Глава четвертая. Целование святых (поцелуй мира)

Великий вход – это древний акт приношения хлебов и вина на престол для их освящения как Евхаристических Даров. Исторически он был связан с тремя компонентами: 1) тайным чтением предстоятелем молитвы «Никтоже достоин», 2) омовением рук священнослужителей и 3) поцелуем мира, или, что то же, целованием святых. Компоненты неодновременного происхождения и за длительное время их существования подвергались модификации. Поэтому, чтобы представить историю их возникновения и модификации, мы должны рассматривать их в том порядке, в каком они возникли.

Поцелуй мира – самый ранний из перечисленных компонентов. Он ведет свое начало от иудейского поцелуя, которым обычно евреи приветствовали гостей во время братской трапезы.

Евангелист Лука описывает эпизод, имевший место в доме фарисея Симона, пригласившего Господа на ужин. Пришедшая в дом женщина-грешница, стоя позади Иисуса, стала плача обливать слезами Его ноги и отирать их волосами своей головы, целовала их и мазала миром. Фарисей же, видя это, «сказал сам в себе: Если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница». Христос сказал ему: «Симон! Я имею нечто сказать тебе: …видишь ли ты эту женщину? Я пришел в твой дом, и ты воды Мне на ноги не дал; а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отёрла; ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги; ты головы Мне маслом не помазал, а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много» (Лк. 7, 39.44–47). Апостол Павел наставлял христиан: «Приветствуйте друг друга святым целованием» (см. 2Кор. 13, 12).

Первое историческое свидетельство о существовании у христиан поцелуя во время богослужения дошло до нас в первой Апологии мученика Иустина Философа. Он говорит, что человека, уверовавшего и принявшего крещение, члены общины вели «к так называемым братьям в их собрание для того, чтобы с усердием совершить общие молитвы как о себе, так и о просвещенном, и о всех других повсюду находящихся, чтобы нам, познавши истину, явиться и по делам добрыми гражданами, исполнителями заповедей, для получения вечного спасения. По окончании молитв мы приветствуем друг друга целованием»⁶⁶¹.

Вторым нашим источником является «Апостольское предание» св. Ипполита Римского, написанное около 215 года⁶⁶².

Во время св. Ипполита в Церкви уже существовали катехизаторские поучения для готовящихся к принятию крещения. На этих поучениях могли присутствовать и крестившиеся. Тем и другим Ипполит посвящает особую главу «О молитве тех,.кто слушает слово»⁶⁶³. Как ревностный хранитель апостольских преданий, Ипполит не позволяет оглашаемым молиться вместе с верными. Помня, что Иуда предал Христа поцелуем после того, как он взял на Тайной вечере из рук Учителя кусок хлеба и в него вошел сатана (Ин. 13, 27), Ипполит категорически запрещает оглашаемым молиться вместе с верными, потому что общая молитва должна завершаться поцелуем. Целование же некрещеных «еще не свято»⁶⁶⁴, поскольку они сами, не будучи крещеными, не имеют дара Духа Святого. Основанием для запрещения совместной молитвы некрещенных с крещеными служили слова апостола Павла о даровании в крещении дара Духа Святого, без которого человек не может исповедовать Иисуса Христа Господом, т. е. Сыном Божиим: «Никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1Кор. 12, 3).

Вместе с тем св. Ипполит имеет в виду оградить святость поцелуя мира и в тех собраниях, где присутствуют только верные: «Верные же пусть приветствуют друг друга: мужчины – мужчин, и женщины – женщин, но мужчины пусть не приветствуют женщин»⁶⁶⁵.

Первый поцелуй крещаемому давал епископ после того, как тот выйдет из воды. Епископ наливал освященной елей себе на руку и, возлагая ее на голову новопросвещенного, говорил: «Помазываю тебя святым елеем во имя Господа Отца Вседержителя и Иисуса Христа и Святого Духа». И, помазав лоб его, давал ему первый братский поцелуй⁶⁶⁶. Так епископ совершал помазание каждого из новопросвещенных в отдельности.

Изложив порядок завершения крещения, Ипполит далее пишет: «И с этого времени пусть молятся они вместе со всем народом. Молиться же с верными прежде, чем они исполнят всё это, они не должны. После молитвы пусть дают им (т. е. новопросвещенным. – К У.) целование мира⁶⁶⁷. Поэтому современник Ипполита Тертуллиан, пресвитер Карфагенской церкви, называет поцелуй мира печатью молитвы (signaculum orationis)⁶⁶⁸.

Третьим нашим источником служит «Страдание святой Перпетуи», в котором многократно упоминается «поцелуй мира», или «целование святых».

Несколько слов об истории появления этого литературного памятника. После ужасного гонения на христиан императора Марка Аврелия (160–180) правление его преемников Коммода (180–192) и Септимия Севера (193–211) можно назвать климатом постепенного изменения религиозной политики императоров в пользу христиан. Курс настолько сместился вправо, что в народе ходила молва, якобы оба императора были тайными христианами. Карфагенский пресвитер Тертуллиан, юрист по образованию и автор многих трактатов, писал о Септимии Севере, что этот император не только не преследовал христиан, но «еще дал свидетельство в их пользу и противостоял ярости народной, направленной против них»⁶⁶⁹. Возможно, что под этим свидетельством Тертуллиан имел в виду изданный в 202 году закон, запрещавший под страхом смертной казни прозелитизм как в иудейство, так и в христианство. Согласно этому закону, принявшие крещение до его издания не подвергались преследованию.

Закон, распространявшийся только на принявших крещение после его издания, являлся косвенным признанием законности существования христианства вообще, и в этом смысле можно понять выражение Тертуллиана как одобряющее закон, имеющий для христиан значение гаранта свободы их вероисповедания.

Что же касается строжайшего запрещения под страхом смертной казни принимать крещение после издания закона, то в данном случае император шел на компромисс с кровожадными низами населения, недовольными его либерализмом по отношению к христианам.

В том же 202 году в Карфагене были арестованы: молодая женщина 22 лет, недавно овдовевшая и имеющая грудного ребенка, – дочь знатных родителей, благородного воспитания и высокообразованная Перпетуя, ее брат Сатур, ее рабыня Фелицитата и ее муж Ревокат, еще два молодых человека – Сатурнин и Секунд⁶⁷⁰.

В основе «Страдания» лежит личный дневник Перпетуи (глл.  ΙΙ–Χ)⁶⁷¹ .

Последнюю из этих глав она написала после вынесения ей смертного приговора под впечатлением сновидения, в котором она боролась с чудовищем и одержала над ним победу. Здесь она оставила последнюю запись: «Вот я записала все, что происходило со мной до дня представлений. Поймите меня, что не со зверем я боролась, но сражалась с диаволом; и победила его. Это я написала для любочестивых; то же, что будет в амфитеатре, пусть напишет желающий»⁶⁷². Главы XI-XIII, в которых описан сон Сатура, принадлежат последнему⁶⁷³.

Кто же приписал I главу, имеющую значение предисловия к «Страданию», и последние главы, с XIV по XXI, в которых описываются страдания мучеников в амфитеатре? Сходство языка, синтаксиса, терминологии и идей между трудами Тертуллиана «К мученикам», «О терпении» – и «Страданием мучениц Перпетуи и Фелицитаты» (так иногда называется «Страдание» мученицы Перпетуи) не вызывает сомнений. Он же вписал в начале XI главы фразу, связующую описание сновидения Сатура с предсмертными словами Перпетуи (гл. X)⁶⁷⁴: «Sed et Saturus benedictus hanc visionem suam edidit, quam ipse conscripsit».

«Страдание» написано на латинском и греческом языках. В тридцатых годах текущего [XX] столетия известный немецкий византолог Г. ван Бекк высказал предположение, что латинский и греческий списки «Страдания» принадлежат одному и тому же лицу. Но это мнение не нашло поддержки среди ученых, так как сравнение латинского и греческого текстов в главах XVI, 3 и XXI, 2 показало, что латинский текст был оригиналом, а греческий – переводом, потому что перифраз данных мест может быть понят только в латинском тексте⁶⁷⁵. Дж. Квастен высоко ценит «Страдание» как одно из лучших произведений древнехристианской литературы и уникум, вышедший из-под пера сщш мучеников⁶⁷⁶.

Подробные сведения о мученической кончине Перпетуи Тертуллиан мог получить от оглашаемого Pyemia, который присутствовал в амфитеатре и разговаривал с самой мученицей, когда она пришла в сознание после ранений ее дикой коровой⁶⁷⁷. О кончине же Сатура он мог узнать со всеми подробностями от начальника тюремной охраны Пудента, о котором Перпетуя после вынесения смертного приговора ей, Сатуру и их друзьям оставила в дневнике запись: «По прошествии нескольких дней Пудент, начальник тюремной охраны, видя, что Бог покровительствует нам, оказал нам великую честь, позволив нашим братьям приходить к нам и утешать нас и самим утешаться»⁶⁷⁸. После боя с дикой коровой пришедшая в сознание Перпетуя «позвала к себе своего брата и другого оглашаемого и сказала им: „Стойте в вере, любите друг друга и не смущайтесь моими страданиями""⁶⁷⁹.

Кто же был тот оглашаемый, которого вместе с братом позвала Перпетуя? Об этом мы узнаем из дальнейшего текста «Страдания». Здесь читаем: «В это же время, т. е. простившись с Перпетуей, Сатур, войдя в другой портик с начальником тюремной охраны Пудентом, сказал ему: „Разве я не говорил тебе раньше, что звери мне ничего не сделают? Веруй от всего сердца. Я умру только от леопарда». И действительно, в конце спектакля леопард, бросившись на него, одним ударом зубов ранил его так сильно, что кровь полилась большой струей, и народ кричал ему: „Вот крещающийся во второй раз!⁶⁸⁰Переверни здорового! Переверни здорового! Чтобы встал здоровым, который был вымыт на этом месте!» Сатур же, обратившись к Пуденту, сказал: „Прощай, мой друг! Помни о моей вере и подражай ей, пусть не смущает тебя моя смерть, но ободряет и укрепляет на страдания». Сняв со своего пальца перстень, он окунул его в своей крови и, подавая Пуденту, сказал: „Прими его как залог нашей дружбы, носи его из любви ко мне, и пусть кровь, которой он обагрен, напоминает тебе, что сегодня я пролил ее ради Иисуса Христа». Его отнесли в помещение, где лежали не умершие от своих ран»⁶⁸¹.

Церковно-историческая наука не знает второго документа, подобного «Страданию мучениц Перпетуи и Фелицитаты», весьма значительная часть которого была бы написана собственноручно узниками в ожидании ими «нового рождения» (так называли христиане день кончины мучеников). Содержание «Страдания» имеет большое значение для истории христианства, для понимания психологии мучеников, переносивших страшные страдания и мужественно умиравших. В сновидениях же, которые описали сами узники, мы видим небесную Евхаристию, доброго пастыря (Ин. 10, 11.14), кормящего своих овец молоком, видим целование святых, что не сохранилось ни в описаниях, ни в изображениях. В этом отношении «Страдание» является ддя науки источником, на основании сведений которого можно получить хотя бы относительно верное представление об интересующем нас обряде раннехристианского богослужения.

За несколько дней до первого сновидения Перпетуя и все заключенные одновременно с ней были крещены (христиане пользовались возможностью за деньги, которые они давали тюремной охране, провести в тюрьму священника, который оглашал и крестил там желающих)⁶⁸². О первом сновидении, которого она сподобилась после крещения, она записала: «Я видела золотую лестницу, чрезвычайно высокую, которая доходила от земли до неба, но такую узкую, что по ней можно было восходить только поодиночке, потому что ее бока были увешаны й утыканы острыми мечами, охотничьими ножами, дротиками, косами, кинжалами и длинными пиками, так что если пойти по ней без осторожности и опустив глаза вниз, то нельзя остаться неповрежденным. Внизу у лестницы сидел страшный дракон⁶⁸³, который готов был броситься на каждого, кто хотел подойти к лестнице. Сатур все время домогался войти и вошел первым. Поднявшись на последнюю ступеньку, он обратился ко мне: «Перпетуя, я жду тебя, но опасайся, чтобы дракон не поглотил тебя». Я крикнула брату: «Я не боюсь его», – и с именем Господа Иисуса Христа решилась идти. Дракон отвернулся, и когда я делала первый шаг на лестницу, наступила на него, как на ступеньку. Взойдя на лестницу, я оказалась в большом саду, среди которого стоял благообразный человек в одежде пастуха, волосы у него были белы, как снег, около него стояло стадо овец, которых он доил. Здесь же стояли бесчисленные тысячи лиц, одетых в белые одежды. Наклонив голову и назвав меня по имени, он сказал мне: «Ты, дочь моя, хорошо прошла». И дал мне молока, которое только что надоил. Оно было так густо, как сыр. И я, сложив руки приняла его и съела. И все стоящие крутом сказали: «Аминь»»⁶⁸⁴.

Второй ее сон – он же и последний перед смертью в амфитеатре. Вот что она писала: «Накануне представлений я видела сон. Мне показалось, что диакон Помпон подошел к воротам нашей тюрьмы, громко застучал в них и я выбежала, чтобы отворить ему их. Он был одет в белую одежду из очень дорогой материи и украшенную по краям множеством золотых гранаток. Он сказал мне: „Перпетуя, я жду тебя; пойдем». И взял меня за руку, и мы пошли по узкой и тернистой дороге. Сделав несколько поворотов, мы пришли к амфитеатру. Он привел меня на середину и говорит мне: „Не бойся, я приду сражаться вместе с тобой и за тебя», – и ушел. Так как я была уверена, что мне придется быть со зверями, мне было непонятно, почему не выпускают зверей против меня. В это время появился египтянин ужасно отвратительной наружности, который с толпой подобных ему безобразных двигался ко мне и предложил бороться. Тотчас явились ко мне с услугами весьма добрые молодые люди. Они сняли с меня одежду, и я почувствовала себя мужественной и сделалась сильным ратоборцем. Эти молодые люди намазали меня маслом, как полагалось мазаться тем, которые вступали в борьбу или в бой. И когда я готова была вступить, ко мне подошел человек высокого роста и осанистый. На нем была пурпуровая одежда со множеством складок и с бриллиантовой застежкой. У него в руках была трость, какую носят управители на играх, и зеленая ветвь с золотыми яблоками. Приказав всем молчать, он сказал: „Если египтянин одержит победу над женщиной, то ему будет позволено убить ее. Но если женщина окажется победительницей египтянина, в таком случае она получит эту ветвь и эти золотые яблоки». Сказав это, он занял свое место. Мы схватились с египтянином и начали борьбу. Он старался свалить меня, а я избегала его хитростей и наносила ему удары в лицо. Я чувствовала себя как бы поднявшейся на воздух, и мне было легко поражать противника. Видя, что борьба может затянуться, я сложила свои руки так, что пальцы одной заходили между пальцами другой, и опустила их на голову египтянина. Он упал на песок. Зрители аплодировали мне, а мои добрые защитники запели, и их мелодия смешивалась с аплодисментами народа. Я подошла к наблюдателю игр, который был свидетелем моей борьбы, и получила ветвь с золотыми яблоками. Вручая мне эту ветвь, он сказал: „Дочь моя! Да будет мир с тобою вечно!»⁶⁸⁵ Я вышла из амфитеатра воротами, которые называются Санвиварием»⁶⁸⁶.

