Вавилонская башня
(Babel, tower of)
Внимание, которое образ вавилонской башни приковывает к себе, несоизмеримо с тем местом, которое она фактически занимает в Библии. Рассказ о башне изложен всего в девяти коротких стихах (Быт.11:1–9), и больше о ней нигде не упоминается. Тем не менее это один из наиболее ярких образов Библии – в нем представлена картина творческого устремления к достижению божественного состояния, аналог которой мы видим в мифологической истории о титанах, попытавшихся занять место Зевса и в наказание брошенных в Тартар.
В воображении художников башня представляла собой громадное архитектурное сооружение, устремлявшееся в небо. В более поздних библейских исследованиях высказывается предположение, что башня была зиккуратом – астрономической обсерваторией для прорицаний и оккультных исследований вселенной. В любом случае смысл образа остается неизменным. По распространенным представлениям, Вавилон ассоциируется с рассеянием и раздором, однако образ этот гораздо шире.
Согласно библейскому тексту, строительство вавилонской башни началось с заявления о человеческой самостоятельности: «Построим себе город... и сделаем себе имя» (Быт.11:4). В этом возбужденном разговоре мы улавливаем отголоски непреходящего человеческого влечения к славе, достижениям, независимости и самодостаточности. Таким образом, башня служила символом человеческих устремлений и гордости в сочетании с духом похвальбы достигнутыми успехами. В основе лежало классическое понятие hubris – самонадеянная ГОРДОСТЬ, побуждающая человека представлять себя богоподобным и выразившаяся в желании строителей возвести в городе «башню, высотою до небес» (Быт.11:4). Учитывая, что на небе пребывает Бог, это предприятие можно рассматривать как попытку взять штурмом Божью обитель. Следует также отметить, что на древнем Ближнем Востоке храмы богам строились на высотах, а обитель божества окружалась человеческим городом.
Тот факт, что построить хотели именно город, вызывает еще несколько ассоциаций. Город по самой своей сути служит образом человеческой общины – всеобщей мечты о единстве с другими людьми (в рассказе люди говорили «друг другу», Быт.11:3) в сочетании со стремлением к постоянной оседлой жизни («прежде нежели рассеемся по лицу всей земли», Быт.11:4). Следует отметить, что к коллективной гордости примешивался страх, поэтому город стал символом не только гордости, но и поиска безопасного места. Мечта о единстве подкреплялась тем, что в Вавилоне говорили на одном языке: «На всей земле был один язык и одно наречие» (Быт.11:1).
Вавилон был, без сомнения, также символом человеческой изобретательности и находчивости – триумфом как разума (люди сумели рассчитать свои потребности и определить способы их реализации), так и фантазии (они открыли для себя совершенно новое видение различных предметов и явлений). Это было место общения и взаимосвязи: люди говорили «друг другу» (Быт.11:3).
Кроме того, город являл собой пример способности человека распоряжаться имеющимися в мире возможностями. Мы видим это из рассказа Бытия, в котором говорится об использовании конкретных строительных материалов: «Наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести» (Быт.11:3). Мы видим здесь картину технологического развития (люди начали использовать кирпичи вместо камней), овладения материальными возможностями, архитектурного искусства, высокого уровня культуры и цивилизации, предвидения и планирования. В данном случае огонь играет роль всеобъемлющего символа уровня развития цивилизации, искусства и мастерства, а кирпичи символизируют постоянство и стабильность. Вместе с тем, смола вряд ли может быть равноценной заменой извести, так что в этом плане работ мы видим и определенное упущение.
Вавилон представлял собой мечту человеческой цивилизации. Он был попыткой удовлетворения человеческих потребностей с помощью имеющихся у самого человека средств – его собственной изобретательности, языка для общения, утопического планирования, совместного труда, использования своих творческих способностей, своей культуры и технологии. Бог, однако, пресек эту попытку, и это до сих пор остается одним из первых проявлений Божьего суда.
В середине рассказа центр внимания смещается от показа человеческого понимания сути вопроса к тому, как его понимает Бог: «И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие» (Быт.11:5). В этом образе схождения вниз мы видим противопоставление, с определенной долей иронии, человеческого устремления вверх, выразившегося в желании людей создать архитектурное сооружение в виде небоскреба, точке зрения Бога, с которой данное сооружение незначительно, что Ему пришлось спуститься вниз, чтобы увидеть башню. Таким образом, этот рассказ представляет собой «сатирическое изображение попытки человека достичь успеха собственными силами» (фон Рад). Бог осудил представление человека о своих безграничных возможностях: «Вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать» (Быт.11:6). Поэтому Бог пресек попытку людей объединиться, разделив их по языкам, и затем «рассеял их Господь... по всей земле» (Быт.11:9).
В этом заявлении Бога выражается мысль, которую мы осознаем лишь ретроспективно, а именно, что цель, преследовавшаяся с таким рвением и основывавшаяся на таких внешне благородных устремлениях, была, по сути, проявлением идолопоклонства – попыткой сделать людей и созданную ими цивилизацию основанием и конечным смыслом всего бытия. Вавилонской башней хотели подменить божественное начало, и именно поэтому она удостоилась такого же Божьего осуждения, как и все другие проявления идолопоклонства, показанные в Библии. С точки зрения Бога, разделение рода человеческого было предпочтительнее, чем всеобщее отступничество и проявление собственной инициативы в отрыве от конечных целей Божьего суда. Дело, начавшееся в условиях необычайного единства (один язык), закончилось всеобщим рассеянием. Та же самая тема, но в совершенно противоположном смысле находит выражение в рассказе о Пятидесятнице (Деян.2), когда в городе Иерусалиме говорение на множестве языков привело к единению христиан.
Какой же большой смысл заключен для человека в образе вавилонской башни! Он волнует воображение и вызывает самые противоречивые чувства. С одной стороны, мы видим в нем стремление человека к общению, объединению усилий для совместного достижения поставленных целей, развитию цивилизации, культуры, технологии, безопасных условий жизни, надежности, стабильности и известности. Но, наряду с этим, мы ясно сознаем моральное осуждение идолопоклонства, гордости, самонадеянности, расчета на использование материальной силы и человеческой иллюзии о возможности необычайных свершений. Нам показана картина человеческих устремлений, направленных по ложному пути и приведших к хаосу, – исторический эпизод эпических пропорций, вылившийся в трагедию. Действуя как единое сообщество, род человеческий замахнулся на все – и в результате оказался разделенным. Конечная картина недостроенных башни и города предстает памятником несбывшихся человеческих желаний и Божьего суда над человеческими иллюзиями о своих безграничных возможностях. На два аспекта этой истории указывает сама этимология слова Вавилон: аккадское слово Babili означает «врата Божьи», а еврейское слово balal – «смешение».
См. также: ВАВИЛОН; ВЫСОТА; ГОРДОСТЬ; ГОРОД; ИДОЛЫ, ИДОЛОПОКЛОНСТВО; КИРПИЧИ; СУД, НАКАЗАНИЕ, ПРАВОСУДИЕ.
Библиография:
G. von Rad, Genesis: A Commentary (Philadelphia: Westminster, 1972) 148–152;
L.R.Kass, «What’s Wrong with Babel?» The American Scholar 58 (1989–1990) 41–60.