8. Швецов на пути к свободе. – Встреча и разговор с посетителем Швецова. – Московские друзья его и недруги. – Дружеский адрес Швецову. – Любопытный документ. – „Две встречи»

Первый акт швецовской драмы окончен, и именно так, как следовало ожидать: г-н Швецов отдан на поруки одному из местных богатых раскольников, внесшему за этого драгоценного арестанта немалую сумму денег, может быть своих, а может присланных из Москвы, так как известно, что из Москвы, именно с целию хлопотать о взятии Швецова на поруки, ездили родственник и сотрудник этого последнего, известный читателям раскольнический поп-ругатель Дмитрий Смирнов и два какие-то купца. Надобно ожидать, что так же счастливо для Швецова разыграются и два остальные акта его драмы: «пребывание на поруках» ознаменуется, конечно, приездом раскольников с разных мест на поклонение «страдальцу», а сей мнимый страдалец, в этом звании, еще с большим авторитетом будет утверждать посетителей в своих еретических учениях о церкви и о «подлетном» рождении Сына от Отца, да займется на досуге изложением своих ересей в новых сочинениях, которые его «подмастерьями» будут воспроизведены на его же собственном нижегородском (или, пожалуй, на московском, под наблюдением Брилиантова) «инструменте для удочек» в то самое время, как он будет прохлаждаться в доме своего богатого «поручителя»; а затем, вероятно, и «суд» больше внимания обратит на достойную якобы безусловного уважения свободу совести и убеждений, а не на то, что свои «убеждения», то-есть свои ереси и лжи о церкви, г-н Швецов распространяет посредством найденных при нем сочинений, противозаконно напечатанных им за границей и в подпольных типографиях, так что из суда раскольнический лже-апостол выйдет, пожалуй, с поднятой головой, и еще смелее будет распространять подпольные издания, которые к тому времени будут приумножены его «подмастерьями» – Смирновыми, Брилиантовыми и компанией. Так мы предполагаем; а что будет, увидим.

Кстати о посетителях Швецова. Поп-ругатель Смирнов не ограничился тем, что имел свидания в Сураже с заключенным другом и учителем своим, но ездил и в Чернигов разузнавать о положении его дела у губернских властей, и кроме того похлопотать об открытии вновь построенной в Воронке раскольнической моленной. Значит в посадах этот московский посол явился лицом авторитетным, ходатаем по раскольническим делам. Он вел также беседы в слободах для утверждения среди раскольников ложной австрийской иерархии, и таким образом восполнил то, что не удалось сделать Швецову, в духе которого и даже словами которого он обыкновенно ведет пропаганду раскола. Любопытно, что в Гомеле он встретился с назначенным в священники к Новозыбковской единоверческой церкви калужским миссионером Рябухиным, ехал с ним в дилижансе до Чернигова, часто видался в Чернигове, и все это время вел с ним оживленные беседы о церкви и расколе. Отец И. Рябухин прислал нам любопытное описание этих бесед с Смирновым³⁰. Ученик Швецова, разумеется, излагал швецовские «теории вселенской церкви», якобы обнимающей собою все времена и народы, и церковь небесную и церковь земную, и праведных и грешных, и правоверных и еретиков, от которых поэтому, как принадлежащих к церкви вселенской, и могла заимствоваться священством лишенная оного старообрядческая «древлеправославная» церковь, – что лишиться православного епископства может вся церковь, как будто бы и бывало на самом деле, – и прочие, и прочие безумные глаголы... Когда же собеседник потребовал доказательств в подтверждение этой швецовской премудрости, то Смирнов уклонился от приведения доказательств, извиняясь неимением нужных для сего книг. Собеседник предложил ему – явиться на публичную беседу в Воронок, где в его распоряжение будут предоставлены и книги. Но вот что сказал ему на это г-н Смирнов: «а мне одной участи со Швецовым не будет? в тюрьму не упрячут»? Слова интересные и часто употребляемые теперь раскольниками, – самые современные и модные! Их провозгласил уже с особенным, заранее рассчитанным эффектом какой-то раскольник на московских публичных собеседованиях; повторяет Смирнов; повторяют, конечно, и многие из раскольников. Смирнову очень хорошо ответил его собеседник, что «Швецова за беседы с миссионерами нигде не брали (он свободно витийствовал даже в Петербургских аудиториях), и взят он не за беседы, а за подпольные сочинения его, которые без дозволения правительства печатал и распространял». У Смирнова-приведенные слова звучат скорее насмешкой, нежели действительным опасением. Он произносил эти пустые слова, смело являясь ходатаем не только за арестованного, но и по другим делам раскольников пред незнакомыми ему даже губернскими властями, и смело рассчитывая на успех своих ходатайств, – произносил, имея уже решительное намерение – вести беседы с слободскими старообрядцами для утверждения между ними австрийского раскола; эти пустые слова служат и являются только удобным предлогом, уловкой, чтобы уклониться от бесед с православными миссионерами, на возражения которых не так легко отвечать, как проповедовать раскол темному народу. Если бы и Швецов явился в стародубские слободы беседовать с миссионерами, он не подвергся бы никакой неприятности; но с своим попом Максимом он составил какую-то таинственную, ночную сходку и этим возбудил подозрение местного полицейского начальства. И тут дело обошлось бы без неприятности для него, так как паспорт его оказался в порядке, – в нем он значится тем, что есть в действительности, т.-е. крестьянином Владимирской губернии, а не каким-то соломенным священноиноком Арсением. Но при нем оказались в большом количестве разные подозрительные документы и подпольные книги его издания, – и вот он в силу законов подвергается суду. Каждый благонамеренный российский гражданин должен радоваться, что закону дана хоть в этом случае сила, и желать, чтобы он исполнен был до конца. Весьма любопытно также замечание Смирнова по поводу найденных при Швецове книг: «или несладки вам его (швецовские) сочинения? – сказал он; хороша же ваша церковь и сильна, когда не справится духовным мечем с одним Швецовым и берется опять за старую азбуку – истязывать и в тюрьму сажать»!... И опять очень верно заметил ему на это его собеседник: «церковь тут не при чем и не церковию он взят, а полицейскою властию, которая обязана арестовать всякого, кто хотя бы и басни, или сказки стал печатать и распространять без дозволения правительства». Яды не страшны и не опасны для тех, кому известны их свойства и действия, и кто знает, какое нужно употребить противоядие для устранения их действия; но они гибельны и убийственны для тех, кто не знает их и употребляет вместо целебного средства; знающие должны предохранять неведущих от неосторожного обращения с ядами, а имущие власть должны способствовать всеми мерами изъятию их из употребления. Так и сочинения Швецова, пропитанные тонким, убийственным раскольническим ядом, для православной церкви и верных сынов ее, хорошо знающих ее учение и лжеучение раскола, нимало не страшны и не опасны; но они опасны и крайне вредны для людей малосведущих: долг пастырей церкви предохранять этих людей от заражения ядом швецовских лжеучений, а долг власти – заботиться об изъятии этого яда из обращения и употребления в народе. Этой простой истины не могут понять только Смирновы, Иголкины, Брилиантовы, сами до мозга костей пропитанные ядом швецовских лжеучений. А что Смирнов в арестовании Швецова винит духовное правительство и по сему случаю изрыгает на него всевозможную брань, этого нельзя ничем объяснить, кроме свойственной ему грубости и дерзости. Отец И. Рябухин пишет, что Смирнов произносил на Святейший Синод и православных архипастырей такие ругательства, которых невозможно и повторить. И это в разговоре с православным; а что же говорит он, беседуя с раскольниками? Лаяния Смирнова, конечно, относит ветер; но не позор ли для наших старообрядцев австрийского согласия, с их глаголемыми архиепископами, епископами и священниками, что они спускают с цепи таких лаятелей, да еще под именем священников, ездить повсюду и лаять на церковь? Мы хотели прибавить: не стыдно ли за таких лаятелей интеллигентным представителям австрийского раскола в среде именитого московского и всероссийского купечества? – но вспомнили, что первейший из сих представителей, пресловутый Арсентий Иваныч Морозов, и сам не уступит Смирнову в ругательствах на церковь... Г-н Смирнов и нам сделал честь своими ругательствами. Это по крайней мере понятно: выражаясь его языком, можно сказать, что мы очень «не сладки» для него со Швецовым, и на нас он может лаять сколько угодно.

Есть однакоже и такие старообрядцы австрийского согласия, которые по случаю швецовского ареста, сетуя и жалуясь на строгие якобы меры правительства, в сущности довольны и рады, что Швецова припрятали. В Москве к таким принадлежат даже заправители раскольнических церковно-иерархических дел – сам Савватий, Петр Драгунов, Перетрухин. Одни рады этому по личной вражде к Швецову, другие потому, что считают Швецова и его деятельность, особенно его еретические сочинения, не полезными для старообрядчества. Завзятыми, слепыми его почитателями должно считать собственно «братчиков» и всю их партию в австрийском расколе: пропитанные ядом швецовских лжеучений, свыкшиеся с постоянным употреблением его в свою духовную пищу, они и действительно считают его за здоровую пищу. У нас давно имеется копия некогда поднесённого «братчиками» адреса Швецову: считаем не излишним напечатать теперь этот адрес, чтобы читатели могли видеть, до какого, можно сказать, идолопоклонства пред Швецовым дошли эти жалкие «братчики», утратившие действительно самую способность отличать здоровую пищу от ядовитой, истину от лжи, правое учение веры от ереси.

Адрес.

«Благоревностный защитник святого древнего благочестия достопочтеннейший отец Арсений!

«Христолюбивое братство наше, воспоминание приемля о сущей в тебе нелицемерной вере, которая свидетельствуется в вас неусыпными трудами вашего преподобия, служащими на благо и пользу св. Христовой церкви, из числа таковых трудов вашего преподобия братство наше множество имеет под руками, и прочитывая оныя не может не мыслить, чтобы таковое медоточивое собрание слова Божия (?), учения вселенския церкви (?) и отец ее (?) могло вытекать из победоносного пера вашего, без внушения вам Св. Духа (!), а потому таковые богодухновенные (!) труды ваши, в особенности последний, заключающийся в издании вами «Истинности старообрядствующей иерархии», считаем яко манною, сходящею с небесе для утоления духовного глада истинных христиан³¹, и наоборот имеющими силу обоюдуострого меча против врагов древнего благочестия, которые при нападении на оное, посекаются ими, как первородные в домах, в которых не покраплены были праги кровию агньчею³². Кроме сих почтенных трудов ваших, братство наше имеет в памяти ваши устные состязания с таковыми же врагами древнего благочестия, в особенности же происходящие в северной столице С.-Петербурга, на которых вы, во очею всех присутствующих показали себя истинным патриотом Христовой церкви³³, и раскрывали, с подобающей вам честию, истинный, здравый и правильный смысл священного и святоотеческого писания, чем и отражали, как воин Христов, все их кривотолкованные и хитросплетенные обвинения, направленные ими к уничтожению Христопреданной иерархии и содержимого нами святого древнего благочестия³⁴. Благодарение Господу Богу, что враги древнего благочестия в духовных сих состязаниях понесли полное от вас поражение, с причинением смертельно духовных им ран, которые едва ли возможно когда либо считать излечимыми³⁵.

«Имея в виду все вышеизложенное, братство наше усматривает в Боголюбезных трудах вашего преподобия нетолько чтоб вы искали в них пользу свою, но вы, как апостолы Христовы ищете пользы многих да спасутся³⁶, за что и благодарение Господу Богу, что силен же Бог всяку благодать изобиловати в вас, да о всем всегда всяко довольство имуще избыточествуете во всяко дело благо, и да умножит Господь духовное семя ваше, и да возрастит жито правды вашей по всей земле³⁷.

«В заключение же всего, братство наше дерзает сим принести душевную свою вам благодарность за премногие, многотрудные, многополезные и душеспасительные и служащие в защиту св. древнего благочестия труды ваши, которые будут сиять на страницах истории и переходить от потомства к потомству в незабвенную память вашего преподобия, и вместе с сими пожеланиями молим Господа Бога о продлении вашей драгоценной жизни на многие и многие лета, и да ниспослет вам Вседержитель силу и мужество во многотрудных и душеспасительных делах ваших, служащих на истинную пользу святой Христовой церкви, аминь».

За сим следуют подписи председателя, его помощника и членов «Старообрядческого братства имени честного п животворящего креста Господня в Москве».

Прочитав этот удивительный адрес, легко понять, что арест Швецова никому не был так прискорбен, как московским «братчикам» со всей их партией, и что один из сих «братчиков», наиболее яростный, лже-поп Смирнов, не мог иначе, как с злейшими ругательствами, говорить даже о Святейшем Синоде и православных архипастырях, нисколько не виновных в постигшей Швецова участи.

Но и участь эта совсем не плачевна; Швецов, как мы сказали, находится на пути к полной свободе. Все сетования старообрядцев на стеснение их свободы, все расточаемые Смирновыми за это мнимое их стеснение дерзкие ругательства на совсем невинных людей, – все это напрасно, не к месту и не ко времени. Как свободно чувствуют себя раскольники в настоящее время и какими широкими правами пользуются, по их собственному сознанию, это очень хорошо показывает один весьма любопытный документ, с которым мы также намерены познакомить читателей. Документ сей есть свидетельство о бытии на исповеди, официально выданное одному мальчику, поступавшему в гимназию, для представления гимназическому начальству, – и кем бы вы думали выданное? Настоятелем и уставщиком беспоповщинской поморской моленной! Вот подлинный текст свидетельства:

«Выдано сие от молитвенного дома христиан-старообрядцев поморского законобрачного согласия г. Тулы, в том, что (такой-то) от рождения принадлежащий означенному по вере согласию, в говение Страстной недели настоящего 1890 г. совершил таинство покаяния (мальчик совершил таинство!), с исповедью, по обряду означенных старообрядцев, в чем удостоверяем. Марта 30-го дня 1890 г. г. Тула. Настоятель Григорий Семенов Пальцов. Уставщик Денис Васильев Батов».

Дело, разумеется, не в этой нелепости, что мальчик будто бы «совершил таинство покаяния», которого у беспоповцев и «отцы» их не совершают и совершать не могут,– важно то, что раскольники считают себя в праве выдавать подобного рода свидетельства для представления оных в правительственные учреждения. Можно было бы даже усомниться в подлинности подобного документа, если бы нам доставлена была лишь копия с него: но пред нами самый подлинник, с нацарапанною подписью настоятеля и бойкой, прикащического почерка, подписью уставщика, и даже с приложением сургучной печати, на которой в средине, под всевидящим оком в треугольнике³⁸, помещена следующая надпись славянскими буквами: «Молитвен. дома старообрядцев поморского согласия в г. Туле», а вокруг: «Бог нам прибежище и сила помощник в скорбех обретших ны зело». О вольных скорбях совсем некстати говорят раскольники в печати, приложенной к документу, о котором идет речь; он служит, на против, несомненным свидетельством, что наши старообрядцы живут безбедно, пользуются всеми правами,– не только посылают детей своих в гимназии (и хорошо делают), но и снабжают их подобного рода документами. Будет же вам, г-да старообрядцы, кричать о гонениях; перестанем и мы говорить пока о ваших неуместных сетованиях... ³⁹

В половине сентября, на пути из Калуги к месту моего нового служения, в Черниговскую епархию, именно на железной дороге между Калугой и Тулой, в вагоне встретился я с иноком Белокриницкого монастыря Ипатием, ехавшим в Москву, и имел с ним продолжительную беседу. Сначала шел у меня разговор с одним боровским раскольником. Он утверждал, что православная грекороссийская церковь приняла и содержит все ереси. Но когда я поставил ему вопрос: в чем же именно погрешает грекороссийская церковь против евангельского и апостольского учения, также против постановлений седми вселенских и девяти поместных соборов? – то борович раскольник не нашелся, на что указать, и принужден был со стыдом замолчать. Тогда-то и вступил в беседу другой спутник, оказавшийся иноком Ипатием, как потом он сам себя назвал. Желая именно поддержать своего собрата, он говорил приблизительно так: «Ваша церковь при Никоне столько наделала убавлений и прибавлений против вселенских соборов, что и перечесть невозможно». Я попросил и его указать, что же именно православная церковь прибавила к соборным постановлениям, или убавила из них? Ипатий ответил: «Да мало ли! Вот например хоть о кресте сказать, – ведь истинно-древнее перстосложение было двуперстие, а ваша церковь отменила его и ввела троеперстие; еще – вместо сугубой аллилуйя трегубить повелела; вместо седми просфор пять установила. Да всего и трудно перечесть, что она убавила и прибавила». Выслушав это, я попросил собеседника указать, какой именно собор из седми вселенских и девяти поместных установил двуперстие, сугубую аллилуйя и седмипросфорие. Ипатий сказал: «о двоеперстии свидетельствуют книги: Кириллова, Великий и Малый Китихизис и другие; о седми просфорах и о сугубой аллилуйя есть писано в Служебниках и Потребниках.». На это я заметил собеседнику, что в поименованных книгах о всем этом действительно говорится; но разве эти книги – постановления вселенских, или поместных соборов? И разве, говоря о двуперстии, сугубой аллилуйи и семипросфории, они назвали их установлением какого-нибудь из семи вселенских и девяти поместных соборов? Нет, это не соборные установления древней вселенской церкви, а обрядовые обычаи, принятые русскою церковию, и притом незадолго до патриарха Никона. И те обряды, которые взамен их приняла грекороссийская церковь при патриархе Никоне, не Никоново нововводство, а всеобдержно употреблялись и употребляются издревле в восточной церкви. В подтверждение этого я привел несколько свидетельств. Затем я постарался раскрыть, что перстосложение для крестного знамения, сугубое аллилуйя и проч. не догматы веры, а обрядовые установления, которые находятся всецело во власти церкви, которая может по благословной вине изменять их и отменять. В заключение я снова попросил собеседника указать, в чем погрешает православная церковь против Евангелия, апостольского и святоотеческого соборного учения. Ипатий ничего на это не ответил. Тогда я перешел к вопросу о церкви. Сказав, что истинною Христовою церковию может быть только то общество, которое имеет все существенные ее признаки, как-то полноту церковных таинств и строителей сих таинств, – таких, которые ведут свое начало непрерывно, чрез другопреемство апостольское, от самого Христа, с которыми сам Господь обещался пребывать во вся дни и до скончания века, – сказав это, я попросил старообрядца-собеседника ответить: имели ли старообрядцы, по отделении своем от грекороссийской церкви, полноту церковных таинств, в частности же: совершалось ли у них таинство священства и были ли строители, или совершители сего таинства? Ипатий вынужден был сознаться, что таинства рукоположения и строителей сего таинства – епископов старообрядцы не имели; но этот недостаток, говорил он, нужды буди пополнялся у них от ереси приходящими иереями. На это я заметил ему, что у Христа, или, что то же, в Его церкви вселенской, которая есть тело Его, нужды и недостатка быть не может, ибо Христос церковь свою, создав, освятил кровию своею, соделал чистою, не имущею скверны или порока, или нечто от таковых, и обещал сохранить ее таковою, непорочною, от врат адовых не одоленною, до скончания века. Приведя несколько свидетельств о вечности церкви, я объяснил слушателям (их собралось около нас до 20 человек), что это за нужда старообрядцев, о которой упомянул мой собеседник и которая заставила их обращаться за священством, как они сами говорят, к еретикам. Потом, обращаясь к собеседнику, я сказал: у Христа и его церкви не было и не может быть нужды; а у вас не стало и не может быть святых таинств, ни строителей сих таинств, – и вот вы недостаток святыни, по вашему, пополняли еретическим священством. Хорошо пополнение! Правда святые отцы установили правила для принятия еретиков; но установляли таковые, сами не имея никакой нужды в еретиках; не церковь нуждалась в еретиках, а напротив еретики нуждались в общении с церковию, и для их спасения церковь установила разные способы примирения их. Собеседник мой на это ничего не возразил; а борович-раскольник, видя, что инок не в силах защищать старообрядчество, стал ему говорить: «отвяжись от него, ведь это отступник из нас же, – разве его переговоришь». Инок Ипатий заинтересовался этим известием и стал у меня расспрашивать, что понудило меня оставить старообрядчество. Я объяснил ему. В свою очередь и он рассказал мне, что родина его за границей, что он много времени жил там и постригся в иночество; хорошо знает лже-епископов Анастасия Измальского, Афанасия Белокриницкого, Феодосия Боровского – проживающего теперь на острове Вилке, и друг. Видал и знает Верховского, Швецова, Пафнутия. Обо всех этих лицах он отзывался очень не одобрительно, да и об русских раскольнических епископах говорил с укоризною. На мой вопрос: почему старообрядческие власти не ставят на Калужскую епархию никого в епископы вместо двух выбывших (Феодосия и Тарасия)? – Ипатий ответил: «а для чего ставить? чтобы ссориться и вражду иметь друг на друга? – какие и наставлены, так не знают что с ними делать!.. Какое теперь архиерейство! – только бесчиние одно творят да проклинают друг друга». На это я заметил своему собеседнику: при таком мнении о своих епископах, которые и на самом деле незаконны и безблагодатны, как вы можете надеяться получить чрез них разрешение грехов в наследие жизни вечной? Инок Ипатий отвечал: «Не верю я им и ничего не надеюсь получить чрез них... Время теперь последнее, и имущему разум остается следовать учению священно-инока Аввы Дорофея: спасаяй кождо да спасет свою душу».

Но тут поезд остановился, и мне пришлось прекратить беседу с Ипатием, продолжавшуюся около пяти часов сряду, и расстаться с этим откровенным раскольническим иноком. Сей собеседник мой между разговорами объяснил мне, что вследствие бесчиния, распрей и междоусобий, происходящих в Австрийской иерархии, оставил навсегда свою родину и едет на постоянное жительство в Москву, где у него есть благодетели, которые обещали дать ему покойное и уединенное жилище, где он предастся размышлению, какой путь избрать себе для удобнейшего достижения спасения души. Я советовал ему искать успокоения в монастыре о. архимандрита Павла.

В Гомеле случай свел меня с другим любопытным собеседником, раскольническим попом Димитрием Смирновым. Мне пришлось ехать с ним в дилижансе до Чернигова, и всю дорогу мы вели разговор о религиозных особенностях между православием и старообрядчеством. В Чернигове мы остановились на подворьях не подалеку один от другого и в течение четырехдневного моего пребывания там мы также все вечера проводили в беседах. Смирнов нарочно приехал в Чернигов с воронковским купцом Макаровым проведать по гражданскому начальству о ходе дела относительно новоустроенной в Воронке раскольнической маленной и особенно о судьбе Онисима Швецова.

В беседах со мною Смирнов уклонялся от рассмотрения вопросов о церкви, а старался более вести речь о клятвах собора 1667 г. и о прежних полемических книгах, содержащих якобы «страшные порицания и злохуления на святую старожитность». Один раз только мне удалось настоять, чтобы Смирнов побеседовал о церкви, и вот в каком порядке происходила эта беседа.

