Часть первая. Век Александра Благословенного⁴

Ошибка в исчислении начала XIX столетия. – Встреча нового столетия церковным богослужением в Петербурге. – Царствование императора Павла I

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ век в русской истории, по воле императора Павла I, начался на год ранее своего математического срока и продолжался, поэтому, 101 год. Император Павел I в конце декабря 1799 года выразил желание, «чтобы в первое число наступающего января, для нового столетия, отправлено было в Петербурге по всем церквам приличное молебствие». Император Павел в счете столетий шел за ошибкою Петра Великого, который указами 19 и 20 декабря 7208 года, переменяя принятый в России порядок летосчисления от Сотворения Мира и с месяца сентября на установившийся в западной Европе от Рождества Христова и с января, повелел начать с наступившего первого числа января новый год и «новый столетний век⁵. И теперь, как при Петре, решено было начать новый век торжественным богослужением во всех церквах столицы и обычное новогоднее молебствие совершить в первые же минуты нового года. В полночь на 1 января 1800 года, когда при проходе часовой стрелки через цифру ХII на часовом циферблате неуловимо и таинственно кончался один год и начинался другой, загудели в Петербурге колокола во всех церквах, все церкви были освещены, и петербургское духовенство, во главе со своим архиереем, служившим в морском соборе, испрашивало у всемогущего и всевышнего Владыки времен благословения не на новое только «лето», но на все «новое столетие»⁶.

Время для Церкви, как и для общественной жизни, было тяжелое. Добрая душа больного императора, разочарованная в своих лучших мечтах, замкнулась в угрюмости и суровости. Имевший непреодолимое желание водворить на земле добро и счастье, император Павел I сгорал в приступах «раздражительной мелочности» и достиг только водворения «всеобщего страха»⁷. Под гневными взорами государя, в которых почти никогда не искрилось столь необходимых для жизни веселья и радости, гибло много людских благополучий, счастий и жизни. Никто не знал, что сулит ему завтрашний день. Для Церкви положение становилось особенно тяжелым, потому что император Павел I, подпав влиянию иезуитов и других иноверных интриганов, проявлял стремления неподобающим образом вступать в дела Церкви. Это были особенно томительные последние минуты ночи пред близившимся рассветом. Ночью 11 марта 1801 года императора Павла не стало и 12 марта на императорский престол вступил двадцатитрехлетний Александр I.

Рождение Александра I. Воспитание в младенчестве и влияние Екатерины II. – Лагарп и его влияние на Александра I. – Влияние отца. – Александр I в юности

Александр I родился 12 декабря 1777 года. По свидетельству современников, его рождение встречено было и в Петербурге, и по всей России взрывом особенно радостного чувства. С его именем соединяли надежду и веру в наступление лучшей жизни, добрых и лучших дней. Блестящее и славное царствование императрицы Екатерины II, как вечный, не прерывавшийся праздник, не допускало сойти любезной улыбке с лица, но в сущности начинало уже сильно тяготить своим искусственным блеском и не прерывающимся напряжением. От тягости, естественно, ждали избавления. Но избавления не видели ни в Екатерине, ни в тогдашнем наследнике престола, Павле Петровиче, угрюмая фигура которого не вызывала к себе симпатий. Поэтому, рождение внука, на которого можно было сложить все накопившиеся надежды, и вызвало такой восторг. Петербург, кроме того, был крайне нервен от только что пережитого сильного волнения при наводнении 22 ноября. И когда распространилась весть о рождении царственного внука, радость была настолько шумная, что даже прохожие на улицах обнимались и целовались. Тотчас по получении Екатериною из Гатчины, где жил Павел Петрович и родился Александр, известия о рождении внука совершено было в большой придворной церкви благодарственное молебствие с коленопреклонением, а жители столицы оповещены были о радостном для царствующего Дома событии двести одним пушечным выстрелом с крепостей петропавловской и адмиралтейской.

Императрица избрала новорожденному, по собственному ее выражению, «торжественное имя Александра», в надежде, что «имя оказывает влияние на того, кто его носит, а это имя знаменито». Пожелания новорожденному сходились в одно со всех сторон. Екатерина желала ему «естественности», а поэт Державин, выражая общее настроение, в своей оде на рождение Александра, высказывал ему пожелание быть на троне «человеком».

Екатерина не любила своего сына, наследника престола, Павла Петровича, тот ей платил тем же расположением, и, как только родился Александр, Екатерина «взяла его на руки и после того, как его вымыли, унесла в другую комнату», и с тех пор, можно сказать, всецело завладела его воспитанием и ревниво не допускала к этому делу никого другого. Воспитание установлено было по типу так называемого «нормального». Александр не знал ни люльки, ни укачивания, спал на железной кровати без полога, на кожаном матрасе под легким английским одеялом, его ежедневно купали в холодной воде, в его комнате всегда говорили громко, даже во время его сна. Вырастая, Александр радовал свою венценосную бабушку: он не знал простуды, был полон, велик, здоров и очень весел, никогда почти не капризничал. Императрица почти не расставалась со своим желанным внуком: то она принимала участие в его играх, то он молча сидел с нею, не желая уходить, пока она занималась каким-либо делом, в часы своего досуга; ее влияние отпечатлевалось на нем весьма заметно. Когда однажды она не могла видеть малютку в продолжение четырех дней, она уже жаловалась, что его испортили. Едва Александру минуло два года, Екатерина уже писала про него, что он «более знает, чем ребенок четырех-пяти лет», и восхищалась: «поразительно, как эта крошка любит, когда с ним говорят разумно». Она сама выучила его азбуке. Уже на третьем году его жизни она стала составлять для него и нравственную инструкцию, – азбуку изречений, которая начиналась изложением мыслей, что он, малютка, родился на свет голый, как ладонь, что все так родятся, что по рождению все люди равны, что только познания производят бесконечное между ними различие». На пятом году няня должна была журить Александра, чтобы заставить его оторваться от книжки, «тогда как других детей журят за то, что они не берут книжки в руки». Екатерина восхищалась Александром, не находила ему похвал. Писала про него: «ничто не ускользает от этого мальчугана, которому нет еще и пяти лет»; «в его мыслях есть последовательность, чрезвычайно редкая в детях». И при этом высказала несколько замечательно прозорливых мыслей: «Александр будет превосходный человек, но вовсе не завоеватель»; «предприятия его не будут вредить ближнему, потому что у него слезы появляются на глазах, когда он видит или думает, что ближний находится в беде».

С 1783 года, сначала учителем французского языка, а потом и воспитателем, появляется при Александре швейцарец Лагарп, приехавший в Россию в одно из знатных русских семейств, с которым он путешествовал по Италии, неся обязанности руководителя-педагога. Этот просвещенный в европейском смысле человек имел на Александра огромнейшее влияние⁸, которое начало сглаживаться только уже тогда, когда Александр вступил в четвертый десяток лет. Лагарп сам был республиканец, но не считал республику единственною наилучшею формою правления и высказывался, что за неограниченной монархией должно признать два преимущества: во-первых, она всегда почти в руках подготовленных и очень часто действительно достойных правителей, во-вторых, в ней исполнительная власть действует с большею скоростью, энергией и решительностью. Сам будучи из среды тех избранных людей, которые мечтают о всеобщем благе человечества, Лагарп стремился выработать из своего царственного питомца такого человека, который бы воспользовался для блага людей всеми правами самодержавной власти и был застрахован против искушений абсолютизма. К этой цели Лагарп и направлял свои педагогические уроки.

Он внушал Александру, что следует почаще спрашивать себя, кто я, что я знаю, что хорошего я сделал, у одного ли меня на всем свете есть ум, дарование, заслуги? Безрассудная гордость – порок, который непростителен в правителях народа, и они часто жестоко бывают наказаны теми, кого оскорбляли и презирали. Особенно вредны для государя бывают придворные льстецы, люди своекорыстные и ничтожные: они могут постоянною лестью уверить государя, что он свободен от всяких обязанностей в отношении к родине и к человечеству, направить его на ложный путь приобретения так называемой славы. Между тем ложное понимание славы влечет за собою множество бед. Продажное перо стихотворцев и литераторов всегда найдется и станет восхвалять всякого владыку. Но потомство отвергает величие в человеке, приносившем десятки и сотни тысяч человеческих жизней в жертву своим честолюбивым замыслам и грабительским войнам, изгонявшем из родины своих подданных и ставившем свой личный произвол выше всякого закона и требований правосудия и справедливости. «Мертвые друзья», т. е. сочинения благородных духом мыслителей, надежные для монарха друзей живых. Человеку, призванному к великой общественной деятельности, некогда тратить время на чтение книг, в которых слабая доля истины затоплена целым морем многословия; но для него положительно необходимо ознакомиться с сочинениями, в которых ясно и верно изображаются его обязанности, как человека и как гражданина. Не полагаясь на изменчивый и лицемерный голос окружающих, правитель народа должен искать верных друзей в творениях великих писателей, и в безмолвной беседе с ними укреплять дух и черпать познание жизни и людей. На живых же друзей он не должен полагаться и должен собственным умом взвешивать доводы, советы, похвалы, жалобы. Лагарп внушал Александру любов к простоте жизни, к так называемому низшему сословию, к просвещению, уважение к свободе человеческой. Придворный этикет стесняет правителя, отнимает у него время, расслабляет душу. Крестьянское сословие – самое неиспорченное и приносящее наиболее пользы, а между тем не заботятся о просвещении его и оно обречено оставаться в невежестве со всеми его грубыми и необузданными порывами. Не следует и доброе дело делать при помощи насильственных мер. Как бы ни были невежественны народные предрассудки, их невозможно истребить по одному мановению руки, ибо народ отстаивает с великою стойкостью и упорством то, что привык считать за истину. Чтобы истребить народное невежество, правитель должен дать свободу слова писателям, и они разоблачат ложные мнения логическими доводами и рассеют их неотразимою силою насмешки. Нужно пересоздать общественное воспитание и тем подготовить у новых поколений иной образ мысли, свободный от предрассудков, унижающих человеческое достоинство. Только таким путем задуманное дело получит прочность и силу. Всякие же быстрые, внезапные и насильственные меры бывают, действительны только на самое короткое время. Словом, воспитание Александра было направлено к тому, чтобы развить в нем чувство долга, обязанностей, желание принести добро человечеству, жертвуя для этого личными своими удовольствиями и вожделениями.

Екатерина следила за лагарповскими уроками и говаривала Лагарпу: «будьте якобинцем, республиканцем, чем вам угодно, я вижу, что вы честный человек, и этого мне довольно». Александром она продолжала неизменно восхищаться, его наружностью, умом, играми, шалостями, называла его ангелом в человеческом образе, гордилась им, как плодом своих забот, и в пику аббату Райналю, который как-то отозвался о Екатерине, что ей ничего не удавалось, что она ни предпринимала, писала, что «этот-то будет удачен». В сентябре 1793 года, когда Александру было 15 лет, Екатерина женила его на 14-ти летней принцессе баден-дурлахской Луизе, названной по принятии православия Елисаветой Алексеевной. Когда их обручали, она, восхищенная, говорила, что обручают двух ангелов.

Рядом с влиянием Екатерины на Александра действовали и другие влияния. Наряду с пышным екатерининским двором в Царском Селе и Петербурге, был другой, угрюмый и суровый, двор в Гатчине, где почти безвыездно проживал Павел Петрович в совершенном уединении от всего екатерининского мира. Между тем и другим двором была непримиримая неприязнь. Екатерина не выносила Павла, Павел считал себя обиженным своею матерью, которая удерживала за собою правление государством. Быть может и осязательно чувствовалось при этом, содержавшееся, впрочем, в глубокой тайне, но, несомненно, бывшее у Екатерины намерение передать престол прямо Александру, минуя Павла. В Царском Александра учили уважению человеческого достоинства в каждом человеке, в Гатчине угрюмый отец с сердечною болью от чистого сердца говорил: «вы видите, дети, что с людьми надо обращаться, как с собаками».

Эти условия молодых лет жизни, чрезвычайно острые, имели тот хороший результат, что Александр с детства ознакомился с обеими сторонами жизни, с лицом и изнанкой, и будущий император пережил настроения, общие всему отечественному юношеству, пробивающему себе дорогу в трудовой и суровой среде. В 19 лет он писал уже своему воспитателю и другу Лагарпу, жившему в то время заграницей, что ненавидит екатерининский двор, что «все грабят, почти не встречаешь честного человека», что он «охотно бы уступил свое звание за ферму подле фермы Лагарпа, или по крайней мере вблизи», и что его жена, отличавшаяся подобно Александру мечтательностью, «разделяет эти его чувства». Своему другу Виктору Павловичу Кочубею, бывшему посланником в Константинополе, Александр писал, что его положение слишком блистательно для его характера, склонного к тишине и спокойствию, что «придворная жизнь не для него создана» и он «всякий раз страдает, когда должен являться на придворную сцену», что он «чувствует себя несчастным» в вынужденном обществе «таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями», занимающих высшие места, что «в делах господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон, все части управляются дурно, порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению своих пределов». Когда потом воцарился суровый Павел и Александру приходилось бледнеть от страха при встрече с этим несчастным императором, он жаловался на тиранию и мечтал, когда станет императором, устроит народное представительство, «свободную конституцию», а сам предполагал удалиться тогда на покой.

Собственно религиозное воспитание Александра было поручено Екатериной протоиерею Андрею Афанасьевичу Самборскому. Это был сын священника ахтырского уезда (харьковской губернии), получивший высшее образование в киевской духовной академии и затем долгое время проживший псаломщиком при русской посольской церкви в Лондоне, где он и женился на англичанке, принявшей православие, и, когда освободилась вакансия настоятеля церкви, остался священником. В 1782 году, когда Самборскому было 50 лет. Екатерина поручила ему сопровождать в путешествии по западной Европе цесаревича Павла Петровича с его второю супругою Мариею Феодоровной. Через два года Самборский был назначен Екатериною законоучителем и преподавателем английского языка к великим князьям Александру и Константину, а впоследствии те же предметы преподавал и трем великим княжнам – дочерям Павла. В 1797 году, по восшествии на престол, Павел назначил Самборского, сверх того, управляющим школою земледелия на даче Белозерке близ Царского Села. Последнее назначение объясняется тем, что во время пребывания в Англии Самборский изучал агрономию. Самборский сумел сохранить и при Павле такое же положение, каким пользовался при Екатерине. Павел в знак своего расположения пожаловал ему на его родине имение Стратилатовку с пятьюстами душ. Однако и он не избежал некоторых перемен в своем положении. В 1799 году он был назначен домовым священником и духовником своей ученицы, очень ему преданной великой княжны Александры Павловны, вышедшей замуж за палатина венгерского, эрцгерцога австрийского Иосифа, и отправился в Будапешт. Здесь, впрочем, пробыл недолго, и в 1801 году, по смерти эрцгерцогини, перешел в Иром, к церкви, сооруженной на могиле почившей. В 1804 году, по старости и слабости, имея уже 72 года, Самборский оставил службу и прибыл в Петербург, где был награжден всевозможными пенсиями, составлявшими сумму свыше 11.000 рублей, и казенной квартирой в михайловском замке. Зимою он проживал обыкновенно в Петербурге, а летом отправлялся в свою усадьбу и там, на досуге обучал своих крестьян усовершенствованным приемам земледелия, для чего выписал и плуг из Англии. Скончался в 1815 году, 82-х лет, и погребен на кладбище Большой Охты, в фамильном склепе, рядом с женой.

Наши церковные историки, недовольные широкою веротерпимостью Александра, которую он проявил во все свое царствование, высказываются, будто Александр «не получил религиозного воспитания в православном духе^", или даже, что его «религиозное воспитание было крайне поверхностное», ставят это в вину законоучителю и взносят на последнего всевозможные небылицы. За такими отзывами церковных историков идут без проверки и светские¹⁰. Этому помогает то, что Самборский, действительно, был человек неординарный: ходил, с разрешения императрицы, в светском платье, любил заниматься агрономией, разбил даже парк для своего царственного ученика на его даче Александровке близ Павловска, умел видеть хорошее и у инославных и очень почитал французского богослова Массильона. Не известно на чем основываясь, говорят, будто отец Самборский был человек малообразованный, или «недальнего богословского образования», его преподавание ограничивалось будто бы тем, что он заставлял своего ученика выучивать на память вопросы и ответы из катехизиса и заботился только о выполнении им обрядовой стороны православия, и, что уже совсем не вяжется с предыдущим, будто был «либерал», не совсем твердый в православии своих богословских воззрений. Отец Самборский выражался про себя, что ему в его жизни привелось испытать «многажды страшное гонение суеверия и зависти».

Сам Александр заявлял, что он во всем сходится с Лагарпом, кроме религии, следовательно, религиозные основы в нем были заложены так прочно, что не подвергались колебаниям даже при той силе влияния, какую имел на Александра Лагарп. Не так давно обнародованные записки отца Самборского о преподавании закона Божия своим августейшим ученикам, обнаруживают в нем законоучителя, далекого от того, чтобы только заставлять своих учеников «выучивать на память вопросы и ответы катехизиса». Отец Самборский стремился, прежде всего, возбудить в своих учениках любовь к Богу и любовь к ближнему. Задачею своей законоучительской деятельности он ставил нравственное развитие своих учеников, усвоение ими нравственных христианских истин, развитие в них любви к людям, стремления делать добро всем. «Старайтесь находить», внушал он, «во всяком человеческом состоянии своего ближнего, тогда никого не обидите и тогда исполните закон Божий». Гуляя иногда с Александром в окрестностях Павловска и Царского Села, он входил с ним в избы крестьян, знакомил его с крестьянской жизнью, бытом, нуждами, тяжким трудом. Вспоминая в одном из своих позднейших писем к Александру эти прогулки, он пишет: «ваше величество могли ясно позвать мою прямую систему религии евангельской и религии сельской, из которых происходят благонравие и трудолюбие, которые служат твердым основанием народного благоденствия; когда монарх успеет поставить свой народ на сию степень блаженства, тогда он не устрашится предстать с ответом в будущей жизни пред праведным судией – Богом». И он впоследствии с гордостью имел полное право писать: «выше и драгоценнее самой жизни моей поставляю, что их высочеств сердца суть расположены ко всякой благостыне, что благоугодно есть пред Богом»; «сердца их высочеств образовались главное к благотворению ближнему и к люблению врагов». Иногда он не стеснялся прижимать и строгий тон. Пред обручением Александра, быть может зная слабую черту в его характере, он говорил: «в вашем высоком рождении обстоит коварное и зловредное ласкательство, угнетающее правду; проходя всех прошедших веков события, находим, что почти все земные владыки больше или меньше сделались жертвою оного ласкательства, и, кто больше предавался оному, тот в страшнейшее превратился чудовище; итак, дабы вы спаслись будущих несчастий, должны всевозможным образом удаляться ласкательства». Что касается собственно твердости православия убеждений отца Самборского, то как ни затруднительно искать доказательств того, что само собою не предполагает никаких доказательств, однако можно указать, что в своих уроках по церковной истории он высказывался категорически, что «греко-российская Церковь никогда не была пременяема, потому и ныне премениться не может, следовательно, рожденные в ней должны оставаться тверды и непреложны до последнего издыхания». В этом воспитании недоставало только разве церковности, необходимой, при широте воззрений, церковной дисциплины. Личная жизнь отца Самборского не расходилась с его учением. Он не хотел «тщетно питаться трудами своих крестьян», свой дом в уездном городе Изюме отдал под больницу, в своей Стратилатовке устроил тоже больницу, богадельню для вдов, приют для сирот, особую лечебницу для больных так называемыми венерическими болезнями, училище, в котором обучалось 20 мальчиков, построил часовню; в михайловском замке, в Петербурге, в своей квартире устроил домовую церковь, в которой и служил, когда позволяли ему силы. Будучи уже глубоким стариком, он писал государю, что всегда тщился и впредь потщится употребить в пользу ближнего всю свою жизнь до последнего издыхания. Его благотворительность, быть может в зависимости и от некоторой нерасчетливости хозяйственной, поглотила все его средства: умирая, он оставил долг банку в 36,000 рублей и вынужден был просить государя о милосердии к своим осиротевшим внукам.

Всеобщая радость при воцарении Александра I. – Первые дни нового царствования: освободительные указы. – Государственные преобразования. – Заботы о просвещении

12 марта 1801 года, после скоропостижной смерти в предшествующую ночь императора Павла I, Александр вступил на престол, под тяжелым нравственным гнетом от потрясающего впечатления неожиданной кончины отца. Это воцарение, по свидетельству современников, встречено было всею Россией с неописуемым восторгом. Всем был известен характер молодого государя, исполненный мягкости и всеобщего благожелания. В Петербурге 12 марта, встречаясь, обнимали друг друга, как в Светлое Воскресение. Тоже было и в Москве. Сама природа как будто разделяла радость людей: после долгого ненастья в Петербурге выдался светлый, солнечный день.

