Христианские уроки

В состав книги, под названием: «Христианские уроки» предлагаемой благосклонному вниманию читателей, входят статьи разнообразного содержания. В ней читатель найдет и духовно-нравственные наставления и вразумления, и объяснение мудреных текстов св. Писания, и толкование на церковные песнопения, и Речи на разные случаи. Но о чем бы автор ни рассуждал, он всячески избегал отвлеченности в своих рассуждениях, старался каждую мысль выразить наглядно и общепонятно, без ущерба впрочем для ее внутренней силы и глубины, – изложение оживлял чертами, взятыми прямо из действительной жизни, и в каждой почти статье давал немало места оценке современных неутешительных в нравственном отношении явлений частной и общественной жизни, – не согласных с учением и установлениями православной Церкви воззрений и обычаев.

Книга наша составилась из статей, первоначально помещенных в издаваемом нами ежемесячном журнале Душеполезное Чтение за 1872, 1873 и 1874 годы. Издавая их отдельной книгой, мы имели в виду читателей, не знакомых с этим журналом.

Прот. В. Нечаев

«Начало премудрости страх Господень». (Притч.9:10; Иов.28:28; Пс.110:10).

Что такое вообще страх Господень? Не должно думать, что он есть только страх наказания за грехи, или грозного, неумытного суда Божия. Чтущему Бога свойствен и этот страх и даже святые люди, преуспевшие в любви к Богу и в подвигах благоугождения Ему по любви к Нему, старались возбуждать в себе страх суда Божия. Но в их душах этот страх не был господствующим чувством, иначе не мог бы ужиться с наполнявшей их сердце любовью к Господу, которая вон изгоняет сей страх (1Ин.4:18). В них он возбуждался только по временам, как врачевство против угрожающих или уже одолевающих греховных искушений. Господствующим чувством он бывает только у рабов, знающих одно рабское, а не сыновнее отношение к Богу, видящих в Нем только грозного Господина и Судию, и служащих Ему не по любви, а только по чувству самосохранения. Но есть вид страха Господня, совместного с любовью к Господу; такой страх возбуждается сознанием не правосудия только Господа, но вообще величия Его и нашего пред Ним ничтожества, беспредельных совершенств Его и наших несовершенств, недостатков и грехов, – сознанием бесконечного расстояния, отделяющего нас, ограниченных и грешных тварей, от Него, но вместе близости Его, как вездесущего и все исполняющего, к нам и зависимости нашей от Него во всем. Сей страх иначе называется благоговением к Богу, как существу Высочайшему и всесовершенному, и вообще благочестием. В этом виде страх Господень не только не исключает любви к Господу, но предполагает ее, ибо любовь наша к Богу должна быть благоговейная. Любя Его как Отца нашего, мы должны помнить, что Отец сей при всей близости к нам, как чадам своим, есть вместе Господь наш и Владыка всего мира, существо, пред беспредельным величием Которого не только мы, но и вся вселенная – ничто, и сей памятью нашу любовь к Нему удерживать от неправильных движений, – от искушений гордости и дерзости. В этом преимущественно смысле должно разуметь страх Божий, как начало премудрости.

Премудрость, началом которой служит страх Божий, это в обширном смысле есть просвещение, или обогащение ума всякого рода познаниями. Когда страх Божий называется началом премудрости, это значит, что в основании просвещения должно лежать благочестие, что в деле просвещения главная забота должна быть обращена на обучение страху Божию, что без него не может быть полно никакое просвещение, что без благочестия человек не может быть истинно просвещенным, что только в соединении с благочестием может быть полезно просвещение.

Ныне много говорят о необходимости повсеместного распространения просвещения, образования, и по крайней мере грамотности, утверждая, что без этого не может быть достигнуто ни улучшение внешнего нашего быта, ни нравственное преуспеяние. Идет ли речь о бедности народа, о неприглядности его внешнего быта, – это, говорят, есть следствие невежества; просвещение, знакомство с науками научило бы простолюдина устроить внешнее свое благосостояние. Зайдет ли речь о нравственной распущенности в народе, о господствующих в нем пороках: пьянства, обмана, воровства, о суевериях и расколах, – виной всему, говорят, есть опять невежество, с просвещением ничего этого не могло бы быть; чем человек просвещеннее, чем он развитее в умственном отношении, тем он благороднее, правдивее, вообще нравственнее.

Нет спора, что внешнее благосостояние зависит от успехов просвещения: человек мало-мальски грамотный и развитый гораздо искуснее в делах хозяйства человека неграмотного, неразвитого, вообще чуждого просвещения. Сравните быт дикаря, едва питающего себя насущным хлебом, живущего в дымной землянке или шалаше, с бытом человека, вкусившего плодов гражданственности, и вы увидите, какая великая между ними разность. Вообще, человек чему-нибудь учившийся, скорее найдет себе средства для устроения своего благосостояния, чем ничему не учившийся: первому открыто самое обширнее поприще для прибыльных занятий, тогда как последний обыкновенно употребляется на один черный труд, скудно вознаграждаемый. Но нужно ли, чтобы просвещение и в сем случае было соединено со страхом Божиим? Без сомнения нужно. Страх Божий удерживает от употребления бесчестных средств к обогащению. Страх Божий привлекает благословение Божие на наши труды и предприятия и в случае неудач предохраняет от уныния, от ропота на Бога, на людей, на обстоятельства, и от отчаяния. При страхе Божием бедность переносится благодушно, тогда как удовольствие обладания богатством, которое нажито с подавлением в душе страха Божия и бессовестными средствами, отравляется воспоминанием о неправдах и обидах ближнему и обличениями совести, по временам беспокоящей людей, поступающих вопреки ее внушениям.

Что касается до нравственного преуспеяния, то оно еще в большей мере, чем внешнее благосостояние, зависит от страха Божия. Страх Божий в сем случае никоим образом не может быть заменен одним умственным образованием. Последнее, говорят, смягчает, облагораживает нравы, но смягчает и облагораживает их только с внешней стороны, дает благовидность только внешнему поведению, да и это не всегда. Последователи новомодного учения – борьбы за существование, современные материалисты и нигилисты – все это люди, по-видимому, образованные, но вместе большей частью самые грубые, дерзкие и грубость, дерзость, цинизм даже поставляющие себе в похвалу. Они так проникнуты мыслью о человеческом своем достоинстве, что не считают себя обязанными уважать его в других; так высоко смотрят на личные свои права, что презирают обязанности почтения к старшим, даже к отцу и матери, как дело предрассудка. И могут ли иначе поступать люди, в которых совсем нет страха Божия, в которых подавлено всякое движение благочестивого чувства неверием в Бога, в Его святое промышление о мире, в Его вечный суд? – Чуждые страха сего суда, они способны даже на открытые злодеяния, считают для себя все позволительным для того, чтобы отстоять (как они выражаются) свое существование, и зная один закон, закон самосохранения. Вот еще примеры в доказательство, что просвещение, без страха Божия, не может вести к улучшению нравов. Римское общество пред временем Рождества Христова было самое образованное в мире, но вместе самое безнравственное, и это оттого, что в нем господствовала эпикурейская философия, своим учением о невмешательстве богов в дела человеческие и о смертности души подрывавшая начала нравственности, хотя и хвалившая добродетель. Философия энциклопедистов, господствовавшая в XVIII веке и проповедовавшая неуважение к религии и божественному откровению, как неблагоприятна была успехам нравственной жизни, видно из следующего случая. Фридрих Великий сам был последователь этой философии и окружал себя любителями ее. Однажды он сказал им: если бы я захотел наказать какую-нибудь провинцию, я послал бы в нее губернатором одного из вас. Это значило, что ученик Вольтера и энциклопедистов был бы самым тяжким бичом для провинившихся – по своей жестокости, корыстолюбию и нравственной распущенности. Для кого нет ничего святаго, тот ничем не стесняется в обнаружении своих дурных склонностей. Есть даже примеры, что отсутствие страха Божия или сердечного благочестия не спасает от тяжких преступлений таких людей, от которых по-видимому никак нельзя ожидать этого, судя по их просвещению с духовным и христианским характером. Бэкон был великий философ; он положил основание новой философской школы (эмпирической) и сочувственно относился к религии, говоря: «только поверхностное знакомство с философией приводит к безбожию, но глубокое и основательное – к религии». Но этот великий и благомеренный по убеждениям философ опозорил себя взяточничеством и крайним корыстолюбием, – и это потому, что в сердце его не было страха Божия. – Недавно, в 1871-м году, осужден был за воровство и сослан в Сибирь доктор богословия немец Пихлер, прославившийся капитальными учеными творениями по церковной истории. Допущенный в Императорскую публичную библиотеку для исправления какой-то должности, он воспользовался своим положением для того, чтоб в продолжение нескольких месяцев переносить воровски из этого места к себе на квартиру книжные сокровища. Какой разительный пример того, что и богословское образование и ученость не спасут человека от уголовного преступления, если нет при этом страха Божия в сердце! Само по себе богословское образование, даже православное, как и всякое образование, может быть делом одной памяти, исторического изучения предмета, без всякого сердечного сочувствия к нему, даже без убеждения в богословских истинах. Кто-то сказал, что и диавол может написать отличную богословскую диссертацию, потому что он знает все ученые приемы и не уступит любому богослову в подборе текстов Св. Писания в доказательство богословских истин, как видно из разговора диавола с Иисусом Христом во время сорокадневного пребывания Его в пустыне. Но и бесы все же трепещут Бога, ибо веруют в Его бытие и власть. Но человек может обходиться без этого трепета, если при всем своем образовании остается неверующим божественному откровению. И если трепет бесов не удерживает их от зла, от вражды против Бога и людей, потому что соединяется с отчаянием и ожесточением: то чего доброго ожидать от человека, в котором совсем нет трепета пред Богом, нет страха Божия, в котором страх Божий заглушен или неверием, или легкомысленным служением суете и страстям? Итак, если образование без страха Божия бесполезно, даже вредно в нравственном отношении, то напрасно радетели о благе народа мечтают облагородить его нравственно учением, не основанным на страхе Божием, на благочестии. Несколько лет тому назад была сделана попытка достигнуть сей цели посредством воскресных школ; но воскресные школы, к сожалению, попали в руки людей с нетерпимым в благоустроенном государстве образом мыслей. Они шли наперекор законоучителям и заражали учащихся ядом лжеучений, внушали им неверие, вооружали их против Церкви и ее учреждений, против власти родителей и т. п. О страхе Божием говорил только законоучитель, но голос его был заглушаем внушениями учителей неверия, на стороне которых было преимущество популярного и увеселительного преподавания. Воскресные школы, благодарение Богу, вовремя были закрыты. Они могли приготовлять только грамотных, а отнюдь не благонадежных в нравственном отношении людей¹. Какая может быть нравственность, честность там, где нет страха Божия, где не знают или не хотят знать о Боге вездесущем, всеведущем, всесвятом, праведном судии и мздовоздаятеле? Летописи нашего публичного судопроизводства представляют изумительные примеры того, как шатки в нашем обществе понятия о честности. Нередко присяжные оправдывают воров не потому только, что находят наказание несоразмерным с преступлением, а потому, что не считают и преступлением воровство, когда к нему прибегают в нужде и бедности, как будто нужда и бедность дают полное право посягать на чужую собственность, и как будто в нужде и бедности честнее украсть, чем попросить помощи у ближнего. В основании такого слишком снисходительного суждения о воровстве лежит нехристианский образ мыслей, ибо только не христиански рассуждающему свойственно черное называть белым, тьму светом, тяжкую вину против закона Божия и гражданского невинностью; а от чего происходит такое возмутительное рассуждение? От недостатка в рассуждающих страха Божия, благоговения к заповедям закона Божия, хотя в них нет недостатка во внешнем образовании. От образованных-то и идут оправдательные приговоры заведомо виновным подсудимым, ибо присяжные всегда выбирают своим старшиной образованного и под влиянием его составляют мнение о виновности или невиновности подсудимого. Говорят, что общественный, гласный суд, подробным изложением судимых преступлений и обсуждением обстоятельств, служащих к оправданию или обвинению подсудимых, значительно содействует утверждению в обществе здравых понятий о добре и зле, к возвышению общественной совести. Но таких плодов можно ожидать от суда только в том случае, если судьи будут руководствоваться законом Божиим и страхом Божиим, если будут помнить, что они, творя суд, творят дело Божие. В противном случае гласный суд может даже быть вреден для общества, служа проводником в общество самых легких, нехристианских воззрений на преступления, и способствуя к размножению преступлений возбуждением надежды на ненаказанность их. Несомненно, что судьи должны быть не только образованными, но вместе благочестивыми, чтобы могли быть органами правды и добра. – От распространения грамотности и образования многие ожидают исцеления другого зла, господствующего в народе – пьянства. Но без страха Божия образование или совсем не отучит человека от кабака или приведет его к другому, горшему злу. Говорят: в кабак идет человек потому, что в праздник не знает, куда время девать. Будь он умственно развит, умей читать книги, он с удовольствием употребил бы это время на чтение книг. Но на какие книги бросится простолюдин, не обученный страху Божию? На книги для одного легкого чтения, на сказки, на соблазнительные повести, на потешные газетные листки. Какую пользу извлечет народ из такого чтения? Оно еще больше развратит читателя, – развратит ум и сердце, осквернит воображение. Теперь простой русский человек, если предается пьянству и разврату, он редко предается им до забвения, что он тяжко грешит. Сознание греха особенно пробуждается в нем по соделании его. Но когда легким и ненравственным чтением голова его будет засорена, тогда это сознание в нем ослабеет, совесть реже и реже будет поднимать свой обличительный голос. Описание, например, в привлекательных чертах, в том или другом романе, незаконных отношений между девицей и юношей, нарушения супружеской верности, сопровождаемое не обличением, а сочувствием автора этому греху, – легко может приучить читателя, не огражденного страхом Божиим, к легкому взгляду на отношения обоих полов, презрение к браку и семейной жизни. – Образование, говорят, есть враг раскола; раскол держится невежеством; с искоренением невежества посредством образования, он само собой исчезнет. Дай Бог; но трудно ожидать этого от образования, не основанного на страхе Божием. Раскол великое зло, но раскольник все же человек верующий. Образование, сообщенное ему без воспитания в страхе Божием, сделает его равнодушным к вере, и по равнодушию к вере он не найдет причины менять раскол на православие, ибо для него все веры одинаковы. Но если бы и перешел он в православие, – не велико было бы приобретение для православной церкви, – ибо вступил бы в нее не по внутреннему убеждению, а всего скорее по житейским расчетам. – Итак, страх Божий должен быть началом премудрости, если хотят, чтобы она была благотворна в нравственном отношении. Но где можно и должно учиться страху Божию? Если он есть плод истинных понятий о Боге и наших отношений к Нему, то конечно школа есть лучшее место для научения страху Божию, ибо где как не в ней чрез законоучителей сообщаются более здравые понятия о Боге и об отношениях к Нему? К сожалению, дело преподавания закона Божия не во всех наших школах поставлено так, как следовало бы. Законоучители большей частью заботятся только о сообщении детям познаний о вере, о наполнении этими познаниями их ума и памяти, но не наблюдают, действуют ли и как действуют на сердце детей сообщаемые им познания. Равно и дети заботятся только о внешней исправности в приготовлении уроков по закону Божию, о том, чтобы по закону Божию, как и по другим предметам, получить удовлетворительную отметку и сдать с успехом экзамен. Оттого и не видно добрых плодов в жизни от знания закона Божия, не видно, чтобы оно насаждало в сердцах страх Божий или благочестие. Между тем от законоучителя зависит самим преподаванием закона Божия споспешествовать благочестивому настроению детских сердец. Для достижения сей цели он паче всего должен приучать детей к чтению слова Божия. Сердца их, подвергаемые непосредственному действию слова Божия, живого и действенного по самой природе своей, по присущей ему благодати, – могут трогаться его наставлениями живее, чем человеческими уроками, особенно, если чтение его производится с благоговением и молитвой. Потом изложение христианского вероучения и нравоучения должно быть оживляемо противопоставлением того и другого ходячим лживым и суеверным понятиям, нехорошим житейским обычаям и правилам, указанием на примеры благотворного действия христианского вероучения и нравоучения и на примеры пагубных последствий уклонения от того и другого. Наконец на развитие духа благочестия в детях не может не влиять с особенной силой личное убеждение в святых истинах и строгая христианская жизнь преподавателя их. В достижении той же цели должны помогать законоучителю преподаватели прочих предметов в школе. Никто из них не в праве думать, что все дело его ограничивается ознакомлением детей с разными сведениями. Нет, сведения эти должны быть сообщаемы не с образовательной только, но вместе с воспитательной целью. Каждый учитель должен быть вместе воспитателем своих учеников, и потому должен непременно преподавать свою науку в христианском духе. За исключением разве математики, каждая наука может быть преподаваема в христианском духе. Например, при сообщении сведений из наук естественных, могут быть указываемы в природе следы премудрости и благости Божией. При изложении исторических сведений можно обращать внимание на пути промысла Божия в судьбах народов. Христианский дух учения незаметно будет питать благочестивые расположения в сердцах учащихся, особенно в соединении с христианским обращением с ними, в основании которого лежит христианская любовь к ним, как особенно любимым чадам Отца Небесного, и опасение соблазнить их праздным словом, нетерпеливостью, несправедливостью. – Так и школа может способствовать воспитанию детей в страхе Божием, или благочестии, но преимущественно благоприятная для сего среда есть семейство. Еще прежде, чем ребенок поступит в школу, он уже должен быть обучен страху Божию. Школьное воспитание должно быть продолжением семейного, и семена страха Божия, не посеянные в сердце дитяти в семействе, с трудом могут быть насаждены в нем в последствии. А главное участие в семейном воспитании должна принимать мать, как постоянная домоседка, ибо отец, отвлекаемый из дома делами общественными и по внешнему хозяйству, не может иметь постоянного надзора за детьми. Св. Златоуст, св. Василий великий, св. Григорий Богослов, блаж. Августин, с благодарностью говорят о своих матерях (Анфусе, Эмилии, Нонне, Монике), что им обязаны воспитанием в духе христианского благочестия. Семена благочестия, посеянные в них матерями, так крепко укоренились в их сердцах, что одни из них и по поступлении в языческие школы, не увлеклись соблазнами окружавшей их среды и остались твердыми в благочестии; другие (Августин) только на время могли поддаться мирским искушениям и потом восторжествовали над ними благодаря полученному в детстве христианскому воспитанию. И в наше время каждая мать христианка должна употреблять всю силу своего влияния на детей, чтобы воспитать их в благочестии. И благодарение Богу, наши матери большей частью исполняют этот священный долг, приучая детей к молитве и показывая им в том свой пример. К сожалению, большая часть матерей по невежеству относительно веры и иногда суеверию поступают в этом случае не как следует: они учат детей только внешней молитве. С детьми раннего возраста иначе, правда, и нельзя поступать: но когда начинает раскрываться в них смысл, этого весьма недостаточно, им нужно тогда разъяснять важность и смысл того, что они совершают внешним образом. Матери благочестивые и образованные исполняют и этот долг, но матери не наставленные в законе Господнем, каковых у нас большая часть, или ничего не могут сказать своим детям в разъяснение важности и силы молитвы и вообще действий благочестивых, или внушают им превратные понятия о том. Так вместо того, чтобы возбудить в детском сердце любовь к Богу, как Отцу нашему, они только пугают детей Богом, как бы неприязненным существом, говоря: «не делай того-то, Бог убьет». Вместо того, чтобы внушать им понятие о Боге, как о существе духовном, они именем Бога называют пред детьми изображение Его на иконе, даже вообще всякую икону, Господь ли Бог на ней изображен, или святой угодник Божий. Редкая из матерей может объяснить своим детям значение самого обыкновенного обряда – крестного знамения, хотя в этом обряде, можно сказать, заключается сокращение всего христианского богословия, – указание на существеннейшие догматы христианской веры о св. Троице и об искуплении. Что мудреного после этого, если благочестие, прививаемое к детскому сердцу рукой невежественной и часто суеверной матери, как не истинное благочестие, не приносит истинных плодов, не оказывает благотворного влияния на нравственную жизнь человека, хотя бы он в последствии сделался самым образованным человеком? – Но если вина в этом падает на матерей, не умеющих надлежащим образом, в духе благочестия, воспитывать детей своих, то очевидно надобно желать, чтобы каждая мать, прежде чем сделается воспитательницей своих детей, была сама благовоспитанной христианкой, чтобы была не только набожна и богомольна, но вместе непременно знакома, по крайней мере, с начатками христианского учения. Это требование, пока не распространено у нас повсюду школьное учение, по-видимому, неудобоисполнимо, тем не менее оно обязательно, и к выполнению его должны быть принимаемы даже принудительные меры, ибо от неблаговоспитанных матерей трудно ожидать благовоспитанных детей. Одна из действительных в сем случае мер могла бы быть употреблена пред венчанием браков. По древнему правилу вступающие в брак должны быть испытываемы священником, знают ли они молитву Господню и другие повседневные молитвы (Богородице Дево, радуйся), Символ веры и заповеди Десятословия, и если они окажутся не знающими, должно отложить браковенчание, доколе не изучат всего этого, ибо стыдно и грешно будущим главам семейства не знать того, в чем они должны наставлять своих детей. Могут ли воспитывать своих детей в повиновении закону Господню те, которые сами не знают, или слишком мало знают этот закон? (О должностях приходских пресвитеров гл. 122. Кормч. гл. 50). Если бы священники добросовестно наблюдали за исполнением этого необходимого условия к вступлению в брак, не ограничиваясь соблюдением прочих формальных условий беспрепятственности брака, – отцы семейства, готовясь женить своих сыновей и выдавать в замужество дочерей, волей-неволей должны были бы наперед заняться обучением их закону Господню и прежде чем обратиться к священнику с просьбой о повенчании их, стали бы просить его о наставлении их в начатках христианского учения. Само собой разумеется, что священники и сами собой, без постороннего вызова, должны брать на себя этот труд, ибо должны помнить, что наставляя в законе Господнем имеющих быть родителями, приобретают в лице их благонадежных себе сотрудников в христианском наставлении детей.

«Всяк грех и хула отпустится человеком, а яже на Духа хула не отпустится человеком. И иже аще речет слово на Сына человеческаго, отпустится ему; а иже речет на Духа Святаго, не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий». (Мф.12:31–32).

Господь Иисус Христос некогда исцелил бесноватого, который был от болезни и слеп и нем. Исцеленный стал видеть и говорить. Народ с удивлением говорил: ужели это не Мессия, сын Давидов? Доброе впечатление, произведенное чудом на народ, было неприятно врагам Иисуса, книжникам и фарисеям. Они, хотя сами были свидетелями чуда и знали, что оно могло быть совершено только силой Божией, по злобе на Чудотворца и по желанию уронить его в мнении народа, пустили в ход молву, что в Иисусе присутствует веельзевул, и что при помощи сего-то князя бесовского Иисус изгоняет бесов. Нелепей этой молвы ничего не могло быть. Утверждать, что сам сатана помогает Иисусу изгонять бесов, значит утверждать, что сам сатана старается разрушить свое царство, сам враг себе. На эту именно нелепость и бессмыслицу указал Господь Иисус в защищение Себя от клеветы и в обличение клеветникам. Но клевета заслуживала тем сильнейшего обличения, что в ней заключалась хула против Святого Духа. Иисуса, как сына человеческаго, могли хулить по неведению, что Он есть Сын Божий; укоризненные разглашения против Него, что Он ядца и пийца, друг мытарей и грешников, могли происходить от непонимания цели сближения Его с грешниками, и потому как ни оскорбительны эти хулы и укоризны, все же в них меньше греха, чем в хуле против Св. Духа, в отрицании, что чудеса Христовы совершаются силой Святого Духа. Почему меньше греха? «Потому, – отвечает св. Златоуст, – что Христа еще не знали, кто Он был, но о Духе получили уже достаточное познание, ибо что ни говорили Пророки, говорили по внушению Духа, и в Ветхом Завете все имели о Духе очень ясное понятие. Пусть вы соблазняетесь мною по плоти, в которую Я облекся, – как бы так сказал Христос, – но можете ли вы сказать и о Духе, что Его не знаете? Дух Святой вам известен, а вы не стыдитесь отвергать очевидную истину. Ибо если уже вы говорите, что Меня не знаете, то верно знаете, что изгонять бесов и совершать исцеления есть дело Духа Святого. И так не Меня только поносите, но Духа Святого». – Тяжесть вины соответствует тяжести наказания: хула на Святого Духа не отпустится человеку ни в сей век, ни в будущий, – и в сей жизни тяготеет на нем осуждение, и в будущий оно перейдет с ним. Это впрочем нельзя понимать безусловно. Низводящий в ад и возводящий, по молитвам церкви, и содержимых в аде, если они перешли в загробную жизнь с начатками раскаяния, может извести на свободу и водворить в раю; милосердие Божие беспредельно, и кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха (1Ин.1:7; Еф.1:7). Благодать Божия может коснуться души самого ожесточенного хулителя, возбудить в ней раскаяние и сделать ее способной к приятию прощения, подобно тому как она коснулась бывшего гонителя христианства и хулителя Савла и переродила его в великого Апостола. Потому, повторяем, слова: хула на Духа Святого не отпустится ни в сей век, ни в будущий, не должны быть понимаемы в строго безусловном смысле. В Св. Писании встречаются примеры выражений, по-видимому безусловных, которые однако должно понимать с ограничением. Так Иисус Христос, сказав о невозможности богатому войти в Царство Небесное, потом, когда заметил, что ученики поняли Его слова в безусловном смысле, ограничил их, – Он сказал: «у человеков невозможно, но не у Бога: вся бо возможна суть у Бога» (Мк.10:24–27). Подобно сему и слова Христовы о непрощаемости хулы на Св. Духа допускают ограничение в своем смысле, – именно: хулители Св. Духа подвергаются опасности вечного осуждения, ибо, восставая против Св. Духа, они удаляют от себя благодать Его, без которой могут закоснеть в своем грехе и умереть без раскаяния в нем. С ними в нравственном отношении может случится то же, что с теми язычниками, о которых в Писании говорится, что «Бог предал их, по похотям сердец их, нечистоте», или, «предал превратному уму делать непотребства» (Рим.1:24,28), т. е. оставил их без своей просвещающей благодати, вследствие чего они погрязли в нечистоте и в непотребствах; что Он «их ожесточает» (Рим.9:18), т. е. лишает их своей благодати в наказание за недостаток в них приемлемости к ней, вследствие чего они ожесточаются, утверждаются в зле. В таком именно состоянии находился, например, фараон, который хотя видел и признавал руку Божию в поразительных казнях, наведенных Богом на Египтян, однако же долгое время оставался непреклонным на требование Моисея отпустить Израильтян. Он дошел до такого состояния вследствие того, что Господь «ожесточил сердце его» (Исх.9:13), т. е. усмотрев в нем отсутствие приемлемости к действиям Своей благодати, попустил ему поступать по его злой воле, отчего она больше и больше ожесточалась. Вот и диавол, начальник всякого зла в мире, представляет пример того, чем может сопровождаться отвержение Богом. Диавол верует в силу Божию, но отверженный Богом он довел себя до невозможности обратиться на путь добра и сроднился со злом. По нравственному состоянию близки были к фараону и диаволу хулители Св. Духа, современные Христу Спасителю. Называя, вопреки своему убеждению, дело Духа Божия делом сатаны, они чрез то показали себя бессовестными, следственно далекими от раскаяния, потому что раскаяние есть действие совести. Они знали, что изгонять бесов можно только силой Св. Духа, но им неприятно было, зачем Дух Божий своим содействием поддерживает ненавистного им Учителя истины к подрыву их влияния на народ. Злоба на Иисуса Христа, зависть к успехам Его учения, сделали их врагами не только Иисуса Христа, но и Духа Божия, силой которого Он совершал чудеса. А поставляющие себя в такое отношение к Духу благодати являются недостойными ее спасительных действий на их душу, и потому еще более могут ожесточиться в хуле на Св. Духа подобно диаволу, и с диаволом разделить вечное осуждение. От сего-то Иисус Христос предостерегает своих недоброжелателей угрозой, что подобная вина ни в сей век, ни в будущий не отпустится тем, которые упорством в своем грехе сделают себя недостойными действий благодати Св. Духа.

Страшно нравственное состояние хулителей Св. Духа, восстающих против яснейших откровений Его силы; к сожалению оно не такое явление, которое свойственно было исключительно временам Христовым. Оно было всегда и повторяется до сих пор в разных видах, больше или меньше сродных с хулой на Св. Духа современных Христу Иудеев, – повторяется в среде врагов христианской веры и православной Церкви.

Так сему греху доселе повинны неверующие Иудеи. Они и всегда, по слову обличителя их, первомученика и архидиакона Стефана, противились Св. Духу (Деян.7:51), отступая от веры в истинного Бога и восставая против ревнителей ее, хотя вся история их есть история чудесных проявлений всемогущества, благости и правосудия единого истинного Бога, избравшего этот народ из среды всех народов на служение Себе. Во время земной жизни Иисуса Христа это противление Св. Духу дошло до высочайшей степени и разрешившись богоубийством, продолжается до наших дней. Ни рассеяние по всей вселенной, которым они наказаны за отвержение Христа, ни явное исполнение пророчеств, относящихся ко Христу и Его царству, ни развалины Иерусалимского храма, которые они тщетно, при содействии императора Юлиана богоотступника, пытались восстановить вопреки предсказанию Христову о конечном запустении их храма, ни другие многочисленные знамения явного промышления Божия о ненавидимой ими христианской вере, – ничто не ослабляет их вражды к ней. Они видя не видят сих знамений, слыша не слышат о свидетельствах божественности ее, и употребляют все меры к тому, чтобы воспрепятствовать ее распространению между своими единоплеменниками.

Сему греху повинны те из христиан, которые почитают для себя унизительным верить в чудеса, какие до сих пор совершаются в православной Церкви для поддержания веры в слабых, для возбуждения ее в неверующих. Они не хотят признать в них ничего сверхъестественного. Они пожалуй соглашаются, что чудеса необъяснимы из законов природы, но необъяснимы только потому, что законы природы нам не все известны; они не верят самим свидетельствам о чудесах, утверждая, что свидетели или введены в обман по невежеству и легковерию, или злонамеренно выдают за чудо собственный вымысел. Напрасно вы стали бы предлагать таким неверам, чтоб они поверили свидетельство о чуде личным дознанием, личным наблюдением; напрасно вы стали бы от них требовать этого во имя истины, взывать к их беспристрастию: они только на словах любят истину, а к чудесам относятся с одним предубеждением. А такое отношение к чудесам не есть ли хула на Св. Духа, силой которого они совершаются?

Сему греху причастны раскольники, озлобленные против святой церкви и по злобе к ней отвергающие присутствие в ней благодати Божией, не признающие, вопреки обетованию Христову, вечности священства в основанной Христом Церкви, изрыгающие хулу на таинства совершаемые в ней, дерзающие утверждать, будто православные под именем Иисуса веруют в антихриста, глумящиеся над святыней мощей, затыкающие уши от свидетельств о чудесах, совершаемых в одной православной Церкви, и не внимающие никаким доказательствам чистоты содержимого ею учения.

В сем грехе виновны люди, на самих себе испытавшие действие благодати Св. Духа, вкусившие дара небесного в общении таинств, в чтении слова Божия, и потом несмотря на все сие сделавшиеся равнодушными и даже враждебными ко всему священному и церковному. Поразительный пример такой измены истине представляет нам один из главных проповедников тлетворного учения, распространяющегося в молодом поколении под именем нигилизма, наш соотечественник (Герцен), умерший два года тому назад во Франции. Он в своих воспоминаниях о былом признавался, что в молодости ни одна книга не доставляла ему такого высокого удовольствия, как Евангелие, что чтение Евангелия всегда проливало в его душу неизъявимую отраду и мир. Ясно, что он вкусил сладость общения со св. Духом, действовавшим на него чрез святое Евангелие. Что же наконец сталось с этим любителем Евангелия? Увлеченный лжеучениями социализма и материализма, он сделался заклятым врагом веры и Церкви, великим кощуном и богохульником, детей своих, как говорят, не допустил до христианского крещения, воспитывал их во вражде к Церкви, умер как язычник и погребен без христианской молитвы.

Наконец вина в хуле на Святого Духа падает на людей, которые пристрастием к земному убили в себе приемлемость к дарам благодати Св. Духа и с каким-то озлоблением относятся к напоминаниям о спасении их души. Равнодушие к делу спасения своей души и к голосу благодати, зовущей их ко спасению разнообразными путями, в них доходят до того, что даже в предсмертной болезни с трудом можно уговорить их к освящению себя благодатью таинств, и они соглашаются наконец на сие с крайним недовольством и лишь для того, чтобы успокоить людей, принимающих в них участие. Нам рассказывали о поразительном случае в этом роде. Один богач, всю жизнь служивший мамоне до забвения Бога, приблизился наконец к вратам смерти, но и на смертном одре продолжал заниматься своими делами, не заботясь о приготовлении к вечности. Наконец близкие к нему лица уговорили его послать за священником. Священник явился со св. Дарами, но не вовремя: больной получил перед этим какую-то важную депешу по торговым делам, и не желая оторваться от чтения ее приходом священника, отослал его назад, отговариваясь делами не терпящими отлагательства. И священник, или лучше сам Христос, пришедший во святых Дарах, отступил от ложа больного, который через несколько минут помер без покаяния.

Вот до чего, христианин, может довести человека пристрастие к земным благам, кружение в вихре житейской суеты: до хулы на Св. Духа, ибо как иначе назвать непростительное упорство, с каким человек отказывается от приятия благодати Его? Не говорите, что такое явление чрезвычайное и с вами случится не может. Нет, все может случиться, и предохранить себя от тяжкого греха хулы на Св. Духа мы можем не самонадеянностью, а неусыпной бдительностью к нашей душе, смиренным сознанием немощи в борьбе с искушениями к этому греху и усердной молитвой к Господу, да не отнимет от нас Духа Святаго. Ибо благодать Святого Духа, небрегомая нами, может наконец совсем покинуть нас, а без нее что ожидает нас, как не вечная смерть, от которой да спасет всех вас Дух животворящий?

«Измлада Священная Писания умееши, могущая тя умудрити во спасение верою, яже о Христе Иисусе». (2Тим.3:15).

Сии слова взяты из послания Апостола Павла к ученику его, ефесскому епископу Тимофею. Св. Апостол, поставляя на вид ученику своему умножение в будущем времени лжеучений и нечестия в среде христианского общества, увещевает его сохранять верность преданной ему истине и присовокупляет, что к утверждению себя в ней могут служить лучшим средством Священная Писания, т. е. ветхозаветные книги Слова Божия, с которыми Тимофей знаком измлада, и которые могут умудрить его во спасение верою о Христе Иисусе, т. е. наставить его на путь спасения при вере во Христа Иисуса, нашего Спасителя.

Так, в Св. Писании Ветхого и особенно Нового Завета содержится лучшее для верующего руководство к познанию всего, что нужно для спасения. «Все писание, – говорит далее в том же послании Апостол, – богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности» (2Тим.3:16). Посему чтение или слушание Св. Писания есть неотложная обязанность всякого христианина, ревнующего о своем спасении. Исполнением сей обязанности мы должны заниматься во всякое время, но преимущественно во дни поста и покаяния. Во дни поста и покаяния святая Церковь призывает чад своих к подвигам самоиспытания, возбуждения в себе раскаяния во грехах с верой во Христа и надеждой на Его милосердие, самоисправления. Где же ближе, как не в Божественном писании найдем руководство к упражнению в сих подвигах? В Писании увидим и обличение наших грехов, и образ духовных совершенств, к которым должны стремиться, и угрозы нераскаянным грешникам, и благодатные обетования кающимся, и присущую ему силу благодати во спасение всякому верующему (Рим.1:16). Какие сильные побуждения к тому, чтобы привлечь нас к чтению Св. Писания! Но дело не в том только, чтобы читать или слушать Слово Божие, а в том, как читать или слушать его с пользой для души, ибо не всякий труд, употребленный на сие занятие, спасителен для души. Как же именно он должен быть исполняем, чтобы мог быть спасительным для души?

Приступая к чтению или слушанию Слова Божия, помни, что в нем глаголет к тебе Сам Бог, что святые Божии человеки, написавшие книги Св. Писания, написали их не сами от себя, но по вдохновению от Духа Святого, наставлявшего их на всякую истину. Посему пред чтением Слова Божия старайся возбудить и во время чтения поддержать в себе благоговение к нему, как не к обыкновенному человеческому слову, а глаголам Духа Божия. У древних христиан благоговение к Слову Божию выражалось и внешними знаками. Книгу Слова Божия брали не иначе, как умовенными руками. Собравшиеся слушать Слово Божие мужчины, если были с покрытой головой, обнажали ее, а женщины, если были не покрыты, брали покров. И все это бывало при домашнем чтении Слова Божия, а не при церковном только.

Приступай к чтению Слова Божия с молитвой благодарения Господу, даровавшему тебе в Святом Слове Своем источник просвещения для твоего ума, утешения и радости для сердца, руководство для жизни, – и проси Господа, чтобы Он Своей благодатью отверз твой ум и сердце к приятию и плодотворному усвоению семени Слова Божия, чтобы никогда не попустил тебе впасть в то пагубное состояние духовной слепоты, в котором при чтении Слова Божия видя, пред глазами имея ясную истину, в нем возвещаемую, не видят, слыша не слышат и не разумеют. В сем состоянии находились многие из современных Иисусу Христу слушателей Его, и доселе находятся Иудеи, ибо доныне, когда они читают Моисея, покрывало предубеждения и вражды к Евангелию лежит на сердце их (2Кор.3:15); оттого они не замечают, что Моисей писал о Христе.

Знай, что главная цель Писания есть удовлетворение религиозных и нравственных потребностей, что оно дано нам для того, чтобы, пользуясь его наставлениями, совершен был Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен (2Тим.3:17). Потому читай божественное Писание не из любознательности только, как стал бы читать его язычник, магометанин, вообще неверующий, не для обогащения только ума разными сведениями, а для возбуждения и поддержания в себе духа благочестия, для того, чтобы почерпнуть в нем силы и средства к борьбе со грехом, к преспеянию в добродетели, к освящению себя словом истины.

Что ни читал бы ты в книгах Слова Божия, знай, что все написанное в них написано нам в наставление (Рим.15:4). Потому, при чтении Писания, не только прямые религиозные и нравственные наставления его относи к себе, но и все прочее, в нем содержащееся, старайся прилагать к твоим духовным нуждам и потребностям, из всего извлекай спасительный для тебя урок. Так описываются ли и обличаются в Слове Божием грехи людские, усматривай в этом предостережение от них для себя. Изображаются ли в Писании добродетели и духовные совершенства святых людей, – вздохни о своих духовных несовершенствах и немощах и в пример подобострастного тебе человека постарайся увидеть стороны доступные твоему подражанию, поощрение к самоисправлению и духовному преспеянию. Читаешь ли в Слове Божием изображение чудес премудрости, благости и всемогущества Божия в делах творения и промышления о мире, – старайся возбудить в себе чувство смирения пред Высочайшим Существом, Владыкой вселенной, и вместе чувство благодарности к Нему за то, что эти дела совершились и совершаются между прочим для тебя, ибо ты, как созданный по образу и подобию Божию, поставлен во главе земных тварей. Еще больше побуждений к смирению и благодарности представят для тебя указания Писания на дела беспредельного милосердия Божия в искуплении падшего человека. – Читаешь ли ты Евангельские сказания об исцелениях, чудесно совершенных Господом Иисусом над разными недужными, – слепыми, глухими, расслабленными, хромыми, бесноватыми: помысли о твоих духовных недугах, – о твоей духовной слепоте, препятствующей тебе видеть свет истины и твои грехи, – о твоей духовной глухоте к внушениям совести и разным вразумлениям, посылаемым тебе свыше, и к воплям нуждающихся в твоей помощи, – о твоем духовном расслаблении и косности к творению добра при всем желании добра, – о твоей духовной хромоте или о недостатке в тебе твердой решимости служить единому Богу и отказаться от земных пристрастий, – о беспорядочных проявлениях в тебе гнева и вражды, сходных с припадками бесноватых, – помысли о всех этих духовных в тебе недугах и воззови к единому Врачу душ и телес, да исцелит тебя от них Своей благодатью.

В Слове Божием встречаются трудные для разумения места или по самому существу предлагаемых в них истин, или по настоящему нашему состоянию в земной жизни. Не смущайся сими трудностями и в непостижимых, истинах откровения находи побуждение смиренно преклоняться пред Беспредельным существом, которое не было бы беспредельным, если бы все в нем Самом и Его откровении было доступно нашему постижению. Утешайся также надеждой в жизни будущей увидеть во всей ясности многое, что в настоящей жизни представляется тебе как бы сквозь тусклое зеркало и гадательно. – Благодари Бога за то, что в святом Слове Его ясно открыто по крайней мере все то, что нужно для нашего спасения.

В книге Псалмов, назначенной для молитвенного употребления, найдешь многое, по-видимому не приложимое к тебе и потому неудобное к употреблению. Так, например, псалмопевец жалуется на множество врагов, которых у тебя нет, хотя ты вместе с ним взываешь к Богу: «Господи, что ся умножаша стужающии ми? Мнози восстают на мя» (Пс.3:2). Псалмопевец в сих словах жалуется Богу на врагов, отвне нападавших на него, грозивших его безопасности и чести. Пусть нет у тебя таких врагов, зато ты не свободен от домашних врагов – от страстей, в тебе воюющих, не свободен от врага спасения – диавола с его многообразными искушениями. Посему словами псалмопевца проси у Бога помощи в борьбе с этими врагами, нередко более опасными нашей душе, чем внешние недруги и гонители.

Читай или слушай, дома и в церкви, Св. Писание с полным, сосредоточенным вниманием. Сам Господь Иисус требовал сего от Своих слушателей, часто повторяя: имеяй уши слышати да слышит. И в церковном богослужении о сем напоминается словами: премудрость, т. е. ведите себя при слушании Слова Божия, как свойственно мудрым, понимающим великую важность этого дела; прости – стойте прямо, т. е. самым телесным положением вашим, прямым и бодрым, свидетельствуйте о всецелом устремлении души вашей к Богу, глаголющему вам в святом Слове Своем; вонмем, т. е. будем внимательны, не пророним ни одного слова в предлагаемом нам чтении из Писания. Душа, рассеянно внемлющая Слову Божию, не старающаяся усвоить его учение разумением и сердцем, в притче Христа Спасителя уподобляется придорожной земле, утоптанной ногами прохожих. Зерна, посееваемые на ней, не укореняются в ней, а остаются на ее поверхности и поклевываются птицами. Подобно сему и семя Слова Божия, падающее на душу невнимательную и рассеянную, в которой разные помыслы, словно прохожие по дороге, сменяются один другим, остается чуждым ей, только приражается к ней, но не внедряется в нее и уносится ненавистником всякого добра – диаволом.

Доброе впечатление, полученное от Слова Божия, старайся углубить размышлением, так чтобы это впечатление навсегда удержалось в твоей душе. Неуглубленное в сердце размышлением, оно скоро забывается, и человек, с радостью приявший учение Слова Божия, при первой встрече с искушениями и бедствиями, становится неверен ему. Таковых читателей или слушателей Слова Божия Господь Иисус сравнивает с землей каменистой, на которой посеянные семена скоро всходят, но также скоро, от недостатка глубины, увядают.

Заботы житейские, поглощающие у многих все время, пристрастие к житейской суете и удовольствиям, препятствуют благотворному действию на душу Слова Божия, заглушая семя его в душе подобно тому, как сорные травы подавляют и глушат пшеницу. Посему, если хочешь испытать на себе спасительное действие Слово Божия, очисти наперед сердце твое от земных пристрастий.

Приучай себя к ежедневному поучению в Слове Божием. Оно есть насущный хлеб для души. Дай Бог, чтобы желание питаться сим хлебом каждый день возвращалось к нам с такой же силой, с какой ежедневно мы чувствуем нужду в телесном насыщении. Лучшее время дня для питания себя нетленной пищей Слова Божия есть утро. После утренней молитвы примись за Евангелие или Апостол и читай их или в том порядке, какой сам признаешь для себя удобным, или сообразуйся с церковным указателем дневных чтений. День, начатый таким занятием, есть благословенный день.

Православная церковь никогда никому не возбраняла пользоваться Словом Божиим, никогда не отнимала его у мирян, как доныне делает римская церковь. Но разрешая всем чтение Слова Божия, православная церковь требует от своих чад в разумении его подчиняться ее руководству, с благой целью предохранить их от заблуждений, порождаемых суемудренным толкованием Слова Божия. Слово Божие есть море божественной премудрости: не дерзай пускаться в него без опытного кормчего. Кормчий сей есть святая церковь. Доступное каждому руководство к разумению Слова Божия по ее указаниям заключается в православном катехизисе, который есть не что иное, как сокращенное церковное изложение истин, рассеянных в Слове Божием. Кто читает Слово Божие с катехизисом в руках, или с твердой памятью всего, что в нем написано, тот хотя может неточно, неправильно понять смысл того или другого священного текста, зато никогда не составит о нем еретического мудрования.

Наконец с ревностью к чтению слова Божия должно соединять ревность к сообразному с ним житию. Какая польза в том, если с вниманием, сердечным сочувствием и размышлением будем читать или слушать Слово Божие, но не будем руководствоваться его учением в жизни и делах? – «Бывайте творцы слова, а не точию слышатели прельщающе себе самих», – говорит св. Апостол Иаков (Иак.1:21–24). «Не слышателие закона праведни пред Богом, но творцы закона, сии оправдятся», – говорит св. Апостол Павел (Рим.2:13). Чем больше кто знаком с Словом Божиим, тем строже с него взыщется за пренебрежение его наставлений в жизни, как за грех ведения.

«Господи, приими дух мой с миром».

Каждый христианин должен помнить, что от последних минут его жизни может зависеть вечная его судьба. Ибо и великий грешник, если в последние часы своей жизни принесет истинное, христианское раскаяние, будет помилован, и в обителях райских, подобно благоразумному разбойнику, водворен; и великий праведник, если при конце жизни утратит мир с Богом, может погубить плоды трудов прежней неукоризненной и святой своей жизни. Зная сие, каждый из нас должен желать и просить себе у Господа, да приимет дух его с миром, да сподобит его душу разлучиться от тела в мире с Богом, с ближними и со своей совестью, так чтобы этого мира не могли нарушить ни страдания телесные, ни воспоминания о прежних грехах и об оставляемых радостях жизни, ни преимущественно козни лукавого.

Говорим, преимущественно козни лукавого. Злые духи преследуют человека своими кознями в продолжение всей его жизни, или прямо возбуждая в душе худые мысли, расположения и желания, или усиливая их, и тем стараясь отвратить нас от Бога. Но никогда не бывают так настойчивы и страшны козни диавола против души человеческой, как пред разлучением ее с телом. Во что бы ни стало ему хочется в эти минуты сделать ее своей добычей, не допустить до нее добрых ангелов, и предвосхитить ее у них, от чего может спасти ее только благодать Божия. Да позволено нам будет привести несколько случаев из памятников христианской древности в доказательство великой злобы диавола против умирающих и великого милосердия к ним Господа.

Преподобный Иоанн Лествичник рассказывает поразительное происшествие с одним подвижником синайским Стефаном, проводившим жизнь в посте, слезах и других добродетелях сначала в сожительстве с учениками, потом в строгом отшельничестве. Незадолго до кончины Стефан возвратился в прежнюю келью к своим ученикам и за день до кончины впал в исступление, с открытыми глазами озирался на правую и на левую сторону одра своего и как бы допрашиваемый кем вслух всех предстоящих говорил: «так, правда, но за это постился я столько-то лет», а потом опять: «нет, совершенно лжете, не делал я этого». И еще: «правда, точно так, но я плакал и служил братиям». И еще: «нет, совершенно клевещете на меня». Иногда же говорил: «точно так; не знаю, что и сказать против сего: но Бог милостив». И подлинно, говорит преподобный Лествичник, ужасно было зрелище сие невидимое и беспощадное истязание. И что всего страшнее – обвиняли его и в том, чего он не делал. Не чудно ли? Безмолвник и отшельник о некоторых грехопадениях своих говорил: «не знаю, что и сказать на сие», – тогда как около сорока лет был монахом и имел слезы и живя в пустыне кормил из своих рук леопарда. Так истязуемый разлучился с телом, оставив нас в неизвестности, какой был суд, какой приговор ему, или чем кончилось сие истязание (Лест. Ст. 7-ая).

В «Достопамятных сказаниях о подвижничестве святых и блаженных отцов» рассказывается следующее о предсмертных видениях, бывших преподобному Иосифу Панефосскому и авве Сисою. Когда преподобный Иосиф был при смерти и у него сидели старцы, то смотря на дверь, увидел сидевшего у ней диавола. Подозвав ученика своего, препод. Иосиф сказал: «подай мне палку, он думает, что я стар и не могу одолеть его». Как скоро преподобный взял палку, старцы увидели, что диавол как собака прокрался в дверь и исчез (стр.139). – Об авве Сисое: когда он сделался болен и сидел с учениками в келье, послышался стук в двери. Старец поняв, в чем дело, говорит ученику своему Аврааму: «скажи тому, кто стучит: Сисой на горе, Сисой и на рогоже» (т. е. так же не боится козней бесовских на смертном одре, как не боялся их на горе, где подвизался). Стучавший, услыхав сие, исчез (стр. 308).

Святой Иоанн Златоуст говорит: «много услышишь рассказов об ужасах при последнем конце и страшных явлениях, которых самый вид нестерпим для умирающих, так что лежащие на одре с великой силой потрясают оный и страшно озираются на предстоящих, тогда как душа силится удержаться в теле и не хочет разлучиться с ним, ужасаясь видения приближающихся ангелов. Ибо если мы, смотря на страшных людей, трепещем, то каково будет наше мучение, когда увидим приближающихся ангелов грозных и неумолимые силы, когда они душу нашу повлекут и будут отторгать от тела» (53 бес. на Матфея).

Все это галлюцинации, все это грезы расстроенного болезнью и страхом смерти воображения, – скажут люди, которые не только искушениям бесовским не верят, но и самое бытие бесов отвергают, которые искушение самого Господа Иисуса от диавола в пустыне называют галлюцинацией. Но для нас православных несомненны не только свидетельства Слова Божия о кознях бесовских, но и свидетельства из истории христианского подвижничества. Мы могли бы еще усомниться в истине рассказов о злом бесовском действовании, идущих от людей невежественных и по невежеству суеверных; но с такими рассказами ничего не имеют общего свидетельства о кознях бесовских людей духовно-просвещенных, продолжительными усиленными подвигами бдения над собой приобретших навык различать не только порождения своего воображения от действий мира духовного, но и между последними действия благодати от ухищрений духа злобы, принимающего иногда вид светлого ангела. Не верить таким свидетелям, о себе ли они свидетельствуют, или о других, было бы крайне несправедливо, тем паче что их свидетельства подтверждаются Словом Божиим. Слово Божие говорит не только вообще о кознях бесовских против человека, указывая многочисленные примеры их, предостерегая от них, обещая человеку помощь в борьбе с ними, но в частности оно удостоверяет о злотворном присутствии злых духов при постели умирающего. В притче о богатом и Лазаре говорится, что богачу мечтавшему по случаю обильного урожая о долговременной жизни, о построении более пространных житниц, о плотских наслаждениях, сказано: «безумне, в сию нощь душу твою истяжут от тебе: а яже уготовал еси, кому будут?» (Лк.12:20). – «Истяжут, по объяснению блаженного Феофилакта, значит то, что, немилостивые мытари-ангелы страшно и насильно исторгают душу грешника. Душа праведника не исторгается из него: он, радуясь и веселясь, предает дух свой Богу».

Людям, отвергающим действие злых духов на умирающих, не пришлось бы раскаяться в своем неверии, когда сами будут умирать и будут иметь возможность удостовериться собственным опытом в том, чему не верили прежде. Не лучше ли для них не доводить себя до этого раскаяния, которое может сделаться для них поздним в минуты смерти, когда явление злых духов будем для них тем страшнее и пагубнее, чем для них неожиданнее.

Св. Церковь, с материнской любовью заботящаяся о своих чадах во все продолжение их жизни, с не меньшей заботливостью приготовляет их к мирному исходу из сей жизни. Она знает, с какой львиной яростью и змииным лукавством дух злобы готов нарушить мир отходящей души, – а потому она научает не только больных, но и здоровых ежедневно обращаться к ангелу хранителю с молитвой, «да покроет нас своими крылами при разлучении души с телом, чтобы нам не видеть мерзкие лица демонов» (канон ангелу хранителю). В одной из молитв полунощницы св. Церковь научает нас умолять Владыку живота и смерти словами св. мученика Евстратия, да сподобит нас той милости, чтобы душа наша, разрешаясь от уз тела, не видела мрачного взора лукавых демонов, но да приимут ее ангелы светлые (субботняя полунощница). О той же милости св. Церковь научает нас еще с большей настойчивостью умолять Пресвятую Богородицу во время самого исхода души. «Обыдоша мя мысленнии рыкающе скимны и ищут восхитити и растерзати мя горце, ихже зубы Чистая, и челюсти сокруши и спаси мя» (канон на исход души).

Нет, не от галлюцинаций, не от пустых призраков, а от действительных нападений злых духов, св. Церковь хочет оградить чад своих, когда влагает в их уста такие молитвы. Страшны будут нападения бесов на душу по разлучении ее с телом, когда она будет проходить путь так называемых мытарств; но на сем пути судьба души уже не будет зависеть от нее, – она будет тогда безответной подсудимой, не будет в состоянии сделать свое положение более благоприятным. Это могло быть сделано ею только в здешней жизни, ибо только здешняя жизнь есть время подвигов и заслуг. Знает это дух злобы и потому, если не успел во все продолжение жизни человека удалить его от Бога, напрягает все усилия к тому в последние его минуты, или же в последние минуты старается лишить возможности раскаянием примириться с Богом – того, кто оскорблял Его грехами в течение всей жизни. В этом обстоятельстве какое сильное заключается побуждение для каждого из нас молить Бога всегда, особенно же в последние часы жизни, да не предаст нас во власть диавола в эти роковые для нас часы, да сподобит нас умереть без вреда от козней лукавого, могущих смутить нашу душу и лишить ее мира с Богом!

Благотворительность имеет столь высокую цену в очах Божиих, что на страшном суде Христовом в числе благословенных Отца Небесного и призванных к вечному наследию царства Небесного будут упомянуты только люди благотворительные, только те, которые питали алчущих, поили жаждущих, одевали нагих, принимали странников, посещали больных и заключенных в темнице (Мф.25:34–40). Что же, однако, это значит? Не значит ли, что для оправдания на суде Христове, для получения вечного спасения, достаточно одних дел благотворения, из каких бы побуждений они ни проистекали, и притом дел благотворения только внешнего, в одних телесных нуждах ближнего, – что ради этих внешних дел не будут с нас взыскивать за недостаток любви к ближним, за недостаток веры и благочестия, покаяния и самоотвержения, за греховную беспечность, – что человеку милостивому и благотворительному можно, без вреда для спасения души, не заботиться об утверждении себя в вере и благочестии, можно вести жизнь распущенную? Правда ли все это? Можно ли в этом именно смысле, без сомнения приятном для желающих получить спасение легким способом, понимать слова Христовы, на страшном суде, о делах благотворения?

Приговор на страшном суде о вечной нашей участи действительно утверждается на делах благотворения. Но нет сомнения, что Господь Иисус, праведный Судия, призывая к наследию Небесного Царства благотворителей, будет иметь в виду не внешний только труд благотворения, а вместе доброе христианское побуждение к нему, именно сердечное участие в положении ближнего, сострадание к нему, чувство любви к нему, без малейшей примеси самолюбия и своекорыстия. Ибо только любовь дает цену делам благотворительности. Без любви благотворительность, самая широкая и самоотверженная, не принесет пользы душе благотворителя ни в сей жизни, ни в будущей. «Аще раздам вся имения моя, любве же не имам, ни кая польза ми есть» (1Кор.13:3), говорит апостол Павел. Следственно и на страшном суде Христовом будут прославлены дела благотворения в соединении с любовью, а не отдельно от нее, будет оценен не внешний только труд и жертва благотворения, во вместе доброе христианское побуждение к нему, заключающееся в душевном расположении к ближнему. О людях, благотворящих не по любви, а по своекорыстию и тщеславию, Христос Спаситель ясно сказал, что им не будет награды от Отца Небесного, что они только здесь получают награду свою (Мф.6:2).

В приговоре об участи нашей, имеющем быть на страшном суде, говорится по-видимому о делах только внешней милости, о благотворении ближнему в одних его телесных нуждах и бедствиях, а о делах милости духовной ничего не сказано, хотя душа важнее тела и нужды духовные важнее телесных, – не сказано о просвещении светом истины неведущего, ни о вразумлении заблуждающего, ни об исправлении порочного, ни об утешении скорбящего и унывающего. Но при внимательном рассмотрении слов праведного Судии оказывается, что в них имеются в виду дела не одной милости телесной, но вместе духовной. Так посещение заключенных в темнице есть само по себе духовная милость. Ибо с какой целью оно предпринимается? Не с той целью, чтобы освободить их из темницы, или облегчить тяжесть их внешнего положения, – что зависит не от посетителя, а от суда, – а с той, чтобы подать им духовную помощь. Духовная помощь в этом случае состоит в том, чтобы участием в судьбе заключенных в темнице ободрить, утешить их, чтобы расположить их к признанию виновности пред Богом, перед начальством, и вообще перед ближними, к искренней покорности воле земной власти и судьбам провидения Божия, чтобы указать им в вере, в уповании на Бога, в молитве, в искреннем раскаянии средство избавления от вечного мучения, уготованного нераскаянным грешникам. – С подобной же целью должно посещать больных. Не всякий из посещающих больного может и имеет право предложить ему вещественное врачевство, но всякий может и должен ободрить его сердечным участием к нему. Это участие может и не выражаться в словах, может быть безмолвным, – одно уже присутствие ваше при постели больного, как свидетельство любви к нему, может утешить его; а это не есть ли духовная милость для него? И еще большую духовную милость вы окажете ему, если ваше участие к нему выразите словом духовного утешения, если вместе с ним и за него помолитесь, и если наведете его на мысль позаботиться об исцелении его духовных недугов чрез искреннее раскаяние во грехах. И чем, как не этими делами милости духовной всего лучше могут благотворить больным, особенно безнадежным, посещающие их? – Другие дела благотворения, исчисляемые в приговоре об участи нашей на страшном суде, относятся собственно к удовлетворению телесных нужд ближнего, но и они предполагают духовную милость. Помогая ближним в их телесных и житейских нуждах, – питая алчущих, напояя жаждущих, одевая нагих, призревая странствующих, – вы в то же время благотворите душе всех этих лиц; вы своим участием к их внешнему положению спасаете их от уныния, от ропота на Бога и на людей, располагаете их к благодарности пред Богом, примиряете их с жизнью, подаете им отраду в уверенности, что и они не исключены из братской семьи, что они полноправные ее члены, ибо их не презирают, а принимают в них бескорыстное участие. Все это не есть ли духовная милость? Оказывая ближнему внешнее благотворение, вы в то же время достигаете другой цели, которой, может быть, и не имели в виду, – вы душе ближнего оказываете милость.

Еще больше способствует к достижению той же цели самый способ внешнего благотворения. Ведь дело не в том только, чтобы алчущего накормить, жаждущего напоить, прикрыть наготу, успокоить странника и т. п., а вместе с тем, чтобы все это сделать с выражением сердечного сострадания к ним, со смирением, с тактом, в том, чтобы вашей помощью ближний не обиделся и принял ее как от брата во Христе Иисусе, не стеснился чувством зависимости от вас, весьма тяжелым для многих, не утративших, несмотря на житейские невзгоды, чувства своего достоинства. Подобные люди, хотя находятся в крайней нужде, никому однако не говорят о ней, ни у кого не просят помощи, по непривычке обращаться к ней, если прежде жили достаточно, и по стыду. А иные удерживаются от прошения помощи опасением обеспокоить вас напоминанием о своих нуждах, и безмолвно их переносят. Долг христианской любви требует от вас помогать всем таковым лицам, не дожидаясь вызова с их стороны. Те, которые любят, чтобы вызывали их на благотворение мольбами и жалобами, обыкновенно говорят в свое оправдание: «дитя не плачет, мать не разумеет». Но что говорится о детях, то не всегда можно сказать о вышедших из детского возраста. Дети не могут удержаться от плача и слез, когда чувствуют боль, голод и жажду; но взрослые могут, скрепя сердце, переносить свое бедственное положение, не напоминая о нем другим ни вздохами, ни слезами, ни жалобами, ни мольбами. С таковыми мы должны поступать так, как поступает Господь с грешниками. «Обретохся, – говорит Он, – не ищущим мене, явлен был не вопрошающим о Мне» (Ис.65:1). Правда, трудно благотворителю открывать людей, нуждающихся в помощи, когда они сами не напоминают о ней; но тем-то и отличается истинная христианская любовь от любви естественной, языческой, что не боится борьбы с трудностями и препятствиями. Только в этой борьбе, только в самоотвержении для блага ближних открывается ее достоинство, ее искренность. Но, что особенно важно, ваша предупредительность в делах благотворения и вообще христианский способ совершения их сообщает внешнему благотворительному поступку характер духовной милости: получивший от вас вспоможение побуждается благодарить вас сугубо, – и за вещественное одолжение, и за то, что при этом вы пощадили в нем чувство его достоинства и чести, – за то, что вы избавили его не только от гнетущей нужды, но и от душевной пытки, какую он чувствовал, не зная как выйти из затруднительного положения без унижения пред людьми, – за то, что вы возвратили ему мир душевный. Сего мало: если ваша услуга предупредительно оказана будет человеку, который, стыдясь просить милости у людей, в тоже время не искал утешения и помощи в религии, вы пробудите в нем любовь к религии, вы дадите ему возможность оценить высокое достоинство той веры, которая научает нас соединять с милостью телесной милость духовную.

Перейдем к другому вопросу: правда ли, будто на страшном суде Христовом будет объявлена награда людям за одни дела милосердая и не обращено будет внимание на другие добродетели – ни на истинную веру в Бога, ни на любовь к Нему и упование на Него, ни на ревность к стяжанию сердечной чистоты и святости, ни на подвиги покаяния? – Нет, это неправда, судя по тому, что в евангельском изображении страшного суда Христова награждаемые за благотворение именуются праведниками: тогда, т. е. по выслушании приговора о наследовании Царства Небесного, отвещают Ему – Судии Христу – праведницы, глаголюще: Господи, когда тя видехом алчуща и т. д. (Мф.25:37). Но праведность состоит не в одной благотворительности. Праведностью вообще называется жизнь, согласная с законом Божиим, определяющим наши отношения к Богу, ближним и самим себе. Благотворительность есть только вид праведности, – она входит в состав наших обязанностей в отношении к ближним и составляет только часть этих обязанностей. Следственно, если имеющие выслушать на страшном суде одобрение благотворители именуются праведниками, это значит, что праведный Судия будет судить о них не по одной благотворительности, а вместе по другим нравственным, соединенным с ней достоинствам, и именно прежде всего по вере, ибо без веры невозможно угодить Богу (Евр.11:6) никакими добрыми делами, следственно и делами благотворения. Все добродетели основываются на вере в Бога Законодателя и Судию и суть не что иное, как послушание Его святому закону. Особенно нельзя угодить Богу никакими подвигами праведности без веры в Искупителя, ибо вся наша правда пред лицом правосудия Божия, по выражению Церкви², тряпка никуда негодная и на улицу выброшенная. Мы спасаемся не заслугами нашими, не правдой нашей, а благодатью, приобретенной заслугами Христовыми, а благодать сия привлекается верой. Посему и сказано: «благодатию есте спасени чрез веру» (Еф.2:8); «мыслим верою оправдитися человеку без дел закона» (Рим.3:28). Это не то значит, что дела закона совсем не нужны для спасения, а то, что они вполне зависят от веры. Вера низводит на нас благодать св. Духа, чрез которую мы не только получаем прощение грехов и оправдание, но и освящение, или силу творить дела закона. Посему и Апостол молит Господа, «да усовершит Он верующих во всяком добром деле к исполнению воли Его, производя в них благоугодное Ему чрез Иисуса Христа» (Евр.13:21). Это благодатное содействие Божие нужно, без сомнения, и для дел благотворения. И так как это содействие усвояется верой, то само собой разумеется, что одобрительный приговор благотворителям на страшном суде относится к благотворениям не в отдельности, а в соединении их с верой, тем паче, что вера не только дает цену вашим благотворениям, но и заключает в себе главное христианское побуждение к ним. Христианская добродетель благотворения есть именно плод веры в искупление, плод сердечного убеждения, что вследствие искупления все мы – братия во Христе Иисусе, и потому должны принимать братское участие в нуждах ближнего. «Возлюбленнии, – говорит Апостол, – аще сице возлюбил есть нас Бог, и мы должай есмы друг друга любити» (1Ин.4:11). Такому значению веры в отношении к делам благотворения соответствует значение в отношении к ним прочих добродетелей. Что на страшном суде Христовом те и другие будут иметься в виду, это видно не только из того, что в евангельском изображении страшного суда, как мы видели, благотворители называются праведниками, но вообще из многочисленных свидетельств Слова Божия о будущем воздаянии каждому по делам его. Итак пусть праведный Судия на всемирном суде назовет наследниками Царства Небесного только благотворителей; это не значит, что благотворители могут беспечно проводить свою жизнь во грехах, бросить всякую заботу о преспеянии в вере и благочестии, по надежде, что благотворительность покроет все их грехи, избавит их от наказания за опущение прочих добродетелей. При раскаянии во грехах, действительно она будет иметь такую силу пред судом Бога; в противном случае никакая благотворительность не спасет нас от гнева Божия. И Христос Спаситель учил своих последователей не одной благотворительности: в учении о путях к блаженству, Он указывает не на одно милосердие, но вместе и на нищету духовную, чистоту сердечную, плач, кротость, терпение, как необходимые условия к достижению блаженства (Мф.5:1–12). Почему же, однако, на страшном суде блаженными наречены будут одни благотворители? Потому, что лежащая в основании благотворений любовь к ближнему есть, по учению апостола, союз совершенства (Кол.3:14), венец всех добродетелей, имеет первенствующее значение в ряду их, хотя без них и она недостаточна для оправдания и спасения.

