Часть I-ая. Введение

Чадца моя, имиже паки болезную, дóндеже вообразится Христос в вас.

Гал. 4:19.

Послание к Галатам есть наиважнейший памятник первенствующей церкви Христовой по историческому значению в самые решающие моменты её жизни и по догматической авторитетности на все времена. Оно положило окончательный предел опасным колебаниям во взаимоотношениях с иудейством и теоретически незыблемо обеспечило абсолютную, истинно божественную независимость и вечную спасительную жизненность христианства во всем мире.

Все это нагляднее всего рисуется и постигается в известных конкретных условиях, но вот в данном отношении нет у нас полной фактической ясности и еще больше ученых споров, особенно обострившихся в новое время.

Несомненно лишь одно, что послание первоначально было предназначено Галатийским христианам. Местонахождение этой страны ясно, а объем её не совсем определенный, и отсюда происходят весьма существенные затруднения насчёт происхождения и даже истолкования послания к Галатам.

Галатия находилась как бы в центре Малой Азии и получила свое название от осевшего здесь пришлого, чужеземного элемента. Это был народ кельтического племени (γλῆτες,γαλάται, κέλται, κελτοί), но – специально – в его галльской ветви. Этот твердый историко-филологический вывод иногда наклоняется немецкими богословами в пользу тевтонской генеологии Галатов, однако подобное националистическое пристрастие (позднее других, напр., у Wieseler’a, Fillippi, частию у Holsten’a) не находит достаточного научного оправдания¹. И если для этих целей можно использовать «галлов» Юлия Цезаря, то не нужно забывать, что о последних он прямо говорит (De bello gallico I, 1): «Вся Галлия разделяется на три части, из коих одну населяют бельги, другую аквитаны, третью же те, кто на их языке называются кельты, а на нашем – галлы» (qui ipsorum lingua Celtes, nostra – Galli appelantur). Значит, это было кельтическое племя. Не опровергает этого заключения и заметка блаж. Иеронима, что язык Галатийцев приближается к речи Тревиров² – жителей местности (в Gallia Belgica) около Трира (Augusta Тrеvirorum), бывшего их главным городом до времен Диоклетиана, когда он стал митрополией в Gallia prima; но при впадении Саары в Мозель держалось бельгийско-галльское население, а – по свидетельству римского историка Иустина (М. Justinianus Justinus или Justinus Frontinus) эпохи Антонинов (около 160 г.)³ – галатийские Толистовогии обитали раньше по берегам Гаронны, имея своею столицею Тулузу (Toulouse, испан. Tolosa), почему некоторые даже (напрасно) считают первоначальным именем Tolosatobogii. Во всяком случае разумные галлы предполагаются не к северу, а к югу от Рейна и больше сближаются с теперешнею (– особенно после «великой войны» –) Францией.

Галлия оказалась слишком переполненною для более или менее удобного существования, а всякие народы предпочитают тогда не создавать себе необходимые жизненные условия, но грабительски захватывать готовое у других. Так и галльские массы, почувствовав стеснение, стали постепенно двигаться на восток, около 390 г. значительно опустошили Италию, даже взяли Рим, а в III-м веке до Р. Хр. другой поток галлов начал пробираться на Балканский полуостров. В 281-м году тремя огромными армиями они обрушились на Фракию, Пеонию и Македонию с Иллирией и совершенно разбили слабые войска молодого и неопытного Македонского царя (сына Птоломея I Сотира, † 283 г., от Евридики) Птоломея Керавна, который пал в сражении с ними (в мае 280 г.). В 280 – 279 г.г. Бренн⁴ и Ацихорий вместе с другими вождями двинулись в собственно Грецию, но взаимные смуты вызвали замешательства среди Галатов, и они потерпели тяжелые поражения в Этолии и при Дельфахе. Это совсем ослабило общий поток, а мелкие ручейки скоро разбежались и незаметно затерялись. Последовал естественный отбой. Остатки разбитых полчищ повернули к северу и, соединившись с осевшими там родичами своими, решили перебраться на Малоазийский материк, где вполне основательно надеялись найти хорошую поживу в смуте тамошних междоусобий. Часть их под предводительством своего начальника Лутария и действительно переехала через Геллеспонт на захваченных македонских кораблях. В это же время Вифиникийский царь Никоме(и)д I (279–246 г.г. до Р. Хр.), нуждаясь в воинской помощи – особенно для борьбы со своим младшим братом Зипетом (Ζιποίτης), заключил наемнический договор с 17-ю галльскими главами, – и под верховенством Леоннария новые галльские силы переправились через Босфор. Все это было около 279–277 г.г. до Р. Хр.

Пришельцы оправдали себя бранными успехами, но обеспечили через них и свою террористическую независимость в Малоазийской стране, где являлись победителями. Естественно, что они заняли здесь прочное положение, сохранив все свои воинственно-разбойнические наклонности, которые умели обнаруживать очень ярко при всяких случаях ради своих эгоистических интересов. Это был жестокий бич для всей Малой Азии до Тавра, – и он оказывался тем грознее и страшнее, что тамошние мелкие владетели непрестанно вздорили и боролись между собою, а Галатийцы хорошо использовали эти распри при своих наемнических услугах. Они непосредственным опытом научились думать, что тут все зависит от них, как распорядителей Малоазийских судеб на всем пространстве и во всем объеме. Только Сирийский царь Антиох I-й (281–261 г.г.), будто бы именно за это прославленный титулом Сотира (спасителя), дал им серьезный отпор, к чему некоторые (W. J. Woodhouse) относят известие 2Мак. 8:20 «о бывшем в Вавилоне сражении против Галатов». Впрочем, этот успех не был решительным. Важнее по своим результатам была энергичная оппозиция Пергамских царей, из коих Аттал I-й (241–197 г.г.), прозванный тоже Сотиром, между 240 и 280 г.г. несколько раз наносил галльским пришельцам жестокие удары и в конце концов заставил их ограничиться определенной территорией (на севере Вифинией и Пафлагонией, на востоке Понтом, на юге Каппадокией и Ликаонией и на западе Фригией), где они должны были довольствоваться национально-гражданской независимостью, не тревожа других и не вмешиваясь в чужие дела⁵. Эта восточная Галлия и называлась у греков Галлией или Галлогрецией.

Так внутри Малой Азии на её возвышенностях образовалась собственно Галатия из прежней Великой Фригии, Каппадокии и даже Пафлагонии. Это была полоса земли длиною с юго-запада на северо-восток более 300 верст и шириною свыше 150 верст. На востоке Галис (Ἄλυς ныне по-турецки Кизыл-Ирмак, «красная река»), величайшая водная артерия в Малой Азии, а на западе издавна судоходный (Страбон XII, 3:7) Сангарий (теперь Сакария), протекая по долинам в Черное Море, разделяли эту область почти на три равные части. Это как раз подходило к националистическим группировкам галльских иноземцев. О них сообщается (у Страбона XII, 5:1; 3:1), что – подобно Гельветам (Цезаря Dе В. G. I, 12) – каждое из трех галльских разветвлений (ἔθνη) распадалось на четыре тетрархии с особым тетрархом, имевшим под собою судью и военачальника. Связи между всеми поддерживались собранием из 300 человек в Дринемете (Δρυναίμετον)⁶, где чуть ли не исключительно рассматривались судебные дела в качестве окончательной и безапелляционной инстанции. Эта система, привезенная с далекого Запада, постепенно исчезла и даже в период своего традиционного господства ничуть не подавляла тройственности националистического дробления пришельцев на Трокмов, Тектосагов и Толистобогиев⁷. Первые расположились на восток в лучшей части (Страбон XV, 5:2) ближе к Каппадокии и Понту по р. Галису подле города Тавия (ныне Нефес-кей), третьи осели на западной окраине около древнего Пессинунта – Пессина (Бала-Хиссар) и по смежности с Вифинией и Фригией «приобретенной»⁸, вторые утвердились между двумя реками, и столица их Анкира (Ангора – по-турецки Энго(у)ри) была митрополией всей Галатии (τῆς λαμπρωτάτης μητροπόλεως τῆς Γαλατίας у С. Воесkh, Corpus Inscriptionum Graecarum, № 4015, ἡ μητρόπολις της Γαλατίας Σεβαστὴ Τεκτοσάγων Ἄγκυρα⁹, равно Sebaste Tectosagum), как теперь является политически-административным центром Турецкой республики. Местность была и остается довольно суровой, но она – богатая и плодородная, а важность её необыкновенно возвышалась еще тем, что через нее проходил большой торговый тракт, который, направляясь из Ефеса, вел через Пессинунт, Анкиру и Птерию (Богаз-кей, подле Тавия) к Евфрату; другая более прямая дорога – через южную Фригию и Ликаонию – была тогда еще в зачаточных формах и пока не годилась для общего удобного пользования¹⁰.

