1850 г.

13 января я писал в с. Абакумове священнику М.Д. Граменицкому:

«Препровождая при сем вожделенную для вас книгу, прошу извинить, что так долго заставил вас томиться ожиданием. Более уже месяца, как она получена мною из Ярославля; но вот какие обстоятельства не позволили мне ранее переслать ее к вам. В тот самый день, когда я получил эту книгу, посетил нашу келью о. инспектор; увидав новую, доселе им невиданную книгу, он просил меня доставить ему ее для рассмотрения. Не ранее, кажется, как через неделю книга возвратилась в мои руки. Затем почел я нужным отдать ее в переплет, приказав из двух отдельных книг составить одну. (Думаю, вы не будете претендовать на меня за это). Переплетчика я просил, как можно, поскорее переплести книгу, с тем намерением, чтобы представить ее вам в виде сюрприза на праздник; но он почему-то не мог удовлетворить моей просьбе. Между тем настали святки. Частью по собственному произволу, а более по убеждению о. инспектора, я отправился в Переславль на отдых: а книга все-таки на моих руках. Вот наконец, по возвращении из путешествия, первым долгом поставил для себя препроводить к вам вашу собственность. Очень буду рад, если рекомендованная мной книга доставит вам хоть некую пользу в проповедании слова Божия.

Что скажу вам о себе! Силы мои, в течение минувшей трети порядочно утомившиеся, теперь снова освежились и значительно ободрились. Поездка в Переславль очень благоприятно подействовала на меня. Недели полторы провел я там не только спокойно, но и весело. Каждый почти день имел случай видеться и наслаждаться приятной беседой с людьми учеными и почтенными. Неоднократно виделся с о. ректором Евгением; много раз был у смотрителя духовных училищ; был во многих домах духовных, светских и даже купеческих. Везде принят был с большим усердием.

Возвратившись в академию, я услышал здесь приятные новости. О. Леонид, добрый бакалавр наш, переведен ректором в Вифанскую семинарию на место о. Евгения, переведенного в Москву. О. инспектор наш возводится в сан архимандрита. О. ректор, за которого мы так опасались, оставлен пока при академии. Прочее все по-прежнему.

Приветствуя вас с наступившим новым годом, желаю вам всех благ от Господа.

Остаюсь с истинной к вам преданностью Моск. д. ак. студ. иеромонах Савва».

21 янв. писал я к товарищу и другу своему Гр. П. Быстрицкому, отправившемуся на святки на свою родину, в Быстрицкий погост, Гороховецкого уезда, и долго оттуда не возвращавшемуся в академию:

«Что это ты делаешь, mon cher! Ни сам не едешь, ни известия о себе никакого не шлешь. О. инспектор почти сердится на тебя. Ему нужно было рапортовать митрополиту, и он крайне затруднялся, как отозваться о тебе: отрапортовать больным! Нет основания. Сказать, что не явился, не известно почему, значит повредить тебе.

Итак, одно из двух: или рапорт присылай, или сам являйся скорее в академию, но все-таки не без рапорта о болезни. Я давно намерен был писать тебе, но все поджидал рапорта. Наконец вышел из терпения.

Что – как дело делается? Я думаю, на свободе-то много измарал бумаги. От души радуюсь за тебя, что Бог унес тебя из академии на святки, а то пришлось бы, кажется, потерпеть немало неприятностей. По обычаю, святки у нас не прошли даром: случилось несколько происшествий, и именно в твоем номере, самых неприятных. Не буду распространяться о них: по приезде, подробно узнаешь. Но зато есть новости и приятные. О. инспектор с прошедшего воскресенья – архимандрит. О. Леонид тоже архимандрит и ректор Вифанской семинарии. На класс Патристики переведен Ив. Ив. Побединский, а класс Библейской Истории, которую он же пока будет читать, оставляется для нашего курса.

Последнюю половину святок и я провел в гостях. Был в Переславле; провел там время не только спокойно, но и весело, так что, возвратившись оттуда, с немалыми усилиями мог приняться за прежнюю работу. Впрочем, и до сих пор дела сделал очень мало.

Теперь у нас, слава Богу, все мирно и спокойно. Товарищи наши все здравствуют; после праздничного отдыха все принялись за работу. Прощай, друг мой! Будь здоров, и запасайся больше силами для окончания трудного поприща школьной жизни».

4 февраля получил я письмо из Перми от о. Стефана, он писал мне:

«Я получил ваше письмо и ваш подарок – книжку: «Дмитрий Ростовский», 3 января 1850 г. Приятным долгом признаю засвидетельствовать вам мою благодарность за ваше благорасположение ко мне.

Приветствую вас с новым годом. Желаю вам всех благ. Может быть, я через два или вероятнее три месяца буду иметь удовольствие видеть вас, потому что я просил уже обер-прокурора Синода о том, чтобы мне позволено было совершить путешествие по святым Русским местам, и потом в Константинополь и Иерусалим.

Посылаю вам один рубль сер. на ваши расходы. Прошу вас писать ко мне.

В Перми имеет ныне пребывание следственная комиссия, члены которой: ректор Казанск. академии – архим. Григорий¹²⁷, протоиерей Московский – Левитский и чиновник Св. Синода. Главным образом приехали они для рассмотрения поступков архиепископа Аркадия, по доносу секретаря консистории».

В ответ на это писал я от 6 числа:

«Ваше приветствие, благожелание и денежное пожертвование принимаю с обычной благодарностью. Но что скажу вам на ваше известие относительно предпринимаемого вами путешествия? Видеться с вами очень рад: но в то же время не могу не поскорбеть о ваших обстоятельствах!.. Извещая о своем намерении совершить душеполезный подвиг, вы умолчали о побудительной к тому причине, и это с вашей стороны очень естественно: но мое искреннее к вам усердие не позволяет утаить перед вами того, что стоустая молва донесла уже до моего уха.

Назад тому с неделю, кто-то из бакалавров Каз. академии писал сюда о случившейся с вами неприятности по службе. Мог бы я этому слуху и не поверить: но, к сожалению, ваше собственное известие убеждает меня в справедливости этой неприятной молвы. Не смею предлагать вам никаких советов; но от души желал бы, чтобы вы, если можно, не оставляли ученого поприща.

Правда, преднамереваемое вами путешествие – дело само по себе доброе и душеспасительное: но что у вас в виду далее, по совершении этого дальнего путешествия? Конечно, в подобных случаях одно главное средство успокоить себя: мысль о воле Божией; видно, так Богу угодно.

У нас, напротив, с новым годом новости самые приятные и утешительные. О. Леонид из бакалавров – ректор Вифанской семинарии и архимандрит Златоустовского монастыря назначен на место о. Евгения, переведенного в Моск. семинарию. О. инспектор также архимандрит, но только титулярный, т. е. без монастыря. О. Феодор представлен к степени соборного иеромонаха и должности помощника библиотекаря, хотя, правду сказать, эта должность и не по его характеру».

8 февраля получил я письмо от о. Граменицкого. Он писал:

«Имею честь приветствовать вас с наступившим уже новым годом, желаю обновления в силах и умственных и телесных.

Приятнейшее для меня письмо ваше от 13 января вместе с книгой, посланной вами, получил 29 января из Покрова, куда Саша ездила для покупки крупы. Нижайше вас благодарю за хлопоты и беспокойство, какие вы употребили при выписывании для меня этой книги. Книга, кажется, может доставить мне услугу и помощь в моем занятии. Одну проповедку уже успел стачать к нынешнему дню (2 февр.), взяв тему из этой книги.

Извините, что долго не писал к вам. Причина сему следующая: в декабре прошедшего 1849 года и именно с 8 декабря по 16-е гостил в столице белокаменной у своих родных, которые несколько раз меня уже приглашали. Много видел интересного и занимательного. Был у Петра Васильевича Приклонского, был в семинарии Московской, везде: и в столовой, и в больнице, и в классах, и в церкви. Признаюсь, не то, что наша Владимирская: тут, кажется, и самый ленивец невольно будет заниматься и должен быть хорошим. Впрочем, матушка леность должно быть и туда заглядывает изредка…

Был в Опекунском совете, где положил несколько пенязей для сбережения. Какое удивительное здание! Господь сподобил приложиться к святым угодникам – Московским чудотворцам и поклониться прочей святыне. В Успенском соборе в числе певчих заметил Ник. Петр. Минервина, но видеться с ним и поговорить не удалось. Был в Донском монастыре и Новоспасском. Везде много занимательного и любопытного. Поехав из Москвы, занялся писанием годичных отчетов по церкви, а тут славословил Христа по приходу, потом опять бродил со св. водой: и таким образом, не удалось ответить на ваше первое письмо доселе».

14 ч. писал мне из Иванова племянник, единоверческий дьякон, Ф. С. Виноградов и извещал о рождении у него сына Геннадия.

При письме было приложено 3 р. от имени моего зятя В. А. Левашева.

Получив письмо и деньги 18 ч., я писал 23 зятю и племяннику:

«Спешу уведомить вас, что ваше пожертвование я получил 18 числа: тем усерднее благодарю вас за это пожертвование, чем оно с вашей стороны свободнее и бескорыстнеее. Да, пока я нахожусь в академии, пока нет у меня никаких собственных источников для доходов, до тех пор я не могу отказываться от чьего бы то ни было приношения. Правда, по слову Писания, блаженнее есть даяти, нежели принимати: но что же делать, если обстоятельства, или лучше, воля Божия поставила меня в такое положение, что я до времени должен быть лишен этого блаженства? Но Бог милостив, авось и я доживу до той счастливой поры, когда буду иметь возможность воздать, кому следует, за все полученные мной благие даяния. И эта счастливая пора, кажется, уже не слишком далеко.

Что скажу вам о себе? В настоящем особенного пока у меня ничего нет: в будущем представляется довольно утешительного: но совершатся ли мои надежды, это еще в воле Божией; а потому и о будущей моей судьбе заранее ничего еще сообщить вам не могу. На сей раз сказать вам могу только то, что я, по милости Божией, пока жив и благополучен».

Племяннику писал:

«Приветствую вас с новорожденным сыном. Рождение детей есть видимый залог благословения Божия. Но чтобы это благословение Божие выну почивало на семействе, потребно со стороны родителей ревностное попечение о добром воспитании детей. Доброе же воспитание детей не ограничивается одной заботливостью о внешнем благосостоянии их, ни даже одним умственным образованием: оно должно обнимать все силы духовные и физические. Но преимущественно, при воспитании детей, надобно обращать внимание на их сердце, поскольку оно есть исходище живота, источник всей нравственно-религиозной жизни. В нём-то надобно, прежде всего, полагать семена благочестия и страха Божия. Страшному подлежат осуждению родители, не пекущиеся о добром воспитании детей. С другой стороны, жалкая участь тех, кто в детстве не получили доброго направления.

Не знаю прислан ли во Влад. консисторию, а в Московскую давно уже прислан указ, которым воспрещается доступ к семинарскому образованию детям причетников, за исключением самых лучших. Безотрадная участь тех, кому суждено родиться в низкой доле. Счастливы мы с вами, что предварили это определение судьбы. Впрочем, слышно, что преосв. митрополит Филарет протестует против такого определения и, может быть, отвратит эту грозу от несчастных причетнических детей».

В апреле представлено было мной о. инспектору, архимандриту Сергию, курсовое сочинение «об устной исповеди».

Благовременное окончание этого важного ученого труда весьма облегчило для меня приготовление к последним устным испытаниям, которые предстояли в июне месяце.