Я просил Смирнова ответить мне прямо: старообрядцы, по отделении своем от грекороссийской церкви, в продолжение 180 лет составляли ли святую соборную, т.-е. вселенскую церковь? Смирнов ответил: «Вселенская церковь не объемлется ни местом, ни временем. В состав ее входят все святые на небесах и все верующие на земли. Небесной церкви дано торжествовать, а земная по временам может колебаться». На мою просьбу объяснить: как и в чем может колебаться на земли вселенская церковь? Смирнов отвечал: «это вопрос обширный; решить его по пальцам нельзя; для сего нужно иметь под руками различные истории христианской церкви, и по ним можно видеть жизнь и колебание церкви». Я спросил: но может ли церковь в своем колебании, выражусь вашими словами, лишиться полноты церковных таинств и богоучрежденной иерархии? Смирнов ответил: «таинства церковные совершаются такими же смертными людьми, хотя и священными, которые ни чем не акредитованы от греховного падения, или еретического заблуждения; а посему церковные таинства сами по себе святы, совершители же таинств, как люди, могут заблуждаться, падать и опять восставать». – О строителях церковных таинств, – заметил я, – поговорим после; а теперь скажите мне: совершались ли у старообрядцев в продолжение 180 лет все богоустановленные церковные тайнства, которые и по вашим словам всегда остаются святы? Смирнов сказал: «Совершались». – Кто же, – спрашиваю, – совершал у старообрядцев таинство рукоположения в священные саны? Смирнов задумался и, помолчав немного, сказал: «Чтобы показать вам, кто совершал у старообрядцев таинство рукоположения, надобно прежде хорошенько уяснить понятие о церкви. Из истории видно, что в состав церкви входят все христиане, и праведные, и грешные, с здравым понятием о вере, и погрешающие в некоторых предметах. Иерархические лица, как я уже говорил, наравне со всеми не свободны от заблуждения, могут падать и восставать; но при заблуждении своем они также могут быть строителями церковных таинств. Таковые примеры мы находим в древней истории, – крещенных и рукоположенных заблуждающимися пастырями вновь не перекрещивали и не рукополагали. Теперь поняли, кто совершал у старообрядцев тайну рукоположения». Я сказал: нет, – вы все-таки не ответили мне на вопрос: кто совершал у старообрядцев таинство рукоположения? и я прошу вас прямо ответить на этот вопрос. Смирнов сказал: «я ответил, да вы, должно быть, не поняли меня.» – «Действительно, говорю, не понял, да и понять вас трудно. Я спрашиваю: кто у старообрядцев совершал таинство рукоположения? а вы мне отвечаете, что христиане и священные лица могут заблуждаться, падать и восставать. Вы ответьте прямо, кто совершал у старообрядцев таинство рукоположения, и тогда я пойму вас. Смирнов сказал: «нечего вам отвечать; вы сами знаете, что у старообрядцев хиротонии не совершалось, и что они довольствовались хиротониссанными лицами, приходившими от великороссийской церкви и познавшими свое заблуждение». Я ответил: Теперь я понимаю вас, – сколько вы ни уклонялись, а вынуждены признаться, что таинство хиротонии у старообрядцев не совершалось; но если так, то общество старообрядцев не могло и не может быть истинною Христовою церковию: ибо в церкви Божией, по свидетельству св. отец (Симеон. Солун. кн. 2, гл. 88) и старопечатных книг «не две точию тайны, но всесовершенно седмь» и «сии тайны устава и предаде сам Господь наш И. Христос, ихже святая соборная и апостольская церковь всегда употребляет, ими бо вси освящаемся и спасение содержим... оправдоваемся и всыновление божественное приемлем... не ведый же и не брегий о них сей погибнет» (Вел. Катих. 72 гл.). Итак, один вопрос мы кончили, и для нас выяснилось, что старообрядчество, не имея полноты церковных таинств, церкви Христовой не составляло. Смирнов возразил: «Ничего особенного не выяснилось! Погодите торжествовать победу! Я говорил и говорю, что иерархические лица и при заблуждении своем могут быть строителями церковных таинств. Разве не было таких случаев падений предстоятелей церковных, что трудно даже было во всей церкви найти не поколебавшихся епископов?» Я сказал: Вопрос о таинствах у нас решен. Вы сами сознались, что у старообрядцев таинства хиротонии не совершалось, а мною доказано, что по учению св. отец и старопечатных книг Христова церковь всегда должна иметь все седмь церковных таинств, и что не имеющие их, погибают. А что касательно того, что якобы во вселенской церкви могут заблудить, или впасть в ересь все епископы, и что будто бы когда-то были такие случаи падений, то потрудитесь это доказать от писания. Смирнов ответил: «Если говорю, то надеюсь доказать; только от писания-то сей час не по чему доказывать, – у меня с собою не имеется книг». Я сказал: не угодно ли вам явиться в посад Воронок на публичную беседу 14-го октября, – там всякие будут книги. Смирнов: «А мне одной участи со Швецовым не будет? – в тюрьму не запрячут?». Я заметил Смирнову, что Швецова за беседы с миссионерами нигде не брали, и взят он не за беседы, а за подпольные сочинения его, которые без позволения правительства печатал и распространял. Смирнов сказал: «Или не сладки вам его сочинения? Хороша же ваша церковь и сильна, когда не справится духовным мечем с одним Швецовым и берется опять за старую азбуку, истязать и в тюрьму сажать»! Я заметил Смирнову, что церковь тут не при чем, и не церковию он взят, а полицейскою властию, которая обязана арестовать всякого, кто хотя бы басни, или сказки стал печатать и распространять без дозволения правительства. Смирнов стал укорять православную церковь и ее архипастырей всякими непристойными словами; укорял и бранил вас, что вы будто бы пишете «всякую лжу и кляузы» о старообрядцах. Я попросил его прекратить укоризны свои, и решить остающийся за ним вопрос: могут ли во вселенской церкви впасть в ересь все епископы? Я требовал настойчиво, чтобы он или теперь же доказал мне писанием возможность падения всех епископов, или явился бы для этого на беседу в посад Воронок. Вместе со мною и купец Макаров стал упрашивать Смирнова побеседовать в Воронке по книгам. Смирнов подумал немного, и как бы нехотя сказал: «Отчего же? можно побеседовать! Не знаю только, успею ли я вернуться из Киева; я завтра (4-го октября) отправлюсь в Киев». При этом он стал подсчитывать дни предполагаемой поездки в Киев и подсчитавши сказал: «пожалуй не успеешь обернуться». Я объяснил ему, что если не успеет он возвратиться, то беседу можно устроить 21-го октября. Смирнов согласился прибыть на беседу 21-го октября. На этом и кончена была наша беседа о церкви. На другой день опять мне пришлось с ним увидеться и беседовать. О поездке в Киев он и теперь говорил: «завтра надо ехать». Да так целых четыре дня откладывал поездку в Киев с завтра на завтра, и в конце концов, вместо Киева, отправился прямо из Чернигова путешествовать с проповедью по Стародубским слободам и в г. Сураж к страждущему за мнимо-древнее благочестие г-ну Швецову.