Первые дни нового царствования только усиливали первые впечатления. Первый манифест нового государя гласил, что государь будет царствовать «по законам и сердцу мудрой своей бабки», царствование которой теперь, после тяжелых павловских времен, казалось каким-то золотым веком. На третий день по воцарении вышел указ об освобождения заключенных в петропавловской крепости и других политических заключенных и ссыльных; освобождено было до пятисот человек. В первые же дня изданы были указы, повелевавшие всех исключенных без суда со службы, военных и гражданских, которых так было много в павловское время, считать вышедшими в отставку, и число лиц, благодаря этим указам возвратившихся на службу и восстановленных в своих правах, простиралось, по некоторым сведениям, до 12,000 человек¹¹. Объявлено прощение укрывшимся за границей, кроме виновных в смертоубийстве (15 марта), уничтожена тайная экспедиция (2 апреля), а потом и пытки, уничтожены виселицы, к которым прибивались имена осужденных на публичный позор (8 апреля), дан указ, чтобы полицейские чиновники никому не дерзали причинять оскорблений и обид (19 марта), восстановлены дворянские выборы (15 марта) и жалованная грамота дворянству (2 апреля), упраздненные Павлом, восстановлено городовое положение (2 апреля), повелено распечатать частные типографии (31 марта), запрещенные при Павле разрешен свободный въезд из заграницы и выезд за границу (22 марта), снято запрещение на вывоз заграницу продуктов и товаров (14 марта), хлеба и вина (24 марта), на привоз заграничных товаров (16 марта), книг и музыкальных произведений (31 марта), и даны другие льготы общего характера. Все эти милостивые указы, заключавшие целый ряд освободительных мер, почти непрерывно следовали один за другим, так что почти каждый день приносил новую милость. От этого, как при встрече с Павлом всякий старался спрятаться и убежать, так, завидев Александра, все сами бежали к нему навстречу. По свидетельству современников, «все чувствовали какой-то нравственный простор, взгляды сделались благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее».

А затем, вслед за отменою стеснительных ограничений предшествовавшего царствования, началась тотчас же созидательная работа «на благо человечества». Под тяжелым впечатлением деспотического царствования своего отца, молодой государь мечтал произвести немедленно полное переустройство правительственных учреждений в России, улучшить все части управления, возвысить благосостояние всех сословий и даровать России учреждения, соответственные ее величию и сообразные с лучшими понятиями того времени. Трудное и чрезвычайно обширное дело не возможно было произвести сразу. Решено было начать преобразования сверху, с высших государственных установлений, и затем перейти на средние и низшие. Был выработан и подробный план всех этих преобразований, по указаниям Александра, известным государственным деятелем Михаилом Михайловичем Сперанским. 8 сентября 1802 года учреждены министерства вместо существовавших от петровского времени коллегий, установлен комитет министров, расширены права сената к охранению и развитию законности, затем учрежден государственный совет (1 января 1810 года): преобразованием высших государственных установлений выполнена была первая часть преобразовательного плана, треть всей реформы государственных установлений.

Как результат убеждения государя о равноправности людей и о человеческом достоинстве, приняты были некоторые меры к уничтожению продажи крепостных людей без земли, государь поставил себе за правило вовсе не раздавать крестьян с поместьями разным сановникам, как практиковалось в обширнейших размерах при Екатерине и Павле. Весьма много сделано для отечественного просвещения. Дан новый регламент академии наук (25 июня 1803 года), установлено новое управление учебными заведениями по министерству народного просвещения, причем все учебные заведения этого рода распределены по шести учебным округам (24 января 1803 года), и получили новые уставы (5 ноября 1804 года), дававшие учебным заведениям стройную организацию с разделением на низшие, средние и высшие, под управлением министерства народного просвещения о главном управлении училищ при министерстве, учреждены новые университеты в Казани и Харькове (1803 года), издан акт постановления университета в Дерпте (12 декабря 1802 года), утвержден устав виленского университета (18 мая 1803 года), в Петербурге учрежден педагогический институт, зародыш будущего с.-петербургского университета (16 апреля 1804 года), обнародован устав царско-сельского лицея (11 января 1811 года), ослаблен тяжелый гнет цензуры, которой дан новый устав, передавший ее в ведение министерства народного просвещения из министерства внутренних дел (1804 года), оказывалось широкое покровительство литературе чрез покровительство выдающимся писателям и переводам книг с западно-европейских языков. Физиономия государственной жизни совсем переменилась под влиянием личности молодого императора, всплыли сдержанные при Павле общественные движения екатерининского века, повеяло духом свободы мысли и слова.

Архимандрит Евгений Болховитинов. – Митрополит Амвросий Подобедов. – Проект духовно-учебной реформы. – Учреждение комитета о усовершении духовных училищ. – Всеподданнейший доклад комитета. – Преосвященный Феофилакт Русанов. – M. М. Сперанский. – План духовно-учебной реформы.

Могучая волна просвещения, поднявшаяся в России в царствование Александра I, захватила и духовные школы, и захватила настолько существенно, что духовная школа, как выражается один наиболее компетентный ее историк, только с этого времени может серьезно считать начало своей истории. К началу XIX века, по характеристике другого историка духовной школы Александровского времени, быт духовных школ отражал на себе всю неопределенность их положения. Существование их, как учреждения епархиального и не обеспеченного, было подвержено всяким случайностям. Программа не была строго определена, и семинарии в этом отношении представляли большое разнообразие, не имея правильности и полноты в учебных курсах, которые могли быть изменяемы и по произволу епархиальных начальников, и по неимению учителей. Школы существовали без общего надзора, не имели общего устава и систематического устройства, им не доставало постепенности и определенности; и академии, и семинарии «вмещали в себе все предметы учения, так что круг их, стесненный в одном месте и от первоначальных познаний простираясь до самых высших наук, не имел ни надлежащего времени, ни нужного пространства». Схоластический формализм стеснял преподавание и лишал его развивающей силы и жизненности. В своих схоластических формах, науки «имели слишком суровый учебный вид, который и приобретаемые познания делал малоупотребительными для общенародного наставления, и, обманывая полуученость мнимою важностью, препятствовал углублению в основание учения». В довершение всего школа вела свое дело среди нужд и лишений, будучи обеспечена «более терпением и неутомимостью, нежели обилием пособий». Словом, все стороны школьной жизни ждали реформы.

Пионером в деле духовно-учебной реформы был «известный своей многосторонней ученостью» префект петербургской александро-невской академии (семинарии), архимандрит Евгений Болховитинов¹³. Он был сын священника, уроженец воронежской епархии, в детстве пел в архиерейском хоре, начал учение в воронежской семинарии, высшее образование получил в Москве, в академии, в пору ее расцвета под крылом митрополита Платона, причем, с разрешения митрополита, посещал и университет, затем был некоторое время учителем и префектом в родной воронежской семинарии, в Воронеже принял священство и получил протоиерейство, потом после вдовства и смерти всех троих детей, решил принять монашество, в 1800 году перешел в Петербург, здесь был пострижен и назначен префектом в академию. Ему было в это время 33 года. В Москве он оставил по себе хорошую память в учено-исторических сферах, в Воронеже занимался описанием воронежской губернии, мечтал написать «историю России», поддерживал свои ученые московские знакомства и все это сделало его имя более или менее известным, так что в Петербурге он не был принят, как чужой. Как археолог и историк, он хорошо был знаком с прошлым духовной школы, как педагог и учитель, знал в совершенстве современное ее положение и близко принимал к сердцу ее нужды и ее судьбу. Под влиянием благодетельной реформы светской школы он, по собственным его словам, и «натолковал» первенствовавшему в синоде петербургскому митрополиту Амвросию идею о необходимости реформы духовной школы.

Митрополит Амвросий Подобедов сам имел всегдашнею своею заботой умножение духовных училищ и улучшение способов духовного образования. Сын священника владимирской губернии, получивший образование в троицкой лаврской семинарии и в ней же, по окончании курса, остававшийся некоторое время учителем, он в 1768 году, двадцати шести лет, принял монашество и стал быстро делать свою карьеру. Будучи учителем и префектом московской академии, он в 1771 году своею проповедью «о пагубных действиях суеверия», сказанною в донском монастыре при погребении убитого взбунтовавшеюся толпой во время чумы в Москве московского архиепископа Амвросия Зертис-Каменского, обратил на себя высочайшее внимание. По повелению императрицы Екатерины II проповедь эта была напечатана, а потом несколько раз была перепечатываема и переведена на языки немецкий и французский¹⁴. Вслед затем Амвросий был назначен вскоре и ректором. В 1775 году своею проповедью в день рождения первой супруги тогдашнего наследника престола, Павла Петровича, Натальи Алексеевны, Амвросий окончательно завоевал симпатии присутствовавшей в церкви императрицы и ее августейшего сына. Государыня пожаловала ему тогда алмазный крест¹⁵. В 1778 году он был хиротонисан во епископа севского, викария московской митрополии, причем императрица удостоила своим присутствием его хиротонию, 5 июля, в сергиевой пустыни под Петербургом, и пожаловала новохиротонисанному драгоценную панагию, полное архиерейское облачение и 3,000 рублей.

В 1781 году Амвросий был назначен епископом крутицким, в 1785 году – архиепископом казанским. Павел, воцарившись, украсил его орденами, которые только что стали жаловаться духовным особам, наконец, водворил его на петербургской кафедре, после удаления петербургского митрополита Гавриила Петрова в Новгород, и накануне своей кончины пожаловал его митрополитом. Восхвалявший в своих церковных речах великую Екатерину при ее жизни и, без сомнения, хорошо осведомленный о взаимном расположении царицы и ее наследника, Амвросий в речи при погребении Екатерины говорил Павлу, что тот предопределен от века самим Богом «в достойное наследие» своей великой матери, чтобы «недоконченное ею исправить», и что в него «прелияны с кровию все дарования и добродетели» его матери и в нем они процветут еще более¹⁶. Похвалы были выражены так искусно, что должны были быть приняты за выражение искренних чувств. Первые дни александрова царствования были тяжелы для митрополита Амвросия. Он ощутительно чувствовал холодность к нему молодого императора, со дня на день все больше грустил, сделался «скучен и уединен», ходили слухи, что и его ждет судьба его предместника: невольное удаление на покой. Но, обладая драгоценною для практической жизни способностью терпеливо сносить всякие удары самолюбию, он покорно вынес холод зимы, дождался весны и остался на своем посту, пока уже в глубокой старости, когда сделался болезненно-капризным, не был вынужден все-таки уйти на покой.

Будучи в академии, Амвросий составил учебник по Священному Писанию Ветхого и Нового Завета, изданный святейшим синодом в 1779 году. Будучи епископом севским, он открыл семинарию в Севске и два духовных училища в уездных городах. В крутицкой епархии также открыл два новых уездных духовных училища, в казанской – довел число воспитанников семинарии с двухсот до пятисот, наконец, в новгородской тоже поставил духовно-училищное дело на твердую почву. К духовно-учебной реформе, поэтому, он не мог отнестись иначе, как с полным сочувствием. Он представил духовно-учебный вопрос высочайшему вниманию и нашел там полную готовность к самой широкой поддержке. По примеру хода реформы светских учебных заведений составлено было первоначально «предначертание», или предварительный общий план реформы. Работу эту исполнил Евгений Болховитинов, ставший с 1804 года викарием петербургской митрополии, епископом старорусским. Государь оказывал его работе особое внимание, и за два месяца своего пребывания в Петербурге, куда он прибыл из Новгорода, где имел постоянное жительство по своей новой должности, Евгений четыре раза представлялся государю. Проект Евгения «был читан государю и отменно уважен», потом поступил на рассмотрение синода, где тоже заслужил одобрение¹⁷. В проекте не доставало разработки экономической стороны реформы, и так как, вероятно, к этой работе Евгений не был способен, то для нея был вызван в синод могилевский архиепископ Анастасий Братановский, «один из блестящих духовных администраторов того времени». Он, действительно, «оправдал надежды», которые на него были возложены, указав богатый источник к обеспечению духовной школы в церковно-свечном доходе, для чего потребовалось восстановить забытый закон Петра Великого о монополии церквей на продажу церковных свечей.

Работы по подготовке училищной реформы, одушевляемые вниманием государя, шли быстро. 29 ноября 1807 года для окончательной разработки реформы был учрежден «комитет о усовершении духовных училищ». Членами назначены были: митрополит Амвросий, калужский епископ Феофилакт Русанов, обер-священник войскового духовенства Иоанн Державин, царский духовник, протопресвитер Сергий Краснопевков, обер-прокурор синода, князь Голицын и статс-секретарь Сперанский; «производителем письменных дел» был избран обер-секретарь синода Александр Данилов. На четвертый день после учреждения комитет уже открыл свои заседания, – собирались у митрополита, – и через полгода, 26 июня 1808 года, государю был представлен на утверждение вполне законченный доклад о реформе¹⁸. В тот же день доклад был высочайше утвержден и наиболее потрудившиеся члены комитета, Феофилакт, только что пожалованный в члены синода, и Сперанский, получили блестящие награды: орден св. Владимира 2-й степени.

Епископ Феофилакт Русанов был сын дьячка архангельской губернии, по окончании духовной семинарии на своей родине отправлен был в Петербург в главную александро-невскую семинарию с тем, чтобы подготовиться к учительской должности и затем вернуться на родину. Но его блестящие способности задержали его в Петербурге. Петербургский митрополит Гавриил оставив его, с разрешения синода, учителем в своей главной семинарии. Здесь Русанов принял монашество и в 1794 году, на тридцатом году жизни, определен был законоучителем в греческий кадетский корпус, который позднее был переименован в корпус чужестранных единоверцев. Хотя в то время блистал в Петербурге своим ораторским талантом законоучитель шляхетного сухопутного кадетского корпуса Анастасий Братановский, однако и Феофилакту удалось стяжать известность выдающегося проповедника и стать на виду. По характеру своей проповеди он был «ученый» проповедник¹⁹. В 1795 году он был произведен в архимандриты и назначен настоятелем зеленецкого монастыря, в 1796 году переведен в сергиеву пустынь, в 1799 году хиротонисан во епископа в Калугу. Наречение и хиротония его происходили в Гатчине, где тогда около полутора месяцев, с 13 октября по 6 декабря, пребывал и синод по случаю семейных торжеств в царском Доме. На наречении, в одной из зал царского дворца, на заседании синода присутствовал и государь. После посвящения Феофилакт отбыл из Петербурга в свою епархию. Каков он в эго время был, можно видеть из отзыва о нем познакомившегося с ним в это время московского митрополита Платона в письме к петербургскому митрополиту Амвросию: «человек молодой и не по сану отважный». В Калуге он сблизился с губернатором Лопухиным, проводившим очень весело жизнь. Но затем, когда над этим губернатором разразился суд, Феофилакт стал осторожнее и как человек более блестящий, чем основательный, он своего ничего не создавал, занялся переводами, и по свойству своего характера останавливался на сочинениях, чуждых раздумья и сомнений. Переводил: «Философское утешение», «Врачевство от уныния и отчаяния» и т. п. Затем, по совету митрополита Амвросия, занялся переводом сочинений, более соответствовавших характеру его служения: «О достоверности Евангелия», «О превосходстве религии», «Против безбожия» и т. п. Все эти книги имели успех, выходили вторым изданием. Двумя изданиями, в 1806 и 1809 годах, вышли и проповеди Феофилакта. В 1806 году Феофилакт был вызван из Калуги к присутствованию в святейшем синоде в Петербург. Есть предположение, будто он был вызван по указанию младшего его товарища по петербургской семинарии Сперанского, специально для работы по духовно-училищной реформе, как человек просвещенный, предприимчивый, энергичный.

Михаил Михайлович Сперанский был сын священника владимирской губернии, образование получил во владимирской семинарии, по окончания семинарии, как лучший ее воспитанник, отправлен в петербургскую александро-невскую главную семинарию для подготовления к учительству в семинарии во Владимире. Но когда он в 1793 году кончил курс в Петербурге, петербургский митрополит Гавриил Петров, с разрешения святейшего синода, оставил его, как и Феофилакта, в Петербурге, учителем в главной семинарии. Здесь он весьма скоро от должности учителя физики и математики дослужился до должности учителя философии и префекта, – крайний высший пункт для светского лица на духовно-учебной службе. Когда он был учителем, он был приглашен известным вельможей того времени, князем Алексеем Борисовичем Куракиным в личные секретари. Когда потом князь Куракин стал генерал-прокурором, т. е. по-теперешнему министром юстиции, но с несколько большими полномочиями, он перевел Сперанского к себе на службу экспедитором. Талантливый работник здесь, как впрочем, и в семинарии, был оценен сразу же. В три года из титулярных советчиков он дослужился до статского. В 1798 году на него возложено было, сверх занимаемой им должности, управление канцелярией комиссии о снабжении столицы припасами, где президентом был наследник престола Александр Павлович, а членами – самые влиятельные вельможи. Таким образом, Александр, когда вступил на престол, лично хорошо знал Сперанского. В 1802 году Сперанский получил чин действительного статского советника, в самом начале 1803 года перешел в министерство внутренних дел к князю Виктору Павловичу Кочубею. В том же году он получил чрез Кочубея поручение от государя составить план общего преобразования правительственных и судебных мест империи. Являясь к государю с докладами по этому делу, он привлек к себе его исключительное внимание, сделался близким и доверенным лицом по исполнению его преобразовательных поручений и с конца 1807 года уже находился при нем постоянно. Эго был действительно выдающийся организаторский и творческий ум, умевший схватывать мысли налету и затем немедленно воплощать их в правила, проекты и уставы. Он то и написал весь доклад комитета, представлявший собою, по отзыву профессора Знаменского, «такое новое и свежее по направлению, такое стройное, изумительное по широте и единству основного взгляда и по силе его логического развития, в частности изложение предначертаний, касательно постановки духовных школ, их администрации, содержания и курсов, что подобная работа только и могла выйти из комитета, где работал Сперанский».

В основу работ комитета лег план, выработанный первосвященными Евгением и Анастасием. Теперешний доклад комитета придавал духовным училищам небывалый дотоле характер дельной организации, в которой последовательно проводилась стройная постепенность и в учебных заведениях, и в круге учебных предметов, и в порядках управления.

Применительно к общему плану народного просвещения, уже проведенному в жизнь, духовные школы разделялись на четыре разряда: академии, сообщавшие высшее духовное образование и управлявшие учебными округами; семинарии, с средним курсом, назначенные для приготовления воспитанников в академии и на поприще церковного служения; уездные училища – для низшего образования; наконец, училища приходские – для образования элементарного. Все эти учебные заведения связывались между собою взаимными административными отношениями. Высшее управление всей духовной школой сосредоточивалось в комиссии духовных училищ при святейшем синоде, подобно главному правлению училищ при министерстве народного просвещения. Все епархии распределялись, соответственно наличному числу духовных академий, на четыре учебных округа, с академией в каждом во главе; в каждой епархии должна быть своя семинария и несколько уездных училищ, по одному на уезд, во всяком случае, не более десяти на епархию. Каждый уезд делятся на приходские округи, заключающие в себе несколько приходов под ведением одного благочинного, и в каждом таком округе имеется приходское училище, и, во всяком случае, не более тридцати на епархию. Всех епархий было тогда 36, следовательно, семинарий предполагалось максимум 36, уездных училищ 360, приходских 1080. По всей этой лестнице духовных учебных заведений высшие должны иметь надзор за низшими: уездные училища поставлены над приходскими, семинарии над уездными, академии над семинариями. При академиях для управления округом учреждаются внешние окружные правления и конференция из ученых людей, как принадлежащих к академическому составу, так и посторонних.

К учебным курсам применена была система строгого разграничения. Состав специального богословского учения в семинариях получал большую полноту, в общем образовании, кроме наук философских и словесных, предоставлялось выдающееся место наукам историческим; школы сохраняли классический характер, но в то же время им давалось предостережение от того преобладания схоластической латыни и пренебрежения греческой и отечественной письменностью, какое было допущено в них в прежнее время. Духовная школа получила определенные права и положение, которых прежде не имела. Комитет в своем докладе изложил все основные пункты духовно-училищных уставов, подробные училищные штаты с обозначением окладов на все училищные потребности.

