Глава IX. Оппозиция протестантов и католиков церковным реформам Генрихова царствования и борьба с нею правительства. Общий взгляд на церковный переворот, произведенный при Генрихе

Всякие нововведения, в большей или меньшей степени, неизбежно встречают себе противодействие со стороны приверженцев старого порядка. То, что существует издавна, уже по самой своей давности бывает дорого и мило для многих. Человек, родившиеся и воспитавшийся при господстве известных понятий и обычаев, естественно привыкает к ним и сродняется с ними, а потому всякое нападение на них вызывает его на оппозицию, которая, смотря по обстоятельствам принимает более или менее острый характер. Если, где эта оппозиция может иметь особенную силу, то, конечно, по преимуществу в сфере религии, так как для верующего человека эта сфера всегда наиболее дорога и священна. Само собою разумеется, что общий закон не остался без применения и в Англии XVI века.

С точки зрения верных католиков, предпринимавшиеся в царствование Генриха реформы в церковном устройстве, в вероучении и обрядах представлялись, конечно, дерзким, вредным и даже преступным посягательством на неприкосновенность священной старины, посягательством, не имеющим для себя достаточного законного оправдания. Нисколько не удивительно, если, при таком взгляде, каждый верный католик старался по мере своих сил и храбрости противодействовать реформаторским мероприятием правительства, а потому католическая оппозиция в той или другой степени и форме представляется весьма обычным явлением во все время Генрихова правления.

Все наиболее серьёзные меры, предпринимавшиеся Генрихом в духе реформы, не были проявлением только личного королевского произвола; они приводились в исполнение не иначе как после предварительного обсуждения со стороны компетентных в деле лиц или учреждений, а потому являлись результатом коллективного приговора. Для католической оппозиции, при таком порядке, представлялось, конечно, весьма немало удобных случаев и самый широкий простор. Следя за развитием реформации в царствование Генриха, нельзя не заметить, что на каждом почти шагу ей приходилось вести борьбу с приверженцами старых порядков. Лишь только какая–либо серьёзная мера предполагалась правительством в интересах реформы, тотчас–же сторонники старины спешили возвысить свой голос, стараясь и в королевском совете, и в конвокации, и в парламенте всеми возможными аргументами доказать ненужность, опасность или вред затеваемого нововведения. Такую легальную оппозицию мы встречаем неизбежно во всех случаях, когда какая–либо реформаторская мера предлагалась на коллективное обсуждение. Чтобы убедиться в этом, мы приведём теперь здесь на память целый ряд уже известных нам примеров. – Когда вопрос об уничтожении папской власти в Англии подвергнут был в 1533 году обсуждению в королевском совете, в среде членов этого совета нашлись люди, которые приняли на себя смелость открыто принять сторону папства. Один из советников держал в этом случае речь, в которой всеми силами старался отстоять авторитет римского епископа, выставляя на вид Божественное установление папской власти, её глубокую древность, её необходимость в видах соблюдения церковного единства ⁴⁶⁶ и т. д. При обсуждении того же вопроса в университетах, сторонники папской власти в публичных деспутациях старались привести все основания для её защити ⁴⁶⁷. В конвокации 1530 г. духовенству предложено было требование, чтобы король признан был верховным главою английской церкви. Тотчас–же по предъявлении этого требования в духовенстве началась горячие прения. Верные своим прежнем воззрениям, члены клира энергически восстали против нововведения и требовали, чтобы новый королевский титул снабжён был такими ограничениями, которые–бы устраняли его противоречие с господствовавшими доселе понятиями. Самым решительным представителем католической оппозиции в этом случае явился, как известно, Тунсталь. еп. Дургэмский, председательствовавший в Йоркской конвокации ⁴⁶⁸. В 1529 году, королю представлена была от общин жалоба на разные привилегии, которыми пользовалось духовенство в ущерб другим сословиям, а также и на разные злоупотребления, практиковавшиеся этим классом общества. Приверженцы старых порядков встретили эту жалобу энергическим отпором. Конвокация представила королю свои объяснения, в которых твёрдо настаивала на том, что она имеет несомненное право издавать законодательные постановления. Когда–же требования общин облечены были в форму биллей и поступили на рассмотрение верхней палаты парламента, они встретили здесь ожесточённую оппозицию. Глава этой оппозиции, Фишер, еп. Рочестерский, обвинял палату общин в недостатке веры и пугал нацию конечным разрушением церкви и гибелью славы государства, как неизбежными следствиями требуемых общинами нововведений ⁴⁶⁹. Не задолго до визитации вопрос о судьбе монастырей сделался предметом обсуждения в королевском совете и здесь приверженцы старины стали усердно отстаивать эти учреждения, восставая против секуляризации с точки зрения блага общественного и частного права Не безмолвствовала католическая оппозиции и в тех случаях, когда какие–либо пункты вероучения подвергались нападкам со стороны приверженцев реформы. Мы видели напр. какую бурю вызвала в конвокации речь Шотландского богослова Алессе, который хотел убедить членов собрания в том, что только крещение и евхаристия суть таинства, имеющие за себя Божественное установление. На защиту католического учения о седмеричном числе таинств восстал тотчас–же Стоксли, ед. Лондонский, поддерживаемый архиепископом Йоркским и епископами: Линкольнским, Батским и Чичестерским ⁴⁷⁰. Не мешает наконец припомнить и то настойчивое сопротивление, которое встречала всегда со стороны католических ревнителей мысль о переводе Священного Писания на народный язык и о распространении его в народе ⁴⁷¹. Приведённые примеры с достаточною ясностью свидетельствуют о том, что католическая оппозиция прежде всего обнаруживала себя путём легальным. Лишь только какая–либо, предполагавшаяся в духе реформы, мера предлагалась на обсуждение совета, конвокации или парламента, приверженцы старины выступали с своими возражениями и силою аргументации старались заградить дорогу неприятным для них нововведениям. Но из тех–же самых примеров мы видим, что легальная оппозиция никогда не в состоянии была отстоять неприкосновенность старого порядка. В совете и парламенте эта оппозиция всегда оказывалась меньшинством, которое без особенного труда подавлялось светскими лордами и общинами, принимавшими сторону нововведений. Что–же касается конвокации, то в ней, если иногда большинство и желало–бы постоять за старые порядки, не оказывалось никогда достаточной для того смелости и настойчивости, особенно с того времени, когда духовенство поставлено было в тесную зависимость от короны. Как–бы то ни было, но в конце концов меры, против которых ратовали приверженцы старины, всё–таки находили себе поддержку в большинстве и становились для всех обязательным законом, получая утверждение верховной власти.

