Беседа 21: Величие монашеского призвания¹⁴²

Монашество есть величайшая культура на Земле, борьба против страстей и жизнь пред Лицом Божиим. Опыт живописи как раскрытие внутренней красоты. О Литургии. О порабощении греху. Жизнь без греха через подвиг. Заповеди Христа выявляют грех. «Невозможность» заповедей Христа. Об умном подвиге: всякий помысел не по Евангелию есть грех. Как бороться с помыслами.

Привычка жить в Боге дает возможность жить так, как будто бы всегда ты окружен беспредельным и безбрежным океаном. Это – духовная «сфера», и представляется она действительно как таковая: где ни тронь – все как будто бы и начало, и конец, и середина. И когда нужно говорить о нашей жизни, то приходится как бы сузить все горизонты и остановиться вниманием лишь на некоторых ее аспектах.

За мою, простите, сравнительно долгую жизнь монашескую я встречался со многими бестолковыми и даже глупыми представлениями о монашестве. Монашество есть культура, которая, по моему глубокому убеждению, не имеет себе равной в мире сем. Однако не скоро входит человек в состояние, когда он способен увидеть эту красоту, «и глубину, и высоту» (см. Еф.3:18), как говорит апостол Павел; в состояние, о котором великий, гениальный поэт, ученый и аскет прп. Иоанн Дамаскин говорил: Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы, ношу моих прегрешений. Подумайте: чтобы сказать такие слова в присутствии Самого Бога и говорить Богу: «Аз есмь образ Твоей великолепной славы», какие состояния молитв, какие состояния посещения Нетварным Светом должны предшествовать такому поэтическому выражению! И когда удается узреть эту красоту, тогда человек познает страдания, каких мир не знает.

После того как увидел монах неизреченную славу Божию, он видит себя окруженным низкими, мелкими страстями – мрачную жизнь, далекую от Света Божественного. Тогда тот же прп. Иоанн Дамаскин говорит: Плачу и рыдаю, когда помышляю о смерти. Это есть плач о смерти – уродливой смерти, поразившей человечество. И тот, кто узрел неизреченную славу, когда видит это бесславие смертное наше, плачет и рыдает.

Я говорю об этом сегодня потому, что слишком много раз за мою монашескую жизнь я слышал уродливые высказывания о монашестве, даже в общей церковной жизни, от тех, кто не познал в такой же мере, как прп. Феодор Студит, что монашеский образ жизни есть последняя и высшая благодать...¹⁴³ Ибо речь все время идет о жизни пред Лицом Бога – великого и святого, тогда как некоторые думают, что монашеская жизнь – бестолковая жизнь и не полезная миру... Да, не полезная миру, когда речь идет о пище для свиней! Монашество «готовит пищу» для ангелов. Но, как мне показал опыт, мы должны начинать с азов. И потом Бог дает созерцание высшей красоты и неизреченной славы до последних степеней. Это созерцание приходит не от нашего подвига. Многие думают, что монашество только для неграмотных мужиков и бедных женщин – отребья мира. Простите, что я выражаюсь сегодня так грубо и резко, но я говорю это на основании моего опыта.

Когда я был живописцем и стремился к настоящему искусству, которое трансцендирует видимый мир и предчувствует другой мир – умный, не зримый глазами, то напряжение становилось непрестанным и днем, и ночью. Для человека тогда каждое слово, каждая мысль, каждое движение его говорят о присутствии Бога. Живущие вне Бога не могут созерцать эту красоту. Собственно, с великой силой созерцается эта красота, когда нисходит на нас Нетварный Свет Божества.

Сказав вам несколько слов этих, я все-таки возвращаюсь к тому, как проходят наши дни. Из того страстного состояния, в котором мы рождаемся, нам надлежит перейти в состояние человека, как его мыслил Бог прежде, чем создал мир. Однако реальность нашей жизни все-таки такова, что мы постоянно видим себя атакуемыми всякого рода страстями.