Все это давало Галатам вполне благоприятные условия для мирного существования, но – по своим врожденным племенным привычкам – они не хотели довольствоваться спокойной жизнью, продолжали вмешиваться во все путаные малоазийские отношения и необходимо привлекали к себе подозрительное внимание Римлян, которые не замедлили отомстить им за помощь Антиоху III-му – Великому (223–187 г.г. до р. Хр.). После битвы (189 г.) у Магнезии при Сипиле – двинулся в Галатию римский консул Манлий Вульсон (Cn. Manlius Vulso), и Галатийцы должны были покориться римскому оружию¹¹. Впрочем, тут не было окончательного разгрома, и потом (около 160 г.) они (по W. М. Ramsay) получили «прибавочную» территорию (προσειλημμένη – ώρα: Ptol. V, 4:10) из Ликаонии (к западу от озера Татта до Амория и Лаодикии) с Иконией и 13-ю другими городами. Во всяком случай римское торжество пока не сопровождалось порабощением, и Галаты сохранили свою свободу как бы на правах римских союзников, но исключительно ради предусмотрительных расчетов римской политики и в её эгоистических интересах. В этом новом положении Галаттцы оказались под разносторонними влияниями Понта, Каппадокии и Пергама, частью вынуждены были (около 164 г.) подчиниться Ариарату Каппадокийскому (IV-му, Благочестивому: 220–163 г.г.) и особенно страдали от Понтийских царей, почему приняли столь активное участие в борьба Римлян с Митридатом Понтийским (VI-м, Евпатором: 121–64 г.г.), что последний приказал избить всю Галатийскую знать, из которой спаслось всего, якобы, лишь три тетрарха. По окончании смут Помпей признал (в 64 году) над Галатами именно трех тетрархов – Кастора (вероятно) для Тектосогов, Брогитара (Дейотарова зятя) для Трокмов и Дейотара для Толистобогиев – с присоединением к области последнего Малой Армении и части Понта. Дейотар постепенно оттеснял и устранял других соправителей, – и увенчанием преступной карьеры предательств и убийств этого коварного интригана было провозглашение его царем Галатийским. Он умер в 40 г. Его преемник и зять – Кастор Младший был награжден от всесильного Антония внутреннею Пафлогонией (которую в 64 году Помпей предоставил Атталлу). Этот новый правитель скоро скончался, и его наследство в 36 году было передано Аминте, бывшему секретарю и военачальнику Дейотара, состоявшему с 39 года царем Писидии со включением Аполлоны и Антиохии (Страбон XII, 6:4). Теперь Галатийское царство обнимало уже огромную площадь между (соленым) озером Татта (ныне Туз-гёль) и горами Тавра (Страбон XII, 5:4). В войне Антония с (Октавианом) Августом Аминта и Полемон (1-й, Старший) Понтийский приняли сторону первого, однако и после несчастной для него битвы при Акйиуме (2-го сентября 31 г. до Р. Хр.) эти союзники разбитого диктатора не потеряли благоволения Рима, который хорошо оценил их способности и всю важность ожидаемой от них помощи. В 30 году Аминта был даже награжден присоединением Трахеи (Трахеотиды или Суровой Киликии, в западной её части) и Исавры – с дозволением ему захватывать неримскую территорию, почему он отобрал у Антипатра, бывшего Цицеронова друга, часть Ликаонии с Дервией и Ларандой (Караман) и кое-что из Фригии. В 25 году Аминта погиб во время похода в Киликию против Гоманаденцев (Омонадов), воинственного племени, жившего в горах Тавра на границах Ликаонии, Писиды и Исаврии (к югу и востоку от озера Бейшегр-гёль).

Теперь все царство Аминты перешло к Римлянам под общим названием Галатии для всей провинции. Последняя была объявлена императорскою и подчинялась Iegatus Augusti pro praetore, совмещавшему власти военную (imperium) и гражданскую (potestas) – вроде бывших русских генерал-губернаторов. Впрочем, там не было римских легионов, а это позволяло говорить о некоторой, фиктивной независимости. Первым правителем был назначен Марк Лоллий, но вся организация данной области была закончена не ранее 20 года до Р. Хр. В начале этого нового распределения границы были сокращены изъятием Памфилии, между тем Трахейская Фригия с восточною Ликаонией (включая округа Кастабалы и Кибистры до Дервии), известная (примерно со времени 129 г.) в качестве «прибавочной» (к одиннадцати ранее бывшим) или одиннадцатой (ἐπίκτητος, ενδεκάτη) стратегии (наместничества) в Каппадокии была утверждена за правителем последней Архелаем. Но с течением времени Галатийская площадь все-таки продолжала расширяться. Около 7 года до Р. Хр. (вероятно, после смерти Дейотара Филадельфа) к ней отнесен (на севере) округ Пафлагонии при горе Олгассия (Илкас-Даг) с городами Гангрой (Ченгри) и Андрапой (Искелиб). Сюда же отчислялись и части Понта (в 2–1 г.г. до Р. Хр. Севастополь, Амасия и, по всей видимости, Газе(ди)лонитида – между рекой Галисом и городом Амисом (Самсун) – вместе с владением Атепорига, в 34–35 г.г. по Р. Хр. – Комана), в целом называвшиеся потом Понтом Галатийским (Pontus Galaticus, т.е. принадлежащий к Галатии) в отличие от Понта Полемоновского (P. Polemoniacus), управлявшегося Полемоном II-м с 37-го до 54-го года при участии своей матери Трифены и затем единолично до 63 г., когда его царство тоже было поглощено Галатией, хотя удержало прежнее имя. В дальнейшем течении событий подобная участь постигла многие другие окрестные страны, каковы Фригия – с Аполлонией, Антиохией и Иконией (Конией), титуловавшаяся (см. в Acta Sanctorum под 29-м сентября) Phrygia Galatica по контрасту с Phrygia Ascianä Писидия (ср. Деян. XIV, 24); часть Ликаонии с городами Листрой (вероятно, Хатын-серай) и Дервией (кажется, около теперешнего Гуделиссина), а равно и некоторые другие местности, еще не имевшие надлежащей городской организации (напр., Гида, Барата, Перта и др., обобщаемые в Деян. XIV, 6 термином ἡπερίλωρος – «окрестности»); наконец, Исаврия или Ἰσαυρική (χώρα) с городом Исаврой.

