Глава 12. В ПЛАМЕНИ ИСКУШЕНИЙ

Наша Православная Русь была величественной, могущественной страной, но как съежилась, исказилась она теперь под натиском невероятного нечеловеческого попрания святыни! Где же дивные порывы героизма и самопожертвования при малейшем враждебном налете на неприступный столп веры и благочестия? Где Минины и Пожарские, которые не щадили жизни своей, лишь бы сохранить святость Православия и защитить его от гибельного натиска еретиков? Все исчезло как дым, и остались только буйные вихри неверия и кощунства.

Новомученица Анна (Зерцалова)

Блаженная кончина прот. Валентина последовала за несколько лет до октябрьского переворота 1917 года, обрушившего на христиан страшные испытания.

Наверное, все святые, особенно жившие незадолго до нашего времени, имели особенное значение для верующих в годы кровавых гонений. К любимым угодникам Божиим взывали невинные страдальцы в тюрьмах, лагерях, на грани смерти, в голоде, болезнях, в своих домах – под вечно гнетущим страхом ареста, обыска, выселения и всевозможных унижений. В наши свободные времена становятся известными бесчисленные случаи чудесной помощи Божией и действий Его всемогущего промысла, хранящего верных. Благодаря немногим живым свидетелям, мы имеем подробные рассказы о благодатной помощи по молитвам прот. Валентина в те времена; о духовной помощи, подаваемой страдающим людям его родными дочерями, а также о кощунственном поругании безбожниками его могилы. Становятся известными и примеры страданий за веру людей, состоявших с о. Валентином в духовном общении.

По вполне понятным причинам, до наших дней дошло совсем немного воспоминаний тех, кто застал светлые времена Великой России, а затем неожиданно оказался в страшном водовороте большевизма. «Новые порядки» казались им настоящим безумием: люди не могли поверить, что эти порядки установились всерьез и надолго. Боль и недоумение тех, кто писал об этом, дают нам возможность ощутить удушливую атмосферу тех страшных времен, несравнимых с веками свободы и благополучия, несравнимых и с нашими временами, когда по милости Божией, имеется реальная свобода верить, жить церковной жизнью и высказывать свои мысли. Дневники новомученицы Анны – один из документов, свидетельствующих о том, как воспринимали люди «старой России» те явления, которые стали потом как бы единственно возможным законным порядком в «самой свободной стране мира»:

«Мы живем в такой ужасный томительный век, какого не было с первых времен христианства, потому что тогда, по крайней мере, было открытое гонение на христиан, а теперь какое-то подпольное, тайное, всецело основанное на клеветах и доносах, на лжи и коварстве. Голод, дороговизна, питание самое скудное, люди чахнут, гибнут и, главное, изнуряются непосильной работой, которую возложили на всех новые правители, восхваляя серый физический труд и унижая умственный. Затоптаны в грязь все чудные писатели, с которыми так радостно и свободно жилось на свете, потому что они прославляли все чистое, светлое, небесное... Но это необходимо для наших правителей: на этом в Советах все зиждется и крутится. Бога устранили, все духовное отбросили; утешайтесь разгульными песнями да плясками! Совесть заглохла, полный разврат и самочиние; схоронят с музыкой, знаменами, а дальше что?

...Когда предатель Керенский, взяв власть в свои руки, дерзнул свергнуть Монаршего Владыку с престола, уже тогда все закружилось в сатанинской пляске. Началось яростное уничтожение прежних блюстителей порядка, зверская распря показала всем, кто предательски захватил бразды правления, началось страшное издевательство над всеми начальствующими и безбожная расправа с ними. Высшие ответственные должности заняли вышедшие из острогов политические преступники, и покрылась позором еще недавно сильная Православная Русь, так как «мудрые правители» прежде всего позаботились вынести из всех учреждений и школ святые иконы, в школах уничтожить преподавание Закона Божия, а в типографиях запретить печатание духовных книг и журналов.

Прекрасная Синодальная типография была уничтожена, и чудные листки синодальных изданий часто валялись на улицах или служили в лавках оберточной бумагой. Какими словами можно описать этот ужас? Это кощунственное поругание Священного Писания должно было бы поднять тысячные толпы защитников, которые разогнали бы гнусных безбожников, осмелившихся поднять руки на божественные книги. Но у нас никто не восстал на защиту религии, а потому наглость пошла дальше и больше: начали рушиться храмы, были содраны ризы с икон, и удержать дерзких безбожников уже не стало никакой возможности. Народ, испуганный таким небывалым яростным напором, хотя изнывал в страданиях, но не решался подняться на защиту святыни».²⁰³

«Стынет кровь, немеет язык при слухах о тех ужасных зверствах, кощунствах и беззакониях, которые густым мраком окутали нашу страну. Но чувствуется, что скоро, скоро чаша гнева Божия прольется на преступный народ... «Бог поругаем не бывает» (Гал.6:7)! Сколь велико и непостижимо Его милосердие, столь ужасен и грозен Его гнев, который мигом стирает с лица земли огромные города и селения... Да разве возможно, чтобы Господь оставил без наказания такие ужасные глумления над Святыней, перед которой со страхом и благоговением склонялось прежде всякое человеческое существо, а теперь наглый язык дерзает издавать такие неподобные звуки кощунства и отрицания?

Все это сделало из нашей страны, столь высоко прежде стоявшей под знаменами Православия, нечестивый Вавилон, обреченный Грозным Судьей на казнь и погибель. Невозможно смотреть на те негодные журналы и объявления, которые переполнили все киоски и стены, а потому и верующий народ виновен перед Господом, и не избежит гнева Его, так как прячется в своих уголках и не идет на защиту имени Христова!»²⁰⁴

Так писала новомученица Анна, потрясенная беззакониями, совершающимися у нее на глазах. Но голгофа, уготованная в те годы наиболее ревностным христианам, уже ожидала и ее...

Перед революцией Анна Ивановна жила в квартире своей знакомой рядом с Ваганьковским кладбищем, продолжая преподавать уроки на дому, для чего нужно было ездить из конца в конец Москвы. «Батюшка говорил, что благословение его на уроки всегда будет со мной», – писала она в своих дневниках.

В это время возникла мысль устроить богадельню для немощных старушек из духовных детей батюшки, которые нуждались в помощи. У самых ворот Ваганьковского кладбища продавался домик с чайным заведением, владелица которого и предложила Анне Ивановне устроить в нем приют. Однако суммы, необходимой для покупки домика, взять было негде.

Одно время Анне Ивановне обещал помочь один ее знакомый помещик, желавший поучаствовать в создании благотворительного учреждения. Однако вскоре она видит следующий сон: «Будто бы я иду в приемную батюшки, в его обитель на небе, и со страхом думаю: “Я и здесь-то батюшке не даю покоя”. Вдруг служитель открывает дверь в его приемную и докладывает: “Батюшка, Анна Ивановна”. “Проси”, – слышу я громкий голос пастыря. Я вхожу, батюшка сидит на кресле, посередине, я опускаюсь на колени и прошу благословения. Батюшка благословляет и говорит: “Анна Ивановна, что, Ваш знакомый нас не обманет?” “Нет, – спешу я уверить батюшку, – он велел мне даже поставить на книгах номер моего будущего домика”. Батюшка как-то печально посмотрел на меня, благословил и отпустил. Что же случилось? Через некоторое время этот помещик попросил меня зайти. Когда я пришла, он стал извиняться, говоря, что он не может теперь выручить меня деньгами, так как началась война с Японией и денежные акции его пали»²⁰⁵.

Когда Анна Ивановна уже окончательно потеряла надежду на покупку домика, ей совершенно неожиданно предложила помощь помощница духовная дочь батюшки тетя Дуня, которая, живя очень скромно, имела некоторые средства на благотворительность, хотя никто и не предполагал, что они могут быть значительными. В 1914 году после больших хлопот домик был куплен. Чайная при домике была открыта, Анна Ивановна трудилась в ней вместе с другой духовной дочерью батюшки Марией Петровной, и средства от чайной шли на содержание старушек.

К сожалению, это благотворительное предприятие просуществовало недолго, так как диаволу удалось поссорить устроивших его женщин. Однако после этого, уже в советское время, на протяжении еще целых десяти лет в дни памяти о. Валентина при домике устраивались поминальные трапезы, на которые стекалось множество народа. За чаем беседовали и вспоминали батюшку. Даже в голодные годы духовным детям батюшки удавалось закупить достаточно продуктов, и многие с радостью жертвовали на это деньги в память о батюшке. До поры до времени власти не запрещали эти чаепития, но постепенно стала очевидной необходимость проводить их тайно. Затем новомученицу Анну стали притеснять нечестивые жильцы, которые постепенно захватывали ее домик.

Несомненно, деятельность Анны Ивановны, жившей при самом кладбище, не осталась незамеченной властями, тем более, что, постоянно бывая на могиле батюшки, она раздавала верующим машинописные листочки с описанием чудес о. Валентина и рассказывала о нем. В 1929 году, когда «воинствующие атеисты» начали нападки на могилу батюшки как место стечения паломников, в кощунственной статье о могиле упоминалась и «некая Анна», которая продает там фотографии и книги о батюшке.²⁰⁶

Последние годы жизни новомученицы были особенно скорбными. В 1932 году власти отобрали у Анны Ивановны дом. Ее вызвали в ГПУ, допрашивали, судили за ее деятельность на кладбище, отобрали паспорт и потребовали, чтобы она выехала из Москвы и поселилась не ближе ста километров от нее. Но ехать было некуда. Пожилая женщина не решалась отправиться в далекий неизвестный путь, считая невозможным для себя уехать из Москвы, где она прожила всю жизнь и где была могилка ее духовного отца и благодатного утешителя. Новомученице Анне пришлось скитаться по городу бездомной и почти совсем одинокой, преподавая задаром, чтобы только иметь ночлег. Большинство уроков было уже в безбожных семьях, и в своих дневниках она постоянно жалуется на крайнюю грубость, жестокость и невосприимчивость учеников.

Немногие решались помогать преследуемой властями женщине. Одной из семей, дававших приют, покой и заботу бездомной Анне Ивановне, была семья Монаховых. Рассказывает ныне покойная Валентина Андреевна Монахова-Викторова:

«Анна Ивановна приходила учить нас закону Божию и немецкому языку. Помню, зимой она идет от калитки в черной тужурочке, черном платочке, маленькая, немножко сгорбленная старушка. Мы, дети, очень радовались ей. Она часто приносила нам русские детские игры. Мама обязательно поила ее рыбьим жиром, по причине ее слабого зрения, и сразу же ставила самовар, кормила Анну Ивановну селедочкой с картошечкой, и начинались занятия. Она рассказывала нам, учила с нами наизусть тропари и молитвы. Потом оставалась ночевать. Анна Ивановна вставала затемно, обязательно шла в храм к обедне, а потом на могилку к батюшке. Это были тридцатые годы, и мы были одними из последних, кто видел Анну Ивановну до ее ареста...»

В дневниках, относящихся к этому времени, новомученица Анна пишет о своем крайне тягостном душевном состоянии. Она чрезвычайно страдала телесно и душевно, но в самые тяжкие минуты ей неизменно вспоминался один разговор с о. Валентином: «Батюшка перед концом своей жизни однажды сказал мне: “Не ропщешь на Господа?” – “Нет, дорогой батюшка”, – поспешила я уверить его. “Будем бороться, и победим врага” – ответил он. Как ни было мне невыносимо тяжело и безотрадно, я все таки постоянно вспоминала слова батюшки, которые светили мне лучезарным огоньком, облегчали мою тоску и укрепляли измученную ослабленную волю и энергию».

Как-то батюшка предсказал будущей новомученице, что она «уйдет в никуда». В одно туманное утро она исчезла. Только в наше время стало точно известно, как именно она приняла мученичество.²⁰⁷

Анна Ивановна была арестована 27 октября 1937 года и заключена в Бутырскую тюрьму. На допросах ее постоянно расспрашивали о ее деятельности по составлению и изданию книг о прот. Валентине и совершенных им чудесах, по распространению фотографий. Вот отрывок из следственного дела:

«...– Назовите следствию лиц, которые способствовали вам в прославлении священника Валентина Амфитеатрова.

– После смерти свящ. Валентина Амфитеатрова я поставила своей задачей издать отдельной книгой его жизнеописание. Об этом узнали многочисленные его почитатели, и они помогли мне при составлении этой книги. Большинство из лиц, принимавших участие в выпуске этих книг, к настоящему времени умерло.

– Следствие требует от вас показаний в отношении лиц, которые размножали вам его фотографии и перепечатывали ваши рукописи на машинке в последнее время. Назовите их фамилии.

– Назвать фамилии лиц, которые помогали мне в размножении фотографий свящ. Валентина Амфитеатрова, а также перепечатывали последнюю, пятую книгу, я, Зерцалова Анна Ивановна, отказываюсь.

– Ваше отношение к советской власти?

– К советской власти я отношусь безразлично. Но я не согласна с советской властью в вопросах, касающихся религии. А именно: советская власть, как я считаю, проводит гонения на Церковь и верующих, закрывает без согласия верующих церкви, высылает безвинно духовенство. Все это вызывает недовольство не только у меня, но и у большинства верующих».

