), в третьей – правление последнего Палеолога, Константина XI (1448–1453), и падение империи, в четвертой, наконец, борьба деспотов Палеологов в Пелопонессе, покорение их турками и некоторые позднейшие события до 1476 г. Наибольшее историческое значение имеют три последние книги сочинения. Франз, в качестве чиновника и дипломата, сам принимал участие в описанных им событиях и сумел передать свои наблюдения правдиво, с знанием дела и наглядно. Горькое негодование, с которым говорится о турках, понятно у человека, который со своей семьей и со всем своим народом так много претерпел от них. Полного одобрения заслуживает резкая полемика против латинян, которые смотрели на разразившуюся над Византией катастрофу, как на заслуженное наказание греческой ереси, политические события, замечает Франз, не имеют ничего общего с православием, и для османского владычества настанет конец. К этому Франз присоединяет длинное толкование старых пророчеств о продолжительности турецкого владычества и опровержение учения Магомета.

По своему изложению Франз принадлежит к самым симпатичным явлениям времени Палеологов: он стоит по середине между Халкондилом и Дукой, далеко и от искусственного архаизма первого, и от простонародного стиля второго; пишет он просто и плавно, делая некоторые уступки народному языку в своем словаре в отдельных формах и построении фраз, не вполне изменяя, однако, преданиям византийского искусства греческой речи.

Издания: Сперва отрывок в латинском переводе Jac Pontanus«a в добавлении к его изданию Феофилакта Симокатта Jugolstaat 1604. – Повторено СV 1733 с Генесием и др. – Ed. рг. греческого текста: Χρονικόν Γεωργίου Φραντζῆ τοῦ πρωτοβεστιαρίου ... νῦν τὸ πρῶτον ἐκδοθὲν ἐπιμελείᾳ Φρ. Καρ. Ἁλτερ (Alter) Ἐν Βιέννη τῆς Αὐςτρίας 1796. Написанное на страннейшем греческом языке предисловие дает сведения о сочинении и рукописи Франзы и о жизни Pontanus»a, текст основан на cod. Monac. gr. 239. Добавлено несколько родственных по материалу отрывков, как "Iστορίa πολιτική Kωνσταντινουπόλεως (1391–1578), которую некогда от Феодора Зигомалы получил Мартин Kpyзий и опубликовал в своей «Turcograecia» вместе с сопроводительным письмом 3uгомалы; здесь же замечательное по своей народной речи и по мыслям сообщение о разговоре патриарха Геннадя с султаном и др. – В СВ ed. I Bekker, 1838, по лучшей парижской рукописи (Suppl. gr. 80). – Повторено PG CLVI 551–1080. – Сокращенный народногреческий текст хроники, обнимающий, однако, только 1402–1476 г.г., издал по ватиканской рукописи Joh. Franz у A. Mai, Class, auct. 9 (Romae 1837) 594 сл.– Затем повторено PG ук. место. – Г. Дестунис (Ж. Мин. Нар. Просв. 1893, т. 287, июнь, стр. 427– 497) защищает хорошими доводами уже ранее высказанный русскими учеными взгляд, что эта краткая хроника есть произведение самого Франза и должна рассматриваться, как род черновика, который был им впоследствии старательно обработан для широкой публики.

§ 37. Критовул (Kριτόβουλος) с о. Имбра, знатный грек, написал, вероятно, еще до 1470 г., историю султана Магомета II, которая излагает события 1451–1467 гг., и местами служит дополнением сообщений Халкондила, Дуки и Франза. Критовул, подобно своему современнику Халкондилу, не мог устоять перед испытанной притягательной силой величественно простых начальных слов Фукидида злоупотребление которыми осмеивал уже Лукиан на забавном примере (гл .15). Получается странное впечатление, когда автор, рассказывающий историю турецкого султана, говорит в стиле перикловой эпохи: Κριτόβουλος ὁ νησιώτης, τὰ πρῶτα Ἰμβριωτῶν τὴν ξυγγραφὴν τήνδε ξυνέγραψε, δικαιώσας μὴ πράγματα οὕτω μεγάλα καὶ θαυμαύτα ἐφ» ἡμῶν γεγονότα μείναι ἀνήκουστα и т.д. Д. Кpитовул следует аттическому историку и в хронологическом расположении материала по четырем временам года и в стилистическом украшении рассказа; две большие речи, которые он заставляет произнести Магомета перед собранием полководцев и сатрапов, можно сравнить с центонами Фукидида. Несмотря на все старания, Критовул не достигает и тени сходства с глубокомысленной сжатостью и полнотой своего великого образца: его изложение слишком страдает болтливостью, а средства ограничены узкими пределами заученных выражений. Но что отличает Критовула от другого современного ему поклонника Фукидида–Халкондила и от других повествователей о разрушении восточноримского государства и греческой нации, это его отношение к победителям. В то время как Xалкондил, Дука и Франз писали свои сочинения вне пределов турецкой державы и поэтому могли не считаться с отношением к их писанию турок, Критовул открывает собою ряд писателей, мирящихся с турецким владычеством и старающихся приспособиться к новому положению вещей; и нельзя слишком строго упрекать Критовула за то, что при этом подавляется свободное мужественное слово и слышится иногда недостойная лесть: подобные сделки с совестью мы находим до сих пор у турецких подданных, осмеливающихся излагать что-либо, относящееся к османам. Впрочем, Критовул сам чувствовал неясность и затруднительность своего положения и не преминул пространно объясниться по поводу этого с читателями. Он просит всех, которые теперь или позже обратят внимание на его сочинение, не упрекать его в глупости и низости и не порицать его за то, что он открыто выставил на позор несчастья и угнетения нации вместо того, чтобы по мере сил скрыть их. Во-первых, своим сочинением он, ведь, не думал порицать греческий народ: он не так бесчувственен, чтобы присоединять к теперешней беде еще горькие обвинения; во-вторых, он знает, конечно, что такие перемены счастья лежат в природе человеческих дел и случались у всех народов. Если отдельные греческие государи и допустили тяжелые ошибки, то за это не может отвечать нация. Как когда-то еврей Иосиф объективно рассказал о завоевании Иерусалима римлянами, точно также и он хочет описывать все согласно долгу и правде. В самом деле, его рассказ, быть может, свободен от намеренного искажения истины; за то многого оставляют желать передача местных названий и личных имен и точность хронологии. Часть вины лежит, по-видимому, на источниках Критовула; некоторые ошибки произошли вследствие доведенной здесь до апогея византийской педантичности в замене всякой ценой средневековых названий местностей и народов античными.

Таким образом для эпохи последних Палеологов и окончательного уничтожения византийской державы мы имеем четырех историков, которые взаимно вполне друг друга дополняют и исправляют. Их отличия объясняются отчасти разницей целей и средств, отчасти различием точек зрения, с которых они рассматривают события. Афинянин Халкондил принадлежит к кругам пелопонесских деспотов и поэтому подчеркивает преимущественно внутренние и внешние конфликты на юге Балканского полуострова; Дука, дипломатический агент искусного государя и поэтому друг унии, наблюдает политические события из франкских владений в Малой Азии и Лесбосе; Франс, императорский чиновник и ревностный сторонник антиримской партии, стоит на той точке зрения, которая ранее была единственно возможной точкой зрения византийского двора и византийской патриархии. Кротову, наконец, является греческим райей, который по мере сил приспособляется к изменившимся обстоятельствам и, как впоследствии фанариоты, беспрекословно посвящает себя службе новому властителю.

Издания: Издание, не могущее, впрочем, быть так названо, так как никогда не было опубликовано, подготовил Ph. Ant, Dethier Monum. Hung. Hist. vol. XXI, pars I (Sine anno) 1–346. – Еd. С Мȕllеr FHG V (1870) 40–161 (с хорошими лингвистическими и реальными примечаниями).

§ 38. Общая характеристика. Ценность византийских хронистов заключается существенно в том, что они частью восстанавливают нам утерянные исторические сочинения и заполняют пробелы, встречающиеся у повествователей-современников. Форма изложения у хронистов не претендует на художественность; но как раз тем самым, что они отказываются от архаического греческого языка, они становятся важнее для истории живого языка, чем историки, которые пользуются условным искусственным языком. Авторы хроник – в большинстве случаев монахи, желающие дать лицам своего круга или благочестивым мирянам краткие руководства по всемирной истории. Отсюда объясняется доминирующая в этих трудах клерикальная и популяризирующая тенденция. Этим двум качествам обязаны они своим распространением на латинском Западе и особенно среди обращенных Византией в христианство восточных и славянских народов, среди сирийцев, арабов, армян, грузин, болгар, сербов и русских. Таким образом, хроники имели несравненно большее значение для общей культуры средневековья, чем «Истории», написанные современниками, оказывавшие действие лишь на самые тесные круги в Византии; и то, чего им недостает со стороны их внутренней ценности и художественности формы, они возмещают неизменным влиянием на литературы чужих народов.

Обыкновенно хронисты значительно облегчали себе свою работу: за немногими исключениями, они просто более или менее подробно эксцерпировали находящиеся в их распоряжении исторические труды и более древние хроники, причем для каждого отдельного отрывка пользовались одним источником – принцип, излюбленный, как известно, уже древними историками. Нередко, правда, включали они в главный источник один или несколько побочных. В некоторых хрониках зависимость от источников доходит до того, что они получают значение списков более древних трудов. Случается также, что один и тот же труд ходит под различными именами. Современного представления о литературной собственности в этом роде литературы не существует, и потому это не более, как донкихотство, когда клеймят, как это часто бывало, невинных хронистов именем бессовестных плагиаторов. Такого упрека византийский хронист не понял бы. Форма изложения и идеи для него дело второстепенное, а материал, факты, он рассматривает, как общее достояние, из которого каждый может выбирать по своему желанию. Этот литературный коммунизм привел к тому, что теперь часто бывает трудно провести здесь границы между самостоятельной компиляцией, простой редакцией и рукописным вариантом. Отсюда создаются почти непреодолимые затруднения для дипломатической критики и для научных изданий. Самую трудную проблему представляет в данном отношении Георгий Монах, царивший над умами в течение всего средневековья и потому дошедший до нас в бесчисленных, сильно расходящихся между собою рукописях.

Весьма важно в этом роде литературы, где каждое новое произведение по мере возможности черпает свое содержание из более древних трудов, установить их родство и отношение к источникам. Такое установление наталкивается еще на большие затруднения, чем научное издание текстов, и принадлежит несомненно к самым трудным задачам, которые вообще существуют в филологии. Некоторые из основных источников потеряны навсегда, другие дошли до нас только в виде извлечений и отрывков или в позднейшей переработке и переводе; из последних многое еще не опубликовано, многое, хотя и напечатано, но совершенно ненадежным образом или находится в недоступных местах. Поэтому исследователю приходится без конца обращаться к рукописному материалу, а это опять-таки бесконечно затрудняет понимание и проверку предшествующих работ тому, кто не имеет возможности разбираться в соответствующих рукописях. Немалая путаница возникает также из-за отсутствия точной номенклатуры. Многие принимаемые во внимание памятники сохранились лишь в вид компиляций или эксцерптов, и потому их трудно цитировать; другие труды, с которыми приходится оперировать, предполагаются только по некоторым следам, и у них опять-таки приходится иногда предполагать несколько редакций, которые и вводятся в исследование. Затем эти расплывчатые и часто довольно проблематичные величины, необходимые для установления источников, нередко обозначаются исследователями различными именами, смотря по тому представлению, которое каждый составил себе о них. Тот же самый индивидуум мы встречаем в одном месте как скромный «компендий», там, как «Иоанна Антиохийца», в третьем месте, как «первоначальный вид Малалы» и т.д.  Не уменьшается беда и тогда, когда, наоборот, несколько исследователей пользуются одним и тем же названием, но связывают с ним различные представления. Даже там, где речь идет о вполне определенных, но анонимных трудах, затрудняют ориентировку такие частью рукописные, частью условные обозначения, как «компендий», ἐπιτομή, «синопсис», «эклога» и т. п.

К этим внешним и внутренним затруднениям присоединяется еще больший объем рассматриваемой области; кто хочет здесь ограничиться небольшим отделом целого, тот не сможет, как это показал неоднократный опыт, много подвинуть основные проблемы и легко впадет в глубокие заблуждения. Едва расширялось исследование, начинал колебаться не один вывод, считавшийся долгое время за вполне надежный, и справедливо жалуется один из первых знатоков этой усеянной терниями области на «загадки, разрешение которых отодвигается, как кажется, от нас с каждой дальнейшей попыткой»⁸⁶. Во многих случаях удается, правда, уловить общие «отношения» какой-нибудь компиляции к некоторым сохранившимся или предполагаемым источникам; но как только пытаются определить родство точнее, попадают из одного тупика в другой, и исследование становится в иных случаях простым испытанием терпения. Не взирая на огромную затрату остроумия и настойчивости, редко удается установить с полнейшей точностью, сделаны ли известные изменения, прибавления или пропуски компилятором А, или они были уже в оригинале В, или даже в главном или побочном источнике С, которым пользовался ВА, как раз от уверенности в этом зависит часто получение точных и убедительных результатов. Примем при этом во внимание особенно фатальное в подобных областях исследования различие в субъективных представлениях и понятиях достоверности, вероятности и возможности, и мы поймем весь комизм положения судьи, который должен дать точное разрешение этому хаосу фактов, предпосылок и запутанных комбинаций, какое требуется жестокой публикой от учебного руководства. Мы не посетуем на него, конечно, если он в сомнительных случаях предпочитает упрек в боязливой сдержанности упреку в самонадеянности и незрелости заключений. Сжатое изложение этих запутанных отношений встречает внешнее затруднение в том, что многие положения, которые при подробном обсуждении всего материала действуют ясно и убедительно, теряют свою ясность и убедительность, когда их нужно втиснуть в краткие положения.

Мы не знаем, к какому времени нужно отнести первые ростки византийской всемирной хроники; вероятно, придется спуститься до V или IV столетия и поставить их в связь с цитируемыми Малалой мудрыми и высокомудрыми хронографами Несторианом, Павзанием, Домнином Феофилом и Тимофеем, пожалуй, даже с авторами, в роде Секста Юлия Африкана и Филиппа Сидского. Для нашей традиции, однако, первым представителем этого вида является огреченный сириец Иоанн Малала. Рядом с народной, сильно пропитанной церковными интересами, всемирной хроникой, существовал более высокий, по своему пониманию и по форме более родственный современным историческим трудам вид обзоров всемирной истории, который в VI веке был, кажется, представлен одним Исихием Милетским. Oтношение этой более высокой всемирной истории к обычной византийской хронике со стороны историко-литературной, не выяснено в достаточной мере; но весьма вероятно, что византийская всемирная хроника развилась не из трудов этого ученого вида, а из городских и провинциальных анналов (летописей). Отсюда происходит то, что древнейшие хронисты рассматривают всемирную историю с более узкой точки зрения их родины. Так, для Малалы наибольший интерес представляет Антиохия, для Иоанна Никиусского – Египет. После Малалы популярная всемирная хроника продолжена в начале VII в. Иоанном Антиохийским и Пасхальной Хроникой. В последующее затем время всеобщего литературного одичания хроника, питомником которой является монастырь, принадлежит к тем немногим видам литературы, где было хоть кое-что сделано. О светских и церковных компендиях, возникших в это время, мы узнаем по сохранившимся эксцерптам и обильным следам у позднейших хронистов. «Краткая история» Никифора покоится преимущественно на таком источнике, от которого, кажется, сохранились скудные остатки, в эксцерптах из Μέγας χρονογράφος. Второе утерянное сочинение этого времени, основывавшееся отчасти на Иоанне Антиохийском, послужило источником для целой группы позднейших хронистов, особенно для Льва Грамматика, почему и было окрещено Е. Patzig"ом «Leoquelle». Может быть, автором его следует признать того патрикия Траяна, который, по сообщению Свиды (см. s. v.), написал в правление Юстиниана II Безносого (685 – 695, затем 705– 711) отличную краткую хронику. Итак, вполне естественно, что как раз хронистика была призвана к тому, чтобы сделать переход от упомянутого бесплодного времени к литературному возрождению, давшему в IX веке Фотия, в X–Арефу, Константина Порфирородного и др., в XI – Пселла. Трое из сохранившихся значительных хронистов – Георгий Синкелл, Феофан и Никифор – принадлежат по своей писательской деятельности началу IX столетия. Во второй половине того же века возникает труд Георгия Монаха, оказавший наряду с Малалой самое сильное влияние на все позднейшие. Можно было бы назвать IX век – веком хроник подобно тому, как X – обозначают веком энциклопедий. К Феофану и Георгию Монаху примыкает живая хронографическая деятельность, плоды которой лежат теперь перед нами в мозаичных компиляциях авторов, в роде Симеонов Магистра и Логофета, Льва Грамматика, Феодосия Мелитинского, Псевдо-Полидевка, Скилицы, Кедрина и Манассии. В XII веке всемирноисторическое повествование еще раз достигает более высокого уровня в обширном произведении Иоанна Зонары, который иногда возвращался вновь к древним подлинным источникам. Вскоре после этого и хроника более низкого стиля, в которой продолжало действовать историческое понимание Малалы, нашла своего последнего представителя в лице Михаила Глики. После Зонары и Глики аналистика не обнаруживала более новой трудоспособности, вероятно, вследствиe слишком могучей конкуренции со стороны ученой, гуманистически окрашенной исторической литературы, укреплявшейся все более и более со времени Комнинов. Ефрем, составивший в XIV веке хронику императоров, думал, как некогда Манассия, что лишь применение стихотворной формы дает его труду право на существование. В популярных греческих обработках старых произведений и в сухих хронологических таблицах этот вид литературы жил еще долгое время после падения империи. Хроники Николая Малаксы и Дорофея Монемвасийского, из которых первая доходит до 1573 года, а вторая до 1629 года, рядом с некоторыми анонимными произведениями XVI и XVII столетий, стоят в тесной связи с византийской хронистикой.

1. К общей характеристике византийских хронистов: A. u Gutschmid die Grenzboten  22(1863) I, 345 сл. = Kleine Schriften, V (1894) 414 сл. – A. u Gutschmid, Kleine Schriften I (1889) 32 сл. – Для ориентировки в рукописном предании во взаимоотношениях источников и мотод работы хронистов см. в II томе Феофана в издании C. de Boor'a и две программы E. Patzig«a Unerkannt und unbekannt gebliebene Malalas fragmente, Leipzig 1891, и Iohannes Antiochenus und Iohannes Malalas, Leipzig 1892. – К общей характеристике христианской, преимущественно латинской анналистики, см. О. Holder-Eggeг, Untersuchungen ȕber einige annalistische Quellen zur Geschichte des V und VI. Jahrhunderts. Neues Archiv der Gesellschaft fur aitere deutsche Geschichte I (1876) 13–120; 213–368, и 2 (1877)47–111.

2. К Мέγας χρονογράφος см. G. Freund Beitrage zur antiochenischen und kpolitanischen Stadtchronik (lena 1882 стр. 38 сл.) – О Траяне см. С. de Boor Hermes 17 (1882) 489–492 и E. Palzig, В. Z. Ill (1894) 470–497.