2 мая писал я Абакумовскому другу, о. М. Граменицкому:

«Извините, опоздал немного приветствовать вас со светлым праздником Воскресения Христова: но вам хорошо известны мои настоящие обстоятельства, и потому я уверен, что вы с любовью примете мое и позднее поздравление. Да, любезнейший, обе последние седмицы – Страстная и Светлая протекли для меня в довольно утомительных трудах. Кроме ежедневной службы, все остальное время я должен был употребить на довершение моего годичного труда. И благодарение Господу! Благополучно окончил его. Вчера представил свое сочинение, уже исправленное, о. инспектору. После его пересмотра останется только переписать. Правда, переписать листов двадцать – и это еще немаловажный труд для меня, особенно в настоящую пору, когда начнутся повторения: но все-таки это не то, что вновь писать; притом, если не в силах буду заняться перепиской сам, могу поручить кому-нибудь другому. Итак, можете поздравить меня с окончанием академического курса. Правда, теперь предстоят нам еще тяжкие труды в течение двух месяцев: но, по крайней мере, они не будут соединены с таким сокрушительным беспокойством и заботой, какие испытал я от так называемого «курсового сочинения».

Что ожидает меня в будущем, определенно еще неизвестно: но чуть ли не доведется начать мне служебное поприще там, где получено мной первоначальное образование? Не дурно, кажется, если бы это было и так. Но месяца через два или через три эта загадка разрешится. Впрочем, совершенно предаю себя на этот раз в волю начальства, которого внимание и расположение ко мне довольно очевидны.

Приветствую вас с новым архипастырем¹²⁸. Дай Бог, чтобы он был так же к вам добр и внимателен, как его предшественник. Сколько удалось мне слышать, все отзываются о нем с хорошей стороны. Случилось ли вам до сих пор видеться с новым архипастырем, или нет? Слышно, преосв. Парфений на этой неделе отправляется в путь, поедет, разумеется, мимо вашего погоста; думаю, вы воспользуетесь этим случаем, чтобы в последний раз принять благословение от своего рукоположителя. Хотелось бы и мне принять благословение от его высокопреосвященства. Не вздумает ли он из Москвы приехать в лавру на поклонение преп. Сергию? Хорошо, если бы эта благая мысль пришла ему в голову. На Страстной седмице был здесь также мимоездом преосв. Антоний¹²⁹, викарий Саратовский: какой прекрасный человек! На днях ждут сюда Костромского преосв. Леонида¹³⁰. Все эти движения иерархов очень благоприятны для нашего брата-студента академии. Каждое движение, произведенное кончиной какого бы то ни было преосвященного, непременно дойдет до какого-нибудь питомца академии, и на нем остановится. Теперь есть в виду места 3 или 4 ректорских, пока еще не занятых. Все они займутся, без сомнения, какими-нибудь инспекторами, а на места последних ближайшими кандидатами, очевидно, наша братия, имеющие ныне окончить курс академии.

Во Владим. семинарии назначается ревизором наш о. инспектор. Кажется, ему нужно будет взять с собой кого-нибудь из студентов для письмоводительских дел: по всей вероятности, он пригласит кого-нибудь из моих земляков, а может быть, этот жребий не падет ли на меня? Сопутствовать ему я был бы очень рад: но заниматься канцелярским делом едва ли достанет охоты. Впрочем, это одна догадка; о. инспектор легко может обойтись и без помощника: он сам большой мастер писать. Что касается до меня, то я и без его приглашения намерен быть во Владимире. Где будет лежать мой путь до Владимира, еще не решено. О. протоиерей Юрьевский усердно просит меня к себе, и, кажется, я должен буду уважить его просьбу. Если же какими-нибудь судьбами доведется мне ехать Московским трактом, в таком случае я ваш непременный гость.

С искренней к вам любовью и почтением остаюсь Моск. д. академии студент иеромонах Савва».

3 ч. писал мне из Казани студент академии И.Б. Акимов:

«Хотя и поздно, но все-таки поздравляю вас с прошедшим праздником светлого воскресения Христова и желаю, чтобы Воскресший был всегда вашим защитником и покровителем.

О. Савва! Не могу не поздравить вас и с приближающимся праздником или великой субботой, которая имеет наступить для вас и для нас. Молю и прошу Господа, чтобы время после сей субботы было время отдохновения, покоя и радости, но не скорбей, неприятностей и неудовольствий, подобных тем, какие встретил известный вам о. Стефан – бывший инспектор Пермской семинарии. Вам, конечно, не не любопытно ведать, что с ним случилось, извольте, сколько знаю, сообщу. В Пермской семинарии наставники собрались невоздержанные и в классах вели себя не всегда исправно. О. Стефан взял, да на журнале классическом и изволил написать: «рекомендуется наставникам ходить в класс трезвыми». Когда наставники прочитали эту рецензию, то прямо взошли прошением в академическое правление на него и, кажется, к обер-прокурору. Академич. правление потребовало объяснений от наставников и инспектора. Инспектор много проговорился: я сам видел, как его объяснение исчеркано было нашим ректором. После этого из Синода поручено было нашему ректору обревизировать Пермскую семинарию. При ревизии ректор открыл и отнесся в Синод, что о. Стефан не только не может быть инспектором, но, по своему беспокойному характеру, даже и наставником. О. Стефан удален от должности и, слышно, намерен путешествовать по св. местам. Вот она судьба-то, а человек-то, кажется, умный и дельный!

Мое намерение, по окончании курса, уехать и определиться на какую-либо службу на родине, именно в Ставрополе. Я сознаю, что я без родины и родных не могу быть счастлив. А потому откажусь, если будут посылать куда-либо.

Прощайте. Помолитесь о многогрешном студенте Иване Акимове.

Курсовое мною окончено: сдано бакалавром для поправки – и теперь поправленное уже переписывается. У нас все посылают в Синод курсовые, а потому придется еще раз нанять переписать.

Ваше высокопреподобие! Я не жду ответа от вас до вакации, но после вакации, когда и куда будете назначены, напишите мне, и я с удовольствием буду отвечать вам; адрес ко мне: в Ставрополь (на Кавказе), г. смотрителю тюремного замка Алексею Васильевичу г. Сабашеву для передачи мне».

7 ч. мне представился благоприятный случай снова писать моему другу, о. Граменицкому. В лавру приехал на богомолье помещик Абакумовский, Е. И. Домашнев. С ним я послал просфору и следующие строки о. Михаилу:

«Вместо всякого дорогого подарка посылаю вам, при сей прекрасной оказии, просфору. Примите ее, как благословение от преподобного и богоносного о. нашего Сергия, ко св. мощам которого я полагал ее.

Искренно любящий вас иеромонах Савва.

Семейным вашим всем мое усерднейшее почтение».

16 ч. получил я из Вифании от молодого профессора-земляка. С. Г. Вишнякова записку следующего содержания:

«Вчерашний день через Григория Петровича Смирнова просил я вас поискать у кого-либо из ваших товарищей хоть стареньких лекций Ив. Ник. Аничкова, по части истории церковного красноречия об Иоанне Златоусте. Надеюсь, что по своей доброте и расположению ко мне, вы исполните мою просьбу. Посылается теперь к вам мой служитель: прошу вас покорно вручить тетрадки, ежели они готовы. Не стал бы я так настойчиво и требовать всего этого, если бы не было мне крайней нужды. Пишу на публичный экзамен статью о Златоусте: время коротко, а работы много разнообразной, потому совершенно спешу более свободными временем воспользоваться для того, чтобы заблаговременно и себя, и учеников приготовить к экзамену, за которым владыка, по известным вам причинам, может обратить на меня особое внимание. Опасаюсь какой-либо, хотя малой, неисправностью оставить во владыке впечатление не совсем выгодное».

18 ч. писал мне о. Граменицкий в ответ на мои письма:

«С искренней благодарностью и благоговением приемлю свящ. дар – просфору, как благословение преп. отца Сергия.

Вы извещаете, что можно уже поздравить вас с окончанием учебного поприща. Поздравляю вас от полноты любящего сердца! Да сподобит вас Господь Бог благополучно приплыть к чаемой пристани, да увенчается желанным успехом ваше ожидание! Еще вожделеннее слышать предположение о бытии вашем во Владимире. Для вас это было бы приятно, а для родных, знакомых и любящих вас, благотворно. Радуюсь вместе с вами, что свалили вы курсовое сочинение – тяжкую заботу; переписать готовое можно препоручить и другому.

Да, у нас новый архипастырь. Быть у него на лице еще не удалось: собираюсь вскоре к нему для испрошения разрешения покрасить церковь. Хорошо бы заслужить точно такое же внимание его, каким пользовался я от высокопреосв. Парфения. Но теперь-то уже я совершенно не надеюсь. Мое положение стесняется почти со всех сторон. Я – слабая былина в пустом бору, трудно лучам солнца через частые ветви и широкие листья проникнуть и согреть ее: а с земли-то сия былина под корень подтачивается червем, ожидаю... Одна надежда Бог… Очень хотелось принять благословение рукоположителя своего, но никто не знал времени его проезда Липней, он 9 мая проехал мимо нас скромным и тихим образом.

Располагаетесь ехать до Владимира через Юрьев, а я бы от души просил избрать наш тракт, так как удобнейший, и осчастливить нас своим посещением. Тут я бы вас поздравил уже реально, формально. Все мои домашние, с величайшим желанием, даже малые дети, ждут вас. Как мне хочется побеседовать с вами! Верно, много бы утешения вы влили в мое раздираемое сердце.

Пожелав вам подкрепления при настоящих обстоятельствах свыше, и препоручив себя вашим молитвам с принятием на себя обязанности молиться Богу о вашем благополучии, с чувством глубокого уважения имею честь пребыть вашего преподобия искренним и навсегда к вам признательным Абакумовский священник М. Граменицкий. Мая 18 дня 1850 года.

Не имеете ли нужды в финансах – извольте, если угодно, хоть немножко. Предполагаю, что ваш кошелек теперь не истощился. 3 р. серебр. примите на чай».

24 ч. писал я к родным в Иваново:

«Приятно и слышать о родных добрые вести, но думаю, еще приятнее читать их собственное повествование о себе и о своих обстоятельствах. На сем основании я не захотел ограничиться одним устным, и при том посредственным, известием о себе, но при всей тесноте обстоятельств, расположился, хотя в кратких строках, собственноручно засвидетельствовать о себе, что я по милости Божией и заступлению преп. Серия, жив и здоров. Я упомянул о тесноте обстоятельств: действительно, теперь у нас время самое трудное, то же, что в крестьянском быту жатва. Теперь мы собираем плоды четырехлетнего сеяния: и горе тому, кто опустит это благоприятное время! В целую жизнь трудно будет возвратить то, что теперь неблагоразумно будет упущено. Я говорю о повторениях лекций и о предстоящем окончательным экзамене. Вчера, уже явился к нам бессменный ревизор – высокопреосв. Филарет. Но, с другой стороны, как приятно будет насладиться отдохновением после продолжительных трудов и подвигов! После окончания школьных дел я не предвижу никаких препятствий к предпринятию путешествия. Уверен, что мое посещение будет для вас не неприятно, и потому следовало бы мне, прежде всего, поспешить к вам, но мне представляется более удобным начать свое странствование с противоположного конца – с Мурома, куда также усердно приглашают меня и родные и знакомые. К вам же в таком случае я могу поспеть не ранее, кажется, последних чисел августа, или первых сентября: потому что на пути от Мурома и до Иванова мне предстоит очень много мест, которые я должен посетить. Но чем продолжительнее ожидание, тем приятнее будет свидание».