«Кто взыдет на гору Господню? или кто станет на месте святем Его? Неповинен рукама и чист сердцем, иже не прият всуе душу свою, и не клятся лестию искреннему своему». (Пс.23:3–4).

Двадцать третий псалом, в котором читаются сии слова, написан Давидом по случаю перенесения ковчега завета в скинию на горе Сионе (2Цар.6:12). В этом псалме истинный Бог, чтимый избранным народом, прославляется как владыка всей земли и всего, что на ней существует; потом описываются свойства истинных чтителей Его, или тех, которые достойно могут приближаться к Нему на святой горе Его, т. е. присутствовать при богослужении, на ней совершаемом в скинии: наконец, изображается торжественное вступление Его в Кивоте Завета во врата скинии, при пении левитов, из которых одни сопровождают Кивот, другие встречают его у врат скинии. Таково содержание псалма в буквальном, ближайшем смысле; но с этим смыслом соединяется прообразовательный. Под образом торжественного шествия в новоустроенную Давидом на Сионе скинию предсказано для ветхозаветных верующих шествие Богочеловека с прославленной воскресением плотью в нерукотворенную скинию небесную, сопровождаемое от земли и сретаемое на небесах ангелами, – т. е. вознесение Господне³. Вместе с сим в том же псалме для ветхозаветных верующих предуказано было и то, что Господь Иисус вознесся с телом на небеса не для прославления только своего, в Его божественную личность воспринятого человечества, не для введения только его в участие божеской славы, но также для того, чтобы нам уготовать место на небесах, куда Он восшел предтечей о нас, чтобы и нам быть там, где Он сам (Евр.6:20; Ин.14:2–4), – подобно тому, как и гора Сионская была местом не одного только особенного присутствия на ней в скинии Господа, но вместе местом собрания на ней верующих для духовного, посредством молитв и жертв, общения с Господом. Кому же именно уготованы горние селения, вход в который открыт нам вознесением Христовым? Ибо нельзя же думать, что они уготованы для всех без различия – достойных и недостойных. Кто же именно взыдет, спросим словами псалма, на сию гору Господню, на сие место особенного, славного обитания Господа среди сонмов ангельских, прообразованное горой Сионской, прославленной обитанием на ней Господа в скинии? Кто станет на месте святем Его? т. е. кто водворится в обителях Отца Небесного, для того, чтобы вместе с небесными силами предстоять престолу Его, вместе с ними славословить Его, вместе с ними озаряться светом лица Его и в теснейшем общении с Ним обретать блаженство? Кто может надеяться достигнуть сего неизреченного блаженства?

Неповинен руками, ответствует псалмопевец на сей вопрос, им же самим предложенный. – Руки суть орудия телесной деятельности, телесного труда, и потому как в других местах писания (Иак.4:8: Пс.25:6; 17:21), так и здесь, означают вообще внешнее поведение. Неповинный руками, – это в обширном смысле человек с неукоризненным внешним поведением, непорочный во всех заповедях и оправданиях Господних, т. е. точный исполнитель предписаний законных, касающихся внешней деятельности, человек, который всеми внешними делами свидетельствует, что он чтит Бога, почитает родителей, справедлив к ближним и строг к самому себе. В частности или в тесном смысле неповинный руками – это человек, который чужд грехов, совершаемых руками. Он не простирает руки на чужую собственность, довольствуясь тем, что имеет; он не отдает сребра своего в рост и если занимает судейскую должность, не принимает даров против невинного для его осуждения и для оправдания виновного (Пс.14:5); он не оскверняет рук своих нечистыми и любострастными прикосновениями; он удерживает свои руки от нанесения побоев и ран ближнему, не обращает их в орудие гнева и злобы, не проливает руками кровь ближнего; он не производит руками движений с целью подать другим знак к начатию и исполнению действий несправедливых и вредных для блага ближних. Таков человек неповинный руками.

Но одного внешнего, неукоризненного поведения еще не достаточно к тому, чтобы заслужить небесное блаженство, водвориться в горних обителях; оно должно быть соединено с чистотой сердца. Неповинный руками должен быть вместе чист сердцем. Иной является похвально поступающим во всех отношениях и своей неукоризненной, честной жизнью возбуждает всеобщее удивление и уважение к себе; самый зоркий глаз не откроет в нем ни одного пятна. Но сердце его полно нечистоты. Ее не примечают люди, но зрит Бог сердцеведец и отвращает от него Свое благоволение. Он не благоволит к тому, кто хотя чист на руку, не присвояет чужой собственности незаконным путем, зато в сердце снедается завистью и зложелательством при виде чужого благосостояния и злорадствует, когда ближний обнищает. Господь не благоволит к тому, кто хотя не оскверняет своего тела любострастными делами, но в ком воображение наполнено нечистыми образами, сердце волнуется плотскими вожделениями. Господь не благоволит к тому, кто хотя не простирает рук на пролитие крови, но таит в сердце гнев и злобу на ближнего. Господь не благоволит вообще к людям неповинным одними руками, к чистым только по наружности, подобно гробам повапленным, но, так же как гробы повапленные, внутри полным всякой нечистоты, – и святость Его не допустит их до ближайшего общения с Ним на святой горе Его, в горних небесных селениях, – здесь место только для чистых сердцем, и также для того, иже не прият всуе душу свою и не клятся лестию искреннему своему.

Иже не прият всуе душу свою, т. е. тот, кто не привязан душой к суете. Суетой называется все, в чем человек напрасно надеется найти удовлетворение потребности счастья, или блаженства, что напрасно почитает истинным благом. Так напрасно человек почитает истинным благом обилие земных сокровищ и заботами о стяжании, умножении и сохранении их, мучит себя до пренебрежения высших духовных потребностей. Самое это мучение показывает, что в них нет истинного блага, – и отравляет удовольствие обладания ими. Они только служат средством к достижению блага, а не сами по себе благо. Потому заботы об умножении их могут быть оправданы только употреблением их на благую цель. Без отношения к этой цели не только умножение, но и самое употребление их есть только зло, а отнюдь не благо, есть поистине суета. Чувство этой суеты особенно будет горько человеку в последние минуты его жизни, ибо тогда неотступно будет преследовать его вопрос: зачем он убивал себя заботами о том, чего не возьмет с собой на тот свет? зачем он трудился над скоплением земных сокровищ, когда плоды его трудов могут достаться не трудившемуся, и бессмысленно будут расточены? – Суетны, напрасны также усилия человека найти истинное благо в земных удовольствиях и развлечениях. Опыт всех веков свидетельствует, что не только неумеренное наслаждение ими, но и умеренное, соединенное с благоразумием, с уменьем разнообразить их, эстетически пользоваться ими, как умел премудрый Соломон, хотя он ни в чем не отказывал своим глазам и сердцу, – оканчивается горьким самообличением Соломона: «Смеху сказал я: безумный! и веселью: что ты делаешь?» (Еккл.2:2). – Суетна также надежда найти для себя счастье в расширении власти над подобными себе существами. Чем сильнее жажда этой власти, тем она мучительнее. Однажды кто-то из друзей Александра Македонского застал его в слезах и спросил, о чем он плачет. «Я плачу о том, отвечал этот всесветный завоеватель, что нет другого мира, который бы я, как землю, мог покорить своей власти». А забота удержать приобретенную власть, обеспечить свое высокое положение, поставить себя выше происков от людей одинаково властолюбивых и зложелательных, еще более делает мучительным и, следственно, суетным обладание таким благом, каким признается власть. – Исчисляя виды суеты, Соломон находит суетным даже такое, по-видимому, благороднейшее занятие, как приобретение мудрости, обогащение себя всякого рода познаниями, – почему же? Потому, говорит он на основании собственного опыта, что «чем больше мудрости, тем больше горести, и кто приумножит ведение, тот приумножит страдание» (Еккл.1:18). Горесть и страдания испытывает мудрец вследствие сознания, что количество его знаний ничтожно в сравнении с тем, чего он не знает, и это сознание не только не умаляется, а возрастает в нем по мере расширения его познаний. – Вообще, все земное и тленное, даже мудрость, взятая сама по себе, без отношения к религии и нравственности, есть суета, не может удовлетворить человека, и горе тому, иже прият всуе душу свою, кто душой привязан к суете! Он и в настоящей жизни испытывает одно недовольство и страдания, и в будущей не ждать ему добра, ибо что посеет человек здесь, то пожнет там; если здесь он сеет в плоть, заботится и думает об одном плотском и земном, то и там от плоти пожнет истление, т. е. вечную пагубу. Что же не суета? В чем же заключается истинное благо? Оно заключается в общении с Богом. Он есть верховное добро и податель всякого добра. А путь общения с Ним Соломон, проповедник суеты, указывает в страхе Божием, в соблюдении заповедей Его: «Бога бойся и соблюдай заповеди Его, ибо сие есть весь человек» (Еккл.12:13), т. е. в этом заключается все для человека. Помимо этого пути нельзя достигнуть общения с Богом, следственно, истинного счастья; но идущий этим путем, может и земными благами пользоваться без горького чувства суеты, ибо не к ним у него лежит сердце, – сердце его занято единым на потребу, единым Господом. Но помышляя и Нем, Едином и стремясь к общению с Ним на сей земле, он еще теснее соединится с Ним в горних обителях, – ибо там между ним и Господом совсем не будет преграды, полагаемой на земле, если не пристрастием к земному, то необходимыми, невинными заботами о нем.

Наконец, по слову псалмопевца, чтобы иметь надежду на ближайшее общение с Господом в горних обителях, нужно избегать одного из самых тяжких грехов слова, – именно ложной клятвы с целью ввести в обман ближнего. Так божится торговец, уверяя покупателя в доброте своего гнилого товара; божится злоязычник, что он правду говорит, распуская клеветы на ближнего; божится занимающий деньги, уверяя заимодавца, что непременно в срок возвратит ему занимаемые деньги, тогда как думает только воспользоваться легковерием его. Люди, обманывающие подобных себе божбой и привычку к ней даже не считающие грехом, пусть подумают о страшных последствиях своего греха. Они легко могут избежать ответственности пред людьми, которых обманывают; но пусть побоятся Бога и Его суда. На Его суде не устоит «кленыйся лестию искреннему своему»; вина его столь велика, что он находится в опасности быть отлученным от общения с Богом в горних обителях. Сюда открыт доступ только тому, кто не клянется лестью искреннему своему. Клянущийся лестью для обмана ближнего в двух грехах виноват один другого тягчайших: в грехе обмана ближних, которых он должен любить, как самого себя, помня, что все мы члены единого тела, – и в грехе непочтения к Богу, имя Которого бесстрашно произносит для того, чтобы удобнее ввести в обман ближнего, – в грехе кощунства и богохульства. По слову Христа Спасителя даже в правде, без особенной нужды, не следует прибегать к божбе, а довольствоваться одним простым утверждением чего-нибудь: да, – или простым отрицанием: нет (Мф.5:34,37). Если, следственно, не безгрешно вообще божиться без особенной нужды, то легко понять, какой тяжкий, непростительный грех божиться со злым умыслом обмануть ближнего, и как справедлив приговор Божий, устами псалмопевца осуждающий на отлучение от Бога в горних обителях, и следственно на вечную погибель, людей клянущихся лестью искреннему своему.

Православные христиане! Единородный Сын Божий, второе лицо Святой Троицы, за 1871 год пред сим, нас ради человек и нашего ради спасения соделался человеком по телу и душе, не переставая быть Богом, – жил среди людей тридцать три с половиной года, учил их тому, как можно спастись, и для нашего спасения пострадал от неблагодарных людей и умер на кресте мучительной смертью. За грехи все люди были под гневом Божиим и все погибли бы, если бы Сын Божий, сделавшись человеком, не принял на Себя наши вины и один за всех не потерпел казнь на кресте. Он потерпел казнь не за Себя, потому что Сам ни в чем не был виновен, был безгрешен, – а за наши грехи, в уплату за наши долги. И Его страдания и смерть за нас столь спасительны, что ради них не только прощаются наши грехи, но еще подается нам свыше помощь к достижению святости, и надежда на нескончаемое блаженство. И это не потому только, что потерпевший за нас страдания и смерть Господь Иисус Христос был Сам безгрешен, – а еще и потому, что Он есть истинный Бог. Ходатайство за кого-либо тем сильнее, чем важнее то лицо, от которого оно идет. Какое же существо может быть выше Господа нашего Иисуса Христа, который будучи Единородным Сыном Божиим, равным по Божескому достоинству Отцу и Святому Духу, принял на себя ходатайство за людей пред Богом Отцом и для сего в человеческой плоти пострадал и умер за нас?

Вот что сделал для нас Господь Иисус. Людям остается только воспользоваться тем, что Он сделал для них, принять уготованное для всех спасение, никем не заслуженное, но всем предлагаемое. Что же нужно для сего? Нужно сделаться христианином, т. е. нужно убедиться, что мы, своими силами не можем спастись, и от всей души уверовать во Спасителя и посредством крещения вступить в общество спасаемых – в Святую Церковь. Иже веру имет и крестится, спасен будет, а иже не имет веры, осужден будет. А вступившие в Христову Церковь должны вести истинно христианскую жизнь, по заповедям Христовым, и под руководством Христовой Церкви, при помощи благодати Божией, которая обильно подается христианину в прочих, сверх крещения, таинствах – и всегда привлекается смирением и молитвой. Вот что нужно, православные, для того, чтобы спастись, чтобы воспользоваться тем, что сделал Иисус Христос для нашего спасения.

Будем, православные, от души благодарить Господа за то, что мы не только христиане, что Святая Церковь, к которой мы принадлежим, есть единая истинная Церковь, единая хранительница той веры, которая проповедана Апостолами, за которую проливали кровь святые мученики, которую защищали святые отцы словом и писанием, которая утверждена на Вселенских соборах. Будем благодарить Господа, что, принадлежа к сей Церкви, мы обладаем всеми необходимыми средствами спасения, и что самым тяжким грешникам, доколе они остаются в общении с ней, дана возможность посредством покаяния возвратить душевную чистоту и благоволение Божие. Но чем лучше наше положение в сем отношении, тем достойнее сожаления, что не все люди веруют во Христа и принадлежат к обществу спасаемых. Христос умер за всех людей и основал Церковь, в которую, по Его повелению, данному Апостолам, должны быть призваны все народы. Но еще доселе христиан втрое меньше, чем неведущих истинного Бога, и еще меньше православных христиан. Сему впрочем не следует удивляться. Сам Христос Спаситель говорил, Что Его духовное царство должно распространяться в роде человеческом постепенно, подобно тому, как из зерна горчицы не вдруг, а постепенно вырастает большое горчичное дерево. И события подтвердили истину того, чему надлежало быть по слову Христову. Дело распространения христианства, начатое Апостолами, огласившими своей проповедью все концы современного им мира, до сих пор продолжается с возрастающим успехом. Великую ревность к сему делу показывают западные христиане. Нет ни одного уголка на земном шаре, где бы не побывал миссионер, т. е. веропроповедник, латинского, или другого западного вероисповедания. В ревности к распространению Евангелия не уступает западным христианам русская православная Церковь. Правда, она не посылает своих веропроповедников за пределы русских владений, но это потому, что для ее вероисповеднической ревности весьма много дела в пределах нашего обширного отечества, ибо не только в азиатских наших владениях, но и на восточной окраине Европейской России весьма много инородцев, блуждающих во мраке языческих и магометанских суеверий. И можно ли сказать, чтобы это дело было пренебрежено нашей Церковью и не имело успеха? О! нет. Для обращения инородцев к Христовой вере существует у нас немало людей, называемых миссионерами, т. е. веропроповедниками. Эти люди постепенно распространяют между ними свет истины и полагают между ними начало благоустроенной гражданской жизни, неутомимо и с самоотвержением ведя борьбу с нуждой, с суровой природой, с упорством заблуждающих, с кознями их духовных руководителей, иногда с препятствиями со стороны даже православных, почему-либо не сочувствующих их деятельности. Но, хотя при благословении Божием немало сделано приобретений для православной Христовой Церкви трудами наших веропроповедников, особенно знаменитейшего между ними высокопреосвященнейшего Иннокентия, ныне митрополита московского, обратившего к вере и утвердившего в ней не одну сотню тысяч душ в Восточной Сибири, в Северной Америке и прилежащих к ним островах, – еще многого остается желать в этом отношении, потому что в одной Сибири едва ли не большая часть обитателей предана идолопоклонству. Посему нельзя не радоваться, что для содействия успехам веропроповеднической деятельности между инородцами, обитающими в русских владениях, открыты у нас два миссионерских общества, из которых одно простирает свою деятельность на Кавказский край и Закавказье, другое – на язычников и магометан по всему остальному пространству русского царства. Управление делами сего Общества, именуемого Православным Миссионерским, было прежде в Петербурге, а за два года пред сим перенесено в Москву, где председателем его состоит митрополит московский. Наша речь относится собственно к этому последнему Обществу и клонится к тому, чтобы возбудить в вас, православные, участие к его деятельности и желание помогать ему в достижении такой высокой цели, как обращение ко Христу неверных. Нашего участия к сему делу требует прежде всего ревность к славе Божией, ибо неведущие истинного Бога, как язычники, славу и честь, подобающую Ему единому, воздают тварям, даже злым духам. Не воздают славы и чести истинному Богу также те, которые, как например магометане, хотя веруют в единого Бога, но не веруют в Единородного Сына Божия, Господа нашего Иисуса Христа, и не чтут Его, как Спасителя нашего, а кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его. Любовь и благодарность наша к Богу, просветившему нас истинной верой, требует от нас, православные, заботиться о том, чтобы не только мы сами прославляли Бога истинной верой в Него, но вместе чтобы и другие, чуждые сей веры, познали истинного Бога и научились прославлять Его. Кто не стал бы заботиться о сем, хотя имеет к тому обязанность и возможность, тот показал бы в себе недостаток любви к Богу и преступное равнодушие к славе имени Его. – Мы должны отнестись с полным участием к делу обращения неверных также по долгу любви к ним, ревнующей о душевном их спасении. Ибо спастись можно только верой во Христа Иисуса. Кроме имени Христова «несть иного имени под небесем, данного в человецех, о нем же подобает спастися» (Деян.4:12). Равнодушно смотреть, как ближние наши погибают в неведении истины и в грубых суевериях, и не пользоваться благоприятными обстоятельствами к их духовному просвещению, значит не иметь любви к ближним, по которой узнается ученик Христов. – Кроме того, собственное наше благо требует от нас споспешествовать Православному Миссионерскому Обществу в деле обращения нехристиан, ибо ревнуя о спасении их чрез веру во Христа, мы тем содеваем свое спасение по слову Апостола: «обративый грешника от заблуждения пути его, спасет душу от смерти и покрыет множество грехов» (Иак.5:20). – Содействовать обращению неверных мы должны наконец по любви к отечеству и возлюбленному Царю нашему. Ибо ничто столько не способствует к слиянию инородцев с общим нашим отечеством, к утверждению в них преданности нашему Государю, как единение их с нами в вере. Где крепок союз духовный, основанный на вере, там крепок союз государственный.

В чем же, спросим теперь, должно состоять наше участие к деятельности Общества, учрежденного для распространения христианства между неверными? Имейте в виду, православные, что Общество сие нуждается в денежных средствах для своих предприятий. У него много расходов на приготовление к миссионерскому служению людей к тому способных, на содержание и вознаграждение их за труды, на устройство миссионерских церквей, училищ, больниц, на издание и распространение между новообращенными книг, приспособленных к разумению и духовным потребностям их, на хозяйственные их нужды, потому что нередко бывает нужно отделить новообращенных от прежних единоверцев их, поселять на особых местах и обзаводить новым хозяйством для того, чтобы прежние их единоверцы не притесняли их за веру и не совращали в прежнее заблуждение. На удовлетворение всех этих нужд Миссионерское Общество собирает отчасти определенные взносы от постоянных своих членов, отчасти временные пожертвования; но ни те, ни другие, как ни значительны, покуда еще недостаточны на все необходимые расходы. Миссионерское Общество ожидает от всех православных русских посильной денежной помощи. Не откажите, братия, в сей помощи и не стесняйтесь тем, что не в состоянии оказать значительную помощь. Как бы ни были малы жертвы на святое дело каждого порознь, в совокупности они составят значительную сумму: из малых потоков образуются великие реки. Господь Иисус обещал награду тому, кто во имя Его напоит чашей холодной воды ученика Его (Мф.10:42); Он не оставит без награды и вас, если вы через Миссионерское Общество будете нашими усердными, хотя бы небольшими приношениями, помогать веропроповедникам и, обращаемым чрез них, к вере. Но паче всего Православному Миссионерскому Обществу мы должны споспешествовать нашей молитвой о благословении Божием на его деятельность, ибо без Божия благословения никакая деятельность не может быть успешна. Преимущественно мы должны молиться о том, чтобы не было недостатка в способных и ревностных проповедниках Евангелия, готовых на тяжкие труды для дела Божия, и чтобы не были напрасны их труды. «Никтоже может прийти ко Мне, аще не Отец пославый Мя привлечет его» (Ин.6:44), сказал Христос Спаситель. Посему нам должно молить Отца Небесного, чтобы Он Сам Своей благодатью отверз сердца неверных к приятию Слова Божия и привлек их ко Христу, и чтобы соделал их истинными христианами. Ибо дело не в том, чтобы переменить языческое имя на христианское, а в том, чтобы совсем оставить языческую жизнь и жить согласно с заповедями Евангелия. Успеху евангельской проповеди между неверными не мало содействует безупречная жизнь самих христиан. Неверные, видя или слыша об их добрых делах, располагаются прославлять Отца Небесного и примером их жизни убеждаются в истине той веры, которую они исповедуют и плоды которой в жизни своей показывают. К сожалению, многие из христиан поведением своим только соблазняют, а не назидают неверных. Не будем, православные, нехристианским поведением подавать повод к их соблазну. Горе нам, если по делам нашим, не согласным с верой Христовой, они будут судить о самой этой вере, заключать о ее недостаточности. Такие дела могут быть известны по слуху даже отдаленным от нас язычникам, ибо худой слух скорее распространяется, чем добрая слава.

С недавнего времени православная Церковь сделалась предметом особенного внимания западных христиан. Между ними с каждым годом все сильнее распространяется убеждение в неправоте своих вероисповеданий, и сочувствие к Церкви, сохранившей в неизменной чистоте преданное ей Христом Спасителем, Его апостолами, духоносными отцами и вселенскими соборами учение истины. И это убеждение уже начинает приносить добрые плоды. Учащаются одиночные обращения к православной церкви западных христиан. Заявляется желание сближения с ней не только со стороны отдельных лиц, но также со стороны образовавшихся с этой целью обществ в Англии и в Америке из членов епископальной и римско-католической церкви. Надежда на более значительные успехи православия в среде западных иноверцев усилилась особенно в последнее время, после провозглашения на мнимо-вселенском соборе в Риме лжедогмата о личной непогрешимости папы. Многие из западных христиан латинского исповедания, возмущенные этим соборным деянием, уже расторгли церковное общение с римским первосвященником и с духовенством, принявшим новоизмышленный догмат, и под именем старокатоликов образовали новое церковное общество, которое впрочем чувствует, что оно не имеет законного существования, – и потому не чуждо желания примкнуть к православной Церкви. По крайней мере, главные виновники и предводители старокатолического движения с сочувствием отзываются о православной Церкви, находя, что она гораздо ближе стоит к характеру вселенской церкви, чем римско-католическая. Неизвестно, чем кончится это движение, какие плоды оно принесет, и будут ли они соответствовать нашим ожиданиям, но во всяком случае нельзя не радоваться, что нашей церкви начинают отдавать справедливость люди дотоле относившиеся к ней с одним предубеждением, и можно надеяться, что ближайшее их знакомство с учением, учреждениями и законами нашей церкви окончательно развеет в них это предубеждение и приведет их к соединению с ней. Мы, чада православной церкви, должны всей душой молить Господа, чтобы Он скорее приблизил это время, чтобы своей благодатью утолил раздоры церквей, просветил светом истины неведущих ее и разномыслящих с нами в вере и привел к единомыслию с нами и правоверию. Но ревность о православии должна выражаться не в одной молитве о торжестве его, а вместе в деятельном споспешествовании этому торжеству. Есть люди, которые не из любопытства, а по ревности к православию уже внимательно следят за всеми религиозными движениями на западе, входят в личные и письменные сношения с ищущими истины западными христианами и стараются содействовать их сближению с православной церковью разъяснением недоразумений, могущих препятствовать успехам этого дела, и тех условий, на которых оно могло бы состояться. Недавно открытый в Петербурге отдел общества любителей духовного просвещения поставил себе одной из главных задач своей деятельности содействие представителям старокатолического движения в искании истины. Хвала и честь людям, так близко принявшим к сердцу дело православия. Дай только Бог, чтобы оно ведено было правильно, без малейших уступок старокатоликам во вред православию, под руководством высшей церковной власти. Но содействие успехам православия предоставить только частным лицам или отдельным обществам недостаточно; в этом святом деле должны принимать участие все православные. Частные лица и общества могут и должны быть передовыми, а отнюдь не единственными деятелями по отношению к этому делу. Каждый из нас должен помнить, что сокровище православия дано нам не для того, чтобы мы одни им пользовались, что светильник истины, озаряющий нас своим животворным светом, предназначен к тому, чтобы распространять свой свет на всю вселенную. Делает ли наше общество что-нибудь, ведущее к этой цели? Дело не в том, чтобы всем быть миссионерами, всем принимать на себя обязанность проповедывать свою веру иноверцам, – к этому немногие призваны, – а в том, чтобы все мы сами наперед признали высокое достоинство той церкви, членами которой себя именуем, чтобы сами научились ценить то высокое благо, какое дано нам в православной вере. Великое предубеждение, господствующее доселе на западе против православной церкви вообще и русской в частности, происходит не от одного незнакомства, или самого поверхностного знакомства с ней, непростительного особенно в людях науки, – но едва ли не больше всего от того, что сами православные подают повод к невыгодному мнению о нашей церкви. Так могут ли внушить западным христианам выгодное мнение о нашей церкви те из наших соотечественников, из которых одни являются пред ними невеждами в деле веры несмотря на свою образованность, другие нисколько не убеждены в превосходстве православного вероисповедания в отношении к учению, церковным уставам и учреждениям, пред всеми другими вероисповеданиями, и не только говорят, что хвалить свою веру свойственно лишь неразвитому человеку, но и готовы глумиться над православной верой? Могут ли такие люди ослабить глубокое, закоренелое предубеждение против нашей церкви в западных христианах, с которыми они сталкиваются преимущественно в заграничных путешествиях? Конечно ошибочно судить о вере по лицам, ее не уважающим, хотя в ней родившимся и считающимся в числе ее исповедников; но кто предварительно не ознакомился с нашей верой, тому естественно впасть в такую грубую ошибку и остаться на долгое время, если не навсегда, с предубеждением против нее, даже при искреннем желании узнать истину. – Далее не может не поражать иноверцев грубое невежество значительной части нашего народа относительно исповедуемой им веры, незнакомство его или крайне скудное знакомство даже с начатками христианского учения и происходящее отсюда множество грубейших языческих суеверий, господствующих у нас особенно в низшем и среднем сословиях, так что в этом отношении иной по внешности весьма порядочный, по богатству и общественному положению занимающий видное место между согражданами, человек отнюдь не выше последней своей прислуги. Конечно православная вера отнюдь в этом не виновата, – она есть свет и ведет к свету; но незнакомые с православием иноверные христиане думают, что само православие благоприятствует суеверию и невежеству, и оттого еще пуще укрепляются в предубеждении против православной церкви. – Жизнь многих из православных немало также препятствует успехам православия между иноверцами. Вера наша превосходна, как единая истинная вера, а живут многие из нас гораздо хуже не только неправоверующих христиан, но и магометан, так что многие из нас самих, изверившись в честности русского православного человека, по разным делам охотнее вступают в сношение с теми и другими, чем с единоверцами. Нельзя не пожалеть, что люди, справедливо заслужившие наше уважение за честность и другие нравственные качества, чужды истинной веры; но еще больше достойно сожаления, что соединению их с нами в вере препятствует, между прочим, несоответствие образа жизни православных христиан учению и уставам православной церкви; оно бросается в глаза иноверцам и в их глазах бросает тень на само православие, вызывая обычный с их стороны упрек нам: «хороша ли ваша вера сама по себе, или нет, мы не знаем, а знаем только то, что при вашей хваленой вере вы не опускаете случая обмануть ближнего и из обмана извлечь для себя какую-нибудь выгоду».

Западные христиане, предубежденные против православной церкви, упрекают ее еще тем, что в ней духовенство не имеет влияния на народ, что оно составляет какую-то касту, резко обособленную от народа и ничего не имеющую с ним общего, что все отношения его к народу ограничиваются только исправлением треб. Конечно эти обвинения преувеличены, хотя они повторяются на все лады русскими недоброжелателями духовенства. Строгого, в смысле касты, обособления духовенства от мирян, с недопущением в состав его лиц из других сословий и с возбранением перехода из него в другие сословия, никогда не было на Руси, ни в старину, ни в последнее время. Наследственность духовных должностей возможна была только для людей с личными достоинствами, соответствующими этим должностям, так что сын священника не мог наследовать его сан, если не был к тому достаточно приготовлен учением. Были правда исключения вследствие злоупотреблений, но всегда признаваемы были незаконными. Вступление не только в монашествующее, но и в белое духовенство из других сословий никому не было возбраняемо, и особенно не возбраняется в последнее время. Законное участие мирян совместно с духовенством в церковных делах всегда было у нас допускаемо, и в последнее время оно еще более расширено уставом о попечительствах. Упрек, будто отношения духовенства к обществу состояли и состоят в одном исполнении церковных служб и треб по книгам, в высшей степени несправедлив. Он красноречиво опровергается уважением большей части народа к духовным пастырям; оно было бы необъяснимо, если бы они умели только преподавать благословение народу и совершать одни священнодействия, а не вместе назидать его в духе веры и благочестия. В отношениях русских людей к своим пастырям никогда не бывало ничего подобного тому, что известно об отношении единоплеменных нам болгар к греческой части их духовенства. Подходя к благословению греческого епископа, болгарин говорил ему: «благословение твое я принимаю, а тебя самого проклинаю». Во всяком случае, отношения русских пастырей к народу всегда были несравненно ближе и благотворнее, чем отношения к нему людей, обзывающих духовенство кастой, замкнутой и бесполезной. При всем том справедливость требует сказать, что влияние нашего духовенства на народ не так значительно, как следовало бы ожидать. Оно или мало пользуется сподручными, свойственными ему средствами духовного действования на народ, каковы школа, исповедь, домашние и церковный беседы, – или пользуется этими средствами не довольно успешно. Но вина в обоих случаях падает не на одно духовенство, на недостаток в нем ревности к просвещению народа и потребного к тому искусства, а вместе на общество, которое не поддерживает его в его усилиях, направленных к этой цели. Возьмем, например, церковную проповедь. Охотников до проповедания Слова Божия между пастырями Церкви в последнее время не мало и в селах и в городах. В сельских приходах священники не могут пожаловаться на недостаток внимания к их поучениям прихожан. Но в городах обыкновенно случается, что одни от проповеди толпами бегут из церкви, другие хотя остаются в церкви и слушают проповедника, но с чувством нетерпения и недовольства; те и другие так поступают или потому, что не почитают проповедь необходимой принадлежностью богослужения, хотя бы она была хороша, или потому что наши проповеди кажутся им скучными по их отвлеченности или непрактичности. Но что проповедь необходимо должна входить в состав богослужения, это видно из церковного устава, назначающего для чтения в церковных службах разные отеческие творения поучительного содержания. Что же касается до пастырских поучений скучных по содержанию и по изложению, то долг слушателей заявлять проповедникам, что и почему в их проповедях скучно и неинтересно. Зная причины невнимания и холодности к своим поучениям, они знали бы, что им должно делать для избежания приписываемых им недостатков. Обмен суждений об этом предмете между проповедниками и слушателями непременно оживил бы церковную проповедь: проповедник стал бы тогда давать ответы на вопросы, не им самим сочиненные, а идущие от слушателей, говорить о предметах, не его только лично занимающих, а интересных для слушателей. К сожалению, этого, столь желательного, обмена мыслей между пастырями и пасомыми не бывает. Гробовое молчание, или только голословное порицание, редко одобрение, также голословное, – вот ответ проповеднику от слушателей. Говорят: у нас потому не может утвердиться привычка к слушанию проповедей, что церковные службы у нас продолжительны без проповеди и утомительны, а между тем сидеть в церкви у нас не принято, как принято в храмах протестантских и римско-католических, хотя в тех и других служба гораздо короче, чем у нас. Но для немощных и у нас не возбранено садиться в церкви⁵; притом хотя чин церковных служб у нас длиннее и обширнее, чем в иноверческих костелах, зато проповеди у католиков, особенно у протестантов, бывают несравненно длиннее, чем у нас: у нас проповедь сказывается в пять, десять, много в 15 и 20 минут, а там около часу. Следственно хотя там слушают ее сидящие, но требуя от них внимания, по своей продолжительности более напряженного, чем наши коротенькие поучения, она скорее чем эти последние может утомить слушателей, – и однако ж не слышно, чтобы она выгоняла их из храмов, как это бывает у нас, к нарушению благочиния. Таким образом, если наше духовенство не довольно успешно действует на общество, виной тому не одно духовенство, но вместе неправильное отношение к нему общества, а это кладет покор ва всю православную русскую церковь в глазах западных христиан и вообще иноверцев, и не мало препятствует ее успехам между ними.

Не распространяясь о других причинах предубеждений иноверцев против нашей церкви, заметим только, что если некоторые из этих причин заключаются в нас самих, в нашем неправильном отношении к православной церкви, то вина наша весьма велика, – она равна вине людей, которых Христос Иисус обличал в том, что, они «затворяют Царство Небесное человекам, ибо сами не входят (хотя располагают необходимыми средствами ко спасению) и хотящим войти возбраняют» (Мф.23:13).

NВ. Эта статья читана автором 14 июня 1872 г. в торжественном заседании Московского Общества любителей духовного просвещения, происходившем в Мироварной палате в присутствии Его Императорского Высочества, Великого Князя Константина Николаевича, Высокопреосвященнейшего митрополита Иннокентия и преосвященнейших: Леонида, епископа Дмитровского и Игнатия, епископа Можайского.

"Дух способствует нам в немощех наших: о чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы, но сам Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными». (Рим.8:26).

Бесконечно милосердие Божие к грешникам. Для нашего спасения сходил с неба на землю Единородный Сын Божий и в нашей, человеческой плоти потерпел за нас страдания и смерть. Для усвоения нам спасения, приобретенного Сыном Божиим, – для нашего освящения и облаженствования послан Св.Дух, который, по обетованию Христа Спасителя, во веки будет с верующими во Христа (Ин.14:16). Действия Св. Духа, Его благодатные дары, весьма разнообразны. В настоящем случае мы обратим внимание на те из них, какие указаны в приведенных словах ап. Павла из послания к Римлянам.

«Дух способствует нам в немощех наших». Немощей у нас бесчисленное множество. Есть немощи душевные, есть телесные. Те и другие весьма разнообразны. Во всех немощах Дух Святой, как Дух крепости, является нам сильным помощником, укрепляя нас своей благодатью к перенесению и преодолению их. Но в рассматриваемом месте идет речь не о всяческих немощах, а о немощи собственно в отношении к молитве, – ибо сказано далее: «о чесом бо помолимся якоже подобает, не вемы», – т. е. мы не только ленивы молиться, хотя по зависимости нашей во всем от Бога и по нужде в Его всемогущей помощи и благословении на каждом шагу, обязаны прибегать к Нему с молитвой непрестанно, – но еще не знаем, о чем и как должно молиться, чтобы наша молитва была угодна Богу. Указывая на нашу духовную немощь в этом отношении, апостол Павел, по словам толкователя его посланий св. Златоуста, имеет в виду то, что Римские христиане, к которым он писал свое послание, подвергаясь гонениям за веру, естественно желали покоя и просили о том Бога, не зная, полезно ли им это, или нет. И в этой-то немощи, свойственной не одним римским христианам, а и всякому из нас, в этом-то нашем неведении, о чем и как молиться, помогает нам, говорит св. Павел, Святой Дух: Он «сам ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными». Как понимать эти слова? Св. Златоуст и за ним блаженный Феофилакт при объяснении их обращают внимание на особенное состояние Христовой церкви во времена апостолов, именно: в те времена всякому, принимавшему крещение, Бог сообщал какое-нибудь благодатное дарование, которое, как происходящее от Св. Духа, называлось духом: «дуси пророчестии (т. е. способность по дару Святого Духа пророчествовать) пророкам повинуются» (1Кор.14:32). Так один имел дар пророчества и предсказывал будущее; другой – дар мудрости и учил народ; иной – дар врачевания и исцелял больных; другой – дар силы и воскрешал мертвых; иной – дар языков и говорил на разных языках. Подобно, сему Господь подавал иному дар молитвы, который также назывался духом. Так как не зная многого, полезного нам, мы просим бесполезного, то во дни апостольской Церкви дар молитвы нисходил свыше от Духа Святого на кого-нибудь одного, и он впереди всего собрания верующих становился на молитву и в молитве от лица всех просил общеполезного для всей Церкви, поучая и других о том же молиться. Молитву свою он совершал с великим сокрушением, с сильными, из глубины души, подвигнутой Духом Святым, воздыханиями. Ныне знамение этого, заключает Златоуст, видим в диаконе, который приносит молитвы вместо народа. Итак, вот что значит выражение: «Сам Дух ходатайствует о нас воздыханиями неизглаголанными»: это, по объяснению богомудрых толкователей, значит то, что кто-либо из верующих, сподобившийся дара молитвы, под наитием Святого Духа один от лица всех, произносил моление о том, что для всех полезно и Богу угодно, сопровождая свою молитву невыразимо-сильными и умилительными воздыханиями, исходившими из глубины души.

Так было во времена апостольские, обильные чрезвычайными дарами Святого Духа. Чрезвычайнае дарования, нужные на первых порах Церкви для скорейшего распространения и утверждения ее, прекратились вскоре после апостолов; жизнь Церкви приняла обычное течение. Молитвы по внезапному вдохновению свыше с неизглаголанными воздыханиями Духа, заменились молитвами писанными, преданными для всегдашнего не только церковного, но и домашнего употребления. Но это не значит, чтобы Дух Святой перестал ходатайствовать за нас в молитвах. Нет, Дух Святой, согласно обетованию Спасителя, должен пребывать в Его Церкви во веки, и Он до сих пор дышит в молитвах церковных, ибо эти молитвы составлены духоносными мужами, например, Ефремом Сирином, Василием Великим, Иоанном Златоустом, Макарием Египетским и другими. Преданные ими к употреблению молитвы благоухают благодатным помазанием, потому что излились из сердец исполненных благодати Св. Духа. Таким образом Дух Святой доселе в молитвах способствует в немощах наших, как Он способствовал христианам времен апостольских, – до сих пор Он научает нас о чем и как молиться. И как нужно это научение для тех из нас, которые по духовной немощи в деле молитвы, готовы, слушаясь голоса одного самолюбия, жаловаться в молитве на своих обидчиков и недоброжелателей и призывать на них мщение Божие, – забывая о нуждах и благах духовных, просить у Бога одних благ телесных и видимых – здоровья, богатства, почестей, мирских удовольствий, помня только о себе, забывать ближних в молитвах своих! Все таковые молитвы имеют ту же цену пред Богом, как и просьба пред Господом Иисусом сынов Заведеевых о даровании им первых мест в Его царстве, и заслуживают такой же упрек, какой обращен был к ним: «не веста чесо просита». И вот от сих-то неразумных молитв предохраняет нас святая Церковь, предлагая нам в руководство молитвы, составленные духоносными мужами, которые по дару Святого Духа, в них обитавшего, не только сами умели молиться богоугодно и для себя спасительно, но вместе обладали святым искусством научать других такой же богоугодной и спасительной молитве, как показывают составленные ими молитвословия. Правда, Бог не всегда исполняет выраженные и по руководству этих молитвословий наши желания, отчасти по Своим премудрым, не всегда для нас постижимым намерениям, отчасти потому, что мы или не готовы или не достойны получить испрашиваемое нами благо; тем не менее выражение наших желаний в форме церковных молитвословий всегда богоугодно и спасительно для нас, если мы возносим их со смирением пред Богом и покорностью Его святой воле. Возбуждение и поддержание чувств этого смирения и этой покорности есть одна из целей церковных молитвословий, и если такая цель достигается, то это во многих случаях гораздо для нас спасительнее, чем если бы Бог исполнил наше прошение о том или другом благе, ибо смирение пред Богом и покорность воле Божией, не ослабевающие и тогда, когда Он не все делает по-нашему, свидетельствуют о нашей искренней, бескорыстной любви к Богу, паче всего Ему угодной.

Церковные молитвы не только правильны, как произведения просвещенных Св. Духом мужей, так что молящийся по руководству их может быть уверен по крайней мере в безгрешности своих молитв (ибо и молитва бывает иногда грехом), – но вместе умилительны, проникнуты сердечностью и теплотой, ибо излились из сердец, сокрушенных и умиленных Духом Святым, в них слышны воздыхания самого Духа Божия, ходатайствующего за нас. Они способны умилить, тронуть и потрясти сердце и тех, которые молятся по их руководству; если же не умиляют и не трогают многих из нас, это зависит иногда от воли Божией, по которой и святые люди нередко испытывали духовную сухость и как бы пустоту, чтобы тем сильнее чувствовали свою духовную немощь без благодати Божией и утверждались в смирении, – но большей частью от нашей вины, именно от того, что мы принимаемся за чтение церковных молитв без предварительного приготовления к тому, без предварительного настроения души к беседе с Богом, – от того, что читаем или слушаем их без надлежащего внимания, – от того, что сердце наше наполнено пристрастием к суете до забвения истинного блага, состоящего в общении с Богом, – от недостатка в нас, наконец, смирения или сердечного убеждения в том, что мы «и жалки, и нищи, и слепы и наги» (Откр.3:17). От этих же самых причин не действует на многих из нас и чтение Слова Божия, хотя оно по природе своей живо и действенно, ибо в нем дышит Дух Святой, изглаголавший его устами пророков и апостолов. Молитва, по слову отцов, есть дыхание души. В ком прекратилось дыхание, в том нет уже жизни. В этом безжизненном состоянии находится и душа, чуждая духа молитвы даже тогда, когда совершает действие молитвы по молитвеннику. Состояние самое печальное! Выход из него должно начать молитвой к Св. Духу, чтобы Он не оставил нас в этом духовно-бедственном состоянии, чтобы Своим благодатным прикосновением к нашему, зараженному суетой и самолюбием сердцу, пробудил нас от духовного нечувствия и соделал нас способными и готовыми не только прилежно внимать церковным молитвам, но и слышать в них неизглаголанные воздыхания Святого Духа, чтобы ввел нас в то молитвенное состояние, в каком были души богомудрых мужей, под влиянием Его изложивших эти молитвы.

Событие, сегодня празднуемое, совершилось в Иерусалиме, в IV столетии по Рождестве Христове, при патриархе иерусалимском Макарии, в присутствии равноапостольной царицы Елены. Но уцелел ли Честный Крест Христов, обретенный близ Голгофы благочестивым старанием Елены и по обретении воздвигнутый, поднятый на показ всенародному множеству руками патриарха Макария? Нет, Крест сей не сохранился в своей целости, а раздробился на множество частиц, которые разошлись по всему свету. Самые большие из них находятся доселе в Иерусалиме, на Афоне, в Константинополе и в Риме. Из Иерусалима и Константинополя перешло не мало частиц от древа Креста Христова в Россию, Грецию и Сербию. Сие допущено промыслом Божиим для того, чтобы верующие во Христа имели повсюду удобство оживлять в себе веру в спасительную силу Его крестных страданий и смерти чрез благоговейное прикосновение к этим драгоценным памятникам Его страданий и смерти, или только чрез благоговейное воззрение на них. К достижению этой же цели, и вообще к оживленно духовного общения со Христом, нашим Искупителем, Просветителем и Господом, немало также способствуют многие другие вещественные памятники не только последних дней земной жизни Богочеловека, но и всего продолжения ее, сохранившиеся в Святой земле. Так в Иерусалимском храме гроба Господня сохранилась та священная скала, на которой стоял Крест Христов, сохранились самое углубление, в которое был он водружен, и расселины, открывшиеся на этой скале от землетрясения в минуту смерти Христовой. Тот же храм вмещает в себе доселе гробную пещеру, и в ней ложе, на котором возлежало тело умершего Иисуса. Там же близ этой пещеры показывают камень, отваленный от дверей ее по воскресении Спасителя, и камень, на котором помазано было тело Его пред погребением. Вне храма гроба Господня благочестивые поклонники для оживления памяти о страданиях Спасителя, могут проходить теми местами, по которым пролегал страстной путь Господа Иисуса от Гефсиманского сада до Иерусалима, и по улицам его до Голгофы. Вне Иерусалима не утратилась память о месте Его гефсиманского моления, о месте Его вознесения на небеса, о месте Его рождения и яслях в Вифлееме, о месте воспитания в Назарете, о месте Его учительства в городах по берегу Галилейского моря, о месте Его преображения и о многих других местах, ознаменованных славой Его учения и чудес. Вот причина, почему Святая земля с первых веков христианства привлекала множество поклонников разных возрастов, званий и состояний. Вот почему доселе не только не ослабевает, но благодаря удобству путей сообщения, еще усиливается ревность к посещению святых палестинских мест.

Но чем привлекательнее для всех Святая земля, тем достойнее сожаления, что она до сих пор находится во власти неверных, что магометане распоряжаются в ней, как полные хозяева. В их руках ключи от самого главного во всем христианском мире святилища, – от храма Гроба Господня; они отпирают и запирают врата этого святилища. Турецкая стража располагается внутри его, к огорчению не привыкших к сему зрелищу поклонников. Ни одна торжественная церемония в сем храме не совершается без наблюдения за порядком при ней турецких воинов. В храме Вифлеемском у самого Вертепа, где родился Христос Спаситель, вряд ли не до сих пор ставятся турецкие часовые в полном вооружении, и не оставляют своего поста даже тогда, когда на сем месте приносится бескровная жертва. Конечно, это заведено для того, чтобы кто из христиан не дерзнул взять себе что-нибудь на память из священного места; но не может не возмущать благочестивых богомольцев, что охранение христианской святыни поручается не поклонникам Христа, а поклонникам лжепророка. Были неоднократно попытки освободить Святую землю от власти неверных, не раз предпринимаемы были для сей цели крестовые походы; но, как известно, они или совсем были безуспешны, или сопровождались тем, что крестоносцы только на краткое время овладевали Святой землей, и потом вытесняемы были из нее неверными. Без сомнения все это прискорбно; но с другой стороны в безуспешности усилий западных христиан утвердить свою власть над Святой землей нельзя не видеть особенного промышления Божия о православной восточной Церкви. В настоящее время, несмотря на господство в Святой земле Турок, православные Греки все же преимуществуют перед христианами римского вероисповедания и всех прочих в правах владения и пользования святыми местами. Но если бы Святая земля была под властью западных христиан, эти преимущества были бы отняты у православной Церкви, и сама она подверглась бы от них крайнему стесненно и унижению, судя по тому, что она и теперь терпит здесь от их притязаний. – Скорбь о продолжающемся владычестве неверных над Святой землей смягчается еще тем, что царство Христово не от мира сего и потому не привязано в известному месту, хотя бы это место было священнейшее на земле по воспоминаниям о земном житии в нем Богочеловека, – что оно, как царство духовное, простирающееся на души, может процветать везде, где есть верующие души, даже в пределах враждебных ему земных царств, – что глава сего царства Господь Иисус, обитая на небесах, с одинаковой любовью с высоты святой Своей промышляет о святой Своей церкви, где бы она ни находилась, в Иерусалиме, или в Камчатке, – что христианское поклонение Богу должно быть собственно духовное и потому во всяком христианском храме, с одинаковым удобством и с одинаковой духовной пользой может быть совершаемо, как и в храмах Иерусалимском и Вифлеемском, – что ни в Иерусалиме, ни в Вифлееме нет ничего такого, из существенно и необходимо принадлежащего христианской вере, чего нельзя было бы найти и в других местах, ибо Бог везде, и Его храмы, алтари и таинства также везде. Что же касается до тех святынь, которые можно видеть только в Святой земле, то не имеющий возможности, при всем желании, видеть их, может утешать себя тем, что место, на котором в каждом храме приносится бескровная жертва, должно быть для нас не менее священно, как и Голгофа, на которой принесена крестная жертва; что святая трапеза в каждом христианском алтаре православных храмов имеет значение Гроба Господня, сущего в Иерусалиме. Почему для многих из нас желательно своими глазами видеть, своими устами лобызать и руками осязать места, освященные рождением, страданиями и смертью Богочеловека, и прочими событиями из земной Его жизни? Потому, что впечатления, производимые на душу верующего такими местами, гораздо живее впечатлений, производимых воспоминанием о них вдали от них. Правда, но не должно забывать, что книга святого Евангелия составляет более драгоценный памятник земной жизни Христа Спасителя, чем все другие вещественные о Нем памятники в Святой земле. Последние, как ни священны для нас, все же суть безмолвные памятники, говорящие одному воображению и уже чрез воображение сердцу, и не вечные. Но в Евангелии Господь Иисус прямо открывает нам себя и на все времена присущ в нем для всех верующих в Него Своей благодатью, просвещающей и освящающей; глаголы Его, содержащиеся в Евангелии, как во время Его земной жизни были, так и доселе суть дух и живот, так что читающий или слушающий их с верой, благоговением, молитвой, смирением, прикасается прямо к источнику Его животворящей силы. Но книга Евангелия везде есть, следственно везде есть возможность вступить в самое живое общение со Христом, живущим в святом слове своем. Чтение и слушание сего святого слова, или воспоминание того, что в нем содержится, так необходимо для каждого, желающего насладиться радостью духовного общения со Христом, что только в соединении с этим спасительным занятием может быть животворно и спасительно само созерцание святынь Иерусалима и Вифлеема, – без него они будут для нас только мертвые, ничего не говорящие камни.

Итак, существенной утраты для христианской веры нет в том, что святые места находятся во власти неверных и что вследствие того, хотя места эти доступны христианским поклонникам, благоговение их к христианской святыне оскорбляется и возмущается непрестанными встречами их с неверными, как хозяевами Святой земли. Потому не столько об этом должно скорбеть нам, сколько о том, что сами христиане ведут себя на святых местах не по-христиански. Христос заповедал всем Своим последователям мир и любовь. Но сего-то мира и любви совсем нет между христианами разных исповеданий, обитающих в Иерусалиме и в других местах Палестины, а господствует между ними вражда, доходящая иногда до кровопролития в самом храме Гроба Господня. И этой враждой, происходящей из совместного участия в пользовании святыми местами, не гораздо ли больше святость их оскорбляется, чем владычеством Турок? И не затем ли, между прочим, промыслом Божиим попущено сие владычество, чтобы вмешательством их в споры разноверных христиан сдерживать их взаимную неприязнь? Не будь этого вмешательства, было бы еще хуже. Вражда разноверных христиан, обитающих в Иерусалиме, была причиной того, что до последнего времени купол храма над пещерой Гроба Господин оставался полураскрытым и был близок к падению: ни одно вероисповедание не уступало другому чести обновить обветшавший купол, а для совокупного участия в этом деле не было у них согласия. К счастью, в недавнее время вступились в это дело правительства России, Франции и Турции и устроили новый купол над величайшей в мире христианской святыней.

Но прекратим речь об Иерусалиме и других святых палестинских местах, поговорим о нашей родной Москве. Нам жалко, что вера Христова и особенно православная Христова Церковь терпят там унижение от преобладания неверных, от раздора между разноверными христианами и, прибавим, от неблагоговейного поведения многих из православных поклонников, предающихся пьянству в виду святых мест, к соблазну туземцев, не знающих этого гнусного порока, свойственного русским, – и прочих разноверных поклонников. Но не терпит ли унижения православная Христова вера среди нас, именующих себя православными? Так, она терпит унижение вообще от нехристианского поведения людей, забывших обет верности Христу, данный ими при крещении. Она терпит унижение от презрения к заповедям святой Церкви со стороны лиц, родившихся в недрах ее. Она терпит унижение от них не только в частной жизни их, но и публично. Как, например, иначе, как не публичным унижением, поруганием православной Христовой веры и Церкви должно назвать то, что театральные представления даются в первопрестольной столице под воскресные и праздничные дни, и что в этом отношении не сделано исключения для такого великого праздника, как двунадесятый праздник Воздвижения Креста Христова, соединенный притом с постом? Вчера многие, вместо того, чтобы быть за всенощным бдением и здесь поклониться Кресту Христову, вместо того, чтобы не только в храме Божием, но и дома заняться размышлением о страстях Христовых и чрез это размышление возбудить в себе покаянное расположение духа, – устремились на лицедейские представления и здесь провели время в суете и рассеянии. И вообще театральные представления, в какое бы время ни были допускаемы, не могут быть названы невинными; но допущение и посещение их под христианские праздники составляет верх нечестия, ибо свидетельствует о бесстрашном презрении к заповедям церковным, запрещающим мирские увеселения в праздники, и даже к законам гражданским, доселе не отмененным, относительно уважения к праздникам. К несчастью, вчера во время всенощного бдения открыт был для публики не только театр казенный но и так называемый народный. Народ до сих пор равнодушен был к этим увеселениям; теперь же, можно сказать, насильственно хотят приучить его к ним. Думают что этим оказывают великую услугу делу народного образования и воспитания. Нет, дело народного образования и воспитания не может быть с успехом ведено без участия в том Церкви. Народ наш вообще предубежден против театральных забав, почитая их грехом, средством праздного и вредного для скромности и целомудрия препровождения времени, и посещает театр отнюдь не для научения истине и добру, а для одного развлечения и увеселения. Простому русскому человеку вы никак не растолкуете, что он может научиться любить истину и добро шутя и забавляясь, – игру и шутку он считает несовместными с достоинством истины и добра; он никогда также не поверит вам, когда вы будете уверять его, что, например, нет никакого греха в скоморошеских шутках над супружеской верностью, составляющих обыкновенный предмет легких сценических представлений. Если же вы, радея о духовном благе народа, будете зазывать его в театр под воскресные и праздничные дни, он посмотрит на это, как на злое бесовское искушение, и отвернется от вас, как от нехристя. Но положим, простой русский человек, земледелец ли, или ремесленник и мастеровой, поддастся идущему от вас искушению и пойдет под праздник в театр в то время, когда во всех церквах совершается служба Божия – он пойдет в театр с убеждением, что идет на грех. Значит, завлекая его в театр, вы завлекаете его ко греху, и греху тем более тяжкому, что это грех ведения, совершаемый с полным сознанием вины. Положим, для вас нет греха в том, что простой христианин почитает грехом; положим, вы так высоко стоите в вашем мнении над образом мыслей вашего ближнего, что вам кажется жалким предрассудком его уважение к церковным праздникам, его опасение оскорбить их святость участием под праздники в театральных забавах, как делом не христианским. Но вы должны принять во внимание, что это кажущееся вам предрассудком уважение и это опасение коренится в совести вашего ближнего. Он почитает противным своей совести то, с чем совесть ваша под влиянием вашего личного убеждения в неважности церковных заповедей, легко мирится. Потому приглашая вашего ближнего в театр под праздник, вы соблазняете его на поступок, на который он может решиться вопреки своей совести, по одной удобопреклонности к греху, – вы уязвляете его совесть, которая должна быть для вас священна. По учению апостола Павла, нам должно воздерживаться от употребления даже позволительных вещей, чтобы нашим примером не увлекся ближний наш, вопреки совести. Так Апостол советовал христианам из язычников, чтобы они не позволяли себе есть свиное мясо в присутствии мнительных на этот счет христиан из иудеев, которые по немощи еще не успели отрешиться от сомнений, что в ядении свиного мяса нет греха. «А сомневающийся, – говорит апостол, – если ест, осуждается, потому что не по вере (т. е. ест без уверенности, что тут нет греха), а все, что не по вере, грех» (Рим.14:23). Итак, если не христианское дело – употреблять даже позволительную вещь к соблазну ближнего: то судите, можно ли назвать христианским делом в виду ближних творить что-нибудь непозволительное, и не только творить, но еще склонять их к тому же, вопреки их совести, вопреки их внутреннему убеждению в греховности того дела, к которому вы их склоняете? – Простой русский человек убежден, что театральное увеселение под праздник есть дело не просто непозволительное, но еще нечестивое и кощунственное. Зачем же вы склоняете его к участию в таком деле? Не хотите ли вы передать ему личное ваше убеждение в невинности подобных увеселений? Но в таком случае вы берете на себя дело, свойственное врагам Церкви. Ибо только враги Церкви могут уверять других, что нет греха поступать вопреки ее законам и учреждениям. Если ваше убеждение в безгрешности театральных увеселений под праздники искренне, берегите его про себя; если же будете усиливаться распространить его в народе, вы в случае успеха ваших усилий вооружите только народ против Церкви и поколеблете уважение к пастырям Церкви, ибо ни один пастырь Церкви на всей православной Руси не одобрит того, в чем вам удастся убедить бедного простолюдина. Но колебля уважение к авторитету Церкви и ее служителей, вы отнимаете у народа источник его истинного просвещения. Вне Церкви, вдали от руководства учителей церковных, народ должен или погрязнуть в невежестве, или, что еще хуже, отдать себя на жертву ложному просвещению со всеми его пагубными последствиями. Нет, не отнимать народ у Церкви во имя его просвещения и облагорожения его нравов, а содействовать Церкви в просвещении народа теми средствами, какими она располагает, поддерживать ее усилия, направленные к сей цели, – вот о чем надлежит позаботиться.

Христе Иисусе, плотью смерть на кресте вкусивый, умертви плотское пагубное мудрование в тех из нас, которые думают, что служат делу просвещения людей, искупленных Твоей честной кровью, отвлекая их от Твоей святой Церкви в места зрелищных увеселений даже в то время, когда она приглашает нас в свои храмы поклониться кресту Твоему, прославить Тебя за Твою безмерную любовь к нам, явленную на кресте, и восплакать о наших грехах, – и никому из нас не попусти впасть в тяжкий грех попрания святости церковных праздников, во славу Твою и в честь святых Твоих установленных.

Пред нами гроб мужа, который оставил по себе добрую память во многих отношениях, которого жизнь, как христианина, как сына Церкви, как служителя науки, весьма замечательна и для всех поучительна.

Почивший собрат наш о Христе был не просто благочестивый христианин, но христианин подвижник. Он принадлежал к числу тех христиан, которые в древнее время до установления монашества, как особого чина, вели жизнь свойственную монахам и назывались аскетами. Судьбы Божии привели наконец его на жительство в эту обитель, не для монашеского впрочем жития, а для ученых занятий, возложенных на него высшим духовным начальством. Но братия святой обители знают, что он, хотя не принадлежал к их чину, был однако образцам для них по строгому подвижническому житию, по точному исполнение церковных уставов, по любви к уединению и безмолвию, по ревности к молитве келейной и церковной. Ревность к церковной молитве простиралась в нем до того, что по окончании церковной службы, когда все уходили из храма, он имел обычай оставаться в нем на не короткое время для продолжения молитвенного подвига.

С великим благочестием соединялась в почившем великая любовь к ближним. Скудные средства, какие приобретал праведным трудом, он, отказывая себе в удобствах жизни, употреблял на помощь ближним и на покупку книг, нужных ему для многосложных ученых работ. Но как ни близка была ему эта последняя нужда, он иногда отказывал себе в удовлетворении ее, для того, чтобы иметь возможность послужить своим достоянием другим в нуждах частных и общественных. Так во время восточной войны он не задумался принести в жертву отечеству последние 500 рублей, которые предназначил было на покупку нужных ученых пособий. Он служил ближним не только вещественными средствами, но и теплым участием в их духовных нуждах. Он никому не отказывал в своих ученых советах, в ученых справках, за которыми со всех сторон к нему обращались люди науки. Он нередко по нескольку часов беседовал в своей келье с глаголемыми старообрядцами, требовавшими от него справок в старинных книгах и рукописях, и за свою христианскую готовность удовлетворять их требованиям, за свою примерную кротость и терпение в беседах с ними, пользовался непритворным с их стороны уважением⁷. Недавно учрежденное братство святого Петра митрополита для противодействия расколу лишилось в лице почившего одного из самых полезных по учености и ревности к православию своих членов, но не прерывая с ним духовного общения в молитвах за него, оно может ожидать и от него молитвенной помощи в святом деле примирения с Церковью отпадших от нее.

Ученую специальность почившего составляло, как известно, изучение памятников старины, преимущественно церковной. Труды его по этой части разнообразны. Несколько томов Описания рукописей патриаршей библиотеки, которое он вел сначала совместно с другим знаменитым ученым, а потом при меньшем его участии, – издание Слова об антихристе священномученика Ипполита в древне-славянском переводе с греческим подлинником и русским переводом, снабженное обширными учеными исследованиями и примечаниями, – издание материалов для истории преподобного Иосифа Волоколамского, исследования о древностях симбирских, елабужских, московских, тщательное исполнение ученых поручений от академии наук, которой он был членом-корреспондентом, – деятельное участие в повременных духовных изданиях переводами и самостоятельными исследованиями⁸, – все это такие красноречивые памятники, которые имя почившего сделали приснопамятным в истории русской науки. Не время и не место входить здесь в оценку научного достоинства его писательской деятельности; позволим себе сказать только о том, каким духом он был одушевлен в своих ученых занятиях. Изучая памятники старины, он сам жил духом старины; он любил не только памятники, но и самую жизнь в ее лучших проявлениях, о которой они свидетельствуют; он всецело переносился духом в древние времена, которые изучал по хартиям и немым памятникам, и жил жизнью древних подвижников правды и добра. Пример его в этом отношении весьма поучителен особенно для нашего времени. В наше время весьма многие занимаются изучением старины в ее памятниках. К сожалению, немало между ними таких, которые, под предлогом ученого беспристрастия, изучение старины обращают в орудие своих предубеждений против всего, что в ней есть священного для людей благочестивых и полных любви к отечеству. Для них, для этих мнимо беспристрастных исследователей старины, нет в ней ничего священного. Изучают ли они историю великих людей русской земли, прославивших себя подвигами спасения отечества от врагов и возвышения его могущества и внутреннего благосостояния, – эти люди являются в их глазах самыми обыкновенными смертными, не заслуживающими того высокого мнения, какое составилось о них у русского народа. Читает ли кто-нибудь из этих мнимо-беспристрастных исследователей сказания о древних подвижниках благочестия, живших на земле для неба, победоносно боровшихся с искушениями от мира, плоти и диавола, и достигших в духовной жизни равноангельского совершенства, – сказаниями об их подвигах он, сам не знакомый опытно с духовной жизнью, или не верит, провозглашая их вымыслом, или глумится над самими подвижниками, приравнивая их к индийским факирам, а борьбу их с духами злобы выдавая за борьбу с призраками, созданными суеверно настроенным воображением, – и даже заподозревает чистоту побуждений, заставлявших русского человека уходить из мира в пустыню для беспрепятственного достижения духовного совершенства. Вздумает ли кто-нибудь из этих мнимо беспристрастных исследователей собирать сведения о лицах, прославивших себя ревностью к защите православия против еретических и раскольнических лжеучений, – сочувствие его непременно на стороне лжеучителей, а отнюдь не на стороне ревнителей православия: последние – фанатики и гонители, а те – невинные жертвы, мученики. И все такие неблагоприятные суждения о приснопамятных лицах древней истории основываются отнюдь не на добросовестном изучении памятников, а на одностороннем отношении к ним: эти мнимо-беспристрастные судьи при рассматривании их обращают внимание только на то, что кажется им благоприятствующим их предубеждению против всего священного для нас в древне-русской жизни, особенно предубеждению против православия. Они не назовут православие православием, а укоренившимися верованиями, случайно взявшими верх над несогласным с ним учением; они не сочувствуют Церкви, не скорбят ее скорбями, не радуются ее радостями, не дорожат ее торжеством над ее врагами; для них Церковь такая же секта, как и раскол; они уверяют всех и каждого, что изучают науку для науки, на самом же деле проводят чрез науку свои неблагонамеренные, чуждые научного свойства мнения, не обращая внимания на то, что смущают слабые совести. Они богаты ведением, которое надмевает, и скудны любовью, которая созидает. С такими-то служителями науки для науки имел столкновение между прочим почивший служитель науки, с богатством ведения соединявший богатство любви к истине, к православию, к ближним. Он на основании научных данных обличал их в неуважении к истине и показывал неосновательность их предубеждений против святой Церкви, ее подвижников и защитников. И доставалось же ему от них: они обзывали его любителем мрака, поборником суеверия и подобными именами. Такова судьба обличителей лжи. Сам великий святитель, блаженной памяти митрополит Филарет подвергался подобным порицаниям со стороны людей, которые прогневались на него за то, что по его предложению в церквах московской епархии возглашаемо было дополнительное к сугубой ектении моление об отвращении гнева Божия по случаю распространения нигилистических учений.

