Глава 4. ГРАД, СТОЯЩИЙ НА ВЕРХУ ГОРЫ

«И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество – пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение – пребывай в служении; учитель ли – в учении; утешающий – во утешении; раздаватель ли – раздавай в простоте; начальник ли – начальствуй с усердием; благотворитель ли – благотвори с радушием» (Рим. 12:6–8).

Несомненно, что особенным промыслом Божиим светильник веры и благочестия отец Валентин был из Калужской епархии переведен в сердце России – Москву,– где смог наиболее потрудиться для спасения ближних, и в особенности – отходящих от пути Божия людей образованных.

До своего перемещения в Москву протоиерей Валентин был некоторое время настоятелем храма Поливановской учительской семинарии близ Москвы и преподавал в ней закон Божий. Кроме новомученицы Анны¹⁵, на это указывают и архивные материалы о Поливановской семинарии¹⁶. В 1871 году о. Валентин был приглашен Московским губернским земством на должность законоучителя в Московской учительской семинарии, затем через два года был перемещен на ту же должность в Московское казенное реальное училище, за преподавательскую деятельность в которых пастырь также имел церковные награды – камилавку и наперсный крест.

Здесь начинается главный период служения отца Валентина, когда уже явными для всех стали не только праведная жизнь пастыря, но и его благодатные дарования. Духовной Консисторией в 1874 году протоиерей Валентин был назначен настоятелем храма свв. равноапостольных Константина и Елены, расположенном в Тайницком саду, в юго-восточном углу Кремля, у кремлевской стены¹⁷. Нужно заметить, что назначение это состоялось по воле святителя Иннокентия (Вениаминова, 1797–1879), митрополита Московского и Коломенского, просветителя Америки и Дальнего Востока. По милости Божией, у отца Валентина были благочестивые покровители и друзья, но и дьявол часто возбуждал неприязнь к нему в людях недуховных, как это мы увидим в дальнейшем.

«Печальное время переживала тогда столица, – пишет новомученица Анна. – Святые храмы, несокрушимые оплоты Православия по-прежнему стояли в ней, как незыблемые стены, святые иконы красовались драгоценными сияющими ризами, угодники Божии почивали в храмах нетленными мощами, но народ погибал от своих пороков и заблуждений. Дух маловерия и распущенности, как самая лютая зараза, повсюду входил в нетвердые головы. Толстой и другие лжеучители своей пагубной пропагандой вкрадывались в молодые неопытные сердца, подрывая в них основы веры и благочестия. Забыт был Господь, забыты были правила нравственности и чести; забыты были власть и порядок; страсти и пороки вырвались на свободу. И вот приезжает в Москву пастырь, молодой и ревностный. Любящей душой оплакивает он это развращение и решается всего себя отдать на служение спасению ближних»¹⁸.

Храм святых Константина и Елены, находившийся у подножия Кремлевского холма и несколько удаленный от жилых домов, до назначения в него прот. Валентина фактически не имел прихода. По этой причине никакого дохода его духовенство не имело, и священники тяготились служением там. Однако, когда о. Валентину предложили это место, он с радостью принял его, за что многие прониклись к нему большим уважением. Об этом рассказывал служащий дворцового ведомства Сергей Васильевич Гурьянов, который именно по этой причине начал посещать батюшку и стал его духовным сыном¹⁹.

В первое время новому настоятелю нередко приходилось служить в почти пустом храме. Несмотря на то, что в нем издавна находился чудотворный образ Божией Матери «Нечаянная Радость», храм не был известен и посещаем, и лишь немногие благочестивые окрестные жители знали о благодатном образе. Однако с приходом о. Валентина все побывавшие в храме стали отмечать установившуюся там особую атмосферу искренности, сердечности и теплоты. Батюшка свято верил в силу и всемогущество молитвы. «Молитва, – говорил о. Валентин, – необходима для каждого человека. Будем же молиться, праведны мы или грешны»²⁰.