Учреждение комиссии духовных училищ. – Всеподданнейшая благодарность святейшего синода императору Александру I. – Выработка уставов духовно-учебных заведений. – Открытие петербургской академии. – Архимандрит Филарет Дроздов. – Обстоятельства деятельности преосвященного Феофилакта в комиссии

Вместе с высочайшим утверждением доклада 26 июня 1808 года временный «комитет о усовершении духовных училищ» прекращал свое существование, и для заведывания и руководства всем духовно-учебным делом учреждалась постоянная «комиссия духовных училищ». Члены остались те же, только вместо прежнего духовника, протопресвитера Краснопевкова вступит новый духовник, протопресвитер Павел Криницкий. Высочайший указ, ставивший дело духовного образования на твердую почву, был принять в духовном мире с величайшею радостью. Святейший синод, «понимая во всем пространстве и важности» «сей толико для Церкви благотворный монарший подвиг», торжественно от лица Церкви принес государю «признательнейшее благодарение». Первенствующий синодальный член, митрополит Амвросий в благодарственной речи говорил государю: «между прочими милостями и щедротами, присно на служителей веры от престола твоего изливается, ныне тобою возниспосланное благо, в виде нового постановления о усовершенствовании духовных училищ, есть дар для самой Церкви, дар совершен, сошедый свыше от Отца светов. Ваше величество, ведая апостольски, что телесное обучение вмале, а благочестие на все полезно есть, преподав правила и способы к распространению общенародного просвещения, не укоснило равно усилить вящшими познаниями и духовенство, предположа достаточнейшие меры и для приобретения в оных желаемых успехов, и для подкрепления всего сословия, служащего алтарю Господню, да послужит с радостью, а не воздыхающе». Последние строки были намеком на соединенный с проектом духовно-училищной реформы проект лучшего обеспечения духовенства, – не осуществившийся.

Работы комитета заключали в себе, вообще говоря, только основание нового духовно-учебного устройства. Составление подробных уставов академий, семинарий и духовных училищ, выработка учебных программ, – все это легло на комиссию. Работа была не легкая, но для комиссии в ея составе не новая Сперанский написал общее введение к уставам всех духовных училищ с изложением общих начал духовно-учебного образования и первую часть устава академического с правилами по части внутреннего управления академий. От дальнейшего продолжения труда он отказался по многосложности занятий государственными делами. Остальные части академического устава, уставы семинарий и училищ, уездных и приходских и инструкции по преподаванию всех предметов в семинариях и училищах составил преосвященный Феофилакт, с декабря 1808 года бывший уже в сане архиепископа и с марта 1809 года переведенный на рязанскую кафедру. Окончив свою работу, Феофилакт через полгода, перед печатанием уставов, пересмотрел ее и сделал в ней «многочисленные и весьма существенные поправки».

Написавши устав, Сперанский заявил комиссии, что «один опыт может положить на нем печать достоверности», и предлагал ввести новый устав пока лишь в виде опыта в петербургской академии, и только затем, если достоинство его оправдается опытом, утвердить его в законодательном порядке.

Так и было сделано. Открытие петербургской академии по новому уставу торжественно было совершено 17 февраля 1809 года. К первому опыту, пробному камню реформы, приложена была особенная заботливость, так как первая проба должна была обозначить в общественном сознании достоинства всей реформы. Личный состав учащих и учащихся в преобразовываемой академии был организован совершенно исключительным образом: и те, и другие были выбраны из лучших духовных сил всей России, так что профессор-немец, приглашенный в академию, должен был признать, что ему и в Германии не приходилось встречать такого блестящего состава учащихся. Члены комиссии сами приняли живое участие в академической жизни, вызвались быть «протекторами» академических кафедр, а преосвященный Феофилакт даже принял на себя руководительство преподаванием – по любимой им кафедре словесности. После некоторых неизбежных шероховатостей академия достигла «порядка, сделавшегося правилом для всех академий». Этим она обязана более всего появившемуся в ее среде великому организаторскому уму нового своего ректора, архимандрита Филарета (Дроздова), вскоре своею настойчивостью и выдержкою завоевавшего себе первое место и в комиссии духовных училищ.

Сын небогатого коломенского священника, он родился в 1782 году, в мире назывался Василий, учился в коломенской и троицкой лаврой семинариях²⁰ и, по собственному признанию²¹, не был близок с товарищами: кажется, свойство, общее для всех замечательных людей. В лаврской семинарии, по окончании курса, оставлен был учителем. Митрополит московский Платон рано заметил в нем проповеднический талант и еще в 1806 году писал своему викарию Августину: «у меня явился отличный проповедник, учитель Дроздов, я сообщу вам его проповедь и вы удивитесь». Заметив дарование, митрополит стал склонять молодого учителя к монашеству и достиг своей цели: Дроздов в 1808 году, 16 ноября, принял пострижение, 21 ноября был рукоположен во Иеродиакона. В 1809 году, 1 марта, Филарет, вероятно, по желанию митрополита Амвросия, был вызван синодом в Петербург. Ехать из Москвы пришлось в жестокий мороз, и Филарет простудил себе ноги, последствия чего чувствовал всю свою жизнь. Вызван был Филарет, по-видимому, для определения в академию, но, по-видимому, по влиянию Феофилакта, взявшего себе привилегию распоряжаться академическими делами и встретившего Филарета «с уничтожающим величием», не был туда допущен, как чужой кандидат, и с обидою для себя был определен в семинарию «инспектором и учителем философии в звании академического бакалавра». 28 марта он был посвящен в иеромонаха. В августе назначен ректором бывшего при семинарии александро-невского уездного училища с оставлением и при всех прежних должностях в семинарии. Через год, по настойчивым и неоднократным представлениям академического ректора, архимандрита Евграфа, и после того, как первый экзамен в академии по богословию оказался неудовлетворительным, Филарет, наконец, был назначен в академию бакалавром богословских наук с церковной историей. Митрополит Платон, с крайнею неохотой расставшийся с Филаретом, теперь повторил свою просьбу о возвращении его в Москву, предназначая ему ректорство в троицкой семинарии. Но Филарет был оставлен в Петербурге. Митрополит Амвросий приблизил Филарета к себе и всячески ему покровительствовал. Сам Филарет считал Амвросия вторым своим благодетелем после митрополита Платона. Скоро Филарет нашел себе и другого покровителя, более значительного, в лице князя Голицына, которому понравилась проповедь Филарета, первая произнесенная им в Петербурге, в александро-невской лавре, в день Благовещения 1810 года, на тему о внутреннем Царствии Божием в душе человека, весьма подходившая к тому мистическому настроению, которым уже в то время объята была высшая интеллигенция Петербурга и в частности князь Голицын. Голицын просил митрополита почаще назначать Филарета к произнесению проповедей, а митрополит каждую новую проповедь Филарета, в свою очередь, посылал и Голицыну, и Сперанскому, как приятную духовную новость. Проповедническая кафедра Филарета была постоянно окружена множеством публики из петербургской знати. Филарету случалось говорить проповедь и в присутствии государя. Однако, терния все еще усеивали путь Филарета. По поводу одной проповеди распускались слухи, будто Филарет в ней обокрал французского духовного оратора Массильона, другую проповедь академические противники Филарета называли «не проповедью, а одой», третью уже сам архиепископ Феофилакт публично, на обеде у митрополита Амвросия, обвинил в пантеистических воззрениях.

Феофилакт в это время переживал апогей своей славы. «Высшее петербургское общество восхищалось его блестящими проповедями, его светскостью, беглым французским разговором». В то время было, по-видимому, предположение пригласить и архиереев в молодой государственный совет, и, понятно, великосветские слухи называли Феофилакта первейшим кандидатом. Лица, недовольные им, прозвали его по этому поводу Бриенном, – имя французского епископа, участника революции. Слухи сулили ему уже белый клобук в Петербурге, на место Амвросия, которого, по примеру его предшественника, удаляли в Новгород. Однако, Феофилакту не удалось удержаться на своей высоте. Был ли причиною того его горячий и порывистый характер, быть может несколько испорченный стремительностью карьеры, или же он просто рискнул и зарвался, увлекся и потерпел неудачу, только он, слишком понадеявшись на свои личные силы, разошелся с теми именно лицами, которые создали его карьеру и от влияния которых в сущности зависели и дальнейшие его успехи. Порвав возможность найти поддержку у друзей и имея достаточно врагов, он долго собственными недюжинными силами еще держался на месте, но затем, как только случайно или ловко был с него сдвинут, немедленно вышел из правительствующей машины и затем утонул в реке забвения, среди отсутствия подходящей работы.

В петербургскую академию на кафедру еврейского языка, по рекомендации Сперанского, был вызван из Берлина профессор Игнатий Фесслер. По рекомендации же Сперанского Фесслеру, по приезде его в Петербург, было предложено занять еще кафедру философии. Фесслер, как заграничный профессор, скоро приобрел особенные симпатии и уважение, кроме Сперанского, и у Голицына. Его спрашивали, как он находит новые академические порядки по сравнению с европейскими, и он, между прочим, обратил внимание на крайнее обременение учащихся множеством предметов и предложил разделить студентов на специальные группы, оставив только часть положенных в академии предметов общеобязательными. В число не общеобязательных предметов попала в предложении Фесслера и вся группа словесных наук, бывшая у Феофилакта. Когда затем Фесслер, по обязанности профессора, представил на усмотрение комиссии конспекты по своим кафедрам, оба они подверглись жестоким нападкам со стороны Феофилакта. Это было в апреле 1810 года. Сперанский после этого перестал бывать на заседаниях комиссии, хотя и продолжал подписывать ее журналы, в июне перевел Фесслера из академии к себе, в комиссию законов, а в начале следующего года просил об увольнении его от членства в комиссии, ссылаясь на то, что теперь комиссия остается только разработка подробностей, установленных уже общими правилами, но, впрочем, не был уволен.

Потом Феофилакт обрушился на Филарета, не желая без боя уступить ему свою славу наиболее видного петербургского проповедника. Первое серьезное сражение дано было за обедом у митрополита, в троицын день 1811 года, когда Феофилакт стал укорять произнесенную Филаретом в тот день в невской лавре проповедь в пантеистических воззрениях. Ослепленный собственным блеском, он не видел, с какой силой он вступал в борьбу. Филарет потребовал над собою формального суда. Проповедь была рассмотрена митрополитом Амвросием, архиепископом тверским Мефодием, известным тогда «по своей твердости в догматах», Голицыным и Сперанским, была ими одобрена, по их постановлению напечатана, представлена государю и дело кончилось тем, что Филарет через две недели получил от государя украшенный драгоценными каменьями крест «за отличие в проповедании слова Божия», а еще через неделю, двадцати восьми лет, был произведен в архимандрита. Феофилакт и после этого не остановился и продолжал относиться к Филарету враждебно. И так как комиссия теперь уже явно поддерживала Филарета, вопреки стремлениям Феофилакта, то создалось такое положение, что Феофилакт стал допускать формальные придирки к редакции журналов комиссия не без злобной иронии. Когда один раз в составленных комиссией правилах было употреблено выражение: «тщательное употребить старание», Феофилакт письменно возразил, что «оскорбительно покажется для любителей словесности читать тиснению преданное сие выражение». Он был, конечно, прав, но это было уж слишком мелко. Очевидно, недавний оракул уже не был хозяином в делах комиссии. В начале 1812 года, при замещении ректорской должности в петербургской академии, выставленный Феофилактом кандидат уже не прошел и был назначен ректором Филарет, у которого каковы были отношения с Феофилактом, ни для кого, конечно, не было секретом. Личные, частные обстоятельства в жизни Феофилакта складывались теперь так, что вполне соответствовали и общему настроению, которое круто изменилось под гнетущим ожиданием надвигавшейся со стороны Франции тучи. Теперь приверженец и поклонник французского, каким был Феофилакт, не мог быть в почете. Пал и более сильный, чем Феофилакт, человек за свое недавнее поклонение французам: Сперанский, который, без всякой вины, после внезапной двухчасовой аудиенции у государя 17 марта 1812 года, ночью выехал из Петербурга в Нижний Новгород в сопровождении пристава.

Вторжение Наполеона I в пределы России. – Занятие Москвы неприятелем. – Оставление Москвы Наполеоном I. – Разорение Москвы. – Благодарственное молебствие за освобождение России от нашествия двадесяти язык. – Восстановление разрушений по пути неприятельского нашествия. – Командировка преосвященного Феофилакта. – Возвращение его в Петербург и дальнейшая судьба.

12 июня 1812 года Наполеон перешел русскую границу, по реке Неману, устремляясь на Россию с двадесятью язык».

«На зачинающего Бог!» объявил Александр в приказе по войскам. В церквах по всему лицу земли русской раздались одушевленные слова манифеста, призывавшие все сословия и состояния на защиту веры и отечества. Царь обещал не сложить орудия до тех пор, пока хот один неприятельский воин будет оставаться на русской земле. Духовенство святым крестом благословляло войска и ополчения на борьбу с врагом. Московский викарий Августин Виноградский вручил московскому ополчению, вместо знамен, две хоругви. Церкви и народ несли свое достояние на издержки войны – и деньгами, и драгоценными вещами. Русскому народу не верилось, что Москва, сердце России, может быть отдана врагу, а Россия и после этого останется жива: поэтому до последнего времени никто не заботился о вывозе из Москвы сокровищ. Только накануне неприятельского вторжения, 1 сентября, преосвященный викарий еле успел вывезти из Москвы главнейшие ее святыни: иконы владимирскую, иверскую, смоленскую, некоторые сокровища соборов и монастырей и дела консистории и синодальной конторы. Маститый московский митрополит Платон, этот лавр из венка екатерининского века, постоянно теперь проживавший у Троицы как бы на покое, в день бородинской битвы приехал было в Москву погибать вместе с паствою на своем посту. Еле увезли его из столицы. Историки описывают, что храмы Божии и монастыри сделались добычей пожара или подверглись опустошению и поруганию. Многие из них были обращены в казармы, конюшни, бойни. Драгоценные священные вещи переливались в слитки, расхищались оклады икон, священные облачения. Обыкновенно такое варварство объясняют тем, что французы были без религии. Однако, опыт показывает, что и при всякой войне варварские инстинкты проявляются с особенною силой и победители не щадят чужой религии и чужого домашнего очага. По милости Божией, Наполеон не засиделся в Москве. При выходе он распорядился взорвать Кремль. Дождь помешал успеху взрыва, все соборы и кремлевский дворец с грановитою палатой уцелели. Иван Великий, основание которого доходит, по-видимому, до уровня Москвы-реки, заколебался, но уцелел, и только вверху дал незначительную трещину. Совершилось при этом и чудесное событие: образ святителя Николая на стене никольской башни остался совершенно невредим, хотя самая стена была полуразрушена. Из 237-и московских церквей все были разграблены, половина, 115, были повреждены в самом здании, 12 сгорели совсем. Успенский собор был разграблен дочиста; на месте паникадила висели весы для взвешивания награбленного золота и серебра, тут же стоял плавильный горн, а на ободранном иконостасе велась запись перелитого драгоценного металла·, сохранились цифры: серебра 325 пудов, золота 18 пудов. На полу валялись обрывки риз, мундиров, испорченное оружие, всякий лом. Раки святых мощей, кроме раки святого Ионы, были обнажены от металла; рака святителя Петра, прежде бывшая запечатанною, вскрыта, и с тех пор остается открытою. Всюду были следы гнусного кощунства.

12 октября 1812 года в страстном монастыре отслужено было первое благодарственное молебствие за спасение Москвы. 25 декабря вышел царский манифест, призывавший всю Россию к благодарности Богу за совершенное освобождение Церкви и державы российской от неприятельских полчищ, и таким образом чрез полгода после вступления Наполеона в пределы России Россия уже вся воссылала Богу благодарственное молебствие за избавление свое от нашествия двадцати народов.

После изгнания неприятельских полчищ оставалась разоренною обширная полоса русской земли по пути неприятельского нашествия, с разрушенными и разоренными церквами, монастырями, школами. Комиссия духовных училищ и теперь, как при начале войны, проявила выдающуюся щедрость. При начале войны она пожертвовала из своих сумм на военные издержки полтора миллиона рублей, теперь, на восстановление разоренного края, она пожертвовала три с половиною миллиона. Для осмотра разорения и для распоряжений по приведению разоренного в порядок во всех губерниях, кроме московской, в конце ноября был командирован синодом по высочайшему повелению преосвященный Феофилакт, как живая, деятельная организаторская сила, с полномочием «действовать по своему благорассуждению, дабы отвратить медленность переписок епархиальных архиереев с высшим начальством», и его распоряжениям дана была сила, равная предписаниям синода. Феофилакт в своей командировке проявил редкую, кипучую деятельность и оказал для дела большие заслуги, но, решительный и горячий, весьма возможно, что из искреннего рвения к делу среди инертной в общем массы, Феофилакт взял слишком властный тон в епархиях, вызвал жалобы я, когда вернулся в Петербург, в конце мая 1813 года, после епархиального властничанья, то уже совершенно не мог примениться к тому положению вещей, когда приходилось делить былое безраздельное влияние, а в Петербурге между тем к его отсутствию за полгода уже привыкли, – пустое место в природе не остается долго не занятым, – и в конце концов Феофилакт внезапно, среди продолжения своих трудов по комиссии, был отпущен в свою епархию, – и распрощался с Петербургом навсегда. К его уходу Амвросий, Филарет и Голицын, в союзе, воспользовавшись предлогом перевода Фефилактом одной иностранной книги, подготовили ему обвинение в покровительстве пантеизму, в котором он сам когда-то обвинял Филарета, и проектировали выговор от синода. Во время командировки, в Пасху 1813 года, Феофилакт получил бриллиантовый крест на клобук. В мае 1814 года он просил чрез князя Голицына разрешения напечатать одну свою проповедь, сказанную по получении известия о занятии русскими войсками Парижа, и, вместо разрешения, получил замечание впредь писать проповеди более согласные слову Божию. В 1817 году он был назначен в Грузию экзархом со специальной миссией ввести порядки церковного управления, принятые в России. Синод вспомнил своего деятельного сочлена, аттестовал его в докладе государю, как «известного по способностям его», и проектировал возведение его в митрополита, но государь оставил ему прежний титул архиепископа. Титул митрополита он получил, впрочем, скоро, 1 июля 1819 года. Последние годы своей жизни Феофилакт провел среди напряженной, исключительной деятельности, в страстной борьбе, при введении в своем экзархате русских порядков церковного управления. Скончался 19 июля 1820 г., при обозрении епархии, в бодбийском сигнахском монастыре, по слухам отравленный своими врагами, которых было так много. Погребен на месте кончины.

Сущность мистицизма. – Начало развития его России. – «Мистицизм» Александрова века. – «Мистики» того времени. – Обстоятельства, благоприятствовавшие развитию мистицизма в царствование Александра I. – Князь A. Н. Голицын.

Двенадцатый Год со всей его обстановкой считают обыкновенно, так сказать, воротами, чрез которые вошло в Россию господство мистицизма.

«Сущность мистицизма²² заключается в стремлении к достижению истины путем непосредственного внутреннего созерцания ее, помимо внешних способов чувственного опыта, наблюдения и научного исследования, которые дают истину не полную, отрывочную, рассудочную. В области религии мистицизм состоит в чувстве постоянного, живого, духовного общения с Богом и стремлении к духовному возрождению силою внутреннедействующей в человеческом духе благодати. Таким образом, по самому существу своему, религиозный мистицизм есть душевная деятельность, находящая возбуждение для себя в самой себе, в самой глубине человеческого духа, в стремлении его к единению с Богом. В этом отношении появление мистицизма в данное время может быть полезно и благотворно, как пробуждение общества от духовной косности или от довольства обрядовым благочестием к духовной самодеятельности и к нравственному самоусовершенствованию. Но есть в мистицизме другая сторона, которая всегда возбуждает против него различные нарекания. Основываясь на внутреннем духовном опыте и ища откровения воли Божией не вне себя и не внешним путем, а во внутреннем голосе сердца, в глубине сокровеннейших душевных движений, мистик неизбежно выходит из подчинения внешнему церковному авторитету, или, сохраняя уважение к нему, считает церковные таинства, установления и всю вообще внешнюю церковную обрядность только символами, которые сами по себе не имеют значения но служат только внешними знаками того или другого внутреннего духовного состояния и составляют лишь вспомогательное средство для возбуждения в душе того или другого настроения. Они составляют своей совокупностью внешнюю Церковь, которая без Церкви внутренней так же безжизненна, как тело без духа». Такое воззрение всегда почти приводило мистиков к прямому отрицанию внешней Церкви, или, по крайней мере, к полному в отношении к ней безразличию. К сожалению, мистики при этом упускали из виду, что и дух без тела не живет на земле и что в условиях земного существования людей внешняя Церковь столь же необходима, как и внутренняя.

