Глава VI. Замечательное духовное движение в православном иночестве и участие в нем Оптиной Пустыни

Начало премудрости страх Господень, разум же благ всем творящим и... (Пс. 110, 10)

Приидите, чада, послушайте мене, страху Господню научу вас. (Пс. 33, 12)

Заслуга старца о. Паисия Величковского заключается не в том, что он открыл какие-либо новые пути иноческого подвижничества, а в том, что он восстановил и утвердил в сознании своих многочисленных учеников истинный смысл монашества, истинную цель христианского подвига и указал тот путь или тот способ, коим эта цель достигается.

Его учение не было его собственным измышлением, а было лишь восстановлением древнего святоотеческого, подвижнического учения, которое о. Паисий извлек из древних святоотеческих книг и напомнил своим современникам, стараясь запечатлеть его в умах и сердцах их своим личным примером.

Старец Паисий, основываясь на святоотеческих творениях, учил, что истинный смысл монашества, истинная цель христианской жизни состоят в том, чтобы достигать уподобления Богу. Внешние подвиги ценны не сами по себе, а лишь постольку, поскольку они содействуют осуществлению вышеуказанной цели.

Уподобление Богу достигается путем непрестанного очищения сердца и напечатления в нем христианских добродетелей – смирения, покаяния, кротости, любви, целомудрия, молитвы и других.

Чтобы преуспевать в этом подвиге и не уклониться на ложный путь, необходимо иметь опытного наставника, иметь постоянное чистосердечное откровение пред ним своих помыслов и доверчивое, искреннее ему послушание. Если же нет такого наставника, тогда необходимо обратиться к творениям святых отцов-подвижников и самому попытаться найти у них для себя жизненное руководство.

Таково учение старца Паисия. Что это учение есть учение святоотеческое, можно подтвердить следующими, например, свидетельствами св. отцов.

«Все старание, весь подвиг (человека), – пишет преп. Симеон Новый Богослов, – должны быть обращены на то, чтобы стяжать дух Христов, и таким образом приносить плоды Духа Святого, ибо в этом и состоит духовный закон и благобытие» ²⁵ .

«И в будущей жизни христианин не будет испытуем, отрекся ли он мира, постился ли, совершал ли бдения... но будет тщательно испытуем, имеет ли он какое-либо подобие Христу, как сын отцу, как говорит и Павел: „Чадца моя, имиже паки болезную, дóндеже вообразится в вас Христос“ (Гал. 4, 19). Подобие же Христу составляют истина, кротость, правда и вместе с ними смирение и человеколюбие» ²⁶ .

Тот же преп. Симеон пишет о «старчестве»: «Надлежит со всем усердием, тщанием и вниманием, со всею бдительностью и многими молитвами блюстись, чтобы не напасть на какого-либо прелестника, или обманщика, или лжеапостола, или лжехриста, но обрести руководителя истинного и боголюбивого, который имел бы внутрь себя Христа и точно знал учение, правила и постановления св. апостолов и догматы св. отцов или, лучше сказать, который знал бы волю и тайны Самого Владыки и Учителя апостолов Христа. Такого учителя надлежит нам взыскать и обрести, который сначала слышал бы все это в слове и научился тому со слов, а потом научен был всему таинственно и во истине Самим Утешителем Духом через делание и опыт; так чтобы и он сподобился услышать от Самого Христа Господа, научившего апостолов: „Вам дано есть разумети тайны Царствия Небесного“ (Мф. 13, 11) ²⁷ .

У преп. Иоанна Лествичника читаем о старчестве: «Прельстились те, которые, возложив упование на самих себя, сочли, что не имеют нужды ни в каком путеводителе» ²⁸ .

«Как корабль, имеющий хорошего кормчего, при помощи Божией, безбедно входит в пристань, так и душа, имея доброго пастыря, удобно восходит на небо, хотя и много грехов некогда сделала. Как не имеющий путеводителя удобно заблуждает на пути своем, хотя бы и весьма был умен, так и идущий самочинно путем иночества легко погибает, хотя бы и всю мудрость мира сего знал» ²⁹ .

«Кто идет самочинно, без евангельского разума и без всякого наставления, – говорит Марк Подвижник, – тот много претыкается, впадает во многие ямы и сети лукавого, и во многие впадает беды, и не знает, какой конец получит. Ибо многие прошли путь свой со многими трудами, подвижничеством и злостраданием, и многие труды претерпели Бога ради; но самочиние, нерассуждение и то, что они не искали от ближнего наставлений, соделало таковые труды их тщетными» ³⁰ .

У преп. Кассиана Римлянина читаем следующее: «Рассудительность есть дар Божий, который, однако же, надлежит развивать и воспитывать. Как? Отдавая все свое на рассуждение опытнейших отцов. Это самая мудрая школа рассудительности, в которой научаются добре рассуждать о достодолжном даже и такие, которые не имеют к тому особой способности…

Приобретается истинная рассудительность истинным смирением, коею первым доказательством служит – открывать отцам не только то, что делаем, но и то, о чем думаем, ни в чем не доверяясь своему помыслу, но во всем следовать наставлениям старцев и считать хорошим или худым только то, что они признают таковым. Такое действование и способствует безопасно пребывать на правом пути и охраняет от всех сетей диавольских.

Тому, кто свою жизнь располагает не по своему суждению, а по совету преуспевших, невозможно пасть от прельщения бесовского. Так предание рассуждению отцов своих помыслов заменяет свою рассудительность и научает ей! Враг не любит света, потому откровение злых помыслов тотчас, как они открываемы бывают, разгоняет их и истребляет. Как змея, извлеченная из темной норы на свет, старается убежать и скрыться, так и злые помыслы, будучи обнаружены откровенным признанием и исповедью, стараются бежать от человека. Это подтверждается многими и премногими примерами и опытами» ³¹ .

О плодах послушания преп. Иоанн Лествичник пишет в 4-м слове следующее: «От послушания рождается смирение, от смирения же рассуждение… от рассуждения – рассмотрение, а от сего прозрение. Кто же не пожелает идти добрым путем послушания, видя, что от него проистекают такие блага?» ³² .