Нельзя не обратить внимание на мужественные ответы новомученицы, ведь нередко самые порядочные люди бывали сломлены пытками и оговаривали себя и других.

21 ноября следствие было закончено. Анну Ивановну обвинили в том, что она «является активной участницей контрреволюционной церковно-монархической группировки, в контрреволюционных целях прославляла могилу умершего попа Амфитеатрова Валентина, на которую организовывала паломничества верующих, и инсценировала “чудеса”».

Новомученица Анна была расстреляна на Бутовском полигоне 27 ноября 1937 года и погребена в безвестной общей могиле. Юбилейный Архиерейский Собор 2000 года причислил Анну Зерцалову к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских. Так достойно завершилась жизнь одной из близких духовных дочерей прот. Валентина.

После блаженной кончины пастыря семья его родных дочерей стала настоящим духовным центром – пристанищем духовной помощи и поддержки для всех, кто обращался к ним.

Вся семья поселилась в Очаковском доме: Вера Валентиновна, Любовь Валентиновна с Василием Петровичем, их сыновья Дмитрий, Сергей и Николай Викторовы. К дочерям батюшки стали постоянно приходить духовные дети отца Валентина, не только чтобы почтить его память, а чтобы получить живой, реальный и действенный духовный совет, особенно в страшные тридцатые годы и во время войны. Не хватало тогда и пастырского руководства, поскольку тысячи пастырей, и в первую очередь самых благочестивых, томились в тюрьмах и лагерях.

В Очаковском доме находилась и чудотворная икона Божией Матери «Нечаянная Радость» из храма свв. равноапп. Константина и Елены, поскольку сам храм в 1928 году был уничтожен²⁰⁸.

Вот что рассказал ныне покойный Сергей Васильевич Викторов, внук о. Валентина (запись 14 сентября 1998):

«Это было в самом начале революции. Утром к нам прибегает сосед, который хорошо к нам относился, и говорит: “Василий Петрович, я знаю, у тебя охотничье ружье есть, – прячь, ищут оружие”. Через некоторое время прибегает соседка: “Отбирают оружие и иконы”». – Вот чего они боялись!..

Был ноябрь месяц. Подъезжает автомобиль, выходит группа людей: главный – не русский (его фамилия оказалась Штендер), остальные – русские и какой-то азиат. Главный, в фуражке и с саблей, говорит: «Если есть оружие, серебро, золото, и что-то еще – сдавайте; мы дадим расписку». Мы сказали, что ничего нет. Начался обыск. Все перевернули, ничего не нашли.

Но тут главный из пришедших увидел икону «Нечаянной Радости», и, показывая на нее саблей, спрашивает: «Серебряная?» Тетя говорит: «Оклад? – не знаю...» И тут произошло что-то странное. Он посмотрел икону, повертел в руках, и говорит милиционеру – русскому, простому рябоватому парню: «Максимов, мы сейчас дальше поедем, а ты на обратном пути заезжай сюда, забери эту икону, у нее оклад серебряный. Мы оклад возьмем, а икону выбросим».

Мой отец Василий Петрович, как член церковного совета, в свое время подписался под коллективным заявлением жителей села о том, чтобы не закрывать храм, так как ни у кого оружия нет. Теперь ему предъявили это заявление с его подписью и забрали отца с собой.

Мы думаем: ну все, с папой надо прощаться. Прошла ночь. Никто, конечно, не спал.

Утром вернулся милиционер: «Мне у вас велено икону взять». – «Ну, что ж, берите». Вдруг он неожиданно для всех нас снимает шапку, смотрит на икону, крестится широким русским крестом и говорит: «Не-е-ет. Я ее не возьму. Я ее не возьму...» Потом спрашивает тетю: «Действительно, оклад из серебра?» – Она говорит: «Да». «Ну и пусть они пропадают со своим окладом! – он махнул рукой.– Никому не говорите, что я заезжал. Я скажу, что оклад медный». И ушел. А потом вдруг появился папа. Их возили в Кунцево, в райсовет.

Икону потом отдали на хранение отцу Исайе Ставрову, люди передавали ее друг другу. Потом она попала в Сокольники и сейчас находится в храме Илии Обыденного». Таким образом Господь сохранил эту замечательную святыню, перед которой любил молиться о. Валентин.

Так в жизнь батюшкиной семьи начал вторгаться новый государственный режим. В Очаковском доме скрывали от гонений многих христиан, рискуя собственным благополучием и свободой. Долго жили там Княгиня Шаховская с дочерью: муж дочери был расстрелян. Многие из тех, кто посещал Очаково, оставались на несколько дней или недель.

Но по милости Божией Василий Петрович не был репрессирован. Он сам отдал все хозяйство в колхоз, предвидя, что произойдет в противном случае. Сам работал в колхозе, был сторожем. Василий Петрович, Любовь Валентиновна и Вера Валентиновна всегда старались всячески помогать жителям села. У кого сгорел дом, пала корова, было много детей – всем давали деньги, поддерживали. Крестьяне очень любили их за доброту и постоянную бескорыстную помощь. Когда Очаково обыскали, отобрали ценные вещи и объявили семью лишенцами, произошла весьма редкая в то время вещь: жители села вступились за них, написали властям, что они никогда никого не притесняли и, наоборот, помогали во всем. Как ни удивительно, но ходатайство подействовало. Несмотря на то, что Амфитеатровы-Викторовы не только были верующими людьми, но к ним на глазах у всего села приходило множество людей, никто не доносил и их не преследовали. По промыслу Божию, в Очаковском доме никто не был арестован. Господь хранил его по молитвам о. Валентина.

К Любови Валентиновне и Вере Валентиновне приезжало множество людей. С ними поддерживали связь многие семьи духовных чад отца Валентина: Климановы, Монаховы, Кузьмины, Илларионовы и многие другие. Часто бывали А. К. Цыркин – доверенное лицо батюшки, который устраивал его похороны, и Анна Ивановна Зерцалова. Приезжало духовенство из числа почитателей и друзей о. Валентина. Из них известно имя прот. Василия Некрасова. Люди шли из Москвы пешком, что было, конечно, небезопасно. Чтобы получить билет на поезд, или, как тогда говорили, паровик, нужно было иметь справку о том, куда едешь. Где же было ее взять? По Можайскому шоссе до Поклонной горы, потом по тропинке через перелески до Очаково было километров двенадцать. Путь проходил мимо дачи Сталина, однако, никогда никто из охраны не трогал людей, идущих в батюшкин дом, хотя их проходило и много. Посетителей принимали в комнате о. Валентина.

Другом Очаковского дома был духовный сын о. Валентина иеромонах Исайя, доныне многими почитаемый как старец и подвижник благочестия. Отец Исайя, в миру Ипатий Иванович Ставров, родился во второй половине 60-х годов XIX века. Юношей он работал в садоводстве Мейера и Иммера, где и познакомился с будущим зятем о. Валентина Василием Петровичем Викторовым. Василий Петрович привел его в Архангельский собор, и так Ипатий Иванович стал духовным сыном о. Валентина.

Видя монашеское устроение души Ипатия Ивановича, о. Валентин направил его к своему духовному другу известному старцу иеросхим. Аристоклию, и он стал келейником старца, постоянно находился при нем на Московском Афонском подворье. При этом Ипатий Иванович до кончины о. Валентина продолжал у него исповедоваться. Впоследствии о. Исайя рассказывал, что, живя несколько лет вместе со старцем Аристоклием на Афоне, он побывал однажды в келье одного известного пустынника и неожиданно увидел там портрет о. Валентина. Заметив, что он очень обрадовался, пустынник спросил его о причине этого. Узнав, что пришедший был духовным сыном о. Валентина, пустынник сказал: «Блажен ты, чадо, что был духовным сыном такого великого светильника»²⁰⁹.

Ипатий Иванович имел благословение о. Валентина на принятие монашества, но это совершилось уже после кончины батюшки, в 1919 году, в Москве. После пострига и последующего рукоположения в священный сан, о. Исайя служил на Афонском подворье.

Всю жизнь о. Исайя глубоко чтил память о. Валентина и имел к нему большую веру. Всем, кто приходил к о. Исайи за духовной помощью, он советовал молитвенно обращаться к о. Валентину и посещать его могилку, что неизменно приносило благие плоды. Вот рассказ одной рабы Божией, познакомившейся с о. Исайей во время его служения на Афонском подворье:

«Когда покойного мужа моей сестры взяли как контрреволюционера, то сестра в горе бросилась в церковь на Афонском подворье. Я подвела ее к о. Исайи. Он тотчас ее успокоил: «Что это Вы, раба Божия, так скорбите, – сказал он, – разве Вы не знаете чудеса и милости Царицы Небесной и не веруете во Всемогущество Божие? При том же Вы так близко живете от могилки великого светильника и сильного покровителя – батюшки отца Валентина! Разве Вам не известны его чудеса и помощь? Сходите к нему на могилку, и он Вас утешит». Она так и сделала, и на второй же день ее муж был освобожден, тогда как других не отпускали даже на поруки. После этого муж этой женщины был проникнут великой верой и благодарностью батюшке.

Но враг рода человеческого ни на минуту не дремлет и всячески старается отторгнуть нас от Господа. Позднее муж сестры впал в неверие, получил ответственную должность и работал в Кремле. До сих пор не могу понять: выслуживался ли он перед советской властью или же искренно переменил свои убеждения, но в том же духе стал воспитывать и сына своего. Но велика помощь Господа: он сильно заболел и страдал ужасно. Когда же я принесла ему святого масла и крест от о. Исайи, он встретил меня умоляющим взором покаяния, а когда я стала читать ему Евангелие, то он всех умолял, чтобы не мешали ему слушать дивные слова Самого Господа. Милосердный Господь помог приобщить его Святых Христовых Таин. Через несколько времени этот человек попал в больницу, сестра перед смертью еще приобщила его Святых Таин, и он спокойно сложил руки.

Сестра осталась совершенно одна в беспомощном положении и не знала, где похоронить мужа. Стоит она на могилке отца Валентина и молится со слезами, вдруг подходит к ней старенький священник и говорит: «Пойдем со мной». Она послушно пошла. Он прошел немного, остановился близ могилки, постучал палочкой и сказал: «Места не дают, а вот ему место, только не скорби и не падай духом, но надейся на милосердие Божие, Царица Небесная утешит тебя». И действительно, на этом самом месте и похоронили сестрина мужа.

Когда хотели занять под клуб зал, соседний с моей комнатой, а заодно и мою комнату, то я со скорбью пришла к отцу Исайе. Он дал мне портрет о. Валентина и сказал: «Этот портрет – мой любимый, береги его, как свое око». И что же вы думаете: при внесении этого благодатного портрета в комнату в соседнем зале провалился потолок, после чего я еще несколько лет оставалась спокойно жить на старом месте».²¹⁰

Отец Исайя часто бывал в Очаково и постоянно поддерживал общение с Любовью Валентиновной, Верой Валентиновной и Василием Петровичем. Когда в 1921 году Любовь Валентиновна тяжело заболела воспалением легких, послали за о. Исайей и просили соборовать. Однако он сказал: «Что Вы, Вера Валентиновна, зачем соборовать, молебен о здравии надо служить!» Молебен был отслужен, и Любовь Валентиновна постепенно выздоровела.

Когда повсюду стали закрываться храмы, Святейший Патриарх Тихон благословил о. Исайю служить на дому. У него была домовая церковь под Москвой. После кончины святого исповедника Патриарха Тихона и выхода печально известной Декларации митрополита Сергия, многие соблазнились слабой позицией Патриаршего Местоблюстителя и подпали искушению церковного раскола. Отец Исайя (Ставров) продолжал служить у себя на дому и, по всей видимости, был в то время «непоминающим»²¹¹. Достоверно известно, что Вера Валентиновна, при всей сложности обстановки державшаяся единственно верных позиций, постоянно увещевала и убеждала о. Исайю, и говорила близким: «Хотя отец Исайя и святой жизни, правды нет в разделении церковном».

Однако о. Исайя принимал у себя и «поминающих», и «непоминающих», и ни в коей мере не запрещал обращавшимся к нему посещать храмы. Он скрывался, жил нелегально в Валентиновке, затем – в Ильинке, был мало кому известен, но знавшие его считали его высоко-духовным человеком.²¹² Дважды отца Исайю арестовывали, но он был уже сильно болен, и его отпускали. Достоверно известно, что, умирая в 1958 году, он заповедал отпевать себя пастырю Русской Православной Церкви протоиерею Александру Ветелеву и благословил своих духовных чад окормляться у него. Он бы не сделал этого, находясь на позициях раскола.

Глубоко уважаемый пастырь Александр Ветелев, талантливый проповедник, преподаватель МДА, очень почитал прот. Валентина. Благодаря своему благочестию, этот пастырь имел большой авторитет и в глазах людей, разорвавших каноническое единство с Церковью, и неоднократно возвращал таковых на верный путь.

При жизни Любови Валентиновны приезжавшие в Очаково за советом, в основном, обращались к ней, как к старшей. Любовь Валентиновна была похожа на мать: светловолосая, с узким лицом, тихая и молчаливая, а Вера Валентиновна походила на отца: темноволосая, с темными глазами.