Одними лишь легальными средствами католическая оппозиция, впрочем, не ограничивалась. Напротив, особенно решительный и опасный для правительства характер она принимала именно тогда, когда та или другая мера, уже возведённая в закон, должна была применяться на практике. Оппозиция в этом случае принимала оттенок мятежа, она являлась противодействием правительству, восстанием и неповиновением установленному закону. И тем опаснее было такое противодействие, что оно имело всегда религиозную окраску, что люди, восстававшие против мероприятий правительства, выставляли себя борцами за веру, защитниками истинной религии, притесняемой нечестивыми и еретическими правителями. Во многих случаях католические ревнители выступали с такими смелыми обличениями, обнаруживали такую готовность на всякие жертвы, не жалея даже и жизни, что непременно должны были производить весьма сильное впечатление на массу народа, уподобляясь в его глазах пророкам и мученикам. Бракоразводное дело короля и последовавший вскоре затем брак его с Анною были первым пунктом, по поводу которого на Генриха посыпались обвинения со стороны приверженцев старого порядка. На бракоразводный процесс они не без основания смотрели как на источник всех дальнейших неприятностей, как на повод, из которого выходят враждебная меры относительно Рима. В силу этого они и восставали против королевского развода с крайним ожесточением, обнаруживая иногда в своём восстании необыкновенную смелость. Первого мая 1532 года, т. е. в то самое время, когда разрыв короля с Римом был уже наготове, когда уже предпринято было несколько мер враждебных правам и власти папского престола, когда наконец и брак Генриха с Анною был уже делом почти решённым, монах Пэто произносил проповедь в Гринвичской капелле, где при богослужении присутствовал и король. Проповедник избрал предметом своей беседы историю нечестивого царя Ахава и печальную судьбу, постигшую его и весь дом его. При конце проповеди он обратился прямо к Генриху и, принимая на себя роль пророка Михея, говорил ему: „послушай теперь, король, что и скажу тебе. Я – тот Михей, которого ты будешь ненавидеть за то, что я скажу тебе истину, а именно, что этот брак твой незаконен. Я знаю, что мне придётся за то есть хлеб печали и пить воды горести, но я должен говорить, потому что Господь вложил это в уста мои. Много у тебя проповедников, которые советуют тебе иное, потворствуя твоим безумным и суетным страстям, ради своих мирских выгод; они вредят и душе твоей, и чести, и потомству твоему, лишь бы получить от тебя бенефиции, лишь бы сделаться богатыми аббатами и епископами. Это – те четыреста пророков, которые в духе лжи стараются обмануть тебя. Берегись и не поддавайся обману, чтобы не воспринять и наказание Ахава, кровь которого лизали псы“. Король спокойно выслушал смелое обличение и удалился из капеллы, а монах–обличитель чрез несколько дней выехал из Гринвича в Кантербери, где ему нужно было присутствовать на провинциальном соборе. Между тем в следующий воскресный день на кафедру выступил другой проповедник, доктор Курвин, которому поручено было опровергнуть обличение Пэто. Усердно исполняя возложенное на него поручение, Курвин доказывал законность и полезность королевских намерений по вопросу о браке, а монаха–обличителя ругал клеветником, собакою, изменником, мятежником и т. д. В пылу излишней ревности он стал наконец вызывать к ответу отсутствовавшего Пэто и упрекал его в том, что он бежал от страха и стыда, будучи не в состоянии ответить на его аргументы. В это время из среды присутствовавших раздался голос, который говорил проповеднику: „вы знаете, что Пэто отправился на собор, а вовсе не бежал из страха вас; завтра он снова будет здесь, а пока, здесь я – другой Михей, который готов положить и жизнь свою в доказательство истинности того, что говорил Пэто и вызываю теперь на бой тебя, Курвин, как одного из четырёхсот пророков, в которого вселился дух лжи и который хочет прелюбодеянием утвердить престолонаследие, обманом увлекая тебя, король, к погибели“. Неожиданно разыгравшаяся сцена произвела в капелле всеобщее смущение и только вмешательством самого короля снова восстановлено было спокойствие и порядок. На следующий день возвратившийся Пэто и Эльстоу, его защитник, призваны были в королевский совет к ответу за свои смелые речи. Лорд Эссекс говорил при этом, что их стоило бы зашить в мешок и бросить живыми в Темзу; но на его слова монахи отвечали: „оставьте эти угрозы для богатых и нежных людей, которые одеваются в пурпур и у которых в здешнем мире все их лучшие надежды. Мы же не ставим их ни во что. Мы, благодарение Богу, знаем, что путь на небо одинаков что водою, что сушей, и вам все равно, каким–бы путём не прийти туда“. Дело кончилось тем, что проповедники были арестованы и затем вскоре высланы из Англии ⁴⁷².

Если католическая оппозиции обнаруживала такую смелость и готовность на всякие жертвы тогда, когда правительство только ещё вступало на путь враждебных столкновений с Римом, когда религия и церковь почти ничего ещё не потерпели от этих столкновений, то тем большего можно было, конечно, ожидать от неё впоследствии. И действительно в 1534 и 1535 году случаи смелого обнаружения католической ревности становятся все многочисленнее и нередко вынуждают правительство прибегать для защиты своих деяний к мерам самого крайнего свойства. Уничтожение папской власти и в особенности утверждение королевского главенства над церковью, – это были такие меры, которые прямо касались церковного устройства, а потому сильно оскорбляли религиозное чувство искренних католиков. Монахи–обсерванты встретили правительственные нововведения такою упорною оппозицией, что король вынужден был наложить руку на все их учреждения. Монастыри мятежных обсервантов в Гринвиче, Кантербере, Ричмонде, Ньюарке и Ньюкастле были совсем уничтожены. На их место водворены были августинцы, а обсерванты за своё упорство попали в тюремное заключение, где многие из них и погибли, а большинство их разослано было по другим монастырям или, старанием их тайного покровителя лорда Райотели, выслано во Францию и Шотландию ⁴⁷³. Когда духовенству было предписано повсеместно проповедовать народу против папского авторитета, и в среде прелатов нашлись такие, которые не желали повиноваться состоявшемуся решению. На архиепископа Йоркского доносили, что он высказывал намерение противодействовать королю, не жалея жизни. Образ действий епископа Дургэмского возбудил против него такое сильное подозрение, что его вызвали даже к ответу в Лондон, а в его отсутствие квартира его была подвергнута тщательному обыску и все бумаги пересмотрены. Когда в Сионском монастыре, близь Ричмонда, проповедник, повинуясь правительственному предписанию, начал свою речь с упоминанием о королевском главенстве, девять человек монахов поднялись с своих мест и вышли из церкви ⁴⁷⁴.

Пока главенство короля над церковью не было ещё возведено в закон, противодействие ему со стороны католиков не вызывало особенно суровых мер для его подавления; но сначала 1535 года на католических ревнителей воздвигнуто было уже открытое гонение, полилась наконец и кровь для утверждения королевской супрематии. Парламент, собравшийся в ноябре 1534 года, постановил, как мы видели, чтобы отныне король признаваем был единственным на земле главою англиканской церкви, и чтобы ему предоставлены были все права, титулы и почести, соединённые с церковным главенством. Другим статутом того же парламента было, между прочим, постановлено, чтобы всякий, кто, с первого февраля 1535 г., станет каким бы то ни было образом, в письме ли, в слове ли, отрицать у короля что–либо из принадлежащих ему прав или титулов, или вызывать его еретиком, схизматиком и т. под., признавался государственным изменником и подлежал за свою измену, в случае обвинения, смертной казни ⁴⁷⁵. После таких постановлений очевидно и отрицать у короля титул верховного главы церкви значило быть виновным в государственной измене. А между тем укрыться от такого обвинения было почти невозможно, особенно для членов клира, так как тотчас по окончании сессии парламента им, как мы знаем, стали предлагать присягу в полном признание утверждённого теперь королевского главенства. Духовенству Англии возможно было только одно из двух: или подчиняться требованию; или идти на казнь за государственную измену. Громадное большинство из духовенства избрало первый путь; но нашлись в его среде и такие, которые предпочли лучше сложить своя головы на плаху, чем изменять своему убеждению.

