Евангелия

Первые четыре книги священной новозаветной письменности носят название Евангелий (Εὐαγγέλιον κατὰ Μαθθαῖον [Евангелие по Матфею], κατὰ Μάρκον [по Марку], κατὰ Λουκᾶν [по Луке], κατὰ Ἰωάννην [по Иоанну]), и употребление этого технического наименования не только обычно, но и обязательно в речи о них, потому что оно освящено глубокой древностью и в конце концов получило исключительное преобладание.

Что же соединяется с этим именем и что указывается им особенного в рассматриваемых нами памятниках?

Слово εὐαγγέλιον на древнеклассическом языке и вообще у греческих языческих писателе²²¹ означает собственно награду за добрую весть в знак благодарности, для выражения душевного довольства, полного удовлетворения заветных желаний. Естественно, что это чувство обнаружилось прежде всего по отношению к передавшему такое известие соответствующим даром: εὐαγγέλιον δέ μοι ἔστω [досл.: будет мне евангелие], – читаем мы у Гомер²²², то есть – прибавляет в пояснение Евстафий – δῶρον ὑπὲρ ἀγαθῆς ἀγγελίας [дар за добрую весть]²²³. Посему греки нередко говорили εὐαγγέλια στεφανοῦν, ἀναδῆσαί τινα [досл.: увенчивать кого-либо евангелиями]²²⁴, στεφανοῦν ἐπ᾿ εὐαγγελίοις [досл.: увенчивать за евангелия] ²²⁵, когда речь шла об «увенчании» кого-либо за радостное сообщение. Но и сознанию язычника всегда было присуще то воззрение, что всё доброе может исходить только от ἀγαθός [благого] в абсолютном смысле – от богов как блага; отсюда прежде всего им и должен был человек приносить свой дар при таких обстоятельствах. Εὐαγγέλια θύειν [досл.: приносить в жертву евангелия]²²⁶ τοῖς θεοῖς [богам]²²⁷, εὐαγγέλια θύειν ἑκατὸν βοῦς τῇ θεῷ [досл.: приносить богине в жертву евангелия, сто быков²²⁸, εὐαγγέλια ἑορτάζειν [досл.: праздновать евангелия]²²⁹ – так пишут греческие историки и поэты. Εὐαγγέλιον, поэтому, есть дар Богу или человеку за добрую весть ²³⁰ . Значит, именно в последней заключается повод к таким действиям – εὐαγγελίων θυσίαι [досл.: жертвоприношения евангелий]²³¹, – и законная логика естественно сделала то, что это слово, указывавшее сначала на τὸ ἀγαθάς ἀγγελίας δωρούμενον [то, что даруется за добрую весть]²³², стало выражать и самое благовестие, τὰ κάλλιστα ἀπαγγέλλον [то, что возвещает наилучшее]²³³– всякое сообщение, содержащее что-либо приятное²³⁴. Оба эти понятия – вознаграждения и радостной вести – мы находим и у семидесяти толковников, версия коих особенно важна для нас, потому что она и материально и филологически стоит близко к новозаветной терминологии²³⁵. Здесь εὐαγγέλιον заменяет еврейское, בּשׂוֹדָה, בְּשׂדָה. «Возвестивый мне, – рассказывает Давид, – яко умре Саул и Ионафан, и той бяше аки благовествуяй предо мною (который считал себя приятным вестником), и ях его и убих его в Секелазе, емуже должен бех дати дар (ᾧ ἔδει με δοῦναι εὐαγγέλια, בְּשׂדָה לְתִתִּי־לוֹ)» 2Цар. 4, 10). «Почто ты хощеши, -замечает Иоав Ахимаасу, -тещи, сыне мой? Гряди, несть тебе возвещение в пользу идущему (οὐκ ἔστιν σοι εὐαγγέλια εἰςὠφέλειαν πορευομένω, מֹצֵאת אֵין־בְּשׂוֹרָה)» (2Цар. 18, 22), когда не можешь сообщить доброй вести, ибо (ст. 20) «сын царев умре». Но тот побежал – и, узнав об этом от сторожа, царь заметил: «Аще един есть, благо возвещение во устех его (εὐαγγέλια ἐν τῷ στόματι αὐτοῦ, בְּפִיו בְּשׂוֹרָה» (2Цар. 18, 25)²³⁶. Ср. 2Цар. 18, 20: «муж возвещаяй благо» – ἀνὴρ εὐαγγελίας, בְּשֹׂרָה אִישׁ; «но возвестиши» – καὶ εὐαγγελιῇ, וּבִשַּׂרְתָּ; «не добро возвещение» – οὐκ εὐαγγελιῇ, לא תְבַשֵּׂר; 2Цар. 18, 27: «и возвестие благое» – εἰς εὐαγγελίαν ἀγαθήν, בְּשׂוֹדָה; 4Цар. 7, 9: «день благовещения» – ἡμέρα εὐαγγελίας, יוֹם־בְּשׂדָה; 1Цар. 31,9: «возвещающе» – εὐαγγελίζοντες, לְבַשֵּׂר. Из этих дополнительных примеров видно, что у LXX толковников εὐαγγέλιον иногда прямо отождествляется с ἀγγελία ἀγαθή [добрая весть]²³⁷.

Эти два оттенка соединялись с термином εὐαγγέλιον в ближайшие и первые времена христианства. Например, Иосиф Флавий пишет: πᾶσα πόλις ἑώρταζεν εὐαγγέλια δὲ καὶ θυσίας ὑπέρ αὐτοῦ ἐπετέλει [каждый город устраивал празднества по случаю доброй вести и приносил жертвы в его (Веспасиана) честь]²³⁸; τὰ ἀπὸ τῆς Ῥώμης εὐαγγέλια ἦκε [пришли добрые вести из Рима]²³⁹; а Цицерон освобождение Валерия называет εὐαγγέλια [благая весть]²⁴⁰. То же слово – в рассказе о чудесном избавлении ап. Петра из темницы – употребляет и свт. Иоанн Златоуст²⁴¹, который вообще соединяет два этих значения в одно нераздельное целое, как это всегда бывает de factö τὸ εὐαγγέλιον τοῦτο ἐστν· τάδε σοι ἔσται ἀγαθά [вот что есть благовестие: это будет для тебя хорошо]²⁴².