Монашеская жизнь есть умная жизнь. Под действием благодати Божией ум человека очищается и становится носителем верховных видений и сам называется верховным умом. И этот верховный ум у монахов постоянно в работе. Одно из самых частых явлений, когда мы живем умным видением, – совершение Литургии: как возможно, что кусок хлеба, испеченный человеческим трудом, приносится в алтарь и становится Телом Самого Бога Иисуса Христа? Мы веруем, что когда мы призываем Отца ниспослать Духа Святого на предлежащие Дары, то призывание всех сих Имен и молитвенное ожидание от Бога превращается в событие духовного порядка. И видимый Хлеб, не меняя своей феноменальной, то есть видимой глазами, сущности, становится онтологически совершенно другою реальностью. Мы ведь принимаем Тело и Кровь Самого Бога не как человеческое тело, как оно есть теперь, не как человеческую кровь, а под видом Хлеба и Вина. И мы живем Святые Дары, созерцая их верою. Так, на Литургии как явление, «феномен» мы телесно видим Хлеб, а как данное по уму высшему, по вере нашей (ибо это превышает наше понимание умом) мы созерцаем Тело Самого Бога.

Это один из наиболее сильных моментов из того, о чем я хочу говорить вам: каким образом мы, рожденные во грехах, как говорит Давид в псалме: «Се бо, в беззакониих зачат есмь аз, и во гресех роди мя мати моя» (Пс.50:7), можем достигнуть освящения всего нашего бытия: и духа, и ума, и даже тела.

Так, когда мы со страстями боремся, мы в сфере умного видения переходим на другой план. Это не есть монашеская жизнь – ходить, подняв брови, раскрыть глаза без мысли, улыбаться и «положить язык на плечо». Нет! Это постоянное напряжение и борьба с врагом; а враг есть ум космических измерений.

Характер наших бесед – семейный, между монахами. Присутствующие друзья наши весьма близки к нам, и мы не стыдимся говорить в их присутствии.

Кто-нибудь невежественный скажет: «Какая гордость у этих монахов!» Я подчеркиваю, невежественный человек, потому что и Сам Бог, при всем Своем беспредельном величии, – смиренный. И если мы живем истинно в Боге Истинном, то, как бы Он ни возносил нас, какими бы знаниями мы ни обладали, мы будем смиренными, как говорит об этом замечательно отец Силуан Афонский: «Хотя бы каждый день Бог возводил меня в созерцание небесной славы, я все-таки буду плакать о своих грехах»¹⁴⁴...

Начало монашеской жизни – это борьба со страстями, которая требует не только ума, но и мудрости. Помню, я говорил о том, как переходить от помыслов, которые нас осаждают, к состоянию должной, чистой молитвы. И сегодня, беседуя о начале жизни духовной как о борьбе со страстями, мы будем говорить об умном видении действия страстей в нашей жизни.

Когда внутреннее внимание человека-монаха находится в постоянном предельном напряжении, то естественно человек развивается и становится чрезвычайно чутким ко всякому движению мысли внутри нас. Прп. Никодим Афонский, начальник великого «Добротолюбия», назвал свою книгу «Невидимая брань». Итак, наша жизнь проходит в этой умной сфере, где, как говорит прп. Силуан, наш ум с умом врага в борьбе¹⁴⁵. Есть много движений, которые нам кажутся совершенно нормальными, но которые, по существу, умерщвляют человека, – и с ними мы боремся: «со страстями», потому что человек «страдает». Когда он становится рабом греха, то, по слову Самого Христа, он теряет возможность жить в доме Отца. В Евангелии так говорит Господь: «всякий, делающий грех, есть раб греха. Но раб не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно» (Ин.8:34–35).

Почему мы молимся столько раз каждый день: «Сподоби, Господи, в день сей без греха сохранитися нам»? – Это великое прошение сказано отцами, потому что не чист человек от греха, хотя бы только он прожил один час. Поэтому прожить день, или вечер, или ночь, или утро без греха – это есть великое достижение. Такие достижения достаются не без труда, не без болезни. Так что монашеская жизнь по натуре своей есть всегда жизнь, полная напряжения, полная болезней, полная скорбей. Поскольку заповеди Бога нашего Иисуса Христа превосходят всякую человеческую относительную меру, ибо носят характер абсолютности, постольку монах никогда не знает покоя. Хотя бы он творил чудеса, он все равно знает себя грешным человеком.