Как было сказано выше, главы XI-XIII были написаны братом Перпетуи Сатуром. Сатуру тоже снился сон, в котором он и его сестра Перпетуя присутствовали на небесном богослужении и участвовали в обряде целования святых. «И мы шли близ какого-то места, имеющего стены, словно сделанные из света, и из дверей этого места вышли четыре ангела, которые одели нас в белые одежды; и мы шли и услышали настойчивые голоса непрерывно говорящих: „Свят, Свят, Свят». И мы видим сидящего на этом месте какого-то человека убеленного, локоны которого подобны снегу и свежести лица его, ноги же его невидимы. И справа, и слева от него – по четыре старца, а за ним – множество пресвитеров. Когда же мы были приведены и стали перед троном, четыре ангела приподняли нас, и мы поцеловали его, и он возложил на нас руки.

И прочие пресвитеры сказали: „Станьте, будем стоять и творить мир». И после обмена поцелуем старейшие служители, сказали нам: „Идите и радуйтесь». И я спросил: „Перпетуя, какое ты имеешь желание?» Она сказала: „Благодарение Богу за то, что я во плоти была с благодатью, теперь же хочу больше""⁶⁸⁷.

Мы остановились на последнем дне жизни мучеников. Подходим к последнему часу ее. После небольшого перерыва кровожадная масса стала требовать, как она всегда это делала, чтобы недобитых страдальцев выдали гладиаторам. По ее требованию на арену были выведены и карфагенские мученики. Они все вместе стали и без видимого волнения и слез дали друг другу последний братский поцелуй и отдались в руки гладиаторов. Сатур скончался первым, как и сказано было ему во сне Перпетуи, что он первым преодолел устрашения дракона и поднялся на лестницу, ведущую на небо. Дольше всех мучилась Перпетуя. Она попала в руки неопытного гладиатора. Его дрожащая рука наносила ей раны, от которых ощ) чувствовала боль, но не могла умереть. Тогда она сама поднеслаего нож к своей шее и показала ему, куда надо вонзить его, что о\и сделал⁶⁸⁸. Это было 7 марта 202 года.

Римские зрелищные представления отличались жестокостью, доходящей до кровожадности. В особенности это проявлялось по отношению к христианам. О последних мало знали, и сами христиане не афишировали ни своей жизни, ни богослужения. «Понаслышке» о них говорили, что они на своих собраниях пьют кровь младенцев и занимаются колдовством, так что могут уйти при закрытых дверях, могут показаться мертвыми и потом встать живыми. Эти искаженные представления о христианах, их богослужении и вере беспокоили темную массу, и терзание христиан дикими животными вызывало еще большую ненависть к мученикам. Поэтому они требовали, чтобы недобитых вновь выводили на арену. Более того, когда на арене не оставалось ни одного живого, мертвых выносили на середину с тем, чтобы, когда гладиатор пронзит тело каждого мертвеца, каждый зритель своими глазами мог убедиться в том, что все осужденные на растерзание умерщвлены.

Описав кровожадность язычников и трусость их перед трупами, Тертуллиан краткими словами противопоставляет им мужественную смерть мучеников: «Прежде чем это (произошло), они дали друг другу общий поцелуй, чтобы их страдание составило торжество мира» (ante quam osculante invicem, ut martyrium per solemnia pacis consummarent)⁶⁸⁹.

Это мир Христов, который Он дал апостолам в прощальной беседе с ними: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин. 14, 27). Источником этого мира является любовь не только к родным и добрым знакомым, но и ко всем людям вне зависимости от их национальности и вероисповедания, возраста и пола. Иоанн Богослов указывает на такую любовь как на путь к познанию Бога. «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь… Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем… Кто говорит: „я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит» (1Ин. 4, 8.16.20).

Апостол Павел перечисляет духовные плоды христианской любви: «любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22–23). «На таковых нет закона» (стих 23), т. е. если ветхозаветный человек мог считать доброделание как некую заслугу перед Богом, то для христианина все эти добродетели являются потребностью его души и поэтому не могут быть исчисляемы. Высшую ступень доброделания имеют «те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (стих 24). Свое наставление апостол заканчивает словами: «Если мы живем духом, то по духу и поступать должны. Не будем тщеславиться, друг друга раздражать, друг другу завидовать» (стихи 25–26). Это минимум тех нравственных качеств, без которых не может быть христианского отношения к людям.

В гомилии LXXVIII на Евангелие Иоанна Богослова Златоуст говорит: «Ничто не может сравниться с единомыслием и согласием. При этом и один бывает равен многим… Видишь ли необыкновенную силу любви… Чего не может сделать природа, то может сделать любовь. Одной частью он будет здесь, а другой там, или, лучше, он весь здесь и весь там… Поэтому-то и в таинствах мы целуем друг друга, чтобы нам, многим, быть едино»⁶⁹⁰.

Он же в четвертой беседе «О Непостижимом» говорит о времени совершения обряда и его значении. «Это повелевает всем диакон, когда говорит: „Прямо станем добре», и это установлено не напрасно и не без причины… В послании он (апостол Павел. – Н. У.), обращаясь к людям павшим и отчаявшимся под бременем несчастий, говорит: „Итак укрепите опустившиеся руки и ослабевшие колени» (Евр. 12, 12)… Неужели он говорит о руках и ногах телесных? Нет, он беседует не со скороходами и не с борцами… Представь, близ кого ты стоишь, с кем будешь призывать Бога, – с херувимами! Для того нам и повелевается в это время стоять добре, ибо стоять добре значит не что иное, как стоять так, как следует человеку стоять перед Богом»⁶⁹¹.

К. А. Свайнсон полагает, что эти слова искони были началом этого обряда⁶⁹². Предположение Свайнсона подтверждается описанием сновидения Сатура, в котором он видел себя и Перпетую присутствующими на небесном синаксисе, где обряд целования святых начинался словами пресвитеров: «Станьте, будем стоять и творить мир». Возможно, что такими словами обряд целования святых начинался уже во II веке.

Несколько слов о причащении молоком из рук «доброго пастыря», которого удостоилась Перпетуя в сновидении. Идейную основу для причащения молоком дали слова апостола Петра: «Как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесноеˆмолоко, дабы от него возрасти вам во спасение, ибо вы вкусили, что благ Господь» (1Пет. 2, 2–3).

В «Апостольском предании» сказано, что после того, как будет дано целование мира, диаконы приносят епископу приношение (хлеб), чашу со смешанным вином и молоко, смешанное с медом, что означает полноту обетования, данного отцам, когда Он сказал: «Дам вам землю, источающую молоко и мед», которую и дал – Тело Свое – Христос, от Которого, подобно маленьким детям, питаются верующие, превращая горечь сердца в сладость Слова, вода также в приношении – знак омовения, чтобы и внутренний человек, т. е. духовное начало, получило то же, что и тело⁶⁹³.

Причащение совершалось так. Преломив хлеб, епископ давал каждому кусочек и при этом говорил: «Хлеб небесный во Христе Иисусе»; принимающий отвечал: «Аминь». Три пресвитера или диаконы стояли с чашами. Первым стоял держащий чашу с водой. Он говорил: «Во имя Бога Отца всемогущего». Причастник делал три глотка из чаши и говорил: «Аминь». Вторая чаша была с молоком, растворенным медом. Держащий ее говорил: «И во имя Господа Иисуса Христа». Причащающийся делал три глотка и говорил: «Аминь». Третья чаша была с вином, растворенным водой. Держащий ее говорил: «И во имя Святого Духа и Святой Церкви». Причащающийся делал три глотка и говорил: «Аминь»⁶⁹⁴.

Читателя может смутить столь сложный обряд причащения и сам порядок его. После принятия причастником Тела Христова ему преподавалась вода, затем – молоко, растворенное медом, и напоследок – чаша Святой Крови. Это не что иное, как древнейший вид Евхаристии, о котором писал апостол Павел к коринфским христианам (1Кор. 11, 20–34). В то время Евхаристия соединялась с вечерней трапезой, на которой сначала предлагался хлеб и прочие яства, которые, разумеется, благословлялись в силу благочестивой традиции, о чем напоминал тем же коринфянам апостол Павел: «Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию» (1Кор. 10, 31). Святая же чаша преподавалась после вечери, о чем тот же апостол писал: «Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание» (11, 25).

За святой трапезой были и святые речи – воспоминания о Христе очевидцев Его, и рассказы о чудесах Его, о Его распятии, крестной смерти, славном воскресении и вознесении Его на небо. Все это апостол объединил в кратких словах: «Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (11, 26).

Ко времени св. Ипполита Евхаристия совершалась уже вне связи с вечерней трапезой и изложенный выше ритуал причащения совершался только на литургии, связанной с таинством Крещения. Этим можно объяснить произнесение епископом слов при причащении хлебом – «хлеб небесный во Христе Иисусе», при причащении водой – «во (имя) Бога Отца Вседержителя», при причащении молоком с медом – «и во (имя) Господа Иисуса Христа», при причащении Святой Кровью – «и во (имя) Святого Духа и Святой Церкви», которые были заимствованы из крещальных символов и в которых исповедовалась Триипостасность Божества и святость Церкви.

Как видно из дневника Перпетуи, через несколько дней по принятии крещения ее брат Сатур обратился к ней с просьбой – помолиться Богу, чтобы Он открыл ей в сновидении или каким-то другим образом, будет ли она отпущена домой или ей придется пожертвовать жизнью? По просьбе брата, Перпетуя, «сподоблявшаяся от Бога откровений и каждый день получавшая тысячу знаков Его благости», обратилась с молитвой к Богу и видела сон, который обстоятельно изложила в дневнике⁶⁹⁵. Содержание этого первого сновидения Перпетуи пишущий эти строки изложил выше. В данном случае он остановится только на том моменте, когда поднявшийся на лестницу Сатур крикнул сестре: «Перпетуя, я жду тебя, но опасайся, чтобы дракон не поглотил тебя», – и когда она, ответив ему: «Я не боюсь его», – с именем Господа Иисуса Христа решилась идти, дракон вдруг отвернулся от нее, так что Перпетуя, делая первый шаг на лестницу, наступила на него как на ступеньку.

Другой случай чудесной помощи она видела во/сне накануне мученической кончины, когда боролась с чудовищем. Когда борьба их затянулась и, по-видимому, Перпетуя стала утомляться, из опасения оказаться побежденной она сложила руки так, что пальцы одной руки вошли между пальцами другой. В таком виде она положила их на голову чудовища, и оно упало на песок.

Итак, имя Господа Иисуса Христа, мысленно произнесенное Перпетуей, и начертание первой буквы Его имени (Χριστός), сделанное сложением пальцев двух рук (заметим, что Перпетуя владела греческим языком и во сне объяснялась на нем)⁶⁹⁶, делало напрасными козни диавола, которыми он пытался устрашить мученицу.

Человеческий разум не может объяснить, каким образом сновидение давало силы мученикам переносить ужасные страдания. Ответом на это могут быть слова апостола Петра, сказанные народу в объяснение события сошествия Святого Духа: «И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут» (Деян. 2, 17). О силе же Креста Господня уже св. Ипполит писал: «Всегда старайся осенять смиренно свой лоб крестным знамением. Ибо это знак Страданий Иисуса Христа, данный против диавола, если кто с верой его совершает, а не для угождения людям, чтобы, зная это, предлагать его как панцирь. Ибо диавол, видя духовную добродетель, исходящую от сердца, подобно явно совершенному крещению, трепеща обращается в бегство, когда ты не уступаешь ему, а вдохновляешь самого себя. Это самое было в прообразе Моисеева агнца, которого приносили в жертву на пасху и кровью которого окропляли порог, помазывая оба косяка дверей, и это обозначает то, что есть теперь в нас – веру в совершенного Агнца. Осеняя себе рукою лоб и глаза, мы отгоняем того, кто пытается погубить нас»⁶⁹⁷.

Вера в силу животворящего Креста создала у христиан традицию к изображению в искусстве – на фресках, в скульптуре, на иконах, медальонах, саркофагах – мучеников и мучениц, вне зависимости от их возраста держащими в правой руке крест, а позднее обычай на могилах христиан ставить крест.

Итак, причащение молоком, растворенным медом, было не только в Риме, но и в Карфагене, иначе мученица Перпетуя не видела бы его во сне. Более того, оно было широко известйо в Церкви, в особенности на окраинах империи – в Египте и в Сирии.

Автор «Апостольского предания» св. Ипполит в истории Вселенской Церкви III века представлял собою яркую, колоритную личность. Он экзегет и догматист, историк и канонист и проповедник. Запад забыл труды Ипполита. Возможно, что причиной забвения был церковный раскол в самом Риме, в котором Ипполит был небезучастен.

Ипполит, которому в 217 году, когда вспыхнул раскол, было около пятидесяти лет (родился около 170 или 175 года), как ревностный хранитель преданий, принятых от апостолов, вел активную борьбу с еретиками, в частности с савеллианами, и открыто обвинял папу Зеферина (198–217) в принадлежности к этой ереси. После смерти папы Зеферина одна часть римских христиан избрала ему преемником Каллиста (217–222), другая же предпочла Ипполита. Возник раскол, который продолжался до 235 года, когда по приказу Максимина Тракса и папа Понтиан, и антипапа Ипполит были сосланы в рудники на Сардинию, где оба скончались.

Возможно, что воспоминание об Ипполите для римских клириков было неприятным и имя его, как одиозное, стало забываться, а с забвением имени автора тем скорее забывались его труды. Время делало свое дело. Статуя Ипполита, сделанная в III-IV веках его почитателями, затерялась и только в 1551 году была найдена в Риме, но имя его забылось.