«Евангелие», следовательно, есть добрая весть, вознаграждаемая приличным образом. Но и для язычника источником ее является собственно Бог, и сама она имела ценность не по одной приятности только, а – первее и главнее всего – по своему этическому достоинству, поскольку открывала истинную волю Божию и предлагала человеку настоящий идеал совершенства. Тем более для еврея, всецело проникнутого строгими теократическими воззрениями, благовестием было единственно то, что непосредственно обнаруживало закон Господень, который только и может дать надлежащее направление жизни и деятельности людей и доставить им чистую радость. Один Иегова – всегда и во всём – был в состоянии сообщить через своих посланников «единое на потребу» и тем привести душу в восторженное настроение полнейшего довольства²⁴³. А мы знаем, что основой всего существования подзаконного Израиля служила вера в грядушего Избавителя, надежда на искупление через Мессию, – и лишь относившееся к этому предмету в подлинном смысле радостно возвышало его сердце. Понятно теперь, что בְּשׂוֹדָה –εὐαγγέλιον в Ветхом Завете прилагаются и к мессианским пророчествам, указывающим на новозаветное царство внутреннего мира и свободы от тяготы ига духовного²⁴⁴. «Коль красны на горах ноги благовествующих (ὡς πόδες εὐαγγελιζομένου, מְבַשֵּׂר) мир, благовествующих (ὡς εὐαγγελιζόμενος, מְבַשֵּׂר) благая, яко слышано сотворю спасение твое, глаголя, Сионе: воцарится Бог твой», – восклицает Исаия (Ис. 52,7). «На гору высоку взыди, благовествуяй (ὁ εὐαγγελιζόμενος, מְבַשֶּׁרֶח) Сиону, возвыси крепостию глас твой, благовествуяй (ὁ εὐαγγελιζόμενος, מְבַשֶּׁרֶח) Иерусалиму. <…> Господь со крепостию идет, и мышца Его со властию. <…> Аки пастырь упасет паству Свою, и мышцею Своею соберет агнцы, и имущия во утробе утешит» (Ис. 40, 9–11). «Вси от Савы приидут, носяще злато, и Ливан принесут и камень честен, и спасение Господне возвестят²⁴⁵ (καὶ τὸ σωτήριον Κυρίου εὐαγγελιοῦνται, יְבַשֵּׂרוּ יְהוָה וּתְהִלֹּת)» (Ис. 60, 6). «Дух Господень на Мне, – от лица Мессии возглашает ветхозаветный евангелист, – егоже ради помаза Мя, благовестити (εὐαγγελίσασθαι, לְבַשֵּׂר) нищим посла Мя, исцелити сокрушенныя сердцем, проповедати пленником отпущение и слепым прозрение, нарещи лето Господне приятно» (Ис. 61, 1–2).

Из приведенных библейских цитат легко усмотреть, что εὐαγγέλιονʼом для еврея было только предсказание о славном пришествии Мессии; тогда оно не имело соответствия²⁴⁶ с наличной действительностью, ибо Примиритель пока был лишь чаянием языков (Быт. 49, 10), но – по воззрению каждого сына ветхозаветной теократии – указывало на несомненно имевшее последовать искупление. Естественно, что, будучи благовестием в качестве ожидаемого события, оно не перестало быть таковым и после, когда получило осуществление²⁴⁷.

Филологическим путем мы приходим к заключению, что термин εὐαγγέλιον, обозначая радостную весть, вызывающую человека на вознаграждение, на священном языке прилагается по преимуществу к избавлению людей от грехов через Мессию, в Коем должны были исполниться заветные надежды всего дохристианского человечества. Потому и при начале нашей эры именно это слово было избрано для выражения того, что совершил Господь для освобождения нас от рабства греховного, причем гадательное בְּשׂוֹדָה стало живой реальностью. «И мы благовествуем вам (ὑμᾶς εὐαγγελιζόμεθα), – проповедует ап. Павел в синагоге Антиохии Писидийской, – что обетование, данное отцам, Бог исполнил нам, детям их, воскресив Иисуса» (Деян. 13, 32). «Господь повелел, – читаем в 1Кор. 9, 14, – проповедующим Евангелие (τοῖς τὸ εὐαγγέλιον καταγγέλλουσιν, то есть излагающим дело Христово, как оно было), – жить от благовествования (ἐκ τοῦ εὐαγγελίου ζῆν – от сообщения об этом факте)».

Мы видим, что в новозаветном употреблении εὐαγγέλιον, согласно с библейским слововыражением, указывает, во-первых, самое искупление через Иисуса Христа и, во-вторых, возвещение о нем другим, как нечто исключительно радостное.

В первом отношении «Евангелие» есть таинство (τὸ μυστήριον τοῦ εὐαγγελίου [таинство благовестил] – Еф. 6, 19), благодаря которому и язычники (наравне с евреями) делаются сонаследниками и сопричастниками обетования во Христе Иисусе посредством благовествования (διὰ τοῦ εὐαγγελίου – Еф. 3, 6), почему оно составляет радость великую всем людям (Лк. 2, 10), как сказал (εὐαγγελίζομαι) Ангел Вифлеемским пастырям.

Понимаемое в таком смысле – как обозначение факта освобождения от греха и связанных с ним мучений – Евангелие является «силой Божией ко спасению всякому верующему, во-первых иудею, потом и еллину» (Рим. 1, 16) и всех одинаково ставит в новое положение, давая средства жить в мире и радости. В параллель политическому строю оно оказывается теперь Евангелием царствия (Мф. 4, 23; 9, 35; 24, 14: τὸ εὐαγγέλιον τῆς βασιλείας), основанного Господом, – царствия не земного, носившегося перед омраченным взором книжников и фарисеев, но Божия (Мк. 1, 14 по textus receptus: τὸ εὐαγγέλιον τῆς βασιλείας τοῦ Θεοῦ [Евангелие Царствия Божия]): и по своему происхождению оно от Бога, и по назначению вести своих членов к Нему. Это Евангелие спасения (Еф. 1, 13: τὸ εὐαγγέλιον τῆς σωτηρίας ὑμῶν [благовестие вашего спасения]) и всецелого умиротворения (Еф. 6, 15: τὸ εὐαγγέλιον τῆς εἰρήνης [благовестие мира]), Евангелие благодати Божией (Деян. 20,24: τὸ εὐαγγέλιον τῆς χάριτος τοῦ Θεοῦ), в полноте излившейся на людей через Единородного Сына. При таких своих качествах это Евангелие открывает прямой и верный путь к совершенству и блаженству для всякого человека, если он смиренно и с душевной преданностью принимает его (ὑπακούειν τῷ εὐαγγελίῳ [повиноваться Евангелию] – Рим. 10, 16; 2Фес. 1, 8), с сокрушенным сознанием своей греховной немощности будет веровать (μετανοεῖτε και πιστεύετε ἐν τῷ εὐαγγελίῳ [покайтесь и веруйте в Евангелие] -Мк. 1,15), подвизаться за веру евангельскую (Флп. 1, 27: συναθλεῖν τῇ πίστει τοῦ εὐαγγελίου), свидетельствовать Евангелие благодати Божией (Деян. 20, 24: διαμαρτύρεσθαι τὸ εὐαγγέλιον τῆς χάριτος τοῦ Θεοῦ) своей достойной жизнью (Флп. 1, 26: ἀξίως τοῦ εὐαγγελίου τοῦ Χριστοῦ πολιτεύεσθαι [жить достойно благовестил Христова]) и своим состраданием ему (2Тим. 1, 8: συνκακοπάθησον τῷ εὐαγγελίῳ [страдай с благовестием]). Делая всё это, христианин становится и соучастником Евангелия, как говорит о себе ап. Павел (1Кор. 9, 23 πάντα ποιῶ διά τὸ εὐαγγέλιον, ἵνα συγκοινωνὸς αυτοῦ γένωμαι [всё сие делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его]). Но это Евангелие основано и утверждено божественным Словом, Иже сый сияние славы (Евр. 1, 3) Отчей, и неизбежно отражает в себе Его блеск; потому оно есть τὸ εὐαγγέλιον τῆς δόξης τοῦ μακαρίου Θεοῦ [благовестие славы блаженного Бога] (1Тим. 1, 11; ср. 1Фес. 4, 6) или τοῦ Χρίστοῦ [Христа] (2Кор. 4, 4), и от надежды благовествования (Кол. 1, 23: ἀπὸ τῆς ἐλπίδος τοῦ εὐαγγελίου) дарует людям за это упование (διὰ τὴν ἐλπίδα – Кол. 1, 5) уготованное им на небесах вечное царство. Отсюда и по одному уже этому оно εὐαγγέλιον αἰώνιον [вечное Евангелие] (Откр. 14, 6), помимо того что нескончаемо по самому своему существу, как и владыка его Христос.

