1838 г.

21 декабря я приветствовал, в первый раз, своего почтенного дядюшку о. Василия Сапоровскго с праздником Рождества Христова, о при этом сообщил ему немало Владимирских новостей, касавшихся преимущественно семинарской сферы. В каких выражениях написано было мною первое письмо, не помню – чернового списка у меня не сохранилось: но из ответа на это письмо о. Василия можно видеть, о чем я писал ему. Вот его ответ от 15 января 1838 года:

«Любезнейший племянник Иван Михайлович!

Почтенное и много удовольственное письмо ваше от 21 декабря прошедшего года – получил в праздник Рождества Христова. В нем прочитал я искреннее ко мне расположение, видны ваши благородные чувства и талант, с которым можно брести на высокую гору Аполлона. Теките и постигнете. Рассказы ваши о повестях Владимирских любопытны и занимательны. Новый профессор богословия бакалавр иеромонах Рафаил, по выражению вашему, муж ученейший что-то есть загадочное – феномен нового просвещенного мира нынешнего. Ныне-то надобно быть мудрым, яко змея и целомудренным, яко голубица. Старайтесь просвещаться таким светом, который и во тьме светит и который бы тьма не объяла. Ваш Высокопреосвященнейший счастлив такими ученейшими мужами и достоин похвалы и уважения за то, что умеет счастливить их и выводить на дело и на делание до вечера. Профессор Надеждин не брат ли Надеждину, издателю «Молвы»?⁴⁹ Не он ли с профессором Михайлом Михайловичем Соловьевым проезжали мимо моего дома? Как жалею, что не посетили меня. Михаилу Михайловичу, кажется, грешно и не посетить! При сих напоминаниях нельзя не порадоваться или не позавидовать вам. В семинарии вашей сколько ученых и учености! Как не быть умному ученику, как не учиться охотно. Бывало у нас и – рад бы учиться да не у кого, и рад бы читать, да нечего. Ныне журналы и журналисты с вами. Вот и Раевич – студент Дерптского университета – новое светило или комета. Дай Бог явиться миру и блеснуть. Жалко того, что сии блестящие метеоры скоро упадут с высоты звездной на землю. Поприще литературное столько многотрудно, особенно молодому питомцу без руководства и пособия сильных, как ледовитый океан. Я знал поэта Куликовского – стихи его чисты, увлекательны; но они скоро положили его в гроб и кроме друзей никто о нем не вспомнит. Но оставим все-такие критические сцепы... Gutta cavat (lapidem) поп vi, sed saepe cadendo.

Время поговорить, даже и кстати о почтенном Владимире Петровиче. О нем много я слышал, но лично не знал. Его покойный брат протоиерей Ивановский был мне друг. Вот как время, случаи или лучше Провидение водит нас на пути странствия земного. Господь, яко премудрый, знает, где нас поставить, знает доколе и длить нашу жизнь, знает как и руководствовать при стезях соблазнов и коварстве властей и миродержителей тьмы века сего. Одно нас губит, что идем часто иным путем, – это иначе зовется своеволие. Не отношу такого рассуждения к умершему, да и не смею по латинской пословице: «Dе mortuis nil, nisi bene». Берегу вас легкокрылых витязей. И что же говорить? Он содержал поприще своей жизни как должно и может быть сколько должно – скончался вмале, исполнив лета долга. Он услужил любомудрию и вам учащимся; за то и владыка и ученики почтили его славным погребением. Стихи Пехотина и меня порадовали, наиболее потому, что имел к покойнику признательное сострадание и любовь, выразил, хотя не ясно, странническую и страдальческую жизнь его.

Прошу писать почаще – и не пенять, что не скоро отвечаю, – а уверяю, что на каждое письмо хоть строку настрочу. Пожелав вам успехов в просвещении, остаюсь любящий старопечатный иерей Василий Сапоровский».

Объясню содержание письма.

Иеромонах Рафаил, о котором а сообщал о. Сапоровскому и о котором он упоминает в своем письме, окончил в 1827 году в Киевской дух. академии курс первым магистром; до монашества назывался Степан Димитриевич Шипулинский, родом из Черниговской епархии. По окончании курса, оставлен был при академии бакалавром по кафедре церковного красноречия. В 1830-м году, вследствие умопомешательства⁵⁰, послан был в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь в заточение. О нем упоминал уже в своем письме от 13 апреля 1831 года к митрополиту Серафиму преосвященный Владимирский⁵¹. А в 1836 году тот же преосвященный ходатайствовал уже перед Новгородским владыкой об освобождении из заточения о. Рафаила⁵². Ходатайство сострадательного архипастыря было уважено, и ученый бакалавр переведен был из Суздальского монастыря во Владимирский архиерейский дом. Здесь, чтобы он не оставался в праздности, ему поручено было сначала чтение богословских ученических сочинений, а затем на место выбывшего из Владимира ректора семинарии, архимандрита Неофита, он назначен был в 1837 году профессором богословских наук в 3-м высшем отделении.

