255–256. На страже христианских понятий

Чем дольше мы живем на свете, тем дальше уходим от той строгости в области нравственных понятий, какую завещали нам наши благочестивые предки. И уж, конечно, назвать это нравственным прогрессом никак нельзя. Да оно и понятно: сравнить древних подвижников духа, древних отцов пустынь Египта и Сирии с современными иноками – какая разница. То были воистину исполины духа, носители идеалов христианского смирения, кротости, любви, пламенной молитвы, чистоты сердца: и вместе – неподражаемого внешнего подвига; они бежали от мира, от людей, хотя и любили людей так, как нам и во сне не пригрезится; они хотели, чтобы мир забыл о них, но сами они помнили о мире и молились о мире мира, и их молитвами самый мир стоял, они были тем святым семенем, которое, по слову Божию, и есть «стояние мира». Когда читаешь их жития, то невольно склоняешься пред ними как истинными носителями образа Божия, как подражателями Самому Христу, воистину – Богу подобными и преподобными. И нелепая мысль современных безумцев о том, будто бы человек произошел от обезьяны, кажется дикою насмешкой над самыми изобретателями этой мысли, и с негодованием отвергает ее сердце, как не заслуживающую даже критики. Сии жалкие безумцы, столь желающие быть потомками обезьяны, не читают, не хотят читать жития святых подвижников: для них это – сказки, коим и верить стыдно. Но тем хуже для них же: мы вправе усомниться даже в том: христиане ли это? Веруют ли они, что воскрес Господь Иисус Христос и сами они некогда воскреснут? Увы, надо сознаться, что хотя живем мы и в христианской стране, хотя нас окружают как будто все христиане по имени, но на деле, по совести, сколько среди сих именуемых христианами – Неверов и язычников по духу! Этого мало: незаметно для самих себя мы поддаемся их влиянию. Нередко бывает, что мы как будто стыдимся сказать прямо свое православное слово о том или ином явлении в нашей жизни, и предпочитаем молчать. Почему? Да нас останавливает мысль: а что скажут вот эти, лишь именуемые, но не действительные христиане, которые окружают нас?.. Нужно ли приводить примеры? Я заранее чувствую, что если укажу на то или иное явление такого рода, то услышу: «это – фанатизм, крайность, излишний ригоризм» и подобное. Но я уверен, что наши предки этого бы не сказали: они тотчас присоединились бы к моему мнению. На примере это будет яснее. Исполнилось сто лет со дня рождения поэта Лермонтова. Война помешала праздновать этот юбилей. Но все же о нем вспомнили. Газеты поместили обычные некрологи, портреты, даже нашли портрет того священника, который «за двести рублей» согласился похоронить несчастного поэта. Православный читатель спросит: что это значит? Разве было препятствие к погребению, что понадобилось заплатить такую сумму, которая по тогдашнему составляла целый капитал? Дело простое: тогда строго соблюдалось правило: убитых на дуэли лишать погребения, как самоубийц. Тогда твердо помнили учение Православного Катехизиса и не расходились с ним в жизни, а известно, как велит Катехизис смотреть на дуэли: дуэль заключает в себе тройное преступление: убийство, самоубийство и мятеж против правительства. Катехизис и доселе заключает в себе это суждение о дуэли. Но на практике оно давно забыто. Убитых на дуэли без всяких препятствий, кажется, теперь хоронят по тому обряду, какой положен для всех в вере и уповании жизни вечной скончавшихся православных. Я не хотел бы напоминать, что Лермонтов позволял себе иногда и кощунства: Бог да простит ему эти грехи юности. Я не хочу сказать и того, что не следует служить по нем панихиды, молиться о упокоении мятежной души его: Церковь не отлучила его от своего общения, как это сделала она с другим именитым писателем – гр. Толстым; но все же следовало бы нам, церковникам, повоздержаться от излишних похвал несчастному поэту. Его душа нуждается в молитвенной помощи, но уж никак не в похвалах. Если он и написал пять-шесть стихотворений с содержанием религиозным, то уж никак нельзя сказать о нем, что он «оказался благим и верным рабом пред своим небесным Заимодавцем», что «данный ему талант он усугубил», как напечатано в одной нашей духовной газете, да еще в передовой статье: в таких льстивых словесах душа поэта не нуждается. Кстати скажу: его «Ангел», с точки зрения богословской, даже проповедует ересь, предполагая предсуществование душ. Я спрашиваю: чем объяснить такое неуместное применение притчи Христовой о талантах к памяти несчастно покончившего жизнь поэта? Ну – помяните его теплым словом сожаления, пригласите, в виду его несчастной, как говорят, безвременной кончины, сугубо помолиться за него, но приписывать ему то, чего он и сам не признал бы за собою, – это уж для православной газеты – простите – непростительно. Ведь притча Христова «верных рабов» приглашает «войти в радость Господа своего».

