Часть 2. Миссионерские труды. Урмийская православная миссия

Он поставил… на дело служения, для

созидания Тела Христова, доколе все придем в единство веры и познания

Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова.

(Еф. 4,11–13)

Труды Урмийской православной миссии были посвящены присоединению к Православию сирийских несториан. У истоков этого дела стоял первый епископ Туркестана Преосвященный Софония (Сокольский)⁴⁵. Будучи на Туркестанской кафедре, епископ Софония написал и подготовил к печати книгу «Современный быт и литургия христиан инославных иаковитов и несториан с кратким очерком их иерархического состава, церковности, богослужения и всего, что принадлежит к отправлению их церковных служб, особенно же их литургии...». Книга эта родилась в результате его поездки в Закавказье, в места проживания сирийцев-несториан, и большой научной работы. Книга Преосвященного Софонии, изданная в Санкт-Петербурге в 70-е годы прошлого столетия, была хорошо известна в Миссии, в которую вновь назначенный сотрудник иеромонах Пимен прибыл в сентябре 1904 года.

Идеалы миссионерства владели тогда сердцами многих служителей Русской Православной Церкви. Успешно продолжалась миссия в Японии святителя Николая (Касаткина), архиепископа Японского. В Северной Америке ее возглавлял святитель Тихон (Белавин), архиепископ Алеутский и Североамериканский, – будущий Патриарх-исповедник. Из прошлого Русской Церкви поднимались великаны миссионерского дела – преподобные Трифон Печенгский, Трифон Вятский, Симеон Верхотурский, Герман Аляскинский, святители Стефан Пермский, Иоанн Тобольский, Иннокентий Иркутский, Иннокентий Московский.

Как бы обобщенный образ русского миссионера представлен в слове о великой миссии святителя Стефана Пермского, сказанном отцом Пименом в 1915 году в Перми:

«Да, он облагодетельствовал страну Велико-Пермскую, связав ее узами веры и любви с Россией. Он установил правильные христианские отношения между отдельными зырянскими племенами, расположив одних к терпению, других к великодушию. Он обличал насильников, он ходатайствовал за угнетенных и бедных пред властями. Такими трудами своими он положил начало гражданской жизни первых насельников страны Пермской. Но как человек религиозный он не остановился только на начале своего общественного служения. До самой своей смерти он не переставал заботиться о стране Пермской... Мы любим добро, но наша любовь редко выказывается на деле, потому что мы боимся препятствий своим идеалам и предприятиям. Вот в таком-то колебании и полезна молитва святого Стефана за нас пред престолом Божиим…»⁴⁶.

Весьма характерны для русского миссионерства слова начальника Урмийской православной миссии епископа Сергия (Лаврова): «Курд» стало синонимом «разбойника». И досадно, и жалко. В самом деле, кто когда-либо занялся воспитанием и облагораживанием курдов? Предоставленные самим себе, они, как плохие школьники, оставленные без призора: все низшие наклонности развиваются и удовлетворяются беспрепятственно. Курды ждут своего объединителя и воспитателя. Конечно, не турки, не татары, не персы могут сделать их людьми, ибо сами сохранили в себе много дикости, сами некультурны и негосударственны. Я подозреваю, что роль воспитывать курдов будет историей вручена России. А поводом будет проникновение Православия в среду сирийцев-несториан Курдистана...»⁴⁷.

К началу XX века русские православные миссии существовали в Японии, Корее, Китае, Персии, Северной Америке. На миссионерское служение направлялись чаще всего иеромонахи с академическим образованием: предполагалось их всецелое посвящение себя делу, максимально приближенному к апостольскому.

Духовное ведомство Российского государства действовало здесь в согласии с дипломатическим и военным. Кандидатуры миссионеров согласовывались с Министерством иностранных дел, и по делам миссий шла оживленная переписка между министром иностранных дел и обер-прокурором Синода. Русское миссионерство без принятых в политике и неизбежных для нее способов укрепляло русское влияние и русское присутствие нравственным, духовным преимуществом православной веры, ее учением о добре, любви, милосердии. Миссии были проводниками русской культуры в широком смысле: в издательской, общепросветительской работе, в быту.

Из русских заграничных миссий Урмийская была самой молодой. Она возникла в 1898 году, хотя период, предшествовавший ее учреждению, длился почти всю вторую половину XIX века⁴⁸.

Миссия находилась в городе Урмия на северо-западе Персии, в пятнадцати верстах от Урмийского озера. Деятельность миссионеров протекала среди ассирийцев-несториан, потомков населения Древней Ассирии. В I веке ассирийцы одними из первых приняли христианство от апостолов Мар-Аддая и Мар-Мари (Фаддея и Мария), но в V веке отклонились в несторианскую ересь.

Несторианство известно и в Туркестане, в частности в Семиречье. По многочисленным материальным памятникам, найденным здесь, можно с уверенностью говорить, что христианство существовало в этих местах в доисламский период.

Обратимся к книге епископа Туркестанского и Ташкентского Софонии.

«Несторианская ересь возникла по вопросу о соединении во Христе двух природ, Божеской и человеческой, и обязана не только именем, но и основным пунктом своего неправославного учения Несторию, бывшему в Константинополе патриархом в первой половине V столетия. Неправомыслие Нестория относительно означенного догмата, без всякого сомнения, занесено им было с Востока, из Антиохии, и сделалось гласным в Константинополе вскоре по восшествии его на престол. Несторий утверждал, что Дева Мария была и есть Христородица, а не Богородица и что рожденный Ею Христос не есть Богочеловек, а только Богоносец не есть Бог Истинный, а только Эммануил – с нами Бог, что соединение во Иисусе Христе двух природ, Божеской и человеческой, есть не более как соприкосновение, но отнюдь не ипостасное, то есть рожденный Мариею Христос, имея свою отдельную личность человеческую, воспринял в себя Бога Слова, но таким образом, что воспринятый Бог, обитая в человеке Христе, как во храме, действовал совокупно с воспринявшим, но не соединялся с Ним Своею Божественною природою так преискренне, чтобы составить с Ним одно лицо Богочеловека, тем паче не рождался с Ним, не страдал и не умирал…

Неокрепший мир Церкви снова был нарушен, и мятущаяся Церковь видимо стала делиться как бы на два стана... Коварный Несторий отвергал всякое вразумление, упорствовал в своем лжемудровании. Оставалось разгоревшуюся распрю решить Вселенским Собором, и этот Собор, известный под именем Третьего Вселенского, созван был и открыт в Эфесе в 431 году. Грозная анафема Собора и самые преследования со стороны гражданской власти всех держащихся осужденного мнения, казалось, более служили к озлоблению и ожесточению заблуждавшихся, чем к усмирению их и вразумлению.

Строгий эдикт, изданный императором вскоре после Халкидонского Собора, рассеял возмутителей общественной тишины и многих из главных агитаторов несторианизма. Вслед за сим несторианизм стал видимо ослабевать на западе, но зато не ослабевал он, а напротив разрастался и крепнул на востоке...»⁴⁹.

В начале второго тысячелетия христианской эры несторианская церковь пережила взлет – период большой миссионерской активности. Несторианские миссионеры имели своих последователей в Туркестане, Китае, Индии, на Цейлоне. На этих территориях существовали несторианские митрополии, строились храмы, действовали богословские школы, существовали монашеская жизнь, церковное искусство. Несториане всюду несли проповедь Евангелия и христианское просвещение.

Закат несторианства приходится на XIV-XV века. Спасаясь от меча Тамерлана, пережив другие тяжкие удары со стороны разных мусульманских правителей, под властью которых ассирийцы-несториане жили с VII века, потеряв свои древние митрополии, несториане бежали в горы Курдистана, а позднее спустились в долины Урмии. Часть из них, которая жила в Месопотамии, на исконной земле ассирийцев, перешла в католичество. К началу XIX века ассирийцы-несториане проживали в районе к западу от Урмийского озера в Персии и в горах Хаккяри в Восточной Турции. Общее число их в это время достигало 120–150 тысяч человек. Это все, что осталось от некогда многомиллионной паствы. Во главе ассирийцев-несториан стоял патриарх, кафедра которого находилась в селении Кудшанис в Курдистане. Ему подчинялись епископы турецких и персидских епархий так же, как и мелики (князья-правители). Книжно-церковная образованность к этому времени сохранилась минимально и в основном в духовном сословии. Собственных школ до прихода западных миссионеров в тот период у несториан не было. Богослужебным языком несторианской церкви непрерывно с самого появления христианства в Сирии оставался сирийский классический язык (арамейский), на котором совершался полный круг богослужений.

Отношение ассирийцев-несториан к России еще с конца XVIII века, когда Россия взяла под защиту и покровительство единоверных грузин и армян и вплотную приблизилась к их пределам, было дружественным. Русская Церковь почиталась единоверной, а вступление под покров России и единство с Русской Православной Церковью были желанным для иерархии и для народа.

В течение XIX века несториане неоднократно делали попытки соединиться политически и религиозно с Россией. По согласованию с авторитетными в «восточных делах» иерархами, святителями Филаретом (Дроздовым), митрополитом Московским, и Феофаном (Говоровым), епископом Владимирским и Суздальским, был отобран кандидат для посылки в качестве эмиссара к несторианам. Им и стал имеющий большой опыт служения на Востоке архимандрит Софония (Сокольский) впоследствии первый епископ Туркестанский и Ташкентский. По результатам двух продолжительных поездок архимандрит Софония представил в Синод справки о несторианах в Персии и Турции и об их стремлении к Православию.

В 1890-х годах главным инициатором движения за соединение несториан с Православием стал урмийский епископ Мар-Ионан. В начале 1898 года было, наконец, принято решение удовлетворить прошение о воссоединении. Профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии В. В. Болотов обосновал принципы воссоединения несториан с Православием. Подробной исторической справкой он доказал, что несториан Церковь изначально принимала по третьему чину – через отречение от ереси и покаяние, но с признанием ранее принятых ими Таинств Крещения, Миропомазания и Священства. Он же составил полный «Чин, како примати приходящих ко Православной Церкви от несторианского исповедания».

Делегация несториан во главе с епископом Мар-Ионаном прибыла в Петербург, и 25 марта 1898 года, в праздник Благовещения, в Троицком соборе Александро-Невской Лавры совершилось торжество присоединения. В Русской Православной Церкви появилась новая епархия – Урмийская, которую возглавил епископ Супурганский Мар-Ионан (Иона), но фактически всю полноту управления взяла на себя вновь созданная Урмийская русская православная духовная миссия. Указ о ее создании последовал сразу же (определение Синода от 26 марта 1898 г.). «Послужить славе Церкви Русской и пользе далеких айсоров, этих древнейших христиан, в отдаленной от нас стране – это великая и достойная задача», – отмечал тогда известный миссионер протоиерей Иоанн Восторгов⁵⁰.

Итак, в конце XIX века целая епархия ассирийцев-несториан (15 тысяч человек) впервые за полторы тысячи лет воссоединилась с Православной Церковью. Тогда открылась перспектива перехода в Православие всей несторианской церкви (около 120 тысяч человек) вместе с ее патриархом Мар-Шимуном Биньямином, жившим в Турции.