При новом порядке вещей сохранились многие особенности прежнего строя с удержанием представительственного собрания для всей Галатии (в τὸ κοινὸν τῆς Γαλατίας), столицею которой оставалась Анкира. Но, – разумеется, – римское влияние не проходило бесследным, и на юге провинции Антиохия Писидийская (Colonia Caesaria Antiochia, ныне Яловадж) являлась для неё как бы второю митрополией, будучи центром систеты римских гарнизонных поселений (coloniae) и военных или императорских дорог (ὀδαὶ βασιλικαί) и служа местом отправления областного культа. Свидетельство римского воздействия можно видеть и во множестве римских городов, из коих уже Август основал целых семь: Герму (Julia Augusta Fida Germa) – в северной Галатии, Антиохию, Листру, Парланду, Кремну, Коману и Олбассу – в южной Галатии. А при его преемниках немало других пунктов было преобразовано и романизовано (Паппа – Тивериополь, Клавдио – Селевкия, Клавдио – Дервия, Клавдио – Икония – в южной Галатии).

Кратко изложенная нами история Галатии показывает, что римское вторжение и владычество значительно способствовали усиленному расширению первоначальных её границ. В апостольскую эпоху площадь Галатийской провинции была гораздо шире области собственно галльской, входившей в нее лишь северною частью, и включала больше территорий с безусловно не-галльским населением. По этой причине открывается законная, фактическая возможность различать Галатию этнографическую, занятую галльскими пришельцами, и Галатию официально-римскую, или политическую с весьма смешанным составом жителей, где преобладали туземцы и старые аборигены.

Отсюда возникает естественный и неизбежный вопросы какую в точности Галатию разумеет Св. Апостол Павел в качестве объекта его миссионерского подвига и места первоначального предназначения нашего «послания к Галатам»? Решение этой задачи далеко не безразлично для правильного понимания последнего со стороны освещения апостольской истории и по принципиальному догматическому значению. Легко постигнуть это по самым простым соображениям. Если у Апостола говорится со всею строгостью римско-административной терминологии, то мы должны принять, что все (четыре) Малоазийские города первого благовестнического путешествия Павлова (кроме Памфилийских) принадлежали к Галатийской провинции и были римскими колониями: Claudio–Derbe, Colonia Julia Felix Gemina Lystra (иногда Lustra, Claudio–Iconium (хотя уже с Адриана, а не с Клавдия) и Colonia Caesaria Antiochia. В таком случае вполне дозволительно допустить, что христиане этих именно областей и были первыми получателями и первоначальными читателями послания к Галатам.

Нет фактических оснований оспаривать это заключение по историческим данным, ибо принадлежность к Галатийской провинции удостоверяется – для Антиохии Страбоном XII, 6:4 (откуда видно, что она входила еще во владения Аминты), для Иконии – эпиграфическими документами (C. I. Gr., № 3991 из времен Клавдия и Нерона), для Листры – Плинием Младшим (Hist. nat. V, 42), для Дервии – Страбоном XII, 6 (тоже со времен Аминты), хотя Птоломей V, 6:17 причисляет ее к области Антиоха Коммагенского 41–72 г.г). Значит, некоторое сомнение возможно лишь для последнего города, однако необходимо помнить, что указание писателя-географа (в половине II-го века по Р. Хр.) не содержит точных хронологических определений, а название Клавдио-Дервия скорее свидетельствует, что это был тоже пограничный пункт римских владений в Малой Азии и, следовательно, входил в непосредственную компетенцию Рима.

При таких условиях Галатиею оказывается римская провинция этого имени в целом её составе. И если послание к Галатам издано после двукратного посещения их св. Апостолом (Гал. 4:13), то и в этом случае выйдет, что оно было в числе ранних писаний Павловых¹². При подобной исторической ситуации получится, что в миссионерской деятельности св. Павла почти сразу возобладали резкие противоиудейские стремления, а фактических оправданий для сего мы не видим, так как книга Деяний рисует нам по данному предмету совсем иную, больше даже противоположную картину. В результате, у нас вырывается один из двух драгоценнейших памятников апостольской эпохи, и мы остаемся без объективного исторического руководства, будучи обязаны выбирать сами по разным теоретическим соображениям. Но при всяком решении полемическая острота миссионерской и священно-писательской деятельности св. Павла будет без достаточной фактической мотивировки в постепенно развивавшейся и осложнявшейся иудаистической агитации, грозившей поглотить или, по крайней мере, принизить христианство, почему апостольская оппозиция является исторически оправданной и догматически спасительной. А без этого постулата будет законный повод для догадок, что Павлинистическая полемика вытекала исключительно из ренегатского предубеждения против иудейства во всем его религиозно-этическом устроении и нимало не отражает действительных междурелигиозных отношений, которые были совсем иными. Историческая перспектива опять заслоняется «фанатическою» фигурой Павла, как «первого Маркиона», не согласного ни с подлинным Евангелием Христа Спасителя, ни с истинным учением Его прямых преемников и основоположительных «столпов» Церкви. Отсюда ясно и то, что ранняя датировка послания к Галатам, дающая чисто Гегелианскую картину апостольского века в духе Новотюбингенской школы, с самыми разнообразными комбинациями¹³, существенно изменяет наши представления о ходе апостольской работы вообще и всего церковного созидания в первенствующую эпоху.

Теперь для нас должно быть бесспорно, что чисто этнографическое определение имеет высокую историко-догматическую важность. Однако ее не нужно (вместе с W. М. Ramsay, Valentin Weber и др.) преувеличивать, будто от этого зависят роковые решения веры и знания. Это говорит только об искусственной повышенности во всем этом вопросе, который не выходит из границ объективно-исторического интереса. В этом легко убедиться уже потому, что от обычного толкования уклоняются экзегеты самых различных направлений, иногда совсем диаметральных¹⁴. Тут собственно нет особых критических тенденций, угрожающих достоинству исторических свидетельств, или враждебных для божественной неприкосновенности и догматической целостности христианского благовестия. Но, разумеется, для объективного познания, фактически ограждающего нашу веру и устраняющего тревожные недоразумения, требуется научно разобрать и резонно выяснить: какая именно Галатия была фактическим поприщем апостольской евангелизации св. Павла, который потом обратился туда и со специальным посланием исключительной догматической значимости? Обычно на этот вопрос всегда отвечали в пользу только галльской области в Малой Азии. Если не считать J. J. Schmidt’a от второй половины XVIII в., то лишь J. Р. Mynster, потом епископ Зееландский († 30 января 1854 г.), впервые развил в 1825 году так называемую «южно-галатийскую теорию»¹⁵ в том смысле, что Апостол говорит о Галатии, как римской провинции, и из нее разумеет преимущественно южную часть в Писидийско-Ликаонском округе. С тех пор эта идея поддерживалась и защищалась целым рядом ученых по различным соображениям (Niemeyer, Paulus, Ulrich, Bottger, G. Perrot, Tiersch, L. Ranke, E. Renar, Hausrath, Weizsacker, Jacobsen, Wendt, O. Pfleiderer, O. Holtzmann, Steck, Baljon), пока уже в 90-х годах XIX столетия – авторитетнейший специалист по малоазийской географии и истории – «светский» профессор Эбердинского университета (в Шотландии) Sir W. М. Ramsay не потребовал для нее абсолютного верховенства и своими пламенными речами во многих сочинениях привлек новых поборников с самыми солидными богословскими именами (католики R. Comely S. J., J. Belser, Val. Weber Gifford, Rendall, Marcus Dods, С. H. Turner, Ernest De Witt Burton, C. Clemen, Th. Zahn, Joh. Weiss). Тем не менее окончательного перевеса не достигнуто и доселе¹⁶, ибо члены старой партии держались не менее твердо и в своих оправданиях, и в энергических возражениях¹⁷. Дело не выходит за границы колеблющегося равновесия¹⁸. И причина сего в том, что главная сила новаторов лежит больше в нападках на слабости противника, между тем, если первые и удачны, то вторые естественны и неизбежны в подобном темном вопросе. В то же время для обеспечения южно-галатийской теории допускается много гипотетического, иногда прямо фантастического – по началам субъективного вероятия, т.е. спорного или неприемлемого в самом принципе.

