7. Сибирские раскольники. – Мефодий и Феофилакт. – Молоканы и странники под покровом Червовых

Мы говорили прошлый раз о раскольнике – проходимце, выдающем себя за епископа, якобы поставленного каким-то небывалым патриархом Славяно-Беловодским Камбайского царства в Опоньском государстве, и о том, что сказки этого проходимца о «древлеправославных» епископах Опоньского царства производят действие на наш темный народ, что раскольники в пензенских, вятских и пермских палестинах готовы принять от него священство, а иные и принимают. Взглянем теперь, что творят наши раскольники, – эти лучшие и вернейшие граждане российского государства, как зовут их некоторые даже из правительственных лиц и какими стараются сами они выставлять себя перед правительством, – взглянем, что творят они еще далее на востоке, в сибирских краях, где на всем просторе могут показать свой истинный характер.

Начнем с поповцев австрийского согласия, почитаемых наиболее близкими к церкви и наиболее верными слугами царя и отечества, во главе которых стоят такие благодетели российского народа, как Морозовы, Солдатенковы, Бугровы... В Сибири наиболее видными представителями австрийского раскола служат: Мефодий, мнимый епископ Пермский и всея Сибири, и Феофилакт, мнимый игумен, и даже архимандрит, как он сам величает себя, настоятель самовольно основанного им около Томска довольно многолюдного монастыря. Любопытно прежде всего, что эти два раскольнические медведя не могут ужиться и в такой пространной берлоге, как Сибирь. Они представляют впрочем только подобие того, что у раскольников примечается повсюду, начиная с самой Москвы. Как в Москве Савватий, истый представитель раскольнического невежества, и его сторонники терпеть не могут «братчиков», ревнителей раскольнического прогресса, высшим представителем которого служит для них Швецов, новый еретик и изобретатель разных теорий для оправдания ложной раскольнической иерархии, так и в Сибири Мефодий, ставленник и друг Савватия, такой же невежда, как и этот последний, ненавидит Феофилакта, состоящего в самых дружеских отношениях к «братчикам», представителя раскольнической, в духе Швецова, образованности среди сибирских раскольников. Мефодий, в мире Михайла Якимов, крестьянин деревни Выдрихи Бийского округа, был известен Савватию, когда еще этот был Тобольским лжеепископом, – должно быть Савватий еще в то время возлюбил в нем свое собственное подобие; несомненно по крайней мере, что сделавшись раскольническим архиепископом в Москве и прилагая особенное попечение о избрании и назначении в Сибирь достойного себе преемника, он остановил свое внимание именно на Мефодие, и в 1886 г. успел-таки произвести его в епископа «Пермского и всея Сибири». Избранник Савватия, не смотря на свой мнимо-архиерейский сан, не мог приобрести никакого уважения среди сибирских раскольников, хорошо знающих его прошлое. Им известно наприм., что владыка – Мефодий, когда был еще Михайлой Якимовым из Выдрихи, считался одним из конокрадов и что однажды его, как уличенного в конокрадстве, водили по деревне с хомутом на шее: понятно, что даже и раскольникам нельзя питать к нему уважения, хоть теперь уже вместо хомута, владыка – Савватий надел на него архиерейский омофор. Московские «братчики», зная неприязнь его к их именуемому Братству честного креста, также отзываются о нем весьма пренебрежительно,– говорят, что архиерейским делом он не занимается и не может заниматься, а качает только зыбку с ребенком у какой-то своей родственницы. Вражда «братчиков» к Мефодию легко объясняется: преданный слуга владыки Савватия, он ненавидит Феофилакта, главного их представителя в Сибири, за которого они и мстят Мефодию. В прошлом году, 24-го октября, Мефодий разослал даже к местным раскольническим попам, в том числе к попу Григорию Потехину, грамоту, направленную против