История Урмийской миссии до прибытия иеромонаха Пимена (Белоликова) будет неполной, если не рассказать о неудачах Миссии, постигших ее на первых порах. Как признавался впоследствии обер-прокурор Синода К. Н. Победоносцев, он и Святейший Синод до конца не понимали всей сложности и особой деликатности задач новой Миссии, тех трудностей, с которыми она сразу столкнется.

«Прошлое завещало новой епархии много беспорядков и полное расстройство церковной дисциплины, которую сознательно и намеренно расшатывали инославные миссионеры, подрывая всеми средствами в течение последних 70 лет власть местных абун (епископов), причем епископам перестали повиноваться местные каши´ и шемаши´ (священники и диаконы), имея неограниченную свободу переходить от одного исповедания к другому, соблазняясь отпускаемыми от инославных миссий деньгами», – писал отец Иоанн Восторгов.

В Урмии действовали богатые западные Миссии: американская (пресвитерианская), французская (католическая) и английская (епископальная). Новообращенным сирийцам было с кем и с чем сравнивать новых миссионеров. Следовало многое предусмотреть и приготовиться к долгой и трудной работе по насаждению православной церковной образованности и благочестия. Для успеха Миссии в таком крае, как Урмия нужен был особо тщательный подбор миссионеров. Российский посланник в Тегеране писал: «Успех воссоединения сирийских айсор всецело будет зависеть от такта, благоразумия, доброго поведения и осторожности членов Миссии».

Первый состав Урмийской миссии, работавший под руководством архимандрита Феофилакта (Клементьева)⁵¹, был почти полностью сменен по настоятельному требованию консула в Тавризе и по результатам ревизии Миссии в сентябре 1901 года.

Распри в Миссии сделались тогда предметом огласки в Урмии, они породили раскол внутри нее, и сторонники той и другой стороны посылали в Синод взаимные жалобы и обвинения. В конце концов весь состав Миссии был отозван в Россию, и Синод стал ждать результатов ревизии, порученной протоиерею Иоанну Восторгову, командированному в Урмию Экзархом Грузии архиепископом Флавианом (Городецким). Отец Иоанн опросил большое число людей, собрал все необходимые материалы и результаты проверки представил в Синод.

В дальнейшем пришлось с большим трудом рассеивать неблагоприятное впечатление от этих разногласий в Миссии.

Новый состав был подобран намного тщательнее. Начальником Миссии был назначен архимандрит Кирилл (Смирнов), широко известный в советское время как первый кандидат на должность Местоблюстителя патриаршего престола [7]. Его помощником стал иеромонах Сергий (Лавров), сыгравший впоследствии выдающуюся роль в истории Урмийской миссии.

Архимандрит Кирилл сумел восстановить пошатнувшийся авторитет Миссии. Он ввел ежедневные богослужения, создал переводческую группу, наладил издательскую деятельность. В короткие сроки были построены корпуса Миссии – лучшие здания в городе.

Осенью 1903 года в Петербурге возникло Кирилло-Сергиевское урмийское братство, бессменным председателем которого стал товарищ обер-прокурора Синода В. К. Саблер. Братство находилось под покровительством императрицы Марии Феодоровны, а его попечителем был петербургский митрополит. Членами Братства были ревнители Православия из влиятельных кругов Петербурга. Собранные Братством средства шли на строительство храмов и устройство школ в Урмии. Братство действительно предпринимало ценные начинания. Так, В. К Саблер, основатель Кирилло-Сергиевского братства помощи Урмийской миссии в 1905 году специально для Миссии в Берлинской библиотеке и во Французской национальной библиотеке им были заказаны снимки с православных сирийских (мелькитских) рукописей.

Выдержав экзамен на трудном участке церковного дела, архимандрит Кирилл через полтора года был отозван в Петербург, где принял сан епископа Гдовского, викария Петербургского. Его преемником стал молодой игумен Сергий (Лавров), бессменно руководивший Миссией с июня 1904 по июль 1916 года (с 1913 года – епископ Салмасский), за исключением нескольких периодов длительных отпусков, во время которых полноту ответственности за Миссию нес его помощник – отец Пимен.

Епископ Сергий [8] был неординарной фигурой в Русской Православной Церкви того времени. Блестящий выпускник Санкт-Петербургской Духовной Академии, добровольно отказавшийся от места профессорского стипендиата Академии, он очень скоро настолько овладел ассирийским народным и книжным классическим языком, что свободно общался со своими пасомыми, служил на ассирийском языке, занимался переводческой деятельностью. Это был умный волевой, решительный человек, которому в первую очередь следует приписать достижения Миссии. Он занимал большое место и в жизни отца Пимена.

Сирийские православные приходы были разбросаны по всей Урмии. Постепенно они стали создаваться в других, соседних с ней, провинциях. На пути русских миссионеров вставали древние несторианские святилища, заросшие на крыше травой, с почерневшими камнями, обширные и гулкие внутри. Они достались в наследство от тысячелетней истории христианства на этой земле и храмостроительной традиции несториан. Об одном из них пишет начальник Миссии архимандрит Сергий (Лавров):

«Расположен он на полугоре, высоко над селом, выстроен из камня. Было великолепное солнечное утро, когда мы поднялись к храму: лучи, отдаваясь назад от горы, как будто собирались вокруг него. Вход донельзя низкий и узкий. Кроме того, что дверь мала, как и в других храмах, вдобавок перед нею выстроена в ее рост стена параллельно дверной стене, приходится к двери подходить боком. Внутри храм обычного несторианского типа: крыша – полукруглый свод, в алтарной двери – тесаный камень. Церковь очень сырая, ибо свету мало: два-три отверстия обслуживают весь храм. Впечатление величественное. Сирийская древность прославлявшая и поклонявшаяся Христу, здесь как бы живо встает перед сознанием»⁵².

Миссионеры приезжали в села, чтобы придать сельским церковным праздникам торжественность и укрепить в Православии жителей. Богослужения совершали на древнем сирийском языке, проповедь обычно произносилась на простые темы на новосирийском. Эти языки существенно различались фонетически и лексически. В новом имелось значительное количество привнесений из тюркских наречий. Еще в 1904 году встал вопрос, на каком языке совершать богослужения, поскольку простой народ язык богослужебных книг не понимал. Но можно ли было отказаться от молитвословий на древнесирийском, или, иначе, арамейском, языке, на котором разговаривал Сам Господь Иисус Христос и на котором вскричало Его человеческое естество на кресте: «Или, Или! лима савахфани?» (Мф. 27:46)? Богослужения на арамейском языке были подлинным сокровищем Православия, его достоянием.

На новосирийский язык перевели ектении и некоторые песнопения, чин погребения мирян, но окончательно разговорный язык в богослужебную практику вводить не стали, а пошли по другому пути – широкого церковного просвещения в школах.

«Догматическое сознание сирийской православной общины установилось и стоит незыблемо. Для грамотных и учащихся оно дано в изданных книгах вероучения, для остальных утверждается проповедью и храмом. Храмы – главные проповедники и осуществители религиозной жизни при содействии духовенства», – сообщал начальник Миссии архимандрит Сергий 14 ноября 1913 года в Петербурге на годичном собрании Кирилло-Сергиевского урмийского братства. В этом отношении, по словам докладчика, Миссия «была благословлена»: под ее попечительством к 1913 году находилось уже 36 храмов, 10 из которых построены заново, а 18 перестроены и обновлены. Внешне они мало походили на российские, «византийского» в них было немного, и все же они резко отличались от похожих на мечети несторианских святилищ.

В докладе для Братства архимандрит Сергий рассказал об инертности старой несторианской обрядности, о привычке причащаться без исповеди, о практике служения литургии одним священником два и три раза в день, о приношении животных в жертву, об отсутствии просфор на проскомидии, о непочитании икон и неупотреблении восковых свечей. На утрене в Вербное воскресенье с вербами и зажженными свечами можно было видеть только офицеров и солдат русского отряда. Внешнюю и внутреннюю стороны церковной жизни предстояло терпеливо созидать.

Господь содействовал трудам Миссии, и это проявилось, прежде всего, в помощи ее сотрудникам – немногочисленной, но избранной части русского миссионерства. Состав Миссии 1898–1902 годов сирийским языком не владел, службы записывались со слов переводчика на сирийском языке русскими буквами, а затем читались. Проповеди также произносились с помощью переводчика. Но архимандрит Сергий и его сотрудники – архимандрит Пимен, иеромонах Виталий (Сергеев) и священник Василий (Мамонтов), – овладев сирийским языком, подняли дело православной проповеди на должную высоту. Это имело решающее значение в деле усвоения сирийцами истин Православия⁵³.

В стенах домовой церкви при Миссии урмийцам преподавался еще один урок – нравственно-исторический: в церковных торжествах участвовала вся русская колония, и это демонстрировало единение Российского государства с Христовой Церковью. Службы и крестные ходы в подчеркнутой красоте и полноте православного обряда были образом-символом этого единства. Этот акцент, эта специфика миссионерского богослужения в Персии отцом Пименом глубоко осознавались и переживались. На торжественных церковных службах в Миссии совершалось не только самоуглубленное служение иноков, но и созидание исторически мощного и величественного образа справедливой и богомудрой православной России. Страницы журнала «Православная Урмия» воссоздают обстановку одного из таких церковных торжеств, на которых держалась идея Миссии.

21 февраля 1913 года, в день ежегодного церковного поминовения русских царей, Россия отмечала 300-летие Дома Романовых. Отец Пимен произнес слово о значении религиозного союза царя и русского народа в истории: «И этот уголок Персии принимает участие в нашем торжестве. И здесь иноплеменники и иноверцы учатся любить и уважать Россию в союзе с ее царем. Поможем же им в этом деле и скажем, что составляет для русского народа его благочестивый государь. Под покровом Православной Церкви, на основе православной веры утвердился дивный союз русского царя со своим народом. Русский народ в избрании своего царя так определил свое отношение к нему: «Царь-батюшка будет для нас всем, и мы будем для него все». Но цари наши постоянно напоминали своему народу, что они царствуют Божиею милостью, что вера народная есть и для них самое дорогое наследие»⁵⁴.

В храме Миссии в тот день молился цвет русской колонии: командир 5-го стрелкового Кавказского полка полковник князь Вачнадзе, вице-консул С. П. Голубинов, управляющий Урмийским отделением учетно-ссудного банка в Персии А. В. Федотов- Чеховской, полковник Генерального штаба Д И. Андриевский и другие члены русской колонии Урмии, а также ученики православных школ. Множество местных жителей наполнило не только церковь, но и коридоры главного здания Миссии и ее двор.

Из Миссии на войсковой плац направился крестный ход. Стрелки 5-го Кавказского полка несли хоругви, святой крест и полковой образ. Несмотря на грязь, холод, ветер и начавший сыпать мелкий снег, на торжество пришли губернатор и другие персидские аристократы, инославные миссионеры, купцы и крестьяне. К аналою поставили хоругви и иконы и внесли знамя полка. На молебне пели стрелки под управлением капитана Левковича. Наконец, при возглашении многолетия из русских орудий был произведен салют.