Часто Любовь Валентиновна примиряла враждующих супругов и немирные семьи. Одна женщина, оставленная мужем, имела двоих детей, сына и дочь, при этом пила запоем. Любовь Валентиновна пригласила ее к себе и уговорила отдать детей ей. Мальчика, Дмитрия, она отправила к сводной тетке Василия Петровича, где его вырастили и воспитали благочестивым человеком, а девочку пристроила в близкую Амфитеатровым благочестивую семью.

Часто приходила Александра Кузьмина (из рода Сахаровых). В свое время она вышла замуж вопреки благословению батюшки. К ней сватались два жениха, и за одного из них, Василия, батюшка не благословил выходить. Но тот был богат, красив, и Александра, одна из первых красавиц в московских купеческих кругах, нарушила запрет. Муж оказался кутилой, растратил наследство и пил, она мучилась с ним всю жизнь. Со своими скорбями после смерти батюшки она приезжала к Любови Валентиновне, которая утешала ее как могла и старалась помочь. Муж был очень недоволен этими ее отлучками и, наконец, дошел до такого негодования, что поехал в Очаково «разбираться» среди ночи. Постучал, потребовал Любовь Валентиновну. Она невозмутимо вышла к нему: «Я Любовь Валентиновна. Ну, что же, давайте поговорим». Пригласила в батюшкину комнату, поставила чай, и они беседовали всю ночь. Сын Любови Валентиновны рассказывал, что никогда не слышал, чтобы она с кем-нибудь разговаривала таким строгим и жестким голосом, как с тем человеком. Уже утром Василий вышел от нее, благодарил, просил прощения, и жизнь в семье в общем наладилась.

Ныне здравствующий диакон Алексий Скороспелов, многие годы бывший старостой храма Рождества Иоанна Предтечи на Пресне, рассказал следующий случай. Когда его мать приехала к Любови Валентиновне, та сказала ей: «Как Ваша дочка? – у нее была дочь младенец Мария. – Я очень за нее тревожусь. Вот ведь сейчас ходит менингит», – и дала в подарок детскую ложечку. Через несколько дней девочка заболела менингитом и Господь забрал ее.

Летом 1932 года Любовь Валентиновна стала сильно болеть: обострились ее давние недуги, в сентябре она слегла. За три дня до кончины ее посетил настоятель Очаковского храма иеромонах Елеазар и, видя ее состояние, посоветовал готовиться к кончине. На следующий день он совершил соборование и напутствовал умирающую Святыми Тайнами. Скончалась Любовь Валентиновна 26 сентября 1932 года в возрасте 63-х лет и была погребена на Очаковском погосте, за алтарем храма. В 1972 году при посохинских перестройках Москвы кладбище было кощунственно разрыто и уничтожено, и останки Любови Валентиновны родные перенесли на Ваганьковское кладбище в могилу к ее супругу Василию Петровичу.

После кончины Любови Валентиновы посетителей стала принимать Вера Валентиновна.

Вспоминает правнучка о. Валентина Любовь Николаевна Викторова:

«По сути Вера Валентиновна отказалась от всего в жизни: сначала она всю себя посвятила служению больному и слепому отцу, а после кончины батюшки отдала всю свою жизнь помощи семье сестры, да и всем, кто нуждался в укреплении, совете и поддержке. Хотя она воспитывалась в городе и в юности даже выезжала в театры, она занялась хозяйством и делала все: доила козу, готовила, воспитывала племянников и внуков. Наша бабушка Любовь Валентиновна была очень слабого здоровья, с больными легкими, двое из ее детей умерли, и Вера Валентиновна все взяла на себя. И после кончины сестры она продолжала вести все нелегкое хозяйство до тех пор, пока не перестала вставать с постели.

Вера Валентиновна была высокого роста, но я ее уже помню сгорбленной. Она была очень мудрая, очень верующая, терпеливая, мужественная и спокойная. Мы никогда не слышали от нее никаких вздохов и «охов», хотя она была очень больна. Все ее болезни в пожилом возрасте были теми же, что и у отца Валентина: больные ноги, очень плохое зрение, больное сердце. На моей памяти она сначала еще немного ходила, но потом была уже почти неподвижна. Вера Валентиновна сидела на диване и могла только пересаживаться по нему, однако делала все, что было возможно: готовила нужное к обеду – ей принесут картошку, она почти на ощупь чистит и режет ее, складывает, говорит: «Принесите еще вот то-то». Пять лет она была прикована к постели, в конце жизни уже почти только лежала.

Когда мы, дети, утром приходили к бабе Ваве, как мы называли Веру Валентиновну, она всегда лежала радостная, со светлым лицом – у нее почти не было морщин. У нее постоянно был на груди деревянный крест отца Валентина, к нему мы прикладывались прежде всего, потом подходили приложиться к портрету свт. Филарета (Амфитеатрова), который висел на стене.

Я всегда удивлялась: какая она стойкая! Все ноги у нее были в язвах, были страшные сердечные приступы, а потом настала и слепота. При этом никогда у нее не было плохого настроения, уныния, она всегда была бодрой, ровной и доброжелательной. Все переживалось внутри. Вера Валентиновна всегда была настроена так: «Бог даст, все будет хорошо». Ее крепкая вера давала ей такие силы. Придешь, спросишь: «Баба Вава, как ты себя чувствуешь?» Она всегда говорит: «Ничего, хорошо! Любочка, дай мне вот такой-то акафист, он лежит на такой-то полке, в таком-то месте». А Вера Валентиновна уже ничего тогда не видела, тем не менее, она берет этот акафист, листает, и шевелит губами...

Когда речь заходила о ее самочувствии, бабушка отмахивалась: «Ну, это тема не интересная!» – и переводила разговор на что-то другое. Во время войны в доме было очень холодно. Печки были плохие, топить было особенно нечем, а диван Веры Валентиновны стоял фактически в проходной комнате, ногами к дверям в коридор. Оттуда сильно дуло, и она отморозила ногу, лежа на своем диванчике, потому что она не двигалась, и кровообращение было плохое. И бабушка никому не говорила об этом и не жаловалась. Мы узнали об этом только от дяди – Дмитрия Васильевича, поскольку он был медик и делал ей перевязки. Она не хотела, чтобы кто-то ее жалел, и всегда старалась сохранять самостоятельность.

Вера Валентиновна, несомненно, была глубоко верующим человеком, но в ней не было какого-то нарочитого постоянного выражения этого вовне, не было никакой показной набожности. Не было такого, чтобы она все время крестилась, говорила только о духовном и тому подобное. Я знала, например, что она помнит наизусть многие акафисты, хотя она и это старалась скрыть. Все было очень просто и естественно; она могла и пошутить над собой, и посмеяться, сочинить забавный стишок; имела большое чувство юмора. Но, несомненно, вера была главным в ее жизни.

Как и сам о. Валентин, Вера Валентиновна была очень скромным человеком, чуждым всякой гордости, не любила ничем хвастаться, и об отце говорила достаточно скупо: если спросят – рассказывала, но никогда никому не навязывала почитания батюшки. У нас в доме этого не было, хотя все мы знали, каким необыкновенным человеком был о. Валентин, считали его особым покровителем нашей семьи, всегда надеялись на его молитвы.

Вера Валентиновна, вне всякого сомнения горячо любившая и почитавшая отца, посвятившая заботе о нем всю свою жизнь, тем не менее, была сдержанной, никогда не говорила о нем с восторженностью и крайне не любила проявлений экзальтации в почитателях батюшки; могла даже несколько одернуть, когда о нем говорили слишком восторженно или прямо называли святым. Нам она рассказывала что-то об отце тогда, когда для этого был повод. Да ведь и времена были такие, что детям говорили не все, чтобы они где-нибудь не рассказали чего-то лишнего. Очень страшно было. Стольких людей вокруг расстреляли! Среди них было много наших знакомых, в частности, духовные дети батюшки знаменитые педагоги Алферовы...

Когда к Вере Валентиновне приходили за советом, она никогда не говорила жестко: «Вот, сходите к папе, он вас исцелит, сделайте так-то и так-то». Она говорила как бы исподволь: «А что, если вам вот то-то сделать? А помните такую-то строчку из молитвы?» – или: «На Ваганьково можно сходить...»

Прасковья Ивановна Мосева, духовная дочь о. Валентина, которая долго прожила в Очаково, в старости начала терять зрение. Вера Валентиновна как-то между прочим сказала ей: «А может быть, Вам сходить к папе на могилу?» Через некоторое время она была у нас, и сидит, шьет. «Прасковья Ивановна, ну как Ваше зрение?» – «Ой, я и забыла Вам сказать! Ведь я же сходила на кладбище, взяла песочек, и, видите, я уже шью, и без очков вдеваю нитку!» Прасковья Ивановна всегда была одета в какой-то платочек, темное пальтишко, носила валенки, приходила чинить нам одежду, тогда как она была прекрасно воспитана, знала не один иностранный язык. Вероятно, она была дворянского происхождения, но в те годы это приходилось скрывать.

Люди часто приходили помочь нашей семье, что-нибудь для нас сделать. Но дедушка Василий Петрович не хотел принимать это как некое услужение и всегда обязательно старался отплатить чем-то добрым: насыпал корзиночку картошки – особенно в голодные годы – обязательно сажал за стол. И все уходили очень тронутые приемом и утешенные душой.

Уклад жизни в доме был очень строгий, и я думаю, что он был точно таким, как при жизни о. Валентина. Старались никого не осуждать и всем помогать. Много молились, обязательно – утром и вечером, включая детей. Очень скромно жили. Кушали почти всегда все постное, очень редко – мясо. Помню, что в тарелки нам клали вареную свеклу, жиденький суп, что-то на второе, тоже в основном, овощное. Всегда долго молились перед этим. Вели очень строгий образ жизни, строго одевались. Да и время было такое...

Для племянницы Василия Петровича, молодой девушки Лизы, которая жила у нас после разорения властями ее семьи, это порой было тяжело: конечно, ей хотелось приодеться. Помню, как ей говорили: «Лиза, нужно думать не об этом. Нужно молиться и трудиться». Помню такой забавный случай и пример снисходительности Веры Валентиновны. Узнав, что кто-то продает хороший материал, она выкроила из хозяйства деньги, и Лиза его купила. Но не знали, как и сказать об этом Василию Петровичу. Наконец, улучив момент, Вера Валентиновна сказала. Василий Петрович позвал Лизу, и посмотрев на сшитое платье, добродушно сказал: «Ну, что ж, это стоило купить...»

Вера Валентиновна была очень доброй, но воспитывала нас строго. Нам говорили, что мы не должны просто играть и бегать, нужно в чем-то и помогать. Нам поручали довольно серьезные домашние дела: я стирала, лет в 8 уже ходила на колодец за водой. Нам не разрешали бегать: мы играли тихонько, и как только начинали шуметь, нам стучали в потолок с первого этажа. Вера Валентиновна много цитировала различные молитвословия, но не любила давать нарочитых наставлений, навязчиво поучать даже нас, детей. Она учила нас молитвам, читала с нами акафисты, духовные стихотворения – до сих пор помню многое из поэмы А. К. Толстого «Иоанн Дамаскин» – «Какая радость в жизни сей земной печали непричастна?..» Много рассказывала о музыке. Она делала все это очень легко, и нам самим это нравилось, было интересно.

Мы были полностью ограждены от влияния внешнего мира. Дом стоял отдельно от деревни, на горке. Мой брат Дима пошел сразу в четвертый класс, я – во второй, а до того мы учились дома, и сверстников у нас не было. Но нас всецело, как могли, развивали наши бабушки Любовь Валентиновна и Вера Валентиновна, родители и дяди Сергей Васильевич и Дмитрий Васильевич. Со слуха пели нам оперы, устраивали вечера с декламацией, ставили спектакли. Помню, как однажды Вера Валентиновна с больными ногами поднялась к нам на второй этаж и сидела «в партере». Нам старались создать очень теплую и одухотворенную обстановку, лишь бы мы были изолированы от воздействия окружающего мира, который в те безбожные годы, наверное, ничего хорошего нам принести не мог. Потом в школе мы учились хорошо, были дисциплинированными, и нас никак не притесняли, возможно, потому, что наша семья всем помогала. Часто приходили к нам за книгами, которых у нас было множество. Каждый раз, когда речь заходила о вступлении в пионеры, я оказывалась «больной», и так никогда и не была ни в пионерах, ни в комсомоле.

Когда Вера Валентиновна уже почти не могла ходить, еле-еле передвигалась по дому, однажды она поняла, что может уже больше никогда не попасть в церковь. Очаковский храм был закрыт, поэтому она решилась идти к исповеди и причастию в Сетуньскую церковь, километра за три, и сказала об этом домашним. Василий Петрович, конечно же, сказал: «Ни в коем случае, это невозможно». Утром в доме поднялся переполох: оказалось, что Вера Валентиновна все-таки ушла. Василий Петрович схватил стул и побежал ее догонять, чтобы она хотя бы посидела, поскольку дорога шла полем, и негде было даже присесть... В тот раз Вера Валентиновна все-таки добралась до храма, а после, действительно, уже не могла туда попасть.