Жизнь человеческую недаром называют морем житейским. В ней, как и в море, бывают приливы и отливы, т. е. увлечения то в одну сторону, то в другую. При увлечении телом – человечество живет материализмом, позитивизмом; при увлечении духом – живет идеализмом, мистицизмом. Эти увлечения, как и приливы, повторяются более или менее периодически. Прилив мистицизма начался в России еще в царствование Екатерины II, но в последние годы этого царствования и во все царствование императора Павла его ход был задержан разными стеснительными мерами. За то в царствование Александра I он получил полный простор. Прежде дальнейшего изложения необходимо оговориться, что определенное в науке понятие мистицизма не вполне соответствует тому историческому явлению в царствование Александра I, которое известно под этим именем. Под мистицизмом александрова века известно вышедшее из мистических источников стремление к просвещению народа на почве религии, но вне какой бы то ни было Церкви. По воззрениям представителей мистицизма александровского времени, Бог созидает в сердце мистика храм Свой, в котором и живет дух Его. При таком положении внешний храм не нужен. Церковь с ее таинствами – только подготовительная ступень к высоте мистиков, для которых она не нужна, она создана только для несовершенных. Монахи «забавляются постом, поклонами, власяницами, веригами и прочим сему подобным внешним», а между тем все это не нужно: когда еще не было монастырей и без монашеских подвигов, «помещики Ной, Авраам, Исаак, Иаков, Иов и другие угодили Богу».

В царствование молодого государя, воспитанного на глубоко религиозной почве, но без надлежащей церковной основы, или, вернее, дисциплины, всем сердцем отзывавшегося на всякое добро, мечтавшего об осуществлении всеобщего блага, каждая попытка к отвлечению человечества от низменных интересов могла рассчитывать на самую широкую поддержку. С дозволения правительства в 1805 году в Петербург учреждена была массонская ложа коронованного Александра, за нею и другие. Около 1812 года появился в Петербурге поляк-иллюминат Грабянка, намеревавшийся основать здесь новое иерусалимское царство и увлекавший много знати. С 1807 года появился мистический журнал «Друг Юношества», издаваемый Невзоровым. Особенную службу мистицизму сослужил Александр Федорович Лабзин, служивший сначала в ведомстве иностранных дел, потом в академии художеств – конференц-секретарем и с 1812 года вице-президентом. Это был человек «весьма образованный и одаренный», полный искренней и горячей веры в свое дело, неутомимый в своей самоотверженной деятельности, направленной к распространению в современном ему обществе понятий о живом и деятельном христианстве, к пробуждению в нем духа любви Христовой и к исканию Царства Божия», – в том виде и значении, в каком он сам представлял эти предметы. Это было как бы задачей его жизни. Ее он осуществлял распространением переводов мистических книг. Митрополит Филарет московский отозвался о Лабзине в своих воспоминаниях, что «он был добрый человек, только с некоторыми особенностями во мнениях религиозных». С 1806 года Лабзин предпринял было издание собственного журнала «Сионский Вестник», но на девятой книжке журнал был запрещен.

Независимые исторические обстоятельства поворачивали колесо нашей жизни в сторону мистицизма. На мировом горизонте все яснее и зловещее стал обрисовываться образ темного гения начала XIX столетия – Наполеона Первого. Александру, носителю идеалов народной свободы и забот об общечеловеческом благе, рано или поздно предстояло вступить в борьбу с этим воплощением государственного эгоизма и личной воли. После нескольких лет весьма странных отношений «дружественной вражды», или «враждующей дружбы», Наполеон перешел границу империи Александра с полчищем «двадесяти язык», а через четыре месяца уже бежал, спасая свою жизнь, побежденный не армией, которая не нанесла врагу ни одного решительного поражения, не морозами, как принято говорить, потому что первые морозы наступили уже после выхода Наполеона из Москвы и только добивали уже расстроенную и разбитую армию, а побежденная патриотизмом, высоким воодушевлением того народа, который в святой своей простоте умеет беззаветно нести свою жизнь за веру, царя и отечество. В вечнопамятный Двенадцатый Год проявилась с величайшею очевидностью поразительная мощь духовной силы самоотвержения России, и о нее разбился победоносно пронесшийся по всей Европе дикий ураган наполеоновского властительного эгоизма. И когда тонко чувствующий царь серого народа, прошедши по всей блестящей Европе со знаменем свободы, явившись освободителем всего культурного мира, на площади Парижа, на которой сошлись европейские короли, слушал благодарственный молебен за избавление Европы, то, преклоняя колена, несомненно особенным образом чувствовал свою связь с горним миром, с Тем Невидимым и Всемогущим, в руках Которого держатся судьбы царств и народов. Александр сам сознавался, что только в этой войне он «познал Бога, как Его описывает Священное Писание». В нем созрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование имени и славе Божией. Все упование свое он возложил на Господа. При каждой трудности он, по собственному признанию, преклонялся к ногам небесного Отца, углубляясь на несколько минут в себя, взывал к Нему из глубины сердца, и все устраивалось чудесным образом, все затруднения исчезали пред Господом, Который, как он верил, шел впереди его. Близкое знакомство за время почти непрерывных трехлетних разъездов по Европе после Двенадцатого Года с людьми, воспитанными на правилах свободы, привело Александра к тяжелым разочарованиям. Ему не раз приходилось убеждаться в эпоху конгрессов, наступившую после Двенадцатого Года, в крайней неблагодарности и предательстве своих венценосных и высокопоставленных друзей, которые, показывая вид, что страстно вместе с ним заботятся о всесветном мире и благе человечества, за его спиною ковали ему войну, и недаром современники замечают, что после Парижа государь стал не узнаваем, и не верил уже в людскую благодарность и дружбу. Знакомство с «свободными французскими учреждениями», по образцу которых он в юности мечтал преобразовать Россию, привело только к отрицательным результатам. О Франции Александр выразился в 1815 году, что в этой стране живут тридцать миллионов скотов, одаренных словом, без правил, без чести, и что ничего и не может быть там, где нет религии. Мысль о водворении счастья человечества путем «законосвободных учреждений», так занимавшая Александра в его юности, могла после этого казаться прежнему ее горячему поклоннику только наивною. В мире есть особый Хозяин, Который все устраивает по-Своему. Наши, человеческие дела и предначертания не могут рассчитывать с несомненностью ни на успех, ни на общую пользу. Добро не может легко совершаться, в самих людях часто встречается какое-то необъяснимое, тупое противодействие, парализующее лучшие замыслы, лучшие заботы о пользе и благоденствии их же самих. Не надо было ни мудрости, ни хитрости. Нужны были только вера и простота. Царь имел уже на примете хорошо известного ему еще в бытность наследником простого, неученого, преданного, старого слугу, не любившего, правда, «чтением расширять свои познания», но казавшегося верующим и верного, в лице Аракчеева, который вскоре, по отзывам современников, и стал у него «душою всех дел^" и «единственным вельможей в России», как бы «наместником императора». Забота о благополучии своих подданных продолжала лежать у Александра на сердце. Когда он вернулся в Россию после европейских скитаний я опять увидел всю нашу бедноту и темноту, то, по собственным его словам, мысль о том, как мало сделано внутри государства, как десятипудовая гиря, ложилась ему на сердце. Положение внутри государства, действительно, было мрачное. Историк внутреннего нашего быта того времени рисует такую картину: «в то время служащие в губерниях не ставили целью добросовестное и честное исполнение своих обязанностей, не выражали стремления к общему благу, а заботились лишь о соблюдении бумажного порядка и извлечении материальных выгод». «Полнейшая безнаказанность чиновничества разжигала алчность и усиливала страсть к лихоимству. Изыскивали способы, как бы сорвать, с кого было можно, изобретались дела и привлекались к ответственности люди, ни в чем не повинные. И эта доля падала преимущественно на людей беззащитных и простой народ». Государство угнеталось обилием ничего не делающих чиновников и недостатком работников, невежеством колодников, страшною волокитой. И все это государю было не безызвестно. В одном из своих указов 1807 года Александр выразился об интендантстве, что «большая часть чиновников имеет в виду обогащение свое из сумм, им вверенных»²³. Государь, конечно, не мог утешать себя, будто интенданты были совершенным исключением среди других правительственных агентов. И правда: все замечали, что государь стал уединяться, сделался суров, угрюм, скучен и сердит; балы и театры, по его собственным словам, производили на него впечатление похорон. Быть может и в том найдется частица психологической правды, что по возвращении с триумфального шествия по Европе, с продолжительного блестящего праздника, к будням окупившей этот праздник бедной родины, разорившейся от своей щедрости и делавшей ворчливый подсчет непомерным издержкам на благо человечеству в ущерб собственному благу, трудно было оставаться особенно веселым. Теперь, вместо «законно-свободных учреждений», в голове Александра созрела мысль о водворении всеобщего благополучия совсем иным путем, путем военных поселений. Предполагалось, что в этих поселениях соединятся порядок, благоповедение и благополучие, в страдную пору будут пахать, в свободное время – заниматься военными упражнениями. В этом было нечто библейское, когда народ шел, по кличу судей и царей, прямо от плуга на войну. Александр уже стоял в это время на библейской почве. Еще при изгнании Наполеона из России, в Вильне, у него зародилась мысль об основании европейского священного союза, мысль с каждым днем все более укреплявшаяся под влиянием продолжения бесконечной войны для водворения мира и окончательно созревшая, когда Александр вступил в пределы Франции²⁴. Наконец, все препятствия были преодолены, и священный союз заключен. «Священный союз» состоял в том, что императоры всероссийский и австрийский и король прусский обязались жить и поступать, как между собою, так и в отношении к подданным, по правилам Священного Писания, в мире и любви. Акт союза был подписан в Париже в 1815 году. К участию в союзе примкнули и остальные европейские правители, кроме английского и турецкого. Эго были мировые затеи, но высший Хозяин не благословил ни ту, ни другую. Пользуясь обязательством союзников во всем поддерживать друг друга, Австрия и Пруссия ловко обделывали свои корыстные дела, а Россия должна была или помогать им, или нарушить обязательство, и предпочитала оставаться верною союзу. В руках Аракчеева военные поселения превратились в форму крайнего угнетения народа, бывали бунты, бывало при проезде Александра целые поселения падали пред ним на колена с мольбою избавить их от аракчеевского ига, но государь оставался тверд, уверенный, что сами люди далеко не всегда понимают, в чем заключается их благо. Притом же всякого рода материальные, физические невзгоды не имели для него значения. Сам он носил в своем сердце мучительную рану, с болью которой не могли сравняться такого рода невзгоды. Он мучительно искал Бога, но чувствовал в себе какую-то стену, которая ему мешала увидеть Бога. И это было источником его неутолимых душевных страданий. Предприятия, начатые во славу имени Божия, явно не удавались, значит – не получали благословения от Всевышнего. После этого всякая душевно-спокойная жизнь простого «поселянина», хотя бы и полная труда, могла казаться Александру завидною, и недаром он почти постоянно мечтал отказаться от короны и погрузиться в неизвестность частной жизни – в надежде в ней найти никогда не дававшееся ему спокойствие и мир душевный.

Искание Бога, ставшее мучительно беспокойным в последние годы, сначала, в молодые годы, проявлялось у Александра в виде светлого религиозного настроения. Оy еще на самых первых порах своего царствования уговорился со своим другом, князем Голицыным, ежедневно прочитывать из Библии, углубляясь в размышления о смысле прочитанного, и неуклонно выполнял принятое правило. Такое самоуглубление само по себе вело к мистицизму, и мистицизм, готовый уже, нашел естественно в душе Александра и Голицына благоприятную почву.

Князь Александр Николаевич Голицын был сын гвардейского капитана от третьей жены и в самом раннем детстве остался полным сиротой. Его отец умер через две недели после его рождения, а мать вскоре вышла замуж. Его приютила у себя весьма известная в свое время фрейлина императрицы Екатерины II Марья Саввишна Перекусихина. Императрица определяла его в пажеский корпус, и в праздничные отпуски его привозили во дворец играть с великими князьями, которым он был почти ровесник. Вскоре после женитьбы Александра Голицын был назначен состоять при его дворе в звании камер-юнкера. Павел в 1797 году произвел его в камергеры, а в 1799 году «отставил от службы». Голицын поселился в Москве, в скромном домике на Девичьем Поле, которое было долгое время местом жительства всех опальных вельмож. Александр вскоре по воцарении вызвал друга своего детства в Петербург, определил в сенат за обер-прокурорский стол, а указом 21 октября 1803 года назначил обер-прокурором синода и произвел в статс-секретари, «дав ему право представлять свои доклады непосредственно, а не чрез генерал-прокурора или статс-секретарей, состоящих при личных докладах, как было до того времени». До Голицына обер-прокурором был около девяти месяцев действительный статский советник Александр Алексеевич Яковлев, служивший ранее в ведомстве иностранных дел, человек службы и долга, не ужавшийся с синодом вследствие своей некоторой мелочности, в особенности показавшейся синоду тягостной после беззаботного обер-прокурорства бесхарактерного графа Дмитрия Ивановича Хвостова, которого застал на обер-прокурорской должности XIX век. Голицыну в это время шел к концу тридцатый год. В молодости он вел так называемый светский образ жизни, и, как человек честный, не без раздумья принял предложенную ему должность. Бывает нередко, что люди, по-видимому, совершенно не подготовленные к той или другой деятельности, становятся вдруг в высшей степени на месте, когда волею судьбы вынуждены бывают взяться за то или иное дело. То же случилось и с Голицыным. Уже после самого первого знакомства с ним, епископ Евгений Болховитинов отозвался о нем, что он «человек молодой, но с достоинствами выше своих лет», и предсказывал, что, «кажется, все им будут довольны». Для Голицына это назначение было словно неким призванием Божиим: он неузнаваемо переменился: стал читать Священное Писание, погрузился в акты вселенских соборов, в отеческие правила, и впоследствии с глубоким уже сожалением вспоминал о легкомысленных увлечениях юности. Личная близость к государю и статс-секретарство Голицына придали новый блеск обер-прокурорской должности и «возвысили ее до степени, равной с первыми должностями в государстве». Князь Голицын был «чрезвычайно деятелен, работал чрезвычайно много», скоро все дела забрал в свои руки и явился полным и безраздельным хозяином положения. Его приобретение для мистицизма было весьма дорого, так как обеспечивало сильное влияние в духовной сфере. На первых порах, впрочем, мистицизм не заключал в себе ничего предосудительного, и мистическое настроение пережили многие выдающиеся церковные деятели. Филарет, митрополит московский, вспоминает, что когда он служил в Петербурге, то и Амвросий, и Голицын, и Лабзин, к Михаил митрополит, преемник Амвросия, обращали его внимание на мистические сочинения, он занялся ими, и они оказали на него свое влияние, тем более, что еще смолоду его пленяло все таинственное. И он с восторгом приветствовал первые шаги мистицизма, «ожидая вместе с другими скорого наступления Царствия Божия». Крайняя осторожность в выражениях и действиях, никогда не засыпающая внутренняя критическая самооценка, спасли его от увлечений и удержали на твердой почве.

Первое библейское общество. – Библейское общество в России. – Российское библейское общество. – Перевод книг Священного Писания на русский язык. – Деятельность по распространению назидательных книг.

В связи с задачами мистицизма – распространением внутреннего просвещения чрез самоуглубление в слове Божием – стояло возникновение библейского общества. Чтобы углубляться в размышление над словом Божиим, нужно было иметь слово Божие в руках на общепонятном языке. Распространение переводов Священного Писания и было задачею библейского общества.

Первое библейское общество только что было учреждено в Англии, в 1804 году, универсального характера, с целью caмогo широкого распространения Священного Писания среди всех народов мира на их родных языках. Своим учреждением оно обязано было не представителям какой-либо Церкви, а сектантам мистического оттенка. В 1811 году библейское общество основано было и в Финляндии, в городе Або. Присланный от английского библейского общества пастор Патерсон склонил князя Голицына учредить библейское общество и в Россия, и оно было высочайше учреждено 6 декабря 1812 года, по докладу Голицына, как управлявшего с 25 августа 1810 года делами новообразованного тогда главного управления иностранных исповеданий в России. Сначала библейское общество имело целью только распространение Священного Писания среди живущих в России иностранцев и инородцев на их языках. Александр записался членом с ежегодным взносом в 10.000 рублей и единовременно пожертвовал 25.000 рублей. Первое собрание было 11 января 1813 года в доме князя Голицына по Фонтанке, где теперь дом министерства Двора. Собрание было весьма торжественное, присутствовало множество духовных и светских сановников. Главными заправителями дела были агенты английского общества, пасторы Патерсон и Пинкертон. Книги Священного Писания, по примеру британского общества, решено было печатать без всяких примечаний и изъяснений, чтобы устранить возможность каких-либо вероисповедных тенденций. В первый год даже не были допущены в состав общества духовные лица. В 1814 году, высочайшим указом 4 сентября, общество переименовано в «российское библейское общество» и ему дано государем разрешение издавать Библию и на славянском языке. В связи с этим избраны были в члены общества и духовные лица: несколько архиереев, архимандрит, протоиерей; допущено было и инославное духовенство. Председательствовал князь Голицын. Британское общество доставляло петербургскому крупные субсидии. Высказывалась повсюду радость по поводу совершившегося соединения всех христиан в одном добром деле.

Дела общества сразу пошли блестяще. Пожертвования стекались отовсюду, всюду учреждались отделения, и учреждения общества густого сетью охватывали обширную империю до самых отдаленных ее краев. В десять лет имущество общества возросло до двух миллионов рублей, несмотря на то, что общество распространяло множество книг даром. До 1826 года общество издало до 800,000 экземпляров переводов священных книг на двадцати шести языках; в том числе было 22 издания Библии на славянском языке.

В феврале 1816 года государь дал задачу обществу «доставить и россиянам способ читать слово Божие на природном своем языке». Святейший синод поручил комиссии духовных училищ найти подходящих переводчиков, а одобрение перевода к печати поручил духовным членам комитета библейского общества, среди которых были и члены синода. Комиссия обратилась к академии и семинарии. Из академии ректор Филарет и профессора, священник Герасим Павский и архимандрит Моисей, а из семинарии инспектор, а потом (с 1819 года) ректор, архимандрит Поликарп Гайтанников перевели четвероевангелие, каждый по одному евангелию. Считка и одобрение перевода происходили в комитете, состоявшем из архиепископов Михаила и Серафима, заседавших в синоде, архимандрита Филарета, В. М. Попова и А. Е. Лабзина. Главным деятелем был Филарет. Евангелие в русском переводе издано в 1818 году, вместе с славянским текстом, и встречено было это издание со всеобщим восторгом. В следующем же году появились второе и третье издания. В 1821 и 1822 годах появились два издания уже всего Нового Завета. В 1823 году впервые издан был Новый Завет на одном русском языке». В 1820 году предпринят был перевод Ветхого Завета, и для помощи петербургской академии к делу привлечены были академии московская и киевская. В 1822 году из него напечатана уже Псалтирь, выдержавшая в 1823 году 12 изданий. Более всех над переводом Псалтири потрудился опять-таки Филарет. В 1825 году окончен печатанием первый том Библии в русском переводе, до книги Руфь включительно. Но государь, под влиянием возраставшего противодействия русскому переводу Священного Писания, приостановил издание «впредь до разрешения, а затем умер, не успев дать разрешения.

В связи с распространением собственно книг Священного Писания – задачею общества – члены общества старались распространять и вообще книги религиозно-нравственного содержания, соответствующие цели общества – распространению духовно-религиозного просвещения. Одна княгиня Софья Мещерская, член общества, распространила с 1813 года по 1826-й до 400,000 экземпляров разных брошюр, частью на свои средства, а частью на пожертвованные ей суммы из личных средств государя. Кроме того, члены общества обыкновенно были первыми и деятельнейшими участниками всякой благотворительности: патриотического общества, учрежденного для пособия пострадавшим в 1812 году, женского благотворительного общества, пoпечительства о тюрьмах.

Указания опыта в духовно-учебном деле. – Исправление уставов. – Первый курс петербургской академии. – Утверждение уставов. – Духовно-учебное дело по новым уставам. – Магистерские и докторские кресты. – Привилегии духовному образованию. – Постепенное введение уставов.