Рассмотрим главнейшие пункты, связанные с посланием к Галатам и почерпаемые из него.

1) Несомненно, что термин Γαλατία употреблялся в апостольскую эпоху для всей римской Малоазийской провинции, судя по данным у Птоломея (V, 4), Плиния Младшего (V, 146–147) и Тацита (II, 9), к которым присоединяются Евтропий и Г. Синкелл, опирающиеся на древних авторитетов. Все это справедливо и ничуть не отрицается корифеями старого воззрения, а потому и не опровергает его, ибо новаторские выводы совсем не безусловны и – значит – не обязательны сами по себе. Даже по случайным предшествующим упоминаниям (напр., на стр. Но Pontus Polemoniacus) нам известно, что официально-административное обозначение ничуть не поглощало бесследно для данной местности старинных ее наименований, обычных и привычных для населения, которое продолжало пользоваться прежнею терминологией, передавая ее последовательно ближайшим поколениям. Посему и нельзя заранее утверждать о рассматриваемом предмете, что тут старинные географические имена недопустимы и были бы неожиданны в устах Апостола, как державшегося официальной римской речи¹⁹. Наоборот, для него несомненны разве лишь два примера официальной номенклатуры – в отнесении (2Кор. 11:9 и ср. Флп. 4:15 сл.) Филипп к Македонии и в распространении (Гал. 1:22; 1Фес. 2:14) объема Иудеи и на всю Палестину с Галилеей и Самарией, которые сопричислялись к ней с 44-го или с 52-го года, но и здесь далеко не все ясно²⁰, поскольку св. Павел мог разуметь просто фактическую область преобладающего господства иудейской веры, для которой вся Палестинская территория была Иудеей – в религиозном смысле. Часто у Апостола официальное и популярное значения оказываются одинаково пригодными, как можно это находить в отношении Македонии (1Фес. 1:7, 4:10; 1Кор. 16:5; 2Кор. 1:6, 2:13, 7:5, 8:1; Рим. 15:26. Флп. 4:15), Асии (1Кор. 16:19; 2Кор. 1:8) и Ахаии (1Фес. 1:7; 2Кор. 1:1, 9:2, 10; Рим. 15:26), объединяемой с Македонией²¹ и как будто разобщаемой от Афин (1Кор. 1:16, 16:15), а последнее мыслимо лишь для народного употребления вопреки официальной классификации, что наблюдается везде и всегда. Под Иллириком (Рим. 15:19) не безусловно, но, пожалуй, скорее разумеется все побережье Эпирское (до Акциума), где был Никополь (Тит. 3:12), хотя Эпир никогда не входил в состав Иллирии, а с 40 года до P. Хр. они даже не были и смежными, ибо южная иллирийская граница отодвинулась гораздо дальше к северу, проходя через Скодру и Лисс на р. Дрилоне. Сирия и Киликия (Гал. 1:21; ср. Деян. 15:23, 41) тоже отмечаются без официально-административной точности, так как при ней трудно согласить этот порядок их с другими фактическими указаниями (Деян. 9:30, 11:35 сл.); первая – в качестве римской провинции – обнимала еще Галилею с Иудеей (Мф. 4:24; Лк. 2:2. Деян. 18:18, 20:3, 21:3), вторая отмечается у Апостола отдельно (Гал. 1:22), а обе они в начале первого века стояли под общим управлением²².

Нaряду co всем излoжeнным нeльзя зaбывaть и тoгo, чтo – при вcякoм тoлкoвaнии – Гaлльcкaя oблacть ocтaнетcя в рaйoнe Гaлaтии, как ocнoвнaя, цeнтрaльнaя чacть, дaвшaя свое имя всей провинции, сколько бы последняя ни расширялась и ни осложнялась. Естественно, что здесь необходимы самые серьезные аргументы, чтобы устранить коренное ядро при упоминании позднейшего сложного комплекса. Еще более обязательно это в применении к речам, где говорится не о территории, а о лицах, – не о Галатии, а о Галатах.

Есть ли искомые данные в анализируемом послании?

2) Говорят, что в нем Варнава предполагается известным для читателей (Гал. 2:13), но это возможно лишь для жителей Ликаонско-Писидийского округа, где он был в первое благовестническое путешествие св. Павла, а потом не сопровождал его и оставался неведомым для собственно Галатийских северян, для которых не мог быть авторитетом, как неизвестный лично. Это – не факт, а лишь сомнительный и отдаленный силлогизм, не оправдываемый аналогиями. Ведь и пред Коринфянами в таком же точно значении называется (1Кор. 9:6) Варнава, хотя он едва ли был там непосредственно и при том вместе с Апостолом Павлом. Посему мы должны согласиться, что Варнава отмечается лишь в достоинстве апостольского корифея, о котором особо подчеркивается (Гал. 2:13), что даже и он (καὶ Βαρνάβας) увлекся лицемерием. Даже с этой стороны Варнава достаточно рекомендуется читателям, как равноправный с самим Павлом (Гал. 2:9), далеко превосходивший других его сотрудников (Гал. 2:1). Следовательно, трактуется исключительно о церковной авторитетности, но для нее совсем не требуется у Варнавы личного знакомства, чего не было среди всяких Галатийцев в отношении Апостола Петра (Гал. 1:18), не бывавшего у них.

3) Обращение послания (Гал. 2:5) к читателям, что при вторичном Иерусалимском посещении св. Павел не уступил иудаистам и энергично боролся за евангельскую свободу, «да истина благовествования пребудет в вас» (ἴνα ἡ ἀλήθεια τοῦ εὐαγγελίου διαμείνῃ πρὸςὐμᾶς), комментируется (Cornely, Zahn, Val. Weber) так, будто во время Иерусалимского совещания Галатийские читатели уже были озарены христианским светом, раз описываемый тут подвиг предпринимался ради них, чтобы сохранить им полученное прежде истинное учение. Все это пригодно лишь для Писидийско-Ликаонских христиан, ибо из всех Галатийских жителей именно они были обращены до Апостольского собора и могли быть на нем ближайшим объектом защиты Павловой.

Наружная убедительность граничит здесь с прямою софистичностию, если заставляет согласиться, что Апостол боролся специально для Галатийских читателей. Но разве это допустимо хоть в малейшей степени? Не вернее ли будет, что дело касалось принципиальных доктрин, обязательных и спасительных для каждого христианина, потребных всем и непреложных всегда? Правда, говорится о пребывании (διαμείνῃ), но последнее относится всецело к «истине Евангелия», а дальше будет уже фактическое применение ко всем людям в том числе – и к Галатийским читателям, когда фактически дойдет до них очередь, теперь выдвинутая на первый план перед св. Павлом. Замечательно у автора сочетание verbis quiescentis, выражающего непрерывный покой, с предлогом движения в направлении кого-нибудь или чего-либо. Значит, разумеется постоянное состояние, но не мертвенной инертности, а рассчитанное на реальное приложение во всех возможных случаях, какие встретятся исторически. Посему спасительная приспособительность ко всякому человеку, – напр., и к Галату, – является эссенциальным свойством самой «истины» и не нуждается в охранении, а этого требует исключительно лишь правда Евангельская, при которой соответственная аппликация бывает неизбежною.