Вывод наш теперь будет тот, что в буквальном смысле «Евангелие» означает лить таинство искупления человечества от грехов учением и делами – всей жизнью – Сына Божия. «Нечто изрядное имеет Евангелие, – пишет сщмч. Игнатий Богоносец к филадельфийцам,– пришествие Спасителя Господа нашего Иисуса Христа, страдание Его и воскресение; ибо достолюбезные пророки возвестили о Нем, – Евангелие же есть совершение бессмертия»²⁴⁸. «Подобает, – внушает он смирнянам, – внимать пророкам, особенно же Евангелию, в коем страдание нам открыто и воскресение совершилось»²⁴⁹. По выражению свт. Афанасия Великого, «Евангелие есть пришествие Бога Слова Господа Иисуса Христа, для спасения рода человеческого воплотившегося от Духа Святого и Приснодевы Марии²⁵⁰; а по мнению свт. Василия Великого, Евангелие – это «предначертание жития из воскресения»²⁵¹.

Но если εὐαγγέλιον указывает на собственно историческое дело спасения человечества, то и евангелистом в этом случае может быть только один тот, кто его совершил. «И ходил Иисус, -замечает Матфей, -по всем городам и селениям <…> проповедуя Евангелие царствия (κηρύσσων τὸ εὐαγγέλιον τῆς βασιλείας)» (Μф. 9, 35; ср. Μф. 4, 23; Μκ. 1, 14). «Господь, -учит сщмч. Игнатий Богоносец траллийцев, -три года проповедовал Евангелие и творил знамения и чудеса»²⁵². И, внимательные к подлинному тексту апостольских повествований, мы должны будем заметить, что и сам Спаситель выражал такую мысль, прилагая к Себе все ветхозаветные בְּשׂוֹדָה [благовестия, евангелия] и освящая тем употребление этого термина по отношению к Нему на все дальнейшие времена. Πνεῦμα Κυρίου ἐπ᾿ ἐμέ [Дух Господень на Мне], -читал Он в назаретской синагоге пророчество Исайи (Ис. 61,1–2), –οὗ εἵνεκεν ἔχρισέν Με εὐαγγελίσασθαι πτωχοῖς [ибо Он помазал Меня благовествовать нищим] (Лк. 4, 18), а после торжественно засвидетельствовал, что эта миссия Им выполнена (Лк. 4, 21). «Пойдите, скажите Иоанну, -отвечал Он послам Крестителя, -что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют (πτωχοὶ εὐαγγελίζονται – буквально, нищие евангелизируются, оглашаются Моим Евангелием, сущность коего выражается приведенными выше примерами)» (Мф. 11, 4–5; Лк. 7, 22). Поэтому евангелист, в точном и строгом смысле, есть Христос и никто более, и Евангелие принадлежит как собственность Ему одному, ибо оно – Его дело, Его учение, вся Его вообще жизнь²⁵³. По этой причине и у новозаветных писателей Евангелие относится ко Христу: τὸ εὐαγγέλιον τοῦ Yἱοῦ τοῦ Θεοῦ [Евангелие Сына Божия] (Рим. 1, 9), Ἰησοῦ Χριστοῦ [Иисуса Христа] (Мк. 1, 1) или просто τοῦ Χριστοῦ [Христа] (Рим. 15, 19; Гал. 1, 7; Флп. 1, 27). Им основано это царство Божие – царство спасения, мира и славы, – и Его именем должно называться Евангелие даже и тогда, когда устным словом сообщают о нем другим, что и выдерживает постоянно ап. Павел в своей терминологии (ср. 1Кор. 9, 12; 2Кор. 2, 12; 10, 14). Но как всякое откровение божественное имеет свой первоисточник в Боге, бывшем предметом этого откровения, так Он же предложил и жертву очищения Сыновнею кровию (Рим. 3, 25), и Он же прежде обещал самое благовестие через пророков Своих (Рим. 1, 1–2). Значит, по своему первоначалу Евангелие есть εὐαγγέλιον Θεοῦ [Евангелие Божие] (Рим. 1, 1; 15, 16; 2Кор. 11, 7; 1Фес. 2, 2, 8, 9; 1Пет. 4, 17), хотя ближайшим образом оно дано Иисусом Христом, поскольку Им осуществлено.

Но, будучи спасением для человечества, Евангелие усвояется и будет усвояться людьми единственно при том условии, если о нем будет сообщено им в точности и подробности. «Как слышать без проповедующего?» (Рим. 10, 14). «Шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари» (Мк. 16, 15). В этом случае Евангелие, бывшее de facto, становится уже рассказом о нем, изложением его с возможной верностью и всесторонностью. Таким путем получается производное понятие слова «Евангелие» для обозначения возвещения о Христе (Рим. 10, 16: не вси послушаша благовествования; Флп. 4, 15; 1Кор. 4, 15; 9, 14: от благовестия жити; Гал. 2, 7) с той целью, чтобы через посредствующее (через кого-либо) благовествование о случившемся (κατὰ τὸ εὐαγγέλιον μου ἡμῶν [по благовествованию моему/нашему]: Рим. 2, 16; 16, 25; 2Тим. 2, 8; 2Кор. 4, 3; 2Фес. 2, 14) передать другим истину евангельскую (ἡ ἀλήθεια τοῦ εὐαγγελίου – Гал. 2, 5, 14), то есть самое существо совершенного Господом искупления. А так как единственное средство для этого заключается в словесном воспроизведении самого события во всей его глубине и всеобъемлемости, то и «Евангелие» есть вообще учение о Лице и деле Спасителя (хотя бы даже не вполне выражающее их: ἕτερον εὐαγγέλιον [иное благовестие] – Гал. 1, 6; 2Кор. 11, 4) со всеми частными пунктами, каковы, например, воскресение Христа и будущее восстание мертвых (1Кор. 15, 1–12), обетование благ верующим (1Кор. 9, 23) и т. п. Само Евангелие как факт здесь евангелизуется (2Кор. 11, 7: согрешил ли я тем, что унижал себя, чтобы возвысить вас, ὅτι δωρεὰν τὸ τοῦ Θεοῦ εὐαγγέλιον εὐηγγελισάμην ὑμῖν? [потому что безмездно проповедовал вам Евангелие Божие]; Гал. 1, 11: τὸ εὐαγγέλιον τὸ εὐαγγελισθὲν ὑπ᾿ ἐμοῦ <…> οὐκ ἔστιν κατὰ ἄνθρωπον [Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое]) через Евангелие апостольское (1Кор. 15, 1: γνωρίζω δὲ ὑμῖν, ἀδελφοί, τὸ εὐαγγέλιον ὃ εὐηγγελισάμην ὑμῖν [напоминаю вам, братья, Евангелие, которое я благовествовал вам]), где изображается это событие человеческим словом. Тут понятие Евангелия обнимает собой проповедование об искуплении мира Господом Спасителем и о том, как оно было совершено²⁵⁴, и таким образом отмечает и содержание и форму благовестия апостолов, которые через это делаются евангелиетами (Деян. 21, 8; Еф. 4, 11; 2Тим. 4, 5), ибо они – «благовествующие мир, благовествующие благая» (Ис. 52, 7 в Рим. 10, 15).