Такой твердый характер был у нее: если она считала, что должна что-то сделать, то добивалась этого, хотя и очень спокойно. Я никогда не слышала, чтобы она повысила голос, хотя говорила и твердо. В серьезных вещах она была очень принципиальной, а в чем-то малом была очень доброй и снисходительной.

Людей к ней приходило очень много, в том числе зимой, в мороз. Я застала это и хорошо помню, как каждый день приезжали люди, семьями и по одному, утром одни, за ними другие, вечером – третьи... Очень часто бывала Зинаида Семеновна Илларионова – одна из тех девятерых детей, которых батюшка называл «девять чинов Ангельских». Всех гостей приветливо встречали, поили чаем. Затем приехавший садился к диванчику Веры Валентиновны и они тихо беседовали. Приехавший рассказывал о своей жизни, скорбях и трудностях, а Вера Валентиновна старалась рассудить о том, что происходит, часто говорила: «Не надо отчаиваться. На все воля Божия, положитесь на волю Божию. Мы ничего сами не решаем. Нужно молиться»; советовала сходить на могилку к о. Валентину.

Супруга нашего дяди Сергея Васильевича Валентина Андреевна (дочь Монаховых) рассказывала, что советы Веры Валентиновны всегда очень утешали и поддерживали ее. Однажды, когда ей было лет 19–20, зимой, в мороз, она допоздна засиделась у Веры Валентиновны. Было уже темно; она дошла до Кунцева – километра четыре – по пустому шоссе, ни одна машина не останавливалась. Почувствовав, что замерзает, Валентина Андреевна стала молитвенно призывать батюшку, думая, что, наверное, и Вера Валентиновна за нее молится, и в это время остановилась машина и ее довезли почти до дома.

Очаковский храм свт. Димитрия Ростовского был закрыт в конце 20-х годов, потом ненадолго открывался и был закрыт окончательно перед началом войны. Последними священниками его были пожилой иеромонах Елеазар (Колодкин), к которому Амфитеатровы и Викторовы обращались как к духовнику, и о. Андроник, впоследствии служивший в Москве.

В 1937 или 38-м году, когда власти решили закрыть Очаковский храм, родственница Василия Петровича, которая работала телефонисткой, случайно услышала телефонный разговор об этом. В страхе она бросилась к Вере Валентиновне: «Церковь едут закрывать! Надо скорее предупредить старосту и о. Елеазара, их арестуют!» Однако Вера Валентиновна сказала, что не надо никого предупреждать, и добавила: «Ничего с нами не будет; Бог не допустит». Действительно, приехав, власти закрыли храм, не разоряя его, и не тронули ни священника, ни старосту.

После закрытия храма о. Елеазар часто бывал у нас. Это был замечательный, очень добрый священник. Он не был арестован, жил у сестры старосты храма и очень бедствовал. Наша семья, как и другие люди в селе, часто приглашала его обедать. На лето о. Елеазар устроился сторожить морковку в колхозе, и дедушка ему так, спроста, и говорит: «Отец Елеазар, ну Вы теперь можете хоть морковку скушать!» Но о. Елеазар оторопел: «Как, Василий Петрович??? Как я могу морковку скушать? Я поставлен ее стеречь!» Василий Петрович смутился: «Ну, простите, о. Елеазар, я думал, одну-то морковку можно...»

Когда о. Елеазар умер и его обмывали, оказалось, что все его тело было в язвах. Он никогда не жаловался, всегда был очень добрым, ласковым, придет, погладит нас по головке...

Позже, в войну, во время страшных бомбардировок 1941 года, Вера Валентиновна и Василий Петрович не желали уходить в убежища, оставались дома и молились, надеясь на Бога.

В первый год войны, осенью на церковной колокольне и в нашем доме был устроен военный наблюдательный пост, поскольку дом был на холме. В доме постоянно находилось двое солдат. Они очень привязались к нашей семье, помогали, чем могли, подкармливали из своей походной кухни и особенно жалели детей. Один из них часто беседовал с Верой Валентиновной, и, когда уезжал на передовую, Вера Валентиновна благословила его и дала ему маленькую медную иконочку Божией Матери, велев зашить ее в одежду. Когда кончилась война, этот солдат, живой и здоровый, заехал к нам. Он сказал, что еще не был дома, а прежде всего поехал к Вере Валентиновне, так как считает, что только по ее молитвам остался жив. Однажды, когда он чуть не замерз, его спасла только зашитая в гимнастерке икона и благословение.

Когда Василий Петрович заболел в январе 1947 года и был направлен в больницу в Москву, Вера Валентиновна неожиданно для всех стала с большой любовью прощаться с ним, как бы с отходящим в вечную жизнь. Все удивлялись, тем более, что и операция прошла легко и он начал выздоравливать. Однако перед самым возвращением домой, Василий Петрович внезапно заболел воспалением легких и скончался в больничной палате. После этого Вера Валентиновна пожелала переехать в Москву к племяннику Сергею Васильевичу и прожила там последний год своей жизни. Не желая, чтобы ее несли, она сама добиралась до автобуса, хотя почти не могла ходить.

Когда мы спросили: «Баба Вава, зачем же ты от нас уезжаешь?» Она тихонько сказала мне: «Любочка, а ведь старые люди на новом месте долго не живут...» Говорила она также, что исполнила дело своей жизни. Наверное, она и сама хотела, чтобы ее земная жизнь прекратилась. Когда я, бывая у нее, спрашивала, как она себя чувствует, она, таким спокойным голосом, отвечала: «К сожалению... лучше». Меня это несколько обескураживало: «Почему?» – «Ну, так. На все воля Божия...»

Через год после переезда Вера Валентиновна заболела воспалением легких, потом как будто начала выздоравливать, и с сожалением сказала об этом мне. «А ты хотела бы, чтобы тебе стало хуже?» – спросила я. Она ответила: «Да, пожалуй...» И на следующий день она умерла, совершенно неожиданно для близких. Она спокойно лежала, закрыв глаза, и вдруг стала задыхаться. Хотели послать за священником, чтобы причастить ее, и в это время она скончалась. Сразу же пригласили совершить первую панихиду о. Андроника, служившего в Москве у Рогожской заставы. А вечером тело почившей перенесли в храм Николы в Хамовниках, и я была потрясена огромным стечением людей на заупокойную службу и отпевание. Откуда могли так быстро узнать? Отпевание очень торжественно совершали четыре священника; настоятель, узнав, кто была почившая, сам пожелал отпевать ее.

Внук отца Валентина Дмитрий Васильевич Викторов, наш дядя, был необыкновенным человеком, как говорят, не от мира сего. Я хорошо его знала (мне было лет 13, когда его не стало), он был моим крестным. Он совершенно не обращал внимания на житейскую сторону жизни, совершенно не интересовался женщинами, полностью был предан тому, что было связано с церковью, с молитвой. Очень хотел быть священником. Много молился дома и вычитывал церковные службы, когда в храм нельзя было попасть.

Почитатели прот. Валентина часто спрашивают: неужели в его семье не было священников – продолжателей его дела? Может быть, таким преемником батюшки и должен был стать Дмитрий Викторов, но в связи с тяжелым временем гонений на Святую Церковь его мать и Вера Валентиновна, чье мнение в семье было очень значимо, не дали ему на это своего согласия. А, может быть, изначально Господом был предуготован ему особый путь. Не имея священного сана, Дмитрий, несомненно, стал провозвестником слова Божия и исповедником имени Христова».

Первенец Любови Валентиновны и Василия Петровича, названный по благословению батюшки Дмитрием в честь невинного страдальца убиенного святого царевича Димитрия, родился 18 марта 1905 года. Высокий ростом, темноволосый, он был несколько похож на о. Валентина. Все в семье, видя его недетскую любовь к молитве, уединению и чтению, считали его человеком необычным. Отец Исайя (Ставров) говорил, что ему уготована особая судьба.

В 20-е годы Дмитрий видел сон, как будто бы он стоит один в поле, и вдруг небо потемнело, и с визгом и хохотом на землю стало падать множество бесов. В их вое различались слова: «Наши годы, наше время...» Об этом он сам рассказывал своему брату Сергею Васильевичу.

Дмитрий дважды просил разрешения у матери и тети принять священный сан, но они не советовали этого делать. Он был чтецом и носил стихарь, по благословению отца Василия Некрасова из храма Спаса на Песках, по праздникам читал на службах в Очаковском храме, пока он был открыт. После закрытия вычитывал службы дома, хорошо зная устав и церковнославянский язык. В доме была устроена молельня, куда собирались слушать службу все родные и знакомые. Дмитрий был начитан в Священном Писании и творениях Святых Отцов. Писал стихи духовного содержания. Он был знаком и имел общение со многими священниками; его близким духовным другом был прот. Сергий Фелицын, настоятель храма Кунцевского женского монастыря в Сетуни, впоследствии арестованный и расстрелянный в 1937 году²¹³.

Дмитрий получил прекрасное образование в гимназии Алферовых; хорошо знал языки, но, по особенностям того времени, работал писарем на складе химикатов в Очаково. Однако и здесь полюбивший его начальник посоветовал ему уйти с работы во избежание возможных преследований за веру. Тогда, немного зная медицину, Дмитрий стал работать фельдшером, по первому зову в любое время приходя к больным не только своего, но и других сел, помогал с устройством в больницы. Порой приходилось просиживать ночами у постели страждущих. Его христианская любовь и кротость привлекали к нему людей. Несмотря на открытое исповедание им веры, к нему тянулись, в том числе молодежь и дети. Дмитрий давал им духовные книги и произведения хороших русских писателей. Особенно любил детей и всегда был ими окружен, уча их закону Божию и молитвам, устраивал с ними спектакли по прочитанным книгам. В Очаковский дом часто приходили такие «ученики»; их называли «Димины овцы».

Когда началась война, Дмитрий, как и все мужчины семьи Викторовых, ушел на фронт и прошел всю войну от первых до последних дней. Вернувшись, вновь продолжил свою проповедь, особенно среди детей и юношей. Однако, он говорил, что проповедовать стало труднее, «народ после войны озлобился». Однажды Дмитрий, придя домой вечером, сказал: «Они много делают плохого, и если будут так поступать, то я с ними не буду иметь дела». Через несколько дней в дом зашел некий Витя, имевший связь с преступниками, и спросил, дома ли Дмитрий. Когда спросили, зачем он ему нужен, пришедший с вызовом сказал: «А вы не беспокоитесь за него?..» На следующий день, 17 октября 1945 года Дмитрий забежал в дом и сказал, что скоро вернется, но больше не вернулся никогда.

Утром следующего дня Дмитрий Васильевич был найден около железнодорожной станции, искалеченный и без сознания. Его повезли в медицинскую часть Киевского вокзала, но по дороге невинный страдалец скончался.

Одна женщина рассказала, что накануне вечером видела, что ватага озлобленных и пьяных подростков тащит по шоссе человека. Было темно, шел снег, подойти к ним она побоялась. Утром же, увидев на станции, как искалеченного Дмитрия Васильевича везут в Москву, поняла, что убийцы тащили его. Также работница станции видела ночью, что возле рельсов лежит человек и гребет под себя снег. Подумав, что это пьяный, она не подошла к нему.

При осмотре тела убитого Дмитрия Васильевича врачи обнаружили у него обильное кровоизлияние у основания черепа, продавление мозга. Оцарапанные руки говорили о том, что его тащили по земли за ноги.

Было возбуждено уголовное дело, однако убийц не нашли.

При жизни Дмитрий Васильевич говорил, что боится умереть без покаяния и причащения. Может быть, он имел какое-то предчувствие насильственной смерти. Но нет никаких сомнений, что это была настоящая мученическая кончина за проповедь Христовой веры. Достойно замечания и то, что Дмитрий Васильевич, пройдя всю войну, вернулся живым. И вскоре после этого его убивают в родном селе, в мирное время. Видимо, Господь благоволил даровать ему именно мученическую кончину за Христа. В гроб Дмитрия Васильевича положили в стихаре. На похоронах плакало все село.

Интересна судьба и старшей внучки прот. Валентина. Как уже упоминалось, старшая дочь батюшки Александра была замужем за Евгением Вячеславовичем Пассеком, ученым-юристом, ректором Юрьевского (ныне Тарту) Университета. Этот очень умный и образованный человек происходил из древнего дворянского рода и был очень уважаем отцом Валентином.

Семь лет в семье не было детей. Отец Валентин посоветовал печальным родителям молиться Божией Матери. Стоя пред иконой, висевшей в изголовьи кровати, Александра Валентиновна горячо молилась Пресвятой Богородице, обещая в случае рождения дочери назвать ее в честь Самой Владычицы Девы Марии. Родилась дочь. И, хотя на Руси, в отличие от других православных стран, это было не очень принято, девочку крестили Марией именно в честь Пресвятой Богородицы и праздновали день ее Ангела 21 сентября.