Мир тебе раб Божий и добросовестный, полный любви к Христу и святой Его Церкви, служитель науки. Ты был человек не от мира сего. Не мудрено, что люди мира сего не всегда жаловали тебя: ты был солон им. К счастью недовольных твоими трудами гораздо меньше, чем довольных ими, высоко ценящих тебя за них. Вечная тебе память от Бога, которому ты служил благочестивой жизнью и духом благочестия и правдолюбия проникнутыми учеными трудами. Вечная тебе память и от всех истинных служителей науки, которым ты оставил добрый пример для подражания, и от всех русских людей, которые в твоих писаниях находят пищу для своей духовной любознательности, и в твоей христианской жизни назидание для себя.

Совершаемое нами торжество открытия братства св. Петра митрополита совершается с целью испросить у Господа Бога благословение на предстоящую ему деятельность. Братство учреждено, как сказано в уставе его, для содействия ослаблению раскола в пределах московской епархии и воссоединению раскольников с православной Церковью. Дело доброе, но и доброе дело без благословения Божия не может иметь успеха.

Но действительно ли то дело, за которое берется Братство, достойно благословения Божия и одобрения православных христиан? Действительно ли нужно и спасительно заботиться о примирении с Церковью враждующих против нее? Кто верует во едину святую, соборную и апостольскую Церковь, кто верует, что вне ее нет спасения, тот не только ответит: «нужно», но еще присовокупит, что было бы грешно не заботиться о вразумлении погибающих вне общения с Церковью. Не заботиться об этом значило бы не иметь христианской любви к ним, значило бы показывать непростительное равнодушие к спасению тех, за которых Христос пострадал и умер на кресте, значило бы даже споспешествовать их погибели, значило бы, следственно, брать на себя ответственность за их погибель. Но неужели, скажете, раскольничествующие лишены надежды спасения? Неужели обречены на погибель? Не будем предрешать их участь, не будем утверждать, что в безднах судеб Божиих не найдется места милосердию к враждующим на Церковь по неведению, по неразумной ревности, препятствующей видеть истину. Мы утверждаем только, что поскольку средства спасения дарованы только Церкви, то удаляющиеся от Церкви удаляются от путей спасения. Ибо что такое Церковь? Церковь есть основанное самим Христом общество спасаемых благодатью Божией, подаваемой верующим в Него чрез святые таинства, совершаемые законно-поставленными строителями таин. Посему для получения спасения должно непременно принадлежать к сему обществу и в среде его пользоваться благодатными средствами спасения. Кто вне Церкви, тот вне путей спасения. Для кого Церковь не мать, для того Бог не отец (св. Киприан). Как во время всемирного потопа спаслись от погибели только бывшие в ковчеге, так и спасение от вечной погибели уготовало только пребывающим в недрах Церкви. Церковь, как пристанище спасения, из членов, входящих в состав ее, образует единое живое тело, глава которого Христос Спаситель, а душа – Дух Святой (Еф.4:4; 5:16). Член, отрезанный от живого тела, мертвый член. Так равно ведет к духовной смерти отделение от живого церковного тела. Не таково ли положение наших глаголемых старообрядцев? Одни из них, сохраняющие священство, уверены, что принадлежат к истинной Церкви, ибо есть у них теперь все семь таинств и есть у них кому совершать их. Но их таинства не имеют освящающей силы, ибо совершаются людьми, незаконно пользующимися правами священства, полученного в православной Церкви, от которой себя отлучили. – Другие из глаголемых старообрядцев утверждают, что полной, Христом созданной Церкви с ее священноначалием и семью таинствами нет уже на земле, или может быть и есть, но где, не известно, что со времени патриарха Никона наступило владычество антихриста, что антихрист духовно царствует в греко-российской Церкви, что ее священники и святители – слуги антихриста, что таинства, ими совершаемые, отнюдь не таинства, что истинная вера сохранилась только в обществе беспоповщинском. И вот члены этого общества, отчуждая себя от Церкви, живут без благодати в ней преподаемой чрез таинства. Они довольствуются только таинством крещения, которое у них совершают неосвященные лица, – но лишают себя благодати миропомазания, и с ней обручения со Христом и залога наследия царства небесного (Еф.1:14); лишают себя благодати отпущения грехов, преподаемой в таинстве исповеди, ибо совершаемое у них исповедание грехов пред старцами, не имеющими власти вязать и решать, не есть таинство; лишают себя благодати приискреннего общения с Господом в таинстве причащения и чрез то сами себя обрекают на духовную смерть, – по слову Христа Спасителя: «аще не снесте плоти Сына человеческаго, ни пиете крове Его, живота не имате в себе» (Ин.6:53); лишают себя благодати таинства священства, и с ней благодати преподаемой в прочих тайнах, совершаемых получившими в сем таинстве власть священнодействовать, и не имея таковых, подчиняют себя руководству учителей мирян, к общественному учительству не призванных; лишают себя благодати благословенного супружества, и одни из них совсем не вступают в брак, почитая его грехом, вопреки словам Апостола, называющего бесовским учение, возбраняющее жениться (1Тим.4:1–3), и предпочитают законному браку распутство, плодами которого наполняют воспитательные дома, – а другие довольствуются вновь придуманным чином брака, в коем благословение церковное заменяется благословением только родительским, безблагодатным; лишают себя наконец благодати елеопомазания, установленного для болящих, и с ней подкрепления сил духовных и телесных. Так живет последователь беспоповщинского согласия из года в год с грехами никем не разрешаемыми и умирает без благодатного напутствия, без духовного утешения, свойственного православным христианам, отходящим в другой мир с верой в умилостивительную силу бескровной жертвы, приносимой за умерших в общении с Церковью. И из-за чего же он лишает себя всех этих благ, даруемых сохраняющими общение с Церковью? Из-за того, что ему вообразилось, будто Церковь с ее священством и таинствами истреблена антихристом. Какая хула на промышление Божие о Церкви! Не сам ли Христос Спаситель дал обетование о ней: «созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей» (Мф.16:18)? Неужели сила ада сильнее силы Божией? Неужели люди с антихристом во главе могут одолеть то учреждение, которое сам Господь обещал сохранить неодолимым? – Не сам ли Господь, пред вознесением на небо, сказал апостолам и в их лице преемникам их служения епископам и поставляемым чрез них пресвитерам: «се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века» (Мф.28:20)? Неужели слова присносущной Истины не должны исполниться и неужели вопреки им священноначалие, без которого немыслима Церковь, прекратилось? – Не апостол ли Христов сказал о таинстве тела и крови Христовых, что оно будет существовать до второго пришествия Христова (1Кор.12:26)? Неужели неложные уста апостола сказали ложь? – Вот в какие противоречия с обетованиями самого Основателя Церкви, с учением апостольским входят люди, утверждающие, что Церковь погибла, и потому чуждающиеся православной Церкви и живущие без благодати таинств, в ней преподаемой! – Но чем же они думают спастись без сей благодати? Верой и добрыми делами, говорят. Но ни вера, ни добрые дела сами по себе не спасают без благодати Божией, ибо ясно сказано: «благодатию есте спасени чрез веру, и сие не от вас, Божий дар, ни от дел, да никтоже похвалится» (Еф.2:8). Но благодать сообщается верующим в таинствах, таинства же совершаются только в Церкви. Потому отпадение от Церкви есть отпадение от благодати и следовательно от спасения.

Состояние братий наших, с отпадением от Церкви отпадших от спасительной благодати, в удалении от Церкви блуждающих по бесчисленным распутьям лжи и заблуждений, поистине печально. Можно ли нам, чадам Церкви, оставаться равнодушными ввиду того, как они идут путями погибели, и не заботиться о вразумлении и примирении их с Церковью? Мы сказали, что это было бы несогласно с христианской любовью, которая должна подражать любви Божией, «всем хотящей спастися и в разум истины приити» (1Тим.2:4). Но говорят: «дело веры есть дело совести. Совесть же ближнего должна быть для нас священной, хотя и заблуждающаяся. Пусть каждый верует по совести, как ему угодно: зачем нам вмешиваться в дела чужой совести и непрошеными вразумлениями возмущать ее»? – Но вразумление, в котором нуждаются неправомыслящие, хотя не требуют его, – состоит совсем не в том, чтобы заставить их против совести оставить свои заблуждения, а именно в том, чтобы они по совести, добровольно дошли до убеждения в противоположной им истине. На чем держатся заблуждения, коренящиеся в совести? На неправых рассуждениях. И цель вразумления состоит не в том, чтобы человек отказался от них вопреки совести, а в том, чтобы дать ему возможность убедится, что он до сих пор следовал неправым рассуждениям. Как скоро эта цель будет достигнута, совесть легко расстанется с заблуждением, которым была связана, и без раскаяния примет истину. Иное дело, если бы стали навязывать кому истину не путем убеждений, а только обещаниями разных льгот и наград, или угрозами и насилием. Такое вмешательство в дела совести поистине нехорошо, но о нем и речи нет. Оставлять заблуждающихся без вразумления под предлогом уважения к их совести не всегда безопасно, потому что, по совести во славу Божию, совершаются иногда уголовные преступления, например преступления скопцов. Уродуя себя и других, они мнятся службу приносить Богу. А иные изуверы совершают ради славы Божией самоубийство и убийства. Противодействовать таким преступлениям не только вразумлениями, но и карательными мерами отнюдь не грешно, а необходимо. Скажут ли, что такие изуверы вредны государству, а неправомыслящие глаголемые старообрядцы для государства безопасны? Допустим это, но из этого следует только то, что в отношении к ним нужно действовать мерами духовного вразумления, не прибегая без особенной нужды к внешним карательным и принудительным мерам.

Как же можно вести дело духовного вразумления глаголемых старообрядцев?

Ближайшим образом к достижению сей цели ведут устные беседы с ними и распространение книг, направленных к обличению их заблуждений. До последнего времени тем и другим делом занимались только частные лица по личному усердию, редко по поручению начальства. Труды их приносили и приносят несомненную пользу; но раскол старообрядчества – столь великое, столь распространенное зло, что частные усилия для борьбы с ним оказываются недостаточными. В последнее время начали для сей цели открываться братства, число которых увеличилось наконец учреждением в первопрестольном граде Братства св. Петра митрополита. Не станем распространяться о подробностях предстоящей нашему Братству деятельности, – желающий может ознакомиться с ними из устава, безмездно раздаваемого, – скажем только, что оно тем успешнее поведет свое дело, чем больше будет иметь членов, готовых служить святому делу вразумления заблуждающих устными беседами с ними, составлением книг против раскола, или денежными пожертвованиями для печатания и распространения таких книг, либо извлечений из прежде изданных книг. Расходы на сей предмет потребуются весьма значительные, потому что Братство предполагает распространять свои издания по крайне дешевой цене, и даже безмездно. Братство надеется, что в первопрестольном граде, искони славном ревностью к православной Церкви, не будет недостатка в средствах на покрытие этих расходов. Если граждане Москвы не жалеют десятков и сотен тысяч на открытие и поддержание учреждений, не имеющих религиозной цели, иногда таких, польза от которых сомнительна, – можно ли думать, что они равнодушно, без всякого сочувствия отнесутся к религиозным, имеющим целью душевное спасение братий своих, гибнущих в расколе, предприятиям Братства?

Противодействовать расколу можно не только словом и письменно, но примером жития, согласного с заповедями евангельскими и церковными. Не одних раскольничествующих, но и многих православных возмущает образ жизни людей, принадлежащих к православной Церкви, но ведущих себя подобно язычникам, преданных суете и развлечениям, и по пристрастию к чувственным удовольствиям или корысти, нагло нарушающих церковные уставы касательно соблюдения праздников и постов и даже посмевающихся над соблюдающими их. Соблазняет также глаголемых старообрядцев, почитающих себя великими ревнителями церковного благочиния, небрежно совершаемое православными крестное знамение, спешное пение и чтение в церквах и т п. Видя это, отпадшие от Церкви, свое невыгодное мнение о православных переносят на самую Церковь, хотя она ни в чем не виновата. Нельзя не признать горькой правды помянутых обвинений; посему одним из сильных средств к ослаблению предубеждений против Церкви, уклонившихся от нее, было бы строгое соблюдение православными, особенно священнослужителями, церковного благочиния и устроение образа жизни не по мирским обычаям, а по правилам Церкви. Если бы мы сами были преданными сынами Церкви, противники ее не имели бы повода оправдывать свое отчуждение от нее тем, что и сами члены ее не повинуются ей. Все мы должны помнить, что живя не по православному, не по церковному, мы будем отвечать пред судом Божиим не за себя только, но и за других, которые из-за нашего поведения не хотят примириться с Церковью.

Но главная сила в деле примирения с Церковью уклонившихся от нее есть сила благодати Божией. Без нее, как ни важны указанные нами средства для достижения сей цели, они не обещают успеха. Одних человеческих усилий в сем случае тем паче не достаточно, что раскол есть не только заблуждение, но и превратное сердечное настроение. Как заблуждение, он состоит в слепом, доходящем до суеверия, пристрастии к церковной внешности, к букве, к обряду, так что отступление от буквы, видоизменение обряда кажется пристрастным к ним, отступлением от самой веры, еретичеством. Но как превратное сердечное настроение, раскол питает в последователях его непомерную гордость, по которой каждый из них считает себя в праве судить и жестоко осуждать всю православную Церковь, ни вселенским, ни поместным собором не осужденную, строгую блюстительницу догматов веры и древлеотеческих постановлений; а иные из них, произнося на нее страшные хулы и проклятия, дерзают приписывать ей веру не во Христа, общего всех Спасителя, а в иного какого-то бога, даже в антихриста. Поражает еще в отступивших от Церкви какое-то непонятное болезненное ожесточение против указуемой им явной истины. Как ни ясны, как ни тверды доказательства в защиту отрицаемой ими истины, они видя не видят, слыша не слышат и не разумеют ее. В подобном нравственном состоянии находились современные Христу Иудеи, которые не веровали во Христа, поносили Его всячески, хотя слышали из уст Его слова жизни и спасения и были свидетелями Его поразительных чудес. Где скрывалась причина такого ожесточения, такой слепоты и глухоты их во отношении ко Христу? Она скрывалась не в уме, а в сердце, в сердечном пристрастии к корысти, земной славе, плотоугодию. Зараженное сим пристрастием, «огрубело сердце людей сих, и оттого они ушами с трудом слышали и очи свои сомкнули, да не увидят очами и не услышат ушами». (Мф.13:15). Подобное сему сердечное ожесточение закрывает очи и слух отступивших от православной Церкви к приятию истины и может быть побеждено не человеческими усилиями, а единственно благодатью Божией. Благодать же Божия привлекается смиренной молитвой. Сами заблуждающие не молятся о своем вразумлении, потому что слишком убеждены в своей мнимой правоте и предубеждены против истины. Долг молиться за них лежит на нас, чадах Церкви. Итак все мы, особенно же члены Братства для противодействия расколу, потщимся исполнить сей долг и за помощью в наших немощных молитвах прибегнем к святителю Петру, покровительству которого поручило себя новооткрываемое Братство. Воззовем к нему так: «О великий Христов святителю! Ты некогда водворением своим в Москве, незначительном удельном городе, не только соделал ее средоточием церковной жизни для всего нашего отечества, но еще споспешествовал чрез то усилению ее государственного значения, так что князья ее сделались собирателями русской земли, дотоле раздробленной на множество мелких, часто одно другому враждебных княжеств, и стали государями всей Руси; моли Главу Церкви, пролившего за нее свою кровь, Господа Иисуса Христа, да соберет под сень ее всех неверных и иноверных, паче же да возвратит в недра ее бывших некогда чадами ее, но потом по суемудрию и гордости отторгшихся от нее и по утрате церковного единения разделившихся на множество обществ, друг против друга враждующих и только общей враждой против Церкви соединенных. Ты знаешь, угодниче Христов, все зрящий во свете лица Божия, что они, блуждая вне двора церковного по непроходимым горам и дебрям заблуждений, одичали до того, что не узнают, или лучше не хотят знать своей матери, затыкают слух от ее гласа, призывающего их к раскаянию, или же на ее глас отвечают хулами и глумлениями. Моли пастыреначальника Христа, да коснется их умов помраченных, сердец ожесточенных, своей благодатью, просвещающей и умиротворяющей, да уразумеют они, что вне православной Церкви нет истины и спасения и да притекут к ней с раскаянием в своем противлении ей, чтобы вместе с нами быть единым телом, жить единой духовной жизнью в общении таинств и в послушании общему для всех священноначалию. Моли также, отче священнейший, за людей, братски соединившихся под твоей хоругвью для противодействия распространению заблуждений, да воодушевит их Господь ревностью ко спасению заблуждающих, духом кротости, смирения, терпения и самоотвержения в обращении с ними, и да благословит их труды успехом. Молись наконец, святче Божий, за всех православных христиан, да житием своим не будут подавать повода к соблазну чуждающимся Церкви, да устрояют свою жизнь по заповедям Евангелия и Церкви, и тем да привлекают их к примирению с ней». Аминь.

Галилейский городок Кана находился к северу от Назарета, места воспитания Иисусова, не в дальнем расстоянии от него. Кана Галилейская прославилась тем, что на брачном торжестве, происходившем здесь, Господь Иисус совершил первое чудо. Он приглашен был на сие торжество со Своими учениками. Здесь же была Его Пречистая Матерь и братия по плоти. Семейство, где происходило брачное торжество, вероятно, находилось в самых близких и может быть родственных отношениях к семейству Богоматери, и не принадлежало к числу зажиточных семейств, судя по тому, что на угощение гостей недостало вина. Недостаток вина, без сомнения, причинил не малое беспокойство хозяевам, пригласившим гостей на пир, и грозило помрачить радость торжества. Матерь Иисуса заметила их замешательство, приняла с участием их горе и в надежде на помощь своего божественного Сына, сказала Ему: вина не имут. Она надеялась, что Он совершит чудо. Правда, Он до сих пор не совершал чудес, но это потому, что, как не достигший тридцатилетнего возраста, Он еще не вступал в должность общественного учителя и к Своему великому служению приготовлялся домашним уединением. Между тем Матерь Иисуса знала, что Он есть обещанный Мессия. В этом ее удостоверяли необыкновенные обстоятельства Его зачатия и рождения, пророчество о Нем Богоприимца Симеона, слова двенадцатилетнего Иисуса, сказанные ей в Иерусалимском храме, в котором Она с Иосифом, после долгих поисков, нашла Его беседующим с учителями: «или вы не знали, что мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему» (Лк.2:49)? Все это она слагала в сердце своем. Она не могла также не знать, что случилось с Ним на Иордане, о чем разговаривал Он не задолго пред сим с Нафанаилом (Ин. 1:45–51), и потому не без причины полагала, что для ее божественного Сына, как уже вступившего в общественное служение, наступило время, в доказательство Своего божественного посланничества прославить Себя чудесами. Случай на браке был весьма удобный к тому. Народу на свадьбе собралось много, и потому свидетелей ожидаемого и желаемого чуда было достаточно. Да и нужда, ради которой желательно было видеть чудо, была настоятельная. Что же Господь Иисус ответил на слова Своей Матери, напомнившей Ему о недостатке вина? Что есть Мне и Тебе жено? Не у прииде час Мой. Т. е., хотя ты, напоминая Мне о нужде, требующей помощи, не говоришь, как Я должен оказать эту помощь, но Я знаю твое тайное желание: ты желаешь, чтобы Я совершил чудо для сей цели. Желание доброе по цели, но совершать чудеса Я должен не по людским желаниям, а по воле Отца Моего. На сей раз ты вмешиваешься в дело, до тебя не касающееся. – Жено! Для чего при сем случае Господь Иисус назвал Свою сердобольную Матерь не матерью, а женою? Для того, чтобы показать, что Он не только сын ее по плоти, но вместе Господь ее и Царь над всеми людьми. Как Сын, Он до сих пор находился в глубочайшем повиновении ей; но теперь Он уже принадлежит не семейству, в недрах которого воспитывался, теперь Он общественный деятель и должен поступать не по внушениям земной своей матери, а единственно по воле Отца Своего Небесного. Будет время, когда Он будет внимать молитвам, какие она с матерним дерзновением будет приносить за людей своему Сыну и Богу; но это время наступит не прежде, как дана будет Ему всякая власть на небеси и на земли, и сама Матерь, яко честнейшая херувимов и серафимов, будет обитать в небесной славе и во свете лица Божия, лучше чем на земле, знать, о чем и как просить Его за людей. – Но не подчинившись внушениям земной своей Матери в рассматриваемом случае, Господь Иисус дал ей впрочем, как видно из последствий, заметить, что ее участие в нужде ближних совпадает с Его собственным желанием помочь им, что Он готов оказать даже чудесную помощь в этой нужде не потому, что того желает Его матерь, а по высшему, с неба, побуждению. Дело только в том, сказал Он, что «еще не пришел час Мой», то есть час совершения чуда, если оно необходимо. Спешить совершением его никто из людей Меня не принудит. Я сам знаю, когда наступит благоприятная к сему минута, а теперь она еще не наступила, – Богоматерь удостоверилась, что желание ее будет исполнено, и сказала слугам: «что скажет Он вам, сделайте». И вот наконец наступила минута ожидаемого чуда. В пиршественной зале стояло шесть больших каменных водоносов для омовения рук и для очищения сосудов. По повелению Господа Иисуса служители наполнили эти водоносы до краев водой, и эта вода превратилась в сладкое виноградное вино. Господь Иисус повелел слугам показать это вино распорядителю пира, с тем, чтобы он, отведав, оценил его достоинство. Распорядитель пира, не знавший, что поднесенное ему вино чудесно произошло из простой воды, подозвал жениха и сказал ему шутливо: «всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе».

«Так положил Иисус, по слову Евангелиста, начало чудесам в Кане Галилейской, и явил славу Свою и уверовали в Него ученики Его». Ближайшая цель чуда была благотворительная, но главным образом оно совершено было для того, чтобы видели ученики божественную славу Его, убедились в Его божественном посланничестве и утвердились в вере в Него. Они и до сих пор веровали в Него, иначе и не последовали бы за Ним, но видно вера их еще не была так крепка, чтобы не нуждалась в подкреплении каким-нибудь чудесным знамением.

Кроме указанного значения, чудо претворения воды в вино, как все чудеса Христовы, имеет символическое значение. В каноне св. Андрея Критского, читаемом на повечериях в первые четыре дня первой седмицы великого поста, сказано, что первое чудо в Кане Галилейской сотворено, да ты изменишися душе (песнь 9). Т. е. Христос в этом чуде наглядно выразил ту истину, что Он пришел обновить человека, возродить нас к жизни человека нового, совершенно отличной от жизни человека ветхого, получаемой каждым из нас путем естественного рождения с наследственной греховной порчей, переходящей от Адама во все его потомство. Человек ветхий и человек новый, по природе ничем не отличаются: у того и другого тоже физическое устройство, те же внешние чувства, та же душа, одаренная разумом, свободной волей и способностью к чувствованию приятного и неприятного, любви и ненависти. Но при ближайшем сравнении жизни того и другого человека открывается поразительное различие. Человек ветхий живет только для земли и для себя; человек новый, живя на земле, воздыхает о небе, помышляет о предметах духовных; радость общения с Богом в святом слове Его, в молитве, в таинствах, предпочитает всему на свете; волю свою старается привести в согласие с волей Божией и в своих поступках руководствуется не самолюбием, а ревностью о славе Божией и любовью к ближним. Вот к этой-то жизни нового человека призвал нас, это-то изменение духовной нашей природы по всем сторонам ее пришел произвести в нас Господь Иисус, а для сего потребно совершить над ней чудо благодати Божией, подобное чуду претворения воды в вино.

Не лишена глубокого духовного значения вообще вся история посещения Христом Спасителем брака в Кане.

1. Так Своим присутствием на брачном пиршестве Он освятил и благословил супружеский союз и вообще семейное состояние. Благословенно безбрачие, когда люди, могущие вместить безбрачную жизнь, добровольно принимают на себя обет ее, для большей свободы в служении Богу, для вящего преуспеяния в духовной жизни. Сам Господь Иисус освятил этот род жизни Своим примером, но Он же явил благоволение Свое к жизни брачной, удостоив Своим посещением брак в Кане, и как первым делом Творца по сотворении человека было благословение ему плодиться и размножаться, так одним из первых дел Обновителя человечества было освящение брачного сожития, для того чтобы члены семьи были вместе членами Его Церкви, чтобы дети естественных родителей были вместе чадами Божиими по благодати.

2. Христос на браке в Кане Галилейской снисходительно отнесся к земным радостям и утешениям и даже Сам споспешествовал веселию гостей, приготовив для них, силой Своего всемогущества, вино, веселящее сердце человека. Таков вообще дух евангельского учения. Оно восстает против пристрастия к земным удовольствиям, доходящего до забвения Бога, против жизни рассеянной и грубо-чувственной, но отнюдь не против невинных, тихих земных радостей. Но при каких условиях земные наши радости могут быть невинны? При таких же, при каких невинно было веселие гостей на браке в Кане Галилейской. Присутствие среди них Христа удерживало их от излишества в употреблении пищи и пития, от нескромных слов и движений. Подобно сему и наши земные радости будут чисты и невинны, если мы будем избирать их с мыслью о Христе, если прежде чем позволим себе принять участие в том или другом увеселении, спросим себя, не соединяется ли с ним нарушение заповеди Христовой или церковной, благовременно ли оно, благовременно ли, например, учреждать увеселительные собрания и посещать их под воскресные и праздничные дни, – и если законные и позволительные христианину радости будем освящать памятью о Христе, и ею удерживать себя от греховной рассеянности. По предречению Христа Спасителя, Его второе пришествие застанет людей неготовыми к сретению Его, ибо люди тогда, как и во дни перед потопом, будут есть, пить, жениться и выходить замуж (Мф.24:38–39). Беда не в том, что люди будут есть, пить, праздновать свадьбы, а в том, что они, хотя и христиане, будут все это делать с забвением о Христе и о своем христианском звании, о вечной своей судьбе, с беспечностью людей допотопных и может быть с глумлениями над предостережениями против этой беспечности. Что мудреного, если для таких беспечных и страха Божия чуждых христиан второе Христово пришествие будет так же пагубно, как пагубен был для современников Ноя потоп. Кто не помнит о Христе добровольно, и мыслью о Нем не умеряет своей склонности к земным удовольствиям, тому Он напомнит о Себе невольно, как строгий Судия. При сем нельзя без горького сожаления вспомнить о нехристианском характере празднования, во многих христианских семействах, свадеб. Нельзя не назвать нечестивым обычая, после венчания устроять балы с попойками, с карточной игрой, с нескромными плясками, в которых принимают обыкновенно участие сами новобрачные, не рассуждая о неприличии этого увеселения после совершения над ними великого таинства, которым освящен их супружеский союз.

3. Иисус Христос не вдруг исполнил желание Своей Пречистой Матери касательно помощи на браке в Кане Галилейской, – Он сказал ей, что еще не пришел час Его. Если Он так отнесся к желанию существа чистейшего и святейшего, то удивительно ли, если Он поступает подобно сему иногда в отношении к нам грешным, когда мы просим Его о помощи? Как мы заставляем Его долго ожидать от нас покаяния и обращения, так Он не всегда скоро внемлет нашим мольбам к Нему, или мольбам за нас других. Он желает, чтобы мы не только питали смиренное чувство зависимости от Него и с упованием обращались к Нему с молитвой о помощи, но вместе чтобы научились терпению в молитве, преданности Его святой воле, чтобы мы навыкли любить Его не тогда только, когда Он показывает явные знаки Своего благоволения к нам, но и тогда, когда по-видимому отвращает от нас лицо Свое. Мы сами не всегда готовы принять от Бога милость, которой у Него просим. Дождь полезен бывает для почвы не тогда, когда она еще не совсем освободилась от снега и льда, а тогда, когда согрелась солнечными лучами. Подобно сему и благость Божия находит достаточную приемлемость только в сердцах, согретых любовью к Богу.

4. Распорядитель пира на браке в Кане Галилейской сказал, что гостей сперва угощают хорошим вином, а когда напьются, тогда подают им худшее. Не образ ли это судьбы миролюбцев? Пока есть им на что жить, мир поит их из полной чаши своими утехами и радостями, окружает их льстецами и поклонниками, отуманивает им голову похвалами их мнимым достоинствам душевным и телесным. Но оканчивается тем, что миролюбец или пресыщается и от пресыщения впадает в скуку и отчаяние, или вследствие расточительности впадает в нищету, в которой от него отступаются его мнимые друзья, дорожившие не им, а его хлебосольством, – и подобно блудному сыну притчи, доведшему себя до необходимости питаться свиным кормом, пьет до смерти горькую чашу всяческих лишений. И хорошо еще, если эта нищета и горе обратят его, как блудного сына, к раскаянию и путем раскаяния приведут к Господу. Но бывает и так, что миролюбцы, брошенные миром, лишенные участия к себе людей, не ищут утешения в Боге, да так и умирают. Поистине после сладкого и дорогого вина им приходится пить одно горькое и никуда не годное. Так поступает мир со своими жалкими поклонниками, но не так Христос, Жених Церкви, с уневещенными Ему душами. Чем они преданнее Ему, тем больше на их долю достается пить из чаши скорбей, больше нести крестов в борьбе с искушениями от мира, плоти и диавола. Но как Сам Он путем креста достиг славы, так и последователям Его, разделяющим с Ним страдания здешней жизни, уготовано прославление на небесах, в Царствии Небесном, где Он обещался вкушать вместе с ними новое вино, вечные, никогда не умаляющиеся радости (Мк.14:25).

«Аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет. Веруяй в Мя, якоже рече писание, реки от чрева его истекут воды живы. Сие же рече о Дусе, егоже хотяху приимати верующие во имя Его». (Ин.7:37–39).

Воззвание к жаждущим и обетование о реках воды живой Господь Иисус произнес в Иерусалимском храме в последний день (7-й) праздника кущей. В словах, содержащих это воззвание и обетование, идет речь о благодати Св. Духа, даруемой чрез Христа верующим в Него, и чрез истинно верующих изливающейся на других. Действие благодати Св. Духа на людей чрез верующих во Христа, представленное под образом истечения рек из чрева их, имело открыться, по объяснению евангелиста Иоанна, собственно по торжественном сошествии на верующих Св. Духа, которое должно последовать с прославлением Христа чрез вознесение Его на небо (Ин.7:29–40). Но действие благодати Св. Духа чрез самого Христа началось во время земной жизни Его, ибо во время сей жизни обильно изливалась благодать из уст Его (Пс.44:3) и ей дивились люди слушавшие Его (Лк.4:22), а иные от полноты в Нем благодати сами преисполнялись благодатью, принимали от общения с Ним благодать на благодать (Ин.1:16), которая из недр Его, как из переполненного сосуда, изливалась на них.

Для того, чтобы понять, почему Иисус Христос употребил образ воды для изображения действий благодати, надобно иметь в виду особенный обряд, который совершаем был в праздник кущей. Каждое утро в продолжение семи дней праздника кущей один из главных священников спускался со священной горы храма и у подошвы ее черпал золотой чашей воду из Силоамского источника, и с этой водой, держа чашу поверх головы, возвращался в храм, окруженный толпами ликующих богомольцев, при звуках священных труб и песнопений. Обряд оканчивался тем, что священник, пришедши с зачерпнутой водой в храм, возливал ее на жертвенник, как благодарственную жертву. Этот обряд установлен был, в позднейшие впрочем времена, в память чудесного изведения Моисеем воды из камня для утоления жажды странствовавших в пустыне Евреев. Но как все ветхозаветные события имели преобразовательный характер в отношении ко Христу и Его Церкви, так и это чудо прообразовало Христа и по вере в Него подаемую нам благодать Св. Духа. Апостол Павел, объясняя ветхозаветные события в прообразовательном смысле, прямо говорит, что Евреи, когда пили воду из камня, «пили из духовного последующего камня, камень же был Христос» (1Кор.10:4). Сие-то прообразовательное значение ветхозаветного чуда над камнем имел в виду сам Господь Иисус, когда при виде праздничного обряда, установленного в воспоминание этого чуда, сказал Иудеям, бывшим свидетелями обряда: Аще кто жаждет, да приидет ко мне и пиет. Как бы так сказал Он: «взирая на обряд, не событие только, давно случившееся, воспоминайте, но вместе прозирайте в духовный смысл события. Знайте, что камень, давший воду, это Я. Чудесно изведенной из камня водой утолена была одна чувственная жажда, но кроме чувственной жажды, чувственных потребностей, есть еще жажда и потребности духовные. Их могу удовлетворить вполне только Я. Итак, приступите ко Мне все, у кого есть такая жажда, и Я утолю ее». Что же это за духовная жажда, или духовные потребности, удовлетворить которые обещает Христос Спаситель? Это жажда или потребность истины для ума, потребность правды для воли, потребность блаженства для чувства. Никто из земнородных, в ком только пробудились эти потребности, не может сказать, что одними собственными силами и средствами он может достигнуть удовлетворения их, т. е. освободиться от заблуждений и невежества особенно в духовных вещах, избавиться от греха и найти душевный покой прочный и невозмутимый. Силы человека для сего крайне недостаточны, как показывает история и личный опыт каждого. Один Христос может дать то, чего никто из людей дать себе не может. Только у Него есть чудесная вода, которая утоляет духовную жажду человека. Что же это за вода? Это благодать Св. Духа. Как естественная вода утоляет телесную жажду, освежает нас и укрепляет, так и благодать Св. Духа, даруемая верующим во Христа, утоляет жажду истины, наставляя их касательно всего что нужно знать для спасения души (Ин.14:26; 1Ин.2:20), ибо Дух Святый есть Дух истины; – укрепляет их волю на борьбу с искушениями, ибо Дух Святый есть Дух крепости, – освящает нас (Рим.1:4), и низводит в сердца наши мир и радость (Рим.14:17), превосходящие всякое разумение. Средства для привлечения благодати Св. Духа известны: это чтение Слова Божия, изглаголанного Духом Святым и вечно в нем глаголющего в наше наставление, освящение и утешение, – общение таинств, ибо все они суть проводники многообразной благодати Св. Духа, – и молитва, о которой Христос изрек ясное обетование, что Отец Небесный даст Духа Святого просящим у Него (Лк.11:13). Вот живые, неиссякаемые родники той духовной воды, к питию которой Христос Спаситель приглашает всех жаждущих! В Нем самом – полнота благодати (Ин.1:14) по самому человечеству Его, и потому как при земной жизни Его она, обильно изливаясь из уст Его, напояла духовно-жаждущих и утоляла их жажду, так доселе она всем даруется во Христе Иисусе (1Кор.1:4; Еф.2:7), по вере в Него, по неложному Его обетованию пребывать с верующими во вся дни до скончания века. Пусть теперь каждый с дерзновением веры приступает ко Христу, и из помянутых источников благодати утоляет свою духовную жажду.

Но сего мало. Вода благодати Св. Духа, даруемая чрез Христа верующим, не в них только утоляет духовную жажду, но чрез них распространяет свое спасительное действие на других. Наполняя все существо истинно верующих, она, словно неудержимая река, проторгается сквозь них и пролагает себе путь к душам других людей, – чрез одних утоляет духовную жажду других. «Кто верует в Меня (и верою привлекает благодать), говорит Христос, у того, как сказано в писании (Ис.12:3; Иоил.3:18), из чрева (из сердца) потекут реки воды живой», т. е. воды благодати. Куда же потекут? На души других людей для утоления духовной жажды. И кто не видит исполнения сего обетования в Духоносных апостолах, приявших обильные дары благодати Св. Духа в день пятидесятницы, и ее животворными струями напоивших всю вселенную? Кто не видит исполнения того же обетования в святых исповедниках и мучениках, которые благодатью терпения и радости среди многообразных и лютых мук побеждали мучителей и привлекали ко Христу тысячи язычников, так что многие из них, приходившие на место мучений рабов Христовых, как на зрелище, тут же объявляли себя христианами и из ряда зрителей вступали в ряды мучеников? Кто не видит исполнения того же обетования в преподобных мужах и женах, благодатью равноангельского жития возбуждавших во многих раскаяние во грехах и обращавших на путь истины и правды тех, которые до тех пор погрязали в бездне нечестия и разврата? И не только при жизни своей все подобные избранники Божии благотворно, силой данной им благодати, действовали на людей, – они и по смерти не перестают быть проводниками той же благодати чрез святые свои мощи, чрез письменные сказания и устные предания об их жизни и подвигах, чрез оставшиеся после них памятники их подвижничества, – например, чрез вериги, одежды и т. п. И в наши не светлые в духовном отношении дни не оскудевают избранники Божии, живые сосуды благодати, из которых она реками изливается и напояет жаждущие души. Ныне и в печати и в обществе слышатся много толков против монашеской жизни. Говорят, что наши монастыри в том виде, в каком доселе существуют, несовременны, что живущие в них, заботясь только о своем спасении, не приносят пользы обществу, что монастыри надо обратить в школы и богадельни. Но строгие судьи монастырей не обращают внимания на ту несомненную пользу их, что горящий в них светильник благочестия горит не под спудом, но на виду всех и следственно к духовному наставлению всех. Кому неизвестно, что нигде больше, как в монастырях, процветает церковная жизнь, строго соблюдается богослужебный чин, и что потому нигде лучше, как там, можно отдохнуть душой от суеты мирской, позабыть хоть на краткое время невзгоды и мелочи жизни, под влиянием господствующей в монастырях не мирской обстановки? Вот почему привлекают множество богомольцев даже такие монастыри, в которых нет ни святых мощей, ни чудотворных икон, зато царствует дух благочестия и церковности. Вот почему, когда раскольники укоряют православную Церковь в том, что в ней богослужение совершается не совсем благочинно, спешно исполняется чтение и пение, допускаются пропуски в службах и т. п., – защитники Церкви победоносно отражают эти укоризны, ссылаясь на монастыри, где служба продолжительнее, чтение и пение неспешное, уставы о поклонах соблюдаются строже, чем где-либо. Таким образом, если чин богослужения, оставленный святыми людьми, веет духом благодати, то нельзя не отдать справедливости исполнителям этого чина в монастырях за то, что они тщательностью в исполнении его споспешествуют действию благодати на молящихся. Кроме того многие монастыри благотворно действуют на народ строгой жизнью и учительностью обитающих в них старцев, которые, будучи богаты духовной опытностью, плодами ее не скупо делятся с приходящими мирянами, – кому подают благопотребный совет касательно борьбы с искушениями, кого духовно утешают и ободряют, кого обличают и вразумляют. До сих пор в монастырях обретаются старцы, которые подобно Серафиму Саровскому, Макарию Оптинскому, Парфению Киевскому и другим, имеют миссионерское значение для русского народа, – чрез них реки благодати Божией обильно напояют жаждущие истины, правды и мира сердца А в мире разве нет рабов Божиих? Много зла в мире, – много неверия, нечестия, разврата; но есть и противоядие злу. Не дремлет враг нашего спасения, расставляющий на каждом шагу сети слабым христианам; но бодрствует и Дух Святой, живущий в сердцах истинных христиан, и чрез них укрепляющий немощных, восставляющий падающих. Сего мало: Дух Святой в каждом верующем имеет готовое орудие для распространения своих благодатных действий. Ибо об одних ли только избранных сосудах Духа сказал Спаситель, что из чрева их истекут реки воды живой? Нет, Он сказал это вообще о верующих в Него: веруяй в Мя, реки из чрева его истекут воды живы. А Евангелист прибавляет: сие же рече о Дусе, егоже хотяху приимати верующии во имя Его. Вера же привлекает благодать, которая может являть в людях свою спасительную силу и чрез немощные, но преданные орудия. Посему каждый из нас по мере веры и привлекаемой ею благодати может и обязан содействовать спасению ближних, каждый должен служить духовно-нравственному преуспеянию их тем духовным дарованием, каким кто хоть в малом размере, в одних начатках, обладает, – даром ли премудрости и разума, или совета и крепости, ведения и благочестия, и страха Божия (Ис.11:1–3). И ревность наша в служении спасению ближних должна быть тем сильнее, чем больше для них искушений и соблазнов с разных сторон. Смотрите, с каким рвением дух мира, враждебный Духу Божию, увлекает в погибель ближних наших; смотрите, как токи благодати Божией преграждаются в своем течении, встречая на своем пути стоячие, гнилые и смрадные воды, какими поит и отравляет людей дух мира. Так не гнилой ли водой поит людей человек, от сердца которого исходят и делаются явными для всех помышления злые и постыдные, у которого срамословие и кощунство обратились в привычку, пагубную для него и для слушателей? Не гнилой ли и смрадной водой поит читателей писатель, который, рассчитывая на дурные влечения человеческого сердца, подкапывается под основания веры, нравственности, общественного устройства? Не гнилой ли и смрадной водой поит и отравляет людей адвокат, искусно пред судом и публикой доказывающий, что преступление есть несчастье и следственно не подлежит вменению, белое называющий черным, тьму светом? Не гнилой ли и смрадной водой поит и отравляет публику учредитель бесстыдных зрелищ, распространитель безнравственных картин и песен? Не гнилой ли и смрадной водой поит и отравляет молодое поколение не благонамеренный учитель, во имя односторонне понимаемой им науки ратующий против божественного откровения и веры? И как много таких гнилых и смрадных вод, заражающих духовную атмосферу и губящих духовную жизнь в тех, которые упиваются ими! Как же людям верующим не противодействовать этой заразе, этой пагубе, когда каждый из них может это делать по мере веры и соответственно ей данной ему доле благодати? Единичные усилия каждого порознь в этом отношении могут иметь успех в соединении с усилиями других ревнителей правды и добра. Из капель составляются источники, из источников реки. Пусть в наше время нет или редко встречаются те чрезвычайные дары Св. Духа, которые во дни апостолов открывали в сердцах верующих источник, откуда они реками разливались по лицу земли, напояя жаждущие спасения души; но и в наше время есть истинно верующие, и в каждом из них есть хоть капля благодати. Из соединения этих капель могут образоваться реки, способные затопить и размыть гнилые и смрадные болота нечестия.

Заключим наше размышление молитвой к Св Духу. Душе истины и всякой благодати! Ты во дни апостолов изливал на верующих обильные струи чрезвычайных дарований духовных. Мы не просим у тебя ни одного из этих чрезвычайных даров, не просим ни дара языков, ни дара пророчества, ни дара чудес и т. п. Мы просим тебя об одном: созижди в нас сердце чистое и дух правый, и даруй нам, чтобы мы, оживотворяемые твоей благодатью, могли и в себе и в других струями ее утолять духовную жажду.

«Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз» (Пс.38:5).

О чем это просит Господа царь и пророк Давид? О том ли, чтоб Господь открыл ему день и час смерти, чтобы сказал ему, сколько еще времени остается ему прожить (что лишаюся аз)? Но такое любопытство едва ли можно предполагать в человеке Божием, который, без сомнения, с благоговением относился к судьбам Божиим, скрывшим от нас эту тайну для того, чтобы мы постоянно были бдительны к себе, всегда были готовы к встрече смертного часа. Или не выражается ли в рассматриваемых словах пророка душевное настроение человека, которому стало слишком тяжело смотреть на торжество неправды и нечестия на земле, на бедствия и страдания людей благочестивых, на свои собственные житейские невзгоды, которому по этим причинам и по другим подобным надоела эта жизнь, – и вот он, недовольный ею и самим Богом, несдержанное чувство своего недовольства выражает как бы так: «Скажи же мне, Господи, скоро ли пошлешь мне смерть. Не смотрели бы мои глаза на свет. Долго ли еще буду страдать, изнывать под бременем неудач, болезней, обид, и казниться духом, смотря на торжество нечестивых и неповинное страдание благочестивых. Я не прошу Тебя, Господи, о прекращении таких возмутительных явлений, прошу об одном: скажи мне, долго ли мне быть зрителем их. Знай я, что смерть, скоро закроет мне глаза, – это меня хоть сколько-нибудь утешило бы». Короче, пророк жалуется на долготу своей жизни и желает поскорей умереть, чтобы не возмущаться более зрелищем зла на земле. Так ли это? Действительно ли столь мрачный смысл имеют слова пророка? По-видимому, такой смысл подтверждается предшествующим заявлением пророка, что он из опасения согрешить языком долго крепился, чтобы ничего не говорить ввиду нечестивых (Пс.38:2): «рех: сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим: положих устом моим хранило, внегда востати грешному предо мною», – не говорить даже тогда, когда мог бы сказать что-нибудь доброе в оправдание себя против своих врагов (Пс.38:3): «онемех и смирихся, и умолчах от благ», – но что наконец скорбь его подвиглась, распалилось сердце внутри его: «и болезнь моя обновися, согреяся сердце мое во мне», – и он позволил себе сказать: скажи мне Господи кончину мою и д. По-видимому, Давид говорит о двух противоположных душевных состояниях своих, испытанных им одно вслед за другим: сначала он безмолвно и со смиренной покорностью судьбам Божиим смотрел на торжество зла, из опасения, чтобы не согрешить словом неправого суждения, но потом не вытерпел, и тайная скорбь его разрешилась словами жалобы пред Богом на долготу жизни. Так действительно и понимают многие толкователи слова Давида: Скажи мне Господи кончину мою. Но такому пониманию не соответствуют следующие слова Давида, слова спокойного рассуждения о скоротечности человеческой жизни: се пяди положил еси дни мои, т. е. дни жизни моей так же коротки, как коротка мера пядени – в четыре пальца, – и состав мой яко ничтоже пред Тобою. Такой переход от жалобы на долготу жизни к речи о краткости ее был бы не естествен, и потому слова: Скажи мне Господи кончину мою, по связи с последующими, выражают не жалобу на долготу жизни, а что-нибудь иное. Что же именно? Давид просит Господа, чтобы Он сам возглаголал в сердце его истину о краткости человеческой жизни, сам напомнил ему эту спасительную истину и этим избавил его от скорби, возбуждаемой зрелищем неправд людских. Но в таком случае предшествующим словам в связи с рассматриваемыми словами должно будет дать такой смысл: сначала Давид, угнетаемый скорбями и возмущаемый торжеством зла, решился молчать; но в этом он не нашел себе утешения, скорбь его обновилась, и вот он решился прибегнуть в своей скорби с молитвой к Богу, решился просить Бога, да подаст ему утешение в размышлении о скоротечности жизни. Ибо если жизнь скоротечна, то и огорчения, испытываемые в этой жизни, также скоротечны. Подобно сему и мы христиане при постигающих нас лишениях и скорбях должны искать утешения в размышлении о скоротечности жизни. Но христианин не должен забывать, что как временная жизнь сменится вечной, так и временные скорби могут сменится вечными страданиями. Это возможно в том случае, если временные скорби, посылаемые нам промыслом Божиим для нашего вразумления, для испытания нашей преданности и любви к Господу, не достигают в нас той цели, с какой посылаются, – если переносятся нами с ропотом на Бога и не возбуждают в нас раскаяния во грехах и ревности к исполнению заповедей Господних. Итак, прося Бога, подобно Давиду, сказать, напомнить нам кончину нашу для утешения нас в скорбях, мы вместе должны переносить их так, как он их переносил. Например, по случаю возмущения Авессалома спасаясь бегством из Иерусалима, он допустил Семею, сроднику Саулову, безнаказанно бросать в него камнями и проклинать, – не позволил одному из спутников своих убить Семея, исповедуя, что по грехам своим заслужил уничижение от людей.

Размышление о скоротечности временной жизни, служа для нас утешением в скорбях ее, ограждает нас в тоже время от пристрастия к ней и ее благам, доходящего иногда до забвения жизни будущей и уготованного в ней блаженства. Это отчасти имел в виду и Давид, когда просил Господа сказать ему кончину, – ибо в дальнейших словах исповедал, что люди напрасно суетятся, собирают, и не знают, кому достанется то (Пс.38:6–7). В самом деле стоит ли пристращаться к этой жизни до забвения жизни будущей, когда настоящая жизнь коротка, а будущая бесконечна? Стоит ли пристращаться к временным благам, как бы ни казались они для нас драгоценными, – к богатству, к славе, к чувственным удовольствиям, домашним и общественным, когда все эти блага с концом жизни потеряют для нас все обаяние и не последуют за нами в жизнь загробную? Стоит ли завидовать другим, которым все в жизни спорится, когда их счастье продлится не дальше конца их жизни, а следовательно, если бы и к нам перешло, было бы также непрочно?

Память о скоротечности земной жизни, о близости смертного часа, удерживала бы нас от невоздержания в чувственных удовольствиях, от богозабвения в счастье, еще страхом будущего суда, ибо говорила бы каждому из нас: смотри, не пришлось бы тебе после кратковременных наслаждений пить вечно горькую чашу страданий в стране загробной, не пришлось бы тебе испытать забвение от Бога за то, что сам забываешь Его.

Память о скоротечности земной жизни, утешая нас в скорбях и предостерегая нас от пристрастия к этой жизни и ее благам, могла бы быть спасительна для нас в другом отношении. Она научила бы нас спешить покаянием и обращением к Богу, ибо земная жизнь так коротка, что отлагая покаяние со дня на день, мы, пожалуй, не успели бы совсем покаяться и час смертный застал бы нас неготовыми к переселению в вечность. Если земная жизнь в сравнении с вечной есть едва приметное мгновение, а между тем от этого мгновения зависит наша вечная судьба, то крайне было бы неблагоразумно и непростительно не спешить пользоваться отмеренным для нас кратким сроком жизни для приготовления к вечности, где жнут то, что посеяно здесь.

Но спасительное для души памятование кончины, скоротечности жизни, вечности, не отзовется ли вредно на делах житейских, которыми однако нельзя пренебрегать, ибо без них невозможно внешнее благосостояние? Не пострадают ли оттого дела торговые, промышленные, общественные? Под влиянием мысли, что ничего из земных вещей нам не нужно по смерти, иной бросит пожалуй заниматься всем, что нужно для внешнего благосостояния, впадет в апатию, в равнодушие ко всему внешнему. Действительно, мысль о смерти, постоянно носимая в душе, не благоприятствует ведению и успеху дел житейских, но каких? Дел неправедных, нечестных. Кто постоянно питает в душе память смертную и проникнут убеждением, что по смерти он даст ответ за всякую неправду, тот не станет искать себе таких занятий житейских, которые служат только к удовлетворению прихотей и страстей человеческих, иногда к развращению людскому, не станет, например, торговать книгами нечестивого и соблазнительного содержания, картинами, изображающими безобразные сцены разврата, не станет открывать заведений, служащих притоном для разврата, для азартных игр и т. п.: мысль о смерти, об ответственности по смерти, глубоко воспринятая в душе, никогда не помирится с такими нечестивыми способами обогащения, – она или не допустит человека до подобных занятий, или заставит его бросить их с раскаянием, – но она легко уживается с такими житейскими предприятиями, которые имеют невинный характер и относятся к удовлетворению истинных нужд людских. Помышляющий о загробной жизни, о будущем воздаянии каждому по делам, будет бояться не этих занятий, а только неправды и обид ближнему.

Но чем спасительнее память смертная, тем достойнее сожаления, что во многих она не производит свойственного ей плодотворного действия, хотя по временам возбуждается в них: они живут так, как будто здешний свет есть вечное наше жилище, как будто нет другой жизни, и оттого к ней не готовятся, проводят свой век в суетах, в одних мирских делах, удовольствиях, в греховной рассеянности и потому в несчастье унывают, в счастье забываются. Никто из нас не может сказать, что с ним не может случиться подобная опасность: она близка и к благочестивым людям и может быть отвращена только особенной силой благодати Божией. Потому по примеру псалмопевца, который молил Господа, чтобы сказал, напомнил ему кончину его, все мы должны молить Господа, чтобы Он, видя, как мы забываем о скоротечности нашей жизни, или воспоминаем ее бесплодно для души, Сам напомнил нам кончину нашу, сам возглаголал в сердцах наших эту истину, Сам своей просвещающей и вразумляющей благодатью насадил ее в душах наших и соделал ее плодотворной для нас, так чтобы мы, послушные гласу сей благодати, научились жить на земле для неба, скоротечную жизнь обращать в стезю к вечно-блаженному животу. И нет сомнения, что Господу угодны такие молитвы к Нему. Да и не только молящимся, но и всем Он напоминает о скоротечности жизни, особенно посредством болезней. Болезни – самые красноречивые проповедники этой истины. Самый беспечный грешник, пригвожденный к одру болезни и болезнью лишенный возможности кружиться в вихре житейской суеты, поневоле должен задуматься о своем положении и сказать себе: не пришла ли пора расстаться с этой жизнью? Не пора ли, следовательно, ввиду смерти, про которую я доселе забывал, приготовиться к ней покаянием, молитвой, делами любви к Богу и ближним? Вот почему многие из благочестивых людей, помня о скоротечности жизни, желают и молят Господа, чтобы избавил их от смерти внезапной и дал им поболеть пред смертью, и даже подольше поболеть, чтобы успеть покаяться как следует, чтобы под крестом болезни научиться терпению, упованию на Бога, преданности Его святой воле и чрез сие уготовать себе путь к вечному соединению с Ним.

Скажи нам Господи кончину нашу, и сотвори вечную память тем, которые приготовляются к смерти непрерывной памятью о ней.

«Плоти угодия не творите в похоти» (Рим.13:14).

Попечение о плоти, или о теле, об удовлетворении его потребностей, составляет естественную обязанность: «никтоже когда плоть свою возненавиде, но питает и греет ю» (Еф.5:29). К попечению о теле побуждает не только естественное чувство самосохранения, свойственное человеку одинаково с животными, но и высокое понятие о достоинстве человеческого тела, ибо оно есть жилище бессмертной души, орудие ее деятельности, без которого она не может обойтись в земной жизни. Душа так тесно соединена с телом, что расстройство его – повреждение чувственных органов, голод, бессонница и проч., – сопровождается вредом для самой души, стесняет ее деятельность. Посему языческая мудрость справедливо выражалась: «Здравый ум обитает в здоровом теле». Еще больше побуждений к попечению о теле представляет христианское учение. По сему учению, тело христианина, освящаемое благодатью таинств, есть член Христов (1Кор.6:15), есть храм св. Духа (1Кор.6:19); оно предназначено к тому, чтобы вместе с душой участвовать в прославлении Бога, в служении Ему (1Кор.6:20); оно чрез таинство брака становится орудием размножения членов Церкви (Еф.5:32); оно воскреснет некогда, преобразится в тело славы, по подобию прославленного тела Христова, и вместе с душой будет разделять вечное блаженство. Оно безмерно возвеличено тем, что сам единосущный Сын Божий облекся в наше тело, своим воплощением искупил нас, и по совершении искупления не сбросил с себя принятое тело, но вознесся с ним на небо и сидит в сем теле одесную Бога Отца. – Соответственно столь высокому достоинству нашего тела, попечение о нем составляет священную нашу обязанность. Мы обязаны заботиться о телесном здоровье, не изнурять себя безмерными, непосильными трудами, не подвергать без нужды жизнь свою опасности, в случае болезни обращаться к помощи врачей с молитвой к Богу об успехе врачевания. Мы должны заботиться об укреплении телесных сил пищей и питием, сном, о защищении и даже об украшении тела одеждой. Вложенную в тело потребность распространения рода, если не можем вместить безбрачную жизнь, мы должны удовлетворять в благословенном супружестве. Все это справедливо, законно. Нельзя не пещись о теле, об удовлетворении его естественных потребностей. Но в этом деле возможна крайность, от которой предостерегает Апостол: «плоти угодия не творите в похоти», – по-русски: «попечения о плоти не превращайте в похоти». – Что такое похоть? Похоть то же, что прихоть, иначе – «как бы хотение после хотения, желание, простертое далее пределов естественного желания, страстное, не управленное законом, порядком и умеренностью» (Слова м. Фил. т. I, отд. IV, стр. 288). Что значит превращать попечение о плоти в похоти? Значит под предлогом попечения о теле стремиться к удовлетворению неразумных, неоправданных естественными потребностями, прихотей, с забвением потребностей духовных и требований христианского долга. Греха в этом не видит разве тот, кто не знает, или не хочет знать, что похоть свойственна ветхому человеку, а христианин призван отложить образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях (Еф.4:22), призван не только бороться с ними, умерщвлять их (Кол.3:5), но даже отказывать себе иногда в удовлетворении законных телесных потребностей, например, воздерживаться совсем от пищи в некоторые дни поста, от сна для всенощных бдений и т. п.

Весьма предосудительно христианину попечение о теле, об удовлетворении его потребностей, простирать до прихоти, превращать в похоти. Как часто однако этот грех встречается между христианами! – Так во многих заботах о телесном здоровье имеет явные признаки прихоти. В одних эта забота доходит до болезненной мнительности. Они ни о чем столько не думают, как о состоянии своего здоровья, ничего столько не читают, как врачебные книги, и признаки описываемых в них болезней отыскивают в себе. Общение с людьми, беседа с ними, могли бы, по-видимому, ослабить их мнительность, отвлечь их, хоть на короткое время, от мыслей о своей болезни. К сожалению, и с другими они любят рассуждать только о своих мнимых или действительных болезнях, – и тем надоедают собеседникам. Забота о своем здоровье, в соединении со страстной привязанностью к временной жизни, так овладевает этими мнительными людьми, что они уклоняются от всяких трудов, почитая их вредными для здоровья, боятся думать о вечности, удаляют от себя духовные утешения, какие могли бы найти в уповании на Бога, в преданности Его святой воле. – В других неумеренное пристрастие к временной жизни и к телесному здоровью обнаруживается преимущественно в болезни. Время болезни для истинного христианина есть время покаяния, спасительного размышления о смерти и христианского приготовления к ней, хотя при сем он не чуждается забот о восстановлении здоровья. Но люди, которые по страстной привязанности к земной жизни смотрят на здоровье, как на главное благо, во время болезни помышляют и заботятся только о прекращении ее, гонят от себя мысль о смертной опасности, не только сами не думают о покаянии, но еще обижаются, если другие, по христианскому участию к ним, напомнят им об очищении совести молитвой и покаянием, и часто только в предсмертные минуты, когда болезнь усилится до крайности и начнет помрачать их сознание, позволяют напутствовать себя таинствами Церкви, иногда же умирают совсем без покаяния. Вот до какого пагубного ослепления доводит человека попечение о здоровье, управляемое не разумом, не христианской совестью, а единственно похотью, страстной привязанностью к земной жизни! – Все более распространяющуюся среди нас привычку к заграничным поездкам и к продолжительному житью вне отечества, оправдывают между прочим, и даже преимущественно, заботами о здоровье, ибо, говорят, за границей и климат лучше, и средства для поддержания или для поправления здоровья обильнее и подручнее. По отношению к слабым здоровьем и больным это оправдание еще имеет какой-нибудь смысл, хотя люди с состоянием могли бы и в пределах России найти искомые за границей удобства для здоровья. К сожалению, привычка к заграничным путешествиям господствует большей частью между людьми вполне здоровыми и укореняется в них только вследствие прихоти, тем менее извинительной, что удовлетворение ее соединяется с разорительными, вредными для домашнего и государственного хозяйства расходами, с уклонением от должностных занятий; при удержании впрочем жаловахся за них, с пренебрежением ко всему отечественному, с опасностью для веры. Эти невыгоды заграничных путешествий так велики, что ими в значительной степени перевешиваются разные выгоды и удобства на какие рассчитывают любители заграничной жизни. – Подобное должно сказать о привычке к загородным переселениям на лето. Привычка эта распространяется не только между достаточными, но и недостаточными городскими семействами и угрожает превратить наши города в пустыни в летнее время. Что привычка к загородной жизни составляет большей частью прихоть, а не вызывается истинной потребностью, это видно из того, что многие местности, занимаемые загородными домиками для летнего в них обитания, по причине скученности их и также пыли от частой езды мимо их экипажей, не отличаются от городов, и что, как нам хорошо известно, многие на дачные, часто тесные, сырые, непрочные помещения, меняют свои городские дома, расположенные в здоровой местности, окруженные тенистыми и обширными садами. А как неудобна загородная жизнь для людей должностных и торговых, которые каждый день вместо того, чтобы после дневных утомительных трудов отдохнуть, должны предпринимать дальние беспокойные поездки за город! Случается, что для избежания этих неудобств глава семейства, отпуская его на дачу, сам остается жить в городе и лишает себя удовольствий семейной жизни.

Скажем о пагубном участии возбраняемой апостолом похоти, или прихоти в удовлетворении других телесных потребностей – питания, одеяния, сна, родотворения.

Для удовлетворения потребности питания, христианин должен принимать пищи столько, сколько нужно для поддержания существования, для того, чтобы только с голоду не умереть и в силах не ослабеть. В этом смысле должно понимать прошение о хлебе насущном. Здесь разумеется пища, нужная именно для существования только, для поддержания жизни и телесных сил. В этом заключается главная цель принятия пищи и пития. Для сей цели даны вкус пище и приятность питию. Потому, скажем словами богомудрого учителя, «каждый кусок пищи, сверх утоления голода снедаемый для вкуса, есть доля объядения; каждый глоток пития, после угашения жажды и после ободрения сил употребляемый для приятности, принадлежит к чаше пиянства» (Слова Ф. м. моск. т. I, отд. VIII, стр. 242). К сожалению, ни одна из телесных потребностей не злоупотребляется, для служения прихоти, столько, сколько потребность питания. Не довольствуясь утолением голода и жажды, человек, раболепствующий прихоти, ищет в пище и питии удовлетворения собственно чувству вкуса, которое требует пищи после насыщения, питья после угашения жажды. Отсюда происходит неистощимая изобретательность в приготовлении разнообразных снедей и напитков; отсюда объядение и привычка к пьянству, столь пагубная для хозяйства, для мира и благосостояния семейного, для здоровья, для целомудрия; отсюда бесстрашное нарушение церковных постов. Нарушение постов допускается обыкновенно под предлогом заботы о здоровье, и нарушают посты не только больные, для которых еще может быть разрешена в посты не постная пища в виде лекарства, но и здоровые, утверждающие со слов врачей, что постная пища непитательна и для здоровья вредна, тогда как, даже по научным исследованиям, многие виды постной пищи (например, горох) содержит больше питательных частей, чем скоромные снеди. Мудрование плотское дерзает иногда кощунственно защищать нарушение постов словами свящ. писания, – например: всякое создание Божие добро и ничтоже отметно, со благодарением приемлемо (1Тим.4:4). Но эти слова апостола направлены отнюдь не против церковных постов, а против гнушения некоторыми снедями, которое, по предсказанию апостола, имели проповедывать некоторые лжеучители на том основании, что будто эти снеди сотворены не всеблагим Богом, а злой силой. Подобное говорят о некоторых произрастениях (о картофеле, табаке) раскольники беспоповского согласия. Св. Церковь воспретила скоромную пищу в посты отнюдь не по гнушению, иначе она возбранила бы употреблять ее во всякое время, а по материнской заботливости о нашем спасении, по желанию научить нас смирению пред Богом и раскаянию во грехах. Что делают родители или учителя, когда хотят наказать и вразумить провинившихся детей или учеников? Сажают их на хлеб и на воду, или совсем лишают их на время пищи. Подобно сему поступает и матерь Церковь с провинившимися перед Богом и нею чадами своими. Она налагает на них пост в виде епитимии, которая должна напоминать им о их грехах и возбуждать в них чувство смирения и покаяния.