Итак: в дальнейшем смысле, вполне логически вытекающем из основного понятия, Евангелием называется устное изложение христианского учения о спасении людей, а самые проповедники получили наименование евангелистов. «Павел, -замечает ещмч. Игнатий Богоносец, -наполнил Евангелием страны от Иерусалима до Иллирика²⁵⁵. "Εὐαγγέλιον, -комментирует блж. Феодорит Рим. 1, 1, – τὸ κήρυγμα προσηγόρευσεν (Παῦλος), ὡς πολλῶν ἀγαθῶν ὑπισχνούμενον χορηγίαν [(ап. Павел) назвал проповедь Евангелием, как обещающую преподание множества благ], поскольку благовествует примирение с Богом, попрание диавола, уничтожение смерти, восстание мертвых, вечную жизнь, царство небесное»²⁵⁶. Естественно, что с таким значением этот термин перешел и на письменные апостольские произведения – ввиду их содержания. «Возьмите в руки, -читаем у Климента Римского, – (первое) послание блаженного Павла (к Коринфянам). Что написал он в начале Евангелия?²⁵⁷ Озаренный Духом Святым, он передал вам в письмени о себе, Кифе и Аполлосе...»²⁵⁸. «Неповрежденное Евангелие Нового Завета узнаем в том, – рассуждает Ориген, – что написал негде Павел: по благовествованию моему. Ибо среди писаний Павла нет ни одного, которое обычно называлось бы Евангелием, но то, что он проповедовал или говорил, – это есть Евангелие; потому и то, что он написал, – тоже Евангелие. А если Павловы послания – Евангелие, то справедливо нужно сказать то же и о Петре. Кратко: всё, что утверждает пришествие Христа, указывает второе Его явление и побуждает души принять Слово Божие, стоящее при вратах, толкущее и побуждающее войти, – всё это Евангелие»²⁵⁹.

Отсюда видно, как необходимо должны были тотчас же получить наименование Евангелий κατ᾿ ἐξοχήν [по преимуществу] все записи, повествующие по преимуществу о жизни и делах Господа Христа. И это тем естественнее и понятнее, что Сам Спаситель освятил такое его употребление в применении к рассказам о всём Своем искупительном подвиге и отдельных его эпизодах²⁶⁰. «И проповедано будет сие Евангелие Царствия (τοῦτο τὸ εὐαγγέλιον τῆς βασιλείας), -говорит Он в своей эсхатологической речи, -по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Мф. 24, 14)²⁶¹. По поводу недовольства учеников (собственно, Иуды) женщиной, помазавшей миром Господа, Он заметил: «где ни будет проповедано Евангелие сие (τὸ εὐαγγέλιον τοῦτο) в целом мире, сказано будет и о том, что она сделала» (Мф. 26, 13; Мк. 14, 9; ср. Ин. 12, 4). По этой причине и по отношению к священным книгам евангелистами являются лишь «писатели» первых четырех произведений новозаветной канонической письменности, и из всех памятных записей апостольских только последние в собственном смысле титулуются Евангелиями (ἀπομνημονεύματα τῶν ἀποστόλων ἃ καλεῖται εὐαγγέλια [воспоминания апостолов, которые называются Евангелиями]), – утверждает св. Иустин Мученик касательно одних исторических по- вествований о Христе²⁶².

Обращаясь теперь ближе к предмету настоящего рассуждения, мы можем резюмировать наши предшествующие соображения в следующих пунктах:

1. Сам Спаситель прилагал к рассказам о Себе найменование Евангелий, почему весьма вероятно, что и заглавие наших канонических записей ведет свое начало от их составителей, а свт. Иоанн Златоуст прямо свидетельствует, что Матфей «справедливо назвал свой труд Евангелием»²⁶³.

Неумолимая логика в развитии понятия εὐαγγέλιον вынуждала избрать именно этот термин для письменной евангельской истории, ибо в ней изображается совершенное Христом Евангелие – величайшая и единственная радость для всего мира. И мы встречаем его почти во всех кодексах греческих (εὐαγγέλιον κατὰ Μαθθαῖον [Евангелие по Матфею], τὸ κατὰ Μαθθαῖον εὐαγγέλιον [по Матфею Евангелие], τὸ κατὰ Μαθθαῖον ἅγιον εὐαγγέλιον [по Матфею святое Евангелие], εὐαγγελίου κατὰ Μαθθαῖον τὰ κεφάλαια [главы Евангелия по Матфею], ἁγίου εὐαγγελίου τὸ ἀνάγνωσμα [святого Евангелия чтение], τὸ ἀνάγνωσμα ἐκ τοῦ κατὰ Μαθθαῖον εὐαγγελίου [чтение из Евангелия по Матфею]) и латинских (secundum Matthaeum Euangelium [Евангелие по Матфею], Euangelium cata Lucan [Евангелие по Луке]), в Вульгате, в сирийском, эфиопском, готском, арабском и персидском переводах. Правда, Синайский манускрипт имеет краткие надписания: κατὰ Μαθθαῖον [по Матфею], κατὰ Μάρκον [Евангелие по Марку] etc.²⁶⁴, но в подписях отдельных Евангелий мы находим полные формулы, которые мы и должны удерживать. Помимо того что оно идет от самого Господа, это надписание является общепринятым в древнейшей христианской литературе, – по этим причинам оно едва ли может подлежать переводу. Нам кажется, лучше сохранять его в неприкосновенности в качестве священного terminus technicus и пояснять его нашим «благовестие», потому что последнее более или менее точно выражает все оттенки греческого εὐαγγέλιον, указывая своим грамматическим строением и на факт (ср. «событие») и на сообщение его другим устно и письменно (ср. «известие»).

2. На новозаветном языке «Евангелие» обозначает искупление людей через Иисуса Христа, а к евангельским записям прилагается метонимически лишь потому, что они передают для всех радостную весть об этом происшествии как несомненно совершившемся. «Евангелие, -читаем у свт. Иоанна Златоуста, -есть изъяснение (ἑρμηνεία) некоего предмета и события: ибо благовествует нам достославное домостроительство Спасителя, что Бог был среди людей по человеколюбию, не совлекшись предвечного достоинства, но облекшись в спасительное домостроительство; Евангелие благовествует нам, что к болящим пришел врач, не лекарствами врачуя, но мановением человеколюбия исцеляя; Евангелие благовествует, что заблудшим показан путь, находящимся во тьме-свет, отверженным-спасение»²⁶⁵. По словам Феофилакта Болгарского, «Евангелие называется так потому, что возвещает нам предметы благие и радостные для нас, как то отпущение грехов, оправдание, восшествие на небеса, сыноположение Богу, наследие вечных благ и освобождение от мучений; оно также возвещает, что мы получаем эти блага легко, ибо не трудами своими приобретаем их и не законом добрых дел получаем, но удостаиваемся их по благодати и человеколюбию Бога»²⁶⁶. Если таким образом в апостольских повествованиях излагается дело спасения человечества, то им вполне приличествует наименование Евангелий. «Труд свой, -пишет свт. Иоанн Златоуст, -Матфей по праву назвал Евангелием, ибо желает возвестить всем – врагам, нечестивым, сидящим во тьме, – что наказание уничтожено и даровано отпущение грехов, оправдание, освящение, искупление, усыновление, наследие небесное, приобщение по крови с Сыном Божиим. Что, в самом деле, может сравниться со столь доброй вестью (εὐαγγελίων)? <…> Посему он назвал свою историю Евангелием, как бы указывая, что все другие слова, которые считаются благими у людей, – например, многое богатство, сила, могущества, власть, слава, почести и всё прочее, – не имеют собственно такого значения, а истинное и действительное Евангелие есть единственно то, что возвещается рыбарями, – не потому только, что это блага, возвышающиеся по своему достоинству перед всеми иными, прочные и непоколебимые, но и потому также, что нам даются легко. Поскольку не трудом или потом нашим, не тяжкими усилиями нашими, но по любви Божией к нам мы получаем их»²⁶⁷.