Конец жизни Е. В. Пассека был трагичен. Многонациональный Юрьев был городом немалых общественно-политических проблем. Во время студенческих волнений в 1905 году Е. В. Пассек стал защищать своих студентов, запретил городовым избивать их, стараясь разрешать все проблемы внутренними средствами, и был за это отдан под суд. Он отказался от адвоката, желая защищаться сам, но в день суда скончался от сердечного приступа. Это было в 1912 году.

Дочь Пассеков Мария Евгеньевна выросла благочестивым и высоко образованным человеком. Имела степень доктора наук, знала десять иностранных языков, заведовала кафедрой в Институте иностранных языков, преподавала на курсах в МИДе. В этом учреждении готовили послов, поэтому Марии Евгеньевне настоятельно советовали вступить в партию. Она ответила: «Передайте своему секретарю, что Мария Евгеньевна ходит в церковь». Больше к ней с вопросами не подходили. Мария Евгеньевна была замужем за известным профессором, юристом-международником В. Э. Грабарем (братом художника директора Третьяковской галереи И. Э. Грабаря).

М. Е. Грабарь-Пассек работала также в Институте мировой литературы, занималась переводами, главным образом, с древнегреческого и латинского языков. В качестве «памятников латинской литературы» Мария Евгеньевна в советские времена переводила и издавала отрывки из творений Святых Отцов и сведения о них. Под ее редакцией вышел двухтомник «Памятники средневековой латинской литературы» (М., 1970; М., 1972), в который, в частности, вошли отрывки из творений свт. Амвросия Медиоланского, свт. Григория Великого (Двоеслова), свт. Григория Турского, блж. Августина, блж. Иеронима, замечательная религиозная поэзия средневековых авторов.

Мария Евгеньевна была удивительным человеком и в то тяжелое время помогала всем, кому могла. К ней все приходили со своими финансовыми трудностями, она раздавала все легко и, можно сказать, весело. Многие злоупотребляли ее милосердием, и после смерти на книжке у нее осталось 38 рублей. Остальное она незадолго до смерти отдала сыну полотера на приобретение кооперативной квартиры. Он обещал постепенно отдавать, но не исполнил этого, а Мария Евгеньевна и не жалела.

Тяжело заболев, Мария Евгеньевна скончалась в доме своей племянницы.

Одними из близких духовных чад батюшки был разветвленный род Сахаровых. В страшные годы гонений их потомки хранили веру и благочестие, часто обращаясь к помощи молитв почившего праведника.

Вспоминает Нина Андревна Монахова-Огнева:

«Моя мама и мой папа происходят из родов почитателей о. Валентина. Мамина мама Анисья Павловна и ее мать, моя прабабушка Прасковья Сахарова были преданными духовными дочерьми батюшки Валентина. Мой дедушка Алексей Михайлович происходил из рода Климановых – другой семьи батюшкиных почитателей. О них часто упоминает Анна Ивановна Зерцалова. А мой отец – Андрей Андреевич – из рода Монаховых, которые тоже все были духовными детьми о. Валентина.

Прабабушка Прасковья Сахарова была очень верующей, необыкновенной жизни человеком. Батюшка очень ее любил. Жила она достаточно далеко – в Малом Ярославце, и приезжала к батюшке когда только могла. Отец Валентин уделял ей столько внимания, что она считала себя недостойной этого. А батюшка говорил, что она такая молитвенница, что может все вымолить у Бога.

Прабабушка Прасковья приезжала к батюшке часто и ничего не решала без его благословения. Однако, к концу ее жизни случилось так, что она надолго уехала в деревню. Батюшке говорили, что она болеет, и, как он потом говорил, он молился за нее. И вдруг приезжают и говорят: «Батюшка, а ведь Прасковья-то умерла» – «Как умерла?» – «Да, вот она тяжело болела, умерла, тогда-то ее похоронили.» Батюшка взялся рукой за голову и сказал: «Вы бы лучше меня ударили по голове, чем сказали, что умерла Прасковья». Вот так отец Валентин уважал ее. Поэтому, когда у нас в доме что-нибудь не так, я всегда стараюсь молитвенно к ней обращаться.

Дочь этой Прасковьи – моя бабушка Анисья Павловна – также ничего не делала без разрешения батюшки, советовалась с ним во всех делах. Она вышла замуж за Алексея Михайловича Климанова; у них родилось восемнадцать человек детей, но почти все они умерли: кто в младенчестве, кто от болезни, кто по несчастью. Сначала Анисья Павловна с детьми жила в деревне под Малым Ярославцем, а дедушка в то время уже работал в Москве. Он был очень способным к коммерции, очень умным и добрейшим человеком, умел работать, хотя и не имел особого образования. Быстро пошел в гору. Он тоже советовался во всех коммерческих делах с батюшкой, который был настолько эрудированным, так разбирался во всем, что мог дать совет и в этой области. Анисья Павловна часто приезжала к батюшке из деревни, но ему не нравилось ее деревенское окружение, ее там не любили; он говорил: там не твое место. Дети умирали. Батюшка сказал ей: «Если ты оттуда не уедешь в Москву, то погибнешь».

Бабушка Анисья переехала в Москву и стала часто ходить в Архангельский собор, обращаясь к батюшке со всеми скорбями и со всеми вопросами, но на лето ездила с детьми на родину. Однажды она вернулась оттуда сама не своя: ей было плохо, заговаривалась, кричала. Близкие решили отвести ее к батюшке. В храм ее водили трое мужчин. Батюшка как раз кончил служить и вынес крест. Анисья кричала какие-то неподобные слова, махала руками. Люди смутились, но батюшка велел подвести ее, трижды ударил крестом по голове, перекрестил, трижды говоря: «Христос воскресе!», – и велел отпустить ее. Она опустилась на пол, постепенно пришла в себя и подошла к батюшке. «Больше пока туда не езди», – сказал батюшка.

С бабушкой Анисьей было много случаев исцелений, исполнялись батюшкины предсказания. Отец Валентин часто предупреждал ее о том, что будет. Однажды бабушка Анисья пришла просить благословения поехать в деревню с трехлетним сыном Пашенькой – своим любимцем. А батюшка говорит: «Ехать нельзя ни в коем случае». Она приходит второй раз: «Батюшка, я хочу ехать с Пашенькой». Он с гневом отвечает: «Я же тебе сказал, что ехать ни в коем случае нельзя!» Анисья пришла домой, и думает: «Вот, батюшка не разрешил, ну, я на недельку, на десять дней съезжу, он и не узнает». И уехала. Приехала в деревню, а там – эпидемия дизентерии, дети умирают дворами. Пашенька заболел, и там его похоронили.

Анисья Павловна возвращается домой, бегом к батюшке в храм. Встала на колени и плачет. Батюшка исповедовал народ; увидел ее: «Ну-ка, иди сюда. Ну, что ж, я знаю: Пашеньку-то похоронила?» Она плачет: «Батюшка, что ж я сделала, как же так, я не послушала тебя», – так просто она с ним говорила. А он стал утешать ее: «Ну, не надо так плакать. Ну, что же. Теперь будем за него Богу молиться. Я ведь знал: вот ты не послушала, не делай никогда того, что запрещают!»

Бабушка Анисья привила всем своим детям любовь к о. Валентину. Когда моей маме было семь лет, батюшка, первый раз причащая ее, положил ей руку на голову и сказал: «А ведь Ольга будет у нас премудрая!» И действительно: мама, Ольга Алексеевна, была мудрой женщиной, хотя и не имела хорошего образования; давала людям прекрасные советы, была всеми уважаема и любима. Ей было всего девять лет, когда батюшка скончался, но она успела узнать и полюбить его, бывая у него на службах и дома. После кончины батюшки ее «духовно опекала» близкая батюшкина духовная дочь тетя Дуня, большой друг бабушки и дедушки.

Тетя Дуня познакомила мою маму с моим папой. Сначала дело не ладилось: во время сватовства, за столом они друг другу не понравились. Да и родители невесты были недовольны, поскольку их семья была выше по социальному положению. И вот как-то вскоре после Пасхи мама, нарядная, в праздничном платье идет на могилку к батюшке, а ей навстречу идет тоже весь разодетый будущий мой отец. И тут они друг другу приглянулись. Остановились: «А я уже у батюшки был», – говорит Андрей Андреевич. – «А я вот иду...» – «А я Вас провожу...» Так они у батюшки постояли, потом он маму довез домой, а через несколько дней пригласил в театр, и потом, несмотря на все препятствия, они поженились. Несомненно, все устроилось молитвами о. Валентина.

Папа с мамой стали жить отдельно от родителей, и им нужно было завести собственное дело. Тетя Дуня, их посаженная мать, посоветовала им открыть обувной магазин. Это были годы НЭПа. Закупили товар, истратили все деньги, все приготовили – покупателей нет. Мама сидит и плачет: «Тетя Дуня, что же делать? Мы прогорели...» А тетя Дуня сидит, улыбается и говорит: «Все будет хорошо»... Вскоре батюшка явился тете Дуне во сне и сказал: «Пусть обуют такой-то приют, и помогут такой-то больнице. И пусть дают все размеры, которые будут нужны, не жалея, сколько нужно». Тетя Дуня сообщила об этом моим родителям, и те тут же стали все готовить, назначили работникам приюта время, когда приходить. Оттуда пришли, забрали больше половины товара. Папа с мамой сидят. Меньше чем через полчаса пошли покупатели, один за другим. Все распродали, поехали снова за товаром, и торговля пошла. В магазине всегда висели иконы и портрет батюшки Валентина.

Все мы часто бывали в Очаково. Любовь Валентиновна очень любила мою маму Ольгу Алексеевну и всю нашу семью, часто встречалась с мамой и писала ей удивительные письма. Они были настолько исполнены любви, утешения и доброты, что, по-моему, от одних этих писем можно было поправиться и успокоиться. Вот, например, отрывок из ее письма моему отцу: «Уважаемый Андрей Андреевич, в старые времена, по поручению папы, разным лицам, желавшим получить от него утешение, я часто писала следующие слова, которые ныне решаюсь обратить к Вам, думая, что, когда душа неспокойна, Вам будет приятно услыхать их: «Иисусе Благий, изведи всякую тьму из обители сердца моего. Буду к Тебе прибегать во всякой напасти, Тебе веровать; из глубины сердца взывать к Тебе и терпеливо ждать Твоего утешения». Храни Вас Христос. Остаюсь искренне Вам благожелающая Л. Викторова. 1924 г., 18 сентября».

Как-то мы с мамой поехали в Крым. Однажды, катаясь на лодке, мы чуть не утонули. А потом пришла открытка от Любови Валентиновны, датированная тем днем, когда это произошло, и в ней говорилось: «Не катайтесь на лодке, может произойти несчастье».

Я помню Любовь Валентиновну неизменно приветливой. Она была невысокого роста, худенькая, при мне уже хромала и ходила с палочкой. Голову она всегда покрывала. Любовь Валентиновна вела огромную переписку, несмотря на то, что в сталинские времена эти письма могли очень повредить ее семье. Часто я присутствовала при их разговорах с мамой, а иногда меня просили пойти погулять. Когда Любовь Валентиновна умерла, нас, всех детей привезли на похороны. Было множество народа. Потом, приезжая в Очаково, мы всегда шли сначала приложиться к ее кресту и поклониться ее могиле.

За советом и утешением духовные чада о. Валентина теперь ездили к Вере Валентиновне. Среди них было много наших родственников: Монаховы, Сухаревы, Кузьмины, Скороспеловы, Климановы и другие. Вера Валентиновна была очень добрым и отзывчивым человеком. Наша семья не решала семейных дел без ее советов, которые иногда предваряли события.

Всю жизнь мама не начинала ни одного дела без посещения могилы батюшки и молитвенного обращения к нему, в доме всегда был песочек с могилы. Случалось, что батюшка являлся маме во сне, говорил несколько слов, утешая в тяжких скорбях или предупреждая о приближающемся несчастии и отводя его.

Был такой случай. Нас, детей, было уже четверо. Маме внезапно стало плохо: она вся побелела, посинела; ее положили, дыхания не чувствовалось. Побежали за врачом, он говорит: «Понять ничего не могу. Она еле дышит. Пусть лежит. Я приду через два часа». Он был очень обеспокоен. Мама не глотала, и лекарство принять не могла. Руки, ноги холодные, к ним положили грелки. Бабушка послала за священником; причастить было нельзя, начали соборовать. Перед соборованием бабушка положила маме на грудь портрет о. Валентина. Все мы, дети, стояли на коленях со свечами, и бабушка Анисья, заливаясь слезами, горячо молилась, стоя на коленях: «Батюшка, дорогой, помоги!» Кончилось соборование, священник старается утешить бабушку... Вдруг мама поднимает руку, берется за портрет и открывает глаза. Смотрит вокруг удивленно: священник, дети со свечами... Ей дали святой воды, потихонечку она стала садиться; мы все – малютки – обрадовались, бросились к ней. Она говорит: «А что случилось? Я бы выпила крепкого чая». Врач, придя, сказал, что не понимает, что было с больной, но что он боялся уже не застать ее в живых.

Для всех семей моих близких – теток, двоюродных братьев и сестер – батюшка – великий защитник. Всегда, когда нам было ужасно плохо – а плохо было столько раз: и выселяли нас, и раскулачивали, и ссылали, и болезни были – во всех случаях жизни обращались к батюшке Валентину, и он всегда помогал.