Я привел пример и жду, что какая-нибудь либеральная газетка бросится на меня с бранью и обвинениями, что я чужд духа любви христианской. А я повторяю, что под моим мнением, наверное, подписались бы наши предки православные. Дух-то любви христианской заключается не в том, чтобы грешному покойнику приписывать добродетели, коих у него была разве одна тень, а в том, чтобы, признавая его грехи и недостаточества, молиться о прощении души его, если Церковь сие позволяет делать. Христианин должен помнить, что чем больше кому дано даров Божиих, тем больше и строже взыщется с него, а потому тем прилежнее надо молиться за душу того, кто не только не принес сполна своего дара Богу, но и не сберег дара жизни своей, подставив из-за пустяков свою грудь под выстрел столь же легкомысленного противника. Говорят, что этот противник потом всю свою долгую жизнь мучился в совести и не мог найти мира душе своей вследствие этого поединка.

Я указал только на одно мало заметное проявление того влияния, какое оказывают на нас, людей церковных, люди нецерковные, сынове века сего. А таких проявлений можно указать сколько угодно. Мы как будто начинаем стыдиться если не Самого Христа, то пренепорочной невесты Его – нашей матери Церкви Православной. Мы как бы стараемся иногда затушевать следы строго церковных православных воззрений, чтоб как-нибудь не затронуть самолюбие инославных. Мы слишком уж много берем из их литературы, переносим в свою, наполняем свои духовные издания переводами их религиозных произведений, не дерзая иногда опускать даже те строки, которые явно противоречат нашему православному учению, а только снабжая их краткими примечаниями. Питаясь неправославною литературой, наши писатели незаметно для самих себя заражаются и неправославными взглядами, которые проводят потом и в своих статьях. Вот маленький пример. В духовном журнале, предназначенном для народного чтения, некий сотрудник говорит: «Приверженцы традиционного монашества стараются прежде всего опереться на наших святых угодников Божиих, как на благих и спасительных виновников традиций, указывая на их жизнеописания, как на подтверждение их правоты. Но кто же не знает, что прекрасные сами по себе жизнеописания часто бывают прикрашены предвзятой мыслью биографа и от чудной, светлой жизни святого остается впечатление какой-то басни, не имеющей ничего общего с правдоподобностью».