Он же пишет: «Пользу послушания возвестят тебе те, которые отпали от него, ибо они тогда только узнали, на каком стояли небе» ³³ .

Из многих святоотеческих наставлений об истинной цели жизни христианской и монашеской, а также и о «старчестве», мы привели лишь немногие ³⁴ , но и из них видно, что учение старца Паисия основывалось всецело на святоотеческом учении.

Впрочем, как показывает жизнеописание этого старца, ему пришлось употребить много усилий и труда, прежде чем он достиг ясного познания истины, утратившейся к тому времени в сознании иноков.

О. Паисий (Величковский) был уроженцем Малороссии. Он родился в г. Полтаве в 1722 году в семье соборного священника, в мире именовался Петром, образование получил в Киевском духовном училище.

С ранних лет он был проникнут горячею любовью к Богу и горел желанием всего себя посвятить Ему. Увлекаемый этим желанием, он, не окончив курса духовного училища, поступил в Любечский монастырь, откуда потом перешел в другие малорусские монастыри. Переходя из монастыря в монастырь, он везде искал человека, который бы научил его истинному монашескому житию, и, не находя такового, отправился в Молдавию и Валахию, где и провел несколько лет в разных обителях, пользуясь советами и руководством лучших по жизни молдавских иноков. Сердце его все более и более разгоралось любовью к Богу, а между тем он продолжал чувствовать себя неудовлетворенным, так как не находил себе желаемого наставника духовной жизни. Наконец, он удалился на Афон, где, обойдя некоторые обители, поселился в совершенном одиночестве. Ему было в это время 25 лет. Он жил в крайней нестяжательности: у него не было даже рубашки; был только подрясник и очень ветхая, вся в заплатах ряса. Время его проходило в молитве и в чтении святоотеческих книг, которые он доставал в соседних обителях.

В это время его нашел один молодой инок по имени Виссарион и умолял его позволить ему поселиться с ним и быть его учеником.

Замечателен ответ о. Паисия, данный им Виссариону: «Брат! О горестном деле понуждаешь ты меня говорить тебе… Ибо и я также с великим тщанием и скорбию искал наставника, и не нашел. И много скорбей претерпел я, да и теперь еще терплю. Спасение души, которого ты ищешь, не может быть с удобством совершаемо иначе, как через истинного духовного наставника, который и сам понуждает себя исполнить все заповеди Господни. Ибо как может кто наставлять другого на путь, которым сам не ходил? Должно прежде самому подвизаться до крови против всех страстей душевных и телесных, победить при помощи Христовой похоть и ярость, гордость, сластолюбие, славолюбие и сребролюбие, чтобы научиться и других врачевать и наставлять их на заповеди Божии… Такого, брат, следовало бы нам найти себе наставника, но увы! Какое наше время! Предвидя духом Божиим это злополучное время, богоносные отцы, из жалости к нам, оставили нам святые свои писания, в которых мы и должны с великою заботливостью и со многими слезами день и ночь поучаться!»

Следуя этому правилу, внимательно изучая творения отцов-подвижников и осуществляя самим делом их наставления, о. Паисий достигал постепенно все большей и большей опытности, так что в скором времени был замечен многими искателями христианской мудрости, которые, поселившись около него, неотступно просили его быть их руководителем на пути ко спасению. Отец Паисий долго отказывался, но наконец должен был уступить их просьбам, и, таким образом, около него возникло общество его учеников.

Спустя несколько лет он переехал со своим братством в Валахию и поселился сначала в монастыре Драгомирне, а затем в монастыре Нямец, которым и управлял до самой своей кончины в 1794 году 15 ноября.

С того времени, как о. Паисий стал во главе духовного братства иноков, он все свои заботы направил на осуществление в жизни братства святоотеческих подвижнических заветов. Целью иноческих подвигов он поставил, как мы сказали выше, духовное возрастание во Христе, а средством к достижению этой цели «путь старчества», т. е., путь искреннего откровения помыслов со стороны учеников и любящего руководства со стороны наставников. По заведенному им порядку все братия должны были всякий вечер открывать свои помыслы духовным отцам. Если между братиями возникало неудовольствие, то оно должно было в тот же день прекращено примирением. Если же кто не хотел мириться, старец подвергал его отлучению, чтобы он и на порог церковный не вступал, и молитву «Отче наш» не читал, пока не помирится. Чтобы лучше ознакомить братию с истинною задачею подвижничества, о. Паисий считал необходимым для нее постоянное и внимательное изучение святоотеческих подвижнических творений. Одна из величайших заслуг о. Паисия не только для русского монашества, но и для всего русского православного общества состоит в том, что он с большим трудом и с большими издержками собрал древние славянские, а также молдавские переводы и греческие подлинники святоотеческих творений, тщательно сверял их друг с другом, исправлял, а иногда и с большим искусством переводил их сызнова на церковно-славянский язык. Этого своего труда он не оставлял до самой своей кончины. Когда он уже не мог вставать с постели, он на кровати обкладывался кругом книгами; тут у него лежали словари, Библия греческая и славянская, грамматика греческая и славянская и книга, которую он переводил; а среди книг стояли зажженные свечи. Сам же он, согнувшись, писал по целым ночам, забывая и немощь тела, и тяжкие болезни и труд.