Вскоре после утверждение парламентом королевского главенства, в апреле 1535 года, три Картезианских монаха, Готон, Лоренс и Уэбстер, приоры монастырей Лондонского, Эксгольмского и Белльвальского, явились к Кромвелю с ходатайством, чтобы они и их учреждения избавлены были от необходимости признать королевское главенство над церковью. Само собою разумеется, что такое ходатайство не могло быть уважено и приоры тотчас же заключены были в Тоуэр, где к ним присоединён был ещё Рейнольдс, монах Сионского монастыря. Двадцать шестого числа все они призваны были к ответу пред комиссией, составленной из членов совета с участием Кромвелла, где им предложено было засвидетельствовать своё подчинение королевскому главенству. Монахи решительно отказались исполнить требование и настойчиво утверждали, что король не есть верховный на земле глава английской церкви. Препираясь со своими судьями, Готон говорил, что в подтверждение истинности своего мнения он может сослаться на весь христианский мир, тогда как они имеют за себя, только одно английское королевство, да и то далеко не все, ибо большинство, в нем подчинились перевороту лишь из угодливости королю или из страха за свои почести и имения. К числу обвиваемых присоединён был ещё один священник Гэль и 29 апрели над всеми ими произнесён был окончательный приговор. В речи своей пред казнью Готон, между прочим, говорил: «наша святая матерь–церковь определила иначе, чем определяли король и его парламент, а потому я готов лучше, умереть, чем ослушаться церкви». Все обвинённые преданы были казни без совершения над ними предварительной деградация, так что умерли они в тех самых одеждах, которые присвоены были их сану ⁴⁷⁶. Со смертью приоров не уничтожился, конечно, тот дух, который господствовал в среде подчинённых им монахов. В июне того же года ещё трое картезианцев привлекаются к суду за отрицание королевской супрематии и подвергаются казни чрез повешенье ⁴⁷⁷. За таким началом следовало со стороны правительства и достойное продолжение. Просматривая летописи, мы очень нередко можем встретить известия о том, что монахи и священники подвергаются смертной казни за отрицание королевской супрематии. Такие казни совершены были напр., в апреле 1540 г. ⁴⁷⁸, в июле 1540 г. ⁴⁷⁹, в марте 1544 г. ⁴⁸⁰ и т. д.

Встречая себе сопротивление со стороны приоров, монахов и священников, правительство Генриха, как видно, не особенно задумывалось над вопросом о применении к делу мер суровых. Эти люди не занимали в обществе выдающегося положения, их жизнь не имела в глазах других какой–либо особенно высокой ценности, а потому не было нужды и задумываться много тогда, когда их приходилось вести на казнь. Но бывали случав, когда правительству приходилось сталкиваться с такими затруднениями, которые заставляли его долго размышлять и колебаться, придумывать какие–либо возможные исходы, прежде чем осмелиться на применение крайней меры. В таком затруднительном положении оказалось оно напр. тогда, когда встретило упорную оппозицию своим мероприятиям со стороны Фишера и Мора. Это были люди, занимавшие высокое положение в обществе. Фишер занимал Рочестерскую епископскую кафедру, а Мор ещё недавно только отказался от должности лорда-канцлера Англии. Помимо высокого общественного положения, и по личным качествам своим Фишер и Мор пользовались большею известностью не только в Англии, но даже далеко за её пределами. Престарелого епископа Рочестерского, обладавшего глубокою богословскою учёностью и отличавшегося строгостью жизни, католический мир считал доселе украшением всего английского клира; а талантливый Мор был известен всей Европе как гуманист, как один из передовых умов своего времени. Со стороны таких видных людей оппозиция могла быть весьма опасною для правительства, а потому она доставала ему не мало хлопот и беспокойства. Применять к Фишеру и Мору ту же беспощадную строгость, с какою относилось правительство к простым монахам, ему сопротивлявшимся, было рискованно ввиду высокого положения и той известности, какою пользовалась эти люди повсюду; а оставить их оппозицию безнаказанною или оказать им снисхождение значило придать смелость и поощрить всех тех, которые сопротивляются установленным законам и которые в Фишере и Море видят своих передовых борцов. Руководящие в правительстве лица разделились во мнениях и процесс тянулся более года, прежде чем получил наконец своё разрешение. Первым поводом, из– за которого Фишер и Мор пришли в столкновение с правительством, была присяга относительно нового порядка престолонаследия, вызванного разводом и вторым браком короля. Парламент 25 года (1533–1534), подробно определив этот новый порядок о престолонаследии, между прочим, постановил, чтобы все подданные королевства приносили присягу в точном соблюдении настоящего статута ⁴⁸¹. Наряду с другими принесение присяги предложено было Фишеру и Мору; но они изъявляли своё согласие на неё не иначе как с некоторыми весьма существенными ограничениями. Они соглашались признать установляемый парламентом порядок престолонаследия, так как определение этого порядка входит, по их мнению, в пределы компетентности верховного законодательного собрания. Но статут одним этим определением не ограничивался; он провозглашал кроме того, что первый брак короля противен загонам Божественным, что папа не может давать диспенсаций относительно браков в запрещённых степенях родства и тпд. Вот эти–то вопросы, по мнению Фишера и Мора, не принадлежат к разряду таких, которые могут так или иначе разрешаться парламентом, а потому они соглашались привести требуемую присягу лишь относительно тех пунктов, которые не оскорбляют их совесть. После равных допросов и увещаний Фишер и Мор заключены были в Тоуэр и над ними состоялось парламентское осуждение, в силу которого первый из них лишён был своей епархии и за тем оба они подвергнуты были конфискации имения и тюремному заключению ⁴⁸². Но их испытание этим не ограничилось. Если их католическая ревность не могла выносить даже таких сравнительно незначительных посягательств на права власти церковной, какие были в статуте относительно престолонаследия; то тем менее, конечно, она могла примиряться с королевским главенством над церковью. Между тем парламент утвердил это главенство и узникам было теперь предложено, чтобы они клятвенно засвидетельствовали о своём подчинения королю, как верховному главе церкви английской. Само собою разумеется, что это предложение встречено было с их стороны енергическим отпором, вследствие которого над ними начался суд по обвинению в государственной измене. Так как обвиняемые не допускали никаких сделок с своею совестью, то их участь можно уже было считать заранее решённою. Может быть, желая спасти Фишера от угрожавшей ему гибели, папа Павел III во время самого процесса возвёл его в достоинство кардинала; но все было напрасно. Генрих, говорят, заметил по этому поводу: «пусть Павел присылает ему шляпу, а я постараюсь, чтобы у него не было головы, на которую бы можно было надеть её». Двадцать второго июня, Фишер, обвинённый в измене за то, что не хотел признать короля главою церкви, уже входил на эшафот. «Я пришёл сюда, говорил он народу, чтобы умереть за веру святой католической церкви». Шестого июля, того же 1535 года, за Фишером последовал и Мор; их отрубленные головы выставлены были на лондонском мосту, чтобы страшным примером отнять у других католических ревнителей охоту сопротивляться требованиям правительства ⁴⁸³.

Из приведённых примеров мы можем убедиться, что нововведения, предпринимавшийся правительством Генриха в духе реформы, встречали нередко при своём практическом применении самую упорную оппозицию со стороны приверженцев старого порядка, в среде которых, особенно между духовными, немало было людей, готовых и жизнь свою принести в жертву за свои убеждения. Примеры такого мученичества за веру, конечно, возбуждающим образом действовали на массу; но этим сила католической оппозиции ещё не исчерпывалась.