Итак, первые четыре книги новозаветного канона называются Евангелиями в том смысле, что они передают нам (благовествуют) благую весть (εὐ– ἀγγέλιον, ἀγγελία) об искуплении людей через Христа как об особом деле благости и милости Божией: Благодатию есте спасены чрез веру: и сие не от вас, Божий дар (Еф. 2, 8). Потому и с нашей стороны требуется здесь не вознаграждение за такое радостное сообщение (что было в язычестве и что сделали волхвы: Мф. 2, 11), а первее всего усвоение, восприятие избытка благодати и дара праведности, чтобы всегда и во всём иметь всякое довольство (πᾶσαν αὐτάρκειαν – 2Кор. 9, 8) и царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа (Рим. 5, 17).

Все эти положения в высшей степени важны для установления понятия о евангельских записях и отношении нашем к ним при их научном исследовании. Письменные «Евангелия» имеют ту же цель, какую преследовал и Господь Своей деятельностью; излагая ее, они также желают всем человеком спастися и в разум истины приити (1Тим. 2, 4) и, соответственно этому, передают лишь то и в таком виде, что в известном смысле касается этого предмета. Их задача практически-сотериологическая, и всё, выходящее за ее пределы, опускается боговдохновенными «писателями». «Многа и ина знамения, -замечает ап. Иоанн Богослов, -сотвори Иисус пред ученики Своими, яже не суть писана в книгах сих. Сия же писана быша, да веруете, яко Иисус есть Христос Сын Божий, и да верующе живот имате во имя Его» (Ин. 20, 30–31). Евангелия, значит, не труд чисто исторический и биографический, дающий подробно-детальное и всесторонне-обстоятельное изображение личности Господа, с пунктуальностью протоколиста воспроизводящее хронологическую последовательность, с ученой проницательностью вторгающееся в область психологического анализа, тщательно раскрывающее постепенность духовного роста Иисуса Христа, отмечающее каждую мелочь за период Его явления во плоти и т. п. Правда, св. ап. Лука высказывает намерение писать «поряду» (καθεξῆς), но только с тем, чтобы Феофил «узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен» (Лк. 1, 3–4). Такая ученая всеобъемлемость была невозможна по самому существу дела, поскольку «многое <…> сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, -по выражению Иоанна Богослова, -и самому миру не вместить бы написанных книг» (Ин. 21, 25). Детальная полнота была даже совершенно не нужна при правильном и единственно верном воззрении на лицо Спасителя. Христос был исторической личностью, и Его земная деятельность замыкалась определенными хронологическими рамками, но каждый момент Его бытия в мире-с самого начала и до конца-был актом выполнения особой миссии, ради которой произошло и самое воплощение. Поэтому и жизнь Его должна быть рассматриваема только с этой точки зрения, ибо лишь так она получает свой надлежащий смысл и истинное освещение. Господь был и человеком, но в своем развитии шел особенным путем и неуклонно держался заранее поставленного плана, стремясь к Своей намеченной цели. Понятно отсюда, что многое в человеческом Его развитии, естественно, служило ей лишь побочным образом (например, младенчество как переход к возмужалости) и из многообразной Его деятельности нечто особенно выражало ее. Посему и в повествовании о Его пребывании среди людей было важно и нужно только то, что характеризовало Его именно с этой [существенной] стороны, показывая в Нем Бога во плоти, Спасителя мира, когда всем становилось понятным, что Он – Искупитель. При одном этом условии и возможно было соответственное постижение Его Богочеловеческой Личности, так как в спасении человечества – и исходное начало, и жизненный принцип, и конечный пункт Его земного бытия. Сообразно сему должны были располагаться все отдельные факты, что мы и находим в наших канонических Евангелиях, где каждый писатель по своим практическим целям и приспособительно к пользе слушателей дает свое изображение Христа как Спасителя мира. Повторяем: это единственно верный и научный взгляд, объясняющий характер первых четырех памятников священной новозаветной письменности. При этом период детства является не необходимым и в рассказе об общественном служении Господа не требовалось непременного соблюдения строгой хронологии, внесения каждого изречения в его первоначальной фактической обстановке. Отсюда вывод: Евангелие – не погодная летопись и не биография, а целостное изображение дела Христова, освещенное идеей, которая составляла его неотъемлемую сущность и, следовательно, вполне его выражает. Поэтому жестоко погрешают все исследователи, прилагающие исключительно историко-жизнеописательный шаблон и к нему примеривающие и насильственно подгоняющие наши евангельские записи. Такой метод есть настоящее прокрустово ложе современного «ученого» варварства, и во всей истории литературной критики я не знаю другого чудовищного и печального недоразумения страшнее того, каким страдает рационалистическая экзегетика. Εὐαγγέλιον – благовестие об искуплении людей от греха, и наши Евангелия изображают по преимуществу этот пункт, а всё прочее лишь по связи, соприкосновенности и отношению к нему. С этой точки зрения нельзя не признать омрачением истинного идеала евангельской истории и утратой правильного понятия о ней все известные апокрифические сказания, стремящиеся восполнить пробел, будто бы допущенный синоптиками и Иоанном, – восполнить его легендами из периода детства Христа Спасителя, известиями о Его занятиях плотническим ремеслом и т. д. Но если в них еще заметно извращенное сознание исключительного достоинства личности Христовой, всецело и всегда отражавшей в себе божественную идею (почему и всем повествованиям неестественно придан характер чудесности), то уже положительно, в самом корне своем, суетны все современные усилия создать «жизнь Господа». Мы имеем целые сотни подобных попыток, и все они оказались одинаково неудачными при самой непритязательной критике, хотя продолжают плодиться каждый год. Для нас причина такой безуспешности совершенно понятна, и мы глубоко убеждены, что самое намерение в этом смысле есть напрасная затея. Христос был Бог во плоти, а не один из людей, primus inter pares [первый среди равных]. Естественно, что Его жизнь и деятельность шли и развивались иначе, чем у всех знаменитостей, и не могут быть выведены вполне из обычных условий Его земного бытия – обстоятельств рождения, воспитания, образования, среды и проч. Всегда при этом получится остаток, не вытекающий из них и даже невозможный при таких предположениях, между тем несомненно действительный. А если так, то мы лишены необходимых средств для достижения совершенства биографического идеала и навсегда должны решительно отказаться от мечтаний осуществить его²⁶⁸. Христос был Богочеловек, и Его человечество, воспринятое в единство ипостаси, всегда и неизменно служило целям божества. Потому из актов человеческого бытия ни в каком случае не раскрывается Его личность, когда сами они имели только соподчиненно-служебное значение и вытекали из божественных планов Спасителя. Ясно, что составление «научной» жизни Господа невозможно. С другой стороны, все моменты Его деятельности стояли в неразрывно-причинной связи с идеей искупления и направлялись к ее осуществлению. Следовательно, только те из фактов имеют важность, которые так или иначе отражают ее, и сами они получают свое истинное освещение лишь при условии рассмотрения их именно с этой точки зрения. Все эти черты – неотъемлемые характеристические свойства наших Евангелий, посему даже по современным научным принципам необходимо признать их единственно правильным и возможным изложением евангельской истории. Таким образом, и наша задача должна заключаться не в создании своих мнимо-ученых биографий Христа, а единственно в том, чтобы усвоить и научно представить искупительное Его дело, как оно – по историческим известиям – совершалось в течение Его земной жизни.