Профессор Надеждин. Феодор Михайлович Надеждин, по окончании курса в С.-Петербургской дух. академии в 1837 году, назначен был профессором философии во Владимирскую семинарию на место Я.В. Миловского, перешедшего на службу в губернскую гимназию в звании законоучителя. Надеждин, молодой магистр, был очень солидный и основательный преподаватель, один из лучших в свое время наставников семинарии. Надеждину – издателю «Молвы» наш Владимирский Надеждин не доводился, кажется, ни в каком родстве.

Владимир Петрович Целебровский. Магистр IV курса (1824 года) Московской дух. академии; преподавал греческий язык и отличался проповедничеством. Вот как характеризует его один из его учеников: «Сухощавый, нескладный, всегда серьезный, он слыл в среде наставников дорогим умницей; его проповеди преосвященный Парфений трактовал, как умнейшие из всех. Как преподаватель, он ревностен был к своей обязанности, и, хотя греческий язык не имел видимого значения, на него смотрели вскользь, но, уважая глубоко наставника, мы по возможности занимались этим предметом»⁵³.

И этот глубоко уважаемый наставник был подвержен меланхолии в такой степени, что под ее влиянием он решился оскопить себя. Вследствие сего, он долго находился в семинарской больнице так, что я почти не видел его ни разу при жизни. Наконец в исходе 1837 года он умер, и я был при его погребении⁵⁴.

По случаю смерти профессора Целебровского написаны были учеником высшего отделения Алексеем Пехотиным стихи, которые так понравились о. Сапоровскому. К сожалению я не оставил у себя списка с этих стихов; но у меня сохранились другие стихи Пехотина, под заглавием; «Аендорская волшебница», произнесенные им 9 апреля 1837 года в общем собрании с кафедры. Вообще, Пехотин отличался замечательным поэтическим талантом. По окончании семинарского курса, он поступил для дальнейшего образования в Московский университет.

К Пасхе писал я о. Василию Сапоровскому поздравительное письмо и вот что получил от него в ответ от 10 апреля:

«Удовольственное и весьма интересное письмо ваше получил во второй день праздника св. Пасхи. На приветствие ваше со светлым праздником восклицаю: воистину воскресе!..

Напрасно вы извиняетесь, что я буду оскорбляться вашими рассказами или письмами. Приятен лепет едва начинающего говорить младенца особенно для любящих родителей и попечителей; как же не порадоваться, не восхититься чувствами, размышлениями – светлыми переливами пламенного юноши, обещающего приятную надежду в будущем, – юноши любомудра…

Чудо, совершившееся над учеником гимназии, достойно замечания, но едва ли поверят, что оное происшествие истинно. Нынешние фанатики и сами так ухищрены, так лукавы, что могут преображаться и во ангела светла: так при том недоверчивы и люди, что не только сому страшному диву, но и аще кто из мертвых воскреснет не поверят. Конечно как бы не верить, – когда Бог и ныне той же, каков был и будет во веки, – так, же и ныне; поругаем быть не восхощет, – по крайней мере, мы имамы веру, а между тем подождем и окончания сей чудной истории. Не менее занимательна нелепая стихотворка. Давно сказано, что слепцов умудряет Господь. Нет ли в сем деле хитростей священника? Наша братия так же затейливы и старого поколения, а нового и еще затейливее. Впрочем, и то похвально, хоть слепые станут учить зрячих – много спячих умников в духовенстве. Светские литераторы завалили кучами книг все библиотеки, так что сору и вздору не выскребешь до конца мира, – пищи духовной редко попадается в руки нам грешным, и духовные писаки пустились искать философского камня. Обещали преосв. митрополита проповеди – да и доселе не видим. Время поговорить и о своих делах. Новостей у меня нет на примете. Происшествия встречались более плачевные, нежели радостные. Погребли мы свата Ксенофонта Матвеича, на предпоследней неделе Великого поста добрую Катерину Борисовну – жену Калашникова: при сих случаях говорил я речи в утешение сетующих; им оные очень понравились, но к вам не посылаю, а посылаю стихи, написанные в скорости почтеннейшему учителю моему Василию Ивановичу Смирнову. Были мы на следствии с ним и, читая в газетах баснотворцу Крылову гимн, дал я слово в шутках и написал подражание на именины. Вы не ищите в нем ни мудрости, – ни таланта: – сельская балалайка не Петербургская муза; мне вздумалось, что и мы умеем чувствовать, как и бояре, – чтим и должны чтить учителей и благодетелей. Стихи не кажите…»