§ 39. Исихий Милетский (»Ησύχιος Μιλήσιος), прозванный за свой сан ’Ιλλύστριος, жил, вероятно, в средине VI века. Из того обстоятельства, что Исихий в своем перечне имен не упоминает ни одного отца церкви, издатель одного отрывка этого сочинения вывел предположение, не был ли Исихий язычником; но уже то обстоятельство, что он писал, самое раннее, при Юстиниане, говорит в пользу предположения, что он принадлежал к христианскому вероисповеданию. Исихий оставил три сочинения; два из них упоминаются Фотием (cod. 69) и Свидой и сохранились в виде фрагментов, о третьем имеем сведения только у Фотия. 1) «Веемирная история» «Iστορία »Ρωμαϊκή και παντοδαπή по Фотию (cod. 69), Xρονικη ἰιστορία по Свидию. Сочинение было разделено на 6 книг, которые Исихий называл διαστήματα (периоды), и обнимало всемирную историю от ассирийского царя Бела до императора Анастасия (518). Помимо небольших фрагментов, мы обладаем большим отрывком из начала 6-й книги, которая, под заглавием Πάτρια Κωνσταντινουπόλεως, повествует об истории города Византии до Константина Великого; она, вероятно, рано была отделена от всего труда и передавалась самостоятельно. Из этой части труда и взят первый отдел Патрюс Константинополя⁸⁷. 2) Второе историческое произведение Исихия мы знаем только по Фотию (cod. 69) Это – повествование о времени правления императора Юстина (518–527) и первых лет Юстиниана. Будучи с внешней стороны продолжением первого сочинения, оно было отделено от последнего, очевидно, в виду иного характера изложения: первое представляло собою нечто в роде всемирной хроники, второе – подробную современную историю; оно, кажется, окончательно утеряно, и к тому же еще не удалось выяснить его следы у позднейших авторов. Язык Исихия в его исторических произведениях особенно отмечается Фотием, как краткий, меткий и элегантный; и действительно сохранившийся фрагмент из всемирной истории позволяет обнаружить следы простой и ясной речи, несмотря на то, что он много потерпел от передачи. 3) Третьим произведением, из-за которого в последнее время особенно часто упоминался Исихий, был по Свид ‘Ονοματολόγος ἤ πίναξ τῶν ἐν παιδείᾳ ὀνομαστῶν. К этому Свида прибавляет заметку: οὗ ἐπιτομὴ ἐστι τοῦτο τα βιβλίον. Предполагали, что Свида этим обозначает свой собственный лексикон, как выдержку из этого ономатолога; несомненно, однако, эта заметка исходит от составителя некоего более древнего эксцерпта из ономатолога и просто переписана Свидой без всяких изменений по беспечности, которая характерна для него. Что такой эксцерпт существовал, вполне точно установлено и удалось даже точнее определить время его возникновения и его характера, а вместе с тем и время возникновения, и характер оригинала. Ономатолог Исихия содержал биографии всех знаменитых писателей всего эллинского мира; они были сгруппированы по литературным родам, а именно, сначала шла речь о поэтах, затем о философах, затем об историках, далее об ораторах и софистах, наконец о грамматиках, врачах, астрологах, и т. п.; христианские авторы не вошли в сочинение, которое, очевидно, носило филологически-антикварный характер; источником второго порядка, среди прочих сочинений, служил Иcuхию труд Филона из Библоса. Позже неизвестный автор предпринял новую обработку ономатолога, причем частью сократил оригинальное произведение, частью, удовлетворяя потребности своего времени, прибавил около 3-х дюжин статей о христианских писателях. Разделение на главы он заменил алфавитным порядком. Для своих дополнений о христианских писателях он взял сделанный Софронием перевод Viri illustres Иеронима, церковные истории Евсевия, Филосторгия и Феодора Чтеца, наконец, некоторые, снабженные биографическими сведениями заголовки церковных сочинений. Это извлечение, как доказывает большое совпадение в 6иorpaфических заметках и об языческих и о христианских писателях, было использовано не только Свидой для его лексикона, но и Фотием для его «Библиотеки». Из последнего факта и из того обстоятельства, что в извлечении было упомянуто составленное Игнатием житие патриарxa Никифорa († 829). получается тот вывод, что извлечение составлено между 829–857 г.г. Оригинальное сочинение Исихия и алфавитное извлечение потеряны для нас, за исключением упомянутых остатков у Фотия и Свиды. Взамен их у нас есть маленькая и совершенно бесполезная книжонка с широковещательным заглавием: Περί τῶν ἐν παιδείᾳ διαλαμψάντων σοφῶν, в которой раньше видели произведение Исихия. В действительности это сочиненьице представляет собой, как это обнаружил Lеhrs, возникшую в эпоху гуманизма жалкую компиляцию из Диогена Лаэртия и Свиды. Flach недавно пытался реконструировать старого подлинного Исихия на основании Свиды и других авторов (подложной Евдокии тоже!). Все предприятие это висит в известном смысле в воздухе; Flach позволяет себе предположить во всех биографических глоссах Свиды о лицах, живших до и после Исихия, источник этого последнего; сколько и здесь остается чуждого, сколько действительно принадлежащего Исихию будет отсутствовать, об этом не сможет сказать ни один смертный.

Издания. О более дровних. см. издания Огеlli и Flech’a. – Полное издание (исторический фрагмент и Псевдо-Исихий): Hesychii Milesii opuscula duo quae supersunt rec. Jo. Conr. Orelli (Lipsiae 1820), толстая книга, содержащая кроме 73 страниц текста с латинским переводом на 320 стр., разные дополнения. как-то: комментарии прежних издателей, трактат Thorschmid и часть Heyne Comment, do antiqu. Byzant. и др. – После Orelli оба произведения издал С. Muller FH G. 4, 143–177 (с хорошим критическим аппаратом к историческому фрагменту). – Не включенный в coбpaниe Mȕller«a фрагмент о времени рождения Христа (»Hσυχίου ἐκ τοῦ εἰς τὴν Χριστουγέννησιν) изд. Du Cange вместе с пасхальной хроникой, CВ II 116 сл. и Нody в пролегоменах к Малале СВ стр. LII сл. Псевдо-Исихия изд. с богатым критическим аппаратом ВТ, но без достаточной точности установленного текста Jo. Flach Leipzig BA. 1880. – Реконструированного Исихия Hesyckii Mylesil Onomatologia quae supersunt cum prolegomenis ed. Jo. Flach (Leipzig 1882). Затем с прибавлением некоторых нe-исихиевых житий, но с опущением введения и критического аппарата издал в дешевом издании для студентов Jo. Flach под новым названием: Biografi Graeci qul ab Hesychio pendent Berlin, Calvary 1883.

§ 40. Иоанн Малала (Μαλάλας, также Μαλέλας) из Aнтиохии Сирийской. Обстоятельства его жизни совершенно неизвестны. По его прозвищу можно только предполагать, что он был отреченный сириец и служил проповедником. Самое установление времени его жизни наталкивалось на большие затруднения; однако новейшим исследователям удалось установить с полнейшей точностью, что он был современником императоров Анастасия I, Юстина I, Юстиниана I и Юстина II. Малала составил всемирную хронику (χρονογραφία), которая в единственной сохранившейся, но попорченной в конце и начале рукописи, начинаясь от баснословной истории египтян, доходит до последних лет Юстиниана (563), но первоначально, наверное, была доведена до смерти этого императора (565), возможно даже до 573 года. Хроника Малалы столь же жалка сама по себе, сколь важна в истории литературы; ибо в ней впервые, по крайней мере, насколько до сих пор известно, выступает важный для истории культуры и литературы исторический тип христианско-византийской монашеской хроники. Характеристика этого труда разъяснит понимание этого вида литературы. Малала отличается по своей историографической технике, концепции и изображению грубостью, не слыханной до этого времени в исторической литературе. Будучи сам лишен всякой утонченной образованности, он пишет не для высоко образованной публики, а для огромной массы монахов и мирян, которые хотят быть осведомлены удобным и занимательным образом о ходе всемирной истории, для тех кругов, которые находят удовольствие в простодушных, живых легендах какого-нибудь Леонтия Неапольского и тому подобных популярных произведениях. Малала отказывается от тщеславного стремления сравняться с Фукидидом или Поливием и порывает с принципами прагматизма и со всей историографической традицией, царствующей нерушимо во всей эллинской и византийской историографии; в этом отношении он «всему учился у себя самого, и все у него складывается по-своему». Его критерием является потребность и удовольствие толпы. Чисто народным языком сбивчиво перечисляется здесь громадная масса фактов; с одинаковой серьезностью излагается, как важное, так и незначительное. Центр тяжести лежит на отдаленных, вырванных из общей связи, событиях, особенно на таких, которые относятся к области курьезного. Подробные изображения личностей выделяются на протяжении всего труда. Изложение мифов и героических рассказов преследует христианско-апологетическую цель; ужасы язычества в роде человеческих жертвоприношений при основании городов отмечаются с особой любовью. Столь же характерно для тенденции этой книги корректное отношение к светской власти. Как бы проявлением щепетильной внимательности к монархии является полнейшее равнодушие по отношению к римской республике, из истории которой Малала не смог рассказать ничего другого, кроме завоевания Рима галлами под начальством Бренна. Повсюду сквозит намерение дать необразованным массам приятное, не затрагивающее ни трона, ни алтаря, и все-таки пикантное, занимательное и понятное чтение. Итак, этот труд является исторической книжкой для народа в полном смысле этого слова.

Немалое внимание привлекает к себе вопрос, из каких источников составилось такое редкое и стройное произведение. К сожалению, Малала сделал исследование своих источников довольно-таки тяжелой задачей; его произведение и в этом отношении настоящая популярная книжка, в которой широко проявился грубый расчет на простые верования простодушного круга читателей. Он цитирует с хвастливым довольством целую уйму авторов; но какими он действительно пользовался и преимущественно, это теперь установить более или менее прочно невозможно. Но всяком случае, он существенно варваризировал свои оригиналы, так как не понимал ни фактов, ни древнегреческих оборотов своих источников, не говоря уже о латинских и прочих иностранных выражениях⁸⁸. Обычно предполагают, что основным источником для Малалы служил Юлий Африкан, но и этого нельзя доказать. Несомненно, только то, что между Африканом и Малалой стоят некоторые, потерянные для нас, посредники; это – многократно цитируемые им хронографы: Несториан, составивший хронику до Льва II (474) 2), Павзаний, Домнин, Феофил и Тимофей. Пользовался он и таблицами постов, и городской летописью Антиохии. О более близком времени (начиная с императора Зинона) Малала осведомлялся, как он сам на то намекает в предисловии через сообщения своих старших современников. В своих троянских рассказах он ссылается на произведения Диктиса Критского и Сисифа Косского. Большое пристрастие (как позже Гeopгий Монах и Глика) питает Малала к баснословным рассказам национального и религиозного характера, среди которых особенно выдаются апокрифические деяния апостолов.

Центром, из которого Малала рассматривает мировые события, является его любимый родной город Антиохия; его труд представляется прямо-таки городской хроникой, переплетенной затем со всемирной историей. Равным образом и конец сочинения, трактующий преимущественно о событиях в столице, походит на пространную городскую хронику Константинополя. О критическом рассмотрении или даже об осмысленной обработке источников не может быть и речи. Можно было бы написать целую книгу при желании указать причудливые искажения фактов и смешные ошибки этого рассказчика. Лесбийская поэтесса Сафо у него превратилась в современницу Кекропса и Краная⁸⁹; в то время, как философ Демокрит из Абдеры⁹⁰ отодвигается в седую древность Пелопса, Геродот волей неволей, становится последователем Поливия⁹¹, Цицерон и Саллюстий⁹² для Малалы мудрые римские поэты; область Кария, по его мнению, потому так называется, что покорена императором Каром⁹³; у циклопа в драме Еврипида три глаза и т. п.

И вся композиция также не стройна, как обработка частностей; она пестрит повторениями и непоследовательностями.

Самого большого внимания заслуживает язык этого автора. Нет никакого сомнения, что в труде Малалы мы имеем первый более обширный памятник народного греческого языка. В его слоге отражается распространенный по всему Востоку, перемешанный с латинскими и восточными элементами греческий простонародный язык. Во всем произведении так сильно сказывается народно-греческий склад речи, что оно при незначительных морфологических и лексических изменениях допускает дословный перевод на новогреческий язык. Те зачатки народного языка, которые с александрийских времен проявлялись лишь робко и в одиночку, достигли здесь своего развития⁹⁴.

Несмотря на всю свою наивность и при всех своих недостатках, Малала нашел правильный путь, расширив, с одной стороны узкие рамки антиохийской городской хроники до всемирной истории, хотя и несовершенной, и с другой стороны– пойдя своим наивным пониманием и вульгарным изображением навстречу вкусам и потребностям христиански образованных и монархически чувствующих народных масс. Этим объясняется то, что он скоро приобрел сильную популярность среди публики и оказал сильное влияние на последующее время. Воздействие Малалы на последующую византийскую, восточную и славянскую, даже западную анналистику, действительно, неизмеримо. Оно не может быть здесь прослежено и раскрыто в полном объеме. Все же должны быть по крайней мере упомянуты хотя главнейшие факты, тем более, что они бросают в свою очередь свет на основной состав и характер весьма попорченного в рукописной традиции произведения. Первым автором, у которого можно обнаружить пользование Малалой, является Иоанн Ефесский: он почерпнул из Малалы для своей составленной на сирийском языке истоpии церкви заметки о землетрясении, разрушившем в 526 году Антиохию, и некоторые другие известия до 581 года. Через его посредство вошло наследие Малалы в XIII веке в ценную хронику Бар-Ебрея. Другой земляк Малалы историк церкви Евагрий, также пользовался им, цитируя его до 594 года под именем «Иоанна Ритора». Остатком рукописных материалов от конца VI или из VII века являются тускуланские фрагменты, которые издал А. Mai из листов палимисестов в Гротта-Феррат и которые Е. Patzig признал принадлежащими Малале. Широчайшим образом вскоре после 610 года воспользовался Малалой его земляк Иоанн Aнтиохийский, причем даже и там, где выражения не совпадают, появляется у него вульгарная форма источника. Около того же времени автор пасхальной хроники дословно выписал из Малалы столь большие отрывки, что эта хроника служит теперь главным источником для критики и восстановления текста Малалы. Приблизительно в конце VII столетия Иоанн, епископ Hикиy, включил многочисленные отрывки из Малалы в свою сохранившуюся для нас только в эфиопском переводе всемирную хронику. Около 740 года еще раз использовал сирийца земляк, хотя и несколько дальний, Иоанн Дамаскин, сообщив в третьей своей беседе об иконах рассказ из хроники Малалы ἐκ τῆς χρογραφίας Ἰωάννου Ἀντιοχείας τοῦ καὶ Μαλάλας о кровоточивой женщине⁹⁵. Вероятно, еще в VIII веке автор латинского сочинения о хронологии вочеловечения Христова, так называемого Chronicon Palatinum, сохранившегося в Cod. Vatic. Pal. 277, заимствовал свой исторический материал из Малалы. В начале IX столетия широко эксцерпировал Малалу Феофан, а приблизительно в последней трети того же столетия – Георгий Монах. Несколько позже Георгия Монаха – около 889 года – списал Малалу дословно некий анонимный хронист, к которому восходит изданная Cramer"ом в Anecd. Paris. 2, 165 сл. ’Еκλογή ἰστοριῶν. В X столетии Малала появляется в Константиновских эксцерптах, с очень важными, однако, дополнениями, которые отсутствуют в нашем Малале и должны быть рассматриваемы, как позднейшие дополнения. Наконец, Кедрин в XI           столетии соединяет многочисленные отрывки Малалы, почерпнутые им из различных посредствующих источников (напр., из компиляции в cod. Paris 1712), в своей обширной всемирной хронике. Наконец, необходимо обратить внимание на влияние Малалы на славянские и близко к ним стоящие в культурном отношении народы. Первоначальный полный славянский перевод, составленный пресвитером Григорием в правление болгарского князя Симеона (893–927), утерян; незначительные отрывки его остаются во многих славянских сборниках русской редакции, древность которых, однако, к сожалению, не восходит далее XIII века. Малала проник даже на Кавказ; грузинский перевод его сочинения сохраняется в одной рукописи X – XI столетия Тифлисского церковного архива (сообщение А. С. Хаханова).

Малала столь обильно в течении шести столетий оплодотворял всю народную популярно-историческую литературу, что постепенно сам стал излишним; то, что в нем нравилось стольким поколениям, богатство рассказов и диковинок и наивный народный тон, перешло в другие произведения, а эти последние обладали тем великим преимуществом перед Малалой, что дополняли его материал соответствующим вкусам времени образом и доводили рассказ до современности. Да и язык Малалы мог показаться читателю XII века уже несколько старомодным. Потому вполне естественно, что произведение cирийца, сделав свое дело, пришло в забвенье и больше не переписывалось; в то время как мы обладаем бесчисленным количеством рукописей Феофанa, Георгия Монаха, 3онары, Манасса, Глики и других хронистов IX–XII столетий, Малала сохранился только в одном единственном экземпляре, в Оксфорде (Cod. Bodl. Baroccianus 128, XII века). К сожалению рукопись эта содержит лишь сокращенную редакцию. Это уже установлено; насколько, однако, эта редакция уклоняется в частностях от первоначального текста, это еще недостаточно выяснено. Как кажется, редактор не с одинаковым вниманием относился ко всем частям; в первых 17 книгах он ограничился, вероятно, редкими пропусками да стилистическими упрощениями; в 18-й книге он произвел более обширные сокращения. Некоторые пропуски произошли от неряшливости переписчика (вследствие одинаковых окончаний и т. п.). Первая книга, начало второй и конец последней утеряны, так как выпали листы; на пробел в оригинале оксфордской рукописи указывает отсутствие отрывка политической истории⁹⁶ от смерти Каракаллы (217 г. по P. X.) до вступления на престол Валериана (253 г. по P. X.). Факт, что оксфордская рукопись представляет собою сокращенную редакцию оригинала, выяснился всецело из сравнения с тускуланскими фрагментами, с частями Малалы в пасхальной хронике и у Феофана, с изданными Моммсеном в Hermes 6, 362 сл. константиновскими эксцерптами περί ἐπιβουλών и с славянскими обработками. Этими-то, а также другими позднейшими трудами и эксцерптами следует пользоваться и для восстановления первоначального текста. Так, первая книга, отсутствующая в оксфордской рукописи, почти целиком восстановляется на основании эксцерптов из Cod. Paris. 1336 (Cramer Ап. Paris. 2, 231 сл.), фрагментов из Cod. Paris. 1630, изданного A. Wirth"ом Cod. Paris. Suppl. gr. 682 X века и отрывков Малалы, легко обнаруживаемых в пасхальной хронике. Особенно важен Cod. Paris. Suppl gr. 682, содержащий известное ранее только в славянском переводе предисловие Малалы (вместе с началом первой книги). В частностях, конечно, многое остается шатким, и особенно при пользовании константиновскими эксцерптами, которые часто дают, по-видимому, дополнения к оригиналу, необходима большая осторожность. Пока по вопросу о том, насколько они, равно как и другие выдержки и обработки представляют собою подлинного Малалу, среди специалистов не достигнуто большого единения, почему в настоящий момент всякий план нового издания этого сочинения следует признать преждевременным. Важным, но еще не осуществленным условием является критическое издание находящихся в зависимости от Малалы славянских хроник, хотя они вряд ли оправдают большие надежды, возлагавшиеся на них некоторыми исследователями. Существенное значение имеет достигнутая при помощи вышеупомянутого сравнения позднейших отражений Малалы уверенность в том, что редактор оксфордского экземпляра сохранил язык и стиль первоначального Малалы в общем не измененными: сократив кое-что стилистически, он не старался подвергать наивный народный язык произведений решительным исправлениям. Поэтому Малалу, несмотря на плохое состояние рукописной традиции (за исключением составленного после 565 или 573 г. заключительного отрывка, обнимающего в сохранившемся экземпляре лишь немного страниц), следует рассматривать, как памятник для истории языка второй трети VI столетия.

В заключении, наконец, укажем еще на некоторые спорные вопросы. Дело идет о первоначальной форме и объеме сочинения, о времени его составления и об отношении заключительной части к целому. Нашего Малалу объявили грекосирийской вульгаризацией какого-то более благородного произведения; нельзя, однако, достаточно обосновать такого утверждения. Несмотря на сокращения и видоизменения, которым подверглось первоначальное произведение, мы можем в общем восстановить оригинал, дополнив и исправив связную традицию оксфордской рукописи восходящими к полному Малале отрывками у переписчиков и редакторов; общее историческое понимание и колорит изображения от этого, однако, не терпят существенных изменений. Только в одном принципиальном пункте сочинение, как кажется, подверглось обработке: Малала был монофизит, и следы его монофизитских воззрений сгладил впоследствии православный редактор; но некоторые предательские остатки сохранились.

Относительно первоначального объема произведения до сих пор предполагали, что оно оканчивалось смертью Юстиниана:  так как, однако, в упомянутых латинских эксцерптах в Палатинской хронике перечень императоров оканчивается девятым годом правления Юстина II, то отсюда следует, что Малала довел свой труд до 573 г. – если только, как это наблюдается в стольких позднейших списках хроник, читатель не удлинил несколько в экземпляре, которым пользовались латиняне, первоначального текста дополнением хронологических заметок. Кончалось ли сочинение 565 или 573 годом, вполне установленным остается тот факт, что Малала повествует о правлении Юстиниана, как современник. Различные веские основания говорят за предположение, что сочинение вышло в свет двумя далеко по времени друг от друга отстоящими изданиями. Первые 17 книг, а может быть, и начало 18-й книги, которая обнаруживает антиохийский кругозор автора, написаны, вероятно, между 528 и 540 гг. и около того же времени и изданы; остальная часть 18-й книги, центром которой неожиданно является Константинополь, закончена была лишь по смерти Юстиниана и опубликована в связи с первым изданием или вскоре после 565 г. или, если можно верить латинскому отрывку, после 573 г. Конец 18-й книги, очевидно, написан в Константинополе, и составитель, вероятно, пользовался также анналами этого города; поэтому он считается чужой припиской. В пользу такого предположения говорят веские основания. Можно было бы, конечно, предположить, что Малала, вследствие завоевания Сирии и разрушения Антиохии Хосроем в 540 году, переселился подобно другим антиохийцам, в Константинополь и задумал там продолжать свой труд. Но бросается в глаза то обстоятельство, что Евагрий, а также автор пасхальной хроники пользовались Малалой, заканчивавшимся 17-й книгой (Юстинианом I). Относительно Евагpия можно было бы, пожалуй, предположить, что второе издание Малалы, появившееся, по всей вероятности, в Константинополе, не было распространенным в Сирии; но тогда, по крайней мере, автор пасхальной хроники, который, весьма вероятно, составлял свой труд в Константинополе, должен был бы его узнать. С другой стороны, Иоанн Ефесский, писавший до Евагрия и пасхального хрониста, пользовался по всем признакам полным сочинением в 18 книг, а латинский эксцерптор обладал экземпляром, который доходил даже до 573 г. Главным же образом против единства труда говорит то наблюдение, что в 18-й книге с нами говорит не мопофизит, как в предыдущих книгах, а православный. Вполне этот вопрос еще не разъяснен, да, вероятно разъяснен никогда и не будет.

