В VIII веке и в начале ІХ-го

Этой строго-церковной точки зрения, как на все вероучение церковное, так и в особенности на учение об исхождении Святого Духа, римские епископы, как должно полагать, держались и в течение всего восьмого века. Нет, по крайней мере, никаких исторических данных, которые бы давали основание подозревать их в противном. Только с начала девятого века их воззрение на этот предмет начинает изменяться, вместо руководствования одним древнецерковным и вселенским преданием они находят возможным руководиться в делах веры и другим началом, авторитетом личных мнений или соображений, чем и приготовляют в римской церкви удобную почву для возникновения здесь всякого рода нововведений – даже и в области древнецерковной веры. На этой почве полный простор нашло себе не имевшее доселе большой силы давнее мнение Filioque, здесь оно свободно возросло в догмат, а затем впоследствии времени нашло себе место и в символе веры.

Замечательно, что обстоятельства, при которых совершилось привитие и закрепление Filioque в римской церкви, заключают в себе много схожего с теми обстоятельствами, какие сопровождали возникновение и утверждение того же Filioque в церкви испанской. Там инициатива дела шла от государственного лица, и здесь она находилась в руках такого же лица, с той только разницей, что в первом случае являлся государь (Рекаред) в качестве оглашенного, ищущего единения с церковью, а в последнем выступал государь (Карл великий) в качестве исследователя и судьи в вопросах веры. Там путем к введению Filioque послужили собор (3-й толедский), а затем употребление на литургиях символа цареградского с прибавкой Filioque, и здесь для той же цели употреблен тот же способ, с той только разницей, что сперва введен был в употребление в церквах (галльских) символ с Filioque, а после уже вопрос об этом был обсужден и разрешен на соборе (ахенском). Как там, при внимании и снисхождении к авторитету государственной власти, не могло быть полной свободы в обсуждении вопросов веры, так точно и здесь. Правда, тогда как Рекаредово исповедание веры с Filioque не вызвало никаких возражений со стороны епископов, присутствовавших на третьем соборе толедском, мнение Карла великого на соборе ахенском не всеми здесь присутствовавшими было принято, но все же на стороне его оказалось большинство, к которому, как сейчас увидим, присоединился и римский епископ.

Дело это началось с введения в Галлии во всеобщее употребление на литургиях цареградского символа с прибавкой Filioque, по образцу испанской церкви¹¹³⁵, чему послужило поводом завоевание в конце восьмого века галлами значительной части Испании, и последовавшее затем ознакомление с тамошними церковными обычаями. Нельзя сказать, чтобы это нововведение в галльской церкви всеми было встречено предупредительно и одобрительно. По поводу его вот что знаменитый в свое время Флакк Альбин или Алкуин писал к лионским братьям: «Новых сект испанского заблуждения берегитесь со всем вниманием, возлюбленные братья! Следуйте в вере святым отцам и соединяйтесь святейшим единодушием со вселенской церковью. Ибо написано: не преступай пределов отцев твоих (Притч.22:28). И в символ кафолической веры не вводите ничего нового, и в церковном богослужении не прилепляйтесь к преданиям, неслышанным в древние времена. Идите по открытой дороге апостольского учения, и не уклоняйтесь по распутиям новизны ни направо, ни налево от царского пути»¹¹³⁶. Но пример самого Карла великого, который в своей придворной церкви ввел в употребление символ Filioque, естественно должен был обессилить значение подобных протестов и дать поддержку и силу этому нововведению, вместе с которым должна была возрастать уверенность и в том, что содержалось под прибавкой Filioque, т. е. что Дух исходит не только от Отца, но и от Сына. Такой именно уверенностью были проникнуты, между прочим, те из франкских монахов (конгрегации масличной горы), которые в 809 году отправились для поклонения святым местам в Иерусалим, где вошли в серьезное столкновение со всем тамошним греческим духовенством по вопросу о исхождении Духа Святого и от Сына. Чувствуя позади себя твердую опору в королевской власти Карла великого, в капелле которого сами слышали Filioque, а также в авторитете римского епископа, которого представляли сторонником короля, они смело высказывались о Святом Духе, что Он исходит и от Сына, и решились с твердостью отстоять правоту этого учения. Но с не меньшей твердостью и решительностью выступили против них иноки и все духовные лица иерусалимской церкви, которые их учение о Святом Духе называли ересью, и ересью такой, хуже которой ничего не может быть, и их самих, наравне со всеми их соотечественниками, разделявшими их мнение, признали еретиками¹¹³⁷. Это-то обстоятельство послужило для для франкских монахов поводом обратиться к папе Льву III с жалобой на встреченные ими неприятности в Иерусалиме, а также с просьбой об разъяснении и оправдании их учения о Святом Духе, представление же папой Львом III жалобы и просьбы Карлу великому послужило для последнего поводом к созванию в 809-м же году в Ахене собора, имевшего столь важное и решающее значение по отношению к Filioque, не только для галльской, но и всей западной церкви.