Скажите, может ли так говорить православный писатель? Не смотрит ли он на жития святых в очки немецких критиков, которые не оставили в покое даже святой Библии, все искрошили, все подвергли мнению? И нужно ли говорить, какой соблазн вносит такое суждение в душу читателя-простеца? И вот мне пишет один добрый пастырь из деревенской глуши: «Очень и очень жаль, что автор этих строк не пояснил: в чем же именно заключается эта» прикраса предвзятой мысли биографа» в жизнеописаниях святых угодников Божиих? Без такого пояснения слова его могут глубоко смутить души и сердца верующих и воспитавшихся на житиях святых христиан-читателей. Ведь многие из них в течение своей жизни перечитали или переслышали немало житий святых, но, конечно, ни одно из них никогда не оставляло после себя «впечатления какой-то басни» в душах читателей; напротив, эти жития от начала до конца, несомненно, были усладой их душ и отрадою сердец. А тут вдруг ученый сотрудник популярного журнала подает читателю ту зловредную мысль, будто уж нет ни одного человека, который не сомневался бы в правдоподобности жизнеописаний святых и не считал бы многое в них чем-то вроде басен. По нашему мнению, посеять такое недоверие к описателям житий угодников Божиих – значит поднести чашу отравы душе простосердечно и бесхитростно верующего православного читателя. Кроме того, зловредное подозрение автора в корне подрывает авторитет даже такого великого угодника и чудотворца, каков приснопамятный святитель Димитрий Ростовский. Ужели и этот святой отец собрал свои жития из неправдоподобных басен и легенд? Ужели и он – «биограф с предвзятой мыслью»? Ужели и он «прикрашивал» жития до того, что от них остается «впечатление каких-то басен»? А он говорил: «не буди ми лгати на святого». Мало того, автору «ученой статьи не должно бы забывать и того, что все те чудесные случаи, которые описаны в житиях святых и которые автор заподозревает в неправдоподобности, воспеты и богодухновенными церковными песнописцами и вошли в круг церковных молитвословий и песнопений. Ужели же и эти люди, нередко архипастыри и учители церковные, прославившиеся святостью жизни и высоким духовным образованием, тоже воспели «неправдоподобные басни»? Это уж слишком тяжкое обвинение, бросающее тень на всю Церковь!.. Такого рода обвинения естественно ожидать от каких-нибудь баптистов, штундистов с молоканами, а уж никак не от сотрудника православного духовного журнала. Надо помнить, что на Прологах и Четиях-Минеях искони воспитывалась вера Русского народа и никто никогда из людей преданных св. Православной Церкви не говорил, будто при чтении житий святых «остается впечатление какой-то басни». Есть на свете люди, которые и чудеса, описанные в священном Писании, называют легендами да баснями, но – не уста ли лжеца сатаны говорят их устами?..»

Я нарочито привел здесь почти целиком письмо почтенного батюшки, сельского священника, который сам вышел из крестьян и сам воспитался на житиях святых. Сотрудник духовного журнала, вероятно, из прошедших высшую духовную школу, которая – греха нечего таить – не может и тут обойтись без немецких книжек, бросил свою фразу, не подумав о последствиях: может быть, под впечатлением немецких «источников» он и, в самом деле, выносит от житий святых «впечатление басен», но не всякий же бред, какой придет в голову, можно выносить на улицу и отравлять им в простоте верующих православных читателей. Не делает чести и редакции, что она дает место такому бреду. Если на автора упоминаемой выдержки жития святых производят впечатление «сказок», то пусть он не посетует, если мы скажем в свою очередь, что его писание производит на нас впечатление рассуждений язычника, неспособного мыслить по-православному.

И опять приходится повторить: мы живем ведь среди таких, зараженных тонким язычеством, христиан. Как видите, они проникают у нас и в духовную литературу, становятся в ряды писателей, назидающих массы в простоте верующих. Как тут уберечься от их влияния? И вот что особенно опасно: мы привыкаем к их выступлениям, перестаем как бы замечать уродливость, с точки зрения Православия, таких выступлений, они, эти выступления, становятся для нас обычным явлением. Правда, в мирской, светской печати, это повелось еще с 50-х, 60-х годов прошлого столетия; там давно перестали считаться с Православием, с церковными традициями, давно их вычеркнули из своего литературного лексикона; но в нашей духовной литературе это явление пока еще новое, наблюдаемое лишь с уничтожением духовной цензуры (на практике), с развитием периодической печати, когда стало свободно каждому, кому придет охота, издавать духовные журналы и всякие листки. Духовная атмосфера незаметно отравляется, наши понятия, в отношении их чистоты и строгости, понижаются, перевоспитываются, и если мы, старики, с болью сердца еще наблюдаем, замечаем и отмечаем это явление, то наши дети уже считают его явлением естественным, нимало не оскорбительным для родного Православия, для Церкви. Они растут уже в пониженных понятиях. А что дальше будет? До чего можем дойти? Лютер со своею реформою начал с якобы очищения Церкви от папских заблуждений, а его последователи дошли до отрицания Божества Христа Спасителя, до отрицания христианства: мы являемся свидетелями полного разложения христианства в протестантстве, в приложении антихристианских начал протестантства к жизни. Не видим ли мы на них очевидное доказательство той истины, что человек, потерявший образ Божий, хуже всякого лютого зверя? Да избавит нас Господь от такого прогресса, от такого «просвещения»!..

Продолжаю свои стариковские наблюдения над изменением и ослаблением некоторых понятий в области веры и жизни христианской.

Святые отцы говорят, что похвала человеческая хуже и опаснее бесовской. Хвалит нас бес в нашем же грешном помысле, возбуждая нас к тщеславию, но ему не всякий из нас поверит, ибо известна пословица, что и «калина сама себя хвалила: я больно с медом хороша». Вот когда бес будет навязчиво влагать в голову мысль: «несмь я якоже прочии человецы, я-де и умен, и добр, и хорош», – вспомнишь ту пословицу и стыдно станет, а Ангел хранитель и притчу о мытаре и фарисее напомнит, и скажешь тогда бесу тщеславия: «Иди прочь от меня, лукавый искуситель». И в добрую минуту оглянешься на многое множество грехов своих, и как-то невольно смиришься: куда уж тебе в хорошие люди себя зачислять? Слава Богу, что еще терпит твои немощи и помогает кое-какое добро делать: чем уж тут хвалиться? Живешь – только небо коптишь своими грехами и благодари Бога, что терпит эти грехи. Подумаешь так, и смирится гордыня, и отскочит бес-искуситель. Дело в том, что пока в нас не возросла гордыня, мы не особенно себе доверяем в оценке своих поступков; да и простое благоразумие нас останавливает: а что если мы ошибаемся, если со стороны-то иначе расценивают наши дела, ведь со стороны-то часто виднее и достоинства и недостатки наши. В большинстве случаев ведь мы считаем свои помыслы, внушаемые нам от врага, за свои собственные. Так стоит дело, когда нас хвалит бес в нашем помысле.

Совсем другое дело, когда нас хвалят люди. Тут уж навязчиво говорит нам грешный помысл, – лучше сказать – подшептывает все тот же враг: «Это ведь не сам себя ты хвалишь: это добрые люди говорят о тебе, а им со стороны виднее». С таким искушением бороться гораздо труднее. Не напрасно один почтенный старец, сельский дьячок, когда его хвалили за действительно прекрасное чтение и пение в церкви, говаривал: «Не хвали в глаза: испорчусь». И в самом деле: долго ли до греха? Ведь если мы что и сделаем хорошего, то это – не наше дело, это дело благодати Божией, без помощи которой мы ничего не можем сделать доброго: так чем же хвалиться-то? Пожалуй, прими в сердце похвалу людскую, то есть припиши себе это доброе дело, не тобою, а Божией благодатью чрез тебя сделанное, – сия благодать и отступит от тебя, перестанет тебе помогать, и ты осиротеешь, станешь беспомощен, потеряешь способность делать добро, за то, что похитил, себе приписал чужое, Божие дело. Говорил мне один трудолюбивый писатель: «Много книг я выпустил на своем веку, и каждый раз, как выходила книга, меня не в меру расхваливали духовные издания, и что же вы думаете? Каждый раз меня постигало какое-либо искушение: или болезнь, или ошибка по службе, или неприятность по личным отношениям с кем-либо. Покойный мой старец предостерегал меня: «Смотрите, вас хвалят, ждите искушений», и искушения неизменно приходили, так что я не всегда бывал и рад, когда читал о себе похвалы, зная, что за них придется расплачиваться так или иначе скорбями». Заметьте: речь идет о похвалах печатных, похвалах собственно книгам, а не личности автора их, а все же автор расплачивался за эти похвалы искушениями. В духовной жизни видно такой закон: чтоб очистить приражение тщеславия от сердца, попускаются скорби и искушения. Блажен, кто знает этот закон. А люди, внимающие себе, не могут не знать его. Обычно, в случаях похвалы человеческой, они отражают ее рассуждением, что внешнее делание без внутреннего в очах Божиих цены не имеет, что это – листвие одно, а смоковница, богато одетая листвием одним, но плодов не имевшая, была проклята Господом.