Когда наступал Рождественский пост, все братия обители о. Паисия ежедневно, кроме воскресных и праздничных дней, собирались по вечерам в трапезу. Зажигались свечи. Приходил старец. Он садился на обычном своем месте и начинал чтение переведенных им святоотеческих творений: св. Василия Великого, Иоанна Лествичника, аввы Дорофея, Феодора Студита или же Симеона Нового Богослова. Братия слушали с глубоким вниманием. Такие чтения продолжались всю зиму, до Лазаревой субботы. Читая книгу, старец в то же время толковал ее, приводя свидетельства из Священного Писания обоих заветов и из учения святых отцов Церкви. И он имел такой дар, что своими словами мог одушевлять самого унылого, утешить самого печального и возбудить в каждом усердие ко спасению. Таким образом, обитель о. Паисия являлась поистине школой духовной жизни, где и словом, и делом братия наставлялись в правилах истинно-христианского подвижничества. Особенное внимание старец обращал на укрепление в своих духовных детях чувства братской любви и милосердия. В Нямеце он устроил больницу и приют для странников. Туда он помещал и своих престарелых братий, и посторонних – хромых, слепых и расслабленных. Служителям приказывал прислуживать больным, как Господу, каждую субботу мыть им головы и переменять сорочки, следить за чистотою постелей и кроватей, а летом проветривать их одежды на солнце.

Долголетние и неустанные труды о. Паисия не остались бесплодными. Его имя скоро стало известно не только на Афоне и в Валахии, но и в России. Он вел обширную переписку со многими русскими иноками и священниками. Целый сонм подготовленных им, им воспитанных учеников-старцев, снабженных рукописями его переводов, направился из его обители в Россию, разошелся здесь по многим обителям и влил свежую, живую струю в жизнь русского иночества. Сделанный им перевод святоотеческих творений, книга Добротолюбие, заинтересовал С.-Петербургского митрополита Гавриила, и по просьбе последнего ученик старца Афанасий доставил ему и эту книгу, и ее греческий подлинник. По распоряжению митрополита книга была напечатана в С.-Петербурге в 1793 году, а затем выпущена последующими изданиями при митрополите Московском Филарете в 1822 и в 1832 годах. Кроме Добротолюбия о. Паисий перевел еще книгу великого наставника внутренней жизни св. Исаака Сирина и некоторые другие. Все эти переводы о. Паисия распространялись в рукописях среди русских иноков, тщательно переписывались, с усердием изучались и укрепляли в иноках стремление к духовной жизни, к духовному совершенствованию.

Из учеников о. Паисия, живших в России, упомянем некоторых, имевших отношение к Оптиной пустыни. Таковы:

1) Архимандрит Софрониевой пустыни Феодосий. С ним впоследствии имел общение о. Макарий Оптинский.

2) Клеопа, живший в обителях Островской и Тихвинской и в Московском Симоновом монастыре. Он оставил многих учеников, из которых особенно замечателен строитель Песношской обители Макарий, сам бывший в переписке с о. Паисием и поставивший в Оптину пустынь своего замечательного ученика Авраамия, о котором было сказано выше.

3) Новоспасские иноки Александр и Филарет. Они имели духовное общение с о. Паисием и оказали сильное духовное влияние на будущих оптинских иноков Моисея и Антония (Путиловых), о которых скажем ниже.

4) Афанасий (из сенатских секретарей), доставивший митрополиту Гавриилу Паисиев перевод Добротолюбия, подвизавшийся потом с некоторыми другими Паисиевыми учениками в Свенском монастыре, где вместе с ним жил одно время и вышеупомянутый Моисей.

5) Другой иеромонах Клеопа и его друг схимонах Феодор, много лет жившие в обители о. Паисия, принявшие от него пострижение и им основательно утвержденные в духовной жизни. В Россию они пришли в 1801 году. С ними сблизился и под их руководством возрос знаменитый – впоследствии первый старец оптинский – иеросхимонах Лев, или Леонид (Наголкин).

6) Другой схимонах Афанасий (бывший ротмистр гусарского полка), живший при старце Паисии семь лет, перешедший в Россию в 1777 году и скончавшийся в Площанской пустыни Орловской епархии, где под его духовным руководством возрастал другой оптинский старец – иеросхимонах Макарий (Иванов).

Из этого краткого перечня учеников о. Паисия видно, какую широкую духовную сеть раскинул он по земле русской. В эту-то сеть и попали те лица, коим суждено было положить начало духовной жизни по заветам о. Паисия в Оптиной пустыни. Не считая вышеупомянутого Авраамия, лица эти были следующие: Моисей и Антоний (Путиловы), Леонид (Наголкин) и Макарий (Иванов). О них-то мы теперь и должны сказать подробнее.

Сын серпуховского купца Тимофей Иванович Путилов (так назывался в мире о. Моисей) вырос в семье, отличавшейся строгим благочестием, и сам был очень благочестив. 19-ти лет он поступил на службу в Москву по торговому делу. Здесь он все свое свободное время проводил в чтении Свящ. Писания и любил бывать у людей высокой духовной жизни. На него оказали сильное влияние инокиня Ивановского монастыря Досифея и новоспасские иноки Александр и Филарет, державшиеся, как мы уже сказали, Паисиевой закваски. Слушая их беседы, Тимофей и сам разгорался жаждою всецелой жизни в Боге и наконец вместе со своим младшим братом Ионою ушел в Саровскую пустынь, где в то время подвизался о. Серафим Саровский. Иона здесь и остался навсегда, а Тимофею Господь судил перейти в Свенский монастырь, где к тому времени собрались многие из учеников Паисиевых – иноки Афанасий, Серафим, Василий и др., к обществу которых и примкнул Тимофей. Прослышав, что в непроходимых рославльских лесах Смоленской губернии поселилась в отдельных келлиях другая группа учеников старца Паисия, Тимофей возгорелся желанием разделить их образ жизни и в 1811 году перешел к ним. Здесь он принял пострижение с именем Моисея и целых десять лет жил совершенным отшельником, по подобию древних пустынножителей, под руководством старцев Афанасия, Досифея и Дорофея.

Время его проходило в молитве, в чтении и списывании святоотеческих книг Паисиева перевода. Еще будучи в Свенском монастыре, он переписал для себя полууставом с перевода о. Паисия книгу св. Иоанна Лествичника и житие преп. Симеона Нового Богослова. В рославльском лесу, у старца Афанасия, он нашел много других переводов о. Паисия, которыми также поспешил воспользоваться для своего духовного назидания. В 1816 году к нему переселился его другой младший брат, Александр, который вскоре был также пострижен в иночество с именем Антония.

