Два чтения по старообрядческому расколу

После бывшего ряда чтений по вопросам животрепещущим¹, отвечающим, как говорят, «злобе дня», таких чтений, в которых сообщались и разбирались мнения и учения, явившиеся в самое последнее время и связанные с именем известного публициста, – настоящее чтение естественно может быть скучным, малоинтересным. Сверх сего считаю долгом предупредить вас, м. м. г. г., что в содержании моего чтения вы не услышите чего-либо особенно нового, не узнаете из него каких-либо малоизвестных фактов; перед взорами вашими не будут предноситься живые картины и не будут восставать живые лица; ваша мысль не будет также углубляться в философские, или социальные учения.

Задача моя очень скромная: – установить точный смысл, определить надлежащее значение тех слов и понятий, которые постоянно на нашем языке и которые кажутся нам на первый взгляд совершенно ясными. То, что́ вы от меня услышите, составляет азбуку науки о так называемом «старообрядческом расколе». Тем не менее, как в основе грамотности лежит точное знание алфавита, так в основе всякой науки должно быть точное определение входящих в область оной понятий. Дело в том, что на языке нашем многое множество выражений имеет не один, точно определенный смысл. Есть много выражений различных по букве, но одинаковых по их смыслу, и наоборот: есть много выражений, сходных по их написанию, но таких, которые, при употреблении их, весьма различествуют по смыслу и значению.

С другой стороны, есть немало понятий, которые приложимы и пригодны в одной области и неприложимы и непригодны в другой. Мало ли, напр., и в святом Евангелии нравственных наставлений, безусловно, обязательных для каждого из нас, но – которых невозможно переносить в жизнь государственную или общественную. По нашему разумению, Л. Н. Толстой тем со стороны логической больше всего и погрешает, что евангельские заповеди: не судите, не противьтесь злу, – прибавим от себя для пояснения: если кто ударит в правую ланиту, подставь ему и левую, и хотящему ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу (Мф. 5), и тому подобные, – из области личной, нравственной переносит в область общественную, государственную, при чем является уже не нравственный закон о прощении обид, во имя любви к ближнему, а общественная безнаказанность преступника, ведущая к подрыву всякого порядка.

От всего этого и происходят многие недоразумения, неверности, злоупотребления, особенно обнаруживающиеся в жару устного спора, или литературной полемики. Нередко бывает, что кто либо защищающий свое положение, – в сущности неверное, – подбирает тождественные выражения, с иным уже значением и в ином смысле употребляемые, – чтобы подтвердить свою предвзятую мысль. Это часто испытывали мы в наших беседах со старообрядцами и преимущественно в беседах о Церкви, благодаря тому, что слово «церковь» употребляется в весьма разнообразных смыслах. Здесь слушающий чувствует и видит, что оба спорящие говорят как будто правду, хотя не понимает того, что в сущности говорят они не об одном, а о разных предметах. Бывает, с другой стороны, что обличающий не желает проникнуть в точный смысл противника, выводит из его рассуждений такие положения, каких тот и не имел совсем в виду, а сделав это, начинает с жаром опровергать то, чего никогда не доказывал противник. Это значит, как говорят, – «сражаться с ветряными мельницами». Слушатель непонимающий просто удивляется нелепости противника, слушатель понимающий удивляется, наоборот, бесплодной и ничем невызываемой энергии обличителя; обличаемый же остается спокойным и совершенно нетронутым. Случается, что вследствие неуясненности понятия известное положение обобщается и доводится до крайности, и обличитель начинает утверждать такие мысли, каких он никогда не высказал бы, если бы не имел в виду поразить противника, а только захотел бы уяснить и развить с положительной стороны ту, или другую мысль.

Случается, что то или иное выражение, употребляемое не в точном, (соответствующем понятию этого выражения), а в принятом, условном смысле, иными осуждается по этому условному смыслу, а другое, наоборот, не могущее по существу дела заслуживать одобрения, – на основании также общепринятого условного смысла, – оправдывается и похваляется.

Словом: благодаря неточности определения понятий и слов, которыми мы располагаем, и которые употребляем, происходит многое множество разного рода ошибок, фальши и ненужных препирательств.

Таким образом, азбука с этой стороны является для нас уже далеко не излишней, и наша скромная задача получает и научное и жизненное значение.

К числу таких неоднородных и неоднокачественных по существу, но часто смешиваемых и отождествляемых в сознании многих понятий, принадлежат понятия старообрядства и раскола. Кто не знает, как часто одно из этих названий заменяется другим: – раскол называется старообрядством, а иногда и старообрядство называется расколом, и все это часто делается безотчетно и непродуманно, иногда же из простой вежливости или, наоборот, из видов ревности по Церкви.

Если бы все ограничивалось проявлениями простой вежливости с одной стороны, или понятным и законным чувством ревности по прав. церкви с другой, то важности в том никакой бы и не было. Но дело в том, что нередко это заменение одного названия другим делается преднамеренно с целью придать самому явлению вид благонадежности, или подозрительности. Затем, неточность и неуясненность означенных понятий не ограничивается простым словесным обменом, а переходит в литературу и даже науку, отражается на тех, или других практических стремлениях и вредит во многих отношениях делу, возбуждая ненужные препирательства и подозрительность к явлениям на самом деле безразличным, а иногда и заслуживающим даже уважения.

Возьмем понятие старообрядства. Всем, кажется, известно, какие признаки входят в это понятие; это: – двуперстное сложение для крестного знаменования, сугубая аллилуйя, посолонное хождение, седмипросфорие, чтение «обрадованная», вместо благодатная, – во́ веки, по́ чину, употребление листовок и подручников и прочее тому подобное. Но так как все упомянутые признаки со второй половины 17-го столетия стали достоянием людей, отделившихся от православной церкви, то самое это понятие часто стали отождествлять с понятием раскола и называть эти признаки признаками раскола.

Вышло таким образом, смешение старообрядства с расколом. Признаки старообрядства стали называть «мнениями раскольническими» и, как такие, стали стремиться опровергать их, т.е. доказывать, что вышепоименованные обряды не суть старые, а относительно новые; явилась борьба на почве археологии, борьба трудная, и в некоторых отношениях малоуспешная, т. е. малоубедительная. Мало того: на всякого, кто крестился и крестится двуперстно, стали смотреть подозрительно; всякого кто сказал бы слово в защиту двуперстия с точки зрения исторической, стали заподозривать в намеренной тенденциозности и неблагонадежности. При этом в среде многих долго держалось, если и теперь еще не держится, убеждение, что допущенное Церковью Единоверие составляет нечто в роде скрытого раскола, – убеждение, логически вытекающее из смешения с расколом самого старообрядства. В самом деле, легко приметить, что неточное установление понятия старообрядства, привнесение в это понятие признаков раскола, сообщает двусмысленный взгляд не только на Единоверие, как на нечто худшее православия, но и набрасывает тень на всю отечественную церковь, по меньшей мере, первой половины 17-го столетия.

Держащийся такого взгляда и логически рассуждающий человек не в состоянии совершенно рассеять этот туман, – хотя он видит, что и церковь после-Никоновская, всегда чтила и чтит церковь до-Никоновскую, исповедует ее вполне православною и святою. Правда, людьми, стремящимися, во чтобы ни стало, и при означенном взгляде, выйти из неизбежных противоречий, проводилась такая мысль, и в доказательство чистоты и православия до-Никоновской церкви выставлялось такое доказательство, что предки наши держались отмененных при п. Никоне «неправильных» обрядов по неведению. Но если в самом понятии старообрядства содержатся признаки раскола, то понятно, что это доказательство служит еще недостаточною защитою, ибо и грех неведения есть все-таки грех. Вот почему современная церковная власть нашла благопотребным в лице собиравшихся в 1885 г. в Казани архипастырей, – не находя и нужными говорить о церкви древней, – выразить относительно Единоверия, что оно «составляет единую с православною святую соборную, апостольскую церковь». Взгляд этот утвержден и Св. Синодом.

Итак, старообрядство есть последование церковной старине в той области, которая касается не существа веры, а внешней церковной жизни, т.е. всего того, что относится до церковного чина и благоукрашения, а равно и до церковных обычаев. Но является при этом вопрос и более сложный и затруднительный: – как смотреть на оное, как ценить его, какое значение ему придавать? Вопрос этот рассматривается с разных точек зрения и потому решается неодинаково.

1). Есть точка зрения раскольническая. С этой точки зрения старообрядство есть cmapoверие (выражение также не верное, хотя и употребляемое даже нераскольниками). А так как старина в вере есть истина и нового в ней ничего не может быть, то ясно, что старообрядство является исключительно истинным и спасительным. Все другое, нестарообрядство будет ложным, нетерпимым, от чего всячески следует удаляться. На языке же точном этот взгляд и это отношение ко всему нестарообрядческому следует называть не староверием, а обрядоверием. Такой взгляд, по самому существу дела, – взгляд неправильный, слишком узкий. Здесь обряд отождествляется с верою, и веpa делается не исповеданием бытия и промышления Божия, Его свойств существенных и личных, не чаянием воскресения мертвых и жизни будущего века и т. п., а верою во внешнее, верою в персты и другие обряды. С этой стороны еще св. Димитрий Ростовский справедливо назвал веру раскольников неправою (Розыск, ч. I).

2). Существует на старообрядство несколько иная точка зрения, которую можно назвать национальною или народною. Здесь старообрядство является почтенным следованием нашей русской старине, как протест против увлечения новшествами. Здесь – привязанность к тому, к чему с пеленок мы привыкли, чем жили и руководились наши отцы и деды, причем спасались и Богу угождали наши чтимые предки.

Таким образом, здесь выступает, выражаясь языком несколько мудреным и, может быть, не всем понятным, национальный консерватизм, т. е. охранение и строгое следование народным преданиям и обычаям. С этой стороны есть свои относительные резоны, по которым старообрядство является многим очень симпатичным.

Но оставим в стороне вопрос о том, насколько верно положение, будто двуперстие, сугубая аллилуйя, посолоние и прочее суть обряды народные и потому высоко ценимые, или, как выражаются, другие, – обряды местные. Обратим внимание на те выводы, какие из этой мысли делаются. Замечательно, что выводы эти совершенно противоположны. Одни, выходя из мысли, что означенные обряды суть обряды народные, проводили некогда мысль, что народ был и должен быть признан исконным охранителем этих обрядов (Верховский); многие же и теперь утверждают, что они в силу своей народности должны быть неприкосновенны, как народная святыня. Таким образом является опять неприкосновенность, т. е. неизменяемость обрядов, по крайней мере без согласия народа, и церковная власть с присущими ей правами отодвигается на второй план, если еще не далее. Другие, выходя из того же представления, что бывшие у нас обряды были народными, русскими и значит только обрядами местной церкви, развивают мысль о необходимости приведения этих обрядов в единство с обрядами церкви вселенной. Таким образом, национальность обрядов является уже не достоинством, а недостатком, который не поддерживать, а устранить нужно; здесь вменяется cиe уже в непременную обязанность церковной власти. Отголоски, или точнее, предголоски обоих этих взглядов, хотя в гораздо более смягченной форме (и особенно относительно первого взгляда), мы находим и у представителей церкви вселенской, патриархов. И прежде всего и в более определенном виде мы видим наставление константинопольского патриарха Иеремии в грамоте, по поводу учреждения в России патриаршества, да во всем православная Россия будет согласна с Грециею. За тем, иepycaлимский патриарх Феофан, хотя и хвалил русское благочестие и называл Москву третьим Римом (см. в Кормчей); но в то же время «укрепляше единомудрствовати, о еже держатися старых законов греческаго православия и древних уставов четырех патриаршеств не отлучатися» (Житие преп. Дионисия, архимандрита Троицкой лавры). В частности он убедил российского патриарха Филарета, в целях согласования с греческим обрядом, отложить обычай трикратного в таинстве евхаристии подаяния св. Даров и заменить его единократным, как это совершалось тогда на всем православном востоке, преслушателям же угрожал отлучением от Св. Причащения (см. Твор. св. Отцев, 1891 г., кн. 1, стр. 217–220 и в примечании). Этот взгляд, – приведения в согласие местных русских обрядов с обрядами церкви восточной, проводили, как известно, немного после, патриарх иерусалимский Паисий, митрополит Назаретский Гавриил и другие иерархические лица, убедившие п. Никона вступить на этот путь. С другой стороны патриарх константинопольский Паисий признавал законность и возможность существования обрядов местных. В своей грамоте на имя патриарха Никона, подписанной 98 святителями и другими духовными должностными лицами великой Константинопольской церкви, он писал: «если случится, что какая-нибудь церковь будет отличаться от другой какими-либо порядками неважными и несущественными для веры; например: время совершения литургии, или вопрос о том, какими перстами должен благословлять священник и т. п.; то это не должно производить никакого разделения» («Христ. Чт.» 1881 г., № 3–4). Таким образом, если и признавать наши, так называемые, «старые» обряды обрядами национальными, или что тоже местными, то ни тот, ни другой вывод из этого нельзя считать выводом канонизованным, т. е. таким, коему непременно должно следовать; напротив, и тот и другой вывод были и могли быть применяемы в отдельных случаях. И это применение зависело не столько от самого существа обрядовых разностей, сколько от иных многоразличных условий, в каких находилась наша местная церковь в данное время. Одно только должно к этому прибавить, что не народ, или даже низший клир, должен этим распоряжаться, а те, имже Господь «Церкви поручи» (Благов. на Лук. зач. 95), т. е. преемники апостольского служения, «иже суть служители величеству смотрения Божия» (кн. о Вере, л. 59), к коим «и относятся словеса Христовы: слушаяй вас Мене слушает и отметаяйся вас Мене отметается» (Кор. гл. 4, л. 30).

Итак, национальность или поместность нашего обряда не может давать оснований ни для каких определенных выводов и непреложных практических требований.

Слышатся нередко еще такие достойные внимания размышления и сожаления относительно старообрядства. Гоняясь за новым и светским, мы в своих обычаях пренебрегли и оставили многое доброе из старой жизни, что и теперь отличает старообрядца от новообрядца. Царившая прежде церковность с неуклонным соблюдением уставов уступила место новым, инославным влияниям и совсем нерусским привычкам, от которых и сейчас сторонится простой народ. Исполнение уставов о пище, истовые поклоны, степенная, чуждая франтовства, одежда, большие киоти с иконами в домах, кадильницы, даже лестовки и подручники, первое поклонение при входе в дом святым иконам и проч., и проч., и проч. – все это признаки нашей старины глубокой, и по всему этому старообрядство в общем значении этого слова становится любезным многим серьезным русским людям, на различных степенях общественной лестницы стоящим... Правда, за все это нельзя не помянуть добрым словом наших предков, – нам часто кичащимся заморскою наукою! Но ощутительная в этой симпатии неопределенность в том, что здесь смешиваются церковные обряды в строгом смысле с житейскими обычаями. От этого бывает, что хвалят старообрядство вообще, не отличая, что именно в нем достойно похвалы. Такое смешение дает возможность людям неблагонамеренным хвалить иногда и то, что далеко похвалы не заслуживает.

