Глава I. Очерк преобразовательной деятельности Петра в области церковной в связи с государственными его реформами до времени учреждения Синода

Реформа, произведенная Петром Великим в жизни отечественной церкви, выражением которой служит Духовный регламент, появилась не вдруг во всей своей широте и подробностях, а была подготовлена постепенно многими раннейшими отрывочными и частными законодательными постановлениями Петра относительно церкви. Почти с самых первых лет и до конца царствования Петра параллельно с различными переменами, производимыми преобразователем в строе гражданского государственного быта, такими же частными и иногда так же как и там не совсем согласными одна с другою мерами вырабатывается под влиянием преобразовательной деятельности Петра и новый строй быта церковного. Здесь в сфере преобразований церковных, великий преобразователь действует на первых порах, по-видимому, так же как и в сфере преобразований гражданских, без всякой определенной, заранее начертанной программы, без всякого предвзятого плана. Уже самого поверхностного взгляда на массу издававшихся почти во все продолжение царствования Петра отрывочных его распоряжений относительно церкви достаточно для того, чтобы приметить, что эти распоряжения представляют из себя такой хаос, в котором, по-видимому, совершенно не было какой-либо одной руководящей нити и цели. Только лишь сводя все отдельные законодательные распоряжения Петра относительно церкви и рассматривая их при свете такого исторического памятника, как Духовный регламент (произведения, вышедшего хотя и по инициативе Петра, но не ему лично принадлежащего), который служит как бы завершением и наиболее точным выражением всех их, можно кажется дать более или менее точный ответ на вопрос: какими общими руководящими нитями связаны между собою отрывочные законодательные распоряжения Петра относительно церкви или, говоря другими словами, можно ответить на вопрос: что хотел сделать преобразователь с русской церковью? Имея в виду общий характер преобразовательной деятельности Петра, нельзя, кажется, и требовать от его распоряжений последовательного и стройного развития. Реформы Петра вызывались большей частью под влиянием минуты, притом в них заметно отразился личный практический взгляд преобразователя. Вот почему и для того, чтобы уяснить себе смысл произведенных Петром церковных реформ, достаточно помнить, что свой практический или выражаясь точнее технический взгляд на вещи, который так резко обнаруживается в гражданской государственной преобразовательной деятельности Петра, он всецело переносит и в сферу церковной жизни и начинает производить здесь всестороннее переустройство, повсюду руководясь этим взглядом. «Со своей практической точки зрения, говорит Самарин, не совсем точно характеризуя отношения Петра к церкви, Петр поступал в своих церковных преобразованиях так, как будто вовсе не было церкви, отрицал ее неумышленно, а скорее по неведению»¹. Со своей практической технической точки зрения, добавим мы от себя, Петр поступал в своих церковных преобразованиях вовсе не отрицая церкви ни умышленно, ни неумышленно, а лишь прилагая к строю церковной жизни то же самое воззрение, которое весьма рельефно выступает при рассмотрении его всесторонних гражданских реформ. Если нужно точнее охарактеризовать отношение Петра к церкви, то мы сказали бы, что Петр, не изменяя основе старорусской церковной жизни, стремился только развивать эти основы, прилагая к этому развитию свои обычные технические приемы. При этом справедливость требует заметить одно только относительно внешней стороны церковных преобразований Петра, именно то, что в деле преобразования церкви Петр действует с большею осторожностью, чем как поступает он в своих гражданских реформах. И это вполне естественно и понятно по свойству самых предметов, с которыми в данном случае проходилось иметь дело преобразователю. Вводя различные переустройства в строе церковной жизни и при этом часто не задумываясь относительно пригодности или непригодности тех или других средств к достижению предпринятых целей, преобразователь на каждом шагу имел бесчисленное множество случаев убеждаться в том, что здесь ему приходится иметь дело с предметами совершенно иного круга, чем те, с какими встречался он в своих работах по военному или адмиралтейскому ведомствам и что оппозиция против его действий в сфере церковной и со стороны духовенства и со стороны народа может быть и гораздо более сильной и гораздо более опасной.

По весьма счастливой для преобразователя случайности обстоятельства церковной жизни тогдашней России сложились весьма благоприятным образом к тому, чтобы в первые же годы царствования Петра дать более или менее безопасный простор преобразовательной его деятельности в сфере церковной. Во главе высшего церковного управления в последнее десятилетие XVII столетия стоял болезненный и бесхарактерный патриарх Адриан, который вовсе не обладал энергией и мужеством в такой мере, чтобы он был в состоянии открыто выступить против преобразовательных мероприятий правительства. Две-три неудачные и имевшие очень печальный исход попытки со стороны Адриана в этом отношении в роде всем известного «послания патриарха против брадобрития», «еретического безобразия, уподобляющего человека котам и псам»,² небольшого замедления в пострижении не нравившейся царю царицы Евдокии Лопухиной и намерения патриарха печаловаться пред царем за обреченных на казнь стрельцов, заставили патриарха навсегда закрыть уста и стать безучастным и молчаливым зрителем того, что совершалось вокруг него. Говорить, что по случаю замедления в пострижении царицы Евдокии, Петр так опалился на Адриана, что тот испугался и поспешил отвести от себя беду, сославшись на архимандрита и четырех священников; их немедленно отвезли в Преображенское. А когда патриарх, помня старинный обычай печалования пред стрелецкими казнями, явился к Петру с образом Богоматери ходатайствовать за стрельцов, Петр встретил его словами: «зачем эта икона? Разве твое дело приходить сюда? Поставь образ на свое место. Быть может я побольше тебя почитаю Бога и Его Пречистую Матерь. Я исполняю свой долг, когда защищаю народ и казню злодеев, против него злоумышлявших»³. Последние годы своей жизни патриарх Адриан даже и проживал большей частью в любимом своем подмосковном Николоперервинском монастыре, в стороне от шумного круговорота происходивших тогда в столице событий, за что и должен был переносить укоризны со стороны народной массы. Недовольный спокойным молчанием патриарха, народ говорил про Адриана: «какой он патриарх? живет из куска; спать бы ему да есть; бережет мантии да клобука белого, затем и не обличает»⁴. Но патриарх Адриан, по кратковременности своего правления московской патриаршей кафедрой, был свидетелем только лишь начальных и незначительных нововведений Петра в сфере церковной.

В конце сентября 1700 года Адриан пожелал лично освятить новопостроенную церковь в своем излюбленном Перервинском монастыре. В осеннюю сентябрьскую стужу патриарха с трудом перевезли из Москвы на Перерву; а на возвратном пути в Донской монастырь он уже так занемог, что все думали – умрет он дорогой. Едва-едва довезли больного патриарха до его загородного двора в селе Голенищеве, в трех верстах от Москвы. Здесь 13 октября 700 года патриарх был поражен смертельным параличным ударом. Он лежал «трое суток без памяти и без языка, мало взглядывая левым глазом и шевеля левой рукой»⁵, а на 16 октября 1700 года патриарха не стало и таким образом деятельности энергического преобразователя само собою открывался полный и беспрепятственный простор с той именно стороны, от которой могла исходить наиболее опасная помеха.

Во время смерти патриарха Адриана царь был в отлучке из столицы: он находился в это время с войсками под Нарвой и о кончине первосвятителя церкви получил два почти одновременных донесения из столицы, заключавшие вместе с тем в себе и запрос о планах Петра относительно устройства высшего церковного управления. «Кому соборную церковь ведать изволишь?», – спрашивал государя боярин Тихон Стрешнев донесением от 18 октября 700 года, – «А на Москве арxиереи смоленский, крутитский, вятский. Прежде изволение твое было ведать холмогорскому владыке (это был преосвященный Афанасий), только по него не послано, – изволишь ли послать»⁶? Донося царю в таких словах о кончине патриарха, боярин Стрешнев очевидно предполагал, что вдовствующий теперь патриарший престол заместится обычным, давно установившимся в русской церкви порядком избрания патриарха собором епископов и утверждением его в сане царской властью. В своем донесении Стрешнев, как видим, указывает даже и на кандидата, которому и по мысли самого Петра, выраженной им когда-то еще при жизни патриарха Адриана, считалось возможным вручить на первых порах временное управление патриаршей кафедрой с тем, чтобы потом поставить этого временного кандидата во главе управления церковного с титулом патриарха, как это обыкновенно всегда бывало в предшествовавшей практике церковной жизни. Совершенно иначе смотрел на дело Алексей Курбатов, известный петровский «прибыльщик», изобретатель гербовой бумаги в России, «оберегатель» государевой казны, повсюдный зоркий „надсмотрщик как бы и из чего бы учинить прибыток казне государевой». Вникая со своей практической точки зрения в положение церковных дел по смерти патриарха Адриана, прибыльщик Курбатов, кажется, более всего останавливался на мысли о необходимости произвести некоторые поправки в сильно расстроенном при жизни болезненного патриарха Адриана патриаршем и вообще церковном управлении. Мысль об этом так сильно занимала Курбатова, что вопрос о назначении преемника умершему патриарху отступал перед ней на задний план в его сознании. Прибыльщик писал Петру под Нарву: «покойному патриарху в болезни трудно было за всем смотреть: от того большие беспорядки в духовном управлении. Избрание архимандритов и других священного чина людей предоставлено было архидиакону, о котором тебе известно, каков человек: собой править не может, где же ему избирать? Назначением патриарха думаю повременить. Определение в священный чин можно поручить хорошему архиeрею с пятью учеными монахами. Для надзора же над всем и для собирания домовой казны надобно непременно назначить человека надежного: там большие беспорядки. Также зело нужно распорядиться о монастырях и архиерейских имениях; надобно учредить особливый расправный приказ для сбора и хранения казны, которая теперь погибает по прихотям владетелей. Школа бывшая под управлением монаха Палладия в расстройстве. Живущие в ней до 150 человек зело скорбят, всего лишены и учиться им невозможно: потолки и печи обвалились. Из архиереев для временного управления дел духовных мнится добр быти холмогорский; из мирских в начальство для усмотрения и собирания казны зело добр боярин Иван Алексеевич Мусин-Пушкин, или стольник Дмитрий Петрович Протасьев»⁷.