Иначе к памяти Ипполита отнесся Восток, в особенности окраины империи – Египет и Сирия. И. Квастен по этому поводу пишет: «Тогда как на Западе „Апостольское предание» не имело большого влияния и было скоро забыто вместе с другими его трудами, „Церковный чин» („Апостольское предание». – Н. У.) был принят на Востоке, в особенности в Египте, где переводы его на коптский, сфиопский и арабский (языки. – Я. У) имели значение импорта для оформления богослужения как обоснования христианской жизни и свода законов в Восточных Церквах»⁶⁹⁸.

Имя св. Ипполита на Востоке было настолько авторитетным, что оно оказалось приписанным к каноническому сборнику, написанному в 500 году в Сирии и представляющему неквалифицированную редакцию Ипполитовых церковных установлений, не имеющую никакого отношения не только к оригинальным греческим канонам, но и к ефиопской и арабской версиям их⁶⁹⁹.

Поэтому автор не допускает мысли, чтобы Египет, приняв в начале III века «Апостольское предание», изъял из него указание о причащении новопросвещенных молоком, смешанным с медом, которому сам Ипполит придавал глубокий богословский смысл, подтверждая это словами Священного Писания: «А молоко, смешанное с медом, символизирует вместе полноту обетования, данного отцам, когда Он (Бог. – Н. У) сказал: „Дам вам землю, источающую молоко и мед» [ср.: Исх. 3, 8.17; 13, 5] – которую и дал – Тело Свое – Христос, от которого, подобно маленьким детям, питаются верующие, превращая горечь сердца в сладость Слова»⁷⁰⁰.

Традиция могла быть предана забвению когда-то позднее, не ранее второй половины IV века, когда становятся известными так называемые «85 Правил апостольских», из которых третье правило запрещает приношение к жертвеннику некоторых продуктов, и в первую очередь – меда и молока⁷⁰¹.

* * *

После двухсотлетнего периода, в который не один раз относительно спокойная жизнь христиан сменялась многолетним жестоким гонением, причем последующие гонения оказывались более ужасными, чем предыдущие, с изданием Миланского эдикта христиане стали равноправными перед законом. Люди могли жить и спокойно трудиться, отдыхать, веровать и молиться.

Предоставив христианам свободу их вероисповедания, какой пользовались все народы империи, Константин в личной жизни вскоре стал проявлять явное расположение к христианам. Гувернером к старшему сыну Криспу он взял Лактанция, в свое время назначенного Диоклетианом на должность учителя ораторского искусства в столице (Никомидия), а затем в 300 году за принятие христианства снятого Диоклетианом же с этой должности. Лактанцию было поручено и воспитание троих мальчиков – детей Константина от второй, его жены Фавсты.

Затем издается ряд законов, благоприятствовавших христианам. В 315 году издается закон за подписью Константина и Лициния об освобождении христианских клириков от всех общественных обязанностей (munera civilia) по тому мотиву, что «если они будут служить Божеству со всей ревностью, то, кажется, и для общественных дел произойдет от того много пользы»⁷⁰². В 316 году выходит закон, запрещающий выжигать клеймо на лице преступника, осужденного на каторгу (ad similitudinem pulthritudinis coelestis, т. е. потому, что он создан по образу небесной красоты)⁷⁰³. В 320 году отменяется закон Юлия Цезаря, обязывавший всех мужчин быть женатыми, иначе говоря, разрешается безбрачие⁷⁰⁴. В 321 году узаконяется для христиан право освобождения рабов не в магистрате, а в церкви, перед общиной. Клирики должны были оформлять отпущение своих рабов письменно (a testamento), а мирянам устно достаточно было одной фразы их владельца (liber esto – «будь свободен»)⁷⁰⁵. После Никейского Собора император проявляет кипучую деятельность по сооружению христианских храмов (в первую очередь в Иерусалиме и его окрестностях), связанных с жизнью Иисуса Христа от Его рождения до вознесения включительно⁷⁰⁶.

Зная такие положительные стороны христианской религии, как мужество, с каким христиане переносили ужасные пытки и не менее мучительную смерть, их братское отношение как к единоверцам, так и к окружающим их людям вне зависимости от национальности и социального положения последних, Константин видел в них силу, могущую упрочить его многонациональную и пеструю в религиозном отношении империю. Из этих соображений вполне логичным было предпочесть христиан перед язычниками и сверх объявленной им свободы отправления религиозных обрядов предоставить льготы, которые вытекали из существа их религии.

Но он плохо знал, точнее сказать, не представлял христианского вероучения о Боговоплощении и его значении для спасения людей. Большинство образованного населения империи мыслило понятиями, унаследованными от предков: якобы богам, как и людям, свойственно рождение богов, но само рождение понималось как временное. Поэтому бывшим язычникам было ближе арианское учение о Логосе как о Боге производном, или втором Боге, термин же «единосутцие» или «единосущный», еще недостаточно выкристаллизовавшийся в христианском богословии, им был чужд.

Это вскрылось уже через три года после I Вселенского Собора, когда император возвратил из ссылки лидеров арианства: столичного епископа Евсевия Никомидийского, епископа Никейского Феогниса и пресвитера Александрийской Церкви Ария, – и отправил в ссылку защитников Православия, причем главного защитника александрийского диакона Афанасия сослал в далекую Галлию без предъявления ему обвинения. Эта акция в отношении как ариан, так и православных была чуждой христианской морали, с политической же точки зрения это был произвол, служивший дурным примером для последующих императоров.

Автор далек от мысли излагать историю арианской смуты, продолжавшейся после Никейского Собора в течение более пятидесяти лет. Он только коснется тех обстоятельств, которые не могли не отразиться на богослужении.

Для арианства характерно его развитие «по спирали». Чем дальше шло время, тем наглее становились еретики. Если на Никейском Соборе были споры о том, единосущен Сын Богу Отцу или подобосущен, то в 357 году в Сирмии, в лагере Констанция была составлена формула, запрещавшая употребление терминов «единосущный» и «подобосущный» и провозглашавшая Отца большим и Сына подчиненным. Антиохийский Собор 358 года принял подобное же решение. Это обстоятельство открыло путь для деятельности крайних ариан, которые до сего времени молчали.

Это были аномии и омии. Аномии открыто отрицали в личности Христа Божественную природу и признавали Его только человеком. Открытая пропаганда столь дерзкой ереси вызвала в народе название еретиков аномиями от греч. слова άνόμιος – «беззаконник». Фракция омиев возникла из ренегатов аномейства. По существу это были те же аномии, но они вуалировали свое учение словами «подобный во всем», что в понимании ариан означало, что Христос во всем подобен людям, т. е. Он только человек. От слова δμοιος – «подобный» этих еретиков стали называть омиями.

Чего можно было ждать от епископов, воспитанных в языческом мировоззрении, обратившихся в христианство ради льгот и привилегий, дарованных императором Константином, и благодаря связям с придворной камарильей окунувшихся в политические интриги царедворцев? Поэтому не приходится удивляться, что Григория Богослова, прибывшего в Константинополь в качестве православного епископа, константинопольцы встретили с камнями в руках, и первая в городе православная община его помещалась в одной комнате дома, где он остановился. Город был наполнен еретиками, и были многократные покушения на его жизнь. Как-то толпа изуверов-ариан, предводимая нищими, монахами сомнительного происхождения и фанатичными женщинами, вооруженная палками, камнями и факелами, вторглась в церковь Воскресения Христова (так назвал св. Григорий свою маленькую церковь, веруя, что в этом храме воскреснет Православие), переломала утварь храма и напала на собравшуюся малочисленную паству – в буйстве фанатичной толпы один мужчина был убит. На другой день Григорий был вызван в суд по обвинению в учинении происшедшего смятения. Но он блестяще доказал суду свою невинность, и его речь послужила к установлению его престижа как христианского епископа⁷⁰⁷.

Худшим злом свт. Григорий считал всеобщее увлечение константинопольцев театральными зрелищами, так что богослужение и проповедь превращались в сценическую постановку. Сан пресвитера принимали не для того, чтобы проповедовать простым людям простого Христа, каким Он запечатлен в Евангелиях, а чтобы блеснуть своим красноречием и бурными аплодисментами слушателей создать себе славу выдающегося проповедника⁷⁰⁸.

Не лучшим было состояние духовной жизни в это же время и в другом центре церковной жизни империи – в Антиохии. Антиохия – древний город и когда-то была столицей Сирии. В 80–90-е годы IV века, когда в ней проповедовал, будучи пресвитером, Иоанн Златоуст, половина населения была еще языческой. Массы же христианского населения в нравственном отношении мало чем отличались от язычников. В одной из бесед на Евангелие Матфея Златоуст, толкуя слова Господа «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение» (Мф. 23, 14), переходит к обличению своих слушателей: «Что ты делаешь, человек? Высматриваешь красивых женщин и не трепещешь, нанося такое оскорбление храму Божию… Ужели ты считаешь церковь непотребным домом и ставишь хуже площади? На площади ты боишься и стыдишься быть примеченным, что высматриваешь женщин; а в храме Божием, когда Бог беседует с тобой и угрожает за такие поступки наказанием, то блудодействуешь и прелюбодействуешь в то самое время, когда слышишь, что не должен этого делать. И ты не трепещешь, не ужасаешься?.. Надлежало бы иметь внутри храма стену, которая отделяла бы вас от женщин. Но как вы не хотите этого, то отцы признали необходимым отделить вас, по крайней мере этими деревянными досками; в древнее же время, я слыхал от старцев, не было и таких стен. „О Христе бо Иисусе несть мужеский пол, ни женский» (Гал. 3, 28), да и во времена апостолов вместе находились и мужчины, и женщины. Тогда и мужчины были мужчинами, и женщины – женщинами, а ныне всё напротив: женщины усвоили себе нравы блудниц, а мужчины ничем не лучше коней неистовых»⁷⁰⁹.

Обличая нарушителей церковного благочиния, и довольно резко, Златоуст делал это из ревности о доме Божием, подобно Христу, изгонявшему из храма продающих и покупающих и опрокинувшему столы меновщиков и скамьи продающих голубей (Мф. 21, 12–13; Мк. 11,15; Лк. 19,45–46; Ин. 2,14–16). При строгости к нарушителям чина церковного он хранил тот душевный мир, о котором Христос в прощальной беседе с учениками говорил: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин. 14,27). Ни у кого из святых отцов, касавшихся богослужения, нет такого частого призыва к общей молитве, как у Златоуста. Ему принадлежат слова: «Слово „помолимся» обращено не только к священникам, но относится и к народу; когда диакон говорит: „Станем добре, помолимся», – то этими словами всех приглашает к молитве»⁷¹⁰. Как предстоятель Златоуст преподавал мир народу не только при входе в храм, но и многократно во время богослужения. В беседе третьей на Послание к колоссянам он говорит: «Предстоятель церкви как только входит, тотчас говорит „Мир всем», когда начинает беседу – „Мир всем», когда благословляет – „Мир всем», когда повелевает принести друг другу целование – „Мир всем» и во время совершения (освящения. – К У.) Даров также „благодать вам и мир""⁷¹¹.

Возможно, что при крайней непросвещенности антиохийцев Златоуст ограничивался наставлениями о значении дая христиан мира и согласия и неоднократно во время совершаемого им богослужения преподавал народу мир словами „Мир всем», говорил и о значении обряда целования святых, но в отдельных случаях от совершения обряда воздерживался.

* * *

В 380-х годах в Сирии появилась книга под названием «Апостольские постановления в восьми книгах». Имя автора осталось неизвестным. В основу первых шести книг он положил сирийскую Дидаскалию, книгу, написанную в первые декады III века для христианских общин, соприкасающихся с языческим населением северной части Сирии⁷¹². Эта книга имела еще названия: «Соборное учение двенадцати апостолов» или «Святые наставления нашего Спасителя». VII книгу составило «Учение двенадцати апостолов», или, что то же, «Дидахэ», VIII – «Апостольское предание» св. Ипполита Римского.

Новый труд не был компиляцией в точном смысле этого слова. Составитель «Постановлений апостольских» использовал раннехристианские источники, из которых один – «Дидахэ» – восходит к первой декаде II века и, таким образом, оказывается в непосредственной связи с апостольским временем⁷¹³. «Апостольское предание» датируют 215 годом⁷¹⁴, сирийскую Дидаскалию, как сказано было выше, относят на первые декады III века. Итак, между перечисленными памятниками существует очевидная связь и преемственность. Более того, все памятники акцентируют внимание читателей на вопросах христианской нравственности и в меньшей мере – на догматическом учении Церкви.

В некоторых случаях составитель книги допускает в тексте используемых источников коррективы. Так, например, в «Дидахэ» указывалось первым благословение чаши, затем – хлеба, и третья молитва «по насыщении» была собственно евхаристической.

Такой распорядок вечери дан в «Дидахэ», очевидно, потому, что общины, для которых было написано «Учение двенадцати апостолов», следовали порядку совершения Евхаристии, указанному апостолом Павлом (1Кор. 11, 20–34). В сирийской Дидаскалии уже указано совершение Евхаристии после синаксиса, но хлеб и вино освящаются отдельными молитвами⁷¹⁵. В книге VII «Постановлений апостольских» освящение хлеба и вина указано одной общей молитвой, вторая же молитва является благодарственной по причащении. При этом обе молитвы помещены вне контекста Евхаристии⁷¹⁶. Очевидно, составитель «Постановлений апостольских» находил возможным их употребление, но не считал обязательным, так как в это время уже существовали анафора в «Завещании»⁷¹⁷, так называемая Климентова⁷¹⁸, апостола Иакова⁷¹⁹ и были известны подлинно авторские – Серапиона, епископа Тмуитского⁷²⁰, и Василия Великого⁷²¹.

В VIII книгу составитель внес довольно обстоятельно изложенные чинопоследования вечерни⁷²² и утрени⁷²³ и последование о почивших христианах⁷²⁴ с указанием дней совершения памяти их. Здесь же он дает обоснование к установлению этих, а не иных дней памяти усопших и рекомендацию сопровождать дни памяти раздачей имущества умершего нищим на поминовение⁷²⁵. Свое наставление он заканчивает словами: «Но это говорим о благочестивых; а что касается нечестивых, то хотя бы ты дал за них нищим все блага мира, никакой не принесешь пользы нечестивцу, ибо кто при жизни был врагом Божиим, тот, явно, враг Божий и по преставлении, потому что у Бога нет неправды, ибо Господь праведен и возлюбил правду»⁷²⁶ ([см.] Пс. 10, 7).