3). На ряду с двумя взглядами: одним неверным, другим неопределенным, существует на старообрядство третий взгляд церковный. Сущность этого взгляда состоит в том, что обряд, как вещь средняя, до существа веры не относящаяся, сам по себе, – будет ли то такой, или иной, старый, или новый, не свят, ни несвят, не ведет ни к спасению, ни к погибели. Все зависит от того, как кто будет относиться к обряду: будет ли, пользуясь им и при его посредстве, выражать свои чувства благоговения и богопочтения, совершенствоваться в любви к Богу и смирении пред Его величием и святостию, – уроки которого будет почерпать из церковных молитвословий и других внешних действий, – или же в мертвом исполнении обрядов будет полагать все богоугождение, считая это исполнение не средством а самою целию. Люди последнего направления были искони веков и в большинстве весьма часто преобладали над людьми направления первого. Но должно отметить, что эти люди, – мертвые исполнители обрядов, заслуживали от имени самого Бога, жесткаго обличения. Что ми множество жертв ваших, исполнен есмь всесожжений овних и тука агнцев и крове юнцов и козлов не хощу... Кадило мерзость Ми есть... Новомесячий ваших и праздников ваших нена видит душа Моя. (Ис.1:11–14). Так было в ветхозаветном мире, когда с одной стороны в людях преобладала форма, видимость над духом, внешнее лишь исполнение над сердечными расположениями и когда с другой все внешния учреждения имели божественное установление. В христианстве, когда возвещена миру религия духа (Ин.4:23–24), внешняя обрядовая сторона отошла еще более на второй план, как воспитательное только средство, но отнюдь не цель. Первые провозвестники Христовой веры, самовидцы и служители Слова, утверждая полную неприкосновенность благовествования веры (Гал.1:8), во внешнем строе церковной жизни заповедали лишь благообразие и порядок (Кор.19:40), – не установив этого благообразия, т. е. самых чинов и обрядов. Еще более: когда впоследствии стали издаваться разного рода правила, касающиеся внешнего строя и порядка, один из отцов церкви, объясняя значение этих правил, писал: «правила не образ смотряют, но изволение» (Св. Василий Великий). То есть, важно не внешнее формальное исполнение правил, а сердечное расположение. Посему и св. церковь издревле вещала и вещает своим чадам о необходимости и важности, – при строгом исполнении внешних уставов, – внутренних добродетелей. «Постящеся, братие, телесне, постимся и духовне: разрешим всякий соуз неправды... всякое писание неправедное раздерем, дадим алчущим хлеб и нищия безкровныя введем в домы, да приимем от Христа велию милость» (Стих. в среду первой недели в. п.). Ибо «пост не ошаяние брашным точию» (Вторн. веч. стих.). Посему и один из современных писателей справедливо сравнил обряды с сосудами, в коих приготовляется пища. (Архимандрит Павел; собр. соч. т. 1, стр. 307). Не пренебрегать этими сосудами нам нужно, а естественно следует хранить их и совершенствовать, дабы удобнее почерпать из них пищу.

То, что сказано, проливает уже некоторый свет, – как церковь смотрит на внешнюю, обрядовую сторону вообще и на старообрядство в частности. Здесь мы не встретимся уже с требованием неизменности, или исключительности; здесь напротив, увидим, при требовании благообразия, – разнообразие и улучшение внешних форм и требований. Действительно, на бывшем в 1667 г. соборе, рассуждавшем не о догматах веры, а об обрядах, мы и находим ясно выраженную точку зрения на старообрядство. Отцы собора 1667 г., утвердив исправленные, или измененные, – как угодно назовите, – при п. Никоне обряды и отменив некоторые из них, Стоглавым собором установленные, высказали и развили мысль, что «церковь имеет многия указания от древности преуспевать на лучшее. И в прежнее время соборы без всякаго зазора добре исправляли несовершенне изложенная правила от прежде бывших соборов, исправляли на лучшее даже апостольския узаконения. И св. церковь заключали о. о. собора, не стужает о сем, паче же похваляет, и на будущее время образ подает исправляти друг друга». (Деян. гл. 10). Тот же собор утвердил и выше упоминаемую грамоту Константинопольскаго патр. Паисия, в которой, как мы видели, проводилась мысль о возможности обрядовых разностей между частными церквами.

Итак, допущение разнообразия, возможность и законность изменений или исправлений, при отсутствии «всякаго зазора» и при взаимном согласии, – вот церковная точка зрения на все то, что до существа веры не относится. И этот взгляд не нового только времени, не 17-го века; он проходит чрез всю историю христианской Церкви. Древние учители церкви по поводу бывших разногласий между церквами карфагенскою и римскою относительно принятия обращающихся от новациан, замечали, что хотя св. Киприан карфагенский и держался иного мнения «донеле же истина открыся и всея церкви разсуждением утвердися; но известно, яко со Стефаном и его наследником Сикстом мир сохрани и единение». (Августин. См. у Барония, и письмо св. Киприана к Стефану.) «Киприан в том упоре не пребысть, читаем у Евсевия, не суть у православных несогласия таковая, как у еретиков: ибо у еретиков всяк при своем упоре крепко стоит, победы ища. Православнии же яко голуби, егда истину увидят, друг друга целуют». (Дион. Александрийский). Обращаясь к фактическим данным из истории древней церкви, мы видим разнообразия в частных законоположениях, их изменения и исправления, а иногда и допущение исключений из положенных правил.

а) В первые века христианства, по 5-му правилу св. апостол, к получению епископского сана допускались и люди женатые, шестой же вселенский собор, «прилагая попечения о преуспеянии людей на лучшее, 12-м правилом постановил: «епископу не жити с женою». Толковники (Вальсамон и Зонара) поясняют, что Божественные апостолы при начале веры снисходительнее относились к тем, которые приступали к вере, и «епископам дозволено было иметь жен и после прнятия епископскаго сана», и кто бы захотел оставить жену «под видом благоговения» должен быть даже извержен из сана. (Прав. 5-е и толков. Вальсамона). Шестой же вселенсний собор правилом 12-м установляет совсем иное: предстоятелям, т. е. епископам, по рукоположении он воспрещает уже жити купно с супругами, также под угрозою извержения; и это он установил по его же словам не к превращению апостольскаго предания, но прилагая попечение о преуспеянии людей на лучшее.

б) 26-е правило св. апостол только чтецам и певцам дозволяет, по вступлении в клир, вступать в брак. Между тем 10-м правилом поместного анкирского собора было постановлено, что и «поставляемые во диаконы, аще при самом постановлении засвидетельствовали, и объявили, что они имеют нужду оженитися, таковые после сего женившись, да пребывают в своем служении». Впоследствии 6-м правилом шестого вселенского собора и диакону и иподиакону воспрещено вступать в брак после рукоположения. (См. прав. и толков. Зонары на 10-е правило анкирского собора.)

в) В Кормчей помещено правило от имени апостолов Петра и Павла о праздновании не только дня воскресного, но и субботы, «делати» же правилом сим повелевалось «пять дней». Поместный собор в Лаодикии 29-м правилом строго воспретил праздновать субботу, заметив, что кто субботу празднует, тот иудействует и тому анафема от Христа» (см. в книге правил).

г) Неокесарийский собор правилом 15-м установил, чтобы в городе, хотя он и велик, было семь диаконов, по реченному в Деяниях апостольских. Шестой же вселенский собор 16-м правилом отменил означенное правило неокесарийского собора, заметив что в Деяниях апостольских речь была не о мужах служащих таинствам, но о служении в потребности трапез. К сему толковник Аристен, от имени отцов собора, заметил, что собор неокесарийский, «не хорошо понял сказанное в книге Деяний о семи диаконах». Другие же толковники (Зонара и Вальсамон) свидетельствуют, что неокесарийское правило не соблюдалось и прежде издания настоящего правила 6-го вселенского собора.

д) Собор в Карфагене 50-м правилом, повелел «от неядших человек совершатися божественней службе, разве единого дня в лете, в онь же Господская вечеря сотворяется», т. е. Великаго четвертка. Но шестой вселенсний собор нашел невозможным «ни в великий пост последней недели четвертка разрешити» и таковое разрешение называл бесчествованием поста (прав. 29; см. в Кормчей, снес. и в книге правил).

Отменяя некоторые прежде изданные постановления и обычаи, церковь поступала настолько свободно, что некоторые правила переставали соблюдаться и без новых соборных определений. Сейчас мы видели, что правило неокесарийского собора о диаконах не соблюдалось и прежде формального отменения оного на шестом вселенском соборе. За тем, 21-м правилом антиохийского собора безусловно воспрещалось епископу переходить из одной епархии в другую. Толковники Зонара и Аристен добавляют, что тот же смысл имели и правила: 15-е никейского собора и 1-е сардинийского (Толк. на 14-е прав. св. апост. и на 21-е ант. собора). На основании этого запрещения св. Григория Богослова упрекали за то, что он из Сасим перешел в Константинополь. На это св. Григорий замечал, что правило это было давно уже умершим и забытым, так как в течении сорока лет, протекших после времени антиохийского собора, было множество случаев перехода епископов с одних епископий на другие. (Твор. св. Григория, ч. 6, стр. 62). Правило это и впоследствии никогда не соблюдалось, хотя и никогда не отменялось. Вальсамон, в объяснение 14-го правила св. апостол, замечает, что если бы кто стал придавать вышеозначенным правилам о не переходе епископа с одной епархии на другую смысл безусловного требования, тот обвинил бы св. Григория Богослова, и св. Прокла и многих других святейших патриархов, перемещенных с других престолов на констатинопольский, или на другие патриаршие престолы, как недостойно священнодействующих, чего допустить нельзя. И другие «бяху в древних нецыи обычаи в церквах бываемии, от них же убо ови временем забвени быша, инии отнюд престаша» (Толк. 11-го прав. лаод. соб. в Кормчей, также и толков. Зонары. Снес. прав. 20-е Никейского собора с существующими уставами и обычаями). Мало того, встречаются даже такие правила, которые прямо не одобряются, хотя тоже соборным образом никогда не были отменяемы. В Кормчей, в числе правил карфагенского собора находится следующее: если пресвитер или диакон будет отлучен епископом, то может жаловаться на своего епископа другим епископам области, которые и должны быть судьями отлучившего епископа. Этим правилом нарушались права местного епископа; поэтому толковник Аристен замечал, что оно служит на «соблазн и смущение». Правило это действовало только в Африке и то, вероятно, очень не долго и применялось не часто, хотя никаким собором отменено не было. (Кормч. л. 118).

Были правила, с строгими запрещениями соединенные, которые иногда отменялись и разъяснялись меньшими соборами, или же низшею властию церкви, а иногда и прямо, без всякого формального отменения церковию, в руководство не были приняты. Лаодикийский собор в 29 правиле анафематствует тех, которые празднуют субботу. Между тем св. Златоуст говорит, что таковые были и в его время и «мы терпим это» (Бес. на посл. к Галатам, гл. 1, изд. 1842 г., стр. 31). 69-е апостольское правило требует строгого содержания поста в великий пост, а также и в среду и пяток, под угрозою извержения и отлучения и только немощным разрешает вкушать масла и вина. При этом, по толкованию Зонары требование поста в среду и пяток поставляется наравне с Четыредесятницею²). 19-е правило Гангрского собора также предает проклятию того, кто разрешает посты, предписанные церковию к соблюдению, – а также пост в среду и пяток. (Прав. с объяснением Вальсамона). Между тем в Номоканоне, печатаемом при Потребниках, полагается вместо проклятия только отлучение от причастия на два года тому, кто в посты мясо, или сыр ест. (Потребник Иосифа л. 696). Таким образом, проклятие оказывается снятым без всякого нового определения церкви. Затем, в тех же Потребниках, в коих печатался и Номоканон, помещен даже такой устав о постах, – заимствованный из книги преподобного Никона Черногорца, – по которому в праздники господские, богородичные, родителей Божией Матери, св. апостолов – хотя бы они случились в среду и пяток, никакого запрещения в пище не полагается, а в великий пост разрешается вкушать рыбу по субботам и воскресеньям; аще же кто не «произволит», то и по вторникам и четверткам (Потребники п. Филарета и п. Иосифа л. 136). Примечательно, что в одном и том же Номоканоне за один и тот же проступок чисто нравственного свойства полагается и анафема и простое церковное наказание. В одном месте читаем, что если простой человек укорит священника, или обличит в лице, «да есть анафема и да изгнан будет из церкве, отлучен бо есть от св. Троицы и послан будет во иудино место». Но затем читаем нечто, уже несравненно более мягкое: «аще ли кто укорит священника, да запретия лето едино, аще даст ему заушения, да запретить три лета» (потр. Иосифа, л. 595). Первая анафема и отлучение от св. Троицы как бы исчезла сама собою. Придирчивый к букве раскольник нашел бы здесь основание для массы запросов и обвинений, – в роде самопроклятия; но он не решится сделать этого в виду напечатания Номоканона при первых пяти российских патриархах.

59-м правилом шестого вселенского собора безусловно воспрещается совершать крещение в молитвеннице внутри дома (снес. 58 прав. лаод. соб. с объяснением Аристена), под угрозою извержения клириков, и отлучения мирян. Между тем, поместный двукратный собор правилом 12-м делает пояснение, что это запрещение относится лишь к тем, которые совершают крещение без соизволения епископа. Толковник же 59-го правила Вальсамон прямо советует следовать в означенном случае не этому правилу вселенского собора, а новеллам императора Льва Философа, которыми в молитвенных домах крестить позволяется. (См. правила с толкованиями).

Ни один собор не ограждал в такой степени своих правил клятвами, как поместный собор, бывший в Гангре, пафлагонской митрополии, – после первого вселенского собора, – хотя правила его, направленные против некоего Евстафия, прямо догматов веры не касались. В числе их есть правила, касающиеся тех, которые ради мнимого подвижничества, употребляют суровую верхнюю одежду и осуждают тех, которые с благоговением носят шелковые одеяния (прав. 12-е); – есть правила, направленные против тех женщин, которые будут носить мужскую одежду, опять «ради подвижничества» (прав. 13), или стричь волосы (прав. 17), против тех, кто детей своих будет оставлять и уходить на подвижничество и т. п. (прав. 16-е). Все эти правила ограждены клятвами и клятвы эти никаким собором сняты или даже разъяснены не были. По поводу их Вальсамон, – названный в предисловии к Номоканону, помещенному в наших патриарших потребниках, «искуснейшим толкователем правил» (Потр. п. Иосифа л. 665)³ входит в обстоятельное рассуждение о клятвах. Он припоминает, что «и IV вселенский собор 2-м и 7-м правилами предает анафеме тех, которые служат посредниками при рукоположении кого либо за деньги, а также – монахов – и клириков, вступающих в воинскую службу и нераскаявающихся»⁴.

Упомянув об этом, Вальсамон приводит слова св. Златоуста касательно употребления клятвы. – «Златый по языку, учитель вселенныя, заповедуя не предавать анафеме вернаго человека, говорит буквально следующее: что означает это слово анафема, которое ты говоришь, как не то, что этот должен быть предан диаволу и уже не иметь места спасения, должен быть чужд Христу? И кто ты? Это дело власти и великой силы, ибо тогда сядет Царь и поставит овцы одесную, а козлища ошуюю. Итак, зачем ты принял на себя такое достоинство? Апостол только в двух местах по необходимости сказал это слово (1Кор.16:20, Гал.1:9). Итак, что? Чего из приявших власть не сделал, кроме одного, который приял это, дерзаешь делать ты вопреки Владычней заповеди и принимаешь на себя суд царя? Ибо анафема совершенно отсечает от Христа: учи в кротости... Но должно ли написанное великим отцом и учителем нашим Златоустом иметь более силы, чем определенное халкидонским собором и гангрским, об этом скажут конечно те, которые имеют власть разрешать подобные вопросы». Таким образом мудрейший толковник правил не решается прямо утверждать, что анафемы соборов имеют полное значение, – хотя они никем сняты не были, а противопоставляет оным рассуждение одного отца церкви, при том более раннего времени, предоставляя решение вопроса власть имеющим. В последствии же времени другой канонист «преподобный во иеромонасех Матфей» (Властарь XIV в.), книга которого в предисловии к Номоканону, названа: «зело полезною», прямо уже заявляет что нужно более следовать св. Златоусту. «Великого отца Златоуста должна паче держатися, yеже яже четвертаго собора и иже в Гангре» (Рук. акад. библ. № 744, л. 13).

Оставляя на минуту в стороне, что некоторые правила гангрского собора и халкидонского потеряли сами собою значение, хотя под эти правила буквально понимаемые, нетрудно было бы подводить многих и в наше время, – заметим, что не могут ли упомянутые анафемы служить исходным пунктом при разрешении вопроса и о клятвах собора 1667 года, – которые недруги православной церкви выдвигают так резко, как доказательство потери церковию благочестия, выдвигают с настойчивыми требованиями канонического, соборного снятия оных, – не взирая на то, что смысл и значение этих клятв, как лежащих лишь на противниках Церкви, разъяснены местною церковною властию?.. Но обратимся к нашей задаче.

В последних приведенных сопоставлениях правил и толкований делается несколько заметным еще одно весьма важное обстоятельство, – то, что и позднейшие по времени правила не всегда считались обязательными сравнительно с более ранними и не всегда были применяемы Церковию. С особенною ясностию это новое обстоятельство, – показывающее, насколько церковь считала себя свободною и правоспособною применять те, или другие правила, даже без новых соборных постановлений, – открывается из сопоставления 29-го правила IV вселенского собора с 20-м правилом шестого собора.