17 числа получил я письмо из Вязников от о. Василия Богородского; он писал:

«Пожелав вам от души доброго здравия, я со всем участием друга, молю вам и счастливого окончания академич. трудов ваших. Промысл совершил над нами испытание ума и более сердца и близко готовит покой и награду. Радуюсь за вас, когда вы уже, я думаю, с великим удовольствием смотрите в приятную свою будущность. И пора, пора сколько-нибудь насладиться после трудов и честным покоем! Дай вам, Господи, счастливейшего окончания!..

А за сим желаю приятного с вами свидания личного. Непременно, друг! Не забудьте меня, когда в Муроме или на родине будете. Я вас с полной надеждой жду, и дождусь, если только вы не изменитесь с получением довольно важной степени. Дружба, кажется, степенями не разрывается, и дружеские сердца ни пространством, ни молчанием не охладевают в чувствах взаимных.

Ждем на той неделе в Вязники нового нашего преосв. Иустина, который теперь в Муроме; немного беспокоимся, не зная его ни характера, ни свойств, ни ума, ни обхождения. Впрочем, беспокойство без рабского страха, потому что слух о нем уничтожает оный. Архипастырь – благонамеренный, и добрый, и кроткий сердцем».

Среди окончательных частных испытаний устных даны были нам, для письменных сочинений, следующие темы: 1) Num еа, quae de igne infernali in Evangelio (Luc. XVI) dicuntur, intelligenda sunt metaphorice? 2) «Почему благодать спасающая не истребляет в человеке возрожденном склонности ко греху?» 3) «Каким образом, служило ко благу народа Еврейского сорокалетнее странствование в пустыне?»

Приближался конец четырехлетних академических трудов. Естественно, возбуждался в душе вопрос: что же ожидает меня за порогом высшего святилища наук? Какая участь готовится мне и где я должен начать новое поприще служения св. Церкви? Все это покрыто было для меня таинственной завесой. Возникало в глубине сердца тайное желание поступить на службу в Вифанскую семинарию, где были мне несколько знакомы и ректор архим. Леонид¹³¹, и инспектор иеромонах Нафанаил¹³² и где мог я найти дружественный прием и моего прежнего наставника и покровителя Я. И. Владыкина, и моего почти сверстника по семинарии, профессора Мих. Дм. Никольского¹³³, и моего бывшего питомца по Шуйскому училищу, профессора С. Г. Вишнякова. Немало при сем значило и то, что Вифанская семинария находилась вблизи родной академии, откуда я мог бы получать и ученую помощь, и нравственную поддержку. Но я боялся и намекнуть кому бы то ни было об этом сокровенном желании. Для меня и для других более вероятным казалось то, что я буду назначен на какую-либо должность в родную Владимирскую семинарию.

Между тем, моя судьба, по премудрой и всеблагой воле Провидения, устроилась так, как ни я и никто другой не мог и вообразить.

Вот как это произошло.

Незадолго до окончания нашего курса в академии, Московский владыка, высокопреосвященный митрополит Филарет озабочен был мыслью о приискании способного и благонадежного кандидата на должность ризничего в Моск. Синодальную (бывшую Патриаршую) ризницу.

Должность эту с 1839 г. занимал соборный иеромонах Евстафий (Романовский), кандидат IX курса (1834 г.) Моск. дух. академии. Не обладая особенными умственными дарованиями, он всегда отличался строго-монашеской жизнью. Вследствие ли чрезмерных аскетических подвигов или иных каких-либо причин, он не пользовался крепким здоровьем и был подвержен, по временам, крайней раздражительности. А такое физическое и нравственное состояние о. Евстафия весьма не благоприятствовало его официальным отношениям к лицам, которые имели надобность входить с ним в те или другие отношения. Прежде всего, не мирны были его отношения к Синодальной конторе, от которой он был в исключительной зависимости по своей должности: особенно он был в постоянном почти разладе с прокурором этой конторы А.А. Лопухиным, который, в свою очередь, и сам был не доволен им. Слышны были жалобы на иеромонаха Евстафия и от посетителей Синодальной ризницы, а также от ученых, занимавшихся рукописями Синодальной библиотеки. По своему болезненному и раздражительному характеру, он или вовсе не допускал до обозрения древних сокровищ ризницы и библиотеки, или неохотно удовлетворял любопытству посетителей, между которыми часто бывали знатные и важные особы. Не вполне остался доволен о. Евстафием и Высочайший Посетитель Синодальной ризницы и библиотеки, Государь Император Николай Павлович, в апреле 1849 г. Он заметил в ризнице на полках немало пыли, о чем ясно высказал смотрителю Дворца, полковнику Ильину. В то же время и сам о. Евстафий начал скучать непосильной для него должностью Синодального ризничего.

Все это побуждало митрополита к устранению иеромонаха Евстафия от занимаемой им должности: но кем его заменить? Вот вопрос! В виду у владыки благонадежного кандидата на эту должность не имелось. Посему он обратился с этим вопросом к ректору академии, архимандриту Алексию, когда этот приезжал на Пасху в Москву в свой Заиконоспасский монастырь. О. ректор указал ему на меня. Владыка обрадовался этому указанию и приказал о. ректору показать ему меня, когда он будет в академии на частных экзаменах.

В мае, или в первых числах июня высокопреосв. митрополит приехал в лавру к храмовому празднику Св. Троицы и после праздника начал посещать, в качестве ревизора, наши частные экзамены. Не помню, в какой день был на нашем старшем курсе экзамен по Русской церковной истории. По начатии уже экзамена, митрополит входит в залу и едва лишь сел он в кресло, ректор вызывает меня к столу. Экзамен производился по билетам, на которых означался вопрос с кратким изложением его содержания. Мне достался билет о жизни св. Ионы, митрополита Московского. Пока отвечал вызванный передо мной студент, я успел сообразить ответ на данный мне вопрос. Когда я начал говорить, митрополит чрезвычайно внимательно смотрел на меня; это, однако же, не смутило меня, и я со спокойным духом передал все, что заключалось в вопросе. Когда я окончил, владыка изволил сказать: «порядочно ты говоришь». Товарищи поздравили меня с таким одобрительным отзывом, какого на этот раз никто из них не заслужил.

Когда, в тот же день вечером, о. ректор пришел к митрополиту с делами, владыка сказал ему: «ну, понравился мне твой Савва; спроси его, не захочет ли он быть на должности ризничего».

На другой или на третий день о. ректор, по окончании всенощной, которую мы вдвоем с товарищем иеромонахом (Авраамием) нередко совершали в его покоях в будничные дни, когда он располагался на другой день совершать по какому-либо случаю Литургию, отпустив моего товарища, меня удержал и тут наедине предложил мне сначала следующий вопрос: «куда вы, о. Савва, желали бы, по окончании курса поступить на службу?» Я сказал, что я, будучи монахом, не могу по своей воле располагать собой и должен идти туда, куда угодно будет послать меня начальству. Одобрив мой скромный ответ, о. ректор сообщил мне, что академическое начальство имело в виду послать меня во Владимирскую семинарии на должность инспектора, но что в настоящее время открывается другая, своего рода ученая, должность – Синодального ризничего в Москве, и почетная, и выгодная в материальном отношении (с жалованием в 800 с лишком рублей сер.); и вот на эту-то должность начальство приглашает меня.

Припомнив слышанный мной за год перед тем отзыв товарища моего, певчего, о должности Синодального ризничего, я, не смотря на представляемые мне о. ректором выгоды этой должности, начал решительно отказываться от нее. Когда же он в заключение объявил мне, что этого желает сам владыка, тогда я со смирением должен был преклониться перед священной волей великого архипастыря. Тем не менее, однако же, я пошел на другой день посоветоваться об этом с досточтимым профессором А.В. Горским, который в это время приступил уже к своему знаменитому труду – описанию славянских рукописей Московской синодальной библиотеки. Но и тот не только не стал отклонять меня от предложенной мне должности, но, напротив, выразил свою искреннюю радость, что эта должность поручается мне, так как и он, занимаясь описанием рукописей помянутой библиотеки, нередко встречал затруднения со стороны строптивого хранителя оных, иеромонаха Евстафия. Таким образом, моя судьба была решена. Когда о. ректор доложил митрополиту о моем согласии поступить на должность Синодального ризничего, владыка не замедлил войти с представлением о сем в Св. Синод. Между тем, он писал об этом от 6 авг. 1850 г. и своему присному ученику и другу, преосвященному Григорию¹³⁴, бывшему тогда архиепископом Казанским: «представлено мной, чтобы Синодального ризничего (иеромонаха Евстафия) произвести в архимандрита в Высотский (Серпуховский) монастырь, а на его место определить студента академии иеромонаха Савву»¹³⁵.

Оставалось, наконец, выдержать последнее устное испытание по всем предметам старшего академического курса перед лицом знаменитого ревизора, преосв. митрополита Филарета и посторонней, духовной и светской, публики. Благополучно совершилось для меня, по милости Божией, и это окончательное испытание.

По окончании публичных экзаменов принесено было в Троицком соборе, при св. мощах великого угодника Божия Сергия – покровителя иноческой лавры и обители высшего духовного учения, торжественное благодарение Господу Богу – верховному источнику и подателю всякой мудрости, о благополучном совершении четырехлетнего поприща нашего академического образования.

Расставаясь с академией, я не могу не помянуть добрым словом некоторых из своих товарищей. Нас окончило курс в 1850 г. 51 человек: из них более близкими ко мне, кроме земляков Владимирцев, были следующие воспитанники:

Н.Д. Рождественский – в монашестве Игнатий. О нем было уже говорено.

Егор Ив. Попов – из Вологодской семинарии. С января 1850 г., приготовляясь к монашеству, он жил с нами так же, как и Рождественский, в монашеской келье. Кроме студенческих обязанностей, он исправлял еще должность письмоводителя по академическому правлению. Совмещение этих обязанностей служило к немалому ущербу его, от природы не крепкого, здоровья. 26 февраля он пострижен был в монашество с именем Порфирия.

Иеромонах Парфений из Болгар. Он жил в особой келье, но нередко посещал меня, равно как и я его. Много любопытного рассказывал он мне о своей родине и о тамошних обычаях как церковных, так и бытовых. По возвращении на свою родину, он вскоре получил епископский сан¹³⁶.

Алексей Петрович Лавров – из Ярославской семинарии. Отличаясь благонравием и кротким характером, он располагался еще в академии принять монашество и просил на этот счет моего совета. Я дал совет не спешить с этим делом и зрелее обдумать свое намерение. Впоследствии времени, мысли его изменились и он вступил в брак, приняв затем священный сан, но потом овдовел. Ныне занимает он должность законоучителя в Демидовском лицее, в Ярославле.

Александр Григ. Воздвиженский – из Вифанской семинарии, сын священника заштатного города Воскресенска. С ним я познакомился в самом начале академического курса через посредство Вифанского наставника Я.И. Владыкина. Воздвиженский так расположился ко мне и такое возымел ко мне доверие, что раз обратился с просьбой о принятии его на исповедь, но я отклонил эту просьбу. Он не раз также выражал передо мной желание принять священный сан, не вступая в брак. Однако же впоследствии, как я слышал, он, поступивши на службу в Ярославль, женился и вскоре затем скончался.

Алексей Егорович Викторов – из Орловской семинарии. С ним, также как и с Воздвиженским, я познакомился на первых порах академической жизни. Он часто посещал нашу монашескую келью, где жил его земляк, помянутый выше иеромонах Серапион. Скончался Викторов в 1883 году.

Александр Павлович Камышинский – из Воронежской семинарии, родной племянник пресловутого В.И. Аскоченского. Не знаю, почему, он имел ко мне особенную привязанность, и по выходе из академии, не раз писал мне из Воронежа, куда он поступил на службу.

