Сладость
(Sweet)
В Ветхом Завете о сладости – в прямом и переносном смысле – говорится чаще, чем в Новом. В буквальном смысле это определенное ощущение, связываемое со вкусом меда или сахара; в переносном значении это обычно приятный опыт. Фактически, слову сладкий параллельно слово приятный.
Сладкий чаще используется для обозначения аромата (пример столь знакомой синестезии, что ее значение прочти прозрачно), чем вкуса. Обычно прилагательное сладкий сопутствует слову аромат или благоухание, и употребляется по отношению к запаху жертвы всесожжения, от времен Ноя до блужданий в пустыне и дней идолопоклонства перед вавилонским пленом. Покинув ковчег, Ной построил жертвенник «и взял из всякого скота чистого, и из всех птиц чистых, и принес во всесожжение на жертвеннике. И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека» (Быт.8:20–21). По поводу священства Аарона мы читаем: «И сожги всего овна на жертвеннике. Это – всесожжение Господу, благоухание приятное, жертва Господу» (Исх.29:18). «Каждое утро [Аарон]... будет курить им» (Исх.30:7).
Каким сладким бы ни был запах жертвы всесожжения, Бога всегда больше интересовало состояние сердца и жизни человека: «Вот, Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их; ибо они слов Моих не слушали и закон Мой отвергли. Для чего Мне ладан, который идет из Савы, и благовонный тростник из дальней страны? Всесожжения ваши неугодны, и жертвы ваши неприятны Мне» (Иер.6:19–20). В некоторых местах отмечено, что сладкий запах превращается в горький в результате неразумного поведения или греха: «Мертвые мухи портят и делают зловонною благовонную масть мироварника; то же делает небольшая глупость уважаемого человека с его мудростию и честию» (Ек.10:1). «За то, что дочери Сиона надменны», они лишатся здоровья и своих украшений, и «будет вместо благовония зловоние» (Ис.3:16–24).
Слово сладкий используется в Библии также для обозначения свежей и пригодной для питья воды (Исх.15:25; Иак.3:11). Сладкими могут быть также ароматы и благовония, используемые для погребения (Мк.16:1; Ин.12:3), косметика (Есф.2:12; Ис.3:23) и елей для помазания (Исх.30:23–25; Пс.44:9).
Явно переносные употребления слов сладкий и сладость многочисленны и разнообразны, иногда они образуют интересные сочетания с употреблениями этих слов в прямом значении. Например, в очаровательной притче Иофама в Суд.9 «сладость» имеет буквальное значение; но она упоминается в споре между маслиной и другими деревьями о том, кто из них будет царем (Суд.9:11). В загадке Самсона слова сладкий и сладость не так метафоричны, как их контекст, но все равно интересно их использование: «Из сильного вышло сладкое... Что слаще меда, и что сильнее льва!» (Суд.14:14,18) – уподобление внутри загадки.
Не удивительно, что в поэтических книгах – Иова, Псалтири, Притчах и Песни песней – в изобилии используется это понятие, и Павел, как мы увидим ниже, неоднократно прибегает к образам жертвоприношений завета для описания жизни христианина. Давид назван «сладким певцом Израиля», что явно представляет собой положительный образ (2Цар.23:1). Обратите внимание на горький иронический тон в следующем отрывке из Иова. Софар, давая совет Иову, говорит по поводу грешников и лицемеров: «Если сладко во рту его зло... то эта пища его в утробе его превратится в желчь аспидов внутри его» (Иов.20:12–14). Иов, рассуждая о том, что грешники, как представляется, умирают необвиненными и ненаказанными, говорит: «Сладки для него глыбы долины, и за ним идет толпа людей, а идущим перед ним нет числа» (Иов.21:33). В отрывке, особенно богатом образными выражениями, утроба – синекдоха для обозначения матери грешника – «забудет его... пусть лакомится им червь» (Иов.24:19–20). Наконец, Бог, обращаясь к Иову, указывает на тайну, употребляя слово сладкий в одном из риторических вопросов, вызывающих в Иове настроение смирения: «Можешь ли ты связать сладкие влияния Плеяд или распустить ленты Ориона?» (Иов.38:31 KJV).
В псалмах Господни суды славятся за их метафорическую сладость: «Они вожделеннее золота и даже множества золота чистого, слаще меда и капель сота» (Пс.18:11). Слова Бога также названы сладкими (Пс.118:103; 140:6 {«кротки»}). В Пс.103:34 говорится: «Да будет сладка Ему песнь моя» (KJV). Человеческое общение названо сладким в Пс.54:15: «Мы разделяли сладкие беседы и ходили вместе в дом Божий» (KJV). В этих отрывках язык, мысль и дар общения явно определены как благодатные.