Четвертый вселенский собор безусловно воспрещает низведение епископа на степень пресвитерскую. «Аще сводит епископа на пресвитерство, святотатец есть»... Толковник Аристен поясняет: «аще бо повинен в некоем гресе (епископ), то не токмо епископии лишен будет, но и от пресвитерства извержется». (Кормч. л. 105). Шестой вселенский собор изменил такое безусловное воспрещние низводить епископа на пресвитерство. Если епископ будет учить во ином граде в народе, то, – по постановлению отцев этого собора, он «да престанет от епископства и пресвитерская действует». Дальнейших соборных постановлений по сему предмету не находим. Между тем церковь не следует этому позднейтему и соборне не отмененному правилу. Аристен в своем толковании замечает, что «29 правило халкидонскаго собора святотатство отнюдь нарицает, еже епископа на пресвитерский свести степень: и имей сие правило пребольшее вселенскаго онаго (т. е. шестаго собора) правила». (Кормч. л. 184).

Не вижу надобности обстоятельно рассказывать вам, м. м. г. г. о том, как постепенно слагался чин христианского богослужения, как вводились новые и новые молитвословия и песнопения, как появлялись целые службы, как установлялись праздники и посты, как развивалась символическая обрядность и церковное украшение. Раскрытие всего этого повело бы нас уже слишком далеко, и при том без особенной надобности. Довольно сказать, что пред нами – чины древнейших литургий (первых трех веков), теперь уже не употребляемые, и чины относительно позднейшие (IV в.) св. Василия и св. Иоанна, из коих последний, более краткий, мы слышим несравненно чаще. А на первых порах в частных церквах было столь разнообразно, что, по свидетельству древнего историка Сократа, «между обществами верных, едва ли можно найти и две церкви, которые в совершения молитв были бы согласны одна с другою. (См. церк. ист. Сократа схоластика. С. П. Б. 1850 г. стр. 429–432). Другой, также древний историк, Созомен говорит, что «во всех церквах, хотя оне исповедуют одно и то же учение, нельзя найти одних и тех же по всему сходных преданий». (Церк. Ист. Созомена; Спб. 1851 г. стр. 517).

И это разнообразие проявлялось и в нашей отечественной церкви даже времен патриарших. (См. чины крещения в Потребниках п. Филарета и п. п. Иоасафа и Иосифа). И наши патриархи до Никона не стеснялись изменять некоторые уставы, исключать употреблявшиеся чины и снова вводить их, уставлять то, относительно чего прежде устава не было и при том – не в духе прежней практики, например устав о посолонном хождении ⁵. И при таком разнообразии все прославляли единого Триипостасного Бога, дивного в святых Своих, содевая свое спасение; все в духе мира и любви составляли единую нераздельную церковь Божию... «Ибо, по свидетельству Св. Григория Двоеслова, «в единой вере ничего не вредит Св. Церкви разнообразность обыкновений» (Послание 41-е к Леандру) и «безумно было бы христианам, согласным в главных пунктах верований, разделяться между собою из за обычаев». (Созомен).

Таким образом, если богооткровенные истины веры не подлежат ни изменению, ни совершенствованию, то внешнеобрядовая жизнь Церкви Христовой имела и долженствует иметь свое развитие и совершенствование. И если, посему, староверие или староверство есть понятие тождественное с понятием истины, для всех всегда обязательной, – ибо нововериее есть ложь и заблуждение; то старообрядие или старообрядство может быть уже и менее совершенным, чем новообрядие, новообрядство, которое является не как ложь и заблуждение, а как преуспеяние на лучшее, – если оно отвечает, конечно, духу веры и содействует благолепию церкви. От этого, если бы и случилось даже доказать, что введенные при п. Никоне обряды суть обряды новые по сравнению с отмененными, (чего на самом деле доказать нельзя; относительно же некоторых; напр. чтения символа веры без слова истиннаго, начертания имени Спасителя Иисус, почитания креста четвероконечнаго, противосолония, пятипросфория и др. нетрудно напротив видеть, что они и старее и правильнее); – то и в таком случае нарекания на прав. церковь не имели бы твердых оснований до тех пор, пока не показали бы нам, что в этих обрядах заключается ересь, а посему и требование восстановить это «старое» было бы требованием незаконным и во многих отношениях даже опасным. Поясним это примером. В самом деле, кому из людей благомыслящих пришло бы теперь на мысль ратовать за восстановление древнейших церковных обычаев и установлений в роде празднования субботы, допущения женатых епископов, восстановления богослужения первых веков!.. Взялись за нечто подобное западные протестанты и наши сектанты одного с ними духа; но взявшись за это, они потеряли всякую почву, разорвали тысячелетнюю связь церкви, зачеркнули ее историю, разорили самую церковь а в конце концов потеряли и дух апостольского учения.

Но при этой возможности и законности обрядового развития и усовершенствования, да не является с другой стороны спешное заключение о необходимости и полезности бо́льших и бо́льших нововведений, неудержимое стремление к ,,новообрядству». Ибо нельзя не приметить в жизни влияния веяний совершенно чуждых православию, которыми, в погоне за новизною, можно легко увлечься до крайности; а при этом необходимо и то памятовать, что мы окружены многими немощными совестию и непросвещенными истинно-христианским разумением, – которым подобная погоня могла бы причинить великий соблазн. Вот от чего искони веков приложение правила относительно «охранения старины», или «введения новаго», предоставлялось мудрому усмотрению пастырства, которое и поступало и должно поступать, сообразуясь с обстоятельствами; на него возложена обязанность и исправлять прежде несовершенно изложенное, и допускать исключения из разных правил, или не применять оных. В этом заключается смысл и законность нашего Единоверия. Мы же, как частные члены церкви должны внимать указаниям пастырства и быть послушными издаваемым церковию по сему узаконениям, следуя наставдению Господа: слушаяй вас Мене слушает и отметаяйся вас Мене отметается (Лк.10) «Не старым хартиям и номоканонам заповедали нам и апостолы повиноваться, но действительным наставникам нашим, которые заботятся именно о нашем спасении, зная именно наши духовные нужды и имея дар удовлетворять их». Так говорил несколько лет назад ученый профессор (И. В. Чельцов) прекрасно знакомый с историею христианской церкви в пояснение того, что власть церковная может отменять постановления прежде изданные. (См.протоколы заседаний Пет. отд. О. Л. Д. Просв, «о нуждах единоверия», стр. 72).

Довольно уже давно придумано замечание, что вышеозначенные слова Спасителя о послушании и отметании (т. е. непослушании), относятся ко всему тому, что делали и что установляли пастыри – преемники апостольские за 200 – 300 и более лет назад, т. е. если они молились двуперстно, сугубили аллилуиа, читали Исус вместо Иисус, «обрадованная» вместо «благодатная», Сыне Божий» вместо «Боже наш» служили на семи, а не на пяти просфорах и проч. т. п.; – то во имя заповеди Спасителя и мы должны поступать также, т. е. слушаться их; в противном случае мы будем, отметаться их, и, значит, – отметаться Христа. Но здесь опять – смешение понятий и потому – ложное заключение. Ибо св. апостол писал: поминайте наставники ваша, иже глоголаша вам слово Божие; ихже взирающе на скончание жительства, подражайте вере их (Евр.13:7). Итак, апостол заповедует по смерти наших бывших наставников, взирающе на скончание их жительства, подражать их вере, а не обычаям, и иным неотносящимся к вере установлениям в области церковной жизни. В противном же случае все были бы поставлены в непримиримыя противоречия, кого и чего слушать, кому и чему следовать, дабы не отметаться Христа: – святому ли Поликарпу, праздновавшему пасху вместе с евреями, правилам ли апостольским относительно празднования субботы, святому ли Златоусту о единоперстии (Бес. 54 на св. от Мф. 54), отцам ли собора неокесарийского о 7 диаконах, отцам ли шестаго вселенскаго собора о низведении епископа на пресвитерство, уставам ли наших патриархов Филарета и Иосифа о постах, примеру ли св. Саввы Сербскаго в приеме латин, или российскому патр. Филарету, и проч. и проч. и проч. И вышла бы из всего этого нескончаемая и невообразимая путаница, из которой и выхода нет, и явилась бы возможность всякому недовольному указывать слова Спасителя и мутить умы и сердца. Нет!.. и мы, подражая вере, ведущей от Начальника веры Совершителя Иисуса и проходящей через преемственный ряд наставников, возвещавших единое слово Божие во все века, заповедь Спасителя о послушании должны относить к живым, управляющим церковию, наставникам нашим, имущим власть и право, при охранении веры, изменять внешние постановления церкви и обычаи, не касающиеся до существа оной, и – повиноваться им. В противном случае, будем ли мы ревнителями старообрядства, или чего другого, – окажемся ослушниками и противниками церкви, и то, что мы содержим и за что неразумно ратуем, будет уже не безразличным чем-нибудь, а признаком раскола.

Итак, понятие раскола, как отчасти, видно и из самого слова «колоть», «разделять», заключается не в содержании, а в отношении; это есть нарушение мира и единения цековного из-за вопросов, не входящих в область веры. «Еретик, иже верою чужд», говорит св. Василий Великий, а раскольник тот, кто отделяется от церкви, выходит из подчинения церковной власти, производит смуту «по некоемому незнаемому вопрошению, т.е. по предметам еще не установленным, относящимся к церковной дисциплине, по вопросам обрядовым. Самое содержание раскола может быть до чрезвычайности разнообразно. Есть у нас раскол старообрядства, но может быть и раскол новообрядства. Представим только, что из среды православных выделились фанатичные приверженцы обряда, которые знаменем своим поставили бы полную нетерпимость к старообрядству и обнаружили бы противление церкви, терпящей и даже благословляющей так называемый «старый» обряд для людей из раскола вышедших. Единичный пример такого отношения мы имеем у себя под руками в виде письма на наше имя полученного лет 7 назад. К письму было приложено черновое заявление «Российскому Синоду», в коем «Высшее Духовное Правительство» порицается за «покушение его на целость и священную неприкосновенность большого Московского Поместного собора 13 мая 1667 года, совершаемые по мысли и желаниям светского Правительства втихомолку от истинно православной церкви⁶, от истинно православных верующих».

Речь, очевидно, идет об учреждении единоверия и о дозволении употреблять, так называемый, «старый» обряд. Заявление подписано фамилиею, нам неизвестною, с пометкою, что оно отослано по назначению. В данном случае ни то, ни другое обстоятельство не имеет ровно никакого значения. Но если бы организовалась целая партия подобных непризванных судей, которые громко и резко стали бы порицать распоряжения церковной власти, догматов веры не касавшиеся, и производить церковную смуту; то опять явились бы люди, имущие «ревность не по разуму», только не по «старому», а, по так называемому, «новому обряду», и – мог бы образоваться раскол новообрядства.

Мы остановились несколько на таком предположительном явлении с целью пояснить самый существенный признак раскола.

В древней христианской церкви были известны два такого рода раскола, одновременно существовавшиее в разных поместных церквах, которые по содержанию своему походили на практику, принятую в другой местной церкви.

Пресвитер карфагенский Новат с своими последователями восставал против св. Киприана за его строгость к падшим; в Риме же другой пресвитер Новациан восставал против своего епископа, наоборот, за снисходительное отношение к падшим. т. е. Новат по образу своих мыслей, сходился с практикою римской церкви, а Новаций – с требованиями св. Киприана (хотя впоследствии он пошел гораздо дальше, создав учение о церкви, как обществе «чистых»).

Но примечательно, что обе церкви, не смотря на разногласие, оставались между собою в единении, а партии Новата и Новациана были осуждаемы тою и другою церковию, как раскольнические. Св. Отцы древней церкви, допускавшие свободу обряда, ревностно охраняли мир церкви, требуя единения с нею и послушания церковной власти. Св. Киприан вооружался против самовольных, без ведома и согласия его – епископа, распоряжений относительно падших, при чем порицал и некоторых исповедников действовавших в духе Новата, – замечая, что «не исповедники создали евангелие, a eвангелие создало исповедников». Тот же св. Киприан, по поводу посвящения Новациана в епископа, при жизни Корнелиa, писал о Новациане: ,,нет посвящения тому, кто не держит единения с церковию. Кто бы он ни был, как бы много не говорил про себя, он – чужой, он вне церкви. Пусть он себе хвалится, пусть надменно прославляет свою философию и красноречие; но кто не сохранил ни братской любви, ни церковного единения, тот потерял и то, чем был прежде».

Мысль о необходимости единения с церковию св. Киприан особенно развил в знаменитом своем сочинении «О единстве церкви». «Можно ли думать тому, кто не придерживается единства церкви, что он хранит веру?.. Сие единство надлежит крепко поддерживать и отстаивать нам, особенно епископам, которые председательствуют в церкви... Церковь одна, хотя с приращением плодородия развиваясь, дробится на множество. Ведь и у солнца много лучей, но свет один; много ветвей на дереве но ствол один, крепко держащийся на корне; много ручьев истекает из одного источника, но хотя разлив, происходящий от обилия вод, и представляет многочисленность, однако при самом истоке все же сохраняется единство. Отдели солнечный луч от его начала; – единство не допустит существовать отдельному свету; отломи ветвь от дерева, – отломленная потеряет способность расти, разобщи ручей с его источником, – разобщенный иссякнет.

Равным образом церковь, озаренная светом Господним, по всему Mиpy распространяет лучи свои; но свет, разливающийся повсюду один и единство тела остается не разделенным. По всей земле она распространяет ветви свои, обремененные плодами; обильные потоки ее текут на далекое пространство: при всем том глава остается одна, одно начало, одна мать богатая преспеянием плодотворения.

От нее рождаемся мы, питаемся ее млеком, одушевляемся ее духом... Кто же столь нечестив и вероломен, кто на столько заражен страстию к раздорам, что почитает возможным, или дерзает раздирать единство Божие, – одежду Господню, – Церковь Христову?..

«Пусть ни кто не думает, будто добрые могут отделиться от церкви. Ветер не развевает пшеницы и буря не исторгает дерева, растущего на твердом корне. Только пустые плевелы уносятся вихрем; только слабые деревья падают от устремления бури. Их-то предает проклятию и поражает ап. Иоанн, говоря: от нас изыдоша, но не беша от нас; аще бы от нас быша, пребыли убо быша с нами. (Ин.2:19)... Нарушившие мир Господень неистовым раздором не могут достигнуть награды мира».

«Пусть не обольщают себя некоторые словами: идеже еста два или mpиe собрани во имя Мое, ту есть посреде их (Мф.18:20)... Как могут собираться во имя Христово двое или трое, о которых известно, что они удаляются от Христа и от евангелия Его? Ведь не мы отошли от них а они от нас... Господь говорит о своей Церкви, говорит к находящимся в церкви, что если они будут согласны, если сообразно с Его напоминанием и наставлением, собравшись двое или трое, единодушно помолятся; то, не смотря на то, что их только двое или трое, они могут получить просимое от величия Божия».

Но «какия жертвы могут приносить завистники священников? Неужели, собираясь, они думают, что и Христос находится с ними, когда они собираются вне церкви Христовой? Да хотя бы таковые претерпели и смерть за исповедание имени, – пятно их не омоется и самою кровию. Неизгладимая и тяжкая вина раздора не очищается даже страданием. Не может быть мучеником, кто не находится в церкви... Не могут пребыть с Богом не восхотевшие быть единодушными в церкви Божией: хотя бы они, быв преданы, сгорели в пламени и огне, или испустили дух свой, будучи брошены в снедь зверям; однако, и это не будет для них венцем веры, но будет наказаньем за вероломство, не будет славным окончанием благочестивого подвига, по исходом отчаяния. Подобный им может быть умерщвлен, но увенчаться не может». (Твор. Св. Киприана, т. 2, стр. 170 и дал.)

И не один св. Киприан был ратоборцем за единство церковное и строгим обличителем непослушания, своеволия, разделения и вражды. Дионисий Александрийский писал Новациану: «Лучше было бы тебе все вытерпеть лишь бы не рассечь церкви Божией. Не менее славы доставило бы тебе мученичество за целость церкви, как и мученичество за отречение от идолов; еще более, – потому что в последнем случае всякий принимает мучения за собственную душу, а в первом за всю церковь.» (Церк. Ист. Евсевия т. 1, кн. 6, гл. 45). Сто слишком лет спустя св. Златоуст в своих беседах воспроизводил мысли св. Киприана. «Ничто так не раздражает Бога, яко еже церкви разделятися... Ниже мученическая кровь может сего загладити греха». Необходимость мира церковного и единения отцы церкви ценили так высоко, что св. Феодор Студит, делая ссылку на св. Григория Богослова, говорит, что «пока возможно, надобно склоняться к миру и если неправда только подозревается, то снисхождение лучше настойчивости». (Часть 1, письмо 53).