В первых числах июля я расположился, с разрешения о. ректора академии, отправиться на родину, для свидания с родными и знакомыми. Но перед выездом из академии я писал от 2 июля в с. Абакумово о. Мих. Граменицкому, в ответ на его письмо от 12 мая:

«Не без достаточных причин и не без особенного намерения откладывал я со дня на день ответ на ваше последнее письмо от 15 мая, которое бы, впрочем, требовали тем скорейшего ответа, чем оно обязательнее для меня по предложенному при нем знаку вашего ко мне усердия. О причинах медленного моего ответа на сей раз и говорить нечего: они могут быть очень понятны для вас. Мимоходом скажу только, что месяц июнь стоил для нас всех 4-х годов: так было тесно и трудно это время, что не только некогда было заниматься посторонними делами, но и существенного исполнить в точности не было никакой возможности. Но вот, по милости Божией, и это трудное время, наконец, миновало.

Как ни спокойно было для меня в академии: но признаюсь вам откровенно, не без сердечного удовольствия расстаюсь со школьной жизнью. Видно, всему свое время под солнцем: время садити и время собирати сажденное; время учиться и время учить. Дела мои окончены все, как нельзя лучше, так, как я не мог и ожидать. А что особенно важно и приятно для меня, так это то, что я не только заслужил доброе расположение моего непосредственного начальства, но и имел счастье обратить на себя внимание высокопреосвященнейшего митрополита – не своими успехами (они очень обыкновенные), а чем-то другим. И вследствие этого мне заранее уже предложено от его высокопреосвященства такое место, о каком ни я, ни кто-либо другой и помыслить не мог. Должность, которая мне предназначается, правда, не прямо ученая, но, тем не менее, требующая для своего исполнения предварительного ученого образования. Что это за должность, об этом до времени я обязан волей начальства никому не открывать. Скажу только, что мне суждено начать службу в первопрестольной нашей столице. Я и сам еще не имею определенного понятия о предназначенной мне должности, и потому не знаю, в состоянии ли буду надлежащим образом проходить ее: но отказываться от предложения столь мудрого и прозорливого архипастыря, каков наш владыка, я почитаю не безопасным. Успокаиваю себя на этот раз той мыслью, что воля начальства есть воля Божия. Итак, да будет надо мной воля Божия!

Что касается до моего путешествия, я весьма желал бы начать его посещением вашего гостеприимного дома: но опасаюсь оскорбить и других отказом в удовлетворении подобного вашему желанию.

Так недавно писал мне письмо о. протоиерей Юрьевский, в котором убедительнейшим образом просит меня в свой дом. Итак, простите меня Бога ради, если я на сей раз не исполню вашего желания, в искренности которого я совершенно уверен. Выехать из лавры я намеревался было сегодня (3 июля): но о. ректор убедил меня остаться еще на несколько дней. О вступлении в упомянутую должность мне решительно ничего не известно: но, во всяком случае, должен теперь расстроиться заранее составленный мной план путешествия: я не только должен буду отказаться от свидания с некоторыми знакомыми, но и время посещения ближайших родных нужно будет значительно сократить.

За сим с чувством глубокой признательности за ваше приношение и с искренней к вам любовью честь имею пребыть окончивший курс Моск. духовн. академии (будущий магистр) иеромонах Савва.

Любезнейшей супруге вашей и всему семейству – мое усерднейшее почитание.

P.S. Сейчас узнал я, что на окончательной конференции под председательством высокопр. митрополита, я утвержден под 10 №, – Григорий Петрович¹³⁷ под 4. Из Владимирских еще двое¹³⁸ в первом разряде, и один¹³⁹ во втором».

4 числа писал я в Иваново к родным:

«С любовью спешу известить вас о моих настоящих обстоятельствах!.. Благодарение Господу, я достиг, наконец, цели моих стремлений. Четырехлетние труды мои увенчались счастливым успехом. Все дела мои окончены как нельзя лучше. Остается теперь насладиться приятным отдохновением среди родных и знакомых. На сих днях я намерен отправиться в путь. Как ни сильно ваше желание видеться со мной, сколько можно скорее: но прошу не посетовать на меня, если я несколько замедлю своим к вам приездом. Мне и самому хотелось бы поспешить к вам: но по некоторым обстоятельствам я нахожу нужным начать именно с Мурома: потому что, в противном случае, если, то есть, я начну с вас, может случиться так, что мне и не удастся быть в Муроме: а это будет противно и моему собственному желанию, и желанию тамошних моих родных. Но вас я ни в каком случае не захочу оставить без посещения. Для вас в настоящем случае разность только та, что я заставлю вас несколько долее, нежели как хотелось бы вам, ждать себя. Но, согласитесь сами, чем продолжительнее ожидание, тем приятнее будет свидание. Впрочем, сколько будет зависеть от меня, я постараюсь совершить путь до Мурома и обратно до Иванова с возможной скоростью, как ни много предстоит мне на этом расстоянии перепутий. Итак, будьте великодушны и не прогневайтесь Бога ради на меня, если отказываюсь на сей раз удовлетворить вашему желанию, в искренности которого я отнюдь не сомневаюсь. Если Богу будет угодно, то увидимся и утешимся взаимным свиданием.

Относительно будущей моей судьбы я имею теперь довольно уже определенное указание. По личному ко мне вниманию и благоволению высокопр. митрополита, мне назначается должность в самой Москве, под непосредственным надзором и руководством его высокопреосвященства. Где именно и какая это должность, узнаете от меня при личном свидании».

На другой день праздника преп. Сергия, 6 ч., я отправился в путь вместе с тремя товарищами-земляками, Быстрицким, Взоровым и Остроумовым. Путь наш лежал через города Александров и Юрьев. В Александрове мы посетили достопочтенного настоятеля собора, протоиерея Иак. В. Миловского¹⁴⁰. Как воспитанник Московской академии, он принял нас очень ласково и радушно. В Юрьеве я ночевал у своего родственника протоиерея А.И. Соловьева. Во Владимире мы все вместе представлялись новому архипастырю, преосв. Иустину. Он принял в зале у порога довольно сухо и когда я, на его вопрос о моем назначении, сообщил ему, что я представлен на должность Синодального ризничего в Москву, он выразил какую-то двусмысленную мину. Тем и окончилось наше коллективное представление его преосвященству.

Из Владимира мы все разошлись по разным сторонам. Я отправился в Муром.

В Муроме все: и родные, и знакомые встретили меня с радостью. По приглашению, протоиерея Троепольского, я служил в соборе, и за это, по его же распоряжению, получил от соборного старосты, купца Зворыкина, полуимпериал.

Из Мурома, через село Фоминку, где провел сутки у священника О. П. Обтемперанского, я прибыл в г. Вязники. Здесь на короткое также время остановился у своего школьного товарища и друга, священника В. П. Богородского: он принял меня с восторгом, и разговорам нашим не было конца.

Из Вязников, через село Пантелеево, где посетил родственника своего дьякона Мануила Петровича, приехал в село Хотимль, где встретил меня радушный прием двоюродного зятя Ив. Николаевича и сестры Марьи Петровны Успенских. У них пробыл я дня два или три.

27 июля приехал в Шую и остановился в доме соборного протоиерея и смотрителя училищ В.Я. Цветкова. 28 ч. в Шуйском соборе праздник в честь Шуйской-Смоленской иконы Божией Матери и торжественный крестный ход вокруг всего города. После хода я приглашен был, вместе с духовенством, на завтрак в дом купца Корнилова. Здесь встретился неожиданно со старым знакомым помещиком, С.А. Лазаревым-Станищевым, у которого я учил детей. Он был на этот раз уездным исправником. Когда я был в Шуе, я не забыл посетить свою добрую и благодетельную хозяйку, у которой я некогда квартировал, Александру Ивановну Болотову. Почтенная старушка весьма обрадовалась моему посещению и, прощаясь со мной, положила мне в руку золотой полуимпериал, промолвив: «помолися, батюшка, обо мне». Как ни отказывался я от принятия этого дара, но должен был исполнить волю благочестивой старицы. Имя рабы Божией Александры, вместе с полуимпериалом, до сих пор сохраняется в моей памяти.

29 ч. после обеда приехал я на свою родину, в село Горицы, и остановился в доме о. Василия Сапоровского. Он принял меня с родственной любовью.

Из Гориц, через Кохму, где на короткое время виделся с сестрой Анной Михайловной и ее семейством, я поспешил в Иваново, где с нетерпением ожидали меня родные.

В Иванове пробыл я до 4 августа, и оттуда отправился в Ростов, куда прибыл 5 числа и остановился в Яковлевском монастыре, где настоятельствовал тогда бывший ректор Владим. семинарии о. архим. Поликарп. Он принял меня как родного.

В ночь на 6-е число прибыли в Ростов великие князья Николай и Михаил Николаевичи, путешествовавшие в это время по России. После Литургии, которая в этот день, по случаю двунадесятого праздника Преображения Господня, совершалась с особенной торжественностью, их Высочества посетили монастырь и затем удостоили своим посещением покои настоятеля. Старец архимандрит был вне себя от радости и чашки, из которых высокие гости пили чаи, сохранил как драгоценные памятники.

Спасо-Яковлевский Ростовский монастырь расположен на берегу большого озера Неро, в котором мне едва не пришлось погибнуть: и вот по какому случаю.

В монастыре встретил меня товарищ по академии Василий Никольский, сын священника села Поречья, расположенного на противоположном от монастыря берегу озера Неро. Он убедил меня посетить дом его родителя; я не мог отказать в просьбе товарищу, согласился. Путь наш лежал через озеро, и мы отправились в небольшой лодочке, присланной отцом Никольского с крестьянином. Едва сели мы в лодку и отчалили от берега, как поднялся ветер, сначала тихий, а потом, по мере удаления нашего от берега, становился сильнее и сильнее; но пока было мелко, лодка шла довольно спокойно, а когда достигли мы середины озера, где глубина была очень значительная, лодка едва не опрокидывалась на каждом шагу, и я почти отчаивался в жизни. К счастью, с нами сел в лодку какой-то отставной солдат, и он помогал лодочнику удерживать в равновесии ладью. Когда миновали мы глубину, стал утихать и ветер, и вторую половину пути, при ясной погоде и совершенной тишине в воздухе, мы совершили уже очень благополучно. Таким образом, еще раз Провидение Божие явило надо мной спасающую десницу.

Переночевавши в Поречье, я на другой день отправился далее и к вечеру приехал в Переславль, где принял меня очень радушно Никитский о. архим. Нифонт. Пробыв в Переславле дня два, я возвратился в академию 10 числа вечером и на следующий же день должен был поспешить в Москву. Здесь мне о. ректором назначено было временное помещение в его Заиконоспасском монастыре. Более двух недель пришлось мне ожидать своего назначения.

По приезде в Москву, я немедленно явился на Троицкое подворье, к преосвящ. митрополиту, но не был принят им; явился и в другой раз, но также безуспешно. Наконец мне назначено было явиться на подворье 19 числа после обеда. Являюсь. Владыка на первый раз принял меня очень милостиво; посадил и несколько минут разговаривал со мной, но о чем была речь, не помню. Но так как в это время еще не было из Св. Синода указа о моем определении на должность, то владыка отпустил меня и велел ожидать указа. Но чтобы мне не было скучно без дела, он через несколько дней позвал меня к себе и, дав мне список очень пространного письма на латинском языке, поручил перевести его на русский язык.