Именно с прославления чудной иконы и начал ревностный пастырь возрождение храма. Образ Царицы Небесной был поставлен на видное место и пред ним стали ежедневно совершаться молебные пения с акафистом. Вскоре икона прославилась многочисленными чудесами: исцелениями слепоты, паралича и других болезней, и по некоторым свидетельствам, обновилась. Со временем Константино-Еленинский храм стали чаще называть по имени святого образа – храмом «Нечаянной Радости»; и так повелось до самого его разорения безбожниками в 1928 году.

В храме «Нечаянной Радости» был еще один особенный чтимый образ – икона Спасителя «Пастырь Добрый». Эту икону отец Валентин особенно любил, носил с собой ее изображение, и впоследствии этот образ был помещен во второй книге новомученицы Анны о его пастырской деятельности – «Истинный пастырь Христов».

Чудеса Божией Матери и ревностное, благоговейное служение отца Валентина вскоре привлекли в забытый храм множество православных, так что даже в будние дни в нем стало тесно. Слух о священнике из храма свв. Константина и Елены быстро распространился по всей Москве, а затем и за ее пределами. Очевидно, что причина такого огромного стечения народа была не в одном только ревностном благоговейном служении. Несомненно, здесь действовала благодать Божия.

Отец Валентин нес такие пастырские и литургические труды, которые для современного человека, по его душевной и телесной слабости, уже практически невозможны и непостижимы. Да и сто с лишним лет назад вряд ли они были бы осуществимы без особого действия Божией благодати. Уже само по себе ежедневное служение Божественной Литургии является достаточно серьезным и редким подвигом. Между тем, протоиерей Валентин на протяжении восемнадцати лет ежедневно служил Литургию без диакона, после чего, как уже упоминалось, совершалось моление с акафистом пред чудотворным образом с поименным поминовением всех прихожан и их сродников, а затем панихида. Батюшка прочитывал сотни записок о болящих, скорбящих, озлобленных, о упокоении умерших, и, когда он читал имена, чувствовалось, что он горячо молится за каждого человека. Порой по просьбам прихожан молебствий и панихид совершалось несколько. Во время Литургии отец Валентин также поминал множество записок и с горячей любовью и верой молился о живых и усопших, стоя на коленях в алтаре.

Ежедневное служение, начинавшееся в девятом часу, заканчивалось в третьем. После этого множество людей всякого возраста, сословия и звания обращалось к пастырю за наставлением и советом, открывало ему душу. Тем не менее, как вспоминает его современник, известный церковный писатель Е. Поселянин, пастырь уходил домой «голодный до той поры, но добрый, радостный и оживленный».

Отец Валентин часто молился со слезами. Те, кто присутствовали на чтении им акафиста Божией Матери «Нечаянной Радости», говорили, что никогда не слышали ничего подобного. Батюшка как бы действительно разговаривал с Матерью Божией. «Умилительные, полныя любви и сострадания к людям слова этого акафиста вызывали невольно у всех слезы покаяния и сокрушения в своей греховной жизни, немощи и заблуждениях. Нет слов передать то благоговейное настроение, которое охватывало человека дивной силой батюшкиного служения», – вспоминала мц. Анна.²¹ Батюшка особенно четко и внятно выговаривал каждое слово, был ли то возглас, или чтение Евангелия, или перечисляемые на поминовении имена. Воздевая руки на великом славословии и пред Святыми Дарами, он горячо молился вслух.

Вот как вспоминает о службах о. Валентина Е. Поселянин:

«Отец Валентин все время подпевал своим высоким, почти дискантовым голосом; записки “О здравии” или к панихидам прочитывал, сколько бы их ни было, внимательно, громко, без пропусков. И, конечно, богомольцы этим утешались. Нигде больше я не слыхивал, чтобы на отпустах произносилось столько имен святых, сколько называл о. Валентин. Переименование русских святых он начинал всегда так: “святаго равноапостольнаго просветителя России Великаго Князя Владимира Киевскаго и бабки его святыя равноапостольныя Великия Княгини Российския Ольги”. Помнится, всегда с удовольствием выслушивал я этот длинный список святых имен, и сверкали в мозгу при этих именах светозарные люди, которых этот тепло веровавший человек как бы скликал на помощь.