Чтобы показать читателю, какими мыслями и чувствами были проникнуты юные подвижники в их лесном уединении, приведем отрывок из письма о. Моисея к брату – тогда еще мирянину – Александру, письма, написанного о. Моисеем после возвращения из поездки в Москву в свое лесное убежище. «Достигши своего пустынного гнезда, желал и спешил душою скорее сообщить вам мои строки… Можно сказать, что как после трудов сладок покой, так и по окончании странствования и бывшей при этом рассеянности очень приятно быть в пристанище тихого уединения. Собственный опыт при этом открывает, что находясь в кругу предметов, занимающих зрение, вкус, слух и все чувства, не может уже быть столь сладко мысленное занятие в памяти Бога и поучение святого закона Его. Удалением же от мира освободившись от чувственных встреч, увлекающих ум и мысли, все духовное занятие становится живее, сладостнее, потому что ум, освободясь от случаев к рассеянию, начинает собираться к себе, а чрез то и душа начинает чувствовать присутствие Божие, благоговейный к Нему страх и любовь ощутительнее…

Для того-то нам, желающим спасения Божия, но имеющим немощное и испорченное грехом естество, весьма хорош, легок и действителен способ к покаянию – удаление от света. Ум, через уединение и внимание собираясь к себе, видит исходящие от сердца и к нему приходящие противные мысли, а видевши, разумеет свою нечистоту и, не терпя оной, понуждается к очищению. Очищать же и противоборствовать им, будучи сам собою не в силах, узнает на опыте немощь свою, и окаянство, и совершенную нужду в Спасителе-Христе. Для того, взыскивая помощи Христовой, обращается к Всемогущей силе Его, как немощный в собственном разуме своем и силе. Призывает всеблагое и всесильное имя Иисусово, с искренним самого себя умалением, охуждением и сердечною печалию, да очистит, укрепит и подаст руку спасения. И таким образом, по узнании прежде окаянства своего и немощи, узнает потом и спасение Божие, заступающее во время брани внутренней. Ибо близ Господь всем призывающим Его во истине (Пс. 144, 18) и сокрушенных духом спасет. Узнавши же сие спасение в чувстве сердца, радуется как о полученном облегчении от находящих нечистых помыслов, так особенно о благости Божией и Промысле Его, соприсутствующем ему и спасающем. А через то входит в живую веру достоверным ощущением в себе силы не своей, но Христовой, почему со сладостию сердечной особенно привергает себя к Спасителю и предает всего себя Ему, с несомненным на Него упованием и любовью. Сие предание себя и сердечное упование сообщает душе превосходный мир и радость, составляющие внутреннее Царствие Божие, которого Христос Спаситель прежде всего искать нам повелевает. И оно-то поистине есть полное и удовлетворительнейшее для человека блаженство, так что все прочее чувственное благо, желаемое свету, представляется уже слишком грубым, ничего не значащим и не стоящим никакого искания.

Все сие при начатии письма пришло мне на ум написать не потому, чтобы я точно в таком был теперь устроении духа, но отчасти познавая ход внутренней жизни в безмолвии, которое привлекает душу ради истинного покаяния…»

Из этого письма видно, что главное внимание о. Моисея и его духовных друзей было обращено на внутреннее состояние своего сердца, причем он, пользуясь, без сомнения, советами своих старцев и указаниями святоотеческих книг, тонко подмечал особенности этого состояния и определял точный путь, приводящий человека к живому познанию Бога, через ясное сознание своих немощей и ощущение в себе самом очевидной помощи свыше. При таком духовном устроении Моисей, как видно, был уже достаточно подготовлен к тому, чтобы стать руководителем и других людей по пути к духовному спасению. И действительно, в скором времени в его внешнем положении совершилась большая перемена. В Оптиной пустыни в начале XIX века жил один подвижник высокой жизни, также из учеников Паисиевых, о. Феофан. Он был дружен с о. Моисеем. Через о. Феофана о. Моисей стал известен настоятелю Оптиной пустыни о. игумену Даниилу. Как раз в это время преосвященный Калужский епископ Филарет с целью дать желающим инокам Оптиной пустыни возможность более уединенной и созерцательной жизни задумал учредить при обители скит. Настоятель пустыни представил преосвященному о. Моисея, как человека могущего послужить осуществлению этого дела. Преосвященный принял о. Моисея очень благосклонно, – и 6 июня 1821 года группа рославльских отшельников, имея во главе о. Моисея, прибыла в Оптину пустынь и, с благословения преосв. Филарета, принялась за устройство скита, который в скором времени и был устроен и освящен. Отец Моисей был назначен первым начальником скита.

В 1825 году, когда освободилось место настоятеля Оптиной пустыни, о. Моисей был перемещен на эту должность, а начальником скита был назначен его брат о. Антоний, который и нес эту обязанность до 1839 года, когда в свою очередь получил иное назначение ³⁵ . Отец же Моисей оставался настоятелем Оптиной пустыни до самой своей кончины, последовавшей в 1862 году.

Сделавшись настоятелем Оптиной пустыни, о. Моисей, воспитанный в заветах старца Паисия, желал насадить и в Оптиной пустыни тот порядок духовной жизни, который о. Паисий завещал своим ученикам, т. е. порядок «старчества». Но сам о. Моисей и по своим многосложным обязанностям настоятеля обители, и по другим соображениям не мог быть «старцем» для своей братии. Надо было подыскать такого человека, который, не занимая официального положения в обители, мог бы по своим высоким личным качествам, и по своей духовной опытности, и по своему знанию пути «старчества» привлечь к себе доверие, любовь и уважение братии и стать во главе ее духовного подвига. Такого именно человека Господь вскоре и послал о. Моисею. Это был о. Леонид (в схиме Лев) Наголкин, знаменитый, первый в ряду великих оптинских старцев.

Отец Леонид родился в 1768 году в г. Карачеве Орловской губернии. В молодости он занимался торговлей и в должности купеческого приказчика объездил многие уголки России, повсюду вступая в сношения с людьми всяких званий и состояний, так что еще в молодости приобрел большое знание людей и жизненную опытность.