Подлинное письмо писано было в 1847 г. на имя обер-священника армии и флотов, протопресвитера Василия Ивановича. Кутневича известным дьяконом англиканской церкви Вильямом Палмером¹⁴¹ из Шотландско-Британского города Перта. В письме этом Палмер сначала признается, что он, со вниманием прочитав подаренную ему ректором Московской дух. академии архим. Филаретом книгу Адама Зорникава об исхождении Св. Духа, совершенно уклонился от мнения и слововыражения латинян и всем сердцем прилепился к православному мнению восточных. Затем пространно излагает и критически разбирает те доводы, на основании которых он держался учения латинян относительно исхождения Св. Духа «и от Сына». В заключение, поручая о. Кутневичу засвидетельствовать почтение преосвященным: митрополиту Московскому Филарету, епископам Томскому Афанасию (бывшему ректору С.-Петербургской семинарии) и Рижскому Филарету, а также священнику Исаакиевского собора Александру Стратилатову, просит разослать им списки с этого письма.

У меня сохранился черновой перевод этого замечательного письма.

23 числа писал я к родным в Иваново:

«Всем вам приношу мою усерднейшую благодарность за ваше щедрое и радушное угощение. Только жалею, от души жалею, что кратким пребыванием у вас не вполне удовлетворил вашему родственному чувству. Теперь оказалось, что я напрасно спешил от вас; можно было бы пробыть у вас и еще сутки другие-третьи. Впрочем, кто же знал, что так случится? А случилось со мной вот что. Пробыв в Ростове двое суток и столько же в Переславле, 10 числа вечером я приехал в лавру. Едва лишь успел появиться в академии, как слышу от о. инспектора приказание на другой же день отправляться в Москву. Как не неприятна была эта весть, особенно потому, что после продолжительного путешествия я ощущал крайнюю потребность в отдохновении: но делать нечего – надобно было повиноваться воле начальства. Отправляюсь на другой день утром в Москву: вечером я был уже там. Являюсь к о. ректору: но узнаю от него, что хотя представление обо мне и сделано в Св. Синод, но разрешения оттуда еще нет. Затем нужно было мне явиться к митрополиту, чтобы узнать его волю в рассуждении того, где мне ждать своего назначения: здесь ли (в Москве), или прикажет возвратиться в лавру: но в продолжение целой недели не было удобного времени, когда бы я мог явиться к нему. Только уже, наконец, 19 числа имел я счастье представиться его высокопреосвященству. Владыка принял меня очень милостиво, удостоил даже сесть в кресла. После вопросов: где я живу и спокойно ли мне жить? Приказал мне оставаться в Москве, в той надежде, что скоро уже должно последовать из Св. Синода разрешение на его представление в рассуждении меня. Итак, я теперь нахожусь только еще в чаянии будущих благ. Скоро ли исполнятся мои ожидания, Бог весть. Но жить в Москве без дела, а особенно без денег, довольно скучно. К счастью, я еще пользуюсь, по милости о. ректора, готовой квартирой и трапезой: а потому, если и приходится тратить свои деньги, то большей частью только на разъезды. Впрочем, и на этот предмет немало потребно денег: по Москве нашему брату-монаху, особенно в настоящее время, без извозчика почти шагу сделать нельзя. Но – Бог милостив, авось, либо все эти проторы и убытки со временем вознаградятся...

В чем же, спросите вы, провожу я теперь время? В праздничные дни занимаюсь служением; затем, пока свободно, осматриваю достопамятности столицы; присутствую, в качестве постороннего зрителя, при церковных церемониях. Так, 15-го, в день Успения Б. Матери, и 22-го, в день коронации, я видел то, чего еще никогда не видел. В эти два дня я имел удовольствие видеть и все знатнейшее духовенство Москвы, и весь генералитет столицы, во всем его блеске. Далее, изредка посещаю своих знакомых; все же остальное время посвящаю, по обычаю, на чтение книг. Вот и все, что на первый раз я мог сообщить вам о себе из столицы.

От всей души желаю вам семейного мира и всякого благополучия».

28 ч. писал я в Абакумово священнику М.Д. Граменицкому:

«Теперь уже безопасно могу открыть вам тайну относительно моего назначения, хотя отчасти она вам может быть уже известна. По воле высокопр. митрополита, мне предстоит должность Синодального ризничего. Может представиться, как и действительно многим представлялось с первого взгляда, что эта должность не соответствует моему академическому воспитанию. Но на поверку оказывается, что эта должность не только не унизительна для кончившего лишь курс воспитанника академии, но еще слишком высока. Все, кои имеют о ней надлежащее понятие, почитают меня большим счастливцем. Были опыты, что на эту должность поступали из инспекторов семинарии: так выгодна и почетна эта должность. О выгодах предстоящей мне должности определенных сведений еще не имею, слышал только, что одного жалованья будет около трех тысяч (ассигнац.). Что же касается до ее значительности: то известно, что звание Синодального ризничего выше игуменства и обыкновенного протоиерейства. В церковных церемониях ризничий, как сказывали мне, занимает после архимандритов и протопресвитера Успенского собора первое место. Обязанность синодального ризничего, прежде всего, состоит в хранении древней Патриаршей ризницы, в которой заключаются бесценные сокровища и множество священных предметов, и известной Синодальной библиотеки, состоящей из древних славянских и греческих рукописей. Далее, в заведовании ризничего состоит церковь двунадесяти Апостолов, где он настоятелем. От него, наконец, зависит в нравственно-учебном отношении хор синодальных певчих. Жительство имеет в самой синодальной палате – подле Успенского собора.

Вот уже более двух недель я живу в Москве: но до сих пор нет еще утверждения из Св. Синода на представление высокопр. митрополита в рассуждении меня. Впрочем, владыка уверил меня, что оно скоро должно быть. Без дела я начал уже было скучать в Москве: но преосв. митрополит, спасибо, избавил меня от этой скуки, – дал мне перевести с латинского письмо одного английского богослова. Это дело займет меня, по крайней мере, дней пять; а между тем придет из Синода разрешение: вот и прекрасно.

Я писал к вам, что во время вакации отправлюсь путешествовать. И действительно, совершил порядочное путешествие: объехал почти всю Владимирскую епархию; виделся со всеми родными и знакомыми, исключая вас. Был в родном Муроме. Там приняли и проводили меня так, как я не мог и вообразить. Оттуда через вашу родину проехал в Вязники к Василию Павл. Богородскому. Он живет довольно светло: но не хвалится большим избытком. Затем, объехав всех родных своих, на обратном пути в лавру, был я в Ростове у о. Поликарпа. Он принял меня по родному. Отсюда по пути был в Переславле. Видите, какой круг описал я в течение пяти недель. Судя по радушию, с каким везде принимали меня, мне следовало бы проездить, по крайней мере, два месяца. Я так и думал было сделать: но раннее назначение меня на должность расстроило мой план. А между тем оказалось, что я спешил напрасно. Вместо того чтобы скучать от праздности в Москве, гораздо лучше было бы это время провести среди родных и старинных знакомых. Впрочем, и здесь завелось у меня довольно уже знакомых, которых изредка я и посещаю...

Временное помещение я имею теперь в Заиконоспасском монастыре. Столом пользуюсь также монастырским; даже и освещение готовое; спасибо о. ректору!

Вот и все, что на первый раз я могу сообщить вам из столицы. Прощайте. Уверен, что вы не только по-прежнему будете навещать меня своими письмами, но когда-нибудь посетите мою келью своей персональностью.

Остаюсь с искренней любовью и преданностью к вам», и проч.

Наконец получен был указ Св. Синода об утверждении меня в должности Синодального ризничего. Об этом прежде всех известил меня о. ректор Вифанской семинарии и вместе настоятель Московского Златоустова монастыря, архимандрит Леонид, находившийся в это время в Москве. 30 ч., в день тезоименитства Государя Наследника, Александра Николаевича, он служил с преосв. митрополитом в Успенском соборе и после молебна был, вместе с другими, на закуске у владыка в его Чудовских покоях. Здесь он слышал разговор прокурора Синодальной конторы с владыкой о получении Синодального указа и, возвратившись в свой монастырь, тотчас же написал мне:

«Возлюбленнейший отец Савва!

Только что узнал я об окончании вашего дела, как и спешу поздравить вас. При мне, в Чудове, прокурор докладывал его высокопреосвященству, что утверждение вас в новой должности получено, и владыка тут же поручил быть посредником при присяге отцу протопресвитеру. Дай Бог, чтобы вам полюбилась должность и вы ей полюбились. До свидания. А. Леонид».

С этой краткой записки начались и, в продолжение 26 лет, непрерывно продолжались наши взаимные письменные сношения с о. Леонидом.

Изложу здесь в коротких словах некоторые предварительные сведения об этой замечательной личности.

О. Леонид, в мире Лев Васильевич Краснопевков, родился 16 февраля 1817 г. в Петербурге. Отец его Василий Васильевич Краснопевков занимал должность товарища герольдмейстера. После первоначального образования сначала в английском, потом французском пансионе Краснопевков в августе 1829 г. поступил в Горный кадетский корпус (ныне институт корпуса горных инженеров). В 1832 году он оставил Горный корпус и после домашнего приготовления поступил в Балтийский флот. В 1836 г. познакомился с настоятелем Сергиевской пустыни близ С.-Петербурга, архим. Игнатием Брянчаниновым и вскоре затем – со знаменитым алтайским миссионером архимандритом Макарием: те утвердили в нем расположение к монашеской жизни, которое он питал с юных лет. В марте 1837 г. Л.В. Краснопевков, флотский уже офицер, представился на Троицком Петербургском подворье Московскому митрополиту Филарету, присутствовавшему тогда в Св. Синоде и просил у мудрого святителя советов и наставлений относительно вступления в духовную академию, о чем первоначальную мысль получил он от архим. Макария. С благословения владыки Филарета, Краснопевков поступил в 1838 г. в число студентов С.-Петербургской дух. академии. В 1839 г., по смерти родителя, он решился перейти, для продолжения учения, в Московскую дух. академию, где в 1842 г. и окончил курс со степенью магистра. В том же году назначен был в Вифанскую семинарию преподавателем гражданской истории. В сентябре 1845 г. он принял в Троицкой Сергиевой лавре монашество с именем: Леонид.

Вступив в сентябре 1846 г. в академию, я тогда же в первый раз встретился с о. Леонидом в квартире Вифанского наставника Я.И. Владыкина. Затем я долго не видел его. В апреле 1848 г. иеромонах Леонид переведен был в нашу академию на должность бакалавра по классу Патристики. Теперь я стал нередко встречаться с ним по праздникам в церкви, при богослужениях, а с переходом на старший курс сделался слушателем его лекций. Кроме кельи, куда я, по своей обязанности, приходил к нему накануне каждого праздника и воскресного дня для приглашения к участию в богослужении, и церкви, я нередко виделся с о. Леонидом в академической библиотеке, куда он по своей обязанности помощника библиотекаря ходил почти ежедневно, для выдачи книг студентам и куда я также нередко приходил за получением нужных для меня книг. В конце 1849 г. о. Леонид определен был ректором в Вифанскую семинарию с возведением в сан архимандрита и с назначением в настоятеля Московского Златоустова монастыря. Пока я оставался еще в академии, я раза два или три посещал о. Леонида в Вифании, и он каждый раз принимал меня очень благосклонно, а когда я, по окончании курса, приехал в Москву на должность Синодального ризничего, он встретил меня как родного, о чем ясно свидетельствует вышеизложенная его ко мне записка. Я душевно был рад, что Господь послал мне такого доброго и любезного знакомца, в котором я потом нашел искреннего друга¹⁴².