Стихи, написанные о. Сапоровским ко дню ангела Шуйского протоиерея Василия Ивановича Смирнова (бывшего смотрителя духовного училища) в подражание гимну князя Вяземского в честь баснописца Крылова⁵⁵, следующего содержания:

День счастливый, день прекрасный

Наступает и у нас;

Клир почтенный, клир согласный

Посетит заутро вас;

Не на свадьбу золотую,

Не жену смотреть младую:

С вами радость разделить

Новый дар Бог посылает,

Он вам жизнь еще продлить

На земли благословляет…

Более живи годов.

Ты наш дедушка Смирнов!

С музою и ты роднился

И наперсником у ней

Долго так же находился.

Развелся своей семьей;

И семья детьми богата

Дети славные ж ребята!⁵⁶;

Дети все умны в отца,

Их горят к тебе сердца.

Кроткий муж, достопочтенный!

Гимн Московский, гимн священный

Вам воспеть дерзнул один

Из сынов последний сын:

Длись судьбами всеблагими

Нить любезных нам годов,

Здравствуй с детками своими,

Здравствуй, дедушка Смирнов!

Нам не только что пристойно

Мудрецом вас величать;

Но и должно и достойно

Благодетелем назвать.

Ты был ректором духовным

И поэтому очень скромным:

Завсегда преподавал

Ты спасительны уроки;

Веры догматы высоки

Богомудро толковал…

Ты не редко утешался

Простотой детей своих

И тем лучше умудрялся

Истреблять пороки в них.

Ловкого не знал обмана,

Не колол из под пера...

(Петр как быть хвалил Ивана,

Также и Иван Петра).

Длись судьбами всеблагими

Нить любезных нам годов,

Здравствуй, с детками своими.

Здравствуй, дедушка Смирнов!

Музы храм тобой оставлен,

Хоть и жалко, жалко ей…

Ты к фемиде в храм поставлен,

Чтоб дела судить детей.

Ты и здесь умом блистаешь, –

Добродушие являешь

И к строптивым иногда;

Ты идешь стезей прямою

И невинность с простотою

Не стесняешь никогда.

Ты не любишь воздаяний,

Кто достоин наказаний,

Тот заслуживает месть:

Злоба, зависть, хитра лесть

Может быть и постилают

Часто сети – и пытают

Как-нибудь в них заманить:

Но не могут уловить.

Длись судьбами всеблагими

Нить любезных нам годов

Здравствуй, с детками своими,

Здравствуй, дедушка Смирнов!

Царь и церковь наградили

Так же ваши и труды.

Вы того достойны были…

Вы умножите плоды

Добрых дел, жизнь продолжая.

Слава – как труба златая

Их потомству передаст;

Вам потомство долг отдаст.

Господа молю вселенной.

Чтоб в век мирный, вожделенный

Здравым вас всегда хранил

И еще бы наградил…

Длись судьбами всеблагими

Нить любезных нам годов!

Здравствуй, с детками своими,

Здравствуй, дедушка Смирнов!

На сие ответом было:

«Приятно дедушке от деток поздравленье:

Еще бы приятнее их лично посещенье!»

Скажу здесь несколько слов о моих занятиях частными уроками в дворянском домe. Еще в октябре 1887 года я рекомендован был для преподавания уроков детям Шуйского помещика Семена Аркадьевича Лазарева-Станищева, проживавшего с семейством во Владимире и занимавшего какую-то должность по учреждению Приказа Общественного призрения. Я преподавал трем дочерям его закон Божий, русскую грамматику, арифметику, географию и русскую гражданскую историю. В вознаграждение за эти труды назначено мне было по 10 рублей ассигнациями в месяц. К сожалению, эти уроки продолжались не более 6 месяцев: семейство Станищевых на лето уехало в деревню, в 8 верстах от Шуи, и более уже во Владимир не возвращалось. Получив за 6 месяцев 60 рублей, я сделал для себя на эти деньги суконную пару – сюртук и брюки, и был очень счастлив. Но кроме материальной выгоды, я получил от своих занятий и некоторую духовную пользу: повторить, с большим уже пониманием, все предметы, которые я изучал почти механически в училище и сверх сего имел повод прочитать почти всю историю Карамзина. Итак справедливо древнее римское изречение: «docendo discimus».