К 1913–1914 годам у Миссии открылись замечательные перспективы: несторианский патриарх Мар-Шимун Биньямин и несториане-горцы захотели присоединиться к Русской Церкви. Ожидалось полное воссоединение с Православием уже всего сирийского народа. В близости исторического акта отец Сергий был возведен в сан епископа Салмасского, удостоен в Царском Селе аудиенции Государя. В журнале «Православная Урмия» неутомимый летописец Миссии отец Пимен запечатлел встречу в Персии первого русского епископа – извлеченный из забвения памятник одной победы русского миссионерского дела на Востоке:

«Уже за сорок верст от Урмии стали появляться верховые сирийцы, явившиеся приветствовать прибывшего русского архиерея. В 25-ти верстах епископа встретили казаки Горско-Моздокского полка, сюда же приехал вице-губернатор Урмии встречать епископа – честь, приравнивающая последнего к рангу посланника великой державы... Почти на каждом шагу всеобщее оживление и напряженное ожидание местного населения. Вот при мосте, построенном через речку Назлучай, стоит пестрая разнообразная толпа народа: это православные сирийцы деревень Караджалу и Зумалан. По получении надлежащих разъяснений толпа живописно располагается на весенней травке по обоим берегам речки Назлучая в терпеливом ожидании приезда владыки. Далее, при селении Изерлуви группа женщин и детей справляются о времени прибытия русского халифы и терпеливо садятся на зеленевшую весеннюю траву у шумевшей весенней водою канавки. У деревни Гердабад стояла густая толпа армян... Чем ближе к городу, тем толпы встречавших становились гуще. Дорога от селения Гердабад до Урмии сплошь кишела народом мусульманским и сирийским, исполненным необычайного любопытства и оживления. Около 3 часов пополудни послышался звон на крыше миссийской церкви, войска трех родов оружия шеренгами встали по ближайшей к Миссии улице, украшенной флагами. По этой же улице последовал навстречу Преосвященнейшему Сергию крестный ход из Миссии во главе с и. о. начальника Миссии архимандритом Пименом. Под звуки музыки двух полковых оркестров остановился экипаж владыки, сопровождаемый длинным рядом других фаэтонов и конвоем русских и персидских казаков. Владыка в мантии последовал за крестным ходом в Миссию при колокольном звоне и пении «Спаси, Господи» и «Достойно есть». Далеко разлилась волна народа, но еще дальше раздавались эти патриотические и церковные молитвы русских людей. Их пели все ученики миссийского училища, шедшие впереди, их повторяли и православные воины, их провозглашали и члены миссийского клира. По отзыву всех, Урмия никогда не видела такой встречи»⁵⁵.

Миссионеры воодушевлялись сознанием того, что они служат соединению сирийцев в единый народ, развитию его национального самосознания на основании апостольской веры. Вместе с тем созидание единоверного и доброжелательного России народа в Персии и Турции было важным делом и для России. Был близок к подчинению России и переходу в Православие несторианский и национальный центр патриарха-католикоса Мар-Шимуна в Кудчанизе. Присоединение должно было привести за собою сирийцев турецких областей Гявар, Джилу, Тияры, Баз, Тхума. В унии с Римом пока находились сирийцы Месопотамии (яковиты), но католическое влияние на них было слабо, месопотамские яковиты также посматривали в сторону России и ее Церкви. Для осуществления своих планов миссионерам важно было иметь в Персии сильный православный центр, который отражал бы усилия инославных миссионеров и осуществлял свое влияние. Но начавшаяся летом 1914 года первая мировая война, объявление 29 октября 1914 года войны России с Турцией остановили дело широкого присоединения к Православию сирийцев.

Деятельность русской Миссии в тех условиях свернута не была. В секретном послании министра иностранных дел Сазонова обер-прокурору Саблеру от 22 ноября 1914 года относительно Миссии было предрешено: «Что касается Духовной Миссии, то ей надлежало бы оставаться в Урмии по примеру иностранных миссий, которые решили разделить тяготы войны со своей паствой до последней крайности»⁵⁶. 17 сентября 1914 года министр иностранных дел уведомил обер-прокурора о том, что «для защиты христианского населения Урмии назначено два казачьих полка при соответствующей артиллерии». В защите провинции от турок вместе с русскими отрядами принимали участие и сирийцы. По одежде и всему внешнему обличию они не отличались от турок, поэтому решено было сирийских ополченцев снабдить старыми фуражками миссионерского училища. 28 сентября 1914 года только что сформированные сирийские дружины вместе с русскими войсками в двухдневном бою разбили курдские отряды. Но, несмотря на стойкое и мужественное сопротивление, турки все же оккупировали провинцию и подступили к городу. 10 октября 1014 года карательный турецкий отряд сжег все сирийские селения в районе курдского Тергявара и Мергявара. Более трех тысяч христиан, потерявших все, собралось в городе. Но истинная катастрофа разразилась в начале следующего года. 30 декабря 1914 года русское командование в Иране получило приказ срочно оставить Урмийскую область ввиду угрозы обхода турками русского воинства с тыла. Русское консульство и начальник военного Урмийского отряда, сознавая предстоящую трагедию, противились этому приказу до последнего, но вынуждены были подчиниться. Вице-консул Введенский писал: «Увод отряда из Урмии знаменует неминуемую катастрофу всего нашего влияния, силы и добытых результатов дела государственного значения. Резня христиан вероятна. С уходом солдат начнется паника и повальное бегство».

В ночь со 2 на 3 января 1915 года вместе с русскими войсками в Россию временно ушла Урмийская православная миссия и двадцать пять тысяч сирийцев. Английский миссионер описывал этот исход следующим образом: «Насколько хватало глаз, по дорогам двигался сплошной поток беженцев, по временам такой густой, что создавались пробки. Это была ужасная картина, и я не хотел бы ее вновь увидеть. Многие старики и дети умирали на дороге»⁵⁷.

Турки и курдские феодалы, заняв районы с сирийским населением, начали грабежи и убийства. Страшному разгрому и разграблению подверглись деревни, в которых неприятель встречал активное сопротивление. Там, где еще совсем недавно с радостью и надеждой встречали русских миссионеров, строили новые красивые церкви, создавали школы, дети устраивали спектакли и пели песни растроганным родителям, рыскали звери в человеческом подобии, не щадившие ни детей, ни их родителей, ни храмы, ни жилища...

Летом 1915 года русские войска освободили Урмию, Миссия вернулась в разоренный, исстрадавшийся край, но оправиться от пережитого уже не смогла. В 1917 году в «Русском паломнике» (№ 31–32) Пимен Белоликов, тогда уже епископ Салмасский, начальник Урмийской православной миссии, опубликовал статью под названием «Одна из жертв настоящей войны, изуродованные святые иконы». К заметке епископ Пимен приложил фотографии икон домовой миссионерской церкви в городе Урмия. Он пишет; «Неисчислимы жертвы настоящей великой войны народов мира. Человек и его здоровье, его семья и благосостояние, его честь и достоинство, его жилище и храмы, его лучшие чувства и надежды, его религия – святая святых души человека – все подверглось наглому издевательству озверевших неприятелей... Цель победы над нашими неприятелями... победа над самой войною, над ее жестокостями, прекращение войны на возможно долгое время, обеспечение мирного процветания общественной жизни народов... Русские православные люди помнят, что эти святые иконы суть только малая часть из понесенных нами здесь многочисленных жертв за нынешнюю войну».

Таким образом, перед войной 1914 года цель Миссии – воссоединение ассирийцев-несториан с Православной Церковью – была совсем близка, но из-за революционных событий в России она не была достигнута. И та паства, которую успела приобрести и воспитать Миссия рассеялась либо была уничтожена турками и курдами.

Однако в своем историческом повествовании об Урмийской православной миссии мы несколько забежали вперед. Вернемся к 1904 году – времени когда иеромонах Пимен впервые приехал в Урмию.

Если прочесть путевые заметки одного урмийского миссионера, написанные им, видимо, и по первым впечатлениям, и после знакомства с существовавшими тогда географическими путеводителями⁵⁸, то можно составить достаточно ясное представление о путешествии отца Пимена в Персию. Правда, его первая дорога в Урмию отклонилась в Череповец: в родном селе Васильевском умирал от болезни печени отец – протоиерей Захария Иванович Белоликов. Будущий деятель Урмийской миссии простился навсегда с человеком, на которого был во многом похож, которому был многим обязан, и поспешил на дело, ставшее главным в его недолгой жизни. Он расставался с Россией ровно на три года и вновь ступил на родную землю уже в период летне-осеннего отпуска 1907 года. В Персии же Господь сохранил его от эпидемии холеры и тифа, от малярии, шальной мусульманской пули и курдского ножа в спину – всех тех опасностей, которыми была полна жизнь миссионера в тех краях.

Путь по железной дороге пролегал через всю Россию с севера на юг и далее лежал через российское Закавказье. Впечатления были настолько яркими, что не чувствовалось утомления длинного пути. «Все казалось новым, значительным и страшно интересным». Тифлис. После атмосферы русского севера и малоросского киевского колорита отец Пимен окунулся «в оживленный, цветущий промышленностью торговый город, административный и духовный центр Закавказья, столицу древнего Грузинского царства, разросшуюся в европейский город самый крупный в азиатских владениях России».

С огромным интересом он ждал встречи с сирийцами – айсорами, как их еще называли. «Неудивительно, если я должен был встретить здесь и персидских айсор и таким образом войти в соприкосновение с народом, среди которого отныне начиналась моя миссионерская деятельность. Айсоры начали переселяться в наши пределы из Персии еще в конце 30-х годов прошлого столетия, по окончании русско-персидской войны. Тогда они в числе трех тысяч человек поселились в Эриванской губернии. Вскоре после того, как победы русских войск на Кавказе создали славу и обаяние среди живущих вблизи азиатских народов, наплыв персидских айсор в Закавказье стал увеличиваться. В настоящее время в одном Тифлисе их насчитывается до 2-х тысяч».

Впереди еще несколько этапов пути – по железной дороге через Эривань (Ереван) до Джульфы, на автомобиле до Тавриза, на лошадях до Урмийского озера, которое нужно было пересечь на пароходике... и только тогда открывался вдали долгожданный город Урмия. Вновь назначенный миссионер, увлеченный новизной, любовался природой Закавказья, видом горы Арарат, расспрашивал попутчиков, записывал впечатления. «Через реку Бамбак настолько высокий железнодорожный мост (по высоте второй в мире), что из окон вагона она кажется тесемочкой... Наблюдая только из окна вагона, не раз задумываешься, как богато, вообще, Закавказье, во всем видно, как хорошо живут здесь захребетники сермяжной Руси...»

И уже по дороге от Тавриза к Урмии:

«Характерная особенность этой монотонной местности – высокие горные цепи по окраинам и безводные степные пространства в центре... Решительно не на чем отдохнуть глазу. Остроконечные каменные стены, лишенные всякого признака растительной жизни, мрачно вздымаются к светло-голубому небу. Укутанная как бы дымкой атмосфера. Царит полнейшая, ничем не прерываемая тишина. Всюду доминируют растрескавшиеся цепи известняка, песчаника и наносных сланцев».

И позднее закавказские ландшафты будут незримо сопровождать повествования владыки Пимена о судьбах урмийских христиан и делах Урмийской русской православной миссии.

По мере приближения к цели путешествия появляется чувство беспокойства оттого, что «бок о бок этот загадочный и ставший почему-то страшным Восток». Возникает множество затруднений, моментов риска, и именно здесь записи обнаруживают немалую долю юмора – достойный способ преодолевать дорожные и жизненные невзгоды, свойственный, как видно по другим источникам, и самому Пимену, и всей урмийской братии. Хранимый Божиим покровом, путешественник благополучно достиг места своего назначения.