Очевидно теперь, что Апостол подвизался в Иерусалиме по соображениям принципиальным и ничуть не ограничивался частными запросами, которые у него всегда рассматривались в единстве внутреннего существа, как всецело господствующего во всех конкретных явлениях миссионерской практики и христианской жизни. Наличные нужды, конечно, принимались в соображение, получая полное и глубокое удовлетворение, но при догматических обсуждениях стушевывались по своей обусловленности и могли быть разве лишь внешним поводом для теоретических дискуссий и решений. Поэтому мы принудительно должны допустить, что в цитированной апостольской сентенции предполагаются все, для кого была дорога Евангельская независимость от законнических стеснений партизанского иудаизма, а это будет вся совокупность христиан – даже не только из язычников. В таком случае, если бы фактическим побуждением для апостольской апологетики на Иерусалимском совещании и служили внутренние замешательства в Писидийско-Ликаонских общинах, – отсюда вовсе еще не вытекает, что добытая тогда и провозглашенная истина относилась исключительно к ним, ибо она – догматически универсальна.

Неудивительно, что подобное отожествление ограждаемых ὑμᾶς единственно с Галатийскими читателями вызывает большие неудобства и затруднения. Апостольские определения Иерусалимского совещания были своевременно переданы в Писидийско-Ликаонском округе самим св. Павлом (Деян. 16:4) во всяком случае раньше выпуска Галатийского послания. Понятно, что при этом были сделаны все необходимые разъяснения и всего менее могли быть замолчаны специальные особенности, непосредственно касавшиеся слушателей, раз прямо сказано, что тамошние «церкви утверждались верою и ежедневно увеличивались числом» (Деян. 16:5). Все знали точно и были удовлетворены вполне. Вопреки сему письменный реферат послания производит впечатление неслыханной новости именно в отношении того, что затрагивало бы читателей жизненно и должно было дойти до них сразу же после описанных событий, когда св. Павел был там. Все это совсем неестественно, потому что не вероятно исторически. Ведь автор нимало не намекает, что у него тут лишь простое напоминание, о чем он не умолчал бы, так как все подобные примеры подчеркиваются у него с совершенною отчетливостью (Гал. 1:13, 5:21). По силе всего сказанного мы обязаны принять, что о передаваемых в Галатийском послании подробностях адресаты осведомляются только теперь и, следовательно, не совпадают с Писидийско-Ликаонскими христианами, которых Апостол, конечно, информировал давно о предметах столь существенного интереса для них.

4) В равной мере не подходит к ним и обращение (Гал. 3:1) ὤ ἀνόητοι Γαλάται, потому что Писидийско-Ликаонские аборигены не имели в своей крови «Галатских» примесей и упорно удерживали свой местный жаргон (Деян. 14:11). В этом пункте важно взвесить и сообразить объективно все подробности, которые излишне преувеличиваются партизанами южно-галатийской теории. Они справедливо указывают, что с Лутарием и Леоннорием перебралось в Малую Азию всего лишь около 20 тысяч вместе с женщинами и детьми. Этого количества было недостаточно и для собственно Галатийской территории в ее первоначальных границах, где, конечно, оставалось в большинстве местное население, в котором по-прежнему должны были преобладать фригийцы с постепенным и незначительным прибавлением к ним греков, евреев и римлян. Возможна лишь взаимная племенная ассимиляция, но и она была медлительна и слаба. Господствуя над всею страной и живя на счет труда туземцев, обрабатывавших землю за известное долевое участие в прибылях, Галатийская знать селилась по своим укрепленным поместьям (φρούρια, castella), к каковым причислялась даже Янкира, называемая у Страбона тоже φρούριον²³. Остальные галаты вне войн вели пастушескую полукочевую жизнь. Тамошние города долго сохраняли негалатскую физиономию, и Пессин всегда был более фригийским. Все это справедливо, но нельзя опускать из внимания и другие данные с обязательными выводами. Несомненно, что термин Γαλάτης – не географический, а этнографический. Вероятно, что он образовался среди греческих поселенцев на галльском побережье в Массалии или Массилии (Марселе)²⁴, которая, будучи основана около 600 до Р. Хр., была здесь «центром греческой образованности и греческой учености»²⁵. Означает это имя «мужественный, храбрый, благородный»²⁶, между тем термином Галл указывается просто воинственность (по Holder’y). Оба эти названия лишь в позднейшую эпоху различаются у греческих писателей – по применению первого к малоазийским (восточным: Γαλατία ἡ ἐώα у Arrian. De bell. civ. II, 49. Ἀκύλας ὃ ἐκ τὴς ἐώου Γαλάτίας у Philostr. Vit. soph, Н, 11: 1) Галатам (οἱ ἐν Ἀσίᾳ Γαλάται Πλυτ., ἡ κατὰ τήν Ἀσίαν Γαλατία у Dioscorid. (De materia medica) и второго к обитателям Галлии или Франции, а еще более позднее по образованию κέλται (если не считать κελτικός у Страбона VII, 5:2) употреблялось генерически для всех родственных этнологически и лингвистически племен. Раньше начали разграничивать между Galli и Galatae римляне, и эту классификацию усвояли от них географы.

Но при всяких колебаниях термин «Галат» сохранял строго этнографический характер. Посему уклонение Апостола Павла в этом случае было бы просто неестественным и не оправдывается аналогиями с Afri(ae) и Baetici для всех жителей «Африки» и Hispaniae Baeticae (по Baets, ныне Гвадалквивир, «великая река»), или теперешней Андалузии: – в последних народности (напр., пунийских карфагенян, греков) включаются в территориальное понятие, которое по вековой давности утратило этнографическое содержание и вовсе не отмечало специального африканского народа, обнимая всех обитавших там «африканцев», хотя бы совсем не сходных национально и не аборигенов, а лишь осевших в Африке групп из разных народов. В отношении Галатии имеется прямо обратное, ибо тут топографическая квалификация была только расширением и применением исконного этнографического титула, преобладавшего настолько, что «Галат» означал прежде всего именно члена Галатской народности и уже потом констатировал в нем гражданина известной римской провинции. Поэтому термин Galati был бы неудобен и, пожалуй, совсем невозможен для всех разнородных членов населения Галатийско-римской области.

Но говорят (W. М. Ramsay), что и нельзя было выразить принадлежность к гражданству Римской империи иначе, как чрез причисление себя к одной из ее частей, т.е. в данном случае – Галатийской, а такое стремление тем необходимее для рассматриваемого послания, что св. Павел и читатели смотрели на себя именно с государственной точки зрения. Пусть так! Даже при верности этого предзанятого положения остается вполне бесспорным, что для него было всячески неудобно обращение Γαλάτης, поскольку в нем господствовал элемент националистический, характеризовавший человека больше по его племенной обособленности, чем по административно-политической связи разноплеменных людей. При том же у нас идет речь не об официальном манифесте, а о дружеской беседе учителя с знакомыми ему по национальности учениками, которых нельзя обезличивать по общей административной номенклатуре, как я, напр., никогда не решусь называть сербами или болгарами тех македонцев и румын, которые были слушателями моих университетских чтений в Белграде и в Софии. С этой стороны и важно следующее наблюдение, почти решающее во всем вопросе. Послание адресуется (Гал. 1:2) «церквам Галатии» (ταῖς ἐκκλησίαις τῆς Γαλατίας). Допустим, что второе слово будет из лексикона официальной номенклатуры: – все-таки греческий член при первом неотразимо убеждает, что разумеются строго определенные христианские общины известного национального состава. Ясно, что писатель апеллирует не к отвлеченным «церквам в (провинции) Галатии» или – просто и безразлично – к «церквам Галатийским», а имеет пред собою избранный круг людей данного племени, которые непосредственно будут слушать письменные увещания, как прежде они же (Гал. 1:6, 4:13 сл.) внимали устному благовестию. Апостол хорошо знает своих читателей, потому что это – его дети по духовному рождению во Христа (Гал. 4:19), и точно называет их «Галатами» (Гал. 3:1). Легко теперь вообразить всю крайнюю странность, если бы это были Ликаонцы и Писидийцы, чуждые всяких расовых свойств Галатийских. Получилась бы ненормальность в роде той, когда при господстве Русской державы мы стали бы финнов и поляков звать русскими, а теперь последних объявили бы по гражданской принадлежности к этим государствам – за финляндцев и поляков...