Все изложенное приводит к выводу, что составитель «Постановлений апостольских», создавая свой труд, имел высокую цель, подобную той, какую в свое время имел св. Ипполит Римский. Тот, желая сохранить в чистоте существовавшие в его время в Церкви литургико-канонические нормы, как ведущие начало от апостолов, назвал свой труд «Апостольским преданием». Составитель «Апостольских постановлений», по-видимому, православный епископ, живя в эпоху арианской смуты и вызванного последней упадка христианской нравственности, писал свой труд в целях воздействия на современников, поэтому название его труда оказалось созвучным «Апостольскому преданию» св. Ипполита.

В «Постановлениях апостольских» имеется два описания обряда целования святых. Первое изложено в II книге «Постановлений» и было заимствовано составителем из сирийской Дидаскалии⁷²⁷. Следовательно, оно отражает практику обряда, каким он был в III веке.

Обряд совершался в конце синаксиса, если епископ имел в виду совершение Евхаристии. В таком случае диакон, стоящий близ епископа, возглашал: «Да никто на кого, да никто в лицемерии». После этого возглашения присутствующие, у которых было какое-либо несогласие с кем-либо из членов общины, должны были молиться Богу, «терзаясь совестью», и примириться с братиями⁷²⁸.

Автор Дидаскалии просто и вместе с тем убедительно доказывает необходимость примирения: «Если входящие в чей-либо дом прежде всего должны говорить: „Мир дому сему» (Лк. 10, 5) – и как сыны мира давать мир достойным, как написано: „Придя, благовествовал мир вам, дальним и близким» (Еф. 2,17), – которых „познал Господь Своими» (2Тим. 2, 19), то тем более входящие в церковь Божию должны прежде всего испрашивать мира Божия. А если испрашивают его другим, то тем более каждый должен иметь его в себе самом, как чадо света, потому что кто не имеет его в себе самом, тому нельзя доверить, чтобы мог даровать его другим. Поэтому прежде всего нужно быть в мире с самим собой, потому что кто не в распре с самим собой, тот не будет враждовать против другого, но будет мирным, дружелюбным, собирающим Господнее и содействующим Господу в умножении для Него спасающихся в единомыслии. Ибо вызывающие вражду и раздоры, несогласия и суды злы и чужды Бога»⁷²⁹.

После наставления следовали два чтения из Священного Писания Ветхого Завета, респонсорное пение псалмов и чтение книги Деяний апостолов, посланий апостола Павла и Евангелия, затем – поучение. Оглашаемые и кающиеся оставляли храм, верные же, обратясь лицом к востоку, выслушивали молитву. Диакон, стоящий близ епископа, вновь возглашал: «Да никто на кого, да никто в лицемерии». После возглашения совершался обряд целования святых. Мужчины целовали мужчин, а женщины – женщин. По окончаний обряда диакон произносил мирную ектению. Предстоятель завершал ее, обратясь к народу со словами Моисея: «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя! да призрит на тебя Господь светлым лицем Своим и помилует тебя! да обратит Господь лице Свое на тебя и даст тебе мир!» (Чис. 6, 24–26), – и, благословив народ, читал молитву «Спаси люди Твоя, Господи, и благослови достояние Твое (Пс. 27,9), которое Ты приобрел Себе кровию Своею (Деян. 20,28) и нарек царским священством и народом святым» (1Пет. 2, 9). Далее следовала Евхаристия.

Иной порядок совершения того же обряда дан в VIII книге. После того как те, кто не мог присутствовать на Евхаристии, покинут храм, диакон произносил мирную ектению и возглашал «Вонмем», епископ приветствовал верных словами «мир Божий со всеми вами». Народ отвечал: «И со духом твоим». Диакон возглашал: «Целуйте друг друга целованием святым». Далее следует указание «и пусть целуют клирики епископа, миряне мужчины – мужчин, женщины – женщин, а дети пусть станут к амвону, и при них пусть стоит другой диакон, чтобы не производили они беспорядка, другие же диаконы пусть обходят и смотрят за мужчинами и женщинами, чтобы не было никакого шума и чтобы никто не кивал и не дремал»⁷³⁰.

Сопоставляя обряд середины III века с обрядом 80-х годов IV века, нельзя не высказать предпочтения первому, потому что он был создан более глубокомысленно, чем второй. Для участия в обряде требовалось примирение со всеми и непамятозлобие вообще. Этим было вызвано двукратное возглашение диакона «Да никто на кого, да никто в лицемерии» и наставление епископа о том, чтобы желающий принять участие в целовании святых молился Богу, «терзаясь совестью», и примирился с братиями. В ту пору высоконравственная жизнь христиан соответствовала их именованию «святые» и молитва «терзаясь совестью» и примирение с братиями давали христианину возможность участия в целовании святых и в причащении Святых Тайн. В свете сказанного принимает глубокий смысл и благословение епископом участвовавших в обряде целования святых словами Моисея (см. Чис, 6,24–26), и молитва о них, в которой они именуются «достоянием Божиим, которое Он приобрел Кровию Своею и назвал царским священством и народом святым».

Порядок совершения обряда целования святых, указанный в VIII книге, имеет только возглашение «Целуйте друг друга целованием святым». Нет и епископского наставления, но есть указание диаконам: «Диаконы пусть обходят и смотрят за мужчинами и женщинами, чтобы не было никакого шума и чтобы никто не кивал, не шептался, не дремал»⁷³¹. Составитель «Постановлений апостольских» вынужден был внести это указание диаконам не беспричинно.

* * *

Прот. К. Кекелидзе в магистерской диссертации «Литургические памятники» опубликовал рукопись Тифлисского церковно-археологического музея № 86, содержащую литургию апостола Иакова и чины посвящений и поставлений в разные церковные должности и чин освящения антиминса. Рукопись представляет архиерейский чиновник и когда-то принадлежала мцхетскому патриаршему собору. Рукопись не датирована, что вызвало разноречивые мнения о времени ее написания – начиная с VI века и кончая XI. В рукописи неоднократно упоминается католикос Симон. Так, на литургии апостола Иакова диакон, поминая живых, молится: «Помяни, Господи, и прославь приобретшего литургии сии Симона, католикоса Картли»⁷³² (Картли – сокращенное от Карталиния. Так называлась по-грузински Восточная Грузия. – Н. У.). На ектении в начале чинов поставления на разные церковные должности есть прошение «О небесной жизни и помиловании от Бога преподобного отца нашего во Христе католикоса Картли Симона и о споспешествовании делу рук его Господу помолимся»⁷³³. В конце рукописи приписка «Помяните грешную мою душу во святых ваших таинствах, имя мое Симон католикос… Я во Христе католикос Картли Симон написал святыя сии литургии дая архиерейского служения»⁷³⁴. Других координат, кроме своего имени, католикос Симон не назвал. В истории Грузинской Церкви с VI по XI век было три католикоса с именем Симон. Симон-Петр, по прозвищу Кирион, управлявший Церковью с 572 по 598 год, другой Симон управлял с 867 по 878 год, третий – с 1002 по 1012 год. Историк П. Иоселиани высказал мнение, что литургия апостола Иакова была переведена с греческого на грузинский в XI веке якобы митрополитом Тарса Киликийского Феофилом, грузином по национальности⁷³⁵. Мнение историка Иоселиани повторил М. Сабинин⁷³⁶, но оно не получило общего признания по той причине, что, как выяснил проф. А. Цагарели, на Синае существует грузинский список литургии апостола Иакова X века⁷³⁷.

Проф. А. Хаханов отнес рассматриваемую рукопись к VI веку, поскольку в ней упоминаются византийские императоры до Юстиниана I включительно (527–565) и назван католикос Симон, современник Юстиниана⁷³⁸. Но в рукописи упоминаются императоры, правившие после Юстиниана: «Помяни, Господи, и после нихблагочестно и верно царствовавших»⁷³⁹ и упоминается VI Вселенский Собор 680 года. М. Джанишвили, исходя из того, что в рукописи упоминается мученик Або, пострадавший 6 января 786 года, и упоминаются шесть Вселенских Соборов, седьмой же не упоминается (787), сделал вывод, что рукопись была написана в 786 году⁷⁴⁰. Но в житии мученика Або упоминается католикос Самуил, а не Симон.

Историк и палеограф Д. Бакрадзе на основании палеографических данных относил рукопись на годы царствования Баграта I (826–876), но рукопись имеет не только унциальное письмо, которым написан Шарбедский сборник, относимый к X веку, но и мелкое строчное письмо, так называемое «ломаное», которое появилось в конце X века и господствовало в XI. В таком случае следует подразумевать под католикосом Симона не I, а III, и начало правления его относить не к 1001 или 1002 году, как это принято, а к концу X века⁷⁴¹.

Прот. К. Кекелидзе, суммируя все вышеизложенное, пришел к выводу, что:

VI, грузинский перевод литургии апостола Иакова был сделан с греческого, о чем убеждают встречающиеся в нем грецизмы: άγγελος⁷⁴², προσφορά⁷⁴³, διάκων⁷⁴⁴, έκκλησία⁷⁴⁵, ряд других греческих слов;

VII, оригинал перевода был иерусалимского происхождения, поскольку в нем на ектении имеется прошение υπέρ των έλθόντων καί έρχομένων προσκυνήσαι έν τοις άγίοις του Χρίστου τόποις τούτοις, т. е. о приходивших и приходящих христианах поклониться на сих святых местах Христовых;

VIII, поскольку в оригинале перечень императоров оканчивается Юстинианом I ( 565), а самыми поздними святыми поминаются патриархи Модест ( 634) и Софроний (t 644), время написания оригинала следует отнести к рубежу VI-VII веков. С этого оригинала был сделан грузинский перевод, быть может, в том же VII веке. Текст, изданный прот. К. Кекелидзе, был написан в конце X века при католикосе Симоне III и представляет копию предыдущего⁷⁴⁶. В 1913 году С. Конибер и Ол. Вардроп перевели текст, изданный Кекелидзе, на английский язык. Их перевод был предметом исследования Гуссена⁷⁴⁷. Для меня перевод текста С. Конибера и Ол. Вардропа, а также и исследование Гуссена были недоступны, и я пользовался переводом с грузинского прот. К. Кекелидзе.

В данной рукописи мы впервые встречаем довольно обстоятельное изложение обряда целования святых. После Символа веры диакон возглашал: «Станем добре, отрекшеся от всего, и все вместе Господу помолимся». Народ отвечал: «Кирие, елейсон». Священник произносил молитву апостола Иакова, первого епископа Иерусалимского «Иже всяческим Бог и Владыка еси, сподоби нас, Человеколюбче, часа сего недостойных, яко да очистившеся от всякой лести и всякаго лицемерия, соединимся друг с другом целованием святых, союзом любви и мира, и утвердимся Господом и Богом нашим Иисусом Христом в святости Твоего Божества», возглас «Яко Бог мира и любви и человеколюбия еси, и Тебе славу воссылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков». Народ [говорил] «Аминь», священник – «Мир всем», народ – «И духови твоему», диакон – «Будем целовать друг друга целованием святости». После целования диакон возглашал «Главы наша Господеви приклоним», народ [отвечал] «Тебе, Господи». Священник читал модитвы: [тайно] – «Единый Господи и Боже милостивый, в вышних живый и на смиренныя призираяй, пошли благословение Твое преклонившим выи свои пред святым Твоим жертвенником (престол. – К У.) и просящим у Тебя духовных дарований, и всех благослови благословением духовным» и возгласно – «Яко хвально и покланяемо имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков». Народ [говорил] «Аминь»⁷⁴⁸.

Обе молитвы – и молитва с именем апостола Иакова (кстати, в греческих списках литургии апостола Иакова она не надписывается его именем, что указывает на появление ее позднее времени апостола), и молитва, произносимая после обряда, – дают основание считать., что целование святых имело более глубокий смысл и значение., чем современное понятие церковного обряда. Слова первой молитвы «Сподоби нас, Человеколюбче, часа сего недостойных, яко да очистившись от всякой лести и всякаго лицемерия», а также молитва по совершении целования святых, в которой испрашивается «духовное дарование и благословение духовное», указывают на благодатное освящение участников целования святых. Это не обряд в современном смысле этого слова, вроде «молитвы жене родильнице по четыресятих днех», и не молебен или панихида. Это – сакраментальное чинопоследование, и Церковь допускала его участников к причащению Святых Тайн без исповеди, тогда как тяжкие грешники подвергались покаянной дисциплине согласно правилу XII Канонического послания св. Григория, архиепископа Неокесарийского, и допускались к причащению после длительного раскаяния⁷⁴⁹. Итак, чинопоследование целования святых, будучи иерусалимским по происхождению, оказалось в грузинском архиерейском чиновнике. Оно встречается и в ряде греческих литургических памятников, будучи связано с литургией апостола Иакова. К. А. Свайнсон в труде The Greek Liturgies опубликовал в четырех колонках четыре манускрипта, содержащих литургию апостола Иакова:

VI, свиток Мессинского монастыря Спасителя (о. Сицилия);

VII, кодекс, когда-то принадлежавший греческому монастырю Богородицы Одигитрии в Россано;

VIII, и 4) манускрипты Парижской национальной библиотеки (№ 2509 и № 476).

Несколько слов о датировке и месте написания Мессинского манускрипта. Здесь читаем: «Помянй, Господи, святых отцов наших от святого Иакова апостола и брата Господня, первого архиепископа, до Николая, Илии, Венедикта, Агапия и Ореста, архиепископствовавших во святом граде Христа Бога нашего⁷⁵⁰, и четырех вселенских православных патриархов – Венедикта Римского, Николая Константинопольского, Агапия Антиохийского и Илии великого града Александрии». Исходя из того, что Венедикт Римский занимал папский престол в 974–983 годах, Николай Константинопольский – в 980–992, Агапий Антиохийский – в 978–996, Илия Александрийский – в 1000, а Орест Иерусалимский – в 986–1004⁷⁵¹, позднейшей датой Мессинского манускрипта могут быть первые годы XI века.

Прошение на великой ектении после целования святых «О приходивших и приходящих христианах поклониться на сих святых местах Христовых»⁷⁵², которое мы уже встречали в списке литургии апостола Иакова, опубликованном прот. К. Кекелидзе, указывает на иерусалимское происхождение этого списка, прошение же «Ц спасении и помощи преподобному отцу нашему (имярек), всему клиру и христолюбивому народу Господню»⁷⁵³ указывает на принадлежность этого манускрипта какой-то иерусалимской приходской общине.