Сейчас трудно сказать, остались ли в Урмии, этом провинциальном городе на севере Ирана, следы большой русской колонии, некогда обитавшей здесь: 5-го Кавказского стрелкового полка, консульского казачьего конвоя, самого Русского консульства, Русского ссудного банка и, конечно же, Урмийской православной миссии. В 1904 году закончилось строительство главного миссионерского корпуса, Архиерейского дома, пансиона для учащихся. Двор Миссии свободно раскинулся на восточной окраине города – ближней к огромному соленому озеру с солончаковыми берегами. А город? О нем нам расскажут сами миссионеры. Так, отец Николай Рубин писал:

«В плодородной и хорошо возделанной равнине на запад от Урмийского озера в расстоянии 18 верст лежит город Урмия, весь утопающий в зелени своих садов и виноградников...

Дома здесь строят всегда посреди сада или двора и окружают их со всех сторон высокими глинобитными стенами. Улица же представляет собой узкий коридор с высокими грязными стенами по обеим сторонам.

Над узкими кривыми улицами вечно висит прозрачное облако пыли, подымаемой бесконечно движущимися караванами. Невыразимый шум и звон персидских бубенцов и колокольчиков, величиною от обыкновенного ореха до небольшого ведра, нацепленных на сбруе по бокам и на шее животных, наполняет воздух непрерывным гулом минорного тона.

Только дома богатых сирийцев, миссионеров и мусульман построены из обожженного кирпича, но большинство их находится вне городских стен. Эта часть Урмии оживлена растительностью, довольно опрятна и прилична, хотя и не везде. Но здесь и улицы широкие с аллеями ветел, и дома с окнами наружу»⁵⁹.

«В общем этот город, как и прочие персидские города, носит известный шаблонный характер: тот же ров и высокие глинобитные стены вокруг города, те же высокие городские ворота в нескольких местах, те же пыльные узкие улицы... Дома с плоскими крышами издали представляются неуклюжею кучею ящиков...

Отвратительное санитарное состояние Урмии всегда оплачивалось населением дорогою ценою. Еще у многих в памяти ужасная холера, бывшая здесь в 1904 году. Это мое первое впечатление от Урмии, где тогда можно было видеть внезапное заболевание и смерть людей на улице.

А теперь вместо холеры бесцеремонно гуляет брюшной тиф. От зараженного воздуха трудно уберечься как то показывают ежегодное появление здесь сильной малярии и случаи заболевания и смерти солдат и казаков нашего отряда летом минувшего года»⁶⁰.

В послужном списке деятельность отца Пимена в Урмийской миссии представлена ровным восхождением. По указу о вызове начальника Миссии архимандрита Сергия на чреду священнослужений в Петербург «три последних месяца 1905 года он [отец Пимен – Ред.] состоял начальником Миссии; в 1906 году назначен официальным помощником начальника Миссии; всемилостиво сопричислен к ордену Анны третьей степени в 1908 году; в сан игумена с возложением палицы возведен 6 сентября 1908 года, 12 июля 1911 года – в сан архимандрита»⁶¹. К формуляру приписана характеристика: «Энергичен, весьма способен, в службе более или менее ровен».

Ко времени прибытия отца Пимена в Урмию, круг обязанностей миссионера уже определился. Новичкам оставалось принять этот «канон» к сведению и включиться в богослужения и проповедническую деятельность, преподавание в училище, заняться переводами, литературной публицистикой и издательским делом, помощью урмийским христианам в судебно-гражданских делах. А о своем внутреннем состоянии в первый период пребывания в Миссии епископ Пимен позднее говорил так:

«Жизнь в чужой стране среди неверного и разноязычного населения была всегда тревожна, временами же и опасна. Сперва там везде чуялись беды, поэтому меня часто посещала тоска по спокойной жизни в России, боязнь как за свою жизнь, так и за свою честь и успех своего дела. Понемногу, однако, это миновало и уступило место молодому задору и самоуверенности в борьбе с врагами России и Православия. Указанное настроение явилось вскоре же, как только обнаружились мои успехи в изучении местных языков, края, народонаселения и миссионерского дела западных христиан. Религиозного и благочестивого в этом горделивом настроении было мало. Поэтому-то оно и повредило моей деятельности в Персии, ибо удалило меня оттуда. О, как бы хотел я забыть эти ошибки самоуверенности и преувеличенной самооценки, но хорошо, что я не могу забыть этого!».⁶²

Домовая церковь Миссии была устроена на втором этаже главного корпуса и освящена во имя преподобных Кирилла, просветителя славян, и Сергия Радонежского. Сохранились фотографии интерьера храма, помнившего владыку Пимена молодым иеромонахом и потом епископом Салмасским. Последнюю службу в церкви Миссии он отслужил накануне отъезда в город Верный на Крестовоздвижение 1917 года. После революции советское правительство передало все строения Миссии Ирану – и храма не стало.

Один из миссионеров⁶³» назвал храм «тихой пристанью, куда может прибегать для отдохновения и укрепления уставшая душа миссионера». Но у храма было и другое, уже чисто миссионерское, назначение – всей своей обстановкой давать представление о красоте и силе православного богослужения. Этому не мало способствовал орехового дерева резной иконостас с изображениями русских угодников Божиих и сирийских святых, напоминавших о славном прошлом древнесирийской Православной Церкви.

Миссии принадлежал древнейший в Урмии храм Март-Мариам (т. е. Владычицы Марии), он стоял на кладбище с тем же названием. По преданию, одни из волхвов, пришедших поклониться Младенцу Христу, по имени Каспар, был перс родом из Урмии. Его останки покоились под одной из стен Март-Мариамской церкви, окруженной благоговейным почитанием не только христиан, но и мусульман. Усилиями Миссии над древним строением был надстроен еще один храм – во имя Святителя и Чудотворца Николая.

Как уже отмечалось, отец Пимен был «летописцем» Миссии, занимался литературной работой, вел обширную переписку со многими издательствами. Из-под его пера вышло около полусотни писем и корреспонденций в русские газеты и журналы. Информировать общественность России о событиях, связанных с переходом целой части народа и православную веру в стране Льва и Солнца – исконно мусульманской стране, – превратилось для Миссии помимо прочего в суровую необходимость по той причине, что привлекательный, «ходкий», окрашенный элементами восточной экзотики материал зачастую оказывался в руках случайных людей, искажавших истинную картину дела. Даже подводя итоги пятнадцатилетнего существования Миссии, миссионеры были вынуждены отметить «выходки лжебратий – разных корреспондентов, мимолетных наблюдателей нашей работы и криво о ней судивших».

На протяжении многих лет отец Пимен посылал свои очерки в «Русский паломник», «Церковный вестник» и особенно в «Московские ведомости»⁶⁴. Цель привлечь к Миссии внимание и вызвать сочувствие церковной общественности России успешно достигалась.

В 1911 году отец Пимен решился послать в далекую Японию знаменитому японскому миссионеру архиепископу Николаю (Касаткину) свою книжечку «Урмия в годы персидских смут». Японский святитель сердечно поблагодарил за книгу, заметив, однако, что с большей частью изложенного он уже знаком по публикациям автора в «Московских ведомостях».

Отголоски обширной пименовской корреспонденции тех лет нашлись даже в «Туркестанских епархиальных ведомостях», издававшихся в городе Верном. В них также появилась перепечатка из «Владикавказских епархиальных ведомостей» урмийского сообщения отца Пимена «Следы иудейства и язычества в религиозности православных жителей Урмии и Кавказа»⁶⁵.

Одна из самых интересных страниц урмийских трудов отца Пимена – переводческая деятельность.

В 1902 году в Миссии была создана комиссия по переводу богослужебных текстов с церковнославянского на древнесирийский язык. Одновременно комиссия обратилась и к древнесирийским церковным писателям донесторианского периода. Труды ученых урмийских монахов принесли свои плоды: были переведены и отпечатаны в миссионерской типографии многие чинопоследования Православной Церкви. Начальнику Миссии епископу Сергию принадлежала заслуга составления сирийско-русского словаря.

Вклад в переводческие труды Миссии будущего епископа Пимена на удивление объемный и значительный. Он добросовестно переводил учебную литературу для училища при Миссии. В письме от 28 марта 1910 года к своему духовному отцу, митрополиту Флавиану, отец Пимен перечислил только то, что перевел за 1909 год, и объем проделанной работы впечатляет, тем более что перечисление переводов сопровождается сетованием на нездоровье: «Нынешний год оказался очень тяжелым для меня. За зиму я два раза болел сильной лихорадкой и теперь совершенно отощал и ослаб. Но не теряю надежды на поправку и молю Бога о том, чтобы скорее миновали мои немощи и я по-прежнему энергично нес бы свое служение. Я преподаю 6 предметов, надзираю за учениками и перевожу богословские сочинения на новосирийский язык. За этот год я перевел Церковную историю Евграфа Смирнова, хотя и неполную (опустил несколько страниц из истории просвещения в Восточной Церкви и Западных религиозных обществах за 2 последних периода); перевожу теперь богословие Преосвященного Макария⁶⁶, перевел Историю гражданскую общую с русского (курс Биллярминова), наконец, кончаю перевод Гиляровского «Психологии». Бог даст, этим летом начнем печатать кой-что из переведенного»⁶⁷.

Самая интересная и значительная часть переводов отца Пимена – древнесирийские житийные и святоотеческие тексты. Отец Пимен перевел «Житие блаженного Мар-Евгена, начальника иноков страны Низибийской на горе Изла», «Житие святого Иакова, епископа Низибийского в городе Тхумы», «Сказание о славных делах Раббулы, епископа благословенного города Ургэй (Эдессы)», «Гимны святого Раббулы», «Речь о человечестве Господа, которую написал Кирилл, епископ Александрийский, к благословенному царю Феодосию и послал экземпляр его к святому Раббуле...», «Изъяснения, которые произнес Мар-Раббула, епископ Ургэй, в Константинопольском храме пред всем народом».

Из сделанных им переводов на древнесирийский богослужебных текстов были изданы чинопоследования праздников Рождества Богородицы и Крестовоздвижения. Не так давно преподаватель Московской Духовной Академии А. И. Сидоров выпустил в свет в серии «Библиотека отцов и учителей Церкви» сочинение Блаженного Феодорита Кирского «История боголюбцев». Древнее сочинение является патериком раннего сирийского монашества. В качестве приложения к публикации А. Сидоров поместит памятник сирийской агиографии «Житие блаженного Мар-Евгена, начальника иноков в стране Низибийской на горе Изла», переведенный архимандритом Пименом. Перевод был напечатан в Сергиевом Посаде в 1913 году, и, видимо, это обстоятельство объясняет, почему именно он оказался включенным в поле зрения патрологов. Другие, не менее значительные, переводы отца Пимена были также опубликованы им накануне первой мировой войны, но не в общероссийских изданиях, а в малотиражном миссионерском журнале «Православная Урмия» и потому малоизвестны русской церковной науке.

АЬртъ ptdaxni и Дхулкфа(Эрщ.1.)

чр*зь Poccikcxot Имтраторскоt

вице – консульство » Русого*

Православной Духовной Mucciu.