Как при ектениях, так особенно при произнесении молитвы Богоматери, о. Валентин вставлял свои прошения и слова, ни в каких молитвенниках не имеющиеся. Вообще в служении его было много своеобразных черт. Читая на молебне Евангелие, он всегда перекладывал его на головы склонившегося пред Евангелием народа. За великим входом народ толпился на солее, так как о. Валентин всегда прикасался к головам краем потира»²².

Несмотря на продолжительность богослужения, присутствующие в храме не отягощались скукой и сном, но проникались молитвенным настроем пастыря. То же самое бывало замечено и на богослужениях, совершаемых другими святыми старцами и подвижниками²³. Казалось бы, служба чрезмерно долгая, но молящиеся, с явной помощью благодати Божией, не устают и не замечают, как проходят часы. Присутствовавшие на службах отца Валентина единогласно свидетельствовали, что его служение было особенно истовым и благодатным, и плоды его молитвенной помощи во всех скорбях и печалях являлись незамедлительно. Привлекали прихожан и мудрые проповеди пастыря.

«Как между молебнами и панихидами, так и в особенности по окончании всех их, к о. Валентину подходил народ. У кого умерло единственное дитя, и родители не могли найти себе места от горя. У кого жена злого характера. Там женщина покинута любимым человеком. Парень собирается жениться и просит благословения. Немощи и грехи человеческие, громадный груз разнообразных дел и отношений житейских – все это кипело вокруг этого священника. Искали и в чисто мирских интересах Божия благословения; еще же более того искали удовлетворения жгущей душу жажде духовной. И о. Валентин своим художественно метким языком и ласкающим голосом разговаривал с этим теснившимся к нему людом, подавая советы от сердца и ума, только что просветившегося за Трапезой Господней»²⁴.

К о. Валентину шли люди, обремененные скорбями, бедностью, порой не имеющие крова и приюта, шли омрачаемые заблуждениями, нуждающиеся в совете и вразумлении. И батюшка утешал, успокаивал, вразумлял, поддерживал: «Кого наставит, кому поможет деньгами, кого устроит, даст приют и убежище, этого исцелит, того исправит, вразумит. С утра до ночи трудился пастырь, ни в церкви, ни дома не зная покоя и отдохновения»²⁵. Батюшка и сам, бывало, подходил к своим духовным чадам и заговаривал с ними о том, о чем было нужно для их духовной пользы.

Сам его внешний облик, светлый и одухотворенный, отражал его духовное устроение и внушал благоговение. Отец Валентин был высокого роста, статный, с волнистыми, ниспадающими на плечи темно-каштановыми волосами. Особое впечатление производили на всех глаза пастыря – темные, глубокие и как бы проникающие в душу. Создавалось впечатление, что о. Валентин видит человека насквозь. От его взгляда трудно было скрыться. Батюшка требовал от духовных чад правды и искренности во всем. Ласковый и любящий взгляд его сияющих глаз согревал страждущих, давая надежду и успокоение. Но когда пастырь обличал упорствующих во грехе, требовал христианского поведения, он становился грозным и непреклонным.

Продолжительность богослужений, совершаемых о. Валентином, уже в те времена стала редкой и непривычной для приходских храмов, где в отличие от святых обителей богослужение сокращалось. Все праведные пастыри и подвижники благочестия того времени были поборниками продолжительного, благоговейного богослужения, считая молитву важнейшей основой духовной жизни. Святой праведный Алексей (Мечев), Московский чудотворец, чье пастырское служение началось на три десятилетия позже, прежде всего позаботился об устройстве в своем храме уставных служб. Продолжительно и с глубоким вниманием служил св. прав. Иоанн Кронштадтский. Другой современник прот. Валентина замечательный вологодский блаженный – диакон Александр Воскресенский печально замечал священникам его города, немного сокращавшим богослужение: «Давида-то забываете»²⁶.