И в употреблении одежды, не меньше как и в употреблении пищи, человек унижается до раболепного служения похоти. До какой степени может доходить это унижение, свидетельствует всюду проникшая страсть одеваться по моде. Нет ничего бессмысленнее модных нарядов, потому что не всякому пристал модный наряд, хотя для всякого считается почему-то обязательным принятый покрой его. Нет ничего унизительнее для человеческого достоинства, как подчиняться моде в одежде, потому что самый великолепный, сделанный по последней моде, наряд едва ли не больше обращает на себя внимание всех, чем наряженное лицо, которое в таком случае, особенно если не одарено природной красотой, получает жалкое значение вешалки. Нет ничего разорительнее моды в одеждах, потому что мода непрестанно изменяет их форму. И в нравственном отношении обычай одеваться по моде предосудителен, ибо в жертву ему приносится нередко целомудрие и скромность. И несмотря на все это он всюду господствует. Главное назначение одежды защищать тело от вредного влияния стихий, забыто. Прихоть человеческая сделала из нее кумир, которому бессмысленно служит.

Сон составляет существенную телесную потребность. Отсутствие сна, бессонница, есть болезнь. Но прихоть злоупотребляет и этой потребностью. Многие любят спать слишком много и просыпают время, нужное для участия в богослужении и для неотложных занятий по дому, по должности. Говорят в оправдание сонливости: чем больше спишь, тем меньше грешишь. Но человеку вменяются в вину не только грехи делом, когда человек делает то, что запрещено законом Божиим, но и грехи опущением, когда человек не делает того, что должен делать. На сем основании упоминаемые в притче о Самарянине, священник и левит, которые прошли мимо ограбленного и израненного разбойниками, не подав ему помощи, – поступили так же бесчеловечно, как ограбившие и изранившие его разбойники. На том же основании должно судить о сонливости: чем важнее обязанности, опущение которых бывает последствием ее, тем больше в ней греха, тем большей, значит, она подвергается ответственности. – Нельзя также не назвать предосудительной прихотью сон безвременный. Случается, что люди ради спешного дела, например ученые, солдаты на походе и т. п., бодрствуют ночью и отдыхают днем. Случается, что люди благочестивые проводят ночи в поучении в законе Господнем и в молитве, и забываются сном днем. Во всех подобных случаях сон не во время оправдывается нуждой и важными побуждениями. Но что сказать о людях, которые не спят по ночам по причинам, в нравственном отношении предосудительным, которые проводят бессонные ночи в картежных играх, в плясках, в попойках, и предаются сну днем, часто со вредом для занятий хозяйственных, общественных, церковно-молитвенных? Такое ничем не оправдываемое превращение ночи в день и дня в ночь, есть извращение порядка, назначенного Творцом для употребления времени. По устроению Творца, «во время ночи бродят все лесные звери, львы рыскают ища добычи и требуя от Бога пищи себе. Восходит солнце, и они скрываются и ложатся в свои логовища, и тогда выходит человек на дело свое и на работу свою до вечера» (Пс.103:20–24). Итак, человек, бодрствующий ночью без нужды и с предосудительными целями, не походит ли на зверя не спящего ночью? И особенно не походят ли на диких зверей, ищущих себе добычи ночью, люди, которые бодрствуют ночью для того только, чтоб сделать добычей своего корыстолюбия и сластолюбия подобных себе?

Все живые существа обладают инстинктом продолжения рода. Все неразумные животные следуют влечению этого инстинкта правильно, один человек злоупотребляет им, обращая его в источник отвратительных пороков и болезней. В наше время снисходительного, господствующего в обществе, в печати, в судилищах, суждения о преступлениях, нередко приходится слышать оправдание греху любострастия. Говорят: плотские половые влечения составляют такую же естественную потребность, как потребность еды и питья. Если нет греха в удовлетворении последней потребности, какой может быть грех в удовлетворении первой? – На сие вот что можно сказать: не всегда может быть названо безгрешным удовлетворение потребности питания. Не грешно есть и пить то, что дают Бог и добрые люди, но грешно есть и пить краденое или отнятое у других насильно. Подобно сему не грешно удовлетворять свойственные полу плотские влечения законным образом, в благословенном супружеском союзе; посему и заповедано апостолом «каждому для избежания блуда иметь свою жену, и каждой – своего мужа» (1Кор.7:2). Но крайне грешно жить в плотской нечистоте, вне благословенного супружеского союза, и для сего воровски, а иногда с разбойническим насилием, вторгаться в чужие семейства, и здесь бесстыдно посягать на супружескую верность жен и целомудрие дев. Это и по гражданским законам составляет уголовное преступление, которое потому только остается безнаказанным, что не возбуждает законных жалоб перед судом.

Заключим наше размышление повторением слов апостола: плоти угодия не творите в похоти. Не грешно иметь попечение о телесной нашей природе, об удовлетворении ее потребностей, но грешно это попечение превращать в похоти, простирать его до раболепного служения прихотям. Да избавит нас Господь от сего греха.

«И видехом славу Его, славу яко Единороднаго от Отца» (Ин.1:14).

Св. Иоанн Богослов, сказавший сие о Христе Спасителе, как ближайший ученик Его, был во все время Его общественного служения свидетелем божественной славы Его, насколько она проявлялась в Его делах и словах, ибо все они свидетельствовали о Его божественном достоинстве. Но не это главным образом имеет в виду Евангелист, когда говорит о Христе: «видехом славу Его, славу яко Единородного от Отца». Он имеет в виду преимущественно то чрезвычайное проявление славы божества Христова, которого свидетелем он удостоился быть на Фаворе, когда слава божества Христова обнаружилась внешним образом, когда свет ее, дотоле скрывавшийся под покровом плоти, проторгся наружу и озарил необычайным блеском Его лицо и одежду, и когда слава сия торжественно засвидетельствована была гласом Бога Отца: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих, Того послушайте» (Мф.17:5). Свидетелями чрезвычайного явления славы Христовой вместе с Иоанном были апостолы Петр и Иаков Зеведеев. При том же явлении присутствовали два ветхозаветных мужа, Боговидец Моисей и пророк Илия. Оба они предстояли Христу – в славе, было ли это отражением на них славы Богочеловека, или следами того прославленного состояния, каким они наслаждались в загробном мире. Один из зрителей славы Преображения, апостол Петр, так восхищен был сим зрелищем, что выразил желание навсегда остаться на месте Преображения в общении с прославленным Христом и предстоявшими Ему прославленными ветхозаветными мужами, и даже удержать их на этом месте. Добро есть нам, – т. е. троим ученикам Твоим, – зде быти, сотворим зде три сени, Тебе едину, и Моисеева едину и едину Илии, – сказал он, но сказал, по замечанию Евангелиста, «не ведый, еже глаголаше» (Лк.9:33). Объятый восторгом, он не дал себе отчета в том, что сказал. Он не рассудил, что Христос не для того пришел на землю, чтобы покоиться на ней во славе под кущами, а чтобы пострадать и путем страданий и смерти уже войти в славу Свою, и притом не на земле, не на Фаворе, а на небесах; не рассудил также, что на долгое время наслаждаться блаженством лицезрения Господа в божественной Его славе, подобным тому, какое он испытывал в эту минуту, нельзя земнородным, пока они живут на земле, в этом бренном теле; что условия земной жизни не применимы к продолжительному наслаждению таким блаженством; что время для этого должно наступить для достойных в стране вечности, по сложении грубой телесной оболочки, а особенно по втором пришествии Христовом, когда с наступлением царства славы, Господь «уничиженное наше тело преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его (Флп.3:21), и когда праведники воссияют, как солнце, в царстве Отца Небесного» (Мф.13:43). Блаженство лицезрения Господа, испытанное апостолом Петром на Фаворе, было только образом блаженства, уготованного нам в царстве славы.

Кому из нас не сродно желание вечного блаженства? Кому не желательно достигнуть того неизреченного усладительного состояния в небесных обителях, подобное которому на Фаворе ощущали три апостола, и в котором конечно в то же время находились Моисей и Илия, хотя для того и другого оно уже было не ново? Кому следственно не желательно знать путь, ведущий к сему? Какой же это путь? Тот же, каким шли участники Фаворского блаженства. Если хочешь разделять с ними то блаженство, какое они ощущали на Фаворе и каким теперь наслаждаются на небесах, то потщись в этой жизни усвоить и раскрыть в себе, в доступной тебе мере, нравственные достоинства их. Укажем на некоторые из сих достоинств, доступные подражанию каждого.

1. Начнем с Моисея. Более всех доступное для нашего подражания достоинство в лице Моисея состоит в том, что он, «пришедши в возраст, отказался называться сыном дочери фараоновой и лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное греховное наслаждение, и бежал из Египта» (Евр.11:24–25, 27). Подобно Моисею и мы должны избегать общества людей, преданных нечестию, миролюбию и плотоугодию, и искать близкого общения с людьми благочестивыми. Общество последних может быть, с непривычки, особенно на первых порах, покажется нам скучным, зато оно не только безвредно, но еще спасительно по доброму влиянию их бесед и жизни. Общество последних веселее, но не безопасно в нравственном отношении, и только самонадеянные могут почитать себя застрахованными от вредного влияния их речей и поведения. Нет, – говорит апостол, – не обманывайтесь (т. е. не предавайтесь самообольщению), – худые сообщества развращают добрые нравы» (1Кор.15:33). Не следует христианину и начинать знакомство с людьми заведомо нечестивыми, в надежде приятного развлечения в их обществе, – чтобы незаметно не увлечься их мнениями и обычаями. Если же кто завлечен в их сети, нашел вкус в удовольствиях, им свойственных, даже пристрастился к ним, то, покуда еще не совсем заглохла в нем христианская совесть, пусть поспешит вырваться из общества этих людей с такой же решительностью и силой, какая потребна для того, чтобы подвергнуться операции отсечения зараженного члена. Тяжела эта операция, но она спасает от заражения все тело. Тяжело для иного расстаться с обществом людей, вредных для него в нравственном отношении, и сделавшихся однако для него дорогими и необходимыми, но хотя бы это было так же тяжело и мучительно, как дать правую руку на отсечение, правый глаз на избодение, нужно покориться этой необходимости. Недостаток самоотвержения в этом случае может стоить утраты Царства Небесного, вести к вечной погибели, по слову Христа Спасителя (Мф.5:29–30).

2. Другой свидетель Фаворского явления, пророк Илия, прославился пламенной ревностью о славе Божией. Как ревнитель, он беспощадно обличал нечестивых своих современников, не стесняясь высоким положением обличаемых. Подобную ревность о славе Божией и каждый из нас должен показывать. Апостол не к одним пастырям, но ко всем христианам обращается с наставлением: «не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте» (Еф.5:11), с целью, разумеется, вразумления обличаемых. Никто из нас не должен мириться со злом окружающей среды, но всячески противодействовать злу свойственным каждому образом. Никто не должен уклоняться от борьбы со злом под предлогом, что ничего тут не поделаешь, что бесполезно ратовать против духа времени, что нельзя плыть против сильного течения. Что такое дух века, дух времени? Ведь это не есть какая-нибудь внешняя неодолимая сила, независимая от людей, вроде, например, землетрясения, моровой язвы. Дух века создается людьми, следственно люди же могут разрушить свое создание. В этом случае, как показывают примеры, многое может сделать один человек, если только одушевлен ревностью о славе Божией. Но чего не могли бы сделать соединенные усилия многих благочестивых ревнителей славы Божией и спасения ближних! И как много средств для достижения успеха в этом святом деле! Так один может противодействовать злу силой слова обличения и вразумления в частных сношениях с людьми и в общественных собраниях. Другой, не владеющий даром слова, может обличать и вразумлять ближних силой личного убеждения, которое само по себе может иметь вес в их глазах, хотя бы выражаемо было не многословно, даже одним словом, иногда безмолвием, или многознаменательным молчанием. Человек, проникнутый убеждением в святости нравственного долга, может смутить и остановить дерзкого кощуна, – иногда одним словом: «стыдно тебе», – или: «это не хорошо, это не по-христиански». – С немалой пользой для вразумления увлекающихся злым духом времени или собственными страстями может быть исполняема заповедь апостола, «удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно» (2Фес.3:6), или: «не сообщаться с тем, кто называясь братом (т. е. христианином), остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницей, или хищником, с таковыми даже не есть вместе» (1Кор.5:11). Отчуждение от таковых, с целью обличения и вразумления их, есть одно из сильных средств дать им почувствовать, как нехорошо ведут себя. Один кто-либо из добрых и благочестивых людей уклонится от сближения с ними, несмотря на их заискивания, – другой, третий: это поневоле заставит их задуматься, и, если совесть еще не совсем заглушена в них, прийти к самоосуждению. Как хотите, люди порочные, в душе дорожат мнением о себе и расположением людей добрых, хотя не признаются в том вслух, – и им больно и тяжело видеть отчуждение их от себя.

Что касается в частности до словесных обличений и вразумлений, то надо вести их на основании не житейских соображений, а христианских рассуждений. Житейские соображения не могут внушать искреннего отвращения к пороку и любви к добродетели. Если например, восставая против возникающей в ком-либо или уже утвердившейся склонности ко лжи, вы будете говорить ему, что лгать не безопасно, потому что могут уличить, или вот уже уличили во лжи, а уличенному во лжи никто не будет верить, если и правду будет говорить, – вы такими аргументами только внушите ему мысль, что лгать надо умеючи, осторожно, – ври, да меру знай, – ври, да не проврись. – Если вы будете предостерегать кого от воровства, или отучать от воровства, словами, что трудно безнаказанно воровать, – беда, если вора поймают с поличным, под суд отдадут, – или: вот уже ты попался, – теперь на самого себя пеняй, – вперед тебе наука, и т. п.: вы этим только посоветуете вору, воровать так, чтобы никто не поймал, посоветуете ему концы прятать. Нет, при вразумлении и обличении кого-либо должно обращать внимание его не на вредные житейские последствия бесчестных поступков, которые сметливыми преступниками могут быть еще предотвращены, а на то, что такие поступки Бога прогневляют, с законом Божиим не согласны, что Всеведущий видит их, хотя бы они совершались в глубочайшей тайне от людей, что Правосудный рано или поздно накажет за них, хотя бы они ускользнули от человеческого правосудия.

3. Между апостолами, свидетелями Фаворского явления, Петр есть по преимуществу апостол веры. На вопрос Христа, обращенный к апостолам: вы за кого Меня почитаете»? Петр один за всех ответил: «Ты Христос Сын Бога живаго» (Мф.16:16). И такое исповедание веры Господь Иисус назвал камнем, созданную на котором Церковь не одолеют врата (силы) адские (Мф.16:18). Сию же веру и мы исповедуем каждый раз, когда приступаем к причащению Святых Таин, говоря: «Верую Господи и исповедую, яко Ты еси воистину Христос Сын Бога живаго». Но такое исповедание спасительно для нас только в соединении с сердечным сознанием наших грехов, тяжести нашей вины пред Богом, оскорбляемым грехами, и с глубоким, сокрушенным чувством нужды в помиловании, даруемом только по вере во Христа; – в противном случае оно не имеет никакого значения, как исповедание одних уст. Чья вера во Христа Сына Божия, Спасителя грешников, проникнута таковыми душевными расположениями тот, если подвергнется и тяжкому падению, найдет в ней врачество от уныния и отчаяния и спасение от вечной погибели. Вот и Петр тяжко пал, отрекшись от Христа; но его грех был только наружный, в нем не погас огонь веры во Христа Сына Бога живого; он отрекся от Него только устами по малодушию, а не сердцем, и потому тотчас же раскаялся и за свое раскаяние, плод сердечной веры, не только получил прощение от Спасителя, но и снова возведен в сан апостола.

4. Другой из апостолов зритель славы Преображения, Иаков Зеведеев, являет в себе пример преимущественно упования, или чаяния воскресения мертвых и жизни будущего века. Это упование он первый из апостолов запечатлел мученической смертью, которую приял от меча Иродова (Деян.12:2). Подобным упованием одушевлены были и все мученики Христовы. Им не страшна была мучительная смерть, потому что за ней виднелась им вечно-блаженная жизнь. Упованием бессмертия и вечно-блаженной жизни и мы все должны утешать себя среди лишений и скорбей и ввиду неизбежной смерти, – и упование не посрамит нас.

5. Третий из апостолов свидетель славы Преображения, св. Иоанн Богослов, есть преимущественно пред всеми апостолами учитель любви и образец исполнения заповеди о ней. И в своем Евангелии он с гораздо большей полнотой излагает наставления Спасителя о любви, и послания его главным содержанием своим имеют любовь, и устные речи его, особенно в последние годы его жизни, относились к любви; а до какой степени силы и самоотвержения простиралась его личная любовь к ближним, показывает всем известная история о юноше-разбойнике, которого он единственно силой любви обратил на путь раскаяния. Подобную любовь к ближним и мы все должны питать в сердце, если хотим по следам апостола любви достигнуть блаженства лицезрения Господа во славе на небесах, – блаженства подобного тому, какого он сподобился на Фаворе. «Любовь, – по слову другого апостола, – исполнение закона» (Рим.13:10), без любви не имеют цены никакие духовные совершенства (1Кор.13:1 и д.). Это впрочем не то значит, что любовью можно спастись без веры и без благочестия. Нет, без того и другого невозможна истинная любовь. Истинная любовь к ближним не ограничивается сочувствием и помощью им в одних внешних нуждах, но проявляется, и даже преимущественно, в делах духовного благотворения, и прежде всего в просвещении людей светом истины и веры. Но как может и захочет ли учить других истине и наставлять их в вере тот, кто сам равнодушен к истине, сам хорошенько не знает, во что должно веровать? – Истинная «любовь есть совокупность совершенства» (Кол.3:14), иначе – верх, или венец духовного совершенства; значит она предполагает предварительные подвиги для достижения его. Без них она одна мечта, или видоизменение самолюбия.

Итак, братия, если хотим сподобиться блаженства на небесах, подобного тому, которое ощущали на Фаворе зрители божеской славы Господа Иисуса, Моисей, Илия, апостолы Петр, Иаков и Иоанн, то будем стремиться к сему блаженству путем самоотвержения Моисеева, ревности о славе Божией Илииной, веры Петровой, упования Иаковлева и любви Иоанновой. Аминь.

«Преблагословенна еси Богородице Дево. Воплощшимся бо из Тебе ад пленися, Адам воззвася, клятва потребися, Ева свободися, смерть умертвися и мы ожихом. Тем воспевающе вопием: благословен Христос Бог, благоволивый тако. Слава Тебе».

Сей церковный стих поется, как известно, в утренней воскресной службе пред великим славословием: «Слава в вышних Богу». Приспособление к свойству воскресной службы усматривается в этом стихе из того, что исчисляемые в нем благодеяния Воплотившегося от Богоматери Сына Божия дарованы людям крестом и воскресением Его.

Преблагословенна еси Богородице Дево. Богородица Дева именуется в рассматриваемом стихе преблагословенной не за свои личные достоинства, какие прославляются в других церковных песнопениях, а за великие блага, какие стяжал для нас воплотившийся от нее Сын Божий, Господь Иисус Христос. Какие же это блага?

Воплощшимся из Тебе ад пленися. Под адом разумеется прежде всего жилище отверженных духов, падших с начальником своим сатаной, – отсюда выражение: врата адовы, т. е. силы адские, которые, по слову Христа Спасителя, не одолеют основанной Им Церкви. Торжество над силами ада Христос Спаситель проявлял еще во время земной жизни Своей, когда изгонял из людей бесов. Враги Христа говорили, что это Христос делает силою веельзевула, князя бесовского. Но Христос, в опровержение их, сказал между прочим: «как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? и тогда расхитит дом его» (Мф.12:29), т. е. «Я не только не имею сообщником диавола, этого сильного в отношении к людям князя века сего, но Я веду с ним брань, и связываю его, чтобы он не имел над людьми прежней власти. Он обнаруживает свою власть чрез подвластных ему бесов; он ими распоряжается ко вреду людей, как хозяин дома распоряжается своей домашней собственностью. Теперь Я лишаю их возможности вредить людям, изгоняя их из людей. Могло ли бы это быть, если бы Я наперед не приобрел власти над самим князем бесовским, если бы не связал его силой Своего всемогущества»? Итак, еще задолго до смерти Христа Спасителя, победителя смерти и ада, ад уже пленися, ибо начальник ада был уже связан Его всемогуществом, и потому не мог препятствовать Христу изгонять из людей бесов, хотя впрочем не окончательно лишен свободы вредить людям. Но главный удар владычеству темных сил и князю их диаволу нанесен крестом Спасителя, как Он Сам сказал пред временем своих крестных страданий: ныне князь мира сего изгнан будет вон (Ин.12:31), т. е. лишен будет той свободы, с какой он доселе действовал в мире, – людям теперь, без особенного попущения Божия, он не будет страшен по-прежнему, – он в плену и, как пленник, в изгнании. Правда и после этого плена он будет действовать на людей, всячески смущать их, и доселе он, по слову ап. Петра, «ходит как рыкающий лев, ища кого поглотить» (1Пет.5:8); но ведь и преступники, заключенные в темнице и скованные цепями, тоже не лишены некоторой свободы движений, и их тоже выпускают из темницы, например, на работу, иногда для прогулки, но выпускают не снимая цепей и зорко следя за всеми их движениями, чтобы не дать им возможности к побегу. В подобном положении находится пленный сатана со своими демонами: он хотя продолжает вредить людям, но не по своей воле, а по премудрому попущению Божию, отчасти для наказания людей, отчасти для укрепления их мужества в борьбе с бесовскими искушениями. Главное дело диавола до пришествия Христова состояло в отвращении людей от почитания истинного Бога и в распространении повсюду идолопоклонства. Но со времени победы над ним Христа Спасителя, он, как сказано в Апокалипсисе, «скован на тысячу лет (в неопределенном смысле) и низвергнут в бездну, дабы не прельщал уже народы» (Откр.20:2–3). Это значит, что новых совращений в язычество диавол уже не будет производить, а старинные языческие суеверия будут постепенно падать пред светом Евангелия, как и доселе это оправдывается. Когда придет антихрист, сатане будет дана снова свобода вредить людям, но это время будет продолжаться только три с половиной года: «сатана будет освобожден только на малое время» (Откр.20:3), и потом окончательно будет осужден на совершенное бездействие, как вечный пленник.

Ад, жилище духов злобы, есть вместе жилище, или темничное заключение для грешных душ. До сошествия в ад Искупителя, здесь обитали души не только нечестивых людей, однажды навсегда осужденных на муку, но и ветхозаветных праведников. «Там были, – по словам св. Кирилла Иерусалимского (Оглас. поуч. IV. стр. 64–65), – Давид и Самуил и все пророки и самый Иоанн Предтеча». Это же видно из притчи Спасителя о богатом и Лазаре, в которой ад представляется с двумя помещениями: в одном страждут в пламени нечестивые, в другом, отделенном от него непроходимой пропастью, обитает Авраам и сущие в недрах его благочестивые (Лк.16:19–26). Находившиеся в недрах Авраама, ветхозаветные благочестивые и праведники ощущали некоторый покой и отраду вследствие теснейшего общения с отцом верующих, но все же лишены были главного условия блаженства – лицезрения Божия и общения с ангелами, предстоящими престолу Господа и вечно славословящими Его, и томились ожиданием Искупителя, который имел освободить их из ада и ввести их в райские обители на небесах. И вот наконец исполнилось их ожидание: Воплотившимся от Приснодевы ад пленися. Он победил адские темные силы с царем их диаволом, разрушил бывшие дотоле неприступными врата адовы, и томившимися в адском заключении, по праву победителя, овладел как бы своей добычей и перевел на небеса, где до сих пор из земнородных были только два человека: Енох и Илия. Когда же это он совершил? Когда Он содержавшихся в аде пленников взял в свой спасительный плен? В промежуток времени между крестной смертью и воскресением. В сие время тело Его находилось во гробе, а духом Он сходил в преисподние места земли, т. е. в ад, и здесь пленил плен, т. е. взял в плен содержавшихся в нем узников, и с ними восшел на небеса (Еф.4:8–10). Он «пленил ад, сам не искусився от него», т. е. не потерпев вреда от него. Кого же именно Он пленил, и следственно освободил от адского плена? Не только ветхозаветных праведников, с верой ожидавших пришествия Его (Правосл. исп. ч. I, вопр. 46), но и великих грешников, положивших начало покаяния при смерти. Ибо сказано в послании апостола Петра, что Христос, сошедши в адскую темницу, проповедал Евангелие даже тем душам, которые некогда были не покорны ожидавшему их Божию долготерпению во дни Ноя (1Петр.3:18–20), но узрев в аде Спасителя, с радостью приняли Его проповедь. Противление их долготерпению Божию продолжалось до наступления потопа; когда же пришел потоп, они убедились, что напрасно не верили Ною, угрожавшему им потопом, и раскаялись в своем неверии. За свое неверие они пострадали в аде, но за раскаяние удостоились услышать проповедь Спасителя в аде. Церковь так воспевает плоды сошествия Христова в ад в отношении к страдавшим здесь грешникам: «днесь Владыка плени ада, воздвигнувый узники, яже от века имяше, люте одержимыя» (припев к 9-й песни канона Пасхи). Но и до сих пор, как и всегда будет, Христос Спаситель, яко имеющий ключи ада и смерти (Откр.1:18), и обладающий живыми и мертвыми (Рим.14:9), отверзает адовы затворы и по молитвам Церкви, освобождает оттуда грешников, положивших при жизни начало покаяния, но не успевших принести плодов покаяния, и отшедших в другой мир с верой в бесценные заслуги Искупителя.

Адам воззвася. Адам за преступление воли Божией был изгнан из рая, для того чтобы вне рая, вдали от древа жизни проводить жизнь в трудах о пропитании и в подвигах покаяния. В лице Адама этот приговор правосудия Божия пал на всех его потомков: осужден на изгнание из рая Адам всеродный (со всем родом). Но вот явился на землю второй Адам, Господь с небесе (1Кор.15:47), который Своим послушанием воле Божией и всецелой безгрешностью загладил вину Адама первого и открыл ему с его потомками дорогу в рай, не тот земной рай, который насажден был Богом в Едеме для первых людей, а в рай небесный, тот самый, куда Христос на кресте обещал ввести покаявшегося разбойника, – Царство Небесное. Сюда же, в этот рай, и Адам воззвася, т. е. призван для обитания в нем, всемогущим словом Владыки живота и смерти. В рай воззывается и всякая душа христианская, по отрешении от уз смертного тела, если только в вере и покаянии достигла конца земного поприща. Путь к раю проложен для всех вознесением Господа Иисуса на небо, ибо Он для того вознесся на небо, «да нас всех на небеса возведет».

Клятва потребися. Идет речь прежде всего о клятве закона. Закон проклинал, т. е. осуждал на погибель всякого грешника. «Писано, – говорит апостол, – проклят всяк, кто не исполняет постоянно всего, что написано в книге Закона» (Гал.3:10; Втор.27:26). Но так как никто из подзаконных не мог исполнить всех предписаний закона, ибо широка заповедь закона, требующего святости не только во внешних делах, но и во внутренних расположениях, – то очевидно проклятие закона падало на всех и каждого, не исключая людей праведных, ибо никто из них не мог признать себя безгрешным. Вот почему и сказано в законе, что он производит гнев (Рим.4:15), т. е. гневу Божию подвергает. Для чего закон так строго относился к людям? Для того, чтобы дать им почувствовать, что от дел закона не оправдится всяка плоть, для того, чтобы осуждаемые законом, как повинные пред судом правды Божией, могли признать свою безответность пред ней и вместе нужду в милосердии Божием, которое одно могло избавить от проклятия закона. В лучших людях закон действительно возбуждал это сознание, и оно исторгало из их уст молитвенный вопль к Богу: «не вниди в суд с рабы Твоими, яко не оправдится пред Тобою всяк живый». Но как же Бог, не переставая быть правосудным, мог услышать такую молитву? Как мог помиловать тех, которых Сам осуждал Своим законом? Как мог это сделать так, чтобы люди не злоупотребляли Его милостью по надежде безнаказанности? Премудрость Божия нашла средство примирить правосудие с благостью. В предвечном совете Божием найдено было средство помиловать грешника безобидным для правосудия Божия образом. Сам Сын Божий, второе лицо Св. Троицы, благоволил взять на Себя ответственность за людей пред бесконечным правосудием. И вот, когда наступило предопределенное для сего время, Он соделался человеком, и в человеческом естестве принял на Себя ту клятву, под которой были люди. Как же Он принял? Принял, претерпев за нас крестные страдания и смерть, ибо сказано: «проклят всяк висяй на древе» (Втор.21:23; Гал.3:13). Но каким образом это могло быть для людей спасительно? Каким образом, приняв клятву на Себя, Господь Иисус мог отвести ее от них, и искупить их от клятвы законной? Это было бы непонятно, если бы принял на себя ответственность за нас грешник, который сам за себя должен отвечать пред Богом. Но принявший за нас на Себя клятву Сын Божий не только безгрешен, но вместе Сам есть Бог по существу. Потому принятая Им ответственность за нас имеет бесконечную цену в очах Божиих и с преизбытком достаточна к умилостивлению правды Божией за грешников. – Так потребися клятва законная. Собственно и ближайшим образом участие в свободе от клятвы законной, по учению апостола Павла, принадлежит тем из верующих во Христа, которые были под игом закона; по не на одних подзаконных лежала клятва. Пред правдой Божией безответны были и язычники, не знавшие закона писанного, зато имевшие закон начертанный в сердцах, в совести (Рим.2:14–15). Посему на всех язычниках тяготело осуждение: все они не только по самому естеству были чадами гнева (Еф.2:3), вследствие наследованной ими от Адама греховной порчи, но по личным грехам против закона совести. Но теперь это осуждение, как и законная клятва, снято со всех верующих во Христа Иисуса (Рим.8:1). От клятвы Адама, перешедшей на всех его потомков, освободились все не только подзаконные, но и жившие вне закона¹⁰. – Но сделано ли что-нибудь Христом для потребления той клятвы, которая за грех человека произнесена на обитаемую им землю? «Проклята земля за тебя, – сказал Бог Адаму; – терние и волчцы возрастит она тебе» (Быт.3:17–18). Проклятие это, или отнятие от земли благословения плодородия, должно было отозваться и в животных, ибо животные, питаясь отселе плодами проклятой земли, не столь обильными и менее годными для поддержания сил и здоровья, по необходимости должны были утратить часть своих совершенств. Но нет сомнения, что если за грех человека подвергается проклятию земная тварь и вследствие того, по выражению апостола, совоздыхает и соболезнует с нами (Рим.8:22), то и спасительная сила искупления, совершенного Христом, простирается не на одного человека, но и на подвластную ему тварь: с нее, как с человека, снимается проклятие. И уже от человека зависит, чтобы тварь вполне ощутила свободу от этого проклятия. Потому, если следы проклятия до сих пор не изглажены в природе, виной тому один человек. Как он, несмотря на искупление, продолжает служить суете, так и тварь продолжает испытывать разные настроения, или рабствовать «суете, которой покорилась, – по слову апостола, – не добровольно, но по воле покорившего ее человека» (Рим.8:20). Но этому будет некогда конец. «Тварь с надеждой ожидает откровения славы сынов Божиих и будет освобождена от рабства тлению в свободу славы детей Божиих» (Рим.8:19,21). Одним словом: тварь обновится и явится в первоначальном совершенном виде в конце веков, по открытии царства славы.

Ева свободися. Идет речь о Еве всеродной (как и выше была речь об Адаме всеродном), не столько лично о праматери человечества, сколько о всех дщерях ее, о всех женах. Подобно сему в Писании целые народы и племена называются именами своих родоначальников, например Израильтяне – Израилем, Едомляне – Едомом. – От чего же освободилась Ева в лице своих дщерей, или всего женского пола? От болезней ли чадорождения, на которые она осуждена за преступление заповеди? – Нет. Была одна только жена, которая не знала этих болезней, но это потому, что и самое зачатие в ней Сына было безмужно и безгрешно, – от Духа Святого. – От власти ли над нею мужа? Но еще до падения, в состоянии невинности, она была подчинена этой власти, ибо, как говорит апостол, не муж от жены произошел, а жена от мужа, не муж создан для жены, а жена для мужа (1Кор.11:8–9). После падения власть эта только еще больше закреплена над женой (Быт.3:16), в наказание за то, что жена взяла верх над мужем, склонив его ко греху. И христианство отнюдь не освобождает жены от власти мужа. Апостол называет мужа главой жены, и заповедует ей повиноваться мужу, даже бояться его (Еф.5:33). Но если христианство не освободило жены от власти мужа, – полная свобода в этом отношении была бы вредна для самой жены, по самой природе своей, как сосуда немощнейшего, нуждающейся в зависимости от мужа, – за то христианство смягчило эту власть. До Христа Спасителя тяготело над женой полное рабство не только в язычестве, где она не признавалась даже человеком, особенно на востоке, но и в среде избранного народа. Уже тем самым, что закон Моисеев позволял мужу по всякой вине разводиться с женой, она поставлена была в зависимости от произвола мужа. Евангелие освобождает жену от этого произвола, запрещая развод, кроме вины прелюбодеяния (Мф.5:32). Современные нам поборники свободы женщины в нерасторжимости брака видят новую форму рабства для нее и хлопочут о предоставлении жене права на развод по всякой вине, а главное – по недостатку личной склонности к мужу. Но полная свобода жены менять мужей по произволу, хуже всякой неволи, потому что подвергает ее опасности жизни развратной, равно как в той же опасности находится муж, по прихоти меняющий жен. – Многоженство, допущенное даже в Ветхом Завете, делало жену орудием любострастия. Господь Иисус Христос спас ее и от этого уничижения, утвердив единобрачие. – Положение жены в отношении к мужу нисколько не унижается оттого, что он назван главой ее: он глава в таком же возвышенном смысле, как Христос в отношении к Церкви, и потому обязан любить ее и быть готовым для нее на все жертвы, как Христос возлюбил Церковь и Себя предал за нее (Еф.5:25). Поборники эмансипации женского пола жалуются, что женщина доселе лишена прав на участие в общественных делах наравне с мужчиной. Нет нужды рассуждать, справедлива, или несправедлива эта жалоба с христианской точки зрения. Христианство не вмешивается в дела общественные; оно уживается со всякими порядками и учреждениями общественной жизни, не противными христианской совести; оно может оказывать на них свое влияние только косвенным образом. Но в этом отношении христианство самым наилучшим образом споспешествует усилению общественного значения женщины. Как мать семейства, истинная христианка домашним воспитанием подготовляет в лице детей своих лучших общественных деятелей. Как помощница мужа, она облегчает служение его обществу и государству тем, что освобождает его от большей части хозяйственных забот, сама добросовестным образом занимаясь хозяйством. А что женщине запрещено учительствовать в церковных собраниях (1Кор.14:34–35; 1Тим.2:11–14), что ни административные, ни судебные, ни военные учреждения не имеют в своей среде женщин, это для них же лучше, ибо иначе оне не имели бы свободы и удобства заниматься делами домашними. Итак, вместо того, чтобы жаловаться на мнимое стеснение женщины в общественной жизни, мы должны благодарить воплотившегося от жены Господа, за ту свободу, которая дарована ей Евангелием в семейной жизни, – не говорим о свободе духовной во Христе Иисусе, или о праве свободного пользования духовными благами, ибо в этом отношении одинаково равноправны не только жены в отношении к мужьям, но и рабы в отношении к господам. Но паче всего должно благодарить Господа за то, что жена, бывшая причиной греха и происшедших от него всех зол, наконец освободилась от заслуженного ею упрека в этом. Он снят с нее другой женой, которая послужила нашему спасению, как матерь воплотившегося от нее Сына Божия. От жены пошли все беды, но чрез нее же воссияло всемирное спасение.

Смерть умертвися и мы ожихом. Воплотившийся от Пресвятой Девы Марии умертвил смерть в Себе самом, ибо воскрес из мертвых; умертвил и в нас, ибо своим воскресением положил начало нашему воскресению из мертвых, которое имеет быть во второе пришествие Христово. Он умертвил также смерть духовную, свойственную людям, чуждым жизни Божией (Еф.4:18), помышляющим только о плотском (Рим.8:6), вообще рабам греха (Рим.6:16). И вот все мы, «мертвые по преступлениям, оживотворены со Христом» (Еф.2:5), призваны к жизни духовной, в общении с Ним, возрождаясь для сей жизни благодатью таинства крещения и укрепляясь в ней чрез другие таинства. И не только для этой духовной жизни, но и для жизни вечной, или, что то же, для вечного блаженства в общении с Христом в Его славе на небесах мы ожихом. Как не благодарить и не благословлять за сие Христа Бога нашего, источника нашей жизни! И мы не только благодарим и благословляем Его сердцами, но и устами воспевающе вопием: благословен Христос Бог, тако благоволивый. Слава Тебе.

В честь праздника Воздвижения честного и животворящего Креста Христова да позволено будет обратить ваше, братие, внимание на предмет, важный главным образом для духовной любознательности, но не лишенный, как увидим, духовной назидательности. Говорю об одной принадлежности вещественного креста Христова. На многих крестах под Распятием видится изображение мертвой человеческой головы, лежащей на двух крестообразно сложенных костях. Что значит это изображение? Для чего изображается под ногами распятого Христа мертвая голова? – Есть разные предположения для объяснения этого, – остановимся на двух, более для нас, как увидим, имеющих значение.

Мертвая голова есть для всех понятный символ смерти, – известный и в язычестве. Так на пирах у древних Египтян ставили на стол человеческий череп для того, чтобы пирующие, смотря на череп, помышляли о смерти и смертной памятью удерживались от невоздержания в пище и питии. Итак, если мертвая голова есть символ смерти, то изображение ее под стопами распятого Христа не служит ли наглядным выражением той истины, что Он Своей смертью попрал смерть? Так, Он попрал ее в Своем лице, ибо не долго был в узах ее и воскрес в третий день; попрал в других, ибо Своей смертью и воскресением положил основание для нашего воскресения. Правда, смерть до сих пор собирает со всех свою дань и будет собирать до всеобщего воскресения в конце веков. Но она уже не так страшна, как была до пришествия Христова; у нее отнято жало ядовитой змеи, т. е. грех (1Кор.15:56). Грех, как причина смерти, делал ее ядовитой, – она имела значение казни, мысль о которой на всю жизнь повергала грешника, приговоренного к ней, в рабский страх (Евр.2:15). Но с тех пор, как за грех принесена жертва на кресте, смерть утратила свою ядовитость и для истинно верующих во Христа сделалась вожделенной: они стали смотреть на нее, как на избавление от тела смерти (Рим.7:24), как на освобождение из уз, как на сложение ветхой, никуда негодной одежды, как на путь к вечно-блаженной жизни. Итак, когда видишь на кресте под стопами Распятого знамение смерти, помышляй не о силе смерти, а о победе над ней Распятого: Он попрал смерть смертью же, как Давид обезглавил Голиафа его же мечом.

С представленным объяснением значения мертвой головы под Распятием имеет внутреннюю связь, по крайней мере не противоречит ему, другое, более распространенное объяснение. Говорят, что это голова Адамова. Как она сюда попала? По преданию, о котором упоминают некоторые отцы Церкви, под Голгофской скалой была погребена глава нашего праотца. И вот, когда на этой скале пригвожден был ко кресту второй Адам, Господь наш Иисус Христос, то кровь Его, истекая из прободенных рук и ног, проникла сквозь расселину Голгофской скалы и оросила главу Адама первого. Эту расселину до сих пор показывают в Иерусалиме сквозь железную решетку из храмины, находящейся под греческой частью Голгофской церкви¹¹. Не беремся решать, достоверно ли это предание, и не объясняется ли им самое название Голгофы, или лобного, черепного места¹²; для нас не это важно, а важна и в высшей степени знаменательна и поучительна мысль, лежащая в основании сохраненного преданием обстоятельства. Это мысль об умилостивительной и освятительной силе крестных страданий и смерти Христа Спасителя. Первое действие этой силы ощутил наш родоначальник по плоти, Адам. Он не только сам провинился пред Богом, преслушав Его заповедь, но и сделал виновными пред Ним своих потомков. Грех Адамов перешел к ним и доселе распространяется в них путем естественного рождения. Но Адам каялся во грехе и по вере в обетование об Искупителе, имеющем родиться от жены, жил надеждой на Его пришествие. Он не дождался этого вожделенного события, но умер с той же надеждой, – и она наконец исполнилась. Искупитель явился в мир и Своей кровью совершил искупление. Как первый по времени грешник, Адам должен был первый испытать на себе плоды искупления: капли искупительной крови прежде всего оросили главу его, обремененную осуждением и омыли грех его. Но так как грех и осуждение перешли от Адама на всех людей, то надлежало, чтобы на всех людей, начиная с Адама, перешла спасительная сила крови Адама второго, по силе духовного родства их с Ним, как своим главой; надлежало, чтобы в лице Адама, глава которого орошена кровью Богочеловека, омыто и очищено было от греховной вины все человечество, от Адама происшедшее по плоти. Христос однажды пострадал и умер за нас, но Его страдания и смерть спасительны на все времена, ибо это страдание и смерть не простого человека, а Богочеловека. Вот на какие мысли наводит изображение мертвой головы у подножия Распятого. Итак, когда приступаешь к лобзанию креста Христова, лобызай не эту голову, как многие напрасно делают, – а пронзенные гвоздями ноги Спасителя. Не мертвая голова тебя спасла, а распятый Господь Иисус. Голова же пусть напоминает тебе о грехе Адама и об осуждении за грех, которое вечно тяготело бы на главе его и всех его потомков, если бы не снято было Распятым за нас.

С утешительной мыслью о спасительной силе крестных страданий и смерти Христа Спасителя встречается неутешительная мысль о том, как многие из нас не дорожат этим бесконечным делом милосердия к нам Божия, и как многие ведут себя так, как будто не за них пролита кровь на кресте, даже можно сказать, нечестиво и кощунственно относятся ко Христу распятому. Я не говорю о личных каждого грехах, которыми вторично распинается Христос, – скажу, как и прежде не раз говорил, – об общественном поругании, торжественно допускаемом в отношении к распятому за нас Сыну Божию; ибо как же, как не общественным поруганием Ему можно назвать вот уже несколько лет сряду продолжающееся и даже усиливающееся нечестивое обыкновение, под праздник Воздвижения честного и животворящего креста Христова устроять театральные представления¹³ и отвлекать для них народ от церкви? Времена открытых гонений на веру Христову давно миновали, но дух мира в недрах самого христианства по-прежнему враждебен Христу и Его святой, искупленной честной кровью Его, Церкви. Во втором столетии по Рождестве Христове, гонитель христианства, римский император Адриан, не терпя благочестивых путешествий христиан к Голгофе и прочим Иерусалимским святым местам и желая положить конец этим благочестивым путешествиям, приказал воздвигнуть капище Венеры на том месте, где Христос был распят, а на той скале, в которой иссечен гроб Христов, поставить идол Юпитера. Итак, на тех местах, куда последователи Распятого приходили молиться Ему и пред Его крестом и гробом оплакивать свои грехи, где гремели песнопения во славу Его, безмерно нас возлюбившего, стали совершаться мерзкие обряды язычества пред идолами богов, служивших олицетворением грубых страстей и пороков человеческих, – и все это в поругание Распятому. Не подобное ли и теперь делает мир в праздник, посвященный нарочитому воспоминанию страстей Христовых? Он старается охладить усердие христиан к участию в христианских празднествах, не исключая такого великого праздника, как Воздвижение, – вытеснить их своими нечестивыми праздниками. Церковь приглашает чад своих на всенощное бдение под сей праздник для поклонения Распятому. «Приидите вернии, – вопиет она, – животворящему древу поклонимся, на немже Христос Царь славы руце распростер вознесе нас на первое блаженство. Приидите вернии, древу поклонимся, имже сподобихомся невидимых враг сокрушити главы». А мир громко возглашает: нет, не ходите в церковь на поклонение Распятому, а спешите в театры, где вы спокойно и весело, не обременяя себя никакими поклонами, можете провести время до полуночи: бдение до полуночи в театре гораздо легче всенощных скучных церковных бдений – Церковь оглашает своих чад трогательным песнопением: «Днесь Владыка твари и Господь славы на кресте пригвождается и в ребра прободается, желчи и оцта вкушает тот, кто есть сладость церковная, венцем от терния облагается покрывающей небо облаки, облачится одеждою поругания, заушается бренною рукою, по плещема биен бывает, заплевания и раны приемлет и поношения и заушения». Мир же силится заглушить звуки церковных песнопений своими изнеженными и животно-страстными песнями на подмостках театральных. – Церковь старается пробудить в сердцах чад своих раскаяние и слезы о грехах, указуя им на Того, Кто страждет за нас. «Вся терпит на кресте, – внушает она, говорит каждому из нас, – мене ради осужденного Избавитель мой и Бог, да спасет мир от прелести». Мир же, наперекор Церкви, усиливается подавить в христианах всякое подобное чувство скоморошескими, часто в высшей степени нескромными и нецеломудренными шутками и прыжками. – Церковь старается тронуть своих чад зрелищем Пречистой Девы-Матери, стоящей у креста своего божественного Сына и болезненно вещающей: «Увы мне, чадо мое, что сие сотворил еси? Красный добротою паче всех человек – бездыханным, беззрачным являешься. Увы мне, мой Свете, не могу спяща зрети Тя, утробою уязвляюся и лютое оружие (Симеоном предреченное) сердце мое проходит». Но мир отвлекает христиан от этого трогательного зрелища и ослепляет их взоры блеском и пестротой театральных картин, живых и малеванных, где все уносит воображение в мир пустых мечтаний или действительной житейской суеты с ее безобразиями, где ничто не говорит истинно-религиозному чувству, где все говорит: знай одно, – веселись и смейся. И смеется и веселится бедный грешник, и радует своим смехом и весельем диавола. И как ему не радоваться? Спаситель изгнал его из мира Своим крестом, ибо ясно обещал сие, сказав за несколько часов перед страданиями: «днесь князь мира сего изгнан будет вон»; но люди мира снова призывают владычествовать над собой князя тьмы, и он, хотя и связанный, владычествует даже в среде самих христиан, отвлекая их от Христа многообразными искушениями и соблазнами, к числу которых относятся неблаговременные мирские зрелищные забавы. Пусть в них, в этих забавах, участвуют под наши праздники язычники, магометане: они не посвящены в тайны спасения, они чужды Христа и Его Церкви. Пусть наполняют театры под праздник Воздвижения креста Христова христиане иноверцы: они не знают наших праздников, у них есть свои. К сожалению, не язычники, не последователи лжепророка, не католики, не протестанты наполняют театры в навечерие православных праздников, не исключая праздника Воздвижения, а именующие себя православными. Но меняя под сей праздник церковь на театр, сценические забавы на церковное богослужение, не подражают ли они богоборным Иудеям, бывшим сочувствующими зрителями тех скоморошеских действий, какие производимы были во дворе Пилата и на Голгофе над осужденным на смерть Спасителем? Поистине это были скоморошеские действия. Ибо что делали исполнители смертного приговора Христу? Они производили над Ним не простые истязания, но рассчитанные на театральный эффект. Они наряжали Христа в подобие царской багряницы, возлагали на Него, как на царя, венец терновый, давали Ему в руки трость, как бы царский скипетр, преклонялись пред Ним, как бы пред царем, на колена, и величали Его царем. Все показывало, что происходила скоморошеская игра в цари. И нет сомнения, что зрители этой игры, враги Христовы, выражали свое одобрение играющим такими же восклицаниями и рукоплесканиями, какие и теперь свойственны посетителям театральных представлений. Подобное скоморошеское поругание Христу совершается в театре под праздник в воспоминание крестных страданий Его. Ибо что выражается посещением театра под этот праздник, соединенный притом с постом? Выражается презрение к памяти страданий и смерти Христовой, подобное тому, какое терпел Он от скоморошеских глумлений врагов своих, – выражается презрение к матери нашей святой Церкви, старающейся утвердить и поддержать в своих чадах память об этих спасительных страданиях и смерти. Но презирающий память их, и притом торжественно и так открыто, – презирающий Церковь Христову, которая есть тело Его, – явно презирает Самого Христа, ибо мысль о Христе Спасителе неотделима от мысли о Его спасительных страданиях и смерти, и благоговение ко Христу, Главе церковного тела, несовместно с презрением к Его Церкви. Жалко положение лицедеев, играющих для увеселения публики под великий праздник в честь Креста Христова: они делают дело истязателей Христа, скоморошески глумившихся над Ним; но трудно думать, чтобы лицедеи театра, если в них есть сколько-нибудь христианского чувства, охотно играли в то время, когда Церковь призывает всех к слезам покаяния пред Распятым Христом. Многие из них вероятно делают это поневоле, подобно известным животным, пляшущим из-под палки и стонущим при этом. Но что сказать о публике, которую конечно никто не приневоливает собираться в театр под столь великий праздник? Но видно страсти злее всякой неволи. Такова и страсть к мирским удовольствиям. Она одна причиной того безобразия, о котором у нас речь. Она убивает в людях страх Божий, духовные размышления, любовь к Церкви и ее заповедям, и доводит их до того, что они не только равнодушно относятся к церковным учреждениям и праздников не отличают от будней, но и глумятся над теми, которые напоминают им о святости христианского долга, о важности церковных праздников и о тяжести греха оскорбления их участием в таком нечестивом развлечении, как например присутствие в театре под праздник в честь Креста Христова. Они, эти любители мирских развлечений, и единого часа не хотят побдеть в обществе братий своих, собирающихся по гласу Церкви на поклонение Кресту Христову, – это для них всего тяжелее, но не тяжело всю ночь кружиться в вихре суеты. Что же для них значит теперь христианство? Что – Церковь? Положение их крайне не хорошо: произвольно отлучая себя от молитвенного общения с братиями своими по вере в церковных собраниях, они находятся в опасности быть отлученными от Самого Христа, и следственно от спасения. Пусть подумают они об этой опасности, и да вразумит их Сам Господь Своей просвещающей благодатью, ибо человеческое вразумление для них не важно, и все, что мы сказали против греха оскорбления настоящего праздника, сказано не столько для вразумления их, сколько для предостережения от подражания им других, покуда чуждых этого тяжкого греха.

«Богородице, Ты еси Лоза истинная, возрастившая нам плод живота. Тебе молимся, молися, Владычице, со святыми Апостолы, помиловати души наша».

В этом Богородичном тропаре, читаемом в службе третьего Часа, требует объяснения наименование Богородицы Лозой истинной, возрастившей нам плод живота.

Выражение: Лоза истинная, взято из слов Иисуса Христа. В прощальной, пред Гефсиманскими страданиями, беседе своей с Апостолами, Он сказал: «Аз есмь лоза истинная, и Отец мой делатель есть» (Ин.15:1). Сравнив себя с виноградной лозой, Господь Иисус потом назвал учеников Своих рождиями этой лозы: «Аз есмь лоза, вы же рождие (ветви)» (Ин.15:5). Это значит, что Господь Иисус, как Он Сам объяснил (Ин.15:2–4), находится в таком же отношении к верующим в Него, в каком виноградная лоза, или ствол виноградного дерева, находится к своим ветвям. Как из лозы переходят соки в ветви, и ветви получают жизнь из нее, так верующие живут Христом. И как ветвь отрубленная от лозы сохнет и бросается в огонь, так и верующие во Христа, если прервут живое общение с Ним, не могут приносить плодов духовной жизни и находятся в опасности вечной погибели. – Иисус Христос называет Себя не просто лозой, но истинной лозой, в противоположность лозе естественной и народу израильскому, которому иногда в слове Божием усвояется имя виноградной лозы (Иер.2:21; Пс.79:9). Естественная виноградная лоза в ряду растений занимает одно из главных мест по обширному употреблению плодов ее; но со времени грехопадения первых людей, это растение утратило свои первоначальные совершенства, и разделяет проклятие, которому вся природа подверглась за грех человека, и потому хотя и сравнивает себя Господь Иисус с виноградной лозой, но вместе дает видеть, что это сравнение слабо выражает Его достоинство, и потому Он называет Себя истинной лозой в идеальном смысле этого слова, – вполне чуждой недостатков, свойственных естественной лозе, вполне доброкачественной и совершенной. Равным образом, если Господь Иисус называет Себя лозой также по сравнению с израильским народом, в этом случае еще более слабо соответствие между сравниваемыми предметами, ибо израильский народ не оправдал данного ему названия виноградной лозы. «Я посадил тебя, – говорит Господь Иудее, – как благородную лозу; как же ты превратилась в дикие побеги чужой лозы»? (Иер.2:21). Следственно и в сравнении с израильским народом, не принесшим ожидаемых от него плодов, Господь Иисус, как виноградная лоза, имеет недосягаемое преимущество. Он один есть, поэтому, истинная Лоза, как Он же один есть истинный свет (Ин.1:9) и истинный хлеб (Ин.6:32). Много на свете было просветителей и воспитателей человечества, но ни в одном из них духовно-просветительная и воспитательная деятельность не достигла той полноты, как в Нем; посему только Он в строгом смысле есть просветитель и питатель, только Он есть истинный свет и истинный хлеб. Равно Он только есть истинная виноградная Лоза, ибо кроме Него нет ни одного существа, могущего быть источником духовной жизни человечества; без общения с Ним она невозможна, как невозможна жизнь виноградной ветви в отделении от лозы.

Наименование Лозы истинной, принадлежащее собственно Господу нашему Иисусу Христу, усвояется и Матери Его, по Ее материнской близости к Нему. Нет иного имени, данного под небесем, о нем же подобает спастися, кроме имени Христа Иисуса; нет другого источника жизни духовной для людей, кроме Его одного. Он один есть Лоза истинная; но кому обязано человечество явлением среди него этого единственного Источника жизни и спасения? Оно обязано Матери Его: от Ее девственных кровей произошел Тот, Кто для нас есть истинная лоза. Родивши Его, Она чрез это сама стала истинной лозой для человечества. В подобном смысле св. Церковь усвояет Ей и другие имена, которые собственно принадлежат Сыну Ее. Так собственно Сыну Ее, Господу Иисусу Христу, принадлежит наименование Камня или скалы, – Хлеба жизни, – Двери спасения. Камень, давший воду жаждавшим в пустыне Евреям, – это, по словам апостола, был сам Христос (1Кор.10:4); Хлебом жизни, который предъизображен был манной, питавшей Евреев в пустыне, – и Дверью спасения Сам Христос называет Себя (Ин.6:35; 10:9). Но теми же именами св. Церковь чествует и Пресвятую Богородицу в акафисте, в честь ее составленном: «Радуйся Каменю, напоивший жаждущия жизни» (Ик.6). «Радуйся Пище, манны преемнице (заменившая манну)» (Ик.6). «Радуйся Дверь спасения» (Ик.10). Соответственно сему Богоматерь достойно и праведно именуется Лозой истинной, как виновница тех благ, которые дарует людям Господь Иисус, наша Лоза истинная. Она виновница их не только по рождению от Нее Христа, но и по матернему дерзновению, с каким она ходатайствует пред Сыном своим и Богом за грешников, прося Его не лишить их участия в этих благах.

Совокупность тех благ, какие дарованы людям Господом Иисусом, называется в рассматриваемой нами церковной песне животом, т. е. жизнью духовной и вечно блаженной; посему в других церковных песнях Пресвятая Дева познается матерью живота, т. е. Источника живота; но в рассматриваемом песнопении о Ней сказано, что Она, как истинная лоза, произрастила Плод живота. Мысль в обоих случаях одна и та же, но в рассматриваемой песни Господь Иисус назван Плодом живота, т. е. таким плодом, вкушение которого животворно, – по сравнению с виноградным гроздом на виноградной лозе. Смысл сравнения состоит в следующем: сок виноградного грозда, или вино, полезно как средство для укрепления телесных сил и для исцеления от недугов. Посему ап. Павел советует ученику своему Тимофею, слабому здоровьем, прибегать к этому средству, – употреблять немного вина (1Тим.5:23). Виноградное вино полезно, как врачество против скорби и для возбуждения в душе бодрости и веселья. «Дайте вино огорченному душой, пусть он выпьет и забудет бедность свою, и не вспомнит больше о своем страдании» (Притч.31:6–7). «Вино веселит сердце человека», – говорит псалмопевец (Пс.103:15). Такие свойства виноградного сока составляют выразительный образ Плода живота, Господа нашего Иисуса Христа. Ибо Он есть врач душ и телес наших; Он – обновитель нашей духовной жизни; общение с Ним есть неисчерпаемый источник радости и блаженства для верующих в Него; нет ни одной скорби, от немощи ли в борьбе с грехом, или от житейских бед и напастей, – которая не рассевалась бы от света лица Христова, от Его благоволительного и радостотворного воззрения на скорбящего. Сила, посредством которой сообщаются верующим эти блага от животного Плода, Господа Иисуса Христа, есть сила благодати. Она оживотворяет и обновляет нас в таинстве крещения; она укрепляет наши духовные силы и дает удовлетворение потребностям – правды, добра и блаженства в прочих таинствах, – и сообщается нам в слове Божием.

Так от Плода жизни, Господа Иисуса Христа мы получаем в таинствах все, что нужно для удовлетворения потребностей жизни духовной, и даже телесной. Нужно ли, чтобы росток духовной жизни, получаемой в крещении, не захирел и не увял от тлетворного дыхания мира? От сей опасности предохранительное средство подается в таинстве миропомазания. Нужно ли нам исцеление от недугов душевных? Оно подается в таинстве исповеди. Нужно ли в скорбях и суетах этой временной жизни освежить себя радостью теснейшего общения со Христом и в этом общении почерпнуть силы для твердого шествия по пути спасения и залог для удостоверения, что мы не напрасно переносим трудности этого пути? Все это подается в таинстве евхаристии, по обетованию Христа Спасителя: «Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь, во Мне пребывает и Я в нем, – и имеет жизнь вечную» (Ин.6:54,56). Нужно ли благословение Божие на семейную жизнь и освящение радостей ее? Это подается в таинстве брака. Нужно ли нам утешение в тяжкой болезни и укрепление против духа уныния в час смерти? Это подается в таинстве елеосвящения. А как животворно для нашего духа слово Божие, как оно духовно-целительно и питательно и вообще спасительно для нас, видно из того, что оно называется словом жизни (Флп.2:16), семенем духовного возрождения (1Пет.1:23), светильником ногам нашим и светом стезям нашим (Пс.118:105); слова Господни слаще меда (Пс.118:103), веселие сердца (Пс.118:111), и проч. Потому книга Слова Божия – не мертвая человеческая книга, а живой источник благодати. В ней доселе дышит Дух Божий к нашему освящению и спасению.

Но при таком обилии средств для духовной жизни, заключающихся в таинствах и в Слове Божием, от чего же происходит такая слабость ее в христианах, такая, можно сказать, духовная безжизненность? Плод живота пред очами всех, в руках у всех, а как много духовно-слепых, голодных, нищих! Причина тому заключается не в Плоде живота, всегда питательном и животворном, а в нас самих, в нашей неумелости, иногда даже в нежелании вкушать от Него для нашего спасения. Возьмем таинства. Как много среди нас таких, которые совсем уклоняются от принятия благодати, в них подаваемой, и живут так, как бы не были христианами! Как много таких, которые, например, уклоняются от таинства исповеди и причащения и живут в нераскаянии, – уклоняются от таинства брака и живут в разврате! – Другие же, хотя приступают к таинствам, но приступают не по чувству сердечной потребности очистить себя благодатью их, а по сознанию одного долга. Исповедаться и святых Христовых таин причаститься значит для них, как и говорят обыкновенно, исполнить христианский долг, подобно тому, как исполняют долг, волей-неволей, когда платят разные налоги – казенные, земские, городские. Но если желательно, чтобы граждане несли разные казенные и общественные повинности с охотой, без ропота, то не гораздо ли более желательно, чтобы христиане сами от всей души искали освящения благодатью таинств, а не принимали ее, как непрошеного гостя? Государство и общественные учреждения могут быть довольны исправным отбыванием повинностей, хотя бы граждане неохотно отбывали их. Не так взирает Господь на исполнение христианского долга исповеди и причащения: Он зрит на внутренние расположения, с какими этот долг исполняется, и наружная исправность в исполнении его, без внутреннего стремления и без любви к Господу, Ему отнюдь не угодна, и для самих христиан бесполезна. – Возьмем теперь Слово Божие. Оно есть семя жизни. Но отчего бесплодно бывает это семя? Оттого, что, как объясняет сам Христос в притче о сеятеле, оно падает на землю неприготовленную к принятию и прочному усвоению его, – именно на землю утоптанную ногами прохожих, т. е. на душу рассеянную, открытую для разнообразных помыслов и потому не способную удержать его; – на землю каменистую, с тонким слоем почвы, т. е. на душу быстро воспринимающую, но также быстро забывающую добрые впечатления от Слова Божия; – на почву тернистую, т. е. на душу опутанную сетью земных пристрастий. А многие даже, можно сказать, кощунственно относится к Слову Божию, хотя, по-видимому, любят слушать его. Таковы те, которые слушают Слово Божие не для назидания, а для услаждения звуками читающего. Подобный возмутительный пример кощунства представляют те из граждан Москвы, которые по воскресным и праздничным дням имеют обычай посещать храмы, известные по громозвучности диаконских голосов, например Успенский собор, – посещать единственно для того, чтобы послушать, как будет читать диакон Евангелие, какие высокие ноты при этом будет брать, какие будет делать переливы в звуках. Содержание чтения их нимало не занимает, их занимает только процесс чтения, и потому, как только диакон кончит чтение, они сию же минуту уходят из церкви и потом в кругу своих приятелей подробно и горячо судят и рядят об искусстве диакона в чтении Евангелия и о силе голоса его, как любители зрелищных представлений судят об искусстве игры лицедеев. Такое отношение к Слову Божию поистине кощунственно. Оно составляет непростительный грех и против самого Слова Божия, обращаемого в повод к забаве, и против святости храмов Божиих, оскорбляемой присутствием в них лиц, ищущих в них не освящения себя благодатью молитв, священнодействий и чтений, а одного суетного развлечения, одного услаждения громкими и приятными звуками чтецов Слова Божия. Но пусть не надеются они на безнаказанность: нет, Слово Божие, ими презираемое, будет судить им в последний день, – по неложному глаголу Христа Спасителя (Ин.12:48).

Итак, не в таинствах, не в Слове Божием, а в людях заключается причина бесплодности для них таинств и Слова Божия. Плоды полезны вкушающим, а не видящим их только издали, или только прикасающимся к их поверхности. Равно и Плод живота, Господь Иисус происшедший от истинной лозы, Пресвятой Девы Марии, может производить спасительные действия только на питающихся от Него с верой, любовью и благоговением.

Братство святителя Николая празднует сегодня восьмую годовщину со времени своего открытия. Благодарение Господу, доселе видимо благословляющему успехом служение Братства благу святой православной Церкви. Средства Братства не оскудевают, а возрастают, и потому число призреваемых им детей бедного духовенства, не уменьшается, а умножается. Число членов Братства также не убывает и усердие их к братскому делу не охладевает. Правда, в текущем году Братство понесло великую утрату в лице приснопамятной покровительницы своей великой княгини Елены Павловны, с душевным участием входившей в нужды Братства, – да упокоит ее Господь там, где уготовано блаженство милостивым, – но Братство уповает, что Господь восполнит сие лишение новыми милостями. Оно уповает потому, что дело, которому служит оно, есть дел святое и богоугодное, как дело служения святой Церкви. Не по состраданию только к бедному духовенству Братство приняло на себя заботу о детях его, а главным образом по желанию сим делом милосердия споспешествовать благу св. Христовой Церкви.