Но какие способы борьбы со страстями? – Здесь нам придется учиться годами и годами. Это не университетский курс четыре-пять лет – это курс на всю жизнь, до конца. Шестьдесят седьмой год я монах и скажу вам, истину скажу: я не лениво прожил многие годы и не знаю, что со мной будет. Я чувствую себя недостойным Бога.

Если мы будем говорить о том, как бороться со страстями, то в нашем умном видении мы будем судить, что есть грех, только при посредствии заповедей Христа. Сам человек не познает своего греха. И потому Господь в Евангелии сказал: «если вы не поверите, что Я Тот, Который открылся Моисею на Синае АЗ ЕСМЬ СЫЙ, то умрете во грехах своих» (см. Ин.8:24). Так, когда речь идет о Божественной святости, это превосходит всех нас. И потому, естественным образом, при нормальном сознании монаха все воспринимается так, как Сам Господь заповедал: «вы, когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие» (Лк.17:10).

По мере того, как из года в год, изо дня в день вы будете читать Евангелие, придет к вам понимание того, что заповедь Христа превышает нас и что вместе с тем мы должны ее сохранить. Получается такое мышление контрадикционное¹⁴⁶: с одной стороны, это невозможно, а с другой стороны, это поставлено нам в долг. Это невозможно, когда мы живем сами, своим умом, своими силами. Но когда бывает Бог с нами, тогда это становится возможным (ср. Лк.18:27). Блаженный Силуан говорит: «Но и тогда это еще не совершенство»¹⁴⁷, ибо совершенство на Земле недоступно и нереализуемо.

В монашеском подвиге отличительной чертой являются мудрость и разум: это – священная жизнь. Люди не видят этого и не знают. Однако монашество есть, по Феодору Студиту, третья степень благодати – высшая¹⁴⁸.

И как совмещаются в нас эти противоречия логические? Получается некоторое несовпадение с нормальной логикой, ибо наша формальная логика не годится для выражения нашей жизни.

Если Господь сказал: «без Меня не можете творити ничего» (см. Ин.15:5), то мы спрашиваем Его: «В таком случае, когда мы не творим, вина Твоя? Ты со мною не сотрудничаешь. Я сам не могу. Эта жизнь только у Тебя, и Ты отказываешься, а мне ставишь это в ответственность?» Получается, как будто бы в чем-то нет склейки. Но то бытие, в котором мы вращаемся, оно не подлежит тем же самым категориям относительности и исключения, как это требует формальная логика. Мы должны ощущать себя обязанными жить свято, то есть без греха.

И когда приходит к нам какая-либо страсть, сначала в форме мысли-помысла, тогда мы начинаем борьбу. Прошлый раз я говорил о борьбе с помыслом, который нас атакует.

Сегодня я хотел бы говорить более общим порядком. Всякая мысль, которая не соответствует по духу заповедям Евангелия, есть грех. И мы должны избежать его. А как избежать? – Когда появляется в нас действие мысли какой-либо, тогда мы кричим: «Господи, исцели мой ум! Господи, исцели мое сердце! Господи, исцели всего меня! Ты видишь, как я терзаюсь, когда меня, как раба, мучает мысль, бессмысленная по существу. Молю Тебя, защити меня! Ты знаешь, что у меня нет другого желания, как только жить по заповедям Твоим. Заповедь Твоя есть наивысший закон для всего моего бытия: и временного, и вечного. Ты дал мне полюбить заповеди Твои. Ты дал мне Свет Твой, чтобы видеть красоту Божественной жизни. И ныне спасай меня от власти страстных похотений!» Так можно начать беседу с Богом против страсти.

Иногда это может быть монолог, иногда это принимает форму диалога. Пример редчайших диалогов в жизни вселенской Церкви мы находим у прп. Силуана: когда он терзался нападениями врагов, тогда, всею силою души своей желая молиться чисто Богу, сказал Христу:

– Ты видишь, я хочу молиться Тебе, но враги мне мешают.

Господь ответил:

– Гордые так страдают всегда.

И тогда – диалог:

– Господи, научи меня, как я могу смиряться!