Для устранения подобной несообразности необходимо согласиться, что Апостол больше всего рассчитывал на природных Галатов, которые упорно и долго удерживали свои национальные отличия и все пользовались своим особым языком (Страб. XII, 5:1). Поэтому даже сторонники южно-галатийской ориентации принимают (Th. Zahn, Ernest De Witt Burton), что св. Павел заходил и на Галатийский север, но эта оговорка требует признания в апостольских адресатах Галатов по национальности, а в предполагаемой посланием пропорции их, несомненно, не было в Ликаонии и Писидии.

Этим бесспорным фактом уже сразу ослабляется сила возражения, будто бы при южно-галатийской теории нам отчетливо раскрывается история возникновения Галатийских христианских общин, которые без этого окажутся забытыми Дееписателем. Однако последний не упоминает об удалении св. Павла в Аравию и о присутствии на Иерусалимском совещании Тита, вызвавшего крайне острые осложнения, равно не говорит о церквах Киликийских, Колосской, Лаодикийской и Римской. Значит, его молчание по данному пункту совсем не экстраординарно и просто нуждается каждый раз в точном разыскании оправдывающих мотивов, каких вполне достаточно для рассматриваемого примера.

Что до самого сближения событий, то для сего не находится оснований в рефератах Галатийского послания и книги Деяний – даже при южно-галатийской точке зрения. Иногда выдвигают (Jacobsen, Sabatier, Zahn, Ramsay) аналогию дееписательского свидетельства о ложном убеждении Листрийцев в божественности Варнавы и Павла (Деян. 14:11 сл.) с тем, что при первом посещении Галаты приняли «немощного» Апостола, «как Ангела Божия, как Христа Иисуса» (Гал. 4:14). Истинным будет прямо противное, что тут совершенный контраст. Неистовая Листрийская восторженность вытекала из грубого языческого суеверия и исчерпывалась им по своему характеру; естественно, что она не дала благих плодов и не могла быть предметом отрадных воспоминаний. Со стороны Галатийцев было совсем обратное – в истинном прозрении, что скромный и слабый проповедник есть действительно небесный вестник, столь точно выражающий волю Божию, как если бы это был сам Господь Искупитель. Посему в отношении их Апостол и в самом послании взывает (Гал. 4:15): кое убо бяше блаженство ваше? А разве можно было сказать нечто подобное о Листрийцах, обнаруживших дикую суеверность?

Обстоятельства оглашения читателей опять не совпадают с данными о миссионерской деятельности благовестника в Писидийско-Ликаонской стране. Посещение ее было решено по самому плану, и это намерение осуществлялось, несмотря на отпадение молодого помощника – Марка. В Галатии же св. Павел задержался по «немощи плоти» (Гал. 4:13), т.е. непредвиденно, и начал здесь благовествовать вопреки своим исконным предположениям. Пытаются (W. М. Ramsay) использовать и этот факт в интересах южно-галатийской гипотезы. Допускается, что разумеемая болезнь, напрасно сближаемая с «пакостником плоти» (2Кор. 12:7), была особая местная малярия, эндемически свирепствовавшая по низменному Памфилийскому побережью с наносными разложениями и болотистыми миазмами. Апостол, захватив ее там, будто бы поспешил для своего поправления на здоровую возвышенность около Антиохии Писидийской, где затем и произошли описанные в послании сцены. Но если они имели столь важное миссионерское значение, то выйдет, что у Дееписателя сделан существенный пропуск, совершенно непонятный и неизвинительный при его подробном рассказе о том периоде. Чистая догадка, что болезнь была малярийная и постигла именно в Памфилийской низине. Захворать можно везде, особенно слабому Павлу, который взял потом с собою Луку, возлюбленного ему и в качестве врача (Кол. 4:14). По сравнению с ним молодому Марку, якобы оставившему Апостола из-за климатических неприятностей, нечего было бояться опасностей и лишений путешествия по суровой и нездоровой стране, раз это не устрашало болезненного учителя и раз последний направился теперь в благоприятную климатически местность на высоком плато. Зато для Марка было бы совсем преступно покинуть немощного Апостола в известной разбоями (Страб. XII, 7:2) Памфилии (Деян. 13:13), а св. Павлу невдолге после выздоровления оказалось бы непосильным перенести тяжелые физические испытания с побиениями чуть не до смерти (Деян. 14:19–20). При том же – согласно посланию – болезнь была причиною остановки и благовестничества, т.е. поразила среди читателей, но вовсе не была принесенною в ихнюю среду откуда-либо, напр., из Памфилийских болотин. А главнее всего то, что она изображается у автора непредвиденным поводом Галатийского миссионерства, которое рисуется неожиданным по возникновению и тем более отрадным по результату. Этого безусловно нельзя отнести к Писидийско-Ликаонскому району, как неприложимы к нему и трогательные слова священного писателя о первом его визите в Галатию (Гал. 4:14 сл.). Ведь благовестническая деятельность в Писидии и Ликаонии сопровождалась столь жестокими удручениями, что до конца дней своих Апостол не забывал о гонениях и страданиях, постигших его в Антиохии, Писидии и Листрах, каковые гонения он перенес лишь потому, что от всех их избавил его Господь (2Тим. 3:11). Наконец, в Ликаоно-Писидийском округе христианские общины были со значительным иудейским контингентом, вызывавшим на особые приспособления (см. Деян. 16:3), между тем среди Галатов доминирующим был элемент языческий, на котором автор послания и сосредоточивает почти исключительное внимание.