Но не слишком ли много мы говорим, когда утверждаем, что вспомоществование духовенству в содержании его детей имеет значение служения самой Церкви? Ведь Братство не обязывает призреваемых им детей быть непременно служителями Церкви: по окончании и до окончания училищного образования они могут оставить духовное ведомство и посвятить себя совсем не церковным занятиям. – Это правда: Братство не связывает свободы своих питомцев в избрании рода жизни; но уже одним попечением об их материальных нуждах оно служит Церкви, ибо чрез это оно снимает часть забот о детях с их отцов или ближайших их духовных сродников и таким образом споспешествует им с большей свободой отдать себя на служение Церкви, не отвлекаясь от него обременительными заботами для приобретения средств на содержание детей. Тем не менее можно надеяться, что призреваемые Братством дети сами поймут необходимость при выборе рода жизни предпочесть то звание, к которому они принадлежат по своему происхождению. К этому направляется самый характер образования в тех учебных заведениях, в которых они воспитываются. В низших духовных училищах, несмотря на общеобразовательный их характер, усилено, в сравнении с соответствующими светскими заведениями, преподавание закона Божия и церковного пения. В семинариях, не говоря о специальных богословских классах, в общеобразовательных классах обращено особое внимание на изучение Св. Писания, чего нет в гимназиях. Таким образом, повторяю, само образование в духовно-учебных заведениях предрасполагает воспитанников к выбору духовного звания. Не менее располагает к тому же вся обстановка духовного быта. Обращаясь среди этой обстановки, дети естественно привыкают к мысли устроить в будущем свою жизнь по примеру отцов. В этом отношении нет разности между духовным сословием и другими. Обыкновенно дети купцов, ремесленников, крестьян, остаются в состоянии своих отцов, потому что присмотрелись к их занятиям, и эти занятия для них стали сподручнее, чем все то, что они видят в других сословиях. К сожалению, духовному сословию многие ставят в укор то, что не кажется им предосудительным в других сословиях. Ни дворянское сословие, ни купеческое, ни ремесленное, ни крестьянское, никому не придет в голову называть кастой, но духовенство называют кастой, и называют крайне неосновательно. Ибо что такое каста? Этим именем называется сословие, которое не имеет права переменять образа жизни своих предков, смешиваться с другими сословиями и также принимать из них в свой состав, так что сын всегда должен быть тем, чем был его отец. Такие касты до сих пор существуют в Индии. Имело ли когда такой характер духовное сословие на Руси? Никогда. Никогда не было на Руси, ни в старину, ни в последнее время, строгого обособления духовенства от мирян с недопущением в состав его лиц из других сословий и с возбранением перехода из него в другие сословия. Еще менее допускаема была, по крайней мере в ближайшее к нам время, наследственность должностей в духовном сословии. Случалось правда, что сын священника производим был на его место, но это допускалось в том только случае, если он имел личные достоинства и более или менее достаточно приготовлен был к тому учением. Бывали, правда, исключения вследствие злоупотреблений, но всегда признаваемы были незаконными. А в наше время такие исключения даже невозможны. И однако же недоброжелатели духовенства продолжают обзывать его кастой, и это на том только основании, что церковные места занимаются большей частью лицами духовного происхождения, хотя право на это дает им не духовное происхождение, а личные достоинства. – Говорят: священный сан так высок, с такой ответственностью соединен, что его могут и должны искать только люди призвания, независимо не только от происхождения, но и от всяких других личных достоинств. Но какое призвание разумеют? Иногда бывают чрезвычайные призвания к служению Церкви. Таково было в Ветхом завете призвание пророков. Некоторые из них призваны были к своему служению из такой среды, которая ничего не имела с ним общего; например Амос до избрания в пророка был пастухом. В Новом Завете все апостолы призваны были к своему служению Самим Господом Иисусом и притом из рыбарей. Дальнейшая история Церкви представляет немало подобных примеров. Спиридон Тримифунтский, Александр Команский призваны были к святительству – один из пастырей стада, другой из кузнецов. Все это примеры чрезвычайного призвания Божия к служению Церкви, редко повторяющиеся, и те, которые почитают достойными искателями священства людей призвания, без сомнения, не имеют в виду чрезвычайного, чудесного от Бога призвания. Что же они имеют в виду? По их мнению, как и для всякого рода деятельности, для священства нужно иметь внутреннее призвание, т. е. природное расположение, или наклонность и способность к этому служению. – Конечно принятию священного сана должно предшествовать внутреннее расположение к нему, – нельзя же без расположения, даже с отвращением, браться за дело, которое требует великого труда и терпения. Но с другой стороны на одно внутреннее расположение в этом случае нельзя полагаться. Оно может быть сильно до принятия церковной должности, покуда еще не изведаны ее трудности, а потом, тяжелая борьба с трудностями может ослабить и даже совсем уничтожить его. Если и в житейских делах самонадеянность сопровождается вредными последствиями, тем более надобно ожидать вредных последствий от самонадеянности в принятии на себя такого великого дела, как руководствование ко спасению человеческих душ. Сказать, что я призван к пастырскому служению, имею непреодолимое внутреннее влечение к нему, было бы слишком смело, потому что главная сила, от которой зависит успех пастырского служения есть сила благодати Божией. «Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог. Посему, и насаждающий и поливающий есть ничто, а все Бог возращающий» (1Кор.3:6–7), – так говорит о значении своих трудов в деле проповедания Евангелия величайший апостол. Иначе ли должны рассуждать о себе самих ищущие священства по чувству внутреннего призвания к нему? Без помощи благодати Божией неблагонадежна личная уверенность в своем призвании. Мы знаем одного великого миссионера, имевшего под своим начальством и руководством многочисленных сотрудников, который удостоверял, что более благонадежными и полезными оказывались те из них, которые принимали на себя труд проповедания Евангелия между неверными по долгу послушания, со смиренным сознанием своей неспособности и неприготовленности к этому труду, чем те, которые вызывались на него сами, по убеждению в своем призвании к тому. И сам этот великий миссионер не вызвался, а вызван был на дело просвещения св. верой язычников. Трудность этого дела и смиренное сознание своей немощи, устрашали его и заставляли отказываться от него, но послушание власти, призывавшей его к сему служению, победило его нерешительность, – и Господь благословил его миссионерские труды обильным успехом. С подобным смиренномудрием, и подобной смиренной неуверенностью в своих силах должны взирать на себя все избираемые на служение Христовой Церкви в священном сане. Они могут и сами искать себе чести этого служения, но призвание к нему должны видеть не в одном внутреннем влечении к нему, которое может быть самообольщением, а вместе во внешних указаниях Промысла, открывающихся в обстоятельствах внешней жизни. Если я родился в среде духовного сословия, если я по самому воспитанию своему принадлежу к этой же среде, если образованием я обязан той же духовной школе, в какой учились мой отец и дед: то, когда пришло время избирать род жизни, мысль моя естественно должна склониться к тому, не лучше ли и мне избрать дорогу моих отцов, их служение Церкви не должно ли быть и моим уделом. И если я не вижу особенно уважительных причин выбирать другой путь, к которому я не приготовлен ни происхождением, ни воспитанием, ни всей обстановкой моей жизни, не должен ли я видеть в самих этих обстоятельствах указания Божия промысла, какому роду жизни всего ближе я должен себя посвятить? Смиренное покорение этому внешнему указанию Промысла, право, благонадежнее, чем основанное на одном доверии к своим силам, к своему призванию искание должностей и занятий, выходящих из ряда свойственных моему внешнему положению. Мы не хотим сказать, что только лица духовного происхождения предназначены к занятию церковных мест; мы утверждаем только, что они ближе к этому предназначению. Что же касается до лиц не духовного происхождения, то никому из них не возбраняется вступать в клир; но, повторяю, призвание к сему и они должны видеть не в одной личной наклонности, но вместе во внешних указаниях Промысла. Их может быть не мало, а главным образом к ним должно относить нужды Церкви, при недостаточном количестве священнослужителей, – приглашение к занятию церковной должности со стороны духовной власти, советы людей благочестивых, которым со стороны виднее ваши достоинства. Святая Церковь всегда готова принять в состав своего клира таких достойных лиц из всякого сословия, хотя бы они не были приготовлены к сему предварительным богословским образованием, знали бы только хорошо катехизис. Такая льгота, предоставляемая мирянам для привлечения их к служению Церкви, по-видимому, должна бы многих расположить к переходу в духовное сословие; если же однако сего не видно, если случаи поступления мирян в церковный клир составляют до сих пор редкое исключение, то следует ли сетовать, что духовное сословие состоит из лиц преимущественно духовного происхождения, и за то обзывать это сословие кастой и придумывать другие выражения для унижения его, например называть его закрепощенным на службу Церкви, дело не в том, какого происхождения служители Церкви, а в том, как они служат Церкви, удовлетворяют ли они своему назначению. Не станем доказывать, что наше духовенство в том положении, в каком доселе существует, вполне удовлетворяет своему назначению, что оно служит Церкви как нельзя лучше. Сказать это безусловно – было бы несправедливо. Жалобы на неверность духовенства своему долгу, на небрежность в исполнении церковных служб, на слабость его духовно-нравственного влияния на народ, имеют свое основание. Но если все это отчасти и справедливо, то от чего происходит? Уж конечно не от мнимой кастичности духовенства, иначе как объяснить светлые явления пастырской деятельности весьма многих его членов? Не все же пастыри не хороши, многие и даже большая часть их, благоговейны в священнослужении, учительны, ревнуют о спасении пасомых до самоотвержения, подают им пример истинно-благочестивой жизни. Но порицатели духовенства не обращают внимания на эти светлые стороны, – они больше всего смотрят и указывают на мрачные явления и объясняют их мнимой кастичностью духовенства. По их словам, духовенство потому мало пользы приносит Церкви своим служением, что народу дано слишком мало участия в делах церковных, что народ например не пользуется правом выбирать себе пастырей, каких ему угодно, и представлять местному епископу избираемых только для утверждения в должности и для посвящения. Если бы, говорят, прихожане имели излюбленных священников, духовная связь их между собой была бы живее и плодотворнее, прихожане больше имели бы доверия и уважения к слову пастыря, которого сами избрали в руководители себе. Теперь же, говорят, нравственное влияние священника на прихожан незначительно и даже невозможно потому, что они смотрят на него как на казенного чиновника, навязанного им властью без их спроса. Так говорят порицатели духовенства, но говорят не на основании близкого знакомства с делом. Во-первых, напрасно утверждают, будто народ наш дорожит правом выбора членов причта. Этого незаметно. Народ большей частью рассуждает, что духовное начальство лучше знает, кого куда поставить в священники, – и с полным доверием относится в этом случае к распоряжениям власти, отнюдь не желая стеснять ее своим вмешательством. Наши ревнители прав народа имеют непохвальный обычай навязывать ему свои мнения и на желания народа ссылаются совсем не потому, что изучили эти желания, а потому, что во имя народа, под предлогом радения о благе его, хотят провести свои не всегда честные замыслы. Так например в некоторых современных изданиях не скрывается сочувствие к стачкам рабочих, устрояемым в настоящее время в западной Европе под влиянием врагов общественного порядка, – и просвечивает намерение подбить к тому же и наш народ. Наш народ не помышляет об этом, но непрошенные ревнители его прав, приверженцы противообщественных учений, стараются растолковать рабочим, что они не понимают своего блага, и склонить их к подражанию западным рабочим. На этих непрошенных ревнителей, желающих ниспровержения общественного порядка, походят отчасти люди, изо всех сил добивающиеся признания прав народа на самое широкое участие в делах церковных и между прочим признания права на выбор духовных пастырей, ибо они добиваются этого вопреки желаниям народа. Во-вторых, добрые или худые отношения прихожан к священнику могут устанавливаться смотря не потому, излюблен он ими, или нет, а единственно смотря потому, как он поведет себя в отношении к прихожанам, и каковы их нравы и обычаи. Иногда и достойный пастырь не пользуется расположением прихожан, по закону: «всякий делающий худые дела ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы» (Ин.3:20). В-третьих, напрасно утверждают, будто у нас народ совсем лишен права голоса при выборе пастырей. Во многих случаях и теперь нельзя поступить на место без предварительного одобрения прихожан, которого требует иногда и церковная власть. Но что в большей части случаев священник поступает на место не по выбору прихожан, а по одному только распоряжению епархиальной власти, это совершенно в порядке вещей. Ибо только епархиальная власть имеет возможность хорошо знать, кто достоин того или другого места при церкви, кто нет. Прихожане же редко имеют такую возможность и редко способны оценить те достоинства в искателях приходского места, которые указываются ап. Павлом. По требованию Апостола, пастырь Церкви должен быть, между прочим, учителем (1Тим.3:2). Но у нас во многих приходах, даже в городских и столичных, этого качества совсем не ценят, – был бы он только добрый человек и исправен в исполнении богослужения и треб, хотя добрым человеком должен быть всякий христианин, а не один священник, и хотя для того, чтобы быть хорошим исполнителем богослужебного устава, не нужно иметь богословского образования, столь необходимого пастырю для противодействия невежеству, суевериям и всяким заблуждениям в пасомых. По требованию Апостола пастырь должен быть воздержен (Тит.1:8), не пьяница (1Тим.3:3). А во многих приходах тяготятся священником воздержным и как сами предаются пьянству, так и священника склоняют к тому же, почитая для себя обидой, если он будет уклоняться от их обычных угощений, и угрожая за то отказом в средствах содержания. Некоторые стоятели за права народа примиряются даже с этими безобразными отношениями пасомых к пастырям: по их мнению, если мир не желает лучшего священника и не находит нужным более удовлетворительного избрания, нет основания навязывать ему другого¹⁵. Пусть избранник мира не будет ничем возвышаться в нравственном отношении над своими избирателями, пусть он будет такой же невежда, пьяница, это не беда, лишь бы осталось неприкосновенным право на полную, безусловную свободу выбора. Нужно ли опровергать это дикое, нехристианское воззрение? В изложении его заключается уже опровержение. – Говорят: право мирян на выбор пастырей искони существовало в русской Церкви и в древней христианской, и уже по этому одному оно должно бы остаться неприкосновенным. – Отвечаем: в сущности, или, как ныне принято выражаться, в принципе, оно и теперь нерушимо, судя потому, что доселе при посвящении на степень пресвитера и диакона испрашивается согласие на сие народа: повелите. Но пользование этим правом было всеобщим только в первые три века христианства, а потом, участие мирян в избрании членов клира постепенно слабело. В русской Церкви оно могло быть господствующим явлением во времена глубокого упадка духовного просвещения, когда епископ по необходимости должен был ставить во священника, кого ему ни представят избиратели, потому что при отсутствии духовно-школьного образования он не мог указать более достойных. Теперь такой печальной необходимости не существует, чему надобно радоваться. Что же касается до примера первых трех веков христианской Церкви, когда преобладал голос народа в избрании членов клира, этот пример для нашего времени покуда еще не может служить руководством. Христиане первых веков большей частью хорошо знакомы были с учением веры, принимали живое участие в борьбе с лжеучениями, можно сказать – были богословами, а потому способны были ценить по надлежащему достоинства лиц, избираемых ими в церковную должность: они никогда не могли предпочесть невежду человеку сведущему в делах веры. Наше русское общество, особенно в селах и деревнях, к сожалению, далеко еще не достигло подобной духовной зрелости. Когда же оно достигнет ее, тогда сама собой явится возможность допустить его до большего участия в делах церковных и между прочим в избрании членов клира. А до тех пор нельзя не желать, чтобы это право удержано было за одними епископами и только в немногих случаях предоставляемо было мирянам. Конечно возможно, что иной епископ злоупотребит этим правом, но вообще такие злоупотребления должно относить к исключениям. Наши архипастыри взирают на себя, как на первых служителей св. Церкви, и в управлении стадом не преследуют никаких целей личных или церковно-политических, как это свойственно иерархии римской Церкви. Ее предстоятели в своих отношениях к пастве связаны обязательствами в отношении к папе, – они обязаны действовать от имени папы, ревниво охранять его верховную власть над верующими, часто в ущерб государству. Оттого католическая церковь называется государством в государстве. У нас нет ничего подобного. Наша иерархия не преследует никаких клерикальных целей и потому никогда не приходит во враждебное столкновение с государством. Равно и в определении священнослужителей Епархиальная власть руководствуется у нас одними чисто церковными соображениями, клонящимися к одному духовному благу верующих. Не иное что, а именно одно духовное благо верующих иметь в виду вменяется в обязанность и всем низшим пастырям Христова стада, – они должны помнить и помнят, что не Церковь для них существует, а они для Церкви. Обвинение в противном есть клевета, выдуманная недоброжелателями духовенства, неосновательно обзывающими его кастой и навязывающими этой мнимой касте какие-то особые, противоцерковные виды.

Так, братия, духовенство – не каста и дети его – не дети касты. Все мы, служители Церкви и дети наши, не чужды вам, мы кость от костей ваших, плоть от плоти вашей. Все мы, члены духовенства, – смиренные слуги Церкви, не знающие никаких клерикальных видов, и отделенные из среды вас не для господства над вами, а единственно для служения вашему спасению. Посему услуга, оказываемая вами духовенству, имеет значение услуги для самой Церкви. Это же значение имеют благотворения членов Братства свят. Николая, идущие на призрение детей бедного духовенства. Можно сказать, что такие благотворения – не жертва, безвозвратно потерянная, а услуга за услугу. «Если мы сеем в вас духовное, велико ли то, если пожинаем у вас телесное» (1Кор.9:11)? Аминь.

Самохвальство – довольно распространенный между людьми грех. Кто и чем ныне не хвалится? Самохвальство иногда укрывается под видом смирения. Иной всячески унижает себя на словах перед людьми, называет себя глупейшим и окаяннейшим паче всех человек именно для того, чтобы или похвалили его за смирение или опровергли его указанием на его духовные достоинства, и таким образом, вызывая других на похвалу себе, сам себя хвалит устами других.

Но кто бы чем и как ни хвалился, самохвальство во всяком случае весьма предосудительно и в христианине не извинительно.

Так весьма предосудительно и неизвинительно христианину хвалиться внешними, физическими своими достоинствами – здоровьем, крепостью сил телесных, голосом, – или душевными природными достоинствами, например силой ума, мягкостью сердца. Все эти природные, внешние и внутренние достоинства не составляют заслуги со стороны человека. Все это дары Божии, которыми не хвалиться, а Бога за них благодарить должно. Если к чему, то преимущественно к этим дарам Божиим идут слова апостола: «что ты имеешь, чего бы не получил? а если получил, что хвалишься, как будто не получил (от Бога, а сам приобрел)? (1Кор.4:7). Притом внешние природные достоинства непрочны. И здоровье самое крепкое надламывается, и красота увядает, и силы телесные исчезают. Стоит ли хвалиться благами, которые так непрочны, которые не нами приобретены и которые не в нашей власти сохранить?

Иные хвалятся своими успехами в науках, в искусствах, и даже печатно заявляют, что этими успехами они создали себе памятник нерукотворный, к которому не зарастет народная тропа. Похвальба детская и легкомысленная! Она не согласна не только с христианским смирением, но вообще с трезвым взглядом на значение и на судьбы человеческой мудрости. Не так рассуждают о значении человеческой мудрости люди истинно мудрые даже между язычниками. Один из них откровенно признавался: «я знаю, что ничего не знаю». В таком признании нет преувеличения. Если сравнить область того, что мы знаем, с областью того, чего не знаем и к познанию чего только стремимся, то достигнутые нами успехи знания покажутся действительно ничтожными при таком сравнении, ибо то, чего не знаем, по размерам своим беспредельно превышает то, что предстоит нам узнать в настоящей и особенно в будущей жизни. Да и достигнутые людьми успехи в области наук и искусств как непрочны! Не мало памятников наук и искусств дошло до нас от древнего мира, но несравненно больше погибло, да и то, что уцелело, представляет лишь отрывки хартий и развалин. Можно ли после этого говорить о памятниках нерукотворенных, вечных, и хвалиться тем, что успехами своими в знании, в поэзии, живописи, архитектуре и проч. мы стяжали себе право на вечную память в потомстве?

Иные, подобно фарисею евангельской притчи, похваляются своими нравственными достоинствами, – тем, что они не таковы, как прочие люди. Но кому не известно, какой суд произнесен в этой притче над таким нечестивым самохвальством? – Самое обыкновенное явление в этом отношении есть похвальба честностью. Многие с особенным каким-то удовольствием твердят всякому, что они – честные люди, что не возьмут греха на душу, чтобы например обмануть кого, воспользоваться чужим добром. Но подобные самохвалы замечают ли, что в них нет уважения даже к самим себе, ибо они вменяют себе в заслугу то, что не совершают преступлений, влекущих за собой тюремное заключение, или заточение? Замечают ли, что они обижают ближних, ибо хвалятся тем, чего, по их словам, у ближних нет? Замечают ли, что своей похвальбой не только не возвышают, а скорее роняют себя в глазах ближнего, ибо кто настойчиво трубит о своей честности, тот показывает, что ему видно не очень легко удержаться от бесчестных поступков, и что, следственно, честность его ненадежна?

Многие похваляются успехами в житейских делах и предприятиях, себе одним приписывая эти успехи, вместо того, чтобы за них хвалить и благодарить Господа. Царь ассирийский, по слову пророка Исаии, гордый своими победами и завоеваниями, говорил: «я это сделал силой своей руки и мудростью своей, ибо умен я, и переставляю пределы народов, и расхищаю сокровища их». Но ослепленный гордостью и тщеславием, не подозревал царь ассирийский, что он – только бич в руках Божиих, что он ничего бы не сделал без Божия попущения и содействия. «Величается ли секира пред секущим ею? Пила гордится ли пред тем, кто ею движет? Как будто жезл движет того, кто поднимает его, как будто палка поднимает того, который – не дерево» (Ис.10:13–15).

Иные с самохвальством уверяют всех и каждого, что могут с успехом сделать все, за что ни возьмутся что невозможное для других, для них нипочем, – уверяют по самонадеянности, не хотящей знать никаких препятствий к достижению своих целей. И как пагубно бывает такое самохвальство и такая самонадеянность, показывает история и опыт. Так Господь чрез ангела погубляющего истребил в одну ночь 180 тысяч ассирийского войска, вслед затем, как царь ассирийский, требуя безусловной покорности себе от иудейского царя Езекии, хвастливо и богохульно написал ему, что его Бог так же бессилен, как и боги тех народов, которых разорили ассирийские цари (4Цар.19:12)¹⁶.

Что сказать о том самохвальстве, к какому прибегают частным образом и чрез газетные публикации торговцы, рекомендуя покупателям свой товар, как самый лучший, – врачи некоторых болезней, например зубных, уверяя чуть не в чудотворной силе изобретенных ими лекарств, – издатели книг, газет и журналов (не исключая, к сожалению, некоторых духовных), превознося до небес свои издания, прежде чем публика познакомилась с ними, и унижая труды в том же роде других? Если бы и справедливы были подобные самовосхваления, к ним не следовало бы прибегать, чтобы не навязать почти насильно своего личного мнения ближним, чтобы не стеснить свободы их в оценке наших товаров, вашего искусства и т. п., чтобы не оказать неуважения к ним той настойчивостью, с какой вы предлагаете им ваше руководство в определении достоинства ваших же вещей и занятий. К сожалению, в большей части случаев к подобным самовосхвалениям прибегают люди, рассчитывающие единственно на легковерие публики. И вот дошло до того, что благоразумная часть публики теперь уже не верит никаким самовосхвалениям торговцев и разных других предпринимателей, как никто не верит божбе. Говорят торговцы: не похвалишь товара – не продашь; но лучше ничего не продать, чем сбыть товар залежавшийся и гнилой тому, кто приобретает его единственно по доверию к вашим похвалам ему.

С самохвальством, против которого говорим, ничего не имеют общего те заявления, какие иногда позволяют в похвалу себе святые люди. Так пророк Самуил, сложив с себя должность судии израильтян по избрании и помазании царя над ними Саула, почел нужным в торжественном собрании всего народа обратиться к нему с вопросом: не притеснил ли он кого во время своего правления, не брал ли с кого подарков, чтобы склонить суд в его пользу, – и заявил свою готовность вознаградить обиженных. Самуил был уверен, что никто не обвинит его в неправде, как и действительно случилось (1Цар.12:3–6). Но для чего же он потребовал у народа суда о своем поведении? Не хотел ли он, ввиду благоприятного для себя суда, похвалить себя устами других? Никак. Это он сделал для того, чтобы доказать народу, что народ напрасно пожелал иметь у себя царя по примеру других народов, что и без царя можно было управлять им правосудно и добросовестно, и притом с гораздо большими льготами, чем при царе, в пользу которого евреи будут обременены многими повинностями и поборами, дотоле неслыханными у них, хотя законными. – Св. апостол Павел, хотя соглашается, что хвалиться свойственно людям неразумным (2Кор.11:16), однако позволяет себе с похвалой высказаться о своем лице и служении. «Как многие хвалятся по плоти, – сказал он, – то и я буду хвалиться», и потом исчисляет свои права на похвалу: он потомок Авраама, член избранного народа, как и другие, которые хвалятся тем же; он больше всех проповедников Евангелия потрудился в апостольском служении, больше всех претерпел гонений и страданий за дело благовествования; он, наконец, удостоился чрезвычайных видений и откровений и однажды восхищен был в рай и там слышал неизреченные глаголы (2Кор.11:22–29; 12:1–5). Но все это самохвальство ли? Никак. Во-первых, он отклоняет от себя упрек в самохвальстве тем, что сам признает похвальбу делом неразумным, которое позволяет себе прежде всего по надежде, что коринфские христиане, пред которыми он хвалит себя, отнесутся снисходительно к нему, как они снисходительно относятся к другим неразумным людям, которые их порабощают, объедают, бьют в лицо (2Кор.11:19–20). В этом случае апостол как бы так говорит: пусть я покажусь в очах ваших неразумным, выхваляя самого себя; но все же неразумие мое не превосходит неразумия других людей (лжеапостолов), которых власть над собой вы терпите, несмотря на их своекорыстие и бесстыдство. Таким образом апостол похваляет себя не по тщеславию, а с намерением дать понять коринфским христианам, как неизвинительно их пристрастие к таким людям, их готовность на них променять его, столь много и столь бескорыстно трудящегося для спасения их. Во-вторых, все, что сказал апостол в похвалу себе, особенно что поведал о своих видениях и откровениях, все это сказал он для того, чтобы прославить благодать Божию, в нем явившуюся, – он хвалит не себя, а Господа Бога, сила Которого в немощи его совершается, и говорит о себе, как бы о постороннем человеке. «Таким человеком, – говорит, – могу похвалиться, собою же не похвалюсь, разве только немощами своими» (2Кор.12:5, 9). Наконец, указывая в похвалу себе на подвиги своего апостольского служения и на особенное благоволение Божие к ним, он имеет в виду убедить христиан, к которым пишет, в своем несомненном апостольском достоинстве, вопреки его недоброжелателям, которые утверждали, будто он не настоящий Христов апостол, и что потому проповедь его не имеет надлежащего авторитета. В случае успеха таких недоброжелательных разглашений, апостол находился в опасности потерять все плоды своих проповеднических трудов и не мог бы с успехом продолжать своего служения. Для отстранения сей опасности ему непременно надлежало защитить свое апостольское достоинство, честь своего служения. Чем же защитить? Ближе всего указанием на то, что благодать Божия совершила чрез него, как чрез послушное свое орудие.

Нет, святые люди своим примером учат нас не самохвальству, а смирению. Сам апостол Павел, избранный сосуд благодати Божией, называет себя первым из грешников. Кто дорожит добрым мнением о себе ближних, пусть старается заслужить оное не путем самохваления, а действительными духовными достоинствами, действительными добродетелями. «Да хвалит тя искренний, а не твоя уста, чуждий, а не твои устне» (Притч.27:2).

Протоиерей Иван Алексеевич Благовещенский, в юбилей которого, 8-го ноября 1873 г., сказана нами Речь, принадлежит к числу достойнейших московских пастырей. Он находился в близком родстве с преосв. Евгением ярославским и был одним из лучших учеников его в семинарии; он с честью законоучительствовал в Николаевском институте при Воспитательном Доме. В настоящее время он состоит членом моск. консистории и экзаменатором поступающих на священнослужительские места. Редакция Душеполезного Чтения имеет его в числе своих сотрудников. Он поместил в этом журнале биографию Прохорова (1860 г.), Дневник преосв. Евгения в переводе с латинского с дополнительными сведениями о его жизни и служении (1869 г.). Благодарный ему редактор Душеполезного Чтения за обедом, данным в честь юбиляра, обратясь к высокопреосвященнейшему Иннокентию, сказал в честь юбиляра:

«Ваше Высокопреосвященство! позвольте мне вплести небольшую ветку в благоухающий венок досточтимого юбиляра. Как служитель духовного просвещения, я почитаю себя обязанным сказать несколько слов о плодотворном участии Ивана Алексеевича в духовно-литературной деятельности. В Душеполезном Чтении, в первый год его издания, помещена составленная им биография его прихожанина и духовного сына Тимофея Васильевича Прохорова. Она составлена так хорошо, так обстоятельно и поучительно, что в последствии вошла в состав одной из светских учебных хрестоматий, как образцовое произведение. Как любитель церковного законоведения и ревнитель церковного благочиния, досточтимый Иван Алексеевич издал весьма полезное для духовенства руководство к церковно-служебной деятельности: систематический сборник предписаний и распоряжений по духовному ведомству Московской епархии с 1828 по 1869 год. – В настоящее время страницы еженедельного местного духовного издания украшаются обширной, весьма интересной биографией преосвященнейшего Евгения, архиепископа ярославского, составленной досточтимым юбиляром на основании большей частью родственных писем к нему почившего архипастыря. Симпатичная личность знаменитого иерарха увековечена для истории в светлом, в высшей степени для архипастырей и пастырей поучительном образе, какой начертала искусная рука Ивана Алексеевича. Не упоминаем о некоторых других авторских трудах его, ибо и указанных достаточно, чтобы всякий мог оценить значение его духовно-литературной деятельности. Она поистине достойна нашего сердечного уважения, тем паче, что он занимается ею, несмотря на преклонные свои лета и при многосложных служебных занятиях. Пример его в этом случае получает особенную важность в настоящее время, ввиду недоброжелательных и иногда презрительных отношений некоторых из наших же собратий к духовному писательству. Одного из сотрудников духовного журнала спросил его знакомый пресвитер: «что поделываешь»? – «Кое-что пописываю для журнала, – был ответ. – «Напрасно тратишь время на такие пустяки», – сказал пресвитер-собеседник. Почему он назвал духовное писательство пустяками, не известно. Не потому ли разве, что оно не так выгодно в материальном отношении, как промышленная предприимчивость, не чуждая иных служителей алтаря. Во всяком случае, мы, скромные работники на духовно-литературном поле – не смущаемся подобными уничижительными отзывами о нашей работе со стороны людей, слишком практических, не желающих понять, что духовная литература, какова ни есть, служит проводником духовного просвещения в общество, не менее, если не более важным, чем устная проповедь и школа. Нас ободряет между прочим пример деятельного участия в духовно-литературных трудах таких достойных представителей духовенства, как досточтимый юбиляр. Если он, столь высоко-поставленный в среде нашего духовного общества, не почитает для себя унизительным и даже вменяет себе в великую честь духовно-литературные занятия, – стало быть они не пустяки: Иван Алексеевич не стал бы заниматься пустяками. – Итак, да позволено будет мне провозгласить здравицу в честь досточтимого юбиляра, как духовно-литературного деятеля. Преосвященнейший Евгений без малого не дожил до ста лет. Пожелаем молитвенно, чтобы сродник его Иван Алексеевич восполнил этот недостаток продолжением своей жизни, так чтобы нам пришлось праздновать столетие его жизни так же весело, как празднуем полстолетие его пастырской службы».

Кому не известно, что жители Самарской губернии вот уж третий год страдают от неурожая? Особенно тяжел для них после двух неурожайных этот год. Многие из них питаются теперь древесной корой, лебедой и пищей свиней – желудями, а иные гложут землю, бросаются на то, от чего отворачиваются даже псы, и даже мрут с голоду, а известно, что ни одна смерть так не мучительна, как смерть от голода. Для прокормления себя с семействами, крестьяне распродают последний домашний скот, оставшийся от падежа, и продают за бесценок, удаляются на заработки в соседние губернии (ибо в своей по случаю неурожая их совсем нет), но по причине большого спроса на работу, или совсем не находят ее, или находят за ничтожную плату, за которую едва себя могут прокормить, оставляя без помощи семейство. Между тем с наступлением весны надобно будет приступить к обсеменению полей, а обсеменить нечем, семян купить не на что, и может случиться, что даже в случае хорошего урожая на засеянных полях, останутся ни с чем те, у кого они не засеяны. Положение поистине безвыходное! Оно может быть поправлено только помощью со стороны. Правительство и земства принимают меры к уменьшению бедствия, но бедствие так велико, что эти меры оказываются недостаточными и является нужда в частной благотворительности.

Благотворить бедствующим побуждает естественное чувство сострадания. Оно свойственно, в большей или меньшей мере, даже грубому язычнику, свойственно не только верующим, но также ни во что не верующим, хотя многие из последних почему-то стыдятся этого чувства и возникающее в них доброе желание помочь ближнему в нужде приписывают, по крайней мере на словах, не сердечному движению, а одному эгоистическому расчету, рассуждая так: чем меньше вокруг меня бедных и голодных, тем для меня же лучше, – в общем благосостоянии заключается мое собственное, стало быть для себя я должен заботиться о других. – Но естественное чувство сострадания, хотя бы оно свободно было от этого эгоистического расчета, – само по себе, не может служить для христианина достаточным побуждением к благотворению ближним, страждущим от каких бы ни было бед, и в частности от недостатка дневного пропитания. Христианин в деле милосердия к ближним следует не столько естественному состраданию, сколько основанным на вере побуждениям. Хорошо творить добро ближнему по естественному влечению сердца, по состраданию, которое возбуждается в сердце зрелищем бедствия ближних; но не у всех сердце одинаково чувствительно по природе, не на всех зрелище бедствий производит одинаковое впечатление: одних оно трогает до глубины души, другие, даже добрые люди, спокойно смотрят на это зрелище, а злые люди даже злорадствуют при виде чужой беды. Итак, нужно другое, более сильное побуждение к благотворительности. Для христианина таковым побуждением служит мысль, что помогать ближнему в нужде вообще и в частности кормить алчущего, должно ради Христа, ибо сам Христос на страшном суде эту услугу отнесет к Себе: взалкахся, и дасте, ми ясти. Он как бы не надеется на естественную нашу сострадательность к ближнему, и потому говорит нам: «Если не для ближнего, то для Меня сделайте добро ему. Одолжение, какое окажете ему, Я приму на свой счет. Ваш ближний, нуждающийся в вашей помощи, есть мой меньший брат, которого Я так люблю, о котором так забочусь, что если вы сделаете что-нибудь для него, это будет значить – вы сделали для Меня (Мф.25:40). Мне ли вы откажете в одолжении? Нет, вы не решитесь на такой отказ, если цените все, что Я сделал для вас, для вашего спасения. Докажите готовностью помочь ближнему в нужде, что вы действительно христиане, что не напрасно называетесь Моим именем, что вполне благодарны Мне за те безмерные милости, какими вы обязаны единственно Мне. Итак, ради Меня, во имя Мое, во свидетельство веры в Меня, любви и благодарности ко Мне, накормите алчущего вашего брата, который есть вместе Мой меньший брат». Сильнее этого побуждения к благотворительности быть не может. Знают это нищие и вообще все терпящие крайнюю нужду в чем-нибудь, и потому умоляют нас о помощи именем Христовым, а некоторые даже злоупотребляют этим святейшим именем, прикрывая им свою праздность, свою привычку к тунеядству.

Благодарение Богу, бедствие жителей Самарской губернии возбудило всеобщее сочувствие в России, особенно в Москве. Жертвы на голодающих текут со всех сторон, и от частных лиц, и от общественных учреждений. Одна московская городская Дума, в общем собрании гласных, происходившем 16 ноября минувшего (1873) года, решила отпустить из общественных сумм 50 тысяч рублей в пользу бедствующих самарцев. К сожалению, к этому святому делу христианского милосердия примешались нехристианские рассуждения. Один из гласных Думы, поддерживая предложение некоторых из своих сочленов, касательно увеличения суммы для пожертвования на половину против предложенной комиссией, заметил, что «Москва нисколько не потеряет, если московское городское общество пожертвует более значительную сумму. Москва – город мануфактурный, и чем беднее будут ее пригороды, тем меньше она будет сбывать своих произведений, следовательно и зарабатывать, и наоборот» (Моск. Вед. 1873 года № 292). Такое рассуждение нельзя одобрить с христианской точки зрения; оно понятно в людях ни во что не верующих, о которых мы выше упомянули, – они на все смотрят, обо всем судят со стороны чувственной и грубо-материальной. Таким людям свойственно благотворить по расчету, по соображению, что это неубыточно и со временем окупится, и что скупиться в этом случае, значит не понимать своей же выгоды. Не так должен рассуждать христианин: он должен помнить наставление Спасителя о бескорыстном благотворении: «Всякому просящему у тебя давай, и от взявшего твое не требуй назад. Если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают. Если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно: какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же» (Лк.6:30,33–34). Благотворение по расчету не есть благотворение, а торговая или промышленная сделка. Очень достойно сожаления, что гласные московской Думы, без сомнения, принадлежащие к числу верующих во Христа Спасителя, рассуждают однако не по-христиански. Думается, что найдено нужным прибегнуть к подобным рассуждениям не по личному убеждению, а по соображению, что между членами Думы есть такие, для которых, коммерческие расчеты в делах благотворения больше убедительны, чем высшие побуждения. Нельзя впрочем не удивляться тому, что, как ни продолжительны были рассуждения почтенных представителей города Москвы о пожертвовании в пользу бедствующих Самарцев, ни у одного из них недостало смелости заявить, что усердие к этим пожертвованиям христиане должны показать ради Христа, алчущего в меньших братиях своих. Говорено было о достоинстве Москвы, о добром примере, какой она своей щедростью могла бы подать другим городам, о богатстве Москвы, о великости бедствий, требующих соразмерной помощи, и т. п.; но ни слова не было сказано о Христе, о христианских побуждениях к благотворению, – словно не христиане, а язычники собрались рассуждать о нем. У нас вообще не принято в светских собраниях являться христианами. Есть некоторые грубо-суеверные обряды (например гадания, опахивание), участвующие в которых снимают с себя крест и на время отрекаются от Христа. Подобное, на время, отречение от Христа допускается и в наших светских собраниях, потому ли, что цель их ничего не имеет общего с христианством, и было бы не согласно с ней вести себя в них по-христиански, или потому, что участвующие в них из ложного стыда опасаются навлечь на себя насмешки за исповедание имени Христова. Трусость пред этими насмешками весьма не извинительна в христианах, обязанных не только веровать во Христа, но также исповедывать свою веру. Как однако, во всяком случае, жалко то общество, среди которого ни сказать, ни сделать что-нибудь в духе христианского благочестия нельзя без опасения прослыть пустосвятом, скучным моралистом и т. п.!

Кстати обратим внимание на рассуждение другого гласного в упомянутом заседании московской городской Думы. С целью убедить своих товарищей в необходимости щедрого пожертвования в пользу бедствующих Самарцев, он напомнил им, что «когда потребовалось пожертвовать 20 000 р. на угощение обедом наших заатлантических друзей-Американцев, посетивших Москву в 1863 году, то Дума без всякого стеснения пожертвовала нужную сумму, а теперь возбуждаются прения». Действительно, если на одно гостеприимство, без споров разрешена была Думой столь значительная трата, то ввиду ее крайне неуместно было сокращать размер пожертвования на удовлетворение такой вопиющей нужды, как голод, и из-за этого поднимать споры. Но, как нам кажется, основательнее было бы указать на другие траты, производимые от имени городского общества, которые с большим трудом, чем трата на гостеприимство, могут быть оправданы; – ибо совсем не нужны и бесполезны. Трата на прием и угощение представителей дружественного народа, прибывших в Россию для выражения сочувствия нашему возлюбленному Царю по случаю чудесного спасения его от злодейского покушения, требовалась долгом благодарности к ним, патриотизмом и вообще политическими соображениями. Это была трата не на прихоть, а на дело хорошее и полезное. А вот прихоть: Дума тратит общественные деньги, и притом ежегодно, на поддержание театров. Пусть поддерживают их любители театральных увеселений. Жажда этого рода увеселений составляет прихоть, и притом прихоть меньшинства жителей Москвы. Жертвовать на удовлетворение этой прихоти общественные суммы, собираемые с богатых и бедных, и даже, с недавнего времени, с домов церквей и духовенства (вот до чего мы дожили: церкви и духовенство привлечены к участию в налогах, часть которых идет на театр!), – это крайне нехорошо и возмутительно. Общественные деньги должны идти единственно на покрытие общественных нужд, а не на прихоти немногих людей. Скажут: театральные удовольствия – невинная прихоть. Но невинных прихотей, по крайней мере в нравственной области, не бывает. Можно впрочем еще снисходительно смотреть на театральные развлечения, если они допускаются в будни и в избираемых для спектакля пьесах нет ничего неодобрительного в нравственном отношении по содержанию. Но прихоть людская потребовала себе театральных увеселений под воскресные и праздничные дни. И театр удовлетворяет, если не сам вызывает ее. Прихоть людская не довольствуется скромными и непротивными нравственному чувству зрелищами, а требует нескромных, нецеломудренных и безнравственных: и театр услужливо удовлетворяет, (если даже не вызывает и) эту преступную прихоть. И вот на поддержание театра, неблаговременностью и безнравственным характером зрелищ явно идущего против Церкви и Евангелия, Дума благодушно отпускает ежегодно 50 000 рублей, хотя в числе этих денег есть доля взносов от церквей и духовенства. Говорят: нельзя не отпускать, высшее начальство требует. Но оно требует не настойчиво. Прежде Дума, по требованию его, отпускала 100 000 р. Дума наконец признала эту сумму слишком обременительной и настояла убавить ее наполовину, на что начальство согласилось. Без сомнения, начальство согласилось бы на совершенное прекращение пособия от города театру, если бы Дума настойчиво потребовала того, имея в виду употребить эту сумму на существенные нужды города, например, на школы, и на чрезвычайные благотворения, в каких например нуждаются теперь бедствующие Самарцы. Если бы для того, чтобы отстоять это требование, надлежало поспорить гласным Думы промеж себя или с высшим начальством, стоило бы поспорить. К сожалению, у нас спорят не об этом, а о том, должна ли Москва оказать щедрое пособие бедствующим соотечественникам. Как хотите, это не совсем хорошо.

Желающие участвовать в благотворении бедствующим Самарцам, да не смущаются опасением, дойдет ли оно до них, не попадет ли оно на пути к ним в неблагонамеренные руки. Никто не сомневается в честности собирателей пожертвований, но многие думают, что возможны злоупотребления в тех местах, от которых зависит распределение их по нуждающимся, например, в земствах, в полицейских управлениях, в разных комитетах. Трудно предположить, чтобы допущены были такие злоупотребления. Они возможны разве как исключения, в малых размерах. Притом жертва в пользу ближних во всяком случае не теряет своей цены пред Богом, ибо ее принимает на свой счет сам Христос Спаситель. – В некоторых сочувствие к бедствующим от неурожая ослабляется представлением, что большей частью они по своей вине довели себя до крайней нужды: пьянство – причина, что там не осталось никаких сбережений и запасов от прежних урожайных годов. Но теперь не время обсуждать, в какой степени виноваты в своем бедствии Самарцы: они нуждаются в настоящее время не в обличениях и вразумлениях, а в насущном хлебе. – Писали, будто пьянство, несмотря на голод, доселе не прекращается между самарскими крестьянами, и потому иной может удержаться от благотворения из опасения, не попала бы его лепта, назначаемая для спасения людей от голодной смерти, в питейное заведение. Пусть и это возможно, но ведь не все же там поголовно пьянствуют, – что и невозможно, когда не на что покупать вина, – чужды этого порока малолетние, чужды, за редкими исключениями, женщины, а они, если имеют на руках грудных детей, нуждаются в хлебе не для себя только, но и для них: грудные дети не могут питаться желудями, древесной корой даже хлебом, для них нужно млеко, которого не может быть ни у голодной матери, ни у голодного скота. Итак пусть никто не удерживается от благотворений разными опасениями, пусть каждый в этом случае следует движению доброго христианского сердца: сердце, полное любви к ближним, прочь гонит от себя все подобные вышеупомянутым подозрения и опасения, ибо любовь все покрывает, всему верит (1Кор.13:7). Она скорее согласится быть обманутой в своем доверии к ближним, чем допустить, чтобы кто-либо из них помер с голоду, не получив от нее помощи единственно вследствие подозрения, что ее помощь будет злоупотреблена.

Давно известная истина, что для борьбы с заблуждениями, и между прочим с раскольническими, паче всего потребны духовные средства, – именно вразумление заблуждающих словом и письменем, молитва за них и пример жизни благочестивой. Таковые средства всегда употребляла православная Церковь. Убеждением в необходимости и благопотребности их для противодействия расколу вызвано к существованию Братство св. Петра митрополита.

Но при действовании против раскола духовными средствами не излишни ли внешние церковные и гражданские узаконения, направленные против раскола? Правда, и они требуют вразумления раскольников, но вместе споспешествуют православной Церкви в борьбе с ними некоторыми запретительными и карательными против них мерами. Так закон повелевает не преследовать раскольников за мнения о вере, за приватное моление их по своему обряду, но закон строго запрещает им распространять свои заблуждения, совращать православных, совратителей и совращенных подвергает ответственности пред судом, не дозволяет раскольникам строить вновь церкви и часовни, переделывать и возобновлять старые, разводить скиты, частные жилища обращать в места публичных молений, вновь печатать и продавать свои богослужебные книги, беглых священников отсылает к епархиальному суду, запрещает браки раскольников с православными, молоканам и духоборцам запрещает иметь в услужении православных, на скопцов смотрит, как на уголовных преступников. Таковы меры, которыми закон старается противодействовать расколу. Само собой разумеется, что ими не могут быть довольны те, против кого они направлены. Ограничение свободы в исповедании раскола они обыкновенно называют гонением за веру, не обращая внимания на то, что Церковь и государство терпят их заблуждения и противодействуют только распространению их; что за веру никто раскольников не преследует, преследуют их только за нарушение закона против распространения их неправых мнений в простом народе; что если строго поступлено было с раскольниками, запершимися в Соловецком монастыре и при царях Иоанне и Петре с раскольниками, неистовствовавшими в Кремле, то это было укрощение мятежа, а не гонение за веру; что изуверы, преследуемые законом за уродование себя и других, не могут быть терпимы ни в каком благоустроенном обществе. – К числу недовольных законодательными мерами против раскола относятся далее индифферентисты. Для них все веры равны, ни в одной из них они не признают истины, и потому как сами равнодушно относятся к разностям вер, к различию истины от заблуждения, так стараются склонить других к тому же равнодушию и не находят смысла в ревности о торжестве веры над неверием и лжеверием, истины над заблуждением. Всякий, верующий в бытие единой истины, а не двух противоположных, в бытие единой, основанной Христом Церкви, а не многих церковных обществ, одно другому противоборствующих, поймет, как нелепы рассуждения индифферентистов, восстающих против ограничения свободы раскола и всяких других заблуждений. – Наконец, что более всего удивительно и неожиданно, против того же восстают, во имя государства, во имя достоинства Церкви, во имя свободы совести, многие из православных. По их мнению, высказываемому даже печатно, покровительство Церкви со стороны государства в том виде, как оно должно быть по Своду законов, отнюдь не желательно. Не дело государства, говорят они, принимать сторону Церкви в борьбе ее с религиозными заблуждениями, особенно с раскольническими. Прямая обязанность государства – заботиться о благосостоянии граждан; оно вторгается в чуждую, не принадлежащую ему область, если принимает на себя заботу об охранении Церкви и для того стесняет свободу раскола; оно должно предоставить полную свободу всякому в деле веры, пусть каждый верует, во что и как хочет. Да и Церковь, говорят, не должна желать себе защиты от государства в борьбе с расколом. Она есть царство не от мира сего, и потому должна пользоваться исключительно духовными силами и средствами для обращения раскольников и для ограждения своих чад от совращения в раскол. Прибегать для достижения сей цели к мирским средствам, какие предлагает к услугам Церкви государство, было бы несогласно с ее достоинством, да и бесполезно, потому что всякое стеснение свободы лжеучения располагает приверженцев его только к большему сопротивлению истине, дает им случай сравнивать себя с древними мучениками и делает их находчивыми в распространении лжи тайными средствами. Могут быть и обращения заблуждающих к Церкви вследствие разных внешних стеснений, но обращения не искренние, лицемерные, по малодушию. Стоит ли желать таких успехов для Церкви и дорожить ими? – Нет, говорят, времена стеснений в делах веры давно миновали, наш просвещенный век есть век полной веротерпимости, полного уважения к свободе совести. Свобода совести должна быть уважаема даже в грубых суеверах. – Так рассуждают многие из православных, провозглашая несовременными законодательные меры против раскола. К сожалению, такие рассуждения имеют влияние на судебные приговоры по делам раскола: лица привлекаемые к суду за уклонение в раскол, за открытие публичных моленных, всегда выходят оправданными.

Но как ни благовидны рассуждения защитников свободы раскола, нельзя признать их основательными и убедительными, ни с государственной точки зрения, ни с церковной, ни со стороны уважения к свободе совести.

Требовать от государства, чтобы оно отказалось от покровительства православной Церкви и дало полнейшую свободу расколу во вред Церкви, значит посягать на весь строй отношений государства к Церкви, искони установившийся, – значит требовать, чтобы государство забыло, чем оно обязано Церкви. Мы не намерены поднимать исторические воспоминания о заслугах Церкви русскому государству, и скажем только, что не раскол спасал государство в годины бедствий от внешних и внутренних врагов, а одна православная Церковь. Русские во имя веры православной шли на смерть в защиту царя и отечества, ей одной одушевляемы были к тем самоотверженным подвигам мужества и терпения, которые возвеличили Россию до небывалого могущества и сделали ее грозной для всех врагов. Потому русские цари, когда необходимость заставляет их взяться за оружие, приглашают народ постоять за веру православную, зная, что в ней заключается главное побуждение и сила к одолению врагов. Может ли государство ожидать чего-нибудь подобного от раскола? За будущее нельзя ручаться, но опыты прошедшего крайне не утешительны в этом отношении. Мятежи против верховной Власти под знаменем раскола – Соловецкие, Стрелецкие, Пугачевские – служили только к потрясению государства, а не к созиданию его. И несмотря на это требуют, чтобы государство не принимало никаких мер против раскола в защиту Церкви. Нет, государство, никогда не согласится на это требование, – оно не захочет быть неблагодарным к православной Церкви, которой так много обязано. Мало того, дать полную свободу расколу значило бы со стороны государства объявить покровительство невежеству. Государство заботится о просвещении народа, но раскол враждебен просвещению, ибо он сам есть порождение грубого невежества и суеверия, и поддерживает невежество и суеверие с таким упрямством, которое потому только не кажется нам умственной болезнью, что мы присмотрелись к нему.

Несправедливо также требовать, чтобы православная Церковь не желала себе никаких услуг от государства в борьбе ее с расколом и довольствовалась одними духовными средствами действования против него. Говорят: содействие Церкви со стороны государства в этом случае несогласно с достоинством Церкви. Но неужели более согласно с достоинством Церкви унижение ее от врагов ее, нападение их на нее, тайное и открытое, для отторжения от нее чад ее? Не так рассуждали древние поборники православия против раскола, отцы поместного карфагенского собора (419–426 г.). Когда кроткие и снисходительные меры Африканской Церкви против донатистов оказались безуспешными и на попытки ее к примирению их с ней они отвечали только новыми дерзостями против православных и насилиями, тогда присутствовавшие на карфагенском соборе православные епископы положили просить императоров Аркадия и Гонория о помощи и заступлении православной Церкви. Ссылаясь на пример ап. Павла, который соумышление бесчинных людей препобедил гражданской помощью, они просили императоров, родившихся и воспитывавшихся в недрах православной Церкви, оградить ее миром и безопасностью от донатистов, просили применить к ним строгие законы против еретиков Феодосия великого. По этим законам еретики лишались всех прав гражданского звания и состояния, права делать завещания о своем имуществе, также получать что-либо в наследство от других и т. д.; рукополагающие и рукополагаемые в их клир, а также дававшие у себя в доме место еретическим собраниям, подвергались высокому штрафу¹⁷. Видите, отцы собора не считали недостойным Церкви содействие ей государства против раскола, а между тем правила этого собора внесены в канон вселенской Церкви на Трулльском соборе (прав. 2), следственно доселе не теряют руководственного значения. Если теперь современные нам защитники широкой веротерпимости скажут, что древние церковные законоположения давно отжили свой век и к нашему времени – гуманности и всякого рода свободы не применимы, то с этим едва ли согласятся и наши раскольники, благовейно чтящие древние каноны, хотя в оных содержится осуждение против них. Скажем впрочем к успокоению ревнителей широкой веротерпимости, что никто и не требует в настоящее время строгого применения к раскольникам древних правил; пусть раскольники пользуются всеми гражданскими правами, пусть они верят во что хотят, пусть молятся, как хотят: желательно только, чтобы они не вредили Церкви своими нападениями на нее, не совращали ее чад, не делали, к соблазну их, своих самочинных общественных собраний, не увлекали сюда православных, не держали у себя самозваных архиереев и лжеиереев. Что предосудительного в таком желании? Что предосудительного для Церкви, если она желает от гражданской власти защиты себе от нападений на нее раскольнических, от вторжения в ограду ее волков? Она желает только того, что согласно с требованиями общей справедливости. Если православные приходы разграничены так, что без особенной нужды не дозволяется священнику одного прихода действовать в другом, и нарушитель этого правила подвергается ответственности за своеволие: то неужели должно оставаться безнаказанным своеволие раскольнических учителей и мнимых священников, вторгающихся в пределы православных приходов для совращений и для совершения треб? Если бы кто из православных самовольно построил монастырь и без законного дозволения постриг в нем монахов, не уничтожила ли бы все это законная власть, как скоро узнала бы? Неужели только своеволие православных должно прекращать, а своеволие раскольников оставлять неприкосновенным? Неужели то, что непозволительно православным, должно быть терпимо в неправославных? Неужели последние должны пользоваться некоторой привилегией пред первыми?

Скажут: учите ваших прихожан так, чтобы они недоступны были козням лжеучителей-раскольников, чтобы они сами могли отразить их нападение. Но сколько ни учи, невежды в деле веры всегда останутся в приходе, даже не многолюдном. А расколоучители невежеством-то и пользуются. Они устремляют свои усилия не на людей, хорошо знакомых с учением православной веры и утвержденных в ней, а на людей темных, не могущих дать им никакого отпора, – и уловив их в свои сети, заставляют их проклинать св. Церковь, – матерь, их духовно родившую, и сразу поставляют их во враждебное к ней отношение. Спрашивается: справедливо ли, человеколюбиво ли предавать таких людей в жертву совратителям и не обуздывать дерзости последних строгими законными мерами?

Что касается до совращенных в раскол, то строгость по отношению к ним закона, подвергающего их судебной ответственности, кажется многим несообразной с уважением к свободе совести. Такую же несообразность они видят в том, что раскольникам запрещено открывать новые места общественного богослужения, вообще возбранено публичное оказательство раскола. Говорят, что так действовать против отпадших в раскол и против обнаружения раскола значит делать насилие совести. Как ни жалко заблуждение само по себе, но если оно коренится в совести, то надо щадить его из уважения к совести, которая должна быть для нас неприкосновенной святыней. Лучше быть раскольником с сердечным убеждением, прибавляют, чем быть православным и оставаться в невежестве касательно веры. – Но, во-первых: совращенных предают суду уже после неоднократных увещаний обратиться к истине, и цель суда над ними не та, чтобы насильно вынудить у них отречение от заблуждения, а та, чтоб дать им возможность хорошенько обдумать свое поведение. Надо впрочем заметить, что на практике дело до светского суда редко доходит, и все ограничивается только увещанием. Во-вторых, меры против оказательства раскола имеют целью отнюдь не стеснение свободы совести раскольников, а только противодействие распространению раскола. В-третьих, неправда, будто искреннее убеждение раскольника предпочтительнее состоянию православного невежды в вере. И невежда или младенец в вере, находясь в церковном общении со своими братьями по вере, молясь вместе с ними в одном храме, участвуя вместе с ними в благодати таинств, не лишен надежды спасения – именно ради этого общения. – Все говорят об убеждении, о неприкосновенности его, как святыни, но забывают, что ложные убеждения в деле веры, соединенные со враждой против Церкви, с ожесточенным упорством против увещаний, с отвращением от света истины, могут привести человека к вечной погибели. Св. Церковь, не желающая никому погибели, мерами кротости и вразумления старается спасти заблудших, но если эти меры оказываются безуспешными, то что худого, если она желает спасти их хоть страхом гражданской ответственности? Человек лезет в огонь и не слушает голосов, умоляющих его не губить себя. Не требует ли в сем случае христианская любовь силой удержать безумца от лютой смерти в пламени? Но адский огонь еще мучительнее и есть вечный огонь. Может ли христианская любовь смотреть равнодушно, как стремятся к нему погибающие в расколе? Не свойственно ли ей попытаться удержать их стремление хоть страхом земной ответственности за упорство в заблуждении, – с надеждой, не образумит ли их по крайней мере этот страх, если все другие меры к их вразумлению оказываются безуспешными?

Поборники полнейшей свободы раскола, недовольные запретительными и карательными мерами против раскола, еще потому напрасно ссылаются на уважение к убеждению и свободе совести, что во многих случаях раскол поддерживается не убеждением, не требованиями совести, а страхом и расчетом. Так сын богатого отца-раскольника следует расколу из опасения лишиться наследства; рабочие на фабриках и заводах переходят в раскол по расчету заслужить благоволение хозяина, получить от него средства для уплаты долгов и повинностей. Многие остаются в расколе только по привычке, с которой расстаться не хотят единственно потому, что ничто им за это не угрожает. Нам известен случай, весьма замечательный в этом отношении. Жители одного многолюдного села в Вятской губернии, в числе многих семейств, оставили вдруг раскол потому, что часовня, в которую они собирались на моленье, после неоднократных починок, от ветхости близка была к окончательному разрушению, а возобновить ее, или выстроить новую им не дозволяли. Чтобы не лишиться возможности участвовать в общественном богослужении, они единодушно решили бросить раскол и стали ходить в православный храм. Что следует из этого? То, что привязанность к расколу была в них не очень крепка и держалась только силой привычки, а не сердечного убеждения, иначе так легко они не покинули бы своего заблуждения. То же доказывается многочисленными случаями перехода в православие московских раскольников, вследствие некоторых мер правительства, в последние годы предшествовавшего царствования. Говорят, что если бы эти меры настойчиво были продолжаемы, раскол, как подгнившее здание, легко бы рухнул, ибо утратил силу в убеждении его последователей. Может быть не все обращения такого рода были бы искренни, но, как говорят, если не отцы, то дети их могли бы сделаться искренними сынами Церкви.

Говорят: почему бы не дать расколу такую же свободу, какой пользуются у нас иноверцы и нехристиане? Все они публично отправляют свое богослужение, хотя лишены права распространять свою веру в пределах России; у всех их есть свои духовные руководители и совершители богослужения, признанные правительством, и даже получающие от него награды наравне с православным духовенством. Но это преимущество, каким пользуются пред раскольниками иноверцы и нехристиане, объясняется прежде всего тем, что иноверцы западных вероисповеданий, также жиды и язычники, строго исполняют закон о не совращении православных. Духом пропаганды отличаются у нас одни магометане в приволжском крае, совращающие христиан из Татар и Черемис, и надобно желать, чтобы были приняты против этого более действительные меры, чем какие принимаются. – Потом, некоторое стеснение свободы раскола, преимущественно пред иноверными и нехристианскими исповеданиями, не только не свидетельствует о нарушении справедливости и беспристрастия в отношении к раскольникам, но еще доказывает особенное сожаление и христианскую любовь к ним: Церковь смотрит на них, как на заблудших чад своих, и не теряет надежды возвратить их в свое матернее лоно. Она желала бы, конечно, и имеет полное право, признанное за ней законами, привлечь к себе иноверцев и нехристиан; но они не так ей жалки, как отпадшие от нее чада ее, они никогда не принадлежали ей, они не наша плоть и кровь. Отец семейства строго взыскивает со своего родного сына, ведущего невоздержную и расточительную жизнь, потому что он ему не чужой, а родной; но тому же отцу нет дела, что у его соседа такой же невоздержный и расточительный сын: он может жалеть о сыне своего соседа, сочувствовать его горю, но власти над чужим сыном не имеет и взыскивать с него не может, – у него на руках свой сын заблудший, которого он, естественно, больше любит, и любя наказует.

Братия, соединившиеся под хоругвью святителя Петра митрополита для противодействия расколу! Будем, при благодатной помощи его, единодушно стремиться к достижению сей святой цели – молитвами за недугующих расколом, беседами с ними, распространением книг, служащих к вразумлению их, примером благочестивой жизни и ревности о соблюдении церковных заповедей. Но вместе с сим будем воздавать славу и благодарение Господу, судившему нам быть гражданами государства, население которого состоит из огромного большинства православных, глава которого есть первый сын и естественный покровитель православной Церкви. Было бы крайне грешно считать излишним это покровительство и не дорожить той сильной помощью, какую Церковь получает от государства для борьбы с расколом. Не будем забывать, каких трудов, каких кровавых подвигов стоило отцам нашим по вере охранение и сбережение того сокровища православия, которое мы наследовали от них. Смотреть равнодушно, как враги Церкви стараются расхитить это сокровище, и пренебрегать не только духовными средствами к охранению его, но и теми мерами, какими Церковь может пользоваться в союзе с государством, значит не знать цены доставшемуся нам духовному наследию. Да сохранит нас Бог от сего.

16-го ноября 1873 г. скончался на 49 году священник московской Козмо-Дамианской в Кадашеве (возле Малого каменного моста) церкви, Иван Дмитриевич Владиславлев. За свою доброту он пользовался искренним уважением и любовью прихожан. Как знаток иконописания, он, по распоряжению духовного начальства, был надзирателем при последнем обновлении икон и фресок в московском Успенском соборе. Отпевание его происходило 19 ноября, при многочисленном стечении народа. Пред отпеванием сказана была нами следующая Речь.

«Да позволено мне будет сказать несколько слов в память почившего моего собрата по служению и доброго соседа, новопреставленного иерея Иоанна. К этому побуждает меня душевная благодарность к нему за доброе отношение его ко мне. Я не был в числе коротких приятелей его, но всякий раз, когда ни сходился с ним, выносил отрадное впечатление от духовного общения с ним. В продолжение 18 лет моего знакомства с ним, я никогда ни одного слова праздного, неприятного, слова самолюбия и раздражения не слышал от него; я слышал от него только слова, солью, миром и любовью растворенные. Особенно поучительны были беседы его о любимом его предмете – об иконописании. Он всегда с охотой и радушием делился со мной своей опытностью, своими обширными познаниями по этой части, наследованными им от своего покойного родителя. Он был не только иконописец-практик, но научно знал свое искусство, и лучше, основательнее чем он, едва ли кто из московских иконописцев и живописцев знал, каким условиям должно удовлетворять истинно-православное иконописание. Он изучил его и с художественной, и с археологической стороны. Эти достоинства оценил в нем блаженной памяти митрополит Филарет, которого память сегодня совершает московская Церковь¹⁸, – и по избранию его почивший иерей-художник сначала совместно со своим покойным родителем, а по смерти его, один был надзирателем за работами при последнем обновлении иконописи и стенописи в московском Успенском соборе. Можно сказать, что ему, вместе с родителем его, первый храм первопрестольной столицы обязан восстановлением украшающих его иконописных и стенописных изображений в древнейшем виде, очищением их от позднейших переделок и поправок. Заслуга почившего иерея-художника в этом отношении тем особенно важна, что Успенский собор если до сих пор привлекает к себе множество богомольцев из глаголемых старообрядцев, причиной тому не одни находящиеся в нем многочисленные святыни, но также сохранившиеся в нем памятники старинной иконописи и стенописи. Об искусстве почившего в иконописании, свидетельствуют многие работы его по этой части, которыми украшены церкви городские и сельские в разных областях России. И сей приходский храм не лишен памятников его искусства. Не говоря об одной замечательной многосложной иконе, написанной им самим для сего храма, стенные многочисленные, поистине художественные изображения в нем и величественный древний иконостас недавно обновлены были по его непосредственному указанию и руководству. Как знаток церковной живописи, почивший достоин подражания для всех нас – священников. Никто из нас не обязан быть иконописцем, но каждый из нас должен иметь понятие об условиях правильного изображения святых ликов и всего, что называется доличным, – с археологической и художественной стороны, чтобы не оказаться невежественным и безучастным зрителем того, как иной мастер в наших глазах малюет неправильные фигуры в наших храмах. Этого необходимого знания требовал от нас блаженной памяти митрополит Филарет. Он всегда взыскивал на священнике, если замечал неправильности, отступления от церковного приличия, в представляемых ему на усмотрение рисунках. Повторяю: почивший иерей-иконописец мог бы быть для нас в этом отношении достойным подражания примером. Но особенно для братии храма сего должна быть священна память его, как иконописца. Мы не входим в то, часто ли он проповедывал слово Божие, но если каждая икона, каждое священное изображение, есть наглядная, для всех, грамотных и неграмотных, понятная проповедь о вере и благочестии, то в своей разумной заботливости о поддержании благолепных икон и других священных изображений этого храма он оставил по себе важный памятник своего проповедничества. Эта проповедь, писанная не на хартиях, а на прочных камнях и дсках, прочными красками, переживет не одно поколение прихожан и служителей сего храма. Итак, братия святого храма, предстоящие гробу настоятеля его, когда взираете на священные изображения вашего храма, свидетельствующие о его ревности к благолепию его, не только старайтесь извлекать из них назидание для себя, но и воспоминайте о нем, вашем пастыре и отце духовном, – молитесь пред ними не только за себя, но и за него, – молитесь, чтобы милосердый Господь сподобил его Царства Небесного, в блаженном общении с теми угодниками, лики которых изображены в сем храме, – простив ему прегрешения вольные и невольные, – молитесь за него так же усердно, как усердно он молился за вас пред престолом благодати».