Как дело происходило на соборе, в подробностях неизвестно, потому что акты этого собора не уцелели. Известно только то, что на соборе председательствовал сам Карл, и управляя рассуждениями и прениями, к концу большинство голосов привлек на сторону Filioque, т. е. того мнения, которого сам твердо держался, по заключению же собора, чтобы получить одобрение на определение и со стороны римского епископа, он послал к нему двух легатов (Бернария и Адальгарда) с написанным от имени своего и всего собора письмом, в котором были объявлены мотивы к обсуждению и решению вопроса об исхождении Духа и от Сына, и представлены аргументы в пользу того решения, какое было принято на соборе. Здесь, между прочим, говорилось: «Вопрос об исхождении Святаго Духа, возникший недавно, был еще в древности тщательнейшим образом разъяснен святыми отцами; но поскольку уже давно находился он у исследователей в пренебрежении, то в наши времена он не остался в покое, как издавна решенный, но неожиданно появился у нас в это время, как нечто сокровенное, и я твердо уверен, что это совершилось по божественному вдохновению. Ибо нынешняя церковь частым поднятием вопросов побуждается к тому, чтобы изучать католическое учение, изощряться в исповедании здравой веры, и через это сделаться способной жить вместе с Господом, блаженно царствуя по принятии наследия чад»¹¹³⁸. Из приведенных слов Карловых не трудно видеть, что он очень хорошо сознавал, что исхождение Духа и от Сына до его времени не было предметом общей церковной веры, и что это могло служить сильным аргументом против возводимого им на степень церковного догмата учения об исхождении Духа и от Сына, как нового, доселе не исповедуемого церковью учения. Чем же он отклоняет силу этого аргумента? Тем, что будто бы до него долгое время вопрос об исхождении Духа находился у исследователей в пренебрежении и что будто сама церковь, не имея достаточных к тому побуждений, недостаточно была занята изучением и разъяснением сего учения. Это значит, что будь в церкви ученые исследователи, которые бы повнимательнее отнеслись к вопросу об исхождении Духа, что будь, далее, сама церковь повнимательнее и опытнее в знании и исповедании своей веры, как было во время Карлово, то и прежде учение об исхождении Святого Духа и от Сына было бы признано несомненно истинным, и возведено было бы на степень общецерковного и общеобязательного догмата веры. Иначе говоря, по мысли Карловой, достаточно одного ученого исследования и решения, какого-либо вопроса, чтобы какая-либо церковь, хотя бы западная, сочла себя вправе возвести такое решение на степень догмата, независимо от того, признавала ли это за догмат древняя вселенская и апостольская церковь, или нет. Правда, делая ссылку на то, что вопрос о Святом Духе был в древности тщательнейшим образом разъяснен святыми отцами, Карл предполагает, что основание для всякого догмата должно быть в древнем учении церкви, почему, и сам для оправдания Filioque обращается к разного рода древне-учительским свидетельствам (по преимуществу западным), и даже к священному Писанию, но все это делает в такой только мысли, что здесь нужно искать доказательств в подтверждение верности той или другой истины веры, и при этом вовсе не предполагает или не хочет знать того, что древняя вселенская церковь искони наследовала от апостолов догматы и все целиком догматы, каковые она всегда содержала и содержит неизменно, не считая себя вправе ни сокращать их или убавлять, ни дополнять их или увеличивать.