Издания: ed. pr. Edm. Chilmeadus (Oxonii 1691) с комментарием и латинским переводом издателя, с очерком H. Body и знаменитой Epistola К. Bentley к J. MiII – Плохая перепечатка в CV 1733(с Генесием). – В СВ гес. L. Dindorf (Bonnae 1831) с приложением ed. pr. без достойной упоминания самостоятельной обработки. – Повторено PG СХVII, 9 –790. – Сохранившееся в Cod. Paris. Suppl. gr. 682 предисловие вместе с началом первой книги издал –ошибочно под именем Иоанна Антиохийского – A. Wirth, Chronographische Spane (Frankfurt a. M. 1894), стр. 3–19. Критическое и на основании новых исследований дополненное издание «принесло бы изучению столь же занимательной, как и презираемой эпохи большую услугу» (Моммсен). – Подготовительными работами к новому изданию занят С. Е. Gleye. Использовать при изучении Малалы связно и полно славянский материал является еще потребностью, которой может, однако, удовлетворить лишь хорошо сведущий в обоих языках ученый. Предварительные работы произвел и в этой области С. Е. Gleye.

§ 41. Иоанн Антиохийский (’Iωάννης "Αντιοχεύς) определенно называется и в исторических эксцерптах и у Цеца автором хроники, и нельзя сомневаться в существовании этого человека и составленного им исторического труда. Напротив, относительно его личности и времени его жизни, равно как и характера и объема труда царит густой мрак, который хотя несколько и рассеялся в последние годы, но не прояснился еще окончательно. Подобно Малале, Иоанн был родом из Антиохии, почему он и смешивался часто с первым, он принадлежит, следовательно, к кругу сиро-палестинских литераторов, которые мощно выступают в VI и VII столетии в историографии, хронистике, а также в риторике и апографии. Время его писательской деятельности падает, вероятно на правление Ираклия. Гельцер предполагал, что этот Иоанн тожествен с монофизитским патриархом Иоанном, который с 631–649 гг. занимал патриаршую кафедру в Aнтиохии. Если это справедливо и если можно доверять несколько подозрительной заметке в конце константиновских эксцерптов «de virtutibus»: τέλος τῆς ἱστορίας Ἰωάννου μοναχοῦ, то он, вероятно, закончил свой труд монахом до вступления на патриаршество, следовательно, между 610 г., которым кончается хроника, и 631 г. Но вся эта комбинация покоится на шатких основаниях. Более подробное изучение дошедших до нас под именем Иоанна отрывков приводит к выводу, что его труд был всемирной хроникой, простиравшейся от Адама до смерти императора Фоки (610 г.). Она цитируется в константиновских эксцерптах, «Ιστορία χρονική или просто как ’Ιστορία, в Cod. Paris. 1763 как »Αρχαιολογία, в Cod. Paris 1630, как Ἔκθεσις περὶ χρόνων καὶ κτίσεως κόσμου. Иоанн хотел, как кажется, заменить труд Малалы более полным и лучшим произведением, настоящей всемирной историей. С этой целью он оставил слишком партикуляристическую точку зрения Малалы, для которого Aнтиохия является центром мировoгo целого, включил в рассмотрение иудейскую историю, посвятил более внимания истории римских императоров и обратился к более надежным древним источникам, которые он, насколько можно видеть, обработал с большим пониманием, чем Малала. Правда, попытка более точно определить эти источники наталкивается вследствие ненадежной и отрывочной традиции сочинения Иоанна на существенные затруднения. Для более древних времен Иоанн заимствовал материал, вероятно, у Юлия Африкана и Евсевия, для истории римских императоров – у патрикия Петра, у Евтропия (которым он пользовался, вероятно, не в дошедшем до нас, составленном около 380 г. переводе Пэания, а в переводе Капитона около 500 г.), у Аммиана Марцеллина, у одного из источников Прокопия и в широком размере у Малалы; для троянских рассказов он привлекал наряду с Малалой также Диктиса. Напротив того, не настоящий Иоанн, т. е. середина константиновских эксцеритов (см. ниже) является компиляцией из Диона Кассия, Евтропия, Плутарха, Иродиана, Евнапия, Зосимы, Приска и церковной истории Сократа.

Если Малала сохранился по крайней мере в связном, хотя и в сокращенном и искаженном виде, то Иоанн сохранился лишь фрагментарно. Многочисленные и обширные, доходящие до Фоки отрывки содержатся в константиновских сборниках: «de virtutibus» и «de insidiis», довольно скудные, доходящие до Валентиана III, – в написанном Салмасием Cod. Paris. 1763; более подробные, но обрывающиеся уже на мифической истории – в Cod. Paris. 1630; некоторые более обширные отрывки из «Троянских рассказов» находим в одной хронике, известной под именем Иоанна Сицилийца в Cod. Vindob. hist. 99. С константиновскими эксцерптами и содержащимися в списке Салмасия отрывками, которые носят имя Иоанна, связан большой спорный вопрос, от решения которого зависит и общее суждение об Иоанне; здесь он может быть только намечен. Дело в том, что середина константиновских эксцерптов (от римской республики до Юстина I) отличается от параллельного салмасиевского отрывка по содержанию, объему и источникам как небо от земли, и не может (как это превосходно доказали независимо друг от друга Сотириадис и Boissevain) восходит к одному и тому же произведению. Константиновские эксцерпты этого отрывка носят характер эллинистически- прагматической историографии, салмасиевский характер христианско-византийской хроники. Эти два ряда эксцерптов имеют в виду, когда говорят, в сущности неправильно, о «константиновском» и «салмасиевском» Иоанне. Сотириадис отыскивал подлинного Иоанна в константиновских эксцерптах и отрицал принадлежность ему салмасиевских. Напротив, Patzig доказывал, что подлинный Иоанн – солмасиевский и что наоборот константиновский является позднейшей компиляцией. Аргументация его сводится к следующим пунктам: с помощью фрагментов из Cod. Paris. 1630 и изрядного количества глосс Свиды возможно доказать, что салмасиевский и константиновский Иоанны имели общее начало; так как, однако, салмасиевский Иоанн довольно рано может быть обнаружен в одном прочно установленном изводе нескольких хронистов, константиновский же текст появляется только в X столетии, то, следовательно, салмасиевские эксцерпты представляют собой древнейшее, первоначальное сочинение, тогда как константиновский средний отрывок является позднейшей компиляцией, возникшей, вероятно, в Фотиеву эпоху литературного возрождения и соединенной по какой-то причин с началом и концом подлинного труда Иоанна. Этим объясняется и две цитаты в Пάτρια τῆς πόλεως⁹⁷ и у Цеца, которые отодвигают Иоанна в позднейшую эпоху, по крайней мере, во вторую половину IX века. Частности весьма запутанной аргументации не могут быть здесь изложены, равно, как и те сомнения, которые остаются и после этого новейшего обсуждения вопроса. Чтобы вполне уяснить себе его современное положение, необходимо было бы изложить факты, касающиеся истории текста и рукописи в таком объеме, что данный параграф вышел бы из рамок руководства и получил бы характер монографии.

Дальнейшее влияние Иоанна на летописные труды и вообще на литературу обнаруживается совершенно ясно. Кроме вышеупомянутых эксцерпторов, его сочинением пользовался Цец и целый ряд хронистов. Последние распадаются по их отношению к Иоанну на две группы: Симеон, магистр и логофет, и все списывавшие его (как Лев Грамматик, Кедрин и составитель изданной Muralt редакции Георгия Монаха, черпают из компиляции, которая названа Ратzig"ом «Leoquelle», и в которой хроника Иоанна была обогащена церковно-историческими сведениями; напротив, Манасс пользовался салмасиевским Иоанном в его первоначальном виде, т. е. без церковно-исторических дополнений. Константиновским Иоанном пользовались также позднейшие писатели, напр. Свида, Кедрин, Цец и Плануда.

Издания: Эксцерпты Cod. Paris. 1763 (Excerpta Salmasiana), издал J. A. Cramer, An. Paris. 2 (1839) 383–401. – Эти эксцерпты вмеcте с константиновскими и из Cod. Paris. 1630 в хронологическом порядке и с указаниями источников издал С. Mȕller FHG IV, 535–622; V. 27–28. – Варианты к салмасиевским эксцерптам дал из Cod. Paris 3026 С. V. (ittelli). Stud. Itaj. di filol. classica 3 (1895) 382–384. Tе же фрагменты содержатся в Cod. Neapol. II. D. 4 (раньше I. E. 22); ср. H. Gelzer BZ, 3 (1184) 394 – Отрывки из Иoaннa Сицилийца (Cod. Vindob. 99) издал, к сожалению, частично и неточно, A. Heinrich, Die Chronik des Ioannes Sikeliotes der Wiener Hofblibliothek. Progr. Graz. 1892, стр. 1–10.

§ 42. Пасхальная хроника. Условным именем Chronicon Paschale т. е. пасхальной хроники (вследствие лежащего в основе христианской хронологии пасхального канона), также Chronicon Alexandrinum, Chronicon Constantinopolitanum или Fastisiculi. обозначается объемистое хронологическое сочинение самим составителем озаглавленное: Ἐπιτομὴ χρόνων τῶν ἀπὸ Ἀδὰμ τοῦ πρωτοπλάστου ἀνθρώπου ἕως κ» ἔτους τῆς βασιλείας Ἡρακλείου τοῦ εὐσεβεστάτου καὶ μετὰ ὑπατείαν ἔτους ιθ» καὶ ιη» ἔτους τῆς βασιλείας Ἡρακλείου νέου Κωνσταντίνου τοῦ αὐτοῦ υἱοῦ ἰνδικτιῶνος γ».

Пасхальная хроника, наряду с Евсевием и Синкеллом основное по содержанию и влиянию произведение греко-христианской хронографии, состоит из расширенного и разукрашенного многими вставками и историческими заметками хронологического перечня событий от сотворения Адама до 629 г. по P. X. Однако, единственная подлежащая рассмотрению рукопись, испорченная в начале и конце, обрывается уже на 627 г. Самой хронике предпослано вступление, содержащее компилятивные рассуждения о христианском летоисчислении и об исчислении пасхи. Составитель хроники был современником императора Ираклия (610–641), и, по всей вероятности, духовным лицом, вероятно из свиты вселенского патриарха Cepгия, личность которого заметно выдвинута в хронике в особенности, как творца литургических нововведений. Бремя составления этого сочинения, заканчивающегося 629 г., может быть поэтому с достоверностью отнесено к последнему десятилетию царствования Ираклия. Распространенная ранее гипотеза о существовании более старой редакции времен Констанция, которая будто бы заканчивалась 354 г. и затем нашла себе продолжение во время Ираклия теперь отпала после глубоких исследований Гельцера.

Важнейшей задачей при рассмотрении этого несамостоятельного сочинения, почти целиком составленного из более старых отрывков, является критическое исследование его источников. Главным источником для древнейшего периода был Секст Юлий Африкан, с которым наш автор вполне согласуется в хронологии эпохи до потопа. Чтобы облечь в плоть и кровь генеалогический скелет, составитель воспользовался Библией, из которой часто приводит большие выдержки, а также неизвестным цельным источником дидактического характера. Начиная с Авраама, специально для своих церковных целей он пользовался каноном Евсевия, однако некоторые ценные замечания указывают на другой неизвестный источник, который, вероятно, каким-либо образом восходит к Панодору или Aнниану. Известия из Псевдокаллисфена восходят, быть может, к полной редакции Малалы. Со времени римской республики⁹⁸ является новый источник, консульские факты, причем вкрапленные летописные заметки носят характер так называемых анналов понтификальных таблиц. Это тот же латинский источник, который послужил епископу Идатию для его латинской хроники. Далее ряд обстоятельств (напр., принятие во внимание сиро-македонского летосчисления и т. п.) указывают, как на источник, на пасхальные таблицы александрийского и антиохийского диоцезов. Церковно-исторические сведения сочинения почти все восходят к сохранившимся источникам, главным образом к хронике и церковной истории Евсевия и к Малале (который широко использован и в светской истории для оживления хронологического скелета), наконец, к актам мучеников и к сочинению Епифания Пερί μέτρων και σταϑμῶν. С 532 г. хроника становится совсем бедной до конца правления Маврикия (582–602) и состоит почти только из консульских фастов. Лишь в последнем отделе, обнимающем конец правления Маврикия, правление Фоки и первые 17 лет правления Ираклия, рассказ автора становится снова более подробным, очевидно, потому, что он был современником изображаемых событий.

Хронология произведения основана, как обычно у христианских хронографов, на библейской хронологии, между годами которой вставлены рассказы о вавилонских и персидских царях, о Птолемеях и римских императорах. Христианское летосчисление начинается с 21 марта 5507 г. и является первым примером так называемой византийской или римской эры (в противовес александрийской и антиохийской) которая употреблялась до новейшего времени у принадлежащих к греческой церкви народов.

Собственная работа пасхальнаго хрониста, если исключить упомянутую современную ему часть хроники, представляется крайне незначительной. Большей частью он ограничивался случайным сокращением и соединением источников; и нередкие крупные недоразумения служат явным доказательством его крайнего невежества. В научном и литературном отношении пасхальная хроника стоит гораздо ниже Евсевия и Синкелла; все-же вследствие своего популярного изложения на практике она имела большое влияние и заняла в хронографии последующего времени выдающееся место. Пасхальная хроника, а также сочинения Малалы и Иоанна Антиохийского являются представителями вульгарной ступени исторического интереса и историографии византийцев; в высших научных кругах на них обращали менее внимания и вследствие того исправляли и заменяли новыми (Синкелл, Зонара и др.).

После первого года правления Юлия Цезаря⁹⁹ в пасхальной хронике более поздней рукой вставлено голое перечисление римско-византийских императоров до Константина Мономаха (1642), которое справедливо исключено издателями и приведено только в добавлении¹⁰⁰.

Издания: Ed. pr. Chronicon Alexandrinum etc. studio Mattaaei Raderi (Monach 1615, плохой текст по позднему испорченному Cod. Мопас. с латинским переводом). – На основе его-же. хотя и с некоторыми поправками ed. С. Du Cange СР. 1688. – Повторено CV 1729. – В СВ ed. L. Dindorf 2 voll. (Воnn 1832, значительно улучшенный текст на основании впервые здесь использованной главной рукописи Cod. Vatic. 1941, во втором томe предисловие и комментарий Du Саngе«a и другие добавления, имеющие отношение к пасхальной хронике. – Повторено PG ХСIII–1158 (с прежними прибавлениями; текст по Dindorf»y).

§43. Георгий Синкелл. Монах Георгий, с прозвищем ό Σύγγελλος        т.е. тайный секретарь патриаpxa¹⁰¹, написал Συλλογή χρονογραφίας обнимающую период времени от сотворения миpa до Диоклитиана (284 г. по P. X.). О жизни автора мы имеем только заметки в его собственном сочинении, указание его продолжателя Феофана в начале последней хроники и частью неверные замечания библиотекаря Анастасия о жизни Синкелла и Феофана, которые тот приводит в своей церковно-исторической компиляции. Прежде, чем стать синкеллом, Гeopгий пробыл продолжительное время во св. Земле¹⁰²; при патриapxe Tapacии (784–806) он был секретарем, а после смерти Tapacия ушел в монастырь и здесь написал свою хронику. В 810 г. он был еще в живых¹⁰³. Продолжение сочинения, в чем самому Гeopгию Синкеллу помешала смерть, взял на себя его современник и друг Феофан Исповедник.

Хроника Синкелла является наряду с Евсевием самым важным сочинением при изучении христианской хронографии. Однако, своеобразные и важные черты его хроники принадлежат не самому составителю, а его предшественникам, данные которых, впрочем, он берет не без критики.

Построение сочинения типично для хроники, т. е. рассказы об отдельных событиях нанизаны без связующей нити, причем текст постоянно прерывается длинными сухими таблицами; так что, на наш взгляд, это скорее колоссальная историческая таблица с вкрапленными пояснениями, а не всемирная история. В обработке отдельных мест мы замечаем известную неровность. В то время как Синкелл употребил много труда, на определение времени Рождества Христова и изложение новозаветной истории, последующая история императоров до Диоклитиана оказывается довольно скудной, почти что компиляцией канона и церковной истории Евсевия и хроники Дексиппа, даже и из этого он, вероятно, многое нашел обработанным у своего главного источника Панодора. Центр тяжести лежал для него, очевидно, в построении дохристианской истории, в объединении светских и церковных сведений. Сочинение Синкелла вполне проникнуто богословским духом.

Что касается его источников, то свет на них был пролит главным образом Гельцером. Прежде всего является несостоятельным прежнее воззрение, согласно которому Синкелл пользовался Юлием Африканом и даже подлинным Манефоном, как непосредственными источниками. Действительными источниками Синкелла можно назвать только двух александрийских хронистов, Панодора и Анниана и Св. Писание. Трудно, конечно, более точно установить его отношение к Панодору и Aнниану, так как произведения их, кроме отрывков, цитированных самим Синкеллом, и немногих фрагментов, сохранившихся главным образом у сирийцев, пропали. Панодор, богатый познаниями последователь Африкана и Евсевия, известный нам почти только из Синкелла, писал между 395–408 гг.; Анниан, который следовал Панодору в хронологии и в светской истории, жил немного позже; он закончил свое сочинение в 412 г. Сам Панодор заимствовал главным образом у Африкана, у жившего на 100 лет ранее его Евсевия и у Дексиппа. Итак, Синкелл всюду, где можно видеть указания на эти три источника, вероятно, обязан по большей части Панодору или позднейшей компиляции, главное место в которой занимал Панодор. К Панодору, далее, восходит прямо или косвенно все то, что Синкелл сообщает из египетской истории; у Панодора он нашел и канон Манефона в редакции Юлия Африкана и Евсевия, затем известное только из Синкелла обозрение египетской истории под названием «книги Сотиса» и равным образом только у Синкелла упоминаемое παλαιόν χρονικόν (египетский список царей). Приводимые из Диодора и других светских историков места Синкелл взял в лучшем случае из Евсевия, которого он нашел, конечно, в патриаршей библиотеке, но, быть может, и только из Панодора. У последнего между прочим заимствованы и апокрифические отрывки из так называемой малой книги Бытия и др., а в свою очередь Анюан пришелся по душе Синкеллу вследствии хронологических тонкостей христианской эры; он особенно удивляется ему за открытие, что первый день его церковного года 25 марта был 1) днем сотворения миpa, 2) днем воплощения, 3) днем Воскресения. Самостоятельно Синкелл изучал преимущественно канонические писания Ветхого и Нового Завета. Он не отступил здесь перед предварительной работой над рукописями, сверил превосходную копию (ἀντίγραφον λίαν ἠκριβωμένον κατὰ τε στιγμὴν καὶ προσῳδίαν), которая находилась в митрополичьей библиотеке в Кесарии и была снабжена даже поправками, сделанными самим Василием Великим. Библейские же известия заставляют чаще всего Синкелла отказывать в доверии известиям о египетских и халдейских событиях у Панодора и Анниана, обыкновенно столь высоко почитаемых им александрийских авторитетов. Еврейского языка Синкелл, вероятно, не знал и Ветхим Заветом он пользовался в переводе 70-и; он считает даже – чисто по-гречески, – текст семидесяти заслуживающим предпочтения перед еврейским! Кроме Св. Писания, он читал в подлиннике по большей части и отдов церкви, как-то Григория Назианзина, Иоанна Златоуста.

В последующее время хроникой Синкелла пользовались поразительно мало. Очевидно, для вкуса времени, привыкшего к Малале и подобным сочинениям, она была слишком богата ученостью и слишком бедна популярным материалом. Только один хронограф по своему научному характеру может быть поставлен наряду с хроникой Синкелла: это, к сожалению, сохранившаяся только фрагментарно ’Еκλογη ίστοριών (J. Cramer, Anecd. Paris. II, 165–230).

Издaния: Georgii Monachi Syncelli chronographia et Nicephori patriarchae breivariam Chronographicum cura et studio P. Jacobi Goar CP 1652. – В CB ed. Guil. Dirdorf Bonn 1829 с исследованием G. Bredow (впервые напечатанным в его Epistolae Paris. Lipsiae 1812), предисловием, хронологическими таблицами, комментарием и указателем Boor«а и с полемическими замечаниями Скалигера. –Новое издание Г. Гельцера W. Rеichardt должно появиться в объявленном В. G. Теubner’ом собрании «Scriptores sacri et profani».

§ 44. Феофан Исповедник (Θεοφάνης »Ομολογητής) родился в правление Константина Копронима (741–775). Единственный сын знатных и богатых родителей, после недолгой брачной жизни с благочестивою дочерью одного византийского патрикия он ушел из миpa и основал у Cигрианa монастырь τοῦ Μεγάλου "Αγροῦ, от которого еще теперь сохранились развалины на берегу Мраморного моря между Кизиком и устьем Риндака¹⁰⁴. По поводу происхождения Феофана надо заметить, что император Константин Порфирородный говорит о своем родстве с ним. В эпоху иконоборства ревностный и смелый противник Льва V Армянина, Феофан был вызван в Константинополь, подвергнут допросу и после двухлетнего заключения сослан на скалистый остров Самофракию, где вскоре (около 817 г.) скончался. Церковь считает его святым, как исповедника.

Во исполнение настоятельных предсмертных просьб своего друга Георгия Синкелла († 810/811 г.) Феофан принял на себя продолжение оставшейся неоконченной хроники и продолжил сочинение с того места где прервал Синкелл, т. е. от Диоклитиана, до падения Михаила I Рангави т. е. с 284 г. до 813 г. Haписаниe Феофаном χρονογραφία относится к 810/811–814/815 г.г., т. е. ко времени между смертью Синкелла и заключением в тюрьму. Несомненно, у своего друга Синкелла Феофан взял и литературные источники, которыми тот пользовался и предполагал воспользоваться в дальнейшем.