Евангелие как избавление людей от грехов и дарование им спасения было принесено Богочеловеком, принадлежит только Ему и, следовательно, в собственном смысле может быть усвояемо лишь своему виновнику – Господу, Который по отношению к нему и actor [исполнитель] и auctor [автор]; потому-то и в родительном падеже сочиняются с этим термином только слова ὁ Θεός [Бог] или ὁ Ἰησοῦς Χριστὸς υἱὸς τοῦ Θεοῦ [Иисус Христос Сын Божий] (см. выше на с. 117–118). Св. ап. Павел, правда, употребляет μοῦ [мое] и ἡμῶν [наше], но единственно потому, что обозначает свое учение о благовестии, бывшем через Иисуса Христа (Рим. 2, 16: κατὰ τὸ εὐαγγέλιόν μου διὰ Χριστοῦ Ἰησοῦ [по моему благовестию через Иисуса Христа]²⁶⁹), как ὁ λόγος τῆς ἀλήθειας τοῦ εὐαγγελίου [истинное слово благовестил] (Кол. 1, 5), в отличие от ἕτερον εὐαγγέλιον [иного благовестил] (2Кор. 11, 4; Гал. 1, 6) иудействующих²⁷⁰. По этой причине, понимая буквально все подобные обороты его посланий (Рим. 2, 16; 16, 25; 1Кор. 15, 1; 2Кор. 4, 3; 1Фес. 1, 5; 2Фес. 2, 14; 2Тим. 2, 8), многие древние писатели, по свидетельству Евсевия и блж. Иеронима²⁷¹, разумели здесь Евангелие Луки, письменно передавшее дело искупления под руководством апостола языков. При таких обстоятельствах-и по существу самого предмета, и по общецерковному воззрению-Евангелие могло быть только изложено или записано кем-либо, но последний ни в каком случае не имел права усвоять его себе. Таким образом получает полную вероятность свидетельство свт. Иоанна Златоуста, что как «Моисей, написавший пять книг, ни в одной не поставил своего имени, а равно и после него описывавшие последующие события, – так даже Матфей, Марк, Лука, Иоанн имен своих не выставили»²⁷². Но бесспорно, что эти обозначения появились очень рано, в чём удостоверяют Тертуллиан, Ириней, Климент Александрийский²⁷³, Мураториев фрагмент (I, 3: tertium Evangelii librum secundum Lucam [третья книга Евангелия по Луке])²⁷⁴, поскольку соединение наших первых четырех канонических произведений произошло вскоре после их появления, а это вынуждало к различению их между собой по писателям. Такое различение было сделано посредством предлога κατὰ [по] с винительным падежом лица, во всех древних переводах принятого в смысле латинского «secundum» [по], за исключением лишь славянского, где предлог «от» произошел из богослужебных сборников с заглавиями, подобными «ἐκ τοῦ κατὰ Μαθθαῖον ἁγίου εὐαγγελίου ἀνάγνωσμα, ἀνάγνωσις» [чтение из святого Евангелия по Матфею], как в этом убеждают сохранившиеся еще формулы «Матфея святого Евангелия» (то есть чтение). Наше «от» воспроизводит греческое «ἐκ» [из], ибо встречается при книгах Деяний Апостольских и соборных посланиях (от Деяний, от Иакова, от Иуды), при которых, кроме этого предлога, ничего другого предположить немыслимо (ἐκ τῆς καθολικῆς ἐπιστολῆς <…> ἀνάγνωσις [из соборного послания <…> чтение])²⁷⁵. Итак, имена писателей связываются с названием «Евангелие» посредством κατά с accusativus [винительным падежом] лица, равняющимся нашему «по» с дательным (например, Мк. 7, 5: по преданию; Лк. 1, 9: по обычаю; Ин. 18, 31: по закону; 1Пет. 1, 15: по звавшему вы; Рим. 1, 15: по моему усердию; Рим. 2, 16: по благовестию моему и пр.) или «о» с предложным в том же значении (Рим. 15, 5: «о Христе Иисусе» – слав., «по учению Христа Иисуса» – рус.). Мы имеем, следовательно, одно Евангелие Христа Спасителя по Матфею, Марку, Луке и Иоанну – по четырем изложениям, записям этих мужей. «Евангелие» само по себе принадлежит Его первовиновнику, и при нем genetivus auctoris [родительный падеж автора] законен только для слов Θεός [Бог], Χριστός [Христос], Κύριος [Господь]. Потому он и не мог быть употреблен для указания наших евангелистов при правильном взгляде на предмет, и κατά никоим образом не следует отождествлять с еврейским ל auctoris [предлог действующего лица] (в Септуагинте ­­ дат. или род. [т.е. переводится дательным или родительным падежом. -Ред.]). Он выражает верование Церкви в нераздельность Евангелия как дела Христова и точно определяет значение Матфея, Марка, Луки и Иоанна по отношению к нему в качестве редакторов, воспроизводивших истинное, но от них не зависимое и им нимало не обязанное, событие²⁷⁶. Отсюда выходит также, что это κατά нисколько не исключает мысли о происхождении наших Евангелий от перечисленных апостолов, а прямо требует ее признания, поскольку иначе и нельзя было это выразить. Напрасно, поэтому, подвергают насильственным перетолкованиям эту формулу ученые скептического направления в пользу своих тенденциозных воззрений, будто наши Евангелия составлены или по преданию или по первозаписям тех лиц, имена коих они носят в заглавиях, что дает им [этим ученым] простор относить завершение [Евангелий] к какому угодно времени – только не к апостольскому²⁷⁷. Однако такое комментирование показывает лишь непонимание и ограниченность подобных экзегетов, поверхностно скользящих по предмету и не могущих проникнуть вглубь. Вся древняя Церковь считала Матфея, Марка, Луку и Иоанна составителями евангельских рецензий, а не самого Евангелия, принадлежащего Христу; отсюда – κατά, а не genetivus [родительный падеж]. Правда, еретик Фавст (и это единственный пример) допускал, что «incerti nominis viri <…> partim Apostolorum nomina, partim eorum, qui Apostolos secuti videntur, scriptorum suorum frontibus indiderunt» [неизвестные по имени мужи <…> назвали свои книги частью именами апостолов, частью тех, кто, как кажется, были последователями апостолов], но его мнение вызвало горячий протест блж. Августина и было отвергнуто²⁷⁸. История здесь решительно против таких фантастических догадок.