В более позднее время мысль о необходимости быть в единении с Церковию и о тяжести греха непослушания и противления церкви стала входить, с разными частными оттенками, в учительные книги и вносилась в катехизисы. «Иже в церкви не пребывает, тех Христос не спасает и Духа св. сицевии не имут». (Катих. Вел. л. 122)."Вне церкви нет разрешения грехов». (Мал. Катих. л.). «Вне церкви и благословение в клятву будет». (Толк. Апост. л. 549). В духе этого взгляда писал и п. Константинопольский Паисий о Павле Коломенском и Иване Неронове. И все эти рассуждения в основании своем имеют слова Господа: «аще кто Церковь преслушает, буди тебе яко язычник и мытарь». (Мф.18:17).

Напомню вам еще один следующий факт из истории древней церкви. В IV в. некоторая часть восточных христиан, между предками коих были и св. мученики и прославленные Богом святители – как Поликарп Смирнский, – желали оставаться старообрядцами относительно времени празднования Пасхи; при этом они хотели быть и были последователями такого предания, которое связывалось с именами св. апостолов Иоанна и Филиппа. И что же? – эти люди получили даже название еретиков за то, что не хотели принять «добраго установления» Никейского собора относительно времени празднования Пасхи, – изменившего восточный обычай. Так именно объясняется осуждение четыредесятников в 1-м прав. аптиохийского собора. Замечательно при этом, что когда ранее за 100 лет римский епископ Виктор осудил за то же самое восточных христиан, то заслужил упрек и порицание со стороны даже западных епископов и в частности св. Иринея Лионского . Если судить по содержанию, то или папа Виктор будет прав, ибо он сделал не более того, что и собор антиохийский, и св. Ириней неправ; или же собор антиохийский будет неправ и правило его должно было бы быть отвергнуто и заззрено. Однако, никто подобным образом не рассуждал и никто никогда не возбуждал и спора относительно виновности папы Виктора, или законности правила антиохийского собора. И это потому, что прежде празднование Пасхи в один день с евреями было вне церковного установлении и не разрушало церковного единения, а после Никейского собора оно явилось уже как противление соборному установлению. Не напоминает ли очень этот исторический факт и наших раскольников, которые усвояют себе громкое по-видимому, но в сущности довольно неважное и безразличное название старообрядцев, которые указывают также на просиявших святых, по древним книгам Богу угодивших? Нет ли поэтому оснований и к ним прилагать правило антиохийского собора, – тем более, что они мало того, что не приняли постановлений церковной власти, но и обвинили церковь за произведенные обрядовые исправления (или изменения, как угодно назовите) в еретичестве и похулили обряд исправленный, а самую церковь признали зараженною скверною антихристовою. Они пошли гораздо далее древних четыредесятников в своих провинностях против церкви, с которою сами и единение порвали.

И так, во всяком расколе, как и в нашем, один существенный и необходимый признак; это – противление. Отнимите этот признак и раскола не будет, а будет что-либо другое; приложите этот признак к какому угодно церковному явлению и будет раскол.

Если, как мы видели, неправильно вводить этот признак в понятие старообрядства, само по себе взятое; если от этого неизбежно происходит путаница во взглядах на то старообрядство, которое не есть раскол; то еще более неправильно на место раскола ставить старообрядство. Делать это значит набрасывать густое покрывало на сущность явления, закрывать глаза зрителям, чтобы затруднить правильную оценку оного; это значит бессознательно, или сознательно обелять раскол, оправдывать то, что церковь всегда считала и считает великим злом. Между тем и это часто у нас бывает.

а) Мы постоянно слышим и видим, как в устной Речи и в литературных произведениях, даже в изложении бесед употребляется слово «старообрядец», – вместо другого более точного, хотя и более резкого слова. Это делается из деликатности и человеколюбия, дабы и заблудшего брата не огорчить, а скорее своею мягкостью расположить его ум ко вниманию и сердце к восприятию истины. Здесь название по признаку существенному заменяется названием по признаку случайному. И это делается намеренно, но и осуждать за это нельзя потому что здесь жертвуется точностию в виду высших нравственных целей.

б) Но бывает перестановка выражений независимо от этого. Не редко приходится читать суждения о расколе под названием старообрядства, при чем выбираются из старообрядства те черты, которые представляются наиболее симпатичными, и по этим опять случайным признакам, и при том входящим исключительно в понятие старообрядства, а не в понятие раскола, – произносится общий, мягкий, а иногда и прямо одобрительный приговор о всех старообрядцах, и нераскольниках и раскольниках, а иногда старообрядцы – нераскольники, т. е. единоверцы незаметно выделяются и приговор так образом относится лишь к старообрядцам – раскольникам.

Это уже нехорошо, хотя и простительно, потому что часто бывает без намерения, по одному недоразумению; вина только в том, что человек берется судить о предмете, которого не понимает. Таковы многие газетные суждения.

в) Иногда бывает уже совсем худо; пишутся целые книги в оправдание старообрядцев, в коих о самом старообрядстве говорится даже очень мало, а прямо оправдывается раскол. При этом, под покровом выставленного названия, православная церковь поставляется в такое положение, в какое можно поставить разве только некоторых частных лиц, – и то не во всей их деятельности и не со всех сторон; – выбираются и выдвигаются ошибки, частных лиц, очень не важные, отмечаются между ними несогласия несущественные; с этими только и борются авторы, это только и обличают. Все существенное опускается и как бы не существует. И все это делается сознательно и намеренно, чтобы в конец опутать недальновидного читателя, перемешав разные понятия и выдвинув для борьбы лишь случайное и неважное. Таковы именно «Исследования в оправдание старообрядцев» Карловича, изданные за границею, но известные и в России, – сознательно написанные в пользу раскола, а совсем не старообрядства, и высоко ценимые раскольниками. По правде, это даже и не исследование в оправдание раскола, – так как раскол в них с его характерным учением совсем не оправдывается; это – какая-то безобразная куча извертов и порицаний на православную церковь.

Сколько могли и сколько позволяло время, мы сказали все необходимое для установления точного понятия старообрядства и раскола, определили их точный смысл и значение. Мы старались показать, что эти понятия далеко не тождественны и не однозначущи. Цель наша была бы достигнута, если бы в сознании вашем, почтенные слушатели, утвердилось совершенно ясное и раздельное о сем представление. Тогда научная азбука дала бы возможность и открыла бы прямой путь к дальнейшим познаниям в той области церковной жизни, которая носит название старообрядческого раскола, и которая, я не сомневаюсь, очень многих интересует. При этом многое множество вопросов, которые теперь считаются очень важными и какими-то роковыми и, как такие – искусственно выдвигаются, потеряли бы свое значение и отошли бы далеко на задний план, а самые факты старообрядства и раскола предстали бы пред нами в простом и ясном свете.

***

Не мало лет стоим мы лицом к лицу с старообрядцами, в живой беседе делимся с ними мыслями и познаниями. Обилен ли плод этих бесед, один Господь знает. Но случалось нам слышать удивление со стороны лиц, иногда очень почтенных: ради чего это мы рассуждаем и спорим о перстах, об аллилуии, о количестве просфор и о предметах тому подобных? Стоит ли тратить время и силы на разрешение столь неважных вопросов и вести из-за них борьбу?.. Отвечаем к случаю: на рассуждении и споры о всех подобных предметах мы вызываемся невольно; но не за персты мы ратуем, не исключительного торжества обрядов добиваемся, а – мира церковного и духовного единения, т. е. уничтожения происходящей из-за всего этого вражды, ослабления раскола.

(Публичная лекция⁷)

Брошенные в землю семена узнаются по плодам. Так – в природе, так – в жизни каждого человека, так – и в истории человеческих обществ.

В течение 200-летняго существования семена раскола выросли в большое древо, давшее обильные плоды. Свойство положенных в основании его начал сказалось и сказывается со всею наглядностию особенно в тех частных согласиях, которые представляют логическое развитие этих начал, последнее решительное слово раскола. К числу таких согласий принадлежит согласие странников или бегунов, доселе существующее, доселе распространяющееся.

Не далее, как год назад, по сообщению одного бывшего некогда последователя бегунства, было обнаружено распространение этой секты в черте г. Казани и в некоторых местностях Казанского уезда. По распоряжениям подлежащего начальства произведены были осмотры и обыски в пригородных слободах Архангельской, Игумновой, Суконной и в слободке Пороховской, входящей в состав Казанского уезда. В некоторых домах были задержаны беспаспортные бродяги; в одном доме найден труп неизвестного мужчины, который и отправлен в анатомический театр. В газетах появились сообщения о насильственной смерти сектантов посредством удушения. В то же время исправником Царевококшайского уезда было обнаружено распространение бегунства в двух деревнях: Старом и Новом Мазикове и около границы с уездом Яранским Вятской губернии. Возбуждено было несколько судебных следствий о бегунах, в настоящее время только что оконченных производством.

Все эти обстоятельства возбуждают общественный интерес к ознакомлению с характером нашего бегунства, дабы точно уяснить это явление и принять соответствующие меры к прекращению оного.

***

В среде всякого общества и государства есть, без со мнения, люди странствующие: есть паломники, путешествующие по святым местам, есть и простые бродяги, скрывающиеся по весьма разнообразным причинам и побуждениям. Но мы не знаем, чтобы где-нибудь, как только у нас, и только в нашем расколе существовало целое общество бегунов или странников по принципу, т. е. по требованию их учения, общество, имеющее в тоже время известную организацию. С понятием странничества как будто даже не мирится самое представление об организации; ибо со стороны трудно и представить, что́ это – за люди, вечно странствующие, вечно бродяжничающие, скрывающиеся, и в тоже время сплоченные между собою в отдельное целое, связанные одним духом, одними целями, одними общепризнанными правилами. Как даже логически могу я понять требование постоянного странствования и возможность какого бы то ни было управления этими странниками-бродягами. «Странник – Божий лишь человек», говорят у нас; бродяга – вольный человек, не знающий никаких обязательных порядков; преследует он только свои личные цели: вольность, независимость и, где можно, собственную только выгоду и наживу. А между тем, в нашем старообрядческом расколе существует целая организованная отрасль безпоповцев с основным требованием бегунства, существует одним словом секта бегунов.

В былое, хотя очень еще недавнее время, это общество бегунов считали какою-то гражданскою, социальною партиею, обществом бродяг, уходящих от помещиков, от рекрутчины, от земских повинностей, с примесью разного рода преступников, для которых бегство естественно составляет заветную цель. И этот взгляд распространялся даже на весь старообрядческий раскол, в котором видели «оппозицию податного земства против всего государственного строя» (Щапов), «протеста земства против поглощения его прав центральною властию» (Андреев). Родоначальником такого взгляда на раскол был, как известно, Афанасий Прокопьевич Щапов, нашедший себе, – как и всякий даровитый изобретатель нового воззрения, – горячих последователей и подражателей. Взгляд этот одно время считался в нашей светской литературе до такой степени верным, что держащиеся его не находили даже нужным сколько-нибудь серьезно считаться с людьми другого взгляда, – которые считают раскол явлением церковным, с обрядовым характером, – а случалось, что просто обзывали их «салопницами».

На самом же деле вышеозначенный взгляд на раскол, как на гражданскую оппозицию правительственным стремлениям, и в частности – на старообрядческое бегунство, как на общество бродяг, скрывающихся от тягостей социальной жизни, – был большим недоразумением, и в свое время недоразумением, несомненно, тенденциозным. Положим, что во всяком крупном историческом явлении интересы разного рода в живых людях переплетаются между собою; несомненно, что в среде бегунов попадались и попадаются беглые преступники и другие подобного рода бродяги; но по побуждениям только личным, случайным нельзя еще судить о сущности явления. И наши бегуны, о которых будет речь, далеко – не обыкновенные бродяги; старообрядческое бегунство, как секта, есть явление своеобразное, выросшее на почве раскола, есть явление по своему характеру не гражданское, а религиозное, хотя и задевающее многие стороны гражданской жизни и общественного порядка, но – задевающее не во имя политики, или социализма, а во имя веры, во имя своего мнимого благочестия, т. е. вследствие религиозного фанатизма.

Открытие секты странников последовало в 1850 году. Поводом к открытию послужили грабежи, производимые целыми шайками воров и разбойников, появившихся в Ярославском и смежных уездах. Для расследования дела о таких беспорядках была образована особая комиссия, которая и нашла, что размножение бродяг в Ярославской губернии, принимавших участие в грабежах, происходило от вновь образовавшейся там секты, известной в народе под именем страннической или сопелковской, от села Сопелки, – в 15 верстах от г. Ярославля. Тогда министр внутренних дел командировал в эту комиссию особого чиновника, знакомого с расколом, для исследования означенной секты. После продолжительных исследований комиссия и открыла происхождение и учение этой секты (Ист. М. В. Д. Варадинова, стр. 530). В министерство внутренних дел представлены были замечательные сочинения, написанные самим основателем секты, а также дорогие для характеристики секты показания сектантов. Министр внутренних дел, доводя в 1852 году до Высочайшего сведения о результатах, добытых комиссиею, признавал новую секту одною из самых вредных и опасных. Государь Император повелеть соизволил: «предоставить Ярославскому секретному совещательному комитету изыскать меры необходимые для уничтожения ереси и соображения комитета представить министру внутренних дел» (Собр. Пост. по ч. раск., стр. 459–461. Изд. 1875 г.). Ярославский комитет придумал меры частию неопределенные, частию неудобоприменимые. С одной стороны он полагал не преследовать секты странников за мнения о вере, а с другой – подвергать взысканию те общества, среди которых обнаружено будет пристанодержательство. Предположения эти были представлены министру внутренних дел, а последний сообщил их на усмотрение оберпрокурора Св. Синода. Граф Протасов внес дело в Синод, а Синод передал оное на предварительное рассмотрение и заключение московского митрополита Филарета. Московский святитель, признав предположения Ярославского комитета о взысканиях за пристанодержательство со всего общества мерою несправедливою и нецелесообразною, указал с своей стороны в обстоятельной записке более соответствующие меры.

Кроме возложения ответственности за распространение секты на духовенство, он рекомендовал наиболее видных вожаков и наиболее фанатичных бегунов, презрителей власти, ссылать в Соловецкий монастырь, или подобное место под строгий надзор; прочих странников предать суду за побег и неисполнение общественных обязанностей, а также и пристанодержателей; усилить денежное взыскание с хозяина дома, который держал беспаспортного и, наконец, усилить законы о бродягах. Предположения московского иерарха вполне приняты были Св. Синодом (опред. 26 окт. и 10 дек. 1854 г.), и все дело снова передано было в министерство. В 1855 году оно рассматривалось в секретном комитете, было повергнуто на Высочайшее усмотрение и Государь Император повелеть соизволил: «начальникам губерний всемерно озаботиться открытием, задержанием и преданием суду последователей странничества. Почему поставить в обязанность до времени употреблять к поимке сектаторов общие полицейские способы, обращать строжайшее внимание на пристанодержателей и с сею целию в селениях, где уже были укрываемы беглые, нередко обозревать дома, дабы удостовериться, нет ли при них тайников; по мере же открытия в них беглых, тайники уничтожать, а пристанодержателей предавать суду... Независимо от сего, в местах, где наиболее распространилась секта, учредить особых комиссаров, которые, не завися от местной полиции, но быв прямо подчинены начальнику губернии, могли бы исключительно заниматься собиранием сведений о бродягах и пристанодержателях, а по получении таковых немедленно производить, где следует, обыски (Отнош. М. В. Д. 21 июня 1855 г. к и. д. оберпрок. Св. Син. См. в сочинении Розова «О бегунах». Вест. Евр. 1872 г. ноябрь, стр. 269–270. Снес. Собр. пост, по ч. раск., стр. 502, изд. 1875 г.).