В среде католических ревнителей были и такие, которые не стремились приобрести себе мученический венец; но, внешним образом подчиняясь предписаниям правительства, пользовались всеми доступными им средствами, чтобы действовать на народ, утверждать его в приверженности к старым порядкам и вооружать против нововведений правительства. Такая подспудная деятельность католических ревнителей была, пожалуй, опаснее для правительства, чем открытое сопротивление, так как она трудно была уловима для постороннего взора и широко могла распространить своё влияние. В ряду таких подспудных деятелей мы встречаем, например нищенствующего монаха Форреста, который, приняв супрематическую присягу, в то же время старался убеждать лиц, приходивших к нему на исповедь, что король вовсе не есть верховный глава церкви. Когда впоследствии он привлечён быт к суду, то на допросе заявлял, что он принял супрематическую присягу лишь по „внешнему человеку“, по «внутреннему же человеку» своему он никогда не признавал королевского главенства ⁴⁸⁴. Исповедью пользуется также и один духовник Сионского монастыре, чтобы восстановить народ против королевского главенства. Одного из пришедших к нему исповедников он убеждает твёрдо оставаться верным папе, хотя папская власть и уничтожена в Англии королём и парламентом. Этот переворот, по его уверению, не долговремен и скоро наступит пора, когда старый порядок снова будет восстановлен. Что же касается принесённой королю присяги, то это ничего не значит, лишь бы в сердце человек оставался верным папе ⁴⁸⁵. Такие наущения, имевшие место при священной обстановке таинства покаяния, конечно, не оставалась без влияния, особенно в тех случаях, когда касалась людей и без того не сочувственно относившихся к нововведениям правительства.

В выборе средств для защиты старых порядков, католические ревнители не были особенно разборчивы и иногда не прочь были воспользоваться и обманом, если только для их цели он оказывался пригодный. Так было, например в известном деде Кентской пророчицы. В Эльдингтонском приходе Кентского графства проживала одна девушка, по вмени Елизавета Бартон, одержимая такою болезнью, во время которой она подвергалась сильным припадкам, теряла сознание, бормотала несвязные слова и конвульсивно подёргивала членами тела. Как всегда, бывает, в простом народе, при виде такого явления, тотчас же возникла мысль о присутствии здесь сверхъестественной силы. Этою мыслью поспешил воспользоваться приходской священник, Ричард Мэстер, который постарался убедить и Елизавету в том, что слова, произносимые ею во время припадков, внушаются ей наитием Святого Духа и что следует твёрдо запоминать их и сохранять для общего назидания. К Мэстеру присоединился вскоре монах Эдуард Бокинг и затем подле Елизаветы образовалась целая толпа руководителей, которые пользовались ею в своих интересах, и при помощи её влияния старались действовать на народ. Эти руководители пророчицы и толкователи её прорицаний убедили её сделаться монахиней, чтобы тем ещё более усилить авторитет её святости. Они распространяли всюду слухи о ней, записывали её прорицания и издавали целые книги их с своими толкованиями, проповедовали народу в церкви об её откровениях и т. д. Когда же болезнь Елизаветы почти прекратилась, руководители внушили ей мысль делать припадки искусственно, при чем, конечно, и прорицания можно было с большим удобством направлять в ту или другую сторону. Слух о пророчице распространился далеко по всей Англии. Народ называл её „святою Кентскою Девой“ и тысячами стекался, чтобы видеть её и слышать её прорицания. Даже высокопоставленные лица, как например Фишер, епископ Рочестерский и Уоргэм, архиепископ Кантерберийский, поддались общему увлечению и не подозревали в этом явлении никакого обмана. А между тем пророчица рассказывала народу о своих небесных видениях, о разных чудесах, о письме, присланном ей от Марии Магдалины с небес и написанном золотыми буквами и т. д. Легковерная толпа увлекалась всеми этими рассказами, а руководители пророчицы употребляли с своей стороны все усилия, чтобы поддерживать в народе это увлечение. На первых порах они руководствовались в этом случае расчётами чисто материального характера; им хотелось прославить в народе свою глухую страну и чудесами, и откровениями, чтобы привлечь к себе толпы пилигримов и пользоваться их приношениями. Но потом они простёрли свою смелость гораздо далее; они захотели воспользоваться влиянием пророчицы, чтобы укрепить народ в приверженности к старым порядкам и восстановить его против всяких нововведений. Видения и откровения святой девы приняли характер враждебный королю и правительству. Пророчица восставала в своих откровениях против развода короля с Катариною и против его второго брака; она прорицала, что если Генрих не откажется от развода и второго брака, то он не процарствует и одного месяца, но погибнет смертью злодея и принцесса Мария, дочь Катарины, займёт его место на престоле. Она рассказывала о том, что Бог гневается на короля за его нечестивые деяния и в знак Своего гнева не допустил Генриха к приобщению, когда он был в Калэ. Освящённые дары были будто–бы похищены тогда рукою ангела, который и принёс их пророчице. Не только развод короля сделался теперь предметом её прорицаний; она возбуждала народ вообще против распространяемых в нем еретических учений и против разных церковных нововведений, предпринимаемых правительством. Авторитетом пророчицы хотела таким образом воспользоваться партия католических ревнителей для своей борьбы с правительством, а потому все это дело, бывшее сперва лишь эксплуатацией религиозного легковерия, получило теперь характер заговора против существующей власти. Ввиду такого оборота событий, Елизавета Бартон и её главные сообщники: Мэстер, Бокинг, Диринг, Рич, Рисби и Гольд осуждены были парламентом, как государственные изменники, и приговорены к смертной казни, которая и была над ними исполнена в апреле 1534 года. В речи своей пред казнью пророчица созналась в произведённом ею обмане и признала постигшую её участь вполне заслуженною. Другие сообщники Елизаветы, менее виновные, поплатились конфискацией имения и тюремным заключением ⁴⁸⁶.

При благоприятных обстоятельствах и на удобной, восприимчивой почве возбуждающая деятельность католических ревнителей могла, конечно, привести к таким последствиям, которые явились бы серьёзною опасностью для правительства. Такую именно восприимчивую почву католическая оппозиция нашла себе в северных графствах Англии, где противодействие нововведениям и разрешилось наконец вооружённым восстанием.