О поводе к написанию сочинения Феофан дает сам достаточные разъяснения в кратком предисловии. Он замечает при этом, что взял на себя эту трудную задачу только для того, чтобы исполнить сильное желание своего друга.

Основным принципом, которому Феофан следовал в построении своей хроники, является принцип хронологический, состоящий в распределении всего исторического материала по годам. Если и в других хрониках связь событий подобным образом рассекается и рассказ наново начинается с каждым годом, то там все же, наряду с годами от начала миpa и годами нашей эры, указываются, самое большее, годы правления императоров; Феофан же включает в свое хронологическое произведение и годы правления персидских и арабских государей, равно как и пяти вселенских патриархов. Эти хронологические данные со многими колебаниями и пропусками включаются в текст рассказа в форме таблиц. Эта идея была во всяком случае заложена уже в хронике Синкелла, которую Феофан продолжал; однако, эта мысль не была систематически проведена в сочинении Синкелла, которое вообще производит впечатление предварительного еще необработанного собрания материалов¹⁰⁵.

Феофан, который, как и его предшественник Синкелл старался только дать полезное и удобообозримое изложение чисто фактических сведений, свои источники называет редко и лишь мимоходом; поэтому изучение его источников наталкивается на большие трудности. Для более раннего времени до смерти Феодосия в сочинении обнаруживается преимущественно пользование церковными историями Сократа, Созомена и Феодорита¹⁰⁶; однако, Феофан пользовался, вероятно, этими сочинениями не непосредственно, а из эклоги, восходящей к сочинению Феодора Чтеца¹⁰⁷. Это тот самый источник, которым впоследствии пользовались Георгий Монах, Симеон, магистр и логофет, и другие, отчего Феофан и согласуется с ними в отдельных частях. В изложении более позднего времени Феофан согласуется с Прокопием, Aгафием, Иоанном из Епифании, Феофилактом Симокаттом, Малалой, Георгием Писидом и бpeвиаpием патриарxa Никифора. Однако, лишь дальнейшее исследование может показать, пользовался ли Феофан этими авторами непосредственно или же только построенным на них источником. Там, где он согласуется с Никифором, кажется, он пользовался не этим последним, а более древним источником, общим для них обоих. Вероятно, Феофан использовал и городскую хронику Константинополя, написанную по образцу древних анналов, но более подробную. Об источниках для списков патриархов, см. изд. С. De Boor’а, II, 484. Отделы, повествующие о Магомете и следующих халифах, по мнению Reiske, восходят к сирийско-греческому источнику; но относительно этого нельзя установить ничего более или менее определенного. Мы, конечно, от аскета Феофана, который, хорошо сознавая свою слабость, только случайно стал из богослова историком и к тому же, очевидно, принужден был работать с необыкновенной поспешностью, не можем ожидать ни глубокой учености, ни хронологической точности, ни более тонкой критики, ни вообще достаточно искусного обращения с огромным материалом, которого можно достигнуть только многолетними занятиями. Однако, это обширное сочинение, заменяя нам некоторые утраченные источники являясь главным источником для последующих хронистов, превосходит другие византийские хроники по своему фактическому значению. Феофан для своего времени создал эпоху и явился завершителем древнейшей византийской хронографии.

Язык Феофана важен и замечателен вследствие своего среднего положения между народной речью и византийским искусственно-греческим языком. Он не так простонароден, как язык Малалы, но он далек и от искусственного аттидизма, который снова начинает овладевать литературой со времени Комнинов. Малала, Феофан и Константин Порфиродный – вот три главные фазы в истории попыток создания близкого к народному литературному языку. Как у Малалы, так и у Феофана языковые новшества в морфологии где аттическо-эллинская грамматика своим крепким построением и древней традицией ставила прочную плотину вторжению народных элементов, сказываются менее чем в словаре и конструкции. Однако, в употреблении форм встречаются вульгаризмы, которые со времени Поливия и Нового Завета приобретают все большее и большее распространение, например, аористы, как ἔβαλα, ἔγνωσα, ἔδοσα, ἤρχθην (άρχομαι), много случаев, двойного приращения, пренебрежения приращением и удвоением и т. п.

Что словарь Феофана покоится большей частью на церковном, греческом языке, это не может казаться странным в сочинении монаха. Кроме того, в составе слов, как и в семасиологии, находится много следов простонародного греческого языка: Мы встречаем ταγίζω кормлю, διώκω преследую, κατάρτιον мечта, λιβάδιου луг, сложные слова как ἀναμέσων и т. д.

Синтаксис богат яркими доказательствами ослабления древнегреческого языкового чутья; ἄμα систематически стоит с родительным падежом, однако, часто с родительным и дательным, точно также σύν с родительным, ἁπὸ с винительным; к тому же встречаются формы как ἀναμέσον и ἀναμεταξὺ, плеоназмы, как ἐκ παιδιόθεν, ὅταν с изъявит., описательная форма будущего времени через ἔχω с infinit.; часто встречается неопределенное наклонение цели с τοῦ именительный самостоятельный.

Латинский перевод Феофана для западной средневековой историографии имел едва ли меньшее значение, чем самый оригинал для Востока. Перевод этот был сделан папским библиотекарем Анастасием. Последний по просьбе какого-то диакона Иоанна составил компилятивную historia tripertita из трех хроник Никифора, Синкелла и Феофана, которую этот Иоанн хотел вставить в свою церковную историю. Анастасий, приняв в рассчет при своей работе эту цель, выпустил все то, что уже имелось в латинских сочинениях, а именно часть, относящуюся к более раннему времени. До Юстиниана он делает выборки из своих источников только спорадически. Собственно, о переводе можно говорить только с рассказа о времени Юстина II и еще более Маврикия. Однако, и тут Анастасий не придерживался так близко оригинала, как это сделал бы современный переводчик; иногда он сознательно изменяет смысл, нередко он позволяет себе прибавки и дополнения. Несмотря на это, перевод во многих частях настолько хорошо отражает оригинал, что часто появляются совсем нелатинские обороты; не редки также самые удивительные недоразумения. Ясно, что познания Анастасия в греческом языке были очень поверхностны; то, что, несмотря на это, он был избран для посольства по важному вопросу в Константинополь, и что его друзья обращались к нему с просьбой о переводах ясно показывает, какой редкостью уже тогда стало на Западе знание греческого языка. Правильный взгляд на познания Анастасия в языке и на преследуемые им цели имеет большое значение, так как из этого можно вывести те основания, на которых его перевод должен быть употребляем для восстановления греческого текста Феофана.

Как на Западе, так и на Востоке Феофан стал главным источником для хронистов. Анастасий перевел его на латинский язык, Георгий Монах основательно использовал его для своей хроники. Феофан и Георгий были необходимыми руководствами и пособиями для всякого, кто хотел познакомиться с временем до Льва Армянина. Об этом свидетельствуют древность и число рукописей. Некоторое время Феофан соперничал, вероятно, с Георгием, но в X столетии произведения Феофана и Георгия пользуются одинаковым уважением. Император Константин Порфирородный обирает его; в то же время появляется литература «продолжателей Феофана», которые прямо начинают свои сочинения с того места, где он кончает, как будто желая сказать, что, по их взгляду сочинением Феофана завершаются попытки исторического изображения описанной им эпохи. В одно время с Георгием, а также и позднее составлялись и другие всемирные хроники, которые частью расширяли и перерабатывали хронику Гeopгия, для чего главным материалом служил Феофан и «Leoquelie», частью соединяли обе хроники в одно без значительных добавлений из других хроник. В этих работах вылилось среднее направление, которое хотя и не могло освободиться от обильного богословского содержания у Георгия, однако, желало немного большего разнообразия и расширения исторического материала. Впрочем, хроника Феофана спаслась от эксцерпирования и от интерполяции. Состав текста, таким образом, в значительной мере вне сомнения, чего нельзя сказать, наприм., о Гeopгиe Монахе, где сперва надо установить, каков был действительный состав подлинного сочинения. Что касается в частности рукописной традиции, то на первом месте стоит рукопись ХII-го столетия Cod. Vaticanus 154; она превосходит по своему достоинству даже рукопись, использованную латинским переводчиком Анастасием и поэтому является основой для восстановления текста сохранившихся частей; к сожалению, она содержит только часть сочинения. С Cod. Vatic. 154 близко родственен Cod. Barber. V, 49. Самой старой, но не лучшей является рукопись Х-го столетия Cod. Paris, gr. 1710, однако, она содержит лишь обработку отрывков, подобно Малале в Cod. Baroccianus¹⁰⁸.

Издания: Ed. pr. СР Jac. Goar (вместе с Львом Грамматиком); напечатано после смерти Goar«a, в Париже 1655: пересмотр предпринял Combefis, который изложил в aotae posteriores свои улучшения и добавления. – Повторено CV 1729. – В СВ в 2 том. 1839–1841; I т. заключает Феофана ex rec. Joannis Classteni II – historia tripertita Анастасия ex rec. I. Bekkeri. – L. F. Tafel Theofanis Chronographia, Probe einer neuen kritisch exegetischen Ausgabe, Sitzungsber. Wien Akad. 9 (1852) 21–172, дает после очень удачного введения отдел об императоре Ираклии с латинским переводом Анастасия. – Перепечатка СВ в PG CVIII с примечаниями Goar»a и Combefis и переводом Анастасия. – После этих совершенно неудовлетворительных и, за исключением сделанного Tafel"ем опыта, некритических работ Carl de Boor издал Феофана на вполне новой основе 2 т. Leipzig 1883–1885. Том I содержит исправленный текст Феофана. Том II vitae Theophanls, historia tripertita Анастасия, исчерпывающее исследование о рукописях Феофана и превосходные указатели предметов и слов.

§ 45. Продолжение Феофана. Под заголовком Οί μετά Θεοφάνην, Scriptores post Theophanem, который в СВ заменен ставшим затем обычным наименованием Theophanes соntinuatus, объединяется группа по большей части анонимных хронистов, которые по поручению Константина Порфирородного продолжали произведение Феофана в последующее время. Соединенные здесь труды трактуют время 813–961 гг. Заголовок «Продолжение Феофана» вполне подходит: в нем ясно сказано, что хроника начинается там, где Феофан кончил; это же говорится и в конце предисловия. Сохранившийся в единственной рукописи заголовок, которого нельзя вполне прочесть таков: Χρονογραφία συγγραφεῖσα ἐκ προστάγματος Κωνσταντίνου τοῦ φιλοχρίστου καὶ πορφυρογεννήτου δεσπότου υἱοῦ Δέοντος τοῦ σοφωτάτου δεσπότου καὶ αὐτοκράτορος ... ἀρχομένη ὅπου ἔληξε Θεοφανης ... τῳ βασιλεῖ Μιχαὴλ υἱοῦ Θεοφίλου τοῦ Κουροπαλάτου ἤγουν ἀπὸ τῆς βασιλείας Λέοντος τοῦ Ἁρμενίου.

Все сочинение распадается на 6 книг: первая обнимает правление Льва V Армянина; вторая – Михаила II; третья – Феофила; четвертая – Михаила III; пятая – Василия, шестая, наконец, – историю Льва VI, Александра, Константина VII Порфирородного, Романа I и Романа II. Несоразмерно с другими большое историческое содержание шестой книги, обнимающей шесть биографий, в то время, как остальные содержат по одной, объясняется разновременным написанием и различным способом происхождения книг. В непосредственной связи с Константином Порфирородным стоят только первые пять книг, которые и лучше построены; напротив, шестая книга, которая в своей последней части излагает время после смерти Константина, мало связана с инициативой императора, являясь в большей своей части позднейшим добавлением, в котором первоначальное деление, согласно которому каждому императору посвящалась одна книга, было отброшено. Автором этой последней части является, быть может, Феодор Дафнопат.

Главным источником первых пяти книг Theophanes continuatus является Генесий, который описал в своих пяти книгах «Царств» то же самое время (813–886). Кроме того, для первых четырех книг служили источниками сочинения Константина Порфирородного De administrando imperio и прибавление к первой книге сочинения De caerimoniis, далее историческое сочинение Феогноста и сочинение Евсевия о судьбе аморийских мучеников. Есть известия, которых нельзя возвести к какому-нибудь известному нам источнику. Представляется неясным, какиe источники были использованы в пятой книге, кроме Генесия. Через первые пять книг проходит очевидное стремление обрисовать возможно более черными красками жизнь и деятельность предшественников македонского императорского дома и, напротив того, представит в привлекательном свете новую династию. Этот панегирический тон, который более всего заметен в пятой книге, делает во многих местах сомнительной достоверность рассказа. Особое положение занимает шестая книга, в которой описывается время 886–961 гг. Она разделяется на две главные части. Часть VI (Лев до 7-ой главы истории Константина Порфирородного включительно)¹⁰⁹ совершенно однородна и представляет вместе с тем замечательное расхождение с предшествующими книгами, прежде всего по источникам: вместо Генесия, заканчивающая Василием, здесь выступает новый источник, именно работа «Логофета», являющаяся продолжением Георгия Монаха. По форме эта часть грубее, чем первые пять книг; точно также различны тенденции: этот «Логофет» был не совсем благосклонно настроен по отношению к Василию; ее героем был гораздо более Роман, тот именно император, который так долго оттеснял на задний план Константина Порфирородного. Удивительно, что хронист обрабатывавший эту часть не изменил тенденции своего источника. Уже это указывает на то, что он не тожествен с редактором первых четырех (пяти) книг, который полон лояльности по отношение к Константину Порфирородному и совершенно сознательно является глашатаем слав этого императора. Правда, можно было бы предположить, что внезапное охлаждение его рвения имело свое основание в смерти императора покровителя. Хроника «Логофета» написана в царствование Никифора Фоки (963–969); в то же время появилась, вероятно, и первая часть шестой книги продолжения Феофана, так что в ней было использовано только что вышедшее сочинение. Вторая и последняя часть шестой книги, именно главная часть истории Константина Порфирородного и неполная история Романа II, по всем признакам не заимствована из другого сочинения, но представляет собой самостоятельное изложение современника, который не тождествен с автором первой части шестой книги. Так как он еще упоминает о завоевании Крита в 961 г., то он должен был писать, по всей вероятности, немного спустя после этого, вероятно, между 961–963 гг.

Продолжение Феофана было использовано автором хроники Cod. Paris. 1712; кроме того, из него выписаны Иоанном Скилицей сведения о более древних событиях; на Скилице основывают свои повествования Кедрин, Зонара и другие позднейшие хронисты. В то время как сам Феофан распространен в многих рукописях, для продолжения его мы обладаем только одним Codex Parisinus (прежде Vaticanus 167) XII столетия; причиною недостатка является, вероятно, то, что продолжение Феофана было использовано позднейшими хрониками в большей степени, чем сам Феофан, и тем самым сделалось лишним; это сочинение не привлекало внимание переписчиков в виду отсутствия, в противоположность Феофану, законченной и закругленной формы. Критика текста должна быть произведена при этом состоянии рукописной традиции широким сравнением позднейших выписок –работа, которая еще не произведена в СВ.

Издание: Пятую книгу (vita Basilii) издал впервые Leo Allatius в своих Supptxta Σύμμιχτα Coloniae Agrippinae 1653 1–179. Все сочинение ed. pr. F. Combefis, Scriptores post Theophanem CP 1685 с Иоанном Камениатом, Симеоном Магистром, Георгием Монахом и другими отчасти относящимися к позднейшему времени произведениями. – В СВ как Theophanes continuatus ed. I. Bekker (Bonn 1838); к этому (стр. 481–484) несколько заметок об иконоборцах какого-то монаха Иоанна Иерусалимского. Повторено PG. CIX, 1–500.

§ 46. Патриарх Никифор, преемник Тарасия, занимал патриарший престол в 806 – 815 гг. Его положение в истории его времени характеризуется его тесной дружбой с Феодором Студитом, известным своими гимнами и другими сочинениями, и энергичной борьбой, которую они вместе вели против иконоборческого императора Льва V Армянина (813–820). Никифор за свое бесстрашное рвение поплатился лишением патриаршего сана и изгнанием (815 г.); он умер монахом в 829 г. Память его празднуется и католической и православной церковью. Главная сила Никифора, как писателя, лежит в его богословских сочинениях, в которых он с неутомимым одушевлением занимается иконопочитанием, главным и основным вопросом его времени. Они отмечены бодрой искренностью и сильным, плавным изложением. Ясно проявляется то крайнее ожесточение, с которым велся словом, пером и делом спор об иконах. Кроме того, мы обладаем двумя историческими сочинениями Никифора. Первое из них, большее по объему и имеющее большее значение, озаглавлено "Ιστορία σύντομος (у Фотия cod. 66, ίστορικόν σύντομον) ἀπὸ τῆς Μαυρικίου βασιλείας. Сочинение обнимает время от смерти императора Маврикия до брака старшего сына императора Константина V Копронима, позднее императора Льва IV, т. е. 602–769 гг. Обыкновенно это важное сочинение обозначается как Breviarium Nicephori. Это – рассчитанный преимущественно на популярное понимание рассказ, как о самых важных, так и о самых незначительных событиях. Согласно цели книги сделать изложение интересным и в то же время понятным широкому кругу читателей события личной жизни, революции, удивительные войны, церковные дарения, богословские споры занимают несоразмерно большое место, в то время как изложение хода политического развития весьма поверхностно. Нет, впрочем, недостатка и в интересных местах, к которым принадлежит, между прочим, и этнографически важный экскурс о происхождении и странствованиях болгар¹¹⁰. Сообщение это, совершенно сходное с находящимся у Феофана, взято, вероятно, из одного общего или из двух родственных источников. Источники Никифорова Breviarium’a неизвестны нам даже по имени и, кажется, совсем потеряны. С Феофаном он часто совпадает почти дословно; однако, ни он не пользовался Феофаном, ни Феофан не пользовался им, но оба заимствовали из неизвестного более старого автора. Из других хронистов, занимающихся тем же временем, только Георгий Монах непосредственно заимствовал часть хроники Никифора¹¹¹; для последующего времени Георгий пользовался не Никифором, а Феофаном. И вообще, кажется, Breviarium Никифора, дошедший до нас только в двух рукописях, не пользовался большими симпатиями.

Вторая историческая работа Никифора – Χρονογραφικόν σύντομον (также ἐν συντόμῳ, ἐν ἐπιτόμῳ, ἐν συνόψει; хуже засвидетельствовано χρονογραφικόν σύντομος) – в высшей степени тощий хронологический перечень от Адама до года смерти Никифора (829). Здесь приводятся в скудных по содержанию таблицах цари Иудеев, персов, Птолемеи, римские императоры, патриархи Константинополя, Рима, Иерусалима, Александрии и Антиохии (т. е. пяти вселенских патриархатов). Это сочинение опубликовано только в той переработке, которая была сделана в правление Михаила III около 850 г.; около 870 г. она была переведена папским библиотекарем Анастасием на латинский язык и вставлена в его Chronographia tripertita. В то время как Breviarium было вытеснено другими сочинениями, хронография осталась любимым справочником и была распространена в многочисленных рукописях, которые, однако, почти все интерполированы и поэтому значительно отличаются друг от друга. Различные переписчики и владельцы часто продолжали хронологический ряд далее его первоначального конца, так что в одной рукописи он оканчивается 886 г., в другой 944. в третьей доходит до Иoaннa Цимисхия (976). К этому присоединяются еще некоторые вставки внутри сочинения. Два подобных кратких хронографических отрывка из Cod. Coislin. 193 и Monас. Gr. 510 С. de Boor присоединил к своему изданию.

Довольно хорошую характеристику патриapxa Никифора дает Фотий в своей Bibliotheca cod. 66. Он отзывается с похвалой о простоте и ясности не слишком многоречивого, не слишком сжатого изложения Никифора, не падкого на ненужные новшества и воздерживающегося от искусственной архаизации языка; быть может, только излишняя краткость и бедность его сообщений заслуживают упрека. Быть может, твердость характера и благочестие Никифора оказали известное влияние на этот хвалебный отзыв. Во всяком случае вполне справедливо подчеркнуты простота и ясность, так как именно этим Никифор выгодно отличается от многих других византийцев; он говорит без украшений, без обилия картин, по большей части простейшими предложениями. Яркой противоположностью сочинениям Никифора является его биография, составленная его учеником Игнатием.

Издания: A. «Iστορια σύντομος (Breviarium) Ed. pr. D. Petravius Paris 1616. Petravius повторил это издание со многими улучшениями в I т. СР 1648. – Повторено CV 1729. –Без новых пособий, но с многими исправлениями в СВ J. Bekker Bonn 1837 (вместе с Павлом Силенциарием и Гeopгием Писидом). – Эти работы превзойдены и сделаны совсем ненужными новым изданием С. de Boor Leipzig ВТ 1880. De Boor нашел ватиканскую рукопись (№977), на списке с которой были основаны до тех пор все работы, и мог с ее помощью заполнить пропуски списка и исправить множество испорченных мест. Кроме этой рукописи dе Boor использоаал несколько извлеченных из Никифора мест Свиды глоссарий, изданный Cramer»ом из cod. Baroccianus 50 в Anecd. Oxon. 2, 427 сл. и содержащий небольшое собрание Λέξεις ἐκ τῆς ἱστορίας τοῦ ἁγίου Νικηφόρου, и, наконец, позднейших хронистов, заимствовавших из Никифора; de Воor дал вместе с Breviarium и Хρονογραφικόν σύντομον, биографию Никифора, написанную Игнатием, и два вышеупомянутые хронографические отрывка, наконец, превосходный указатель предметов и слов.