Несравненно опаснее те похвалы, которые касаются нашей внутренней духовной жизни, нашего внутреннего человека, сокровенного в Бозе. От таких похвал святые подвижники бегали из мира в пустыни, укрывались в пещерах и ущельях земных, притворялись лишенными ума: так они вредны для души, так тяжела борьба с ними. Удивляются миряне и теперь: почему в монашеском мире так мало подвизающихся. Да, их мало, очень теперь мало, но все же среди них и теперь есть трудники Царствия Божия, есть истинные рабы Божии, Богу угождающие, но в том-то и дело: чем кто из них выше стоит в духовной жизни, тем он «сопрятаннее», как говорят иноки, тем скромнее, смиреннее, тем он старается быть незаметнее для постороннего глаза, даже для своих же собратий. Он хочет, чтобы только Бог, да его духовный руководитель знали то, чем живет его дух... и только при такой сокровенности-сопрятанности, он преуспевает в духовной жизни и подвиге. Так оно и должно быть. Если о делах милостыни заповедал Господь: да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя, то тем паче о внутреннем делании духа должно сказать, что оно должно быть всячески сокрыто от людей, даже, насколько возможно, и от себя самого. Пусть един Бог ведает сии тайны. Пусть един Он и открывает миру из сих тайн то, что служит во славу Его и во спасение нашему ближнему – нам, грешным. И слава Богу, это хорошо понимают даже миряне. Хвалить человека в глаза, особенно восхвалять его духовные качества, считается у нас крайне неделикатным. Обычно высказывают человеку в общих выражениях уважение к его личности, а прочие похвалы при этом как бы подразумеваются. И только когда умрет почтенная личность, когда ему уже будет не вредно, а для нас назидательно, тогда, над его гробом, в некрологах о нем уже дают волю словесам похвальным.

