Место преп. Максима в византийском богословии

Весь богатый душевный опыт преп. Максима, все, что усвоил он при изучении Писания и св. отцов и до чего дошел в своих созерцаниях, все это нашло себе выражение в созданной им системе. Все духовные течения, затронувшие преп. Максима, слились в ней в гармоническое целое. Этим намечается место преп. отца в истории византийского богословия. Он первый объединил все течения, выдвинутые на первый план этой историей, а вместе с тем дал и полное миросозерцание, затронувшее все вопросы богословского ведения. Отсюда он «может быть признан характерным представителем восточного богословия по своей многосторонности и широте интересов, подобным тем, какими в области западного богословия ознаменовал себя гений Августина»⁸⁸⁹.

Отношением преп. Максима к византийскому богословию, его связью с ним и значением для него, объясняется и то неотразимое и длительное влияние, которое он вместе с другими выдающимися отцами оказывал на последующее богословие и не только византийское, восточное, но и на западное (Эригена). Значение преп. Максима в данном случае было бы несравненно больше, если бы воззрения его изложены были в систематическом виде. И это, сверх достоинств вообще всякой системы, еще и потому, что мировоззрение его несравненно стройнее и целостнее систем св. Иоанна Дамаскина или Евфимия Зигабина, имеющих скорее формальную (по систематическому расположению заголовков), чем органическую цельность. Но так как систематически своих воззрений преп. Максим не изложил, то в силу этого недостатка он много потерял в историческом значении по сравнению с означенными писателями. Этим и объясняется тот странный факт, что некоторые византийские богословы знали преп. Максима главным образом по тем (обширным) выдержкам, которые Евфимий Зигабин включил в свою Паноплию. Однако, несмотря на столь неблагоприятные условия для развития своего влияния на богословие, преп. Максим все же имел большое значение в византийском богословии, и имя его неизменно было весьма славно. Богословы⁸⁹⁰, особенно раннейшие (VII-XII вв.), с честью для себя часто обращались к его творениям и пользовались его созерцаниями (Анастасий Синаит, Иоанн Дамаскин, Феодор Студит, Георгий Амартол, Никон, Евфимий Зигабин, Феофан Керамевс, Михаил Глика, Никита Хониат). В XIII в. в спорах с латинянами преп. Максим выступает в качестве одного из главных святоотеческих авторитетов: его имеют в виду все выдающиеся полемисты – как сторонники, так и противники Рима (И.Векк, Константин Мелитиниот, Георгий Метохит; Георгий Кипрский). В XIV в. в горячих спорах о Фаворском свете византийские писатели ссылаются на преп. Максима еще чаще и с еще большим уважением к его творениям (св. Григорий Палама, И. Кантакузин, св. Филофей Константинопольский, Димитрий Кидоний; Никифор Григора, И.Кипариссиот, М.Калека). Равным образом, и в XV в., во вновь возникших спорах с латинянами по поводу унии, опять и православные и униаты обращаются к учительному голосу св. Исповедника (Георгий Схоларий, Феодор Агаллиан; Виссарион, Иосиф Мефонский, Григорий Мамма, Георгий Трапезундский). Таково значение преп. Максима как богослова, по его трудам общебогословского характера.

Что касается до христологического учения преп. Максима, то оно неизменно считалось в Византии авторитетнейшим образцом изложения, последним и кристально чистым выражением церковной веры. Иоанн Дамаскин, Фотий, Евфимий Зигабин по вопросу о волях во Христе прямо примыкали к преп. Максиму и повторяли его мысли. Догматико-полемические произведения преп. Максима в сознании византиян совершенно затмили всю предшествующую полемическую (против монофизитов и монофелитов) литературу (в особенности диофелитскую). Этим главным образом и объясняется то обстоятельство, что большая часть ее (за исключением сочинений Леонтия Византийского) не сохранилась до нашего времени.

Если в области богословия влияние преп. Максима было еще не так велико, как можно того ожидать, судя по внутренним достоинствам его системы, если только в христологии преп. отец безраздельно занимал по справедливости принадлежащее ему царственное положение, сверх всего, купленное и мученической кровью, – то в области мистики значение его было огромно и осязательно, и чем дальше, тем росло больше и больше. Соединивши сухую спекулятивную мистику Дионисия Ареопагита с живыми этическими запросами созерцательной аскетики⁸⁹¹, преп. Максим создал наиболее живучий тип византийской мистики, повторившийся в трудах многих последующих аскетов⁸⁹², и стал в собственном смысле творцом византийской мистики⁸⁹³. После X в., века всеобщего мрака, мы замечаем, как в XI в. в Византии дух преп. Максима как бы снова оживает в Симеоне Новом Богослове⁸⁹⁴ и еще более в его ученике Никите Стифате (πρακτικη φιλοσοφία, φυσικη θεωρία, μυστικη του Λόγου θεολογία). Трудами этих аскетов еще более закрепляется в византийской мистике то направление, которое ей придал преп. Максим. Вместе с тем прочно устанавливается значение преп. Максима для последующего времени. Такие выдающиеся аскеты-писатели времен расцвета византийской мистики (XIV в.), как св. Григорий Синаит, Каллист Катафигиот, Николай Кавасила, Каллист Ксанфопул, все в большей или меньшей степени стоят под прямым влиянием преп. отца, все цитируют его как выдающегося писателя и руководителя духовной жизни, и все подражают ему даже в самой литературной форме своих произведений, то излагая мысли свои в виде «глав», то привязывая их к таинственному истолкованию богослужения в виде «мистагогии». Так обширно и всесторонне было влияние на них преп. Максима. То была наиболее сродная преп. отцу сфера, где он стяжал и наибольшую славу. Здесь, может быть, и его главное историческое значение.