Мефодия, и здесь в вину ему между прочим поставляет именно его принадлежность к Братству честного и животворящего креста: «каковой братчик, писал он, не приносит никакой пользы, кроме раздору и соблазна святой церкви Божией, рассевает он свой змеиный яд вражды повсюду, по России и нашей Сибири. Эти братчики нигде не приняты, ни нашими духовными иерархами, ни московским Духовным Советом, и ни гражданскою властию (?); о чем нашему смирению пишут уже несколько предписаний: во-первых от его высокопреосвященства г. митрополита Белокриницкого, и московского архиепископа Савватия, и из Духовного Московского Совета, от 1 6-го июля 1888 г., за № 139 и 12-го мая, за № 105, 14-го марта 1889 г., за № 110, и от 2-го февраля, за № 50»²⁵. Итак Мефодий ненавидит Феофилакта и открыто ему противодействует, – не раз он даже запрещал ему священнослужение. Но Феофилакт, презирая Мефодия, мало обращает внимания на его вражду: как человек бойкого ума, хитрый и смелый, он приобрел влияние на местных раскольников, и пользуясь этим, равно как поддержкою московских друзей-братчиков, которые видят в нем передового человека из своих, нимало не стесняется угрозами и преследованиями Мефодия, совершенно независимо от него в широких размерах ведет пропаганду раскола в Сибирских трущобах. Кто же такой в действительности этот передовой друг московских братчиков? Приведем сначала известие о нем самого Мефодия в той же, упомянутой выше, его грамоте. «Человек этот, пишет Мефодий о Феофилакте, – и сейчас не имеет у себя законного паспорта, а ездит с чужим. Прежде он сидел в тюрьме 4 года, и бежал из тюрьмы, – а сидел за дурные его поступки, а не за религию, как он о себе сказывает. А нас из Москвы об этом уведомили. И шатался он около Томска несколько лет и был согласия стариковцев. И когда со всякими изворотами поправил свое состояние и отправился в Россию к нашим иерархам, и они, по незнанию его обстоятельств, поставили его священником. Он прежде по мирскому назывался Филимон, а по пострижении наречен Феофилактом. И за неблаговидный его поступок в 1888 г. архиепископом московским Савватием лишен навсегда игуменства». Итак, по свидетельству самого раскольнического епископа, к епархии которого принадлежит Феофилакт, этот передовой друг московских «братчиков», Швецова, Брилиантова и прочих, есть не кто иной, как беглый арестант, проживающий с фальшивым, чужим паспортом. Недаром он выбрал и местом жительства привольную для таких преступников Сибирь, где сначала шатался, как бродяга, среди раскольников беспоповских толков, о которых у нас будет речь дальше, и куда опять возвратился, успевши в Москве приобрести священно-иноческий чин. Обойти московского Савватия и московских братчиков ему было нетрудно, – как человеку умному (разве бывают глупцы между беглыми арестантами?), не чуждому некоторого образования (он, повидимому, учился в школе, а это большая редкость и очень ценится у нынешних раскольников), и в довершение горячему ревнителю раскола. Возвратившись в Сибирь с званием раскольнического священноинока, он и принялся горячо за пропаганду раскола; а приобретя влияние на раскольников, начал с полным презрением относиться и к своему владыке Мефодию, который в свою очередь возненавидел его всей душой. Вот что пишут в местном органе о подвигах Феофилакта: «свою деятельность Феофилакт, по приезде в Сибирь из Москвы со званием священноинока, прежде всего проявил в устройстве монастыря в глухой тайге, в 80 верстах от Томска, настоятелем которого, конечно, сделался сам, присвоив себе и титул архимандрита. Основанный им монастырь скоро сделался притоком подозрительных и беспаспортных лиц, проводящих далеко не монашескую жизнь. Сам же настоятель монастыря, движимый целями корыстолюбивыми и тщеславными, все свои силы посвятил на служение расколу, получая за это щедрые подарки от таких ревнителей и поборников древлеправославной веры, как знаменитый московский фабрикант Морозов (конечно Арсентий Иваныч?) и рассчитывая в скором будущем сделаться епископом²⁶, хорошо знакомый с книгами, уважаемыми раскольниками, следящий будто бы за современной периодической литературой и владеющий довольно бойким пером, Феофилакт во множестве распространяет свои послания и воззвания среди старообрядцев»²⁷. Монастырь, совершенно противозаконным образом заведенный беглым арестантом в 70–80 верстах от Томска, в Урманском лесу, и имеющий теперь братства до 30 человек, состоит действительно из разных бродяг – раскольников, переведенных Феофилактом в австрийскую секту. Справедливо и то, что, стараясь всячески распространить эту секту, он пишет в разные места послания, искусно составленные. Мы на это имеем доказательство.