Это замечательное письмо прибыльщика указывает почти на все главные предметы духовного ведомства, стоявшие в то время на очереди и требовавшие надлежащего распорядка. В то же время оно дает возможность понять и то впечатление, которое должно было произвести на преобразователя изложенное здесь подробное, живое и правдивое извещение о положении дел церковных по смерти патриарха. Вне церкви, в сфере государственного управления подобная беспорядочность уже давно обратила на себя внимание преобразователя и здесь началось уже великое дело преобразования. «С самого вступления нашего на престол, писал Петр позднее в своем манифесте от 16 апреля 700 года, все старания и намерения наши клонились к тому, как бы сим государством управлять образом, чтобы все наши подданные попечением о всеобщем благе более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состояние. Для сей цели, мы побуждены были в самом правлении учинить некоторые нужные и к благу земли нашей служащие перемены»⁸. Правда, эти «нужные и служащие к благу земли перемены, в сфере государственного управления еще не носили на себе в эту раннюю пору преобразовательной деятельности Петра какого-нибудь определенно сложившегося характера, тем не менее они служат живым выражением правительственных стремлений произвести коренную реформу в строе административном. Общий характер этих перемен в сфере государственного управления в означенный период времени состоял в том, что преобразователь, продолжая деятельность правительства XVII века в этой среде, стремился внести по возможности больший порядок и легкость в отправление дел в прежнюю крайне запутанную систему государственного управления. В этом направлении прежде всего произведены были некоторые перемены в центральном административном учреждении, стоявшем во главе государственного управления, в старой боярской думе. Эти первоначальные нововведения во внутреннем устройстве думы вызваны были равными беспорядками со стороны самих членов или, как они теперь были названы Петром, «министров» думы и главным образом тем, что министры под различными предлогами очень нередко старались манкировать назначаемыми царем собраниями в ближней канцелярии. Приедут не все, а потом при взыске отговариваются: «я де не был на конзилии и дела не решал»⁹. Во избежание этих беспорядков постановлено было, чтобы после выслушания доклада дьяка, министры полагали резолюцию словесно, а доклады списывали для себе, держали их в своем ведомстве и руководствовались ими в подлежащих случаях¹⁰. Старая московская боярская дума не вела протоколов; теперь же велено было министрам все решающееся на совете записывать и записанное скреплять своею подписью. В эти протоколы велено было вводить и все мнения отдельных лиц. Один позднейшей указ Петра, настрого предписывающий эти записи, обозначает и цель введения частных мнений в общие думские протоколы. Указ говорит, чтобы министры съезжающиеся в ближнюю канцелярию на конзилию «всякие дела, о которых советуют, записывали и каждый министр своею рукою подписывали, что зело нужно, надобно и без того отнюдь никаких дел не определяли, ибо сим всякого дурость явлена будет»¹¹. Действие указанных перемен в сфере высшего центрального административного учреждения отразились и на подчиненных органах. Такими подчиненными органами в московском государстве XVII века были многочисленные и разновременные по своему происхождению приказные учреждения, представлявшие крайний хаос в своем внутреннем устройстве. Если бы пришлось в настоящее время сгруппировать эти учреждения, то представился бы страшный беспорядок, поражающий собой глаз современного наблюдателя, привыкшего видеть на каждом шагу правильно организованные административные учреждения. Чтобы придать этим разнохарактерным учреждениям, потребность преобразования которых еще задолго до времени Петра была выдвинута практическим ходом жизни на степень вопроса, требующего безотлагательного решения, хоть какой-нибудь порядок, правительство преобразовательной эпохи стремилось в начале своей деятельности к тому, чтобы соединить несколько приказов, круг ведомства которых состоял большей частью из однородных по своим свойствам дел. Так соединены была в один приказы иноземный, рейтарский и др. С другой стороны для достижения большей упорядоченности в сфере приказного управления многие приказы и совсем были уничтожены. Таковы были, например, приказы разрядный, сыскной, казенный, ямской, рудных дел и др.¹² Наконец, наряду с этим так сказать передвижением приказов в виду указанных же целей повелено было, чтобы в оставшихся приказах, которые по большей части получают название «канцелярий» бояре и судьи съезжались непременно по три дня в неделю для решения дел и закрепляли по примеру министров думы последняя своим общим подписом¹³. В виду таких перемен в сфере государственного управления не трудно было угадать, что преобразовательные стремления монарха едва ли остановятся у пределов церковного управления, особенно в тот момент, когда со смертью патриарха обнаружились столь большие «беспорядки» и не всегда быть может раньше того доходившие до слуха гражданского правительства. Еще при жизни покойного патриарха несколько новых узаконений, несколько резких слов брошено было вскользь юным монархом на замечание духовному начальству о беспорядочности церковного управления. Теперь эти вскользь брошенные слова могли дать повод предугадывать в нем замыслы еще не высказанные, но обдуманные и по всей вероятности не безопасные для церкви¹⁴. Первый вопрос, который предстояло теперь со смертью патриарха решить преобразователю в сфере церковной жизни и решение которого было естественно самым горячим ожиданием духовенства, так и всего остального общества, был без сомнения вопрос о назначении преемника умершему патриарху. Ровно через неделю по возвращении из-под Нарвы в Москву, Петр дал свой ответ на полученные им во время его отлучки из столицы донесения о кончине первосвятителя церкви. В этом ответе Петр прежде всего спешит озаботиться тем, чтобы привести в возможный порядок запущенные дела церковного управления, жалкое положение которых было описано ему в письме прибыльщика Курбатова такими мрачными красками. В виду этой неотложной заботливости преобразователь вполне разделяет мысль прибыльщика относительно того, чтобы «повременить» на определенное время избранием главы церковной иерархии и назначить какое-либо высшее иерархическое лицо для временного управления церковными делами. Только относительно выбора такого лица, которому можно было бы «вручить», по выражению боярина Стрешнева, «ведать соборную церковь», Петр изменяет теперь свое «первоначальное изволение» и почему-то не останавливается на преосвященном Афанасии холмогорском, а поручает это дело совершенно новому тогда в московской Руси духовному лицу, только что посвященному незадолго пред кончиною патриарха Адриана в апреле 1700 года¹⁵ из игуменов южно-русской Никольской пустыни прямо в сан митрополита рязанского и муромского, даровитому южнорусскому проповеднику и ученому малороссу Стефану Яворскому «...Которые дела в патриаршем приказе были и впредь будут в расколе и в каких противностях церкви Божией и в ересях в те дела выдать преосвященному Стефану митрополиту рязанскому и муромскому», писал Петр в своем указе от 16-го декабря 700 года. Одновременно с этим поручением рязанскому митрополиту дел церковных приступлено было к некоторым переменам в области церковной администрации. Нововведения, которые вводил преобразователь в это время в сфере гражданской администрации с целью достижения большего порядка и легкости в государственном управлении, естественно сами собой наталкивала теперь его на тот путь, на котором казалось возможным достигнуть большого порядка и в расстроенном духовном управлении. Это путь возможного упрощения и облегчения крайне сложного, а потому и крайне запутанного порядка отправления дел в ведомстве церковного управления. В ряду других административных учреждений церковного ведомства первое место принадлежало тогда патриаршему разряду, который был центром всего церковного управления¹⁶. Одного простого перечня круга дел, подлежавших ведению патриаршего разряда, достаточно для того, чтобы видеть с какими неудобствами и затруднениями должно было быть сопряжено отправление этих дел в ведомстве этого разнохарактерного церковно-административного учреждения при патриархах XVII века. Ведению патриаршего разряда подлежали тогда дела собственно духовные (напр. дела о раскольниках и др.), различные дела по епархиальному и общецерковному управлению. Здесь: а) давались настольные подписные грамоты митрополитам, архиепископам, епископам, архимандритам, игуменам, протопопам и протодиаконам и строительные грамоты строителям и келарям, о создании святых Божиих церквей патриаршей области благословенные грамоты; б) здесь производилась опись монастырей и монастырского имущества при назначении в монастырь нового настоятеля; в) разряду подчинены были все десятильничьи дворы, в которых заседали поповские старосты, обязанные наблюдать за всем церковным благочинием и жизнью духовенства в их округах и о всем сколько-нибудь обязанные доносить в патриарший разряд; г) патриарший разряд судил все белое и черное духовенство во всех делах; д) в патриаршем разряде ведались и судились все мирские лица по делам, которые предоставлены были ведению и суду церкви еще уставами первых христианских русских князей Владимира и Ярослава; е) в патриаршем разряде хранились списки всех служилых патриарших людей; ж) в него подавались челобитные от различных лиц, желавших поступить в число патриарших дворян и пр.; з) сюда посылал свои указы царь с различными распоряжениями по духовному ведомству; и) к обязанности патриаршего разряда наконец относилось также наблюдать за точным отбыванием со всех церковных и патриарших земель военной повинности, так что его деятельность в этом отношении вполне совпадала с деятельностью царского разряда. Такими широкими границами определялся круг дел, подлежавших ведению патриаршего разряда. Заботы преобразователя о приведении в порядок расстроенных по смерти последнего патриарха дел церковного управления и останавливаются прежде всего на этом обширном церковно-административном учреждении. Как в гражданских приказах, так и здесь он стремится к тому, чтобы освободить широкий круг дел из-под ведения этого учреждения и распределить его между теми ведомствами, которым эти дела, казалось, ближе подлежали по своему характеру. «Патриаршему приказу разряду не быть, писал Петр от 16-го декабря 700 года, отвечая на полученные им во время его отлучки из столицы извещения о текущих церковных событиях, а дела и приводы, которые в том приказе есть по челобитью бояр и окольничьих и думных и московского чина и городовых дворян и детей боярских и прочих во всяких исках и в иных каких делах, также которые дела были по челобитью архиереев и духовного чина с причетники вышеозначенных московских и иных чинов людей и те дела отослать в те приказы, в которых которые чины расправою ведомы и впредь расправу чинить в таких делах в тех приказах». Через полтора месяца после уничтожения патриаршего разряда, тоже самое начало, которым руководился преобразователь при его уничтожении, было приложено им и к другой области церковного управления, в той области, на которую почти каждый из предшествовавших Петру царей московских с не совсем легкого почина Ивана III налагал свои руки и на которую Петр по особым обстоятельствам его царствования должен был обратить преимущественное внимание. Мы говорим о церковных имуществах и восстановлении Петром монастырского приказа. Вопрос о церковных имуществах, ставшим особым, специальным пунктом нашего законодательства еще с XIV-го в., ко времени Петровской реформы de jure порешался уже почти окончательно, но de facto он еще далеко не представлялся таким. Правительство все еще колебалось между чисто государственными началами и уважением к духовному чину, идеей нерушимости имущественных прав церкви. Вот почему рядом с определениями, ограничивавшими увеличение церковных имений, отменой всех тарханов, мы видим грамоты об отдаче монастырям множества сел, деревень, подтверждение и новую раздачу жалованных грамот, об освобождении монастырских вотчин почти ото всех государственных податей, повинностей и суда. Такой порядок продолжался даже после того, как Уложение выясняло и развило до подробностей все основные начала государственного строя. Только лишь при Петре отношения правительства к вотчинным правам духовенства получили более ясный и определенный характер. Правительство XVI и XVII вв. стремилось преимущественно к ограничению вотчинных прав духовенства, Петр Великий поставил себе главной и прямой целью совершенное уничтожение прав этого рода. Никто более Петра не был способен дать отношениям правительства к вотчинным правам духовенства этот новый характер и никто более его не сознавал, кажется, необходимости такого преобразования. В своем подробном извещении по кончине патриарха Адриана о положении дел в патриаршем управлении практический прибыльщик Курбатов, кажется, всего больше задел так сказать за живое мысль Петра напоминанием о «зело необходимом» распоряжении в монастырях и архиерейских имениях. С самого начала царствования преобразователь неоднократно выставлял на вид церковной власти, что церковные имения «туне гибнут», и в виду этого с одной стороны старался вводить различные ограничения вотчинных привилегий духовенства, а с другой сильно заботился об уничтожении всякой возможности нового возрастания церковных вотчин. Вместе с этим преобразователь заботился и о том, чтобы сделать более правильное употребление материальных средств духовенства. В этих видах между прочим было запрещено строгими предписаниями монастырским властям и архиереям «строить лишние строения и отнюдь не держать денег в расход без великого государя указу, а деньгам и хлебу приход и расход записав в книгу присылать те книги к великому государю к Москву»¹⁷. Но все эти постановления были так сказать лишь случайными выражениями секуляризационных начал. Это начало не раз проявлявшееся de facto не было еще сформулировано в одно общее положение, не было выставлено образом. Только со смертью последнего патриарха царю представился наиболее удобный момент для окончательного изъятия церковных имуществ из-под власти их прежних владельцев и передачи их в государственное ведение. Явлений в истории и законодательстве, подготовлявших передачу их от церкви к государству, накопилось много: государственных нужд, которые могли бы покрыться доходами с церковных имуществ, теперь было также больше, чем когда-либо; одни войны, для которых, по выражению царя «деньги были артерией», требовали весьма много расходов. Для покрытия же их в казне денег было недостаточно и правительство уже не раз раньше этого обращалось к монастырям за единовременными деньгами пособиями на настоятельные военные нужды¹⁸. Двадцать четвертого января издан был именной царский указ, которым повелевалось: «дом святейшего патриарха и дома же архиерейские и монастырские дела (т.