Стремление дать академическому курсу возможно широкую постановку повело к тому, что студенты академии на первых порах оказались не в силах справиться с множеством наук. Иной день приходилось слушать лекции восемь часов, да еще вне лекций необходимо было исполнить некоторые необходимые научные работы. Поэтому, академия в 1810 же уже году обратилась в комиссию духовных училищ с представлением о настоятельной необходимости сократить академический курс и предлагала оставить общеобязательными науками только богословие, философию, словесность и греческий язык, все же остальные распределить на две группы, – историческую и математическую, предоставив выбор той или другой самим студентам.

Комиссия согласилась с этим и только прибавила к общеобязательным наукам церковную историю.

Затем, приготовленные новые уставы духовно-учебных заведений были пересмотрены еще раз архимандритом Филаретом, ректором академии, которого Голицын поспешил провести при первой возможности, в 1814 году, в члены комиссии духовных училищ. Филарет горячо принялся за дело и по своей деятельности в комиссии заменить собою Феофилакта. По расчищенному пути, проверенному теперь и опытом, ему, конечно, было идти легче, чем первым творцам, и он выказал вполне присущую ему в изумительной степени способность критики недостатков чужой работы. Академический устав он исправлял в смысле усиления власти ректора и уменьшения власти инспектора и эконома, которым ранее была предоставлена значительная самостоятельность. Филарет смотрел на дело так, «что опыты ученой республики или многоначалия, сделанные в светских училищах, не были счастливы», что «всегда и везде наиболее процветали те училища, в которых более было единоначалия», что «единоначальное и отеческое правление особенно приличествует духовным училищам», потому что «все установления, утверждающие повиновение и уважение к начальству, должны быть наипаче в духовных училищах строго сохраняемы». Уставы духовных семинарий и училищ были исправлены преимущественно в учебной части.

Выпуск первого курса с.-петербургской академии в 1814 году сочтен был событием исключительной важности. Комиссия духовных училищ представила об этом государю доклад. Время было такое, когда великие события, только что совершившиеся в Европе, держали всех в приподнятом настроении восторга. Государь только что возвратился в столицу, и его встретили общие изявления радости и благоговения. Святейший синод, сенат и государственный совет поднесли ему титул Отца Отечества, Великого и Благословенного просили разрешения воздвигнуть ему при жизни памятник. Государь, религиозный, одушевленный сознанием, что удача не зависит от самого человека, отклонил от себя все почести, принял только титул Благословенного, будучи проникнут желанием посвятить себя и свое царствование Божию имени и славе. Понятно то особенно отрадное чувство, с каким государь, при таком настроении, принял доклад комиссии духовных училищ. «Слава и благодарение Всевышнему, тако благословившему намерения мои доставить Церкви достойных пастырей», были его слова. Затем, вверяя в указе комиссии ее вниманию как новообразованных учителей, так и училища, и поручая ей, призвав Спасителя на помощь, употребить все усилия к достижению предположенной цели, чтобы духовные училища сделались в прямом смысле «училищами истины», государь изъяснял свои намерения о воспитании духовного юношества. Он писал: «просвещение по своему значению есть распространение света, и, конечно, должно быть Того, Который во тьме светится и тьма Его не объят. Сего то Света держась во всех случаях, вести учащихся к истинным источникам, и теми способами, коими Евангелие очень просто, но премудро учит: там сказал, что Христос есть суть, истина и жизнь; следовательно, внутреннее образование юношей к деятельному христианству да будет единственною целью сих училищ. На сем основании можно будет созидать то учение, кое нужно им по их состоянии, ни опасаясь злоупотребления разума, который будет подчинен освящению вышнему».

В том же 1814 году были высочайше утверждены окончательно выработанные и проверенные опытом новые уставы духовно-учебных заведений²⁶.

По новым уставам, духовное образование извлекалось из положения местной, епархиальной потребности и ставилось на подобающую ему высоту одной из первостепенных потребностей церковной жизни. Вместо исключительного управления епархиальными властями, духовные училища приобретали теперь самостоятельный высший центральный орган духовно-учебного управления – комиссию духовных училищ при синоде. Духовно-учебные заведения, взамен прежнего хаотического смешения, получили определительность, будучи разделены на низшие, средние и высшие. Все духовные школы получили единообразные и общие уставы, и их порядки и курсы перестали зависеть от той или иной склонности или того или иного воззрения на учебное дело епархиального начальства. Но соответственно вековой практике, (опиравшейся на канонические права каждого епископа надзирать за практикою церковного учительства в своей епархии, за архиереями вполне признавались все права главных попечителей находящихся в их епархиях духовных училищ. Академиям и семинариям предоставлена известная степень самостоятельности: они были вправе обсуждать предложения своих епархиальных архиереев и, в случае несогласия с ними, переносить дело в высшую учебную инстанцию, т. е. семинарии – во внешние академические правления, а академии – в комиссию духовных училищ. Во внутреннем управлении впервые допущено выборное начало, пока только в виде избрания почетных членов в академиях и кандидатов в члены конференции, а также на должность ректора и инспектора, в семинариях – только одного инспектора. Цель духовно-учебных заведений была формулирована так: _"образование благочестивых и просвещенных служителей слова Божия». Программы учебных курсов явились «лучшим образцом соединения общего образования со специальным, насколько только возможно такое соединение». Курс низших школ вообще организован был на чистых началах общего образования. Специальное образование начиналось уже, собственно говоря, только в семинариях, а сосредоточивалось лишь в двух последних учебных годах семинарского курса. Духовные академии стали исключительно высшими духовно-учебными заведениями, а не смешанными, как ранее. Устав строго разграничивал область академического преподавания от курса семинарий и ставил задачей академий достижение высшего богословского образования и самостоятельную обработку науки. Во всей учебной системе особенное расширение и пространство сравнительно с прежним временем дано наукам историческим и особенно отечественной истории. Введены почти заново математические науки – с географией и физикой. Изменены были коренным образом методы учения: уставы восставали против так называемой зубристики, требовали самодеятельности учащихся, возбуждения их ума требованиями отчетов в занятиях и усилением самостоятельных письменных упражнений. Наконец, бюджет школ, в 1807 году уже увеличенный вдвое, по новым уставам увеличивался в девять раз (вместо прежних 181.000 рублей – 1.669.000 рублей).

С внешней стороны, академический курс расположен был на два двухлетних отделения т. е. на четыре года, и приспособлен к семинарскому, так как главною задачей академий являлось подготовление учителей в семинарии. Семинарский курс состоял из трех двухлетних отделений, называвшихся, по главным наукам каждого, риторическим, философским и богословским. Курс низших училищ рассчитан был тоже на 6 лет и также разделялся на три двухгодичных отделения: низшее, среднее и высшее. В академии полагалось 6 профессоров и 12 бакалавров. Ректор академии и инспектор утверждались и сменялись комиссией духовных училищ, ректор семинарии назначался окружною академическою конференцией, тоже и ректора духовных училищ. Начальники духовных училищ, имевшие степень магистра, именовались ректорами, не имевшие – смотрителями. В семинариях преподаватели-магистры назывались профессорами, не магистры – учителями. Ректора обязательно должны были быть в монашеском сане. Академиям полагалось на содержание до 56.000 рублей на каждую, семинариям от 13.000 до 17.000, по трем разрядам, уездным и приходским училищам также по трем разрядам, первым от 1.000 до 1.500, вторым от 400 до 550.

Для магистров и докторов установлены были в 1809 году патенты-дипломы, текст для которых составлен был преосвященным Феофилактом, а рисунок – князем Голицыным при помощи художника. Установлены были также и кресты для магистров и докторов, облеченных в священный сан, для магистров – серебряные с изображением тернового венка, для докторов – золотые, наперсные, с изображением Распятия на голубой эмали. Цвет эмали выбран был государем. В 1814 году, при первой выдаче докторских крестов, установлено было изображать на них: «Мат. V, 19», т. е. указание на евангельский текст: «иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небесном».

Духовному образованию предоставлены были в духовном ведомстве разные привилегии. Лица священного сана, имевшие степень доктора, получали жалованье по 500 рублей в год, магистры по 350, кандидаты академий по 250. Уставы семинарий оговаривали, чтобы «в каждой епархии места не иначе были раздаваемы, как по степеням, каждому разряду учеников семинарии присвоенным», причем за соблюдением этого предоставлено было наблюдать внешним правлениям академий.

После утверждения уставов в 1814 году открыты были, сверх петербургского, и другие округа: московский с 1814 года и киевский с 28 сентября 1817 года, когда с подготовкою семинариями способных воспитанников, а петербургской академией – учителей явилась возможность открыть академии московскую и киевскую. Московская академия при преобразовании ее в 1814 году была переведена из Москвы в Троице-Сергиеву лавру. Казанскую академию не нашли возможным открыть по недостатку способных местных учителей, и она так и исчезла с горизонта на все время царствования Александра I.

Преосвященный Евгений Болховитинов писал как-то: «подчинение семинарий академиям не по сердцу епархиальным; вот кто ж виноват, что многие епархиальные не радят о успехах в своих семинариях и жалованьем располагают по самопроизволу, а о достоинстве определяемых ими учителей многие и понятия не имеют». И в синоде, еще при первом обсуждении проекта, раздавались голоса против подчинения семинарий академиям помимо епархиальных преосвященных. Во всяком случае, это недовольство ограничивалось только разве собственным настроением и не переходило в противодействие.

Практическая организация всего духовно-учебного дела по новым уставам возложена была почти на одного Филарета. Он ездил по ревизиям, просматривал конспекты, выбирал учебники, рекомендовал преподавателей, и таким образом вся учебная реформа в ее осуществлении была как бы его личным делом. Его труды не могли не вызвать благодарности со стороны комиссии духовных училищ и, по ее представлению, он получил бриллиантовую панагию, а в 1818 году и аннинскую звезду.

Почва, на которой возникло министерство духовных дел и народного просвещения. – Учреждение и цель нового министерства. – Его устройство. – Его значение. – Распространение мистических книг. – Расцвет мистицизма. – Мистические проповедники. – Почва для сектантства. – Терпимость государя. – Последние годы митрополита Амвросия Подобедова. – Митрополит Михаил Десницкий. – Преосвященный Филарет (Дроздов)

Веря в свою непосредственную, исключительную связь с горним миром, Александр настойчиво стал искать возможности, так сказать, осязательно увидеть Владыку этого мира или почувствовать близость Его, как некогда ветхозаветный пророк Илия. Но так как душою своею он не был в состоянии сам встретиться с Богом, то стал бросаться без разбору к тем, у кого надеялся найти помощь в этом, или кто сам ему обещал общение с Богом. Он обращался и к православным подвижникам: в 1812 году он благоговейно принял предсказания монаха Авеля о предстоящих испытаниях и победе, будучи в Киеве в 1816 году, дважды посетил в Киево-Печерской лавре иеросхимонаха Вассиана, в 1819 году ездил на Валаам, в 1823 году посетил в ростовском яковлевском монастыре подвижника-иеромонаха Амфилохия. Но в то же самое время в Европе он встретился с экзальтированной баронессою Криднер, выдававшею себя за провозвестницу воли неба, и надолго подчинился ее влиянию; в Силезии пленился сектантскою общиною моравских братьев; в Бадене был очарован представителем мистицизма Юнгом Штиллингом; в Лондоне молился с квакерами; становился на колени пред инославным аббатом и принимал от него благословение. К концу жизни, убедившись не раз, что те, которые смело выдавали ему себя за имеющих общение с Богом, были не более, как igni8 fatuu8, блуждающие болотные огни, обманывающие тех, кто ищет света истинного, он уже замечал, что он довольно видел свет, чтобы «не дать себя обмануть благочестием людей, которые так торопятся просить денег». И он всецело вернулся душою к скромному и бедному православному подвижничеству, учившему смирению и покаянию, и в последнее свое путешествие на юг, с которого он уже не вернулся, он был напутствован схимником-подвижником Алексием в Александро-Невской лавре, которого царь посетил перед самым отъездом в глубоко утренний час.

Кроме того, Александр чувствовал за собою обязанность не только внешнего, но и внутреннего управления народом: обязанность просвещения его и даже направления к познанию святой воли Единого Бога. Это чувство, при наличности в государстве множества вер и исповеданий, могло только усиливать вышеобъясненное настроение Александра, несколько игнорировавшее вероисповедные отличия. На этой почве и возникло оставившее по себе продолжительную память министерство духовных дел и народного просвещения.

Это соединенное министерство учреждено было высочайшим манифестом 17 октября 1817 года²⁷.

Присоединение к духовным делам дел народного просвещения сделано было с целью, «дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения». Новое соединенное министерство разделялось на два департамента, один – духовных дел и другой – народного просвещения. В первом сосредоточены были все вообще дела по части духовной всех религий, как различных вероисповеданий христианских, так и прочих всякого рода – еврейской, магометанской и других нехристианских вер. В круг ведения этого департамента входили и дела святейшего синода. Департамент имел четыре отделения: первое – по делам греко-российского исповедания, второе – по делам римско-католического, греко-униатского и армянского исповеданий, третье – по делам всех протестантских исповеданий и четвертое – по делам еврейской, магометанской и прочих нехристианских вер. Министр нового министерства был поставлен по синодальным делам «в таком точно к синоду отношения, в каком состоял министр юстиции к правительствующему сенату». Министром назначен был князь Голицын, который фактически уже состоял им, так как, кроме обер-прокурорства в синоде, держал в своих руках управление делами иностранных исповеданий с 1810 года и министерством народного просвещения с 10 августа 1816 года.

О том настроении императора Александра, которое сделало возможным появление соединенного министерства духовных дел и народного просвещения, уже сказано. Что же касается соединения в одном департаменте всех религий государства, то, необходимо твердо оговориться, это был только неудачный, но с логической стороны строго выдержанный опыт государственной организации, и ничего, направленного собственно против православной Церкви, как обыкновенно принято говорить у наших историков, в своем принципе не заключал. Напрасно видят обиду для православной Церкви в том, что в новом министерстве «дела всех религий уставлены были в ряд», напрасно также утверждают, будто это министерство «усиливалось соединить разнообразные предметы и вовсе не соединимые организмы, каковы христианство и мусульманство, язычество и иудейство, закон Христов и начертание Его скрижалей» (?). Как Царь царей – Бог дает в Своем необозримом земном царстве одно солнце – для всех, жизнь кого терпит на земле, и посылает один и тот же дождь для праведных и неправедных: так и государство для всех терпимых в нем вероисповеданий имело, конечно, право учредить одно установление по восходящим к государственной власти вероисповедным делам. Впоследствии опыт подобной организации повторился в учреждении в государственном совете соединенного департамента гражданских и духовных дел и, как более выдержанный, не вызвал возражений. Никто, конечно, не станет обдуманно приписывать Александру цель или намерение учреждением министерства духовных дел унизить господствующую религию постановкою ее дел в ряду дел других религий. Ведь возможно и предположение; что такою организацией он мог дать ей и некоторое фактическое преимущество: вместо отчуждения предоставить возможность влияния, соразмерять даваемые другим исповеданиям льготы с интересами православия. Если в действительности, на деле, голицынское министерство послужило к унижению православной Церкви, то это уже дело людей, а не идей, результат факта, а не принципа, условий осуществления, а не предначертаний.

Но внешнее унижение, так сказать, в отношения государственного представительства и собственно для синода, несомненно, было с учреждением министерства духовных дел. Сделавшись министром духовных дел, Голицын уже естественно не мог оставаться обер-прокурором синода, и на эту должность был назначен 24 ноября 1817 года сенатский обер-прокурор, князь Петр Сергеевич Мещерский, являвшийся уже, таким образом, в синоде представителем не государя, а министра. Синод, в качестве установления государственного, потерпел существенный ущерб в унижении своего представителя государственной власти, потому что таким путем он значительно отдалялся от государя. И, таким образом, чрез унижение обер-прокурорской должности, собственно духовного управления не касавшееся, синод потерпел и существенный ущерб, касавшийся непосредственно его самого. Затем, как отчасти совершенно справедливо замечает автор книги «Святейший Синод в его прошлом²⁸, учреждение министерства духовных дел «повреждало самую идею учреждения святейшего синода», по которой органу высшего церковного управления, кроме принадлежащей ему духовной власти, сообщена была и сила власти государственной. Теперь сила этой последней власти более сдерживалась двойным контролем обер-прокурора и министра.

Директором департамента духовных дел назначен был Александр Иванович Тургенев, член-секретарь библейского общества, из статс-секретарей государственного совета, «человек высокой души и один из просвещенных людей своего времени». Установилось, что дурно о нем отозваться – значит выказать полное свое мракобесие. Однако, по крайней мере, несомненно, что, не будучи враждебным, он для Церкви был человек чужой.

С учреждением министерства духовных дел и народного просвещения влияние Голицына увеличилось, а вместе с тем увеличилось и влияние мистицизма. Мистицизм торжествовал. Все училища были в его руках. Цензура ревниво задерживала все то, что шло против мистицизма. А мистические сочинения текли целым потоком: переводные – Эккартсгаузена; Гион, Дю-Туа, Бема, Таулера, Паркера; свои – Лопухина, Карнеева, Хвостова, княгини Мещерской. В 1816 году Лабзин получил орден Владимира 2-й степени за издание духовных книг, а с апреля следующего года возобновили свой журнал «Сионский Вестник»²⁹. Мистицизм царствовал всюду и его влияние падало на литературу, педагогику, живопись, архитектуру.

Увлечение мистицизмом, разрушавшим всякие ограничения повело к тому, что наличные представители и создатели этого направления, стоявшие еще в границах благоразумия, уже не удовлетворяли. О руководстве Церкви не могло быть и речи. Давние и привычные формы выражения веры и религиозного чувства казались уже «слишком формальными, свойственными педагогическому ритуалу детского возраста и понимания, но недостаточными для восшедших на высоту духовного созерцания». «В обществе и в книгах, в беседах и в поучениях говорилось о новом духовном царстве, о Иерусалиме, сходящем с неба на землю, о новых тайнах, новой Церкви, новой святости, новом чаянии и новой любви». Вышедши из-под руководства Церкви, мистицизм скоро принял весьма опасное направление, превратившись в какое-то исступление, соединенное с различными внешними способами возбуждения религиозного экстаза. Последователи мистицизма с жадностью бросались к каждому новому учителю и шли уже преимущественно за теми отпрысками мистицизма, которые ослепляли своею необузданностью. С 1818 года образовался в Петербурге кружок «пророчицы» Екатерины Татариновой, урожденной Буксгевден, лютеранки, только за год перед тем принявшей православие, весьма близкой к скопческой секте, с радениями и кружениями, «как бы в некоем духовном вальсе», с пророчествами. В 1818 же году приезжали в Петербург квакеры и имели здесь большой успех. В 1819 году появился в Петербурге и был с восторгом встречен кружком, группировавшиеся вокруг князя Голицына, мюнхенский проповедник, пастор Линдль, в 1820 году – баварский Госнер. Оба числились католиками, но проповедовали новую религию, более близкую к протестантизму, чем к католичеству. В 1821 году приехала в Пегербург и известная баронесса Криднер, и хотя к этому времени она уже утратила свое влияние на Александра, который в ней разочаровался, но все же нашла для себя обширный круг почитателей. Лабзин, не довольствуясь литературного пропагандой своих идей, устроил у себя массонскую ложу, куда и собирал общество для религиозных бесед.

На благоприятной почве распространялись всевозможные секты: хлыстовство, скопчество, духоборство, «новая церковь духоносцев», молоканство; расцветало старообрядчество, не чувствуя стеснений. Само правительство допустило гернгутеров в калмыцкие степи, английских сектантов к язычникам в Сибирь, шотландских – к киргизам. Особенный успех имело скопчество, для которого Петербург стал «цветущим райским садом», под главою скопца Селиванова. Гуманный государь освобождал от суда за заблуждения невежества. Он высказывал не раз, что жестокость не убеждает никогда, что учение Спасителя не может быть внушаемо «насильствием и казнями», что лучше, чтобы молились каким бы то ни было образом, нежели вовсе не молились. Он писал в указе, что заблуждающихся по простоте и невежеству, уклоняющихся от правоверия и, правил, святой Церковью утвержденных, надо стараться обращать «не истязаниями и принуждением, но единственно кротостью примера и святостью жизни»³⁰. Общее правило, принятое им в отношении к религиозным разномыслиям, требовало «не делать насилия совести и не входить в разыскание внутреннего исповедания веры». Однако, широкая терпимость государя не переходила в явное покровительство. То же «принятое общее правило» требовало «не допускать никаких внешних доказательств отступления от Церкви и строго воспрещать всякие в сем соблазны, как нарушение общего благочиния и порядка». Когда дошли вести о том, что духоборы в Сибири производят явный соблазн, к нарушению общего порядка и спокойствия, то для виновных установлена была отдача в солдаты или на казенные работы³¹. Когда обнаружилось, что свившие себе в Петербурге при Павле I гнездо иезуиты занимаются совращением петербургских аристократов и аристократок в латинство, указом 20 декабря 1815 года они были в 24 часа высланы из Петербурга, а в 1820 году и вообще из пределов России, когда было доказано, что они не оставили своей пропаганды³². Когда увлеченный в массонскую ложу Лабзина законоучитель морского кадетского корпуса, иеромонах Иов так однажды настроился, что, придя в алтарь своей церкви, изрезал ножом икону Богоматери, и когда по этому поводу поднялось против Лабзина общественное мнение, лабзинский «Сионский Вестник» был подчинен духовной цензуре, и прекратился в августе 1818 года, не желая идти под ее контроль.³³ В 1820 году скопец Селиванов был заточен в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. В 1822 году Татаринова вынуждена была покинуть гостеприимные стены Михайловского замка, в котором до тех пор жила, и выселилась сначала на частную квартиру, а потом и совсем за черту города, где, у московской заставы, основала целую колонию экзальтистов. Опасные в церковном и гражданском отношениях сектанты подвергались некоторым ограничениям и были выселяемы из среды православных на новые места. Но вообще, общие меры против сектантства отличались исключительною мягкостью и были направлены к тому, чтобы в приходы, зараженные сектантами, назначать особенно надежных священников, кротких и благонравных, и государь с волнением ожидал успеха мер кротости, повелев, например, представляет ему все донесения об обращении духоборов.