Северные графства, сравнительно со всеми другими областями Англии, представляли собою край наименее счастливый по своему богатству и экономическому развитию. Соответственно с этим, северное население и в умственном отношении стояло на весьма невысоком уровне. Не имея вообще особенной склонности к размышлениям и рассуждениям, оно и в сфере религии отличалось ревностною приверженностью по преимуществу ко внешней, обрядовой её стороне. Оно не привыкло задумываться над какими–либо религиозными вопросами; но предоставляло этот труд духовенству, слепо подчиняясь его наставлениям. При таком настроении северного населения всякие нововведения в церковной жизни никогда не могли рассчитывать на сочувствие с его стороны. События–же 1535 и 1536 г. возбудили в нем положительное недовольство, разрешавшееся затем волнением. В это время, как мы знаем, произведена была секуляризация малых монастырей и затем получены были на севере изданные Кромвеллем внушения, в которых, между прочим, предписывалось строгое соблюдение недавно–установленных десяти членов веры и заявлялось требование, чтобы многие излишние праздники церковные были уничтожены и чтобы народ отказался, по возможности, от своей привычки странствовать на поклонение разным святыням, так как для спасения души подобные странствования не имеют никакого значения. Новые предписания правительства касались, очевидно, той именно стороны в религии, которая всего дороже была северному населению, так как в праздничных обрядах и церемониях, в благочестивых путешествиях по святым местам, его религиозное чувство всего более находило себе возможности к обнаружению. Но самое чувствительное оскорбление нанесено было этому чувству теми святотатственными подробностями, которыми сопровождалось осуществление секуляризации. Население, благоговейно привязанное к своим святыням, не могло, конечно, без содрогания видеть, как бесцеремонно производился грабёж монастырских церквей, как обдирались драгоценные украшения с икон и мощей, как непочтительно обращались визитаторы с священными сосудами и облачениями, ценя в них лишь материальную стоимость. У религиозного католика сердце обливалось кровью, когда он видел, что дорогие ему обители, где так недавно ещё раздавались молитвенные песнопения, куда так недавно ещё стекались на праздники толпы благочестивых пилигримов, теперь стоят в унылом, полуразрушенном виде или достались в добычу частным владельцам; когда он встречал повсюду благочестивых отцов монахов, на которых привык доселе смотреть с уважением, как на своих молитвенников и наставников, теперь изгнанными из их приютов, без крова и средств к жизни, вынужденными питаться милостынею. Такие зрелища производили на северное население потрясающее впечатление; но и в материальном отношении уничтожение монастырей было для него весьма чувствительно. Многие жители были арендаторами монастырских земель, которые были таким образом для них единственным средством существования, а беднейшая часть населения в широких размерах пользовалась монастырскою благотворительностью. С уничтожением монастырей, земля стала собственностью частных владельцев, которые не считали нужным удерживать за арендами их прежние низкие цены, за который обыкновенно отдавались они монастырскими властями. Арендные взносы повсюду были теперь возвышены, к великому отягощению тех, которые были плательщиками. Призревание бедных в всякие виды благотворительности по отношению к ним, конечно, вовсе не считались обязательными для частных владельцев, заменявших собою монастыри, а потому множество бедняков, прежде питавшихся монастырями, остались тетерь на произвол судьбы. Почва для католической агитации против правительства в северных графствах Англии была таким образом весьма благоприятная; нужны были лишь люди, которые–бы захотели и сумели воспользоваться обстоятельствами, и тогда правительство могло быть поставлено в немалое затруднение. Такие люди нашлись в духовенстве, озлобленном против правительства более, чем какое–либо другое из сословий Англии. Не говоря уже о том, что духовенство, по самому свойству своего служении, было всего чувствительнее к тем оскорблениям, которые наносились правительственными нововведениями религиозному чувству католиков, оно терпело от этих нововведений и в самых своих житейских интересах. Монаха пострадали в этом случае, конечно, всего более. Значительное их число, проводившее прежде в своих монастырях жизнь безбедную, вполне обеспеченную и даже не без приятности, теперь лишено было и приюта и средств и, конечно, относилось к правительству с крайним ожесточением и ненавистью. Белое духовенство не потерпело в такой степени как монахи; но и у него было достаточно поводов к недовольству. Оскорблялось оно прежде всего тем зависимым, тяжёлым положением, в которое оно было теперь поставлено по отношению к короне, когда светский министр короля вмешивается в дела религии и церкви и полновластно предписывает клиру равные отступления от старых, освящённых веками, порядков. И без того крайне скудное в материальном отношения существование клира теперь становилось ещё хуже, благодаря тем мерам, какие принимались правительством против пилигримств и против излишнего усердия, оказываемого народом относительно икон и мощей. Если–бы правительству действительно удалось провести в народ свои идеи, главный источник доходов духовенства должен был–бы прекратиться. А между тем генерал–викарий требовал, чтобы духовенство само ещё уделяло значительную часть своих доходов на благотворительность бедным, на содержание стипендиатов в университете ⁴⁸⁷ и тпд. Вот эти–то недовольные правительством священники и, всего более, бесприютные, бродившие по всей стране монахи явились теперь главными деятелями в организации вооружённого народного восстания. Они проповедовали повсюду о том, что правительство уклонилось в ересь, что оно подчинилось влиянию нечестивых людей, которые задумывают конечное уничтожение святой католической веры и церкви. Они указывали народу на поругание святыни, на ту печальную участь, которая постигла служителей религии. Они старались усилить народное раздражение и разными небылицами, рассказывая об ужасных тягостях, которое будто–бы предполагает правительство наложить вскоре на массу населения. Наступит скоро пора, говорили они, когда народ должен будет платить королю подать за каждую свадьбу, за крестины и похороны, когда обложена будет пошлиною каждая скотина и поселянин не будет в состоянии съесть своего собственного кабана или гуся, не заплатив за то королю. Разжигая народ, духовенство действовало с таким редким единодушием, что, по свидетельству современника, на всем севере Англии не было ни одного члена клира, который–бы не содействовал восстанию ⁴⁸⁸. И в среде дворянства нашлось также не мало недовольных, которые увлеклись господствовавшим настроением и стали вождями мятежников. У дворянства были также свои причины негодовать на правительство. Оно оскорблялось напр. тем, что выходцы, подобные Кромвеллю, забрали себе в руки государственное управление, оттеснив на второй план старых, родовитых вельмож и задевая их гордость своею надменностью. Не мало потерпели убытков дворяне и от монастырской секуляризации. Живя вдали от двора, они не всегда имели возможность получить хорошую долю добычи из монастырских имений; эта добыча доставалось главным образом королевским любимцам и креатурам Кромвелла. Убытки–же всецело достались на их долю, так как многие дворяне, как патроны и потомки основателей монастырских учреждений, пользовались от них некоторыми материальными выгодами, как напр. приданым для своих дочерей, вооружением и экипировкой для сыновей и тпд. не говоря уже о том, что монастыри служили всегда удобным и гостеприимным приютом для дворянства во время его путешествий. Нисколько не удивительно потому, если и в дворянстве, нашлись недовольные правительством, которые стали в ряды повстанцев.

Мятеж начался в октябре 1536 года в Линкольншире и затем перешёл в Йоркшир и распространился далее на север до самых границ Шотландии. О силе движения можно составить себе понятие по тому, что армия, мятежников простиралась по своей численности до 20,000 человек, a в Йоркшире даже и до сорока тысяч. Укреплённые замки, и большие города, в роде Помфрета, Гуля и Йорка, не могли выдержать напора вооружённой толпы и движение быстро и почти беспрепятственно распространилось по всему северу. Следить за подробностями восстания во всей их полноте и излагать его историю нам нет, конечно, никакой надобности. Ввиду своей специальной задачи, мы обратим внимание лишь на те черты явления, которые могут убедить нас в том, что северное восстание было именно обнаружением католической оппозиции против церковных нововведений правительства.