В 1797 году он оставил мир и поступил в Оптину пустынь, но пробыл здесь на этот раз недолго. Скоро он перешел из Оптиной пустыни в Белобережскую, под руководство одного из вышеупомянутых учеников старца Паисия – Василия Кишкина. В 1804 г. о. Леонид был избран настоятелем Белобережской пустыни, но, тяготясь этим званием, он в 1808 году оставил настоятельство и вместе с учениками Паисия – схимонахом Феодором и Клеопою – поселился в двух верстах от обители, в глухом лесу, в убогой келлии, где и проводил время в уединенной молитве, богомыслии и изучении святоотеческих творений. Проживши здесь некоторое время, друзья нашли необходимым перебраться на далекий север. Сначала о. Феодор, а за ним о. Леонид и о. Клеопа переселяются на Валаам, где и подвизаются в течение шести лет. По выражению одного тамошнего юродивого, они «торговали хорошо», т. е. и сами преуспевали и других вели вперед по духовному пути. Однако здесь их ожидало испытание. Некоторые валаамские иноки и даже сам настоятель весьма смутились тем, что они, будучи схимниками, все время проводили с народом, беседуя о спасении души. По их мнению, такой образ жизни не подобал схимникам. Смущало их и учение старцев об откровении помыслов и о внутреннем делании. И вот они, наконец, послали донос Петербургскому митрополиту Амвросию, обвиняя старцев в том, что они будто бы проповедуют ересь. Было произведено дознание, и старцы были оправданы. Но оставаться им после этого на Валааме было уже неудобно, и в 1817 году они переселились в Александро-Свирский монастырь, где были замечены Императором Александром Благословенным. Здесь в 1822 году схимонах Феодор скончался, а о. Леонид, потеряв своего духовного друга и наставника, решил возвратиться в родные места, на юг. Некоторое время он прожил в Площанской пустыни Орловской губернии, где сблизился духовно с тамошним подвижником иеромонахом Макарием (Ивановым), а затем, по приглашению о. Моисея, переселился в апреле 1829 года в Оптину пустынь, где и прожил до самой своей кончины, последовавшей в 1841 году.

В лице о. Леонида о. Моисей нашел истинного старца для своей обители. Отец Леонид стал душою обители. Не занимая никакого начальственного положения, единственно в силу своих высоких дарований и громадного жизненного опыта, он стал духовным руководителем оптинского братства. Без благословения старца никто из его духовных детей не делал ни одного шага в своей жизни. Ежедневно вечером к его келлии стекались братия с целию открыть ему свою душу за истекший день и получить полезное указание или утешение. За братией потянулись миряне. Из городов и селений стали являться всякого звания люди – дворяне, купцы, мещане и крестьяне обоего пола. Все прослышали о его мудрости и прозорливости, все верили и на себе испытывали силу его молитвы. Отказа никому не было. Двери келлии старца ни перед кем не закрывались. Все были принимаемы старцем с отеческим расположением и любовью, и никто не выходил из его келлии неутешенным.

Любопытную картину келейной жизни старца и его отношений к посетителям рисует известный странник инок Парфений, посетивший о. Леонида незадолго уже до его кончины.

«Войдя в келлию, – пишет он, – я убоялся и вострепетал. Ибо почти полная была келлия людей разного звания: господ, купцов и простых; и все стоят на коленях со страхом и трепетом, как пред грозным судиею, и каждый ожидает себе ответа и наставления; и я также, позади всех, пал на колени. Старец же сидит на кроватке и плетет пояс. Это было его рукоделие – плести пояски и давать посетителям в благословение… Между этими людьми стоял пред старцем на коленях один господин, приехавший на поклонение в обитель и для посещения великого старца. Старец спросил его: „А ты что хочешь от меня получить“ Тот со слезами ответил: „Желаю, отче, получить от вас душеполезное наставление!“ Старец вопросил: „А исполнил ли ты то, что я тебе прежде приказал?“ Тот ответил: „Нет, отче святый, не могу того исполнить!“ Старец сказал: „Зачем же ты, не исполнивши первого, пришел еще и другого просить?“ Потом грозно сказал ученикам своим: „Вытолкайте его вон из келлии“. И они выгнали его вон.

Я и все там бывшие испугались такого строгого поступка и наказания. Но старец сам не смутился и продолжал кротко беседовать с прочими и отпускать людей… Потом я спросил старца: „Отче святый, за что вы так весьма строго поступили с господином?“ Он же отвечал мне: „Отец афонский! Я знаю, с кем как поступать; он раб Божий и хочет спастись, но впал в одну страсть, привык к табаку; он прежде приходил ко мне и спрашивал меня о том; я приказал ему отстать от табаку и дал ему заповедь более никогда не употреблять его, и пока не отстанет, не велел ему и являться ко мне. Он же, не исполнивши первой заповеди, еще и за другой пришел. Вот, любезный отец афонский, как трудно из человека исторгать страсти!“ Когда мы беседовали, привели к нему три женщины одну больную, ума и рассудка лишившуюся, и все три плакали и просили старца о больной помолиться. Он же надел на себя епитрахиль, положил на главу болящей конец епитрахили и свои руки и, прочитавши молитву, трижды перекрестил главу больной и приказал отвести ее на гостиницу… На другой день я снова пришел к нему, и он снова принял меня с любовию и много со мной беседовал; потом пришли вчерашние женщины, и больная была с ними, но уже не больная, а совершенно здоровая; они пришли благодарить старца. Видя это, я удивился и сказал старцу: „Отче святый, как вы дерзаете творить такие дела? Вы славою человеческою можете погубить все свои труды и подвиги“. Он же в ответ сказал мне: „Отец афонский! Я это сотворил не своею властию, но это сделалось по вере приходящих, и действовала благодать Святаго Духа, данная мне при рукоположении; а сам я человек грешный“. Потом снова приходил вчерашний господин и просил у старца прощения со слезами. Он же простил и приказал исполнить то, что приказано было прежде. Потом отпустил нас всех».