Дедушка Алексей Михайлович был достаточно богатым человеком: имел магазин и свечной завод. Он являлся старостой храма на Софийской набережной, много помогал храму, снабжал его свечами. Когда кончился НЭП, его семью совершенно разорили. Все имущество отобрали, выгнали из дома всех. Дедушку выслали в Архангельск, и там он погиб. Бабушка Анисья переехала к нам в Черкизово, где у мамы с папой был отдельный дом.

Папа хорошо работал, и мы тоже жили достаточно зажиточно, хотя в семье было много детей. Была прекрасная библиотека, шкафы из красного дерева. Все это было приобретено многим трудом; родители старались заработать, чтобы дать нам хорошее воспитание. В это время начались облавы, «раскулачивание». Каждую ночь мы слышали, как у нас в Черкизово подъезжали машины НКВД то к одному, то к другому дому.

Потом эта машина остановилась около нас. Это был 1930 год. Мне было лет 8–9, и я все хорошо помню. Открыли дверь, и человек двенадцать молодых парней с наганами, очень грубые и неприятные, разошлись по всем комнатам. Всех подняли, кто в чем был, сказали, что будет обыск. «А что вы ищете?» – «Мы знаем, что ищем», – и весь разговор. Их было много, и смотреть за ними было невозможно. Рылись везде. Мама видела, как у одного из пришедших оттопырены карманы и оттуда торчат ее дорогие чулки...

Бабушка Анисья не выдержала всего этого и с ней случился, как тогда говорили, удар, то есть, инсульт. Никаких «скорых» тогда не было, но у нас был частный врач, еврей, очень порядочный. Мама звонит ему – было 3 часа ночи – и рассказывает, что вот такое случилось с бабушкой. Он говорит: «Ну что же, я сейчас беру свой чемодан и еду». А она ему: «Вы знаете, а у нас “гости”» – Такие слова были понятны всем. – «Неважно, я сейчас приеду». Приезжает, начинает бабушку колоть. Я прекрасно это помню, поскольку держала лоток, когда врач делал кровопускание. Бабушка приходит в себя; тут подходит мама; на ней – кольца, серьги, золотая цепочка, крест. Доктор тихо говорит ей: «Ольга Алексеевна! Что это на Вас? Быстрее снимайте и давайте сюда». И прячет все за пазуху.– «А как же Вы?» – «А я человек нейтральный, я врач».

Были добрые люди! К сожалению, этот врач не был православным, но он сделал нам очень много добра.

Всю ночь пришедшие описывали все в доме, и через три дня приехали машины вывозить наше имущество. Самое ужасное впечатление на меня, маленькую девочку, произвело следующее. Наши книги стояли в шкафах по писателям: Тургенев, Пушкин – все в хороших переплетах. И вот они выгребали книги на пол, несли, роняли, книги падали на улице в снег, по ним ходили... Одна, вторая, третья машины. Увезли все, остались совершенно голые стены. Я удивляюсь, как все это перенесли мама с папой!

А через день снова приехала машина, и маму с папой увезли на Лубянку. Нас, детей, было тогда четверо. Мы остались с бабушкой Анисьей, которой было уже за семьдесят. Без копейки, в пустом доме – не было даже стола, мы сидели на ящиках. Знакомые и родственники приходить боялись, так как за домом следили. Помню, как бабушка каждый день ставила нас всех на колени перед киотом, где были иконы Спасителя, Божией Матери и Николая Угодника, читала вслух акафист иконе «Нечаянной Радости», которую она, как и батюшка Валентин, особенно почитала, и мы все молились. Ночью соседи тайком приносили нам поесть: кто что – хлеба, сала, молока.

Моя старшая сестра Валентина носила в тюрьму передачи. Иногда что-то принимали, но, как мы узнали потом, ничего не доходило.

На Лубянке маму привели в камеру, полную людей, втолкнули ее туда так, что сверточек с вещами выпал из рук. Там, в основном, сидели нормальные люди, но были и уголовницы, женщины легкого поведения. Кто-то, увидев маму, стал кричать на нее и прогонять к параше. И вдруг встала какая-то женщина и сказала: «Не смейте к ней так относиться! Не видите, что она еле на ногах стоит!» Посадила маму на свое место, сказала: «Отдышитесь!» Оказалось, что это была женщина из Черкизово, ходившая с мамой в один храм.

Каждую ночь водили на допрос. Несколько раз били. А мама – все время прижмет руки к груди и читает: «Богородице, Дево, радуйся...», «Батюшка, помоги!» Следователь допрашивает, требует называть других людей. Мама молчит и читает молитвы; она была такая благообразная, красивая. И следователь как закричит: «Ты что сидишь, как Богородица?» – и бьет наотмашь по щеке... Отца тоже допрашивали каждую ночь, сильно били, а у него было больное сердце.

22 декабря, в день «Нечаянной Радости», сестра Валя с тетей пошла на службу, в прекраснейший храм свв. апп. Петра и Павла на Преображенке, который потом уничтожил Хрущев. Мы, остальные, болели и были дома. В это время маму вызывает следователь и говорит: «Ну, вот что. Ты здесь ничего не говоришь, так вот мы тебя сейчас отправим в такое место, где ты заговоришь». Что-то пишет и говорит конвоиру: «Пусть берет вещи, и веди ее». Маму ведут по бесконечным коридорам, хлопают бесчисленные двери, они спускаются по этажам, открывается дверь, и вдруг – ясный день (а на Лубянке везде только электричество), и мама видит, что открывают ворота. Конвоир толкает ее: «Что стоишь, выходи!» Мама упала, ничего не может понять... Она села на какой-то приступок, сидит и не понимает, где она. Через полчаса таким же образом выталкивают папу, такого же ошеломленного.

Не знаю, как они добирались домой без денег и в мороз... Мы сидим, вдруг звонок. Бабушка пошла через двор открывать, и мы слышим, что она причитает и плачет: «Ой, мои дорогие...» Мы выбежали на улицу: идут мама и папа, такие, что страшно смотреть. На Лубянке они пробыли месяц или полтора. Входят, и первым делом падают на колени перед божницей. Валя приходит из церкви, входит: «Ах, Матерь Божия помогла!» 22 декабря – для нас великий праздник!

Спустя какое-то время у нас снова описали дом и решением суда постановили нас выселить. Все судьи стояли не на нашей стороне. Родители были в отчаянии: ехать некуда. Отец, убитый горем, поехал в Очаково к Вере Валентиновне. Она встретила его очень приветливо и сказала: «Андрей Андреевич, Вы не отчаивайтесь! Есть такая женщина-юрист, она помогла нашим знакомым: Шверина Надежда Дмитриевна; дозвонитесь ей, и она Вас примет. Она дорого не берет, и ничего не возьмет с Вас. Она очень скромный человек, я думаю, Вам нужно немедленно к ней поехать». Отец продолжал возражать, говоря, что и два хороших юриста не смогли бы нас спасти, но Вера Валенталовна настаивала, и отец, не веря, поехал. Юрист сказала: «Я беру Ваше дело защищать». Она была очень верующая, и действительно ничего с нас не взяла (у папы денег совсем не было). Когда шел суд, она в общем-то говорила то же, что и другие раньше говорили, но приводила и свои доводы. Судья была та же, что и раньше, однако теперь она сказала: «А я думаю, что эту большую семью (пятеро детей и больная бабушка) мы уж не будем выгонять из этого старого дома». И нас оставили.

Многие в нашей семье были репрессированы. Дядю Мишу выслали, затем сажали еще раз. Уйдя от нас молодым, он вернулся совсем больным человеком, ослеп.

Мой двоюродный дядя, инженер, был обвинен в том, что на собрании что-то сказал против Сталина. А в действительности его вообще не было на этом собрании, он был беспартийный. На следствии на Лубянке он пытался доказать, что был в это время у кого-то на дне рождения. Но никто из его знакомых не решился это подтвердить. Когда его супруга привезла ему на Соловки теплые вещи, он сказал: «Меня так били, что я оговорил себя. Следователь сказал, если признаюсь, отправят в ссылку». Ему отбили легкие и почки. Года три он там болел, и когда жена приехала второй раз, ей сказали: «Похоронен в общей могиле», – и все... Над братскими могилами на Соловках ночью видят столп света. Сколько там праведных людей! Дядя был человеком изумительной культуры. Когда сидели в тюрьме мои родители, он один не боялся приходить к нам, зная, что мы голодные. Это навсегда сохранила моя детская память...

Мама каждое воскресенье после ранней обедни ездила к батюшке на кладбище и при всякой возможности возили туда детей. Я помню это с очень ранних лет. Добираться приходилось далеко, часа два, трамвай ходил только до Садово-Кудринской площади. И сколько я помню, у батюшки всегда было много народа, а в дни его памяти бывало просто паломничество, и все дорожки были заполнены пришедшими помолиться людьми. Приезжали целыми приходами. Москвичи и приезжие, даже иностранцы очень чтили о. Валентина. До сих пор за границей просят тех, кто едет в Москву, отслужить панихиду, положить цветы, привезти песочек.

Мы росли, и сами ездили на могилку к батюшке, не начиная ни одного дела, не помолившись там. Перед каждым экзаменом в школе я привозила на могилку к батюшке учебник по предмету, который нужно было сдавать, прикладывала учебник к могиле и уже знала, что хотя бы на тройку, но сдам.

После школы я хотела пойти в институт, но папа сказал: «Знаешь что, я не могу один всех содержать. Тебе придется поработать...» Меня устроили счетоводом в бухгалтерию. Бывая в Очаково у Веры Валентиновны, я говорила, как мне трудно там работать, сетовала, что все кончают вузы, а я уже никогда не поступлю, но Вера Валентиновна сказала мне: «Нина, а Вы у нас будете маленький доктор, и будете всех лечить. Надо потерпеть недолго». Я очень боялась крови и не понимала, как это может быть. Но случилось так, как предвидела Вера Валентиновна. Началась Великая Отечественная война, меня послали учиться на медсестру, а затем отправили работать в городскую больницу, где я прорабатала всю жизнь.

Мне приходилось довольно часто ездить в Очаково в войну. Так же часто ездили брат, сестра Валя (потом она вышла замуж за Сергея Васильевича – сына Любови Валентиновны), и мама. Иногда я возила лекарства, бинты. Несмотря на то, что лекарства я возила из больницы, с разрешения старшей медсестры – как бы больным на дом – Вера Валентиновна всегда просила Василия Петровича отдать мне деньги. Вера Валентиновна уже болела и лежала. Василий Петрович был необыкновенно приветлив и ласков, такой светлый, бывало, скажет: «Верочка, посмотри, кто к нам приехал!» Какие бы тяжелые ни были времена, из этого дома никогда не отпускали не покормив необыкновенно вкусным постным супом – хотя порой в нем не было даже морковки – и картошечкой... Всегда я уходила оттуда с огромной радостью и воодушевлением, казалось даже, что окружающие люди начинают относиться к тебе по-другому.

Когда Веры Валентиновны не стало, это было ужасным горем и потерей для всех знавших ее. Я очень хорошо помню отпевание в храме свт. Николая в Хамовниках. Гроб стоял в главном приделе. Проститься пришло много народу, был полный храм. Каждому на память о великой праведнице давали ватку, приложенную к ручке Веры Валентиновны. Многие плакали. День был хмурым, темным, но как только хор начал отпевание, сверху через окна засияло солнце и лучи упали на гроб и лицо умершей. Вера Валентиновна все отпевание лежала в сиянии солнца, это было радостью и необычно.

На кладбище гроб несли на руках шестеро мужчин, без головных уборов; было много снега, идти было трудно. Народ заполнил всю Тимирязевскую аллею. Как только траурное шествие поравнялось с могилой отца Валентина, на которой было много снега и были венки из еловых ветвей, то все венки внезапно загорелись, и пламя поднялось на 1,5 метра высоты. Все были очень удивлены.

Сейчас к могилке Веры Валентиновны идут все, кто бывает у батюшки Валентина, множество людей; несут цветы, ставят свечи. Все несут свои беды и скорби и по молитвам своим получают утешение.

Многие относились с большим уважением к моей маме, Ольге Алексеевне, близко знавшей дочерей батюшки и заставшей его самого. Ее очень любили соседи по подъезду. Мамин лечащий врач, которая под влиянием мамы стала очень верующей и почитательницей батюшки, всегда говорила: «Какая же необыкновенно светлая старушка Ольга Алексеевна!» Мама всегда была доброй, приветливой, с большой радостью всех встречала. Ей удалось с Божией помощью привести к вере многих своих знакомых. Несомненно, что в такой крепкой вере и благочестии она была воспитана о. Валентином и близкими ему духовно людьми».

Вспоминает Михаил Андреевич Монахов (сын Ольги Алексеевны Климановой-Монаховой):

«Животворящей частицей Божией благодати были наделены дочери великого пастыря – Вера Валентиновна, Любовь Валентиновна, ее муж Василий Петрович и внуки подвижника, сверявшие шаги своей жизни с законом Божиим; это не могли не чувствовать люди, знакомые с ними.