Затем, если бы поставившие κατά в заглавии наших Евангелий желали выразить этим производность их из традиции известных апостолов для придания высшего авторитета и достоверности своим сказаниям, они скорее воспользовались бы знакомым им и обычным в новозаветных памятниках сочетанием κατά παράδοσιν [по преданию] (Кол. 2, 8; 2Фес. 3, 6).

Наконец, в древности были твердо убеждены, что Марк и Лука воспроизвели в своих записях проповедь Петра и Павла, а Матфей и Иоанн сами изложили дела и слова Господа; согласно этому, вместо первых должно бы стоять κατὰ Πέτρον, κατὰ Παῦλον [по Петру, по Павлу], вторые же получили бы родительный падеж. Следует прибавить, что κατά нередко обозначает автора и у светских и у церковных писателей, например у Диодора Сицилийского: ἡ καθ᾿ Ἡρόδοτον ἱστορία [история Геродота]²⁷⁹; 2 Макк. 2, 13: ὲν τοῖς ὑπομνηματισμοῖς τοῖς κατὰ τὸν Νεεμίαν [в воспоминаниях Неемии] (в Вульгате: «in commentariis Neemiae»); у Епифания: ἡ πρώτη βίβλος τῆς κατὰ Μωϋσέα πεντατεύχου [первая книга Пятикнижия Моисея]²⁸⁰; часто у отцов: ἡ παλαιὰ διαθήκη ἡ κατὰ τούς ό, ἡ κατὰ Ἀκύλαν [Ветхий Завет по Семидесяти, по Аквиле] и пр.

Евангелие, как историческое дело искупления человечества, обязано своим бытием Господу Христу и никому более. Апостолы могли только письменно и устно возвещать о нем другим, удостоверяя его несомненную фактическую истинность и воспроизводя с необходимой точностью. Потому и формула τὸ κατὰ Μαθθαῖον, κατὰ Μάρκον, κατὰ Λουκᾶν, κατὰ Ἰωάννην [по Матфею, по Марку, по Луке, по Иоанну] ясно указывает в них действительных редакторов имеющихся у нас евангельских повествований и вместе с этим метко выражает их характер – объективную верность изображения, чуждую малейших изменений в фактическом материале и субъективных примышлений и тенденциозной самобытности в его освещении. «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руками, о Слове жизни <…> о том, что мы видели и слышали, возвещаем (ἀπαγγέλλομεν; ср. 1Ин. 1, 2: καὶ μαρτυροῦμεν καὶ ἀπαγγέλλομεν [и свидетельствуем и возвещаем]) вам», – так говорит о своих писаниях апостол Иоанн (1Ин. 1, 1, 3). То же выразила и Церковь своим κατά при именах наших евангелистов, бывших только свидетелями перед другими об этом независимом от них историческом происшествии – «Евангелии Христовом».

Потому само в себе Евангелие едино, как и всякое действительное событие, хотя бы о нем рассказывали многие. «Евангелия четыре, -читаем мы у Адаманция, -но Евангелие одно»²⁸¹. По этой причине и блж. Августин поправляется: «In quatuor Evangeliis, vel potius quatuor libris unius Evangelii» [В четырех Евангелиях или, точнее, в четырех книгах единого Евангелия]²⁸², – а сщмч. Ириней говорит, что Христос ἔδωκεν ἡμῖν τετράμορφον τὸ Εὐαγγέλιον [дал нам Евангелие в четырех образах]²⁸³. «Как един есть Тот, Кого благовествуют многие, – пишет Ориген, – так одно есть само по себе и Евангелие: многими написанное, оно поистине единое по четырем Евангелие (τὸ ἀληθῶς διὰ τεσσάρων ἕν ἐστιν Εὐαγγέλιον)"²⁸⁴. Евангелисты ничего не примышляли от себя, излагая дело искупления людей через Христа, – и, несмотря на четверичность редакций, содержание их остается тожественным, равным во всём. По поводу слов апостола Павла «по благовествованию моему»²⁸⁵ свт. Иоанн Златоуст в толковании первой главы послания к Галатам рассуждает: «Хотя бы и очень многие писали Евангелие, но, если они будут писать одно и то же, то и многие будут не более, как одно Евангелие, и множество пишущих нимало не воспрепятствуют ему быть единым. Напротив, хотя бы писал кто-нибудь и один, но писал бы противное, то написанное им будет не одно. Одно или не одно Евангелие – это познается не по числу пишущих, но по тожеству или разности написанного. Отсюда видно, что и четыре Евангелия – одно Евангелие, ибо когда и четыре говорят одно и то же, то здесь не одно и другое или разное, потому что говорят разные; но одно, по согласию и единству написанного ими. И Павел говорит здесь не о числе проповедующих, но о несогласии и противоречии проповедуемого. Посему, если иное есть Евангелие от Матфея, иное – от Марка, по значению написанного и по свойству догматов, то маркиониты справедливо приводят слова Павловы. Но как Евангелие их есть одно, то да престанут безумствовать сии люди, которые притворяются незнающими того, что и малым детям известно»²⁸⁶. По выражению свт. Германа Константинопольского, «Бог, явившись, даровал нам Евангелие четверовидно, но вместе проникнутое единым духом»²⁸⁷.

Таким образом, и четверичность Евангелия – по отеческим воззрениям – служит знаком исторической достоверности наших евангельских записей, поскольку в них раскрывается одно содержание, воспроизводится одно действительное событие, τὸ εὐαγγέλιον τοῦ Χριστοῦ [благовестие Христово], каковое не может дробиться или разделяться, и потому во всех редакциях излагается совершенно одинаково²⁸⁸.