В церкви «Нечаянной Радости» о. Валентину никто не препятствовал служить так, как он считал нужным. Дьячок очень чтил его и не тяготился тем, чтобы побыть подольше в храме. Никто не мешал пастырю и заниматься духовным окормлением огромного множества самых разных людей. Храм был возрожден и жил необыкновенно насыщенной и благодатной жизнью. Многочисленные прихожане получали назидание и большую духовную радость от общения с пастырем.

Старостой Константино-Еленинского храма был человек глубоко благочестивый – Лаврентий Иванович Швецов, дедушка преподобномученика Никона (Беляева), оптинского старца. Лаврентий Иванович всегда был желанным гостем в доме о. Валентина. Его внук, будущий прмч. Никон, советуясь с духовными лицами о вступлении в монастырь, побывал и у протоиерея Валентина, когда тот был уже очень болен. Приведем полностью воспоминания прмч. Никона об этом посещении:

«Когда мы (с братом) сказали маме о нашем желании, то мама, хотя и предполагала, но все же была поражена и решила съездить посоветоваться с о. Валентином. Я с ней поехал. Когда мама объяснила о. Валентину цель нашего приезда, он ответил, что теперь никому советов не дает, а в особенности в таком деле, “о котором он и не может советовать”. “Я никогда не был монахом, – сказал он, – как я буду советовать?” Затем, кажется, начал молитвенно желать нам всего хорошего и прощаться.

Тогда я, обращаясь к нему, сказал: “Благословите, батюшка, меня на монашество”, – кажется, я так сказал, но если и не сказал слова “на монашество”, то подумал это, и о. Валентин мог думать, что я не просто прошу благословения, а на монашество. На мою просьбу он встал и благословил меня со словами: “Бог Вас благословит. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа”. Слова он говорил медленно, с любовью, и крестное знамение положил на меня широкое и также медленно, и, наконец, поцеловал, насколько помню, в лоб. Это было как-то странно для меня, неопределенно, и по получении благословения я тотчас же и забыл о нем. А теперь я чувствую, что это было именно благословение на монашескую жизнь»²⁷.

Замечательные воспоминания о благодатном пастыре отце Валентине оставил В. Н. Зверев, попавший к батюшке еще мальчиком и до его кончины продолжавший время от времени посещать его. Рассказывая о том, как семья его родителей познакомилась с о. Валентином, автор изображает следующую умилительную картину русской жизни:

«Как и у большинства москвичей, живших достаточно, у нас в доме не переводились люди обездоленные и огорченные, нуждающиеся в помощи. Среди таковых были “хронические”, становившиеся как бы нашими пенсионерами. Были временно попавшие в затруднение. Были больные и престарелые. Были и просто выскочившие из колеи, неудачники и пьяницы. По зимам на нижнем этаже в сопредельных с кухней помещениях пережидали месяцами холода и стужу странники, калики перехожие, исчезавшие с теплом по святым местам и возвращавшиеся в насиженные углы в положенные сроки со своими повествованиями... Весь этот люд искал утешения в церкви и был усерднейшим посетителем храмов Божиих.

Многие из них сводили близкое знакомство со священством и получали немалое удовлетворение, находя у последнего понимание, любовь и поддержку. Эти люди и принесли к нам весть о том, что у “Нечаянной Радости” предстоит пред Богом пастырь исключительно редких качеств и отзывчивости. К этим сведениям присоединилось известие, что о. Валентин служит необыкновенно хорошо, говорит доходящие до сердца проповеди и с любовным вниманием вникает в чужое горе и радуется чужими радостями, как своими собственными. Наши присные – в семье нашей чувство рода не было изжито, и большая, разросшаяся семья моих дедов жила сплоченно и душевно, всячески и везде поддерживая друг друга, – присные наши не преминули убедиться в этом и навсегда прилепились к о. Валентину. Они же показали нам дорогу к “Нечаянной Радости”. И отцы наши, и мы, дети, приобщились к ее приходу»²⁸.