В юности, под конец войны 1941–45 гг. и первые послевоенные годы моя мама Ольга Алексеевна, благословясь, не раз направляла меня, пятнадцати-шестнадцатилетнего сына в Очаково. Я выезжал охотно, ощущая в своем юношеском сердце определенный трепет. Вера Валентиновна с большим участием расспрашивала о моих близких.

Веру Валентиновну, а по словам встречавшихся с нею моих родных – Любовь Валентиновну и в определенной степени Василия Петровича отличал дар рассуждения, порой доходящий до степени прозорливости, и какая-то неземная простота общения и мудрость. Как и у отца Валентина, в них соединялось человеческое и духовное.

В начале осени 1945 г. вернулся с фронта старший сын Василия Петровича и внук отца Валентина, Дмитрий Васильевич. Я очень хотел познакомиться с ним и два-три раза при встрече мы ходили по безлюдным улицам поселка и дорогам окрестностей и беседовали на разные темы, особенно о любви и помощи страдающим людям. То был необычный человек, не от мира сего. Очень любил церковь и богослужение, обладал феноменальной памятью и способностью к иностранным языкам. Своей задачей он считал спасение падших и заблудших. Той же осенью, через несколько недель с момента нашего знакомства Дмитрий Васильевич трагически погиб всего в нескольких сотнях метров от отчего дома в результате насильственных действий жестоких людей, олицетворяющих силы зла и сатаны. Умер мученической смертью.

Из Очакова маме для меня была передана икона Архистратига Михаила – из икон, которыми располагал и пред которыми молился отец Валентин. Этой иконой незадолго до смерти благословил меня отец.

Останется на всю жизнь в памяти моя последняя встреча с живой Верой Валентиновной в Москве. Она, больная, лежала в постели. Мы были одни, Вера Валентиновна попросила подойти меня поближе, достала находившийся на груди крест отца Валентина с изображением распятого Христа, перекрестила меня и тихо сказала: «Миша, вы на правильном пути». Эти слова много раз я потом вспоминал в разных ситуациях своей жизни...

И еще одна встреча была с Верой Валентиновной зимой начала 1993 года. На этот раз с ее образом, духом.

Прошло без малого десять лет со дня смерти моей жены Нины Константиновны. Я никогда не думал, что мне будет так трудно и одиноко без нее. И хотя ее последние перед кончиной слова были: «Миша, женись», – они оказались неосуществленными. Угнетала домашняя обстановка в семье. Взрослый сын, появление которого на свет в свое время так ждали мы с женой, стал бить отца в пьяном угаре. Произошел разлад в его семье, бесконечная смена места работы, а по существу ее отсутствие. Сын поднимал руку и на свою жену, вызывая адекватную ее реакцию. Замкнувшись в безысходности, я стал выпивать, постепенно это приобрело регулярный характер.

И вот однажды просыпаюсь рано перед рассветом в своей комнате и чувствую запах чистоты воздуха. Проверил: окно закрыто. Накануне и в предшествующие дни я спиртного не пил. Лег. Состояние ожидания. И тут в углу комнаты при свете ночника вижу Веру Валентиновну, на меня не глядящую. А в ушах моих ее слова: «Перестаньте постоянно пить и спаивать сына. Если Вы не опомнитесь, то случится несчастье и Вы погубите сына». Мои плечи словно прилипли к подушке. Образ исчез, а я оставался некоторое время лежащим в оцепенении. Затем уснул. И проснулся со словами ее в ушах.

Принял ли я к сведению предупреждение Веры Валентиновны? Очевидно, не полностью. Да и обстановка в семье сына мало изменилась...»

Рассказывает Н. А. Монахова-Огнева:

«Моего брата Михаила Монахова очень любила Вера Валентиновна. Они много разговаривали, ему она дарила иконы... Шли десятилетия. Похоронив жену после тяжелой болезни, Михаил стал сильно пить вместе с сыном. И вот однажды ему явилась Вера Валентиновна... Утром он в слезах всем близким рассказывал об этом видении. Но, к сожалению, он не перестал пить, и через некоторое время, в 1995 г. он трагически погиб, и сын сбился с пути.

По словам моей двоюродной сестры В. В. Кузьминой, её старший брат Николай Васильевич, у которого не сложилась жизнь с семьей, стал пить и не мог никак остановиться. Со временем он потерял все: семью, работу, дом. И вот, с последней надеждой он пришел на могилу Веры Валентиновны, которую хорошо знал, т. к. бывал в Очакове. Пошел туда совершенно трезвый. Начал молиться; встал на колени перед могилой и горько плакал о своей судьбе, наклонившись головой к могиле. Через некоторое время он поднимает лицо и вдруг видит у могилы рядом с крестом живую Веру Валентиновну, в ее обычной одежде и платочке. Она укоризненно на него смотрела и ничего не говорила. Потом благословила его. Он плакал и молил ее помочь ему. Это продолжалось 8–10 минут, затем все исчезло. Николай Васильевич почувствовал большую радость и понял, что в жизни у него все изменится. Пить сразу перестал; вскоре удачно женился и жил за городом у жены. Начал работать и так прожил пятнадцать лет до своей кончины.

Все, что здесь я рассказала, происходило на моих глазах, и мы были счастливые люди, что имели таких покровителей и молитвенников, как батюшка о. Валентин и Вера Валентиновна Амфитеатрова».

Рассказывает Анна Петровна Фирсова (урожденная Сухарева):

«Моя семья глубоко чтила и чтит отца протоиерея Валентина. Протоиерей Валентин был духовным отцом моей прабабушки, бабушек и родителей. Без батюшкиного благословения не начинались никакие дела. После кончины отца Валентина молитвенно обращались к нему на его могилке или дома, перед иконами и его портретом.

Много чудес видела наша семья по молитвам протоиерея Валентина. То, что сохранилось в памяти, хочу описать.

Внезапно ночью заболел мой брат (ему было лет 6–7). Поднялась высокая температура, мальчик бредил, никого не узнавал, резко изменилось дыхание. Всю ночь моя бабушка Анисья молилась Богу и просила батюшку о его ходатайстве. К утру температура спала, бред прекратился и, когда утром приехал врач, он нашел брата во вполне удовлетворительном состоянии.

В 13 лет я заболела гриппом, который дал осложнение. От сильного кашля у меня в легком лопнул кровеносный сосуд и пошла горлом кровь. Был созван консилиум, врачи сказали, что положение очень серьезное, легкие не прослушиваются, везти в данный момент на рентген нельзя, возможна скоротечная чахотка, и мама должна быть ко всему готова. Наблюдение за мной и лечение продолжал наш домашний доктор Петр Петрович. Два месяца я пролежала в кровати, кашляя кровью.

Когда кровотечение прекратилось, мне сделали рентгеновский снимок в туберкулезном диспансере на Палихе. Снимок показал затемнение на легких, образование каверны. Положение было серьезное. Надежды на врачей было мало: они и сами говорили, что в моем возрасте процесс идет очень интенсивно. Оставалась надежда только на милость Божию. И вот снова и снова горячие просьбы, прошения и молитвы родителей перед нашим ходатаем и молитвенником – отцом Валентином. Вскоре мама получает письмо от средней дочери отца Валентина – Любови Валентиновны, в котором она пишет, чтобы родители не падали духом, надеялись на милость Божию и рекомендует обратиться к гомеопату Грузинову.

Видя в этом промысл Божий, мы с мамой поехали к этому врачу. Когда, по истечении некоторого времени, мне снова сделали рентген и результат показали доктору Петру Петровичу, он сказал мне, что это действительно чудо. Легкие были совершенно чистыми. Так, по молитвам и ходатайству дорогого батюшки я была исцелена.

На могилке у о. Валентина я бывала с детства, с 1924 года. В основном мы всегда приезжали на Ильин день – день его кончины. Там служили панихиды с утра до позднего вечера. Всегда было очень много народу. Помню, что в каком-то монастыре (в районе Ильинских ворот), где служил священник-грек, по о. Валентину служили заупокойную службу, а оттуда все шествие отправлялось пешком на Ваганьковское кладбище.

Мои родители и бабушка с дедушкой поддерживали связь с Любовью Валентиновной и Верой Валентиновной. Все наши близкие ездили к ним в Очаково, и в доме ничего не предпринималось без их совета. Я помню, как и меня мама брала туда. Взрослые разговаривали, а мы, дети, ходили по саду. Обычно нас сопровождал Сережа, сын Любови Валентиновны; это, наверное, было для него сущее наказание, потому что посетители приезжали целый день и он должен был всех занимать. Веру Валентиновну чаще всего можно было застать за тяжелой работой: помню, она все трудилась, кормила животных, будучи уже больна.

Однажды мама была вместе с сестрой Ольгой Алексеевной у Любови Валентиновны. И та спрашивает маму: «Анна Алексеевна! А Ваш муж не будет волноваться?» Та отвечает: «Да нет, Любовь Валентиновна, он знает, что мы поехали к Вам». Но в этот вечер на железной дороге случилось крушение и поезда не ходили. Всю ночь мама с тетей Олей просидели на вокзале, вернулись только утром, а папа уже обзвонил все больницы и морги, и был в ужасном состоянии...

Анна Ивановна Зерцалова вела у нас уроки, до 1930 года, когда нас выселили из дома. Мы читали с ней Евангелие, жития святых. Однажды, когда на уроке читали о том, как кит проглотил св. пророка Иону – мне было лет 10–12 – я сказала, что этого не могло быть, потому что у кита очень узкое горло. Анна Ивановна очень обиделась на меня и расстроилась, и об этом случае рассказали Любови Валентиновне. Та сказала моей маме: «Я удивляюсь, что Анна Ивановна не нашлась, что ответить. Она должна была сказать: вот в этом-то и есть чудо!..»

Когда умерла Любовь Валентиновна, мне не удалось побывать на похоронах, но я прекрасно ее помню и люблю, и она много мне помогла. Мы стали ходить к Вере Валентиновне. Она была очень гостеприимной, доброй и радушной, всегда с милой улыбкой, всегда говорила с исключительным теплом. Меня очень трогали их взаимоотношения с Василием Петровичем: они так друг друга оберегали! Так понимали друг друга с одного взгляда! Это была необыкновенная дружба. Василий Петрович был уже старенький, и все работал. Они встречали нас с большой радостью, поили чаем. Однажды Василий Петрович угостил нас картошкой. Насыпал нам с сестрой в сумку, и когда мы приехали, мама бережно отварила ее и мы кушали, как особенную, благословленную пищу.

Помню, как я приезжала к Вере Валентиновне в войну и она очень утешала меня. Мой муж Шура, с которым мы прожили всего полтора года, был призван на войну на второй день мобилизации. С фронта я получила всего несколько писем, а с октября 1941 года письма перестали приходить. Тяжелое было время: холод, голод, многим знакомым приходили «похоронки». Но теплилась надежда на милость Божию. Я усердно просила батюшку, чтобы он помолился за нас, чтобы он упросил Господа сжалиться над нами.

Я узнала, что в храме Илии Обыденного находится чудотворная икона Божией Матери «Нечаянная Радость», перед которой молился отец Валентин. Я просила батюшку, чтобы он, как и при жизни, умолил Царицу Небесную спасти моего мужа. Время шло, вестей никаких, но оставалась надежда на ходатайство батюшки. Однажды с родственницей, у которой тоже пропал близкий человек, мы поехали в Очаково к Вере Валентиновне. С трудом добрались, половину пути шли пешком, потому что с поездов снимали всех не имевших специального пропуска; везде патрули, проверка, стрельба... На душе было тяжело.

Вера Валентиновна встретила нас с большой любовью и спросила о моих близких. Я со слезами рассказала о своей беде. И вдруг она мне говорит: «Анечка, а Вы помните в акафисте слова: «Радуйся, в час недоумений мысль благую на сердце полагающая»? На душе стало легче, появилась надежда. Окрыленная, я вернулась домой. Посмотрела, оказалось, что это строчка из акафиста Божией Матери «Нечаянной Радости»...

В марте 1944 г., после трехлетнего перерыва я получила первое письмо, а 12 ноября 1946 г. муж вернулся домой. Он рассказал о пережитом на фронте, о тех опасностях, которым он подвергался и по молитвам батюшки оставался жив. Мы еще больше уверовали в чудеса, которые совершались по молитвам отца Валентина.

Господи, благодарим Тебя, что ниспослал нам такого молитвенника и ходатая!»²¹⁴

Как известно, о. Валентин завещал похоронить его необычно глубоко. Незадолго до кончины он просил своего духовного сына Цыркина А. К., которому поручил устроение всех дел по похоронам, обязательно выкопать могилу почти в два раза глубже, чем это делают обычно. Рассказывают, что на вопрос, зачем нужно хоронить так глубоко, батюшка ответил: «Для того, чтобы меня не взяли».

После октябрьского переворота некоторое время могила о. Валентина оставалась нетронутой. По-прежнему многочисленные почитатели продолжали приходить на это святое для них место со своими страданиями и бедами. Слава о совершавшихся чудесах ширилась, и поток посетителей могилки не только из Москвы, но и многих других городов увеличивался. С верой брали песочек с могилки, получая по вере своей благодатную помощь в болезнях и всевозможных несчастьях. Сколько раз страждущие с помощью этого песочка бывали избавлены от безнадежных болезней и страшного несчастья – слепоты!

