139–140. Кто культурнее: они или мы?

Мы, русские люди, привыкли с детства считать западных соседей своих народами передовыми, культурными, просвещенными, хотя самый взгляд этот едва ли нам не внушен самими же европейцами, с самого появления нашего в истории смотревшими на нас свысока, как на варваров. Причиною этого было не только наша славянская кровь, – чехам, полякам и другим народцам нашего же славянского корня это если не совсем простили, то в значи­тельной степени к этому снизошли, – а наше святое Православие: вот этого нам они нико­гда не простят! А ведь если ближе посмотреть, поглубже вдуматься в суть дела, то гораздо больше имели бы мы прав “гордиться” пред господами европейцами, чем они пред нами: у них понятия нет о том духовном сокровище, каким мы владеем и за которое они нас нена­видят какою-то стихийною ненавистью, часто даже бессознательною, слепою, бессмысленною! Да, мы могли бы гордиться своим Православием, если бы только само Православие допускало хотя тень такой гордости.

И ведь вот что достойно внимания: гордясь и унижая нас, наше православное миропонимание, люди западной культуры только сами себя унижают в наших же глазах. И с жало­стью смотришь на эту вознесенную гордыню западного человека, который, к сожалению, часто просто не способен отнестись беспристрастно, вдумчиво к нашему православному миросозерцанию, что, казалось бы, уж и не к лицу тому, кто считает себя культурным и якобы просвещенным человеком. Как-то вчуже жаль таких людей, когда, по мере ближайшего с ними знакомства, их культурность постепенно линяет, золото обращается в мишуру, а вме­сто сознания своего истинного достоинства является вот именно превознесенная гордыня.

Не знаю, как другие, а скажу про себя: мне как-то не хотелось расстаться с тем представлением о латинской вере, в каком, смею думать, воспитала меня мать моя – Церковь Православная, в лице ее лучших представителей, пастырей и учителей, вроде нашего великого Филарета. Мне все думалось, что если мы относимся к латинству с некоторым ува­жением, если мы не решимся никогда оскорблять святынь его, хотя и не чтим их сами за святыни (если только это не общие наши святыни), то мы вправе ожидать и от них такого же уважения к нашим православным святыням. Я не стану лобызать латинское распятие не только потому, что оно не освящено молитвою моей матери-Церкви, но и потому, что лобза­ние латинской святыни могло бы быть принято за общение в молитве, чего Церковь мне не дозволяет. И, однако же, я не допущу и мысли о поругании над изображением моего Господа и долгом почту, если бы встретилась надобность, защитить его от такого поругания. Я не буду молиться на латинский костел, но и не стану плевать на него. Если угодно, я простру мой “фанатизм” до того, что плюну на те изображения Будды, которые, говорят, привезли в нашу несчастную столицу, благодаря трогательным заботам строителей идольского капища, среди коих есть даже некий князь, – плюну на эти бездушные вещи, чтоб выразить мое пре­зрение к самой идее идолопоклонства, подобно тому, как делали это св. мученики Христовы, как поступили наши предки – киевляне, бросившие Перуна в волны Днепра; но оскорблять вещественную святыню латинян я себе не позволю. Ведь многие их святыни могли бы быть и нашими святынями. Ведь изображение Господа моего Иисуса Христа, писано ли оно для латинян или для православных, напоминает мне не кого другого, как именно Его, моего и всего мира Спасителя. И такое мое отношение к инославной, латинской святыне не будет недостатком ревности о Православии с моей стороны, равно как и мой плевок на идолов Будды не будет фанатизмом в отношении к языческому предмету почитания.