Четыре года спустя после этого до сведения Государя Императора было доведено министром Императорского Двора, что «белопашцы села Коробова Костромской губернии», принадлежащие удельному ведомству, дошли до таких беспорядков в своей жизни, кои не могут быть более терпимы; предавшись расколу так называемой секты бегунов или странников, они завели у себя в селении и окрестных лесах притоны для беглецов и бродяг, прикрывающихся раскольническим фанатизмом. Предупредительные меры увещаний от имени Его Императорского Величества, построение в селе Коробове православной церкви и никакие другие средства не могли исправить коробовских белопашцев. Бродяги и когда бывают пойманы, объясняют свои гражданские преступления религиозным верованием и отказываются называть себя, именуясь лишь рабами Христовыми». По всеподданнейшему о сем докладу, 23 окт. 1859 года, последовало Высочайшее повеление: «наиболее виновных переселить в другие удельные имения». Вместе с тем Государю Императору благоугодно было повелеть: «не допускать бродяг прикрываться и оправдываться религиозным фанатизмом и тем избавляться от наказания, следующего по закону за бродяжничество, и, не придавая преступлениям бродяжничества религиозного характера, поступать с бродягами на общем законном основании, ссылая их в отдаленные места» (Собр. пост, по ч. раскола, стр. 570–571).

Как исполнялись все означенные распоряжения и к чему они приводили, остается неизвестным. Но должно сказать, что все они имели и в свое время значение административное и в Свод законов не вошли. В настоящее же время они составляют лишь достояние истории, входят в область науки, но к делу не применяются.

Между тем в то время, как правительство озабочено было исследованием вновь открытой секты и изысканием мер к ее ослаблению, секта эта считала уже почти 80 лет своего существования, и распространилась не только в губерниях: Ярославской, Костромской, Нижегородской, но и проникла в Сибирь и на север в пределы Вологды и Каргополя; следы ее были заметны в губерниях Московской, Тверской (у Варадинова, стр. 534), Новгородской и даже Саратовской и Астраханской (у Розова, «Вестн. Евр.» дек., стр. 520–521). В тоже время и в самом учении бегунов произошли уже изменения и дополнения.

Московский митрополит, ознакомившись с доставленными ему сочинениями странников, назвал самую секту «дщерию толка безпоповщинского». К этому мы можем присовокупить то, о чем заметили в самом начале, т. е. что бегунство, как одна из безпоповщинских сект, представляет крайнее развитие тех начал, какие положены были в основание нашего старообрядческого раскола; в известном отношении это – последнее слово раскола.

Раскол старообрядства, как известно, восстал собственно против церкви, по поводу книжных и обрядовых исправлений при патриархе Никоне. Основным догматом раскольников служило учение о пришествии антихриста и воцарении его в православной церкви. Учение это, образовавшееся на основании разных предположений и гаданий о времени кончины мира, о месте появления антихриста и способе распространения его власти⁸, до последней степени фанатизировало их в борьбе с церковию и придавало этой борьбе и противлению смысл борьбы священной, борьбы последователей Христа против антихриста. Жизнь собственно государственная, порядки гражданские выходили за пределы этой борьбы. Но дело в том, что вследствие самой тесной, живой связи церкви с государством, – какая существовала в древней России, раскол не мог не коснуться и государства. Русский царь не только по тогдашним, но и по теперешним понятиям, был и есть истинный охранитель православия; при том, народная масса и теперь не может отрешиться от религиозной точки зрения и на порядки жизни общественной; и теперь вера и церковь, по справедливому убежденно многих, представляется оплотом государства, а религиозное сектантство разъедает, – хотя может быть и незаметно, – его организм. Это – русская народная точка зрения, освященная вековыми преданиями. Между тем церковные исправления п. Никона были одобрены царем; высшее боярство – лица правительственные также остались сынами церкви. Естественно посему, что самые первые расколовожди должны были видеть в царе и боярах людей потерявших благочесие, и повеления царские естественно не могли уже иметь в глазах раскольников значения священного, а при известной доле фанатизма, даже и – обязательного. Хотя на первых порах раскола никакой определенной доктрины в этом отношении и не существовало, но и первые вожди его не затруднялись уже высказывать частные резкие суждения о царе Алексее Михайловиче, высказывать прямо самому царю, а по смерти – его сыну и преемнику, а также дерзко отзываться и о царской власти; последователи же их от слов переходили и к фактическим противлениям. Известный протопоп Аввакум в челобитной на имя царя Алексея писал, что он видел его пораженным язвою сперва на животе, а потом на спине, что язву на животе он протопоп исцелил своим прикосновением, а на спине язву уже не мог исцелить. Он же писал, по смерти царя, Феодору Алексеевичу: «а царь Алексей в муках сидит; слышал я от Спаса, и то ему за правду». Другой не менее известный расколоучитель, диакон Федор Трофимов, самое понятие об антихристе связывал с именем царя. ,,Цари суть рози антихриста, един от них есть, другий же будет... И отселе вся на горшая будет происходити царьми неблагочестивыми». Последователи раскола оказали сопротивление царской власти в Соловках, где отложили молитву за царя и стреляли по царским войскам. Они же под предводительством Никиты суздальского бесчинствовали в Москве.

Прошло два-три десятка лет, и реформы Петра I: – введение немецкого платья, брадобритие, перемена нового года, принятие императорского титула, уничтожение патриаршества – послужили поводом к появлению толков и гаданий, что Петр не – русский царь, что он подмененный сын стрельца, – так как Наталья Кириловна родила девочку, или – что из-за границы вернулся не он, а другой, а что настоящего Петра в Стекольном царстве (т. е. в Стокгольме) в бочку закупорили и бросили в море. Все эти толки сгруппировались в конце в представление, что он – антихрист. До какого напряжения доходила в этом направлении мысль современников, насколько сильно возбуждено было взволнованное чувство, как велика была потребность высказаться, – видно из того, что экзальтированные проповедники не только поверяли свои мысли бумаге в тиши уединения, но на площадях, на базарах, даже в церквах кричали о Петре, что он возлюбил веру немцев, что он едва ли настоящей царь, что привезли уже клейма и станут народ пятнать и станут в него веровать, словом: – что он антихрист. «Бойтесь этих печатей, православные, бегите, скройтесь куда-нибудь. Последнее время; ...антихрист пришел, антихрист». Если которые и не доходили до подобных нелепостей, то все же чувствовали, что что-то у них не ладно и составляли особенные молитвы о царе Петре Алексеевиче. «Услышь святая соборная церковь со всем херувимским престолом, и с евангелием и сколько в том евангелии слов, все вспомяните о нашем царе Петре Алексеевиче. О молю, прекрасное солнце, взмолись Царю Небесному о царе Петре Алексеевиче. О млад светел месяц со звездами, о небо с облаками... о птицы небесныя и поднебесныя... о синее море, И рыбы морския, и скоты польские, и звери дубровные, и вся земнородныя взмолитесь к Царю Небесному о царе Петре Алексеевиче!»

Описанное направление и возбуждение не имело строго раскольнического характера. Проповедники учения, что Петр – антихрист: Григорий Талицкий, Самуил Выморков, поп Лебедка, – духовник князя Меньшикова, – Варлаам Левин были не раскольники. Но совершенно понятно и естественно, что такое представление было легко усвоено и раскольниками, так как мысль о пришествии антихриста была унаследована ими еще от первых их вождей. Поэтому и среди раскольников раздавалась подобная же проповедь: «ныне – царство антихриста, и никто души своея не спасет, аще не приидет к нам христианам... А что Петр в церковь ходит, то в церквах ныне святости нет... Что мотаться, антихрист он, да и все тут!» И это говорилось не безпоповцами, строго усвоившими и развившими учение об антихристе, а поповцами, принимавшими священников, рукоположенных в православной церкви. Безпоповство же и тогда и теперь является более последовательным в проведении коренных основ раскола, чем поповство. – Так старообрядческий раскол стал явлением и противогосударственным. По замечанию одного официального документа, раскольники государственному благополучию не радовались, а радовались его несчастию. Нашлись фанатики из раскольников, которые хотели умертвить государя, – один раз во время крестного хода, другой раз во дворце.

Но и безпоповство при Петре и после Петра пошло по двум направлениям, совершенно противоположным; одно из них было дальнейшим развитием положенных в основу его и всего раскола начал; другое было отклонением и смягчением оных, по соображениям чисто практическим. И это не должно удивлять нас. Во всяком обществе найдутся люди идеи и люди расчета, люди строго и неумолимо последовательные и люди осторожные в выводах и сдержанные; есть и пылкие фанатики своих убеждений, действующие, как говорится, на чистоту, и люди холодные, умеющие скрывать свои чувства и принаровляться к требованиям жизни. По первым можно и легко судить о тех убеждениях, которые ими руководят и движут; по последним легко, напротив, впасть в ошибку, одну личину принять за сущность явления. В Петровское время во главе безпоповщинского раскола стояли умные, но практические и расчетливые люди, – братья Денисовы. Они были истые безпоповцы, убежденные, как и первые расколовожди, что их время есть плачевное, антихристово время, но не смотря на это с подобающим уважением говорившие о пресветлейшем Его Императорского Величества имени, написавшие даже «панегирик, восхваляющий в 10 резонах первого в ряду российских венценосцев императора Петра Алексеевича». Благодаря влянию и водительству подобных людей, поморцы исправляли казенные работы на Повенецких заводах, посылали государю письма и гостинцы в роде быков и оленей, записались под двойной оклад и в конце концов ввели у себя даже молитву за царя.

Но понятно, что такое отклонение от основных начал раскола, получивших в безпоповстве свое развитие, не могло нравиться всем, – людям пылким, строгим, последовательным. И вот безпоповство начинает пролагать себе новое русло, является иное направление мыслей, более соответствующее основному учению. Еще при жизни Денисовых в среде поморцев шли речи о том, что паспортов брать не следует, ибо на них печать антихриста, даже по каменной мостовой грех ходить, ибо она в антихристово время выдумана; затем от поморцев выделилась и особая секта, филиповская, со всею решительностию отвергающая молитву за царя, избегающая записей под двойной оклад, требующая возможно большого обособления от православных, возведшая в догму самосожигательство, явилось согласие именуемых «крепких христиан».

Филиповство и было последнею ступенью к бегунству. Требовалось лишь явиться в его среде человеку решительному, с пылким характером, – не стесняющемуся в выводах. Такой человек и явился в последней четверти XVIII столетия, в лице некоего Евфимия. «Бысть сей Евфимий, читаем в его житии, родом из Переяславля; мирское имя его недоведомо». Но известно, что он был отдан в первый набор после третьей ревизии в военную службу. «Но по сем скоро отлучися и бысть под видом человека странного, в укрывательстве жившаго» (у Розова, Вести. Евр. ноябрь, стр. 285). Укрывался Евфимий сначала в Москве на Преображенском кладбище, а потом ушел в поморские скиты к филиповцам. Не поладив здесь, Евфимий снова явился на Преображенское с жалобою на настоятеля скита; жалоба его не была удовлетворена. Тогда он пошел уже в Ярославскую губернию с прямою целию сделаться основателем нового в расколе согласия. Здесь Евфимий скоро нашел себе и последователей, при участии которых в 1784 году составил нечто в роде собора. На этом соборе происходило так называемое «Разглагольствие», содержание которого Евфимий изложил в послании на Преображенское кладбище. Из этого послания видно, что на соборе Евфимий осудил все старообрядческие согласия и разрывал с ними всякую связь. Против чего же собственно он восставал и к чему стремился?..

Кроме частных замечаний, касающихся того или другого согласия, он осудил вообще всех раскольников, которые записывались в особые раскольнические списки и платили двойной оклад. «Тако завистник враг воздвиже бурю на церковь Христову ...огласи последователей святоцерковному святых учению раскольниками... св. соборную и апостольскую церковь нарече быти раскольническою, а никонианскую веру православною»... «На последующих великороссийской церкви, яко на православных, дани семь гривен положи, а на удаляющихся никоновых новых преданий, яко на раскольников церковных, вдвое положи»... «Таковое их похуление веры Христовы значит самое быти отвержение Спасителя Христа. Сего ради записания во всех ныне согласиях имеющагося, за жрецами антихристовыми укрывающихся, мню тоже отвержение быти Христа».

«Покорившиеся указу Петра о записях трижды отреклись от Христа, ибо, назвавшись раскольниками, Никона отступника со всеми последователями правыми быти разрешиша, ересь его оправдаша и весь собор святых с самим Господом осудиша, сиречь его учение похулиша. У нечестивых бо просиша, дабы им позволили веру Христову прияти, яко некую купленную ризу».

В том же отречении от Христа обвинялись и незаписные раскольники. Основанием для обвинения последних было то, что они выдавали себя не за благочестивых христиан, а за последователей церкви еретической, т. е. православной, посему и должны были нередко обращаться с разными просьбами к православному священнику. «Сии прилагающиеся великороссийской церкви чада, исповедующе диавола – антихриста, от Христа отреклись, – представляя злочестивым трапезу, подчуя их и кланяясь, отцами их нарицают: покушай батюшка!.. Во время праздник своих, егда они нечестивии к дому их приидут, толкуще у врат, или у окна, глоголюще хозяина дома и глоголя: давайте нам за святость, или за праздничный молебен, они же износят к ним, яже кто может, яко за святыню и моление: хлеб, пироги, каравай, ов жито, а ин деньги»... «Созерцайте убо окрест себе и уразумейте, кто есть христораспинатель, и узрите всякаго того быти, иже с еретики любовь, мир и совокупление имать» (Кельевый IV).

Таким образом «в конец истреблено благочестие и повсюду царствует нечестие», так что и все старообрядцы имени христианского отреклись и суть христораспинатели, а посему и крещения христианского не имут.

Еще ранее этого «разглагольствия» Евфимий окрестил сам себя в третий раз, – так как крестителя православного не было, – а потом стал перекрещивать и своих последователей.

Но кроме нападков и обличений у всякого сектатора должен быть и положительный идеал и соответственные оному требования. Таким идеалом для Евфимия служили те толпы раскольников, которые пред царствованием Петра бродили по пустыням северного поморья, врывались в монастыри и погосты, грабили что можно, отбивались от посылаемых военных команд и предавались самосожжению. Это – идеал полного беспорядка и возбужденного фанатизма. И теперь, хотя не существовало уже тех внешних причин, которые вызывали подобные явления в до – Петровское время, – Евфимий требовал, что «истинный христианин должен таитися и бегати, или со антихристом в брань вступити»; он не должен иметь зде пребывающего града, должен быть в буквальном смысле неведомым миру странником, разорвать всякую связь с обществом. Посему сам он первый, – желая показать пример, – вместе с некоторыми последователями, и с неизменной своей спутницей Ириною, ушел в странство в леса Пошехонья, без всякой уже внешней необходимости.

Противообщественные требования Евфимия с логическою необходимостию вытекали у него из обще-раскольнического основного догмата об антихристе. Основатель бегунства дал только некоторое особенное освещение этому догмату, широко раскрытому в безпоповстве. Он оживил старые, отжившие уже в нераскольническом мире толки о Петре, как антихристе. «Прииде же последний враг Божий, чувственный антихрист, на великороссийскую седе державу... Кто убо есть скверный оный чувственный антихрист? Не инаго мню, разве Петра перваго, врага же Божия последняго». Доказательства этого Евфимий видел в разных гражданских нововведениях, преимущественно же в принятии им титула императора, в народной переписи и в учреждении Синода. «Понеже Петр не прият на ся царскаго имени, восхоте бо по римски именоватися император... Изчислив император без буквы м, (т. е. иператор) узриши число 666».

«Егда бо оный император умысли еллинские и латинские и прочие языческие законы установити, – яко се: брады брити, платье немецкое носити, власы растити и плести косы, банты привязывати, петли на шеях имети, пукли связывати и главу припудривати, табак носом пити и устами курити,... и прочая тако поганская деяти, – исполнися реченное: и глад будет велик» (265).

«Начатие скверныя печати онаго чувственнаго антихриста, налагаемой на телех человеческих (Апок. 12, 9) от начатия оным императором народныя описи знаменает быти. Понеже до сей описи человецы свободни быша. Он же описавшийся народ в груду собра, хотя его во власти своей удержати, по реченному Ипполитом: «Антихрист соберет расточенныя люди»... Он ввел подушное и паспорты, а до сего времени человецы дань душевную воздавали Господеви» (снес. 261). «Учредив с хитростию запасные хлебные магазины, льстец он дает малыя снеди, печати ради тоя скверныя» (254).