Лет десять тому назад один нижегородский беглопоповец ушел странничать, оставив молодую жену и малолетнюю дочь; после долгих странствований в Сибири, он встретился с Феофилактом, и этот перевел его в австрийскую секту, постриг в монахи под именем Марка и поселил в своем монастыре. Зная, что у Марка есть сестра, которая с мужем держится беглопоповства и расположена к принятию странников, Феофилакт задумал и их перевести в австрийскую секту: с этою целию, в августе нынешнего года, он написал им от имени Марка увещательное послание. Оно в подлиннике находится у нас, – и действительно от начала до конца писал его сам Феофилакт, собственноручно, свободным и довольно красивым полууставом, Марк же только в конце нацарапал свое имя. Мы приводим вполне это письмо, интересное как образчик рассылаемых Феофилактом посланий, и еще в том отношении, что дает понятие о сибирских бродягах-раскольниках, жизнь которых хорошо известна Феофилакту, так как к числу их он и сам принадлежал:

«Боголюбивые сродники мои по Бозе...

«Приимите от Мене, брата вашего священноинока Марка душевный привет и поклон до земли. Благодарю вас за уведомление и за все добрые ваши чувствы. А затем прошу вас, о возлюбленнии, потщитесь ноне отселе истинное православие хранить беспорочно, оставьте ваше сомнение, которое господствует давно над вами. Знайте одного пастыря и учителя, законом (!) определенного вам о. Иоанна²⁸, слушайте его, одного его, и покоряйтесь всегда ему и рукоположившему его епископу. А самозванцев и лжеучителей беспоповских, льстивых, лицемерных и нечистых, бегайте, отвращайтесь и не приемлете (не приемлите) их в дом, и радуйтесь им не глаголете (не глаголите) по гласу св. Апостола Иоанна Богослова, зане они Христову учению не следуют и других правоверных развращают. Вечное Христово священноначалие уничтожают, ему же обетование Господь положи до скончания века пребывать²⁹; а они, преокоянные, дерзают хулить и уничижать оное законное домостроительство, а свое нечестивое, скверное, не омовенное и ничем законно не очищенное сонмище восхваляют и утверждают, как новые еретики лютераны, богомилы и строгольники. Поистине все беспоповцы есть ни что иное, как враги Христовы и Его священного закона, противу которого они борятся злее всех еретиков, лукаво и льстиво уловляют сердца незлобивых в свои сети, а особенно малосведущих, как вас, о возлюбленные, путают сетьми, яко ловец птиц. Всегда эти нечестивцы говорят всем и везде: нынешние попы – волки, они слабо живут и любят мзду и делают неправду. А сами, омраченные слепцы и прелестницы, жизнь проводят хуже скотов и зверей, и горше всех еретиков, и самих жидов и магометан и язычников. Все еретики имеют у себя по одной, по две, или по три и много по семи жен: а сии скверные числа не знают в своих наложницах, и с ними всегда живут, сквернятся, родят и морят, и все мерзости делают, о них же срам есть и глаголати. И за все это покаяния законного не имеют и никогда об этом не заботятся, как истинные христиане, а притом же и прочих всех хотят вринуть в ту же пропасть безбожия и содомства. Все это я говорю истинно и неложно: все эти мерзости нам хорошо известны, потому что эти нечестивые странники-бегуны, ярославские, турецкие, часовенные, близко от нас живут, и часто ссорятся и дерутся из своих любезных в нашем виду. А если кто не поверит,– то потрудитесь приехать посмотреть, мы укажем это исчадие ехиднино: забились в лес и живут хуже медведей и волков, и чрез это срамят и чернят – других. Вот поэтому, возлюбленные, прошу вас, Христа ради, со слезами, бойтесь этих скверных людей и больше одного дня не давайте им жить у вас в доме»...