Что же делали представители Церкви? Митрополит Амвросий по самому своему духовному складу не мог явиться вождем борьбы, хотя, несомненно, не мог сочувствовать положению церковных дел. Его, впрочем, скоро не стало в Петербурге. В Крещение 1818 года митрополит явился на иордань в облачении, подбитом горностаями с погребальных покровов царских детей-малюток, скончавшихся в 1800 и 1808 годах. Быть может, и в самом деле владыка оделся в меха, присвоенные царскому одеянию, «для важности», истомившись своим пребыванием в тени в обер-прокурорство Голицына и при министерстве духовных дел. Но так как этот случай, вероятно, был не единственным выражением несколько капризного настроения старца, то, как публичный, был выставлен, по-видимому, в преувеличенном свете, и митрополиту предложено было отказаться от петербургской епархии, что он и сделал. 26 марта был подписан указ об увольнении его из Петербурга, 6 мая он выехал в Новгород, а 21 мая скончался и погребен в новгородском софийском соборе, в приделе святого Иоанна Предтечи.

Ему преемником назначен был преосвященный Михаил Десницкий. Преосвященный Михаил был сын пономаря богородского уезда, московской губернии. «Отец его, страдавший от оспы, в день его рождения принимал таинство елеосвящения, и, когда к нему поднесли новорожденного младенца, он благословил его руками, помазанными елеем³⁴. Учился в троицкой семинарии, потом, по выбору митрополита Платона, был определен в филологическую семинарию дружеского ученого общества, основанного в Москве мистиками екатерининского царствования Новиковым и Шварцем, и, обучаясь в ней, слушал лекции в университете. В 1785 году вступил в брак и поступил священником к церкви Иоанна Воина в Москве близ калужских ворот. Он оказался идеальным учеником дружеского общества, ставившего своею целью стремление к распространению просвещения и евангельской любви, выражающейся в делах благотворения. Вся жизнь его была посвящена этой дели. В Москве, в свою церковь на окраине города, он привлекал своими проповедями массы слушателей. Проповеди были просты, общепонятны, чужды так называемого ораторского красноречия, но согреты теплым христианским чувством и полны мистического элемента³⁵. Император Павел перевел его в Петербург придворным пресвитером, а затем, когда он в 1799 году овдовел, пожелал видеть его в иноческом звании. Пострижение состоялось в том же году в Гатчине, в дворцовой церкви, в присутствии государя со всем его семейством. В конце года Михаил получил сан архимандрита и был определен членом в синод, настоятелем в юрьевский монастырь и законоучителем в сухопутный шляхетный (ныне 1-й кадетский) корпус. В 1802 году он рукоположен во епископа старорусского, викария петербургской митрополии для Новгорода, в 1803 году переведен в Чернигов, где в 1806 году получил архиепископство. И в далеком Чернигове он не был забыт своими почитателями, а когда в 1812 году вызван был к присутствованию в синоде в Петербург, то старые симпатии были обновлены и стали еще крепче. Когда в 1816 году он предпринял издание своих поучений, княгиня Софья Сергеевна Мещерская выпросила высочайшее повеление печатать их на счет кабинета его величества, в количестве 2.400 экземпляров, т. е. два завода. В этом же году Михаил получил орден святого Александра Невского и бриллиантовый крест на клобук. Указ о назначении его петербургским митрополитом подписан государем 26 марта 1818 года вместе с указом об увольнении митрополита Амвросия в Новгород. В рескрипте, при котором препровождался белый клобук, упоминались «заслуги» Михаила, без обозначения, какие, его «примерное благочестие и украшающие душу его качества». В лице этого архипастыря, идеального воспитанника дружеского общества, в своих проповедях выказывавшего свое несомненно высокое мистическое настроение, Голицын надеялся найти опору мистицизму. Но этого не случилось, потому что мистицизм Михаила не был тем, чем был мистицизм Голицына. Симпатичнейший архипастырь скончался, как и был, чистейшим слугою Церкви. Умер он 24 марта 1821 года и за две недели до смерти написал государю письмо с горячею просьбой «спасти Церковь» от «слепотствующего министра».

Преосвященный Филарет, которого, не смотря на его относительную молодость и по летам, и по положению, все уже привыкли считать принадлежащим к тем лицам, которые давали тон церковной жизни, к этому времени успел обнаружить главнейшие черты своей духовной личности. Высокообразованный, многосведущий, с ясным взглядом на вещи, он отличался терпением, выжидательностью и осторожностью. Когда его друг, известный своего ученостью и аскетическою жизнью, ректор семинарии, архимандрит Иннокентий Смирнов, самоотверженно ревностный, бросался на покровительствующие Голицыным увлечения мистицизмом, Филарет, по собственным его словам, всегда бывший «хорош» с Иннокентием, «когда можно, предостерегал его» и говорил ему: «нам, двум архимандритам, юрьевскому и пустынскому, не спасти Церковь, если в чем есть погрешность»; но того «ревность часто увлекала за пределы осторожности». В августе 1817 года Филарет писал Голицыну: «да дарует вам Господь воистину быть служителем духа в Церкви, служителем света в народе. Константин Великий называл себя внешним епископом в Церкви и в настоящем звании вашего сиятельства она должна признать местоблюстителя внешнего епископа своего». В 1820 году Филарет писал, что его правилом было устранять себя от всего, от чего только возможно». Но это не был сухой карьеризм. Иннокентий, этот самый, отзывался о Филарете, что «у него есть намерение и желание жить для Иисуса Христа, и он исправно трудится, чтобы найти Его и предаться Ему всесовершенно, только своим путем».

Вслед за ректорством Филарет получил в свое время настоятельство в новгородском юрьеве монастыре. С 1813 года имел орден Владимира 2-й степени, с 1814-го – степень доктора богословия и пожизненную пенсию в полторы тысячи рублей, с 1816-го года-настоятельство в московском ставропигиальном новоспасском монастыре, в 1817 году, 5 августа, хиротонисан был во епископа ревельского, викария петербургской митрополии, в 1818 году получил аннинскую звезду, 15 марта 1819 года назначен архиепископом в Тверь, но еще целый год оставался в Петербурге и к своей новой пастве обратился только с посланиями. В Твери ему пришлось пробыть только три-четыре месяца, в 1820 году, как 26 сентября 1820 года он был переведен в Ярославль. Эту епархию Филарету не пришлось даже увидеть. 3 июля 1821 года он был переведен архиепископом в Москву. Около трех месяцев перед этим Филарет, оставаясь в Петербурге, был там старшим из иерархов. После этого нового назначения он уехал на свою новую кафедру и не являлся в Петербург целый год. В конце лета 1822 года он вернулся в Петербург, но теперь, уже сам независимый и сложившийся, нашел в изменявшемся Петербурге далеко не подходящую для себя среду. Весь год он прозанимался составлением катехизиса, по поручению синода, – наследственное поручение, оставшееся от митрополита Михаила, а затем, чувствуя со свойственною ему проницательностью, что в воздухе нависла тучи и носятся элементы жестокой борьбы, предпочел уклониться и отпросился в двухгодичный отпуск в Москву, быть может не симпатизируя в полной степени ни той, ни другой из борющихся сторон. «Мода на него спала, как говорят», писал о нем один архиерей, бывший в Петербурге, другому – в провинцию. Однако, в Москву Филарет привез с собою новую, александровскую звезду.

Заявления архимандрита Иннокентия Смирнова. – Архимандрит Фотий Спасский. – Увлечения мистицизма. – Митрополит Серафим Глаголевский. – Деятельность против мистицизма. – Упразднение соединенного министерства духовных дел и народного просвещения. «Министерство затмения» – Новые веяния.

Борьба с мистицизмом начата была низами. Ректор семинарии, архимандрит Иннокентий Смирнов демонстративно отказался от звания члена библейского общества, под председательством Голицына сделавшегося орудием распространения мистицизма, написал Голицыну резкое письмо против покровительствуемого им «Сионского Вестника», выражаясь, что Голицын нанес «рану Церкви». Будучи цензором, пропустил в 1818 году книгу «Беседа на гробе младенца о бессмертии души», направленную против мистицизма. Князь Голицын не постеснился в это духовное дело впутать государя, у которого исходатайствовал запрещение на неприятную ему книгу, а в Оренбург. Такое несоответственное церковным правилам избрание епископа оправдываемо было тем, что Иннокентий уже однажды, ранее, был представляем синодом в качестве кандидата на архиерейство, и, по настоянию митрополита Михаила, было обойдено тем, что Иннокентий немедля, по докладу синода, но, правда, уже хиротонисанный, получил назначение на архиерейскую кафедру в Пензу, а в Оренбург утверждено другое лицо. Иннокентий оставил Петербург и вскоре скончался. Как бы на смену ему выступил на борьбу с мистицизмом архимандрит Фотий, потом испросил высочайшее повеление о назначении Иннокентия епископом Фотий, в мире Петр Никитич Спасский, был сын дьячка новгородской епархии, погоста Спасского. Родился в 1792 году. Отец его получил было сан диакона, но, овдовев, снял сан, женился вторично и остался опять дьячком³⁶. На десятом году мальчик отправлен был в Петербург зарабатывать хлеб своим трудом и помещен в хор казанского собора, где ранее состоял один его родственник. Нервный мальчик не вынес сурового режима певческой орды, много пролил слез, заболел и вынужден был вернуться домой. По окончании новгородской семинария Спасский в 1814 году поступил студентом в петербургскую духовную академию, но в 1815 уже году вышел из нее вследствие настояний доктора, по слабости здоровья, и остался учителем александроневского училища. В 1817 году ректор академии Филарет, покровительствовавший ему, когда он был в академии, постриг его в монахи с именем Фотия, и тогда же Фотий поступил законоучителем во 2-й кадетский корпус. Аскет, он носил власяницу, вериги по голому телу, ходил всегда, зиму и лето, в легкой одежде и вел борьбу с бесами, которые посещали его наяву. Он рассказывает в своей автобиографии, что однажды летом, около августа, после девятого часа он присел во власянице на стул, где было место моления, под образами, потом хотел встать и молиться Богу, как всегда. Но вдруг в каком то необъяснимом состоянии, «не во сне и ни наяву», «увидел явно четырех бесов, человекообразных, пришедших, безобразных в сером виде, не великих по виду, и они, бегая», все хотели его бить, но опасались его власяницы и говорили между собою: «сей есть враг наш, схватим его и будем бить», но ни один не смел особо приступить к нему. Наконец, все четверо напали на него с четырех сторон, «наскочили, как волки, быстро, и один так ощутительно ударил его в грудь, что он, вскочив на ноги, от боли и страха испугался и, забыв молитву читать, вскоре на одр свой возлег и укрылся весь одеянием, дабы не видеть никого и ничего», и, так лежа, молился тайно, весь дрожа от ужаса. В другой раз он пожелал видеть беса, и бес явился ему. Фотий страшно испугался, но вступил с бесом в борьбу, в которой, однако, еле не погиб, и только был спасен божественной силою свыше. Несколько месяцев сатана подсылал к нему злого духа, который внушал ему «явить всем силу Божию» и сотворить какое-нибудь чудо, – например перейти против дворца чрез Неву «по воде, яко по суху». В XX веке многие отнесутся с недоверием к правдивости этих строк, но и теперь еще есть люди, имеющие самое живое общение с духами тьмы, как когда-то Фотий, и тот, кто видел это, свидетельствует о том. Жил Фотий в воздержании, посте и молитве и всякой скудости, терпя бедность. Будучи законоучителем в кадетском корпусе, Фотий достал массонский катехизис и «со своими заметками, что массоны веруют в антихриста и сатану, роздал ученикам-кадетам», те разнесли эти заметки по всему Петербургу, и в городе поднялся шум: одни называли Фотия грубым фанатиком, другие говорили, что он помешался. В 1820 году, в очередной проповеди в казанском соборе, он не задумался восстать против мистицизма. Бывшая в соборе благочестивая графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская признала в поступке Фотия геройство и с этих пор сделалась его поклонницей до гроба, отдав в его распоряжение и свое огромное богатство, и свои связи при Дворе. Однако, Голицын, не знавший еще Фотия лично поспешил убрать его из Петербурга: Фотий был назначен игуменом в разоренный новгородский деревяницкий монастырь, – в почетную ссылку. Таким образом, попытка борьбы с мистицизмом была пресечена в самом начале.

Но за то и сам мистицизм вел себя к неизбежной гибели. Увлечение не обуздываемыми в границах разума стремлениями, постоянное увлечение новыми пророками и проповедниками, с изменою прежним, раздробление мистического общества на множество кружков, проникавшихся духом взаимной нетерпимости, наконец, самая постройка «здания» «на песке»: все это вело к тому, что мистицизм, в смысле господствовавшего тогда в Петербурге настроения, рано или поздно должен был рушиться. Перессорились между собою массоны, и сам гроссмейстер одной из массонских лож в Петербурге счел необходимым довести до сведения государя, что в ложах «действует дух своеволия, буйства и совершенного безначалия, а не дух кротости христианской и истинных правил массонских», и заявлял, что следует или восстановить массонство в его прежнем виде, или закрыть массонские ложи.

Затем наступила очередь и событий другого порядка. Пока отдельные, но все же весьма определенные голоса отдельных представителей Церкви не могли не оказать на государя своего влияния. Особенно, по-видимому, сильное впечатление произвело на него письмо митрополита Михаила. В преемники Михаилу избран был уже не сочувствовавший мистицизму Серафим Глаголевский Митрополит Серафим в своей биографии имеет много общих черт со своим предшественником. Сын калужского дьячка, он был ровесником Михаила, вместе с ним учился в троицкой семинарии, в филологической гимназии, в академии, слушал лекции в университете; но по окончании учения их пути разошлись. Глаголевский не женился, не пошел во священники и в 1785 году остался учителем в троицкой семинарии. Через два года был переведен в заиконоспасскую академию, где в год пострижения Михаила сделан ректором. В том же 1799 году хиротонисан во архиерея, викария московской митрополии. Скоро назначен в Вятку, потом переведен в Смоленск, потом, в 1812 году, с возведением в архиепископа, в Минск³⁷, отсюда вызван на 1813 год в синод, где принимал участие и в комиссия духовных училищ. В 1814 году перечислен в Тверь, в 1816 году получил орден святого Александра Невского и бриллиантовый крест на клобук. В 1819 году назначен митрополитом в Москву, а 19 июня 1821 года переведен в Петербург, по всей видимости, при сильном влиянии Аракчеева.

С первых же шагов он демонстративно показал себя противником голицынского мистицизма, хотя вообще, при других случаях, и не прочь был, по замечанию своего будущего преемника, преосвященного Григория Постникова, бывшего теперь викарием в Петербурге, «отпереться от своих слов, как случалось многократно»³⁸. Именно, Серафим, присутствуя впервые на заседании библейского общества и слушая речи некоторых членов, выразился, что так могут говорить только лица, не понимающие православия, встал и оставил зал заседания. Но в открытую борьбу вступать не решался. В лице Фотия он нашел для себя дорогое орудие, бросавшееся в борьбу без раздумья. Присоединились и разные перебежчики, которые искали у нового режима выгоды большей, чем какую получали. Душою всего дела быть, несомненно, Аракчеев, не мирившийся с тем, что, кроме него, еще и Голицын пользовался неизменною близостью к государю и влиянием. По настойчивым ходатайствам графини Орловой митрополит решил облегчать Фотию его положение. В начале 1822 года он перевел его архимандритом в новгородский сковородский монастырь, а после Пасхи в том же году вызвал в Петербург и поместил в лавре. Теперь познакомился с ним Голицын, и при первом знакомстве нашел, что наставления Фотия «имеют назидательность и силу, которую один Господь может дать». Он решил даже познакомить с жим государя и исходатайствовал ему аудиенцию. Аудиенция происходила во дворце на каменном острове 5 июня 1822 года. Фотий отправился в коляске графини, заехал предварительно в казанский собор, идя по лестницах во дворце, «знаменал крестом как себя, так и дворец во все стороны и проходы, помышляя, что тьмы здесь живут и действуют сил вражьих». Как есть люди, уверенные в непогрешимости своего ума и невежестве всего остального мира, так есть люди, уверенные в непогрешимости своей святости и непростительной греховности всего остального мира. При входе Фотия государь поспешил к нему – принять благословение, но Фотий, не обращая внимания на государя, стал искать глазами образ, на который бы мог помолиться, увидел у порога в углу за спиной, обернулся, трижды перекрестился, поклонясь, и «предстал пред царем». Государь, отступивший несколько от Фотия, вновь со страхом и благоговением подошел к нему, принял от него благословение, усердно поцеловал руку. Фотий тотчас открыл бывший у него складень с ликом Спасителя и дал государю приложиться, а затем вручил ему образ. Государь пригласил Фотия сесть, и Фотий сел не прежде, как перекрестившись и перекрестив стул, на который садился, а также и государя. Начался разговор с любезных слов государя о давнем желании видеть Фотия, с расспросов об его службе. Фотий перевел разговор на речь о Церкви, вере я спасении; смотря царю прямо в лицо, часто крестился, и государь, глядя на Фотия, часто крестился, возводя очи свои на небо, просил Фотия осенить его крестом, несколько раз целовал его руку, принимая благословение, при уходе Фотия пал на колени и просил возложить на него руки, помолиться о нем, простить и разрешить его. Фотий возложил крестообразно руки на голову государя и сотворил молитву о ниспослания на него благодати Святого Духа. Государь поклонился ему в ноги, встав, опять принял благословение, целуя руку, и, провожая, просил молиться и присылать благословение. 1 августа вышел рескрипт о закрытии тайных обществ и в тот же день на Фотия возложен был митрополитом пожалованный государем бриллиантовый крест. 26 августа Фотий назначен настоятелем юрьева монастыря. Перед отъездом он был принят вдовствующею императрицей Мариею Федоровной, от которой получил золотые часы. Все это придало Фотию в глазах общества много весу и значения, и сам он стал смотреть на себя, как на избранника, призванного искоренить зловерие и нечестие в России. Победителем он наезжал в это время в Петербург, останавливался в лавре у митрополита Серафима и совершал там торжественные службы в домовой митрополичьей церкви но иначе, как с собственными певчими, привезенными нарочно, так как петербургских певчих он считал еретиками. Съезд публики в церковь бывал не малый³⁹. С одолением врага пришлось, однако, подождать целых два года. В 1824 году Фотий снова был вызван в Петербург и обратился к государю с двумя посланиями, которые были переданы государю, по-видимому, Аракчеевым. В посланиях Фотий говорил о гибели и спасении Церкви, о тайне, и в соответствии с тогдашним временем, любившим таинственность, теперь Фотий был принят государем, в зимнем дворце с секретного входа, вечером. Это было 20 апреля 1824 года. Фотий беседовал с государем с шести до девяти вечера и, по его воспоминаниям, государь «явился к нему благ и милостив, яко ангел Божий, и остался с миром после беседы». Фотий устрашал Александра всякими заговорами; Александр назвал Фотия ангелом, посланным с неба, просил молитвы, преклонил колена и просил благословения, а Фотий возложил на него крестообразно руки и прочитал «Царю небесный».