е. заведование домашними доходами патриарха, архиереев и монастырей, челобитные в делах и исках на патриарших и архиерейских домовых и иноческого и священного чина и церковного причета людей и монастырских стряпчих т.д.) ведать боярину Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, а с ним у тех дел быть дьякону Ефиму Зотову и сидеть на патриаршем дворе в палатах и писать монастырским приказом, а в приказе большого двора монастырских дел не делать и прежние дела отослать в тот же приказ (т.е. новый монастырский)»¹⁹. После двух законодательных распоряжений об уничтожении патриаршего и восстановлении монастырского приказов, последовавших вскоре за смертью патриарха Адриана, в течение долгого времени мы не видим новых распоряжений преобразователя по делам церковной администрации в тесном смысле этого слова. Церковное управление, по-видимому, во всем оставалось в старом виде, исключая двух указанных перемен в его строе. Высшее управление специально духовными делами сосредоточено было, как мы видели, в руках рязанского митрополита Стефана Яворского, облеченного титулом «экзарха, блюстителя и администратора святейшего патриарха престола русской церкви». В важных случаях по делам этого рода экзарх патриаршего престола должен был советоваться с другими епископами, которых положено было попеременно вызывать для этой цели в Москву «в чреду священнослужений с ризницей, с церковники и с певчими и с домовыми людьми и с запасы, – без чего, будучи в Москве, пробыть невозможно»²⁰, и представлять о последствиях своих совещаний на утверждение государя. Это собрание очередных епископов из епархий называлось как и в прежнее время при патриархе «освященным собором»²¹. Собор этот был, так сказать, прообразом того собора, который получил название Святейшего Синода и несомненно, что он существовал до самого времени учреждения последнего²². Трудно было решить, что означал собой в данное время в воззрении преобразователя данный им рязанскому митрополиту новый титул. Сам Стефан Яворский и окружавшие его высшие иерархи церкви, по-видимому, готовы были трактовать новый титул и положение рязанского митрополита, как приготовительную ступень к принятию последним патриаршего сана. В голове рязанского митрополита идея патриаршества не угасала ни на минуту в период его местоблюстительства патриаршей кафедрой. Автор «Молотка» на «Камень веры», хотя быть может и с пристрастным, озлобленным чувством говорит о Стефане, что он «крайним прилежанием трудился, како бы возмог чин и власть патриарха получать, для которого дары многим роздал великие, а иным обещал»²³. Поведение митрополита Стефана в качестве местоблюстителя патриаршества ясно обнаруживает в нем стремление отстоять старую церковную форму и восстановить патриаршество. Будучи местоблюстителем патриаршества, Стефан постоянно высказывал недовольство своим положением. Несмотря на все первоначальные милости и расположение к нему царя, Стефан часто и упорно требовал увольнения от должности, отпуска на родину, представляя свои немощи. Но ему как человеку скрытному, непрямому не верили; предполагали, что он чем-то недоволен, что ему чего-то хочется, что если бы, например, его сделали патриархом, то он не пошел бы на покой²⁴. Что Стефан желал восстановления патриаршества – если и не в свою собственную пользу – в доказательство тому мы имеем несколько положительных фактов. В этом отношении и заслуживает прежде всего внимания ответное письмо Стефана Сорбонским богословам, написанное им по известному вопросу о соединении церквей. «Но аще бы мы и восхотели сему злу коим-либо образом забежати, пишет здесь между прочим местоблюститель, возбраняет нам канон апостольский, который епископу без своего старейшины ничтоже, а наипаче в таком великом деле церковном творити попускает: престол же святейшего патриаршества российского празднен и вдовствующий быти мним, яко известно есть иностранным, и сего ради епископам без своего патриарха хотети что-либо замышляти тожде было бы, аки бы членом без своея главы хотети движитися, или без первыя вины или движения в звездах свое течение совершати. Сей есть предел крайний, который в настоящем деле больше нам не попущает глоголати что-либо или творити»²⁵. Отсюда видно, как глубоко был убежден Стефан в необходимости патриаршества и как сильно желал он его, представляя, что без него церковь не может двигаться и жить. Стефан Яворский положительно не мог помириться с мыслью о совершенном уничтожении патриаршества даже и после того, когда уже был учрежден Синод и он был сделан президентом нового учреждения. До учреждения Синода в феврале 21-го года отменено было при возношениях употребление патриаршего имени, которое заменено было именем Святейшего Синода. По этому поводу митрополит Стефан писал в Синод: «Преосвященные иерархи и прочии отцы святые и братья! Подневольный голос должны иметь все члены коллегии по уставу, то дайте и мне вольный голос который таков есть: мне видится, что в ектениях и возношениях церковных явственно можно обоя вместити: например так о святейших православных патриархах и святейшем правительствующем Синоде миром Господу помолимся; или святейшие православные патриархи и святейший правительствующей Синод да помянет Господь Бог во царствии своем. Какой в том грех? Какой убыток славы и чести святейшему Российскому Синоду? Кое безместие и непристойность? Паче же Богу приятно и народу весьма угодно было бы, а что помета монаршеская написана: о Святейшем Синоде или о Св. правительствующем Синоде, от сего то только дается знать, како нарицатися имать коллегиум духовный в молитве, а об отставке патриархов от возношения ничтоже извествуется»²⁶. Так ратовал Яворский даже о сохранении в церковнослужебном языке самого имени патриаршества в то время, когда de facto уже отняты были у него и его сторонников всякие надежды на восстановление патриаршества. Что касается того, как понимал положение митрополита Стефана в период его местоблюстительства преобразователь, то в разрешении этого вопроса исследователи историки не согласны между собой. Одни из них утверждают²⁷, что Петр, назначая по смерти патриарха Адриана местоблюстителя патриаршества вместо патриарха, еще гораздо раньше этого решил в мыслях окончательную отмену патриаршества. Но зная, что разом покончить с ним значило бы прямо высказать народу свои властолюбивые замыслы и вооружить его против себя, он поступает в данном случае с весьма большой обдуманностью и осторожностью, отводит так сказать глаза народу: не назначая нового патриарха, преобразователь поручает управление патриаршей кафедрой временному правителю церкви с титулом местоблюстителя патриаршества. Прошло двадцать лет после этого, когда любовь к патриаршеству поохладела, когда вдобавок и материальные силы преобразователя возросли для борьбы, и он осмеливается, объявить во всеуслышание об упразднении патриаршего престола; и заменить его новой формой церковного правления. Другие исследователи наоборот думают, что мысль о совершенном уничтожении патриаршества сложилась у преобразователя лишь впоследствии, с течением времени, когда от отсутствия патриарха не чувствовалось никакого неудобства, когда коллегиальная форма признана была лучшей по всем частям управления, когда, наконец, дело царевича Алексея возбудило в душе Петра сильное сомнение насчет сочувствия большинства высшего духовенства к новому порядку; в данное же время, назначая Стефана Яворского местоблюстителем патриаршества, Петр вовсе еще не имел в виду навсегда покончить с патриаршеством²⁸. Со своей стороны, не придавая какого-нибудь важного исторического значения решению затруднительного вопроса о том, когда именно у Петра созрела мысль об окончательной отмене патриаршества, считаем нелишним заметить, что, строго говоря, никакой новости в том, что Петр вслед за получением известия о кончине последнего патриарха не издал указ о созвании собора для избрания нового патриарха, а назначил лишь местоблюстителя патриаршества, пожалуй, нельзя было еще усматривать и на основании этого факта нельзя еще строить заключения о том, что Петр уже теперь твердо решил вопрос об уничтожении патриаршества. Как известно, в церковной практике ХVII в. встречаются примеры того, что в периоды между-патриаршества управление патриаршей кафедрой сосредоточивалось в руках временного правителя церкви с титулом местоблюстителя. Таким, например, был Иона митрополит сарский и подонский, правивший делами патриаршей кафедры в течение целых почти семи лет от смерти патриарха Гермогена до вступления на патриарший престол знаменитого Филарета Никитича. Обыкновенно же местоблюстителем на время между-патриаршества в XVII в. назначался митрополит Крутитский, как постоянно живший в Москве²⁹. Назначение Стефана на верховную кафедру церкви с титулом местоблюстителя говорило только об одном, именно, что эти была мера, устанавливаемая правительством «пока, на время». Именно при тогдашнем положении церкви и государства больше чем когда-либо в другое время все соединялось, кажется, для того, чтобы затруднять дело избрания преемника умершему патриарху и заставить Петра отложить его. Прежде всего, в первое время по смерти Адриана все внимание преобразователя, никогда и ни в чем не терпевшего расстройства и беспорядков, было сосредоточено, как мы упомянули, на мысли о необходимости «зело нужных» исправлений в сфере церковной. Существовавшее здесь неустройство требовало для своего исправления твердой руки, энергичной деятельности. Петр по своему характеру не мог быть покойным зрителем совершавшихся кругом него явлений жизни. Он всюду прежде всего сам лично желал за всем присмотреть и во все вникнуть. Ясно сознавая свое отношение к церкви, он не мог считать для себя неправым делом вмешательство в область церковной жизни, – особенно если сама церковная власть заявляла здесь себя недеятельной. Помимо всех сторонних побуждений, заставлявших Петра взяться за исправление в церкви, он конечно мог всегда сказать о себе, как сказал впоследствии³⁰ в оправдание своих отношений к церкви, что видя «много нестроений в духовном чине и великую в делах его скудость», он постоянно «и на совести несуетный имел страх, да не будет безответен и неблагодарен Вышнему, аще пренебрежет исправление духовного чина». Оглядываясь кругом, Петр в первое время после смерти патриарха не мог, наконец, даже рассчитывать найти среди тогдашних иерархов церкви человека, сочувствовавшего делу преобразования церкви, человека, который бы без принуждений, без небезопасного во всяком случае воздействия на него со стороны, по личному расположению взялся за это дело. Известно, с каким дружным не сочувствием отнеслось все великорусское духовенство к преобразовательным стремлениям царя не только в сфере церковной, но даже и чисто государственной. Во главе с самим патриархом оно в самом начале деятельности Петра высказало сильный протест против его преобразовательных планов. Уже первый патриарх Петрова времени Иоаким, видевший только лишь слабые зачатки преобразований, далеко разошелся с царем во взглядах. Умирая он завещал царю: «да не како же он попустит кому из христиан с еретиками и иноверцами общение и содружество творити, но яко врагов Божиих и ругателей церковных тех удалятися да повелевает». Поведение преемника Иоакима по патриаршей кафедре в его отношении к делу преобразования хорошо известно. Только сила воли Петра заградила и ему уста. Все остальное духовенство, дружно вторя высшим архипастырям церкви, тем резче и сильнее возвышало против реформы свой голос, чем больше разгоралась борьба последней с противодействиями. В общем хоре народного ропота, ославившего царя врагом мирским, мироедом и антихристом, духовенство тянуло всегда самые возвышенные ноты. Оно было как бы центром, сосредоточивавшим в себе выражение всенародного протеста. Даже и тогда, когда древняя Русь выставила свой открытый протеста против нового духа в форме стрелецких бунтов и народных волнений, духовенство всюду шло во главе и этого протеста и своим участием как бы освящало его. Стрельцы, готовясь на смертоубийства, служили молебны, несли пред собою иконы и чаши св. воды, как будто отправлялись на дело угодное Богу. В последнем их бунте замешаны были их попы, предводительствовавшие ими с крестами в руках и были казнены³¹. При таком настроении большинства великорусского духовенства, при таком нерасположении его к делу преобразования, понятно, что симпатии преобразователя далеко не лежали на стороне этого духовенства. Недовольство его великорусскими духовенством, можно сказать, усаливалось год от года и большую часть своих неудач в делах внутренних, он ставил на счет духовенству, члены которого занимали самое видное место в списках Преображенского приказа. «Большие бороды, которые, по выражению Петра, ныне по тунеядству своему не в авантаже обретаются», были для него всего более неприятны. «О бородачи! часто повторял он, отец мой имел дело только с одним, а мне приходится иметь дело с тысячами, многому злу корень старцы и попы»³².