Что же отвечал папа Лев III посланным к нему от императора и собора легатам? По прочтении послания, в котором в пользу Filioque были сделаны ссылки на разных церковных писателей и места священного Писания, он сказал послам следующее: «И я так думаю и содержу вместе с сими писателями и согласно учению священного Писания. Если бы кто захотел иначе думать или учить об этом предмете, я запрещаю ему, и если мыслящий противное не обратится и не захочет содержать веру, согласно со смыслом этих свидетельств, я совершенно отвергаю его»¹¹³⁹. Когда затем послы спросили папу, может ли не признающий или незнающий этого спастись, папа отвечал: «Всякий, кто может достичь сего тончайшим созерцанием, но не захочет этого узнать, или узнав верить, не может спастись. Ибо есть много высочайших святынь, к числу которых относится и это, много тончайших тайн, изыскания коих многие могут достигать. Но многие, удерживаемые количеством возраста или качеством ума, и не могут. Потому-то лишь тот, кто мог бы, но не хочет, не может спастись»¹¹⁴⁰. Ясно, что папа не только вполне разделял особенное воззрение Карлово на отношение церкви к догматам христианским, но еще и пополнял его и усиливал. По воззрению Карлову, церковь может добытые ею посредством ученых изысканий истины веры возводить на степень догматов, совершенно независимо от того, признавались ли они догматами в древней вселенской церкви. По мнению же папы, выраженному им в вышеприведенном ответе, церковь не только может вновь образовывать и вводить догматы, но и вправе возводить на степень догматов такого рода истины, которые могут быть результатом одного тончайшего изыскания ума, и которые поэтому не необходимы для спасения всех, а только тех избраннейших и немногих людей, которые способны к подобного рода тонким изысканиям или рассуждениям.

Излишне говорить о том, что при этой точке зрения на догматы, составляющей радикальную противоположность с точкой зрения на них общецерковной, представлялся самый широкий простор для введения в римской церкви не только Filioque, но и всяких других подобных догматов. Правда, Лев III, еще не успевший отрешиться от влияния духа вселенской церкви, нашел в себе еще столько невольного чувства уважения и покорности ему, что мог свою должную дань его требованиям выразить самым очевидным и поучительным образом. Так, согласившись на признание Filioque догматом, он, несмотря на самые настойчивые убеждения послов, решительно отказал в согласии на допущение прибавки Filioque в никео-цареградском символе¹¹⁴¹, и вместо этого распорядился вырезать без прибавки Filioque греческими и латинскими буквами никео-цареградский символ на двух серебряных досках и таковые поставить в базилике св. Петра, с целью охранения на дальнейшее время в целости заключенной в символе православной веры¹¹⁴². Но преемники Льва III уже мало заботятся о том, чтобы примирить непримиримое, т. е. свой дух чисто свободного, или точнее сказать, произвольного отношения к догматам веры примирять с духом вселенской церкви, не допускавшим никаких существенных изменений в этих догматах. Признав за догмат Filioque, они твердо и упорно отстаивают за ним такое его значение, несмотря на громкие и сильные со стороны востока протесты во имя древней вселенской церкви, впоследствии же времени (в начале XI в.) не задумываются даже внести его в самый символ веры, несмотря на давний протест против этого самого же их предшественника на епископской кафедре.

Но здесь мы заканчиваем свой обзор западного учения об исхождении Св. Духа; так как здесь уже совершенно прерывается между востоком и западом согласие по отношению к этому пункту вероучения, и вместо этого начинается между ними явное и полное несогласие и полемика, последствием чего было самое отделение церкви западной от восточной.