Номера журналов «Православная Урмия» за 1913–1914 годы фактически авторские: большая часть опубликованных материалов принадлежит архимандриту Пимену. В одном случае стоит полная подпись, в другом – инициалы, в третьем не стоит ничего, но стиль угадывается – это опять он. Переводы (за полной подписью переводчика) помещаются из номера в номер. Остановимся несколько подробнее на переводе отцом Пименом Жития святого епископа Раббулы.

Антиохийская Церковь внесла немалый вклад в общую сокровищницу христианства. Блаженный Раббула, как и другие древние сирийские святые, входит в число общепочитаемых христианских святых⁶⁸.

Еще сравнительно недавно, в 50-х годах XX века, известный патролог Г. В. Флоровский отмечал, что раннесирийская христианская литература изучена слабо. Очевидно, эта причина и побудила отца Пимена обратиться к имени забытого сирийского аскета-подвижника Раббулы, богослова, гимнографа, обличителя неправомыслия Нестория.

Если начать чтение «Сказания о славных делах Раббулы»⁶⁹, появляется и уже не оставляет чувство значительности текста, текущего, как глубокие и ровные воды. Слово из раннего средневековья читается так, будто его написал наш современник. Все достойное, что отмечается в сирийском православном епископе Раббуле, – ответ на нашу нынешнюю, знакомую многим ностальгию по праведному, неутомимому борцу с грехами, облеченному в епископское достоинство! Идеальный образ, который подсказывала христианская интуиция, облекся здесь в достоверность и осязаемость. Нельзя сказать, что житийная литература Православия скудна жизнеописаниями святителей. Напротив, но дело в том, что конкретное время всякий раз порождает по-своему прочувствованный идеал – вроде бы и тот, что и всегда, да и не тот, так как к нему добавляются требования, порожденные только нашим опытом. Настойчивое подчеркивание милосердия эдесского епископа выявляет эту черту характера как решающую в устроении христианской души, а слово, дело, личная жизнь святого представляются главными факторами в устроении Церкви. Для отца Пимена «Сказание о славных делах Раббулы» было, наверное, не только переводческой школой, но и значительным нравственным уроком, преподанным на будущее.

Переводы отца Пимена были основой его будущей магистерской диссертации. Об этом можно судить по строкам из письма к митрополиту Флавиану где он пишет о симпатиях к древнесирийскому языку, который «использует для написания магистерской диссертации»⁷⁰. О ее содержании отец Пимен упоминает в другом письме – к архиепископу Финляндскому Сергию (Страгородскому). Темой был выбран памятник «Сирийской дидаскалии», то есть учительства (дидаскалами в Древней Церкви называли учителей, толковавших Евангелие)⁷¹.

Магистерская диссертация так и не была подана к защите. Рукописи переводов, прочие материалы бесследно исчезли после гибели их хозяина. Но все еще теплится надежда, что из алма-атинских архивов их могли, как утверждают старые архивные сотрудники, передать в московские. Хотя прискорбных предположений куда больше, и они почти убеждают, что архив владыки Пимена пропал.

Не стоит удивляться или гадать, почему предрасположенный к научным занятиям сотрудник Миссии не стал магистром богословия. Ведь именно на годы его миссионерского служения пришлась так называемая Иранская революция 1906–1911 годов, которая началась вслед за событиями 1905 года в России. Советские историки называют ее антифеодальной и антиимпериалистической, но в начале века в России такие события именовались проще и точнее – смуты. Шла борьба за власть «наверху», и неустойчивостью воспользовались «моджахиды» и «фидаи» – революционеры, во многом наученные «товарищами» из русского Закавказья.

7 октября 1906 года открылся первый иранский Парламент – меджлис, который принял конституцию, ограничивающую власть шаха. Но менялись шахи, создавались новые конституционные учреждения, а страна оставалась полудикой, непросвещенной идеалами честности, скорого справедливого суда и милосердия, реально действующим в ней законом оставался закон грабежа. Русские миссионеры, наблюдавшие первобытные беззакония, искренне были уверены, что присутствие русского начала в стране будет для нее благом. В 1907 года Россия и Англия заключили между собой соглашение, по которому северная часть Ирана стала территорией русского присутствия, к глубокой радости и облегчению для миссионеров. Скоро в Урмии появились русские военные отряды. После особо тяжелого периода Тебризского восстания 1908–1909 годов – русское оружие постепенно положило смутам конец.

В это время отец Пимен пишет небольшую книжку «Православная Урмия в годы персидских смут». Она рассказывает о трагической судьбе православных сирийцев, оказавшихся среди персов, курдов, турок, усвоивших практику безнаказанности смутного времени, и о трудностях миссионерского дела в этих условиях. Брошюра была напечатана в 1911 году в Киеве в типографии КиевоПечерской Успенской Лавры.

«Русские миссионеры, – говорится в брошюре, – пришли в Урмию по приглашению самих сирийцев, и начало их деятельности выгодно отличило их от прочих, инославных, миссионеров, занимающихся теперь в Урмии ловлей сирийских душ. Оно дает нам возможность не приспособляться к сирийцам в том, в чем нельзя к ним приспособиться, быть прямодушными и откровенными в разговоре с ними – одним словом, высоко держать знамя Православия, которому, кажется, одному суждено объединить этот исстрадавшийся и разложившийся народ.

Сирийцы Урмии пока не понимают этой цели и вместе основания нашей деятельности. Многие из них откровенно нам заявляли, что мы должны являться к ним только для раздачи милостыни, путем ли открытия бесплатных школ, постройкою ли храмов, ходатайством ли на суде или помощью нищим, безразлично». Но люди более дальновидные понимали, что «наша Миссия нужна не только как благо творительное учреждение, но и как такая воспитательница их, которая может впоследствии приобщить их к благам русской жизни и культуры. На Персию у сирийцев плохая надежда потому что и в обновляемой Персии основанием реформ остается тот же Коран, как раньше. Америка – за морями, да и ее миссионеры начинают жить в свое только удовольствие. Католические монахи – лазаристы из Франции – работают среди сирийцев, но кто теперь не знает, что и эти миссионеры убежали из своего отечества и в Персии нашли только убежище для себя. А Россия у сирийцев у всех на уме, Россия у них под боком.

И эта Россия известна сирийцам как защитница христиан от злобы мусульман. Пусть нас не обвиняют в политической агитации среди сирийцев. Они сами прекрасно знают, на что им ближе всего надеяться. Защита, защита, защита – вот о чем вопят ежедневно сирийцы и нигде ее не находят, кроме русской Миссии и консульства в Урмии».

Во второй части брошюры, где представлена картина деятельности миссионеров, меняется первоначальное настроение книги. Автор пишет, что в завершении ее повеяло теплой надеждой. Но далее он замечает: «Не моему слабому слову усилить и возгреть ее, потому что суровая действительность нашего времени способна разрушить самые светлые упования». Заключительные строки выражают поразительно теплое чувство, и невольно отмечаешь: успех миссии всегда обусловлен избытком любви.

«Осмелюсь прибавить, что народ, портившийся под разнообразными влияниями в продолжение сотен лет, не мог преобразиться в течение каких-нибудь двенадцати лет под влиянием горсти работников, состоящей из 4–5 человек. И вы, несомненно, еще долгое время будете слышать мало утешительного про сирийцев.

Но вашей помощи, вашей милости всегда будет ждать исстрадавшаяся и озлобленная беднота сирийская, ни в чем не виноватая и никому не угрожающая. Ради этой бедноты и мы здесь работаем в надежде на помощь Божию и на помощь наших братьев – ревнителей благовествования Христова»⁷².

По поводу этой книги в журнале «Православная Урмия» появилась небольшая заметка без подписи под названием «Со страниц прошлого» – дружеское слово вслед автору, весной 1911 года оставившему Миссию:

«В руках у меня написанная год назад брошюра... последняя памятка доброго сердца бывшего деятеля русской Духовной миссии в Урмии, ныне ректора Ардонской Семинарии архимандрита Пимена... Поездки миссионеров по селам для богослужения и проповеди теперь часто соединяются с опасностью для жизни. Автор брошюры сам был обстрелян курдами осенью 1907 года и спасся от них только благодаря быстрым ногам своего коня. В актовом зале самой Миссии посетитель увидит в стене пулю какого-то шального мусульманина, упражнявшегося в стрельбе и избравшего мишенью наше жилище»⁷³.

Отец Пимен уехал в Россию из-за несложившихся отношений с начальником Урмийской миссии, архимандритом Сергием. Впервые он принял решение оставить Миссию в конце 1910 года. Позади были шесть лет увлеченных трудов, опасностей с риском для жизни. Он занимал должность помощника начальника Миссии. Мы уже говорили о том, насколько обширно было поле деятельности миссионеров, сколько требовало нравственных усилий, дальновидности, терпения, какую твердость в вере и какой политический кругозор предполагало! Польза дела требовала неизменно подчиняться начальнику Миссии, за которым всегда было последнее слово. Архимандрит, а потом епископ, Сергий обрек своего не менее даровитого и энергичного помощника на роль «вечного второго». Готовность отца Пимена к самостоятельному решению вопросов и инициативность не могли развернуться в полную меру, потому что как старожил Миссии и как ее начальник епископ Сергий оставался тем единоначалием, которому отец Пимен осознанно уступал, конечно же, ради общей пользы цела. Несомненно, что в интересах Миссии отец Пимен жертвовал собой. Но рано или поздно должен был встать вопрос, насколько оправданна затянувшаяся жертва с точки зрения интересов Церкви и того Божия предназначения, которым отмечен каждый человек. Был и другой мотив, побуждавший отца Пимена просить об отзыве из Миссии. Он заключался в чувстве неудовлетворенности малыми церковными запросами паствы, как отмечается в рапорте начальника Миссии. В донесении архимандрита Сергия митрополиту Санкт- Петербургскому Антонию (Вадковскому) от 15 сентября 1910 года говорится:

«... Относительно русского состава Миссии я должен добавить, что о. игумен Пимен становится более нетерпеливым и менее выдержанным, чем прежде. Все уже замечают, что он тяготится своим положением и настроен против меня. Мне удается сглаживать самые неудобосглаживаемые шероховатости, о коих и писать лишне, но все же положение нелегкое.

Отец игумен – почтенный труженик, но он желает более широкого и свободного поприща деятельности. В дополнение он здесь часто страдает от лихорадки и ревматизма. Он просил меня письменно ходатайствовать о его переводе в Россию. Его перевод – дело необходимое, ибо раз у него сердце не лежит здесь, то и не следует силой держать. Но кто же его заменит? Я бы желал иметь помощника хоть немного мне сочувствующего (этого не было и нет в Пимене: во всем он против).

Я запросил о. Корнилия, но еще не получил ответа. Его перевод сюда с возведением в сан игумена и с увеличением (жалованья) до 175 р. в месяц (вместо теперешних 125) для меня очень желателен. И он сам все еще не забыл Урмию... Если не удастся осуществить перевод о. Корнилия, то уезд о. Пимена может очень тяжко сказаться на Миссии за неимением достойного заместителя».

20 сентября 1910 года святейший Синод открыл «Дело по ходатайству начальника Урмийской духовной миссии о замещении его помощника игумена Пимена другим лицом». 13 октября 1910 года архимандрит Сергий выслал дополнительно к донесению рапорт, в котором повторяется просьба отца Пимена и дополняются обстоятельства его жизни в Урмии:

«Помощник начальника Миссии игумен Пимен обратился ко мне с письменным заявлением, в коем излагает, что за шестилетнее пребывание в Урмии его здоровье, и без того слабое, значительно пошатнулось от неблагоприятного влияния урмийского климата (здешней лихорадки, истощающей организм). Ввиду этого он, игумен Пимен, просит ходатайствовать меня перед высшей церковной властью о предоставлении ему другого места службы где-либо в России.