Конечно назначение на патриаршую кафедру такого умного и талантливого архиерея, каким был рязанский митрополит Стефан, по-видимому, было бы очень сообразным с преобразовательными планами царя и с потребностями тогдашнего положения церкви. Ученый рязанский митрополит тогда еще далеко не заявлял себя таким рьяным сторонником старого духа, какими заявляло себя большинство тогдашних великорусских иерархов. Но именно это обстоятельство в связи с происхождением Стефана и должно было, кажется, больше всего служить для него препятствием при назначении на патриаршую кафедру Великороссии. В Москве уже давно смотрели на приезжих малоросских архиереев, как на «черкасишков никуда негодных»³³, и известно каким недружелюбным приемом был встречен здесь южнорусский ученый Стефан. «Изощренный завистью и досадой язык», жаловался митрополит Стефан царю, упорно отказываясь принять на себя управление рязанской митрополией, «многие досады и поклепы на меня возводил иные рекли будто я купил себе архиерейство за три тысячи червонных золотых; иные именовали меня еретиком, ляшенком, обливанником»³⁴. Как известно, на Стефана был сделан даже донос со стороны великорусского духовенства иерусалимскому патриарху Досифею, обвинявший его в том, что он проповедует латинское мнение о пресуществлении³⁵. Было бы большим неблагоразумием и конечно меньше всего свойственным Петру, – уступить этому чувству ненависти на Стефана в виду представлявшейся необходимости. Иное дело было сделать его митрополитом в Рязани; но поставить его во главе высшего управления всей российской церковью с титулом патриарха было бы слишком... Что заговорили бы тогда в Москве изощренные завистью языки?!... Но чтобы ни означал собою данный рязанскому митрополиту титул «блюстителя патриаршества», как бы не трактовал свое положение сам носитель этого титула и как бы наконец ни понимал положение экзарха Петр Великий, – во всяком случае судьба Стефана Яворского в истории нашей церкви в период его временного управления патриаршей кафедрой чрезвычайно интересна. Случайно поставленный в качестве высшего церковного иерарха на рубеже от допетровской, патриаршей формы церковного правления к петровской синодальной, Стефан стоит не безучастным зрителем совершающегося переворота, но сострадательной его жертвой. Двумя законодательными постановлениями об уничтожении патриаршего и восстановлении монастырского приказов власть и права местоблюстителя патриаршества, по-видимому, определялись довольно точно: ему предоставлено было ведение духовных дел церкви, как высшему иерарху. Но на практике и в делах собственно духовных местоблюститель с организованным при нем собором епископов далеко не был полновластным распорядителем. На практике очень часто случалось, что дела этого рода шли помимо него чрез Мусина-Пушкина, заведовавшего монастырским приказом. Так, например, в междупатриаршество мы видим много назначений на места духовного управления помимо Яворского по представлениям Меньшикова, Мусина-Пушкина, архимандрита Феодосия и других лиц³⁶. Мусин-Пушкин в качестве заведывающего монастырским приказом всюду выдвигался правительством как какой-то помощник, товарищ местоблюстителя в делах церковных. Так в 707 году холмогорский архиепископ Сильвестр был переведен в Смоленск, на его место нужно было поставить архиерея, и Стефан представил Петру, находившемуся тогда в Москве, двоих кандидатов – архимандритов Троицкого и Знаменского. Ни тот ни другой не понравились и Головкин писал Стефану, чтобы он избрал на холмогорскую епархию трех или двух, которые бы были и искусные и ученые и политичные люди: «понеже та холмогорская епархия у знатного морского порту; где бывает множество разных областей иноземцев, с которыми дабы тамошний архиерей мог обходиться по пристойности политично, в честни и славе русского государства, якоже и прежде бывший Афанасий архиепископ со изрядным порядком тамо поступал»³⁷. Царь отвергает кандидатов, велит выбрать других; но что всего хуже, велит Мусину-Пушкину помогать митрополиту при этом выборе. Головкин писал Мусину-Пушкину: «к Стефану митрополиту я писал, что в том выборе будет и ваша милость вспомоществовать; а когда и кто именно те особы избраны будут, о том извольте милость ваша с ним митрополитом писать царскому величеству, на что его величество соизволит тогда указ свой послать кого из тех особ на Холмогоры на архиепископы посвятить»³⁸. Почти во всех других случаях Пушкин объявлял Стефану повеления государя и вообще полновластно распоряжался делами, которые подлежали ведению местоблюстителя по первоначальному поручению царя. Патриаршая типография была под исключительным ведением Мусина-Пушкина; сочинения, переводы и издание книг, даже исправление Библии, которое поручено было главному надзору Стефана, шли помимо Стефана. Школы московские также во многом зависели от Мусина-Пушкина³⁹.