19-го ноября 1873-го года скончался ординарный профессор Московского университета по кафедре русского законодательства, Иван Дмитриевич Беляев. В день погребения его сказано было два слова в память его, одно в университетской церкви, где было отпевание, профессором богословия в университете, протоиереем Николаем Александровичем Сергиевским, другое на поминальном обеде, духовником почившего приходским священником И.В.Некрасовым. Проповедники говорили, о его искренней вере и благочестии, которые уживались в нем с глубокой ученостью, – о его любви к Евангелию, из которого он имел обычай ежедневно читать, – о его любви к родству, о его дружелюбных отношениях к студентам, о его милосердии к нуждающимся. Замечательная черта его благочестия в том, что он ежедневно ходил в церковь к обедне. Нижеподписавшийся желал со своей стороны почтить его словом при гробе его в церкви, но из опасения злоупотребить терпением слушателей, утомленных продолжительностью церковной службы, оказалось неудобным произнести приготовленную Речь. Предлагаем ее вниманию читателей.

«Осмеливаюсь, как один из близко знакомых почившего служителя науки, раба Божия Иоанна, помянуть его добрым словом. Доброе слово невольно просится на язык при воспоминании о добром его отношении лично ко мне и вообще к тому сословию, к которому принадлежу и в среде которого он родился и воспитался. Как хозяин духовного издания, я не раз имел случай удостовериться в теплом участии его к задаче этого издания и к посильному ее исполнению, – и пользовался его деятельным сотрудничеством. Так пред наступавшим тысячелетием памяти св. Кирилла и Мефодия, он в Душеполезном Чтении провел свою задушевную мысль о торжественном восстановлении празднования им в Русской Церкви, и напечатал подробный популярный очерк их жизни и их бессмертных заслуг для православной Церкви между славянскими племенами. В Душеполезном Чтении он поместил несколько статей обличительного содержания по поводу не христианских обычаев и воззрений в нашем обществе. В этих статьях, написанных им совместно с другим близким ему лицом, – он восставал против фальшивых понятий о женской эмансипации, – против неправильных, осуждаемых природой, здравым смыслом и христианством приемов при первоначальном воспитании детей; ратовал против оскорбления великого поста устроением концертов, живых картин и других увеселений. Во всех этих духовно-литературных произведениях он является истинным сыном Церкви, глубоко скорбящим о неуважении к ней чад ее, и истинным гражданином, мужественно протестующим против дурных иноземных влияний, искажающих русскую жизнь, образцовым духовным писателем, у которого остается только учиться нашему брату. Дай Бог, чтобы из среды мирян почаще являлись подобные борцы за христианскую истину: при их содействии наша борьба против заблуждений и нечестия была бы гораздо успешнее и плодотворнее. – Почивший служитель науки, принимавшей плодотворное участие в духовно-литературной деятельности, относился также с участием и любовью к служителям Церкви, за что стяжал право на вечную их признательность. Как вышедший из среды духовного сословия и близко знавший его состояние, его служебную деятельность, он до конца жизни сохранил сочувствие и уважение к нему. В нем и тени не было того нерасположения и озлобления, каким позорят себя некоторые, которые изыдоша от нас, но не быша от нас. Он отнюдь не разделял нападений и порицаний, направленных со всех сторон, в обществе и литературе, против духовенства. Кто ныне не нападает на нас? Нападают на нас ничему не верующие, также тайные и открытые приверженцы противообщественных учений: в их глазах мы обскуранты и распространители обскурантизма. Нападают на нас часто люди верующие в Бога и Христа, но безразлично относящиеся к разным верам и вероисповеданиям. Для них не важно, кто какую веру содержит, для них имеет значение в этом отношении не истина а убеждение и искренность. Можем ли им нравиться мы, стоящие за единую истину, хранимую только в православной Церкви? – Нападают на нас, к удивленно, по-видимому, истинно-православные, глубоко убежденные в истине православия, даже пишущие о православии, о превосходстве его над прочими вероисповеданиями. Смотря с высоты своего идеального представления о Церкви, не во всем впрочем верного истине, – на служителей Церкви, они поражаются несоответствием их с этим идеалом. Близкое знакомство с положением и деятельностью духовенства могло бы смягчить это резкое впечатление, могло бы сколько-нибудь примирить их с нами; но, к сожалению, они чуждаются этого близкого знакомства и судят о духовенстве только по доходящим до них неблагоприятным слухам о нем. И как вообще жестоко судят о нас наши порицатели! И народ-то мы не учим, и поборами-то его обременяем, и церковную службу-то небрежно совершаем, и чиновники-то мы казенные, и за отличиями-то мы гоняемся, и жизнь-то ведем зазорную и проч. и проч. И все это не только говорят, но еще публикуют, а услужливые органы печати с удовольствием дают место на своих страницах таким обвинениям, большей частью или совсем лживым, или преувеличенным, и от обвиняемых либо совсем не принимают оправданий, либо принимают крайне неохотно и слишком поздно, когда недобрая весть уже успела огласиться на весь свет чрез перепечатывание в других газетах, которые однако не считают себя обязанными перепечатывать оправдание. Какое же следствие всего этого? Самое плачевное. Предубеждение против духовенства в обществе распространяется со вредом для успехов его посильного служения Церкви. В подобном положении находились и апостолы и весьма огорчались тем. «Для меня лучше умереть, – говорил апостол Павел, – нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою». Он справедливо опасался, что злонамеренные разглашения о его служении делу Христова благовествования, всюду распускаемые врагами его вести, будто он не истинный апостол, будто учение его несогласно с учением других апостолов и т. под. – могут лишить его утешения видеть плоды своих апостольских трудов, уронить его значение и повредить дальнейшим успехам его проповеди. Подобная опасность висит и над преемниками апостольского служения, пастырями Церкви. Какой пользы ожидать им от их ревности к защищению и распространению истины, кто их будет слушать и читать, когда предубеждение против них, неутомимо поддерживаемое недоброжелателями их, крепко засядет в умах! Какого, например, плода ожидать нам от наших усилий к защищению истины против раскольников, когда печатно трубят о нас, что мы несравненно слабее их в богословии, что на их стороне больше доказательств в свою защиту, чем у нас! И радуются раскольники, находя себе поддержку в руководителях общественного мнения. – Но чем злее нападения против нас со стороны наших недоброжелателей, тем благодарнее мы должны быть к нашим доброжелателям, справедливым и христиански-снисходительным судьям нашего служения. К числу таковых принадлежал почивший служитель науки, раб Божий Иоанн. Он нимало не сочувствовал враждебным против духовенства разглашениям и суждениям, распространяемым преимущественно в печати, и поддерживая живую связь с лицами того сословия, из которого происходил, имел случай узнавать от них о многих светлых сторонах служения духовенства, об опытах его бескорыстия и самоотвержения, любви и благотворительности к бедным, при своем не обеспеченном состоянии, – и с удовольствием делился своими сведениями по этой части с другими, – и однажды даже печатно огласил их, выразив при этом сожаление, что действия духовенства, делающие ему честь, вследствие его скромности и смирения, гораздо меньше известны, чем позорящие его поступки. Да будет вечно пред Богом и людьми благословенна память твоя, муж науки и веры! Из гроба твоего я как бы слышу голос: «Братия и други! Бойтесь греха уничижения и осуждения служителей Церкви. Если и действительно некоторые из них не соответствуют своему высокому призванию быть органами истины, правды и добра, относитесь к ним снисходительно, не подражайте греху Хама и по немногим недостойным не судите строго о всем сословии. Не презирайте кладезь, из которого вам же придется некогда пить воду. Теперь, быть может, вы не цените и этой воды, но вот наступит последний час жизни вашей, когда никто из самых близких к вам людей ни утешить вас, ни помочь вам не будет иметь возможности. В этот страшный час одна вера могла бы утешить и помочь вам, и вестником ее утешений и помощи явится только служитель алтаря Христова. О, как вам будет тогда стыдно и жалко, что вы не ценили его в продолжение своей жизни»! Вот последний твой завет, почивший собрат наш, и о если бы этот завет услышан был теми, к кому относится!

«Милость и правда да царствуют в судах», – изрек наш Царь при вступлении на престол, подражая другому царю, который за три тысячи лет до него не только поступал со своими подданными правосудно и милостиво, но и пред Богом в своих богодухновенных псалмах воспевал суд и милость, как необходимые свойства истинного судии: «Милость и суд воспою Тебе Господеви». Суд беспощадный, не растворенный милостью, человеколюбием, без внимания к тому, что можно сказать в оправдание виновного, без дарования ему возможности покаяться и исправиться, – есть жестокость, а не суд. Но и милость к виновному с нарушением справедливости, не есть милость, и не приносит пользы ни обществу, ни тем лицам, на которых она простирается. Говоря это последнее, мы имеем в виду примеры ложно направленного милосердия, часто встречающиеся в наших судебных делах. Иногда по милосердию присяжные судьи оправдывают явных преступников. Еще понятно такое оправдание, если наказание, полагаемое законом за преступление, слишком строго в сравнении с преступлением. Но случается, что судьи выносят оправдательные приговоры убийцам, совершившим злодеяние умышленно и уличаемым в этом ясными уликами и собственным сознанием; оправдывают воров, у которых воровство обратилось в привычку и в ремесло и иногда соединяется с убеждением, что это не грех. Таких людей грешно оправдывать под предлогом христианского милосердия. Это не милосердие, а потворство преступлению, вредное для общества, которое не может надеяться на свою безопасность ввиду безнаказанности преступников, – вредное для них самих, потому что отнимает у них одно из сильных средств к исправлению, ибо справедливое наказание, несомненно, имеет значение не карательной только, но вместе исправительной меры. Какими же однако побуждениями руководствуются судьи в оправдании явных и тяжких преступников? – Разными.

Во многих случаях присяжные судьи настраиваются в пользу подсудимого явного и тяжкого преступника теми впечатлениями, какие производит на них жалостный вид его – слезы, смущение, стыд. Все это, особенно если подсудимым лицом является женщина, по самой природе более чувствительная, чем мужчина, – все это так иногда разжалобливает судей, что они не только оправдывают, но еще награждают преступников деньгами. Но увлекаться впечатлениями в таком важном деле, как решение вопроса о виновности или невиновности человека, судить о нем по внешнему виду его, особенно присяжным судьям никак не следует. Впечатления часто бывают обманчивы, наружность человека не всегда выражает его внутреннее состояние, ибо и сатана принимает иногда вид светлого ангела. Судьи должны судить по Божьему, должны помнить, что они не человеческий суд творят, но суд Господень (Втор.1:17; 2Пар.19:6), а у Господа нет лицеприятия (Рим.2:11), – и потому, подобно Господу, они должны судить человека без лицеприятия; должны обращать внимание не на внешний вид его, не на черты его лица, не на выражение в глазах, не на слезы, а на сущность подлежащего их суду деяния, на заключающиеся в добытых предварительным следствием сведениях доказательства виновности или невиновности обвиняемого, и в обсуждении их руководствоваться законом Божиим и гражданским, и христианской совестью. Что судьи должны быть беспристрастны, и для сего не поддаваться тем впечатлениям, какие может производить на них вид подсудимого, в этом убеждены были и язычники: Фемида, богиня правосудия, была изображаема с закрытыми глазами. Стыдно христианам в деле суда уступать над собой преимущество язычникам.

В иных случаях излишняя снисходительность к подсудимому со стороны судей объясняется легким взглядом их на преступление. Многие смотрят на преступление, только как на несчастье, а на преступников, как на несчастных, – как на таких людей, в положении которых всякий мог бы совершить то же преступление. Действительно, бывают положения, которые представляют сильное искушение к преступлению. Но как бы ни было сильно подобное искушение, оно не необходимо ведет к преступлению. Одно и то же искушение ко греху, побеждающее одних, с успехом побеждается другими при помощи благодати Божией и при собственных их усилиях в борьбе с ним. Возьмем, например, крайнюю бедность, отсутствие средств к жизни: есть ли здесь такое искушение, которое неизбежно располагает к воровству? – Конечно нет, иначе все бедняки были бы ворами. Отчего же однако не все они делаются ворами? Оттого, что находят возможность облегчать свое положение честным трудом, смиренным испрашиванием помощи у ближних, и во всяком случае утешают себя надеждой на Бога, молитвой к Нему, преданностью Его святой воле. Если же другие бедняки не прибегают к этим средствам облегчения своего положения и предпочитают им воровство, разного рода обманы, то бедность ли причиной этих преступлений? Не бедность, а праздность, леность, гордость, малодушие, отсутствие страха Божия, надежды на промысл Божий. Был такой случай: один молодой человек поступил в контору какого-то московского банка и около года был здесь на испытании, не получая жалованья. А между тем ему нужно было чем-нибудь содержать себя и свою мать. Он рассудил: не с голоду же мне с матерью умирать, – и стал класть себе в карман деньги банка, какие проходили чрез его руки, и украл значительную сумму (помнится, около 1000 рублей). Преступление обнаружено, и преступник предан суду. Что же судьи? Оправдали его, признав положение его безвыходным. Оно однако же не было безвыходно: он мог поправить его честным образом, мог занять деньги в долг, мог попросить у других даровой помощи. К этим средствам он не прибегнул, – потому вероятно, что долги надо платить, что неприятно, а просить милости у других казалось ему унизительным, – гораздо легче и удобнее украсть. И украл он немало, конечно, не для удовлетворения только насущных потребностей, – для чего достаточна была бы третья часть украденной суммы, – а для прихотей. Не извинительна кража в крайней нужде, но кража для расходов на прихоти еще более увеличивает виновность вора. В рассматриваемом случае такая кража тем паче была преступна, что совершивший ее молодой человек был на испытании в конторе банка. Если он не удержался от бесчестного поступка, когда должен был стараться зарекомендовать себя с хорошей стороны, можно ли было ручаться за его честность в других обстоятельствах жизни?

Иногда к оправданию преступника служит в глазах присяжных судей грубость нравов, свойственная тому сословию, к которому он принадлежит. Крестьянин нанес родной матери побои, от которых она померла. О тяжести преступления можно судить отчасти потому, что по закону ветхозаветному дети предаваемы были на смертную казнь даже за одно злословие против родителей (Исх.21:17). Присяжные однако оправдали матереубийцу на том основании, что, как уверял их адвокат, грубое обхождение с отцом и матерью – не редкость в крестьянском быту. Положим – это правда, но такому порядку вещей, противному законам Божеским и человеческим, надобно противодействовать, а не потворствовать ему оправданием преступников. Все твердят, что новые суды имеют воспитательное значение, что гласность суда служит не только поверкой общественной совести, но и средством к возбуждению в обществе любви к справедливости и к установлению правильных в нравственном смысле взаимных отношений членов общества. Все это прекрасно, но если судебные приговоры будут сообразоваться с грубостью нравов в той или другой общественной среде, вместо того чтобы служить противодействием этой грубости, они будут не воспитывать, а только еще пуще развращать народ.

Иногда присяжные судьи удерживаются от обвинения уголовных преступников, по соображению, что внутреннее наказание, испытываемое последними от терзающей их совести, для них чувствительнее и тяжелее внешнего наказания. По этому именно соображению оправдана девица, для сокрытия следов своего греха против седьмой заповеди, убившая своего новорожденного младенца. Адвокат натолковал присяжным, что сознание этих двух преступлений для нее мучительнее всякой казни, – и присяжные объявили ее невиновной. Но странное дело! Можно ли было говорить о чувствительности совести, если совесть не удержала подсудимую от двух преступлений, одно другого тягчайших? Уже решимость на преступление против седьмой заповеди показывала в ней слабость голоса совести; но эта слабость еще объясняется силой искушения и соблазна, которая могла помрачить рассудок и заглушить голос совести. В подсудимой могла происходить тогда внутренняя борьба: совесть противилась искушению, – не мирилась с грехом и по совершении его. Это впрочем мы только предполагаем, ибо человеколюбивее и согласнее с уважением к достоинству человека, каков бы он ни был, предполагать в нем лучшее, чем худшее; но могло быть, что и при первом преступлении совесть совсем молчала в подсудимой, убаюканная нехристианскими рассуждениями, например убеждением, что удовлетворение естественной потребности никогда не может быть грехом. Но решимость на второе преступление, на детоубийство, предполагает, что в подсудимой или совершенно притупилась совесть, или что ей было совестно только пред людьми, а отнюдь не пред Богом, больше она боялась суда людского, чем Божия. – Говорено было также в защиту подсудимой, что она совершила убийство без умысла, что она растерялась и сама не знала, что делала. Но если и справедливо такое объяснение, то это обстоятельство может смягчать вину, а не уничтожать ее. Присяжные однако совсем отвергли виновность подсудимой по ложному человеколюбию.

Иногда в оправдательных приговорах присяжных судей слышится протест против существующих порядков, церковных и гражданских, кажущихся им неправильными и несовременными. Жена убивает мужа ядом, или железным орудием, ибо не довольна мужем за что-то, тяготится сожитием с ним. Говорят: в этом виновата не она, а законы, запрещающие развод по всякой вине. Будь дозволена свобода развода, не было бы и преступлений, происходящих будто бы от обязательности неразрывного брачного сожительства. Раскольник предан суду за совращение православных, за открытие публичной молельни. То и другое противозаконно; но, кажется не было случая, чтобы присяжные не оправдали подсудимого раскольника, – и это потому, что законы, карающие означенные преступления, кажутся им не пригодными для нашего времени, отличающегося веротерпимостью и уважением к свободе совести. Но какие бы протесты против законов ни высказывались в судебных приговорах, судьи, основывающие свои приговоры не на законах, а на личном, наперекор им, воззрении на преступление, вторгаются в не принадлежащую им область. Не их дело судить, хорош закон, или нет; на них лежит обязанность руководствоваться законом. Если им тот или другой закон кажется слишком строгим, они имеют право, не колебля уважения к нему, признать нарушителя его заслуживающим снисхождения. – В законах положены строгие наказания не только на воров и убийц, но и на укрывателей их. Присяжные, вопреки закону спасающие преступников от кары правосудия, пусть подумают, не похожи ли они на этих укрывателей.

К сожалению, в оправдание излишней снисходительности присяжных судей к преступникам некоторые ссылаются на сообразность ее с духом Евангелия. Ибо, говорят, дух Евангелия есть дух человеколюбия, мира, всепрощения. Ревность двух апостолов, пожелавших наказать огнем Самарян, не принявших Христа Спасителя, остановлена была словами Его: «не весте, коего духа есте вы: Сын бо человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти» (Лк.9:55–56). Все это непререкаемо: духом кротости, снисходительности должны быть проникнуты не только частные люди в отношении к ближним, но и судьи. Что впрочем эта снисходительность не должна простираться до нарушения справедливости особенно в делах судебных, что милость к одной стороне не должна соединяться с обидой другой, это внушается Евангелием, – оно проповедует не одну милость, но и суд. Христос Спаситель обличает фарисеев за то, что они «оставили суд, милость и веру» (Мф.23:23). Следственно, по учению Христа Спасителя, должно быть не только милостивым, но и правосудным. Что Христос Спаситель не имел в виду отнимать у суда право преследовать и наказывать обидчиков, хотя учил частных людей прощать их, что Он почитал это право священным, это видно из следующего случая. «Некто из народа сказал Ему: Учитель! скажи брату моему, чтоб он разделил со мною наследство. Он же сказал человеку тому: кто поставил Меня судить или делить вас» (Лк.12:13)? Смысл Христовых слов такой: «Я пришел не за тем, чтобы производить судебные разбирательства между людьми: это не Мое дело, а дело гражданских судей, – к ним обратись с жалобой на брата». Таким образом Христос признает за гражданскими судилищами полное право судить граждан по возникающим между ними делам и карать виновных и освящает это право, за Собой оставляя только нравственный суд над людьми. В этом последнем отношении, Он, уклонившись от судебного разбирательства между братьями, учит далее избегать любостяжания, ибо в нем заключается причина всех тяжебных дел (Лк.12:15).

Не скажут ли, что слишком снисходительные приговоры присяжных судей могут иметь основание в словах Христа Спасителя: «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Лк.6:31). Напрасно на основании этих слов стал бы кто думать, будто судьи должны оказывать подсудимым только снисхождение, ибо и себе пожелали бы снисхождения, если бы сами были в положении подсудимых. Нет, не всегда и для себя я должен желать снисхождения. В иных случаях, если моя вина велика, я должен желать себе не снисхождения, а строгого наказания, чтобы очистить свою совесть понесением наказания. Я первый должен быть строгим судьей себя самого и желать, чтобы со мной поступили по всей строгости закона. Стараться обойти закон, избегнуть его кары за тяжкое преступление было бы не благородно. Если же так, то я не согрешу, если в качестве судьи взгляну строго на преступление моего ближнего, ибо и сам готов подвергнуться той же ответственности, если бы впал в то же преступление.

Говорят: Христос не осудил блудницу, взятую на месте преступления и представленную Ему для того, чтобы Он изрек Свой суд о ней. Он сказал ее обвинителям: «кто из вас без греха, первый брось на нее камень». Никто не решился это сделать, ибо всякого обличала совесть; тогда Господь сказал обвиняемой грешнице: «и Я не осуждаю тебя. Иди и вперед не греши» (Ин.8:3–11). В этом примере, и в этих словах Христа, Судии кроткого и милостивого, не могут ли и присяжные судьи находить побуждение к тому, чтобы уклоняться от обвинительных приговоров? – Не могут и не должны. Христос Спаситель, как не облеченный светской судебной властью, не почитал Себя вправе применять к грешнице закон Моисеев, и уклонившись от обвинения ее по этому закону, хотел только показать, что и обвинители ее не менее ее грешны, и что как бы ни было тяжко преступление, оно пред судом нравственного закона, если преступник раскаивается, заслуживает прощения. А такое отношение к преступнику, такое снисхождение к нему совместно со строгим судом над ним. Ведь справедливые судьи обвиняют и карают преступников не по злобе, не по жестокосердию, а по требованию закона, и в душе прощают и жалеют того, кого осуждают. То же делает и св. Церковь, следуя учению и примеру Господа Иисуса, простившего блудницу. Даже приговоренных к смертной казни злодеев, она не лишает прощения грехов в таинстве исповеди и напутствует к смерти молитвами.

Итак ничем нельзя оправдать слишком снисходительных приговоров, произносимых присяжными судьями над тяжкими преступниками ко вреду общества и самих преступников. Такая снисходительность, такое потворство преступникам, не исправляя их, вредна и в том отношении, что примером их ненаказанности поощряет других к совершению подобных преступлений. Присяжные должны знать, что последствия не наказанного по их снисходительности преступления падут на них и они будут отвечать пред Богом и пред совестью; должны помнить, что, как призванные к участию в суде в качестве представителей общества, они обязаны смотреть на порученное им дело, не как на личное только дело, а как на дело общественное, и потому в обсуждении его прислушиваться к голосу не своей только совести, но совести общественной, насколько она является им в лучших членах общества, здраво и христиански рассуждающих. – Св. Владимир равноапостольный по принятии христианской веры до того сделался кротким и снисходительным, что боялся казнить разбойников, и когда епископы и старцы, по случаю размножения разбоев, стали говорить ему: почему ты не казнишь разбойников? он отвечал: «боюсь греха». Епископы убедили князя, что греха тут нет, что князь от Бога поставлен на казнь злым, а добрым на милование, и что по суду должно казнить разбойников. Подобно сему пусть никто из присяжных судей, по ложному человеколюбию и опасению греха, не уклоняется от произнесения законного приговора преступникам. Грех не в этом, а в потворстве преступникам.

День 4 февраля 1874 г. принес мне два сюрприза. Сначала получен мною 4-й выпуск петербургского духовно-светского журнала Домашняя Беседа. Смотрю, здесь целиком перепечатана проповедь моя, сказанная 21 декабря минувшего года, в годовщину Братства св. Петра митрополита. Редактор Беседы, очевидно, вполне сочувствует мыслям, выраженным в моей проповеди, иначе не напечатал бы ее в главном отделе своего журнала. Через два часа по получении Домашней Беседы приносят ко мне 34-й № Совр. Известий. Смотрю, – здесь помещена статья против той же проповеди: Братство св. Петра митрополита, голос старообрядца, – подписанная кем-то А. Б. – Не желаю быть безответным.

Проповедь моя, как известно читателям¹⁹, направлена к опровержению толков поборников полнейшей свободы раскола, – именно самих раскольников, индефферентистов и многих из среды православных. Само собой разумеется, что я должен был стать на стороне существующих церковных и гражданских законов, направленных к ослаблению раскола и к ограждению от его посягательств православной Церкви. Понятно, что моей проповедью не могли остаться довольны ни раскольники, ни их защитники, потому что те и другие не довольны самими законами против раскола. По их мнению эти законы несправедливы ни с государственной, ни с церковной точки зрения, не согласны с уважением к свободе совести, и к нашему времени – гуманности и веротерпимости – неприменимы, и потому должны быть отменены. Я старался доказать противное и, надеюсь, не скрыл ни одного возражения, какие только приходилось мне встречать со стороны защитников полнейшей свободы раскола. К сожалению, недовольный моей проповедью старообрядец А. Б., как видно, не читал²⁰, ее в печати, а только слушал в церкви Златоустова монастыря. Но видно также, что он слушал ее не довольно внимательно и запомнил из нее очень немногое, да и это немногое передал не точно, с присовокуплением неосновательных рассуждений. С чего, например, он взял, будто «о. Нечаев находит нужным, чтобы раскольникам не дозволяемо было не только заводить новые молитвенные дома, но чтобы даже старые уничтожать»? Я ссылался только на закон, запрещающий раскольникам строить вновь церкви и часовни, переделывать и возобновлять старые, частные жилища обращать в места публичных молений. Закон не требует уничтожения старых молитвенных зданий и дозволяет раскольникам молиться в них, пока время или сами раскольники не разрушат их. Потому и я не мог требовать того, чего не требует закон. Зачем же г. старообрядец приписывает мне то, чего я не говорил? Этого мало; он даже утверждает, будто я «приводил доказательства этому», то есть тому, чего я не думал говорить. Какие же однако это доказательства? «В одном месте, – будто бы я говорил, – уничтожена была моленная; – тогда хозяин этой моленной не захотел остаться без молитвы и последовал к православию». Опять напраслина. В моей проповеди сказано не то, а вот что: «жители одного села в Вятской губернии оставили вдруг раскол потому, что часовня, в которую они собирались на моление, от ветхости близка была к разрушению, а возобновить или новую выстроить им не дозволяли. Чтобы не лишиться возможности участвовать в общественном богослужении, они стали ходить в православную церковь». Видите, у меня была речь не о хозяине моленной, а о многих семействах, бросивших раскол, не об уничтожении моленной, а только о том, что она близка была к разрушению. Притом, если уничтожена, по словам старообрядца, моленная, то кем уничтожена? Читатель в праве подумать: не полицией ли, – и заподозрить меня в сочувствии к противозаконному в этом случае вмешательству полиции. Между тем, мои слова в том виде, как произнесены с кафедры и напечатаны в книге, никому не подают повода к такому несправедливому заключению. Мой обвинитель намеренно, или не намеренно, исказил их, и вышло то, чего у меня на уме не было. Напраслина и то, будто упомянутое обращение раскольников Вятского села я привел в доказательство, что для успеха обращения раскольников надо вообще уничтожать их моленные. У меня в проповеди совсем другой смысл дан этому случаю; у меня он приведен в доказательство того, что раскол поддерживается не всегда убеждением, а чаще одной привычкой; что по этой одной привычке следовали расколу жители Вятского села, иначе они так легко не покинули бы своего заблуждения. – Далее мой обвинитель поставляет мне на вид, будто я не кстати указал на правило Карфагенского собора о требовании помощи царской власти против донатистов. По мнению старообрядца, это правило неприменимо к положению господствующей в России Церкви, ибо ее положение совсем не таково, в каком находилась карфагенская церковь: там были стеснены православные от еретиков, а у нас раскольники от православных. Скажу на это: важно прежде всего то, что карфагенское правило против донатистов служит доказательством, что русские законы, клонящиеся к ослаблению раскола, имеют каноническое основание, ради чего оно и упомянуто мною. Что же касается до того, что наши раскольники не могут быть сравниваемы с донатистами, ибо не они стесняют православных, а сами терпят от них стеснение, то в сущности это различие не строго. Епископы донатистов неистово вторгались в православные епархии, отнимали у православных храмы, и страхом увлекали на свою сторону бессильный народ. Наши раскольничьи вожаки лишены возможности отнимать у православных храмы, но они самочинно, под именем каких-то Владимирских, Московских, Казанских и других архиереев, утвердили свое пребывание в православных епархиях и действуют к вреду православия. Епископы донатистов бесчинствовали открыто, а лжеархиереи, и лжеиереи, и все другие вожаки наших раскольников тайно, пользуясь невежеством некоторых православных, смущают их совесть разными страхами и отторгают от Церкви. Если ни в каком благоустроенном государстве наряду с законным правительством не может быть терпим подпольный революционный жонд, то по настоящему не следовало бы наряду с церковным правительством терпеть незаконные церковные жонды. Если самозванец-генерал не может безнаказанно щеголять в генеральских эполетах, то не следовало бы допускать, чтобы пользовались архиерейской или иерейской властью лица, незаконно ее присвоившие. Мой обвинитель упрекает меня за то, что я проповедую о необходимости употребления гражданских мер против раскола; но он не обратил внимания на следующие слова в моей проповеди: «пусть раскольники пользуются всеми гражданскими правами, пусть они верят во что хотят, пусть молятся как хотят; желательно только, чтобы они не вредили Церкви своими нападениями на нее, не совращали ее чад, не делали, к соблазну их, своих самочинных собраний, не держали у себя лжеархиереев и лжеиереев и т. д.». Мой обвинитель должен согласиться, что эти меры для ограничения свободы раскола, не в пример мягче тех, какие предлагает Карфагенский собор для обуздания донатистов. Вообще строгого применения к нашим раскольникам древних правил против еретиков и раскольников никто не требует, лишь бы добросовестно применяемы были меры, указанные в русских законах.

Далее старообрядец приводит правила того же собора, повелевающие кротко и мирно вступать в беседы с донатистами, называть их братиями и т. п., и упрекает меня в том, что я не следую этим правилам, – говорит, что не видно, беседовал ли я с кем, научил ли кого, что вместо всего этого я призываю на раскольников стеснение. Напрасный упрек! От беседы с раскольниками я никогда не уклонялся, но научить и привести кого-либо из них к истине мне до сих пор действительно не удалось, потому что приходилось беседовать с людьми, которые не хотели знать истины, не принимали никаких резонов, слыша не слышали и видя не видели. Сверх того, как издатель духовного журнала, я печатал немало статей других лиц против раскола, статей о. Павла, о. Филарета, о. Пафнутия, г. Субботина и других, и имею сведения, что эти статьи послужили к вразумлению многих заблуждающих.

Далее старообрядец приписывает мне разноречие, т. е. противоречие себе самому, – утверждая, что в последней моей проповеди, порицаемой им, я говорил не то, что напечатано в прежней, сказанной мной 21 декабря 1872 г. при открытии Братства св. Петра митрополита²¹. Да, я не одно и то же говорил в двух проповедях, но говорить о разных предметах в разное время, не значит разноречить. Разноречить или противоречить себе, значит утверждать об одном и том же предмете противное тому, что утверждаемо было прежде. Чем же может доказать это в отношении ко мне мой обвинитель? – Он пишет, что если в прежней проповеди я признавал нужным для успеха предпринятого Братством дела благословение Божие, то, следовательно, сам же будто соглашаюсь, что при благословении Божием не нужна гражданская власть. Нет, это не мои мысли. По-моему, содействие гражданской власти отнюдь не исключает необходимости благословения Божия. Оно потребно не для одного духовного действования против раскола, но и для успеха гражданских мероприятий к ослаблению его.

Продолжая уличать меня в противоречии самому себе, мой обвинитель ссылается на приведенное мной в прежней проповеди обетование Христово о неодолимости Церкви вратами адовыми, и на мои слова: «неужели сила ада сильнее силы Божией»? и прибавляет: «и наше мнение таково, что сила Божия сильнее всякой другой силы к обращению в православие». Не ясно, что хотел сказать этим мой обвинитель, но во всяком случае, из приведенных им моих слов, никак не следует, чтобы кроме силы Божией не нужно было к охранению Церкви содействие сил человеческих, и между прочим гражданской власти. Основатель Церкви Господь Иисус Христос хранит ее не только непосредственно силой своего всемогущества, но и чрез людей, которых употребляет в орудия Своего промышления о ней, подобно тому как чрез людей же Бог управляет судьбами царств и народов. Главными орудиями промышления Божия о Церкви служат пастыри Церкви. Они даже были единственными благоустроителями Христовой Церкви в первые времена ее существования, когда государственная власть была враждебна ей. Но с четвертого века, когда сами цари сделались сынами Церкви, она в них нашла опору, по слову пророка: «и будут царие кормители твои и княгини их кормилицы твои» (Ис.49:23). С сих пор государственная христианская власть не только правительственными распоряжениями, но и гражданскими законами стала покровительствовать Церкви. Благословенна память св. равноапостольных Константина и Елены, Феодосия великого, Иустиниана, равноапостольного Владимира и многих других царей земли греческой и Русской, содействовавших Церкви в борьбе ее с язычниками, еретиками и раскольниками. Осмелится ли мой обвинитель сказать, что покровительство их Церкви незаконно и излишне, когда ее хранит неодолимая сила Божия? Не должен ли он согласиться, что они были благословенными орудиями этой силы?

Наконец, для вящего уличения меня в противоречии, он выписывает из прежней моей проповеди то место, где я выражаю уважение к свободе совести в деле веры и говорю о необходимости действования на чужую совесть вразумлением, – и потом пишет: «прекрасные слова! но должно и поступать по таковым словам, и следовательно, если о. Нечаев не переменил, в продолжение нескольких месяцев, своего мнения, то должен приглашать не к внешним карательным и принудительным мерам, а только к мерам духовного вразумления». Хорошо; но откуда же видно, что через несколько месяцев я отказался от своих слов? Мой обвинитель, кажется, забыл, что я говорил с кафедры; так пусть он потрудится пожаловать ко мне и взять книжку, в которой напечатана последняя моя проповедь. Он увидит в ней неоднократное повторение мыслей, выраженных в прежних моих, выписанных им, словах. Он увидит в ней также указание на то, что хотя запретительные и карательные меры предпринимаются против совратителей и вновь совращенных в раскол, также против публичного оказательства раскола, но предпринимаются в соединении с духовными вразумлениями, и отнюдь не для того, чтобы насильно вынудить у совращенных и совратителей отречение от заблуждения, а для того, чтобы дать им возможность хорошенько обдумать свое положение, – предпринимаются для противодействия распространению заблуждений: веруй, как хочешь, только других не смей соблазнять и увлекать своим примером и словом. Не обратил также внимания мой обвинитель на мои слова, что совратители и совращенные предаются гражданскому суду уже после неоднократных увещаний обратиться к истине и что впрочем на практике дело до светского суда редко и доходит, а все ограничивается только увещанием, подобно тому, как поступают с родившимися в расколе, которых и закон не требует предавать суду. Что же в моих словах такого, за что бы следовало укорять меня в противоречии себе? – Не сам ли притом обвинитель мой указывает на правила Карфагенского собора, из которых одно требует строгости в отношении к раскольникам, другие предписывают вразумлять их и кротко обращаться с ними? Он не скажет, конечно, что отцы Карфагенского собора противоречат себе; он знает, что карательных мер против донатистов они требовали после неудавшихся попыток обуздать их мерами кротости. За что же такая немилость ко мне моего обвинителя, что он поставляет мне в вину то, за что не дерзнет укорить отцов Святого собора?

На остальные обвинения не отвечаю, потому что они относятся не ко мне лично, а к Братству св. Петра. Советую впрочем г. старообрядцу прочесть в февральской книжке Душеполезного Чтения (1874 г.) отчет Братства за минувший год. Он увидит, что Братство и беседами, и книгами стремилось к достижению своей цели; следственно, напрасно он упрекает его в бездеятельности.

Источник греха заключается собственно в душе, а не в теле с его чувствами, – не захочет она уступить греховному искушению, никакие впечатления от внешних предметов не увлекут ее на грех. Силой воли, при помощи благодати Божией, она может избегнуть всех внешних поводов ко греху, и при неизбежной встрече с греховным искушением отвне, победит его, – она может видя не видеть, слыша не слышать, т. е. не увлекаться теми впечатлениями, какие доходят до нее чрез зрение и слух. Посему, приступая к рассмотрению грехов чувств, мы имеем в виду не то, будто в чувствах заключается причина греха, а то, что душа пользуется чувствами как орудиями греха, злоупотребляет ими, или что не употребляет их согласно их назначению. – Кроме внешних чувств – зрения, слуха, осязания, обоняния и вкуса, – к грехам может подавать повод также внутреннее чувство. Начнем с внешних чувств.

Зрение.

Значение зрения в духовной жизни весьма велико. Оно служит проводником в душу добрых впечатлений от мира видимого. Чрез него душа наша познает чудеса премудрости, благости и всемогущества Божия, являющиеся повсюду в делах мироздания (Рим.1:20). Открытия в области наук естественных суть большей частью плод наблюдений чрез чувство зрения. Умилительное действие на душу обрядов богослужения, благоговейного участия в нем верующих, благолепия храмов Божиих, производится на душу чрез зрение. Но оно же проводит в душу впечатления греховные Так:

1) чрез зрение возбуждаются и питаются нецеломудренные помыслы, о преступности которых можно судить по словам Христовым: «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце» (Мф.5:28).

2) Путем зрения проникают в душу впечатления от зрелищ, растлевающих душу. Таковыми в языческой древности были гладиаторские игры; в наше время с этим характером являются у Испанцев бой быков, и у всех народов травля зверей на охоте, особенно предосудительная, когда затравливают десятками псов одного бессильного зверка, – бесстыдные театральные представления, в которых действующими лицами являются полуобнаженные лица женского пола, – нескромные живые картины. Бесстыдные театральные представления, рассчитанные прямо на нецеломудренные склонности, в последнее время приютились не только в городах, но и среди загородных жилищ. На летнее время горожане переселяются в них затем, чтобы пожить на свободе от городского шума и пыли, подышать чистым воздухом, испытать наслаждение, доставляемое зрелищем природы. Но бесчестные предприниматели, извлекающие выгоду из развращения ближних, стали устраивать безнравственные зрелища в местах, густо населенных дачниками, – и расчет их на склонность к разврату оказался верным. Посетителями этих зрелищ бывают не одни жители дач, но и оставшиеся на лето в городе, – они на досуге нарочно спешат за город не для прогулок, а единственно для безнравственных театральных увеселений, которых в это время не находят в городе. И с какими впечатлениями они возвращаются домой, и сколько оттого гибнет не холостых только, но и женатых, потому что те и другие под влиянием виденного на бесстыдных зрелищах ищут для себя других, более грязных развлечений!

3) Греховные впечатления чрез зрение получаются, к сожалению, в местах, предназначенных отнюдь не для праздных зрелищ. Так в самую церковь ходят иные не для участия в богослужении, а чтобы только посмотреть на других и на обстановку богослужения. Они вам расскажут, кто был в церкви, в чем одет, как причесан, в каких облачениях были священнослужители, хорошо ли горели свечи и т. п.; но спросите их, что читано было в церкви из Евангелия и Апостола, о чем была проповедь и т. п., – они ничего вам не скажут, ибо ничего не слушали, а только блуждали в церкви взорами, – и вот где между прочим причина странного явления: иной ни одного воскресенья и праздника не пропустит, чтобы не побывать в церкви за обедней, а не прочтет символа веры. Он всю службу может выстоять в церкви, но слыша не слышит, что в ней читают или поют, а только глазеет по сторонам или бессмысленно смотрит на читающих и поющих, тогда как тот же человек очень хорошо помнит несколько сотен песен по одному слуху. – О том, что происходит в церкви при совершении свадеб, и говорить тяжело. Церковь в это время превращается в буквальном смысле в место зрелища. Редкие из пришедших на свадьбу в церковь стоят в ней благоговейно и молятся за жениха и невесту. Остальные большей частью, обратившись задом к алтарю и святым иконам, во все продолжение венчания не сводят глаз с жениха и невесты и своим пристальным наблюдением над всеми их движениями, над всеми подробностями их туалета нередко смущают их, отнимают у них то расположение духа, какое они должны сохранить в эти единственные в их жизни минуты. – Подобное неблагоговение можно замечать в крестных ходах. На крестные ходы собираются тысячи народу, но зачем? Не многие здесь являются богомольцами, остальные – все зрители. Смотрят на хоругви, как они колыхаются в воздухе, на золотые и серебряные украшения ликов, на них изображенных, но никогда не молятся пред этими ликами. По возвращении домой, они вам расскажут, сколько священников, диаконов и причетников участвовало в крестном ходе, и какие облачения на них были, как они себя вели, стройно ли двигались хоругви, не падали ли от ветра или от неискусства носильщиков, – расскажут о разных других приключениях, которых они были свидетелями в крестном ходе, ибо только за этим и сопровождали его, а отнюдь не затем, чтоб участием в общественном богомолье увеличить силу и богоугодность его. Они не хотят понять, что в крестном ходе должно вести себя с таким же благоговением, как в церкви. Ибо что такое крестный ход, как не движущаяся церковь? В редкой церкви поместится больше тысячи человек, но в крестных ходах участвуют десятки тысяч, и если бы все эти десятки тысяч единым сердцем и едиными устами воссылали к Господу молитву, какая могущественная была бы эта молитва!

Для избежания исчисленных грехов чувства зрения, должно оберегать душу от всего соблазнительного, могущего войти в нее чрез зрение, не рассеивать взоров, отвращать их от всего суетного, на предметы и действия священные взирать с благоговением, на видимый мир смотреть с мыслью о Творце. Глаза – это окна души. Должно тщательно охранять их, чтобы не проторглись в них воры и разбойники, – ибо как иначе назвать греховные впечатления, окрадывающие и расхищающие душу, в которую вторгаются чрез эти окна?

Слух.

Чувство слуха есть великий дар Божий. С ним имеет тесную связь дар слова, – без слуха не было бы слова. Без слуха не было бы места вере в откровение Божие, ибо вера от слуха, слух же глаголом Божиим (Рим.10:17). Слух вообще служит главным проводником образования, более употребительным, чем грамота, ибо было время, когда грамота совсем не была известна, и люди научались всему по слуху, да и ныне более неграмотных, чем грамотных. Но как всякий дар, так и дар слуха или злоупотребляется людьми и обращается в орудие греха, или не употребляется ими согласно своему назначению.

1) Чувство слуха бывает орудием греха, когда человек любит слушать празднословие, срамословие и вообще гнилые речи. Есть люди, которые находят в этом вкус. Они терпеть не могут речей серьезных, особенно проповедей, скучают даже от краткой проповеди и по предубеждению против проповедей вообще не способны ценить в них хороших сторон, – но весьма довольны бывают, когда попадают в общество людей, убивающих время в болтовне, в нескромных шутках, в пересказывании грязных новостей. Все это, чрез слух входя в душу, растлевает ее, приучает к легкомыслию, вносит в нее пустоту, чувствительную особенно тогда, когда человек остается наедине. Наипаче тяжко грешит тот, кто находит удовольствие в слушании речей кощунственных, – глумлений над верой, над церковными учреждениями и добрыми христианскими обычаями. Он и за себя будет отвечать пред судом Божиим, как виновный в сочувствии этим гнилым речам, – и за ближнего, которого поощряет своим вниманием к его гнилым речам, своим поддакиванием, выражением удовольствия, вместо того, чтоб остановить дерзкого говоруна обличением его дерзости. Дерзость этих людей питается именно вниманием к ним. Они не посмели бы открыть уст, если бы не находили среды, готовой с удовольствием воспринимать сеемые ими злые семена. – Не меньше тяжко грешат те, которые любят слушать вести, распускаемые против чести ближнего, и слушают их с каким-то злорадством, не обращая внимания на то, что эти вести могут оказаться клеветой, выдуманы злыми людьми и переходя из уст в уста с прибавлениями и видоизменениями, могут уронить его в общественном мнении, подорвать к нему доверие людей, от которых он зависит, убить в нем энергию к труду, ввергнуть его в уныние и в лице его отнять у общества полезного деятеля. В этом грехе, в грехе легкомысленного доверия ко всякому слуху, виновны преимущественно газеты, собирающие без поверки всякие вести и не принимающие даже оправданий от оклеветанных печатно. Вредна для чести человека устная недобрая молва, но молва печатная и перепечатываемая еще вреднее, потому что распространяется по всему свету.

2) Чувство слуха бывает орудием греха также в людях пристрастных к изнеживающим музыкальным звукам, особенно к тем, которые выражают страсть, – и к искусственному пению. Вред этого пристрастия оказывается в том, что эти люди не жалуют простого церковного пения, а потому или совсем не ходят в церковь, или бывают в ней только тогда, когда приглашены певчие. И от них уже нельзя услышать: пойду – помолюсь в храме Божием, – а пойду послушать певчих. Церковь для них не место молитвы, а место развлечения. Для них важно не содержание церковных песнопений, а одно исполнение пения певческими голосами, и чем больше походит оно на оперное, тем оно для них приятнее. У других пристрастие к звукам высказывается в более грубой форме. Им нравится не искусство церковного пения или чтения, а только сила голоса. Они имеют обычай бывать в тех храмах, где могут слышать громозвучное чтение Апостола или Евангелия, и по окончании чтения спешат вон из церкви, не подозревая, что, обращая в предмет забавы священное действие, они впадают в грех кощунства. – Как греховно пристрастие слуха к нескромным песням, вносящим в душу семена нецеломудрия, всякому очевидно.

3) Есть грех слуха, свойственный преимущественно лицам женского пола, – это подслушивание. Иногда оно делается из одного бескорыстного любопытства, из простого желания знать чужие обстоятельства; иногда из него делается дурное употребление, – подслушанное у одних не к чести их пересказывают под секретом другим, и еще с искажениями и прибавлениями. Во всяком случае подслушивание – дело бесчестное. – Лицам женского пола, особенно из простонародья, свойственно также подслушивание с суеверной целью. Ходят, например, подслушивать на перекресток²², под чужое окно, в замочную скважину на церковной паперти. В этих случаях проявляется не одно невежество, но и грубое языческое суеверие, неразборчивое на средства к тому, чтобы вопреки воле Божией узнать сокрытую от нас будущую судьбу.

4) Грех заключается не в том только, чтобы злоупотреблять слухом, слушать то, чего не следует, но и в том, когда не слушают того, что следует. В этом грехе виновны невнимательные к ходу богослужения, даже в важнейшие моменты, когда диакон призывает всех к особенному вниманию возглашением: вонмем, – пропускающие мимо ушей вообще все, что в церкви поется, читается, проповедуется, как будто все это делается для стен, а не для людей. Иногда этот грех допускается на исповеди, когда служитель этого таинства имеет дело с каждым лично. Иной совсем теряет из виду, что он в эти минуты есть подсудимый. Попади он под светский суд, – он превращается тогда весь во внимание – при допросе, при судебном исследовании его вины, при обвинительной против него и защитительной в пользу его речи; но на суде церковном, на суде исповеди, тот же человек ведет себя так, как будто дело не до него касается. Что например ни спросит у него священник, на все отвечает: грешен, не обращая внимания на содержание вопроса, так что священнику приходится иногда несколько раз повторять один и тот же вопрос, чтобы добиться правильного ответа. Иногда священник прерывает ряд вопросов о грехах наставлениями и вразумлениями, а тот твердит все одно: грешен. У иного спросишь на исповеди: как тебя зовут? и получаешь ответ: грешен. Даже при чтении разрешительной формулы, когда грешник должен обратиться весь в слух, чтобы усвоить себе дар благодати Божией, прощающей ему грехи, – он роется в кармане, думая о вознаграждении священника, так что требуется немало усилий, чтобы привести его в должное духовное настроение, побудить его к отложению попечения о стороннем.

Злоупотребляющие чувством слуха, любящие склонять слух к тому, от чего должно отвращать его, пусть вспомнят, что первый грех вошел в мир путем слуха. Не послушай Ева речей диавола, не было бы греха в людях. А не слушающие того, что внимательно должно слушать и принимать к руководству, пусть вспомнят судьбу современников Ноя, не слушавших этого проповедника правды, и за сие наказанных потопом.

Осязание.

Осязанием называется ощущение, производимое прикосновением к нашему телу жесткого и мягкого, тяжелого и легкого, сухого и мокрого, острого и тупого, гладкого и шероховатого, теплого и холодного. Благоразумие и наука воспитания требуют приучать тело к ощущениям всякого рода, закалять его к перенесению ощущений неприятных, доводить его до возможной нечувствительности, например, к переменам погоды. Кто не приучен ни к чему такому, кто привык жить ощущением только того, что нежит тело, например, мягкого, теплого, сухого, тот называется изнеженным человеком. А изнеженность есть грех. Изнеженный человек избегает тяжелых трудов. В настоящее время многие сердобольные родители, давшие сыновьям изнеженное воспитание, прибегают ко всевозможным средствам избавить их от воинской повинности, не жалеют десяти тысяч на приобретение для них рекрутской квитанции, – из опасения, не безосновательного впрочем, что суровая жизнь солдата не под силу будет им. Изнеженная хозяйка дома – дурная хозяйка: она всегда находится в позорной зависимости от прислуги, ибо сама ни до чего не доходит, не знает ни погреба, ни кухни. Как белоручка, она считает все это для себя унизительным и не только сама грешит уклонением от физических трудов, но и подаст повод к греху прислугам, – они ее обманывают, у нее воруют и за глазами что хотят, то делают. Изнеженный человек не может быть истинным христианином. Христианская вера требует самоотвержения, требует покорения тела духу, ибо мы должны прославлять Бога не душами только, но и телами, телесными подвигами благочестия и человеколюбия. Изнеженный человек тяготится внешней молитвой, особенно церковной. Привыкши покоить свое тело, он тяготится стоянием и поклонами на молитве, в церкви переминается с ноги на ногу, опирается на что-нибудь, либо прислоняется к стене и любит в церкви сидеть словно расслабленный. Он даже не охотник ходить в церковь, ибо для этого надо на время расстаться с телесным покоем. В то время, когда другие присутствуют на всенощном бдении, он предпочитает оставаться дома, сидеть в покойных креслах за чтением пустой книги или убивает время в беседе с пустым человеком. Он не любит рано подниматься на церковную молитву, потому что для этого надо расставаться с мягкой постелью и домашним теплом, подобного которому не во всякой церкви найдешь. Потеряв энергию телесную, он утрачивает и силу духовную. Изнеженное тело расслабляет и дух: скука или чувство душевной пустоты преследует его, когда он остается один. Христианские подвижники смотрели на телесную негу, как на врага спасения, и потому не давали покоя своему телу даже во время сна: они ложились на камнях, на кирпичах, на шероховатых досках. Многие из них носили грубые власяницы, облагали себя железными веригами, изнуряли тело непрестанными трудами.

Осязание может быть проводником в душу греха и независимо от изнеженности тела. Говорим о грехах нецеломудрия. Нецеломудренный помысл бывает иногда порождением неосторожного прикосновения к лицам другого пола, или если он возник независимо от этого прикосновения, то усиливается от него. Иногда нецеломудренное осязание допускается под предлогом святого дела. Так христосование в дни пасхи есть святое дело, как выражение духовной радости и христианской любви по поводу великого праздника; но иные христосуются совсем не по этим духовным побуждениям, а по чувственным, – желают испытать приятное чувственное ощущение от прикосновения к устам лиц другого пола. Это можно назвать кощунством, которое отчасти напоминает гнусные обычаи некоторых сектантов, Христовой любовью прикрывающих грубое любострастие. Иногда грех нецеломудрия совершается посредством любострастного прикосновения к членам своего тела. Особенно молодым людям свойствен этот грех. Родители и воспитатели должны бдительно смотреть за своими детьми и предохранять их от этого в высшей степени гнусного и для здоровья вредного греха.

Вкус и обоняние.

Чувство вкуса имеет связь с питанием. Ощущение вкусности пищи и приятности питья дано для того, чтобы знать, что питательно для нас, что нет. Таким образом вкус не сам по себе имеет значение, но по отношению к питанию, – он есть средство для него, а отнюдь не цель. Но чувственный человек часто обращает средство в цель. Он, например, сыт, а все продолжает есть; он столько пил, что пора бы перестать чувствовать жажду, а он все продолжает пить сверх утоления потребности, и для того только, чтобы испытывать приятное ощущение от питья. На церковном языке этот грех называется гортанобесием, т. е. доведенным до чрезвычайности пристрастием к удовольствиям гортани, органа вкуса. В ком укоренено это пристрастие, тот заботится не о том, чтобы быть сытым и не чувствовать жажды, а о том чтобы возбудить и поддержать в себе приятное ощущение, доставляемое вкусом. Отсюда, именно из угождения вкусу, происходит неистощимая изобретательность в приготовлении кушанья и напитков, отсюда лакомство и объядение; отсюда привычка к пьянству, пагубная для здоровья, разорительная для хозяйства, вредная для семейного мира, враждебная целомудрию, ведущая пропившихся к воровству и подающая иногда повод к преступлениям тех лиц, которых пьяница выводит из терпения своим поведением. Недавно в Воронеже судима была жена, убившая пьяницу-мужа. Присяжные впрочем оправдали убийцу. Таким образом пьянство дало повод к двум преступлениям: одно лицо совершило убийство, другие признали убийцу не виноватой, поправ законы Божеские и человеческие, и поблажкой одной уголовной преступнице внушив надежду безнаказанности другим преступникам.

Обоняние имеет связь с дыханием. Оно дано нам для предохранения нас от вредных для дыхания испарений. Но человек злоупотребляет и этим чувством. Он изнеживает свое обоняние чрезмерным пристрастием к духам, цветам; он устрояет вокруг себя благовонную атмосферу и привыкает к ней до брезгливости пред мало-мальски неприятным запахом, которую переносит и на людей: он не пойдет в церковь, если знает, что в ней рядом с одетым в соболью шубу стоят люди, одежда которых, пропитанная дубильным веществом, распространяет не совсем приятный запах. Он удаляется от гроба даже близкого ему покойника, начавшего разлагаться, и не участвует в церковной молитве за него. Он не посетит больного, не спустится в подвал бедняка для подания помощи и утешения, – ибо не найдет в их жилищах той благовонной атмосферы, к которой привык у себя дома. Страсть к цветам, для приобретения которых в зимнее время не жалеют огромных расходов, весьма разорительная, неодобрительна и в нравственном отношении, как и всякая прихоть.

Есть зелье, к употреблению которого крайне пристрастны люди, ищущие удовольствия для обоняния и вместе для вкуса. Говорим о табаке. Употребление его полезно иногда, как подспорье вместо хлеба (например, солдат в походе чувство голода заглушает в себе курением табака), как средство для лечения болезней (сибирской язвы), для возбуждения себя, в случае нужды, к ночному бодрствованию. Но человек сделал табак предметом прихоти, которую никак нельзя назвать невинной. «Не странно ли, что люди изобрели себе нового рода голод, которого природа не знала, и нового рода пищу, о которой она не думала, посредством привычки сделали себя рабами самой неестественной прихоти, и умножили число своих нужд, сделав необходимым излишнее»? (Из письма митрополита Филарета. Душеполезное Чтение. 1863, сентябрь, стр. 84). И как вредна эта прихоть! Излишнее нюхание табака притупляет наконец обоняние и разрушает орган его. Записные курильщики тяготятся церковной службой, потому что не в силах выстоять в церкви даже на один час, томимые жаждой курения... Большая часть пожаров происходит от курения табака.

Внутреннее чувство.

Чрез внешние чувства доходят до нашей души впечатления от внешних предметов. Наблюдению внутреннего чувства, или самонаблюдению подлежит наша душа, ее силы, склонности, недостатки. Обязанность самонаблюдения, преимущественно в отношении к душе, нередко внушается в св. Писании. Вонми себе, внемли себе, повторял часто израильтянину древний пророк (Втор.4:9; 6:12). Себе искушайте, себе искушайте. Дело свое да искушает кийждо, внушает апостол Христов (2Кор.13:5; Гал.6:4). Себя искушать или испытывать и наблюдать свое внутреннее, особенно нравственное состояние, необходимо для исправления своих недостатков и для преспеяния в духовных совершенствах. Как телесную болезнь можно лечить только тогда, когда сущность ее хорошо известна больному и врачу: так и к врачеванию духовных недугов можно приступать не иначе, как хорошенько наперед узнав, в чем они состоят. Как домашнее хозяйство может быть ведено правильно и благоуспешно только тогда, когда хозяин хорошо знает, какими средствами располагает, где что у него лежит, – когда зорко смотрит за своими поверенными и слугами, – когда сам до всего доходит: так душа не иначе может хорошо хозяйничать в своей области, не иначе может успешно управлять своими силами и деятельностью, как чрез зоркое наблюдение за собой. Дом без присмотра хозяина доходит до разорения: душа без бдительного надзора за всем, что в ней происходит, близка к погибели. К сожалению самонаблюдение, как показывает опыт, труднее, чем наблюдение над внешним предметами, или восприятие ощущений отвне. Иной знает все, что вне его, может вам сказать, что происходит в отдаленных от нас на безмерное расстояние звездных пространствах, что находится в глубинах земли, или на дне морском, что делается в том или другом государстве, но самого себя не знает, – не знает, идет ли он путем спасения, или нет, какие в нем есть грехи, как велика степень их власти над ним, и т. д. Ничего подобного он не знает, ни о чем подобном не может дать себе отчета, ибо над собой не наблюдает, внутреннего чувства в познании внутреннего своего состояния не упражняет. Это для него дело непривычное и весьма неприятное, потому что он привык жить одними внешними впечатлениями, думать об одних внешних предметах, – предметах знания и любопытства, может быть весьма полезного в деле образования, но при недостатке самонаблюдения, бесполезного в нравственном отношении. В ином неохота к самонаблюдению происходит от пристрастия к житейским делам и удовольствиям. Ими заняты его мысли, на них положена вся душа его, о них, и только о них он любит рассуждать с другими, и потому время досуга, или свободы от них – для него самое скучное время. Он не привык оставаться наедине с собой, душа его в постоянной отлучке, мысль его непрестанно бродит по сторонам, и потому, когда нечего ему делать, нечем развлечь себя, он рад бывает всякому обществу, чтобы только не беседовать с собой, и если не найдет собеседника, берется за первую попавшуюся ему пустую книгу и на ней отводит душу. А враг спасения этой рассеянности и рад. Он пользуется ею и хозяйничает над рассеянной душой, сколько ему угодно. Рассеянная душа – словно открытый, брошенный хозяином дом, – и зверь и недобрый человек находят в нем себе приют. Диавол беспрепятственно сеет в этой душе свои семена, и они неприметно для нее самой растут и заглушают в ней добрые насаждения. Еще более препятствует самонаблюдению самолюбие. Оно свойственно каждому, но в ином оно служит господствующим началом жизни и деятельности. Обладаемый самолюбием, если и обратит внимание на свое внутреннее состояние, не может понять и оценить его правильно. Он или не усматривает в себе ничего дурного, или усмотренные недостатки и грехи почитает не важными и всячески извиняет; напротив значение хороших сторон в своем нравственном состоянии преувеличивает, сделанное им какое-либо доброе дело признает великим нравственным подвигом, хотя бы сделал его по недоброму побуждению, – например по тщеславию, по нежеланию отстать от других, чтобы не сказали, что другие добрее его, – хотя бы благотворя одним, он в то же время притеснял и разорял других, – хотя бы чужд был благочестия и страха Божия. – Итак для приучения себя к самонаблюдению, а также для правильной и беспристрастной оценки своего внутреннего состояния, надо каждому позаботиться об удалении препятствий к тому и другому, – т. е. рассеянности и самолюбия. Рассеянность побеждается самособранностью, которую должно сохранять даже при устремлении внимания на сторонние предметы и среди житейских занятий, а особенно в часы досуга, и в которой должно пребывать непременно пред вечерней молитвой и перед отхождением на ночное ложе. Прекрасные наставления об этом помещаются в конце молитв на сон грядущим. – Полезно для свободы самоиспытания приучать себя и к внешнему уединению, к внешнему устранению себя от мирского шума и от всего развлекающего по сторонам. – Препятствие к беспристрастному самоиспытанию со стороны самолюбия мы устраним, если навыкнем судить о себе под руководством закона Божия, если будем при свете его рассматривать душевное наше состояние. Закон Божий – неподкупный судия наш. Его суду о нас мы смиренно должны подчиняться. По самолюбию мы склонны легко относиться к нашим недостаткам и грехам, склонны темные стороны в нашей духовной жизни называть светлыми, например скупость и скряжничество – благоразумной бережливостью, гордость – уважением к себе, пристрастие к чувственным удовольствиям – невинным развлечением, животную привязанность к детям без заботы о их нравственном развитии – любовью к ним, низкое человекоугодничество – христианской услужливостью, жестокость – необходимой строгостью и т. п. Но подвергая наши духовные расположения и поступки суду закона Божия, мы увидим, что здесь они известны под другими именами, например Евангелие называет сердечным любодейством то, что иной под влиянием самолюбия назвал бы только невольной симпатией, или невинной шалостью воображения. Для беспристрастия в самоиспытании полезно также терпеливо выслушивать суждения о нас других людей, особенно опытных в духовной жизни. Не следует пренебрегать и мнением о нас врагов наших, потому что и враждебные о нас суждения могут иметь основание в нас. Люди опытные в духовной жизни советуют даже каждому, при суждении о себе, воображать себя в положении врага своего, и вопрошать себя: что сказал бы о том или другом моем поступке, или помышлении и душевном расположении, враг мой? – Лучше быть строгим к себе, чем снисходительным. «Аще быхом себе разсуждали (себя строго судили), не быхом осуждени были» (1Кор.11:31).

Приветствую вас с бракосочетанием. Благодарите Господа, освятившего ваш супружеский союз Своей благодатью в таинстве брака, и старайтесь устроить вашу супружескую жизнь согласно с тем назначением, для выполнения которого сообщена вам благодать сия. Чтобы вам лучше помнить, в чем состоит это назначение, или предстоящие вам супружеские обязанности, я не буду распространяться о том на словах, легко забываемых, а укажу вам на символические принадлежности, которые соединены были с священнодействием, над вами совершенным, и которых уж верно вы никогда не забудете. Вот эти принадлежности: перстни, венцы, общая чаша.

Перстни, данные вам при обряде обручения и обмененные между вами – это видимые залоги супружеской верности, это видимые знаки того, что вы поручились друг другу соблюдать ее неизменно, и никому больше не принадлежать, как только друг другу. Для всегдашнего напоминания об этом ручательстве перстни однажды навсегда благословлены вам для ношения на руках. Итак, согласно с данным вами ручательством, свято храните супружескую верность, бойтесь даже мыслью согрешить против этой обязанности и явиться пред очами Божиими виновными в сердечном прелюбодействе; а для избежания сей опасности удаляйтесь внешних искушений и соблазнов, могущих поколебать вашу верность супружеским обетам; паче всего не дозволяйте себе частых отлучек из дому для светских развлечений и увеселений и соединенных с ними опасных встреч с лицами другого пола, и старайтесь устроить вашу домашнюю жизнь так, чтобы не нужно было искать развлечений на стороне.

Венцы суть знамения царской власти. Возложение их на вас означало, что и вам дано некоторое подобие царской власти. Дом, в котором будете жить самостоятельно, вот ваше царство; дети, которых вам даст Бог, и домочадцы, – вот ваши подданные, обязанные покоряться вашей домашней власти, подчиняться тем порядкам, которые заведете, тем распоряжениям, какие будут исходить от вас, даже тому суду над проступками, который будет принадлежать вам в пределах вашего домашнего царства. Итак, вы в своем роде цари или князи. Смотрите же, пользуйтесь принадлежащей вам властью ко благу ваших подчиненных, особенно духовному их благу; требуйте от них повиновения себе ради Господа, освятившего вашу власть над ними, но вместе не забывайте, что вы сами – рабы того же Господа, обязанные давать Ему отчет в употреблении своей власти, – вместе с ними служите Ему со страхом и почитайте величайшим грехом обращаться к ним с такими требованиями, которые могут отвлекать их от служения Богу, от исполнения религиозных обязанностей; вообще ведите себя в отношении к ним так, чтобы они за вашу заботливость об их благе и особенно об их вечном спасении благословляли вас, как подданные благословляют добрых царей. Не забывайте, что в этом отношении много будет значить сила доброго примера с вашей стороны. Если хотите, чтобы домашние искренно уважали вашу власть, никогда не тяготились ею, – паче всего и прежде всего старайтесь приобрести власть над самими собой, сами себя подчиняйте во всех делах закону Божию, требованиям христианского и гражданского долга, уставам св. Церкви, ничего не делайте по прихоти, во всем показывайте самообладание, – и будьте уверены, что пример вашей собственной покорности закону, пример вашей власти над самими собой будет держать в покорности вам ваших домашних сильнее, чем слова и приказы.