Со своей стороны я считаю долгом службы донести, что, во-первых, урмийский климат при всех его удовлетворительных сторонах на некоторых лиц влияет плохо, вследствие упомянутой лихорадки, и что игумен Пимен в последнее время хворает больше, чем в прежние годы своей здесь службы, во- вторых, о. игумен – почтенный работник Миссии, но, как заметно, многие отрицательные стороны урмийской церковной действительности в последнее время сильно расхолаживают его церковную ревность к насаждению здесь Православия (сирийцы в общем обнаруживают мало склонности к собственно церковной и духовной стороне Православия), и, , в-третьих, о. игумен как человек даровитый, работоспособный и энергичный, несомненно, с известного времени желает деятельности на поприще более широком, чем то положение, какое он здесь занимает. В дополнение ко всему, о. игумен принадлежит к числу таких натур, которые склонны спокойно и лучше работать тогда, когда им дается больше инициативы, а последняя, конечно, у него как у помощника начальника не может быть большая».

Отец Сергий просит совершить перевод весной 1911 года по окончании учебного года в миссийском Духовном училище. «Я не думаю, чтобы игумен изменил сложившееся в нем желание и убеждение в том, что ему нужно служить в России. А равно я не думаю, чтобы он мог отныне проходить здесь свое служение с той необходимой ревностью, какую он имел прежде. В смысле невозможности его перевода теперь я со своей стороны сделал ему соответствующие объяснения»⁷⁴.

В результате рассмотрения дела о переводе отца Пимена в Россию в «Церковном вестнике» в марте 1911 года появилось Определение Святейшего Синода:

«На должность ректора Александровской Ардонской Семинарии назначить помощника начальника Урмийской миссии игумена Пимена (Белоликова) с возведением его на основании примечания к парагр. 24 Устава Духовной Семинарии в сан архимандрита»⁷⁵.

Год ректорства в Ардонской Духовной Семинарии не принес отцу Пимену каких-либо осложнений. Он сумел расположить к себе сотрудников, скрепить корпорацию Семинарии, но вскоре начал жалеть о совершенном шаге и, не смотря на то, что ректорство сулило очень быстрое продвижение по службе, принял твердое решение вернуться и Миссию. О своих сожалениях он написал митрополиту Флавиану из Ардона уже 11 ноября 1911 года:

«С Урмией расстался, по об Урмии скорблю, не переставая. И у меня там были привязанности, и их пришлось порвать. И чем дольше живу здесь, тем больше душа моя просится в Урмию. Поведал я тайный зов души моей Высокопреосвященнейшему Николаю, архиепископу Японскому. Святитель ответил мне: «Вижу из Вашего письма, что сердце Ваше и Урмии. Дай Бог, чтобы тайный зов души Вашей опять привел Вас в Урмию». Пока держусь, Владыко святый, но думаю, что моя привязанность к Урмийской миссии не исчезнет. К этому надо прибавить и чувство раскаяния пред о. архимандритом Сергием. Я с ним кое в чем не соглашался, я восставал против него. Но я забывал о его постоянном благожелательном отношении ко мне; я не уважал ревности его, я не замечал его высокого самоотвержения Пишу это не затем, чтобы сейчас проситься в Урмию, но чтобы, если буде т в том нужда предложить свои услуги для тамошней духовной нивы…».

В другом письме к владыке Флавиану, датированном 2 июля 1912 года, отец Пимен пишет:

«Понятна мне стала в текущем году поведанная Вами нам, еще бывшим молодыми послушниками, тоска Вашего Высокопреосвященства по Миссии и по миссионерскому делу. Стосковал и я и решил Богу содействующу продолжать начатое дело в Урмии. Дело развертывается очень широкое, предвидится присоединение, патриарха Мар-Шимуна к Православию с целым сонмом несториан мирян и духовных лиц. Отец Сергий работает сильно, но не помог ему новый заместитель священник Рубин, который и уехал уже из Урмии. Я, раскаявшись в своем непостоянстве и малодушии, еду помогать ему туда. Прошу Ваше Высокопреосвященство благословить меня, да укрепит меня Господь и да даст нам плод обильный»⁷⁶.

Надежды начальника Миссии отца Сергия на иеромонаха Корнилия были напрасны: от предложения поехать в Персию повторно он решительно отказался, не захотел сменить должность инспектора Санкт-Петербургской Духовной Семинарии на беспокойную жизнь на Востоке. Заменивший на короткое время отца Пимена саратовский священник Николай Рубин тоже надолго в Миссии не задержался. Его история в двух словах была такова. Овдовев, он собирался принять постриг. Не сумев пройти подготовку к нему в Оптиной пустыни, решил сделать это в Персии под началом «строгого архимандрита Сергия», но и эта попытка, видимо, также не была удачной, и через полгода отец Николай вернулся в Россию. В Миссии постоянно появлялись сотрудники, которые надолго в ней не задерживались. Упомянутый иеромонах Корнилий (Соболев) прибыл одновременно с отцом Пименом в 1904 году и прослужил до 1907 года. Тогда же приступивший к деятельности иеромонах Сергий (Шемелин) отбыл в декабре 1905 года, а приехавший за год до них иеромонах Ювеналий (Масловский) засобирался в Россию уже летом 1904 года. Сказывались многие неблагоприятные обстоятельства, среди них – постоянная опасность для жизни и чести миссионера.

Отец Пимен уезжал из Урмии трижды, дважды возвращался, ибо не мог забыть восемь лет, проведенных среди сравнительно небольшой группы сотрудников Миссии с которыми были пережиты общие тревоги и опасности лихолетья персидских смут. Об этом, ни с чем несравнимом, миссионерском братстве и единении отец Пимен, оставивший добровольно Миссию и служивший уже во Владикавказской епархии, заскучал так, что попросился назад. Оказалось, непросто оторваться сердцем от ставшей близкой Урмии.

Намерение архимандрит» Пимена вернуться в Урмию возвысило его в глазах церковной общественности. «Кавказский благовестник» писал:

«Святейшим Синодом назначен помощником начальника Урмийской миссии архимандрит Пимен (Белоликов). Это назначение в особенности знаменательно тем, что состоялось по желанию самого же архимандрита Пимена, причем он оставил видное место ректора Александровской Семинарии в с. Ардоне, сулившее ему быстрое повышение по службе.

Миссионер по призванию, он изучил сирийский язык и с любовью говорит о развитии православной миссионерской деятельности не только в Урмии, а и в Курдистане и даже в Турции.

Вновь назначенный помощник Урмийской миссии – уроженец Новгородской епархии и кандидат Киевской Духовной Академии. Отправляясь к горячо любимой Миссии уже во второй раз, архимандрит Пимен, помимо миссионерской деятельности думает там закончить свои ученые труды»⁷⁷.

В августе 1912 года архимандрит Пимен вернулся в Миссию, чтобы прожить там еще два плодотворнейших года. Поет ли хор учащихся Духовного училища – регентует отец Пимен, создается ли библиотека для военнослужащих Урмийского гарнизона – книги «солдатикам» по средам и пятницам выдает отец Пимен. Он освящал закладку здания городского Николаевского коммерческого училища для местного населения, выполнял послушание полкового священника на приведении к присяге молодых стрелков, редактировал журнал, сам писал для него. Отец Пимен активно содействовал тому, чтобы гарнизонный духовой оркестр играл по воскресеньям во дворе Миссии, радовался этому от всей души и горячо поддерживал идею проведения концертов силами русской колонии. Он гордился успехом концертов и впечатлением, которое произвели на местных жителей русские пляски и пение. Любое положительное проявление русского влияния вызывало в нем всплеск воодушевления. При деятельном участии архимандрита Пимена в весенние дни 1914 года при Миссии была создана червоводня шелковичных червей.

При всем том отец Пимен оставался священником, который проповедовал без устали. 15 апреля 1914 года он освятил закладку трех заведений русского подданного Афтандилова: лесопилки, паровой мельницы и кирпичного завода. «Успех указанных предприятий, – предупреждает его проповедь, – обеспечится, если предприниматель будет преследовать не цель личного только обогащения, а общую пользу и будет всегда иметь страх Божий». 20 мая того же года отмечалось 50-летие завоевания Кавказа, на урмийском плацу отец Пимен служил панихиду по убиенным русским воинам и в своей речи сказал много проникновенных слов о России и о культурно-историческом значении празднуемого события. В небольшом выступлении перед закладкой упомянутого Николаевского шестиклассного городского училища в Урмии 30 мая 1914 года отец Пимен сказал:

«Слава Богу, управляющему течением жизни человеческой! Он нас убожит и оживляет, смиряет и возвышает, разъединяет народы и опять их соединяет между собою. Это таинственное соединение представителей двух народов мы и теперь наблюдаем. Одним Господь дает возможность делать добро, другим посылает искреннее доверие и желание принять это добро. Одни протягивают руку помощи, другие берут эту руку, чтобы идти и действовать по ее указанию. Первые обещают свет знаний, другие готовы следовать за этим светом. Действительно, близко утро, когда исчезнут ночные страхи, когда люди с доверием и надеждою будут взирать на мир Божий и род человеческий. И когда настанет это утро, почерпайте воду с веселием от источника спасения, ныне открываемого.

Господи! На этом месте пошли свет Свой и истину Свою. Дай возможность одним совершить начатое доброе дело, другим принять его и оказаться достойными его. Аминь»⁷⁸.

В этих словах отражаются нравственные и духовные мотивы, которыми руководствовались русские люди в своей деятельности в Закавказье и Персии, в первую очередь сам отец Пимен. В одном из материалов в «Православной Урмии» он сформулировал далеко идущие задачи России как покровительницы христиан в мусульманских странах. Влияние России необходимо укреплять для усиления армян в Турции и сирийцев в Персии и Курдистане, потому что исчезновение или ослабление этих христианских народов отнимет у России славу покровительницы христиан в мусульманском мире, даст возможность встать против Кавказа сильному, сплоченному народу имя которому будет объединенный тюркский народ В другой статье он предупреждает, что неизбежным действием в защите христиан в мусульманском мире является прямое давление, которое одно только принимается на Востоке.

Следует отметить, что миссионерская евангельская проповедь произносилась на сирийском языке. Ее лучший образцы, в том числе и пименовские, печатались в журнале, который Миссия издавала на сирийском языке с 1905 года.

Расположенный ко всем людям и всякому доброму начинанию, архимандрит Пимен был незаменим и в гражданских, и в духовных делах. Светлая открытость навстречу другой душе и свойственная отцу Пимену потребность миссионерского единения сделали его инициатором переписки со знаменитым миссионером в Японии – архиепископом Николаем (Касаткиным)⁷⁹. Кончина японского святителя в 1912 году побудила отца Пимена написать о нем статью.

«На мне лежит нравственный долг поделиться с людьми, преданными интересам нашей Церкви, воспоминаниями о почившем апостоле Японии… Эти воспоминания не суть плод моего личного знакомства с ним: я никогда не видал лица его. Но и мои прежние сослуживцы по Урмийской миссии всегда ставили этого дивного проповедника истины Христовой себе за образец, стремились при всяком удобном случае войти с ним в сношение.