Еще более и резче ограничена была духовная власть местоблюстителя патриаршества со времени коренных реформ Петра в сфере государственной администрации. В 711 году, как известно, место старой боярской думы заступил правительствующий сенат. Последний, по указам о нем царя, сразу является высшим государственным установлением, сосредотачивающим в себе все атрибуты верховной власти, «понеже и цель учреждения сего собрания, как нередко замечал царь, состояла в том, что оно установлено было вместо присутствия его величества персоны». «Повелеваем всем, кому о том ведать надлежит, гласит царский указ от 11 года 2 марта о полномочиях сената, как духовным, так и мирским военного и земского управления вышним и нижним чинам, что мы для всегдашних наших в сих войнах отлучек определили управительный сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или смертью по вине смотря»⁴⁰. Указ 26 июня 17 года грозит смертною казнью всякому, кто дерзнет приносить жалобы на сенат, какими бы ни оказались относительно своей справедливости решения сената⁴¹. Если начальнику монастырского приказа Мусину-Пушкину приходилось вмешиваться в дела духовного ведомства, то тем более вправе ждать того же от сената, наделенного такими полномочиями, от сената, привыкшего не встречать ни откуда никаких сопротивлений, которому до всего было дело, сената, видевшего предел своей власти единственно в воле государя, не знавшего границ своему ведомству. И действительно мы видим, что в период междупатриаршества у сената бывали совместные заседания со священным собором по поводу тех или других вопросов церковной жизни⁴². Блюститель без сената теперь не может поставить архиерея на епархию. Так в 711 году Яворский сделал представление об архиереях, ответом был указ: «в Ростов дается на соизволение архиерейское купно с сенатом, только быти епископу, а не митрополиту»⁴³. Сенат положительно считает своей обязанностью заботиться о чистоте православия и его распространении. Сенат запрещает печатать в Малороссии духовные книги без дозволения православного духовенства. Сенат строит православные церкви в Пернове и Дюнаминде для наших православных гарнизонов и велит псковскому митрополиту поставить к ним священников и снабдить их антиминсами и всем нужным; сенат заботится о распространении православия между иноверцами, определяет игуменов и игумений в монастыри, к сенату же обращаются служащие на военной службе старые инвалиды, желающие на старости лет отдохнуть в монастыре и пр. и пр.⁴⁴ преобладание светской власти над духовной в период петровского междупатриаршества особенно резко отразилось в судебной сфере. Известное дело о лекаре Твиритинове, обвиняемом в приверженности к лютеранству, берется в сенат и сенат освобождает его. Яворский рассматривает сочинения Твиритинова и снова объявляет его еретиком. Снова поднимается дело и снова поступает в сенат. Сначала на разбирательстве присутствует и местоблюститель патриаршества, но в мае 715 года подает Петру следующее донесение: «по твоему великого государя указу велено мне в св. четыредесятницу присутствовать в судебной избе при деле, которое началось с новоявленными еретиками; и я в то время хаживал безпрестанно во всю седмицу крестопоклонную и никтоже меня тогда не изгонял, а ныне мая в 14 день, по прежнему указу пришел я в судебную избу и меня превосходительные господа сенаторы с великим моим студом и жалем изгнали вон, и я, плачущ исходя из палаты судебной, говорил: бойтеся Бога, для чего не по правде судите», – и излагает далее целый ряд улик против Твиритинова, не принятых в уважение сенатом⁴⁵. Жалоба Яворского осталась без последствий. А в деле, напр., калужанина Эраста Кадмина, обвинявшегося в распространении раскольничьих книг и в противностях св. восточной церкви, сенат решил все дело о нем даже не сносясь с духовными властями. Сенат сам призывает его пред себя, увещевает Кадмина принести повинную в своих противностях; Сенат же наконец и постановляет окончательный приговор относительно Кадмина. Такое вмешательство светской власти в чуждую для нее область, в область духовных дел, разумеется, не могло не раздражать и не огорчать того, кто имел законное право полновластного распоряжения здесь. Правда, эти случаи вмешательства иногда были необходимы для лучшего благоустройства церковной жизни; но при тогдашнем настроении умов в среде духовенства, они естественно казались посягательством на права церковной власти. Если светский человек М.-Пушкин был приглашен к выбору более способного кандидата на епархию, требовавшую особенной осмотрительности при выборе в эту епархию архиерея, если он, как ближе знавший положение церковных дел Великороссов, считался правительством более компетентным человеком в этом и подобных делах, если наконец правительствующий Сенат дает более или менее практические указания в той или другой области церковной жизни, то что, по-видимому, можно было бы усматривать во всем этом?... Не повторялись ли все эти случаи вмешательства гражданской власти в область церковного управления в такой или иной форме и в предшествовавшее время при патриаршем управлении? Так рассуждала тогда одна сторона – люди, сочувствовавшие идеям реформы. Но, рассуждала сторона духовенства, если теперь и до вашей братии дошло, если и у нас начали брать с бань, с пчел, с изб деньги, чего наши прадеды и отцы не знали и не слыхали, что же это значит?... да никак в нашем царстве государя нет?!⁴⁶ «Да вам ли овцам про нас пастырей разыскивать», говорили почти в один голос епархиальные архиереи, открыто и резко высказывая свое недовольство против распоряжения светской власти в сфере церковной, – «какое же после этого и наше архиерейство, что отнимают вашу собственность, хоть затворяй церкви да покидай архиерейство»⁴⁷. И так говорили не только такие архиереи, как Исаия нижегородский, но даже и такие, которые с весьма большим сочувствием относились к преобразованиям Петра. Разумеем святителя Димитрия Ростовского и Иова Новгородского. «Я грешный, писал святитель Ростовский Димитрий в Новгород к преосвященному Иову, пришедши на престол ростовской паствы, завел было училище греческое и латинское, ученики поучились года два и больше и уже начали было грамматику разуметь недурно; но, попущением Божиим скудость архиерейского дома положила препятствие, питающий нас вознегодовал будто много издерживается на учителей и учеников и отнято все, чем дому архиерейскому питаться, не только отчины, но и церковные дани и венечные памяти. Умалчиваю о прочих поведениях наших. Sat sapienti»⁴⁸. Общее недовольство духовенства новыми распоряжениями преобразователя разделял и местоблюститель патриаршества Стефан. Рассчитывая найти в Стефане себе товарища по направлению, помощника в преобразовательной деятельности, Петр кажется ошибся на этот раз в своем выборе, Яворский далеко не был таким человеком, какого желал бы видеть на занимаемом им иерархическом посту преобразователь. Правда, отличенный на первых порах особенной милостью царя, Яворский повсюду старался изобразить свою готовность служить государственным интересам. Себя самого пред царем «экзарх, блюститель и администратор святейшего патриаршего престола», называет не иначе, как «верный подданный, недостойный богомолец, раб и подножие, смиренный Стефан пастушок рязанский». Как человек ученый и наблюдательный и притом нечуждый желания снискать в своекорыстных целях расположение сильных мира сего Стефан в своих проповедях отзывается и на разные общественные вопросы того времени. К царю и его действиям он обыкновенно относился в крайне панегирическом тоне. «Что царь, то орел в высоте своей не удобозрительной, род свят, племя Божие, фамилия, начато свой от самого Бога имущая»⁴⁹. По-видимому, на первых порах поведением местоблюстителя был доволен и сам царь. Стефан сам свидетельствует, что он «услаждался как сахаром милостью царского величества и отеческим его благопризрением». «От самого великого государя, говорить Стефан, много раз получал я за победительные проповеди иногда тысячу золотых иногда меньше, также и от прочих членов царского дома. Многие много раз щедроты бывали мне за литургию и проповеди слова Божия»⁵⁰. Но несмотря на все это, под смиренной рясой рязанского пастушка скрывался человек с сильными стремлениями отстоять церковную власть. Воспитанный на католической доктрине о главенстве церкви, Яворский естественно не мог мириться с существующим порядком церковной жизни на Руси. Как он ни витийствовал в своих проповедях, однако в его превыспреннем витийстве не трудно было различить фальшивую ноту, напыщенное риторство и отсутствие серьёзного понимания дел Петровых. Мало этого: Яворский отнюдь и не скрывал своих убеждений. Напротив, то прямыми и резкими обличениями в проповедях, то более тонкими косвенными намеками в своих сочинениях, он старался показать и доказать незаконность вторжения светской власти в дела церкви. Он находил достаточно поводов выступить открыто даже и против самого государя и обнаружить пред ним силу церкви. Общественное и частное поведение Петра, противоречившее укоренившимся обычаям, закон о фискалах вызвал со стороны Яворского открытое порицание. Несоблюдение постов, легкость нравов при дворе, объявление Екатерины, женщины темного происхождения и до замужества с Петром не без укоризненного поведения, императрицей послужили для Яворского поводом к открытому нападению во имя религии. В знаменитой проповеди местоблюстителя, сказанной им по случаю учреждения фискалов, недовольство Стефана современным порядком вещей вылилось в самых резких чертах. Здесь говорилось о произволе и злоупотреблениях царской власти, здесь Петр обвинялся в разорении закона Божия, в увлечении протестантским нечестием, в развратной и блудной жизни, представлялся как виновник бедствий государственных, открыто объявлялся еретиком и отлучался от церкви. Здесь же в контрасте развращенному отцу самыми светлыми красками рисовался его гонимый и нелюбимый сын, на которого Стефан указывал русскому народу, как на его единственную надежду и защиту его древних преданий и форм жизни, которые с такой беспощадностью ломал и крушил «преступник заповедей Господних». Но несмотря на все столкновения с блюстителем патриаршего престола, Петр не удалял от себя Стефана и даже не особенно резко менял тон своих отношений к нему⁵¹. Только лишь следствия по известным делам о царевиче Алексее и царице Евдокии Лопухиной имели кажется решительное влияние на отношение Петра к местоблюстителю и духовенству. Следственным дознанием обнаружено было, что и малороссийские иерархи во главе с представителем их, местоблюстителем патриаршества, не безучастны в деле царевича и царицы; вскрылось, что и эти обласканные и излюбленные царем пришельцы далеко не все разделяют новые идеи преобразователя. Следственное дело по поводу царевича Алексея и царицы Евдокии возобновило на время было утихшее взаимное нерасположение сторон между царем и партией, окружавшей местоблюстителя Яворского. Крайне натянутые отношения между обеими сторонами с этого времени становятся особенно заметными. Государь видел и явно показывал, что в Стефане он не нашел себе сотрудника, способного войти в его мысли. Государь и прежде косо смотрел на распущенность духовенства, на множество празднобродящих попов и монахов, на кликуш и юродивых, встречавшихся на каждом шагу, на множество вымышленных чудес и ложно объявляемые мощи святых, на недостаток школ для образования духовенства и народа и приписывал все это недеятельности местоблюстителя. Теперь тон отношений царя к местоблюстителю стал еще более строгим, бесцеремонным и настойчивым. Стефан оставался глух к этому новому тону отношений к нему царя. В среде приближенных к нему иерархических лиц он не скрывал своих клерикальных воззрений, «папежского духа», который так ненавистен был преобразователю. Проникнутый этим духом, Яворский и теперь даже, когда преобразования жизни гражданской далеко увлекли за собою жизнь церковную, не мог помириться с мыслью о безглавности церковного управления на Руси. И при постепенно вырабатывавшемся под влиянием петровских преобразований новом строе жизни гражданской и церковной, эта мысль представлялась ему аномалией, подобной той, «если бы звездное течение совершалось без первопричины», тогда как понятия об этом государя резко расходились с воззрениями Стефана. Со своей государственной точки зрения Петр терпеть не мог папства и всего, что его напоминало и еще во время первого своего путешествия по Европе с сочувствием выслушивал советы Вильгельма Оранского организовать русскую церковь на подобие англиканской, объявив ее главой себя самого⁵². Говорят, что в 712 г. в Виттенберге Петр сказал пред статуей Лютера: «сей муж подлинно заслужил памятник, он на папу и на все его воинство столь мужественно наступил для величайшей пользы своего государя и многих князей, которые были поумнее прочих». В 718 году местоблюститель получил царский указ немедленно приехать в Петербург. Стефан думал, что его пребывание здесь будет временное, но 16 июля великий государь указал: «преосвященному Стефану митрополиту рязанскому жить в С.-Петербурге; а при нем первой очереди быть Игнатию, епископу суздальскому, а прочих архиереев из Петербурга отпустить в свои епархии, а по прошествии первой чреды в Петербург архиереям приезжать поочередно, против того, как в Москву приезжали». Недовольный таким распоряжением о перемене митрополичей резиденции Стефан подал царю «пункты», на которые получил резкие ответы: «выехал я из Москвы, писал владыка, на почтовых подводах, не взяв с собою ни ризницы, ни певчих, ни запасов никаких, ни платья, ни келейной рухляди и для скорого выезда порядка никакого не учинил, ни в соборной церкви, ни в приказах, ни в школах, ни в дому своем, чая скорого возвращения; ныне, скитаясь в Петербург, живу в наемном дворе, далече от церкви и от воды и в таком дворе, в котором зимою мне немощному отнюдь жить невозможно и ожидаю милостивого отпуска, чтобы зимою совсем собраться и здесь жить вовсе и о том, что великий государь укажет?» «О житье здешнем уже за три года сказано, отвечал на вопрос недовольного митрополита царь, и сам ваша милость в просухе хотел быть, как я с вами прощался на Москве, а зачем в три года не собрался и не распорядился не знаю, ибо и более того делано: ездил на Украину для освящения церкви». «Было милостивое слово о дворе, писал далее Яворский и написано было ко мне рукой монаршескою приезжай, а двор для тебя будет готов; сего милостивого обещания будет ли исполнение или нет? Ответ: место готово, а построить самому можно, понеже всем архиереям определенное дается, а вам все как было прежде, еще же и тамбовское епископство поддано». «Во многих епархиях архиереев нет», спрашивал наконец местоблюститель. Ответом было: «выбрать например и подать роспись; также и впредь для таких избраний надлежит заранее добрых монахов сюда в монастырь Невский привесть, дабы здесь жили, чтобы таких не поставить, как тамбовский и ростовский были; а для лучшего впредь управления мнится быть удобно духовной коллегии, дабы удобнее такие великие дела исправлять было возможно»⁵³.