31 августа мне велено было к 9 часам утра явиться на Троицкое подворье. Приезжаю. Меня ввели в залу. Владыка отправлялся в Данилов монастырь на служение. Выходя из внутренних покоев, он держал большой запечатанный пакет. Отдавая мне его, он сказал: «иди теперь же в Синодальную контору и пакет отдай прокурору, а он распорядится приведением тебя к присяге на службу». Являюсь в контору и отдаю пакет прокурору Алексею Александровичу Лопухину. Тут же был и протопресвитер Успенского собора Василий Иванович Заболотский-Платонов, член Синодальной конторы. Он и привел меня в присутствии конторы к присяге.

С 1 сентября я вступил в новую, необычайную для меня должность и приступил к принятию по описи и каталогу от прежнего ризничего, теперь уже Серпуховского архим. Евстафия, древних ризничных вещей и рукописей Синодальной библиотеки. Сдача и прием продолжались более 2-х месяцев. Между тем я продолжал жить в Заиконоспасском монастыре и между делом занимался перепиской с родными и друзьями.

В день моего вступления в должность ризничего писал мне из академии товарищ и друг мой, юный иеромонах Игнатий (Рождественский):

«За письма благодарю вас усердно. Как я рад, что Бог приводит мне жить с вами в одном городе, как прежде в академии жили мы вместе в одной комнате! Приятно нам будет часто бывать друг у друга, а мне неопытному и полезно будет по временам пользоваться вашими опытными советами. Действительно, меня назначают на инспекторское место в Московскую семинарию. Назначение сделано еще 22 числа, и 23 мне сказал о. ректор. 25 ч. хотели было посылать на утверждение в Св. Синод; но когда оказалось, что рассуждения, писанные по предмету Никиты Петровича¹⁴³, находятся в Москве вместе и с самим Никитой Петровичем: то отправили к Никите Петровичу письмо, чтобы он в скорейшем времени приезжал в академию и вместе с сочинениями. Он приехал 27 числа, но рассуждение Василия Федоровича¹⁴⁴ не было прочитано; потому что автор был в лавре, а рецензент в Москве. Кроме того, было послано от о. ректора к владыке письмо касательно здешних бакалаврских мест: Василия Ивановича¹⁴⁵ хотели назначить на математику, но ему очень не хотелось; потому что пришлось бы ехать в Петербургскую академию. Духовно-учебное управление, по всей вероятности, переведет на место Платона Ивановича¹⁴⁶ – из Петербургской академии Бакалавра г. Сергиевского¹⁴⁷, а назначенного в здешней конференции на математику препроводить в Петербург. Для разрешения сих недоумений о. ректор решился писать нарочно к владыке. Все это значительно задержало как отправление назначения в Петербург, так и обнародование его через правление. Это послужило причиной к тому, что я до сих пор еще не писал к вам.

О. Феодор¹⁴⁸ посылает вам свое усердное почтение. Мы оба теперь чувствуем нужду в вас, потому что он путается в ризах, а я путаюсь в выборе облачений, подходящих под его рост. Эти строки велел мне написать о. Феодор. На мне теперь лежит ваша должность, но признаюсь, я еще не совсем привык к ней. И не только о. Феодор, но и вообще академия посылает вам поклон.

Думал я, что, по крайней мере, в нынешнюю почту – 1 сентября, сдадут в правление назначение и пошлют в Св. Синод, но оно отложено до следующей почты. Поэтому я еще ныне не могу удовлетворить вашему желанию; и о назначении постараюсь известить в свое время. Сюда хотели вызвать на бакалаврское место г. Сперанского¹⁴⁹; но ему не хочется уезжать из Москвы.

А я живу теперь пока один в ожидании о. Порфирия¹⁵⁰. Желаю вам скорейшего вступления в должность».

3 сентября писал мне из Владимира товарищ и совоспитанник мой по Владимирской бурсе, иеромонах архиерейского дома Иларион (в миру Ив. Никан. Сиротинский):

«Возлюбленнейший собрат, высокопреподобный о. Савва! Есть и будет!

Вчерашний день (2 сент.) по получении от почтальона письма, я, всматриваясь в почерк, но, распечатывая, узнал, что это от незабвенного моего Саввы. И, в самом деле, не обманулся. Распечатываю. Слежу строки бегом и чувствую что-то возмущающее.

Рад, очень рад служить вам, но только не знаю, как мне Господь поможет. Охотники, быть может, найдутся, но с моей стороны затруднительность есть та, чтобы впоследствии, вместо дружбы, не возникла среди нас и вражда. Отчего так? Причина естественная.

Ныне, кого-либо я рекомендую с хорошей стороны, чего, разумеется, он и стоит, а завтра, он же, но не тот же. Мало ли преткновений? А преимущественно, как попадешь из грязи в столицу, то тогда вы и скажете: «ну, отрекомендовал же».

Между прочим, я для вас готов стараться до последней капли крови.

Да смею открыть свои мысли (вследствие первого возмущающего моего помысла: жизнь хорошая, доходы обширные). Вы, полагая на меня труд отыскать вам сослуживца, вы не предполагаете ли, что и сам я не вздумаю ли? Отчего не так. Очень успокоительно – быть при истинно любящем!

Но исповедаюсь, как отцу и другу, я, исполняя дружбу, неотъемлемо должен нарушить свою клятву пред Богом. Где тогда будет обет монашества, когда я сам себе ищу жизни лучшей? Твори волю Свою, Господи! Я должен жить в сем месте до тех пор, когда скажут: «ступай, ты здесь не нужен», и тогда должен повиноваться и идти, куда назначат. Вот чувства мои, но не мои!

О вас же молю Господа, Он единый наш Упокоитель да обновит силы ваши и да оградит сердце ваше от всех сокровищ. Прошу, не отриньте и моей просьбы. Помолитесь и обо мне темном и да не речет враг: укрепихся на него.

Признаюсь, мне от души желательно иметь с вами перепись».

О. Иларион не бойких дарований и не высокого образования (он окончил курс семинарии во втором разряде), но добрых нравственных качеств, и из него вышел, как увидим далее, примерный монах.

12 чис. я командирован был конторой Св. Синода в Московскую складочную таможню, для нахождения при досмотре привезенных из Иерусалима для князя Хилкова перламутровых и гипсовых образов и для определения по правилам цензуры, могут ли сии предметы быть пропущены беспрепятственно. Так как эти предметы привезены были из заграницы для домашнего употребления, а не продажи, то я, по наставлению митрополита, должен был посмотреть на них не слишком строго. Посему образа, на основании моего снисходительного отзыва, выданы были князю без замедления.

15 ч. вторично писал мне из академии о. Игнатий:

«Поздравляю вас с прекрасной должностью, и если до сих пор не поздравлял, то думаю, по братской любви, извините меня тем обстоятельством, что я поджидал назначения, чтобы исполнить вашу просьбу. Назначение только еще нынешний день посылают в Св. Синод. Да кстати, позвольте вас поздравить и с наступающим днем вашего ангела; может быть, и не удастся мне написать к вам к 1-му числу октября, опять в надежде, что братская любовь будет снисходительна к такой бесцеремонности, и тем более, что месяца через три, Бог даст, возможность частого свидания и частых бесед вознаградит все недостатки по письменной части.

Как я рад, что к таким искренним поздравлениям могу я присоединить такую радостную весть, что все три инока, имеющие одного восприемного отца, жившие в одной келье, все остаются в одной и той же епархии. Отца Порфирия назначают в Вифанскую семинарию на словесность на место Кедрского, который переводится на этот же предмет в Московскую семинарию; и меня также на словесность назначают. Чтобы о. Порфирий и Св. Синодом был назначен на это место, о. ректор думает писать особенное письмо к Карасевскому¹⁵¹. Да и в самом назначении прибавлено, что он нужен в последствии для занятия высшей должности, для которой требуется лицо монашествующее. Его готовят на место Вифанского инспектора; о. Нафанаил, вероятно, недолго будет на этом месте.

Быстрицкий – помощником ректора во Владимире. Я, Беневоленский – на Библейскую историю в Вологду (он и теперь еще здесь живет на кондиции). Взоров – ректором Харьковских училищ. Тамошний преосв. Филарет¹⁵² просил здешнюю академию дать на это место человека благонадежного. Сначала думали назначить о. Порфирия, потом Евдокимова¹⁵³, но о. ректор воспротивился сильно предложению касательно Евдокимова, опасаясь, чтобы его там не постригли в монашество. Во время вакации он здесь очень придерживался прежних своих обычаев, так что его несколько раз просили уехать из академии. Таким родом, вместо Евдокимова о. ректор предложил Взорова.

В академии бакалаврами назначаются: Смирнов¹⁵⁴ – на Библейскую историю; Лебедев¹⁵⁵ – на логику; Сергиевский¹⁵⁶ бакалавр Петербургской академии, наш товарищ по семинарии, переводится сюда на место Платона Иваныча¹⁵⁷.

Смотрителем Ярославских духовн. училищ – Воздвиженский, a Барский – прежний смотритель, переводится в Ярославскую семинарию. Во Владимир на философию – Терновский. В Калугу на гражданскую историю – Холминский. В Кострому на словесность – Виноградов, а на математику – Любославский¹⁵⁸. В Вологду на словесность – А. Попов¹⁵⁹.

О. Порфирий приехал 7 числа, поздравляет вас и посылает вам поклон. Нам о. ректор поручил заниматься греческим переводом одной с большим трудом разбираемой рукописи о монашеских уставах Афонской горы. Рукопись привезена Муравьевым и в академию прислана от владыки. О. Феодор и прочие вам кланяются.

Прошу ваших молитв обо мне, грешном и преданном вам от всего сердца, иеромонахе Игнатие.

P.S. О. ректор говорил как-то о вашей прекрасной должности со мной и в письме к вам велел писать: высшему всех игуменов – Синодальному ризничему.

Слышали ли вы, что г. Вишняков вступает в брак с дочерью Сретенского протоиерея от Спаса на Сретенке?»

16 ч. вечером получил я от Вифанского ректора о. архим. Леонида, приехавшего по монастырским делам в Москву, записку следующего содержания:

«Приезжий из Вифании честь имеет известить высокопреподобнейшего отца Синодального ризничего, что он (приезжий) останется сегодня дома безвыходно, не говоря, разумеется, о чрезвычайных обстоятельствах».

17 ч. получил я письмо от Абакумовского друга о. Михаила Граменицкого. Он писал от 9–16 числа:

«Прошедшего августа 30 дня, к несказанному моему удовольствию, получил я от Липнинского крестьянина дражайшее письмо ваше. Искренне благодарю вас за память вашу и расположение. Наконец и ваша участь устроилась. Радуюсь, что Господь приводит вас первый шаг служения общественного, после трудов учебных, сделать на видном и славном месте.

Дай Бог начать вам свое служение благополучно и продолжать с успехом во славу Божию и пользу общественную. Осмеливаюсь льстить себя надеждой, что при вашем руководстве, при случае, удастся мне увидать такие вещи, которых видеть без случая, конечно, я бы не сподобился во всю жизнь. Пора вам, любезнейший, после тяжких переворотов жизни, после трудов умственных, пора насладиться спокойствием. Вот Провидение Божие, испытав ваше терпение, и приводит вас, наконец, к мирной пристани и отселе, при вашей честной жизни и внимательности к возлагаемым обязанностям конечно, поведет вас от силы в силу, от славы в славу. Изволили писать, что осчастливили своим посещением в вакациальное время всех своих родных и знакомых. На этот раз я всех несчастнее. Верно, погост наш слишком вам наскучил? Верно, что-нибудь имеете в ваших мыслях о нас неприятное? Это дело ваше: но мы все желали бы вас видеть как ближайшего родного, насладиться вашей беседой, как умнейшего и добродетельного человека. Теперь Бог знает, будет ли вам время и случай удостоить нас посещения... Думаю, что в Муроме было очень чувствительно и для вашего сердца... А как, чай, отрадно было посмотреть на вас родным вашим?! Конечно, при таких обстоятельствах много различных чувств и мыслей может взойти в голову.