Что такое в своей сущности фанатизм? Это есть искажение ревности по вере, ревности, лишенной разума и любви. Где нет разума, там является безумие; где нет любви, там живет ненависть. Я почту грехом кощунства, если позволю себе издевательство или кощун­ство над латинским распятием, и строго осужу латинянина, если он дерзнет оскорбить нашу святыню. В идее и у меня, и у него святыня одна и та же. Мы и должны оба относиться к ней разумно, хотя в исповедании веры не сходимся. Так, кажется, когда-то и было: латины, отбирая у православных их святыни, например, Ченстоховскую икону Богоматери, и сами почитали их за святыни. И в наших храмах немало икон и распятий, отобранных у латинян и чтимых в нашей Церкви. Другое дело – идолы: я не могу забыть слов Апостола Павла, что язычники, принося жертву идолам, бесам приносят жертвы, а следовательно, идол уже не простая кукла, по идее, а “бес”, относительно которого Церковь, при самом крещении, нам заповедует: и дуни и плюни на него. Я не желал бы даже иметь пред своими глазами изоб­ражение его, всего того, что мне может напоминать этого врага Божия, и потому ненавижу идолов, плюю на них. Так рассуждаю я, православный архиерей. И мне всегда казалось, что западные христиане, гордящиеся своею культурой, всюду проповедующие гуманизм, терпимость и считающие нас варварами, некультурными дикарями, должны нам давать при­мер, если уж хотят удержать за собою репутацию культурных и просвещенных людей, при­мер терпимости в отношении к нашим православным святыням. Мы не оскорбляем и не можем, по нашим убеждениям, оскорблять их христианских святынь: пусть и они относятся к нашим православным святыням, к нашей православной вере с такою же терпимостью, тем более что ведь они все пред нами хвалятся, будто лучше нас понимают дух христианства.

Увы! Чем дольше живешь, чем больше знакомишься с духом пресловутых западных христиан, тем больше разочаровываешься в них. И наоборот: чем глубже вникаешь в дух и сущность нашего святого Православия, тем больше любишь его, любуешься его величием, духовною красотою, непорочною чистотою и от всего сердца благодаришь Бога, что родился православным, что с колыбели обладаешь этим неоцененным сокровищем, и исповедуешь, что воистину только наша чистая, богопреданная вера, при Божией благодати ей содейству­ющей, ее просвещающей, есть носительница в совершенстве заветов Христовых, воспита­тельница духа Христова в тех, кто носит на себе имя Христово.

И слава Богу за все это!

Минувшей весной в Государственной Думе и в Государственном Совете проходил закон о Холмской Руси. Положение этой древнейшей части Русского народа обсуждалось со всех сторон. Вопросы исповеданий, конечно, были также глубоко затронуты. И поверите ли, читатель? Пришлось ознакомиться с такими невероятными явлениями кощунства, изувер­ства со стороны латинян по отношению к Православию, о коих не было возможности не только говорить с кафедры, но даже и излагать на бумаге всеми буквами. В рукописи во многих местах среди слов стояли точки, а по оставленным буквам представлялось читателю самому угадывать опущенные буквы. Думаю, этого довольно, чтобы понять, какою зло­бою, непримиримою ненавистью диктовались нетерпимые даже бумагою слова поношения латинян по отношению ко всему, что благоговейно чтится православными. Я могу удостове­рить, что все эти кощунства засвидетельствованы в делах судебных учреждений того многострадального края, о коем шло дело в наших законосоставительных учреждениях. Я отметил у себя даже номера этих дел. Каково же бывает искренно преданным сынам православной Церкви слушать все эти поношения! Я, конечно, не стану выписывать здесь тех обрывков непечатных слов, коими ревностные латины поносят наши святыни, но не могу для иллю­страции не привести несколько примеров того издевательства над православными, на какое так щедры истовые “католики” по отношению к православным.

Известно, что нашу веру православную они называют “Пся вера”, собачья вера, говорят, что она – паршивая, произошла от куколя, который посеял ч., а католическая – из пше­ницы, которую посеял Бог. Она вонюча, как деготь. Православные священники – собаки, люциферы, кадят лошадиным пометом, “мируют” тем, что нахаркают и насморкают, прича­щают... нет, не могу повторить этого богохульства! Рука отказывается выписывать даже то, что изображено в судебных актах полными буквами!

Но не словами только, но и делом проявляют свои издевательства латины. Так, один нанес кнутом удар в лицо православному священнику, другой направил лошадь прямо на несшего хоругвь крестьянина; там латины лают по-собачьи на православных, здесь пляшут под звон православных колоколов. В одной православной церкви, в Великую Пятницу нынешнего года, выкрали плащаницу и подменили ее... дохлою собакою!

