Богословие свв. Григория Богослова, Григория Нисского и Афанасия Великого

Воззрения трех указанных отцов¹⁸, связанные единством духа и направления, давали византийцам цельную картину миросозерцания. В общем они представляются в таком виде. На вершинах богословствования, в учении о Высочайшей Причине всего, господствует релятивистическая точка зрения св. Григория Богослова, раскрытая в свое время в противовес заблуждению Евномия. Бог непостижим по существу¹⁹. Мы можем познать только то, что Он есть, а не то, что такое Он есть²⁰. Три Ипостаси Божества, соединенные единством сущности²¹, Троица в Единице и Единица в Троице²², в озарении от Которой заключается наше блаженство²³, возвышается над нашим познанием в недоведомом величии²⁴. Мы, впрочем, можем постигать свойства Божества в Его проявлениях, энергиях, созерцая Бога как Творца, Промыслителя и Судию²⁵. Все эти проявления суть действия Логоса²⁶: во Св. Троице Отец благоволит, (и лишь) Сын действует, Дух усовершает²⁷. Центр творения и промышления Божия составляет человек, этот «малый мир в великом»²⁸. Это – высшее в сем мире создание Божие. Св. Григорий Богослов вполне разделяет²⁹ то высокое идеалистическое представление о человеке, его назначении и первобытном состоянии, которое так рельефно выразил в своем антропологическом учении св. Григорий Нисский. И надо заметить, что это представление вообще было распространенным на Востоке³⁰, составляя одно из отличий греческого богословия от латинского³¹. В основе взгляда св. Григория Нисского лежало убеждение, что человек, этот образ Божий, не был по структуре тела своего таким, как теперь. Состав плоти его был особый, нетленный, бесстрастный³²; человек не был предназначен к размножению путем брака; разделение его на мужской пол и женский допущено было лишь по предведению греха³³. Первый человек в идее был действительным образом нетленного и бесстрастного Бога³⁴. Тем глубже поэтому были изменения, которые произвело в человеке грехопадение, когда он оказался в настоящем своем эмпирическом состоянии, как существо страстное и тленное³⁵. Спасти человека нужно было не только от греха, но и от осуждения тления³⁶. Тайна искупления глубока и непостижима. Но все же на понимание ее немало можно пролить света от потоков учения св. Афанасия Великого. С точки зрения великого «отца православия», спасение человека, избавление его от тления, возможно было только через введение в человечество принципа нетления, через соединение его с Богом и обожение³⁷. Отсюда осуществиться оно могло только в воспринятой Богом Словом нашего естества, в Его воплощении³⁸. После воплощения научение истине³⁹ и искупительные страдания⁴⁰ составили уже дальнейший момент в совершении дела нашего спасения, обусловленный первым. Главное же в этом деле соединение с Богом и обожение. «Слово вочеловечилось, чтобы мы обожились»⁴¹. С этой сотериологической точки зрения у св. Афанасия освещается и Лицо Искупителя и оттеняется весь жизненный смысл исповедания Его Богом и человеком⁴². – Искупление, совершенное Христом, должно быть нами усвоено. Оба Григория дали руководящие мысли по этому вопросу. Наше спасение заключается в нашем обожении⁴³. Средства его – таинства. Мы возрождаемся и уподобляемся Господу, Его рождению и смерти, в крещении⁴⁴, а претворяемся в Него и обожаемся в причащении⁴⁵. Он же становится в нас всем, чем Сам есть, и, таким образом, спасает нас⁴⁶.

В лице трех названных отцов византийские богословы всегда имели лучших руководителей в деле богословствования. Мы увидим впоследствии, что именно взгляды этих великих отцов отразились и на учении преп. Максима и были объединены им в цельную систему богословско-философских воззрений. Это – лучшее доказательство того, что александрийские отцы и особенно отмеченные выше имели в Византии особенное значение в богословии. В этом преобладающем влиянии александрийских отцов находит себе, между прочим, объяснение и тот на первый взгляд странный факт, что преп. Максим в истолковании Св. Писания стал на почву аллегоризма и сделал это после того, как против аллегоризма настойчиво выдвинут был, как более правильный, буквальный метод толкования, столь блестяще представленный Златоустом и Феодоритом.

В связи с преобладанием в Византии александрийских авторитетов в области богословия естественно ожидать того же и в аскетике. И, действительно, мы замечаем, что мистика в Византии растет рядом с весьма популярным морализмом антиохийских аскетов. Но все же нужно признать, что догматические споры эпохи отчасти неблагоприятно отразились на ее значении и несколько ослабили ее, хотя и не во всех ее отраслях.