Письмо № 108. Н.С. Фуделю

29 I [1953, Усмань] ⁶³⁴

Спасибо, дорогой Николаша, за большое письмо из сельца Абрамцева. Спасибо Ляле за приписку. Как много дают нам эти свидания в письмах, несмотря на всю свою недостаточность. Они – залог того, что когда-нибудь будем жить вместе. Я все больше, чем дальше живу, стремлюсь мыслью к вам. Но пока никак не видно, чтобы это можно было бы осуществить. Приехали мы сюда третьего дня вечером ⁶³⁵, ехали очень хорошо, но в квартире хозяев семейные ссоры и, чтобы избежать волнений, может быть, придется искать другую комнату.

Ох! На старости лет все эти досадные переживания утомительны. Но все это было бы слишком долго рассказывать. Ясно одно, что унывать не надо, что Бог услышит наши воздыхания и где-нибудь устроит или даже из плохого сделает хорошее. Вот насколько была тяжела и отвратительна Лебедянская эпопея с печами, Соней и т. д., а вышло все-таки в результате так, что и я, и мама вспоминаем об этом времени с великой благодарностью – так много радости и покоя мы с ней получили за последние два месяца жизни там. И удивительно эта верная пословица: «все забывается, кроме счастья». Печи забылись, а остались в памяти только наши вечера и твой приезд ⁶³⁶.

Может, даже и болезни нужны для того, чтобы дорожить здоровьем, чтобы его оценить, чтобы оценить заботу о себе других, чтобы быть более серьезным к жизни. Драгоценнее всего дыхание дружбы.

Ты пишешь, что недоволен собой, что внутренне многое не так делать. Помоги тебе Бог делать все так, как нужно, ибо от себя человек делает все не так, как нужно. И поскольку он не живет по воле Божьей, хорошо уже то, что он себя укоряет, что он собой недоволен. «Блаженны алчущие и жаждущие правды» ⁶³⁷.

Только еще скажу: не довольствуйся этим недовольством, а (продолжая себя часто укорять) все-таки цепляйся за какие-то твердые точки. Падай, но вставай, попав на минуту, на день, в душевное болото, вылезай из него, как бы ни дурманили тебе нос болотные травы, отряхивайся, как собака, и иди твердо на сухую землю. Бог прощает нам все грехи, но он требует от нас усилия, он хочет видеть действенность нашей любви (и нашего раскаяния). Но только и здесь, в этом «усилии», не надейся на свое разумение и свои силы, начинай опять же с просьбы к Богу о помощи. Вот с Лялей, когда она, усталая, «завертывается в сухость», – не мудри ни о чем и не мучайся и ее не мучай, а молись о ней тут же Богу и пои чаем. Сколько раз я сам делал эту ошибку и тебе пишу, чтобы предупредить о ней. Вообще, все, что я знаю, я знаю по своим синякам и, кроме них, ничего не знаю.

Мама знает многое непосредственно и глубоко, так как душа у нее готова всегда забыть о себе.

Молиться умом, взывать воплем сердца к Богу можно и за чаем. Как хорошо, что ты хоть из окна видишь лес. Я уже 1 ½ года его не видел, или только проездом в Воронеж из поезда. Я помню свою единственную лыжную прогулку в лесу в молодости. Это было под вечер, и елки стояли розовые в солнце, и была на них такая нетленная красота. Мама все по-прежнему меня опекает и за меня беспокоится. Но я чувствую себя лучше, болей в желудке меньше. На днях поедем показываться врачам. Очень тревожит утечка денег, с точки зрения возможности покупки. Цены на дома большие. Но несмотря на это, я все же послал тебе на днях открытку (уже отсюда) с просьбой прислать рублей 300. Как только приехали сюда, начали поиски продажных помещений ⁶³⁸ и мама уже ходила смотреть. Меньше чем за 12–14 т. не найдешь. Вареньку сюда брать пока невозможно. Мы еще сами не знаем, в какой комнате будем, и пока будут все поездки к докторам. Читать пока нечего. Достал только Грибоедова, но письма его очень скучны. Бывают люди – писатели, – внутренняя жизнь которых гораздо интереснее того, что они написали (а бывает наоборот). Про одного большого философа говорили, что «его смех интереснее его трактатов» ⁶³⁹. Но просматривая его биографию (Грибоедова) изд. 1892 г., напис<анную> Ар. Введенским ⁶⁴⁰, я случайно напал на место, которое как раз на тему твоего сегодняшнего письма: о трудности понимания древнерусской души, о перегородке между нами и ею и о разрушении этой перегородки, когда слушаешь теперь те же песнопения, которые пелись и при Владимире и при Дмитрии Донском.

Знаю, милый мой Николашенька, что многое тебе в жизни трудно. И это потому что, как ты сам пишешь «все сразу перешло на какой-то мучительно-серьезный план, непривычный для меня». Кто-то из писателей сказал: «У меня кончилась жизнь и началось Житие» ⁶⁴¹. Вернее, началась борьба за духовное здоровье жизни и тем самым «хождение по мукам».

Помоги тебе Бог! Я всегда болею за тебя душой.

Целую вас обоих. Насчет внуков согласен только после покупки дома.

Твой п.

[Приписка рукой В. М. Сытиной]

Дорогой Коленька.

Я пишу мало, т<ак> к<ак> мне хочется это сделать как следует, а времени не было до сих пор. Ведь обо всем [надо] позаботиться и немало побегать днем. Собираемся в Воронеж к разным врачам сразу в две больницы. Надо по-серьезному отнестись к проверке здоровья и уже только после этого решать, что предпринимать дальше. Очень хотелось бы повидаться. Особенно затягивать решение о выборе квартиры и прочном устройстве никак нельзя, т<ак> к<ак> иначе ничего не останется, а т<ак> к<ак> это связано с заработком, то прежде надо очень и очень серьезно подумать, на что решиться. Ошибки исправлять, как сейчас мы это чувствуем, нелегко, но в тоже время и предугадать тот или иной итог тоже невозможно. Одна я пасую и при такой сложности здоровья и всех остальных условий боюсь что-либо решать. Целую вас крепко. Надеюсь, увидимся. Мне ведь во что бы то ни стало надо выяснить возможности устройства на раб<оту> в Воронеже. Для этого я должна приехать.

Твоя мама.