Даже дети чувствовали особенно благодатную атмосферу храма, где служил прот. Валентин. Батюшка умел и им преподать назидание, заинтересовать их, научить любить Божий храм и оставлять ради него детские забавы:

«Знакомство с о. Валентином сложилось исподволь. Мы постоянно бывали за его богослужением. Говели, приобщались. Старшие любили его проповеди и беседы. Мы с братом оценили приветливый уголок и маленький старинный храм, стоявший в глубине откоса, под самими стенами Кремля, в тени раскиданных по откосу насаждений. Забираясь в церковь спозаранку, мы принимали добровольное участие в уборке храма. На Страстной неделе чистили со служителями подсвечники, лампады, паникадила и хоругви. Попутно узнавали происхождение отдельных памятников старины и с великим вниманием прислушивались к речам постоянно находившихся в церкви прихожан. Разговоры вращались главным образом в сфере душевных неудач, неудач житейских, семейных раздоров и понесенных несправедливостей. Обо всем этом говорилось пространно, без ожесточения, большей частью с великой печалью. Не всегда понимая, мы знакомились с жизнью и нечувствительно проникались мыслью, что все умствования человеческие ничто перед правдой Божией».

В. Н. Зверев замечательно обрисовал богослужения и порядок жизни прихода о. Валентина. Удивительно, что автор, хотя и пишет здесь по воспоминаниям детства, описывает явные действия Божией благодати:

«Круг прихожан храма «Нечаянной Радости» разрастался. Помимо москвичей, хлынула провинция. Все старались, хоть раз в год, отговеть у о. Валентина. Имевшие возможность являлись на службу ежедневно, и мы знали многих и многих, приобщавшихся постоянно. Все дорожили вдохновенно-проникновенной службой батюшки и с неослабным вниманием выслушивали его проповеди.

Многие просили и помощи. Небогатый о. Валентин часто отдавал последнее, не стесняясь порой вручить просившему все, что у него накопилось на блюде после исповеди. Исповедников бывало так много, что, случалось, исповедь заканчивалась глубокой ночью, и сборы порой бывали значительны. Средств о. Валентина, разумеется, на всех хватить не могло. Отказываясь принимать предлагаемые ему состоятельными людьми деньги, он направлял руку таковых жертвователей, прося использовать средства по его указанию. Это привело к тому, что целый ряд лиц добровольно отдал свои силы и время на выяснение обстоятельств прибегавших к помощи батюшки нуждавшихся. Незаметно сотрудники эти сплотились в тесный кружок, особенно близкий о. Валентину.

С течением времени было с совершенной точностью отмечено, что о. Валентину присущ дар провидения, прозорливости. Он необыкновенно легко понимал душевное состояние к нему обращавшихся, часто затруднявшихся даже высказаться, и, к смущению таковых, часто отвечал на даже еще не поставленные вопросы. По своей природной деликатности о. Валентин старался, чтобы это было возможно менее заметно, но у всех, с ним соприкасавшихся, составлялось убеждение, что от о. Валентина и его проницательности ничего утаенным остаться не может. О действенной силе его молитв было известно давно. К отцу Валентину постоянно стремились болящие, особенно безнадежные. Многие из них были ему обязаны облегчением их страданий и исцелением.

Обращаясь к собственным воспоминаниям, должен остановиться на том ни с чем не сравнимом утешении, которое даже мы, дети, получали за службами о. Валентина. Кроткая благообразная фигура батюшки, с большой белой бородой, слегка согнутая в плечах, – он был большого роста, – за службой совершенно преображалась. Среди голубоватых волн расходившегося по алтарю ладана, лик о. Валентина приобретал вдохновенное выражение, граничившее с восторгом. Взором и мыслью отрешаясь от всего земного в предстоянии своем пред Богом, о. Валентин всей душой переживал счастье богообщения. Напряжение сил за Литургией у него было таково, что лицо его покрывалось испариной и дрожали руки. Перед выходом со св. Чашей к причастникам о. Валентин иногда должен был присесть тут же, в алтаре, чтобы успокоиться и собраться с силами.