В Россанском списке имеется два разных поминовения патриархов иерусалимских: «Помяни, Господи, отцов наших и архиепископов от святого Иакова, апостола и брата Господня и первого из архиепископов, до Иосифа и Ореста, православно архиепископствовавших во Святом Твоем граде Бога нашего»⁷⁵⁴, затем следует поминовение антиохийских патриархов в количестве 62, причем 53-й, Христофор, именуется новым мучеником. В отдельном примечании Свайнсон пишет, что Петр был предшественником Феодосия и жил еще в 1054 году⁷⁵⁵. Следовательно, данный манускрипт мог быть написан во второй половине XI века, а быть может, в последних декадах его.

Прот. А. Петровский высказал мысль, что Россанский список был написан для Антиохийской Церкви. В подтверждение этого он ссылается на имеющееся в этом манускрипте прошение на великой ектении после целования святых «О Святом граде Христа Бога нашего и о царствующем граде и богоименном (θεωνύμου) граде нашем»⁷⁵⁶, т. е. о городе, который назван именем Христа. Здесь имеется в виду город Антиохия, где уверовавшие во Христа «в первый раз стали называться Христианами» (Деян. 11, 26).

По-видимому, автор труда «Апостольские литургии Восточной Церкви» упустил из виду, что ектении, а тем более диптихи, не отличались стабильностью. Напротив, по мере того как изменялись установленные в канонах границы поместных Церквей и на место умерших епископов поставлялись новые иерархи, все это отражалось на содержании диптиха. Россанский кодекс в этом отношении весьма показателен. В великой ектении, которая следовала после целования святых, вслед за прошением «О мире всего мира (ό κόσμος) и единстве всех святых Церквей» произносилось прошение «О святой обители сей и Соборной и Апостольской Церкви, от края земли и до края ее, Господу помолимся»⁷⁵⁷.

Прошение же «О святом граде Бога нашего и царствующем и богоименном сем граде нашем, о всяком граде, стране и селении и в православной вере и в страхе Божием живущих в них, о мире и покое их Господу помолимся» стоит на третьем месте после прошения «О святой обители сей»⁷⁵⁸.

В диптихе первое поминовение «Приносим Тебе, Владыко, и о святых Твоих местах, ихже прославил богоявлением Христа Твоего и нисхождением Пресвятого Твоего Духа. Во первых о святом и всеславном Сионе, матери всех Церквей, и о всей вселенной святой Твоей Соборной и Апостольской Церкви, наполняя ее и ныне обильно дарами Всесвятого Твоего Духа, Владыко. Помяни, Господи, и святых отцов наших, и епископов во всей вселенной православно изъясняющих слово Твоей истины»⁷⁵⁹.

Второе поминовение «Помяни, Господи, Святой град Христа Бога нашего и царствующий, и обитель сию, и всякий град и страну, и в православной вере и страхе Божием живущих в них, о мире и покое их»⁷⁶⁰.

Третье поминовение «Помяни, Господи, Святой град Твой Бога нашего и царствующий, и обитель сию, и всякий град и страну, и в православной вере и в страхе Божием живущих в них, о мире и покое их»⁷⁶¹.

Четвертое поминовение «Помяни, Господи, отцов наших и архиепископов от святого Иакова, брата Господня и первого архиепископа, до Иосифа и Ореста, православно архиепископствовавших во Святом Твоем граде Бога нашего»⁷⁶².

Пятое поминовение «Помяни, Господи, святых отцов наших и патриархов (следует перечень 62 патриархов, кончая Петром и Феодосием), православно архиепископствовавших во святой и древней Церкви христолюбивого града Бога нашего Антиохии»⁷⁶³.

Приведенные выше прошения ектении и поминовения из диптиха Россанского манускрипта не позволяют автору этих строк согласиться с мнением прот. А. Петровского, якобы Россанский список был написан для Антиохийской Церкви. Если бы дело было так, как предполагает автор «Апостольских литургий», в таком случае были бы не нужны упоминания об иерусалимских архиепископах Иосифе и Оресте.

Свайнсон дополняет некоторые сведения о времени патриаршества отдельных иерусалимских и антиохийских патриархов, позволяющие уточнить датировку Мессинского и Россанского манускриптов. Он говорит, что Лев и Афанасий (то же, что и Леонтий и Анастасий) архиепископствовали в Иерусалиме между 928 и 950 годами. Орест был изгнан из Иерусалима и убит в 1012 году. Феофил, «кажется», был преемником Ореста (seems to have succeeded), а Никифор был архиепископом около 1050 года⁷⁶⁴. Из антиохийских патриархов он говорит о последних двух: «Петр был жив еще в 1054 году, а Феодосий был его преемником»⁷⁶⁵. На основании этих сведений Мессинский свиток следует отнести к началу XI века, а Россанский кодекс – ко второй половине и даже, быть может, к последней декаде XI века.

Остается неясным.вопрос: одновременно ли произошли изгнание Ореста из Иерусалима и убийство его или неодновременно? В данном случае даты имеют особый смысл, поскольку он значится последним иерусалимским архиепископом. Уточнение этой датировки мы находим у Бекка. «Одним из важнейших агиографов предытальянской эпохи просвещения, – пишет он, – был патриарх Иерусалимский Орест с именем (патриарха. – Н. У.) с 986 по 1005 год. Личность его нам ближе прежде, чем он стал патриархом, потому что его монашеская жизнь проходила в одном из калабрийских городов. Он сочинил житие святого Христофора, аббата Корлеонского, а также его сына Макария. Свою жизнь он описывает в рассказе о младшем сыне святого Христофора по имени Савва, который бежал с острова Сицилия от сарацинов в Калабрию. Скончался в Риме. Даты (986–1005 годы) могут быть достоверными. Орест после 19-летнего пребывания на патриаршей кафедре мог быть устранен от патриаршества. Это более вероятно, чем устранение и убийство в одну дату 1012 года. Но дату смерти патриарха в 990 году нужно считать ошибочной»⁷⁶⁶.

Аббат Мерсье, классифицируя манускрипты, содержащие литургию апостола Иакова, по территориальному их использованию и времени написания, считает, что Мессинский список является «более соседним к грузинскому» (des manuscrits grecs Μ est le plus voisin de la recension georgienne), который тоже был написан с грузинского neper вода греческого оригинала⁷⁶⁷.

Россанский написан на пергаменте XIII века, но упоминание и диптихе умерших патриархов Антиохийского Феодосия и Иерусалимского Ореста означает, что оригинал был написан в XI веке и употреблялся в Иерусалимской Церкви. Будучи принесен в Италию крестоносцами, он был пожертвован в основанный в начале XII века монастырь Пресвятой Богородицы в Россано (Калабрия). Надо полагать, что здесь и был сделан с него список на пергаменте XIII века. В настоящее время Россанский манускрипт хранится в Ватиканской библиотеке (гр. 1970 XIII века)⁷⁶⁸.

Свайнсон, опубликовавший манускрипт Парижской национальной библиотеки № 476, датировал его XIV веком. В действительности же он написан на бумаге XV века. Среди умерших архиепископов последним упоминается Леонтий, занимавший Иерусалимскую патриаршую кафедру с 1187 до 1193 года. Следовательно, кодекс переписан с текста конца XII века. В манускрипте стандартные для иерусалимских списков поминовения:

– «Помяни, Господи, и святые Твои места, ихже прославил еси Богоявлением Христа Твоего и ниспосланием Пресвятого Твоего Духа⁷⁶⁹ В первых, помяни святой и всеславный Сион, матерь всех Церквей, и во всей вселенной святую Твою Соборную и Апостольскую Церковь и ниспосли ей, Владыко, и ныне изобильные дары Всесвятого Твоего Духа»⁷⁷⁰;

– «Помяни, Господи, Святой Твой град Бога нашего и сей царствующий, и всякий град и страну, и православно и христолюбиво живущих в них, мир и безопасность им даруя»⁷⁷¹;

– «Помяни, Господи, приходивших и приходящих поклониться на святых Твоих местах Христовых»⁷⁷²;

– «Помяни, Господи, святых отцов наших и архиепископов от святого Иакова, апостола и брата Господня и первого из архиепископов, до Феофила и Никифора, Иоанна, Леонтия, православно архиепископствовавших во Святом граде Бога нашего»⁷⁷³.

Более того, из опубликованных Свайнсоном списков литургии апостола Иакова только в двух, Мессинском и Парижском № 476, имеется одна, предшествующая анафоре молитва «Блаже и Человеколюбче Господи Боже наш, ради пришествия Единородного Сына Твоего и надежды освещения (ή ελλαμψις) Всесвятого Духа Твоего, сподобивый меня, грешного и недостойного раба Твоего, предстати пред святым Твоим жертвенником (престол. – Я. У.) и принести и литургисать новые и чистые Тайны Твоего завета, сотвори со мною знамение во благо и сподоби мя в чистой совести служити Тебе все дни жизни моея (возгласно Любовь Бога и Отца, и благодать Господа и Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, и общение и дары Всесвятого Духа да будут со всеми вами»⁷⁷⁴.

В итоге критического издания текста литургии апостола Иакова Мерсье пришел к выводу, что большинство оригиналов, послуживших базисом для дальнейшего размножения манускриптов, было написано после 680 года, т. е. после VI Вселенского Собора, и предшествовали дате Седьмого (787)⁷⁷⁵.

* * *

После смерти императора Константина Великого (t 337) восточная часть империи досталась в удел его сыну Констанцию, а по смерти последнего (t 361) – Юлиану, получившему в истории название «Отступник», так как этот император поставил целью своей деятельности реставрацию язычества. Его царствование было недолгим. По смерти его (t 363) престол занял император Валент, который, будучи поражен на войне, был сожжен его противниками в 378 году. Итак, из троих императоров первый и последний были покровителями арианства, а Юлиан Отступник – реставратором язычества. В общей сложности их правление составило сорок лет. Биограф преп. Евфимия Великого (377–473) Кирилл Скифопольский о ситуации, имевшей место в Палестине в это сорокалетие, писал: «Во времена тирана Юлиана и царствовавшего после него на Востоке Валента святые Церкви в продолжение почти сорока лет находились в скорби, защитники православной веры были изгоняемы, ариане со времени Констанция производили насилия и ожидалось гонение православных»⁷⁷⁶.

Вторая смута возникла «в третий год царствования Анастасиева» (в 494 году). О ней Кирилл Скифопольский писал: «Церковь Божия разделилась на три части и находилась в беспорядке, ибо римские архиереи были в несогласии с византийскими за то, что эти внесли в церковные помянники имя Акакия, бывшего епископом Константинопольским (патриарх Константинопольский с 471 года по 489) и не последовавшего учению римских. Византийские же епископы были в несогласии с александрийскими за то, что они проклинали Халкидонский Собор и принимали в общение Диоскора, низложенного на этом Соборе. Итак, Илия (епископ Иерусалимский) был в общении только с одним византийским епископом, поскольку западные отделились от восточных, а Палладий, епископ Антиохийский, в угоду императору проклинал определения Халкидонского Собора и соглашался с александрийскими»⁷⁷⁷.

Двадцатисемилетнее царствование Анастасия I Дикора (491–518) для Палестинской Церкви было далеко не спокойным. Император явно сочувствовал монофизитам и, вмешиваясь в церковные дела, сам создавал смуту. Так, в начале своего царствования он изгоняет епископа Константинопольского Евфимия «за то, что он соборно утвердил определения халкидонские». Епископы Александрийский и Антиохийский согласились на низложение Евфимия, Илия Иерусалимский не согласился. Когда же император узнал, что поставленный им на место низложенного Евфимия Македоний оказался единомышленным с Илией и что к ним присоединился защитник Православия на Халкидонском Соборе Флавиан, тогда «император, отважный на дела, противные благочестию», – так характеризует Анастасия Кирилл Скифопольский, – не мог терпеть сего единения и старался послать их в заточение. Почему, приняв сперва разные ложные доносы на Македония, лишил его епископства и на место его поставил Тимофея (511–518), приказав Флавиану и Илии согласиться на это поставление. Последние согласились на поставление Тимофея, поскольку он представил православное исповедание веры, но не согласились с императорским определением, которым Македоний был низложен с епископского престола. В ответ на это «император Анастасий по необузданному гневу на Флавиана и Илию дал указ, чтобы в Сидоне составился собор из восточных и палестинских епископов, а главными лицами на соборе повелел быть Сотириху, епископу Кесарии Каппадокийской, и Филоксену, епископу Иерапольскому, которые отвергали халкидонские определения и защищали Евтихия и Диоскора и их ереси».

Прибывшие на собор епископы Флавиан и Илия распустили этот собор как неправославный. Сотирих и Филоксен подкупили антиохийцев, которые наносили Флавиану оскорбления, принуждая его проклясть Халкидонский Собор. Но когда эти попытки их оказались напрасными, Флавиан был низложен и сослан в заточение. Император, узнав об этом, «был рад и епископом в Антиохию назначил Севера… Север, получивши патриаршество, много зла сделал не принимавшим его ереси. Он посылал свое исповедание веры к архиепископу Илии, но так как последний не принял Севера в общение, то этим возбудил у императора гнев против себя. Вторичное обращение Севера к архиепископу Илии было послано с некоторыми служителями церкви и с императорским войском». Преподобный Савва, узнав об этом, пришел в город с прочими игуменами палестинских монастырей и выгнал из города пришедших с исповеданием Севера⁷⁷⁸.

Множество монахов собрались около Голгофы и вместе с жителями города кричали: «Анафема Северу и его сообщникам». Все это видели и слышали присланные Анастасием солдаты и их военачальники. Архиепископ Илия всячески уклонялся принять Севера, а правитель ожидал объявления царской воли. Когда же взошел на амвон архиепископ Иоанн и с ним Феодосий, начальник всех киновиальных монастырей, и Савва, начальник всех келиотских монастырей, весь народ долго и громко кричал: «Прокляни еретиков и утверди собор». Все трое поднявшиеся на амвон единодушно проклинали Нестория, Евтихия, Севера и Сотириха, которому по указанию императора было поручено проведение в Сидоне собора с анафематствованием халкидонских определений.