Вам давали пить общую чашу. Это значит, что отселе все должно быть у вас общим. У вас должны быть одни радости и одни скорби, одни труды и заботы. Вы должны будете вместе радоваться о благодеяниях Божиих к вам и к вашему семейству; должны будете горе постигающее одного, принимать к сердцу, как личное каждого из вас горе, и утешать в нем друг друга, удерживать друг друга от уныния и отчаяния. Вы должны будете делить друг с другом труды и заботы о благоустроении домашней жизни, особенно о воспитании детей; должны будете наконец споспешествовать друг другу в деле спасения души. Бойтесь думать, что спасение души есть личное каждого дело, ни до кого не касающееся. Непростительно было бы равнодушие к спасению ближнего, кто бы он ни был, тем менее простительно равнодушие супругов к спасению друг друга. Вы должны рука об руку идти путем спасения, оберегать друг друга на этом пути от греховных претыканий и поощрять друг друга к преспеянию в благочестии и добродетели.

Таково значение перстней, венцов и общей чаши. Помни, благословенная Богом чета, это поучительное значение и устрояй твою жизнь по тем указаниям, на которые мы позволили себе обратить твое внимание.

Господь Иисус Христос, в прощальной беседе Своей с апостолами, утешая их в предстоящей им разлуке с Ним обещанием ниспослать к ним Святого Духа, сказал между прочим о Св. Духе: «И пришед Он, обличит мир о гресе и о правде и о суде. О гресе убо, яко не веруют в Мя; о правде же, яко ко Отцу Моему гряду, и ктому не видите Мене; о суде же, яко князь мира сего осужден будет» (Ин.16:8–11).

Итак Дух Святой есть не только Утешитель, проливающий в сердца наши, скорбящие о грехах и о разных бедствиях, мир и радость, делающий нечувствительными наши скорби, или подающий нам силу к перенесению их, – Он есть вместе Обличитель, которому свойственно своими обличениями производить в обличаемых ощущения скорбные и тяжелые.

По слову Христа Спасителя, обличения Св. Духа будут относиться к миру: обличить мир. Мир – это область людей неверующих в Иисуса Христа, находящихся вне благодатного Его царства, или только внешним образом принадлежащих к нему. Обличают, обыкновенно, виновных, неправых. В чем же состоит вина обличаемых. Св. Духом людей мира? В том и вина, что они остаются в мире без веры во Христа, не присоединяются к Церкви Его, к обществу учеников Его, и чрез то лишают себя надежды спасения, «ибо нет другого имени (кроме имени Христова) под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» (Деян.4:12). В этой-то виновности, и этом грехе неверия во Христа, соединенном с опасностью вечной погибели, будет обличать людей мира Дух Святой. Обличить мир о гресе, яко не веруют в Мя.

Сам Христос неоднократно обличал Иудеев в том, что они не веруют в Него, как посланника Божия, что, хотя Он пришел во имя Отца, они готовы променять Его на человека, который придет к ним во имя свое, т. е. на антихриста (Ин.5:38,43). В обличение их неверия Он ссылался на многоразличные знамения и чудеса, какие Он творил в доказательство Своего божественного посланничества (Ин.5:36). Он упрекал их в хуле на Св. Духа, когда они до того простирали неверие в Него, что сами чудеса Его приписывали вельзевулу (Мф.12, 32). В обличение их неверия Он указывал им также на пророчества, относящиеся к Нему и исполняющиеся на Нем. Он говорил, что не веруя Ему, они показывают, что не верят самому Моисею, ибо Моисей о Нем писал. (Ин.5:46). Неверие в Него Христос объяснял тем, что они возлюбили больше тьму, нежели свет, из опасения, чтобы пред светом истины не обличались их злые дела (Ин.3:19–20), – что они возлюбили больше славу человеческую, нежели Божию (Ин.5:44; 12:26), т. е. человеческие, житейские расчеты заглушили в них приемлемость к истине, и страх пред враждебными Ему фарисеями, низкое человекоугодничество отвлекли их от прославления в Его лице Бога, – что неверующие Ему – не от овец Его (Ин.10:26), т. е. не имеют кротости, смирения, страха Божия, потребных для усвоения божественной истины. Словом, они не уверовали в Него, потому главным образом, что не хотели уверовать. Они могли узнать истину, но закрывали от нее глаза, видя не видели, слыша не слышали. Поэтому их неверие есть самый тяжкий и непростительный грех, как грех ведения. «Если бы Я не пришел и не говорил им.., если бы не творил между ними дел, каких никто другой не делал, то не имели бы греха, а теперь и видели и возненавидели и Меня и Отца Моего» (Ин.15:22–24), сказал Христос Обличитель о не уверовавших в Него людях мира. – Дело обличения мира в грехе неверия Христу должен был продолжать Дух Святой, ибо вообще дело Святого Духа не отлично от дела Христова и служит его продолжением. «Он прославит Меня, – сказал Христос о Духе, – потому что от Моего возьмет и возвестит вам» (Ин.16:14). Дух Святой действительно, после того как сошел на апостолов, все делал в славу имени Христова. Он чрез апостолов повсюду насаждал веру во Христа, распространял царство Его, и для успеха в сем деле облек слово апостолов непреоборимой силой и творил чрез них бесчисленные знамения и чудеса, – и все это во имя Христа распятого и воскресшего! Все это в виду неверующих во Христа, в обличение их неверия! И какое сильное обличение! Они думали, что дело Христово погибло с Его смертью, не оставив следа, что общество учеников Его рассеется. Но нет, дело Христа Спасителя только оживилось с Его смертью, ибо это была смерть зерна, которое не оживет, если не умрет. Слово о Христе, о Его смерти и воскресении, огласило вселенную и всюду приобретало верующих. Напрасно люди мира силились заглушить это слово, с корнем вырвать это божественное насаждение. Вера Христова торжествовала над всеми препятствиями, какие встречала со стороны язычников и иудеев, властей и народа, ученых и невежд, жрецов и других лиц, выгоды которых тесно связаны были с существованием суеверия. Чему же она обязана была своим торжеством, своими успехами, своими могущественными действиями, над умами и сердцами людей, – чему обязана тем, что не внешним только образом она распространялась, но производила внутреннюю перемену на лучшее в каждом верующем? Единственно силе Божией, единственно благодати Св. Духа. Апостолы и другие учители веры покоряли ей умы и сердца не силой красноречия и учености, – ибо в этом отношении самые образованные между ними признавали себя невеждами в слове (2Кор.11:6), безумными (1Кор.4:10), – не хитростью и происками, ибо действовали всюду открыто, – не деньгами и подкупом, ибо не имели никакой собственности и оставили для Христа все чем владели, – не насилиями, ибо напротив сами терпели всякия насилия и притеснения; нет, они сильны были не человеческой, а единственно Божьей силой. Они «проповедывали всюду, Господу поспешествующу и словоутверждающу последствующими знаменьми» (Мк.16:20), какие чрез них производил Дух Святой. Таким образом не веровавшие во Христа обличаемы были в греховности своего неверия самими успехами веры, которые не иначе можно было объяснить, как силой Божьей, открывавшейся в этих знамениях, – и потому свидетели их, упорствуя в своем неверии, противодействуя Евангелию, очевидно шли против рожна и явно осуждали себя на погибель. Так сбылось предречение Спасителя о том, что Дух Святой обличит людей мира в грехе неверия в Него, откроет им неразумие и пагубность этого неверия. Но Его обличения, пагубные для одних, образумили других. Это обнаружилось в самый день сошествия Святого Духа. В первой речи своей к Иудеям, собравшимся к сионской горнице по случаю этого события, апостол Петр смело обличил их в убиении Христа, «засвидетельствованного от Бога силами и чудесами и знамениями» (Деян.2:22). Слушатели не озлобились на обличителя, но умилились сердцем, принесли раскаяние в грехе неверия во Христа и тогда же в числе трех тысяч душ присоединились к церкви спасаемых (Деян.2:41). Примеры благотворного действия подобных обличений не раз повторялись после и повторяются доселе.

Обличая мир за грех неверия в Господа Иисуса, Святой Дух обличит людей мира также в неосновательности тех предлогов, какими они готовы оправдывать свое неверие. Они могли ссылаться в оправдание свое: 1) на то, что не видят самолично, своими глазами, Христа, и 2) на продолжающееся господство диавола. Дух Святой обличит мир в неосновательности того и другого предлога.

1) Так Дух Святой обличит мир о правде (в обличение неправо рассуждающему миру покажет ему правду в том), яко (что) ко Отцу Моему гряду и ктому не видите Мене, сказал Господь о Духе. По суду мира, притворному или искреннему, дело Господа Иисуса, как дело обетованного Мессии, могло быть прочно единственно под условием вечного пребывания Его на земле. Люди мира думали и говорили, что Христу надлежало основать вечное земное царство и быть вечно личным, непосредственным его царем. Потому, когда Иисус Христос сказал: аще Аз вознесен буду от земли, – разумея отшествие к Отцу путем крестной смерти, – вся привлеку к Себе, – то слушатели Его, научившиеся судить о царстве Мессии по толкованию книжников и фарисеев, возразили: мы слышахом от закона, яко Христос пребывает во веки: како ты глаголеши: вознестися подобает Сыну человеческому? (Ин.12:32,34). Они не могли понять, как это возможно существовать царству Христову, когда не будет на лицо царя его, когда Он умрет, как все умирают. Кто же, думали, останется царем этого царства? – Господь Иисус Христос во время земной жизни Своей никогда ничем не показывал, что одобряет это мнение. Он утверждал, напротив, что царство Его не от мира сего, что оно есть царство истины (Ин.18:36), следовательно духовное, – что оно есть небесное, ибо воспитывает своих граждан для неба, следовательно хотя существует на земле, цели его отнюдь не земные. Если же так, то, очевидно, никакой нет необходимости царю этого царства жить в нем видимым, телесным образом. Поэтому Он неоднократно уклонялся от чести провозглашения Его земным царем и говорил, что Ему надлежит оставить этот мир и идти к Отцу и уже с неба действовать данной Ему всякой властью на небеси и на земли, с неба поддерживать Свое общение с Церковью, согласно с Его же обетованием: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Мф.28:18,20). Да и зачем Христу вечно пребывать на земле? Он приходил на землю для того, чтобы искупить людей, для чего надлежало Ему облечься в нашу плоть, и в этой плоти пострадать и умереть за нас. Это, а не другое требовалось от Него по предвечному совету о нашем спасении. Потому Он и называется Агнцем, закланным от сложения мира. И вот, что требовалось от Него, это Он исполнил, дело Его кончено и оставаться Ему долее на земле незачем. Надлежало только позаботиться о том, чтобы люди усвоили плоды искупления, т. е. чтобы очистились, возродились, освятились и сделались наследниками Царства Небесного. Но сие дело принадлежит Святому Духу, Его благодати. Известно, что в деле спасения нашего участвуют все три Лица Св. Троицы, каждое особым образом. Богу Отцу надлежало послать единородного Сына Своего и предать Его за всех нас (Ин.10:36; Рим.8:32). Богу Сыну надлежало, в исполнение воли Бога Отца, совершить наше искупление вочеловечением Своим, страданием и смертью. Духу же Святому предназначено было духовно обновить и освятить своей благодатью искупленных Христом. И вот Бог Отец и Бог Сын совершили свое дело, пришло время действовать Св. Духу. И Спаситель по совершении искупления поспешил вознестись к Отцу именно за тем, чтобы послать от Отца Св. Духа. «Лучше для вас, – сказал Он ученикам Своим, – чтобы Я пошел; ибо если не пойду, Утешитель не приидет к вам, а если пойду, то пошлю Его к вам» (Ин.16:7). Видите, какая тесная связь между отшествием Искупителя на небо и нисшествием Духа Утешителя: последнее не могло быть без первого. Оставаться Христу на земле по совершении искупления значило бы, следовательно, лишать людей благодати Св. Духа. Было ли бы это справедливо? Напротив справедливость требовала, чтобы Совершивший искупление дал место действованию Св. Духа, и для сего вознесся к Отцу. Эту-то божественную справедливость и разумел Господь Иисус, когда сказал о Духе Святом: обличить о правде, яко ко Отцу Моему гряду и ктому не видите Мене. Люди мира не понимали этой правды, этой справедливости²³, по требованию которой Иисусу Христу надлежало пойти к Отцу и скрыться от очей Своих учеников, и потому не веровали во Христа. Дух Святой обличит их в этом грубом непонимании, или желании не понимать, и происходящем отсюда неверии: Он покажет им, что дело, для которого приходил на землю Христос, не только не погибло с Его отшествием к Отцу, а еще больше раскрылось и утвердилось. Это потому, что все благодатные действия Св. Духа направлены к славе имени Христова и суть плод того, что сделал Христос для нашего спасения. Дух Святой не излил бы на людей многоразличных даров Своей благодати к их духовному обновлению, освящению, облаженствованию, если бы Христос не исходатайствовал их у Отца Своими заслугами (Тит.3:4–6). Но не лучше ли было бы, если бы и Христос Спаситель оставался видимо на земле, и Дух Святой в Его присутствии делал свое дело? Без сомнения, не лучше. Вспомним, что, пока Христос оставался на земле, ученики Его не покидали плотских мыслей о царстве Его. Можно ли было ручаться, что они расстались бы с этими мыслями, если бы плотское пребывание Его на земле продлилось и по сошествии на них Св. Духа? И не служило ли бы оно даже препятствием благотворному действию на них Св. Духа, как и всякий плотский образ мыслей? – Только тогда была бы причина сожалеть об отшествии от нас Спасителя, когда бы невидимое пребывание Св. Духа не заменило вполне видимого пребывания Спасителя. Но можно ли сказать это? Чего не сделал и не делает Святой Дух для всей Церкви и для каждого верующего? Он сначала исполнил своей благодатью апостолов, обновил их и освятил, а от них она распространилась и распространяется в многообразных видах на всех верующих чрез таинства, совершаемые лицами, ведущими свое преемство от апостолов. Не говорим уже о чрезвычайных дарах Св. Духа и о непосредственных действиях Его на душу. Итак, напрасно мир упорствует в неверии Христу под предлогом, что Христос не пребывает видимо в Церкви. Дух Святой во имя Его, во славу Его, вследствие ходатайства Его, делает все, чтобы заменить видимое присутствие Христа в Церкви. Можно сказать, что непрерывно продолжающееся духовное общение Самого Христа с верующими есть плод благодати Св. Духа. Можно ли желать более сильного обличения упорствующему в неверии во Христа миру, и более сильного оправдания тому, что Христос отшел к Отцу в своем прославленном теле и мы уже не видим Его телесными очами?

2) Неверующие во Христа готовы оправдывать свое неверие еще тем, что диавол до сих пор продолжает вредить людям, как будто не потерпел никакого осуждения от Христа. Но Св. Дух, по слову Христову, обличит мир о суде, яко князь мира сего осужден будет, т. е. в обличение неверующему миру покажет действительность суда, совершенного Христом над князем мира. Пусть не говорят не хотящие веровать во Христа, что Он не избавил людей от власти диавола, которую он со времени грехопадения Адамова обманом и хищением присвоил над миром и потому стал князем мира. Нет, Сын Божий затем и приходил в мир, чтобы разрушить дела диавола (1Иоан.3:8). И действительно, Он явился разрушителем их, когда изгонял из людей бесов. Но преимущественно Он разрушил силу диавола смертью Своей, как Он сам сказал о дне Своей смерти: ныне князь мира сего изгнан будет вон (Ин.12:31). Но мир не верит этому; он хочет наглядными опытами убедиться в том, что власть диавола потрясена и над ним совершился строгий суд. Но разве мало сих опытов? Ими полна история христианской Церкви. Кому не известно, что все язычество с его заблуждениями, суевериями, непотребствами, есть порождение диавола, что бози язык суть бесове, что посредством их, этих мнимых богов, он поистине был царем языческого мира? Что же? Неужели непоколебимо продолжает стоять это царство? Разве не нанесены ему сокрушительные удары христианской верой? Разве не на развалинах его утвердилось царство Христово? Всякому мало-мальски знакомому с судьбами христианской Церкви известно, как пред именем Иисуса падали идолы, разрушались идольские храмы, открывались обманы жрецов и вся пустота язычества, несмотря на ожесточенную войну его против Евангелия. Случалось, что от одного звука имели Иисуса, от одного крестного знамения с криком бежали из языческих капищ и из бесноватых злые духи. Не прогоняются ли и доселе теми же оружиями искушения диавольские? Диавол бессилен против рабов Христовых, ратующих против него под знаменем Христа. Кто же помогает христианам торжествовать над властью диавола? Дух Святой. Христос победил диавола и разрушил его царство, воспользоваться же плодами Его победы мы можем не иначе, как благодатью Св. Духа. Но в этом торжестве верующих, при помощи благодати Св. Духа, над силой диавола не заключается ли нового обличения миру, не хотящему верить во Христа под тем предлогом, будто Христос не совершил суда над диаволом, или будто диавол не боится этого суда? Дух Святой обличает мир в неосновательности этого предлога, когда показывает миру в бесчисленных опытах торжество над диаволом, что этот князь мира действительно осужден Христом, и когда во имя Христа подает нам благодатные силы для борьбы с диаволом. Но зачем эта борьба? Не лучше ли было бы отнять у диавола всякую возможность нападать на людей? Но надо знать, для чего допускаются эти нападения. Это для нашего упражнения в добродетели, для научения смирению склонных к самонадеянности, и для увеличения награды людям за подвиг борьбы и за победу над врагом спасения. Чем крепче подвиг и решительнее победа, тем светлее венцы за них.

Итак, Святым Духом достаточно обличается мир в неразумии своего неверия во Христа. Если во имя Христа св. Дух поддерживает дело Его, если во имя Христа Он делает все к нашему обновлению и освящению и своей благодатью в лице верующих торжествует над кознями диавола, то не веровать после этого во Христа Спасителя значит закрывать глаза, чтобы не видеть ничего, что совершается Святым Духом во имя Его.

Выше в этой книге помещен ответ глаголемому старообрядцу в защиту проповеди, сказанной мною в годовщину Братства св. Петра митрополита 21 декабря 1873 года. Замечу, что этот ответ напечатан был, по моему предложению, в Современных Известиях (1874 г. № 44), где напечатаны были (№ 34) возражения старообрядца А. Б., вызвавшие мой ответ. Редакция Современных Известий гостеприимно открывшая свои страницы возражениям против меня, тогда же нашла нужным наряду с ними поместить передовую статью с порицаниями против меня более суровыми, чем возражения глаголемого старообрядца. По мнению редактора, и права совести в деле веры я отвергаю, и готов довольствоваться лицемерным обращением к Церкви раскольников, и дело православия роняю моими ни с чем несообразными суждениями. Написав ответ раскольнику, я тогда не почел нужным защищаться против защитника его, редактора Современных Известий, г. Гилярова. Я думал, что в опровержении возражений раскольника заключается опровержение и направленных против меня порицаний г. Гилярова, потому что в своих порицаниях он основался на доверии к отчету о моей проповеди раскольника, хотя этот отчет составлен по впечатлениям изустной проповеди, и не проверен по книжке, где она напечатана. Я ограничился указанием на грубые неточности отчета и крайне неосновательные рассуждения автора, но редактору Современных Известий заметил только, что он может быть не написал бы против меня того, что написал, если бы сам потрудился прочитать мою проповедь в книжке, которая была у него под руками. Мне казалось (о легковерие!), что ему не тяжело будет, во имя правды, отступиться от своего неправого суждения о моей проповеди, если он будет судить о ней не со слов врага Церкви, а сам прочтет ее. Не тут-то было! Он готовился снова напасть на меня, но берег свои стрелы выжидая, что еще скажет раскольник, возражавший мне, когда прочтет мою проповедь по книжке. Ждал два месяца, наконец дождался. И вот в 123 номере Современных Известий появилась новая статья против меня, принадлежащая этому раскольнику, А. Б. (говорят: Боеву), и наряду с ней новая передовая статья против меня самого редактора. Оказывается, что редактор удостоил наконец пробежать мою проповедь. Какое же впечатление вынесено из беглого чтения? А вот какое: замечания старообрядца (в первой его статье) показались г. Гилярову более снисходительными, нежели заслуживала подлинная проповедь. Г. Гиляров обещает возвратиться к положениям моей проповеди, а теперь позволяет себе покуда поглумиться над следующими словами в ней: «св. Церковь, не желающая никому погибели, мерами кротости и вразумления старается спасти заблудших. Но если эти меры оказываются безуспешными, то что худого, если она желает спасти их хоть страхом гражданской ответственности»?

Гиляров находит, что эти слова, ради их диковинности, стоят быть напечатанными крупными металлическими буквами, и ожидает от меня катехизических поучений, в которых, как он уверен, к обыкновенным средствам спасения, т. е. вере и добрым делам, присоединено будет еще новое: во-первых, страх, и во-вторых, именно страх гражданской ответственности. Итак, по мнению моего критика в деле спасения не мыслим какой бы ни было страх, и всего менее страх гражданской ответственности. Но полно так ли? Не слишком ли либерально он рассуждает? – Св. ап. Иуда, говоря о людях отделяющих себя от единости веры и телесных, духа не имущих (Иуд.1:19), заповедует христианам так обращаться с ними: овех убо милуйте рассуждающе, овех же страхом спасайте, от огня восхищающе (Иуд.1:23). Апостол говорит о страхе огненного осуждения, как об одном из средств спасения. Что худого, теперь, мой критик видит в мысли, что и Церковь желает спасать некоторых при помощи этого средства? Церковь в этом случае желает того же, чего желает св. Апостол. С этой, между прочим, целью, она торжественно анафемствует отступивших от нее: страхом анафемы, как такого суда, который хотя произносится на земле, но утверждается на небе и отлучает осуждаемых, если не раскаются, от Царства Небесного, – св. Церковь желает образумить их, привести на путь покаяния и спасения. Признает ли мой критик за церковной анафемой значение, какое приписывает ей Церковь, или, вслед за многими либералами, находит ее устарелым, смешным церковным наказанием? Если, как сын православной Церкви, он не может отвергать значение анафемы, то должен сознаться, что страх ее не следует исключать из числа средств спасения. Но моему критику не нравится именно страх гражданской ответственности. Признаюсь, и мне он не нравится; тяжело думать, что иногда бывает нужно прибегать к этому средству для спасения погибающих в расколе. Но как же иначе быть, если другие средства, именно меры кротости и духовного вразумления, оказываются безуспешными? «Что худого, повторю, если в таком случае Церковь желает спасти хоти страхом земной ответственности»? Церковь не желала бы прибегать к этому крайнему средству; но она так дорожит спасением угрожаемых вечной погибелью душ, что при безуспешности усилий образумить их духовными средствами, не отказывается испытать, не подействует ли на них хоть земной страх. Само собой разумеется, что, как раскрыто в моей проповеди, в этом случае страх ответственности и сама ответственность не непосредственно могут быть спасительны, а дают только повод заблуждающимся обдумать свое положение, – размыслить: стоит ли подвергать себя этой ответственности? Действительно ли то, за что меня привлекают или угрожают привлечь к ней, есть истина? Не скорее ли заблуждение? – Мой критик не обратил внимания на эти соображения в моей проповеди. Вступаясь за раскольников, он, кажется, не замечает, что сам увлекается раскольническим духом, придираясь к отдельным словам вне связи их с предыдущими и последующими мыслями. И из чего хлопочет он? По-видимому, его снедает ревность о достоинстве Церкви. По его мнению оскорбительна для ее достоинства высказанная мною мысль, что она желает спасти заблуждающих страхом гражданской ответственности. Она, видите, не может желать этого. Скажу решительно, что критик, находится в крайнем заблуждении, навязывая Церкви свои личные и произвольные мнения. Если она не желает, – в крайних, разумеется, случаях, – спасать страхом земной ответственности, то для чего же она приняла к своему руководству законы для обуздания гражданскими мерами еретиков и раскольников? А вот и правило Карфагенского собора, 104-е, где яснее солнца выражена мысль Церкви касательно этого предмета. Отцы собора, требуя от греко-римских императоров Аркадия и Гонория применить к донатистам строгие законы против еретиков Феодосия Великого, выразились так: «Да повелят (императоры) подтвердить оный закон (о штрафовании рукополагающих и рукополагаемых, также владельцев домов, где происходят еретические собрания), дабы по крайней мере сим страхом от произведения расколов и от еретического безумия удержаны были отлагающие свое очищение и исправление при помышлении о вечном наказании». С чего же теперь взял мой критик, будто Церковь не желает спасти заблуждающих страхом земной ответственности? Как он осмелился навязывать Церкви свои мнения? Что правильнее – голос ли моего критика, создание своей либеральной головы выдающего за мысль церкви, или голос самой церкви, выраженный на ее соборе, правила которого приняты в церковный канон? Да признает ли еще мой критик за голосом соборов какое-нибудь значение? Во всяком случае советую ему поберечь золотые или железные буквы, которыми, по его словам, стоит напечатать мои слова, подвергшиеся его глумлению. Ведь он должен сознаться, что я не новое что-нибудь сказал; а только повторил мысль самой церкви, а ее мысли пишутся не металлическими буквами, а простыми чернилами.

Полно вам, м. государь, либеральничать и празднословить. Верно вам, как и мне вашему школьному товарищу, не меньше 50 лет. Пора остепениться. Право не хорошо смущать публику ребяческими выходками в защиту врагов церкви и православного духовенства и злыми глумлениями над служителями церкви.

Теперь обращусь к вам, г. Б., клиент издателя Современных Известий. Прежде всего не стыдно ли вам повторять неправду, в которой уже я уличил вас? Ни закон требует закрытия и уничтожения старых молитвенных раскольнических домов, – он только запрещает строить новые и починять старые, а это не одно и то же, что закрывать и уничтожать, – ни я не находил нужным закрытие и уничтожение их. Зачем же вы другой раз приписываете мне то, чего я не говорил? В первый раз вашу напраслину можно было извинить тем, что вы ослушались, но утверждать тоже самое по прочтении моей проповеди неблагородно. – Не говорил я также в моей проповеди, что сочувствую закрытию старых молелен, даже прямо называл это дело противозаконным. А вы опять обвиняете меня в сочувствии и одобрении! Что с вами?..

Далее вы спрашиваете, почему вразумление при помощи гражданских мер нужно только для раскольников, а не вместе для православных? Отвечаю, что и православные не могут безнаказанно совершать преступлений против веры и Церкви. Например за прервание священнослужения словесным оскорблением священнослужителей, – виновных, кто бы они ни были, православные или не православные, постановлено заключать в тюрьму, или смирительный дом (Улож. о наказ. ст. 214). Совершение молебна не по уставу, замеченное вами на празднике Братства Св. Петра митрополита, не подходит к разряду действий, наказуемых гражданскими мерами. Притом и преступления-то тут нет никакого. Из канона св. Петру митрополиту, помнится, пропущены были только стихи одной первой песни. Прочие были читаны.

Вы уличаете меня в неточности употребленного мною в ответе на ваши замечания против моей проповеди выражения, что различие между Донатистами и раскольниками, хотя те стесняли православных открыто, а эти терпят стеснение от них, – в сущности не строго. Не защищаюсь, я должен был выразиться точнее, – но от мысли, которую я хотел выразить, не отступаюсь. Донатисты открыто вредили Церкви, а наши раскольники большей частью – тайно. Но вред одинаков. Разбойники открыто грабят чужую собственность, а воры тайно похищают ее. Разность только в способе нанесения вреда, а не в сущности. Вред в том и другом случае одинаков. Прибавим, что где на стороне раскольников большинство, там допускаются ими и открытые притеснения православным.

Вы недовольны тем, что раскольнических архиереев и иереев я назвал самозванцами. Да как же иначе их назвать, когда священные степени ими приняты не законно и не имеют никакого действительного значения? Вы можете величать их какими угодно именами, но ваше убеждение в законности их рукоположения едва ли когда разделять будет православная Церковь. Усиливаясь доказать, что епископы, даже поставленные от неправославных, не называются в церковных правилах самозванцами, – вы ссылаетесь на 19-ое правило 1-го Вселенского собора, и говорите: «отцы этого собора даже о таких еретиках, которых повелено принимать 1-м чином, т. е. через перекрещивание, постановили, что которые от них рукоположены в священные степени, то тех по крещении поставлять в свой чин». Что значит: поставлять в свой чин? То ли, что церковь утверждала их в прежнем чине без нового рукоположения, или что она повелевала вновь рукополагать их? В правиле идет речь о новом рукоположении: «таковые, явясь беспорочными и неукоризненными, да будут рукоположены (χειροτονεισθωσαν) епископом кафолической Церкви». Значит, собор не признавал действительными еретических священников, отвергал благодатную силу в том рукоположении, какое они получили в ереси; значит они незаконно выдавали себя за священников, были то же, что самозванцы, как и ваши архиереи, попы и диаконы. Наша православная Церковь не может признать носимых ими священных санов, и если они покинут раскол, то могут надеяться на принятие их в клир не иначе как чрез новое рукоположение. Так, например, вновь рукоположены Пафнутий, Филарет и другие, бывшие прежде членами австрийской иерархии. Неужели вы, г. Б., не замечаете, что приводите 19-ое правило 1-го Вселенского собора не против меня, а в улику себе? Ваш покровитель, редактор Современных Известий, называет вашу статью самозащитой. Не верьте сему мужу: это не самозащита, а самоубийство. – Подобным самоубийственным духом дышет сделанное вами в улику мне указание из Барония на александрийского попа Коллуфа, который присвоил себе епископскую власть, рукополагал иереев, но которого собор александрийским лишил епископского сана и рукоположенных им, причел к мирянам. Я нахожу, что существенной разности между Коллуфом, выдававшим себя за архиерея, и нашими архиереями и попами нет, ибо совершенное над ними рукоположение так же фальшиво, как и архиерейство александрийского попа.

Вы находите у меня противоречие в том, что я допускаю право раскольников верить, как хотят, молиться, как хотят, лишь бы они не держали у себя архиереев и попов. Вы говорите: «если не держать у себя попов, то этим у меня отнимается вера и моление». Как же однако беспоповцы, не держа попов, верят и молятся? Они даже верят в священство, только утверждают, что его нет теперь на земле. Вы не хотите быть беспоповцами? Но в сущности вы от них не отличаетесь, ибо ваши попы – не попы.

Не понимаю, к чему вы, г. Б., поставляете мне на вид два примера терпимости равноапостольного Константина, один в отношении к Донатистам, другой в отношении к язычникам. Указание на эти примеры тогда бы имело силу против моих слов о покровительстве древних греко-римских государей Церкви против еретиков и раскольников, если бы я утверждал, что никогда нигде в старину не были употребляемы в отношении к тем и другим меры кротости и снисходительности. Но ведь я ничего подобного не утверждал. Я очень хорошо знаю, что в разные времена действование гражданской власти в греко-римской империи в отношении к еретикам и раскольникам было не одинаково. Равноапостольный Константин только под конец своего царствования сделался снисходительным к Донатистам, в надежде обуздать их дерзость снисходительностью, а прежде он был очень строг к ним и созывал несколько соборов против них, отнимал у них церкви, конфисковал имущества и т. п. Эти крутые меры возобновлены были при императоре Гонории, по ходатайству Карфагенского собора, когда опыт показал безуспешность кротких мер. Какое значение имеют все эти примеры для нашего времени? То значение, что и в наше время, смотря по обстоятельствам, может быть то ослабляема, то усиливаема строгость гражданских и церковных законов против раскольников, но отнюдь не то, что никакая строгость никогда не должна быть допускаема.

Я сказал, между прочим, в моей проповеди, что сколько ни учи, невежды в деле веры всегда останутся в приходе. Вы этому удивляетесь и замечаете: «по моему если невежд не учить, то зачем же поставлены пастыри». А я удивляюсь тому, по каким законам здравого мышления вы могли вывести такое заключение из моих слов. О недостатке здравия в вашем мышлении свидетельствует также последний ваш вопрос: «неужели церковь в том только и состоит, что имеет ограду в гражданской власти»? Моя проповедь никоим образом не могла подать повод к такому вопросу. Я отнюдь не говорил, что Церковь не может обойтись без содействия гражданской власти. Я утверждал только, что не излишне это содействие при действовании Церкви против раскола духовными средствами.

От души советую вам г. Б., бросить душепагубный раскол и не вступать в бесполезные прения для защиты его. Глава Церкви, Господь Иисус Христос, да отнимет от вас дух празднословия и прекословия и да просветит вас светом истины, до сих пор не узнаваемой вами.

Кому не известно, что апостол Павел, как предназначенный быть апостолом язычников, больше прочих апостолов и с большим успехом, чем каждый из них, потрудился в распространении среди язычников Евангелия? Кому также не известно, что никто из апостолов не оставил после себя столько письменных памятников проповеднической деятельности, сколько апостол Павел? От него дошло до нас 14 посланий, почти ежедневно читаемых на литургии. И какие драгоценные послания! На них, после Евангелия, зиждется все христианское богословие. В них евангельское учение нашло себе лучшее истолкование, так что, по справедливому выражению св. Златоуста, уста Павла поистине суть уста Христовы. Но, к сожалению, как учение Христа Спасителя подвергалось и подвергается превратным толкованиям со стороны невежд, еретиков и изуверов²⁴, так и учение апостола Павла не избежало подобной участи. Уже при жизни его, как видно из свидетельства св. апостола Петра, невежествующие и неутвержденные в вере, к собственной своей погибели, превращали (т. е. превратно понимали) слова св. Павла (2Пет.3:15–16). Поводом к невежественному и несогласному с учением Веры разумению слов апостола могла служить высота и глубина выражаемых в них истин и многозначительная сжатость выражения. Апостол Петр не сказывает, какие именно места в посланиях ап. Павла были превращаемы невеждами и неутвержденными в вере; зато нам известны опыты позднейших кривотолкований его посланий. Так одни из кривотолков в словах апостола о Христе, Который, по соединению в Его лице божеской и человеческой природы чрез воплощение от Духа Свята и Девы Марии, – есть Господь с небесе и человек небесный (1Кор.15:47–48), – думали видеть подтверждение своему лжеучению, будто Иисус Христос не заимствовал плоти Своей от Пресвятой Девы Марии, а только прошел сквозь нее, как чрез канал, с телом тончайшим, принесенным с неба. Другие из слов ап. Павла, что «помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего» (Рим.9:16), выводили заключение о безусловном предопределении одних ко спасению, других к вечной погибели, не обращая внимания на учение того же апостола о предопределении вечной участи каждого в зависимости от предуведения нравственных качеств его (Рим.8:29). Третьи – слова апостола: мыслим верою оправдитися человеку без дел закона (Рим.3:28), так обширно понимают, что не дают никакого значения в деле спасения добрым делам, не почитают их необходимым, наряду с верой, условием спасения, вопреки учению того же апостола, что каждому Господь воздаст по делам его (Рим.2:6). Не исчисляем других превратных толкований учения св. Павла, – заметим только, что, к величайшему сожалению, даже в среде православных ходят нелепые, нехристианские мнения, в оправдание которых они ссылаются на учение ап. Павла. Мы в настоящем случае обратим внимание на одно из таковых мнений, выражение которого невежествующие и неутвержденные в вере думают видеть в словах ап. Павла: по нужди и закону пременение бывает (Евр.7:12), и укажем, в каких именно случаях они любят повторять эти слова.

Часто люди прибегают ко лжи, чтобы избавить себя или других от ответственности за нечистые дела, – запираются в том или другом проступке и преступивши, чтобы выручить себя из беды, уверяя с божбою, что знать не знают, ведать не ведают взводимых на них нехороших дел. Напрасно вы стали бы им доказывать, что ложь есть великий грех; напрасно стали бы говорить, что мерзки Господу уста лживые (Притч.12:22), что кто лжет, тот подражает и угождает отцу лжи диаволу (Ин.8:44), что кто лжет, тот уничижает в себе образ Божий, состоящий, по слову апостола, в правде и святости истины (Еф.4:24), что любящий лгать – нетерпимый член общества, ибо союз общественный держится взаимным доверием, – он невозможен или непрочен там, где не боятся обманывать друг друга, не исполнять данного слова и обязательства и т. п. Напрасно вы стали бы все это и подобное поставлять на вид иным лжецам. Они, пожалуй, и сами сознают, что ложь – нехорошее дело, что они лгут вопреки своей же совести, и готовы даже признаться в этом человеку, от которого не ожидают себе вреда за свое признание. Но спросите их: зачем же они позволяют себе ложь, которой сами не одобряют? Ответ готов: нужда заставляет их кривить душой. Кому не жаль себя? Кому охота чистосердечным сознанием в своей вине накликать на себя беду, выдавать себя головой? Конечно, ложь противозаконное дело, но нужда, говорят, сильнее закона. По нужди и закону пременение бывает, – заключают защитники лжи.

Другой, поправ страх Божий и совесть, прибегает к бесчестным средствам для наживы: обмеривает, обвешивает, обсчитывает покупателей, живет беззаконной лихвой, взятками, за которые готов сделать всякую неправду в пользу того, с кого берет их. Спросите его: зачем он так поступает? Ведь все это бесчестно. Неужели он не видит, что грешит против заповеди, запрещающей воровать, если беззаконными средствами наживается насчет ближнего, если своей алчностью к корысти готовь разорить его и пустить по миру? Он не затруднится ответить вам: нельзя иначе жить на свете. Веди честно дело, – только проживешься, а не наживешься. И рад бы вести их начистоту, да нужда заставляет делать то, чего бы и не хотелось. Про нужду закон не писан. По нужди и закону пременение бывает.

А иной просто промышляет грубым воровством и грабительством, и тоже оправдывает себя нуждой, хотя не испытал всех честных средств, чтобы избавиться от нее. Праздность и склонность к тунеядству – вот причина его гнусного промысла, а он ссылается на нужду, говоря: грех воровать, да нельзя миновать. По нужди и закону пременение бывает.

Есть люди благочестивые, строго соблюдающие посты, но слабохарактерные. Вот они попадают в общество людей, которые, хотя принадлежат к числу православных христиан, ни во что ставят церковные учреждения, презирают посты и смеются над постниками. А между тем эти люди нужные мне по житейским делам, рассуждает благочестивый постник, – как отказаться от общения с ними, в постный день, в скоромной трапезе? Как не отступить, из угождения им, от постного устава? Ведь иначе будут смеяться надо мной и, пожалуй, еще обидятся на меня, скажут, что я брезгаю ими. Нет, лучше уважить их, и вопреки совести разделить с ними непостную пищу. По нужде чего не бывает? По нужди и закону пременение бывает.

И мало ли других случаев, в которых люди не только оправдывают свои грехи нуждой, не желая знать, что лучше претерпеть всякую нужду, скорбь и тесноту, чем поступить вопреки совести и заповедям Божиим, – но еще в свое оправдание приводят апостольское изречение: по нужди и закону пременение бывает? – Но действительно ли это изречение имеет тот смысл, какой приписывают ему обыкновенно? Нет, оно имеет совсем другой смысл, который не замечается с первого раза потому только, что слова апостола обыкновенно приводят не в полном составе. В полном составе они читаются так: Прелагаему священству, по нужди и закону пременение бывает. О чем говорит Апостол? Он говорит о перемене закона вследствие перемены священства, – говорит, что если священство положено отменить и заменить, то необходимо тому же подлежит и закон. О каком священстве идет речь у Апостола? О священстве ветхозаветном, левитском, по чину Ааронову. О каком законе говорит Апостол? О законе обрядовом, – о ветхозаветных жертвах, очищениях, праздниках, обрезании и т. п., – о том самом обрядовом законе, на служение которому назначено было сословие священников, происходивших от Аарона, потомка Левиина. Ветхозаветное священство и обрядовый закон, по слову апостола, так тесно соединены, что если отставляются, признаются совсем ненужными священники, служители закона обрядов, то вместе с сим необходимо упраздняются самые обряды, теряет силу закон обрядов. На чем же апостол основывает свое положение об отмене ветхозаветного священства и с ним закона обрядов? На определении самого Господа. В чем апостол видит это определение? В том, что Бог Отец с клятвой изрек единородному Сыну Своему, имевшему воплотиться: Ты еси иерей во век по чину Мелхиседекову (Евр.5:6; 7:21. Слич. Пс.109:4). По толкованию апостола, назначение, в лице Иисуса Христа, нового священника по чину Мелхиседекову, а не по чину Ааронову, предполагает упразднение священства по чину Ааронову, как уже неудовлетворительного, а с ним и закона обрядового. Со времени явления Христа, нового священника, принесшего в Своем лице жертву за людей лучшую и совершеннейшую, чем какие до Него приносимы были, – священство ветхозаветное с его жертвами и обрядами должно престать, как такое учреждение, которое дано на время, до нового священства во Христе, и которое само по себе не может служить к освящению и спасению людей. Ибо, – повторим слова апостола, – «если бы совершенство (освящение и спасение) достигалось посредством левитского священства с его обрядовыми постановлениями (ибо с ним сопряжен (обрядовый) закон народа): то какая бы еще нужда была восставать иному священнику, по чину Мелхиседека, а не по чину Аарона именоваться, – с иным законом, благодатным, в замен закона обрядов? Потому что, продолжает апостол, с переменой священства необходимо быть перемене и закона» (Евр.7:11–12). – Итак, у ап. Павла идет речь совсем не о том, что в случае нужды можно, без страха ответственности если не пред людьми, то пред Богом, – нарушать закон Божий, творить беззаконие, – предполагать такую мысль у апостола значило бы оскорблять Св. Духа, чрез него глаголавшего, – а о том, что с пришествием Христовым необходимо потерял силу ветхозаветный закон обрядовый; – не о том, что в случае нужды позволительно не соблюдать этого закона, а о том, что он совсем необязателен для нас, что он имел значение только до Христа, до Его всеосвящающей и всеспасительной жертвы, что после этой жертвы соблюдать его не только не спасительно, но еще грешно, особенно когда известно, что на апостольском Иерусалимском соборе торжественно объявлены необязательными для христиан ветхозаветные обрядовые постановления (Деян.15:28).

Таков смысл слов ап. Павла: по нужди и закону пременение бывает. Не очевидно ли, что в этом истинном смысле они ни мало неблагоприятствуют тем, которые видят в них подтверждение ложного мнения, будто нужда дает право поступать вопреки закону Божию. Тяжко грешит преступающий заповеди Божии под предлогом нужды, на самом же деле по своеволию и своекорыстию. Но гораздо тяжелее грех, если грешник оправдывает себя словами Св. Писания: по нужди и закону пременение бывает. Он принимает на свою душу два греха: грех бесстрашного нарушения закона и грех кощунства, – кощунственно обращая в свою пользу слова самого Св. Духа, глаголющего в Писании.

В числе молитв, назначенных Церковью для домашнего употребления, есть «молитвы на сон грядущим». Благочестивые христиане не отходят к ночному сну, не напутствовав себя этими, или другими краткими молитвами. Но есть христиане, которые не исполняют этого молитвенного правила. Напрасно Церковь, а иногда совесть внушают им: бдите, хотя на несколько минут, и молитесь перед ночным сном, да не внидете в напасть во время сна: они пренебрегают такими внушениями и засыпают, словно бессловесные, не напутствовав себя ко сну молитвой, не оградив себя крестным знамением.

Небрежение о молитве перед ночным сном происходит от разных причин. В одних оно происходит от того же, от чего вообще происходит их нерасположение к какой бы ни было молитве, – к молитве утром, пред столом и после стола, пред началом и окончанием дела, к молитве домашней и церковной. В них нет благочестия и страха Божия, – оттого нет расположения и привычки к молитве. Они не приучены и сами себя не приучили думать о Боге, о своей зависимости от Него во всех делах и обстоятельствах своей жизни. Они думают, что все в их жизни зависит или от случая, или от них самих, а потому или с беспечностью относятся к своему положению и судьбе, или всего ожидают от одной собственной деятельности, искусства, оборотливости. На вопрос: почему они не молятся перед ночным сном? они готовы ответить: хороший сон не зависит от молитвы; страдающий бессонницей, сколько ни молись, не заснет. – Странный ответ! Как будто можно быть уверену, что молитва не будет услышана, – как будто не о чем больше молиться перед сном, как только о хорошем сне, – как будто предметом молитвы не может быть еще благодарение Богу за Его милости к нам, за Его долготерпение, с каким Он продолжает нашу жизнь, умножает наши дни, ожидая от нас покаяния, – и как будто молитва сама по себе, независимо от успеха или неуспеха ее, не есть потребность нашей души, созданной по образу и подобию Божию и, по самой природе своей, стремящейся к духовному общению с своим Творцом и Промыслителем преимущественно посредством молитвы. Вольно же им заглушить в себе эту потребность!

Многие опускают молитву перед ночным сном вследствие утомления после дневных трудов. Иной целый день и даже половину ночи проводит в тяжелой работе. Кончив работу, он спешит к ночному ложу, не перекрестясь. Мне, говорит, не до молитвы, я устал душой и телом до изнеможения. – Не говоря покуда, правы ли так рассуждающие, заметим, что в иных уклонение от молитвы перед сном происходит от усталости другого рода: они испытывают ее не от тяжелой работы, а от светских развлечений и удовольствий. Кружится человек в вихре этих развлечений и удовольствий почти целую ночь и выбивается из сил. Голова его переполнена впечатлениями, ничего не имеющими общего с делом молитвы, – сердце – ощущениями, чуждыми нравственного достоинства, – внешние чувства доведены до отупения, все тело – до состояния неестественного расслабления. И вот он едва успеет раздеться, а иногда не раздевшись, не молясь бросается на постель, – ему не до молитвы, позорная усталость сделала его неспособным к ней. – В большей же части случаев опущение вечерней перед сном молитвы происходит от лености. Преданный ей сознает нужду молитвы, но не хочет принудить себя к ней, утверждая, что он готов молиться, когда почувствует расположение к тому, – как будто молитва есть только потребность сердца, а не вместе неотложный наш долг, который обязаны мы исполнять также неопустительно, как исполняем гражданский долг – волей-неволей, – как будто усердие к молитве зависит от одного случайного настроения душевного, а не есть более плод навыка к ней, постоянного упражнения в ней, без чего может сделаться бесплодным и душевное молитвенное настроение, по временам возникающее в людях ленивых к молитве.

Но от каких бы причин ни происходило опущение молитвы пред ночным сном, во всяком случае оно не безопасно и во многих отношениях вредно для спящего. Ибо мало ли что может случиться ночью среди глубокого сна? Что всего хуже, спящего может поразить ночью нечаянная смерть от разных причин: от паралича, от пожара, от падения потолка, от руки вора и разбойника. Все эти опасности случаются и днем, но днем, в бодрственном состоянии, они, по крайней мере, большая часть их, скорее могут быть усмотрены и отклонены, чем ночью. Спящий – это безоружный воин, лишенный сам собой возможности сопротивляться нападающему врагу и могущий сделаться легкой добычей его. Но кто ложится спать с молитвой, чтобы благодать Божия сохранила его, тот на своем ночном ложе находится под кровом Вышняго, под охраной горних Сил, ополчающихся вокруг боящихся Господа. Он «не убоится ужасов ночи, язвы ходящей, во мраке» (Пс.90:5–6). Он говорит с Давидом: «ложусь я, сплю, встаю, ибо Господь защищает меня (Пс.3:6). Но если Господу и не угодно будет спасти его от какой-нибудь беды ночью, даже от внезапной смерти, ему ничто не страшно, ему не страшна сама смерть. Он приготовился ко всякой нечаянности молитвой пред сном. Огражденный ею, он говорит опять с Давидом: «если я пойду и долиной смертной тени, не убоюся зла, потому что Ты, Господи, со мною; Твой жезл и Твоя палица успокаивают меня» (Пс.22:4). Господь, с упованием на Которого и с молитвой возлег человек на ночное ложе, не оставит его без Своей благодати среди ужасов смерти: Он безбедно проведет его из этой страны пришельствия в обители вечного блаженства. Для него «жизнь Христос, а смерть приобретение» (Флп.1:21). Но горе тому, кто ложится спать без мысли о Боге, не призывая Его благодати, даже не осенив себя крестным знамением: он забыл о Боге, – можно опасаться, что и Бог забудет его Своей милостью во время ночной опасности, – не укроет его от беды и не спасет не только от временной, но и от вечной смерти, уготованной грешникам, отходящим в вечность с нечестием в сердце. Тьма ночная может смениться для него мраком вечной, безрассветной ночи.

Время ночного сна, не безопасное для тела и души в помянутых отношениях, не безопасно и в нравственно-духовном отношении. Во сне человек подвергается искушениям от плоти, т. е. от плотских волнений нецеломудрия, вражды, злобы, – и от диавола, который с своей стороны также или возбуждает, или усиливает их. В бодрственном состоянии человек может бороться с этими искушениями, может противодействовать им молитвой, духовным размышлением, строгим вниманием к душевным состояниям (трезвением), чтением Слова Божия, беседами с людьми благочестивыми и опытными в духовной жизни. Но во сне человек не владеет собой, не управляет своим сознанием и волей и отдается во власть безотчетных ощущений, остановить которые он до пробуждения не в состоянии. Между тем нельзя сказать, чтобы на нас не лежала ответственность пред Богом за искушения во сне, если они бывают последствием нашего неодобрительного поведения наяву, если, например, мы ложимся спать и засыпаем с мыслями об одном плотском, с злобой в душе, или вообще ведем себя наяву не по-христиански²⁵. Что наяву деется, то во сне грезится. Совесть укоряет человека даже за те искушения во сне, к которым он не подавал повода наяву. Им подвергаются даже святые люди по действию диавола, который, чувствуя свое бессилие в борьбе с подвижниками благочестия наяву, старается вредить им во сне. Хотя в последнем случае искушение не вменяется человеку в грех, оно однако тяготит совесть благочестивых людей, ибо оставляет след в их памяти и воображении²⁶. Что же может избавить человека от сонных искушений, оскверняющих душу и уязвляющих совесть, как не благодать Божия? Спящий не может сопротивляться им, ибо, как мы сказали, лишен самосознания и свободы. Одна благодать может отвратить от него эти искушения. Но благодать привлекается усердной молитвой, какой каждый из нас должен напутствовать себя, отходя ко сну. Правда, и усердная молитва не всегда охраняет человека от греховных сонных мечтаний. Благодать Божия оставляет иногда в этом случае без своей помощи даже святых людей, для утверждения их в смиренном сознании их немощи, для предохранения от гордости. Но усердная молитва пред ночным сном во всяком случае спасительна. После усердной молитвы об отвращении греховных сонных мечтаний, человек, если подвергнется им, уже не будет уязвляем в своей совести так болезненно, как если бы лег спать без молитвы. Даже в том случае, когда бы его сонные греховные грезы вызваны были греховными мыслями, словами и делами, пережитыми в течение дня наяву, он не будет виноват в такой степени, как уснувший без предварительной молитвы. Последний будет отвечать пред Богом, как беспечный грешник, отдающийся греху без сопротивления, а первый может надеяться на некоторое к нему снисхождение Господа: пусть он сделался жертвой искушений, но он подвергся им после того, как принял против них меры, – он возлег на ночное ложе с молитвой об отвращении их. Он молился, чтобы Господь сохранил его от всякого противного обстояния, от всякого греховного мечтания и темной сласти, соблюл его помысл несмущенным, угасил разжения восстания телесного, избавил его от сети лукавого и удалил от него сатанинское коварство. Он ложился на ночное ложе, оградив себя оружием креста и молитвой (Да воскреснет Бог) о прогнании бесов силой Распятого на кресте.

По руководству положенных в Молитвослове «молитв на сон грядущим», каждому из нас вменяется в обязанность не только умолять Господа об охранении во время ночного сна от упомянутых искушений плоти и диавола, и от нечаянных бедствий, могущих случиться ночью, но вместе просить у Господа прощения грехов делом, словом и мыслью, допущенных нами в истекший день. В Молитвослове с довольной подробностью исчисляются грехи, которые мы должны исповедать пред Богом в вечерней пред сном молитве. Это грехи против Богопочтения. Так вместо того чтобы со страхом и благоговением произносить имя Божие, мы ежедневно всуе призываем его, либо даже хулим в помышлении своем. О молитве или совсем не радим, или когда становимся на молитву, ум наш движется в области лукавого мира. – Это грехи против обязанности в отношении к себе самим. Так, например, мы безвременно спали, неумеренно употребляли пищу и питие, предавались безумному смеху. – Это грехи в отношении к ближним. Вместо того, чтобы любить ближних как братий, обходиться со всеми, как со чадами Отца Небесного, мы ежедневно укоряем их, клевещем, гневаемся, осуждаем, уязвляемся сердцем при виде чужой доброты, отказываем скорбящим в утешении, нищим в помощи, пред низшими себя величаемся, гордимся и т. и. Как целесообразно изливать свою душу в подобной покаянной молитве пред ночным ложем, которое может сделаться для иного из нас смертным одром! Кто такой молитвой предварит свой ночной покой, о том, если и умрет он скоропостижно во время сна, нельзя сказать, что он умер без покаяния, – нет, он покаялся, и Сердцеведец, пред Которым высказаны покаянные чувствования в вечерней молитве, примет их с таким же благоволением, как если бы принесено было покаяние в таинстве исповеди. – Наконец, в молитве пред ночным сном должно быть приносимо Господу благодарение за Его милости в истекший день, – за избавление от бед и напастей, за дарованные Им успехи в трудах и предприятиях, за благодатную помощь к избежанию или преодолению греховных искушений, а паче за долготерпение, с каким Господь, устрояя обращение и спасение душ наших, сподобил нас, ленивых на дела покаяния и богоугождения, прожить еще день (см. в Молитвослове).

Обязанность молиться перед ночным сном столь священна, что уклонение от исполнения ее едва ли может быть извинено даже такой благовидной причиной, как чрезмерная усталость после тяжелых и продолжительных трудов дня и даже большей части ночи. Если и действительно устал ты до изнеможения, перемоги себя и непременно помолись. Бог любит самоотвержение в служении Ему. Если ты с самоотвержением, не жалея сил и здоровья, работаешь для житейских целей и для угождения человеку: не простительно было бы уклоняться от подвигов самоотвержения для спасения души и для угождения Богу. В крайнем случае можно ограничиться молитвой только духовной, если по причине изнеможения тяжело выражать молитвенные чувствования в словах, поклонах, крестном знамении; но обойтись совсем без молитвы никак не следует. – Трудно представить, чтобы возлагаемы были на кого такие труды, после которых не оставалось бы времени для молитвы перед ночным сном. Но если и случится это, ничто не препятствует держать молитву в уме, или по крайней мере иметь молитвенное расположение духа во время самой работы не только физической, но даже умственной. Ведь что такое молитва? Это есть беседа с Богом. Но если с людьми можно беседовать сколько угодно среди какой-нибудь работы и этой беседой облегчается, говорят, самая тяжелая работа: почему не беседовать во время работы с Богом? С Богом беседа еще легче, чем с человеком, потому что она может быть ведена одним умом и сердцем без помощи языка.

Заключим наставлением препод. Иоанна Лествичника: «Память смерти да засыпает и да восстает с тобою, и вместе с нею Иисусова молитва единопомышляемая; ибо ничто не может тебе доставить столь сильное заступление во время сна, как сии делания» (Лествица, слово 15-ое, гл. 53).

Совершаемое нами празднество в честь Рождества Богородицы и Приснодевы Марии, как и всякое празднество, возбуждает радость. «Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенней». И как не радоваться событию, которое послужило зарей другого, более радостного события, ибо Пресвятая Дева Мария соделалась матерью Того, который, как Солнце правды, Своим светом озарил все концы земли, осиял истиной и благодатью сущих во тьме заблуждений и грехов? – Но вот сегодня, в нашем храме, радость великого праздника несколько омрачается печальным зрелищем предстоящего гроба. Есть причина думать, что впечатления печального зрелища превозмогают над душами многих из предстоящих до того, что мало, или даже совсем не оставляют места ощущениям, свойственным празднику. Одним из средств для противодействия печальному настроению души служит размышление. К счастью, пищу для спасительного размышления дает самое совпадение радостного праздника вступления в жизнь Матери Живота с провожанием в другую жизнь почившего собрата нашего о Христе. Это случайное совпадение наводит нас на душеспасительную мысль о соответствии между рождением, о котором напоминает каждому Рождество Богоматери, и смертью.

Соответствия между рождением и смертью может не признавать только тот, кто не признает жизни загробной и почитает смерть совершенным уничтожением бытия по душе и по телу. Но не только христианину свойственно веровать, даже большая часть язычников веровала и доселе верует, что за временной жизнью следует другая, вечная. Итак, если есть две жизни, одна временная, другая вечная, то есть и два рождения, из которых одно полагает начало временной жизни, другое вводит в жизнь вечную. Последнее обыкновенно называется смертью. Да не подумает кто, что это игра в слова. Нет, древние христиане смерть христианина обыкновенно называли рождением и день смерти – днем рождения. На многих надгробных памятниках, находимых в древнейших подземных усыпальницах, встречаются надписи вроде следующей: «такой-то жил пять лет и родился в мире в иды февраля»²⁷. Родился в мире, сказано вместо того, чтобы сказать по нашему: почил в мире. Воззрением на смерть, как на рождение, объясняется то, почему художники изображают душу, в минуту разлучении ее от тела, в виде новорожденного младенца. В таком, например, виде на иконе Успения Богоматери представлена душа ее, вверху над почившим ее телом. Нет сомнения, что, называя смерть рождением, древние христиане имели в виду сходство между рождением и смертью. Это сходство состоит впрочем не в том только, что как чрез рождение, так и чрез смерть начинается новая жизнь, о чем мы уже сказали, но еще в последствиях того и другого явления.

Так, с минуты смерти для души начинается жизнь независимая от тела, как и со времени рождения младенец начинает жить независимо от жизни матери. Жизнь утробного младенца неразрывно связана с жизнью матери: он дышит ее дыханием, питается ее соками. Рождение на свет разрывает эту связь, полагает начало самостоятельной жизни младенца, которую он может продолжать и по смерти матери, действуя независимо от нее собственными органами питания, дыхания и движения. В подобную самостоятельную жизнь вступает душа отрешившаяся, путем смерти, от уз тела. Покуда она обитает в теле, неразрывно соединена с ним, она большей частью находится в полнейшей зависимости от него. Так она зависит от него в своих познаниях о внешнем мире, ибо эти познания приобретаются посредством телесных чувств. Без их посредства она ничего вне себя не может ни видеть, ни слышать, ни вообще ощущать. С расстройством чувственных органов расстраивается ее жизнь и деятельность. Повреждение в мозгу обыкновенно сопровождается лишением сознания. Недаром древние говорили: здравый ум присутствует в здравом теле. Даже высшие, чисто духовные стремления души нашей, направленные к миру горнему, например, стремление к общению с Богом в молитве, в размышлении о Его совершенствах, вызываются и поддерживаются в нас наблюдением, при помощи телесных чувств, над проявлениями совершенств и силы Божией во внешнем мире. Но иногда стремление к богообщению в иной благочестивой душе так бывает сильно, что она уже не удовлетворяется той пищей, которую чрез телесные чувства она может получать для себя от внешнего мира: она стремится к непосредственному соединению с Богом, но встречает препятствие к сему в теле, в котором заключена, как младенец в утробе матери. Вместе с добрыми впечатлениями от внешнего мира, как создания Божия, к ней приражаются чрез тело впечатления суеты и зла, господствующих в мире. Вот почему великие ревнители духовной жизни, ангелы во плоти, тяготились телом, желали скорейшего разрешения от уз его и непосредственного соединения со Христом, и пламенно молили о том Бога. Смерть разрушает союз души с телом и тем освобождает ее от условий телесного бытия, подобно тому как рождение освобождает от условий утробной жизни. Разрешившаяся от тела душа вступает в новую область бытия, входит в общение с бесплотными, приближается к лицу Божию, вообще начинает непосредственно созерцать то, что закрыто было от нее завесой плоти, подобно тому как новорожденный начинает видеть то, что недоступно было ему в утробе матерней.

Жизнь младенца в первую минуту по его рождении проявляется в плаче. Равно и первые ощущения души, разлучившейся от тела, даже весьма благочестивой и святой души, не могут быть радостные, или вполне радостные. Очутившись, в новой области бытия, дотоле неведомой, она не может не испытывать на первых порах чувства страха. Само чувство радости, если и возникает в ней, будет бороться с чувством скорби. Она возрадуется, когда увидит на одной стороне близ себя светлых ангелов, и смутится, когда узрит на другой стороне полк мрачных демонов, порывающихся завладеть ею.

Вообще, в каких бы преклонных летах ни скончался человек, душа его, вдруг увидевши себя в новом мире, среди новой обстановки, будет испытывать состояние новорожденного, ибо родится в новую жизнь, и доколе не освоится с ней, будет ощущать свою незрелость, хотя бы в настоящей жизни, доколе пребывала в теле, почиталась, сравнительно с другими, самой зрелой во всех отношениях и удивляла всех обилием умственных и нравственных совершенств. – Не останется ли душа навсегда в этом состоянии младенческой незрелости? Нет. Как душа, доколе соединена с телом, постепенно развивается в том или другом направлении и вместе с телом переживает возрасты, и это развитие продолжается до самой смерти: так и по разлучении с телом новорожденной душе предлежит бесконечный путь развития, которое будет идти безостановочно, потому что уже не будет задерживаться цепями плоти. Само блаженство души в вечных обителях было бы не совсем понятно, было бы не полно, если бы она стояла на одной точке развития, если бы пред глазами имела одно и то же зрелище, если бы не получала все новой пищи для своих ощущений и если бы следственно не развивалась. О блаженных духах, предстоящих престолу Вседержителя, сказано, что они «ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Вседержитель, который был, есть, и грядет» (Откр.4:8). Как этот непрерывный труд славословия не утомит их? Как не наскучит им? – Не утомит и не наскучит потому, что совершенства Божии, составляющие предмет их славословия, раскрываются пред ними все в большей славе: занимательность зрелища постоянно поддерживается сменой одних явлений славы Божией другими более поразительными и делает нечувствительным для певцов славы Божией то напряжение, какое нужно для непрерывного славословия. Новые стороны совершенств Божиих, постепенно открывающиеся пред ними, держат их постоянно в возбужденном состоянии, и они не замечают, как проходит время. Подобное состояние блаженства предстоит душе благочестивой, отошедшей из сей жизни. Питаемые все новыми впечатлениями от зрелища славы Божией, силы ее все более будут раскрываться, круг ее познаний будет расширяться, любовь к Богу возрастать, – так что не останется в ней и следа той младенческой незрелости, которой началась ее жизнь по разлучении от тела. – Спрашивают часто об умерших младенцах: «нужно ли молиться за них? Нужно ли поминать их? Ведь они не успели осквернить себя грехами, не успели нажить привычки к ним; потому, когда умирают, им прямой путь в рай». – Так, сам Спаситель сказал о детях, по поводу недопущения их к Нему учениками Его: «таковых есть Царствие Божие» (Мк.10:14). Но что ж из этого следует? Не молитесь, пожалуй, об избавлении умерших младенцев от мучений адских, как мы молимся о взрослых; но как же не молиться о том, чтобы душа младенца, отошедшая в другой мир с нераскрытым или мало раскрытым сознанием, раскрылась там для того, чтобы понимать свое блаженство в вечных обителях? Как не молиться, чтобы она больше и больше преуспевала в познании Бога, в разумении Его совершенств, чтобы с постепенным развитием духовных сил становилась способнее принимать участие в славословии Господу и в этом обретать большее и большее блаженство? Младенец потому и младенец, что не дозрел; должно молиться, чтобы душа его дозрела на том свете, к его счастью.

Но младенцем ли, или взрослым умирает человек во всяком случае, повторяем, смерть его, как начало нового образа бытия, есть рождение, и умерший на первых порах новой жизни есть новорожденный, которому предлежит развитие, свойственное всякому младенцу. Это впрочем мы говорим собственно о тех душах, которые переходят в загробную жизнь с задатками развития, которым на земле уготовляли себя к небу, или по крайней мере полагали начало обращения к Богу, и если не успели достигнуть духовного совершенства, показали хоть слабые начатки духовной жизни. Что же сказать о нечестивых? И их смерть можно назвать рождением только неблагополучным: это мертворожденные. Смерть их есть переход не в истинную жизнь в общении с Богом, а в новую смерть – по душе. Они не утратят бессмертия, свойственного душе по самой природе, но как они на земле жили в отчуждении от Бога, в помышлении об одном плотском и следственно были в состоянии духовной смерти (Еф.4:18; Рим.8:6) или духовного нечувствия, так за гробом, в удалении от Бога, источника жизни и блаженства, они будут жить только для ощущения вечных мук, вечно будут испытывать смертельное томление, не умирая однако ж. Они забывали о Боге при жизни, и Бог забудет их своей милостью по их смерти.