Когда я был в среднем отделении семинарии, во мне возбудилось сильное желание получить высшее академическое образование. Вследствие сего, я предварительно начал запасаться академическими записками по философии и богословию. По философии у меня списаны были записки, частью на латинском, частью на русском языке, знаменитого в то время профессора философии в Московской духовной академии, Ф.А. Голубинского, содержания в себе умозрительную и опытную Психологии⁵⁷. По предмету Богословия у меня сохранились от того времени лекции еще более знаменитого ректора Киевской духовн. академии, архимандрита Иннокентия (Борисова) «о Религии естественной и откровенной»⁵⁸.

В половине июля 1838 года, после частных испытаний и публичного экзамена, на котором я награжден был, по обыкновению, книгой, нас перевели из среднего отделения в высшее.

Когда я пришел на каникулы в Горицы, меня приняли там уже с большим вниманием, нежели прежде; сама тетка Татьяна Ивановна изменила свой прежний суровый тон обращения со мной на более ласковый и приветливый. А о. Василий Сапоровский каждый раз, когда я посещал его, принимал меня с самым искренним радушием и любил беседовать со мной об ученых и литературных новостях.

По возвращении с каникул, мы с обновленными силами предались изучению богословских предметов.

Преподавателями у нас, во 2-мъ отделении, были:

1. По классу богословия – иеромонах Дионисий (до монашества Димитрий Аннинский) кандидат VIII курса (1832 г.) Московской академии.

2. По классу Библейской и церковной истории, а также еврейского языка магистр той же академии и того же курса – Иосиф Яковлевич Смирнов.

3. По классу Свящ. Писания – Василий Емельяныч Богородский – кандидат XIII курса (1839 г.) С.-Петербургской академии.

4. По классу греческого языка Афанасий Николаевич Яковлевский – кандидат VIII курса Московской духовной академии.

О. Дионисий, преподаватель Богословия, с усердием изучал свой предмет, но не владея в достаточной степени даром слова, старался этот недостаток в преподавании восполнить обширными записками с разными к ним примечаниями. Составляемый им в русском (а не на латинском уже) языке записки мы должны были для себя переписывать. Вот содержание этих записок, озаглавленных: «Начертание системы христианского Богословия по духу Православной Греко-российской церкви».

После довольно пространного общего введения в курс наук богословских, изложено:

А. Первый отдел системы христианского Богословия, заключающей в себе предуготовительные науки Богословия: 1) Исагогику, 2) Герменевтику и 3) Археологию.

Примечание. Обещанная в заглавии Археология нам не была преподана.

Б. Второй отдел, заключающий в себе составительные науки Богословия: 1) Богословие общее, основное; 2) Богословие созерцательное – догматическое, – в нем:

а) Богословие отрешенное, или о Боге самом в Себе.

б) Богословие относительное, т. е. о Боге и действиях Его в отношении к бытиям конечным.

в) Богословие деятельное – практическое; в нем:

1) Богословие деятельное основное и

2) Богословие деятельное – прикладное.

г) Богословие частное – отрицательное или случайное (против раскольников).

Не довольствуясь обширными записками по Богословию своего наставника, о. Дионисия, я списал для себя записки по догматическому и обличительному Богословию, составленные бывшим ученым бакалавром Киевской академии, иеромонахом Рафаилом.

О. Дионисий, в дополнение и объяснение своих уроков, имел обыкновение приносить с собой в класс книги или духовные журналы и даже светские газеты, в коих заключались статьи догматического, или вообще богословского содержания, и заставлял меня читать их вслух целого класса. У меня сохранилась в рукописи одна из читанных мной в классе статей, напечатанная в Московских Ведомостях 1839 или 1840 года. Это – речь ординарного профессора университета св. Владимира Федорова⁵⁹, читанная им на акте 15 июля 1837 года, под заглавием: «О мнимом противоречии между истинами, явствующими из незнания неба видимого – вещественного, и истинами, в которых открывается человеку небо невидимое – духовное».

В высшем отделении, также как и в среднем, темы для сочинений давал нам преподаватель главного предмета, т. е. о. Дионисий. Сочинения писались на русском и латинском языке. У меня сохранились сочинения, писанные мной на следующие темы:

I) Русские:

1) «О крещении христианских младенцев».