Мальчиками, часто стоя в приделе, сообщавшемся с главным алтарем, куда о. Валентин любил допускать ребятишек, мы с великим вниманием смотрели на священнодействие и как будто сами уставали с батюшкой. Пресуществление Даров приводило нас в совершенный трепет. Мне памятно и чувство облегчения, с которым мы взирали на разверзаемые царские врата, и волнение, с которым мы ждали появления батюшки со св. Чашей. Молитва перед Причастием, читаемая о. Валентином, прерывалась всхлипываниями и рыданиями готовившихся причаститься Св. Таин богомольцев. Отходившие к столику с теплотой положительно сияли. Пережитое мгновение красило самые некрасивые лица и заставляло всех причастников сплачиваться тесным кругом у солеи в ожидании слова и отпуста. Зная и разделяя чувство молящихся, о. Валентин часто предлагал благодарственный молебен, проходивший с необыкновенным подъемом²⁹.

Из приведенных воспоминаний явственно видно, с каким благоговением относился о. Валентин к святой Литургии и Таинству святого Приобщения, с каким молитвенным напряжением их совершал, по благодати Божией испытывая высокие духовные состояния и переживания. Все святые угодники Божии, особенно святители и пастыри, придавали Божественной Литургии совершенно особенное значение в духовной жизни; они часто говорили об этом и горько сетовали, что многие христиане не понимают важности частого присутствия при этом великом Таинстве. Характерно, что св. прав. Иоанн Кронштадтский, совершавший Литургию ежедневно, неустанно писал и проповедовал о ее великом значении. Для него, как и для о. Валентина, духовный подвиг заключался в несении пастырского служения посреди мира, и совершение Литургии являлось одним из важнейших деланий.

Кроме общения с многочисленной паствой в храме, отец Валентин принимал обращавшихся к нему и дома. Собственного дома батюшка никогда не имел и для всей семьи снимал квартиру. В первые годы пребывания в Москве отец Валентин жил на Воздвиженке, а потом – в доме Рыбаковых на Воронухиной горе близ Бородинского моста.

«На берегу Москвы-реки, за Смоленским рынком, стоит маленький одноэтажный домик. Простенький, невидный, он теряется среди прилегающих к нему грандиозных строений фабрики Рыбаковой. Толпа фабричных проходит туда и сюда, полная дневной суеты и волнений. Иногда с говором и шумом спешит она по домам, совсем не помышляя о том, что проходит мимо жилища великого пастыря, который своей праведной жизнью, своими великими пастырскими трудами стяжал себе вечную славу.

Скромен, прост был домик снаружи, скромна, проста была и самая обстановка его; прислуга тоже была незамысловатая, обыкновенная. Как будто все было обыкновенно и просто, и, однако, всегда ощущался страх и трепет при одном приближении к этому жилищу добра, возрождения и спасения», – так описывала дом пастыря новомученица Анна³⁰.

Летом для всего семейства батюшка снимал дачу по Можайскому тракту в Мазилове и Немчиновке, над речкой Сетунью, в доме у диакона церкви, или в Очаково.

Супруга отца Валентина Елизавета Ивановна, всегда имевшая слабое здоровье, в 1880 году заболела чахоткой и скончалась. На руках еще молодого священника осталось четверо детей. Младшая, Вера, которой было тогда около четырех лет, говорила потом, что едва помнила мать. Бремя заботы о детях приняла на себя сестра матушки Елизаветы – Мария Ивановна Чупрова. Благочестивая женщина самоотверженно заменила племянникам мать, и воспитывала их строго. Духовная же сторона воспитания лежала больше на отце, который теперь более сосредоточился на духовной жизни и всецело посвящал себя служению пастырскому.

Можно было бы составить целые тома книг благодатных исцелений и чудес, которые так изобильно источал наш премудрый и лювеобильный пастырь, отец Валентин Амфитеатров. Но все эти случаи, такие разнообразные и разновидные, сияют прежде всего жертвенной любовью и состраданием подвижника; горячим желанием не только облегчить земные страдания человека, но, главное – помочь возжечь светильник веры и любви ко Господу, чтобы с ним непостыдно предстать перед вратами вечности.

Новомученица Анна (Зерцалова)