Верно, что в смешанном населении Галатийского юга с большим участием иудейских стихий легче было появиться иудистам с успешною пропагандой, но зато характер последней будет великою историческою загадкой. При южно-галатийской интерпретации мы получим, что в церквах Павловых иудаистическая агитация развилась вскоре по окончании Апостольского собора и совещания со «знаменитейшими» в Иерусалиме. Там по изволению Духа Святого была авторитетно санкционирована для язычников свобода во Христе от номистических ограничений. Разумеется, все это было крайне неприятно фанатическим иудаистам, и невдолге после иерусалимского соглашения они постарались выиграть свое дело в Антиохии чрез «некоторых от Иакова» (Гал. 2:11 сл.). Но этот опыт разрешился полным крахом, восстановив против них и Кифу с Варнавой, как отказавшихся защищать иудаистическую политику даже в смягченном виде Иаковлевой практики Иерусалимской церкви, где соблюдались пока многие законнические обычаи. Представляется абсолютно немыслимым, чтобы вслед за сим иудействующие пустились в опасную авантюру вдалеке от Палестины. Это было бы явным неблагоразумием бесповоротного самоосуждения, потому что, уклоняясь от апостольского приговора в Иерусалиме, лже-братья необходимо дискредитировали себя в глазах всех христиан, раз они всюду прикрывались апостольским именем «мнимых столпов», между тем оказывалось, что последние всецело против них, – и это известно было всем в Ликаоно-Писидийском округе (Деян. 16:4). Можно ли допустить у ловких иудаистических интриганов столь легкомысленное безумие? И оно становится прямо идиотством, когда мы сообщим характерные детали. В Антиохии номистические соглядатаи соблазнили только иудео-христиан, да и то лишь временно, причем потерпели постыдное для них поражение. И вдруг получилось бы, что на Галатийском юге они решились захватить даже христиан из язычников и добыли свою роковую ставку, ибо частию склонили Галатийцев принимать обрезание и соблюдать закон (Гал. 5:1, 6:12–13). Вероятно ли все это и для самых крайних религиозно-партизанских бандитов? Скорее нужно думать, что Иерусалимский апостольский декрет сначала подавил иудаистическую борьбу и вожди ее volens-nolens должны были притихнуть со своими возражениями там, где для них пока совсем не имелось никакой благоприятной почвы. Потом образовались чисто языческие христианские общины, сформировавшиеся помимо политических слияний и участий и не признававшие их нимало. Подобные братства были живым и осязательным обличением всех иудаистических упований, почему христианское процветание их одинаково и раздражало и смущало совесть номистов. Последние вынуждались чрез это пожертвовать всеми своими догматическими пристрастиями религиозно-националистических привилегий. Само собою понятно, что все это могло совершиться лишь в постепенном мучительном процессе, когда на первых порах больше выдвигаются и обостряются интересы самозащиты с энергическими отражениями разных нападений. В свою очередь этим поставлялась для апостольского обсуждения специальная антиномистическая задача с соответствующим применительным раскрытием истинного учения. Так и ход иудаистической полемики и развитие апостольской апологетики объясняются вполне удовлетворительно, но при непременном условии отнесения их к эпохе позднейшей по сравнению с Апостольским собором, а двукратность посещения читателей автором до написания Галатийского послания потребует приурочения его к собственной Галатии, т.е. этнографической. И если почитают удивительным, что иудействующие проникли столь далеко на север Малой Азии, то ведь они преследовали Апостола на всех путях его благовестничества и доходили даже до Коринфа, где произвели большую смуту. Во всяком случае северная Галатия им была не менее доступна, чем св. Павлу, для которого у нас имеются по этому предмету достаточные данные в реферате Дееписателя.

Что же содержится в книге Деяний для определения Галатийской области, бывшей фактическою сферой благовестнического оглашения и письменного обращения апостольского? Здесь впервые называется «Галатийская страна» наряду с Фригией (Деян. 16:6) в отчете о продолжении второго миссионерского путешествия и – по смыслу южно-галатийской теории – обнимает города Писидийско-Ликаонские, которые все были в Галатийской римской провинции. В силу этого Деян. XVI, 6 будет обозначать одну административно-географическую территорию: тогда во фразе τὴν Φρυγίαν καὶ Γαλατικὴνχώραν член получает строго объединяющую энергию, и союз уравнивается с лат. sive, seu (или), отмечая, что упомянутые тут пункты являются взаимно заменимыми. Отсюда выводят, что там разумеется фригийско-галатийская местность вообще, допускавшая обозначение тем или другим именем, поскольку прежде она была фригийскою и потом стала галатийской (Ligntfoot), или оказалась пограничной с (между) Фригией и Галатией (Gifford, Marcus Dods). Дальше подчеркивается, что из идеи целого – провинции – автор ближе квалифицирует интересующую часть ее, почему χωρα эквивалентно с лат. regio и, следовательно, будет дозволительно лишь для известного географического округа, но ничуть не для всей римской Галатии со включением древне-галльской. В этом тоне толкуется и прилагательное γαλασικος не в качестве прямой национальной (племенной) характеристики, а для оттенения особой (административной) принадлежности к Галатскому того, что этнографически не было собственно Галатийским. Пред нами будет страна Фригийско-Галатийская, которая географически была Фригией, политически Галатией (W. М. Ramsay). Соответственно сему и Деян. XVI, 6 приурочивается специально к Иконии и Антиохии. Весь миссионерский круг будет завершаться в административных границах Галатийских, и «воспрепятствование проповедывать в Асии» представляется позднейшим. Тут свидетельство Деян. XVI, 6 констатирует хронологическую преемственность, что благовестники сначала прошли упомянутую территорию и уже потом были возбранены идти вперед (διηλθον κωλυθέντες = διηλθον καὶ εκωλύθησαν = διελθόντεςεκωλύθησαν). В интересах этой интерпретации одобряется (W. М. Ramsay, Val. Weber) позднейшее чтение (t. rec. по HLP) с соподчиненными причастиями: διελθ τες δέ...κωλυθέντες... ἐλθότες κατὰ τὴν Μοσίαν ἐπείραζον и пр. В этом случае «Асия» тоже будет термином административным.

Все эти построения слишком сложны и требуют упрощения до реальных размеров исторических данных. Прежде всего речь о самой терминологии. Новою интерпретацией предполагается, что Галатия была административною композицией совершенно различных частей, почему для нее было бы правильнее название Galatiae regiones, как это допускает Val. Waber по отношению Деян. XVIII, 23. При подобном положении всякий округ должен бы обозначаться его первоначальным именем и присоединением к нему титула всей провинции – аналогично упоминанию Деян. XVI, 6. Однако ни у светских, ни у христианских авторов не встречается таких примеров, и все они говорят или о целой Галатийской области, или об известных ее «странах» под собственными названиями. То же верно в нашем случае и для Дееписателя. По рассматриваемой теории выходит, что у него Фригия включается в Галатию, будучи сопринадлежащею к последней вместе с городами Иконией и Антиохией. Но первый из них лишь у Ксенофонта (Anab. I, 2:19) почитается Фригийским и у Аммиана Марцеллина (14, 5) – Писидийским, а у всех других свидетелей признается главным городом Ликаонии. Что касается второго, то в Деян. XIII, 14 прямо сказано, что благовестники из Пергии пришли εἰς Ἀντιόχειαν τῆς Πισιδίας (или τὴν Πισιδίαν). Пусть Страбон (XII, 8:14) полагает ее во Фригии на границах Писидийских, Птоломей колеблется между Писидией (V, 4:11) и Фригией Писидийской (V, 5:4) и только Плиний (V, 27:94) категорически приурочивает ее к Писидии. Видимо, тут не было полной устойчивости. Но вся важность состоит единственно в том, что сам Дееписатель никоим образом не мыслил эту Антиохию Фригийскою, хотя Фригия ему была хорошо известна. Тогда нельзя допустить, что для него была Фригийскою еще и Икония, более южная и отдаленная к востоку. Если даже Лука совершенно ошибается, – мы все-таки не имеем права извращать его ясные слова и, когда он говорит о Фригии и Галатийской стране, разуметь одну Галатию.