Но если так, то спрашивается: почему же Евангелие не нашло своего всецелого выражения только в одной редакции или, наоборот, в большем количестве произведений, чем сколько признано и одобрено Церковью? Ближайший ответ на это может быть, конечно, только тот, что лишь четыре евангельские истории написаны слугами и самовидцами Слова и только они имеют боговдохновенное достоинство. Само собой понятно, что этим собственно удостоверяется факт – но объяснения еще не дается, так как далее нам желательно бы знать причину, по которой не все апостолы передали в письмени свои ἀπομνημονεύματα [воспоминания], а лишь четверо, причем двое из них не были непосредственными спутниками Господа. В этом случае речь, очевидно, идет о внутреннем мотиве священнописательской деятельности, руководимой Духом Святым, намерения Коего неисследимы и не могут быть постигнуты вполне. Не беря на себя такой неосуществимой задачи, мы должны ограничиться приблизительно-вероятным решением, несколько освещающим для нас этот предмет. Возьмем за пункт отправления известное нам понятие о Евангелии. Оно обозначает дело искупления всех людей и, следовательно, должно быть достоянием всего мира. К исполнению этой цели и служила апостольская проповедь, бывшая-по заповеди Господа-главнейшей и существеннейшей целью «евангельского» служения апостолов; литература не составляла их прямой обязанности и явилась позднее, по случайным требованиям времени и обстоятельств, в восполнение и в замену устного оглашения. Но как то, так и другое для осуществления своей задачи должно было раскрывать совершенное Иисусом Христом спасение человечества в такой форме, чтобы оно было доступно всем – и в Иерусалиме, и в Иудее с Самарией, и даже на краю земли (Деян. 1, 8), – и в таком объеме, чтобы оно воспроизводилось с возможной всесторонностью. Поэтому при рассуждении о четверичном числе Евангелий и мы должны иметь эту двоякую точку зрения: стремление удовлетворить нуждам тогдашнего мира и обнять предмет во всей полноте, необходимой для того, чтобы все сделались причастниками царства Божия. Но мы знаем, что в своей деятельности апостолы для пользы слушателей прибегали к многоразличным способам и допускали их: «Что убо? Обаче всяцем образом, аще виною, аще истиною Христос проповедаем есть, и о сем радуюся, но и возрадуюся» (Флп. 1, 18). «Всем бых вся, да всяко некия спасу» (1Кор. 9, 22), – свидетельствует о себе св. ап. Павел. Естественно отсюда, что и письменное возвещение об Искупителе должно быть не одно, поскольку оно явилось вместо и для продолжения устного, почему необходимо было также приспособляться к положению верующих. Но если при устном сообщении подобные аккомодации без труда сменялись каждый день, то в письменном слове уже немыслимо было соблюдать эту подвижность и предусмотреть характер всех читателей. По этой причине евангелисты были вынуждены взять более широкую меру и ограничиться существовавшим тогда распределением населения Греко-римской империи в религиозном отношении на иудеев, язычников (эллинов) и бывших средним элементом пришельцев (прозелитов), – распределение, которое отметил уже Сам Спаситель²⁸⁹. Это мы и видим в наших первых трех Евангелиях. Матфей, по согласным известиям древности, писал для палестинских христиан из евреев, Марк предназначает свой труд для христиан римских, Лука адресует свое произведение Феофилу, предположительно считаемому жителем Антиохии Сирийской, где издавна сливались между собой эллинская и еврейская кровь. Таким образом, синоптиками в их σωματικὰ εὐαγγέλια [Евангелиях по плоти] уже были приняты во внимание национальные особенности народов той эпохи; оставалось только довершить их работу, восполнить то, что естественно было опущено ими по практическим видам, и довести изображение жизни Христовой до желательной объективной законченности. Всё это и представляет нам четвертое Евангелие, что видно из обстоятельств его происхождения. По церковному преданию, св. ап. Иоанн имел под руками [Евангелия] наших синоптиков и одобрил их, но заметил, что в них изложено не всё, и потому сам сделал добавление в своем писании²⁹⁰. Оно πνευματικόν [духовное] и, значит, рассчитано на запросы ума каждого верующего и чуждо приспособлений только к временным и случайным нуждам²⁹¹. Следовательно, Богослов заключил процесс воссоздания евангельской истории своим объективным воспроизведением лица и дела Христова и своими торжественными словами «сия же писана быша, да веруете» (Ин. 20, 31) навсегда положил предел писательской производительности «многих» (Лк. 1, 1), дерзновенно стремившихся исчерпать необъятную глубину (см. Ин. 21, 25) служения Господа. По этой причине и канонических Евангелий более появляться не могло, не говоря уже о том, что – за смертью непосредственных очевидцев Спасителя, единственно компетентных во свидетельстве о Нем (см. Деян. 1, 21–22), – не находилось в наличности достаточно авторитетных писателей.

Ясно, что τετραευαγγέλιον [четвероевангелие] (в Meсяцесловах, в Типиконе св. Саввы Освященного) как τῶν ἱερῶν εὐαγγελίων τετρακτύς [четверица святых Евангелий]²⁹² показывает, что истина евангельская раскрыта вполне, и притом так, что доступна восприятию каждого. Эту именно мысль выражали и церковные писатели. Сщмч. Ириней говорит: «Пусть никто не принимает, что это число Евангелий велико или мало. Поскольку четыре страны света, в которых мы живем, четыре главных ветра и Церковь рассеяна по всей вселенной, а столп и утверждение Церкви есть Евангелие и Дух жизни, – то естественно, что она имеет четыре столпа, повсюду развевающие нетление и оживотворяющие человека. <…> Когда же это так, то тщетны, безрассудны и крайне дерзновенны те, кто не признает такого свойства Евангелия и сверх наличных вводит большие или меньшие виды Евангелий (εἴτε πλείονα, εἴτε ἐλάττονα τῶν εἰρημένων παρεισφέροντες Εὐαγγελίων πρόσωπα)"²⁹³. Ориген думает, что четыре Евангелия суть как бы элементы веры церковной, из которых состоит вся наша вселенная, примиренная через Господа Христа²⁹⁴. Рассматривая четверицу Евангелий в смысле законченного целого, созданного Премудростью Божией, оба эти писателя приравнивают их к неизменным космическим отношениям и тем выражают то понятие, что истина евангельская утверждена столь же прочно, как и наша земля, исчерпана вполне – и к ней нельзя уже прибавить ничего, как и к четырем странам света или четырем ветрам. В то же время правда Христова раскрыта в такой форме, что становится возможным в видимой вселенной основать новую [вселенную] – Церковь Христову. Поэтому, распадаясь на четыре, Евангелие делается доступным всем и осуществляет идею универсализма, а будучи ἓν διὰ τεσσάρων [единым по четырем], убеждает в своей достоверности тожеством своего содержания²⁹⁵. «Ужели один евангелист был не в состоянии сказать всё? – спрашивает свт. Иоанн Златоуст. – Конечно, был в состоянии, но когда писали четверо, не в одно и то же время и не в одном и том же месте, не сходясь и не сговариваясь между собой, и однако же все изрекают как бы едиными устами, то это служит сильнейшим доказательством истины. Между тем случилось, скажешь ты, противное, ибо они часто обличаются в разногласиях. Но это-то самое и есть верный признак истины. Если бы они в точности были согласны между собой во всём, даже касательно времени, места и самых слов, то никто из врагов не поверил бы, что они писали Евангелие, не сошедшись между собой и не по обыкновенному взаимному соглашению, и что согласие их писаний было следствием одной искренности. А находящееся теперь между нами небольшое разногласие освобождает их от всякого подозрения и ясно говорит в пользу писавших. То, в чем они разногласят касательно времени и места, нисколько не вредит истине повествований <…> когда в главном, составляющем основание нашей жизни и сущность проповеди, ни один из них нигде и ни в чем не разногласит с другим. Что же это такое? То, что Бог сделался человеком, творил чудеса, был распят, погребен, воскрес, вознесся на небо и приидет судить; что Он дал спасительные заповеди, ввел закон, не противный ветхому, что Он есть Сын единородный, истинный, единосущный Отцу и тому подобное. Во всём этом мы находим величайшее между ними [евангелистами] согласие. Если же касательно чудес не все всё сказали <…> то сие не должно смущать: <…> хотя они говорили много общего, но каждый из них выбрал для себя особое, дабы, с одной стороны, не нашлось чего-либо лишнего и брошенного²⁹⁶ без цели, а с другой – очевидны были точные доказательства истины повествования»²⁹⁷.

Не удаляясь от смысла отеческих воззрений и держась цели Евангелий, мы приходим к тому заключению, что именно четверичным числом их вполне осуществлялись планы божественного домостроительства – дать всему миру спасительную истину. Это достигалось лишь в том случае, когда она воспроизводилась во всей своей объективной непосредственности и в форме, приспособленной к удобному восприятию ее всеми народами земли. Всё это в совершенстве выражается только четырьмя нашими Евангелиями, которые небольшими различиями в частностях, при всецелом совпадении по существу, осязательно для каждого свидетельствуют о своей абсолютной достоверности и этим самым направляют читателей к тому, «да верующе, живот имут во имя Иисуса Христа Сына Божия» (см. Ин. 20, 31).