Когда слух о происшедшем в Иерусалиме дошел до императора, последний решил было сослать в заточение всех троих: архиепископа Иоанна, игумена Феодосия и игумена Савву. Когда же в Иерусалиме стало известно такое решение Анастасия, тогда подвижники благочестия Феодосий и Савва собрали монашествующих и по единодушному согласию написали и послали императору письмо, которое привожу ниже в выдержках. «Верховный над всеми Царь Бог и Владыка Иисус Христос, Единородный Сын Божий, вверил боголюбивой Вашей державе скипетр царства над всеми людьми после Себя Самого для того, чтобы посредством Вашего благочестия даровать мир всем святейшим Своим Церквам, и особенно матери Церквей, в которой явлено и совершено великое благочестия таинство и, с которой начиная, оно, как свет, воссияло во всех концах земли посредством Божественной и Евангельской проповеди… каким образом в боголюбивые времена Вашего царствования произошло столь великое возмущение и волнение во Святом граде Божием Иерусалиме и до такой чрезмерности увеличилось, что и мать всех Церквей и церковь Святого Воскресения Бога и Спасителя нашего, бывшая прежде убежищем и защитой для всех тех, кои во всем мире терпят обиды и желают спасения, обратилась в мирское судебное место?., также служители церкви, принадлежащие к сему сословию и посвятившие себя монашеской жизни, пред глазами язычников, иудеев и самарян явно и насильственно изгоняются с самого святого Сиона и из церкви достопокланяемого Воскресения; влекутся посреди города в срамные и нечистые места и принуждаются к принятию того, что противно вере, так что многие приходящие сюда для молитвы, вместо того чтобы получить пользу и назидание, видят только соблазны и со стыдом возвращаются в свое отечество… каким образом по прошествии пятисот лет и более от пришествия Христова нас, жителей Иерусалима, снова учат вере? Отсюда ясно можно видеть, что ныне вводимое вновь учение, исправляющее прежнюю Христову веру, есть учение не истинного Христа, но антихриста, который старается уничтожить единение и мир Божиих церквей и который уже все наполнил смятением и беспорядками… мы умоляем Ваше благочестие помиловать Сион, матерь всех Церквей, которая служит защитой Вашей благочестивой власти, но которая между тем так бесчестно оскорбляется и опустошается. Благоволите повелеть, чтобы буря, угрожающая Святому Божиему граду, была остановлена, ибо если в учении о вере предложат нам или жизнь, или смерть, то для нас предпочтительнее смерть. Мы никаким образом и ни по какой причине не сообщимся с врагами Церкви Божией, не устрашимся их тщетных проклятий, но при помощи Божией будем твердо держать апостольскую веру. В сей вере мы, жители сей Святой Земли, стоим и хвалимся надеждою славы Божией (Рим. 5, 2)… Ваше величество, благосклонно принявши сие письменное удостоверение и прошение от нашего всеобщего смирения, да благоволит повелеть, чтобы все непрестанные смятения и бедствия, под предлогом благочестия врагами истины ежедневно причинявшиеся сему Святому Божиему граду и святейшему нашему архиепископу Иоанну, были прекращены. Да будет уверено Ваше величество пред Богом и пред избранными ангелами (1Тим. 5, 21), что мы никаким образом без законного и утвержденного правилами суда не войдем в соединение с упомянутыми отступниками от правоверия, никаким образом не согласимся ни на какое нововведение в вере и никогда не примем никакого лица из акефалитов, против нашей воли нам рукоположенного. Если же что-нибудь подобное и случится за наши грехи, то мы все пред Святою и Единосущною Троицею уверяем Ваше благочестие, что мы все охотно прольем кровь свою и что все святые места огнем сожжены будут прежде, нежели то явится в сем Святом граде Божием»⁷⁷⁹.

Кто же был Анастасий в прошлом? Кирилл Скифопольский, сообщая о том, что архиепископ Салюстий перед своей кончиной «по прошению всего монашеского сословия поставил Феодосия и Савву архимандритами и начальниками всех монастырей около Святого града, потому что сии святые мужи были пустынники, не имели никакого имущества, украшены были и жизнью и словом и обиловали Божественными дарами. Авва Феодосий сделался главным вождем и архимандритом всякого общежительного монастыря… А отец наш Савва был поставлен начальником и законодателем всех отшельников и всех, кои хотят жить в келиях», – указывает причину, беспокоившую архиепископа Салюстия.

До этого времени должность архимандрита всех монастырей проходил преп. Пассарион Великий. После его кончины преемниками его были Елпидий и Илия, а по смерти их – Лазарь, который «отделился от вселенского общения». По смерти же его правление принял некто Анастасий; тогда «между монахами началось некоторое безначалие или многоначалие, от которого обыкновенно рождаются беспорядок и несогласие. Монашеское сословие тогда находилось в беспорядочном состоянии, потому что Лазарь и Анастасий, бывшие один после другого архимандритами, уже отступили от строгости монашеской жизни и занимались земными заботами и мирскими выгодами»⁷⁸⁰.

«При смерти Зинона II апреля 491 года, – пишет проф. Г. Гельцер, – обнаружилась сила династического чувства. Избрание императора зависело от вдовствующей императрицы Ариадны, дочери Льва I, и она избрала императором и в то же время для себя мужем одного испытанного гражданского чиновника Анастасия, который незадолго перед тем чуть не стал антиохийским патриархом. Правление Анастасия в церковном отношении более важно, чем в политическом… Так как Европа, и особенно столица, склонялись к халкидонскому вероисповеданию, то Анастасий вначале терпел православного патриарха Евфимия, и после низложения Евфимия в 496 году преемник его, Македоний, хотя и подписал „Акт единения», но в остальном проявил себя решительным противником церковной политики императора. Из восточных провинций Египет был столь же решительно монофизитским, как Палестина с ее многочисленными монашескими колониями православной; в Сирии господствовала посредствующая партия Флавиана. „Акт единения» признавался повсюду государственным символом веры; только в интерпретации его сказались глубокие партийные несогласия: египтяне и крайние монофизиты заявили, что им отвергается Халкидонский Собор, в то время как в столице, напротив, путем толкования сделали вывод, что „Акт единения» принимает постановление Халкидонского Собора; посредствующая партия умно хранила молчание в щекотливом вопросе, но под давлением строгих монофизитов совершенно последовательно произнесла анафему кроме Нестория также другим главарям антиохийской школы, именно: Диодору Тарсскому и Феодору Мопсуестскому. Разгневанный император в 512 году созвал в Сидоне собор, который должен был дать прямой ответ. Но умные и умеренные руководители Флавиан Антиохийский и Илия Иерусалимский, к великому негодованию покровительствуемых камарильей фанатиков, воспрепятствовали принятию всяких крайних мер. Император мало-помалу состарился, устал и стал нетерпелив; ему надоели долгие переговоры с богословами, не поддающимися вразумлению, и он решительно бросился в объятия явных монофизитов. Анастасий порвал сознательно со своей прежней, полной такта политикой… Патриарх Македоний был замещен строгим монофизитом Тимофеем, который вступил немедля в общение с Церквами Востока; Флавиан Антиохийский, а вслед за ним и Илия Иерусалимский отправились в ссылку, и духовный глава монофизитов Север занял апостольскую кафедру в Антиохии. На соборе в Тире в 513 году торжественно был принят „Акт единения», а Халкидонский Собор был проклят… В столице еще после Сидонского собора 512 года дело дошло до ужасной революции, подвергшей опасности и саму корону; конечно, бунтовали только в защиту находящегося в опасности Православия. Дворцы Марина (главный советник императора, сирийский монофизит) и префекта Платона были разграблены й сожжены… В дунайских провинциях поднял в 514 году знамя восстания Виталиан, уроженец Мизии, человек грубый и честолюбивый. Православное учение было для него безразлично, но, принймая в свою программу защиту Халкидонского Собора, он мог быть уверен в симпатиях духовенства и народа европейской части империи. С громадным войском около 50 ООО „гуннов» он двинулся в 514 году на столицу империи и так напугал Анастасия, что тот вступил в переговоры о мире и дал обещание созвать собор для воссоединения с западными странами. Едва Виталиан отступил, как против него послали полководца Кирилла, но последний был разбит. Страшное поражение понес и племянник Анастасия Ипатий; большая часть его войска была уничтожена, а сам он был взят в плен. Стареющему императору духовенство беспрерывно доставляло заботы. Монахи и отшельники, особенно сильные в Палестине, составляли под руководством св. Саввы большие собрания протеста против принятого в Константинополе придворного богословия, а в Александрии дошло даже до большого бунта, потому что в 517 году греческая городская аристократия поставила без согласия духовенства и народа нового патриарха Диоскора. В 515 году умерла Ариадна, а 9 апреля 518 года – Анастасий. Если не принимать во внимание неудачных мер в последние годы его правления, то, кажется, все подавало хорошие надежды. Возбужденные умы стали вновь возвращаться к благоразумию. Но эти добрые виды на будущее разрушило пылкое честолюбие ограниченного, но страдавшего манией величия государя»⁷⁸¹.

С воцарением императора Иустина (518 год) все сосланные в заточение были возвращены, ставленники Анастасия Тимофей Константинопольский и Север Антиохийский удалены, пресловутое «дворцовое богословие» и «Акт единения» отвергнуты и вновь подтверждены определения четырех Вселенских Соборов. Преемник Иустина, его племянник Юстиниан I, отдавал силы благоустроению церковной жизни. Положение Церкви в империи стабилизировалось, и не было никаких чрезвычайных обстоятельств до царствования императора Ираклия (610–629).

В 614 году персидский царь Хозрой учинил жестокий погром Иерусалима. Иначе нельзя назвать эту военную акцию, стоившую большого количества человеческих жертв, разрушения храмов и священных мест. Много людей уведены были в плен, в том числе и патриарх Захария, и унесено Древо Животворящего Креста Господня. Победа йад персами завершилась торжественным возвращением в Иерусалик Креста Господня и плененного патриарха. Это было 14 сентября 629 года. В это же время с северо-востока двигались полчища арабов. В 634 году они взяли Бостру, в 635-м – Дамаск и окружали Иерусалим. В 637 году город сдался арабам. Но и после этих печальных акций Святой город жил духовной жизнью. Александрийский патриарх Иоанн Милостивый (609–620) посылал в Иерусалим патриарху Модесту все необходимое для восстановления святынь: рабочих, железные крепления для церквей и хлеб. В житии этого святителя говорится: «Блаженный Иоанн отправил корабли с золотом и пшеницей для выкупа пленных и для оказания помощи находящимся в бедах»⁷⁸².

Великую духовную силу в этих трудных условиях проявило монашество.

Начало палестинскому монашеству положил преп. Харитон Исповедник. Его исповедничество относят к царствованию Аврелиана (270–275). Харитон являлся предстоятелем Иконийской Церкви и поэтому был подвергнут заключению. Скорая смерть императора помешала гонителю выполнить свой эдикт, и заключенные, в том числе и Харитон, были освобождены. Это было в царствование Галерия Максимиана (311 год) или Максимина (312 год).

Выйдя из заключения, преп. Харитон направился в Палестину. Место его пребывания здесь осталось неизвестным, но греческое слово ή λαύρα, соответствующее русскому «деревня», «улица, где по обе стороны дороги стоят жилища», дает основание археологам считать, что преп. Харитон поселился в горной и скалистой местности с немалым количеством пещер естественного происхождения. Полагают, что это был Фаран, впервые упоминаемый Кириллом Скифопольским в житии Евфимия Великого⁷⁸³.

Поселившись в Фаране, преп. Харитон положил основание заселению пещер ищущими монашеской жизни. Пустыня начиналась за Вифанией и простиралась в северном направлении до Иерихона, на востоке – до Мертвого моря, а на западе захватывала окрестности Вифлеема, Фекои и Хеврона, на юге сливалась с Аравийской пустыней⁷⁸⁴.

В эту же пустыню пришел Евфимий, о котором Кирилл пишет: «Великий отец наш Евфимий, наставляемый Святым Духом, пришел в Иерусалим на двадцать девятом году жизни (406 год) и, поклонившись Святому Кресту и Святому Воскресению и прочим честным местам и посетив богоносных отцов в пустыне, узнав добродетель и житие каждого и запечатлев в своей душе, пришел в лавру Фаранскую, лежащую в шести поприщах от Святого града, и, любя безмолвие, поселился в отшельнической келии вне лавры, не стяжав себе ничего от века сего»⁷⁸⁵.

Все перечисленные места в сознании приходивших принять здесь монашеский постриг в IV веке получили общее название пустыни Святого града. Центром всех перечисленных пещер был город, в котором находился Гроб Господень и Крест Его. Поэтому человек, ищущий пустыннической жизни, прежде всего шел в Иерусалим, чтобы там поклониться Кресту и Гробу Господню. Так делал Евфимий. Так поступил юноша Кириак, который, услышав в один из воскресных дней слова Евангелия «Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе и возьмет крест свой и по Мне грядет» (Мф. 16, 24), тотчас выйдя из церкви и никому не сказав ничего, пришел в город Кенхреи⁷⁸⁶и, взойдя на корабль, отправлявшийся в Палестину, прибыл в Иерусалим, на восемнадцатом году возраста… Придя в Святой город, он был принят Евсторгием, мужем святым и блистающим дарами Святого Духа, уже устроившим монастырь близ Святого града Сиона⁷⁸⁷. То же читаем в житии Феодосия, впоследствии киновиарха всех палестинских общежительных монастырей. «Он, благочестиво возросши телом и духом, воспитавшись в страхе Божием… прекрасно задумал отправиться в Иерусалим, Святой град Христа, с одной стороны, чтобы поклониться святым местам, в которых Творец всего и Господь наш Иисус Христос плотию претерпел спасительные и вольные страдания за род человеческий, с другой, – чтобы посвятить себя пустынножительству»⁷⁸⁸.

Нечто подобное читаем в житии преп. Георгия Хозевита. Сын благочестивых и состоятельных родителей, имевший брата Ираклида, который при жизни родителей ушел из дома в Иерусалим и, помолившись там, пошел в Иорданскую пустыню, в лавру Каталламонову, стал монахом. Младший брат – Георгий – после смерти родителей был взят дядей, который имел единственную дочь и хотел выдать ее замуж за Георгия. Когда последний узнал об этом, то убежал к другому своему дяде. Дядя отыскал его и требовал, чтобы второй дядя возвратил его ему. Юноша, узнав, из-за чего спорят дяди, убежал из дома и, «придя в Иерусалим и поклонившись святым местам Христа Бога нашего», пошел к Иордану и, помолившись там, пришел к своему брату в лавру Каталламона. Тот, «по заповедям святых отцов», ι ie мог держать его в своей лавре, пока он не обрастет бородой, и привел его в обитель Пресвятой Богородицы, называемую Хузива, передал его игумену, а сам возвратился в свою келию⁷⁸⁹.