Новый архипастырь наши пределы еще не посещал; говорят, что достается от него нашему брату: но где гроза, тут и милость. Не пожалует ли к нам по осени? О, если бы Господь сподобил принять и отправить его по-хорошему!»

На письмо это отвечал я 26 числа, и вот что, между прочим, писал своему другу:

«В должность введен я 4 сентября: но до сих пор не переселился еще в свою квартиру, и не переселюсь, кажется, до тех пор, пока предместник не передаст мне всего, подлежащего моему заведованию; а эта сдача продолжится еще месяц, если не более. Так много возлагается на мои слабые рамена! В ризнице, до которой теперь доходит у нас очередь, заключается не на один миллион рублей. Сердце замирает при взгляде на сокровища, которые мне нужно будет хранить. Здесь же хранится св. миро, которое идет отсюда через руки ризничего во все епархии, исключая Киевскую. Стоит взглянуть на серебряные котлы, в коих варится, и на сосуды, в коих хранится это св. миро.

Приезжайте скорее в Москву: с любовью открою вам святыню и все сокровища, поступающие теперь в мое непосредственное заведование.

Напрасно вы просите меня не забывать, при высоком титле, прежнего к вам расположения. И без вашей просьбы я останусь в отношении к вам таким же, каким был и прежде. Перемена внешнего положения не должна изменять наших внутренних взаимных отношений».

Имея нужду в иеромонахе для Синодальной 12 Апостолов церкви, где я, с назначением на должность ризничего, был настоятелем, я обращался еще в августе месяце к помянутому выше товарищу своему по семинарии, иеромонаху Владимирского архиерейского дома Илариону с просьбой отрекомендовать мне кого-нибудь из известных ему иеромонахов на означенное место. Сначала он затруднился исполнением моего поручения, о чем и сообщал мне в письме от 3 сентября, а теперь, 7 октября, пишет:

«От всей души и от всего сердца сообщаю вам, как истинному своему другу, сослуживец для вас находится, из числа наших сослуживцев! Был некто в селе Липне о. Ефим, а ныне Ефрем, которого, вероятно, и вы знаете. Он, по сдаче своего места, 7-мь лет был в Введенской Островской пустыне, а нынешним летом угодно было нашему преосвященнейшему его вызвать в свой дом – к нам в сослуживца.

Качества его я вполне не могу и описать. Человек и маститый старец с достоинствами души!

Года же его, хотя и не малые, но крепость сил имеет. Дай Бог такую легкость хоть и молодому, расторопен.

Преподобнейший отец! Если угодно, не опускайте сего почтенного старца. Он, к достоинству его, из кончивших курс и лет 20 был благочинным, и при сем, если вы решаетесь на принятие, о чем нам и сообщите и научите, как нужно в сем деле поступить!»

Когда я доложил об этом преосв. митрополиту, владыка, узнав, что рекомендуемый мне иеромонах принадлежит к числу братства архиерейского дома, не советовал мне принимать его, чтобы не огорчить преосвященного Владимирского. В этом смысле я и отвечал 25 ноября о. Илариону на его письмо.

10 октября получено было мной письмо из Мурома от родных Царевских. Вот что они писали мне от 7 числа:

«С чего начнем писать вам? Изъявлять ли сперва радость свою, что Бог устроил судьбу вашу так хорошо? Благодарить ли вас за то, что вы так скоро, так неожиданно, при первом своем письме с нового своего места оказали уже нам благодеяние!

Благодарим, благодарим Господа за то, что Он поставил вас на таком месте, где вы успели уже доказать свое доброе сердце новым благодеянием. Да ниспослет вам Господь силы к прохождению новой должности, да продлит жизнь вашу, и мы увидим, что Отец небесный не до конца прогневался на нас!

Примите хотя позднее поздравление с днем вашего ангела. Опоздать письмом – наше дело; но будьте уверены, что в самый день вашего тезоименитства, мы не пропустили молить Бога о ниспослании вам благ, и ангела вашего о сохранении вас. Прощайте!»

17 ч. получил я письмо от своего нового друга, Гр. П. Быстрицкого. Он писал со своей родины, из погоста Быстриц, Гороховского уезда:

«Любезнейший и глубокоуважаемый друг, отец Савва!

Письмо ваше получил. С нетерпением я ждал. Мне хотелось узнать о назначении академическом, а главное о вас самих, порешилось ли ваше тогда нерешенное дело. И вот, наконец, я узнал. Приветствую вас с новым званием, с новой должностью. Радуюсь, что начало вашей новой жизни хорошо, и вы начали ее со спокойным, приятным, веселым расположением духа (это видел я из тона письма). Счастливое предзнаменование для будущего! Моя участь доколе еще не решена; а думаю, уже скоро решится. Наконец, я свыкаюсь с мыслью о моем служении во Владимире. Мечта и планы, которые долго строились в воображении, видно, не увидят действительности. Теперь же это предчувствую. Но это предчувствие уже переношу спокойно; пусть будет, что будет. Что будет, то дастся от руки Провидения. Долг мудрого – и в немногом находить многое, чтобы быть счастливым и благодарить Промысл.

Вот уж октябрь, я думаю, уже менее месяца до поступления на должность. Пора бы уж. Впрочем, не думайте, что теперь я очень скучаю. Нет, я чувствую себя хорошо; ни одной тяжелой думы, ни одной заботы, никакой работы для ума, на душе покойно, а подчас и весело. Живу дома, почти никуда не выезжал, только неделю проездил на праздник в Дунилово; недели полторы еще учил детей помещика Шаблыкина, которые теперь в Москве. Эти полторы недели показались мне целым месяцем; дома жить гораздо лучше. Вот как я провожу время: встану поутру не очень рано, и не поздно, что-нибудь почитаю, потом иду прогуляться по горе, или в поле, потом завтрак, или лучше обед. После обеда или делаю что-нибудь в доме, или так сижу, и курю сигару; да, я ныне курю сигары – новое приобретение! Что-нибудь читаю, прогуливаюсь, мечтаю, впрочем, не думайте дурно о моих мечтах; в моем селе, которое походит на пустыню, где только и видишься с природой, худые мечты редко идут в голову. Надобно сказать, что все время проходит для меня даром, и вот почему я желаю скорее на должность. От нечего делать занимаюсь лингвистикой, особенно греческим языком: перевел несколько слов из св. отцов, теперь занимаюсь Одиссеей Гомера. Положил себе непременно в продолжение двух лет изучить греческий, латинский, немецкий, французский и еврейский языки до того, чтобы свободно изъясняться на них. Так и думаю, что вы будете смеяться, прочитав эти строки, и скажете; эх, брат, не мечтай! Но это не мечта. Я буду изучать их по новой методе. Впрочем, я много сказал: свободно изъясняться, по крайней мере, не буду ли в состоянии писать на всех этих языках, как пишу на родном. Знакомясь с Гомером на его диалекте, заглядываю по временам в немецких поэтов, (потому что у меня есть большое собрание мелких немецких стихотворений). Но все это более механические занятия; мысль остается почти без действия; душа не приходит в живое, одушевленное движение. И чувствую вред от этого. За серьезное дело я, кажется, теперь не в состоянии приняться; мысль стала тяжела, неповоротлива, даже язык как-то вял, неспособен для живой речи, как это и вы видите из письма. Сначала было я деятельно принялся за проповедание; всего, кажется, произнес поучений пять; но потом это благое дело расстроилось от независящих от меня обстоятельств, впрочем, я и не решился возобновить его, потому что оно не совсем здорово для моего желудка.

Знаете ли что: не успел я пооглядеться хорошенько, после академич. трудов, и меня уже сватают на место, предлагают невесту. Священническое место, которое мне рекомендуют, действительно выгодно, стоит многих московских мест; священник лично говорил со мной; как видно из разговора, ему сильно хочется иметь меня своим зятем, он убеждал меня, с жаром изображал все выгоды и все счастье, в котором я заживу на его месте. Этот священник – отец Яков Чернышев; это место – Вязниковский собор. Но невыгоды, которые должны решить дело не в пользу нарекающего себя в моего тестя, также значительны: 1) надобно жениться после нового года, таково условие; 2) невесте, как сам уже священник говорит, 20 лет; 3) она не красавица, хоть я ее и не видел. Прошу вас, впрочем, молчать об этом и никому не писать.

От души преданный вам друг Григорий Быстрицкий.

Мои родители свидетельствуют вам преглубокое почтение и от души желают доброго здравия и счастья. Тятиньке очень поправилось ваше письмо. «Смотри, говорит он, Григорий, и ты постарайся написать к о. Савве как можно получше». Но я говорю: ведь о. Савва живет в столице, в Москве, а я в деревне; из деревни поневоле будешь говорить по-деревенски. Так и случилось.

Если буду служить во Владимире, на святки полечу в Москву, в кремль, и к вашей милости. Аминь».

19 ч. писал мне из Абакумова о. Михаил Граменицкий:

«В первых числах настоящего октября имел я счастье получить приятнейшее письмо ваше. От искренности сердца радуюсь счастливому начатку вашего общественного служения, под бдительным руководством мудрого архипастыря; дай Бог вам навсегда пользоваться расположением такого опытного пестуна. Можно надеяться, что ваше усердное и верное служение не ослабит его к вам внимательности. Для вашего братства нужен иеромонах: есть у меня двоюродный дядя, служащий теперь в доме нашего владыки казначеем, он иеродиакон Макарий, жизни честной, вина и сикера не употребляет, по вашему письму я и писал ему, не будет ли его желания быть Синодальным иеромонахом: но вот уже почти три недели известия от него никакого нет; верно, ему не хочется расстаться с дочерьми, из коих одна за девичьим дьяконом Ник. Мих. Доброхотовым, а другая вдова приказничиха с детьми. Мой дьячок просил меня представить для сего его брата Борковской пустыни иеродьякона¹⁶⁰, он вышел из философского класса, хмельного в рот не берет, жизни, как и я знаю, самой скромной и тихой, он еще в молодых летах; если угодно вам будет и если есть возможность ему быть вашим иеромонахом, то он поставит это для себя выше всякого счастья.

Около Покрова ждали мы к себе в село преосвященнейшего, который обещался быть в городе Покрове и в Введенской пустыни; трое суток исправник дожидался его на станции, а мой Силыч три дня смотрел с колокольни, но все тщетно. Преосвященнейший отложил свою поездку до мая месяца.

Мои домашние свидетельствуют вам усерднейшее почтение».

19 числа получил я письмо из академии от товарища своего, юного инока о. Порфирия:

«Добрейший и любезнейший о. Савва!

Усерднейше благодарю вас за угощение. О том, что вы доселе живете в Заиконоспасском монастыре, о. ректору я сказал, и он ничего не заметил на это. Сам он обещается в монастырь позднее 24 октября: «мне нужно побывать там», сказал он мне, «когда кончатся уже совсем работы, а праздник проведут и без меня». В академии нового ничего, кроме того, что явился из С.-Петербурга новый бакалавр¹⁶¹ и первой лекцией весьма увлек младших студентов.

Всеусердно желаю вам здравия и всех возможных благ, и прошу вас не забывать меня в своих молитвах».

23 ч., в день 59-й годовщины своей жизни, писал мне из Мурома уездный стряпчий А.А. Горицкий:

«Я получил почтенное писание ваше от 20 сентября. Примите, почтеннейший, глубокую благодарность мою за памятование обо мне. Не заслуживая вполне такого внимания, я приписываю это благородным и добрым чувствованиям вашим и тем более ценю его и принимаю прямо за искреннее и родственное. В самом деле, мы и по обстоятельствам и по отношениям расходимся далеко; но зато старики наши живали близко между собой: я твердо помню это с дней моего младенчества, и вы прямо следуете их завету.