Несомненно, что в те страшные для верующих людей годы, благодатная помощь Божия была необходима как никогда. И по молитвам почившего праведника она являлась незамедлительно.

«Много случаев рассказывают на могилке, когда люди, осужденные на дальнюю ссылку, спасались по ходатайству отца Валентина, – пишет новомученица Анна. – Их родные и близкие в ужасе от такой разлуки приходили на могилку батюшки и с рыданиями упрашивали его вступиться за их родных и спасти их от ужасов подневольной ссылки. Батюшка быстро откликался на слезные просьбы, и осужденные на высылку оставались в Москве. Так, одну интеллигентную семью хотели переселить в сырой подвал, т. к. дочь и отец были безработные. В действительности отец прослужил много лет на прохоровской фабрике, по старости был отставлен от службы и получал небольшую пенсию, но по доносу, как бывший владелец железной лавки, был лишен пенсии, а потому и девушка долго не могла найти себе подходящего места. Домком настоятельно посылал ее, как безработную, на полевые работы. Мать приходила в отчаяние, так как ревматизм не позволял ей жить в сыром подвале. Пошли на могилку батюшки, отслужили панихиду, и что же? Вдруг дочери вышло приличное место на заводе, и ее в качестве работницы оставили при прежней квартире.

Священник, которого приглашали на могилку батюшки служить панихиды, вначале очень интересовался, что это за необыкновенный был пастырь, к которому и по смерти идут за советами и утешением и подолгу стоят на могилке и проливают горючие слезы? И вот как-то он спросил одну барыню, которая часто посещала батюшкину могилку – не духовная ли она дочь его? Барыня ответила, что действительно она была много лет его духовной дочерью. Тогда священник сказал: «Простите меня, что я беспокою Вас, но мне очень хочется знать, не говорил чего батюшка про нашу современную жизнь?» Тогда барыня сказала: «Да, действительно, у нас был разговор с батюшкой о теперешней жизни, и батюшка с содроганием описывал все ужасы ее, говоря, что гнев Божий разразится за беззакония людей, причем сам батюшка из тихого и кроткого сделался строгим и карающим. Но потом, как бы успокоившись, прибавил: “Но не бойтесь, все-таки я буду с вами”».

Священник Димитрий, живший на кладбище, рассказывал, что однажды, когда он служил панихиду на могилке батюшки, одна мать принесла слепого младенца и положила на могилку. Младенец все ворочался и стонал. По окончании панихиды священник подошел и с жалостью стал смотреть на младенца, и вдруг видит, что младенец раскрыл глазки и с радостью озирается кругом. Он позвал мать, которая бросилась к младенцу и, видя, что он смотрит, разразилась радостными неудержимыми рыданиями. Долго не могла она прийти в себя при виде такого чуда, наконец, мало-помалу успокоилась и попросила священника в благодарность отслужить еще одну панихиду. Она стала рассказывать всем собравшимся на могилке, что ребенок ее родился слепым и что ей посоветовали отнести его на могилку о. Валентина и попросить отслужить панихиду. Все присутствовавшие, конечно, были поражены таким неслыханным чудом и возблагодарили Господа.

Это рассказывал сам очевидец – всеми уважаемый о. Димитрий. Он сам глубоко чтил батюшку и всегда прибегал к нему в бедах и несчастиях. Когда у него умерла его добрая молодая жена, он был в отчаянии, но батюшка помог ему перенести горе. Потом его хотели выселить с кладбища, он опять обратился к пастырю, и был оставлен, хотя и в худшем помещении.

Один семейный человек из провинции имел дочь лет двенадцати. Однажды девочка подошла к отцу, а он нечаянно взмахнул ножницами и попал прямо в глаз дочери. Глаз разболелся и повредил второй глаз, и девочка быстро ослепла. Можно понять ужас отца, который сам оказался виновником слепоты своей дочери. Сейчас же бросился он в Москву в глазную клинику, но врач, осмотрев глаза, нашел их безнадежными. Видя отчаяние отца, он позволил ему положить дочь в больницу, говоря, что примет все возможные меры, чтобы помочь девочке. Отцу кто-то указал на могилку о. Валентина, и вот он перед отъездом зашел на могилку, попросил священника отслужить панихиду, а сам неудержимо рыдал, видя, что нет никакой надежды на медицинскую помощь. Со всей горячностью умолял он батюшку не допустить его до отчаяния.

Дома несчастный человек продолжал плакать и молить батюшку помочь его бедной невинной девочке. Настало время ехать за ней. Отец прежде снова заехал на могилку и отслужил панихиду, и так плакал, что священник сам не мог удержаться от слез, расспросил его и, узнав, в чем дело, стал успокаивать, говоря, что батюшка утешит его, так как всегда приходит на помощь к скорбящим. Врачи в больнице сказали, что сделали все возможное, но медицина не в состоянии помочь. Отец решается свезти девочку на дорогую могилку. Долго плакали и молили батюшку отец и дочь и, наконец, пошли с кладбища. Но вдруг девочка выдернула руку из руки отца и закричала: «Папа, я вижу!» В немом ужасе остановился отец, а девочка радостно смотрит на него светлыми здоровыми глазками и опять кричит: «Папа, я вижу!» Отец долго не мог прийти в себя от радости, наконец, со слезами благодарности с дочерью поспешил домой обрадовать мать. Дома все были потрясены, узнав о чуде, сейчас же отслужили благодарственный молебен Господу и при первой возможности отец с дочерью снова поехали благодарить батюшку. Священник, который видел девочку совершенно слепой, тоже был поражен чудом. Потом отец поехал с дочерью в больницу, чтобы засвидетельствовать о чуде докторам.

Одного инженера хотели по службе переслать из Москвы куда-то в дальний край; он и жена его были в ужасе, так как приходилось бросать все. Тотчас же отправились они на могилку батюшки просить его заступничества. На службе инженеру уже показали бумагу об этом нежелательном назначении, а потом почему-то вдруг стали медлить и откладывать время отъезда. Оказалось, что бумага с назначением пропала, и инженер остался в Москве. Подобный случай повторился потом еще раз.

Однажды этот же инженер ушел со службы и позабыл выключить электричество, вспомнив об этом только поздно вечером, когда ехать обратно было нельзя. Он работал в отдельном кабинете, где было много опасных химических веществ, так что такая оплошность могла окончиться очень серьезно. Инженер не спал всю ночь и страшно мучился. Все время он просил батюшку выручить его, и дело обошлось благополучно: электричество каким-то чудом само погасло, и никто не заметил его оплошности».²¹⁵

Один священник, живший за Крестовской заставой, много раз прибегал к батюшке о. Валентину и всякий раз молитвы не оставались тщетными. За ревностное служение Богу он несколько раз подвергался тюремному заключению, и свое освобождение он приписывал молитвенной помощи батюшки. Однажды этому священнику поручено было обличить одного лжеучителя, который распространял какую-то ересь. Сообщники этого человека, узнав о миссии священника, намеревались поджечь сарай, где он должен был находиться. Однако священник опоздал на поезд и не приехал туда, где его ожидали убийцы.²¹⁶

Так являлась благодатная помощь на могилке в страшные и тяжкие для всех русских людей годы.

Когда кладбище и могилка были еще для всех доступны и открыты, могилка была обложена зеленым дерном и на ней все лето и осень цвели многолетние маргаритки, и туда всегда приносили множество цветов. Чудеса не только облегчали страдания людей в этой временной жизни, но и содействовали укреплению веры и проповеди святого Православия в страшные времена воинствующего атеизма. Это, естественно, было невыносимо для дьявола и его послушных орудий – людей, впавших в богоборчество. Начались попытки уничтожить могилу о. Валентина.

Крест почему-то вызывал у хулителей веры особую ненависть, тем более, что, по рассказам очевидцев, на нем появлялось изображение почившего пастыря. Новомученица Анна пишет, что приходили даже с водой и мылом и пытались уничтожить это изображение, но оно проявлялось вновь, оживляя веру и надежду притекавших к могиле. Наконец, крест сломали и опрокинули на решетку. Верующие спрятали его, устроив на могиле другой крест поменьше.

В дни праздников безбожники приходили на могилу кощунствовать и спорить с верующими, в результате чего там возникали целые шумные диспуты; со стороны хулителей слышались крики и угрозы. «Науськанные» безбожниками подростки стали приходить туда глумиться и разрушать могильный холмик. Дочерям батюшки сообщили об этом и они решили обложить могилу цементом и запереть оградку. Верующих просили стараться не привлекать внимания властей. Но это лишь на время приостановило кощунственные нападки.

После одного из особо торжественных дней поминовения батюшки крест снова был сломан и брошен довольно далеко в мусоре, около железнодорожного полотна. Однако духовная дочь батюшки Наталья Васильевна Ширяева увидела во сне батюшку, который указал ей, где находится крест; отыскала его, увезла к себе и впоследствии установила над могилой своего сына, похороненного возле храма св.пророка Илии в Черкизово. По вере людей, и там от креста происходили исцеления. На могиле батюшки был восстановлен первый крест.

Однако началась новая «кампания» по уничтожению могилы. Притекающие к могилке продолжали брать с нее песок, пробивая отверстия в цементе. Воинствующие безбожники объявили могилу «рассадником антисанитарии». «В августе 1932-го года опять начались толки, что люди приходят на могилку отца Валентина, берут песок и этим якобы распространяют заразу, – пишет в своих дневниках новомученица Анна. – Могилку обтянули колючей проволокой, облили дезинфицирующим раствором, залили известкой, несмотря на то, что могилка была зарегистрирована...»²¹⁷

Рассказывает Н. А. Монахова-Огнева: «О могиле батюшки ходили разные сплетни, и в газете “Правда” вышла антирелигиозная статья под названием “Золотой песок”. Я видела ее своими глазами. Там говорилось, что неграмотные, невежественные люди ездят на Ваганьково к какому-то священнику Валентину и в ужасных антисанитарных условиях берут от него песок, кладут в воду, пьют и якобы исцеляются от болезней. Чувствовалось, что вокруг могилы создается очень напряженная атмосфера...»

Поздней осенью 1937 года была окончательно разрушена могила, снова вырван и сломан крест о. Валентина и оба креста на соседних могилах. Была предпринята попытка извлечения останков пастыря. Однако, произведя раскопки на небольшую глубину, осквернители могилы увидели, что, несмотря на сухой грунт, вырытое углубление быстро заполняется водой. Тогда его забросали кусками цемента, кирпичами и комьями земли, а при могиле поставили работника «органов», который не позволял посетителям, включая прямых потомков, приближаться к разоренной могиле. Так был завершен акт кощунства и вандализма.

Продолжает рассказ Н. А. Монахова-Огнева:

«Однажды к нам прибежала соседка, большая почитательница батюшки, и со слезами сказала маме, что батюшкину могилу разрушили. Через несколько часов мы с мамой туда приехали. Было холодно, осень. Прежде чем свернуть на батюшкину дорожку, мы увидели, что там стоит высокий мужчина в черном плаще. Завернув, мы увидели, что могилы нет, креста нет, кругом горы песка, торчат куски сломанного старого цемента. Когда “товарищ” в штатском, увидел, куда мы направляемся, он закричал, чтобы мы немедленно уходили: “Сюда идти нельзя”». И всех приходивших прогоняли от могилы.

После этого около могилы почти всегда дежурил работник “органов”». Увидев его, мы шли на могилки наших родственников и дожидались там, чтобы он куда-нибудь отошел. Многие прибегали; быстро наберут горсточку песочка, положат цветы на развалины... Народ был очень заметный: верующих сразу можно было узнать».

Прекратить почитание почившего праведника не удалось: люди продолжали приходить на развалины могилы или хотя бы издали поклоняться им. Да и невозможно воспрепятствовать чем-либо благодати Духа Святаго, подаваемой верующим по молитвам угодников Божиих.

В 1941 году над местом погребения о. Валентина был заложен воинский мемориал. Для этого еще многие могилы поблизости были кощунственно снесены бульдозером, и на их месте, включая место погребения батюшки, были устроены братские могилы воинов, защищавших Москву в годы Великой Отечественной войны, с гранитными стелами с именами погибших. Тогда знавшие батюшку вспомнили его слова о том, что он будет лежать с воинами. Однако теперь определить точно место погребения о. Валентина стало невозможно. Те, кто хорошо помнил расположение могилы, пытались вымерять ее местонахождение шагами, но это было уже трудно. Тогда одна из воинских надгробных плит, находившаяся приблизительно над могилой батюшки, была избрана местом его поминовения. К ней приносили цветы и ставили свечи. И на этой, «условной» могиле батюшки не оскудевала его благодатная помощь.

Из стихотворений

Дмитрия Викторова:

Темнота и злоба – две сестры родные

Покрывают дружно страшные дела.

Страсти – это ада голоса земные

Берегут посевы и проростки зла.

Тщетны их старанья, ложны их опоры

Солнце Божьей правды мрак пронзит лучом

Над хранимой адом полной зла амфорой

Разразится Неба светозарный гром.