Громадный духовный опыт и высокий авторитет старца о. Леонида видны из следующих, например, случаев.

Рассказывают, что в конце 20-х или 30-х годов он посетил проездом Софрониеву пустынь. В то время там жил в затворе иеросхимонах Феодосий, которого многие почитали духовным мужем и прозорливцем, так как он предсказал и войну 1812 года, и некоторые другие события. Отцу Леониду его устроение показалось сомнительным. Побеседовав с затворником, старец спросил его, как он узнает и предсказывает будущее. Затворник отвечал, что Дух Святой ему возвещает об этом. На вопрос старца, каким образом возвещает, затворник объяснил, что Дух Святой является ему в виде голубя и говорит с ним человеческим языком. Отец Леонид, видя, что это явная прелесть вражия, начал предостерегать затворника, говоря, что подобным вещам не следует доверять. Но тот обиделся и с негодованием возразил старцу: «Я думал, что ты, подобно другим, хочешь от меня попользоваться, а ты пришел меня учить!» Отец Леонид удалился и, уезжая из обители, сказал настоятелю: «Берегите вашего святого затворника, как бы с ним чего не случилось». Едва о. Леонид доехал до Орла, как узнал там, что Феодосий удавился.

Недалеко от Оптиной пустыни жил помещик, который хвалился, что стоит ему взглянуть на о. Леонида, как он его всего насквозь увидит. Вот однажды этот помещик приехал к старцу когда у того было много посетителей, и входит в его келлию. Ростом он был высокий и телом тучный. Отец Леонид имел такой обычай: когда хотел произвести на кого-нибудь особое впечатление, то загородит глаза рукою, приставив ее ко лбу козырьком, как будто рассматривая какой-либо предмет на солнце. Так и при входе этого помещика он поднял левую руку и говорит: «Эка остолопина идет! Пришел насквозь увидеть грешного Леонида, а сам, шельма, 17 лет не был на исповеди и у Св. Причастия». Помещика эти слова старца так поразили, что он затрясся, а после плакал и каялся, что он, грешник неверующий, действительно, 17 лет не исповедовался и не причащался Св. Таин.

Был еще такой случай. Один из помещиков, благодетельствовавший монастырю и посещавший его изредка, жил в явной связи с крепостною своею женщиною до старости, хотя от своей законной жены имел уже детей взрослых и женатых. Наслышавшись о старце Леониде, который многих принимал на исповедь, помещик через настоятеля о. Моисея просил у о. Леонида позволения исповедоваться у него. Старец отказал, к немалому оскорблению помещика, который стал просить и о. Моисея, и других лиц, близких к старцу, быть ходатаями за него пред отцом Леонидом. После вторичной просьбы старец неохотно согласился, сказавши, что не отвечает за последствия. Помещик исповедался и не был допущен старцем до Св. Причастия. Можете себе представить огорчение и стыд гордого барина, привыкшего на всех смотреть свысока и не знавшего никогда ни в чем себе противодействия! К еще большему его стыду, сопровождавшая его замужняя дочь его готова была благодарить великого старца за такое решение. Еще раз помещик попытался просить о. настоятеля о заступничестве, но тот отказался и по совести, и потому, что знал непреклонность в таких случаях старца. Что же произошло потом? Помещик, возвратившись домой, через месяц или менее разорвал свою многолетнюю незаконную связь, к общей радости своей законной семьи.

Два последних случая особенно ясно показывают нам великое нравственно-воспитательное значение истинного старца. Какую надо было иметь силу и глубину веры, какую независимость и неподкупность духа, какую твердость убеждения, чтобы сломать и растопить, как воск, толстую и твердую кору гордости и сластолюбия, сковавшую сердца таких людей, как вышеупомянутые помещики! Из окружающих их лиц, из белого духовенства, конечно, никто не посмел бы и заикнуться произнести те слова, которые ничтоже сумняся высказал старец. А если бы и произнес, они произвели бы совсем не такое впечатление. В устах же старца они вызывали смягчение сердца, заставляли плакать, производили нравственное обновление, вызывали глубокий нравственный перелом.

Особенно близок был о. Леонид к простому народу, жалел его, любил и был им взаимно горячо любим и почитаем. Он всегда был осаждаем толпой крестьянок и крестьян, которые несли к нему все свои скорби и нужды.

Он, если можно так выразиться, стоял у самого народного сердца, слушал его биение, то радостное, то скорбное. И простой народ разносил молву о своем любимом старце далеко за пределами Калужской губернии.

Так же близко стоял о. Леонид и к монахиням многих женских монастырей. Под его руководством и там утвердилось старческое окормление, и многие монахини научились внимательно относиться к своей внутренней жизни.

Однако, по слову Псалмопевца, «многи скорби праведнику», и о. Леониду пришлось перенести в Оптиной пустыни немало скорбей. Нашлись иноки, которые в правиле откровения помыслов усмотрели злоупотребление Таинством Исповеди, в приеме многочисленных посетителей, особенно женского пола, увидели нарушение схимнических обетов, в помазании болящих освященным елеем – горделивую притязательность на дар чудотворения. И вот полетели доносы и жалобы в Калугу, к тогдашнему преосвященному Николаю, а также и в консисторию. Некоторые духовники женских обителей со своей стороны жаловались, что о. Леонид своею проповедью откровения помыслов старцам и старицам умаляет авторитет духовников, заводит новшество и даже ересь.

Преосвященный, желая положить конец неудовольствиям и ропоту, приказал перевести о. Леонида со скитской пасеки в монастырь, запретив старцу принимать посетителей – мирян, а в женских обителях началось настоящее гонение на учениц о. Леонида: многие из них были изгнаны из монастырей как еретички, другие взяты под строгий начал, лишены мантий и т. п. Самому старцу запретили носить схимническое одеяние. Тяжко скорбел старец от всех этих неприятностей, но скорбел не за себя, а за своих несчастных учениц, в которых старался письмами поддерживать бодрость духа.