А любовь архипастыря-миссионера всегда побуждала отвечать его на запросы и недоумения его младших соработников, преподать им мудрый совет, утешить, ободрить их.

Еще в 1906 году из Урмийской миссии были отправлены просветителю Японии составленный мною отчет о состоянии Миссии за 1905 год и несколько отпечатанных в типографии Миссии богослужебных книг на сирийском языке.

Святитель вскоре же ответил любезным письмом и присылкою книг, изданных им и его ближайшими учениками на японском языке. Конечно, нам самим нельзя было бы проникнуть в содержание этих книжек в красивых красных кожаных переплетах, испещренных продольными столбцами каких- то непонятных иероглифов. Но любящая рука апостола Японии сделала по-русски надпись на каждой книжке уясняющую ее содержание и указывающую ее назначение – в библиотеку Урмийской православной миссии. Интересны были и иллюстрации, приложенные к этим книжкам, обнаруживающие тонкий эстетический вкус, как самого апостола Японии, так и доставшегося его жребию народа...

Но особенно интересно было письмо архиепископа Николая, приложенное к вышеупомянутым книгам. В нем видна также миссионерская ревность, которая воодушевляла всю его жизнь... Порадовался он успехам Урмийской миссии и выразил скорбь о том, что мало еще Русская Церковь дает проповедников-миссионеров среди народов, жаждущих истины Христовой. Но, видно, Господину жатвы неугодно еще извести делателей на жатву Свою, заключил святитель Божий свое отеческое письмо к нам. Порадовались мы этому его вниманию к нам и подивились его чисто юношескому почерку, живости его мыслей, миссионерской ревности и отеческой любви к нам, его младшим соработникам...»⁸⁰.

К 1914 году география влияния Урмийской православной миссии начала расширяться. Открылась дочерняя Миссия в провинции Салмас, в Хое, которую возглавил иеромонах Виталий (Сергеев). Начались переговоры о воссоединении с Русской Православной Церковью несториан Курдистана, и епископ Сергий отправился в места их проживания – туда, где жизнь человека не ценилась ни во что, где не было никакой единой власти, которая могла бы сдерживать страсти вооруженных с ног до головы людей, где сирийские христиане жили во многовековом плену у курдов.

В октябре 1913 года в Миссию явились два несторианина и попросили от имени пославшей их общины сульдузского селения Мамет Яра принять их в Православную Церковь и направить к ним православного священника. Туда послали добровольца-миссионера отца Иону Геваргизова. Мало-помалу отец Иона присоединил к Православной Церкви до 350 душ. Земля в Сульдузе принадлежала помещикам-мусульманам – мугаджирам (беглецам) из Эриванской губернии. Они мало считались с интересами христиан, могли в любой момент отказать в земле и месте для жительства. Помещики писали властям о нежелательности насаждения здесь Православия. Но отец Иона продолжал бороться за интересы христиан, не обращая внимания на угрозы.

8 мая 1914 года в Сульдуз поехал отец Пимен. «Сульдузские впечатления» – так назвал он рассказ об этой поездке. Рассказ дает возможность прочувствовать обстановку и неповторимый колорит миссионерского служения в Иране. В отличие от Курдистана Сульдуз с его центром в Соуджбулаге оставил в общем благоприятное впечатление. «Мы покинули смиренный и тихий Соуджбулаг, пожелав ему, чтобы он увидел не только русские штыки и флаги, но и русские книги, и русские школы, и святой крест»⁸¹.

Общие права сирийца-христианина в Персии были сильно урезаны: на суде свидетельству мусульман оказывали полное доверие при невнимании к доводам христиан. Посредничество Миссии приносило сирийцам-христианам большое облегчение. И для работников Миссии судебная деятельность была хорошей школой для изучения всех сторон жизни сирийцев, их нравов и обычаев. Об одном из таких дел отец Пимен пишет в «Православной Урмии»:

«Еще в недавнем прошлом христиане Урмии, невольно почитая священный день мусульман – пятницу (джума), не имели возможности по-христиански встретить и проводить христианские воскресные и праздничные дни. Персидские власти не стеснялись с этими днями и по разным делам тягали в город на суд, а нередко и в тюрьму сажали христиан именно в эти дни... Отвыкали таким образом сирийцы от семей, отвыкали и от храмов и дичали, привыкая чтить только мусульманский произвол. Такая необеспеченность покоя сирийцев в воскресные и праздничные дни побудила нашу Миссию поднять дело о возвышении чести воскресных и праздничных дней в том смысле, чтобы персидские власти Урмии не беспокоили христиан в эти дни...»⁸².

Примечательным местом Урмийской православной миссии был ее двор. Окруженный каменной оградой, с быстро выросшими деревьями, он представлял собой колоритнейшую картину. Здесь была настоящая толкучка с утра до вечера. То там, то здесь стояли и сидели группы просителей по судебным делам. Хотя Миссия добровольно взяла на себя роль посредницы между персидским судом и сирийцами-христианами, за помощью обращались не только православные сирийцы, но и лютеране, и несториане, в угоду ситуации принимавшиеся восхвалять достоинства русской веры и ее пастырей. Приходили и мусульмане, угрожая в случае неоказания им помощи «сесть в бест» – нечто вроде сидячего молчаливого протеста. Однажды такую группу нашли в конюшне – укрытие в доме, по тамошнему обычаю, означало неизбежность последующей помощи.

Между чалмами и барашковыми папахами мелькали изредка скуфейки миссионеров и их умные энергичные лица. Появление начальника Миссии отца Сергия или его заместителя, отца Пимена, вызывало всеобщее оживление, просители окружали их тесным кольцом и принимались бурно излагать суть тяжбы. В конце концов, Миссия была вынуждена установить для просителей два дня в неделю и строго указать, что разбираться будут только дела православных христиан. Удовлетворить всех приходящих означало совсем оставить миссионерское дело и превратиться в суд и полицию.

Завершали зрелище на миссийском дворе разминающиеся в рукопашной борьбе юноши в форменных фуражках и тужурках – ученики семилетнего Духовного жилища при Миссии, дорогого ее детища, основы надежд и упований.

Это училище было основано в 1902 году по типу русской Духовной семинарии, но с семилетним курсом; не обучали в нем только древним языкам и философии. Общее число воспитанников составляло 70–90 человек, и почти все они жили при училище. Кое-кто по окончании училища уезжал учиться в Россию: известно, например, что в 1916 году юноши-сирийцы учились в Самарской, Пермской, Воронежской Духовных Семинариях.

Выпускники училища были призваны послужить сирийской нации в качестве учителей, клириков и вообще культурных деятелей. Приложение своих знаний они должны были найти и у мусульман, что поставило бы последних под христианское влияние. Питомцы Миссии пополняли кадры учителей сельских школ, которых Миссия устроила до шестидесяти – с двумя тысячами мальчиков и девочек. Уместно сказать, что сельские школы для детей-сирийцев всецело содержались Миссией: она платила жалованье учителям, покупала ученикам книги, учебные принадлежности и дрова, чугунные печи для отопления помещений и даже рогожки, на которых сидели ученики и ученицы⁸³. Преподавание велось на родном сирийском языке. С русским языком учащиеся знакомились, но, ни о какой русификации речи не было.

Миссионерским училищем и сельскими школами заведовал помощник начальника Миссии архимандрит Пимен, который для первого был как бы ректором, а для вторых епархиальным наблюдателем⁸⁴.

В отчет училища за 1913–1914 учебный год отец Пимен включил имена преподавателей и названия дисциплин, которые они вели:

Заведующий училищем архимандрит Пимен – психологию, Священное Писание Ветхого и Нового Завета, литургику, церковную историю.

Священник Павел Иванов – новый и древний сирийские языки, догматику.

Священник Авдий Георгиев – русский язык, физику, нравственное богословие.

Диакон Александр Моисеев – географию, русский язык, катехизис, литургику.

Учитель Павел Георгиев – арифметику, русский язык, гражданскую историю.

Учитель Давид Ширинский – арифметику, алгебру, геометрию.

Учитель Матвей Яковлев – географию, новосирийский и древнесирийский языки.

Учитель мирза⁸⁵ Иосиф – персидский.

Учитель Феодор Пиденко – церковное пение.

Новостью того отчетного года стало шелководство – «ученики приобрели интерес к этому важному и прибыльному для их родины занятию». По воскресным и праздничным дням отец Пимен собирал своих воспитанников для внеклассных бесед – «занимались устным обсуждением задававшихся им положений, относящихся к истории и современной жизни сирийского народа». По словам отца Пимена, «эти беседы будили мысль юношей, отучали их от застенчивости, но, в то же время, не давали им вдаваться в празднословие, а толкали их на путь последовательного логического мышления».

В отчете отмечается, что поведение учеников было доброе и в достаточной степени религиозное, чему способствовала близость к Миссии и ее храму. В течение учебного года учащиеся пять раз исповедовались и приобщались Святых Таин. После подробной записи о состоянии здоровья воспитанников отец Пимен сообщил имена выпускников, «которых училище имеет утешение выпустить на ниву Господню»⁸⁶.

Пожалуй, никакой отчет не передаст так достоверно атмосферу, царившую в училище, как несколько зарисовок все того же «урмийского летописца» – отца Пимена:

«Май месяц для большинства урмийской учащейся молодежи не представляет собой страдного времени, как в России, когда наши учащиеся маются, изнывают в предэкзаменной подготовке, в страхе пред грозным трибуналом экзаменаторов. То, что здесь называют «сахсэта» (экзамен), напоминает скорее наши школьные выпускные акты.

Школьные акты в Урмии представляют собой чрезвычайно привлекательную картину всеобщего воодушевления. Этим воодушевлением полны и ученики, полны и учителя, и воспитатели. Торжествуют выпускные ученики, готовясь на акте выступать провозвестниками той мудрости, которой их учила школа, разгорается любопытством и собравшаяся публика... Жизни и веселости здесь гораздо больше, чем на русских школьных актах».

Одно такое торжество Миссия пережила 30 июня 1914 года. Русские чиновные гости опоздали, и заведующий училищем (о. Пимен) прочитал отчет на сирийском языке. Последовало чтение выпускниками своих сочинений. В промежутках младшие классы читали стихи: «Вперед» Надсона, «Весна в степи» Никитина, по персидски «Разговор Саади». «Рай завидует школе», – прозвучала лейтмотивом симпатичная мысль персидского поэта. По заведенной традиции, были и музыкальные номера: «Вниз по матушке по Волге», «Обеты юношей» и по сирийски – прощальная песня выпускников училища. Раздавались выпускные свидетельства, произносились напутственные речи. Поздравляли выпускников и их ближайшие родственники, которые приветствовали своих юношей каждый сообразно своему темпераменту: кто шумно обнимал их, кто сдержанно приветствовал, а кто и просто плакал от радости. Наблюдать это было истинным праздником!