В. Хρονογραφικόν σύντομον. Сначала издан латинский перевод Анастасия (Basileae 1561, и в многочисленных перепечатках и переработках в XVII и XVIII столетиях). Греческий текст впервые у Ios. Justus Scaligеr, Thesaurus temporum, Eusebii Pamphili etc. libri duo, Lugd. Bat. 1606 стр. 293–316; также в перепечатке этого сочинения у Аl. Моrus Amstelodami 1658 стр. 301– 312. – Ed. Goar по-гречески и по латыни, как добавление к Гeopгию Синкеллу, в СР Paris 1652. –Перепечатка в издании Георгия Синкелла Dindorf«а в СВ 1829, – Повторено PG 995–1060. – Эти издания основаны на неисправном Cod. Paris. 1711 и поэтому не имеют значения. Шаг вперед представляет собой работа Karl. Aug. Credner»а, который издал по новым рукописям греческий текст с латинским пероводом Анастасия: Nicephori Chronologia brevis 2 Universitats programm Giessen 1832– –38. Прибавление к хронографии, перечень канонических писаний с добавленной стихометрией К. A. Credner издал еще раз (с подробным введением, заметками о рукописях хронографии и т. д.) в его книге: Zur Geschichte des Kanons, Halle 1847 стр. 97–126; ср. также стр. 133–147. – Ed. С. de Boor (с Breviarium), который дал совершенно новую основу и для этого сочинения. – Латинский перевод Анастасия дал (по многим предшествующим изданиям) С. de Boor в своем издании Феофана, II (1885), 36–59.

§ 47. Георгий Монах (Амартол). Гeopгий Монах, часто определяемый ближе и при помощи прозвища Амартол, составил в царствование Михаила III (842–867) труд, обнимающий четыре книги и озаглавленный: Χρονικὸν σύντομον ἐκ διαφόρων χρονογράφων τε καὶ ἐξηγητῶν συλλεγὲν καὶ συντεθὲν ὑπὸ Γεωργίου ἁμαρτωλοῦ. О личности составителя мы знаем лишь то, что он был монах, что, впрочем, и помимо его прямых определений вроде μοναχός и ἁμαρτωλός, ясно видно уже из монашеской тенденции труда, фанатической нетерпимости к иконоборцам и пристрастия к богословским отступлениям. Время жизни Георгия определяется из его вступления, где он называет Михаила III последним императором; кроме того, та необычная горячность, с которой он обращается против иконоборцев, показывает, что иконоборческое движение было еще свежо в его памяти. Закончена была его работа, как можно судить по одному месту, говорящему о продолжительности правления Михаила III, лишь незадолго до смерти этого императора, т. е. в 866 или 867 г. Всемирная хроника Геория Монаха обнимает всю историю миpa от Адама до смерти императора Феофила в 842 г., момента чрезвычайной важности во внутренней истории Византии, прекращения иконоборчества. С течением времени к этому основному ядру различными авторами для частного употребления и по частным поводам присоединялись добавления, которые в некоторых рукописях доходят до 948 г., в других еще далее. Что это лишь добавления различных авторов, ясно из предисловия труда, где вполне определенно сказано, что последняя книга будет излагать историю императоров до Феофила (842). Кроме того, некоторые рукописи и к тому же старейшие (Cod. Coisl. 310. X века) заканчиваются, действительно, 842 г. и имеют выразительную приписку: τέλος ένταΰϑα τοϋ χρονιχοΰ βιβλίου; наконец, некоторые рукописи, захватывающие больший период времени, сохранили в этом месте (под 842 г.) замечание. Далее в изданном Muralt тексте, в конце продолжения под событиями 948 г., стоит такая заметка: τέλος ἐνταῦθα τοῦ χρονικοῦ βιβλίου    Δόξα τῷ θεῷ πάντων ἕνεκα. Τετέλεσται καὶ τοῦ Λογοθέτου ἕως ὧδε τὰ χρονικὰ Γεωργίου ἀπὸ τῶν ὧδε μόνον τοῦ λογοθέτου.

Труд Георгия распадается на четыре книги; в первой он повествует довольно сумбурно об Адаме, Нимвроде, Нине, персах, римлянах, Филиппе, Александре, брахманах, халдеях, амазонках и т. д., т. е. дает обзор интересных для монаха фактов светской истории от Адама до Александра Великого. Вторая книга начинается также Адамом и содержит в сущности весьма обстоятельную библейскую историю вплоть до римской эпохи; сюда же включены всевозможные экскурсы (о Платоне, идолопоклонстве и т. п.). В третьей книге излагается римская история от Цезаря до Константина Великого. Наконец, четвертая книга рассказывает римско-византийскую историю от Константина Великого до 842 г.

Об основных принципах, средствах и целях своей работы говорит сам автор в предисловии. Он использовал для своего труда как старые эллинские, так и новые византийские исторические труды, а также и назидательные писания, но выбрал из бывшего у него материала лишь необходимое и полезное, постоянно стараясь говорить правду и в изображении воздерживаясь от всяких прикрас. Что он подразумевает под понятиями полезного и необходимого, показывает следующее исчисление вещей, долженствующих быть главным предметом изображения: введение идолопоклонства, мифология греков, сущность монашества, возникновение и распространение иконоборческой ереси, вера сарацин и т. п., как раз те вопросы, которые служили в византийских монастырях темой научного разговора для любознательных и образованных монахов. Понятны и многочисленные богословские отступления, и частое цитирование длинных текстов из отцов церкви. В светской истории больше всего обращается внимания на набожность и щедрость императоров; эти качества превозносятся на каждом шагу и описываются с истинным удовольствием¹¹². Подобное понимание истории у Георгия совсем не должно удивлять нас; скорее можно удивляться тому негодованию, которое многие из новейших авторов, историков и историков литературы, высказывают по поводу монашеского и невысокого образа мыслей византийских хронистов, не желая понять, что они имеют здесь дело с произведениями, написанными в монастыре и для монастыря. Если мы будем правильно смотреть на труд Георгия, как на средневековую монастырскую хронику, то мы заметим в ней важное для истории культуры отражение духа, стремлений и литературных приемов, бывших в IX веке в распоряжении византийского монастыря. Влияние на позднейшее время этого столь презираемого труда, как учебника и книги для чтения, было безмерно. Труд Гeopгия является основанием для многочисленных позднейших переработок всемирной истории у византийцев; он же принес славянам первые зачатки исторического знания и дал первый толчок литературной производительности в этой области.

Какие источники использовал Гeopгий для более древнего времени, т. е. для того хаоса разрозненных заметок в первых трех книгах, только подлежит еще исследованию. Для истории императоров до Диоклетиана он, кажется, имел то утерянное произведение, следы которого вновь можно обнаружить у Льва Грамматика, Кедрина и Зонары. Для четвертой книги, истории собственно византийского времени, главным источником Георгия была хроника Феофана. Для первоначального времени, однако, он пользовался наряду с Феофаном и другими авторами; так, например, для времени Анастасия источником Георгия оказывается не сам Феофан, а использованные Феофаном авторы, именно Малала и Феодор Чтец. Основным источником Георгия был также бpeвиарий Никифора¹¹³. Но постепенно хроника сводится к простому извлечению из Феофана, которое Георгий, следуя своему вкусу, пересыпает неизбежными богословскими отступлениями. Своеобразное положение занимает последняя часть хроники, содержащая историю 813 – 842 гг. Здесь, судя по всему, мы имеем дело с самостоятельной работой. Вследствие того, что Георгий является единственным современным описываемым событиям хронистом¹¹⁴, мы с особым вниманием останавливаемся на этом отрывке. К сожалению, Георгий и здесь не оправдывает ожиданий, с которыми мы, пожалуй, склонны были бы подходить к его труду, ибо вместо стройного исторического рассказа мы находим фанатические излияния страстного врага иконоборцев, интерес которого сосредотачивается лишь на церковных делах, особенно на всем, касающемся иконоборства. Действительно исторические известия сравнительно скудны: они теряются в массе богословских отступлений и резкой брани по адресу иконоборцев. Источником этого отрывка отчасти является составленная Игнатием биография патриapxa Никифора. В остальном же, конечно, эта часть основывается преимущественно на устных известиях и собственных наблюдениях.

В большинстве рукописей за хроникой, составленной самим Георгием, находится длинное продолжение, доходящее до смерти Романа Лакапина в 948 г., в некоторых рукописях до 1071, 1081, в одной даже до 1143 г. Во всяком случае основной текст продолжения кончается 948 г.: добавления, продолжающиеся далее, представляют собой лишь скудные заметки, частью указатели в виде таблиц, прибавленные, по-видимому, в конце более раннего продолжения владельцами рукописей для себя лично. Новые исследования пролили свет на личность автора единственно важной части продолжения, т. е. отдела до 948 года. Он тожествен с магистром и логофетом Симеоном, хроника которого уцелела во многих греческих рукописях и в славянском переводе. Таким образом объясняются упомянутые выше рукописные заметки в конце хроники Георгия и в конце продолжения, приписывающие это последнее какому-то логофету. Не сам логофет, а какой-нибудь редактор связал весь этот отрывок с Георгием Монахом и при этом проглядел, что в отрывке есть ссылка на ранее рассказанные события, не находящиеся в хронике Георгия. Связь обеих работ, таким образом, чисто внешняя, и название «продолжение Георгия Монаха» нужно понимать лишь как указание на это случайное соединение. И по мировоззрению и характеру логофет сильно отличается от Георгия Монаха. Церковное отступает у него на задний план, а главный интерес сосредотачивается

на событиях придворных. Присоединенное в некоторых рукописях продолжение, говорящее, о времени после 948 г. заимствовано большей частью из продолжения Феофана.

В отношении языка Георгий менее интересен, чем Феофан. Он не заботился, как это с скромной гордостью подчеркивает в предисловии, об искусстве изображения; его принципом было: Κρεῖσσον μετὰ ἁληθείας ψελλίζειν ἢ μετὰ ψεύδους πλατωνίζειν, – фраза, вообще характерная для византийского времени перед великой литературой реакцией при Комнинах. Все же Геopгий пишет не так просто и естественно, как можно было бы ожидать, судя по этому выразительному обещанию: его стиль находится под сильным влиянием церковного языка и его разнообразных часто несколько напыщенных источников. Все же было бы рискованно высказывать по этому поводу более определенное суждение, прежде чем твердо установлен подлинный текст оригинала; тщательнейшее исследование свойств греческого языка, которым пишет Георгий, было бы, пожалуй, слишком скоро опровергнуто новым критическим изданием. Во всяком случае Георгий принадлежит к авторам, не придерживающимся строгой одной какой-либо формы, хотя и отличается от Феофана как большею близостью к церковному способу выражения, так и выдвиганием еще более на первый план церковных событий. Напротив того, язык последней части продолжения Гeopгия, по крайней мере в редакции, изданной Muralt"ом, уже совершенно простонароден, в гораздо большей степени, чем язык Феофана; здесь автор не отступает даже перед νά и т. п.¹¹⁵ Совершенно недостаточный список новых и иностранных слов Георгия и продолжателей дал Muralt в своем издании стр. 963–977.

Рукописная традиция Георгия Монаха принадлежит к труднейшим вопросам византийской филологии. Так как эта всемирная хроника сделалась с IX века любимейшим руководством и настольной книгой исторического назидания и развлечения, то с течением времени она вышла в различных «улучшенных и дополненных изданиях». До сих пор мы можем различать три главных редакции: 1) краткую, более приближающуюся к оригиналу, представленную двумя Cod. Coisl. 134 и 310, менее точно Cod. Vatic. 153; 2) сильно переработанную и значительно увеличенную добавлениями из светской истории, большей частью восходящими к Симеону Логофету, редакцию, лежащую, например, в Cod. Vatic. 154, и в использованном Muralt"том Московском списке; наконец 3) редакцию, стоящую посредине между этими обеими редакциями, (Cod. Мопас. 139 и 414, Vind. hist. 40, Ambros. 184, Strassb. 8 и др.). Геоpгий Монах, как и Малала, был рано переведен на славянский язык; в древней славянской литературе он играет роль большую, чем какой бы ни было другой византийский хронист; до сих пор известно, по меньшей мере, двенадцать экземпляров Георгия, частью в болгарско-славянской, частью в сербско-славянской редакциях. В славянском переводе Гeopгий сделался главным источником всей нерусской истории для древнейшей русской хроники, которая приписывается без достаточных оснований киевскому монаху Нестору, на самом же деле является анонимным произведением начала XII            столетия¹¹⁶. Георгий был переведен также и на грузинский язык; пергаментная рукопись этого перевода лежит неизданная в церковном музее Тифлиса (сообщение А. С. Хаханова). Не менее, чем для славянских хроник, было плодотворно влияние Георгия и для самой византийской историографии. Георгий принадлежит к тем авторам, из которых делались заимствования в константиновские эксцерпты. Кроме того, частью сам Гeopгий, частью его источники в таком размере были использованы позднейшими хрониками, что со времени опубликования всего Георгия мы приобрели очень мало новых исторических сведений.

Издания: В СР были включены лишь конец Георгия и продолжение, следовательно, часть, относящаяся ко времени 813–946, под заглавием Βίοι τῶν νέων βασιλέων Scriptores post Theophanem ed. Combefic. 1685. – Повторено CV 1729. – Bарианты Мюнхенской рукописи дал бывший библиотекарь Мюнхенской придворной библиотеки Ign. Hardt в Neuer Literar-Anzeiger 3 Jahrg. 1 halfte Tȕbingen 1808 стр. 61 и сл., тот же ученый подготовил и издание; см. Catalogue Codd. mss. Graec. bibliothecae regiae Bavaricae, II (1806) стр. 10З и сл. – Эксцерпты из первых отрывков Георгия издал по трем оксфордским рукописям A. Cramer An. Oxon. IV (1837) 218–246. Ту же часть, находящуюся в СР, издал в СВ, не приняв во внимание публикаций Hardt"а и Cramerа и не дав каких-нибудь значительных улучшений I. Веkker, вместе с продолжениями Феофана. – Полную хронику Георгия Монаха с продолжениями издал Eduard de Muralt Georgii Monacii dicti Hamartoli chronicon ab orbe condito ad. an. p. Chr. 842 et a diversis scriptoribus usque ad ann. 1143 continuatum etc. Petropoli 1859. К сожалению, издание это совершенно неудовлетворительно; издатель, правда, описал 27 рукописей, но действительно пользовался лишь частью их, да и из тех использовал основательно лишь немного; в основу текста он положил главным образом московскую рукопись ХII века, содержащую сильно переработанную редакцию. Эта именно редакция, как показал Е. Patzig в В. Z. III, 487 сл. и точнее обосновал В. Г. Васильевский в Виз. Вр. 2,78 сл. сильно пополнена при помощи хроники Симеона, магистра и логофета, сведениями из светской истории, в то время как первоначальный Георгий в отношении светской истории был, кажется, произведением совсем скудным. Итак, издание Монаха в действительности не представляет подлинного текста Георгия Монаха, а позднейшую снабженную неудовлетворенными вариантами и согласованиями переработку, по которой невозможно установить действительный текст подлинника. Ко всему этому текст, вследствие малого знакомства издателя с языком, кишит всевозможными ошибками. – Издание Muralt было перепечатано в PG СХ. где присоединен и латинский перевод. –Критическое издание первоначального текста остается насущной потребностью, без него не имеют под собой достаточного основания лингвинистические, литературно-исторические и исторические изыскания, как и исследования источников Георгия. Maтериал для такого предприятия собрал С. de Boor (и уже издал Georgii Monachi chronicon. Vol. I–II, 1901. Крайне желательно было бы привлечь к делу и грузинский перевод X века). Если-бы удалось преодолеть внешние трудности опубликования, то изданием Георгия в связи с Феофаном мы получили бы средства разложить всю позднейшую хронографию на ее части и свести к минимуму число томов византийских историков.

§ 48. Сицилийский аноним. Какой-то неизвестный грек оставил описание важных событий в Сицилии за 827–965 гг.; стиль рассказа – лаконический, сухо-деловой, часто встречающийся в позднейших извлечениях из хроник, с явным, однако, у автора стремлением к истине. Это интересное произведение имеется в двух рукописях Х-ro века: в Cod. Vatic. 1912 и в Cod. Paris, suppl. gr. 920. Давно известная арабская хроника, находящаяся в одной кембриджской рукописи, признана недавно переводом этого греческого текста.

Издания. Почти одновременно появились два издания греческого текста: ed. P. Batiffol, Соmрtеs rendus de ÍAcad, des inscriptions et belles iettres, 1890, стр. 394–402 (с лат. пер.). – La cronaca Siculo Saracena di Cambrige con doppio testo greco scoperto in codici contemporanei delle bibliotheche Vaticana e Parigina per G. Cozza-Luzi con accompagnamento del testo arabico pel Can. B. Lagumina. Documenti per servire alla storia di Sicilia, IV serie vol II, Palermo 1890. He зная этих изданий, еще раз напечат. A. Wirth, Chronograph. Spane (Frankfurt 1894), 11–16.

§ 49. Симеон Магистр и Логофет. С этими именами до нас дошла в нескольких рукописях хроника, о которой мы, к сожалению, еще недостаточно осведомлены. Хотя теперь уже ясно видно, что это сочинение призвано сыграть важную роль в уяснении лабиринта отношений между источниками позднейших хронистов; все-же в настоящее время было бы напрасным старанием попытка точно определить первоначальный объем, время написания, источники и автора хроники. Теперь можно сказать лишь следующее: весьма вероятно, что Симеон Магистр и Логофет идентичен с Симеоном Метафрастом, знаменитым перерабатывателем житий. Составленная им хроника обнимала, вероятно, время от сотворения миpa до смерти Романа Лакапина (948). Составление произведения падает не на очень позднее время; ибо даже если бы Логофет не был идентичен с Метафрастом, время окончания его произведения должно было бы быть отнесено к первым годам правления Никифора Фоки (963 – 969). До сих пор был опубликован под именем Симеона Магистра и Логофета относящийся к 813–963 годам конец хроники, сохранившейся в Cod. Paris. 1712. Выдержки из первой ее части были сообщены Г. Гельцером. Однако вся эта хроника не имеет, как заметил сам Гельцер, ничего общего с Симеоном и потому в будущем во избежание недоразумений должна быть обозначена, как хроника Псевдо-Симеона.

С помощью греческих рукописей и славянского перевода, хроника Симеона, бывшая до сих пор довольно туманным понятием, может быть впоследствии восстановлена так полно и верно, как только возможно восстановить такого рода произведения.

Издания: А. Издана лишь последняя часть Псевдо-Симеона из Cod. Paris. 1712. Combefis в Scriptores post Theophanem CP 1685 стр. 401–498. – Не делая ни малейшей попытки почерпнуть из других рукописей разъяснения относительно настоящего Симеона, I. Веккеr повторил этот текст (с некоторыми поправками) в СB после продолжения Феофана Bonn 1838 стр. 603–760. –Повторено PG CIX, 663–822. –Первая часть Псевдо-Симеона была проанализирована Г. Гeльцером Sextus Julius Africanus II, 1 (1885) 357–384. (ср. там же стр. 280 н сл.. –Славянский перeвод хроники Симеона Логофета с дополнениями Изд. Имп. Акад. Наук Спб. 1905.

В. Настоящей Симеон еще не издан. До времени он может быть заменен изданиями Льва Грамматика, представляющего довольно верный список или редакцию Симеона.

§ 50. Лев Грамматик (Λέων γραμματικός) Феодосий Мелитинский (Θεοδόσιος ό Μελιτινός), Псевдо-Полидевк. С этими именами связаны три компиляции, требующие общего рассмотрения; если бы имя автора сохранилось в одной из них, то история литературы говорила бы просто о произведении Льва, Феодосия или Полидевка и его переработках или вариантах. Все же практически удобно, что мы обладаем теперь понятной номенклатурой для этих трех хроник. Как при изучении Георгия Монаха, так и здесь приходится различать не редакции, но рукописи, чем еще больше затрудняется установление литературно-исторических фактов. На произведения этого рода в Византии никогда не глядели как на законченные памятники литературного значения, а лишь как на практические руководства и настольные книги, которые каждый владелец или переписчик эксцерпировал, расширял и перерабатывал сообразно своим надобностям и вкусу. Литературно-исторические понятия самостоятельного труда, редакции и простого различия между списками часто переплетаются здесь между собою. Таким образом, например, В. Tafel объявил Льва и Феодосия совершенно идентичными, одним и тем же лицом¹¹⁷, носящим лишь различные имена; но этот взгляд все же совершенно не верен.