Скажут, может быть, что все это – некультурные люди проделывали: с них нельзя строго и взыскивать. Но, во-первых, я вот о том-то и говорю, что у нас, у православных, все это немыслимо, хотя мы сплошь “некультурные”, а там руководящие слои, сливки общества считаются, по крайней мере среди поляков, людьми более наших интеллигентов религиоз­ными, и могли бы воздействовать воспитательно на массы простых людей, но действуют, как известно, в обратную сторону, разжигая безумный фанатизм; во-вторых, разве “некультур­ные” люди травили лисицу в православном храме? Разве некультурный человек, например, граф Тышкевич, засевал пшеницей место православного алтаря и не позволял православным даже осмотреть это место? Разве не представители западной культуры ставят православных в безвыходное положение, требуя отречения от Православия, ради получения куска насущного хлеба? Допустят ли что-нибудь подобное наши простые крестьяне в отношении к латинам? Позволят ли себе, например, стрелять в латинский крест, как стрелял один поляк в крест православный, приговаривая: “Говори, какой ты бог: русский или польский”, и далее слова, коих я опять-таки не решаюсь здесь приводить?

И невольно думаешь: не в этой ли невозможности приводить в печати разные нестерпимые богохульства и кощунства латин и заключается их темная сила? Когда начинаешь говорить с людьми незнающими дела, им просто кажется невероятным то, что говоришь. Мне самому казалось невозможным допустить, чтобы именующие себя христианами позво­ляли себе такие кощунства, казалось дотоле, пока я документально не убедился в подлинно­сти показаний из документа официального происхождения со всеми ссылками на подлинные судебные акты. И мне невольно припомнился наш безбожник граф Толстой; никакая цензура не могла пропустить его богохульных выходок в печать; мы, верные сыны Церкви, читая их в подпольных изданиях, возмущались ими, ужасались, страшась гнева Божия не только на богохульника, но и на тех, кто имеет у себя его богохульные писания. А большинство рус­ских людей, слепо поклоняющихся его художественному таланту, вовсе не зная о его бого­хульствах, удивлялись нам, за что мы его осуждаем, за что Церковь отлучила его от общения с собою. Когда же мы указывали им в словесных объяснениях на богохульные выходки изувера-графа, нам не верили, готовы были обозвать нас клеветниками на графа. Явилась, нако­нец, известная брошюра миссионера И. Г. Айвазова “Кто такой граф Толстой?” Но цензура ее конфисковала и сожгла, как содержащую в себе богохульства, а автора едва не сослали в Сибирь. Спасло его, кажется, только то, что брошюра предварительно напечатана была в “Церковных Ведомостях”: для мирских представителей правосудия стало ясным, что повто­рение некоторых – и то только некоторых – хулений Толстого, с целью их изобличения, не есть богохульство. Тем не менее, брошюра и теперь запрещена, хотя лучшего отрезвляющего поклонников Толстого средства едва ли можно найти. Вот то же могло бы случиться, если бы кто выбрал из упомянутых выше актов издевательства и кощунства латин, а поис­кать – так найдется немало издевательств над Православием и у баптистов, молокан, вообще лютеран и всяких сект рационалистических, и кто напечатал бы их с целью обличения; его, несомненно, привлекли бы к ответственности, а его брошюру сожгли бы, несмотря на всю свободу печати.

Не то, не то, к счастью нашему, мы видим в нашем православном народе. Я не говорю уже о веротерпимости нашей власти в отношении ко всем исповеданиям: Невский проспект тому доказательство. Лучшая улица столицы украшена храмами всех исповеданий христи­анских: тут и армянская, тут и католическая, тут и реформатская церкви. А наши храмы за границей, говорят, кроются где-то в предместьях и переулках. Я хочу сказать, что в про­стом нашем народе веротерпимость его прямо поражает беспристрастных иностранцев. Мне приходилось слышать от сих последних удивление: как наш народ радушно и гостеприимно встречает иноверцев, коим приходится искать ночлега в деревне. Не только приют дадут, но и позаботятся: сыт ли гость дорогой, да и что он кушает. “Знаю, – говорил мне один англи­чанин, – что у вас пост, да еще Великий; не только мяса, но и молока не едят; а мне предла­гают: “ Ты скажи, что кушаешь? Не хочешь ли, курочку для тебя приготовим. Правда, у нас пост, ну а по твоей вере видно не грешно – кушай на здоровье!” И это говорят те, которые и в мясоястие сами-то курочек не кушают никогда. Станут ли эти рабы Божия издеваться над латинским распятием, над костелом, кирхой и т. п.? В Западной Европе, да и в Америке, даже нам, архиереям, не везде удобно показаться в своем духовном своеобразном одеянии, а у нас и латинские патеры, и даже татарские муллы ходят свободно, и никто не позволит себе ни малейшей шутки над ними. В пресловутой Финляндии плюют на нас, на духовных: слы­хано ли что-нибудь подобное у нас, на Руси, в отношении к инославным духовным лицам?.. И достойно особенного внимания вот что: в то время, как инославные смотрят с пренебрежением на нас, с какою-то брезгливостью духовной... как на еретиков, мы, православные, смотрим на них с снисходительной любовью, как на заблуждающихся: “Не ведят, что тво­рят!” Не знают истины, а если бы познали, если бы захотели познать, то давно бы стали православными.