Обратимся к предстоящему гробу. Не знаем, какая участь уготована новопреставленному рабу Божию Матфею. Но знаем, что и в нем были задатки блаженной жизни в Царствии Небесном, и надеемся на милость к нему Божию. Он Бога боялся, от души веровал в Христа Сына Божия, пришедшего в мир грешников спасти; он всем был известен за строго-честного человека и пользовался доверием и уважением честных людей. Господь нескудно наделил его земными благами. Он благодарил за них Господа и делился ими с нуждающимися. Он был добрый семьянин, добрый родственник. Помолимся Господу – Судии живых и мертвых, чтобы его смерть была рождением для вечно-блаженной жизни, чтобы Господь не вошел в суд с рабом Своим и Своим милосердием покрыл грехи его.

Примечание.

Нам кажется, что существующий на Руси обычай на заупокойных и поминальных обедах вкушать кисель с молоком или медовой сытой имеет отношение к раскрытому в нашей проповеди воззрению на смерть, как на рождение, и на новопреставленного, как на новорожденного. Новорожденные обыкновенно питаются сначала одним молоком, а потом начинают принимать и мягкие снеди, подобные киселю. Мед был также пищей младенцев (Ис.7:15). На этом основании существовал в древней Церкви по местам обычай, предлагать новокрещенным, по совершении крещения, молоко и мед, – как младенцам в духовной жизни. (У Свицера под словом: Γαλα). Подобно сему употребляемый на поминках кисель с молоком или медом, должен напоминать нам о своего рода младенчестве новопреставленных и располагать нас к молитве о благополучном росте и развитии их в загробной жизни.

«О треблаженное древо, на немже распяся Христос, Царь и Господь, имже паде древом прельстивый (чрез которое пал обольстивший древом), тобою прельстився, Богу пригвоздившуся плотию (быв сам уловлем: пригвоздишимся на тебе плотию Богом), подающему (дарующм) мир душам нашим». (Ирмос 5-й песни канона на Воздвижение).

В сем церковном стихе из канона на Воздвижение преп. Иоанн Дамаскин воспевает славу Креста Христова, как орудия нашего спасения.

О треблаженное древо! Крестное древо, на котором распят Христос Царь и Господь, стало треблаженным, достойным всякого ублажения и чести, именно по причине этого распятия. До времени распятия Христова, крестное древо, как орудие позорной и мучительной казни злодеев, было предметом отвращения и называемо было несчастным деревом²⁸. Сами породы деревьев, употреблявшихся для устроения креста, известны были также под именем несчастных и проклятых, о которых говорили, что они находятся под покровительством преисподних богов. К числу таковых относились некоторые дерева бесплодные, дикие, колючие²⁹. По всей вероятности, на одном из них и был распят Господь Иисус, и крест Его по материалу ничем не отличался от крестов, на которых были распяты наряду с Ним злодеи. Надлежало, чтобы Тот, Кто благоизволил вмениться со беззаконными (Мк.15:28), пострадал и умер на том же позорном древе, на каком и те. Св. Григорий Нисский, на основании дошедшего до него предания, прямо свидетельствует: «древо Креста Господня, спасительное всем человекам, есть, как я слышу, часть древа презренного и многих бесчестнейшего» (Слово на Крещение), следственно такого, на котором казнимы были обыкновенные злодеи. По обретении, в присутствии равноапостольной царицы Елены, Креста Господня вместе с двумя крестами распятых со Христом разбойников, первый без чудесного указания Божия не мог быть отличен от последних, что едва ли могло бы случиться, если бы он сделан был не из одного с ними материала. Правда, у церковных песнопевцев иногда встречается выражение, что Христос распят на кресте из драгоценных дерев – кипариса, кедра и певга (Окт. в среду 3-го гласа). Но что нет необходимости понимать эти слова буквально, в этом легко убедимся, если посмотрим, откуда они первоначально заимствованы. Они заимствованы из книги пророка Исаии. Исаия, изображая будущую славу Иерусалима, как средоточия истинного богопочтения для всех пародов, между прочим говорит от лица Божия: «Слава Ливанова к тебе (Иерусалим) приидет, кипарисом, певгом и кедром, вкупе прославити место святое мое, и место ног моих прославлю» (Ис.60:13). Ближайшим образом это пророчество относится к восстановлению Иерусалима и храма после вавилонского плена. В этом храме, как и в храме Соломоновом, местом ног Господних или подножием Господа, назывался ковчег Завета, как место присутствия Господа в качестве царя своего народа (1Пар.28:2). Как для Соломонова, так и для второго храма, о котором пророчествует Исаия, потребны были драгоценные древесные материалы, каковые действительно на построение его отпускаемы были в Иерусалим по распоряжению Кира (1Ездр.3:7). Но взору пророческому предносился не один ветхозаветный Иерусалим с его обновленным после вавилонского плена храмом, а вместе новый Иерусалим, или новозаветная Церковь, которую пророки обыкновенно изображают в чертах, взятых от древнего Иерусалима. Отношение рассматриваемого пророчества к новозаветной Церкви явствует из того, что оно вообще входит в состав пророческой не об одних ветхозаветных, а вместе о новозаветных временах речи Исаии. В ней говорится о будущем величии Иерусалима: Светися, светися Иерусалиме... Возведи окрест очи твои и виждь собранная чада твоя и д. В этих именно чертах и почти теми же словами воспевается в пасхальном каноне, как всякому известно, слава новозаветной Церкви. Таким образом предречение о деревьях, какие будут доставляемы в Иерусалим для обновления и украшения святилища, в приложении к новозаветной Церкви означает, что храмы новозаветной Христовой Церкви будут чтителями истинного Бога с таким богатством и великолепием созидаемы и украшаемы, как и ветхозаветное святилище. Ясно, что речь идет не о кресте. Речь идет о дарах усердия к местам богопочтения, идущих от чтителей истинного Бога, тогда как устроение креста для распятия Христова было делом не усердия к славе Христа, а вражды и презрения к Нему, и если есть здесь какое отношение ко Кресту Христову, то конечно не к тому самому, на котором пригвожден был Христос, а разве к подобиям его, устрояемым верующими из разных драгоценных веществ. Что же теперь касается до мнения о составе Креста Христова из кипариса, певга и кедра, на которое ссылаются раскольники в доказательство своего учения об исключительной важности осьмиконечного креста, то всего лучше согласиться с теми, которые объясняют такой состав Креста в таинственно-поучительном смысле. По их разумению, кипарис, певг и кедр знаменуют силу Креста Христова: она состоит в том, что Крестом или точнее силой Распятого на нем, прогоняются демоны и злые помышления, подобно тому, как благовонием от кедра прогоняются змеи. Крестом христианин укрепляется в терпении скорбей, подобно тому, как кипарис сохраняет свою красоту и крепость несмотря на ужасные порывы ветра. Крестом исцеляются душевные болезни, производимые угрызением совести, подобно тому, как певгом исцеляются грызения и болезни внутри тела³⁰.

Из какого бы впрочем вещества ни был устроен Крест Христов, во всяком случае он есть треблаженное древо, – достоин всякого ублажения и чести. И кому не известно, сколь великая честь воздается Кресту в виде крестного знамения, без которого не обходится ни одна молитва, ни одно освящение, – в виде вещественных изображений Креста с распятием и без распятия, – в виде благоговейного поклонения Кресту? Пусть Крест в глазах неверующих есть несчастное, проклятое древо, и вера христианина в спасительную силу крестной смерти пусть служит для иудея соблазном и для еллина безумием: для нас христиан распятый Христос есть Божия сила и Божия премудрость (1Кор.1:23–24), и потому чествуя Христа распятого за нас, мы вместе чествуем орудие Его распятия, – Крест Христов; для нас треблаженно, как величайшая святыня, то древо, на котором распят Царь и Господь неба и земли, имеющий одинаковую власть и силу с Богом Отцом, Которого Он есть единородный Сын, благоволивший сделаться человеком именно для того, чтобы в человеческом естестве пострадать и умереть для избавления нас от гнева Божия, чтобы принятием на Себя позорной и соблазнительной для неверующих казни спасти нас от вечного осуждения.

Прославляя треблаженное древо, как орудие спасительной для нас смерти Царя и Господа, творец рассматриваемого церковного стиха в частности к славе Креста относит далее то, что им паде древом прельстивый. Кто это прельстивый древом? Это диавол. Кого и каким древом он прельстил? Он прельстил наших прародителей древом познания добра и зла, обещав им, что они, если вкусят от плодов этого древа, будут яко бози, ведущие доброе и лукавое. Они поверили этому лживому обещанию и повергли себя и все свое потомство в бесчисленные бедствия по душе и по телу. Но подивимся божественной мудрости в устроении нашего спасения. Господь употребил для нашего спасения орудия, подобные тем, чрез которые действовал диавол к нашему погублению. Диавол чрез жену ввел в мир грех и смерть. Жена же в лице Девы Марии избрана была Богом послужить тайне воплощения Сына Божия, спасшего нас от владычества греха и смерти. Диавол посредством одного из райских дерев успел обольстить первых людей и склонил их к отпадению от Бога. Но вот на древе же вкусил смерть Господь Иисус, чтобы избавить нас от пагубных следствий вкушения плодов с древа райского. Диавол древом обманул Еву, и сам пал, или потерпел поражение, быв уловлен пригвожденным плотию на тебе (треблаженное древо) Богом. Действительно, он был уловлен. Он никак не предполагал, чтобы крестное древо послужило к его падению, к ниспровержению его владычества над людьми. Он надеялся вместе с единомышленными ему иудеями, что со смертью Христа все кончится, дело Его разрушится, общество учеников Его рассеется и сама память о Нем несмотря на Его бесчисленные чудеса и силу Его учения исчезнет. В этой надежде диавол вложил в сердце Иуды Искариота мысль предать своего Учителя и Господа врагам его. Но как жестоко диавол обманулся в своих расчетах! Он уловлен в свои же сети. К его пагубе обратилось то самое древо, на котором пригвожден был Христос. Тот, Который пришел в мир разрушить дела и царство диавола, победил его именно крестным древом. Он смертью на кресте упразднил имущего державу смерти, диавола (Евр.2:14), – потому что эту смерть Господь Иисус претерпел за грехи, которые вошли в мир завистью и кознями диавола и предали их в его власть. Власть диавола над людьми держалась именно грехами их. Христос на кресте принес жертву за грехи и тем разрушил его власть, особенно в области смерти, – в аде. Силу своего падения диавол ощутил преимущественно тогда, когда Христос сошел в ад, в область от века умерших. Он сошел туда не как пленник, а как победитель смерти и ада; сошел не за тем, чтобы остаться с прочими узниками, но чтобы избавить от уз ада всех, которые здесь с верой ожидали Его пришествия. Почему же диавол не ожидал, что крестная смерть Христова могла иметь такие пагубные для него и спасительные для верующих во Христа последствия? Потому, что он не знал достоинства того, Кого хотел погубить крестом, – не знал, что это не простой человек, а пришедший во плоти Бог. Как ни хитр диавол, он не мог догадаться, что для победы над ним потребна была столь беспримерная жертва, как распятие на кресте самого Бога, ибо надлежало для помилования людей не только пострадать и умереть за них существу ни в чем неповинному пред Богом, но чтобы пострадал и умер не кто другой, как сам Бог, потому что только Бог мог принести удовлетворительную жертву небесному правосудию за грехи человека, только – Его жертва могла равняться безмерной вине человека пред Богом. Правда, не само Божество собственной своей природой пострадало и умерло на кресте, – Божеская природа не подлежит страданию и смерти, – а только плоть, или человеческая природа, соединенная в лице Иисуса с Божеским естеством, претерпела страдание и смерть; но эта жертва имеет беспредельную цену именно по причине этого соединения, именно потому, что человеческое естество, воспринятое в единство Божеского лица, стало собственностью единосущного с Богом Отцом Христа Сына Божия. И этой-то тайны премудрости Божией, открывшейся в устроении спасения человека, не знал диавол, ибо если бы знал, то не принял бы участия в убийственных замыслах против Иисуса врагов Его, потому что это значило бы действовать во вред себе же. Не знал он, что в лице Распятого на кресте он приразился к самому Богу. Он торжествовал, видя позорную и мучительную смерть Иисуса, но посрамился, когда увидел торжество Его над смертью и адом, чего никак не ожидал. Поистине он был уловлен пригвожденным плотию на кресте, Богом, дарующим мир душам нашим.

Мир, даруемый душам нашим распятым на кресте Богом, есть также плод древа крестного. Грех отнял мир у человека. Сознание грехов тем тяжелее, тем беспокойнее для человека, чем яснее он понимает свою виновность пред Богом и безответность пред правдой Его. Несть мира в костех моих от лица грех моих (Пс.37:4), говорит он с Давидом. Но вот смущаемая грехом душа, слышит апостольское слово, что «кровь Иисуса очищает нас от всякого греха» (1Ин.1:7), и начинает ощущать мир. – Мир души возмущается не только уже допущенными грехами, но также угрожающими опасностью грехопадения искушениями от мира, т. е. от людей, чуждых благочестия, – от плоти, т. е. от собственных немощей и страстей, и от диавола. Душа чувствует свою немощь для борьбы с этими искушениями, тревожится сознанием своей немощи и готова пасть от напора искушений. Но вот она обращается к Распятому с мольбой о благодатной помощи, вооружает себя силой веры в Него и упования на Него и получив благовременную помощь, умиротворяется. – Немало мир души возмущают житейские беды и напасти, – болезни, смерть близких людей, неудачи по службе, по торговле, несправедливости людские и т. под. Под бременем этих испытаний, посылаемых каждому из нас Промыслом для нашего вразумления и очищения, душа теряет мир и готова сделаться жертвой уныния или отчаяния. Но вот она вспоминает Распятого на кресте, и как подумает, что ее скорби, которые она заслужила своими грехами, ничтожны в сравнении с тем, что претерпел за нас ни в чем неповинный Господь Иисус, то уже в этом одном размышлении почерпает ободрение и утешение; но еще больше может успокоить ее молитва о помощи к Распятому на кресте: Он «как сам претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь» (Евр.2:18) и водворить в них мир и радость, не возмущаемые среди самих бед и напастей.

Поистине треблаженно древо Креста, дающее столь сладкие и целебные плоды.

«Восприят Израиля отрока своего, помянути милости, якоже глагола ко отцем нашим, Аврааму и семени его до века». (Лк.1:54–55).

Пресвятая Дева Мария в своей восторженной после, которая излилась из уст Ее при свидании с праведной Елисаветой, ублажившей в ней Матерь Господа, прославляет Господа, сподобившего ее столь великой милости. Она исповедует, что эта милость явлена не ей только лично, но всему израильскому народу, к которому она принадлежала по своему происхождению, которому даны обетования о явлении в среде его Христа Спасителя, и который наконец дождался исполнения этих обетований: Восприял наконец Господь в свою любовь и милость Израиля отрока своего, т. е. раба своего, когда этот раб находился в уничиженном состоянии, под игом иноплеменников. Сего мало: в этой милости к Израилю, дожившему до пришествия к нему обетованного Христа, Дева Мария видит милость ко всему человеческому роду. Она говорит, что «Господь помянул милости, якоже глагола отцем нашим, Аврааму и семени его до века». Это значит, что Господь вспомнил обетования данные праотцам еврейского народа в лице Адама, и потом Аврааму и его потомству, но относившиеся не к одному еврейскому народу, а ко всем народам. Ибо Адам, которому дано обетование о Семени жены, т. е. о потомке, имеющем родиться от одной жены без участия мужа, и стереть главу змия, т. е. вконец сокрушить силу и владычество диавола (Быт.3:15), – Адам был праотцом не одних Евреев, а всего человечества. Что касается Авраама, то хотя он был родоначальником собственно еврейского народа, обетование о Христе, данное Аврааму и повторенное потомкам его, относилось также не к одним Евреям, а ко всем народам, ибо ему сказало, что в Семени его, т. е. о Христе имеющем произойти от него плотью, благословятся все народы (Быт. 12:3; 18:18; 22:1–18). И вот наконец эти обетования исполнились, – не один Израиль, но весь род человеческий дождался Искупителя, Христа Сына Божия, которого ждал 5508 лет. Можно ли, вслед за Богоматерью, удостоившейся послужить тайне воплощения Христова, не прославлять эту милость Господа? Можно ли не благодарить Его, восприявшего Израиля, отрока своего, воспомянувшего древние милостивые обетования об Искупителе?

Но оценили ли эту милость и воспользовались ли ею сыны Израиля, для которых, как для прямых потомков Авраама, она ближайшим образом предназначалась? К сожалению, нет. Господь восприял Израиля отрока своего, послав к нему обетованного Христа; а сыны Израиля отвергли и убили Христа, и до сих пор враждуют против Него и Его святой Церкви. Вражда пагубная для них же! Отвергнув Христа, они сами отвержены Богом. Они до сих пор несут наказание, которое накликали на себя кровожадным криком: кровь Его (Христа) на нас и на чадех наших. В чем же состоит это наказание? В том, что они лишены своего отечества, Иерусалима и храма, рассеяны по всему свету и где ни водворятся, везде встречают презрение и ненависть к себе, как заклятые враги Христа.

Но действительно ли за отвержение Христа они несут эти наказания? Действительно. Сам Христос Спаситель предрек, что Иерусалим будет разрушен, так что не останется в нем камня на камне, и запустеет, – за что? За то, что Иудеи не уразумели времени посещения своего (Лк.19:44), т. е. времени исполнения обетований и пророчеств о пришествии Мессии для помилования и облаженствования их. То же предрек Он о судьбе храма. Выходя в последний раз из Иерусалимского храма, Он сказал Иудеям: се оставляется дом ваш пуст (Мф.23:38), – разумея под домом храм, как место, где Иудеи, собираясь для принесения молитв и жертв, чувствовали себя членами одного семейства, детьми одного Отца Небесного. За что же этот дом обречен Христом на запустение? Опять за отвержение Христа, за то, что, по словам Его, Иудеи не захотели собраться около Него, как птенцы собираются под крыло птицы, – не восхотели обратиться к Нему, как своему Вождю и Спасителю (Мф.23:37).

Чтобы судить, как тяжко для Иудеев это предреченное им за отвержение Его наказание, как тяжко им было расстаться с Иерусалимом, а с ним, конечно, со всей обетованной землей, в которой Иерусалим был столицей, и с храмом; – должно помнить то исключительное значение, какое в религиозном отношении имел для них Иерусалим и храм. По закону Моисееву у них, в видах поддержания церковного единства, надлежало быть для общественного богослужения только одному месту, какое укажет сам Господь (Втор.12:11,14). Таковым местом, по воле Божией, сделался Иерусалим и в Иерусалиме храм. Вне этого места принесение жертв и общественных молитв было незаконно. Но вот Иерусалим и храм разрушены Римлянами, чрез 40 лет по вознесении Господнем, на глазах того самого поколения, вслух которого Господь угрожал Иудеям этим наказанием: «не прейдет род сей, как все сие сбудется» (Лк.21:32). На святом месте, т. е. на месте храма, поставлена Римлянами мерзость запустения (т. е. языческие идолы), по предречению пророка Даниила, повторенному Христом Спасителем (Мф.24:15). Могло ли быть для Иудеев, почитавших себя единственными во всем свете хранителями истинного богопочтения, другое более чувствительное и тяжкое наказание от Бога, предавшего их и их святыню на попрание язычникам? – Впрочем, разрушение и осквернение храма служило не только наказанием Иудеям за отвержение Христа, но вместе свидетельствовало, что Господу Богу вообще стало не угодно продолжение ветхозаветного богослужения, что оно сделалось ненужным после крестной жертвы Христовой, ибо ветхозаветные жертвы, как и весь закон обрядовый, были, по Апостолу, только сению грядущих благ (Евр.10:1), были предъизображениями жертвы Христовой, и потому могли законно существовать только до времени принесения ее. Но Иудеи продолжали приносить ветхозаветные жертвы и после крестной жертвы, и так как это было незаконно, то надлежало лишить их возможности продолжать незаконное дело, что и произошло с разрушением Иерусалима и храма. С этого времени для них не осталось никакой надежды восстановить ветхозаветное богослужение. Правда, были попытки при Юлиане отступнике восстановить для сей цели Иерусалим и храм, но они только показали непреложность судов Божиих о храме, – они кончились вящим посрамлением врагов Христовых. Ибо, когда стали разрывать основания Иерусалимского храма для закладки нового храма, из земли внезапно вырвались множество огненных шаров и разогнали работающих. То же явление повторялось каждый раз, как снова начиналась прерванная работа, – и строители храма, подобно строителям вавилонской башни, рассеялись, убедившись, что невозможно идти против воли Божией. Да если бы и удалось им восстановить храм, не могло бы быть, во всяком случае, восстановлено ветхозаветное богослужение. Совершать его имели право только лица левитского происхождения. Но где их было найти в это время? Иудеи, развеянные по всему свету, смешались и позабыли, кто к какому колену принадлежит.

Рассеяние Иудеев по всему свету также имеет значение наказания их за отвержение Христа. Еще Моисей предсказал, что «если они перестанут слушаться Господа и исполнять Его заповеди, то Господь рассеет их по всем народам, от края земли до края земли, и что между этими народами они не успокоятся, и Господь даст им трепещущее сердце» (Втор.28:15,64–65). Одна из главных заповедей требовала от Иудеев, чтобы они, когда восстанет из среды их пророк подобный Моисею, слушались его (Втор.18:15). Этот пророк есть Иисус Христос (Деян.3:22; 7:37). Он один из всех пророков подобен Моисею, ибо есть не только пророк, но вместе законодатель и посредник между Богом и людьми. Иудеи не только не послушались этого подобного Моисею пророка, хотя Он бесчисленными делами явил в себе пред ними достоинство истинного посланника Божия, но еще убили Его, – и вот до сих пор в наказание за отвержение Его они живут в рассеянии, о чем вслед за Моисеем ясно предсказал и сам Христос. «Отведутся в плен во все народы» (Лк.21:24), сказал Он об Иудеях, прозирая грядущие на них, именно за отвержение Его, дни отмщения.

Навсегда ли продлится отвержение Иудеев? Нет. Апостол Павел удостоверяет, что Бог не отверг народа своего, что наступит время, когда Иудеи обратятся к вере во Христа, и тогда Бог снова восприимет в свою любовь и милость некогда возлюбленного, потом отверженного Израиля отрока своего. «Не хочу вас оставить в неведении о тайне, – говорит Павел, – что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока взойдет (в Церковь) полное число язычников, и таким образом весь Израиль спасется, как написано: приидет от Сиона Избавитель и отвратит нечестие от Иакова» (Рим.11:25–26). Не мудрено, что тогда народ Божий, рассеянный повсюду, снова соберется и вступит в обладание землей обетованной и Иерусалим снова сделается его столицей. И не на это ли указываете пророк Иезекииль, когда говорит: «так сказал Господь Бог: Я возьму вас из среды народов, соберу вас от стран, по которым вы рассеяны, и введу вас в землю вашу, и очищу вас и дам вам сердце новое.., и вы будете Моим народом, и Я буду вашим Богом» (Иез.36:24–28). Сам Христос Спаситель дает нам право заключать, что продолжающееся доселе жалкое состояние Иерусалима, есть временное, когда говорит: «Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников» (Лк.21:24). Мы видим, что до сих пор Иерусалим попирается язычниками. Во время земной жизни Христа до равноапостольного Константина он был под властью языческих римских императоров; потом после краткого владычества в нем христианских римских же царей, он был под властью народов неверных – Персов и Арабов, и наконец подпал владычеству Турок, которые до сих пор попирают святой город. Но рано или поздно эти времена язычников кончатся, Евангелие проповедано будет всей твари, все народы сделаются христианскими, – тогда и Израильтяне не захотят остаться одинокими, примкнут к обществу спасаемых верой в Христа Иисуса, и что мудреного, повторяем, если по приведенному пророчеству Иезекиилеву, они снова соберутся в свою родную землю и водворятся в Иерусалиме, исконном достоянии своем?

Указанная нами судьба Иудейского народа весьма поучительна для нас, братия. Прежде всего она возбуждает благоговение к путям Божиим в домостроительстве человеческого спасения. Для приготовления людей к принятию Искупителя, надлежало из всего человеческого рода избрать один народ и сделать его хранителем обетований и пророчеств о Мессии, пока в среде этого народа не явится жена, которая по нравственным совершенствам обретет особенную благодать пред Богом и соделается достойной быть матерью по плоти Сына Божия. Вся предшествующая история народа избранного имела целью очистить и воспитать то племя, из которого должна была произойти эта святая жена и от нее то благословенное Семя, о котором еще в первом обетовании сказано: Семя жены сотрет главу змия. Цель эта была наконец достигнута. Избранный народ отслужил свою службу, дал миру Спасителя мира, но поскольку сам не вошел в царство Христово, отверг Христа, то подвергся отвержению от Бога, и служит для нас доселе только памятником путей Божиих в устроении нашего спасения. С благоговением подивимся этим путям, но вместе возблагодарим Господа, в настоящем состоянии Иудеев дарующего нам осязательное доказательство божественного достоинства Христовой веры, потому что в судьбе их мы видим оправдание предсказаний Христовых. Угрозы Христа, что они в наказание за отвержение Его будут лишены Иерусалима и храма, будут изгнаны из святой земли и расточены по всему свету, буквально исполнились. Значит Тот, Кто изрекал эти угрозы, есть истинный пророк, истинный посланники Божий; значит все, что Он говорил и делал для нас, непреложно-истинно и свято. Таким образом Иудеи, с которыми мы, особенно в последнее время, так часто сталкиваемся в житейских делах, с которыми так недружелюбно всюду обращаются, – суть ходячая проповедь истины Христовой, суть всем в глаза кидающаяся подвижная вывеска, на которой крупными, всему миру видными буквами начертана истина, что нет иного имени под небесем, о нем же подобает спастися, кроме имени Христова, что Христос есть краеугольный камень, отверженный Иудеями и ставший во главу угла здания вселенской Церкви. Благодарение Господу, что мы, бывшие некогда в лице предков язычниками, безбожниками в мире, чуждыми заветов обетования, данного Израилю (Еф.2:12), теперь по вере во Христа стали чадами Авраама, наследниками данных ему обетований о Христе. Но чем счастливее наше положение в сем отношении, тем заботливее оно должно быть охраняемо нами. Мнящийся стояти, блюдись, да не упадешь. Не глумитесь над Иудеями, отвергшими Христа и отверженными за сие. Судьба их должна быть для нас предостережением и вразумлением. По выражению апостола Павла, они несмотря на свое отвержение суть ветви святого корня; они отложились от масличного дерева (возращенного и воспитанного Господом с заботливостью садовника), а язычники, как дикая маслина, привились к этому дереву на место отсеченных ветвей и стали питаться соками ого. Но если Бог, – продолжим слова и мысли Апостола, – не пощадил природных ветвей, то смотри, пощадит ли и тебя (Рим.11:16–21).

Так Он не пощадит и нас, братия, и отсечет от Своей благодати, если и мы будем ходить путями Иудеев. Они не уверовали во Христа; мы веруем в Него, но если вера наша бесплодна, не оживляется делами любви к Богу и ближним, то она так же не угодна Богу, как и неверие. – Иудеи распяли Христа; но не распинают ли Его вторично многие христиане, живущие нераскаянно и беспечно и отвергающие все средства благодати к своему спасению? – Про Иудеев все говорят, что они крайне жадны до корысти и ради ее прибегают к бесчестным средствам. Не мало ли и между христианами людей с подобным жидовским корыстолюбием, которые главной целью жизни поставляют обогащение и для достижения сей цели не брезгают никакими средствами, которые готовы ближнего пустить по миру, чтобы самим только хорошо пожить? – Всех удивляет духовное ослепление Иудеев и то упорство, с каким они продолжают враждовать против Евангелия. Но вина в этом не падает ли частью и на христиан? Но слову Апостола, «с падением Иудеев пришло спасение язычникам, чтобы возбудить в них (в Иудеях) ревность» (Рим.11:11,14), то есть, чтобы примером веры во Христа бывших язычниками возбудить в Иудеях желание искать спасения в той же вере во Христа Сына Божия. Но такова ли наша вера, так ли она жива и действенна, так ли плодотворна, чтобы могла служить примером для Иудеев и возбудить в них ревность к усвоению ее? Не скорее ли мы отталкиваем их от Христа тем, что именуясь христианами, рассуждаем и живем не по-христиански, а по язычески? Мы желаем, чтобы они сделались христианами, а своей жизнью отдаляем предсказанное Апостолом время их всеобщего обращения ко Христу.

Таковы, братия, мысли, навеянные на нас судьбой Иудеев, восприятых некогда в особенную милость Божию и потом отверженных Богом. Да позволено будет надеяться, что слушающие нас разделят с нами эти мысли и извлекут из них для себя поучительный урок той спасительной бдительности, с какой каждый из нас должен держать себя в стороне от того пути, какой привел Иудеев к падению.

"Будут человецы самолюбцы». (2Тим.3:2).

Господь Иисус Христос, изображая признаки последних дней мира и времени своего второго пришествия, говорит, что тогда «за преумножение беззакония иссякнет любы многих» (Мф.24:12). На тот же признак последних времен указывает ап. Павел, когда о нравственном состоянии людей тех времен говорит между прочим: будут человецы самолюбцы. Слово Апостола впрочем должно понимать не в том смысле, что самолюбие свойственно будет людям исключительно последних дней мира, – оно господствовало всегда и господствует теперь, – а в том, что в последние дни грех самолюбия усилится до крайней степени и будет таким злом, которое по своей чрезмерности уже не может быть терпимо долее и вместе с другими беззакониями приблизит время второго пришествия Христова и последнего суда.

Бдите, сказал Господь Иисус, яко не весте дне ни часа, в оньже Сын человеческий приидет (Мф.25:13). Для чего же однако в Слове Божием указаны признаки второго пришествия Христова, если по ним нельзя с точностью угадать время этого пришествия? Для того, чтобы мы наперед знали, с какой стороны угрожает нам опасность быть застигнутыми врасплох Женихом грядущим в полунощи, и в какую сторону должна быть направлена наша духовная бдительность для избежания этой опасности. И нам известно, что она угрожает нам, между прочим, со стороны самолюбия, о котором и поведем нашу речь.

Самолюбие есть превратное направление любви к себе, которая сама по себе есть невинное и законное чувство. В Слове Божием мерой любви к себе самому даже определяется мера любви к ближнему: возлюбиши искреннего твоего, яко сам себе (Мф.22:39). Ап. Павел, заповедуя мужьям любить своих жен, дает заметить, что это так же естественно и законно, как любовь к самим себе. Любяй свою жену, говорит он, себе самого любит. Никтоже бо когда свою плоть возненавиде, но питает и греет ю (Еф.5:28–29). Нам свойственно любить себя не но безотчетному только побуждению, но и по ясному сознанию того, за что можем и должны любить себя. В самом деле, как нам не любить себя, когда мы знаем, что созданы по образу Божию и достоинством нашей природы превознесены над всеми земными тварями и немногим чем умалены пред ангелами? Как не любить себя, когда мы так дороги в очах Божиих, что для нашего спасения употреблено такое чрезвычайное средство, как воплощение и крестная смерть самого Сына Божия, когда наша человеческая природа в лице Его, со времени облечения Его в нашу плоть, превознесена выше ангелов и обожена? Как не любить себя, когда Христос называет нас братией (Евр.2:11), когда мы, как искупленные Христом и освященные благодатью Св. Духа, именуемся чадами Божиими, сонаследниками Христовыми, храмами Св. Духа, причастниками божественного естества (Рим.8:16–17; 1Кор.6:15.)? Сознавать в себе столь высокие достоинства и не любить себя значило бы не ценить их, – значило бы быть неблагодарными к Богу, даровавшему их, – значило бы лишить себя одного из сильнейших побуждений любить ближних, обладающих теми же достоинствами, – значило бы отнять у себя не менее сильное побуждение к собственному духовному преспеянию, ибо как наследники высоких родовых преимуществ стараются соответствовать им личными достоинствами, чтобы не унизить своего происхождения, не наложить покора на свой род, так и сознающим в себе высокие достоинства своей души по ее сотворению и искуплению свойственно упражняться в соответствующих им подвигах благочестия и добродетели.

К сожалению, любовь к себе, внушаемая каждому природой и освящаемая указанными высокими и святыми побуждениями, несмотря на все это может принять неправильное направление. Правильная любовь к себе соединяется с любовью к Богу и ближним и со смирением, которое предохраняет нас от пристрастной любви к себе при помышлении о свойственных каждому из нас недостатках и грехах. Но без любви к Богу и ближним и без смирения любовь к себе неправильна и называется самолюбием. Самолюбивый человек единственно себя, свою особу, делает предметом любви, – в своих мыслях, словах и поступках имеет в виду не славу Божию, не благо ближних, а единственно личную свою выгоду, честь и удовольствие и по пристрастию к себе или совсем не замечает своих недостатков и грехов, или снисходительно смотрит на них.

О тяжести греха самолюбия можно судить по тому, что оно есть корень всех грехов. От чего произошло падение первого ангела, сделавшегося сатаной? Не от самолюбия ли и гордости? Не от того ли, что по самолюбию он стал тяготиться зависимостью от Бога и помыслил о свержении ее? Чем диавол склонил первых людей к нарушению заповеди Божией? Тем, что возбудил в них самолюбие, убедив их, что они сами могут сделаться равными Богу. – Возьмите любой грех, в каждом из них есть доля самолюбия или самоугодия, потому что каждый грех есть порождение злой личной воли, идущей наперекор закону Божию, стремящейся все поставить на своем.

Коснемся частных проявлений самолюбия. – Самолюбивый человек может быть верующим человеком, покорным сыном Церкви и богомольным. Но все это только до тех пор, покуда он здоров, наслаждается внешним довольством и с успехом ведет житейские дела. С переменой благоприятных обстоятельств на неблагоприятные, с наступлением тяжких болезней и всяческих невзгод, в нем упадает, если не совсем исчезает вера в Бога, преданность Его святой воле, расположение к молитве. Он ропщет на Бога и даже готов хулить Его, за то что Он поступает по своей воле, а не по человеческому усмотрению. Он готов отнестись к Богу с теми же нечестивыми словами и душевными расположениями, на какие диавол почитал способными Иова, отнимая у него, по попущению Божию, имущество, детей, здоровье. Диавол обманулся в Иове, – Иов не поколебался в вере в Бога, в уповании на Него, потому что искренно был благочестив. Но самолюбивый в положении Иова не устоял бы против козней диавольских. В нем нет искреннего благочестия. Он не способен также к ревности о славе Божией. Он равнодушно слушает кощунство и глумление над верой, рассуждая: это до меня не касается.

Самолюбивый человек, вращаясь в области узких личных интересов, не сочувствует общественным нуждам, равнодушно смотрит на бедствия ближних, всегда бывает недоволен, когда ему напоминают об этих нуждах и бедствиях с целью вызвать его участие, и если делает кому одолжение, то разве для того, чтобы отделаться от докучливых напоминателей и просителей, или для корыстных и честолюбивых целей, например, для того, чтобы прослыть благотворителем, получить награду и т. п.

Самолюбие иногда проявляется под видом действий любви. Так иная мать живет и дышит любовью к своему сыну, сосредотачивает на нем все помыслы и надежды, заботы о его здоровье и спокойствии простирает до самоотвержения, избавляет его от трудов, ни в чем ему не отказывает, никогда не потревожит его сна с целью, например, поднять его к ранней церковной службе, – в случае его болезни страдает за него больше, чем он сам, готова со всего света собрать врачей к постели его. Какая по-видимому примерная мать! Но с такой же ли заботливостью она относится к его нравственному воспитанию? – Нет, она сквозь пальцы смотрит на его шалости, терпит его капризы и даже потворствует им, не взыскивает с него за ложь, за буйство, за леность в учении, и даже не допускает отца и воспитателей взыскивать с него за проступки – и все это из жалости и любви к сыну! Но на самом деле тут не любовь, а одно самолюбие, самое пагубное для мальчика. Эта любящая мать только губит его потворством ему во всем, равнодушием к его доброму христианскому воспитанию, – и не замечает этого только потому, что слишком занята личным удовольствием, которое доставляет ей зрелище ненаглядного сына: она обманывается, думая, что любит его, – в нем она любит только себя.

Возьмем другой подобный пример. Иная вдова убивается по своем муже, провожая его в могилу, – неутешно плачет и вопит; но вслушайтесь в ее вопли, – она повторяет одно: на кого ты меня покинул? Что это значит? Во многих случаях это значит, что плачущая вдова жалеет больше себя, чем мужа. Напрасно вы стали бы уговаривать ее искать утешения в молитве за мужа, напрасно стали бы внушать ей, что молитва за него была бы лучшим выражением любви к нему, что душа его, начавшая странствования по воздушным мытарствам, преимущественно нуждается теперь в молитвенном сопутствии. Кому бы скорей откликнуться на эти внушения, как не той, которая была спутницей его земной жизни? И чья молитва за него должна бы быть усерднее и горячее, как не ее? – Но она не слушает никаких внушений и советов: ей не до молитвы за мужа, не до спасения его души, – она вся поглощена своим горем, занята собой одной. Свидетели ее неутешного плача говорят друг другу: «смотрите, как она убивается по муже, – по всему видно, что горячо любит его». – Нет, она не его, а себя любит, в ней плачет не любовь к нему, а самолюбие, огорченное утратой нужного для нее существа.

Скажем, наконец, как в самолюбивом человеке проявляется недостаток смирения. Он любит, чтобы все кланялись ему, хвалили его, трубили всюду про него, и в самодовольстве не замечает в похвалах ему грубой лести. – Он крайне снисходительно смотрит на свои грехи и пороки, извиняет их не только пред другими, но и пред своей совестью. Для других совесть – неподкупный судия, а в нем она давно подкуплена лживыми рассуждениями, и уже ни в чем не обличает его. Он не любит ничьих обличений и противоречий, как бы они ни были благонамеренны и правдивы, и раздражается от малейшего противоречия. Вообще самолюбие и раздражительность немыслимы одно без другой.

Таков грех самолюбия в своих проявлениях. Спросим теперь о его последствиях. Что выигрывает самолюбивый человек, когда личное свое благо ставит выше всего на свете и пристрастие к своей особе простирает до забвения обязанностей любви к Богу и ближним и бегает смиренномудрия? – Изгнав из своего сердца любовь к Богу, он сам теряет право на любовь к нему Господа. Только любящих Его любит Господь, и ищущие Его обретают в Нем благодать. – Не имея любви к ближним, самолюбивый сам встречает с их стороны нерасположение к себе и в случае несчастья с ним никто его не пожалеет. Самолюб никому не люб. – Самолюбивый не имеет обычая оказывать услуг другим, и сам хочет всех подчинить своим видам. Но как часто он жестоко обманывается в своих расчетах! Он легко поддается лести, и льстецы, неприметно для него самого, забирают его в свои руки и управляют им, как хотят. – Он гордится независимостью своего положения, не замечая, что находится в самом унизительном рабстве, – в рабстве похотей корыстолюбия, сластолюбия и честолюбия, в удовлетворении которым полагает главное свое благо. Он находится в положении блудного сына евангельской притчи, начавшего, по удалении из отчего крова, жить на всей своей воле и кончившего позорной зависимостью от хозяина свиного стада.

Грех самолюбия врачуется самоотвержением. Самолюбием человек отпал от Бога и потому не иначе может возвратиться к Богу и получить от него помилование, как отсечением самолюбия, или пристрастия к себе, отречением от своей воли и всецелым преданием себя воле Божией. Тяжело это, но спасительно. «Сберегший душу свою, потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня, сбережет ее», – сказал Господь Иисус (Мф.10:39), т. е. всячески, по животному чувству самосохранения, оберегающий себя от разных неприятностей здешней жизни, и успевающий в этом, подвергается опасности погубить себя в жизни вечной; напротив, кто ради Христа без жалости к себе упражняет себя в подвигах самоотвержения, тот уготовляет себе спасение в жизни вечной. – Самоотвержение христианина простирается так далеко, что иногда приходится принести в жертву любви к Богу и ближнему высокие духовные интересы, так что отказаться от такой жертвы значило бы впасть в грех самолюбия. Например, желание удалиться в монастырь для достижения духовного совершенства не должно быть удовлетворяемо, если исполнение этого желания соединено с нарушением обязанностей в отношении к семейству, к службе и т. п. Что невиннее и святее, по-видимому, духовно-литературных занятий? Но вот преп. Иоанн Дамаскин должен был, из послушания своему руководителю-старцу, отказаться от них и когда без его позволения возвратился к ним для утешения одного инока, огорченного смертью брата, то был наказан старцем за это, как за тяжкий грех и не скоро мог получить от него прощение. Видно грех самолюбия и самоугодия очень тяжек в очах Божиих, когда для уврачевания его потребны иногда такие чрезвычайные подвиги самоотвержения.

К сожалению, сила самолюбия так велика, что в наше время многие не только не признают его за грех, но еще почитают необходимым условием всякой частной и общественной деятельности. По их мнению, что бы ни делал человек, он должен быть лично заинтересован в том, без личного интереса ни за что не следует приниматься, ни к какому общеполезному предприятию присоединяться. Всякому до себя, каждый знай себя, отстаивай себя, – других высших, не личных побуждений, не должно быть и в помине. Что же касается до ближних, то они сами пусть поступают так же, и если не успеют достигнуть того же, чего вам удалось достигнуть, жалеть их не стоит. У кого нет сил отстоять себя в борьбе за существование, пусть гибнет в этой борьбе и остаются одни сильные. Таким образом, по этой теории выходит, что для людей нет другого закона жизни, кроме того, какой существует для животных плотоядных, поддерживающих свою жизнь истреблением других, слабейших. В обширных размерах эта дикая теория будет применяема в последние времена мира, когда будут человецы самолюбцы. Тогда повторится то же явление, какое было незадолго до всемирного потопа. Известно, что пред всемирным потопом господствовали исполины, которые не знали другого права, кроме права силы и силой своей пользовались для распространения повсюду нечестия и разврата. Крайность нечестия и разврата вызвала суд Божий, открывшийся в потопе. Новая теория борьбы за существование, проповедуемая новыми людьми, есть теория допотопных исполинов и будет иметь те же последствия, как и преобладание исполинов, – т. е. приблизит страшный суд.

Скоро ли наступит время страшного суда, не знаем, но то, по крайней мере, утешительно, что в наше время помянутое дикое учение, основанное на отрицании христианской заповеди о бескорыстной любви к ближним, особенно немощным, и о самоотвержении, покуда не имеет обширного круга защитников. Оно встречает отпор со стороны здравого смысла, просвещенного Евангелием. Как бы наперекор этому учению в наше время не только не сокращаются, а все умножаются учреждения благотворительные, к числу которых принадлежит и то, которое водворилось под сенью сего св. храма, и 9-ю годовщину которого сегодня празднуем. Что доказывает это празднество и само процветание этого учреждения, как не то, что среди нас еще продолжает господствовать ревность к исполнению евангельской заповеди о любви к Богу и ближним, во имя которой существует наше Братство, и что в нашем обществе еще не иссякла любовь к святой Церкви, ибо оно поддерживает своим сочувствием и вещественными средствами Братство, существующее для помощи бедным служителям Церкви в содержании и воспитании их детей, готовящихся быть так же служителями Церкви? – Не будем, братья, ослабевать в этом святом сочувствии и в этой готовности продолжать бескорыстную помощь Братству. Не допустим овладеть нашим сердцем тому пагубному самолюбию, которое будет господствовать в последние дни мира и привлечет на самолюбцев праведное осуждение на страшном суде Христовом, от чего да спасет нас всех Господь Своей благодатью.

Многие из христиан, следуя учению Христа Спасителя (Мф.6:1), творят благодеяния втайне, для избежания людской благодарности. Они тяготятся ею и желают получить награду за доброе дело от единого Бога.

Но хотя можно благотворить без расчета на благодарность и хотя похвально избегать ее, тем не менее благодарность есть непременная обязанность каждого, получившего благодеяние. Никто не обязан искать благодарности и принимать ее, но всякий обязан благодарить благодетелей не только за явное, но и за тайное одолжение, – по крайней мере молитвой за благодетелей.

Благодарность за оказанные услуги и одолжения требуется естественным долгом справедливости. Как в отношении к Богу было бы крайне грешно прибегать к Нему только в нужде и бедствии, и забывать Его, когда нужда удовлетворена и бедствие миновало: так крайне грешно и неблагородно пользоваться услугами ближнего и ничем не благодарить за них, – ни словом, ни молитвой, ни взаимной услужливостью. И бессловесные животные выражают своего рода благодарность хозяину, который к ним ласков, их кормит и поит. Неблагодарный человек хуже бессловесного животного.

Долг благодарности требуется не только естественным чувством справедливости, но вместе религиозными побуждениями и общительностью между людьми. Благодеяния, какие мы получаем от людей, это Божии благодеяния. Люди, делающие нам добро, это орудия Божии о нас промышления. Бог мог бы непосредственно, обходя людей, без их участия, являть к ним свои милости. Но Ему угодно благотворить одним через других, для того чтобы дать нам возможность и удобство к упражнению в исполнении заповеди о любви к ближним, и чтобы одолжениями одних и благодарностью других скрепить братский союз между нами. Неблагодарный идет наперекор этим намерениям Божиим. Если людские благодеяния должно относить к Богу, то и благодарностью благодетелям свидетельствуется благодарность к Богу, любовь к Нему, смирение пред Ним. Неблагодарный показывает, что он не имеет ни того, ни другого, ни третьего. Если одолжениями одних и благодарностью других скрепляется братский союз между теми и другими, то неблагодарный показывает, что он не дорожит этим союзом, что он руководствуется в своих отношениях к людям одним самолюбием, и самолюбием самого грубого свойства. Никогда самолюбие не будет доходить до такой дерзости, как в последние времена, пред вторым пришествием Христовым, которых отличительным признаком будет крайнее оскудение любви. Потому между признаками последних дней мира св. Апостол поставляет неблагодарность. «В последние дни, – говорит он, – люди будут самолюбивы, сребролюбивы.., неблагодарны» (2Тим.3:2).

Скоро ли наступят последние времена мира, с точностью не известно. Но грех неблагодарности, свойственный преимущественно последним временам, доселе есть обыкновенное явление между христианами, столь обыкновенное, что даже образовались такие поговорки: «не вспоя, не вскормя, не наживешь врага». «У Бога выслужишься, у людей никогда». Даже в международных отношениях встречаются примеры возмутительной неблагодарности. Есть одна держава, которая во время возмущения против нее венгерских подданных спасена была от падения единственно русскими войсками, и потом объявила, что она удивит мир своей неблагодарностью, – и действительно удивила, пристав во время восточной войны к нашим врагам; но и наказана же эта держава за свою неблагодарность, ибо вскоре принуждена была уступить требованиям Венгров, в борьбе с которыми получила помощь от России, и принять унизительное для ее достоинства положение в отношении к ним. – А в житейском быту неблагодарность встречается на каждом шагу. Дети, неблагодарным к родителям, подчиненные к начальникам, вообще облагодетельствованные к благодетелям, – обыкновенное явление. Между ними есть такие, которые не только не ценят сделанного им добра, но еще огорчают грубостями своих благодетелей, и что всего возмутительнее, даже оправдывают свою неблагодарность и грубость. Спросите иного сына, почему он неблагодарно ведет себя в отношении к родителям, которые употребляли все усилия, отказывали себе в необходимом, чтобы только его воспитать, образовать и пристроить, – почему он не платит им за это услужливостью, ласковостью, почтительностью. Он грубо ответит вам: не за что благодарить их. Все, что они сделали для меня, они должны были сделать. Они родили, они же должны были воспитать и пристроить меня. Они исполнили свой долг и вместе удовлетворили естественной потребности своего сердца: никакой заслуги тут нет в отношении ко мне. – Так рассуждают некоторые дети в оправдание своей неблагодарности к родителям и тем свидетельствуют о своем нечестии, ибо рассуждают вопреки воле Божией, выраженной в заповеди о воздаянии родителям должного (1Тим.5:4), – о своем преступном самолюбии, которое до того возобладало над ними, что они только твердят о родительских обязанностях и ничего не хотят знать об обязанностях детей в отношении к родителям, – о своей противоестественной бессердечности, – поистине противоестественной, потому что идут вопреки голосу сердца, требующего почтения и благодарности к родителям: они насильственно заглушили этот голос фальшивыми рассуждениями, легкомысленно нахватанными из современных нечестивых учений. Это поистине чужеядные растения, живущие насчет других растений, истощающие их соки, а сами ничего не дающие им.

Иногда неблагодарность происходит от невежества, от непонимания важности благодеяния, оттого, что благодеяние не признают благодеянием. В ином сельском приходе нашелся добрый человек – священник, или помещик. И вот этот добрый человек на свой счет устрояет школу для крестьянских детей и учит их безмездно, далее книгами снабжает их безмездно. Какое великое благодеяние! Но всегда ли его ценят родители крестьяне? Случается, что они не только не ценят его и не благодарят за него, но еще ропщут на благодетеля, зачем он отвлекает их детей от работы, и готовы с него же требовать себе вознаграждение за то, что позволяют своим детям ходить в его школу. Не возмутительно ли?

Иногда неблагодарность бывает последствием гордости. Зазнается человек на высоте, на которую попал из уничиженного состояния, и забывает тех, с которыми был близок прежде, и от которых пользовался услугами. Так виночерпий, которому Иосиф предсказал освобождение из темницы, – когда получил освобождение, позабыл Иосифа и просьбу его походатайствовать пред фараоном об освобождении и его от темничного заключения (Быт.40:23).

Иногда неблагодарность и даже ропот на благодетелей происходит от своенравия. Делай иному множество одолжений, – он доволен, благодарит за них; но не угоди ему один раз, – он позабывает все прежние ваши благодеяния, как бы совсем их не было, и ропщет на благодетеля за одну последнюю его неудачу угодить ему, Так Израильтяне, получившие множество благодеяний от Бога чрез Моисея, не раз роптали и возмущались против Моисея по случаю например недостатка в воде, забывая в лице Моисея достоинство посланника Божия и многочисленные опыты самоотвержения, с каким он заботился об их благе. Есть и теперь на свете народ, известный легкомыслием, с каким он так часто меняет правительства. Он до небес превозносит избранного им же главу государства, готов за него идти в огонь и воду, доколе ему удается внутренним управлением поддержать и увеличить его внутреннее благосостояние, и военными успехами возвысить внешнюю славу его. Но вот постигла этого главу государства одна-другая неудача в том и другом отношении, и легкомысленный народ уже не прощает ему этой неудачи, и с бесчестием низвергает того, пред кем прежде с благоговением преклонялся: из-за одной неудачи он уже ни во что ставит все прежние благодеяния, какие получал от него. Не мудрено, что у такого народа не могут быть правители, которые бы относились к нему с сердечной привязанностью. Они знают непрочность своего положения, знают, что один неосторожный шаг будет им стоить власти, что народ на них одних свалит вину, например, неудачной войны, не разделит с ними горя поражения, а накажет их за неудачу, и потому опасение неблагодарности естественно охлаждает их симпатию к народу.

Иногда неблагодарность является следствием честолюбия. Так Авессалом по этому побуждению восстал против своего отца Давида.

Иногда причиной неблагодарности бывает зависть. Так Саул, который был обязан Давиду победой над Филистимлянами, был недоволен тем, что еврейские жены по случаю этой победы превознесли пред ним Давида, и по зависти к нему сделался врагом его (1Цар.18:29).

Иногда к неблагодарности располагает корыстолюбие. Поразительный пример в этом отношении представляет Иуда, за 30 сребренников предавший своего Учителя и Господа.

Но от чего бы ни происходила неблагодарность к благодетелям, она во всяком случае есть тяжкий грех, как мы видели, против естественной справедливости, против веры и благочестия, против людской общительности. Грех этот, как противный природе человека, осуждается даже язычниками. «Я ужасаюсь преступлениям неблагодарной души: нет ничего дурного, чего бы в нем не было», – сказал Цицерон (ad Attic. 8). Сенека рассуждает: «Неблагодарного человека должно избегать как лютого злодея. Ничего нельзя представить пагубнее, ничего чудовищнее неблагодарности» (De benefices). Тяжести греха неблагодарности соответствует тяжесть наказания, каким Господь угрожает неблагодарному. «Кто за добро платит злом, от дома того не отойдет зло», – сказал Дух Божий устами Соломона (Притч.17:13), имея в виду то, что неблагодарный наказывается Богом не только сам, но и в лице потомков своих, или за подражание его примеру, или в предостережение от подражания.

Пусть же каждый страшится греха неблагодарности и противоположную ему благодарность пусть выражает в молитве за благодетелей, в теплых словах любви и уважения к ним, в готовности заплатить им взаимной услужливостью и добрым употреблением полученного благодеяния.

«Жезл из корене Иессеева, и цвет от него, Христе, от Девы прозябл еси; из горы, Хвальный, приосененныя чащи, пришел еси воплощся от Неискусомужныя, Невещественный и Боже. Слава силе Твоей Господи!» (Ирмос 4-й песни 1-го канона, на Рождество Христово).

Этот стих (ирмос) входит в состав канона на Рождество Христово, написанного св. Косьмой, епископом Маюмским, жившем в VIII веке. Св. песнописец прославляет в сем стихе Иисуса Христа, указывая в Нем исполнение ветхозаветных пророчеств о происхождении Его по плоти от рода Иессеева от неискусомужной Девы.

Вот русский перевод стиха: «Христе, – отрасль от корня Иессеева и цвет от него, – произрос Ты от Девы; от горы, осененной чащей, пришел Ты, Препрославленный, воплотившись от Безмужней, Невещественный и Боже. Слава силе Твоей, Господи».

Первая половина рассматриваемого стиха составлена на основании пророчества Исаии о Христе: «Изыдет жезл из корене Иессеева и цвет от корене его изыдет» (Ис.11:1). Далее пророк свидетельствует, что на сем Жезле, или Отрасли от корня Иессеева, почиет Дух Божий со всей полнотой Своих даров (Ис.11:2); что при сем потомке Иессеевом водворится необыкновенный мир и распространится повсюду истинное богопознание (Ис.11:6–9); что на Него язычники будут уповать (Ис.11:10); что при Нем соберутся рассеянные чада Израиля (Ис.11:11–13) и одержаны будут необыкновенные победы над языческими народами (Ис.11:14–16). Все это такие черты, по которым не только христиане (Рим.15:12), но также Иудеи относят пророчество о Жезле от корня Иессеева к одному Мессии, ибо только о Мессии можно сказать, что Он исполнен даров Св. Духа в несравненно большей степени пред прочими духоносными мужами, что власть Его распространится на все народы, что царство Его будет царством истинной веры и всеобщего мира.

Церковный песнописец, указывая на исполнение пророчества Исаии в лице Иисуса Христа, вслед за пророком называет Его Жезлом, или Отраслью от корня Иессеева. Кто такой был Иессей? Уроженец Вифлеема, отец царя и пророка Давида. У Иессея, кроме Давида, было еще шестеро сыновей. Иисус Христос произошел от Иессея чрез Давида; потому как у пророков Мессия называется сыном или потомком Давидовым, так и в Евангелии Иисус Христос называется сыном Давидовым. Что действительно Давид был одним из предков Иисуса Христа, это видно из родословной Иисуса Христа в Евангелиях Матфея и Луки. Обыкновенно в Писании Христос называется сыном Давидовым, помимо других Его предков по плоти, в обозначение, что Он есть не только потомок Давида, но и наследник той царственной власти, которая с него началась в его роде. Потому Архангел Гавриил, благовествуя Деве Марии о том, что от Нее родится Христос, сказал о Христе, что «Ему Господь Бог даст престол Давида отца Его» (Лк.1:32). Речь Архангела не о наследовании Христом мирского царства, а о том, что во Христе, как вечном царе духовного царства, или святой Церкви, – исполнится обетование, данное Давиду, что престол его будет управлен до века (2Цар.7:16). Потому Архангел присовокупил, что царствию Христову не будет конца (Лк.1:33), как и Сам Христос сказал, что Церкви, которую Он пришел основать, не одолеют врата адовы (Мф.16:18), и что Он пребудет в ней до скончания века (Мф.28:20). Но если в Писании наименование Христа сыном Давидовым есть самое употребительное, то почему не оно дано Ему в приведенном нами пророчестве Исаии и в рассматриваемом церковном стихе? Почему в том и другом сказано о Христе, что Он есть Отрасль от корня Иессеева, а не Давидова? Что хотел сказать этим пророк и вслед за ним церковный песнописец? – Мысль у того и другого та, что Христу надлежало родиться, и Он действительно родился, во время крайнего упадка царственного дома Давидова, когда потомки Давида уже давно утратили свои царственные права и возвратились в то незнатное состояние, в каком находился Иессей, отец Давида, до вступления последнего на престол. В этом отношении знаменательно само наименование этого состояния корнем Иессеевым. Это значит, что род Давидов или Иессеев, когда от него родился Христос, перестал походить на величественное дерево, что этот род, прославивший себя непрерывным рядом происходивших из него царей от Давида до вавилонского плена, со времени этого плена сравнялся с обыкновенными родами и был в неизвестности в продолжение 400 лет до Рождества Христова, что это величественное дерево ударом судеб Божиих срублено, и остался от него только корень, или, по еврейскому тексту пророчества Исаии, пень, едва поднимающийся от земли. Но нельзя же было вконец погибнуть роду Иессееву, пока не явится из среды его, по обетованию, Мессия. Именно ради Мессии надлежало сохраниться этому роду. И вот хотя этот род дошел до того уничиженного по внешнему виду состояния, по которому он походил на оставшийся от срубленного древа пень, но это не сухой пень: в нем сохранились еще жизненные силы или соки. В избранной части потомства Иессеева, под конец ветхозаветной истории, сохранился живой дух веры и благочестия, питаемый надеждой на пришествие Мессии, тем более крепкой, чем менее было утешительно внешнее положение этого потомства и вообще всего избранного народа, давно утратившего государственную самостоятельность. И вот, когда наступило время пришествия Христова, уже готова была среда в потомстве Давидовом, способная в лице Девы Марии послужить воплощению Сына Божия. И таким образом от пня Иессеева произросла Отрасль, которая подобно древу жизни, насажденному в раю, долженствовала соками своими и плодами своими оживотворить и обновить все человечество, избавить его от смерти духовной и вечной. Соки этой благословенной Отрасли, т. е. самого Христа, обновляющие и оживотворяющие людей, это кровь Христова, пролитая за нас на кресте. Плоды от этой Отрасли, питающие и укрепляющие людей в жизни духовной, – это многообразная благодать Св. Духа – просвещающая, очищающая, освящающая, – подаваемая верующим в искупительную силу крови Христовой. На эти спасительные плоды благословенной Отрасли Иессеевой указывает и то, что в рассматриваемом церковном стихе, вслед за пророком, сказано о возникновении от корня Иессеева не только отрасли, но и цвета на ней. Жезл от корене Иессеева, и цвет от него, Христе, прозябл еси. Известно, что цвет есть та часть растения, которая рождает плод и семя.

Вторая часть рассматриваемого церковного стиха составлена на основании песни пророка Аввакума (Авв.3). Аввакум в этой песни, в виду бедствий, грядущих на Иудеев от Халдеев, молит Господа помянуть древние милости Его к избранному народу и изображает угрожающее Халдеям наказание чертами, заимствованными от чудесных событий, в которых проявились милости Божии к этому народу при исшествии его из Египта, при странствовании его в пустыне и при завоевании ханаанской земли. «Бог от юга приидет, и Святый от горы, приосененной чащею», – говорит пророк, прозревая в будущем суды Божии над Халдеями и грозное шествие Бога для совершения сих судов, подобно тому, как Он в столпе облачном шел от Синайской горы, знаменуя свой путь непрерывными чудесами милости к Израилю и гнева на врагов его. Св. Церковь сказанное пророком о величественном исшествии Господа на спасение Израиля и на пагубу врагам его применяет к воплощению Сына Божия, для спасения людей, для побеждения исконных врагов их – греха, смерти и диавола. Словами пророка Аввакума в большей части ирмосов четвертой песни канонов Церковь обыкновенно прославляет это воплощение под образом пришествия Господа с юга³², от горы, осененной чащей, как и в рассматриваемом нами стихе, и называет этой горой Деву Марию³³. В каком смысле должно понимать это название? В том, что Пресвятая Дева превознесена над всеми женами в мире, как одна из всех избранная быть Матерью по плоти Сына Божия. Она превознесена пред всеми женами в мир также в том отношении, что соделалась Матерью Сына Божия неискусомужно, зачав Его во чреве единственно по наитию на Нее Св. Духа. Этой беспримерной высоте соответствовала в Ней высота личных нравственных достоинств, в каковом отношении Она именуется не просто Святой, но Пресвятой. По достоинству избрания в Матерь Божию, Она превознесена не только пред всеми людьми, но и пред всеми ангелами: Она явилась честнейшей херувимов и славнейшей без сравнения серафимов. По отношению к ним Иисус Христос есть только Господь, пред Которым они предстоят с трепетом; а по отношению к Ней Он есть не только Господь, по и Сын, к Которому Она имеет матернее дерзновение. Во всех показанных отношениях Она поистине есть гора, достоинствами и честью превосходящая всякую тварь. – Но в каком смысле сказано, что эта гора приосенена чащей? В том, что Пресвятая Дева не только возбуждает наше благоговение высотой Своего достоинства, но привлекает к себе наше сердце доступностью к нам, готовностью помогать всем, прибегающим к Ее покрову. Под Ее осенением палимые зноем грехов найдут прохладу, труждающиеся и обремененные скорбями житейскими – успокоение, алчущие и жаждущие правды – удовлетворение. Что может быть отраднее для путника, истомленного трудными переходами по знойной пустыне, как не отдых под сенью густолиственных дерев лесной чащи? Что может быть отраднее для грешников и страдальцев, как не покров Пресвятой Девы, – приосененной чащей Горы? Обильной благодатью, которой сама осенена, она пользуется для того, чтобы под тенью ее укрывать, успокаивать и спасать всех, притекающих к Ней с верой в Ее всемощное заступление пред Сыном Ее и Богом, Который, преклонив небеса, где внимал непрерывным славословиям горних Сил (Хвальный), сошел на Нее, как роса на лесную чащу, и во чреве Ее, будучи Невещественным, облекся в вещественную плоть, будучи Богом, восприял от Нее человеческую природу.

Слава силе Твоей, Господи, восклицает в заключение своей песни свящ. песнописец, благоговейно преклоняясь пред величеством силы Божией, проявленной в делах нашего искупления, совершенного Воплотившимся Богом. Ибо чтобы искупить нас, требовалось больше силы, чем создать нас. В последнем случае нужно было одно божественное всемогущество, а в первом всемогущей силе надлежало действовать так, чтобы не убить свободной воли, чтобы привлечь нас к приятию спасения без нарушения произволения. В чем же может состоять участие свободной воли по отношению к делу спасения, для совершения которого Сын Божий соделался Отраслью от корня Иессеева, воплотившись от Девы Марии? В ревности искания и сохранения благодати Божией, даруемой каждому истинно верующему в Иисуса Христа. Все мы, рожденные от христианских родителей, уже с самого рождения взысканы благодатью Божией и введены в общение со Христом в таинстве крещения, привились к Нему, как к Древу жизни, возросшему от благословенного корня Иессеева, будучи по природе древами дикими, бесплодными, или неспособными к принесению доброкачественных плодов. И это привитие совершилось без нашего ведома, по вере родителей и восприемников, тогда как приступающие к благодати крещения в зрелом возрасте должны самолично, свободным произволением, взыскать ее. Но в том и другом случае обретенное сокровище должно быть каждым бережно охраняемо – и крещенными в младенчестве, когда в них раскроется разумение, и крещенными в зрелом возрасте. Без этого охранения духовное преспеяние так же невозможно, как невозможен правильный рост привитого дерева без тщательного ухода за ним садовника. Если садовник привитое им дерево бросит на произвол судьбы, не станет поливать его, оберегать от мороза, отсекать от него чужеядные наросты и сухие сучья, окапывать его и питать хорошим удобрением, оберегать его от бури, от нападения животных, то оно погибнет. Подобной опасности подвергается душа христианская, привитая ко Христу, но оставленная без попечения. Пещись о ее преспеянии в благочестии и добродетели приставлены в саду Христовой Церкви духовные садовники – пастыри Церкви, также родители и воспитатели; но ни те, ни другие, ни третьи ничего не могут сделать для ее спасения без самодеятельного ее участия в деле спасения, без труда самовоспитания. Сама она должна заботиться о том, чтобы не иссушил ее зной страстей, не лишило ее духовной теплоты самолюбие, чтобы не укоренились в ней дурные навыки; сама она должна поддерживать в себе духовную жизнь трудами покаяния, самоотвержением в борьбе с греховными искушениями, благочестивыми упражнениями, общением таинств. Только при таких условиях задатки духовной жизни, положенные в ней со времени привития ее, чрез крещение, к Древу жизни – Христу, могут уцелеть и плодоносно раскрыться.