Такой взгляд установился на похвалу людскую у нас в общежитии, во взаимных отношениях православных христиан. Но в последние годы, благодаря пресловутой «свободе печати», с этим взглядом не считаются. Правда, в той печати, которою явно или тайно руководят иудеи и их приспешники, на все, что касается духовной жизни, Церкви, ее служителей, доброделания во имя Христово, наложен своего рода «херем»: хулить можно сколько угодно, а хвалить не полагается; но не об этой печати я хочу сказать свое слово. Есть печать благонамеренная, к Церкви благорасположенная. Бывало, в этой печати, в старое доброе время, если хотели говорить о добром делании того или другого еще здравствующего подвижника, то говорили прикровенно: ни места жительства, ни имени подвижника не указывалось, иногда даже намеренно изменялось имя, чтобы не возбудить праздного любопытства и не нарушить душевного мира того раба Божия, о коем говорят. Ныне забыли это мудрое правило. Разные «корреспонденты», особенно «фельетонисты», гоняясь за лишним пятачком от газеты, иногда в хороших газетах так откровенничают, что вчуже становится обидно, вчуже краснеешь за тех, кого они описывают. Года два-три назад известный фельетонист Носилов в нескольких фельетонах возвел прямо во святые некоего послушника, который, по его словам, обличил его в том, что в его дорожном мешке была колбаса, тогда как дело было в пост, который самочинно поучал мирян, благословлял женщин и т. д. На этот раз описан далеко не подвижник, а один из тех мнимых подвижников, которые обычно ищут известности в столицах у разных важных особ и идут путем, противоположным истинному подвижничеству. Такие сами ищут себе похвал в печати. Но автор фельетонов, по-видимому, считал сего искателя славы человеческой за раба Божия и говорит о нем с почтением. А вот что вы скажете о целой книге, которая вся посвящена похвалам – это целый акафист современным инокам и инокиням нескольких обителей Калужской епархии. Книга написана с искренним чувством, с подъемом духа; автор увлекает за собою читателя и заставляет переживать то, что пережил автор, посещая эти обители. Есть в книге недочеты в общих суждениях, есть уклонения в сторону от главной темы, встречается немало необычных выражений, но все это охотно прощаешь автору, имея в виду, что он новичок в нашей духовной литературе и вырос в другой среде, в других понятиях. Многочисленные иллюстрации, очевидно, фотографии с натуры, прекрасно исполненные цинкографией, помогают автору вести за собою читателя и знакомить с теми личностями, о коих он говорит. Я прочитал книгу с удовольствием и рекомендую ее особенно тем из нашей интеллигенции, кто «страдает душою»: книга так и заглавлена: «Тихие приюты для отдыха страдающей души». Ея автор – В. П. Быков, бывший спирит, искренно раскаявшийся в своем ужасном заблуждении и теперь ревностнейший обличитель этого заблуждения. В своей книге он не раз касается и спиритизма, но только кстати, кратко, обещая специально писать об этом диавольском наваждении в другой книге, которая, кажется, уже и вышла. Словом: можно отдохнуть душою не только посещая те обители, которые описывает автор, но и просто только читая его книгу.

И, тем не менее, да простит мне почтенный автор: я хотел бы стать в положение тех иноков и инокинь, которых он так восхваляет, называя по именам. Я представляю себе, что вот тот или другой из них получил эту книгу и стал ее читать. Какое великое искушение!.. «Великий подвижник, Божий прозорливец; мудрый, богодухновенный старец, святейший из святых», и так далее, и так далее. Сомневаюсь, что восхваляемые иноки разрешили бы автору печатать эти похвалы, если бы он представил свою рукопись предварительно на их прочтение. Мы знаем, как относился к человеческой похвале, например, великий старец иеросхимонах Лев-Леонид: «Славны бубны за горами», – говаривал он, когда кто-нибудь выражал ему свое особенное уважение как подвижнику. Да и все они, старцы Божии, не терпели похвал людских. А печатная похвала ведь хуже лично, словесно высказанной. Это – восхваление среди площади, в слух тысячной толпы не только людей единомысленных автору, но и вовсе не способных понять его: такие могут принять весь его рассказ о живых людях за рекламу. Впрочем, я отмечаю только эти похвалы как нечто новое в нашей духовной литературе: иное дело ведь похвала внешнему деланию, похвала, например, книге, хотя и такая похвала, как я выше сказал, не проходит без искушений для похваляемого, – а другое, совсем другое дело – похвала духовным качествам лица, его подвигам, его прозорливости, силе его молитв. Кричать о таких предметах на площади, то есть в печати, по нашим старым понятиям, не подобало бы. Прежде смерти, говорит Писание, не ублажи никогоже.

Думаю, что те, кому дорого духовное преуспеяние, духовный рост нашего народа, должны стоять на страже его понятий, воспитанных веками под влиянием родной Православной Церкви. Враг Божий скрадывает душу именно яко тать в нощи: незаметно он похищает из сознания самые существенные, самые дорогие в духовном отношении признаки понятий, подменивая их мирскими, менее ценными – чтобы потом обесценить и сии последние. Примеров такого подмена так много, что и не перечислишь.