От души радовался и радуюсь настоящему почтению вашему и буду молить Господа Бога: да совершает он путь ваш во благое и радование всех любящих и знающих вас! Я помню, когда при прощании с вами в храме, коего вы были достойным служителем, Григорий Дмитриевич Зворыкин, заметив слезы, навернувшиеся на глазах моих, спросив о причине их и получив удовлетворительный ответ, вот что сказал мне: «Не плакать, а радоваться мне надлежит: он будет украшением высшего духовенства», примолвя, что он мало видел подобных в духовной иерархии. Старик изрек это от простоты души своей; и я счел бы себя счастливым, если бы Господь привел меня видеть исполнившимся это искреннее желание мое.

Соболезнуя, что сверх всякого чаяния моего не удалось мне насладиться беседой вашей, но уповаю на неизреченное милосердие Божие, я еще не отчаиваюсь видеть вас, моего ближнего и искреннего по духу.

Прошу покорнейше не взыскивать на редком писании моем: беспрестанное письмоводство, отвлечения, старость, а с ней и недуги ставят меня в крайность в этом случае быть невеждой против многих моих знакомых; но с вами мы более нежели знакомые; и я уверен, что вы не будете равным с ними претендателем».

Наконец, в начале ноября я окончил прием ризницы и библиотеки и вступил во все права своего нового звания. А эти права следующие: 1) Синодальный ризничий принадлежит к числу духовных властей и в церковных процессиях занимает место выше всех Российских игуменов; 2) Он есть настоятель Синодальной 12 Апостолов церкви, при которой братство состоит из 2-х иеромонахов, иеродьякона и псаломщика, а клиросное пение поочередно исправляют Синодальные певчие; 3) Главная обязанность ризничего состоит в хранении древних вещей ризницы и рукописей библиотеки; 4) на Синодальном ризничем лежит обязанность приготовлять св. миро, хранить и раздавать оное в епархии, по указным предписаниям Синодальной конторы; 5) Синодальный ризничий, совместно с протопресвитером Успенского собора, заведовал Синодальным певческим хором¹⁶²; 6) на Синодальном ризничем лежала также обязанность заведовать, с помощью одного из Синодальных иподьяконов, синодальными певческими домами, находящимися между Никольской и Ильинской улицами и отдаваемыми в арендное содержание.

К числу обязанностей ризничего относится и допущение любопытствующих к обозрению древностей, хранящихся в ризнице, и ученых к изучению рукописей библиотеки.

Но мне, сверх сего, сделаны были в разное время разные поручения как от ближайшего начальства, так и от посторонних лиц.

И, прежде всего, возложил на меня поручение, тотчас по вступлении моем в должность, преосвящ. митрополит, приказав мне заняться описанием более замечательных предметов Синодальной ризницы и библиотеки. Не имея никакой предварительной подготовки к археологическим и палеографическим занятиям, не без затруднения мог я приступить к исполнению этого немаловажного поручения. Однако же, с помощью Божией, я с успехом исполнил оное, как увидим далее.

Помещение мое было в старинном Патриаршем доме, сооруженном в 1655 г. патриархом Никоном. Я занимал собственно три небольших комнаты в верхнем этаже, где у святейшего патриарха была молельная и кабинет. Но у меня передняя комната была разделена перегородками на три части.

Я поселился в своем новом, историческом жилище 13 ноября, накануне праздника св. апостола Филиппа, имени коего посвящен небольшой придел в одной из двух ризничных палат. Совершив этот первый праздник на моей новой службе, я водворился в своей квартире и приступил к обычным занятиям по своей должности.

Должность моя и для меня казалась довольно не обычной, и для других странной и не соответствовавшей моей учебной подготовке. Действительно, в прежнее время, когда в русском обществе не была пробуждена любовь к отечественным древностям, Патриаршая ризница была мало кому известна и мало для кого доступна, и потому должность Синодального ризничего была не очень видной, тем более, что до 30-х годов текущего столетия занимали ее люди, не имевшие высшего духовного образования, а иногда почти и не образованные. Поэтому преосвященный Парфений – мой рукоположитель и благодетель, бывший некогда членом Московской Синодальной конторы и близко знавший тогдашнее значение должности Синодального ризничего, когда узнал о моем назначении на эту должность, говорят, прослезился.

Среди должностных, официальных занятий, не прекращалась у меня и частная корреспонденция со знакомыми и родными: Так, 21 ноября писал я к родным в Хотимль:

«В последний раз писал я к вам тогда, когда участь моя не была еще окончательно определена; я был тогда только еще в чаянии будущих благ. Теперь судьба моя уже устроилась, и, по-видимому, очень счастливо. Что ожидает меня впереди, одному Всеведущему известно: но теперешнее мое положение пока так хорошо, что, кажется, и желать лучшего на первый раз нельзя. Все вокруг меня пока мирно; всеми почти лицами, с которыми я нахожусь в соприкосновении по службе, доволен: а мир и душевное спокойствие – это было всегда первым моим желанием. Материальные средства для приличного содержания себя на настоящем посте очень достаточны. Тысячи три, а может быть, и больше я могу получить в год: чего же лучше? Помещение имею очень достаточное для одинокого человека: кроме отдельной кухни у меня пять комнат. Слава Богу, есть где принять и поместить добрых родных и знакомых, если бы они когда-нибудь ко мне пожаловали. Одно только неудобство в отношении к приезжим гостям: нет на дворе помещения для экипажа.

Служба моя довольно многосложна, но при помощи Божией и при пособии добрых людей, больших затруднений по моей службе пока еще не вижу. Все идет хорошо и стройно. Должность моя тем особенно примечательна, что открывает мне случаи входить в сношения с лицами всех возможных сословий. У меня бывают и знатные вельможи, и бедные ремесленники; купцы и мещане, ученые и простые – прекрасный случай изучать человечество во всех его постепенностях».

В тот же день (т. е. 21 числа) писал я и к Ивановским родным:

«Конечно, давно ожидаете вы от меня обстоятельного уведомления о моем положении. Давно чувствовал и я обязанность сообщить вам такое известие: но не знаю и сам, зачем я медлил и отлагал со дня на день исполнение этой обязанности. Вот, наконец, решился писать к вам.

Участь моя давно уже решена. С 4 сентября я состою в должности Синодального ризничего. Прежде всего, разумеется, мне надлежало принять от моего предместника вещи, подлежащие моему заведованию. Этот прием продолжался почти 2 месяца. В продолжение этого времени, можно сказать, я не был еще полным хозяином; даже не пользовался и принадлежащей мне квартирой; и только уже с 12 числа сего месяца я вступил во все права своей власти. Но тут предстояли мне хлопоты; нужно было исправить и очистить квартиру, которую мой предместник содержал довольно неопрятно; надобно было, как обыкновенно водится, обзавестись хозяйством. Наконец, слава Богу, все это мало-помалу устроил и привел в порядок. Теперь начинаю жить спокойно, и даже приятно. Осталось одно – трудиться и молить Бога о добром здоровье и душевном спокойствии.

Что сказать вам о моей должности? Должность, как я писал вам, кажется, и прежде, довольно многосложна, и, потому хлопотлива: впрочем, при помощи Божией и при пособии добрых людей, в прохождении ее не встречаю пока больших затруднений. Но мое настоящее положение имеет ту особенную выгоду, что доставляет мне случаи входить в отношения с людьми всех возможных сословий. У меня бывают и знатные вельможи и бедные поселяне; ученые и простые, купцы и мещане. И это обширное знакомство не обходится для меня даром: от одних я пользуюсь умной и назидательной беседой; от других заимствую полезные уроки для жизни практической и проч.

Если найдете удобным, прошу жаловать ко мне на новоселье. Помещение у меня очень достаточное: есть, где принять гостей. Повар у меня очень исправный, а пива и меду в Москве много. Искренне говорю: очень рад был бы я, если бы хоть кто-нибудь из родных посетил меня. Если же в скором времени нельзя вам предпринять путешествия в столицу, по крайней мере, не забывайте извещать меня о своем положении письменно».

P.S. При благоприятной оказии прошу переслать мне образ святителя Николая. Как родительское благословение, он для меня очень дорог».

18 го декабря писал мне из Вязников о. Василий Богородский:

«От души радуюсь твоему счастливому устроению судьбы, и благодарю Бога, так утешившего тебя после скорбей и несчастий. Видно из строк твоих, что ты доволен настоящей судьбой своей, а, следовательно, и счастлив вполне. Желать доколе нечего. Слава Богу!

Дорогой для сердца и жизни моей! Я долго ждал твоих известий; ни одной недели не проходило, чтобы я не посетил почтовой конторы в нетерпении. И дождался и стану ждать еще и еще приятнейшего. А о себе скажу лишь старое обыкновенное; живу без прибыли и убытка по-старому, по-прежнему. Да и чего ждать здесь на пустых и диких горах? Век живи, ничего не наживешь, кроме детей – это своим чередом. А потому, не находя в собственной жизни никаких высоких и отрадных событий, надобно жить, по крайней мере, радостью ближайших сердцу друзей. Верьте, что я много раз перечитывал письмо, и всегда в часы скорби и тягостной суеты буду браться за него. Так всегда вы пишите мне, собственно для моей отрады и утешений. Не думайте, что я просто читаю – утешаюсь вами! И на будущее время в надежде подобных утешений.

Желаю вам провести святки на новом житье в самых лучших и чистейших удовольствиях.

Простите дорогой и единственный друг души моей. Напишите, если будет не трудно: каков митрополит с вами в обращении, каков вы по всей Москве? Что нового в ней? Знаю, что подобного рода вопросы для вас, уже, некстати; но простите любопытству!»

27 ч. писал мне из Ставрополя на Кавказе наставник семинарии иером. Моисей:

«Честь имею поздравить вас с днем вашего ангела; от всего сердца желаю вам проводить год сей новый в вашей жизни (я разумею окончание академич. курса) в здравии, благополучии и душевном спокойствии, с которым только и можно быть истинно счастливым на земле.

Поздравляю вас с блистательным окончанием академического курса и с занятием блистательной в Москве должности и лучшей в губернии Российской. Рад и рад, по-прежнему рад!..

Что касается до моей личности, то она находится теперь в самом хорошем состоянии; должность люблю, почему занимаюсь делами с охотою; здоровье мое служит; уважением пока от присных пользуюсь и чего же еще хотеть человеку, так мало учившемуся в академии и за такой труд получившему степень кандидата. Слава и благодарение Господу! Судьбой своей я очень доволен. За хорошее поведение и исправное прохождение должностей уже награжден набедренником, чего же еще хотеть? Так ли мой любезнейший сожитель и друг?

Скажите же что-нибудь о себе, о Московской академии, и обо всем, обо всем пишите к любящему вас по-прежнему».

Праздник Рождества Христова и первые дни нового года проводил у меня товарищ по академии и добрый друг мой, профессор Владимирской семинарии Гр. Петр. Быстрицкий. Много у меня было с ним разговоров о разных ученых и житейских предметах, много приятных воспоминаний о жизни и трудах в академии.

Новый год принес мне немало новых трудов и забот по случаю мироварения, а также по случаю начатых, по Высочайшему повелению, перестроек и переделок в Синодальном доме и в Синодальной церкви, о чем подробнее будет сказано в своем месте.

С другой стороны, новая должность начала постепенно вводить меня в новые знакомства и в новые отношения к лицам разных званий и состояний; так: