I. Универсальность зла в мире, понятие о нём

Что в этом мире зло есть явление всеобщее и универсальное – это положение, столь очевидное само по себе, по-видимому, даже не нуждается ни в каких особенных доказательствах. С фактом существования зла в мире каждому невольно приходится считаться: болезни, скорби, нравственные и физические страдания, смерть близких сердцу родных и друзей, враждебность со стороны тех, кому сделано добро, или оказана помощь, разочарование в надеждах, ожиданиях и дружбе, воровство, убийства, несчастия на море и железнодорожном пути – все это – явления нежелательные, но, к сожалению, почти ежедневные и повсеместные. Не мы одни и не в наше время, но все люди и во все времена, насколько помнит история человечества, испытывали на себе всю тяжесть господствующего в мире зла и страдания.

«Весь мир во зле лежит», говорит святой апостол Иоанн Богослов в своем первом соборном послании (1Ин. 5:19). И кто станет отвергать эту истину? Конечно можно спорить (и спорят) о том, откуда происходит существующее в мире зло, как нужно смотреть на него, в чем должно полагать его сущность и какими средствами следует (и следует ли) бороться с ним; но самый факт существования зла в мире и его всеобщее распространение, очевидно, не может подлежать никакому сомнению. Божественное Откровение, наука, общественная жизнь и ежедневный опыт одинаково подтверждают его. Богословы и философы, все духовные и светские писатели, христианские отшельники и индийские факиры, государственные деятели, законодатели и администраторы не только не отвергают факта универсального господства зла в мире и его всеобщего распространения, но борьбе с ним нередко посвящают все свои силы, вследствие чего с большим или меньшим вниманием относятся к его изучению, желая выяснить его сущность, указать действительный источник его происхождения, определить его смысл в общем течении мировой жизни и таким образом найти надежные средства для борьбы с ним и побеждения его, если уже нельзя, как говорят, «вырвать зло с корнем».

Факт универсальности господствующего в мире зла, раскрытие его сущности, указание источника, из которого оно происходит, и средств, какими могут располагать люди для того, чтобы бороться с ним и победить его – вот что можно сказать, составляет главное и основное содержание всех книг Священного Писания как ветхого, так и нового завета. И какою скорбною и мрачною представляется жизнь мира и в особенности жизнь людей вследствии господства в ней зла, например в Псалтыри, Книге Иова, писаниях Соломона, в книге премудрости Иисуса сына Сирахова, в Евангелиях, апостольских посланиях и Апокалипсисе. Давид почти в каждом псалме указывает на скорби, угнетения, бедствия, страдания, козни врагов, беззаконие грешников и всеобщее развращение современников, не находя ни одного человека, делающего «благостыню». Соломон, изучив жизнь во всех её проявлениях и пораженный господствующим в мире злом и его страшными размерами, готов даже предпочесть бытию совершенное небытие. «Видел я, – говорит он (Еккл. 4:1–3) – всякие угнетения, какие делаются под солнцем... И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее тех и других тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем». Он, изведав жизнь опытом при наилучших условиях, указывает, однако же, зло даже в том, в чем люди легкомысленные надеются найти не только добро, но и благо – земное счастье: в чувственных удовольствиях и пиршествах, красивых женщинах, успехах в делах, высоком общественном положении, в богатстве и даже мудрости. Премудрый сын Сирахов столь же мрачными красками описывает человеческую жизнь, в которой господствует беспредельное зло и проклятие. «Много трудов, – говорит он (Сир.40:1–9), – предназначено каждому человеку, и тяжело иго на сынах Адама, со дня исхода из чрева матери их до дня возвращения к матери всех. Мысль об ожидаемом и день смерти производят в них размышления и страх сердца. От сидящего на славном престоле и до поверженного на земле и во прахе, от носящего порфиру и венец и до одетого в рубище – у всякого досада и ревность, и смущение и беспокойство, и страх смерти и негодование... Это бывает со всякой плотью, от человека и до скота: смерть, убийство, ссора, меч, бедствия, голод сокрушение и удары». «Когда вы рождаетесь, – говорит он в другом месте (Сир.41:12), – то рождаетесь на проклятие, и когда умираете, то получаете в удел свой проклятие».

По учению новозаветных писателей, мир не только во зле лежит, но и является неиссякаемым источником всякого рода зла и вражды к Богу: от него происходят многоразличные искушения, соблазны, грехи и преступления. Сам Спаситель противопоставлял мир царству Божию, благодати и истине. Мир, по учению Спасителя (Ин.14:17), не может даже принять Духа истины, потому что он не видит Его и не знает Его. «Люди возлюбили более тьму, нежели свет, потому что дела их были злы» (Ин.3:19), и Господь свидетельствовал о мире «что дела его злы» (Ин. 7:7). Мир возненавидел Сына Божия и Его апостолов, которых убивая, думал ещё, что он тем служит Богу (Ин.16:2). Также учили о мире и апостолы – особенно Иоанн и Павел.

Христианские отшельники не только отрекаются от мира, но прямо бегут от него в пустыню, потому что мир, по их справедливому убеждению, исполнен зла и соблазнов и представляет много препятствий в деле спасения и нравственного усовершенствования.

Мыслители и философы, если только они не переступают, ради своего мировоззрения, пределов благоразумия и здравомыслия, не могут не согласиться с указанием Божественного Откровения на то, что существующее в мире зло имеет универсальный характер, что оно разлилось по всему миру безбрежным потоком, что скорби и бедствия безмерно отягощают человеческую жизнь и что в этой земной жизни человек обречен как бы только на борьбу со страданиями, горем, бедствиями и всевозможными несчастиями.

Универсальность зла в мире и его постоянное развитие или усиление как в жизни людей, так и в окружающей человека природе признавали уже (за исключением скептиков) почти все древние языческие мыслители, как, например, Гераклит, Эмпедокл, Анаксагор, Сократ, Антисфен, Платон, Аристотель, стоики, эклектики, неоплатоники и т.п. Но было бы слишком утомительно приводить здесь мнения всех мыслителей, признающий за злом универсальный характер, тем более, что в свое время нам придется довольно подробно излагать учение философов как древнего, так и нового времени о том, в чем, по их мнению, нужно полагать сущность зла и из какого источника оно происходит. Мы приведем, поэтому, здесь только мнение некоторых выдающихся новейших мыслителей.

Кант начинает свое сочинение «Религия в границах простого разума¹ такими словами: «Что мир во зле лежит, это – жалоба, которая так же стара, как история, даже как еще более старо поэтическое искусство, древнейшая жреческая религия». По словам Канта, все одинаково думают, что мир начался добром: золотым веком, райской жизнью или какой-либо еще более счастливою жизнью в общении с небесным существом. Но это счастье, говорит он, скоро исчезает как сон. Впрочем, Кант знает и противоположное мнение, менее однако же распространенное и встречающееся только у некоторых философов и педагогов (из школы Руссо), по которому мир беспрерывно, хотя и едва заметно, движется будто бы как раз в обратном направлении: от худшего к лучшему. Кант однако же не одобряет этого мнения, потому, что оно почерпнуто не из личного опыта и нравственное усовершенствование в добре смешивается с цивилизацией – что очевидно не одно и тоже.

Впрочем, выставлять мрачную сторону мировой жизни в особенности любят философы – пессимисты. По учению, например, Шопенгауэра, жизнь мира состоит лишь постоянном страдании, никогда не удовлетворяемом стремлении, в борьбе, которая никогда не заканчивается, в лишениях и скорбях, болезнях, вражде. Такую беспрерывную борьбу и враждебность, неудовлетворяемость беспрестанного стремления и бесцельность жизни Шопенгауэр усматривает уже в неограниченной природе и притом даже в таких простых явлениях, как тяготение, химическое сродство, электричество, гальванизм и т.д. Некоторый род физического страдания он находит присущим так называемым инфузориям, лучистым и насекомым. Но со всею ясностью и в поразительных «всепоглощающих» размерах зло, по его словам обнаруживается в жизни высших животных и в особенности жизни человека. «Мы видим, – говорит Шопенгауэр, – как не только каждый старается вырвать у другого то, что он сам хочет иметь, но часто бывает даже так, что один, чтобы увеличить свое благополучие, хотя на самую незначительную ступень, разрушает все счастье или жизнь другого. Безграничная и ужасающая сила эгоизма, обнаруживаемого человеком, превышается лишь явлениями злости, которая совершенно бескорыстно ищет страдания других, без всякого расчета на свою собственную выгоду от этого». «Каждый, – говорит Шопенгауэр в другом месте², – кто пробудился от первых юношеских грез, принял в расчет собственный и чужой опыт, оглянулся на жизнь, на историю минувших и собственного веков, наконец, на произведения великих поэтов, без сомнения, если только какой-либо неизгладимый предрассудок не искалечил его суждения, признает результат, что мир людской есть царство случайностей и заблуждения, которые немилосердно в нем хозяйничают, в большом, как и в малом, но рядом с которым еще и глупость и злоба взмахивают своими бичами: из этого выходит, что все лучшее пробивается только с трудом, благородное и мудрое всегда редко доходят до проявления и достигают влияния или услышания; но бессмысленное и превратное в царстве мысли, плотское и безвкусное в царстве искусства, злое и коварное в царстве действия собственно владычествуют вполне, задерживаемые лишь краткими перерывами; напротив превосходное во всяком роде составляет лишь исключение, один случай из миллионов, и потому, если оно высказалось в долговечном произведении, то последнее затем, переживая ненависть своих современников, стоит уединенно, хранится, подобно аэролиту, происшедшему из другого порядка вещей, чем здесь царствующий. Что касается жизни отдельного человека, – продолжает Шопенгауэр, – то каждая история жизни есть история страдания: ибо каждое жизненное поприще – большей частью непрерывный ряд больших и малых невзгод, которые, конечно, каждый по возможности скрывает, зная, что другие редко должны при этом испытывать участие или сожаление, а почти всегда чувствовать удовлетворение, представляя себе муки, от которых они именно теперь избавлены; но быть может никогда человек при конце своей жизни, если он благоразумен и чистосердечен, не захочет пережить ее еще раз, а скорее гораздо охотнее предпочтет этому совершенное небытие (?). Сущность содержания всемирно – славного монолога «Гамлета» в сокращении следующая: наше состояние столь жалко, что полное небытие решительно следовало бы ему предпочесть». Таким образом, Шопенгауэр, конечно, совершенно непреднамеренно приходит в своей оценке мировой жизни к такому же заключению, какое высказывают, как мы видели Соломон и Иов, под невыносимым гнетом страданий сказавший: «Погибни день, в который я родился и ночь, в которую сказано: зачался человек!... Для чего не умер я, выходя из утробы и не скончался, когда вышел из чрева?» (Иов. 3:3, 11).

Оптимизм, по мнению Шопенгауэра, есть дело легкомыслия и непонимания жизни. Столь часто оплакиваемая краткость жизни, говорит он, быть может, именно и есть самое в ней лучшее. Если бы каждому представить воочию ужасные страдания и муки, коим жизнь его постоянно открыта он бы содрогнулся и если провести упорнейшего оптимиста по больницам, лазаретам и хирургическим камерам истязаний, по тюрьмам, комнатам пыток и невольничьим хлевам, через поля сражений и места казней, затем раскрыть перед ним все мрачные обители нищеты, куда он заползает от взоров холодного любопытства, и под конец дать ему возможность заглянуть в башню голода Уголино; то наверное и он бы напоследок убедился какого рода этот meilleur des mondes possible. Откуда же иначе Данте взял материал для своего Ада, как не из нашего действительного мира»?

Вообще, прочитав главное сочинение Шопенгауэра – «Мир как воля и представление», невольно выносишь впечатление, что его автор только иллюстрирует и философски раскрывает истину того положения, которое было высказано еще святым апостолом Иоанном – что весь мир во зле лежит. Правда, Шопенгауэр накладывает слишком густые краски на свою картину, изображающую господство в мире зла, скорбей, бедствий и страданий, и через это впадает в крайность и односторонность, совершенно расходясь уже с учением Божественного Откровения. Святой апостол Иоанн, указывая на зло, господствующее в мире, как и ветхозаветные писатели – Иов, Соломон и Иисус сын Сирахов, имеет в виду только мир человеческий, царство греха. Вообще Священное Писание как ветхого, так и нового завета весьма мало говорит о зле, проявляющемся во внешней природе; оно указывает нам по преимуществу только на бедствия, скорби и страдания человечества и притом – именно как на последствия греха, как на наказание за нарушение и оскорбление воли Божией. Шопенгауэр напротив всегда имеет в виду весь мир, как он вышел из рук Творца. Поэтому существенный недостаток в суждениях Шопенгауэра о свойстве и характере мировой жизни состоит главным образом в том, что Шопенгауэр видит в мире только проявление гнева Божия и, как бы совершенно ничего не хочет знать о делах Божественной любви, милосердия, премудрости, благости и святости, следы которых в мировой жизни более заметны, чем даже следы гнева. Тем не менее, если на время забыть об этом недостатке, то образ злостраждущего мира, нарисованный Шопенгауэром, производит вообще весьма сильное и подавляющее впечатление. И основание для той популярности, какою пользовался и еще теперь пользуется Шопенгауэр, следует искать, собственно, не в его философских выводах, и не в его пантеистическом мировоззрении, которое не заключает в себе ничего нового и оригинального, в сравнении с философским мировоззрением элеатов, Спинозы, Фихте, Шеллинга, Гегеля и т.п., а именно в его глубоком и смелом раскрытии мрачной стороны мировой жизни.

Гартман, вернейший и последовательнейший из учеников Шопенгауэра, вполне сходится со своим учителем в указании на то зло, скорби, страдания и бедствия, которыми переполнена жизнь этого мира. В своем главном сочинении «Philosophie des Unbewussten» (Berlin, 1872) всю двенадцатую главу (стр. 629–737) он посвящает изображению теневой стороны мира и решению вопроса: что в этом мире заслуживает предпочтения – бытие или небытие? Само собой понятно, что он отдает предпочтение небытию. При этом, как на своих предшественников и единомышленников он указывает на Платона, Канта, Фихте, Шеллинга и Шопенгауэра.

Материалисты, и в особенности последователи Дарвина – эволюционисты, хотя и признают существующее в мире зло явлением совершенно естественным и потому даже необходимым, но также не скупятся на мрачные краски для изображения борьбы и враждебности, безгранично будто бы проявляющихся в мировой жизни.

Как увидим позже, нельзя согласиться ни с Шопенгауэром, ни с Гартманом, ни с новейшими материалистами относительно того, в чем следует полагать сущность зла и из какого источника оно вытекает; нельзя согласиться с их выводами и заключениями; но указываемый ими факт существования в мире зла в тех ужасающих размерах, которые определить они затрудняются, во всяком случает заслуживает полного внимания и серьезного обсуждения. Между прочим, мы находим совершенно верным замечание, сделанное Шопенгауэром – что зло мало заметное в неорганическом и растительном царстве, с большею силою проявляется в царстве животных, а во всей своей, так сказать, наготе обнаруживается в жизни человечества. Наконец, не без основания поступает Шопенгауэр и в том случае, когда проявление зла ставит в тесную внутреннюю связь с волей и самосознанием человека. Для нас эти пожелания весьма важны и нам придется к ним возвратиться еще раз.

Чтобы правильно судить о сущности зла и верно указать источник его происхождения, нам необходимо предварительно точно установить само понятие о зле. Итак, что такое зло? Нельзя не отметить того бросающегося в глаза обстоятельства, что редкие из философствующих мыслителей решаются дать прямой и точный ответ на этот вопрос. В большинстве рассуждений, предметом которых служит господствующее в мире зло, ответ это обыкновенно обходится полным молчанием, как нечто будто бы само собой совершенно понятное и не требующее никаких разъяснений. Но в действительности дело это находится вовсе не в таком положении и вовсе не так маловажно, как кажется на первый взгляд, потому что от такого или иное понятия о зле непосредственно зависит решение вопроса о сущности и происхождении зла, его характере и значении, в общем, течение мировой жизни.

Из рассуждений различных мыслителей о зле с несомненностью вытекает, что в большинстве случаев они (мыслители) разумеют под злом явления далеко не одного и того же порядка, а потому естественно часто расходятся между собою и в своих заключениях о сущности и происхождении этих явлений. Впрочем, есть один пункт, относительно которого достижимо, по – видимому, некоторое соглашение. За исключением пантеистов, материалистов и атеистов почти все философствующие мыслители более или менее склоняются к тому, что зло вообще есть нечто противоположное добру, отрицание его; а потому и понятие о зле они ставят обыкновенно в непосредственную зависимость от понятия о добре. Но тут встречается новое затруднение: что нужно разуметь под добром? В определении понятия добра, мыслители так же далеко расходятся между собой, как и в определении зла. С уверенностью можно однако же сказать, большинство философствующих мыслителей старается определить добро как нечто такое, что необходимо должно быть или что входит в понятие порядка, а зло – как то, чего не должно быть, но что в действительности существует и что мыслится как нарушение порядка. Такого определения, между прочим, придерживаются и Гегель, и известный христианский апологет – Эрнст Навиль³. И с этим определением, конечно, можно было бы согласиться, так как оно, без сомнения, стоит выше других⁴. Но здесь опять рождается вопрос: чем мы должны руководствоваться при определении того, что должно быть и чему не следовало быть? Очевидно, нужен твердый и для всех одинаково обязательный критерий для отличия добра и зла; а его-то, к сожалению и нет. В отыскании такого критерия теперь состоит новое затруднение, и при том – затруднение такого рода, которое устранить нелегко.

Дело в том, что представители каждого философского мировоззрения предлагают свой собственный критерий, с помощью которого будто бы только и возможно установить решительную границу между добром и злом. Но все эти критерии или находятся в непримиримом противоречии между собою, или не могут быть приняты нами потому, что вместо обещаемого различия приводят только к смешению нравственных начал, к сбивчивости представления о добре и зле. Исследователю, не принадлежащему ни к какому школьно – философскому направлению, грозит опасность запутаться в лабиринте философских гипотез и предложений. Во всяком случае, что ему неизбежно предстоит сделать, это – подвергнув беспристрастной и всесторонней критической оценке достоинство всех предлагаемых критериев, выбрать из них один, так как естественно предполагать, что из всех указываемых критериев истинным может быть признан только один.

Останавливаем внимание читателей лишь на важнейших и наиболее популярных критериях, которыми руководствуются философствующие мыслители при определении добра и зла.

Эвдемонисты, да и некоторые другие мыслители как древнего, так и нашего времени, при определении добра и зла советуют, например, руководствоваться идеею счастья и удовольствия. Добро, говорят они, есть то, что составляет счастье и удовольствие для людей, зло – то, что составляет наше несчастие, а также и все наши злые (?) наклонности⁵. Так как человеческой природе свойственно стремление к счастью и удовольствию, то, по их мнению, должно быть (т.е. есть добро) только то, что составляет счастье людей; что противодействует ему, тому не следовало быть, то есть зло. Этот критерий, конечно, можно было бы принять; но к сожалению, самое понятие о счастии и несчастьи у людей слишком разнообразно, изменчиво, случайно и противоречиво. Так например, одни полагают счастье в славе, богатстве, высоком общественном положении, чувственных удовольствиях; другие с большим основанием считают все эти мнимые блага напротив источником или, по крайней мере, почвою, на которой развивается зло, несчастие и пороки; наконец третьи прямо утверждают, как несомненное, что счастья на земле вовсе даже и нет, что здесь только одно горе, страдания, скорби, и что этот мир есть самый худший из возможных миров, в котором не стоит даже и жить (пессимисты). Кому же верить и кто прав? Ясно, что указываемый эвдемонистами критерий слишком субъективен и неустойчив.

Пантеисты, уверенные, что весь мир есть только необходимое развитие абсолюта – всеединого (у элеатов), абсолютной субстанции (у Спинозы), Я (у Фихте), абсолютной идеи (у Гегеля), абсолютной воли (у Шопенгауэра) или бессознательного (у Гартмана) – прямо утверждают, что в мире должно быть все, что есть, так как все существует по необходимости, а, следовательно, должно быть и то, что мы называем злом. Здесь, очевидно, зло совершенно отождествляется с добром, а потому не может быть указан и критерий для того, чтобы отличить добро и зло, так как все существующее необходимо должно быть, т.е. все есть добро, если под добром следует разуметь то, что должно быть.

Материалисты и позитивисты в этом случае приходят к тому же самому результату, какой получился и у пантеистов. Так Бюхнер, например, высказывает следующие положения: «Идея добра не имеет абсолютного значения»⁶. «Неопределяемость понятия добра – дело известное; заповеди Божии созданы (gemacht) самими теологами»⁷. «Так как нет свободы воли, нет ответственности, то грех и виновность – чепуха (Unding)… Общие моральные понятия до такой степени относительны, противоречивы между собой, зависимы от внешних обстоятельств и индивидуальных воззрений, что должно оказаться совершенно не возможным приобрести какое либо абсолютное определение добра»⁸. «Не вследствие греха, а по необходимости жизнь человеческого рода есть bellum omnium contra omnes, всеобщая война, в которой каждый всеми возможными способами старается победить, даже уничтожить другого. Каждый делает, что, по его мнению, можно делать безнаказанно, обманывает, эксплуатирует другого, в убеждении, что никто лучше не поступит и с ним. И кто вообще не идет эти путем, того по справедливости считают дураком, не могущим идти им⁹. Преступления – суть естественные явления, вытекающие необходимо из неизменных причин, как круги земного шара¹⁰. Спрашивается: какой критерий могут указать материалисты для определения добра и зла и для точного их разграничения между собой?

У деистов и оптимистов также напрасно стали бы мы искать верного и для всех одинаково обязательного критерия, руководясь котором мы, без опасения каких-либо возражений, могли бы сказать: «вот это – добро, а это – зло!» Собственно говоря и деисты и оптимисты так же отрицают существующее в мире зло, как отрицают его все материалисты, пантеисты и позитивисты. Впадая в крайность, противоположную пессимизму, оптимисты утверждают, что этот мир есть наилучший из всех возможных миров, и если пессимисты видят в мире только господство одного зла, то оптимисты наоборот, хотели бы видеть в нем только одно добро. К тому же заключению приходят и деисты, предполагая, что настоящий мир так прекрасно устроен во всех отношениях, что исключается всякая возможность сверхъестественного «вмешательства» Божества в течение его жизни – что ему с самого начала даны такие совершенные и неизменные законы, по которым его жизнь может развиваться совершенно самостоятельно, без всяких уклонений и нарушений раз данного порядка. Как на критерий для разграничения областей добра и зла, хотя последнего в сущности будто бы и нет, и деисты и оптимисты одинаково указывают на принцип целесообразности. Что целесообразно, то – добро и порядок, что – нецелесообразно, то – зло и беспорядок.

Но несправедливо смешивать добро с действием целесообразным, а зло считать за явление нецелесообразное. И зло может достигать (и достигает) своей цели, а потому и оно может быть в своем роде явлением целесообразным, не становясь, однако же, через это добром. Злодеяния (например, подлоги, мошенничества, кражи и т.д.) для своего осуществления нередко требуют гораздо большего ума и сообразительности, чем даже совершение какого-либо доброго дела и нравственного подвига. Целесообразность предполагает необходимое участие ума, всякое же доброе и злое дело должно быть приписываемо, прежде всего, влиянию доброй или злой воли. А так как целесообразность свидетельствует только о мудрости субъекта, производящего целесообразные действия, безразлично относясь к его воле, то с этой точки зрения всякое зло легко может быть смешано с добром или обращено в него. Здесь именно нужно искать основания и для того всем известного иезуитского положения, по которому цель оправдывает средства, и которое способно извратить все истинно нравственные понятия. И действительно, у деистов и оптимистов зло исчезает, превращаясь или в развивающееся добро или в простое средство для достижения и более ясного уразумения добра. Но как в том, так и в другом случае одинаково допускается полное смешение нравственных понятий, безразличие добра и зла.

Уже у Лейбница в его Теодицее¹¹, мы встречаем например такие мысли: «Как меньшее зло есть в каждом роде добро, так и меньшее добро есть в некотором роде зло, если оно полагает препятствие для появления большего добра (значит, добро не всегда остается добром, но может переходить во зло и наоборот). Часто зло служит причиною (!) добра, которое совершенно не произошло бы без этого зла. Часто даже двойное зло дает бытие (!) одному великому добру: Et si fata volunt, bina venena juvant (и если судьбе угодно, то помогает и двойной яд)... Иногда командующий армией допускает счастливую ошибку, которая доставляет ему победу в большом сражении». «Немножко кислоты, остроты, и горечи, – говорит Лейбниц далее, – часто нравятся нам больше сахара; тени усиливают цвета, и даже (музыкальное) разногласие, появляющееся в должном месте, рельефнее представляет гармонию. Мы хотим быть приведенными в трепет канатными плясунами, вот-вот готовыми упасть; и нам нравятся трагедии, почти заставляющие нас плакать. Наслаждались ли бы мы здоровьем и достаточно ли воздавали бы за него благодарение Богу, если бы никогда не испытывали болезни? И не надобно ли, большею частью, немножко скорби для более ясного ощущения блага, т.е. для создания его более великим?» Странное рассуждение! Зло оказывается явлением не только необходимым, но благотворным и полезным. «Зло дает бытие великому добру». «Зло служит причиною добра»! Но причина должна заключать в себе более силы, чем сколько она сообщает своему действию, или следствию; ясно, что зло уже поставляется выше добра. Какой же здесь может быть дан критерий для отличия добра от зла? Но продолжая развивать последовательно положения Лейбница далее, мы можем придти к самым ужасным выводам. Терзание невинных людей дикими зверями доставляло звероподобным язычникам удовольствие; следовательно, терзание невинных людей дикими зверями ради удовольствия, подобно плясанию на канате, есть добро? Чтобы достичь победы полководец по отношению к врагам нередко употребляет обман, имеет дело с лазутчиками, старается, как можно более истребить врагов; следовательно, ложь, обман и убийства когда-либо могут стать добром?

Но если выводы Лейбница требуют серьезного отношения к себе, то у других писателей, разделяющих его взгляды, можно встретить рассуждения о зле с точки зрения целесообразности и такого рода, что они могут вызвать только улыбку. Так, например, некоторые утверждают¹², что болезни людей также приносят большую пользу, вследствие чего их нельзя считать злом. «Каким же это образом?» – спросит удивленный читатель. «Неужели имеется в виду доход врачей и аптекарей? Или речь будет о нравственном усовершенствовании больных?» Нет, имеется в виду интеллектуальное благо всего человечества. Эти физические страдания, – говорят, – заставляют людей внимательно изучать целительные силы природы, на которые они, без существования болезней, конечно, не обращали бы никакого внимания. По поводу этого рассуждения можно сказать только вместе с Фозеном¹³: «Какая нам сама по себе (без отношения к болезням) польза от того, что мы знаем, например, целительную силу хинной коры? «Возьмите от нас наши страдания и болезни (конечно, скажет каждый оптимистам), – и мы охотно отдадим вам все наши знания относительно того, как и чем следует их лечить! Если бы в мире не было болезней, то мы совершенно ничего бы не потеряли бы от того, если бы не имели никаких медицинских познаний. Ни для нравственного усовершенствования, ни для вечности они не нужны. А что сказать о болезнях неизлечимых, о старости, смерти?... Таким же поверхностным и неосновательным является рассуждение некоторых о том, что голод полезен для человека, так как он заставляет людей работать, трудится, приобретать технические познания, делать усовершенствования, культивировать почву и т.д.¹⁴

Проводя последовательно этот принцип целесообразности в качестве критерия при оценке добра и зла можно, наконец, придти к совершенному абсурду, т.е. не только к полному смешению этих нравственных понятий, но и к превознесению зла перед добром, как и преднамечено уже Лейбницем; можно не только поставить зло выше добра, но и смотреть на него не как на наказание для людей за грехи и дурную жизнь, но как на особенное благо, как на счастье, ниспосланное на землю Провидением¹⁵. В наше время к такому заключению приходят под влиянием пантеизма. Так, например, какой-то Минский в своей книге – «При свете совести» (изд. 1890г.) пишет: «Кому дороги судьбы мира, тот пусть благословит несовершенство мира и радуется своей печали!»¹⁶ Да будут они благословенны, страдания несовершенного мира! Да будет благословенно отсутствие любви, истины, свободы!»¹⁷. Что можно сказать легкомысленнее этого?

Но страннее всего то, что оптимисты и другие мыслители, рассуждающие о зле с точки зрения целесообразности, часто имеют обыкновение, для подтверждения своего взгляда, ссылаться на изречения Священного Писания. Так, они указывают на изречение Спасителя относительно слепорожденного: «Не согрешил ни он, ни родители его, но это (слепота) для того, чтобы на нем явились дела Божии» (Иоан. 9:3). Но неужели кто – либо может утверждать, что слепоту от рождения Господь здесь назвал добром, или что слепота сама по себе, а не милость Божия даровала зрение слепому? Не в пользу приведенного взгляда на зло говорит и другое изречение Спасителя: «Жена, когда рождает, терпит скорби, потому что пришел час её; но когда родит младенца, то уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Иоан. 16:21) И здесь «болезнь рождения» Господь не назвал добром и не признал даже их причиною появления человека в мир. Это изречение Спасителя говорит скорее против разбираемого взгляда, чем в его пользу, так как в не добро – бытие человека – поставлено выше зла – болезней рождения, и Господь вовсе не отождествляет их. Также неосновательны и поверхностны и все другие ссылки на Священное Писание в защиту указанного взгляда оптимистов на зло и его характер, как, например, ссылка на изречение святого апостола Павла о том, что где умножается грех, переизбыточествует благодать (Рим.5:20), и уверение Лейбница, что через свои грехи «мы стяжали Самого Иисуса Христа». Но кто понимает истинно-христианское учение тот должен согласится с нами, что не грехи наши – причина дарования нам благодати и пришествия Сына Божия на землю, а единственная бесконечная любовь Божия к людям, как говорит об этом Никодиму Сам истинный Сын Божий: «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Иоан. 3:16), или как пишет апостол Павел: «Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас» (Рим. 5:8). Обращать грех и зло в источник добра и блага значит – совершенно извращать учение истинной нравственности. Кроме иезуитов, так поступают еще только невежественные раскольники, по мнению которых, «не согрешив, не покаешься; не покаешься, не спасешься». После сказанного ясно, что принцип целесообразности, имеющий свое полное значение в суждении об уме и премудрости, совершенно не может быть принят как критерий для определения добра и зла.

Утилитаристы предлагают руководствоваться принципом пользы, или выгоды, как критерием, при помощи которого можно, будто бы раз и на всегда установить строгое различие между добром и злом¹⁸. Но нельзя признать истинным и этого критерия, потому что он не только слишком субъективен, ни и грубо эгоистичен, а следовательно – и безнравственен для того, чтобы им можно было руководствоваться в оценке нравственных действий и явлений. С утилитаристской точки зрения очевидные добрые действия легко можно признать за действия злые и наоборот. Не все то, что выгодно, есть добро, и не все то, что убыточно, есть зло. Но при последовательном проведении этого принципа, не может быть одобрено исполнение даже наивысшей заповеди Христовой о любви: «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Иоан. 15:13). Если врач, по христианской любви пользуя больного, страдающего например проказою, сам заражается его болезнью и умирает; то, с утилитарной точки зрения, такое поведение врача не может быть одобрено, потому что врач в данном случае и больному не мог принести существенной пользы и слишком много зла причинил свой смертью, своим детям и даже своим ближним, которым он уже не может более сделать никакого добра. Одним словом, – такой врач, если и не будет из приличия прямо обозван глупцом, то с утилитарной точки зрения он, во всяком случае, не благоразумен! Более откровенные из утилитаристов прямо говорят: «Люби самого себя больше всего. Любовь к врагам есть бессмыслие, потому что такая любовь против человеческой природы» (Штирнер). «Человеку позволительно все, что способно удовлетворить его естественные потребности. Глупо было бы пропускать случай, доставляющий такое удовлетворение. Масштаб нравственности заключается в изменчивых людях, а не в абсолютном Боге» (Вейлер). «Язычество прославляло ненависть к врагам; христианство требует любви даже и в отношении к врагу; но что разумнее и более морально?» Этот вопрос ставит материалист Молешот, но оставляет его без прямого ответа. Утилитаристы, как бы отвечая на этот вопрос, говорят: «Ненависть ко врагам разумнее любви к ним», т.е., прямо ставят зло выше добра. Ясно, что критерий, указываемый утилитаристами для определения добра и зла, еще менее соответствует требованиям истины и здравым (не эгоистичным) нравственным понятиям, чем принцип целесообразности.

Только одни христианские богословы, пока они не перестают быть истинно-христианскими, стоят на твердой и непоколебимой почве. Такою почвою для них является именно Божественное Откровение. Христианские богословы также утверждают, как и философствующие мыслители, что добро есть то, что должно быть, а зло – то, чему не следовало бы быть; но при определении того, что должно быть и чего не должно быть, т.е., при определении добра и зла, они прямо и исключительно руководствуются волей Божией, как она выразилась по Божественному Откровению, в творении мира и в примышлении о тварях: что входит в первичный план мироздания, что заповедовано или повелено Самим Богом, в чем видны действия Промысла Божия для спасения людей, то, по учению истинно-христианских богословов – добро, что противоречит воле Божией, то – зло. Только один этот критерий (т.е. Божественное Откровение) для определения добра и зла может быть назван объективным, неизменным и всегда себе равным.

Уже на первой странице Библии под добром ясно разумеется нечто такое, что входит в Божественный план мироздания, что получило свое бытие непосредственно от Бога и что обладает всеми свойствами и совершенствами, которые предначертаны Божественной премудростью. По свидетельству Слова Божия, Сам Бог семь раз назвал Свое творение – добрым, хорошим (Быт. 1:4, 8, 10, 12, 18, 21, 25); а по окончании творения, как замечает Бытописатель (Быт. 1:31), «увидел Бог все, что Он создал, и вот хорошо весьма». Поэтому добро, как существующее в мире согласно первичному плану мироздания, т.е., согласно Божественной мудрости и благости, христианские богословы определяли как нечто субстанциальное и существенно необходимое, как то, что должно быть. Но в выражении – «должно быть» необходимо мыслится понятие бытия и такой жизни и именно такого бытия и такой жизни какие должны быть, т.е. вполне удовлетворяющие благим требованиям воли Божией. Таким образом бытие или жизнь, вполне согласная с волею Божией, как говорят истинно верующие люди, есть самая высшая форма добра, проявляющегося в этом мире, или адекватное выражение своей идеи, как говорят философствующие мыслители. И жизнь, поэтому не без основания называют драгоценным даром Божиим или высшим благом человека на земле. С этой точки зрения, само собой разумеется, уже легко указать и все те действия и явления, которые должны быть названы добрыми. Это – те действия и те явления, которые дают возможность бытию или жизни правильно развиваться по пути, предсказанному Божественным Промыслом и предначертанному в самой идее истинного богоугодного бытия или долженствующей быть жизни.

Так как злом все, как мы видели, признают то, что составляет совершенную противоположность добру, то после сказанного уже и не трудно определить и понятие зла. Если добро есть нечто субстанциональное, существенное и необходимое, как явившееся в этом мире согласно Божественному плану мироздания, или согласно идеи истинного бытия; то зло, следовательно, есть нечто случайное, не субстанциональное, то, чему бы не следовало быть, что несогласно с волею Божию и что не входило, как составная и необходимая часть, в Божественный план мироздания – что не создано Богом и с чем человек может и должен вступить в борьбу. Вот почему хотя зло разлилось в мире бурным потоком, и даже как бы грозит одержать победу над добром, но все мы глубоко убеждены, что это явление не необходимое, что так не должно бы быть, что злу когда-либо должен быть положен конец, потому что хотя оно и существует, но оно есть именно то, чего не должно было бы быть. Наши симпатии всегда находятся на стороне даже побеждаемого добра, которое навсегда остается для человека предметом, достойным стремления и одобрения. Напротив, зло мы презираем, мы признаем его заслуживающего отвращения и негодования и именно потому, что, по нашему убеждению, оно есть то, что не должно быть. Мы можем питать (и питаем) сострадание к убийце; но одобрять его злодеяния не станет даже самый развратный и безнравственный человек, если только он не утратил способность здраво мыслить; да и сострадание наше в данном случае, как и во всех других ему подобных, вытекает именно из нашего сознания, что человек совершил то, чего не должно быть, что против воли Божией и назначения самого человека, как оно указано в Божественным Откровении. Мы скорбим о том человеке, который своею дурною, развратною жизнью разрушает свое здоровье и разумный строй своей жизни. Мы сознаем, что его поведение дурно, не естественно, такое, которого не должно быть, что оно есть зло и для него, и для других – и мы находили бы хорошим, естественным и разумным, т. е. делом добрым, если бы этот человек оставил свою порочную жизнь и стал вести себя так, как должно, как следует, т. е., согласно своему назначению или, – говоря точнее словами истинно верующих, – если бы он снова стал жить, как того требует воля Божия, ясно возвещенная людям в Божественном Откровении.

Таким образом, и по своей идее и по всеобщему убеждению человечества, зло есть то, чего не должно было бы быть, есть явление не субстанциональное, а случайное, противное Божественному плану мироздания и промышления, и как ни глубоко коренится оно в мире и в особенности в природе человека, но все согласны с тем, что оно есть явление не естественное и разрушительное, с которым так или иначе нужно бороться для того, чтобы смягчить его разрушительные действия или даже положить конец самому его существованию, хотя в тоже время человеческое сознание ясно видит всю недостаточность естественных сил и средств для полного достижения этой великой цели.

И история, и ежедневный опыт свидетельствуют нам о том, что все человечество не признает зла бытием субстанциональным, что все человечество убеждено, что зло есть то, чего не должно бы быть, почему все лучшие люди всегда работали и работают особенно усиленно в настоящее время над изысканием средств для борьбы со злом и, где возможно, для совершенного искоренения его. Так, агрономы стараются найти средство, которое бы заставило землю вместо терний и волчцов давать прекрасные плоды и обильные урожаи; ветеринары ведут борьбу с болезнями животных; акушеры и акушерки работают над изысканием средств, чтобы в меньших болезнях происходило рождение детей; врачи заботятся об облегчении человеческих страданий и недугов, стараясь, насколько возможно, отдалить от человека день его смерти. Средневековые алхимики нередко в течение всей своей жизни работали над отысканием «философского камня», который бы навсегда освободил человека от роковой его участи: «земля еси и в землю отыдеши» (Быт.3:19). Педагоги указывают средства для уничтожения дурных и злых наклонностей, проявляющихся у детей. Законодатели трудятся над тем, чтобы изгнать зло из общественной и государственной жизни; той же цели, хотя и другими средствами, стараются достигнуть богословы и философы, проповедники и публицисты, литераторы и поэты, осуждающие человеческие пороки и восхваляющие добродетели. Все эти общественные деятели, все эти лучшие представители человечества самой своей дружной работой ясно свидетельствуют о своем убеждении, что хотя зло есть и универсальное явление, но что оно существует не необходимо, что следовательно борьба с ним возможна и даже неизбежна.

Средневековые богословы, как, например, Эригена, Петр Ломбард и Николай Кузанский, – определяли еще зло, как простое отрицание добра. Но уже Фома Аквинат нашел такое определение зла неудовлетворительным и отверг его. В свою очередь он определил зло как privatio boni debiti, т. е., как лишение или отнятие того добра, которое должно быть и поставление на его место того, чего не должно было бы быть. Это определение зла и теперь является господствующим у католических богословов. И действительно, в нем верно указывается черта, характеризующая основное свойство зла. Если здоровье, например, должно быть признано добром или благом, потому что оно содействует высшему благу – бытию в его дальнейшем развитии и согласно его Божественному назначению, то ясно, что лишение или потеря этого блага и замена его болезнью и физическими страданиями есть зло, так как такая замена препятствует или, по крайней мере, затрудняет правильное развитие бытия и ускоряет разрушение, гибель, небытие.

Если зло есть то, чего не должно было бы быть, то ясно, что самою выдающейся формой его проявления должно быть признано разрушение, беспорядок, смерть, небытие и уничтожение. А с этой точки зрения легко уже определить и все те действия, все те явления, которые должны быть названы злыми. Это – те явления и те действия, которые производят беспорядок, разрушают правильное течение жизни, ускоряют или причиняют смерть, погибель, уничтожение…

Так как в настоящем мире мы различаем два рода бытия – бытие физическое и бытие духовное, то понятно, что только в этих двух формах бытия проявляется и зло: а) зло физическое и зло моральное или нравственное. Физическим злом называется все то, чего, по нашему убеждению, не должно было бы быть в физической природе, что нарушает порядок внешней жизни и что вообще затрудняет правильное развитие физического бытия, например пожары, голод, вулканические извержения, землетрясения, физические страдания, болезни, смерть. Нравственным или моральным злом (вопреки общепринятому словоупотреблению следовало бы эту форму зла назвать злом в области нравственной жизни, а не нравственным злом) называется все то, чего не должно было бы быть в области нравственной или духовной жизни, что нарушает правильный строй её, производя уклонение от богоугодного развития нравственного бытия, одним словом – то что в религиозной области обыкновенно называется грехом. Августин и в особенности Лейбниц¹⁹ указывают еще третий вид зла – зло, так называемое метафизическое, под которым они разумеют, собственно, «простое несовершенство» или ограниченность конечных существ и конечного бытия, отсутствие у известного рода существ таких действий и атрибутов, которые, по самому назначению своему, могут принадлежать существам иного и преимущественно – высшего порядка. Но то, что является результатом ограниченности конечного бытия, очевидно, еще не должно быть признаваемо злом. В самом деле, следует ли считать злом то, что конечное создано бесконечным, что растения лишены рассудка, что человек не обладает крыльями и не может, подобно орлу, парить в небесах, что он не всеведущ или что, по ограниченности своего разума, он не может постигнуть самой сущности вещей, что он не всемогущ, не вездесущ, т. е., что он создан только человеком и не может обладать божескими свойствами? Конечное существо вовсе не совершает зла, когда оно действует в пределах своего назначения и когда его действия по необходимости являются ограниченными. Конечное существо, при всей своей ограниченности, в некоторых отношениях может даже иногда сознавать себе вполне счастливым и не испытывать тех мучений, от которых не бывают свободными и существа менее его ограниченные. Ежедневный опыт свидетельствует ясно, что жизнь бедного крестьянина нередко складывается лучше и счастливее, чем жизнь человека, обладающего большими средствами и стоящего на высшей ступени умственного развития. Что так называемое метафизическое зло, не есть зло в собственном смысле, это прямо вытекает и из самого понятия о зле. Как мы сказали уже, зло есть лишение добра; т. е., того, что должно быть, что должно принадлежать известному существу согласно его идее или его познанию по превечному плану мироздания. Потому, например, лишение зрения для человека есть несомненное зло. Но учение о метафизическом зле выходит уже за пределы такого понятия о зле и хочет считать злом даже не лишение, а неимение или простое отсутствие того, что по самому назначению своему не должно принадлежать существам данного порядка.

При суждении о зле и его сущности необходимо постоянно иметь ввиду, что явления и действия как в физическом, так и в духовном мире сами по себе, собственно говоря, не могут быть признаваемыми ни добрыми, ни злыми, но они являются таковыми только в зависимости от своего направления, которое они принимают, а соответственно и от того, соответствуют они, по своему направлению и характеру, плану мироздания или уклоняются от него, содействуют ли они достижению блага или противодействуют ему. Следовательно, и сущность зла нужно полагать не в тех явлениях и действиях, которые мы называем злыми, а в том начале или силе, которая дает этим действиям направление, несогласное с целями богоугодного бытия, и потому делает их злыми. Железная дорога, например, имеет своим назначением доставлять пассажирам удобство сообщения. Пока поездом управляет лицо, честно выполняющее свои обязанности, и пока не примешивается к его действиям какая-либо злая воля, мы пользуемся всеми благами этого великого изобретения и признаем его делом добрым, благословляя великий и гениальный ум изобретателя. Но как скоро управление железной дорогой попадает в руки дурных и безнравственных людей, не соответствующих своему назначению, раз вмешиваются в это дело злоумышленники – и это гениальное изобретение может причинять людям страшное зло и невыразимые бедствия. И так ясно, что даже одно и то же действие или явление может быть и добрым и злым, смотря по тому, из какого источника оно вытекает, и какая сила его движет. Таковыми в особенности оказываются явления в области физической природы.

Так называемое физическое зло в области внешней природы является главным образом в форме временного и случайного нарушения порядка, или правильного течения жизни, и, само по себе будучи физическим явлением совершено естественным, т.е. происходящим по неизменным законам природы оно оказывается злом, собственно говоря, только для человека и лишь отчасти для животных, причиняя им вред, убытки, скорби, болезни, а нередко – смерть. Так например наводнение – само по себе явление не только естественное, но во многих отношениях даже благотворное; тем не менее сколько оно причиняет зла людям и животным, затопляя целые города, села, поля, разрушая жилища, оставляя множество семейств без крова, без пищи, без имущества, отнимая у многих жизнь, распространяя различные болезни, унося корм, приготовленный для скота и т.д!.. Солнце согревает и освещает землю; без него сам человек не мог бы существовать на земле; в зависимости от него находится вся жизнь природы – и людей, и животных, и растений; оно влияет на состав и характер воздуха, на климат, на достоинство всех земных плодов. Было время, когда люди даже боготворили это небесное светило, определяющее пределы дня и ночи, боготворили, высоко ценили его благотворное значение для жизни. Но это же самое, столь благодетельное во многих отношениях светило, нередко оказывается причиной страшных бедствий для человека, причиняя смерть (солнечный удар), засухи, неурожаи, болезни, истребляя луговые травы, только лишь взошедшие на полях посевы и т.п. Прекрасна и восхитительна картина, изображающая вулканическое извержение Везувия; но сколько горя и зла жителям Помпеи принесло это само по себе совершенно естественное явление природы! Землетрясение, произведшее некогда страшное опустошение в Лиссабоне и Греции, будучи явлением, происходящим по неизменным физическим законам, и теперь причиняет людям нередко ужасные бедствия и производит страшную панику не только между людьми, но и между животными. Та самая буря, которая очищает воздух, также нередко является причиною великих бедствий и скорбей, производя кораблекрушения со множеством человеческих жертв, разрушая дома, опустошая поля, истребляя деревья, усиливая пламя пожара и т.д. Благотворный для земли и воздуха дождь, которого так часто молит у Бога хлебопашец, размывает, однако же, целые горы, скалы которых, обрушиваясь вниз, покрывают собой нередко целые селения или, по крайней мере, производят в них страшные опустошения. Кроме того, этот же самый благотворный для плодородия земли дождь, промочив до кости человека, нередко причиняет ему страдания, болезни, а иногда даже и смерть, делает несчастными сиротами его детей и таким образом увеличивает в мире скорби, страдания и бедствия. Растения составляют прекрасную и здоровую пищу для человека и животных; но сколько есть между ними ядовитых и вредных, – и сколько погибло людей, сколько испытано зла, пока человечество научилось распознавать эти ядовитые растения! Воздух есть величайшее благо для человека, животных и растений; без него ни человек, ни животные, ни растения так же не могли бы существовать, как и без солнца или воды, – и однако-же этот самый воздух, насыщенный миазмами и вредными микроорганизмами, часто бывает единственным и самым удобным проводником различных эпидемических болезней – чумы, холеры, моровой язвы. А это зло столь ужасно для человечества, что христианская церковь нашла необходимым в число своих обязательных и ежедневных молитв ввести даже особое прошение «о благорастворении возду́хов». Пусть все эти и подобные им явления в области физической природы совершаются по необходимым и неизменным законам природы; пусть они признаются с полной справедливостью явлениями благотворными и во многих отношениях весьма полезными. Но неоспоримо также и то, что они причиняют много зла, скорбей, бедствий и страданий людям и даже отчасти животным. Отчего же это зло падает на головы несчастных людей? Отчего эти явления не ограничиваются только одними благотворными последствиями? Как объяснить себе то, что одни и те же явления в области физической природы в одно и то же время для одних бывают благодетельными, для других вредными? Отчего все люди не получают от них одного только добра и пользы? Конечно, причиною многих бедствий, испытываемых от этих явлений физического мира, может быть признан сам человек, поступающий часто неосмотрительно и необдуманно и не берегущий самого себя. Так можно объяснить простуду от дождя и холода, некоторые бедствия во время наводнений, пожара, бури и т.д. Тем не менее, много еще остается и таких физических бедствий, которых не может предотвратить самый осторожный и предусмотрительный человек; таковы например засухи, неурожаи, землетрясения, градобития и т.д. Впрочем, уже одно то обстоятельство, что эти явления в области физической природы сами по себе безразличны, что они являются иногда злыми только для людей и при том – не всегда для всех, а лишь для некоторых, заставляет нас, так сказать, предугадывать, что причину этого зла следует искать не в физической природе, а у самого человека, для которого эти явления только и оказываются злом.

Если в физическом неодушевленном мире проявление зла заметно еще не с особенной ясностью, его характер еще не обнаруживается с достаточной неопределенностью, и если здесь оно может быть принимаемо только в смысле некоторого беспорядка, происходящего в природе, в смысле вреда, убытка и неприятности для человека и отчасти для остальных животных; то природа одушевленная, мир живых существ – от насекомых до человека – представляется уже как бы исключительным царством зла, насилия, борьбы, враждебности, смерти и уничтожения. Здесь именно господствует тот роковой закон, который принято некоторыми называть «bellum omnium contra omnes» – «войною всех против всех». Весь видимый нами мир наполнен как бы существами, безгранично враждебными друг к другу. Насекомые, пресмыкающиеся и животные истребляют и уничтожают друг друга самым безжалостным образом. И целью этой всеобщей борьбы становится не победа только одного живого существа над другим, или ограничение одного в пользу другого, а совершенное уничтожение и смерть другого существа, т.е., зло в его наивысшем обнаружении. Некоторые оптимисты, а также и многие католические богословы даже в истреблении животными друг друга еще не видят настоящего зла и почти готовы признать это явление добром или, по крайней мере порядком, который должен существовать даже в наилучших из всех возможных миров. «Что касается зла, которое претерпевает неразумная тварь (насколько у неё может быть речь о зле), говорит например католический богослов Гаке²⁰, то повсюду оно является как средство для высшей цели (принцип иезуитов!), в сущности, не как нарушение (?), а как сохранение физического порядка. Смотрят например, как на зло на то, что так часто солнечный луч опаляет растение, наводнение опустошает целые засеянные поля, молния раскалывает могучий дуб, точно также, что растения безжалостно истребляется животными, а эти последние – опять друг другом и в особенности человеком, их страшным врагом. Но на эти различные индивидуумы и роды творений следует смотреть не как на изолированные существа, но как на членов и особенные виды высшего и более всеобщего порядка, которые поэтому подчиняются также и высшим, более всеобщим законам. Если в физическом мире сохранение целого и всеобщего порядка требует, чтобы было уничтожено отдельное и разрушен особый порядок, то зло низшего порядка становится добром высшего и потому не есть доказательство против, но наоборот в пользу премудрости Божией. Конечно, – заключает указанный католический богослов, – мы не всегда знаем связь особенных зол и малых беспорядков со всеобщим порядком, потому что мы не знаем совершенно систем законов, которыми управляется мир. Если бы мы могли обозреть все кольца в великой цепи мировых вещей, как Тот, Который держит в Своей всемогущей руке первое и последнее, то там, где нам является теперь беспорядок и дисгармония, мы увидели бы только чудный порядок и гармонию. Но наше незнание, ни в каком случае не уполномочивает нас роптать на Творца и Правителя универса».

Совершенно верно, что «борьба всех против всех», господствующая в царстве животных, ничего не говорит против премудрости Творца и Благопромыслителя, как испорченные своенравными детьми часы ничего не говорят против мудрости часового мастера, прекрасно устроившего их с самого начала. Совершенно верно, что никто не имеет права роптать на Бога за существующее в мире зло, так как не Он должен быть признан его виновником. Но, как мы видели, нельзя судить о зле с точки зрения его целесообразности, потому что в этом случае мы допустим совершенное смешение нравственных понятий и не только отожествим добро со злом, но и признаем зло главным источником добра, как это случилось у Лейбница. Верно и то, что в настоящем мире одно животное поддерживает свое существование за счет других. Но кто все-таки не содрогается всем существом своим, видя, как кровожадный волк растерзывает своими зубами беззащитного ягненка? Кого не возмутит пролитая и сгустившаяся кровь даже и растерзанного животного? А это что значит, как не то, что само существо наше возмущающееся при виде страдания животных свидетельствует нам, что эти явления не должны бы иметь места, что они зло?

Оптимисты, кроме того, обходят глубоким молчанием длинный ряд явлений, которые совершенно не объяснимы с их точки зрения. Дело в том, что животные истребляют не всегда только для поддержания своего дальнейшего существования; не всегда на уничтожении одних развивается бытие других. Напротив, еще чаще животные истребляют друг друга как бы только потому, что одни из них сильнее других, что они могут уничтожать и истреблять других существ, более слабых и беззащитных. Кажется, как будто бы в этом отношении они действуют по какому-то роковому закону, в силу которого они должны только уничтожать, умерщвлять и истреблять друг друга. Собаки, например, с непонятной злостью и свирепостью нападают на бессильного, беззащитного и никак им зла не сделавшего кролика, терзают его безжалостно на части и только после этого приходят в себя и успокаиваются; они даже не едят его, а только отнимают у него жизнь, уничтожая его без всякой надобности. В жалком кролике собаки не могут видеть своего врага, так что действие их нельзя объяснить ни самозащитой, ни инстинктивным побуждением к поддержанию своего существования. Зачем же отнимают они жизнь хотя бы то и у кролика? Кому она нужна? Зачем произведено это уничтожение бытия? Какой смысл в этом зле? Но таким же точно образом и кошка мучает беззащитную птичку или мышь. Она даже не уничтожает их сразу, но только как бы наслаждается страданиями и смертью истребляемых ею существ. «Так непрестанно, от червя до человека, – говорит Э. Навиль, – осуществляется в мире страшный закон, обрекающий живые существа на взаимное самоистребление. Вся земля, непрерывно напояемая кровью, представляет как-бы единый необозримый алтарь, на которым все живущее должно закалаться до конца, без меры, без пощады. Родиться, страдать, умереть и причинять друг другу страдания и смерть – такова судьба животных. Зло, тяготеющее над ними, есть общий закон жизни».

Если мы обратим внимание на само устройство животных организмов, то мы увидим, что этой враждебности животных друг к другу, их борьбе и взаимному самоуничтожению не только покровительствует, но и содействует сама природа, потому что она дает животным все средства для этой борьбы и взаимного истребления, средства не для самозащиты только, но и для нападения: хищнические инстинкты, кровожадность, силу, мускулы, зубы, когти, клюв, яд, рога и т.п.

Самым страшным врагом и истребителем всего живущего на земле является без сомнения человек. «Он убивает, – говорит Эрнст Навиль, – чтобы утолить свой голод, убивает, чтобы запастись одеждою, убивает, чтобы иметь чем украшать свое тело, убивает нападая, убивает защищаясь, убивает в интересах науки, убивает для забавы, убивает потому, что хочет и может убивать». Но в свою очередь звери и животные также хорошо знают своего непримиримого врага и потому готовы в каждый удобный момент отплатить ему наивозможно большим злом. Трудно даже определить, как много в мире живых существ, которые могут причинить человеку не только страшный вред, но и самую мучительную смерть. Никогда и нигде он не может считать себя в безопасности от этих раздраженных врагов своих – насекомых, пресмыкающихся, хищных зверей и разных животных.

Шопенгауэр совершенно справедливо утверждает, что страдания, как зло, всегда находятся во внутренней связи с развитием самосознания. Страдает только тот, кто ясно сознает причиненные ему страдания. Врачи, намереваясь сделать больному трудную операцию, которая должна причинить ему тяжкие страдания, обыкновенно дают ему средства, способные лишить человека на некоторое время его сознания. Потерявший свое сознание через опьянение спиртными напитками, часто вовсе не чувствует болей, которая причиняется ему в это время. Поэтому, как бы кто не смотрел на животных и их внутреннюю жизнь, но в виду отсутствия у них самосознания, их страданий нельзя даже и сравнить с теми страданиями, которые испытывает человек, одаренный в полной степени самосознанием и разумом. Вот почему в самых ужасных размерах зло обнаруживается именно в жизни людей, и здесь, особенно, выясняется уже действительный характер зла.

По действиями человека мы можем с точностью уже определить, что источником как зла, так и добра в человеческой жизни служит воля самого человека. Ежедневный опыт свидетельствует нам, что когда эта воля направляется разумной любовью, человек делает добро; когда волю человека двигает эгоизм, она становится источником зла. Из действий человека мы ясно видим и то, что степень и количество зла, совершаемого человеком, находится в прямой зависимости от степени развития его эгоистических страстей. «Извнутрь, из сердца человеческого», лишенного любви и порабощенного эгоизмом, «исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство» (Мк.7:21, 22)²¹.

К сожалению, как это может видеть каждый, в жизни человека гораздо в большей мере господствует эгоизм, чем любовь, а потому и человек больше делает зла, чем добра. Нет порока, нет злодеяния, нет преступления, на которые не был бы способен человек, руководствующийся в своей жизни и в своей деятельности эгоистическими побуждениями. В причинении зла себе и своим ближним оно превосходит иногда самых злых и самых кровожадных зверей. Тюрьмы и ссылочные места наполнены убийцами, матереубийцами, детоубийцами. Много ли зверей можно найти способными к такого рода злодеяниям? Известны ли между ними случаи самоубийств? Способно ли хотя одно животное, подобно человеку, развратною и грязною жизнью расстраивать свое здоровье и ускорять свою смерть? А что сказать об ужасных войнах, похищающих сотнями тысяч человеческие жизни, причиняющих ужасные страдания раненым, лишающих семейства кормильцев, отнимающих у престарелых родителей сыновей, у детей – отцов, у жен – мужей, а у народов – здоровые и полезные силы? «Ничто так не противно природе человека, как война, – говорит Навиль, – и ни на что он не устремляется с таким рвением как на войну». Далее – сколько горя испытывает человек от всевозможных болезней, страданий и нравственных мучений! Сколько зла приносит ему нищета, неудачи в делах, мелочные интриги, происки, клевета, угрызения совести, старость и страх смерти! «Представьте себе толпу в цепях, приговоренных к смерти», – говорит Паскаль²²; «каждый день некоторые из них умерщвляются в виду остальных; остающиеся видят свое собственное положение в положении им подобных, и смотрят друг на друга с чувством скорби и безнадежности, ожидают своей очереди. Вот картина положения человечества».

Весь свой век человек трудится в поте лица своего, и весь свой век он однако же бедствует, скорбит и не имеет покоя. «Поистине все труды человека – для рта его, а душа его не насыщается» (Еккл. 6:7). И там, где человек думает найти свое счастье, он в большинстве случаев, находит только «суету сует», горе, скорби, страдания, болезни, вражду и неиссякаемый источник мучений. Ищет он, подобно Соломону, счастья в семье, но часто находит врага в самой жене своей; ищет он счастья в детях, но они приносят ему только огорчения и новые заботы; считает он источником счастья богатство, а оно оказывается только во вред ему. Понятны после этого слова Соломона: «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем» (Еккл. 2:17).

Из сказанного видно, что в человеческой жизни формы проявления зла гораздо сложнее и разнообразнее, чем в области внешней природы и царстве животных. В человеческой жизни то, чего не должно бы быть, является и как зло физическое, и как зло моральное. Первое обнаруживается в форме физических страданий, болезней и смерти; второе – в форме погрешностей и заблуждений, в особенности же – в форме уклонения человеческой воли от воли Божией, т.е., во грехах. Наконец, в человеческой жизни есть еще особый вид зла – malum societatis (плохая компания), под которым обыкновенно разумеют все те неприятности, невзгоды, лишения и скорби, которые должен испытывать каждый человек, как член общества или государства.

Впрочем, многие мыслители, в особенности детерминисты и оптимисты, желают значительно смягчить, если не уничтожить совсем характер зла в области человеческой жизни. Но попытки этих мыслителей должны быть признаны, однако же, неудачными.

Что детерминисты, отвергая свободу человеческой воли, не признают зла, даже в форме греха, об этом мы будем говорить подробно в свое время, когда будем рассматривать вообще возражения, направляемые против богооткровенного учения о происхождении зла в мире. Тогда мы ясно увидим также и то, что детерминистическое учение основывается на совершенно ложных началах.

Другие мыслители не признают злом человеческие заблуждения, потому что заблуждения, по их мнению, принадлежат к деятельности только одного ума, а не воли. Но уже Паскаль совершенно справедливо заметил²³: «Мы познаем истину не одним разумом, но и сердцем; этим-то последним путем мы постигаем первые начала, и напрасно старается оспаривать их разум, который тут совсем не у места». Но таким же точно путем усваиваются нами и заблуждения. Особенно это нужно сказать о философских мировоззрениях. Ни один из добросовестных мыслителей не может утверждать, что его взгляды и мнения основываются на таких несомненных рациональных данных, которые не находятся в зависимости от сердца. Все философские учения определяются главным образом лишь внутренним и субъективным чувством, так сказать, симпатиями и антипатиями каждого мыслителя. Добросовестные мыслители сознаются в этом открыто. «Мировоззрения, говорит, например Риль, не суть дело только одного рассудка… Сердце, а не рассудок, есть настоящий виновник их… Относительно выбора метафизической системы вопрос решают только склонность и вкус». И действительно, только с этой точки зрения личных симпатий и антипатий можно объяснить себе то обстоятельство, почему известные мыслители отдают предпочтение одной философской системе перед другой, и почему из слушателей одного и того же философа одни становятся его последователями, а другие его противниками. Но раз заблуждения усваиваются сердцем, они непременно проводятся в жизнь и таким образом, будучи сами по себе злом, как ложь, становятся неиссякаемым источником всякого рода зла, бед, скорбей и несчастий. Сам Иисус Христос говорил Своим ученикам, что под влиянием заблуждений люди будут их преследовать и даже убивать, думая, однако же, что этим они делают угодное Богу (Ин.16:2). По заблуждению, иудейские книжники и фарисеи не приняли обетованного Мессию, Которого они так напряженно ждали, и настояли на Его крестной смерти; ибо если бы они не впали в заблуждение, то не распяли бы Господа славы (1Кор.2:8). А к каким бедствиям и несчастиям могут привести философские заблуждения – рационализм, коммунизм, материализм, социализм, нигилизм и т.п., это мы знаем по горькому опыту.

Желая смягчить зло в области человеческой жизни, оптимисты и некоторые католические богословы объясняют физические страдания людей или в смысле средства для достижения высших нравственных целей (принцип иезуитский) или в смысле наказания за содеянные грехи. Но, во-первых, и в том и в другом случае эти мыслители допускают смешение добра со злом, а во-вторых, и в том и в другом случае они признают Бога виновником этого зла. Как известно, уже Августин утверждал, что Бог, есть причина того реального в зле, что в зле есть положительного и что Он – не виновник только того формального в зле что составляет в нем лишение. Лейбниц также говорит²⁴: «О физическом зле можно сказать, что Бог часто желает его (зла!) как должного наказания за вину, а часто также в виде средства для цели, т.е., для предупреждения бо́льших зол и для достижения наибольших благ. Наказание ровным образом служит к улучшению и устранению, и зло часто ведет к большему ощущению добра иногда также приводит к большему совершенству того, кто его (зло) творит, как и посеянное семя при возрастании подвергается некоторого рода повреждению». Раньше мы уже показывали, каким образом Лейбниц превращает зло в добро и даже первое делает источником последнего. Но Августину и Лейбницу в этом отношении слепо следуют почти все католические богословы, отождествляющие физические страдания то с bonum virtutis (добром добродетели), то с bonum justitiae (добром справедливости). Защитники благ в человеческих страданиях и скорбях обыкновенно указывают на их благотворное значение для нашего нравственного усовершенствования, на их искупительную силу в отношении к нашим порокам и преступлениям и т.д. «Справедливо ли, – спрашивает, например, Фенелон в своем рассуждении о пользе креста и скорбей (Соч. т. II), – называть злом скорби, посылаемые Богом для нашего нравственного очищения, дабы сделать нас достойными Его любви и милосердия?» и отвечает: «То не может быть злом, из чего проистекает для нас столь великое добро… Он причиняет нам страдания только для того, чтобы улучшить нас»²⁵.

Оптимисты ссылаются даже на одного древнего философа, который, страдая припадками подагры, будто бы сказал: «Скорбь, что бы ты ни делала, ты никогда не заставишь меня согласиться, что ты – зло!». По поводу этого изречения Навиль совершенно справедливо замечает: «В виду скорби другого наше сердце также имеет основание сказать: «философия, что бы ты ни говорила, ты никогда не заставишь меня согласиться, что скорбь – не зло!».

Рассмотрим рассуждения оптимистических мыслителей и католических богословов несколько частнее.

1. Совершенно неверно утверждение Лейбница, будто бы Бог хочет зла людям, хотя бы то даже и с благими намерениями. Если бы это было действительно так, то Бог не был бы всеблагими любвеобильнейшим существом; а Бог, как всесовершеннейшее существо, не может не быть существом всеблагим. Поэтому сказать, что Бог хочет зла людям, это значит – отрицать не только благость в Боге, но и самое бытие Божие.

2. Зло никогда не может быть ни средством, ни причиною добра. По основному закону нашего мышления, оправдываемому так же и опытом, причина должна заключать в себе в большей мере то, что содержится в произведенном ею действии; поэтому добро может быть произведено только доброю силою. Утверждать вместе с Лейбницем, что «зло приводит к большему совершенству того, кто его творит» значит проповедовать полную безнравственность. Неужели кто-либо может допустить, что высшего совершенства достигают только отцеубийцы и детоубийцы?

3. Физические страдания человека, его лишения, голод, утрата имущества, болезни, смерть сами по себе всегда суть зло и вытекают из предшествовавшего зла, как его следствия. Человек теряет, например, здоровье вследствие своей предшествующей дурной и развратной жизни. Здесь потеря здоровья (одно зло) есть прямое следствие или даже только продолжение дурной жизни человека (другого зла). Болезни, развившиеся по причинам, от человека непосредственно не зависящим также суть зло. Мы скорбим, видя страдания несчастных, и самой этой скорбью своей ясно свидетельствуем о своем глубоком убеждении, что эти страдания – зло, что их не должно быть. Кто видел ужасные страдания умирающего дитяти, которое лично еще не сделало никакого зла, тот не станет приписывать благотворного значения для нравственного усовершенствования, по крайней мере, этим страданиям и для этого дитяти. Слова Спасителя о слепорожденном: «не согрешил ни он, ни родители его, но да явятся на нем дела Божии» (Иоан. 9:3) указывают лишь на то, что слепота этого несчастного не была наказанием ни за его личные грехи, ни за грехи его родителей. Но Спаситель не назвал её добром, хотя по поводу её явились дела Божии. Напротив, что эту слепоту Господь признавал злом, т.е. тем, чего не должно бы быть, это видно уже из того, что Он исцелил слепорожденного, и таким образом Своею божественной силой уничтожил то, что противно воле Божией и чему не следовало бы быть – и в этом именно (т.е., в уничтожении зла) в данном случае проявились дела Божии. Если же с точки зрения целесообразности зла считать эту слепоту от рождения добром только потому, что на ней проявились дела Божии, тогда нужно считать добром и беснование тех несчастных, которые находились во власти дьявола, равно как грехи, проклятие и смерть всего рода человеческого, от которых избавил нас истинный Сын Божий, потому что в искуплении человечества от этих зол наиболее проявилось дело Божье²⁶.

4. Физические страдания человека не суть добро даже и тогда, когда смотрят на них как на наказание за содеянные грехи, потому что при этом у каждого невольно должна возникнуть мысль, что лучше было бы, если бы мы вовсе не заслужили никакого наказания, т.е., что наказание вообще есть то, чему не следовало бы быть, если бы мы находились в невинном состоянии. Даже и в школах добром признается не наказание, а исправление, которое с наказанием нередко находится только во внешней связи.

5. Из книги Иова, равно как и из многих других мест Св. Писания мы знаем, что Господь, действительно, попускает испытания людям. Но попускать не то же, что желать или одобрять, а тем более совершать зло. В этом отношении Бог, так сказать, только не препятствует тому, что совершается, хотя и всегда может воспрепятствовать этому. Тем не менее Он попускает совершаться злу не иначе, как в преддверии последствий, соответствующих Его святости, благости, премудрости и всемогуществу. Затем, – из того, что Бог попускает совершаться на земле злу, вовсе не следует, что Он его не осуждает, что оно Ему угодно, и что оно поэтому есть то, что должно быть, т.е., добро. Иову причиняет зло не Бог, а дьявол по попущению Божию, так как Бог, по своему всеведению, знал, что это зло не погубит праведника, и что последний выйдет победителем из борьбы с ним. В других случаях эти испытания происходят от самих же людей, но также по попущению Божию. Вот почему и св. апостол Иаков пишет в своем послании (Иак.1:13–15): «В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью; похоть же, зачавши рождает грех, а сделанный грех рождает смерть». Каким образом возможно это попущение Божие зла в мире и даже грехов, как действий свободной воли человека, это понять не трудно, если мы примем во внимание то обстоятельство, что Бог, даровавший человеку свободу воли при его создании, по своей неизреченной благости, не отнял у него этого драгоценного дара и после его падения. Роптать на Бога за то, что Он попускает совершаться в мире злу, значит – требовать от Него, чтобы Он отнял у человека свободу воли, т.е., требовать, чтобы Он Сам совершил величайшее зло. Прекрасно рассуждает по этому поводу даже свободомыслящий Руссо в своем Эмиле. «Если человек действует свободно, то он действует сам собой, – говорит он; – и все, что делает он свободно, не может уже быть приписано Провидению. Оно не желает зла, делаемого человеком, когда последний дурно употребляет дарованную ему свободу, но не препятствует делать его, или потому, что это зло уже не может ниспровергнуть порядка благоустроенной системы мира, или потому, что не может ему воспрепятствовать в том, не лишив его свободы и не сделав чрез это еще большего зла унижением его природы. Оно создало его свободным с тем, чтобы он делал не зло, а добро по выбору. Оно поставило его в состояние делать этот выбор через надлежащее употребление дарованных ему способностей; но с другой стороны Оно ограничило его силы в такой степени, что дурное употребление предоставленной ему свободы не может разрушить всеобщего порядка. Совершаемое человеком зло падает на него самого, не делая никакого расстройства в мировой системе. Поэтому роптать на Бога, что он не препятствует человеку делать зло, значит – роптать на то, что Он дал ему превосходнейшую природу, что соединил с его действиями возвышающую его нравственность, что дал ему право на добродетель… Но могло ли Провидение положить противоречие в нашей природе и дать награду, предназначенную за добрые дела, тому, кто не имел власти делать зло? Как! – восклицает Руссо, – неужели ради воспрепятствования человеку быть злым, надлежало ограничить его физическим побуждением (инстинктом) и сделать скотом? Нет, Боже души моей, я никогда не буду винить Тебя за то, что Ты создал ее по Твоему образу, чтобы я мог быть всегда свободным, счастливым и добрым!».

И так ясно, что даже и те испытания, иногда весьма тяжкие, которые попускаются Богом, не суть добро сами по себе, почему они и не совершаются непосредственно Самим Богом. Если бы они были добром сами по себе, то Господь наш Иисус Христос не наставлял бы своих последователей ежедневно молить Бога: «Отче наш! Не введи нас во искушение» (Мф.6:9,13) – не говорил бы им: «бодрствуйте на всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих бедствий». «Молитесь, чтобы не впасть во искушение» (Лук. 21:36; 22:46). Читая книгу Иова, мы поражаемся его страданиям; но никто из нас не пожелает, чтобы подобные страдания повторились в его собственной жизни. Сам Господь до кровавого пота молил в Гефсиманском саду Отца небесного, дабы миновала Его чаша предстоявших Ему страданий. Оптимисты восхваляют страдания, как средство для высших нравственных целей. Но они не хотят понять, что добро заключается не в страданиях, по поводу которых человек раскаивается в своей прежней греховной жизни и, при помощи благодати Божией, начинает стремиться к нравственному усовершенствованию, а в подвигах человека, в мужестве его духа, с которым он в настоящей жизни ведет борьбу со злом, т.е., что добро заключается не в страданиях и скорбях, а в добродетелях человека, побеждающего эти скорби, как зло. В этом смысле нужно понимать и слова ап. Павла: «Все для вас, дабы обилие благодати тем большую во многих произвело благодарность во славу Божью. Посему мы не унываем… Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое» (2Кор.4:15–18. Срв. 1Петр. 4:14; Рим.8:18).

6. Оптимисты указывают нам на добродетельные самоистязания индийских факиров и на добровольные лишения монахов. Но в самоистязаниях факиров ничего нет ни хорошего, ни доброго; в них проявляется только зло религиозного заблуждения. Что же касается христианских монахов, то и у них опять-таки добро нужно полагать не в лишениях, а в тех подвигах и в том возрастающем мужестве духа, с которым они переносят всевозможные лишения, скорби и бедствия.

И так, напрасно оптимисты, употребляя иезуитские приемы, хотят поколебать истину, заключающуюся в словах св. апостола Иоанна, равно как и других местах Св. Писания, что «весь мир во зле лежит» (1Ин. 5:19). Факт этот несомненен. Но как можно объяснить его? Неужели зло в мире существует от начала самого мира? Неужели человек создан для того только, чтобы страдать и умереть? Но против этого говорит уже то, что нам от природы вложено убеждение, что мы рождены для блаженства, а не для страданий. Каждый хочет быть счастливым и каждый ищет этого счастья. Какой же смысл имело бы это прирожденное нам стремление к счастью, если бы мы созданы были только для страданий и скорбей? Какой смысл имела бы та борьба со злом, которую так дружно ведет все человечество? Грех царствует в мире. Это – факт. Но откуда он и кто дал ему это могущество и власть? Зло с одной стороны должно быть признано явлением случайным и не необходимым, с другой – всеобщим и универсальным. В чем после этого должно полагать его сущность? Как оно могло появиться в мир, когда все убеждены в том, что оно и есть именно то, чему не следовало бы существовать? Вот роковой вопрос, который настойчиво требует своего решения от всякого мыслящего человека.