В заключение этого обзора считаем не лишним, впрочем, указать на те естественные и необходимые выводы, к коим на его основании мы приходим. Мы видели, что после Августина многие из учителей и богословов западных по местам упоминали об исхождении Духа от Отца и Сына, хотя в то же время в других местах, когда речь шла об Отце, как единственном начале Божества, говорили только об исхождении Духа от Отца, наравне с рождением от Него же одного Сына. Другие же прямо учили только об исхождении Духа от Отца, вовсе не упоминая об исхождении Его и от Сына. Кроме того, те из западных учителей, которые упоминали об исхождении Духа от Отца и Сына, большей частью употребляли эти выражения без всяких пояснений, а иногда поставляли их в связи с такого рода обстоятельствами, что допускаемое ими исхождение Духа и от Сына без труда может быть понимаемо в смысле Его посольства от Сына или через Сына. В этом отношении особенно замечательно то обстоятельство, что сами же западные богословы седьмого века, быв вызваны на то константинопольской церковью, так, по свидетельству св. Максима, объяснили допускаемое ими исхождение Духа и от Сына, что под ним они разумели посольство Духа, тогда как под исхождением того же Духа от Отца разумели Его происхождение по Своему бытию. Но важнее всего то, что западные богословы, допуская учение об исхождении Духа и от Сына, ничем не показали того, чтобы они считали его древне-апостольским и вселенским догматом наравне с другими несомненными догматами церкви. Некоторые же из них прямо отделяли его от общецерковных и общеобязательных догматов веры. Сам Августин, от которого оно собственно и ведет свое начало, не смешал его с догматом церковной веры, а отнес прямо к разряду одних частных мнений. Если в испанской церкви с конца VІ века появилось Filioque и в соборных исповеданиях веры, и даже в символе, то это было обстоятельством совершенно исключительным, случайно возникшим из особенного, изолированного положения испанской церкви, и при том было такого рода обстоятельством, которое для объяснения своего или оправдания не предполагало в прошедшем другого исторического основания, кроме одного мнения Августинова, успевшего через Исидора севильского получить значение несомненной истины. И сами испанские епископы смотрели на свое Filioque как на учение местное и случайное, почему не считали себя вправе противопоставлять его древне-вселенскому символу, принятому ими одобрительно вместе с деяниями шестого вселенского собора. Потому-то и Карл великий, когда положил возвести Filioque в догмат для западной церкви, не мог обойти молчанием того обстоятельства, почему в прежнее время не было здесь этого догмата, и объяснил это небрежным отношением к нему прежних ученых исследователей.

Спрашивается после этого, что же могло послужить основанием для возведения Filioque в церковный догмат, каковое совершилось на западе при Карле великом и папе Льве III-м? Законное основание здесь не могло иметь места, потому что древне-вселенская церковь, наследовав от самого Христа и апостолов все догматы веры, и всегда содержа их твердо и неизменно, никогда между ними не давала места Filioque, и самая западная церковь только в более позднее время, благодаря Августину, познакомилась с ним, и то в виде только частного, а не церковного мнения. Если, поэтому, это мнение некоторым и даже многим западным богословам и представлялось несомненно верным и неоспоримым, то было ли этого одного достаточно для того, чтобы возвести его в общецерковный догмат? Между тем естественно спросить, откуда же можно бы было почерпнуть достаточные основы для того, что бы, несомненно, убедиться в истинности этого мнения, когда об этом умалчивала и древняя церковь, и ничего прямого и положительного не говорило само священное Писание? Остается предположить здесь разве только одно, что в этой истине можно убедиться при посредстве чисто логических соображений. Как ни неуместно подобное предположение, но, как нам кажется, этим именно воззрением и руководился Карл великий, усвоивший слишком большое значение за учеными изысканиями истин веры, а также и сам папа, признавший Filioque за догмат, доступный для одних только тончайших исследований и такого же рода исследователей. К этому нужно присовокупить, что подобного рода воззрения держатся и позднейшие сторонники и защитники Filioque, которые, хотя в подтверждение его обыкновенно ссылаются на свидетельства древнеотеческие, и самого священного Писания, но всегда при этом пользуются значительной подмогой чисто произвольных логических соображений или аргументаций, в роде следующих: «что, напр. посольство Духа через Сына есть внешнее выражение внутренних и зависимых по бытию отношений Духа к Сыну, что вообще внешняя жизнь и деятельность божеских лиц стоит в неразрывной связи с внутренними и имманентными их отношениями между собой, что Filioque, хотя его не было на первых порах в учении церкви, есть необходимое логическое развитие церковного учения об единосущии Сына с Отцом, и Духа с Сыном, и т. п. Но лишне говорить о том, как не уместно и незаконно отводить столько места в области веры разуму, чтобы в зависимость от него поставлять самую судьбу и значимость истин веры как догматов. Если вообще отношение разума к догматам веры должно заключаться не в том, чтобы их созидать или видоизменять, а в том только, чтобы их разумно воспринимать и усвоять, то тем более не иным должно быть его отношение к такому возвышеннейшему догмату, каков догмат о пресвятой Троице. Насколько и какое именно место может быть здесь предоставлено разуму, это мы постараемся показать в нижеследующем трактате, к каковому и переходим.