Надолго запомнились несколько актовых речей: Осии Мурадалувского «Доказательства истинности Православной Церкви», написанная по-сирийски, а потом самим автором переведенная на русский язык; Сергея Дизатакинского «О цели и смысле жизни человеческой»; Исаака Агарского «О благотворительности христиан в апостольское время», представляющая трогательное изображение любви и милосердия первых христиан. Но гвоздем выпускного акта в собственном смысле было сочинение ученика Соломона Кевсийского «Размышление о будущем вероятном состоянии сирийского народа». Далее приводим дословный комментарий отца Пимена:

«Это сочинение решительно опровергает горделивые мысли теперешних сирийцев о том, якобы они потомки древних ассирийцев («тень ассирийцев тяжела для нас», признается автор), и рекомендует осиянную тихим светом Библии теорию о том, что они – сирийцы, имевшие некогда столицею Дамаск, давшие свои язык халдеям при дворе Навуходоносора и евреям во время Иисуса Христа. Первая честь предков нынешних сирийцев заключается в том, что они вслед за евреями приняли христианство, вторая – что они дали миру величайших святых отцов, а третья – в их миссионерской деятельности. подвигнувшей их дойти даже до стен недвижного Китая. Теперешние сирийцы не могут идти в сравнение со своими величавыми предками... Тем не менее в сирийцах нашего времени сохранились и добрые задатки, которые разовьются в могучую силу под влиянием Православия, которое шире протестантства, глубже католичества и древнее несторианства. [Сочинение] многих заставило призадуматься.

До сих пор сирийцы думали о подъеме своей нации путем развития наук, торговли и т. п., не лишенном доли своекорыстных средств. Теперь Соломон сказал им убежденно свое правдивое слово: «Мы не таковы, какими должны быть. Великое дело нашего обновления должно быть совершено на чистой основе и чистыми людьми»⁸⁷.

Еще пример праздника, на этот раз школьного акта в сельской школе, живо представлен отцом Пименом в «Православной Урмии»:

«Кроме решения каких-нибудь замысловатых задач, пения сирийских песен нестройными, но звонкими детскими голосками, к удовольствию собравшихся отцов, матерей и родственников, учащиеся разыгрывают очень остроумные школьные представления. Одно представление я видел на церковном дворе селения Диза. Там было поставлено несколько стульев для почетных посетителей, а остальная публика сидела просто на земле.

Угол, образовавшийся из одной церковной стены и прилегающей к ней ограды, был завешан рогожей там приготовлялись «артисты». Немного спустя после нашего прихода, оттуда вышла наряженная старухой девочка и, бросившись мне в ноги, произнесла по сирийски монолог-жалобу на свою судьбу да на сына, который живет один в Тифлисе и совсем ее забыл. Это произнесено было столь естественно, но настолько не соответствовало выражению лица маленькой артистки, что публика не могла не рассмеяться. Но смеяться долго было некогда. Явились два артиста-мальчика, из которых один, с высокой корзинкой на голове, утыканной куриными перьями, изображал злого ангела, а другой, в накинутой на плечи белой простыне, был некоторым подобием доброго Ангела. Они затеяли спор о том, кому достанется мир. Злой ангел уверял, что он завладеет всем человечеством и всех людей сделает такими же злыми, как он сам. Противник его возражал, что на белом свете еще довольно добрых людей, которые боятся Бога, и в доказательство указал на существование целой России, которая-де всех злых людей сделает добрыми.

Явились затем еще два артиста: один – сириец в обыкновенном сирийском платье, а другой – еврей в лапсердаке. Поздоровались рукопожатием. Сириец спрашивает еврея, как его зовут. Еврей отвечал, что сказал бы свое имя, да боится, что мусульмане услышат и выгонят его. «А ты не бойся, – ободрял его сириец, – ведь здесь русские есть. Вон консульский флаг над городом. Скажи свое имя, они тебя не дадут в обиду».

В дальнейшем разговоре оба собеседника признались друг другу, что плохо им живется в Персии, что вся надежда у них на русских, которые одни только и могут их устроить. В разговор вставлено было несколько нелестных замечаний по адресу католиков и протестантов-американцев, которые не хотят их защищать перед мусульманами. Как видите, представления эти велись на жизненные темы, и недаром они вызвали живое сочувствие публики...

Другое я видел в школе подгорного селения Чарбаш. Мальчики представляли жизнь и смерть богатого и Лазаря (по евангельской притче). Картина благополучия богача состояла в том, что артист, его изображавший, сидел на стуле, поставленном на ковре. Одет он был в хорошую барашковую шапку и суконную гейму – обычный костюм здешних зажиточных персиян. В руках у него был кальян – тоже обычный в Персии символ благополучия. Вокруг него толпились слуги, которые нахально разгоняли других мальчиков, представлявших различных посетителей, пришедших к богачу со своими нуждами. Бедный Лазарь, подползший на четвереньках к этому богачу, был без жалости отброшен ретивыми слугами богача после того, как последний прочитал ему с высоты своего стула нотацию о том, что нужно не гулять, а работать. Лазарь после того умирает, бесприютный и голодный. Но и богача скоро постигает кара. Смерть, которую представлял мальчик с серпом, приходит к нему и объявляет, что близко время его разлуки с землей. Богач не верит, смеется над грозною вестницей, но один взмах серпа прекращает его жизнь. Затем являются бесы, которые тащат его в ад. Адский огонь представляют зажженные мальчиками кусочки бумаги. Тем не менее, богач стонет, извивается от боли, изнывает в бесполезных жалобах на судьбу. Мучения его особенно усиливаются, когда он вдали видит презираемого им Лазаря сидящим в спокойной позе на ковре. Драма эта при всем убожестве обстановки написана и разыграна очень живо и произвела на зрителей сильное впечатление. Нельзя не посочувствовать всем этим забавам сирийских детей... в этом можно видеть пробуждение в самих сирийцах любви к искусству. Еще сравнительно недавно сириец осуждал свою жену, если слышал, что она поет песню.⁸⁸

Однако мирная деятельность Миссии была прервана началом первой мировой войны В то же время вновь обострились отношения между отцом Пименом и начальником Миссии епископом Сергием. Епископ Сергий в письме к митрополиту Владимиру от 12 июля 1914 года писал, что «для Урмии [сирийский епископ] Мар-Илия совершенно не нужен, даже лишен и вреден здесь... надо восстановить Тергяварскую кафедру, призвавши на нее опять Мар-Илию. Это освободило бы Урмию для Миссии, а начальника оной было бы целесообразно сделать епископом Урмийским. Одновременно надо удержать здесь для работы архимандрита Пимена, начинающего тяготиться своим положением. Надо возвести его в сан епископа Салмасского, с назначением ему местопребывания в Салмасе. Иначе вероятно, что отец Пимен совершенно охладеет к Миссии. Да и для меня труден он в данном положении. Все данные к тому, чтобы возвысить отца Пимена, а другого пути к сему нет, кроме изложенного»⁸⁹.

За первым последовал второй документ – рапорт митрополиту Владимиру от 9 октября 1914 года. На этот раз епископ Сергий решительно отказывался от какого-либо сотрудничества с отцом Пименом⁹⁰, но приказ о перемещении отца Пимена в Пермь был уже подписан днем раньше. «Иссякнувшее терпение» епископа Сергия опередила решимость его помощника – он сам попросил о переводе.

Не исключено, что вопрос о перемещении был поднят еще весной 1914 года в Министерстве иностранных дел после конфликта отца Пимена с русским вице-консулом в Урмии Введенским. В ходе конфликта отец Пимен послал в Синод ряд телеграмм, резко осуждавших действия дипломата:

«Консул Введенский заявил мне вчера [о] своем распоряжении персидским властям не принимать непосредственных жалоб русскоподданных – это распоряжение задевает нашу Миссию, до сих пор пользовавшуюся услугами местных властей для защиты православных; потеря этого права отзывается уменьшением влияния Миссии [на] население, правом обращаться [к] персидским властям пользуются инославные миссии, недоверие нашей Миссии меня оскорбляет, прошу Министерство иностранных дел выяснить положение нашей Миссии». «Консульская политика решительно вредит влиянию Православной миссии и затягивает рассмотрение дел сирийцев, возбуждает недовольство населения…».

«Губернатор послал на православного священника 14 полицейских по ничтожному денежному делу, полицейские взяли больного священника босым, повели в город [с] издевательствами, побоями, [в] тюрьме священник сидел [в] оковах. Миссией освобожден. Консул защищает губернатора, доверяя мусульманским властям, презирая христиан, инцидентом возбуждены инославные».

«Избит мусульманами другой православный священник, безвинно лишен креста, мусульмане осмелели чрезвычайно, высказывают угрозы остальным священникам».

«Расследование унижения православного священника идет вяло, народ, запуганный губернатором, боится давать показания, гарантиям консула никто не верит, необходимы чрезвычайные меры [по] восстановлению поруганной чести священника и Миссии».

Возможно, действия персидских властей и консула не совсем точно комментировались отцу Пимену пострадавшими сирийцами, но дело приняло слишком серьезный оборот, и отец архимандрит вынужден был принести вице-консулу Введенскому извинения. «Не признаете ли Вы возможным привлечь серьезное внимание архимандрита Пимена на неосновательность его жалобы на вице-консула, на которого не задумался возвести тяжкое обвинение в «презрении к христианам», и объяснить Духовной Миссии, что туземцы-христиане, в том числе и священники, должны подчиняться законным требованиям властей, являя собой пример безупречных во всех отношениях граждан?» – спрашивал обер-прокурора министр иностранных дел⁹¹.

В секретной консульской переписке того же времени говорится о «наших миссионерах, не умеющих, к сожалению, освободиться от власти совершенно непригодных в миссионерском деле профессиональной страстности и увлечений»⁹².

В пасхальные дни 1914 года по следам этого конфликта архимандрит Пимен писал: «Работа православных миссионеров в Персии среди разноплеменного и разноверного населения обставлена многими трудностями, о которых миссионеры других стран, пожалуй, не имеют и понятий. Мы здесь немощны, но мы и крепки, мы почетны, но мы и бесчестны. Мы встречаем и теплое сочувствие русской колонии, но мы слыхали и резкую критику нашей деятельности, которая якобы имеет неблагодарную задачу перевоспитать на началах Православия сирийцев. Такие критики с плеча обычно не обращают внимания на то положение, что народ, находившийся под разнообразными неблагоприятными влияниями в течение многих сотен лет, не мог быть исправлен в течение 15 лет маленькою горстью миссионеров. Против последних за 15 лет было все и инославные миссии, показавшие свою несостоятельность за период в 70–80 лет, и несочувствие русских людей, имевших случай заглянуть в Персию. Мы верим, что протестантские миссии, несмотря на свою претензию слыть образованными и проводниками культуры и на свое материальное превосходство, обанкротятся нравственно. Мы чувствуем, что наши люди поймут всю ложь католической пропаганды здесь и сами дадут ей достойный отпор. Мы надеемся, что не сочувствующие способам нашей миссионерской работы поймут всю их целесообразность и приспособленность их к сирийскому характеру, ценящему порядок, обрядность, уставность и прочие свойства православных богослужения и жизни. Надеемся на ваше сочувствие, добрые русские люди. Пусть воскреснет русская дружба между русскими людьми здесь, и тогда мы ничего не убоимся»⁹³.

Просьба отца Пимена о переводе была удовлетворена. В октябре 1914 года архимандрит Пимен был отозван в Россию и назначен ректором Пермской Духовной Семинарии. В следующей части книги остановимся подробнее на педагогической деятельности архимандрита Пимена. Это служение отца Пимена началось еще в 1911 году, когда он впервые покинул Урмию.