Эта аудиенция придала Фотию большую смелость. Через пять дней, в доме графини Орловой, по заранее подстроенному церемониалу, когда явился туда Голицын, Фотий встретил его в богослужебной обстановке, стоя пред налоем, на котором помещены были святые Тайны и Евангелие и пред которым горели свечи, не дал ему благословения, которого тот у него просил, и, напоминая, что с его покровительства вышла книга пастора Госнера, заключавшая в себе некоторые темные места, которые Фотий истолковал так, будто там сказано, что «духовенство есть зверя», предложил ему прочесть XXIII главу из книги пророка Иеремия, начинающуюся словами: «горе пастырям, иже погубляют и расточают овцы паствы Моея, глаголет Господь», пытаясь вовлечь его в свое кощунственное деяние, и, когда тот «убежал», он вдогонку кричал ему по всем комнатам: «анафема». Фотий в тот же день послал описание этого государю (вероятно, чрез Аракчеева), слухи о скандале распространились по всему городу. Настало время действовать и для митрополита Серафима, и, как рассказывают, принятый государем в секретной аудиенции, он сложил к ногам государя свой белый клобук и не взял его ранее чем государь дал ему обещание «сменить министра». Положение вещей было скандальное. В результате всего было то, что книга Госнера была сожжена в александро-невской лавре в присутствии губернатора и чиновника за обер-прокурорским столом в синоде, Госнер был выслан из России и 15 мая 1824 года высочайший указ, наконец, прекратил существование министерства духовных дел и народного просвещения, вернув дела к прежнему порядку. Митрополит Серафим в поздравительном по этому поводу письме к Филарету в Москву приветствовал падение ненавистного духовенству министерства с величайшим энтузиазмом⁴⁰. Голицын получил увольнение и от министерства, и от председательства в библейском обществе, где его место занято было митрополитом Серафимом, и остался только при управлении почт. Затем последовали распоряжения о воспрещении печатать книги духовного содержания без духовной цензуры, учрежден комитет для рассмотрения выпущенных ранее книг, и признанные вредными книги конфисковались⁴¹. 14 июня Аракчеев устроил еще одно свидание Фотия с государем; 6 августа, пред отъездом государя, Фотий свиделся с ним еще раз, и в оба эти раза не упустил представить свои истребительные проекты, каких и теперь не мало появляется среди провинциальных священников: «открытие заговора под звериным апокалипсическим числом 666 и о влиянии Англии под тем предлогом на Россию», «о революции, готовимой в 1836 году», и т. п. Все это, правда, уже не имело успеха, но времена очень переменились. Новый министр народного просвещения, адмирал Шишков почувствовал призвание спасти Россию всевозможными стеснениями и ограничениями и добился того, что его управление министерством перешло в историю с кличкой «министерства затмения». Когда объявлено было «преследование» и «истребление» ересей и свободомыслия, то подняли голову все темные силы, враждебные всякой мысли и свободе. Были приостановлены выпуском в свет составленные Филаретом катехизисы, одобренные уже синодом, а теперь признанные недовольно православными из-за перевода текстов Священного Писания на «простонародное наречие», т. е. со славянского на русский язык. Предполагался новый пересмотр устава духовных училищ для ограничения предоставленной училищам будто бы излишней свободы. Пытались приостановить русский перевод Библии, и сам митрополит Серафим выступал было с докладом о вреде всеобщего распространения Библии, но государь, уступавший новому веянию во всем прочем, с этим пока согласиться не хотел. Филарета совершенно игнорировали, и он молчал. Его даже открыто стали обвинять в неправославии светские генералы, и Филарет в одной официальной бумаге, с волнением указывая, что невежество взяло власть в руки, восклицал: «Утверждение на Тя надеющихся, утверди, Господи, Церковь»!

То положение, какое создалось после падения министерства Голицына, не было лучшим для Церкви по сравнению с прежних. Если Голицын, под влиянием обладания властью, и бывал иногда деспотичен и допускал в отношении к иерархам резкости, если он и окружал себя со всех сторон мистиками разных оттенков и всевозможными религиозными мечтателями, причиняя этим много тревог Церкви, то, во всяком случае, это был религиозный идеалист высокой степени, человек, всегда отзывчивый на все доброе, отличавшийся несомненным благочестием и искренним стремлением к водворению Царствия Божия на земле, полный горячего желания послужить Богу. Высокий духовный авторитет, митрополит киевский Филарет Амфитеатров отзывался о нем после его смерти, как о «благочестивом и благодетельном князе»⁴². Об отношениях к нему Филарета московского было сказано довольно. Не вина князя Голицына, что, горячо взявшись работать на ниве, которая представлялась его взгляду запущенною, он допускал ошибки, не находя, по разным причинам, надлежащего руководства и встречая чаще, чем что либо иное, только неспокойную критику со стороны тех, чью работу он принял на себя. В уединении и покое от дел, после занятия должностей канцлера орденов и председателя государственного совета, другом и наследствовавшей царской семьи, как был другом и семьи Александра I, князь Голицын окончил своя дни в 1844 году.

Богослужение. – Праздники. – Церковное пение. – Стеснение разводов. – Просвещение инородцев. – Осетинская комиссия. – Просвещение неверных. – Духовно-учебное дело. – Духовная литература, – «Христианское Чтение». – Новые штаты синода и московской синодальной конторы. – Новый порядок избрания в синод присутствующих. – Новые епархии. – Церковное управление на Кавказе. – Благочинные. – Церковные имущества. – Улучшение быта духовенства. – Войсковое духовенство. – Бронзовый крест в память Двенадцатого Года. – Церковное благочиние. – Церковные сооружения

В области богослужения прибавился в царствование Александра I новый чин. В 1814 году в память избавления России от «нашествия двадесяти язык» положено отправлять ежегодно благодарственное молебствие в день Рождества Христова, и для этого Филаретом составлен особый чин. В 1804 году установлен церковный праздник 26 ноября, в день памяти святителя Иннокентия Иркутского, мощи которого открыты в 1764 году. В 1817 году, по докладу Голицына, положено ежегодно в день 14 сентября читать в церквах манифест 1815 года освященном союзе, тогда же выставленный, по предписанию синода, на стенах храмов.

Кроме чина молебствия в память избавления от французов, в первую четверть XIX века вышли в свет из богослужебных книг акафисты: в 1801 году святому Димитрию Ростовскому, составленный московским священником Иоанном Алексеевым, в 1802 году святителю Алексию, составленный иеромонахом Ювеналием Медведским⁴³.

По воле государя, синод в 1804 году издал некоторые распоряжения к улучшению церковного пения: предписано было употреблять в церквах только напевы, имеющиеся в печатных нотных книгах, допускать на клирос только искусных в пении лиц, устраивать спевки, не позволять слишком вопить при пении, обучать пению в духовных школах⁴⁴. Указами 1815 и 1816 годов предписано ввести единообразное пение литургии, сочинения директора придворной певческой капеллы Дмитрия Бортнянского, почему напев обыкновенно и называется придворным; воспрещено петь в церквах по не бывшим в печати нотам, а печатать церковные нотные книги разрешено было только под условием одобрения их директором капеллы⁴⁵. С этих пор, кроме сочинений Бортнянского, вошли еще во всеобщий обиход нотные сочинения Турчанинова, бывшего с 1809 года регентом митрополичьего хора, а потом протоиереем в Стрельне, близ Петербурга.

Царствование Александра I ознаменовано мерами к стеснению развода. С 1305 года положено дела о разводе представлять на окончательное утверждение в синод. С 1810 года установлена необходимость для развода двух свидетелей-очевидцев прелюбодеяния. С 1819 года воспрещена выдача так называемых отдельных видов на жительство, которые ранее выдавались и консисториями, и полицией.

В цели распространения православной веры среди многочисленных в России инородцев синод в 1808 году принимал меры к переводу начатков христианской веры на инородческие языки. Скоро и появились такие переводы: с 1803 года, на черемисский язык, на чувашский, мордовский, олонецкий, корельский, натагарский, калмыцкий, персидский⁴⁶. С открытием в Петербурге библейского общества появились переводы на инородческие языки книг Священного Писания и разных брошюр религиозно-нравственного содержания. С 1814 года в течение десяти лет вышли переводы Нового Завета на языках ногайском, персидском, татаро-турецком, чувашском, мордовском, черемисском, калмыцком, зырянском, вотяцком, корельском. Известный духовный оратор, казанский архиепископ Амвросий Протасов возбудил ходатайство о разрешении и богослужения на инородческих языках, после чего, действительно, вскоре появились переводы литургии на чувашский и черемисский языки. В епархиях казанской, нижегородской, вятской, пензенской, пермской, оренбургской, где было особенно значительное число инородцев, местные преосвященные открыли в семинариях и духовных училищах классы инородческих языков. В 1824 году синод, по ходатайству преосвященного архангельского Неофита, открыл миссию среди самоедов, которая свою деятельность проявила главным образом уже в позднейшее царствование. В западной Сибири, среди якутов, миссионерствовал с походной церковью протоиерей Григорий Слепцов, обративший в христианство несколько тысяч человек. В 1821 году иркутский епископ Михаил Бурдуков открыл забайкальскую православную миссию в Забайкалье⁴⁷. Вместе с деятельностью торговой северо-американской компании было распространяемо православие в пределах Северной Америки, на островах Кадьяке, Ситхе, среди кадьяков, колош. Компания обязана была иметь в колониях достаточное число священнослужителей и церквей и содержать их на свой счет. Здесь, на Уналашке, начал с 1824 года свою знаменитую деятельность отец Иоанн Вениаминов, впоследствии Иннокентий, митрополит московский. На Кавказе для распространения православия среди осетин и разных горцев, была открыта в 1815 году духовная осетинская комиссия⁴⁸, по мысли архимандрита Досифея Пицхелаурова, получившего тогда же епископский, а впоследствии и архиепископский сан. На содержание комиссии отпускалось из казны до 12.000 рублей, полагался конвой, и Досифей, пока стоял во главе комиссии, рапортовал синоду о блестящих успехах. В 1817 году экзархом Грузии назначен архиепископ Феофилакт Русанов и комиссия продолжала деятельность под его главенством. К 1821 году почти все осетины были уже просвещены христианством, до 47.000 человек, и построено для них 30 церквей. К 1823 году всех обращенных считалось до 61.000 с 67 приходами. Для новокрещенных были переведены на осетинский язык при Феофилакте дворянином Иваном Ялгузидзе молитвы, катехизис, Евангелие, литургия и чинопоследования крещения, погребения и брака, изданные в 1824 году. В 1824 году среди горцев вспыхнуло религиозное мусульманское восстание, приостановившее успехи миссии.

Для привлечения евреев в христианство, крещеным даны были некоторые льготы: освобождение от прежних окладов, право вступления во всякое податное состояние и, самое главное, освобождение от рекрутской повинности⁴⁹. Для предоставления новокрещенным из евреев возможности начать жизнь на совершенно новых началах я ограждения от преследования со стороны единоверцев отведены для новокрещенных казенные земли в северных и южных губерниях и учрежден в 1817 году в Петербурге комитет опекунства израильских христиан для управления делами новообразованного общества израильских христиан⁵⁰. Ha миссию в Китае, учрежденную при Петре I, с 1818 года увеличен отпуск до 46.000 рублей. В предшествовавшем веке миссия получала только до 4.000 рублей. Из начальников миссии этого времени выделился Иоакинф Бичурин своими учеными исследованиями о Китае и переводами на китайский язык, из которых издан был катехизис. Миссионерство же в собственном смысле проявлялось слабо. Однако в Пекине устроено было училище.

Духовно-училищная реформа хотя на деле несколько и отставала от проектированных предположений, однако успела к концу царствования увеличить число духовных школ со 150, бывших в 1808 году, до 840; стало 3 академии, 39 семинарий, 128 уездных и 170 приходских училищ; а число учащихся возросло с 29.000 до 46.000. В 1820 году увеличены оклады на духовно-учебные заведения: академиям до 79.000, семинариям от 20.000 до 31.000, уездным училищам от 2.000 до 2.650, приходским от 735 до 1.060. Петербургские были выделены, и академия получала 111.000 рублей, семинария 45.000, уездные училища от 3.000 до 8.800, приходские от 1.300 до 1.600. Для возможности большого пособия духовным школам из местных епархиальных средств, с 1810 года, по докладу Голицына, предоставлено церквам исключительное право продажи венчиков и листов разрешительной молитвы⁵¹. Прежде эти предметы продавались обыкновенными торговцами, и Голицын по этому поводу писал во всеподданнейшем докладе: «эта последняя дань, которую платит земле младенец и старик и которая частными людьми себе присвоена, принадлежит, по свойству своему, единой Церкви», и Церковью может быть обращена на помощь будущим служителям алтарей, – лучшее употребление, какое из нее можно сделать. В 1811 году синод допустил в семинариях обучение оспопрививанию. Указом 1805 года император призывал духовенство к делу народного образования⁵²; духовенство откликнулось на при зыв, учредив не мало приходских школ, но без организации, без средств, часто, и даже большей частью, у себя на дому.

Духовно-учебная реформа созидала прекрасные условия для развития духовного просвещения в самом широком смысле, но в царствование Александра I посеяны были только семена, которые дали плод свой позднее. Однако, и в то уже время показывались знаменательные ростки. Усилия и дарования академических деятелей были направлены на положительное исследование предметов духовной науки по их источникам. Богословская наука, сбросив оковы схоластики и обратившись к изучению Священного Писания и памятников христианской древности в связи с движением церковно-исторической жизни, оживилась и стала постепенно постоянно совершенствоваться, расширяя размеры своих требований, улучшая приемы научной разработки, вводя новые методы исследования. Появились и в рукописи, и в печати, и большею частью не на латинском, а на русском языке, самостоятельные толкования на книги Священного Писания, опыты симфоний, разные богословские сочинения церковно-исторические, живее заговорили духовные ораторы. К концу столетия сохранились от забвения, впрочем, только немногие труды: Филарета – бессмертный «Катехизис», а также отчасти «Записки на книгу Бытия»; Евгения Болховитинова⁵³, из великого множества его сочинений, «История российской иерархии», написанная им в сотрудничестве с ректором новгородской семинарии Амвросием Орнатским⁵⁴, скончавшимся в сане епископа па покое, в подвижнических трудах аскетической жизни, да отчасти «Словарь о писателях духовного чина». Сперанский называл Филарета первым русским проповедником к богословом, а Евгения первым русским церковным историком. Из проповеднических творений доселе с охотою читаются в интеллигентных сферах, кроме Филарета, поучения преосвященного Амвросия Протасова, епископа тульского, а потом архиепископа казанского и, наконец, тверского. Появились за это время также и переводы некоторых святоотеческих творений; эти издания были отрывочны и не часты, пока не приурочились к периодическим духовным журналам и не получили широкого развития, впрочем, уже в следующие царствования. Первый духовный журнал, однако, был основан еще в царствование Александра I, – «Христианское Чтение», при петербургской духовной академии, начавшее свою просветительную работу с 1321 года, пока в виде трехмесячника.

В высшем церковном управления при Александре I произошло изменение штата святейшего синода. Вместо прежде положенного по штату 1763 года⁵⁵ числа шести лиц, по штату 1819 года положено было 7 лиц-членов и присутствующих, а именно: один первенствующий член, два члена – архиерея, один архиерей – присутствующий, два архимандрита и один протоиерей. Жалованья положено членам и присутствующему архиерею по 4.000 рублей, прочим по 3.000. Петербургскому митрополиту усвоено звание первенствующего члена. Обер-прокурор святейшего синода, после упразднения голицынского министерства духовных дел, унаследовал право всеподданнейшего доклада по синодальным делам, впрочем, пока с некоторым ограничением, – именно, он должен был присылать эти доклады всегда в запечатанных конвертах с надписью на высочайшее имя «в собственные руки». Затем обер-прокурору предоставлены были министерские права в сношениях по делам ведомства православного исповедания, и вообще его положение приравнено к министерскому. Положено было начало развитию обер-прокурорской канцелярии оставлением при обер-прокуроре всего первого отделения бывшего в голицынском министерстве департамента духовных дел, т. е. отделения по делам «греко-российского исповедания⁵⁶. В московской святейшего синода конторе по тому же штату состав определен из трех лиц: председатель-митрополит, или, в его отсутствие, викарий, архимандрит и протоиерей.

12 июня 1805 года обер-прокурором, князем Голицыным объявлено было, что государь, «желая лично знать преосвященных, управляющих епархиями, предположил вызывать по одному из них для жительства в С.-Петербурге и присутствовать по прибытии в святейшем синоде до воспоследования высочайшей воли на возвращение в епархию». Вместе с тем Голицын объявил высочайшее повеление, «чтобы первоначально вызвать могилевского архиепископа Анастасия», выдать ему на переезд 1.000 рублей, а управление епархией в его отсутствие устроять по рассмотрению синода. Анастасий Братановский почти тотчас же по приезде получил назначение в Астрахань, в синод вызван был епископ пензенский Гаий Такаов, грузин, в конце 1806 года – епископ калужский Феофилакт Русанов. Профессор Знаменский замечает в своих «Чтениях по истории русской Церкви в царствование Александра I», что таким порядком вызова в синод архиереев на короткое время обер-прокурор Голицын стал впоследствии пользоваться для устранения в синоде всякого противодействия своей системе.

В области епархиальной жизни царствование Александра I ознаменовано учреждением кишиневской епархии в 1813 году из района молдовлахийской митрополии, оставшегося за Россией после бухарестского мира с Турцией в мае 1812 года; две епархии переименованы-новороссийская в екатеринославскую и переяславскую в полтавскую, в 1803 году. Присоединенное к России после 1812 года царство польское включено было в состав волынской епархия. Особенным изменениям подверглось церковное управление на Кавказе.

После присоединения Грузии, Имеретии и Мингрелии к России там некоторое время во главе церковного управления оставался по-прежнему один католикос – царевич Антоний. Ранее было два католикоса: один для Грузии, проживавший в Тифлисе, другой для Имеретии и Мингрелии, проживавший в Кутаисе. В Грузии было 13 епархий⁵⁷, две из них имели только по 12 церквей. Когда явилась мысль упорядочить церковное управление в Грузии по российскому образцу, католикос был вызван в Петербург, здесь отпросился на покой, был уволен 11 июня 1811 года, и потом жил в Москве, с 1812 года в Тамбове, с 1819 года в Петербурге и, наконец, в Нижнем, где и окончил свои дни в 1827 году. По высочайше утвержденному 30 июня 1811 года докладу синода, грузинская Церковь входила в состав российской Церкви, с подчинением святейшему синоду, из 13 епархий в Грузии образованы были две: мцхетская-каргалинская и алавердская-кахетинская; мцхетскому митрополиту присвоялось именование экзарха святейшего синода, по примеру бывшего тогда экзарха молдовдахийского Гавриила Бодони; на обе епархии образовывалась одна дикастерия. Первым экзархом был назначен архиепископ ахтыльский, проживавший в Петербурге, Варлаам Эристов, произведенный при этом в митрополиты. В 1814 году выработан был новый проект положения о церковном устройстве в Грузии, принадлежащий перу епископа Досифея Пицхелаурова, вывезенного три года назад в сане архимандрита католикосом Антонием и оставшегося на жительстве в Пегербурге, в александро-невской лавре, и почти тотчас по приезде получившего архиерейский сан. Церковное управление Грузии и царства имеретинского, а также княжеств мингрелского и гурийского было обединено под главою одного экзарха, а вместо дикастерии, по уважению к недавней самостоятельности грузинской Церкви, учреждалась грузино-имеретинская синодальная контора; вместо прежних двух, учреждались три епархии: мцхетская, телавская и сигнахская. Контора была открыта 8 мая 1815 года. Вскоре выяснилась ненадежность обоих преосвященных, Варлаама и Досифея, для церковного управления и решено было назначить в Грузию экзархом человека деятельного и способного, а Досифея и Варлаама удалить, первого по неблагонадежности, а второго по неспособности. Первый был помещен на пенсию в Москве, в высокопетровском монастыре, а второй вызван в Петербург к постоянному присутствованию в синоде. В Грузию был определен в 1817 году архиепископ рязанский Феофилакт Русанов со специальною миссией ввести порядки церковного управления, принятые в Россия. Феофилакт прибыл в Тифлис 31 августа, 1 октября уже открыл семинарию в авлабарском архиерейском доме, 11 октября открыл уездное и приходское училище в Телаве, а затем тотчас же представил проект о новом переустройстве церковного управления в экзархате. На всю Грузию, имевшую до 700 церквей, третья часть которых была бесприходными, отличавшимися «от русских часовен только дурною архитектурой, неопрятностью и убожеством утвари», он полагал оставить лишь одну епархию с наименованием» по двум бывшим грузинским царствам карталинской и кахетинской; в Имеретии, Мингрелии и Гурия, как имеющих особых владетельных князей, оставить по одной епархии, с подчинением экзарху, контору упразднить. Эти предположения, кроме последнего, были утверждены государем по докладу синода, 28 декабря 1818 года⁵⁸. Впрочем, круг обязанностей конторы был значительно ограничен и точно определен. Применение русских порядков церковного управления вызвало целый бунт. В некоторых местах духовенство с женами и детьми, забрав церковные вещи, удалялось в леса. Волнения возбуждались духовенством, опасавшимся отобрания церковных имений и доходов. Церковные порядки здесь были совершенно не похожие на русские. Население привыкло более слушать духовных лиц, нежели исполнять предписания; владетельный князь Мингрелии и дворяне по давнему обычаю собирались у своего митрополита для совещаний по общественным делам; большая часть архиереев были члены местных владетельных домов, архиереи управляли епархиями без всякого письмоводства, содержались податью с духовенства и некоторыми духовными налогами с населения за разные проступки и грехи, духовенства был неоспоримый излишек, в иных приходах при сотне домов было 8 священников, в мужских монастырях жили монахини в качестве прислуги, архиереи вели кочующий образ жизни, переезжая с одного места на другое и занимаясь преимущественно сбором налогов, служили редко, один архиерей «за 30 лет архиерейства не служил более 10 раз». Однако, хотя с большим трудом, Феофилакту удалось в 1820 году устроить Имеретию согласно новому положению. После образования в Грузии, Мингрелии, Имеретии и Гурии четырех епархий, всех епархий в империи получилось 41; Грузия принесла было 18 новых, Имеретия 4 и Мингрелия 8.