Хроника Льва Грамматика, попорченная в начале, начинается с середины предложения размышлением о грехопадении; за этим следует история от Адама до всемирного потопа, история евреев, вавилонских и персидских царей, Александра Великого, Птолемеев до Клеопатры, наконец, история римских и византийских императоров до кончины Романа Лекапина (948). В конце труда в Cod. Paris. 1711 находится заметка, что история новых императоров дополнена Грамматиком Львом в 1013 г.; ἐτελειώθη ἡ τῶν νέων βασιλέων χρονογραφία, πληρωθεῖσα παρὰ Λέοντος γραμματίκου, μηνὶ ἰουλίῳ ὀγδόῃ, ἑορτῇ τοῦ ἁγίου μεγάλου μάρτυρος Προκοπίου, ἔτους ͵ϛφκα», ἰνδικτιῶνι ἑνδεκάτῃ). Видно, что Лев признает себя не автором, а лишь редактором более старого труда; с этим согласуется и выражение: τῶν νέων βασιλέων; автор, писавший в 1013 г., никогда бы не приложил такого эпитета к Роману Лакапину и его предшественникам. Лев попросту заимствовал это заглавие своего источника. Таковым была, по всей вероятности, хроника Симеона Магистра и Логофета. Родство, обнаруживающееся как у Льва, так и у Феодосия и Псевдо-Полидевка с Муральтовским Георгием Монахом, происходит от того, что первоначальный Гeopгий был точно так же дополнен и продолжен из хроники Логофета.

В тесном родстве с Львом Грамматиком находится хроника, сохранившаяся под именем Феодосия Мелитинского. И здесь мы имеем сначала ту же самую историю сотворения миpa, которая встречается в попорченном виде в начале хроники Льва и полностью у Псевдо-Полидевка, затем восточную, римскую и византийскую историю до 948 г. Главное различие Феодосия (в его теперешней редакции) от Льва состоит в том, что у него недостает всей части от Цезаря до Диоклитиана. Кроме того, начиная с Константина, у Феодосия отсутствует целая группа характерных данных, отчасти общих Льву с Кедриным. Вообще же Феодосий представляет собою не что иное, как переработку Логофета, снабженную самостоятельным именем.

Под именем Юлия Полидевка ("Ιούλιος Πολυδεύκης) сохранилась хроника, озаглавленная ‘Iστορία φυσιχή. Однако доказано с полной очевидностью, что имя автора, равно как и заглавие, являются подделкой греческого переписчика Андрея Дармария, три раза переписывавшего это сочинение. Его списки (Coad. Мопас. gr. 181, Palat. gr. 399, Barber, gr. I 56) прямо или косвенно восходят к еще сохранившемуся Cod. Ambros. D. 34 sup., стр. 10, по которому это сочинение было впервые издано Bianconi. Первоначальное заглавие гласило: κοςμοποιΐαν  καὶ χρονικὸν ἐφεξῆς. Теперь хроника этого Псевдо-Полидевка после излoжeния сотворения миpa, история евреев, вавилонян, персов, Александра и Птолемеев, наконец, после становящейся все более и более обстоятельной истории римских императоров, обрывается посредине правления императора Валента (377 по P. X.); первоначально же, как можно с большим вероятием заключить по аналогии с подобными трудами и на основании использованных источников, она простиралась много дальше, во всяком случае далеко в византийское время. Для дохристианского времени она согласуется вообще со Львом Грамматиком и Феодосием Мелитинским, хотя уже и в этом отрывке имеются довольно значительные отклонения; между прочим, от Льва и Феодосия хроника эта отличается тем, что для списков языческих государей дохристианского времени в ней использовано возникшее в 845 г. изданное A. Mai Χρονογραφεῖον σύντομον. Окончательно нарушается это согласие с покорения Египта римлянами: с этого момента источником Псевдо-Полидевка является большею частью «церковная история» Евсевия, частью прямо, частью через посредство рассказа монаха Александра о нахождении креста, взятого в хронику целиком; кроме того, автор использовал Созомена и какую сокращенную редакцию Historia tripertita Феодора Чтеца, которая цитируется и у других хронистов, но нигде так обстоятельно и в таком чистом виде, как здесь. В более тесном родстве со Львом и Феодосием стоит сохранившая в Cod. Vatic, gr. 163 анонимная хроника, которую раньше, под влиянием неточной заметки В. Hase, считали полным экземпляром Псевдо-Полидевка; в ватиканском списке, оригинал которого в конце был попорчен, хроника обрывается посредине предложения на правлении императора Романа II (959–963); по-видимому, она и не захватывала дальнейших событий и составлена была, вероятно, к концу X века. Особенностью этой хроники является то, что она часто, несмотря на все свое coгласие со Львом и Феодосием, цитирует имена авторов, которые отсутствуют у этих двух. Из других наблюдений ясно также, что автор ватиканского списка почерпал сведения не из Льва и Феодосия, а самостоятельно, как и они, перерабатывал один и тот же источник, именно, хронику Симеона. Своеобразная для автора история римских царей ясно указывает на литературный круг Малалы. В изложении императорского времени ватиканский список согласуется большей частью с Львом и Феодосием, но и здесь не без значительных отклонений. В виду сохранения весьма значительных отрывков Феофана, недостающих у Льва и Феодосия, хроника обещает быть важной и для критики текста этого автора. Исчерпывающее сличение Codex Vaticanus 163 с напечатанным текстом Льва, Феодосия и Псевдо-Полидевка еще стоит на очереди. Псевдо-Полидевк, Феодосий, Лев Грамматик и Симеон ценны для нас тем, что сохраняют важные древние фрагменты, особенно Секста Юлия Африкана.

Издания: Лев Грамматик. Конец (813–948) издал впервые Combefis в СР 1655 вслед за Феофаном. – Повторено в CV 1729. Остальную часть хроники издал J. A. Cramer, Anecdota Parisina 2 (1839) 243–379. – Обе части соединил I. Веккеr в СВ: Leo grammaticus, Bonn 1842. Текст здесь мало исправлен и совсем упущено из виду, что Ign. Hardt опубликовал уже раньше богатое coбрание вариантов к Льву (в Neuer literar. Anzeiger 3 Jahrg. Halfte, Tubingen 1808, crp. 61–380); также; и издание Юлия Поллуксa Ign. Hardt«a., откуда можно было бы дополнить начало Льва, не принято было Веккеr»ом во внимание. Обстоятельные рецензии на изд. Веккеr«a, L. Tafel, Gelehrte Anzeigen der bayer. Akad. 1854, июль–декабрь, исторический отдел, cтp. 150–183. –Текст Веккеr»а повторен в PG, СVIII, 1037–1164.

Феодосий Мелитинский: Ed. pr. L. Tafel в Monumenta saecuIaria, изд. кор. бавар. Акад. Наук III отдел, ч. I, Monachii 1859. Отрывок из того-же самого мюнхенского кодекса, которым пользовался Tafel, издал Martin Orusius Aethiopicae Heliodori historiae epitome Francofurti 1584 стр. 359– 375 (Nuptiae imper. Tneophili Const, anno Chr. 830 e chronico ms Θεοδόσιου του Μελέτιου, quod a. 1578 Stepb. Gerlachius ex ilia urbe Tybingam attulit).

Псевдо-Полидевк: Bd. pr. Anonymi scriptoris historia sacra ab orbe condito ad Valentinianum et Valentem impp. e veteri codice Graeco descripta J. B. Bianconi etc. latine vertit et nonnulla annotavit, Bononiae 1779 (из одного миланского кодекса без всяких других пособий и без внимания к родственным авторам). – На основании мюнхенской рукописи, нe зная об издании болонского профессора, то же произведение издал Ign. Bardt Ἰουλίου Πολυδεύκους ἱστορία φυσική. Julii Pollucis historia physica seu chronicon ab origine mundi usque ad Valentis tempora. (Monachii et Lipsiae 1792). Для установления текста Bardt сличил Фeодосия Meлитинского, Кедрина, Малалу и других хронистов, следовательно, он сделал больше, нежели впоследствии Веккеr для своего Льва Грамматикa. – Julii Pollucis, historia physica et chronicon a J. B. Bianconio e codicc Mediolanensi ἀκεφάλῳ primum descripta, nunc e codice Bavarico aucta et emendata. op. Ph. Schiasii (Bononiae 1795).

§ 51. Иоанн Скилица. (’Iωάννης ό Σκυλίτζης) занимал видное положение в Византии; в заглавии его труда он назван куропалатом и друнгарием телохранителей; Кедрин в своем предисловии называет его протовестиарием и фракисийцем, чем, по всей вероятности, обозначается его происхождение из Фракисийской фемы Малой Азии. Время его жизни можно определить довольно точно. Во вступлении он называет себя современником Михаила Пселла (с 1018 – 1079); его труд доведен до 1079 г., а некоторые из его юридических писаний обращены к императору Алексею Комнину; отсюда с достоверностью следует что он писал во второй половине XI века и пережил еще на некоторое время 1081 г. Хроника Скилицы обнимает время от возвышения Михаила I Рангави до правления Никифора III Вотаниата, т. е. 911–1079 г.г. В одной венской рукописи, судя по заглавию, труд, по-видимому, доходит до начала правления Алексея I Комнина (1081). Согласно господствующему до сих пор взгляду, Скилица дал две редакции своего труда: более ранняя обнимает время с 911–1057 г. (до Исаака I Комнина); в позднейшей труд продолжен и дополнен до 1079 (1081) г. Это предположение основалось на том факте, что Кедрин вставил хронику Скилицы в свою только для времени до 1057 г. Однако, этот аргумент недостаточен: Кедрин вообще свой труд довел только до этого года, если-бы он захотел продолжать, то мог бы почерпать сведения вместо Скилицы из другого источника. Замечание Феодора Газского (в сочинении «О происхождении турок»), что Скилица кончает Исааком Комнином, доказывает слишком мало, ибо возможно, что и он имел перед собою лишь Кедрина и был этим введен в заблуждение, подобно новым исследователям. Разрешение вопроса нужно ожидать лишь от тщательного изучения рукописей¹¹⁸. Труд Скилицы, как и более ранние хроники, является историей византийских императоров, т. е. расположен в порядке правления отдельных императоров, причем рассказ о событиях правления каждого из них образует отдельный отрывок, – деление, стершееся у Кедрина. В то же время труд Скилицы является также продолжением Феофана, – ясное доказательство того значения, которым пользовалась хроника последнего в последующие столетия. Правда, показание автора, что он примыкает к Феофану, нельзя понимать совершенно буквально, ибо он начинает приблизительно двумя годами ранее того момента, которым кончает Феофан; однако, этот промежуток времени, именно историю Михаила I, Скилица излагает совсем кратко, давая ее, как вступление к настоящему началу труда, к истории Льва V Армянина. Продолжением Феофана определенно называет Скилицу уже Глика.

В литературно-историческом отношении интересны те замечания, которые Скилица предпослал своему труду. Они показывают, что даже у одного из самых сухих и, повидимому, совершенно тупых византийских хронистов были и живой интерес к истории, и довольно ясное понимание цели и назначения своей работы, и умение использовать источники, и знание потребностей своего времени. Во вступлении Скилица дает обзор книг, из которых до сих пор можно было почерпать сведения по византийской истории. Для раннего времени имеется, по его словам, превосходное руководство: историческое сочинение, начатое Георгием Синкеллом и продолженное Феофаном. К сожалению, после них никто не предпринял подобной работы. Имеющиеся труды частью слишком кратки и мало основательны, как труд его современника Пселла, частью – это монографии, как труд Генесия, Льва Диакона и других. В них изображены лишь отдельные периоды времени, да и те изображены большей частью партийно и тенденциозно, так что читатель часто бывает вводим в заблуждение. Потому то Скилица поставил себе задачей, использовав как эти ранние работы, так и дошедшие до него от старых людей устные рассказы, написать сжатое руководство по истории, в котором будут выпущены партийные данные, сглажены противоречия прежних показаний и дано удобное краткое изложение важнейших событий. Конечно, ожидания, возбуждаемые этими словами, исполнены лишь отчасти, так как добрая воля и самосознание хрониста были выше его сил и средств.

Что касается источников Скилицы, то для истории византийских императоров от вступления на престол Льва V до падения Романа I он пользовался преимущественно продолжением Феофана, а кроме того, в начале, для истории Льва V и Михаила III, в некоторых местах – Генесием; далее, для истории несовершеннолетнего Константина Порфирородного и правления Романа I в одном месте – Львом Диаконом, в других местах – неизвестным нам источником со следами враждебной императору партийной точки зрения. История единодержавия Константина Порфирородного и Романа II совершенно не зависит от продолжения Феофана, во всяком случае не может быть возведена ни к какому определенному источнику. Для времени Исаака Комнина он использовал Михаила Атталиата. Сам Скилица был источником для позднейших хронистов, особенно для Кедрина, который вставил в свой труд его хронику почти целиком.

Издания: Полный текст напечатан до сих пор лишь в одном из тех латинских переводов, которые делались в ХVI веке без уделения внимания филологическим и литературно-историческим вопросам лишь в целях исторического назидания: Histonarum compendium., quod. . . a Joanne Curopаlate Scilizae (!). . .conscriptum et nunc recens a Joanne Baptista Gabio e craeco in Latinum conversum, Venetiis 1570.

Полное издание греческого текста было сочтено излишним, потому, что большая часть труда почти без изменения встречается в xpoнике Кедрина. – Предисловие Скилицы ed. pr. Monfaucon. Bibliotheca Coisliniana стр. 206 сл., по нему Веккеr в своем издании Кедрина I стр. 3 сл. –Последняя часть Скилицы (1057–1079), не взятая Кедрином, была издана в СР, как предисловие к Кедрину 2 (1647) 807–868. –Затем в CV 1729. – Повторено I. Веккеr"ом с Кедрином СВ Bonn 1838–39, т. II, 641–744. – Повторено PG CXXII, 368–476. – Полное критическое издание греческого текста подготовляется Joh. Seger’oм для ВТ.

§ 52. Георгий Кедрин (Γεώργιος ό Κεδρηνός), жизнь и личность которого нам совершенно неизвестны, по всей вероятности, монах, составил в конце XI или в начале XII столетия Σύνοψις ίστοριῶν, т. е. всемирную хронику. Это произведение начинается также с сотворения миpa. затем заключает в себе, – подобно Георгию Монаху, Симеону Логофету, Льву Грамматику и др., иудейскую и прочую восточную историю, наконец, римскую и византийскую до начала правления Исаака Комнина в 1057 г. Редкая даже для византийского хрониста несамостоятельность автора выступает с достаточной ясностью уже в его предисловии. Оно в общем списано со Скилицы; в конце автор замечает, что он составил свое руководство всемирной истории из произведения протовестиария Иоанна (Скилицы), Георгия Синкелла, Феофана и некоторых других книг. Если мы исследуем источники его работы, только частью поименованные в предисловии, то в самом деле увидим, что она представляет собою ни что иное, как компиляцию из других, нам большей частью известных трудов. Главным источником является сохранившаяся в Cod. Paris. 1712 хроника (Псевдо-Симеон), затем Феофан, Георгий Монах и Симеон. В хронологии Кедрин придерживается Панодора и его последователя Синкелла; широко пользовался он и Пасхальной хроникой. Наконец, с 811 г. произведение Кедрина представляет собой ни что другое, как буквальную передачу хроники Скилицы, причем лишь сглажено введение оригинала и выпущены некоторые места. Эта часть (811–1057) имеет для нас ценность лишь до тех пор, пока перед нами нет полного греческого текста Скилицы.

Издания: Ed. рг. Graece et Latine G. Xylander (Basileae 1566) с комментарием, указателем, хронологическими таблицами. – В СР изд. A. Fabrotus 2 т. I. Paris 1647) с комментатемъ Goar"а, латинским переводом и глоссарием. – Перепечатка в CV 1729, – В СВ изд. I. Веккеr, 2 т. Воппае 1838– 1839, с приложениями СР; текст здесь, не в пример прочим томам СВ, издан несколько тщательнее, благодаря тому, что Веккеr использовал приготовленное для одного взятого из Скилицы отрывка Brunet de Presle сличение cod. Coislin. 136, содержащего оригинальное произведение Скилицы. Все же нужно остерегаться доверять особенно неудовлетворительному здесь указателю. – Повторено РG СХХI–СХХII, 1–368.

§ 53. Иоанн Ксифилин (’Ιωάννης ό Σιφιλῖος). Интерес к изучению истории и к древней литературе вообще, вызванный прежде всего многосторонней деятельностью Константина Порфирородного и его редакторов, не оставался без дальнейших последствий. В следующем же столетии, а еще более в эпоху Комнинов, мы всюду находим следы деятельности, ставящей себе целью сохранение памятников древней литературы. К числу авторов, которые были снова переработаны в это время и хоть в обширных выдержках сохранены для потомства, принадлежит Дион Кассий. Именно, после того, как эксцерпторы Константина Порфирородного уже использовали Диона Кассия, два византийца, один – конца XI-го, другой – начала ХII-го века, положили труд этого историка в основу своих собственных описаний: первый сделал из доступных ему книг Диона весьма обширное извлечение, рассчитанное на потребности его времени; второй вставил в рамки большой всемирной хроники другую часть этого труда, очевидно, уже ставшего довольно редким. Первый из этих двух родственных по духу писателей – Ксифилин, второй – 3онара; оба имени поэтому самым тесным образом связаны с историей античной историографии.

Иоанн Ксифилин из Трапезунта, племянник одноименного патриаpxa, был монахом и жил в Константинополе во 2-ой половине XI века. По поручение императора Михаила Парапинака (1071–1078) он сделал извлечение из римской истории Диона Кассия. К сожалению, оно содержит только книги 36–80, так как в экземпляре Диона, которым пользовался Ксифилин, не хватало первых книг; но и помимо этого, в его экземпляре были пробелы – яркое доказательство того, что действительно пора было спасти этого древнего автора, насколько это было еще возможно. Впрочем, есть много оснований предполагать, что Ксифилин имел под руками не первоначальный текст Диона, а лишь воспроизвел извлечение из последнего. Таким образом, благодаря Ксифилину, сохранилось содержание совершенно утраченных последних книг Диона (приблизительно – последние две декады), а первые были во многом дополнены и исправлены.

Издания: Сопоставление всех прежних изданий и переводов дает Samuel Eeimarus в своем издании Диона Kaccия (2 т.т. Hamburg 1750– 52), т. II, 1543. – Переиздан Ксифилин в новых изданиях Диона Kaccия Bekker«a, Dindorfа и, наконец, J. Mtlber»а в ВТ, Lipsiae 1890. [Об Иоанне Ксифилине ср. опубликованные совсем недавно работы прот. К. Кекелидзе, Иоанн Ксифилин, продолжатель Симеона Метафраста (Христианский Восток, изд. Акад. Н. т. I вып. III стр. 325–347. СПБ. 1912) и В. В. Латышев: «Четьи Минеи Иоанна Ксифилина» предварительное сообщение. Изв, Имп. Акад. Н. VI сер. 4 прил. СПБ. 1913. (В.Б.)].

§ 54. Иоанн Зонара (’Iωάννης ό Ζωναρᾶς), подобно Скилице, занимал высокие посты на государственной службе. Он был начальником телохранителей и заведующим императорской канцелярией (μέγας δρουγγάριος τῆς βίγλης και πρωτασηκρῆτις); позднее он удалился монахом на один из Принцевых островов (остров св. Гликерии) и здесь в уединении написал, по его уверению, лишь уступая настойчивым просьбам друзей, свое руководство истории (’Eπιτομή ἱστοριῶν). Время составления его можно определить лишь приблизительно. Раннюю границу образует 1118 г.; так как, во-первых, произведение кончается этим годом, а затем 3онара ясно замечает в конце¹¹⁹ что он не считал полезным и уместным писать о дальнейшем периоде времени: «Да будет здесь предел моему труду и да остановится бег истории, зашедший у меня далеко; предавать письму остальное я не считаю полезным и своевременным». Завершение труда могло последовать самое позднее в два первые десятилетия правления Мануила Комнина (1143 – 1180), так как пользуется трудом и цитирует его Глина, писавший свою хронику при этом императоре. Этим определяется и время жизни автора: с конца XI столетия приблизительно до средины ХII-го. Труд 3онары, разделенный Du Cangéем на 18 книг, есть всемирная хроника, начинается она с сотворения миpa и кончается вступлением на трон Иоанна Комнина в 1118г. Однако среди остальных византийских всемирных хроник она занимает выдающееся положение: она обстоятельнее и выделяется использованием большого числа недошедших до нас источников. Здесь мы имеем дело не с одним из тех тощих, падких до чудес исторических компендиев, которые постоянно встречаются в исторической литературе византийцев со времени Малалы, но с руководством по всемирной истории, явно рассчитанным на более высокие потребности. В то время как другие хронисты ограничивались использованием старых византийских сборников, особенно Малалы, Иоанна Антохийского, Феофана и Георгия Монаха, Зонара, напротив, обратился к некоторым обширным старым историческим трудам и добыл из них новый материал. Будучи содержательнее трудов большинства остальных хронистов по материалу, труд 3онары отличается от них и формой изложения. В то время, как хронисты передают свои источники большей частью дословно, Зонара выказывает известную самостоятельность; содержание своего источника он излагает короче и, по крайней мере, отчасти своими словами. Несмотря на эти относительные преимущества, произведение его остается все же монашеской работой. Это очень замечательно сказывается уже в предисловии по взглядам, развиваемым здесь 3онарой, всякая светская научная работа должна считаться суетной праздностью, и поэтому грех составления своего труда он возлагает прямо и определенно на своих друзей. От них же, если мы можем ему верить, он получил точная сведения о принципах исторического повествования, которые в существенном состоят в требовании краткого, но содержательного изложения: Относительно пособий при своей работе Зонара замечает, что в удаленном от всего света углу, он принужден ограничиться немногими трудами¹²⁰; иных книг он не мог достать, несмотря на все свои старания, потому ли, что они вообще потеряны, или потому что друзья, которые должны были их достать, недостаточно серьезно старались; сам же он пребывает вдали от Константинополя, на одном маленьком острове (πόρρω ἄστεος ἐν νησιδίῳ ἐνδιαιτώμενος). достойно внимания, что у него, между прочим, не было полного экземпляра Диона Кассия.

Главная ценность 3онары заключается в сохранении им хороших источников. Если он довольно самостоятельно переработал их форму, то этого нельзя сказать относительно содержания: фактический материал он оставляет почти неприкосновенным. Очищающая критика предания ему чужда; по этому поводу он сам замечает во вступлении, что известия различных авторов часто не согласуются одно с другим, и ему пришлось бы написать целое сочинение, если бы он захотел примирить все противоречия и исследовать их причины; от этого он должен отказаться. Указания, делаемые самим Зонарой о своих источниках, недостаточны; хотя он и называет во вступлении св. Писание, «Древности» Иосифа Флавия и часто цитирует также в самом сочинении свои источники; но все это, понятно, делалось без определенной системы, так что мы оставались бы в большом неведении, если бы некоторые новые исследования не рассеяли здесь тьму. Для первых 12 книг (от сотворения миpa до Константина Великого) Зонара пользуется, смотря по материалу: Ветхим Заветом, чрезвычайно много «Иудейской войной» и сокращением «Иудейских древностей» Иосифа, хроникой Евсевия, церковным историком Феодоритом, в обширных размерах Ксенофонтом, всю «Киропедию» которого он приводит сокращенно в своей хронике, столь же обильно Плутархом, наконец, Геродотом и Аррианом. Для римской истории от Энея до разрушения Карфагена и Коринфа Зонара имеет только два главных источника, именно для основных нитей рассказа Диона Кассия, а для пополнения биографических подробностей «Жизнеописанию Плутарха¹²¹. В этой части и заключается главное значение Зoнары; ибо здесь он сохранит нам от 1-й до 21 книги труда Диона Кассия, теперь утраченные за исключением некоторых отрывков, следовательно, приблизительно четверть всего произведения. Вместе с Ксифилином, эксцерпты которого дают возможность отчасти восстановить потерянные заключительные книги Диона Кассия, Зонара является поэтому главным пособием при восстановлении этого автора, от которого самостоятельно и в болee или менее полном видe до нас дошла лишь средняя часть, т. е. книги 37–54. Для времени после разрушения Карфагена, для которого у 3онары не было Диона Кассия, он прибегал к выдержкам из Плутархова жизнеописания Помпея и Цезаря. Затем опять появляется в роли главного источника Дион Кассий, из которого в распоряжении Зонары были (после упомянутого начинающегося приблизительно 21-й книгой пробела) книги 44–80; частью еще в оригинале, частью, по крайней мере, в извлечении Ксифилина. Зонара приблизительно с кн. 11 гл. 21 не имел более полного Диона, а пользовался, как источником, «Сокращением» Ксифилина и поэтому для эпохи от Траяна (или Нервы) до Александра Севера труд Зонары для историка ценности не имеет. Доказано это Вoisseuain. Для церковных событий Зонара привлек Евсевия, из которого он дает нечто вроде церковной статистики, уделяя особенное внимание спискам епископов. Наконец, для времени от Александра Севера до Константина Великого для политической истории он использовал Петра Патрикия, для церковной – Евсевия или восходящие к нему источники. Нельзя думать, что Зонара пользовался Поливием и Аппианом, ибо хотя он их и цитирует, но с одной стороны это лишь мнимые цитаты, с другой же стороны он ни разу не называет этих писателей в нашем отрывке (книги 7–9), что, конечно, придало бы больше веса этой вышеуказанной догадке. Начало 13-й книги (322–450 по P. X.), кажется, восходит к неизвестному потерянному для нас источнику. Для последующего времени главным источником является хроника Феофана. От Льва I до Юстина II (457–565) он пользовался наряду с нею другим, до нас не сохранившимся и неизвестным, но без сомнения превосходным источником, сохранением которого Зонара и в этой части приобретает большую ценность. Этот неизвестный источник использован и Кедрином и в свою очередь восходит к хорошим древним источникам, как Кандид и Малх. Кроме того, Зонара пользовался также Прокопием, патриархом Никифором, Григорием Монахом в полной редакции, Кедрином и Магистром и Логофетом Симеоном, иногда также церковными сочинениями, наконец, продолжением Георгия и Феофана, (биография Василия). Исследования об источниках последней части, т. е. для времени с 965 до 1118 г. у нас еще нет; во всяком случае здесь Зонара зависит преимущественно от Скилицы и Пселла. В какой степени названными источниками он пользовался действительно из первых рук, выяснено не вполне. Но во всяком случае, кроме оригинальных произведений, Зонара привлекал и поздние компиляции. Недавно определен подобный побочный источник для римской императорской истории, а именно хроника, в которой уже были обработаны в одно целое многие древнейшие труды, и которая одинаково служила источником, как Зонаре, так и автору синопсиса Сафы (см. § 59).

Большой распространенностью, о которой свидетельствует многочисленность списков, сочинение 3онары обязано массе исторического материала, собранного здесь в целый компендиум. Позднейшие хронисты (Манасс, Глика, Ефрем) делали из него обильные выписки.

Во время расцвета сербско-славянской переводной деятельности 3онара был переведен на сербский, позднее и на другие славянские языки и компилирован русскими хронистами. В эпоху Возрождения Зонара также нашел многочисленных любителей и распространялся в латинском, французском и итальянском переводах. Лишь много позднее обратилось к этому автору научное исследование; оно стремилось к тому, чтобы выделить и установить соединенные здесь в пестрой мозаике отрывки древних авторов. Изложение у Зонары лучше, чем у предыдущих хронистов, особенно у Феофана. Правда, стиль его не одинаков: как он и сам говорит, он в языке подлаживался под соответственные источники, чем он, вероятно, хочет собственно отметить лишь то, что, не сознавая того, он подпадал их влиянию. Таким образом его форма изложения является как бы результатом компромисса между различно говорящими источниками; он умеряет слишком высокий слог одних, очищает слишком обыденный и переполненный вульгаризмами слог Феофана. В самостоятельных частях Зонара усваивает себе плавное изложение, не прерываемое ничем неожиданным, с церковной окраской.

Под именем 3онары имеются также церковные писания. Хотя мы не имеем никаких положительных свидетельств в пользу тождественности этого Зонары с Зонарою хронистом, но ничто не говорит и против. Более того, то, что хронист Зонара в конце концов сделался монахом делает весьма правдоподобным предположение, что мы в нем имеем автора и этих церковных писаний.

Издания: Ed. pr. I о a n n i s Zonarae Monacki etc. in tres tomes distinctum etc. labore Hieronymi Wolfii Graece ac latine Basileae 1557, с маленьким комментарием, указателем и латинским переводом) –В CP ed. С. Du Cangius. Paris 1686–87. –Повторено в Венеции СV 1729. –В СВ ex гесепsione Maurieii Pinderi 2 тт. Bonnae 1841–1844 первые 12 книг с предисловиями Wolf«а и Du Cange’а, а том III (кн. XIII–XVIII) изд Th, Bȕttner Wobst (Bonnae 1897). –Полностью издал L. Dindorf ВТ (Lipsiae, 1868–1875) с новым дополнением на основании одного cod. Мопас. и одного cod Paris, равно как и с приложениями из СР и предметным указателем. – Издания даже Pinder»а. и Dindorf"а неудовлетворительны в своем основании; Bȕttner Wobst привлек для приготовлелного им заключительного тома СВ богатый рукописный материал; необходимо новое издание всего труда на ocновании критического исследования рукописей. – Полное издание PG CXXXIV, CXXXV, 1–438; CXXXVII (канонические произведения Зонары); сравн. СХIХ, 1011.

Переводы имеются на латинский, итальянский, французский, новогреческий. О славянских переводах см. V. Jagie Archiv f. slav. Phil. II (1877) 14 слл.

§ 55. Константин Манасс (Κωνσταντῖνος ὀ Μανασσῆς), время жизни которого приблизительно первая половина XII столетия, написал много произведений политическим пятнадцатисложным стихом и несколько произведений прозою. На первом месте, стоит «Хроника», озаглавленная Σύνοψις ίστορική. Она состоит из 6733 политических стихов, начинается по обыкновению с сотворения миpa и кончается смертью Никифора Вотаниата в 1081 г. За обстоятельным заглавием в некоторых рукописях следует следующая заметка: Ἐξεφωνήθη δὲ πρὸς τὴν σεβαστοκρατόρισσαν Εἰρήνην τὴν νύμφην τοῦ βασιλέως κυροῦ Μανουὴλ σὺν τῷ αὐταδέλφῳ αὐτοῦ κυρῶ Ἀνδρονίκω. Согласно этому свидетельству произведение написано по побуждению невестки императора Мануила, жены его брата севастократора Андроника. В кратком вступлении автор вспоминает неоднократные подарки, которыми принцесса освежала сухость его тяжелой работы, и затем тотчас же переходит к своей теме «чтобы некоторым людям речь его не показалась слишком льстивой»     (μήπως κολακικώτερος δόξῃ τισὶν ὁ λόγος). Это несколько странное замечание конечно, кивок в сторону людей вроде Феодора Птохопродрома, безмерное низкопоклонничество которого тогда даже при дворе могло стать посмешищем для всякого рассудительного человека; Манасс, как человек с чувством меры, хочет лучше сделать хорошего меньше, чем слишком много. Лишь в конце труда он делает Комнинам грубый и довольно неловкий комплимент: истории Комнинов он не излагал, ибо они переплыли такой океан великих дел, который измерить не мог бы и сам могучий Геракл. В то время как Ефрем просто версифицирует сухой прозаический рассказ, романист Манасс пробует сообщить своему изложению поэтический подъем цветами красноречия, эпитетами, мифологическими намеками, щедрыми описаниями, широкими сравнениями¹²² и экскурсами в область морали¹²³. Историческое понимание и интерес движутся в плоскости той же мещанской популяризации, как у Георгия Монаха и Глики. Как источниками, Манасс пользовался Дионисием Галикарнасским, Иоанном Лидийцем и Иоанном Антиохийским в его первоначальной редакции, т. е. без тех церковно-исторических добавлений, в связи с которыми Иоанн влиял на позднейшую хронистику. (Симеона Магистра и Логофета и др.); в расположении истории императоров Манасс также оказывается в удивительном согласии с салмасиевским Иоанном. Для позднейшего времени Манасс пользовался, кроме Псевдо-Симеона, главным образом той обширной хроникой, которая служила источником для Зонары и для синопсиса Сафы. О распространенности, которой пользовалась хроника Манасса, свидетельствуют и большое число сохранившихся до нас списков ее и то большое внимание, которым она пользовалась у позднейших византийцев. Первым ее использовал Михаил Глика, затем, вероятно, во время, еще весьма близкое к Манассу, она была также подвергнута свободной прозаической обработке. От этой последней с одной стороны ведут начало согласующиеся с Манассом эксцерпты Плануда, с другой – большие отрывки анонимной всемирной хроники на простонародном языке, которая имеется у нас во многих по языку и содержанию сильно отличающихся редакциях. Кроме Манассa в это произведение, необыкновенно важное для знакомства с народным историческим пониманием византийцев и для изучения греческого языка, вплетены на большом протяжении также Феофан, Гeopгий Монах, Кедрин, Зонара и другие. В одной редакции большие отрывки Манассовой парафразы, заменены отрывками из Зонары.

Подобно другим хронистам, и Манасс перешел к славянам: появившийся около 1350 г. славянский перевод его хроники принадлежит к выдающимся трудам так называемой среднеболгарской литературы. Великолепная, снабженная иллюстрациями рукопись этого еще неизданного перевода находится в Ватиканской библиотеке. В то время как славяне усвоили оригинальное произведение Манасса, румыны удовольствовались упомянутой отчасти восходящей к Манассу анонимной всемирной хроникой на простонародном языке: более короткая и притом пополненная отрывками из Малалы, Кедрина и другими добавлениями редакция ее переработана была в румынскую вceмирную хронику.

Издания: Ed. pr. Meursius Lugduni Batavorum 1616. –Ed. A. Fabrotus Paris 1655. Ed. J. Bekker CB 1837 (Bместе с Иоилeм и Георгием Акрополитом). –Повторево РG СХХIII, 216–472.

Переводы: Латинский, сдавянский. О славянском переводе см.: V. Jagic Arch. f. slav. Phil. 2 (1877) 12 и слл. Несколько снимков из ватиканской рукописи славянского перевода (Cod. Slav. 2) у G. Schlumberger Nicophore Phocas стр. 567, 571, 573, 575. Описания ватиканской р-си в Ж. М. Н. Пр. 1839 т. 22 и у Востокова. Описании Румянц. Муз. (СПБ. 1842), стр. 382–391.

§ 56. Михаил Глика (Μιχαήλ ό Γλυκᾶς) родился в первой трети XII века и прожил до конца этого столетия. В 1159 г. он был замешан в какой-то – в какой, точно не известно –  политический процесс и был заточен; из тюрьмы он обратился к императору Мануилу с сохранившимся до нас просительным стихотворением на простонародном языке. Наказанный, несмотря на это, ослеплением, которое, однако, было выполнено, очевидно, в мягкой форме, он, впав вследствие осуждения в бедность, обратился еще раз в 1164 г. к императору, представив ему написанное политическими стихами собрание народных пословиц с богословскими толкованиями, к которым в виде пролога и эпилога были присоединены панегирик и просьба в стихах. Немного позднее Глика написал популярную всемирную хронику. Наконец, в седьмом или восьмом десятилетии двенадцатого столетия он использовал свои естественнонаучные и богословские познания, ясно выступающие уже в его аллегориях к пословицам и в хронике: он дал письменные ответы на многочисленные действительно обращенные к нему или выдуманные вопросы из области богословия. При помощи этих писем он старался приобрести или, быть может, сохранить милость высокопоставленных особ после того, как попытки его приблизиться к самому императору, кажется потерпели в конце концов неудачу. О происхождении Глики, если верить Лаббе, рукописные заглавия говорят, что он был сицилиец (Σικελιώτης). Само по себе это возможно, только я не видал ни одной рукописи, в которой Глика был бы назван сицилийцем; зато в одной рукописи находится определенное указание, противоречащее сообщению Лаббе. В рукописи монастыря τῶν Κληιμάδων на Олимпе, но которому Eutnymiades опубликовал часть хроники, заглавная эпиграмма, встречающаяся и в других рукописях, содержит два следующих заключительных стиха:

Κερκύρας θρέμμα καὶ τοῦ κόσμου τὸ θαῦμα,

σὺ γὰρ ὑπάρχεις ὀ συγγραφεὺς τῆς  βίβλου.

Если эти стихи считать подлинными, то родиной Глики является Корфу¹²⁴. Согласно рукописным заглавиям он занимал должность секретаря (γραμματικός). Вот все что, можно установить о жизни Глики.

Из произведений Глики мы узнаем, что он был начитан, но не обладал тем утонченным литературным образованием, какое не было редкостью вовремя Комнинов. То, что в рукописях он называется ученейшим и мудрейшим (λογιώτατος, σοφώτατος) ничего не значит. Скорее Глика принадлежит к довольно редким в Византии представителям народной образованности и народного направления. В эпоху Комнинов, когда педантический классицизм клеймил каждое народное движение печатью необразованности и насильственно его подавлял, подобное явление интересно вдвойне. Нужно было иметь некоторое мужество, чтобы выступать против все более возраставшего стремления к архаизации языка и литературы. В руководящих кругах человек с такими еретическими склонностями не мог иметь успеха. Тем больше было его влияние на широкие слои низшего клира и народа. Глика, как некогда Малала, правильно угадал их вкус. Это доказывает нам широкое распространение его хроники и его богословских писем. Тогда только и возможно понять литературную деятельность всей жизни этого человека, если мы поставим его в связь с стремлениями и результатами трудов хронистов, как Малала, Феофан и Георгий Монах, с богословскими авторами вроде Иоанна Лествичника, с которым Глика разделяет также пристрастие к народным пословицам, наконец, с приверженцами народного языка, вроде Птохопродрома.

Главным произведением Глики является его всемирная хроника: Τοῦ κυροῦ Μιχαὴλ τοῦ Γλυκᾶ βίβλος χρονική. Она распадается на четыре части: первая излагает историю сотворения миpa, вторая – события иудейской и восточной истории, третья – римскую эпоху до Константина Великого, четвертая – историю последующих императоров до смерти Алексея Комнина. Главною целью Глика, как он дает понять в одном примечании, поставил себе наивозможнейшую краткость. Этому правилу он остается верен, но, конечно, не в том смысле, что он ограничивается суммарным перечислением важнейших фактов и дает таким образом остов всемирной истории, нет: в то время как многие из важнейших событий, особенно военные, затронуты слегка и поверхностно, естественно – историческим анекдотическим и богословским отступлениям уделено непропорционально много места. Основной тон, следовательно, тот же, что и в других всемирных хрониках. Однако, хроника Глики отличается от них несколькими весьма значительными особенностями. Очевидно, он не был доволен ни распространенными в его время старыми хрониками Феофана, Георгия Монаха, Симеона и др., ни тогда только что опубликованными произведениями Зонары и Манасса, и считал необходимым дать юношеству и широким кругам народа действительно новую книгу. Отсюда происходит то, что в выборе всемирно-исторического материала, его расположении и обработке он обнаруживает поразительную самостоятельность сравнительно с предшествующими хронистами. Глика один возымел мысль вплести в историю творения, изложенную им с величайшей обстоятельностью, мудрость «Физиолога», и по справедливости мы должны признать счастливой его мысль оживить столь любимой в средние века сказочной зоологией сухой материал хроники. Помимо рассказов «Физиолога», Глика включил в свой рассказ о создании камней, растений, зверей, естественно-научный материал из Элиана и, конечно, из других источников. Таким образом первая книга Глики не имеет ничего общего с той историей творения, которую предпосылали своим хроникам Симеон и его последователи. Дальнейшая особенность этой хроники состоит в необыкновенно обстоятельных богословских рассуждениях; эти последние состоят большей частью из мест отцов церкви и могут быть сравниваемы с какой-нибудь «Златою цепью». Естественно исторические и богословские экскурсы у Глики так обильны, что характер хроники на большом протяжении совершенно теряется. Третьей особенностью хроники является паренетическая форма ее: Глика не только посвящает свое произведение своему сыну, которого в кратком вступлении он называет своим «милым деткой», но и удерживает форму дидактического наставления ему на протяжении всего произведения. Благодаря частым обращениям (ἀγαπητέ, Ὅρα δέ, Εἰδέναι ὀφείλεις        и т. д.), получается искренний личный тон, выгодно отличающийся от обычной в других хрониках формы рассказа.

Исследование источников Глики облегчается несколько тем, что он при каждом случае ссылается на те авторитеты, на которых основываются его сообщения; при этом, конечно, нужно еще исследовать, не имеем ли мы здесь дело с фиктивными цитатами. Для истории творения он называет известных отцов церкви, каковы: Иустин Мученик, Василий Великий, Иоанн Златоуст, Феодорит Kиpcкий, Максим Исповедник, Иоанн Дамаскин, Aнacтасий Синаит, а также и менее известных, как Патрикий Прузский и др. Главное внимание, конечно, уделено авторам «шестодневов». Характерно для направления ума Глики то, что наряду с признанными церковными авторитетами в подтверждение своих слов он ссылается на народный роман о Варлааме и Иоасафе. Для исторического времени он использовал Кедрина, Зонару, а для истории с 811 г. наряду с Зонарой Скилицу, причем иногда трудно различить, взят ли отрывок из Зонары или из источника его, Скилицы. Глика, несомненно, привлек в качестве материала и стихотворную хронику Манасса, как зто доказывают некоторые уцелевшие стихи и полустишия. Наконец, использовал он и Пселла, а для некоторых известий еще специальные писания, в роде популярной биографии патриарxa Игнатия, составленной Никитой Пафлагонцем. По способу пользования источниками Глика не стоит выше других хронистов; но иногда вследствиe поверхностного отношения встречаются и грубые ошибки.

Издания: Сначала латинский перевод: Annales Мiсhаеlis Glусаеsiсuli etc. nunc primum Latinam in linguam transcripti et editi per Jo. Leunclavium Basileae 1572. –Первое полное издание в CP Phil. Labbaeus, Paris 1660. – Повторено CV 1729. –В CB recogn. I. Bekker Bonn 1836 (изобилует опечатками и другими шероховатостями). –noвторенo PG CLVlII, 1–624.

§ 57. Иоиль (’Ιωήλ) личность которого совершенно неизвестна, написал, вероятно, в эпоху Латинской империи (1204–1261), на которую, по-видимому, намекает заключительное замечание, краткую всемирную хронику: Χρονογραφία ἐν συνόψει. Начинаясь от Адама, она дает сначала краткий очерк истории евреев и других народов Востока, затем очерк римской истории, наконец, историю Византии до завоевания Константинополя латинянами в 1204 г. Эта хроника в своей главной части представляет, кажется, нечто иное, как выдержку из Георгия Монаха и его первого продолжения (до 948 г.). Для истории последующего времени Иоиль пользовался Скилицей. Вся эта компиляция крайне скудна и не имеет никакой ни исторической, ни литературной ценности; автор сообщает лишь имена и годы царствования отдельных императоров, прицепляя к ним некоторые краткие известия, касающиеся личных отношений или церковных событий.

Издания: Ed. pr. в СР Leo Allatius вместе с Георгием Акрополитом и Иоанном Кананом Paris 1651. – Повторено CV 1729. – В СВ recogn. I. Веккеr Bonn 1837 с Манассом и Георгием Акрополитом (без улучшения текста). – Повторено PG CXXXIX 223–288.

§ 58. Иоанн Сицилийский (’Ιωάννη; ό Σιχελιώτης). С этим именем связывается еще не разрешенная проблема; дело в следующем. В рукописи Cod. Vindob. liist. gr. 99, XIV века, переплетенной в один том с рукописью № 98, стоит (л.л.1–14) начало хроники под заглавием: Σύνοψις χρονικὴ ἁπὸ Ἀδὰμ τὴν ἀρχὴν λαβοῦσα καὶ πάσας διεξιοῦσα τὰς ἐπὶ γῆς μεγάλας βασιλείας τοὺς τε τῆς Κωνσταντινουπόλεως βασιλέας καὶ πατριάρχας ἀκριβῶς καταλέγουσα ἕως τῶν χρόνων τῆς βασιλειασ Κομνηνοῦ Θεοδωροὺ τοῦ Λάσκαρι. Затем следует позднейшая приписка: σικελιώτου ίωάννου, а над этим другою рукою надписано еще раз Ίωάννου Σικελιώτου. Хроника начинается словами: Ἀδὰμ ὁ πρῶτος ὑπὸ θεοῦ πλασθεὶς ἅνθρωπος. После краткого хронологического обзора древнейшей истории ассирийцев, египтян, греков, евреев, персов и Птолемеев следует подробное изложение сказаний о Троянской войне. Здесь в середине рассказа рукопись обрывается. Таким образом утрачена большая часть произведения, которое, судя по заглавию, доходило до Феодора Ласкаря (1204). Начало этого труда соответствует началу обследованного Гельцером Χρονικόν έπίτομον¹²⁵ (в Cod. Vindob. theol. gr. 40, а, по всей вероятности, и в Cod. Vatic, gr. 433 XIV века, л. 244). Часть, содержащая сказания о Троянской войне, заимствована, вероятно, из Иоанна Антиохийского, а весь отрывок совпадает в главном своем содержании с началом «Синопсиса» Сафы, где, однако, нет сказания о Трое, – так что в основе обеих хроник лежит, кажется, общий источник. Начало краткой хроники в Cod. Vatic, gr., 432 л. 244 сходно с венским фрагментом; но после первой же фразы она переходит в ту таблицу, которую дает патриарх Никифор в Χρονογραφικόν σύντομον, и поэтому не может быть принята во внимание при вопросе об Иоанне Сицилийце.

Вторая важная рукопись, в которой упоминается Иоанн Сицилиец, как хронист, это Cod. Vatic. Pal. 394, XVI в., 382 ЛЛ. Заглавие ее: Χρονικὸν σύντομον ἐκ διαφόρων χρονογράφων καὶ ἐξηγητῶν συλλεγὲν καὶ συντεθὲν παρὰ Ἰωάννου μονάχου τοῦ Σικελιώτου τοῦ καὶ χρηματίσσαντος ὕστερον πατριάρχου Κωνσταντινουπόλεως νέας Ῥωμης. Хроника обнимает время oт Адама до 866 г. и начинается так: Πολλοὶ τῶν ἕξω φιλόλογοι καὶ χρονογράφοι. В конце находится заметка: Ἕως (ῶδέ) τὰ χρονικὰ Γεωργίου καὶ λογοθέτου. Таким образом это сочинение не что иное, как один из многочисленных изводов Гeopгия Монаха с выдержкой из продолжения Симеона Логофета.

Итак, оказывается, что хронист Иоанн Сицилиец прежде всего довольно загадочная личность. Правда, Скилица в предисловии к своей хронике называет среди своих предшественников какого-то учителя из Сицилии (οἷονὸ Σικελιώτης διδάσκαλος) и само собой напрашивается желание отожествить Иоанна Сицилийца с упомянутым там безыменным сицилийцем. Но в венской рукописи имя приписано позднее, и произведение доходило там до Феодора Ласкаря. Если бы таким образом наш автор действительно был сицилиец, упомянутый Скилицей, то следует предположить, что к его труду было кем-то прибавлено довольно обширное продолжение и, несмотря на это, весь труд был назван именем первоначального автора. Кроме того, близкое родство хроники с «Синопсисом» Сафы делает вероятным предположение, что и для венской хроники был использован источник, сходный с источником «Синопсиса» и доходящий до 108I г.; но в таком случае автор не мог быть предшественником Скилицы. Вопрос не подвинется ближе хоть к сколько-нибудь удовлетворительному решению, если мы сопоставим хрониста Иоанна с сицилийцем Иoaнном Доксопатром, который также называется Иоанном Сицилийцем. Так как и этот последний жил ранее императора Феодора Ласкаря, то и здесь остается в силе предположение о кем-либо написанном продолжении; кроме того, нет ни малейшего известия о хронографической деятельности этого ритора. Вопрос скорее более затрудняется, чем выясняется, заглавием рукописи Cod. Pal. 394. Аллаций в виду прибавки слов τοῦ καὶ χρηματίσαντος и т. д., отожествил автора хроники с патриархом Иоанном Гликисом (1315–1320); Walz считал автором Иoaннa Каматира, занимавшего в 1204 г. патриарший престол, и полагал, что Иоанн при своем возведении на престол переменил свое прежнее прозвище на имя Каматира. В действительности же при вступлении в монашество или при возведении в сан патриapxa было в обычае менять только имя, данное при крещении. Обе эти гипотезы грешат, впрочем, против хронологии; ибо, если вообще имя Иoaнн Сицилиец имеет ценность, то его нужно приравнять или к сицилийцу Скилицы или же к Иоанну Доксопатру, но оба они старше вышеназванных патриархов; главное же затруднение в том, что, приписываемое позднейшему патриаpxy Иoaнну произведение, находящееся в Палатинской рукописи, есть не что иное, как хроника Георгия Монаха. Выходит так, как будто Иоанн Сицилиец присвоил себе вопреки всякому праву этот широко известный труд, распространенный в бесчисленных рукописях с именем Георгия; однако, против этого говорит заключительное примечaниe, в котором, как и во многих других рукописях, сочинениe приписывается Георгию и Логофету. Lancia пытался устранить это противоречие тем, что он прямо отожествил известного хрониста Георгия Монаха с сицилийцем Скилицы и с нашим Иоанном Сицилийцем. Однако, и это несколько неожиданное решение запутанного вопроса основано на безнадежных гипотезах. Если не придут на помощь новые рукописи, то едва ли рассеется мрак, покрывающий хронику Иoaнна Сицилийца. Но уже и теперь твердо установлено, что венский текст, носящий –справедливо или нет, вопрос другой – имя Сицилийца, занимает между позднейшими хрониками очень видное положение, благодаря большому отрывку сказаний о Трое.

Издания: Вторую половину хроники по Cod. Vindob. hist. gr. 99 изд. А. Heinrich die Chromic des Joannes Sikeliota der Wiener Hofbibliothek (Gymnasialprogramm Graz 1892). –Маленький отрывок из Cod. Vat. Palat.394 изд. A. Mai. Script, vet. nova coll., IX, 376.

§ 59. Синопсис Сафы. По рукописи № 407 библиотеки св. Марка в Венеции К. Н. Caфа издал очень обширную Σύνοψις χρονική, которая начинается от сотворения мира и доходит до освобождения Константинополя от латинского владычества в 1261 г. Автор этой хроники был, как видно из ее заключения, младшим современником Георгия Акрополита и близким другом патриарха Арсения и, следовательно, писал около конца XIII века. Автор намеренно скрывает свое имя: он написал свой труд не ради честолюбия и славы и предоставляет читателю считать автором книги кого ему угодно. Произведение этого скромного человека представляет собою компиляцию, в которой во всяком случае немного самостоятельной работы. Обработка материала очень неравномерна: вся древнейшая и древняя история до Никифора Вотаниата рассказана на 171 странице (издания Сафы). Затем следует отделенное от предшествующего изложения даже внешним образом – именно хрисовулом императора Алексея I Комнина – более детальное изображение промежутка времени от 1081 г. до 1261 г., (384 стр.). Об источниках сочинения известно следующее. Еврейская и персидская истории до Птолемеев основаны на летописи, где Χρονικὸν ἐπίτομον соединено с сокращенной хроникой, использованной Симеоном Логофетом (или Львом Грамматиком) и Кедрином¹²⁶. В изложении римской и византийской истории появляются уже важные более древние источники, как, напр., Иоанн Лидиец, Зосима, местами Прокопий, по прежде всего Малала, затем Феофан и один неизвестный источник, которым пользовался и Манасс, и, наконец, церковно-исторические сочинения. Вероятно, впрочем, этот богатый материал не был использован автором непосредственно, а в большей своей части был заимствован из какой-то другой компиляции; это доказывается резко бросающимися в глаза совпадениями с 3онарой, которые могут быть объяснены лишь тем, что и Зонара, точно так же, как и анонимный автор, нашел часть своих источников обработанными и соединенными в один свод. Этот свод доходил до 1081 г., и около 1150 г. он был использован Зонарой; следовательно, составление его должно относиться приблизительно к первой трети XII-го века. В главной части, излагающей время Комнинов, Ангелов и Никейских императоров, синопсис совпадает в главном с Зонарой, Анной Комниной и с началом хроники Никиты Акомината, но здесь нельзя указать никакого определенного источника; вскоре¹²⁷, однако, мы находим прямую выдержку из двух главных источников для последующего времени – Никиты Акомината и Георгия Акрополита. В заимствованной из Никиты части встречается лишь одна самостоятельная прибавка анонимного автора – описание Каппадокии в последней части, в основу которой положено сочинение Акрополита, такие прибавления встречаются чаще. Это именно те самые добавления, которые вставлены в текст Акрополита в Cod. Ambros. А 202 inf. В отношении стилистической обработки Акрополита также существует некоторое сходство между анонимом Сафы и редактором миланской рукописи. Быть может, оба они одно и то же лицо, так что миланский экземпляр Акрополита следует рассматривать, как своего рода подготовительную работу автора Синопсиса (см. выше стр. 53).

Синопсис использован позднейшими авторами. Следы его заметны в выдержках Cod. Vatic. 1889 XIV века и в тех дополнениях к Гeopгию Монаху, которые делают Венецианскую рукопись богаче содержанием по сравнению с Cod. Paris, (изд. Muralt стр. 865 и сл.).

Издание: К. N. Sathas Μεσ. βιβλ. VII (1894) I–556. – Здесь на стр. 547– 610 Сафа обнародовал по рукописи Lincoln College в Оксфорде XVI века сжато написанную хронику ’Еκϑεσις χρονιχή. В ней рассказаны греко-турецкия события с последних лет императора Мануила II (1425) до Селима I (1512). Источниками для начала были Дука и Франз.

§ 60. Феодор епископ Кизикский (Θεόδωρος ὁ Κοζίκου) написал всемирную хронику, доходящую до изгнания латинян из Константинополя Михаилом Палеологом в 1261 г. Автор бросает лишь беглый взор на время от сотворения миpa до эпохи Алексея I Комнина; только с этого момента рассказ становится подробнее. Феодор или, быть может, автор, эксцерпировавший его труд, оправдывает такую неравномерную обработку материала подобно Скилице в его предисловии и Глике в конце его третьей книги¹²⁸, причем о своих предшественниках в области хронографии он говорит слова Глики. Проявляющееся здесь незнание широко распространенных трудов Зонары, Манасса и Глики даже для совершенно невежественного рассказчика было бы чрезвычайно странно; поэтому и ожидания, которые могли бы возникнуть в связи с этой лишь недавно открытой хроникой, должны быть очень умеренны. Ничего больше неизвестно о личности автора; но, быть может, он тожествен с митрополитом Кизикским Феодором Скутариотом, который известен как древний владелец Cod. Маге. 407 и содержащего «Сокровище православия» Никиты Акомината Cod. Paris. 1234. С таким предположением прекрасно согласуется содержание Cod. Marc. 407, заключающее в себе вышеупомянутый синопсис Сафы: дело в том, что и синопсис, как и хроника Феодора, становится подробнее с Алексея I-го Комнина и подобно последней доходит до 1261 г. Тут возникает даже вопрос, не было ли произведение Феодора простой переработкой синопсиса Сафы.

Издание: Сохранившиеся части труда находятся в довольно спутанном виде в рукописи XVI века N в Cod. Athous 3758 стр. 1038 – 1225. – Ср. oписаниe Sp. Lambros, Catalogue of tho Greek manuscripts on Mount Athos 1 (1895) 371.

§ 61. Ефрем (’Eφραίμ), Биография Eфpeма, автора стихотворной хроники, неизвестна нам; его произведение составлено, кажется, около 1313 г., так как этим годом оканчивается приложенный к нему список патриархов, который, по всей вероятности, был доведен автором до своего времени. Хроника Ефрема изображает в 9564-х византийских триметрах римско-византийскую историю от Юлия Цезаря до изгнания из Константинополя латинян в 1261 г. В начале из единственной нам известной рукописи утрачена та часть, в которой повествовалось о Юлии Цезаре, Августе и Тивеpии. Точно также погибло и первоначальное заглавие: издатель А. Маi озаглавил произведение по собственным догадкам Έφραιμίου χρονικού Καίσαρες. Что автором хроники был именно Ефрем, знаем мы от Аллация, видевшего рукопись в сохранности и часто ее цитировавшего. Известия, которые Ефрем передает о прежних императорах, ограничиваются большей частью некоторыми личными чертами и любопытными анекдотами; центр тяжести при изображении каждого императора падает на описание его отношения к христианству и его нравственных качеств. Биографии каждого императора предпосылаются, в виде заглавия, его имя и годы его царствования. Таким образом произведение это представляет собой стихотворный список императоров, преследующий цели христианского назидания. Первый император, о котором автор говорит подробнее и с большим участием, разумеется, Константин Великий. Политический упадок империи мало огорчает автора. Его этнографические представления так же сбивчивы, но от страха перед варварскими названиями затемнены еще больше, чем у других византийских историков; он без разбора дает имя «скифов» всевозможным германским и другим народам, которые нападали на Римскую империю. На полное отсутствие исторического понимания указывает, между прочим, то, что правление Юстиниана, о котором он мог бы все же гораздо больше сказать, занимает всего 33 стиха; таким образом рассказ о нем короче рассказа о царствованиях большинства его предшественников и преемников. Несколько подробнее изложена история, начиная с VIII столетия; но более половины всей хроники, подобно синопсису Сафы, посвящено ближайшей к автору эпохе Комнинов, Ангелов и Никейских императоров, которая и изображена с все возрастающей обстоятельностью; заключением служит описание торжественного въезда Михаила Палеолога в отвоеванный у латинян Константинополь в 1261 г. К хронике приложена, в виде церковно-исторического дополнения, составленная тем же автором таблица византийских патриархов до 1313 г. (стихи 9565–10392); она проникнута ясно выраженной тенденцией (основывающейся на возникших еще в V в. и уже при Юстиниане официально признанных писаниях Дорофея) отодвинуть начало византийского епископата к возможно более ранней эпохе, так, что основателем его называется апостол Андрей. В немногих словах и еще гораздо однообразнее, чем о первых римских императорах, рассказывается здесь о происхождении, характере, образовании и судьбах отдельных патриархов. Неравномерность хронологических рамок этих двух произведений легко объясняется предположением, что автор искал естественного заключения для своей истории и нашел таковое в факте восстановления империи ромеев; что же касается таблицы патриархов, то он составил ее, как простой список вплоть до своих времен.

Неподходящий к историческому эпосу стихотворный размер, делающийся несносным вследствие большого размера поэмы, и нехудожественное изложение, однообразное из-за повторения одинаковых выражений, все это делает чтение этого произведения скучным занятием, которое лишь изредка вознаграждается какой-нибудь удачной фразой или метким словечком.

По языку Ефрем отличается от хронистов-прозаиков упорным стремлением приблизиться к языку классической древности и подействовать на читателя употреблением старинных и сложных слов. Но вопреки всем стараниям в языке его, как в языке большинства этих классицистов, невольно проступают следы времени. Мы находим здесь иногда ἑάν с изъявительным наклонением, злоупотребление желательным наклонением, формы как τέξασα и т. д. Естественно, что в своем скудном произведении автор, главной заботой которого было не сохранение исторической правды, а придание материалу стихотворной формы, не тратил времени на изучение источников. В самом деле Ефрем, кажется, в основу всей первой части до смерти Алексея I Комнина (1118) положил обнимающий это время труд Зонары, в котором он нашел материал, удобно подготовленный для своих парафраз. Для времени до 1204 г. Ефрем, подобно анониму Сафы, следовал Никите Хониату, в заключении до 1261 г. – Георгию Акрополиту.

Издания: Ed. рг. по единственной рукописи (Cod. Vatic. 1003) Angelo Mai Scriptor. veter. nova coll. т. Ill (Romae 1828) pars I, – Повторено в CB ex recogn. I. Bekker с небольшим грамматическим и предметным указателем. – Повторено PG CXLIII 1–380.

§ 62. Михаил Панарет (Μιχαήλ ό Πανάρετος) оставил совсем краткую хронику Трапезунтской империи, охватывающую время от 1204 до 1426 г.: Περὶ τῶν τῆς Τραπεζοῦντος βασιλέων τῶν Μεγάλων Κομνηνῶν, ὅπως καὶ πόσον ἕκαστος ἐβασίλευσεν.

Несмотря на слабость формы и бедность содержания, это произведение имеет особый интерес в качестве дополнения к скудным известиям о том замечательном, освещенном и прославленном Fallmerayer"ом государстве на правом берегу Черного моря, которое долго существовало и по восстановлении Восточной Римской империи в 1261 г. и пало лишь под натиском турецких орд. Автор сообщает как современник, о последних событиях в жизни Трапезунтской империи, и, судя поэтому, он жил в первой половине XV-го века. Можно считать достоверным, что сам он был трапезунтец: напротив, мы не можем столь же уверенно сказать, был ли он родственником того Феодора Панарета, которому одно неизданное известие¹²⁹ приписывает управление с патриаршими полномочиями церковью в Трапезунте, а также и в некоторых других странах Востока.

Издания: Bd. pr. L. Fr. Tafel в качестве приложения к Eustathii Metгopolitae Thessalonicensis opuscula etc. Francofurti ad. Nr. 1832 стр. 362–370. – Повторено с немецким переводом и ценными примечаниями Fh. Fallmerayer Abhandlungen Bayer. Akad. 3 Cl. Bd. IV, 2. Abt. 1844.

§ 63. Комник и Прокл (Κομνηνός καί ΙΙρόκλος). Под заглавием Μιχαὴλ νεπότης τοῦ Δουκόςиздан маленький отрывок пространной истории Эпира; этот отрывок есть не что иное, как всемирнo-исторический обзор, почти дословно совпадающий с введением к истории Дуки (см. стр. и слл.). Поэтому весьма вероятно, что этот таинственный «Михаил, внук Дуки» тожествен с хорошо нам известным историком Дукой, так как этот последний был действительно внуком какого-то Михаила Дуки, а о другом историке Дуке – мы ровно ничего не знаем. Его имя оказалось в заглавии утраченной истории Эпира потому, что автор или переписчик заимствовал почти без всяких изменений введение из труда Дуки и присоединил к нему свою историю Эпира. Этот маленький отрывок издал сначала Pouquеville, Voyage dans la Grece, 5 (1821) 200–210, a после него Beller вместе с Historia politica et patriarchica Constantinopoleos (которая была когда-то издана Martin«ом Cruxius’ом и Altеr»ом), Воnnае 1849 стр. 207 и сл. В том же томе Веккеr издал (стр. 209–279) также из Роuqueville несколько более пространных фрагментов из хроник, относящихся отчасти к средневековой истории Эпира, отчасти к турецкой истории (до XVIII в. включительно); он издал их все под общим заглавием Epirotica. Второй из этих фрагментов, озаглавленный: Ἱστορία Πρελούμπου καὶ ἅλλων διαφόρων Δεσποτῶν τῶν Ἰωαννίνων ἁπὸ τῆς ἁλώσεως ἀυτῶν παρὰ τῶν Σέρβων ἕως τῆς παραδόσεως εἰς τοὺς Τούρκους – представляет выдержку из более полного, изданного уже раньше, но оставшегося неизвестным Веkker"у, труда, именно – из хроники Комнина и Прокла. Быть может оба эти писателя, жившие вероятно в XV в., и являются истинными авторами вышеупомянутой истории Эпира, к которой впоследствии какой-нибудь переписчик прибавил всемирно-исторический обзор.

Издания: Весь труд Комнина и Прокла целиком издал в первый раз ’Α Μουστοξύδης въ Έλληvoμνήμων 1845–47, стр. 407 – 579 (№ 8 – 10). –Вслед за ним его повторил Гавриил Дестунис под заглавем: Κομνηνοῦ μοναχοῦ καὶ Πρόκλου μοναχοῦ περὶ διαφόρων δεσποτῶν τῆς Ἠπείρου, СПБ. 1858 (с русским переводом и комментарием).