Таков обращик красноречивых посланий сибирского Швецова, рассылаемых им ради утверждения и распространения австрийской секты. Феофилакт, действительно, искусный и красноречивый, в раскольническом смысле, сочинитель; но для нас в его сочинении особенно интересно описание нравов и жизни сибирских раскольников, сделанное им, как видно, на основании личных наблюдений и собственного опыта...

На родственников Марка красноречивое послание Феофилакта не произвело желаемого им действия; напротив, они возмутились наглым лицемерием Феофилакта и ответили Марку очень резко. Приведем место из их ответного письма:

«Весьма скорбехом доднесь душею о тебе, братец, жалея многолетних твоих суетных трудов во лжеименитом оном монастыре. Лучше бы тебе, братец, самому себе повесить на шею жернов ослий, нежели оставить молодую жену свою ввергнуться в прелюбодеяние и дочь твою, достигшую теперь 18 лет, с юных лет скитаться по чужим работам. Вам бы с вашим лжеигуменом Феофилактом не чужие грехи разбирать, а лучше бы помянуть свои. Писано есть в Беседах апостольских: аще кто о своих домашних не печется, таковый веры отвергся, горше неверного есть; и паки писанию глаголющу: прилепился жене, не ищи разрешения. Этот суд падет тяжко на вас с Феофилактом... Ох, братец, до чего вас довели ваши безблагодатные учители! Письмом вы зовете нас к себе для показания нам живущих около вас содомлян, творящих всякие преступления. Зачем нам ехать столько тысяч верст к вам за Томской смотреть такие беззакония? Надо бежать и от слуха того; таковые преступления подлежат смотрению только полиции. А ваше преподобие их знаете и описуете, и нам обещаете показать! Мы жалеем тебя, братец, что ты покорился под власть тайного волка, антихристова слуги Феофилакта лже-игумена вашего: последнее слово видим на письме подписано твоей рукой – Марк, а все письмо – рука Феофилакта, его слог и разум...»

И так поповцы по австрийскому священству, признаваемые наилучшими гражданами российского государства, имеют своими главными представителями на сибирском приволье – конокрада, именующегося епископом, и беглого арестанта, проживающего с чужим паспортом и именующегося игуменом, даже архимандритом, устроившего из разных бродяг целый монастырь, в котором и игуменствует! Каких еще нужно доказательств, чтобы убедиться, что наши старообрядцы по австрийскому согласию наилучшие граждане российского государства, свято исполняющие его законы? По Феофилакту мы не стали бы, конечно, судить о целом обществе раскольников австрийского согласия (какое же общество свободно от преступников?); но ведь этот Феофилакт почетное лицо в австрийском расколе, он друг самых видных, «интеллигентных его представителей – Швецова, Иголкина, Брилиантова со всеми его «собратчиками», – это соль австрийского раскола, его «зеленеющие древеса»... Да и сам Швецов, сами «братчики», пользующиеся подпольными типографиями для печатания своих клевет на церковь, много ли лучше Феофилакта?..

А каким гнусным развратом и какими вопиющими преступлениями заявляют о своем существовании на сибирском просторе раскольники разных других сект, это читатели могли видеть отчасти из того, что говорит в вышеприведенном письме Феофилакт, в этом случае свидетель, достойный полного доверия. Дополним сказанное у него рассказом еще одного близкого свидетеля, бывшего странника. Вот что он пишет нам о себе самом и своей жизни среди сибирских раскольников, странников и молокан:

«Малолетним сиротою я поступил в услужение к ростовскому (Ярослав, губ.) купцу Павлу Куликову. Он был раскольник поморского безбрачного толка. У него были еще два брата, Федор и Семен. Жили на три дома, каждый с своим семейством, но без раздела. Все любили принимать странников, особенно раскольнических. Сын Павла Куликова Иван и сам ушел странствовать под именем Василия, сделался бегуном по Сапелковскому согласию: здесь он приобрел влияние и известность, – после Никиты Семенова был едва ли не первым учителем. Павел Куликов был очень расположен ко мне; но сын его Иван, посещая иногда отца, своею проповедью увлек и меня в странничество. Он наговорил мне, что мир есть темный Вавилон и что всякий, кто желает спасения, должен из него бежать, и бежать невозвратно, как Лот из Содома, не оглядываясь назад, чтобы не сделаться, как жена Лотова, столпом сланым. А как живут эти странники, удалившиеся якобы из Содома, об этом страннический учитель, Василий, или Иван Павлов Куликов не говорил мне. Уже потом, увлекшись его проповедью и странствуя, увидел я, что там-то, в обществе странников, и есть настоящий Содом и Вавилон. Не найдешь у них наставника, который не имел бы при себе помощницы, да и редкий странник не имеет их, иногда по две и больше. Из-за этих сожительниц происходят между ними постоянные споры, драки и нередко убийства. Сам Василий, или Иван Куликов, из-за женщин едва не поплатился жизнию, – и его, учителя, едва не посадили на нож, как он сам говорил мне. Насмотрелся я всего этого, странствуя 7 лет, и решился бежать из этого действительного Содома.

«Большую часть страннической жизни я провел в Сибири. В 1870 году пешком пришел я в Каинский округ, Томской губернии, на верховье речки Коргата: здесь в степи, или, по сибирскому, в лесном урмане, жил тогда, года за два перед тем поселившийся здесь, 70-летний старик Макар Яковлев Чернов с своей «стряпухой» Катериной Дмитревной. Эта Катерина Дмитревна была великой проповедницей и сильной распространительницей молоканства в сибирском крае: в течение 80 лет она совратила в молоканство больше тысячи человек. Прежде Макар Чернов жил с семейством верст за 500 от Коргата, по сибирскому тракту к России, в Карасульской волости Омского, или Тюкалинского округа. У него четыре сына: старший, Вонифатий, имеет большой капитал, прочие трое – Петр, Ефим и Степан занимаются скотоводством в огромных размерах и живут с семействами. По их фамилии и заимка зовется Чернова; она известна по всей той стороне, – теперь как большая, богатая деревня, домов в двадцать. Лет сорок тому назад к Макару Чернову явилась какая-то неизвестная странница, вступила с ним в связь и осталась у него на жительство: это и была упомянутая Катерина Дмитревна. Кто она такая и откуда пришла, – в точности неизвестно, – толкуют, что она какая-то важная преступница, бежавшая из Петербурга, и что Чернову она принесла много денег, откуда и началось его богатство. И по всему видно, что она не из простого звания и, должно быть, ученая, – Библию знает почти всю наизусть и толкует ее хорошо и искусно, особенно разные пророчества, все на молоканский лад; говорить большая мастерица. Черновых она скоро обратила в молоканство. Лет тринадцать Макар держал ее секретно; потом слухи о ней прошли в народе, как о великой начетчице, и она уже открыто начала распространять молоканское учение. В конце шестидесятых годов Макар Чернов с своей «стряпухой» переселился на Коргат, где я и нашел его. Здесь он с своей Катериной сильно распространил молоканство, – много живет вокруг богатых молокан, – живут больше однодворками. Таковы напр. Павел Егоров, Чернов же по фамилии, и Аверьян Павлов, большие ревнители молоканства: оба они лет по пяти скрывались в бегах, скитаясь с другими беглыми молоканами, а теперь живут в известности, занимаются скотоводством и Павел Егоров считается богачем. Макар Чернов жил на Коргате лет пять; потом с своей Катериной переселился верст за 300, в Урманские леса, к своему младшему сыну Степану, который ушел сюда с семейством, скрываясь от воинской повинности. И прочие три сына его также продали свои заимки и из-под Омска переехали жить в Колыванский округ, на верховье речки Шагарки, построили здесь три дома и завели скотоводство. Место здесь было совсем пустое, – от самой деревни Черемшанки верст на 30 не было жителей; а теперь, при помощи Черновых, много развелось здесь молокан. Черновы нарочно и выбрали это место для заимки, чтобы можно было удобнее скрывать беглых и препровождать их дальше вглубь лесов: там живет теперь беглых более 200 человек, – все молокане и странники; главное место их жительства верстах в полутораста от заимки Черновых – Шагорки и дорога к ним от этой заимки идет все глухим лесом. Даже сестра Черновых, Марья Макаровна, ушла к беглым молоканам. Чтобы дать понятие, что за народ живет здесь под защитой Черновых, приведу один пример. У барнаульского купца Меншикова приказчик Дмитрий Павлов украл 6000 руб. денег и на хорошей его лошади уехал к Черновым: эти спровадили Павлова в лес, где он скорешенько нашел любовницу и обзавелся домом. Между тем мать Павлова возбудила против Менщикова дело о пропавшем сыне, обвиняя его чуть не в убийстве приказчика. Сын прислал матери письмо,– уведомлял, что живет в лесах и женился; однако мать не прекратила дела, в надежде получить с Менщикова хорошее вознаграждение. В 1888 году, по просьбе Меншикова, которому также сделалось известным, что Павлов живет в лесах у молокан, томский губернатор сделал распоряжение, чтобы произведены были поиски в населенных молоканами лесах. Более сорока понятых две недели ездили по лесам, видели множество построек и проложенных дорог: будучи закуплены Черновыми, никого не тронули. Но между понятыми были люди Меншикова, и им-то одна женщина указала, где живет Павлов: его взяли и представили начальству. Меншиков рыдал от радости, что освободился от всякого подозрения, – это дело стоило ему расходов более 10.000 р.. Что же сталось с Павловым? – при содействии Черновых он успел уйти опять в лес, где и живет теперь с своей мнимой женой. Живя около Черновых я и насмотрелся, какие дела творят эти странники-молокане. Сколько там всякого разврата, даже противоестественного! сколько убийств из-за любовниц, которых отнимают друг у друга! Последние годы я поселился на Шагорке, верстах в пяти от Черновых. Тут шла дорога, по которой беглые имели сообщение с Черновыми, и я просил, чтобы мимо меня не ездили, так меня едва не убили и грозили сжечь вместе с избой. Обратился к Черновым с просьбой о защите; они отвечали: если не будешь с нами, так тебе и надо! После этого я бросил все, и ушел на родину»...