В отличие от египетского и сирийского монашества с их тяготением к одиночеству, палестинские монахи первым шагом на пути к личному спасению ставили жизнь монаха в киновии или в лавре под руководством духовно опытного старца. Феодосий Киновиарх, начиная свою иноческую жизнь, говорил: «Для меня, доселе неопытного в иноческом образе жизни, небезопасно наедине бороться с лукавыми духами. Посему остается мне сперва поучиться у святых отцов и затем уже наедине срывать плоды, произрастающие из безмолвия»⁷⁹⁰.

Преп. Савва, придавая большое значение духовному воспитанию молодого монаха, основал небольшую киновию с северной стороны лавры и, поставив в ней степенных и благоразумных мужей, приказывал отрекающимся от мира жить там, пока не изучат Псалтирь и правило псалмопения и пока не научатся строгости монашеской жизни. Ибо он всегда говорил, что «монах, живущий в келии, должен быть рассудителен, старателен, готов ко всяким подвигам, трезв, воздержан, скромен, способен других научать, а сам не должен иметь нужды в научении, способен обуздывать все телесные члены и ум свой сохранять в безопасности. Когда же по испытании он узнавал, что отрекающиеся от мира твердо изучили правило псалмопения и сделались способными бодрствовать над своим умом, очищать мысли свои от воспоминания о мирских вещах и сражаться против чуждых помыслов, тогда давал им келии в лавре. Он говорил: „Как цвет предваряет плод, так жизнь в киновии предваряет отшельническую""⁷⁹¹.

Киновии и лавры были своего рода школами, постриженники которых удостоивались возведения на епископское служение и даже на кафедру Иерусалимского патриарха. Так, патриарх Анастасий (458–478) был учеником аввы Пассариона, Мартирий (478–486) и Илия (494–517) были учениками преп. Евфимия, Софроний (534–544) был монахом лавры преп. Саввы Освященного, автор «Луга духовного» Иоанн Мосх (550–619) с 575 года был монахом киновии преп. Феодосия.

Преп. Савва построил семь монастырей: Великую лавру, которая являлась главной из всех палестинских лавр, Новую лавру, лавру Гептастом (так названную потому, что стояла при озере, имеющем семь устьев) – и четыре киновии: Кастеллий, Пещерную, Схолариеву и Заннову.

Кроме того, он поддерживал две древние киновии – своего наставника Евфимия и друга Феоктиста⁷⁹².

Он заботился не только о благоустроении монастырей, но и о пристанищах для паломников Святого Гроба. Когда патриарх Илия построил монастырь близ епископского дома для монахов-спудеев, которые служили при храме Воскресения и жили разбросанно около столпа Давидова, тогда и Савва купил часть келий и сделал в них гостиницу для приходящих монахов и еще две гостиницы – для Кастеллии: одну в Иерусалиме и другую в Иерихоне⁷⁹³.

Более того, когда после Халкидонского Собора несторианство, а затем евтихианство и монофизитство широко распространились в Палестине и в самой лавре Саввы Освященного оказались явные и тайные распространители этих ересей, преподобному пришлось вести борьбу с ними, удерживать в Православии простецов в вере – таких, как преп. Герасим, совершить два дальних путешествия в Константинополь, в первый раз на семьдесят третьем году жизни, к императору Анастасию, чтобы убедить его в Православии Иерусалимского патриарха Илии, которого покровительствующий ерет тикам император решил было сослать в заточение и «покушался ниспровергнуть и привести в беспорядок все церковное установление в Палестине»⁷⁹⁴. В другой раз он должен был совершить такое же путешествие на девяносто первом году жизни в связи с погромом христианских храмов самарянами и учиненным ими при этом кровопролитии⁷⁹⁵.

Когда в разговоре с Саввой император спросил его, в чем нуждаются его монастыри, преподобный ответил: «Монахи, молящиеся о вашем благочестии, не имеют нужды в таковых выгодах, ибо их удел и приобретение есть Господь, одождивший в пустыне непокорному и прекословящему народу хлеб небесный» (Исх. 16, 4). Просьбы Саввы были не о своих монастырях. Преподобный просил императора освободить народ палестинский от податей, как пострадавший во время самарянекого погрома, восстановить за счет государства разрушенные и сожженные самарянами церкви, построить во Святом граде больницу для больных странников и недостроенную архиепископом Илией церковь в честь Богородицы, соорудить в пустыне близ его монастырей крепость для отражения набегов сарацин. Император удовлетворил все просьбы Саввы, а больницу повелел заложить не на сто человек, как сказал сначала, а на двести, и установил большую сумму на полное ежегодное содержание ее. Кроме того, приказал военачальнику, чтобы в крепости всегда была военная стража, которая должна быть на содержании государства⁷⁹⁶.

Описание быта палестинского монашества в эпоху расцвета его подвижничества будет односторонним, если автор не коснется проведения монахами Святой Четыредесятницы, тем более что современный русский Типикон сохраняет в напоминание нам древнее установление: «Не прияхом бо творити Преждеосвященныя, даже до среды, за еже поститися по преданию всему братству; могущии же да пребудут постящеся до пятка»⁷⁹⁷.

Кирилл Скифопольский пишет: «Сей великий в добродетели подвижник и епископ Иоанн сказывал мне, что святой отец наш Савва во всем старался подражать жизни великого Евфимия. Итак, поскольку сей имел обыкновение в четырнадцатый день месяца января удаляться в совершенную пустыню и там проводить Четыредесятницу, то и Савва, изменивши немного сие обыкновение, ,выходил из лавры по прошествии того дня, в который совершается память святого Антония, совершал память великого Евфимия, которая празднуется в двадцатый день, и после того уходил в совершенную пустыню. Там до праздника Ваий он удален был от всякого общения с людьми. И сие делал почти каждый год»⁷⁹⁸.

Как проводили время монахи в пустыне, это видно из следующего эпизода. «Савва, будучи уже на тридцатом году жизни, превосходя всех старших его по летам в киновии пощением, бдением, незлобием, смирением и послушанием, просил авву Лонгина, чтобы он позволил ему жить в пещере, которая находилась вне киновии, к югу, в утесе. Авва Лонгин, видя его отличную добродетель, постоянство и чистоту нравов, ревность и усердие к молитве, донес о его желании великому Евфимию, и поскольку сей сказал: „Не препятствуй ему подвизаться как он хочет», – то Лонгин позволил Савве жить в пещере к югу по пяти дней в неделю. Отец наш Савва, получив желаемое позволение, провел пять лет следующим образом: в день воскресный к вечеру он выходил из киновии с таким количеством пальмовых ветвей, которое достаточно было для работы на неделю, оставался в пещере пять дней, не принимая никакой пищи, и в субботу поутру возвращался в киновию и приносил пятидневное рукоделие – пятьдесят сделанных корзин»⁷⁹⁹.

О проведении Святой Четыредесятницы в строгом посте говорится в житии Евфимия Великого. Евфимий вместе со старцем Феоктистом «ежегодно удалялись после восьмого дня святых Богоявлений в-пустыню Кутила, отлучив себя от всякого человеческого общения, желая молитвенно беседовать с Богом в уединении, и пребывали там до праздника Ваий». После кончины преп. Феоктиста (466 год) Савва стал спутником преподобных Евфимия и Дометиана. Евфимий называл Савву отроком-старцем и «как искусный воспитатель детей руководствовал его к высшим добродетелям и упражнял в оных». В сей пустыне, будучи отделены от всякого общения с людьми, они оставались до праздника Ваий. В воскресные дни сюда приходили преп. Герасим и другие отшельники, чтобы принять Святые Дары из рук Евфимия⁸⁰⁰.

Когда скончался наставник Саввы Евфимий, Савва сам уже стал наставником других. Его учеником был Агапит. В житии Саввы говорится, что он «по своему обыкновению» удалился в пустыню с учеником Агапитом. Для него он взял десять кусков сухарей. Сам же «во все дни поста пребывал без пищи и довольствовался только причащением Святых Тайн в субботу и в воскресенье. Десять же кусков хлеба, которые он взял в пустыню, удовлетворяли нужде Агапита»⁸⁰¹.

Режим жизни, время и содержание молитвы монаха, проводящего Четыредесятницу в пустыне, никем и ничем не регламентировались. «Скитяне, – писал современник Саввы авва Варсануфий, – не имеют ни часов, ни песней (библейских. – К У), но рукоделие, размышление и краткую молитву. А стоя на молитве, должно молиться о том, чтобы избавиться и освободиться от ветхого человека. Читать же „Отче наш», и даже дважды, и сесть за рукоделие. А сидя за рукоделием, следует изучать псалмы и в конце каждого псалма молиться „Боже, помилуй меня, грешнаго». Если же тебя осаждают помыслы, тогда, размыслив, скажи: „Господи, Ты видишь скорбь мою, помоги мне». И когда ты сделаешь три ряда мережи⁸⁰², стань на колени и говори вышесказанную молитву. Вечером же должно петь двенадцать псалмов, и в конце каждого вместо славословия говорят „Аллилуиа» и одну молитву. Также и ночью читают двенадцать псалмов и после двенадцати псалмов садятся за рукоделие, а кто хочет изучает и кто хочет проверяет свои помыслы и жития святых читает и, прочитав от пяти до восьми листов, опять принимается за рукоделие»⁸⁰³.

В глубокой Палестине, вблизи Мертвого моря, где рыболовства не было, не требовалось и плетения сетей. Здесь спрос был на корзины, поэтому, как мы видели, преп. Савва уходил в воскресенье вечером из лавры «с таким количеством пальмовых ветвей, которое достаточно было для работы на неделю» и «в субботу поутру возвращался в киновию и приносил пятидневное рукоделие – пятьдесят сделанных корзин». В период Четыредесятницы делали также из пальмовых ветвей крестики, которые пользовались большим спросом у приходивших на святые места паломников. Все это сдавалось эконому монастыря, и вырученные от продажи деньги поступали на питание и прочие нужды братии.

Там, где не было священника, совершали самопричащение. Так, преп. Савва, построив на берегу озера Семиустного небольшую лавру, посылал братиям, находящимся в ней, «Святые Дарй и благословенные хлебы»⁸⁰⁴.

Проф. А. А. Дмитриевский открыл в рукописи Синайской библиотеки № 863 Орологион-Часослов лавры преп. Саввы Освященного, датируемый IX веком. Как видно из содержания Орологиона, он предназначался для келейного пользования монахами лавры преп. Саввы. Судя по расположению в Орологионе часовых служб, причащение совершалось после службы девятого часа. Это подтверждается и надписанием молитв εις την μετάληψιν, т. е. «для причащения». Чин состоял из следующих молитвословий: «Помяни нас, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем», «Блажени нищии духом», «Блажени плачущии», «Блажени кротции», «Блажени алчущии», «Блажени изгнании», «Блажени, егда поносят вы», «Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех», «Слава», «Помяни нас, Святе, егда приидеши», «Лик небесный поет Тя и глаголет: „Свят, Свят, Свят еси, Господи, исполнь небо и земля славы Твоея"», «Приступите к Нему и просветитеся, и лица ваша не постыдятся», «Лик небесный», «Слава», «Верую», «Отче наш», «Господи, помилуй» (трижды), «Един Свят», «Вкусите и видите, яко благ Господь», «Аллилуиа», «Благословлю Господа на всякое время, выну хвала во устех моих», «О Господе похвалится душа моя, да услышат кротции и возвеселятся», «Слава».

Далее следовали молитва по причащении (εύχή μετά την μετάληψιν) «Приях Тело Твое святое и Кровь Твою честную во оставление всех, яже согреших Тебе, едине Человеколюбче. Исполни уста моя хваления, Господи, Сам бо еси хвала моя, и спаси мя» и молитва благодарственная (εύχή μεταλήψεως) «Благодарим Тя, Господи Боже наш, яко сподобил еси нас причаститися пречистых Твоих Тайн во оставление и очищение прегрешений наших; сподоби нас восприяти милости Твоя со всеми святыми Твоими во веки веков»⁸⁰⁵.

Заметим, что хотя Орологион относится к IX веку и в изложенных в нем чинопоследованиях встречаются тропари, вид гимнографии, появившийся на рубеже VI-VH столетий, чин «Для причащения» не имеет ни одного тропаря, что согласуется с описанием самопричащения преп. Марии. Когда старец Зосима принес ей святое причастие, она попросила старца прочитать Символ веры и «Отче наш». После этого она поцеловала старца и причастилась. Затем подняла руки к небу, вздохнула, прослезилась и сказала: «Ныне отпущаеши рабу Твою, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твое». Это было вечером в Великий Четверг, 1 апреля 532 года⁸⁰⁶.

Типикон, которым в течение ряда столетий руководствуется Русская Православная Церковь, начинается надписанием: «Типикон, сиречь изображение церковного последования во Иерусалиме святыя лавры преподобного и богоносного отца нашего Саввы. Тожде последование бывает и в прочих во Иерусалиме честных обителех, подобие и в прочих святых Божиих церквах»⁸⁰⁷. В службе «В Неделю сырную вечера» после трех поклонов с молитвой Ефрема Сирина дано указание «и целуем святыя и честныя иконы». Второе указание такого же характера встречается в службе «В понедельник первыя седмицы». По отпусте первого часа сказано: «По отпущении же исходяще из церкве, идем со всяким безмолвием в келии своя или на службу; и не подобает нам беседы творити друг со другом на монастыре, в пути, удержано бо сие от святых отец». Оба указания у читающего их внимательно могут вызывать вопрос: почему указание относительно целования святых икон помещено только в данной службе? Известно, что во многих храмах богомольцы по окончании вечернего богослужения целуют многие иконы. Также непонятно, почему устав указывает в понедельник выходить из церкви «со всяким безмолвием», т. е. с абсолютным молчанием, и, идучи в келию или на работу, не разговаривать друг с другом.

Оба указания относятся к Четыредесятнице, и потому они оказались «вкрапленными» в киноварный текст богослужений. Во всей житийной палестинской письменности днем возвращения отшельников в свои монастыри указывается Суббота ваий, или, что то же, Лазарева. В пятницу Недели ваий первая стихира на «Господи, воззвах» начинается словами: «Душеполезную совершивше Четыредесятницу». Этими же словами начинается стихира, следующая за славником на «Господи, воззвах».