Мудрый автор Притчей описывает некоторые разновидности опыта, действия и понятия как сладкие (или приятные): это сон (Притч.3:24), «желание исполнившееся» (Притч.13:19), слова, опять-таки сравниваемые с медом (Притч.16:24), друг (Притч.27:9) и, конечно, знание и мудрость (Притч.24:13–14). В Притч.16:21 приводится менее понятный образ: «Мудрый сердцем прозовется благоразумным, и сладкая речь прибавит к учению». Возможно, «сладкая речь» – это вежливые ответы на вопросы; или же эти слова могут относиться к умению хранить молчание и слушать. Ирония и парадокс – отличительные черты следующих отрывков Книги Притчей; и, что интересно, во всех них используется метафора еды и питья вместе со словом сладкий. «Сытая душа попирает и сот, а голодной душе все горькое сладко» (Притч.27:7). В следующем отрывке говорит «безрассудная женщина», зазывающая «проходящих дорогою»: «Воды краденые сладки, и утаенный хлеб приятен» (Притч.9:17; см. ОБОЛЬЩЕНИЕ, СОБЛАЗН, ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ). Обратите внимание на параллелизм: сладкое равно приятному. «Сладок для человека хлеб, приобретенный неправдою; но после рот его наполнится дресвою» (Притч.20:17). «Кусок, который ты съел, изблюешь, и сладкие слова твои ты потратишь напрасно» (Притч.23:8 KJV).
Сон снова назван сладким в Ек.5:11: «Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение богатого не дает ему уснуть». Сладкий и приятный снова приравниваются друг к другу в Ек.11:7: «Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце».
Связь между буквальным и переносным значениями становится очень слабой в Песни песней, отчасти из-за неприкрыто чувственного характера этого произведения. И мужчина, и женщина используют выражение сладкий, говоря друг о друге, о благовониях и пряностях, связанных с их ощущениями друг от друга. Она сравнивает его с другими мужчинами, и затем описывает с помощью образов плодов и вкуса: «Что яблонь между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей» (Песн.2:3). Он говорит ей: «Голос твой сладок и лицо твое приятно» (Песн.2:14). Буквальные мирра и благовония появляются в Песн.4:10; 5:5, а в Песн.5:13 говорится: «Щеки его – цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его – лилии, источают текучую мирру». Она говорит о нем: «Уста его – сладость, и весь он – любезность» (Песн.5:16). А он говорит ей: «Уста твои, как отличное вино. Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных» (Песн.7:10).
Считаем ли мы это произведение описанием отношений Бога с Его избранным народом или жениха Христа – с Его невестой Церковью (см. ИИСУС ХРИСТОС), или просто богодухновенной картиной благой эротической любви между партнерами (или всем вышеперечисленным одновременно), это самая прекрасная поэма во всей еврейской и христианской Библии. Если сладкий здесь означает «приятный», как во многих других местах, то в Песни песней применяется и еще один образный прием: подтекста.
Следующие отрывки из Исаии полны горькой иронии, однако они содержат образ сладости. «Горе тем, которые зло называют добром, и добро злом, тьму почитают светом, и свет тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое горьким!» (Ис.5:20). Городу Тиру сказано: «Возьми цитру, ходи по городу, забытая блудница! Играй сладкие мелодии, пой много песен, чтобы вспомнили о тебе» (Ис.23:16 KJV). «Они будут упоены кровию своею, как сладким вином» (Ис.49:26 KJV).
В Новом Завете переносный образ сладости в переносном значении встречается прежде всего в посланиях Павла и Откровении. В Откр.5:8, хоть там и не используется слово сладкий, описано, как двадцать четыре старца падают ниц перед Агнцем, «имея каждый гусли и золотые чаши, полные фимиама, которые суть молитвы святых». Разве могут эти чаши не источать сладкий и приятный аромат? Откр.10:10, по-видимому, вторит Иез.3:1–3. У Иезекииля сказано: «Съешь этот свиток, и иди, говори дому Израилеву... и я съел, и было в устах моих сладко, как мед». В Откровении говорится: «И она [книжка] в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем». В свете отрывков, описывающих понятие сладости, особенно в Псалтири, эти слова интересны.
Очевидно, что Павел вторит образам ветхозаветных жертвоприношений и что эти образы важны для его философии. Как заметил Норман Фридмен: «Если смотреть с точки зрения общих достижений этого поэта, то становится заметно, что его интерес к определенной обстановке, ситуациям и героям является символическим ключом к его видению жизни вообще, как, при систематическом исследовании, и его повторяющиеся метафоры» (31, курсив наш).
В посланиях к трем разным аудиториям Павел использует очень похожие образы: «Ибо мы Христово благоухание Богу в спасаемых и в погибающих: для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь» (2Кор.2:15–16). Как в некоторых отрывках Ветхого Завета, процитированных выше, один и тот же запах может быть приятным или неприятным, в зависимости от духовного состояния человека. Обратите также внимание, как тесно Павел связывает христианскую веру с жертвой во Христе, призывая отдать свои тела в живую жертву (Рим.12:1). О деянии Христа на кресте говорится в Ефесянам: «Итак подражайте Богу, как чада возлюбленные, и живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное» (Еф.5:1–2). Наконец, «Я доволен, получив от Епафродита посланное вами, как благовонное курение, жертву приятную, благоугодную Богу» (Флп.4:18). Здесь индивидуальные акты благодати и благотворительности представлены как приятное и угодное поклонение, свидетельство того, что человек отождествляет себя со Христом и Его жертвой.
См. также: ЖЕРТВА, ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ; ЗАПАХ, ОБОНЯНИЕ; МЕД; ФИМИАМ, КАЖДЕНИЕ ФИМИАМА.
Библиография:
N. Friedman, «Imagery: From Sensation to Symbol», Journal of Aesthetics and Art Criticism 12(1953)25–37.