Поднимая знамя восстания, мятежники северных графств называют своё предприятие „святым, благословенным пилигримством“ (holy and blessed pilgrimage, pilgrimage of grace), желая тем выразить мысль, что их восстание есть своего рода крестовый поход против врагов религии. Ещё решительнее эта мысль выражалась в словах той присяги, которую торжественно принимали повстанцы, обязываясь взаимно поддерживать друг друга. Они клялись «постоять за веру и святую церковь и уничтожить еретиков с их учениями». Когда толпа двигалась в поход, впереди её несли обыкновенно кресты и знамёна с священными изображеньями. На этих знамёнах можно было видеть напр. изображение Спасателя, висящего распятым на кресте, или чаши с Божественною кровью и т. д. Подобные же изображения нашивались на рукавах одежды мятежников свидетельствуя о религиозных побуждениях, главным образом руководивших ими в их предприятии. Священники и монахи играли в этих походах весьма видную роль; они шли обыкновенно впереди толпы в присвоенных их сану одеждах, с крестами в руках. Некоторые из них являлись даже вождями армии, каков был напр. Берлингский приор, доктор Макрель, под именем капитана Коблера начальствовавший двадцатитысячною армией Линкольнширкских инсургентов. Даже высокопоставленные члены северного клира не были свободны от деятельного участия в восстании. Архиепископ Ижорский, сдав замок Помфрет Роберту Аске, предводителю мятежников, принял присягу, предложенную ему победителями, и с этого времени стал первым приближенным Роберта. Когда вождь восстания принимал послов короля, явившихся к нему для переговоров, архиепископ Йоркский занимал самое видное место при церемониальном приёме, стоя подле его кресла, устроенного наподобие трона. В самый разгар мятежа, именно духовенство собирается на собрание в Помфрете и здесь составляет ряд требовании, которыми должны были руководствоваться мятежники при своих переговорах с правительством. И в действиях инсургентов нельзя не заметить некоторого особенного оттенка. Первым их делом, когда им удавалось овладеть какою–либо местностью, были проявления чисто католической ревности. Уничтоженные правительством монастыри тотчас же восстановлялись, монахи торжественно водворялись на местах своего прежнего жительства и снова раздавалось здесь католическое Богослужение. Не раз мятежное население пыталось точно формулировать свои желания и представляло правительству ряд требований, под условием исполнения, которых оно соглашалось положить оружие. Рассматривая эти требования, мы замечаем в них весьма значительную примесь, если даже не преобладание религиозного элемента. Линкольнширские инсургенты в своей петиции заявляли, напр., что главною причиною их недовольства служит, между прочим, уничтожение монастырей. Они жаловались далее на то, что правительство даёт слишком большую волю некоторым прелатам, которые извращают догматы католического вероучения; они высказывали наконец опасение, как–бы и приходские церкви, не подверглись такому же разграблению, какое выпало на долю монастырей. Йоркские инсургенты требовали, чтобы уничтожены были парламентские статуты против папства, чтобы монастыри были восстановлены; чтобы приверженцы лютеранских учений подвергнуты были законной каре и т. д. Документы же, составленные под преимущественным влиянием духовенства, конечно, ещё более проникнуты религиозным настроением. В них заявляется напр., что ни король и никакое вообще светское лицо не может быть главою церкви, а потому требуется, чтобы все статуты относительно королевской супрематии были отменены. Они желают, чтобы духовная юрисдикция папы в Англии была восстановлена, и чтобы епископы от него получали посвящение, хотя в то же время прибавляют, что аннаты и другие денежные взносы в Рим не должны быть снова вводимы. Они требуют, чтобы проповеди против чистилища, почитания святых и икон, против пилигримств и т. п. были прекращены; чтобы праздники были по–прежнему соблюдаемы; чтобы права и привилегии церкви и духовенства оставались неприкосновенными; чтобы церковные и монастырские земли не подвергались отчуждению и т. д. ⁴⁸⁹

Приведённые нами черты из истории северного восстания, кажется, достаточно убедительны, чтобы видеть в этом явлении усиленное обнаружение той–же самой католической оппозиции, которая, как мы знаем, при менее благоприятных условиях проявлялась лишь в отдельных личностях. С этой именно точки зрения смотрели на северное восстание и современники, из которых многие возлагали на него большие надежды в интересах католицизма. Римский первосвященник радовался этому восстанию, как весьма удобному средству к тому, чтобы восстановить свою власть в Англии. Он отправил во Фландрию своего специального легата, кардинала Реджинальда Поля, который был англичанин по происхождению, чтобы он, живя вблизи Англии, употреблял все усилия к поддержанию и распространению восстания. Он рассчитывал даже побудить других католических государей, как напр. Франциска французского и Джэмса шотландского, к тому, чтобы они, пользуясь внутренними беспорядками в Англии, предприняли вторжение в неё и низложили еретика–Генриха с его престола. В одном из пастырских посланий, которыми снабжён был Поль, папа обращался к своим возлюбленным чадам в Англии, высказывая уверенность, что они увлечены в раскол насильственно их правительством, а в душе никогда ему не сочувствовали. Он восхвалял их далее за их благочестие и верность, доказательством которых служит то обстоятельство, что они взялись теперь за оружие на защиту истины ⁴⁹⁰. Но надеждам папы не суждено было осуществиться. Усиленная оппозиции католических ревнителей имела своим естественным последствием и усиленные меры правительства для её подавления. Угрозами и обещаниями ему удалось расстроить первоначальное единодушие инсургентов, переговорами оно успело выиграть время и затем, собравшись с достаточными силами, нанесло восстанию полнейшее поражение. За подавлением мятежа тотчас–же последовало и кровавое возмездие. Множество жертв сложили свои головы на плахе или была повешены на стенах Йорка или Гуля. В числе этих жертв мы видим нескольких аббатов и приоров и не малое количество простых священников и монахов ⁴⁹¹.

Итак, все усилия католических ревнителей оказались безуспешными. Ни легальная оппозиция, ни явное противодействие, ни тайная интрига, ни даже вооружённое восстание не в силах были отстоять старый порядок и парализовать те меры, которые предпринимало правительство в духе реформы. Эти меры всё–таки возведены были в государственный закон, которому, в случае крайности, даже и силою вынуждалось всеобщее повиновение.

Если ревностные католики восставали против нововведений Генрихова царствования, то, с другой стороны, эти нововведения не удовлетворяли вполне и искренних приверженцев реформы. Как ни был резок разрыв Генриха с римским престолом, во многих отношениях, особенно в сфере вероучения и обрядов, английская церковь того времени оставалась ещё вполне верною преданиям католицизма. Мало того, не раз как мы знаем, случалось, что и сделанное в духе реформы бралось снова назад и переделывалось опять по католическому образцу. Такому положению дел не могли, конечно, сочувствовать те, которые более или менее глубоко прониклись идеями протестантизма. Они желали радикальной реформы, а потому никак не могли примиряться с теми колебаниями и полумерами, которыми ознаменовало себя правительство. В силу этого, истории Генрихова царствования, наряду с обнаружениями католической оппозиции, представляет немало примеров и оппозиции протестантской. Когда, напр., известный статут шести членов предложен был обсуждению парламента, архиепископ Крамэр употреблял все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать утверждению этого постановления, направленного против реформы. Три дня он смело и неутомимо опровергал основные мысли статута в палате и уступил только влиянию короля, который лично вмешался в дело. Латимэр же, епископ Уорчестерский и Чакстон, сп. Сальсберийский, упорно остались при своей оппозиции, вследствие чего вынуждены были отказаться от своих епархий ⁴⁹².

Как в среде католиков находились такие ревнители, которые ни во что ставили правительственные постановления по делам церковным и, повинуясь голосу своей совести, открыто сопротивлялись этим постановлениям; так встречались подобные же люди и между сторонниками реформы. Для первых камнем преткновения служили главным образом статуты об уничтожении папской власти и об утверждении королевского главенства над церковью, а последние всего более соблазнялись остававшимся в английской церкви от католицизма учением о пресуществлении. Правительство же Генриха, не задумывавшееся проливать кровь папистов за отрицание королевской супрематии, не давало пощады и тем, которые уклонились от удержанного им католического учения о пресуществлении, или по крайней мере о действительном присутствии тела Христова в таинстве евхаристии.