Корреспондент наш приложил и стихи, в которых описал гнусную жизнь сибирских странников и молокан. Приведем некоторые:

Не следят ведь прокуроры,

Что творят в Урмане воры.

А урманский-то народ,

Больше с каторжных работ

. . . . . . . . . . .

И от этих грехов ад

Сам попятился б назад;

Сатана-то не решится

То творить, что там творится...

Вот, два достоверные свидетеля, – раскольнический лжеигумен, друг г. Швецова с «братчиками», и бывший странник, приподняли край завесы, за которою цветет и ширится на сибирском просторе наш многоглавый раскол, имеющий здесь полную возможность показать себя во всей омерзительной наготе. Беглый арестант, называющийся игуменом Феофилактом, имеющий связи с «интеллигентными» московскими старообрядцами, заводит в лесу неведомый правительству многолюдный монастырь из таких же бродяг, как и сам, и посредством проповеди и посланий распространяет австрийский раскол; целая семья богатых молокан заводит на разных местах заимки, собирает вокруг себя молокан и странников, большую часть которых составляют беглые каторжники, и в непроходимых лесах Сибири устрояются ими притоны, где господствует гнуснейший разврат, совершаются убийства и всякие преступления. И, конечно, Феофилакты с Черновыми не единичные явления. Уже ли и после этого может быть сомнение, что наш раскол, во всех его видах, от австрийцев-окружников до молокан и странников включительно, есть великое зло, с которым следует бороться, и не духовными только средствами? Духовные средства, разумеется, прежде всего; они ведут к уничтожению зла в его корне; но самые преступления уже ли должны оставаться безнаказанными и тем самым, так сказать, поощряться? А между тем... между тем у нас господствует убеждение, что раскольники самые лучшие, верные и честные граждане российского государства, и даже преступления, совершенные во имя и под знаменем раскола, пользуются привилегией ненаказуемости, точно как в известных государствах Европы так называемые политические убийства...