После описанной беседы о церкви, Смирнов, при свидании со мною, старался выпытать у меня: кто я, и откуда, и что побудило меня оставить старообрядчество. Я рассказал ему о себе по всей справедливости, и между прочим объяснил, что первые семена сомнений в старообрядчестве посеял во мне Ксенос, а к окончательному убеждению в чистоте и святости грекороссийской церкви привели беседы православных миссионеров, калужского Иоанно-Богословского братства, особенно о. Василия Смирнова, и чтение старопечатных книг и новых сочинений о расколе. Смирнов не поверил тому, что я сказал Ксеносе. «Чем же, говорит, мог он поселить в вас сомнение насчет старообрядчества»? Я объяснил, как Ксенос сознавался мне лично, что сомневается в законности белокриницкого священства. «И во всю жизнь свою, прибавил я, Ксенос не принимал, даже и пред смертию не принял никакого напутствия от белокриницкого священства. Смирнов отвергал это; но мои слова подтвердил старообрядец Макаров. Последний Ксеноса называл человеком «скрытым», и между прочим передал о нем следующее: «У Ксеноса, говорил он, первым другом был Фаддей Юдин Фролов. С ним они вместе водворяли и утверждали Окружное Послание. Впоследствии Фролов усомнился в старообрядческом священстве, и когда заболел, то убедительные письма писал Ксеносу, прося его совета: напутствоваться ли ему белокриницким священством, или присоединиться к православной церкви, – такие убедительные, что даже каменный бы мог расчувствоваться и ответить на них; но Ксенос ни на одно письмо Фролову не ответил. Я как сейчас помню, продолжал Макаров, одно письмо, в котором Фаддей Юдин писал: «Друг мой! я нахожусь на смертном одре и объят великим сомнением. Со слезами тебя умоляю: Бога ради, скажи мне последнее свое слово, – что я должен делать: напутствоваться ли белокриницким священством, или присоединиться к единоверию? Твоего слова жду, и как ты мне скажешь, так и поступлю». Этот рассказ Макарова очень не понравился Смирнову. «Что-нибудь не так было! – возразил он, – почему бы Ксеносу не ответить на письма Фролова, и что тут было хитрого»? Макаров ответил: «Стало-быть нельзя было Ксеносу сказать ни того ни другого, – ни: иди к белокриницким, ни: не ходи». – «Чем же кончил Фролов?» спросили мы. Макаров ответил: ушел в единоверие. Смирнов спросил еще: «а глубоко сведущ был Фролов в писании»? Макаров ответил: по моему мнению, этот Фаддей Юдин не уступал по начитанности самому Ксеносу»⁴⁰. Смирнов замолчал и более не заводил речи о Ксеносе. Со мною же при дальнейших свиданиях и разговорах чрезвычайно дерзко поносил Святейший Синод и православных епископов, так что и повторять его брань невозможно. А на беседы, происходившие в Воронке 21-го и 26-го октября, так и не явился.