В ноябре 1538 года, некто Джон Ламберт, или Никольсон, привлечён был к суду за свои еретические мнения. Этот Ламберт был прежде проповедником в общине англичан, живших в Антверпене, а за тем занял место школьного учителя в Лондоне. Присутствуя однажды при проповеди доктора Тэйлера, он соблазнился её содержанием, так как проповедник доказывал, что в таинстве евхаристии действительно присутствует тело Христа. После проповеди Ламберт явился к Тэйлеру и стал представлять ему свои аргументы, в силу которых он не считает возможным согласиться с его учением. Эти аргументы свои он изложил даже письменно и вручил Тэйлеру. Рукопись Ламберта доведена была до сведения, кого следует, и еретичествующий учитель привлечён был к ответу пред духовным судом. Крамэр и Латимер употребляли все усилия к тому, чтобы побудить Ламберта отказаться от его убеждений; но не имели в этом никакого успеха; он твёрдо стоял на своём и апеллировал к королю, как главе церкви, требуя, чтобы он принял на себя произнесение приговора. Генрих очень рад был случаю торжественно обнаружить свою ревность к религии и свою богословскую учёность, а потому постарался придать этому деду как можно большую публичность. Епископам и светским лордам послано было извещение о том, что дело Ламберта будет разбираться при участии самого короля. В назначенный день, 16 ноября, многочисленная публика собралась в большой Уэстминстерской зале, где на эстраде поставлен был и трон для короля. Генрих явился в заседание, одетый в белом шёлковом костюме, под почётным конвоем своей парадной гвардии, и занял место на троне. Подле короля, с правой его стороны, поместились епископы, судьи и специалисты права, а с левой светские лорды и придворные джентльмены. Заседание открыто было при большом стечении зрителей речью епископа Чичестерского. В этой речи оратор заявил собранию, что Ламберт, обвиняемый в ереси, апеллировал к королю, надеясь получить от него снисхождение, как будто король захочет быть покровителем еретиков. Правда, продолжал епископ, король ниспроверг узурпацию римского престола; разогнал праздных монахов, которые жили как трутни в ульях; устранил идолопоклонническое почитание икон, издал Библию на английском языке для назидания своих подданных и предпринял ещё некоторые изменения в церковных порядках, клонящиеся к благу общественному. Но что касается других предметов, то он решился твёрдо держаться католической веры и обычаев, а потому он желает, чтобы обвиняемый отрёкся от своих заблуждений и возвратился к католическому общению. В этих именно видах король устроил настоящее собрание, надеясь, что авторитет и аргументы учёных епископов возвратят заблуждающегося к союзу с церковью. Если–же он будет упорствовать, то король покажет на нем пример того, как власть должна обращаться с еретиками. После этой вступительной речи, сам король обратился к Ламберту с вопросом о том, каково его мнение относительно присутствия тела Христова в таинстве евхаристии. Когда Ламберт своим ответом не удовлетворил короля, последний стал опровергать его и таким образом начался диспут, который продолжался до самого вечера и поддерживался сперва королём, а потом Крамэром, Гардинером, Тунсталлем, Стоксли и др. Вынужденный защищаться против стольких оппонентов, Ламберт выбился из сил, но все таки не хотел отказаться от своего убеждения. Оканчивая заседание, король спросил Ламберта: «убедился–ли он после стольких усилий, которые на него потрачены, и решился–ли он жить, или умереть?». «Я поручаю мою душу Богу, отвечал Ламберт, а тело королевскому милосердию». «В таком случае, решил Генрих, вы должны умереть, ибо я не хочу быть покровителем еретиков». После такого решения Кромвелль прочёл приговор о предании Ламберта, как упорного еретика, публичному сожжению. Через четыре дня приговор приведён был в исполнение и Ламберт умер на Смитфильде в медленном огне ⁴⁹³. В этом деле с наибольшею ясностью и торжественностью выразилось настроение Генрихова правительства, которое таким образом свидетельствовало, что оно не желает дозволить никаких уклонений от существенных догматов католицизма. Но судьба Ламберта не была случаем первым и единственным в царствование Генриха. Мы знаем несколько примеров, когда и прежде него люди осуждалась на смерть и умирали на костре за свои протестантские мнения относительно таинства евхаристии. Такая участь постигла напр. Джона Фрита и Андрью Гевета в июле 1534 года ⁴⁹⁴. Но самым тяжким для протестантских ревнителей было то время, когда статут шести членов получил своё утверждение. Строго настаивая на чисто католических догматах и обрядах, этот статут определял и беспощадную кару тем, кто осмелится дозволить себе его нарушение. В силу этого, с 1540 года на сторонников реформы воздвигнуто было настоящее гонение. Специальная, установленная вследствие этого статута, комиссия привлекала к суду по подозрению в ереси не только открыто восстававших против утверждённых статутом догматов, но даже и тех, кто напр. не посещал храм для присутствования при совершении мессы, не поднимал рук в момент освящения даров и тпд. Она действовала с таким усердием, что число арестованных ею в качестве еретиков простёрлось до 500 чел. и даже более. Всем этим лицам предстояла весьма незавидная участь; если–бы король не склонился на ходатайство лорда–канцлера и не даровал им прощения. Летописцы свидетельствуют, что статут 6 членов стоил жизни многим лицам и из высших и из низших классов общества. В подтверждение этого достаточно припомнить напр. казнь троих протестантов в июле 1540 г., сожжение пятнадцатилетнего Ричарда Мекинса, сожжение Анны Аскью и нескольких протестантов в последний год правления Генриха и тпд ⁴⁹⁵. Первый из приведённых примеров представляется нам всего более характеристичным, так как по нему можно себе составить ясное представление о том странном положении, какое занимало Генрихово правительство в вопросах религии. Тринадцатого июля 1540 года, народу собравшемуся на Смитфилде, представилось оригинальное зрелище. Из Тоуэра приведена была в одной печальной процессии толпа людей, осужденных на смертную казнь. В этой толпе было трое папистов: Абель, Фидерстон и Павел, и трое протестантов: Барнес, Геррард и Джером. Паписты осуждены были за отрицание королевской супрематии и за приверженность к папству, а протестанты за уклонение от удержанных в Англии догматов католицизма. Те и другие осуждены были одним и тем–же правительством и одновременно должны были подвергнуться казни. Вся разность их судьбы состояла только лишь в том, что одни были повешены и четвертованы как изменники, а другие преданы сожжению как еретики ⁴⁹⁶. С точки зрения правительства и паписты и протестанты одинаково были достойны казни, если они не хотели подчиняться установленных законам.

Религиозно–церковные нововведения, предпринимавшиеся в царствование Генриха, не удовлетворяли таким образом ни одну из враждовавших тогда во всей Европе сторон; они одинаково вооружали против себя и приверженцев старины и ревностных сторонников реформы. Но правительство твёрдо отстаивало свою систему; оно беспощадно подавляло всякие враждебные ему проявления и в конце концов одержало над нами полную победу. Ни один из оппозиционных элементов не оказался настолько сильным, чтобы с успехом противодействовать правительству и парализовать его мероприятия. И в законодательных собраниях, и в массах народа большинство всегда оказывалось на стороне правительства, как ни была странна сама по себе и непоследовательна выработанная им система. Причину такого успеха понять не трудно, если припомнить общий характер того религиозного настроения, в каком находилась Англия в первой половине шестнадцатого века. Ревностные паписты и протестанты не составляли в ней большинства; это были дне крайние партии, а громадная масса народа стояла между ними. Эту массу нельзя было назвать ни строго католической, ни строго протестантскою. От католицизма она отстала, потому что ненавидела папу и восставала против иерархии; а к протестантизму не пристала, так как хранила ещё свою привязанность к прежним обрядам и вероучением. Чтобы расположить её в свою пользу, ей нужно было предложить нечто среднее, – нечто такое, что не оскорбляло бы прежних верований и религиозных привычек; но в то же время удовлетворяло бы и потребностям времени. Такую именно систему и предлагает ей Генрих. В самой даже личности этого короля, как в фокусе, отобразилось современное ему настроение всей нации. Схоластик и новатор, ревностный католик и ярый протестант в одно и то же время, Генрих, как нельзя более, был пригоден к тому, чтобы стоять во главе Англии первой половины шестнадцатого века. В религиозных вопросах его стремления были и стремлениями большинства его народа. Такое соответствие доставляло конечно, ему великую силу, благодаря которой его религиозно–церковные нововведения восторжествовали над всеми, им враждебными, стихиями.