И вот как раз в то время, когда о. Леониду приходилось переживать все эти испытания, Господь даровал ему и великое утешение – найти себе близкого духовного друга и помощника в лице иеромонаха Макария (Иванова). Это был второй знаменитый оптинский старец, преемник о. Леонида и наставник о. Амвросия, почему мы и считаем нужным сообщить о нем несколько биографических сведений ³⁶ . Отец Макарий происходил из дворян Орловской губернии и в миру именовался Михаилом Николаевичем.

Родился он в небольшом имении своего отца под Калугой. Родители его были людьми простыми, добрыми и благочестивыми. В раннем детстве на него имела большое влияние его кроткая и глубоко верующая мать. Она часто посещала с ним Калужский Лаврентиев монастырь, и беседы тогдашнего настоятеля монастыря, архимандрита Феофана, неизгладимо запечатлелись в его младенческой душе. Он так любил о. Феофана, что однажды, присутствуя с матерью за литургией, которую совершал о. Феофан, бросился к нему в алтарь через раскрытые Царские врата. Здоровье Михаила Николаевича от природы было довольно слабое, характером же он обладал впечатлительным, серьезным и глубоким, восприимчивым ко всему высокому, прекрасному и святому.

Он очень любил природу, любил музыку и пение, сам играл на скрипке и пел ³⁷ . Он получил образование сначала в приходском училище, а потом дома, под руководством приглашенного учителя. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, его определили на службу бухгалтером в Льговское уездное казначейство; эту должность он занимал четыре года. В 1806 году умер отец Михаила Николаевича, и он вышел в отставку, чтобы заниматься хозяйством в деревне и принять на свое попечение младших братьев и сестер. Хозяйство у него не ладилось. Он был очень добр и не умел никому ни в чем отказывать. Он готов был все свое имущество раздать просящим. В то же время он увлекался чтением Священного Писания и книг духовного содержания. Братья уговаривали его жениться. Он не отказывался решительно, но когда родители избранной им девушки ответили, что она еще молода, и они еще подумают, Михаил Николаевич очень обрадовался этому ответу и совсем перестал думать о женитьбе.

6 октября 1810 года, когда ему было 22 года, он отправился на богомолье в Богородицкую Площанскую пустынь Орловской губернии и оттуда домой уже не возвратился. Он нашел свое настоящее место. Площанская пустынь произвела на него неотразимое впечатление. По его словам, когда он вошел в монастырь, он сам не знал, где находится, «на земле или на небе, и все монашествующие казались ему, как Ангелы Божии». Оставшись в обители, он ревностно принялся за иноческие труды. Первым его наставником в иноческой жизни был строгий подвижник Иона, под руководством которого он провел шесть лет. В 1815 году Михаил Николаевич был пострижен в мантию и получил новое имя – Макария.

В этом же году в Площанскую пустынь прибыл на жительство один из учеников старца Паисия схимонах Афанасий, имевший большое влияние на дальнейшую духовную жизнь о. Макария. По собственному свидетельству о. Макария, о. Афанасий не отличался начитанностью, но он весь был напоен духом старца Паисия и заветы его претворил в свою плоть и кровь. Отец Афанасий был весьма простодушен, исполнен умиления, искренности и сердечной теплоты. Он был кроток, снисходителен, сострадателен, любовен. Он не мог видеть нуждающегося, чтобы сейчас же не помочь ему. Любил принимать странников и снабжал их необходимым на дорогу, при этом говорил: «Нам присылают, а они где возьмут». С посетителями разговаривал очень охотно, и притом не от книг, а по опыту сердца, умудренного руководством старца Паисия. Любил говорить о Царствии Небесном, о будущей муке, о милосердии к бедным, о том, что настоящая жизнь должна служить подготовлением к будущей. Все это он говорил с такою задушевностью, с таким смирением, что трогательно было смотреть на него, и слова его невольно проникали до глубины души. Такого именно наставника давно жаждало смиренное и кроткое сердце о. Макария. Он поспешил сойтись с о. Афанасием и крепко к нему привязался преданною сыновнею любовию. Наконец в 1817 году он совсем переселился, по благословению настоятеля, в келлию старца и с этих пор оставался при нем неотлучно, ухаживал за ним и поучался от него до самой его кончины, последовавшей в 1825 году. Помимо личного глубокого влияния и рассказов о старце Паисии и о других великих подвижниках, о. Афанасий имел для о. Макария громадное значение еще и тем, что он привез с собою в Площанскую обитель много рукописных списков переводов святоотеческих творений, сделанных старцем Паисием.

Читая с глубоким интересом и вниманием эти рукописи, о. Макарий постепенно все более и более проникался их духом. С этих именно пор о. Макарий стал духовно складываться в того великого старца-наставника и знатока внутренней жизни, каким он явился потом в Оптиной пустыни. Рукописные переводы старца Паисия бережно были сохранены о. Макарием и впоследствии были им напечатаны, о чем подробно будет сказано ниже. Читая переводы святоотеческих творений старца Паисия, о. Макарий особенное внимание обратил на учение св. отцов об умной или сердечной молитве Иисусовой, т. е. о постоянном сердечном молитвенном хранении имени Господа Иисуса Христа. Отцу Макарию очень хотелось научиться этому высокому духовному деланию.

Но старец Афанасий имел от о. Паисия запрещение касаться этого молитвенного подвига и проходил по его наставлению лишь устную Иисусову молитву, устное постоянное обращение к Господу Иисусу, а потому и не мог удовлетворить желание своего ученика о. Макария, а может быть, и не хотел, находя это делание для него преждевременным. Отец Макарий не оставлял, однако, своего намерения. В 1819 году он отправился пешком на богомолье в Киев. На обратном пути он заходил в Глинскую пустынь. Здесь он познакомился с одним из учеников настоятеля пустыни, игумена Филарета, иеродиаконом Самуилом, который был делателем сердечной молитвы, проходя таковую под руководством своего настоятеля. Отец Макарий очень обрадовался этому знакомству. Три дня провели они за книгой св. Исаака Сирина, беседуя о сердечной молитве.