«Тогда убо преимущую над всеми власть упраздни, сиречь патриаршее лице отстави, яко хотящее в намерениях онех языческих дел ему препятствовати и состави Синод: четырех бо екзархов в присутсвие тогда избра... сам же в них 5-й седе... разсуждати духовная; и се являет сидение его в церкви жидовстей... И тогда убо оная духовная власть ничто же нача без повеления его действовати» (265).

Наконец, «гордый князь мира сего, во имя Симона Петра, антихрист, егда переписал народ и взаконил богопротивные обычаи, тогда воцарися вполне, устроив оному мысленному антихристу дом царствующий, повелев – указом 1722 г. в 5-й день февраля – признавать объявленного им наследника» (262).

Антихрист, по Апокалипсису, будет иметь свой образ, или икону; этот образ зверя-антихриста составляет гражданская власть, «у ней же вси человецы в покорстве состоятся, и покоритися властем сим, значит поклонитися образу его». «Духовная же власть суть лживые пророки, проповедующие людям, яко царь велий явися на земли. Патриарх Никон есть первый лжепророк и предтеча антихристов (264, 259), весь же православный народ суть мертвая струпия, зане во время царства антихристова повсюду по вселенней будут мертвых струпия лежати, рече св. Ефрем» (264).

Итак, настоящее состояние церкви и общества представляет, по учению бегунов, особый греховный, сатанинский мир, во всем противоположный миру Божию.

В мире Божием: Бог истинный, Творец всея твари, Зиждитель, Вседержитель, Пастырь, Руководитель и всему миру хранитель и Спаситель.

В мире сатанинском: Противник Божий, антихрист, диавол, сын погибельный, седмиглавый змий, древний клеветник, истовый пакостник, судия сатанин, титин, преисподний бес.

В мире Божием: Дух Святой, истинный и животворящий.

Град Небесный Сион, Вышний Иерусалим и райские обители в нем.

В мире сатанинском: Дух ложный, противный, погибельный и убивательный.

Великий град падений, темный Вавилон и адские темницы в нем.

Здесь наш раскол договорился до последнего слова; и отсюда становятся понятными удаление из общества, безусловное отрицание всех общественных обязанностей, а также и смысл этого удивительно странного явления.

И то, что говорится в учении основателя секты – не одни слова. Истые последователи заявляли о своих убеждениях на судебных следствиях. «Ваш господин император, делал своеручное показание странник Осип Семенов, есть представитель власти антихриста, как потомок Петра Великого. Под Свод законов не подхожу, потому что государь – раскольник.., власти его не подчиняюся. Пусть что хочет со мной творит»... «Я православный христианин, показывал странник Мефодий Герасимов, а от лет Никона патриарха цари за блогочестивыя не почитаю, а за богоотступники, сопротивники, антихристы,... и власть царя над собой не почитаю». «Аще вы царю, Николай Павлович, повелиши соблюсти православную веру, должен воздать дань, честь и поклонение; аще же ни, то ниже чести, ниже поклона, ниже дани, что и подписую собственноручно Дометиан Феофанов, раб Христов» (у Кельс. IV, стр. 285 – 288). Когда основателю бегунства некоторые из раскольников других согласий замечали, что ап. Павел заповедует повиновение властям, что пророк Даниил писал: владеет Вышний царством и ему же хощет, дает е, что Михаил, князь черниговский, говорил Батыю: «тебе царю вручено от Бога царство», что св. Александр Невский тому же Батыю поклонися, что св. Федор стратилат царю Диоклитиану глоголя: «радуйся царю Божественнейший», и проч. тому подобная; – то Евфимий отвечал: «Разумейте, любимцы, неприличность к сему времени повестей лженеправедных: в начале бо евангельския проповеди всюду бе власть языческая, и они тогда язычестии властители слуги токмо диаволи нарекошася; зде же о самом сатане состоит слово, и не в покорениии ему святии верных утверждают, но на брань побуждают» (у Кельс. IV, 268–269).

Такова резкая, беспощадно последовательная система основателя бегунства, ниспровергающая всякий общественный порядок, уничтожающая даже простую оседлость, превращающая всех держащихся оной в постоянных, бездомных бродяг, но естественно манящая к себе всех тех, кому выгодно и необходимо скрываться.

В духе системы Евфимия дают показания и современные нам истые бегуны. В делах о бегунах, задержанных в царевококшайском уезде, мы находим очень характерные показания. Задержанная в деревне Старом Мозикове в доме крестьянина Осипа Тихонова бегунка Прасковья Гаврилова, рассказывала: «Моего мужа зовут Ильею Афанасьевым, который лет 8 уже ушел молиться Богу, и с тех пор я не видала его. В это время он был задержан в деревне Кукше Моркинской волости и представлен в село Морки к полицейскому начальству. После этого он однако снова ушел молиться Богу. Года 4, или 5 назад я, взяв годовой паспорт, ушла в г. Казань, где в доме Федора Семенова (Шишихина) была моленная и я жила там более года. Вместе со мною жила какая-то старушка, которая за сим уехала куда-то из Казани; имени ее не знаю и не спрашивала, так как мы, по обычаю своей веры, называли друг друга: «Раба Божия». Из г. Казани я прошла домой в деревню Чукшу, но здесь не жила постоянно, а ходила молиться Богу в деревню Новое Мозиково, в дом крестьянина Максима Степанова, в деревню Старое Мозиково в дома крестьян Осипа Тихонова и Семена Егорова, у которых устроены моленные и особые комнаты в домах, где можно жить молящимся. Назад тому два года с небольшим, согласно той вере, к которой принадлежу, я крестилась... Менее, чем за неделю до крещения, я была приведена в дом Максима Степанова, но кем и откуда я была приведена, не скажу. По прибытии в дом Максима, я застала уже там седого старца, лет 80, который теперь умер; имени старца не знаю. Крещение было совершено в проруби пруда, находящегося вблизи деревни. При крещении была крестная мать, какая-то Антоновна, которая надела на меня медный крест; этот крест и теперь на моей груди. При крещении Антоновна опустила меня нагую в воду на новинах (холст), а за тем помянутый старец три раза погрузил мою голову в воду и назвал меня Аксиньей. Крестилась я зимою между праздником крещения и масленницею. После крещения я ходила без паспорта молиться Богу... В настоящее время после крещения я уже не могу есть скоромную пищу, ходить на пирушки, посещать церковь для молитвы, принимать присягу, присутствовать при совершении церковных обрядов и треб, пользоваться таинствами и принимать священников. До вторичного же крещения я могла присутствовать при совершении таинств, пользоваться ими и принимать священников, и даже ходить в церковь. Так поступают и мои единоверцы. Какое название нашей веры, не знаю; миряне зовут нас подпольниками, а мы называем себя истинными христианами. Большею частию принимают вторичное крещение только старики и больные пред смертию... Принявшие крещение обыкновенно проживают у зажиточных единоверцев, которые устраивают для этого особые помещения; но постоянно на одном месте нельзя жить, а необходимо, для спасения души, переходить без паспорта с одного места на другое». Дополнением к этому довольно откровенному показанию может служить показание казанской купчихи Кулаковой, имя которой давно известно, как имя ревностной бегунки. Кулакова была задержана минувшею весною прошлого года близь села Уртема (царевококшайского уезда), на водяной мельнице, арендуемой крестьянином деревни Айти казанского уезда Сергеем Ивановым Демидовым. Пристав 2-го стана царевококшайского уезда производил 30 апреля осмотр на мельницах, арендуемых братьями Демидовыми, которые принадлежат к секте бегунов и укрывают у себя сектантов. В амбаре при жилом доме за кадушкою в углу была найдена женщина, которая объяснить свое имя, отчество и происхождение отказалась. Впоследствии на допросе исправнику она открыла свое имя, сказав, что «она принадлежит к секте бегунов, по их вероучению, – «истинных христиан», которые должны вести жизнь скитальческую и скрывать свое происхождение под страхом строгого поста. В мире она Прасковья Зиновьева Кулакова, по вторичном крещении именуется странною христианкой Пелагией... Странническую веру она не оставит, к родным не пойдет, и будет скрываться по-прежнему, так как всех мирских считает нечестивыми, а также считает в нечестии и Царя». Почти тоже показывал и задержанный на мельнице, арендуемой другим братом Демидовым, крестьянин деревни Новые Чепчуги Иван Тимофеев Тучков, по крещении Маркелл: «Истинную веру я узнал в г. Казани... Второе крещение принял в Казани шесть лет тому назад на озере Кабане. После крещения все время проживал в лесах около села Морков в пещере, с таким же странником, как и он. Пещеру эту указать не может. Из пещеры ходил по временам в ближайшие деревни; так пришел и к содержателю мельницы Демидову, с которым знаком давно... Вера его мирских христиан считает в нечестии, также считает в нечестии и Государя Императора». Третий задержанный крестьянин Петр Васильев (73-х лет), по крещении Изот, рассказывал, что крестился он около двух лет назад зимою около праздника Рождества Христова в мельничном пруде... Самая главная обязанность страннической жизни скрываться от людей преимущественно в пещерах, соблюдая строгий и долгий пост. Затем все спрошенные присовокупили, что они в местах жительства проживать не будут, и тотчас же скроются и разыскивать их будет трудно». Кулакова успела уже скрыться и снова найдена и задержана в Мазикове.

***

Основатель бегунства в своем учении и своих требованиях договорился, как мы видели, до того, что дальше идти не куда. Но можно было уже предвидеть, что система Евфимия в первичном своем виде долго не просуществует, так как при ней, действительно, невозможна была даже собственная организация сектантов, невозможно – и совершение общественного богослужения. Можно было предвидеть, что возбужденное чувство сектатора скоро должно будет уступить расчету, и должны будут последовать разного рода отклонения от его системы.

Так это и случилось. Немедленно после смерти Евфимия, последовавшей в 1792 году, без всякой видимой причины вдруг является вопрос: «Кто может быть последователем истинных христиан (т. е. согласия странников), – тот ли кто действительно бегает и скрывается, или и тот, кто дает лишь обет бегунства, а сам остается жить в обществе?» Вопрос этот не вытекал из системы Евфимия, а, напротив, с совершенною ясностию в ней решался в смысле отрицательном. Но, к удивлению, этот вопрос не только был поставлен, но и решен в том смысле, что последователем согласия странников может быть не только тот, кто на самом деле странствует, но и тот, кто дает только обет странствования. В этом решении сказалось уже отступление от логики учения основателя секты, во имя практических соображений. – Явилась возможность, таким образом, быть последователем бегунства, но жить в обществе. Такая возможность могла, естественно, привлекать в секту людей, привыкших к оседлости, и притом людей относительно богатых. Все время своего пребывния и в мирe они остаются не перекрещенными и именуются только «познавшими веру христианскую» («Страна» 1881 г. № 142), или «жиловыми христианами». Но они-то и составляют те звенья, которыя сплочивают всех бродячих бегунов в одно организованное общество; в их домах устрояются и моленные, в коих бегуны совершают свое богослужение, тут собираются и, так называемые ,,соборы» для разрешения разных возникающих вопросов.

Прямую и непременную обязанность этих «жиловых‘‘ бегунов составляет то, чтобы они принимали и укрывали у себя действительных странников, были в известном смысле страноприимцами, проще, – укрывателями бродяг.

С точки зрения Евфимия это – те же лицемерные раскольники, «за попами укрывающиеся.» Но услуги, какие они при носят бегунству, не только извиняют, но и оправдывают их лицемерие.

С целью укрывательства своих единоверцев бегунские странноприимцы устрояют свои дома со множеством разнообразных секретных помещений: – а) в подъизбищах под полом, куда спускаются чрез приподнятую половицу; б) на чердаках и в чуланах где за одной из стен скрыто заборкою помещение; в) в Костромской, Владимирской, Ярославской и других губерниях применены голбецы. Это – не что иное, как широкая деревянная пристройка для взлезания на печь, – вместо приступки; под этими голбцами открыты были двери, ведущие в подполье («Неделя» 1883 г. № 34). Тайники разного рода соединяются между собою замысловатыми ходами и выходами в огород, или прямо в поле. В 50-х годах в Ярославской губернии были открыты целые деревни, дома которых соединены между собою тайниками, – так что из тайника одного дома легко перейти, во время обыска, в тайник другого дома и т. д., тайник последнего дома выходил в лес, или в поле. В последнее время замечено, что со двора во вне помещения проводятся звонки, чтобы можно было оповестить всех находящихся в доме об опасности, т. е. о предстоящем полицейском обыске. При одном из таких обысков в Пороховской слободке (1890) г., как только полицейские служители постучались в запертые ворота. – со двора раздались звонки, хотя ворота не отпирали. Когда полицейские проникли во двор, то оказалось следующее: со двора по правую сторону был вход в дом, обращенный окнами на улицу, который не представлял ничего особенного. Но в заднем углу двора, на северо-восток, оказался сарай, в котором сложены были бочки, кадки и другие предметы домашнего хозяйства. Нужно пройти этот сарай, чтобы натолкнуться на дверь в новое помещение, состоящее из чистой избы с русскою печкою; за нею оказалась небольшая горенка, в переднем углу которой стояли иконы в большой киоте, на лавке лежали книги, на полочке оказались подручники; это – несомненные признаки, что комната предназначена для молений. В северной стене этой комнаты, обращенной к полю, оказалась малоприметная небольшая дверка, которая вела еще в узенькую комнату, а из этой комнатки тоже небольшая дверка выходила в огород, соприкасающийся с полем. По другим сторонам двора наделаны небольшие помещения в роде кладовых, или хлевов для скота. В угловом хлеве на северо-западе над яслями в крыше легко приподнимается доска, и являлся свободный выход на крышу; по крышам же бегуны бегать, говорил один полицейский чиновник, – великие мастера. Приспособление построек к укрывательству бегунов обнаружено и в Царевококшайском уезде. Уездный исправник так описывал дом мазиковского крестьянина Федора Андреева:

«В сенях дома усмотрено несколько дверей и темных коридоров, которые соединены между собою выходами в задние нежилые постройки дома, на улицу, на чердак дома, где помещаются кельи, и в подполье. На чердаке дома, соединенном с сенями, устроено несколько отдельных комнат или келий, разделенных друг от друга перегородками. Все эти кельи соединены незаметными для постороннего глаза дверями. Проходы из одного помещения дома настолько замысловаты, что не поддаются описанию. Замысловатая распланировка входов и выходов дает полную возможность преследуемому человеку скрыться; ибо в то время, как лица осматривающие дом будут находиться в одном проходе, преследуемая личность будет в другом, параллельном первому, а затем может свободно идти на улицу, очутившись позади преследователя». В доме крестьянина Нового Мазикова Максима Степанова была моленная; «за перегородкой моленной устроена келья, удобная для жилья богомольца, из которой прорублен в полу ход в темный чулан нижнего этажа, откуда есть свободный выход на двор и на улицу» (показание исправника).

При дополнительном следствии произведены были осмотры двух домов в Старом Мазикове; – Федора Андреева и Осипа Тихонова. Судя по протоколу осмотра в сравнении с показанием исправника внутреннее расположение в доме Федора Андреева несколько изменено; но тем не менее характер этого дома, как бегунского пристанодержательства, остался во всей наглядности. Это видно из того во 1-х, что на чердаке в последней комнате с русскою печкою, за печкою, в узком проходе, имеется дверка, в виде небольшого скатика, – ведущая в секретную, продолговатую комнату с одним окном и также русскою печкою; во 2-х, при возвращении с чердака имеется другая лестница, ведущая в узкий темный проход, находящийся между стеною дома и клетью; этим путем с чердака возможно выйти на двор с задней стороны дома; со двора есть калитка на огород, соприкасающаяся с полем; в 3-х, крыши дворовых построек, смежных с двором соседа настолько низки, что не стоит никакого труда взойти на них, а затем скрыться по крышам других смежных построек. Не менее приспособлен к укрывательству и дом Осипа Тихонова, – трехэтажный, в котором «все три этажа соединяются круговым ходом и выходом. Независимо от сего с чердака возможно особым путем чрез сарай по лестнице спуститься на двор. На дворе много разных построек; в заднем сарае имеется калитка, выходящая на огород».

При ознакомлении со всеми описанными замысловатыми выходами и с необычайно искусным, к укрывательству приспособленным, расположением комнат, невольно припоминаются выражения одного писателя, – что в домах бегунских пристанодержателей – «ходы да переходы, да темные корридоры, тайники да чуланчики», в которых, прибавим от себя, спокойно живется и сладко спится страннику, при его бродячем образе жизни.