Что. же касается начала периода Четыредесятницы, то эта дата подвергалась перестановке. Самая ранняя дата встречается в житии преп. Евфимия. Евфимий, будучи пресвитером Мелитинской церкви (Мелитина – главный город Второй Армении), «во дни Святой Четыредесятницы удалялся в гору близ города… Эту пустыню он любил (?) от дня святых Богоявлений до праздника Пасхи, подражая любомудрию Илии и Иоанна»⁸⁰⁸. Но находя, что забота о тамошних монахах и их устроении может послужить препятствием к добродетели, Евфимий бежал в Иерусалим. Его биограф Кирилл Скифопольский сообщает, что Евфимий «имел обыкновение в четырнадцатый день января месяца удаляться в совершенную пустыню и там проводить Четыредесятницу»⁸⁰⁹, но Савва после кончины своего учителя Евфимия изменил немного этот обычай и стал выходить в пустыню после двадцатого числа, совершив память великого Евфимия⁸¹⁰. Не исключена возможность, что позднее в целях упорядочения пустынничества был установлен единый день для желающих безмолвствовать, и первым днем отшельнического безмолвствования был понедельник первой седмицы поста. Заметим, что авва Лонгин позволил Савве жить в пещере пять дней в неделю и Савва выходил из киновии в воскресенье вечером и возвращался в субботу утром. Видимо, уже в этом намечалась традиционность. Она уже закреплена в житии преп. Саввы, и слова Типикона «удержано бо сие от святых отец» только подтверждали этот факт.

Возвращаясь в монастыри и неся свое рукоделие – корзины и крестики, они пели: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра, и вси, вземше крест Твой, глаголем: благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних». Это был гимн победы над грехом и источником его – диаволом.

Так понимал значение этого краткого гимна преп. Феодор Студит. Когда разразилось в империи гонение на иконопочитателей, он ввел пение этой стихиры на вечерне Недели ваий и для большей на7 зидательности делал это таким образом. После пения «Блажен муж» хоры менялись местами. Правый переходил на левый клирос, а левый – на правый. И правый, будучи на левом клиросе, начинал «Господи, воззвах» и с пением переходил на свое место, т. е. на правый клирос, а певцы левого с правого клироса шли на левый. Перестановка хоров с пением «Господи, воззвах» и стихиры усиливала выразительное значение обряда. Этот обычай студийцев был закреплен в их уставе, и в одном из списков его XI – начала XII века, хранящемся в Государственном историческом музее (шифр Син. № 330–380), XI – нач. XII века читаем: «В субботу цветную на вечерни по отпетии „Блажен муж» пременяетася стороне: левая убо преходит на десную, а десная на левую, и починает левая сторона „Господи, воззвах», якоже и в ины субботы»⁸¹¹.

Заамвонная молитва, читаемая на литургии Преждеосвященных Даров «Владыко Вседержителю, Иже всю тварь премудростию соделавый», возникла тоже в кругах палестинского монашества. Испрашиваемая в ней у Бога помощь «подвигом добрым подвизатися, течение поста совершите» ассоциируется с подвигом пятинедельного поста без какого-либо вкушения пищи, а прошение «веру нераздельну соблюсти» говорит о той борьбе, которую приходилось преп. Савве и другим аввам вести против несториан, евтихиан и монофизитов, своей еретической пропагандой пытавшихся разрушить тот оплот Православия, который представляла собой пустыня Святого града. Этот подвиг был равносилен поражению «глав невидимых змиев и победе над грехом». Вершиной желаний отшельников было «неосужденно достигнута поклонится и святому Воскресению». Это желание их исполнялось в Великую Пятницу на Голгофе.

Автор писал об иерусалимском богослужении: «Отличительной чертой этого богослужения была его стациональность, вызванная вековой традицией посещения в праздники тех или иных святых мест»⁸¹². Среди этих святынь чаще всего упоминаются Краниево место и Голгофа. Рукопись Иерусалимской патриаршей библиотеки № 1043 первой половины X века уточняет расположение этих святых мест: «И тотчас лития на святое Краниево… и восходит патриарх на святую Голгофу для каждения… и ожидает протопоп со всем клиром… и тотчас спускается патриарх»⁸¹³.

Только в Великую Пятницу Голгофа предоставлялась монахам, проводившим Святую Четыредесятницу в строгом посте. Они поднимались сюда и совершали часы Великого Пятка – творение св. Софрония, патриарха Иерусалимского, тихим гласом; патриарх же со своим клиром стоял вне Крайнева места и совершал те же часы.

Это отступление от традиции было богословски глубоко осмысленным. Чтобы находиться на Голгофе в те часы, когда страдал и отдал Свой дух Богу Отцу Господь Иисус Христос, нужно было «сораспяться Христу» (как говорил апостол Павел, «уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 19–20)). Такими были и палестинские монахи – защитники веры православной и хранители традиций древнего монашества. Это их духовное право было закреплено в том же святогробском Типиконе (рукопись Иерусалимской патриаршей библиотеки № 1043 первой половины X века)⁸¹⁴. Здесь читаем: «С Богом последование часов ж тропарей. Творение Софрония, патриарха Иерусалимского, старшего и философа. Это должно быть так. Пусть собираются монахи святого Саввы и Харитона и святого Феодосия и прочих монастырей и поднимаются на Святую Голгофу и поют тихим голосом. Патриарх же и прочий клир внизу перед святым Крайневым, чтобы мы пели то же»⁸¹⁵.

Середина XIII столетия была временем постепенного пробуждения русского национального самосознания. Оно проявилось в победах, одержанных Владимирским князем Александром Ярославичем в 1240 году над шведами при впадении реки Ижоры в Неву (отсюда название самого князя Невским); через два года – вторая победа – над немецкими рыцарями-меченосцами на льду Чудского озера (5 апреля 1242 года) и через три года – над литовскими племенами, вторгшимися в Новгородские владения. Эти три победы на долгое время оградили русские северо-западные владения от охотников интервенций.

Новая великая победа, превосходившая все три упомянутые, совершилась 8 сентября 1380 года на Дону над татарами, откуда сам победитель князь Димитрий Иванович вошел в историю как Димитрий Донской. Летом 1380 года Московскому князю Димитрию Ивановичу стало известно, что Мамай перевел свою большую рать через Водгу и кочует в устье реки Воронеж. Князь стал немедленно собирать войска «подручных» князей, т. е. ближайших княжеств: Ростовского, Ярославского, Белозерского. Рязанский князь Олег уклонился от участия в походе и поспешил войти в переговоры с Мамаем и Ягайлом Литовским. Новгородцы заняли выжидательную позицию.

Димитрий назначил всем полкам явиться в Коломну 15 августа, сам же поехал за благословением к преп. Сергию Радонежскому. Сергий благословил его и обещал ему победу, хотя связанную с сильным кровопролитием. Он дал князю двоих монахов-богатырей, при этом сверх их монашеской одежды надел на них одежды схимников. Кроме «подручных» полков, историки упоминают еще Коломенский, Владимирский, Костромской и Переяславский полки с их командирами и еще двоих князей Ольгердовичей – Андрея и Димитрия.

20 августа князь выступил из Коломны, имея войско численностью 150 ООО человек. На Оке к его войскам присоединились двоюродный брат его Владимир Андреевич и большой московский воевода Тимофей Васильевич Вельяминов с их полками. Димитрий приказал всем войскам переправляться через Оку, а на другой день (то был понедельник) переправился и сам «с двором своим». 6 сентября войска вышли к Дону. Тут пришла грамота от преп. Сергия, в которой он еще раз подкреплял свое благословение идти на татар: «Чтоб еси, господине, так и пошел, а поможет ти Бог и Святая Богородица». Смысл этих слов преп. Сергия становится ясным из следующего эпизода. Когда великий князь стал строить боевую расстановку полков, одни ему говорили: «Ступай, князь, за Дон», – другие же: «Не ходи, потому что врагов много, не одни татары, но и литва и рязанцы». Известно, что противоречащие советы не располагают человека к решительным действиям, напротив, они могут вызвать у него решение, которое противоречило бы его планам. Такое состояние мог в данный момент испытывать и Димитрий Иванович, и слова письма преп. Сергия «Чтоб еси, господине, так и пошел, а поможет ти Бог и Святая Богородица» укрепили его веру в помощь Божию, и он «велел настилать мосты и искать броду».

В ночь на 7 сентября русское войско начало переправу через Дон. Утром 8-го (а это было воскресенье и праздник Рождества Богородицы), когда рассеялся ночной туман, русские полки построились побоевому. Около 12 часов татары стали спускаться с холма на Куликово Цоле. Русские сторожевые полки начали битву, какой «еще никогда не было прежде на Руси». Кровь лилась, как вода, на пространстве десяти верст, лошади не могли ступать по трупам, ратники гибли под конскими копытами, задыхались от тесноты. Пешая русская рать уже лежала, как скошенное сено, и татары начали одолевать. Но великий князь Димитрий предусмотрел возможность такой неблагоприятной ситуации и поставил в лесу в засаду полки своего двоюродного брата князя Владимира Андреевича и московского воеводы Димитрия Михайловича Волынского-Боброка. Князь Владимир, находясь в засаде и видя, что татары одолевают русских воинов, выразил сомнение в целесообразности дальнейшей засады, но Волынский ему сказал, что выходить из засады нельзя, потому что ветер дует русским прямо в лицо.

Через некоторое время ветер изменил свое направление, и воевода сказал: «Теперь можно», – и засадное ополчение бросилось на татар. Наблюдавший за боем Мамай, видя, что его рать бежит, сам покинул поле сражения. Русские гнали татар до реки Мечи и овладели всем их вооружением. После боя великий князь Димитрий Иванович был найден лежащим под кустом в бессознательном состоянии. Его панцирь 6ώι весь избит, но смертоносных ранений не было. Придя в сознание, он с трудом распознавал, кто с ним говорит и о чем говорит⁸¹⁶.

Победа великого князя Димитрия Ивановича над Мамаем – это еще не уничтожение татарского ига. Ее великое значение было в том, что она уничтожила призрак татарской непобедимости. Это во-первых. Во-вторых, славная победа показала, что благоденствие народа немыслимо без национального объединения его.

Татарские набеги и многовековое иго принесли много зла русскому народу, задержали его культурное развитие сравнительно с другими европейскими народами, и море слез было пролито, когда на глазах родственников происходило убийство близких им людей или угон в плен молодых женщин и девушек. Но не меньшим, а, пожалуй, большим злом для нации была так называемая система княжеских «уделов».

Равноапостольный князь Владимир, умирая, распределил все города Киевского государства и прилегающие к ним земли между шестью своими сыновьями. Старшему сыну Святополку он дал в наследство стольный город Киев. Прочим сыновьям – другие города. Но Святополк, чтобы, подобно своему отцу, быть единодержавным, убил троих братьев: Бориса, Глеба и Святослава. Первые два были еще юноши и до последних часов своей жизни не понимали, что замышляет в отношении их старший брат. Следующий за Святополком сын Ярослав, получивший в удел Новгород, избежал смерти от руки старшего брата и пошел на него войной, и хотя Святополку помогал его тесть польский король Болеслав, Ярослав победил Святополка. Он бежал из Киева и погиб где-то в изгнании. Тогда началась война между Ярославом и последним братом Мстиславом, получившим в удел город Тмутаракань. Дело обошлось без кровопролития. Братья разделили удел Святополка и уделы убитых им братьев. Ярослав получил все города и земли, расположенные к западу от Днепра, а Чернигов и все города и земли к востоку от Днепра получил Мстислав. Со смертью Мстислава (t 1034) установилось единовластие.

Ярослав, получивший у народа название Мудрого, разработал новую систему престолонаследия. Он, как и все прочие князья, исходил из того положения, что Русская земля принадлежала всему княжескому роду. Киевский престол принадлежал брату, старшему в роде, после же его смерти он должен перейти ко второму брату и так, последовательно, – к третьему, четвертому и т. д. Такая система исключала братоубийство, но она не удовлетворяла всех княжичей, потому что в случае смерти великого (Киевского) князя его сыновья уже не получали Киевский престол, но им все же давался какой-то удел. Сироты же князей, не достигших Киевского престола, назывались «изгоями», т. е. они лишены были права на получение удела вообще. Система уделов, установленная Ярославом, была к тому же громоздкой, потому что со смертью Киевского князя все князья должны были перемещаться, а при наличии многих умирающих перемещения могли быть многократными, что неизбежно вызывало путаницу и споры за первенство престолонаследства.

В 1240 году хан Батый разрушил Киев, ограбил то, что не сгорело, и стольный город потерял всякое значение. Утратила значение и выработанная Ярославом система распределения уделов. В Суздальской Руси хан утверждал только Владимирского князя, и только этот князь получал ярлык на княжение. Соответственно и родовое наследование распространялось только на земли, принадлежащие Владимирскому князю. Если между наследниками возникали споры, в таком случае хан сам решал вопрос.

Что же касается других русских городов и земель, то они оставались в семейной собственности. Глава каждой семьи имел право распределить свое движимое и недвижимое имущество отдельным лицам или всем родственникам, включая свою жену, как будущую вдову, «по грамоте душевной» (т. е. по духовному завещанию. – Н. У.) до ее смерти.

Время шло, и претендентов на получение наследства становилось все больше и больше. Претендовали не только братья, сестры, дети, но и внуки и правнуки. Вотчин же становилось меньше и меньше, и площадь их уменьшалась и уменьшалась.

Проф. С. Платонов дает последствиям системы уделов следующую характеристику: «В многолюдном княжеском роде чувство родства притуплялось от частых ссор и усобиц; поэтому посягнуть на имущество соседнего князя считалось дозволительным. В погоне за „примыслами» у князей все более и более крепло взаимное отчуждение и развилось открытое хищничество. Они стали смотреть друг на друга как на постоянных соперников и врагов, и старались при первом удобном случае овладеть у соседей плохо защищенным городом, селом, челядью. Всякое такое приобретение составляло желанный „примысел». В результате подобная политика повела к одичанию людей и разложению политического порядка»⁸¹⁷.

В северо-восточной Руси наступила политическая неурядица, в которой господствовало одно право сильного. Выход из такого печального состояния обозначился лишь тогда, когда в Суздальской Руси началось народное движение в пользу объединения и нашлась сильная княжеская семья (в Москве), которая сумела воспользоваться этим движением.