Совещаясь во время своих заграничных путешествий со знающими людьми и заботясь о лучшем устройстве государственного управления на Руси, Петр давно уже обращал внимание на коллегиальное устройство правительственных учреждений за границей в Дании, Швеции и Голландии. Философ Лейбниц особенно увлек Петра коллегиальностью. Россия давно интересовала Лейбница особенно с тех пор, как он узнал о преобразованиях, начатых в ней ее великим царем. Для его математического, систематического ума Россия в своем качестве tabula rasa, представляла любопытный пункт для всевозможных экспериментов. Молодая страна и ее преобразователь рисовались в его воображении в самом поэтическом свете. Отправляясь в Торгау на свадьбу царевича Алексея Петровича, где он должен был представиться Петру, Лейбниц писал к Аббату Фабрицию, что он едет туда «non ut solemnia nuptarium, quam ut Russorum Czarem spectarem, sunt enim ingentis magni principis Virtutis»⁵⁴. Познакомившись с царем и его приближенными, узнав от них о характере управления, существовавшего тогда в России, Лейбниц понял потребность административных реформ в стране и представил Петру проект об устройстве коллегии. Одним из главных положений этого проекта было выставлено следующее: как в часах одно колесо приводится в движение другим, так в большой государственной машине одна коллегия должна возбуждать другую; и если все будет находиться в надлежащей соразмерности, то стрелка мудрости будет указывать стране часы благоденствия⁵⁵. Петру великому нельзя было ничего так хорошо растолковать, как сравнив предмет с механизмом.