Итак, кто же культурнее? Кто глубже воспринял дух Христова учения: мы или они, гор­дые своею просвещенностью, своим прогрессом европейцы? И стоит ли нам, владея таким сокровищем, как наше Православие, гоняться за их культурой? Не следует ли нам ревност­нее приняться за изучение и усвоение того сокровища, какое нам Бог дал с колыбели, но коего мы, к стыду нашему, не знаем во всей его духовной красоте и благодатной силе даже доселе?

А ведь если глубже вдуматься в дело, то окажется, что вся эта ненависть, все это презрение культурного европейца и обращены именно на Православие: за Православие не при­нимают в свою семью европейцы и наших братьев по вере – славян: ведь и поляки, и чехи и другие народцы славянские, изменившие Православию, давно считаются народами куль­турными, а вот мы, русские, болгары, сербы, даже греки – уж, кажется, на что еще древнее, по культуре, народ? – мы все за то, что мы православные, считаемся среди европейцев за каких-то полудикарей, коих, видите ли, надо еще просвещать, в веру христианскую обра­щать, и вот латины хотят нас обратить к папе Римскому, а лютеране – к своему Лютеру. Они не понимают, не могут понять, что в Православии лежит основа новой, им неведомой культуры, заключаются начала нового, или, лучше сказать, древнего христианского миропо­нимания и миросозерцания в области как догмата, так и нравственного учения.

И в то время, как у них, западных, все основано на началах человеческой правды, началах юридических, у нас все строится на началах нравственных, Божественных. Оттого все у них пропитано, в самых основах своих, гордынею и самоценом, а у нас все зиждется и расценивается началом смирения и духом любви во имя Христово.

Апостол Павел говорит о тайне беззакония, которая уже совершается в мире. Кто инициатор этой тайны, этой гибельной деятельности ее? Конечно, сатана, исконный враг Бога и людей, человеконенавистник и человекоубийца искони, он питается злобою и ненавистью и всюду сеет их, обольщая людей якобы ревностью о вере, о правде, о благе людей. Известно из слова Божия, что первый грех сатаны – его гордыня. Ею он стремится заразить и людей. И конечно, там, где царит в душах гордыня, там не может быть духа христоподражательного смирения, там нет и духа любви, Христом заповеданной. По сим признакам мы можем позна­вать: от духа ли Христова исходит эта мнимая ревность о вере, выражающаяся в фанатиче­ском издевательстве инославцев над нашими святынями, над нашею верою? Не деется ли и тут тайна беззакония, Апостолом усмотренная, и не смеется ли враг рода человеческого над теми, именуемыми христианами, ослепляя их ненавистью к чистой истине Христова учения и не допуская познать ее, а напротив, стараясь отвратить от нее, если возможно, самых ее исповедников? И вот, вместо того, чтобы идти к язычникам и магометанам, чтобы пропове­дать им Христово учение, латины и всякого рода протестанты спешат посылать к нам своих миссионеров, будто мы язычники, и воображают, будто великое дело делают, совращая пра­вославных в свои заблуждения.

Если бы эти неразумные ревнители своих верований строже в своей совести отнес­лись к своим поступкам, ко всему своему поведению в отношении к Православию, то – кто знает? – может быть, совесть пробудила бы в них и дух смирения, и они стали бы способны восприять и дух Православия и полюбили бы нас, как братьев, и рядом с нами стали бы на борьбу с деятелем тайны беззакония. А теперь, увы, они не во имя Христово работают, понося наше святое Православие и, повторяю, только себя унижают в наших же глазах, ибо нам-то видно ясно, чьим духом руководятся они.