«Жиловой» бегун-странноприимец, будучи еще не перекрещен и не состоя полноправным членом своего согласия, обязан рано, или поздно, – хотя бы пред смертию, принять крещение и сделаться настоящим крыющимся бегуном. Происходит этот переход в действительные бегуны различным образом. Случалось, что люди домовитые и состоятельные никогда собственно и не странствовали, а в болезни и старости укрывались в тайники собственного же дома, где и были перекрещиваемы. Семейные же заявляли в полиции, что такой-то неизвестно куда скрылся. Так было с казанским купцом Кулаковым, мужем упоминаемой Кулаковой в 60-х годах. Бывает – и это чаще, – что в деревнях, окруженных лесами, жиловые бегуны, – тоже в болезни и старости отвозятся куда-нибудь в лес, где в построенной келье и живут до смерти с кем-нибудь из родственников. В этом случае обыкновенно распространяют молву, что они ушли на богомолье; с мнимого богомолья возвращается ухаживавший за больным родственник, сочиняет какую-нибудь небылицу, и следы бегуна исчезают. В прошедшем году, в мызах царевококшайского уезда близ Яранскаго уезда Вятской губернии открыты были тесненькия келейки, без окон, в роде каких-то конур; в одной из них найдена больная старуха Ирина Семенова Мошкова из деревни Трубок Яранского уезда с дочерью Анною. Последняя на дознании объяснила, что они живут в лесу с целью спасения, что она возвратится в мир, а мать ее не возвратится. Оказалось, что эти лесные притоны сделаны сыном означенной старухи, крестьянином означенной деревни Максимом Степановым Мошковым, который и навещает свою мать и сестру, принося им пищу. Около келий найдены были зарытыми в земле два трупа, один – мужчины, а другой – женщины. Это – погребены умершие бегуны, ушедшие «молиться Богу». Ясно, что и больная старуха, по смерти была бы тут же похоронена своею дочерью. Максим Степанов – жиловой бегун и заподозрен даже в распространении секты.

Кроме людей старых и больных уходящих будто бы на богомолье, или в лес для спасения, т. е. собственно для того, чтобы умереть в лесу, – бывают и особые любители бродяжнической жизни, которые уходят в странство в летах молодых, или зрелых и бродяжничают много лет. Это большею частию настоящие и будущие наставники бегунства и руководители сектантов. Известные в истории бегунства наставники: Никита Семенов, Савва Онисимов, Василий Петров и другие бродяжничали и бродяжничают много лет и бродяжничают не одни, а часто с так называемыми спутницами. В прошедшем году была около Казани поймана спутница Саввы Онисимова, но успела уйти и скрыться. А все упоминаемые в делах старцы – перекрещиватели кто, как не настоящие бегуны? Ибо, если возможно еще предположение, что умерших увозят в неизвестные места и хоронят не действительные странники, а просто кто либо из домашних, или родственников, – которые только в своих показаниях на странников ссылаются; то по духу учения бегунов, не может быть никакого сомнения в том, что означенные перекрещиватели суть истинные странники, сами перекрещенные и постоянно странствующие; так как «жиловой» бегун, неперекрещенный, и других перекрещивать не может. Наконец, в делах встречаются откровенные показания относительно выхода в странство тех или других лиц. Вышеупоминаемая крестьянка Прасковья Гаврилова, задержанная в Старом Мазикове, говорила, что «муж ея Илья Афанасьев 8 лет назад ушел куда-то молиться Богу... После он был задержан в д. Кукин и представлен в село Морки к полицейскому начальству. После этого, он, однако, снова ушел молиться Богу». (Показание в деле). Крестьянин Старого Мазикова Митрофан Яковлев рассказывал, что две его сестры Евдокия и Василиса лет 16 тому назад взяли билет и ушли в Казань, откуда до сего времени не возвращались и где проживают, неизвестно. Брат его, крестьянин Петр Яковлев показывал, что его «дочь Федосья 17 лет, по обещанию, ушла на богомолье с год тому назад» (Дополн. следствие), и ее возвращения, конечно, нечего ожидать. При полицейском осмотре дома крестьянина Нового Мазикова Осипа Тихонова была задержана неизвестная женщина, которая при дознании назвала себя крестьянкою Анисьею Яковлевою и объяснила, что она происходит из общества крестьян Уржумского уезда Вятской губернии, околодка Курбатова; из дома она отлучилась назад тому 17 лет без писанного вида, все время проживала в г. Казани на Вознесенской улице, в доме купца Макашина, в стряпках у крестьянина Владимирской губернии Игнатьева, служившего приказчиком у купца Кулакова. С тех пор как Игнатьев куда-то из Казани уехал, она проживает по разным деревням где день, где ночь (Показ. исправника, л. 87).

Но как бы и когда бы кто ни делался истинным странником; но всякий последователь секты должен умереть и быть погребенным в неизвестном месте, от мира, в сокрытии. В прошедшем же году при производстве обыска в Адмиралтейской слободе в доме крестьянина Петрова, в квартире крестьянина казанского уезда Михаила Александрова усмотрен труп неизвестного мужчины лет 60-ти, который будто бы пришел на кануне дня осмотра и, попросившись ночевать, умер. На вопрос: почему не был приглашен священник и о смерти неизвестного не было заявлено полиции, и домохозяин и квартирант заявили, что смерть старика так их расстроила, что они не могли придти в себя. Проще и яснее умер бегун, и его не успели еще похоронить.

25 октября 1890 года, в 12 верстах от г. Царевококшайска, в лесу открыта была пещера и в ней труп человека, одетый в крестьянский кафтан, на ногах русские лапти. Признаков насильственной смерти на трупе не замечено. При этом около пещеры найдены были два образка и две обожженные восковые свечи, а также платок, в узле которого завязаны 24 копейки. Личность умершего осталась неизвестною; но, судя по обстановке, в коей найден труп, можно с несомненностию утверждать, что это – последователь бегунства; по одежде предполагали в нем крестьянина из Вятской губернии (Предв. сл. п. 106). Спрошенные на дополнительном следствии крестьяне Нового Мазикова давали следующие любопытные показания относительно похоронения своих детей. Крестьянин Григорий Петров рассказывал, что у него был сын Дмитрий, умерший в малолетстве, «крестил его батюшка, а хоронил какой-то старик-поморец. Дмитрий хворал горячкою, и когда был болен, то приехал какой-то неизвестный старик, собиравший по деревне милостыню, над умирающим ребенком что-то почитал, а когда Дмитрий умер, то старик мертвого увез с собою, сказав, что похоронит его на Красной горе, а где эта Красная гора, не знаю, и старик о том не сказал. Хоронить сына, не повезли в церковь потому, что я и жена сделались без памяти. Старика, который похоронил сына, более нигде не видал. О смерти сына приходскому священнику не заявляли, а когда приезжали из правления проверять семейные списки, то я сказал, что Дмитрий умер». Крестьянин Петр Яковлев рассказывал: «у меня было два сына, которые лет 8 или 10 назад умерли, хоронили их странники; они увезли моих сыновей и сказали, что похоронят их около Казани на Красной горе⁹ , и где похоронили – не знает. Странники пред смертию перекрестили моих детей » (это – верно). Крестьянин Николай Петров показывал: «Двоих умерших моих детей похоронила моя жена неизвестно где; оба они умерли на одной неделе от болезни в горле. Сам я в то время был без памяти, в горячке; когда опомнился, то жена сказала, что два сына умерли и она предала их земле, а где предала земле, о том не говорила и я ее о том не спрашивал».

В пояснение этих показаний «жиловых» последователей бегунства относительно похоронений их детей, а равно и случаев открытия мертвых тел, могут служить показания двух настоящих бегунов, арестованных на мельнице Демидова, – данные царевококшайскому исправнику. Упоминаемый выше крестьянин д. Новые Чепчуги Иван Тнмофеев Тучков (по перекрещении Маркелас) показывал, что «погребения они совершают тайно; если постигнет смерть в пещере и никто не знает о месте пребывания покойного, то он так и остается в пещере; а если кто умрет при христианах, то они его хоронят в земле тайно, где придется, – на дворе, в поле, или в лесу, в гроба покойников не кладут, а прямо завертывают голову и все тело покойного в рогожу и зарывают в землю». Крестьянин д. Малые Чепчуги Петр Васильев (по крещении Изота) говорил тоже самое: «Для погребения умерших гробов не положено, а умерших обвязывают рогожей голову и ноги и хоронят в земле там, где удобно будет похоронить» (В Деле. л. л. 144 об. и 145 об.) Земля зарывается без всяких признаков могилы в роде возвышений, отчего места погребения остаются действительно никому неизвестными. В 50-х годах в селе Сопелках зарывали покойников в землю просто на дворах, вследствие чего, – как писал чиновник особых поручений Министерства Внутренних Дел Алясьев, «большая часть крестьянских дворов обратились сами собою в род общего кладбища, от коего миазмы легко могут быть вредны для здоровья жителей и не менее опасны распространением заразы» (Кельсиев IV, 74–75).

Кроме знаменитого в своем роде, полезного и необходимого для существования секты пристанодержательства, представляющего прямое уклонение от учения Евфимия – в положении бегунства произошли и другие отклонения от строгих начал сектатора. Эти отклонения явились вследствие некоторых пробелов в его системе, но – опять по практическим рассчетам.

В первой четверти настоящего столетия возник вопрос о деньгах, Евфимием не предусмотренный. Дело в том, что считая царскую власть властью антихристовою, бегуны в государственном гербе, который чеканится и на деньгах, видят печать антихриста, да сверх сего тут показывается и ошибочное летосчисление на 8 лет, – чему бегуны придают весьма важное значение. Один из строгих последователей Евфимия, наставник Василий Петров, доказывал поэтому, что разорвавший всякую связь с греховным миром странник не должен брать и денег... Но деньги – такая необходимая и заманчивая вещь, что большинство бегунских наставников сейчас же придумали иную точку зрения на этом предмете они стали говорить, что деньги к вере не относятся и брать их, значит, не грешно. При всем том образовался и существует толк безденежников, хотя и весьма малочисленный. Да и сами безденежники нашли и находят уловку; они денег в руки не берут, но просят вместо себя принимать денежную милостыню своих благотворителей странноприимцев, за что и благодарят их, послуживших им «Бога ради». Это значит, по меткому замечанию одного православного писателя: «благодарю, что вместо меня ты принял печать антихристову» (Архим. Павел. Краткия сведения о сектах стр. 75).

В 60-х годах возник вопрос об употреблении книг единоверческой печати, без которых обойтись весьма затруднительно, так как книги старых, патриарших изданий, очень редки и дороги. Единоверческие книги печатаются с прежних патриарших изданий и нового в себе ничего не заключают; но в них, кроме прежнего выходного листа, находится новый выходной лист, где говорится, что та, или другая книга напечатана в царствование благочестивейшего государя (имярек), по благословению Св. Синода. Это обстоятельство основателем бегунства также не было предусмотрено, да в его время и типографии единоверческой еще не существовало, а после него долгое время на это обстоятельство как-то не обращали внимания. Но в 1865, или 66-м году один бегунский наставник и стал требовать, «на богомолении книги единоверческой печати не читать, как напечатанныя по повеленно антихриста» (Расск. Касаткина, см. Бр. Сл. 1875 г. кн. 4, стр. 310). Но это безусловное запрещение не было принято большинством; бегунские наставники додумались вырывать эту печать антихристову, т. е. новый выходной лист. Вот почему при осмотрах домов пристанодержателей и покровителей бегунов в прошедшем году найдено очень много книг единоверческой печати, но – все без новых выходных листов, которые вырваны.

Основатель бегунства в ряду обличений скрытым раскольникам предлагал вопрос: «не давал ли чада своя крестики еретикам?» При допущении «жиловых» бегунов этот обличительный вопрос представлял и представляет большие затруднения. Поэтому в бегунстве в этом отношении замечается два явления. С одной стороны «жиловые» бегуны, живя семейно, подолгу оставляют своих детей без крещения, или крестят чрез повивальных бабок. Это обстоятельство и обнаружено со всею резкостию вследствие возникших судебных дел о распространении бегунства в Царевококшайском уезде. Оказалось, что много детей в деревнях Моркинского прихода, Старом и Новом Мазикове, несколько лет оставались без крещения, или, будучи крещены повивальными бабками, не были миропомазаны; и все это – дети неотписных раскольников, «жиловых» последователей бегунства. Но с другой стороны в прошедшем же 1890-м году у судебнаго следователя Екатеринбургскаго Окружнаго Суда, Ирбитскаго уезда, было в производстве дело по обвинению крестьянина означенного уезда Семена Петрова в незаконном похоронении где-то в лесу своего ребенка, крещенного в православной церкви. Означенный крестьянин, как видно из дела¹⁰, – последователь бегунской секты. Между тем не только этого ребенка, но и всех своих детей он крестил в православной церкви. Нечто подобное мы видим и в показаниях некоторых последователей бегунства Царевококшайскаго уезда. Несколько крестьян Нового Мазикова показывали судебному следователю, что детей их крестил батюшка, а хоронили странники (Дополн. след.). Отсюда можно заключить, что «жиловые» бегуны нередко детей своих крестят и в прав. церкви, т. е. опять, по выражение Евфимия, «за великоросиийскими попами укрываются».

Но особенно резкое отклонение современных бегунов происходит относительно паспортов. Евфимий, а за ним и все наставники бегунства ни против чего так строго не восставали, как против паспортов. И действительно, паспорт и постоянное бродяжничество и укрывательство – вещи совершенно между собою непримиримые. Странник есть и должен быть неведомый миру «раб Христов», «истинный христианин» и только; настоящее его имя и звание должно быть никому неизвестно; он отрекается от него по вторичном, истинном крещении. К тому же паспорт – печать антихриста, а странник – Божий человек, неприемший его «скверныя» печати. Поэтому у истого бегуна есть и паспорт особого рода.

«Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого ся убою? Господь защититель животу моему, кого ся устрашу? Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое».

«Отпустил мя, раба своего Великий Господин – Бог, града Вышняго и уезду, Пустыннаго стану... имя Ему: Сый. – Аз из деревни Нечкина, а показаны мне лета, радость будущаго света... а прописан в полиции полной, иметь разум духовный... А кто странного приять будет бояться, тот не хочет с Господином моим знаться» (Кельс. IV, 294).

Между тем при осмотрах в прошедшем году домов пристанодержателей оказалось, что некоторые бродяги имели паспорты, даже и в полиции прописанные – хотя большею частию просроченные. В деле о бегунах царевококшайскаго уезда есть немало совершенно ясных указаний на то, что последователи бегунства пред уходом в странство запасаются паспортами. Странница Прасковья Гаврилова, покание которой мы приводили раньше, говорила про своего мужа, что он взяв паспорт, ушел молиться Богу» (л. 35). Один из свидетелей давал по сему следующее обстоятельное показание. «У сектантов неизвестно куда пропадают родные. Так я знаю, что у Федора Андреева (крестьянин Стараго Мазикова) пропала жена Матрена Максимова; у Семена Егорова – мать Александра; у Осипа Тихонова – мать Екатерина Семенова; у Андрея Зиновьева – мать Акулина; у Григорья Ильина – жена Пелагея Тихонова и сын Михаил. О пропавших лицах родные их говорят, что они ушли молиться Богу и с богомолья не возвращаются до сих пор. На имя их брались паспорты из Волостного Правления, после чего они и пропадали» (л. 29). Что же это означает? Одна молодая девушка, словоохотливая, при осмотре дома в Адмиралтейской слободе г. Казани вступила в довольно откровенный разговор с нами. Она прямо заявила, что – из «жиловых». На мой вопрос: «пойдет ли она за муж», отвечала: «за братиями пойду повсюду». – «По крещении?» – «Конечно, по крещении». – «Значит, без паспорта?» – «Паспорт можно взять на мирское имя» – «Разве можно?» – «Можно; бывает».

Это и значит, что вышедшие в странство после крещения некоторые бегуны не брезгают брать паспорты на свое мирское, т. е. действительное, всем известное имя; это имя по крещении для них уже чужое, так как при перекрещивании они получают другое имя, монашеское (Маркелл, Изот, Савва и. т. п.). И здесь опять замечается сделка, очень, правда, наивная, и – резкое уклонение от существенных требований основателя бегунства.