Согласно с проектом Лейбница уже с 715 года начинаются деятельные подготовительные работы относительно устройства коллегий. В августе этого года Петр поручил генералу Вэйде «достать иностранцев ученых и в правостях искусных людей для отправления дел в будущих коллегиях»⁵⁶. В следующем 16 году Петр старается вызвать для этой цели дельцов из Австрии и Швеции; в то же время усиленных посылает и русских заграницу для изучения коллегиального строя на месте⁵⁷. Три года спустя после учреждения сената мы уже видим написанный Петром перечень коллегий с пометою: «о коллегиях к соображению»⁵⁸. С конца девятнадцатого года на место старых приказов и явились центральные коллегиальные учреждения, устроенные по проекту Лейбница однообразно, с лучшим разграничением ведомств, чем в приказах.

Нам кажется, что не представляет больших затруднений решение вопроса о том, когда возникла у Петра Великого мысль об учреждении духовной коллегии. Мало иметь за себя оснований мнение тех историков, которые утверждают, будто с самой минуты смерти патриарха Адриана Петр лелеял в глубине своего сознания мысль об учреждении коллегии. Очевидно мысль эта была не случайностью в голове Петра и внушена была ему в период его деятельных приготовлений по устройству государственных коллегий. Практический ход дел в гражданских коллегиальных учреждениях наталкивал естественно Петра на мысль о введении коллегиального устройства в сферу церковного управления; он не мог не служить для Петра достаточным ручательством в том, что и в сфере церковной, где дела находятся в таком «нестроении и беспорядке», будет гораздо больше порядка и удобства при коллегиальном отправлении дел. Коллегиальная форма церковного управления призвана была Петром «лучшим способом» в деле «исправления нестроений духовного чина», тем более что эта форма удовлетворяла и прямым каноническим требованиям относительно устройства церковного управления. Соборная или коллегиальная форма церковного управления и есть, как известно, единственно истинная и законная форма церковного управления, имеющая свое основание в самом Священном Писании. От этой формы церковного управления русская церковь никогда не отрешалась и во весь предшествовавший учреждению Святейшего Синода период жизни. В самое близкое по времени к учреждению синода время, в период патриаршеский, эта форма церковного управления оставалась во всей своей силе. При патриархе, как известно, всегда был постоянный собор архиереев, архимандритов и пр., с которыми они совещались о всех делах, касающихся церкви.

Наряду с деятельными работами по устройству гражданской администрации идут приготовления для учреждения и духовной коллегии. Приготовления эти продолжаются слишком два года. Главным действующим лицом в осуществлении намерения царя относительно учреждения духовной коллегии пришлось быть Феофану Прокоповичу, тогда уже бывшему псковским епископом. Нам нужно остановиться несколько на изображении характера этого знаменитого сподвижника Петра на поприще церковно-преобразовательной деятельности для того, чтобы точнее уяснить смысл этой деятельности.

Личность псковского архиепископа, сподвижника Петра в деле реформ, настолько известна в нашей церковно-исторической литературе по капитальным исследованиям о нем Чистовича, Самарина и некоторых других лиц, что нам остается ограничиться лишь самой общей характеристикой этой личности нужной для наших целей. По нашему мнению, какими бы мотивами ни объясняли характер отношений Прокоповича к Петру Великому (а попытки объяснять эти отношения очень нередко проглядывают в литературных суждениях о Феофане), во всяком случае и при допущении всех их остается здесь во всей силе справедливости мысль о том, что история представляет нам довольно нечастые примеры такого сближения характеров двух исторических деятелей, какое можно наблюдать при сопоставлении личности Петра и Феофана. Всем известная способность Петра Великого узнавать людей с первого знакомства с ними, с первого их взгляда и слова, весьма метко обнаружилась на его выборе и приближении к себе Феофана. История их взаимного знакомства известна. В 704 году 4 июля государь прибыл в Киев для основания печерской крепости. На другой день по его прибытии сюда молодой учитель риторики в киевской академии Феофан Прокопович сказал государю приветственную предику, каких дотоле не слыхали в Москве. В одушевленном слове проповедник выразил свои чувства радости о прибытии юного, а между тем уже славного государя. Еще несколько проповедей, сказанных Феофаном в присутствии царя, обратили на него внимание преобразователя. Молодого проповедника вызвали сначала в Москву, а потом в Петербург и здесь он с полнейшей готовностью отозвался на призыв царя быть защитником его нововведений. В этой роли Прокоповичу пришлось выступать почти с первых же дней по прибыли его в Петербург. В момент его прибытия сюда почва новоустрояемой столицы колебалась не только под ударами возводимых в разных местах ее новых построек и укреплений, но и от оглашавшего ее неумолкаемого шума событий. Последние сменялись здесь одно другим с такою неудержимой быстротой, так страшно и чудовищно перепутывались между собою, что нужно было обладать громадной энергией ума и воли для того, чтобы не попасть в их шумный водоворот и вместо желаемого берега не очутиться в самой средине клокочущего моря. Помимо важнейших политических событий, каковыми были дело царевича Алексея, вопрос о престолонаследии, Ништадский мир, коронация Екатерины, здесь с каждым новым днем возникали новые события первостепенной по тогдашнему времени важности. Такими событиями были и походы, и спуск кораблей, и прорытие каналов, и постройки новых фабрик и заводов и проч. и проч. Все это предстало пред глазами Прокоповича и каждое требовало от него живого слова, живого участия. Затем его и позвали в Петербург, затем и возвысили, Прокоповичу не нужно было напоминать: он хорошо знал свое дело и выполнял оное с большим усердием и жаром. Ни одно почти событие тогдашнего времени не ускользнуло от его внимания, не получив от него похвалы или порицания. Он оправдывал войны Петра, возбуждавшие такое недовольство в русских, хвалил его личное мужество и самопожертвование в боях, защищал труды царя по устроению флота, предоставляя здравому смыслу каждого рассудить: «к чему толь пространные поля, водные моря и безмерный океан создал Бог, как не к тому, чтобы люди имели взаимную коммуникацию от конец до конец мира сего»⁵⁹, удивлялся величеству и великолепию новоцарствующего града Петрова, прославлял административное устройство, данное России Петром, одобрял установление чина прокуроров, которых называет «всевидящими очами», и даже учреждение «фискального чина», ибо оный Петр определил для того, чтобы «всякое злодейство аки в зелии эхидна укрытися не могло»; полезные экономические учреждения, созданные Петром, фабрики, заводы, монетный двор, аптеки, холстяные, шелковые и суконные мануфактуры, бумагопрядельни, корабельные верфи, законы о ношении новой одежды, вводимые Петром новые обычаи и пр. и пр. – все это находило свое одобрение и похвалу в живом слове Феофана⁶⁰. Но если где особенно оказал Феофан важную услугу Петру, так это в учреждении духовной коллегии и реформах Петра по духовному ведомству. В этой сфере деятельности Прокопович является пред нами не только сторонником преобразователя, его правой рукой, но почти равносильным ему реформатором. Как бы утомленный кипучей преобразовательной государственной деятельностью, могучий преобразователь, искренно уверившись в сочувствии делу реформ со стороны Феофана, казалось, сдает ему с своих рук дело преобразования церкви, сам оставаясь лишь наблюдателем и контролером над деятельностью Феофана в этой области. И справедливость требует отдать долг чести искреннему слуге Петра. Ни в одном даже самом мелочном деле, ни одним начинанием Феофан не обнаружил ни малейшей попытки вести дело более или менее несогласно с планами и благожеланиями Петра.

В том же 718 году, в котором; царь высказал, как мы видели, неотложное намерение об учреждении духовной коллегии, Феофан с жаром и принялся за ее устройство. Здесь дело было начато им с того же, с чего начиналось обыкновенно дело устройства и каждой из государственных коллегий. При устройстве государственных коллегий в 18 году Петр повелел особым указом всем коллегиальным президентам «на основавши шведского устава сочинять во всех делах и порядках регламент по пунктам, а которые пункты в шведском регламенте не обозначены или с ситуацией сего государства несходны и оные ставить по своему рассуждению и поставя об оных докладывать так ли им быть»⁶¹. По поручению царя и для будущей духовной коллегии Феофан Прокопович должен был также прежде всего напасать подробный устав или регламент. Взятое дело быстро закипело в руках энергичного деятеля. Царь, как узнаем из анекдотов Нартова, и сам сверялся у Феофана о ходе работы по составлению Духовного регламента. На одной пирушке он спрашивал в шутку у псковского владыки: «скажитка, отче, скоро ль наш патриарх-то поспеет? в когда Феофан отвечал: скоро, государь, я дошиваю ему рясу, – то его величество улыбнувшись сказал: а у меня шапка для него готова»⁶². По свидетельству Феофана в письме к Марковичу от 10 мая 720 года труд составления Духовного регламента был окончен им в начале 720 года и представлен к царю, который приказал: «прочесть регламент в своем присутствии и переменив кое что немногое и прибавив от себя, весьма одобрил»⁶³. Приписка к Духовному регламенту обозначает и день, в который происходило это чтение регламента в присутствии государя: «сия вся зде написанная, гласит означенная приписка, первее сам Всероссийский монарх его царское священнейшее величество слушать пред собою чтомая, рассуждать же и исправлять благоволил сего 720 года Февраля 11 дня»⁶⁴. После прочтения и исправления духовного регламента государем, прислан был им следующий собственноручный указ обер-секретарю сената: «по получении сего (т. е. указа) объяви преосвященным архиреом и господам сенату, дабы проект духовной коллегии, при сем вложенный, завтра выслушали, так ли оному быть, – и ежели что не так покажется, то б ремарки поставили и на каждой ремарке экспликацию вины дела»⁶⁵. Согласно с этим указом 23 Февраля 720 года «регламент слушали, и разсуждали и поправляли преосвященные архиeрeи, архимандриты, купно же правительствующие сенаторы»⁶⁶. Из архиереев в это время присутствовали в сенате шестеро и три архимандрита. Но никто из слушавших проект коллегии никакой «ремарки и экспликации» на него, по-видимому, не представил. На другой день после этого Петр писал сенату: «понеже вчерась от вас я слышал, что проект о духовной коллегии, как архиреи так и вы слушали и привяли все за благо, того ради надлежит архиреом и вам оный подписать, который потом и я закреплю, а лучше б два подписать и один оставить здесь, а другой послать для подписания прочим архиреом». После этого к регламенту приложили свои руки с одной стороны епископы и архимандриты, с другой сенаторы. К первому маю по именному царскому указу велено было прибыль в Москву для подписи регламента архиереям ростовскому, суздальскому и коломенскому, а также патриаршей области рязанской и помянутых епархий степенных монастырей архимандритом и игуменом. Для этой цели послан был в Москву подполковник Давыдов с регламентом и с указом сената к московскому вице-губернатору Воейкову и к Златоустовскому архимандриту Антонию, которые, объявив регламент, должны были предложить подписать его. Но из опасения, вероятно, что такое предложено может встретить недоразумение, в указе найдено было нужным добавить, что если кто стал бы уклоняться от подписания, у того взять письменное объяснение о причине уклонения. После того, когда было окончено подписание регламента вышеуказанными лицами в Москве, первого сентября того же года дан был Златоустовскому архимандриту новый указ, чтоб он вместе с подполковником Давыдовым ехал в Казань и Вологду, где должны архиереи казанский, астраханский, вятский, холмогорский и устюжский, а также архимандриты и архиереи степенных монастырей подписаться под регламентом. Архимандрит Антоний уклонился впрочем на этот раз от возложенного на него поручения под предлогом невозможности отъехать из Москвы по случаю отправления им в приказе церковных «превеликих дел» (раскольнических) и на его место назначен был Спасского монастыря в Казани архимандрит Иоанн Салникеев. К декабрю 720 года подпись под регламентом была совсем уже окончена и, по-видимому, благополучно. Только местоблюститель патриаршества по свидетельству «Молотка на Камень веры» весьма противился и «чрез долгое время подписать Духовный регламент отрицался, отговариваясь немощми, иногда же яко неясным некоторых пунктов толкованием»⁶⁷.