На сочинении, писанном на эту тему, наставником подписано: «Очень похвально». А на первой странице сверху рукой ректора, архимандрита Поликарпа написано: «Смотрено. 1839 г. ноября 5 дня».

2) «О безсилии человека грешника в деле своего спасения».

На этом сочинении подписано: «Обстоятельно, очень хорошо».

3) «Чем и как христианину укреплять и утешать себя в злоключениях жизни?»

Подписано: «Весьма хорошо».

4) Размышление на слова: «Иже аще постыдится Мене и Моих словес, сего Сын человеческий постыдится, егда придет во славе Своей, и Отчей, и святых ангел». Луки IX, 26.

Подписано: «Весьма хорошо».

5) Экспромт на слова: «Ныне пребывают: вера, надежда, любы, три сии: больши же сих любы. 1Кор. XIII, 13».

Подписано: «Очень хорошо».

II) Латинские:

6) Salus aeterna hominum extra Ecclesiam christianam acquiri non potest».

Подписано: «Bene»,

7) «Quid sibi vult imago Dei, secundum quam primus homo creatus esse dicitur».

Подписано: «Satis bene».

8) «De immortalitate animae humanae».

Сочинение это оставлено, не знаю, почему, без всякой подписи. Видно, не было читано наставником.

Кроме так называемых рассуждений, мы обязаны были писать, особенно на втором году курса, поучения и проповеди. Нам не была преподаваема Гомилетика; мы не знали никаких теоретических правил для составления проповедей; от нас требовали только предварительно расположения или плана проповеди. Поэтому можно сказать, что мы самоучкой писали проповеди. Написанные нами и одобренные наставником проповеди ректор посылал нас произносить в той или другой из городских церквей.

У меня сохранялось 8 семинарских проповедей, из коих одна написана и произнесена была в 1839 году, а прочие в 1840 году.

В свободное от обязательных, классных занятий, время немало прочитано было мной книг и статей в духовных и светских журналах. У меня сохранились в списках целые трактаты и обширные статьи богословского содержания, как напр. трактат «О бытии Божием», из «Христианского Чтения» 1824 года; выписки из догматического учения св. Григория Богослова, помещен. в «Христианском Чтении» 1838 года; «О мире и его Создателе» – из «Би6л. для чтения» 1838 года и многие другие.

Библейскую и Церковную историю мы изучали по печатным руководствам архимандритов: Филарета Дроздова и Иннокентия Смирнова. Устных объяснений от профессора И.Я. Смирнова мы слышали очень мало. Впрочем, он недолго и преподавал нам эти предметы, среди курса он оставил семинарскую службу и поступил в Москву на службу в Опекунский совет. Там впоследствии не раз я встречался с ним.

По классу Св. Писания нам даны были преподавателем В.Е. Богородским не очень пространные записки только на две, если не ошибаюсь, книги Н. Завета, а именно: на Евангелие от Иоанна и на послание Ап. Павла к Евреям. Как Богородский только лишь в 1839 году окончил курс академии, то естественно, что он не мог быть еще удовлетворительным наставником...

Что и как преподавал нам в высшем отделении из греческого языка учитель А.Н. Яковлевский, хорошо не помню. Почтенный наставник предмет свой знал, может быть, и основательно, но преподавание его было слишком неувлекательно: даром слова он почти вовсе не обладал. В особенности он обнаружил перед нами свою безталантность, когда временно, после выхода из семинарии профессора Смирнова, ему поручено было преподавание Церковной истории.

Еврейский язык у нас не пользовался особенным вниманием; однако же, я успел усвоить начатки этого священного языка под руководством профессора Смирнова.

Между тем в 1838 году, по ходатайству Владимирского епархиального начальства, разрешено было Св. Синодом построить в селе Иванове единоверческую церковь, вторую уже после Дуниловской. К этой новоустроенной церкви, по приглашению прихожан, перешел из Дунилова мой зять, пономарь В.А. Левашев, обладавший хорошим басистым голосом и умевший твердо петь по старинной крюковой ноте, не говоря уже об отчетливом знании церковного устава и всех обычаев и порядков единоверческой общины. С этого времени для меня открылось новое место убежища.

В декабре писал я в Горицы к о. Василию Сапоровскому и по обычаю приветствовать его с праздником Рождества Христова и новым (1839-м) годом, сообщая ему при этом о Владимирских новостях.