В 1820 году последовало высочайшее повеление, чтобы благочинные повсюду были назначаемы самими архиереями, как око их в делах церковного надзора; дотоле в некоторых епархиях благочинные были выборными. Недвижимые имущества, принадлежащие монастырям, церквам и архиерейским домам и причтам, стали освобождаться от всех повинностей и сборов, кроме мостового к фонарного⁵⁹. Дозволено монастырях и архиерейским домам приобретать недвижимые имения, правда, еще с высочайшего соизволения каждый раз. Затем дано разрешение монастырям принимать недвижимые имущества и по завещаниям – на таких же условиях. Изданы указы и о разрешении отчуждать недвижимые церковные имущества, тоже каждый раз с высочайшего соизволения⁶⁰. В 1808 году издана инструкция церковным старостам, регулирующая хозяйственную часть церквей.

Для улучшения быта приходского духовенства задумана была серьезная программа, но, по обстоятельствам, не была осуществлена. Действительные же улучшения носят частный характер. В 1801 году удвоена такса за требы и отменен павловский закон, чтобы церковную землю обрабатывали прихожане в свою пользу, а причту давали бы уже готовое зерно в количестве по рассчету земли. Закон тяжело отразился на духовенстве вследствие постоянных недоимок и злоупотреблений: давали негодное. В первые же дни за вступлением на престол, указом 22 мая 1801 года, Александр освободил духовенство от телесного наказания, которому оно подвергалось в случаях, когда подпадало уголовному суду⁶¹, в 1808 году освобождены были от него и жены духовных лиц⁶², в 1811 году закон распространен и на простых монахов. В 1804 году духовным лицам разрешено покупать землю, но не заселенную, а заселенную дозволялось покупать только духовным лицам, имевшим дворянские права – по происхождению или по правам службы и знакам отличия⁶³.

В 1808 году преосвященный Феофилакт Русанов составил «положение о содержании бедных учеников уездных и приходских училищ и об образе призрения остающихся духовных сирот». Положение это устанавливало предоставление причетнических и диаконских мест при двуклирных церквах и при одноклирных, где есть диакон, бедным ученикам и сиротам мужеского пола, которые и получали со своих мест две трети дохода, предоставляя остальную треть исправляющим их должность; доходы от церковной земли должностей, предоставленных несовершеннолетним, обращались на пропитание вдовых их матерей с семействами. Затем, устанавливалось при определении на причетнические места после смерти причетников, оставляющих семью, предпочтение для тех лиц, которые пожелали бы жениться на одной из дочерей умершего своего предместника с обязательством давать прокормление вдове-теще до ее смерти, а сестрам своей жены – до их замужества. Бездетных вдов или оставшихся с малолетними или увечными, не подающими надежды на замужество дочерьми, предполагалось назначать на просвирнические места; престарелых и увечных священно-церковнослужителей бездетных определять в монастыри на казенное содержание. Предоставлялось также бездетным престарелым и увечным причетникам сдавать свои места малоуспешным ученикам, по взаимному условию относительно раздела доходов. Комитет утвердил все эти предположения и прибавил от себя приглашение монашеского и белого духовенства к добровольным пожертвованиям в пользу бедных учеников и предпочтению вдовам духовных к помещению в богадельни при архиерейских домах и монастырях.

Для обеспечения приходского духовенства по проекту, составленному в комитете об усовершении училищ и уже высочайше утвержденному в 1808 году⁶⁴ и предполагалось распределить все церковные места на пять классов с присвоением каждому классу определенного размера жалованья, от 300 до 1.000 рублей, и ввести выдачу окладов с 1815 года. Кроме того, проект предполагал обеспечить все причты домами и хозяйственными постройками. Между тем Двенадцатый Год значительно истощил тот фонд, которым по проекту обеспечивались оклады духовенству. Тогда появился новый проект комиссии духовных училищ, составленный архимандритом Филаретом Дроздовым, чтобы назначить оклады по крайней мере выдающимся по образованию священнослужителям: докторам по 500 рублей, магистрам по 350, кандидатам по 250⁶⁵. Это и было осуществлено.

В 1823 году был высочайше утвержден доклад синода с выработанным преосвященным Филаретом Дроздовым положением об епархиальных попечительствах о бедных духовного звания, т. е. собственно престарелых, вдов и сирот⁶⁶. Святейший синод отпустил в фонд попечительств 150.000 рублей; объявлен был сбор пожертвований.

Из мероприятий, касающихся быта духовенства, следует отметить еще, что с 1816 году вышел указ не обращать внимания, яри назначении священников, на рекомендации светских лиц; исключение сделано было только для военных начальств⁶⁷. В 1822 году решено не возвращать гражданских прав тем лицам, которые, приняв пострижение, слагали с себя монашеское звание.

В сфере войскового, или, как оно называется ныне, военного духовенства обращает на себя внимание указ, устанавливающий предел к развитию обособленности этого духовенства от общего порядка церковного управления. В ведомстве войскового духовенства с 1816 года появился второй обер-священник – главного штаба его императорского величества и гвардии⁶⁸.

Заслуги духовенства в отечественную войну 1812 года вызвали по окончании борьбы с Наполеоном указ государя в 1814 году, жаловавший всем священникам бронзовый крест в память войны.

Общею для всех воспитательною мерой является указ 1804 года о том, чтобы миряне не входили в алтарь, в церкви вели себя прилично святости места, не переходя с места на место, не разговаривая, не обращаясь спиною к алтарю. В 1816 году вышел указ о соблюдении в церквах должного порядка и тишины⁶⁹.

Богатое великими событиями, царствование Александра I оставило после себя и несколько величественных вещественных памятников. Но такова судьба! Как все великие начинания Александра I остались не выполненными до конца, так и грандиозные сооружения его царствования остались недоконченными. Великолепный казанский собор в Петербург, на невском проспекте, это чудное создание строительного гения зодчего Андрея Никифоровича Воронихина. первый камень которому был положен 27 августа 1801 года, строился до 1811 года и остался не доконченным, с колоннадою только с двух сторон, обращенных к невскому проспекту, между тем как по плану предполагалось устроить такую же колоннаду и с других, противоположных, двух сторон⁷⁰. Теперь уже и площадь, предназначавшаяся для последней колоннады, застроена. Позднейшее потомство нашло возможным придать такому недоконченному сооружению казанского собора символический смысл и нравственную красоту. Дело в том, что на противоположной собору стороне невского проспекта, почти насупротив собора, расположены три инославных церкви: католическая, реформатская и лютеранская. И вот, казанский собор представляется простирающим ко всем им свои открытые обятия. «Безмолвие говорить много»⁷¹. В 1807 году, 1 [72]2 октября, в пятую годовщину освобождения Москвы, заложен в Москве, на воробьевых горах, грандиозный храм Христа Спасителя, как памятник избавления России от нашествия двадцати народов, по обету государя, данному при издании в Вильне манифеста 25 декабря 1812 года об освобождении России. Предполагалось, по проекту архитектора Карла Витберга, можно сказать, беспримерное сооружение, с колоннадой в 300 сажен, новое чудо света, но зыбкая почва воробьевых гор не выдержала этой громады, постройка была приостановлена и в следующее царствование перенесена на другое место и выполнена по другому плану, а несчастливый строитель сослан в одну из отдаленных губерний. В 1819 году на месте разобранного прежнего заложен монументальный исаакиевский собор в Петербурге, и не был окончен в царствование Александра I.

Психологические итоги к характеристике Александра I. – Кончина в Таганроге. – Взгляд церковных историков на Александра 1 и фактический материал к исправлению установившегося взгляда. – Восшествие Николая I на престол

Александру выпала тяжелая доля всю жизнь разочаровываться в своих самых заветных мечтах. Сначала он разочаровался в своих конституционных стремлениях. Потом разочаровался внутренне в своем дорогом создании – священном союзе, созданном для мистического мирового поклонения Богу Отцу и Сыну и Святому Духу; разочаровался, хотя и продолжал твердить, что это дело Божие, внушенное Самим Искупителем, и кто видит в нем только политику, тот не различает святого дела от несвятого и не имеет голоса в этом вопросе. Потом, по настойчивому требованию Церкви, вынужден был упразднить свое соединенное министерство духовных дел и народного просвещения и вообще закрыть тот путь, по которому он направил просвещение народа, почитая этот путь единственно истинным. Наконец, не мог не убедиться, что предпринятое им посредством военных поселений осуществление крестьянского добродетельного благополучия не достигает цели. Наконец, он как будто лишился той любви со стороны своих подданных, на которую имел право рассчитывать, в мечтах посвятить всю свою жизнь их благополучию; последний год его жизни был омрачен раскрытием широко организованного противоправительственного заговора. Все это делало еще более тяжелым и без того тягостное для него бремя правления государством, наложило па него печать утомления жизнью, и он не раз, в самые уже последние дни своей жизни, жаловался, что бремя короны страшно его тяготит, и высказывал мысль о своем желании отказаться от престола и уйти, после двадцатипятилетней службы, «в отставку», на покой. Мучительная тяжесть, лежавшая на душе, что он своим правлением не оправдал своего вступления на престол после своего отца, не принес счастья и благополучия народу, не давала ему покою, и всю вторую половину своего царствования он провел в разъездах, сначала по западной Европе, потом по России, как бы желая развлечься, забыться. Незадолго до смерти, 1 сентября 1825 года, он, ради здоровья супруги, отправился из Петербурга на юг, в Таганрог. Здесь, путешествуя по Крыму, простудился, заболел лихорадкой и, вернувшись больным в Таганрог, умер 19 ноября 1825 года. Перед самого кончиной он в продолжение целого часа исповедовался у приглашенного священника, затем, в присутствии приближенных, причастился святых Таин, сказал присутствовавшей тут же императрице, что он никогда не испытывал большей радости, и скончался с покойным духом, тихо и мирно, без агонии, в предсмертной дремоте повторяя с закрытыми глазами молитвы и псалмы. Тело почившего императора было набальзамировано и чрез Москву провезено по всему протяжению России в Петербург, где и погребено в общей усыпальнице императоров всероссийских, в Петропавловском соборе, 13 марта 1826 года. У историков александровского времени принято называть императора Александра неразгаданным сфинксом, унесшим с собою в могилу тайну своей личности. Эха неразгаданность личности Александра, несомненно, в значительной степени зависит от накопленных вокруг нее и современниками, и историками недоразумений. На видном месте среди таких недоразумений должно быть поставлено то, когда, как бы не признавая Александра православным, говорят, будто он «выработал себе своеобразную собственную религию без определенных догматических убеждений, ни к одному из вероисповеданий не принадлежавшую, близкую более к протестантскому мистицизму, чем к православию». Говорят, будто «в церковных делах он не имел никаких сведений, поэтому на первых порах своего царствования долго не обнаруживал к ним надлежащего внимания, всецело предавшись выполнению одних своих заветных юношеских мечтаний о новом устройстве государства, о водворении во всем его строе принципов законности и свободы и о просвещении своего народа чрез умножение разного рода школ». С легкой руки современных Александру фарисеев, упрекают его в религиозном иддифферентизме, опять таки особенно на первых порах царствования, и вину за это взваливают на его будто бы плохое религиозное воспитание. Православная Церковь в царствование Александра I, будто бы, «стояла одиноко в плачевном разъединении с царем и обществом». Брошенные на ветер, подобные легковесные мысли получили самое широкое распространение⁷². Имеются ли для этого сколько-нибудь солидные основания? Как то странно говорить о плохом религиозном воспитании или об индифферентизме к религии императора, который в молодости еще, по своим собственным признаниям, ночью вставал с постели и бросался на колени пред Богом, прося у Него прощения в своих грехах, совершенных в минувшие дневные часы; который все годы своей зрелой жизни провел в мучительно настойчивом искании Бога; который людей, лишившихся веры, называл скотами; все царствование которого отмечено «заботливою попечительностью о религиозном развитии народа и преуспеянием духовного просвещения», и который с полным убеждением говорил в 1816 году московскому дворянству: «я много обозрел государств и разных народов, и я сам очевидный свидетель, что такое народ, исполненный веры, и каков тот, который без закона». Видят доказательство отсутствия религиозности на первых порах царствования в том, что Александр не издавал касавшихся Церкви указов. А если бы издавал, тогда обвинили бы во вмешательстве в дела Церкви. Давно пора снять со светлого и святого лика благочестивого императора эту постыдную пелену упрека в «неправославии», – постыдную не для него, а для бестолкового потомства. Как родился он верным сыном православной Церкви, так и умер, не изменив ей, в совершенном послушании. Его послушание Церкви простиралось до того, что, будучи воспитан на идеях широкой свободы и терпимости, он иногда действовал вопреки внутреннему своему убеждению, когда официальные представители Церкви, люди более узких, чем он, взглядов, требовали от него действий, противоречивших его убеждениям. Когда к нему явился в известной аудиенции архимандрит Фотий, признаваемый в то время некоторыми кругами за святого, и стал вопить ему о разрушении, отмщении, искоренении, благочестивый, кроткий государь выслушивал его вопли целых два часа, не смея противоречить этому будто бы избранному церковному сосуду, но, ни сердцем, ни душою с ним не соглашаясь, целовал ему руки, опускался пред ним на колена и просил молиться, в смутной надежде, что молитва сведет благодать и милость на вражду и разрушение, как целебный елей на раны. А затем, явно вопреки своим симпатиям и убеждениям, когда призыв Фотия поддержан был первенствующим членом синода, петербургским митрополитом Серафимом, остановил перевод Библии на русский язык, удалил от церковных дел своего друга, князя Голицына. Нет, эхо был религиозный и православный благословенный⁷³ государь и, как выразился митрополит Филарет, «никто вернее не оправдал присвоенного ему Церковью именования благочестивейшим, как он, которого Провидение избрало вселенским проповедником благочестия». Свою речь над гробом Александра при остановке его в Москве, в архангельском соборе, по пути следования в Петербург, московский владыка с полным нравственным правом начал текстом из 23 главы 4-й книги Царств, стих 25, относящимся к благочестивому иудейскому царю Иосии: «подобного ему не было царя прежде его, который обратился бы к Господу всем сердцем своим и всею душою своею и всеми силами своими»⁷⁴.

Упрек в том, будто Александр, вовсе не имея сведений о церковных делах, долго ими не интересовался, или даже совсем был чужд Церкви, обращенный со стороны историка к государю, царствование которого, можно сказать, родило и духовную науку, и духовную литературу, звучит, конечно, только странно и не требует опровержений.

Этот государь, как восшел на престол в светлом ореоле обращенных к нему всеобщих радостных чаяний, так и сошел с поприща жизни тоже в ореоле легендарного подвижничества. Известна легенда, будто Александр не умер в 1825 году, а удалился в Сибирь, где долго еще жил в полной неизвестности и совершенном уединении под именем старца-отшельника Кузьмича.

В последние годы заметно стремление историков указывать разные мелкие недостатки в личности и характере Александра, наблюдаемые в его частной, повседневной жизни, как бы с едва сдерживаемым желанием свести его с пьедестала, на который он поставлен современниками и потомством. Против этого надо сказать, что, во-первых, нет человека, который бы жил и не согрешил, а, во-вторых, если кто обращает свои наблюдения исключительно в сторону отправления телесных, обычных человеку, потребностей, тот не может заметить серьезной разницы между людьми.

Впрочем, в отношении к Александру делаются и делались и более серьезные упреки. Экономные старики относились к императору с укоризной и осуждением, видя, как в мечтах о всевозможных конституциях, о несбыточных свободе я счастье человечества, во имя отвлеченного общего блага людей, легко растрачивалось молодым идеалистом веками собранное достояние родного гнезда, совершалось обособление Финляндии, царства польского, велись войны, не оправдываемые национальными интересами. И доселе слышатся, и несомненно всегда будут слышаться, упреки Александру в отсутствии государственного эгоизма, в пожертвовании собственными государственными интересами ради эфемерного общечеловеческого блага. Чувство естественное и человеческое! Однако, историк Церкви не станет входить в оценку взглядов и действий императора Александра с точки зрения политических или государственных интересов и выгод, высчитывать, сколько лишних квадратных верст государь приобрел для своей империи, сколько миллионов он собрал в ее казну...

Уже в последние годы царствования Александра I стали время от времени обнаруживаться преступные замыслы некоторой части общества, направленные к насильственному проведению когда то задуманных самим императором, но затем оставленных им конституционных начал, против самодержавия Когда Александру однажды доложили о множестве обнаруженных заговорщиков, он, после тяжелой, мучительной думы, ответил: «не мне карать!» Когда 27 ноября в Петербург пришла весть о кончине Александра в Таганроге, беспокойные элементы немедленно встрепенулись. Обстоятельства складывались чрезвычайно благоприятно для смуты. У Александра не оставалось потомства, престол должен был перейти, по закону, к старшему за Александром брату Константину, но Константин, бывший наместником в Варшаве, и по характеру своему не был способен к управлению государством, и, вдобавок, разведшись с супругой, женился в Варшаве на польке, графине Грудзинской, получившей титул княгини Лович, и утратил царственные права для своего потомства. Вследствие этого Александр устроил отречение Константина от престола в пользу третьего брата, Николая, бывшего моложе Константина на семнадцать лет. Константин охотно отрекся от престола и не мечтал никогда его занимать, но Николай ни о чем этом не знал, и акт об этом, в виде манифеста 16 августа 1823 года, хранился в тайне: подлинный в Москве, в успенском соборе, копии в синоде и в сенате, под печатями. Знали об этом только трое верноподданных: архиепископ Филарет московский, князь Голицын и Аракчеев. Александр почему-то держал этот акт в глубокой тайне. Один историк высказывает предположение, будто Александр потому не объявлял об отречении Константина, что намерен был вместе с объявлением отречения Константина и сам сложить с себя бремя короны и передать престол Николаю⁷⁵. Как бы то ни было, когда пред отъездом в Таганрог Александра Голицын советовал ему раскрыть тайну акта, на случай всякой возможности в дальнем путешествии, Александр не согласился на это и после короткого молчания, указывая рукою на небо, сказал: «положимся в этом на Бога, – Он устроит все лучше нас, слабых смертных». Когда в Петербург пришла весть о кончине государя, все, в том числе и сам Николай, присягнули Константину. Тот, когда узнал об этом, категорически подтвердил прежнее свое отречение, но так как между Петербургом и Варшавой расстояние не близкое, а железных дорог и телеграфов тогда еще не было, то более двух недель неопределенного положения было достаточным временем для того, чтобы смута разрослась в открытый бунт, когда заговорщики не задумались 14 декабря, в день, назначенный для принесения присяги Николаю, явиться на площадь зимнего дворца со своими требованиями. Так как заговорщики составляли в общем ничтожнейшую горсть и весь их заговор был плодом измышления голов, оторванных от народа с его самыми дорогими традициями, которыми он живет и счастлив, то бунт был усмирен в несколько часов, и к вечеру 14 декабря 1825 года на престоле российской империи появилась могучая фигура императора Николая I.