И короткий, но действительно трагический и сверхтрагический ответ:

– Держи ум твой во аде и не отчаивайся!¹⁴⁹

И это относится к науке – как мы можем прожить день или ночь без греха. Всякая страсть человеческая, поскольку она принадлежит к миру тварному, имеет свои форму, образ и энергию. Верховный ум руководит нами в этой невидимой брани с врагом при помощи благодати, и таким путем, такой молитвой – монологом или диалогом – мы выходим из беседы с врагом и начинаем беседу с Самим Богом. Этот переход от беседы со страстями к беседе с Богом – вот что важно! И если мы все время беседуем с Богом, то, конечно, Бог станет содержанием нашей жизни. А Сам в Себе Он есть извечная «Жизнь», никогда же не умаляемая (ср. Ин.14:6). И независимо от того, с какой страстью мы боремся: будь то плотская страсть, будь то сребролюбие, будь то властолюбие, будь то сластолюбие и так далее, – все равно, принцип, по существу, остается один и тот же: НЕ ОТДАТЬ УМА ВРАГУ...

Так, жизнь монаха есть умная жизнь, преисполненная мудрости. Монашество не противно природе человека, а выше естества человека. Когда правильно, с аскетической точки зрения и с духовной, совершается этот подвиг, тогда не возникает заболеваний психических. Люди растут в своем познании бытия в его глубинах. Подумайте, отцы это плотское воздержание назвали «целомудрием» (греч. σωφροσίνη)! Почему они не назвали целомудрием, т.е. полнотою мудрости, даже большую ученость, а именно этот момент? – В измерениях умного видения мы в монашестве по Богу преодолеваем то, что является космическим законом (когда преодолеваем, а не когда падаем). Если человек в этом подвиге преодолевает космический закон, то он становится сверхкосмическим. Однако у монаха видимость – «феномен» (как Святые Дары в Литургии) остается очень скромным. «Феномен» – это то, что мы видим. «Ноумен» – это то, что есть в нас. Так вся наша жизнь проникнута, с одной стороны, «феноменальными» явлениями, которые мы видим, а с другой стороны, то, что происходит в уме нашем («ноумен»), – совсем другое. Потому люди, которые подходят к суждению о монашестве, не учитывая всего этого, полные невежды в монашестве. И это невежество, к сожалению, даже среди церковных кругов наличествует.

И, опять и опять, в борьбе со страстью наш ум будет падать, цепляясь, как треножник, где-то за землю. Но придет время, когда и мы, из-за нашего напряжения жить по заповеди Божией, разовьемся и станем чуткими, как Ангелы. Тогда монахом-человеком ощущается всякое малейшее движение атмосферы, всякая мысль человеческая, противная Богу, – в себе, прежде всего, и, когда нужно, в других. Почему получается так нескладно? – Потому что я вижу себя в грехе и борюсь с грехом, а в брате моем я не вижу греха. И вместе с тем, как могу я быть духовником, если я не вижу греха брата моего? Значит, должно быть совмещение видения и своего греха, и той же самой болезни в брате нашем. Так что вначале лучше всего видеть только свои грехи: «Сподоби, Господи, в день сей без греха сохранитися нам», и «все» остальное «приложится вам» (Мф.6:33).

А принцип борьбы со страстями – не отдать ума и сердца страстным помыслам, но переходить от сих помыслов, которые приносит нам враг, на беседу и молитву с Богом. В моей маленькой новой книге я пишу, что «молитва есть нескончаемое творчество»¹⁵⁰. То, что я сегодня говорил вам, – лишь маленький намек на нечто из этого нескончаемого боя. Да, это бой, это сражение! Господь сказал: «мужайтесь: Я победил мир» (Ин.16:33).

Опять и опять: мы должны помнить слова апостола Павла к филиппийцам как один из самых основных принципов нашей жизни: «в нас должны быть те же мысли, те же чувствования, что во Христе Иисусе» (см. Флп.2:5), – то есть чтобы ум наш стал подобным уму апостола Павла (ср. 1Кор.4:16), который говорит: «А мы имеем ум Христов» (1Кор.2:16). Когда наша мысль совершенно совпадает с тем, что включают в себя заповеди, тогда умом нашим мы разумеваем, что попадаем в сферу Божественного мышления. Нам нужно знать об этом, чтобы дорожить этим и не дать, по неведению, всему этому пройти, не оставив следа в нас. После нескольких лет упорного труда аскетической монашеской жизни это умное видение пребудет с нами все время...