Вслед за подписанием регламента вызваны были в С.-Петербург назначенные для присутствия в духовной коллегии лица, которые «по учинении присяги» до приготовления светлиц, т. е. до 14-го февраля 721 года в Александровском подворье пребывание имели. В январе 25 числа издан был царский манифест об учреждении духовной коллегии. Этот манифест, судя по его слогу и мыслям, принадлежит также вероятно перу автора регламента. Февраля 9-го того же года сенат особыми указами дал повсеместно знать, «дабы писать о чем надлежит к Святейшему правительствующему духовному Синоду доношениями и патриаршие и архиерейские вотчины сборами и правлением ведать в том же Синоде». Приблизительно около этого же времени «его величество слушал сочиненного духовного регламента во второй раз и опробовал оный, по которому учинен духовный Синод, который того же месяца в 14-й день начало свое восприял». Об этом «восприятии начала» Святейшим Синодом на другой день, т. е. 15-го февраля было помещено в «С.-Петербургских Ведомостях» следующее известие⁶⁸: «сего февраля в 14-й день в церкви Живоначальной Троицы на литургии было народное собрание великое, как духовного, так в мирского чина, при котором и сам его царское величество высокою своею особою присутствовать изволил и предика была о объявлении начинающейся духовный коллегии, которую чинил архиепископ псковский. А по окончании оной служили молебен определенные быть в той коллегии особы». Эта предика о начале духовной коллегии была произнесена псковским епископом Феофаном на тексте: «избрах вас и положих да вы идете и плод мног принесете». Так учреждена была духовная коллегия 14-го февраля 721 года. Духовный же регламент напечатан был только семь месяцев спустя после ее учреждения под следующим заглавием: «Регламент или устав духовные коллегии, по которому оная знать долженства своя и всех духовных чинов, також и мирских лиц поскольку оные управлению духовному подлежат и притом в отправление дел своих поступать имеет»⁶⁹. Тридцатого сентября того же 721 года отправлена была из С.-Петербурга от государя грамота к константинопольскому патриарху Иеремии, в коей испрашивалось как от него, так и от прочих вселенских патриархов александрийского, антиохийского и иерусалимского признания со стороны патриархов бытия и канонического достоинства новоустроенного в русской церкви Синода и вместе с тем право иметь последнему с первыми «о всяких духовных делах сношение н корреспонденцию». Ровно чрез два года после посылки Петром означенной грамоты восточным патриархам последние прислали свои ответные грамоты по вопросу, с которым к ним обращались из России (23 сентября 723 года). «Мерность наша, писали в этих грамотах восточные первосвятители патриархи Иеремия константинопольский и Афанасий антиохийский (иерусалимская патриаршая кафедра вдовствовала в это время за смертью патриарха), благодатию и властию всесвятаго и животворящаго и совершенноначальствующаго Духа укрепляет и утверждает и обновляет и узаконяет... что определенный в российском святом великом царстве Синод есть и нарицается нашею во Христе братиею святою и священным Синодом от всех благочестивых и православных христиан священных и людей начальствующих и подначальных и от всякаго лица сановитаго и имеет позволение совершати елика четыре апостольска святии престолы, наставляет же, увещавает и уставляет, да хранит и содержит непоползновенные обычаи и правила священныя вселенских семи соборов и иная елико восточная св. церковь содержит и пребывает во всех весь непоползновенно»⁷⁰.

После сделанного нами краткого изложения истории учреждения Святейшего Синода, держась основной задачи нашего исследования, мы должны были бы рассмотреть проектируемый Духовным регламентом строй жизни церковной в связи с устройством государства, созданным петровскими преобразованиями; показать, какие начала и формы внесены были в этот строй под влиянием создавшегося тогда государственного порядка, в чем сохранена была при этом самобытность прежнего строя и жизни церковной и какие побудительные причины могли заставить Петра ввести новую форму церковного правления на Руси. Но прежде чем приступить к исследованию всех этих вопросов, мы необходимо должны сделать характеристику и разбор того исторического памятника, который кладем в основу нашего исследования.

Как памятник русского церковно-государственного законодательства, Духовный регламент прежде всего с внешней своей стороны, со стороны изложения резко отличается как от соименных с ним исторических памятников петровского времени, регламентов разных других учреждений, так и вообще от законодательных актов тогдашнего времени. Обращаясь к рассмотрению его содержания, мы напрасно стали бы искать в нем спокойного и хладнокровного тона речи, какой приличен канцелярским уставам. Духовный регламент – это литературное произведение, в котором, как в зеркале отразились характерные черты его автора. Живой и подвижный ум составителя духовного регламента Феофана Прокоповича, в данном случае (при составлении регламента) особенно возбужденный, не мог помириться с тесными рамками сухого официального законодательного предписания. В Духовном регламенте виден живой человек, резко определяющий свои симпатии и антипатии, раздраженный своими противниками и преследующий их с желчной язвительностью, беспощадно осуждающей все, что противоречит его убеждениям. Этой страстностью тона, которая повсюду разлита на страницах регламента, этой неспокойной речью его автора объясняется и недостаток систематичности и частые повторения одного и того же, и, наконец, неполнота, потребовавшая впоследствии многих дополнений. Этим объясняется также и то, что регламент, принятый церковной практикой для руководства, никогда не имел в истории нашей церкви силы обязательного законодательного акта, никогда не имел действительного приложения во всей своей широте и подробностях к нашей церковно-исторической жизни.

Сличая Духовный регламент с другими актами древнерусского церковно-государственного законодательства, находим, что в основании его прежде всего лежат те общие начала церковного управления, которые определены уже отчасти в Священном Писании, но раскрыты главным образом в различных канонических постановлениях православной вселенской церкви и которые были приняты во всей силе и нашей русской церковью и всегда считались у нас необходимым условием истинно-православной церковной жизни. В оглавлении, которое придано было регламенту Феофаном, мы читаем: «управления основание, то есть Закон Божий, в Священ. Писании предложенный, також каноны или правила соборные святых отец, и уставы гражданские, слову Божию согласные, собственной себе книги требуют, а зде не вмещаются». Впрочем, несмотря на поставленное сейчас замечание, автор регламента в очень многих параграфах своего труда в подтверждение своих слов приводит ряд цитат из правил вселенских и поместных соборов, как равно и из правил отцов и учителей церкви вселенской и даже из самого Священного Писания. Иногда не приводя самого текста тех или других канонических правил в подтверждение истинности своих слов, он замечает вообще, что «суть каноны» (т. е. канонические правила), запрещающие епископу, напр., или какому другому лицу то-то и то-то. Что касается ближайших источников, которые легли в основу Духовного регламента, то разбирая его, не трудно приметить, что автору его небезызвестны были памятники и древнерусского церковного законодательства и он нередко ими пользовался, как готовым и уже вполне обработанным материалом. Некоторые определения, например, Стоглавого собора и соборов позднейших регламентом повторяются почти с буквальной точностью. Таковы особенно постановления о монашестве, о белом духовенстве, о правах и власти епископов и некоторые другие. Наряду с правилами русских церковных соборов в основание регламента легли и те памятники, которые были первоисточниками древнерусского церковного законодательства с самого начала принятия нами христианства. Мы разумеем Номоканон и Кормчую книгу. Постановления последней, т. е. Кормчей книги автор регламента приводит иногда прямо, иногда же как, например, после изложения правил о монашестве, просто лишь заявляет, что де «многая о сих обретаются в книге Кормчей». Так духовный регламент, как акт законодательства церковного, в своей основе держится всех тех источников и признает их важность и значение, кои всегда считались нашей церковью за источники, определяющие церковное право. Но помимо этих церковных источников в регламенте живо отразился дух и характер современного ему гражданского, государственного законодательства. И с этой стороны регламент резко отличается от предшествовавших ему законодательных памятников русской церкви. Вот почему регламент является памятником сколько церковного, столько и государственного законодательства. Так прежде всего за образец при составе нового устава церкви брались несомненно раньше его появившиеся регламенты разных гражданских учреждений. Влияние гражданского государственного законодательства отразилось в Духовном регламенте настолько, что автор его не счел нужным писать даже особых правил о порядке отправления дел в устанавливаемой им духовной коллегии, заметив, что образцом в этом отношении для деятельности коллегии должен служить так называемый генеральный регламент.