Однако, по собственному позднейшему признанию о. Макария, он в это время, по своему духовному возрасту, еще не мог вместить в себя это высокое делание и едва не повредил себе преждевременным к нему обращением.

В 1825 году, как мы уже сказали, скончался о. Афанасий. Сильно скорбел об этом о. Макарий, утративший в о. Афанасии своего наставника и друга. Тягостно было ему его духовное одиночество. Но Господь вскоре утешил его. В 1828 году прибыл в Площанскую пустынь из Александро-Свирского монастыря о. Леонид. Прибытие этого старца чрезвычайно обрадовало о. Макария. Он нашел в нем себе нового наставника, еще более сильного духом и опытом, нежели о. Афанасий. Искушенный в борьбе с врагами, видимыми и невидимыми, о. Леонид мог и искушаемому протянуть руку помощи; обладая великим даром духовного рассуждения, он свободно и легко разрешал всякие недоумения и давал полезные советы. Отец Леонид со своей стороны был очень рад встрече с о. Макарием. При всем своем глубоком смирении о. Макарий имел в это время уже очень большой духовный опыт и мог быть не только учеником, но и другом о. Леонида. Единство духа, единство воспитания и единство стремлений быстро связали сердца старцев тесною, взаимною дружбой, которую ничто уже не могло расторгнуть. И когда, спустя некоторое время, о. Леонид перешел из Площанской пустыни в Оптинский скит, всею своею душою потянулся туда и о. Макарий. Однако прошло еще немало времени, пока желание его смогло осуществиться. Только в 1834 году состоялось его перемещение в Оптину. Слезно простился он с Площанской пустынью, под сенью которой прожил он 24 года, и отправился в путь. Вскоре по прибытии в Оптину пустынь он был назначен в 1836 году духовником всего Оптинского братства, а в 1839 году, уже по приезде в Оптину Александра Михайловича, и скитоначальником.

В заключение этих кратких биографических сведений о двух знаменитых оптинских старцах – предшественниках о. Амвросия – приведем описание их внешности. Отец Леонид от природы был одарен крепким сложением, силою необычайною: он мог поднимать до 12 пудов. Лицо его смугловатое, круглое осенялось густыми, длинными волосами; под старость они сделались у этого льва настоящею гривою желто-седою, волнистою и спускались гораздо ниже плеч.

Глаза небольшие, сероватые смотрели прямо, проницательно; рост его был выше среднего, походка очень красивая: мужественная и легкая.

Отец Макарий с детства был слабого, болезненного телосложения, которое с годами несколько укрепилось, но в старости он страдал занятием духа. Во время своего пребывания в Оптиной он был уже весь седой, среднего роста; ходил он в келлии в белом холщевом или канифасовом ³⁸ балахончике, имея на голове черную вязаную шапочку; для молитвенных келейных правил употреблял краткую мантию; для письма и чтения надевал очки в стальной оправе старой формы. Выходя из дому надевал он летом старенькую мухояровую ³⁹ ряску и башмаки, зимой – весьма поношенную, крытую зеленым драдедамом ⁴⁰ шубку, имея при этом в одной руке костыль, а в другой четки. Лицо – ничем не поражающее с первого взгляда, некрасивое, даже несколько неправильное (по недостатку в глазах), с печатью постоянного углубления в себя, поэтому на вид более суровое, нежели ласковое; но такова сила благодати, что лицо это, служа зеркалом чистой, любвеобильной души, сияло какою-то неземною красотою, отражая в себе свойства внутреннего человека.

Из сделанного нами очерка духовного движения в русском монашестве конца XVIII и начала XIX века читатель может ясно представить себе ту духовную атмосферу, которая должна была охватить Александра Михайловича по прибытии его в Оптину пустынь. Понятным становится и то, почему о. Иларион Троекуровский направил его не куда-либо в другое место, а именно в эту обитель: «Иди в Оптину – и будешь опытен!» Здесь именно были все необходимые условия для всестороннего духовного усовершенствования молодого подвижника.

Управлял обителью исполненный мудрости, и духовной и житейской, о. игумен Моисей, заботливый охранитель истинных монашеских заветов. Его сотрудниками в деле духовного руководства братии и богомольцев-мирян были такие столпы духа, как о. Леонид и о. Макарий. В то же время в обители имели свое пребывание многие другие, не столь яркие, но все же очень видные светильники веры и благочестия – каковы: иеромонах Антоний, брат о. Моисея, вскоре по прибытии в обитель Александра Михайловича перемещенный в настоятели Малоярославецкого монастыря; о. архимандрит Мелхиседек, своими глазами видевший святителя Тихона Задонского и удостоившийся его наставлений; Валаамский игумен Варлаам, уединенник и молитвенник, обладавший даром слез; иеросхимонах Иоанн, обратившийся из раскола и сам написавший о нем несколько книг; великий любитель безмолвия, духовник о. Макария иеросхимонах Иов и другие.

Под влиянием всех этих старцев вся обитель приобрела какое-то особенное, светлое, умиленное, одухотворенное настроение, сияла истинным духовно-христианским просвещением, постоянно очищая свою совесть чистосердечным исповеданием старцам своих помыслов.

В такую-то благодатную среду, как в уютную духовную колыбель, был помещен Промыслом Божиим Его новый избранник, жаждавший духовного возрастания и воспитания, Александр Михайлович.

Здесь предстояло ему под умелым руководством опытных старцев раскрыть свои богатые духовные дарования, восприять мудреную науку христианской жизни, возрасти в великого духовного наставника, воссиять яркою звездою над горизонтом не только Оптиной пустыни, но и всей православно-верующей России и даже всего православного Востока.

Наблюдая это удивительное действие Промысла Божия в судьбах русского иночества, в жизни старца Амвросия, в истории духовного просвещения русского народа, как не воскликнуть: «Дивна дела Твоя, Господи! Вся премудростию сотворил еси!»