Оканчивая обзор царствования Генриха, постараемся теперь в кратких чертах подвести его итоги.

Восстание против католической церкви в Англии имело, как мы видели, двоякий характер. С одной стороны, это было восстание политико–экономическое, обусловливавшееся сознанием, что современное состояние римско–католической церкви не соответствует национальным интересам Англии и подрывает её экономическое благосостояние. С другой стороны, это было восстание религиозно–богословское, в основе которого лежала мысль, что римско– католическая церковь не такова, какою бы она должна была быть по предписаниям её Божественного Основателя. Оба эти восстания развивались одновременно и, предъявляя каждое свои требования, во многих пунктах сходились между собою; а потому реформаторские мероприятия Генрихова царствования встречены были ими одинаково сочувственно. Каждое из них видело в этих мероприятиях в большей или меньшей степени осуществление своего собственного идеала, питая надежду, что такое многообещающее начало приведёт и к желанному концу. Изучив события Генрихова царствования, мы можем теперь сказать, на сколько осуществлены были им подобные надежды.

Что касается протестантизма политико–экономического, то в этом отношении стремления английской нации получали теперь полное удовлетворение. Она восставала против папы, как против иностранца, истощающего и угнетающего Англию; теперь всякого рода обнаружениям этого гнёта положен был решительный конец, так как папская власть в Англии была совсем уничтожена. Она восставала против духовенства, видя в нем сословие, живущее и действующее в ущерб национальным интересам и экономическому благосостоянию страны; теперь, с осуществлением секуляризации, целая половина итого сословия была уничтожена, а другая, оставшаяся поставлена была в тесную зависимость от короны и лишена всех тех прав и привилегий, которые прежде казались обременительными для страны. Политико–экономические стремления Англии относительно папства и иерархии получили таким образом теперь полное удовлетворение; но далеко не такая участь выпала на долю стремлений религиозных. Правда, уничтожения папского главенства над церковью требовали и те, которые стремились к чисто–религиозной реформе; но этим одним их стремления не ограничивались, – они настаивали на необходимости существенных видоизменений главным образом в сфере вероучения и обрядов. А между тем, в этой сфере не произведено было теперь ничего такого, в чем можно было бы видеть серьёзную реформу католической системы; все оставлено было почти в том же самом виде, в каком существовало и прежде при владычестве папы. Церковный переворот, произведённый в царствование Генриха, был таким образом по преимуществу национальным, политико–экономическим, и едва ли мы имеем право приложить к нему в строгом смысле название религиозной реформации.

Не заслуживая сам по себе имени религиозной реформации, церковный переворот Генрихова царствовании имел в то-же время в её истории весьма существенное значение; он расчистил путь и подготовил ту почву, на которой могла потом утвердиться реформация. Пока вся полнота церковной власти сосредоточивалась в руках папы, пока органом этой власти было могущественное и независимое духовенство, о коренной реформе существующего церковного порядка невозможно было и думать. Папа и духовенство, существенно заинтересованные в поддержке этого порядка, зорко следили за его неприкосновенностью и не дозволяли ничего такого, что могло–бы ему быть опасным. Мало того, они употребляли всю силу своего влияния, чтобы держать народ в твёрдой и непоколебимой приверженности к вере и обычаям предков. Всякая реформаторская попытка оказывалась бессильною, как скоро ей приходилось выдерживать борьбу против всего клира и всех монахов Англии. Католическую систему невозможно было поколебать до тех пор, пока в папской власти, в клире и монастырях у ней была могучая опора. Уничтожением этой опоры Генрихово царствование сослужило для реформации великую службу. Когда не стало в Англии ни папы, ни монахов, когда её духовенство утратило свою прежнюю силу, некому уже было мощно стоять на страже старого порядка и подавлять всякие стремления к религиозной реформе.

Отнятая у папы церковная власть, с утверждением королевской супрематии, передана была теперь в руки короля, которому подчинилось и духовенство. Эта новая церковная власть Англии могла стать органом, весьма пригодным для интересов реформы. Как власть опиравшаяся на парламент, находившаяся, следовательно, в живом и непосредственном общении с нацией, и в то–же время свободная от закоренелых папистких и клерикальных традиций, она способна была дать простор религиозным стремлениям времени и даже сама стать во главе их и явиться в этом случае руководительницею своего народа. Для реформации создан был таким образом весьма сильный и полезный орган; последующему времени предоставлялось лишь теперь сделать из этого органа надлежащее употребление.

Была наконец подготовлена в значительной степени и почва, на которой могла–бы в последствии утвердиться реформация. Церковный переворот, произведённый при Генрихе, поставил, прежде всего, высшие классы общества в такое положение, при котором они, каковы–бы ни были их религиозные убеждения, своекорыстными, материальными расчётами побуждались непременно, стоять за реформу. Для них новый порядок представлял громадные выгоды, так как все почти монастырские имения, отобранные в секуляризацию, перешли, как мы знаем, в руки дворянства. Твёрдо отстаивать этот новый порядок для них значило потому то же, что защищать свои собственные, материальные интересы. – Но всего важнее было те, хотя и неосязаемые, но несомненные результаты, какие произведены были церковным переворотом Генрихова царствования в религиозном настроении всей массы населения. Ниспровержение прежних авторитетов, провозглашение папы антихристом, дерзкое поругание прежде почитавшихся святынь, разоблачение разных обманов, выдававшихся за истину и за чудеса, а теперь оказавшихся лишь ловкими фокусами, придуманными в видах эксплуатации религиозного легковерия, – все это должно было оказать непременное влияние на религиозное настроение народа. Приученный прежде, не размышляя, преклоняться пред святынями и безусловно верить наставлениям своих учителей, он теперь поставлен был совершенно на иную дорогу. Его научили быть подозрительным, критически относиться к таким предметам, где прежде допускалась лишь слепая вера. Ему дали наконец в руки и средство, пользуясь которым он мог вполне сознательно и с большею, чем прежде, самостоятельностью относиться к вопросам религии. Прежде ему приходилось на слово верить своим духовным руководителям, которые безнаказанно и злоупотребляли иногда таким положением, а теперь первоисточник христианства, – Священное Писание, стало доступно и народу, который мог потому сам читать его на понятном для него языке и проверить, по мере своего разумения, уроки своих учителей. С увлечением принялся он за это чтение и, хотя конечно не вдруг, с каждым годом становился все более сведущим в Писании. А чем более распространялось в нем такого рода религиозное просвещение, тем удобнее становилась почва для реформации, так как авторитетом Писания ясно и мощно изобличались искажения и злоупотребления, накопившиеся в католицизме.

Не совершив религиозной реформации, царствование Генриха таким образом расчистило и подготовило ту почву, на которой созидать предоставлялось уже последующему времени.