Наконец, открытые в разных местах бегуны без каких либо письменных видов иногда с первого же вопроса полицейского чиновника, а иногда после непродожительного упорства, довольно свободно объявляли о своем звании и указывали места своих жительств, куда и были препровождаемы. – Но ведь истинный странник, ушедший из «сатанинского мира» и неведомый этому миру не может уже иметь «ни града, ни села, ни веси»; он «странный христианин» и больше ничего; он непомнящий родства бродяга с точки зрения закона и место его на поселении в Сибири; по указании же им своего звания его препровождают по месту жительства, или куда он свободно опять может уходить в странство. Это, без сомнения, легче и удобнее, но за то опять не согласуется с основными требованиями бегунства.

Вот, м. м. г. г., сколько уклонений в современном бегунстве от прежнего бегунства и особенно от строго последовательной системы основателя секты! И все уклонения, какие мы видели и видим, носят следы расчета, противного нафанатизированному чувству и убеждению, следы сдержанности против беспощадных выводов логики. Одно только остается твердым и неизменным, ни мало не ослабляющим характера секты; это – мрачный взгляд на церковь и общество и, если не открытое, то затаенное чувство ненависти. С точки зрения посторонего наблюдателя все эти уклонния, называемые необходимыми требованиями жизни, могут представлять наглядную критику и осуждение созданной Евфимием системы. – Оказывается, что последователи его, в течении столетняго существования секты, сами, своими руками разбрасывали камень по камню из той кучи мусора, какая сложена была сектатором, подкапывались под самые основании, на которых свален этот негодный сброд...

Но в глазах самих бегунов эти уклонения – грех и грех против существенных догматов своей веры. Не служит ли эта последняя мысль разъяснением некоторых имеющихся в только что оконченых судебных делах показаний и толков, какие мы слышим, об изуверствах чинимых сектантами?..

По общенародному убеждению, каждый большой грех, особенно грех против веры, грех, всю, или почти всю жизнь повторяемый, требует особой искупительной жертвы или в виде подвижничества, или – мученичества.

В последние годы появились и стали распространяться толки о душительстве бегунов. Толки эти появлялись сначала в местной печати и, казалось, не имели никакого сколько-нибудь серьезного основания. Но потом мнения о душительстве стали высказываться в оффициальных донесениях и в следственных показаниях. Царевококшайский исправник рапортовал от 14 марта 1890 г. начальнику губернии, что он производил осмотр в д. Старом Мазикове и вместе с тем полицейское дознание. На дознании жена волостного писаря Авдотья Кривошеева показала, что она 5 лет была учительницей в Старом Мазикове, и тогда крестьянка Татьяна Егорова рассказывала ей, что если больной подпольник должен умереть, то своею смертию умереть ему не дают, а убивают его посредством удушения. Казанский полициймейстер от 27 марта 1890 года сообщал Духовной Консистории о душительстве бегунов, как о факте, молва о котором довольно распространена в народе. Между прочим он писал, что диакон Ягодинской церкви удостоверял, что года два тому назад в доме Варвары Яковлевой Штулиной, в бытность его там, приходил какой-то маляр, что мужа сектантки Судаковой Семена Иванова Судакова, во время болезни задушили его единоверцы, приглашенные из города, когда маляр был в их избе и лежал на печке. Домовладелица Штулина высказала, что действительно, какой-то маляр передавал работавшим на ее дворе плотникам, что Судакова задушили приглашенные люди, но кто – они, а также маляр и плотники, она не знает.

Подозрение в душительстве, оказывается, не совершенно новое, здесь только появившееся; оно имеет уже свое характерное название «красной смерти». В газете «Неделя» за 1883 год (№ 34-й) напечатана была заметка о секте подпольников в Костромской губернии. В этой заметке сообщалось о жизни бегунов и между прочим – об «ужасном обычае красной смерти», существующем, по уверению автора заметки. Примечательно здесь то, что название «красной смерти» вполне известно и в нашей губернии. Человек посторонний и логически рассуждающий в праве сделать такой вывод: если существует название, то несомненно должен существовать и предмет, носящий это имя. Это обстоятельство побудило нас обратиться с вопросом к одному священнику Царевококшайского уезда, и вот его ответ. «Имею честь сообщить Вам, что я сам слышал о «красной смерти». Был случай такого рода: одна крестьянка взята была из раскола замуж за православного. Муж проживал на крупчатой мельнице около Казани; в отсутствие его жена захворала. Так как дома в деревне за больной ухаживать было не кому, то отправили ее к матери – раскольнице. Сколько она хворала, неизвестно; но сделалось ей хуже; дают знать мужу, что жена умирает; муж является с мельницы домой, едет с отцем своим к тому дому, где находится его жена, входит в избу, – никого нет, кроме его жены, лежащей на полу, подходит к жене, она и говорит ему, что ее уже отчитали, скоро красная смерть придет; мужик об этом слыхал, но не знал, что – за красная смерть, сходил к отцу за ворота, который сидел в санях и сказал, чтобы он подождал, а сам залез на печь в угол и дожидается, что будет. Чрез четверть часа является из подполья молодой парень с красной подушкою, наваливается на больную, начиная ее душить; муж соскочил с печи; парень видит, что дело плохо, схватил подушку и отправился назад туда же.

Муж собрал жену и увез домой, которая, как слышно еще долго жила. В какой деревне это было, неизвестно мне. Передавали мне еще, что если старик или старуха захворают, то своею смертию не умирают, а будут задушены. Означенный священник почти тоже самое повторил и в своем показании судебному следователю, при чем сослался па крестьянку Настасью Леонтьеву. О «красной смерти,» как о народной молве, рассказывал на предварительном следствии и волостной писарь Алатской волости, Чернов, но без указания лица, от коего он о сем слышал. (См. в Деле, дополнит. следствии). Обнаруживший в 1890 году притоны бегунов Чихирев передавал нам, что между бегунами удушение существует потому, что они в своей жизни во многом отступают от правил своей секты и посему, по их мнению, должны искупить свой грех мученическою смертию.

На основании вышеприведенных рассказов и представленных соображений, предположение об изуверном душительстве существует в среде бегунов, выходит за пределы пустых толков и получает значение логической правдоподобности. На основании этого судебная власть пришла к убеждению в необходимости дополнения предварительного о бегунах следствия, поручив оное наиболее опытному, «по особо важным делам » следователю. Главною задачею дополнительного следствия было поставлено то, чтобы чрез опрос отказавшихся от бегунского учения и давших в том подписку лиц попытаться разъяснить подозрение в душительстве. Вызваны были и спрошены несколько крестьян д. Нового Мазикова. Но все спрошенные, не исключая и моркинских священников, – показали, что о «красной смерти» им ничего неизвестно. Те лица, на которых указывали Кривошеева и священник Яхонтов также не подтвердили их показаний и засвидетельствовали, что они о «красной смерти» ничего не говорили. В деле о бегунах, обнаруженных в черте г. Казани, упоминается о найденном трупе неизвестного старика. Труп был отправлен в анатомический театр. Но по дознанию о смерти этого человека и вскрытием трупа обнаружено, что смерть его была естественная и никакого удушения над ним производимо не было и даже покушению на таковое он старик не подвергался (Показан. пристава 6-й части).

Люди интеллигентные, заинтересованные делом, кроме объяснения «красной смерти» как смерти мученической, дают и другое объяснение: «красная смерть» означает представление о смерти радостной, вожделенной, происходящей неведомо от мира и вне мира, антихристовою прелестию зараженнаго. И то и другое предположение, с точки зрения учения бегунов, можно, конечно, признать правдоподобным.

Таким образом вопрос относительно душительства бегунов остается вопросом открытым.

В делах о бегунах указываются и другого рода проявления изуверного фанатизма. В лесах Царевококшайского уезда были открыты несколько трупов; несомненно, что это были трупы бегунов. Трупы на столько были изможденные, что врач дал заключение, что смерть последовала от истощения. Таким образом, явилось предположение, что бегуны морят себя голодом, запащиваются. Со стороны фактической предположение это подтверждалось и некоторыми имеющимися в делах показаниями. Дочь крестьянки деревни Трубок Яронского уезда (Вятской губ.) Ирины Семеновой Мошковой Анна, которая была найдена в лесу, в Царевококшайском уезде, вместе с больною своею матерью, на дознании объясняла, что они живут в лесу с целию спасения, чтобы умереть праведниками, что мать ее пищи уже не принимает, хотя брат ее и приносит пищу; она же Анна поста еще не держит (Дело о бегунах Царевококшайкого уезда, л. 109). Крестьянин деревни Малые Чепчуги Петр Васильев, рассказывает, что самая главная обязанность страннической жизни скрываться от людей, – соблюдая строгий и долгий пост (Дополнение к Делу, л. 12 и 18).

Полицийместер г. Казани сообщал Духовной Консистории, что, производя осмотр в Адмиралтейской и Ягодной слободах, он получил сведения от казанского мещанина Степана Рыжакова, что в 1884–85 годах какая-то совращенная в общество бегунов девица Софья умерла от голода (Дело о бегунах в Казани, л. 5 об.). Последнее обстоятельство не проверено, да едва ли в настоящее время и могло быть уже проверено.

И против вышеозначенных показаний в делах имеются следующие данные: спрошенные на дополнительном следствии мазиковцы заявили, что такого учения, чтобы для спасения нужно морить себя голодом, они не знают, – им об этом никто не говорил; ничего об этом не знают и моркинские священники.

Само собою понятно, что незнание, или намеренное умолчание не может еще служить опровержением фактов и показаний положительных, которые остаются во всей своей силе. Но дело в том, что в настоящем случае недостаточно одного констатирования факта смерти от истощения; но необходимо быть убежденными, что это истощение произошло не от старости, или болезни, а вследствие непринятия пищи; при том необходимо иметь еще в виду и преднамеренность лица, решившегося уморить себя голодом, а наконец и то обстоятельство, что данный случай не был проявлением личного только фанатизма, а вытекал из общепризнанного требования учения секты.

В истории раскола бывали случаи проявления фанатизма со стороны последователей даже поповщинского согласия, которое всегда считалось и считается менее вредным и относительно которого никогда и вопроса не поднималось: – не соединяется ли оно с изуверством. Таким образом до тех пор, пока не установлены все вышеозначенные признаки, – невозможно сделать какого либо решительного вывода. Посему, принимая во внимание все вышеизложенное, и ученая экспертиза, имеющаяся при следственных делах, не могла усмотреть достаточных оснований для того, чтобы изменить существующий доселе взгляд на бегунскую секту, как на такую, которая, хотя и весьма вредна не только в церковном, но и в гражданском отношении, но – соединенною с свирепым изуверством признанною пока быть не может (203 ст. улож. о наказ.).

И так, вопрос об изуверном учении бегунов и с этой стороны следует считать вопросом до времени открытым. Может быть, при тщательном наблюдении за жизнью сектантов при дальнейшим изучении попадающихся под руку их разных тетрадок и писем, какой либо случай прольет более яркий свет на этот вопрос...

Но и помимо этого и в учении и в жизни бегунов много отталкивающего и возмутительного, много беспорядочного, наводящего на разного рода сомнения и предположения. Не говоря уже о том учении, что царь – антихрист, что все общество заражено скверною и нечестием, что покоряться власти значит кланяться иконе зверинной, – о том требовании и обычае, чтобы детей оставлять некрещенными, а умерших хоронить неведомо где, при чем никогда невозможно проверить и причину смерти; не говоря обо всем этом и нравственная жизнь бегунов далеко не соответствует их удалению от мира, по-видимому, во имя аскетизма. Правда, нравственные требования бегунов очень строгия¹¹. Но еще почти 30 лет назад один писатель справедливо замечал, что в нашем расколе чем строже требования аскетизма, тем больше в жизни разнузданности; и это потому, что эти требования насилуют естественные потребности человеческой природы, ибо невозможно всех сделать аскетами (Прав. Обозр. 1864 г. авг. 297).

И действительно, в истории секты бегунов известен прежде всего омерзительный разврат, которому предавались сами наставники бегунства. Их собственные показания, данные в 50-х годах – лучшее тому доказательство. На ряду с скорбию и рыданием об истлении благочестия, нет, по показанию странницы Аполлинарии Ивановой, «ни одного наставника, у которого бы не было по нескольку любовниц» (Кельс. IV, 286). «Начну еже содеях», писал в своей исповеди наставник Александр Васильев; но то, что он содея невозможно и передать здесь (Кельс. IV, 290). Описатель жизни странников 60-х годов, бывший также странником, передает, что один из видных последователей бегунства нарочито при перекрещивании избрал себе в воспреемницы девицу Любовь, чтобы позволили жить с нею в одной келье на правах духовного родства, как с крестной матерью, и действительно жили (Бр. сл. 1875 год, кн. 4). Не даром существовала и поговорка у бегунов, что «тело играет, душа непорочна», – «жена диаволом дана, а девка Богом» (Прав. Обозр. 1864 г. авг. 292–293).

Кроме разврата летопись странничества представляет возмутительные случаи жестокости и бесчеловечия. Позволю передать два факта опять взятые из показаний самих странников. Странница Ирина Никифорова (она же Марфа) рассказывала, как привязался к ней странник Иван Тимофеев и скоро начал ревновать ее... Раз он зазвал ее в холодную горницу, где она увидела неизвестного человека... Сначала стали душить ее, а потом принялись сечь; секли долго; когда один уставал, сменял другой, приговаривая: знай наших, каково изменять нам; секли даже по животу. В заключение Тимофеев обрезал несчастной косу, потом взял за уши и отрезал ножницами по куску каждого уха. Показание это было подтверждено медицинским свидетельством (Кельс. IV, 289). А вот письмо наставника Федора Иванова к наставнику же Никите Семенову: «Знаешь случай о Иване Иванове, как судили его о том человеке, кой не сам умер. Я узнал о Иване... все Иваново было: и совет и всяк умысл и к делу приступ; только рук возложения не было, а – его хозяев... рассудися, что единому умрети, да не всех бы он погубил... Он Иванов оттоле стал полагать, что сие он не грех сотворил, что убил: я, говорит, ученика своего в царствие небесное ввел» (Кельс. IV, 291).

Не похоже ли опять и это на «красную смерть?...» Если в каждом обществе имеют свое значение традиции, то нет ли и в обществе бегунов живучего, но ловко скрываемого предания, что насилием можно сделать человека мучеником и «ввести в царствие небесное?» И если какой-то Иван Иванов, которого «и совет, и всяк умысл и к делу приступ был», подговаривал убийц чрез убийство ввести «своего ученика в царствие небесное»; то что удивительного, если и теперь насилием прекращают жизнь больных и престарелых в тех же соображениях сделать их мучениками??. Не надобно забывать, что в среде наставников бегунства были и есть беглые преступники или солдаты. Здешний наставник бегунов Савва Онисимов, по показанию Чихирева, – беглый солдат из Бобруйской крепости¹².

***

Здесь, знаком вопроса мы и должны окончить нашу речь. Со всех существенных сторон очертили мы характер секты странников или бегунов, и не может быть ни малейшего сомнения в том, что это – секта не только противоцерковная, но и противообщественная в строгом смысле слова. Поэтому не только поборники церкви, но и радетели порядка общественного не могут оставаться безучастными к ее росту и распространению, а обязаны, напротив, изыскивать меры к ее ослаблению, к предотвращению нашего темного народа от сетей пропагандистов оной.

С миссионерской стороны борьба против учения секты такова же, как и против безпоповства вообще: необходимо разъяснять те же вопросы – об антихристе, о вечной полноте церковного устроения, о необходимости для спасения церковных таинств, особенно тайны святаго причащения, и об обрядовых изменениях. Наиболее резко и настоятельно выдвигаются бегунами вопросы об антихристе и об изменении летосчисления.

Но одного духовнаго влияния и воздействия на таких людей, не обинуясь можно сказать, недостаточно. Не предстоит ли по этому насущная потребность в разработке мероприятий со стороны законодательной и административной, дабы не оставались безнаказанными и бегуны странствующие и укрыватели оных?... Раскрывать вопросы с этой стороны мы не призваны. Позволим только припомнить слова приснопамятнаго московскаго святителя, митрополита Филарета: «Добрая мысль кроткаго правительства никого не преследовать за мнения о вере, но трудно приложить ее к секте странников» (Вести. Евр. 1872 г. кн. II, стр. 264).