Это невероятно и по другим соображениям. Анализируемое толкование обязательно требует принять, что указанные страны были пройдены до возбранения благовестникам входа в Асию, после чего им пришлось устремиться в Мисию. Иначе получится, что они попали во Фригию и Галатию уже по достижении Асии, т.е. по миновании Писидийско-Ликаонской территории, либо направились оттуда назад, «совершая миссионерский круг», но второе совсем не гармонирует с обычною апостольскою практикой искать всегда нового поприща, а не вертеться на одном месте²⁷, – весьма неестественно для дееписательской фразеологии, отмечающей движение вперед к Асии и неудобно для выяснения маршрута на Мисию²⁸. В этих затруднениях кроется причина своеобразных текстуально-экзегетических операций над Деян. XVI, 6. Однако проектируемая редакция, будучи слабою по фактическим основаниям в текстуальных свидетельствах, вовсе не служит сама по себе бесспорною порукой в пользу южной Галатии, ибо прежде других предлагалась крайними апологетами противного толкования, каков, напр., епископ J. В. Lightfoot. А более прочное текстуальное чтение (BNACD), бесспорно отмечает совсем иную последовательность, что причастие κωλυθέντες знаменует вовсе не позднейший сравнительно с «прохождением» момент, но либо предыдущий, либо синхронистически-сопутствующий для аориста διῆλθον. При второй возможности все упоминание будет гласить, что Апостолы проходили по Фригии и Галатийской стреме и за все это время были возбраняемы проповедовать в Асии. Тут все три географические термина сливаются взаимно в единстве территориального объекта, где все три части тесно соприкасаются между собою, а это фактически недопустимо, ибо при всяком понимании Галатии и Асии первая будет вне второй, образованной в 133 г. до Р. Хр. из Мисии, Лидии, Карии и частью даже иногда из прилегающих Фригийских областей. Из Антиохии нельзя было попасть в Асию иначе, как чрез Фригию, между тем получается совсем обратное, что благовестники достигли Фригийских пределов лишь из Асийской области. Посему даже южно-галатийцы (Marcus Dods) соглашаются, что «возбранение» было предваряющим «прохождение» актом. В таком случае Фригия с Галатийскою страной будут на благовестническом пути уже по достижении Апостолами Асии, куда св. Павел и Сила вошли из Писидийского округа, пробравшись в Галатию лишь потом от Асийских границ. Необходимо, что при этом для Галатийской страны останется только область этнографическая, хотя бы и в римской провинции. Данными соображениями устраняются все филологические возражения, которые по существу своему слабы, поскольку уравнение καὶ с sive – лишь редкое исключение, а термин χώρα у св. Луки и LXX-ти употребляется перифрастически, не имея технически-административной исключительности, и эпитет γαλατικός удерживает естественную силу национально-географического описания взятой местности. Иначе – каждая не-галльская часть римской провинции могла бы называться таким именем, почему для точного указания одной известной местности и различения от других требовалось ближайшее топографическое определение, напр., Роntus Galaticus. В книге Деяний нет и не отмечается подобного дробления, и γαλατικός будет специально этнографическим обозначением собственно галльской территории, т.е. северной Галатии.

Этот вывод достаточно оправдывается и Деян. 18:23, где читаем, что в третье свое путешествие св. Павел – по отправлении из Антиохии сирийской (на р. Оронтe) – «проходил по порядку страну Галатийскую и Фригию, утверждая всех учеников» (...ἐξῆλθε, διερχόμενος καθεξῆς τὴν Γαλατικὴν χώραν καὶ Φρυγίαν, (ἐπι)στηρίζων πάντας τοὺς μαθητάς). Поборники южно-галатийской теории немало колеблются в комментировании и этих данных, иногда приравнивают по объему к Деян. 16:6, иногда расширяют. Важнейшее во всех рассуждениях сосредоточивается на том, что Дееписатель, будто бы, разумел две страны в самой провинции Галатии. Это – χώρα Λυκαονία и χώρα Φρυγία. Первая в качествe римской и в отличие от Антиоховской (Lycaonia Antiochiana, (χώρα) Άντιοχιανή была Lycaonia Galatica²⁹ и в этом достоинстве называется «Галатийской страной». Вторая есть фригийская часть Галатии с выделением этой Phrygia Galatica от Phrigia Asiana. Все изречение передается так, что Апостол Павел «совершил миссионерский круг по Галатийской стране – с Дервией и Листрой – и по Фригийской – с Иконией и Антиохией” (Писидийской). Это толкование сразу поражает неожиданностью, шаткостью и даже некоторою странностью. Ведь по нему выходит, что Фригия была особою от Галатии и в нее не включалась, между тем хотят доказать совсем противное. А по методу, примененному южно-галатийцами к Деян. 16:6, в крайнем случае можно бы говорить о «Галатийской стране и именно о (части ее) Фригии», но это отожествление ниспровергается их обязательною последовательностью в καθεξῆς, отмечающем пограничную смежность двух отдельных топографических величин. Ошибка заключается в том, что одно географическое понятие – Γαλατικὴ χώρα – освещается вокабуляром административно-официальным, другое – γία – по народному употреблению понимается этнографически. Подобная двойственность у первохристианского летописца совсем неестественна, ибо оба термина объединяются членом в равном значении, причем даже допускается (у W. М. Ramsay) с насильственностью, что и Φρθγία есть прилагательное тоже географически-определяющего характера. Равно не видится фактического соответствия с Деян. 16:6. Раз в обоих указаниях мыслится общая территория, то, двигаясь по ней в одном направлении – с востока на запад, как можно было начинать либо с Фригии, либо с «Галатийской страны», принимаемой за Ликаонию? Утверждают, что оба эпитета были связаны настолько прочно по неразрывности и по тожеству разумеемого географического участка, что взаимное положение их было безразлично для самого дела. Тут опять допускается, произвол, так как καθεξῆς энергически подчеркивает географическую обособленность двух территорий – одной за другою. В таком случае разность в упоминании тех же самых топографических пунктов необходимо вынуждает к мысли о движении по обсуждаемой стране с разных сторон, между тем этого не могло быть фактически и не было исторически даже по требованиям южно-галатийской теории. Неудивительно, что в интересах последней вносится явная дисгармония в дееписательский реферат. Для Деян. 16:6 на фригийскую и галатийскую страну вместе отводится Галатийская площадь древней Фригии, или Phrygia Galatia с городами Иконией и Антиохией, а для Деян. 18:23 все это усвояется одной Фригийской области, когда к Галатийской приурочивается Ликаония (Lycaonia Galatica) с Дервией и Листрой. Это столь неестественно, что Val. Weber без всяких фактических оснований готов вычеркнуть в Деян. 16:6 упоминание о Галатийской стране, как древнюю вставку из 18:23. Принимая первое, † Prof. John. Weiss (в R. E. X3, S. 559) еще более склонен думать, что составитель просто спутал известия источников и, напр., признал Галатскою другую Анкиру – Фригийскую (Килиссе-кей) на дороге от г. Котиэя в Пергам. Но для новозаветного историка, возвышаемого за его летописные труды до степени христианского Фукидида, все подобное было бы чистейшею ненормальностью, почему мы во всяком случае не в праве прибегать к столь унижающей гипотезе, пока есть средства обойтись без нее. Это последнее мы и находим при повсюдном тожестве содержания в Γαλατικὴ χωρα, коль скоро она будет покрываться северною древне-галльскою Галатией³⁰.

Теперь отчетливее обрисовывается пред нами и весь апостольский маршрут, хотя многое, все же, остается туманным вследствие неустойчивости, несогласованности терминологии и большого разноречия новейших толкований. При таких условиях не справедливо и не научно требовать бесспорной ясности.

Во второе путешествие Апостол Павел попал во Фригию и Галатийскую страну собственно потому, что благовестники были ранее возбранены проповедовать слово Божие в Асии. Отсюда выводим, что это – Фригия не галатийская, пройденная еще до вступления в асийские границы, но соприкосновенная с ними. И другая Фригия была асийскою и лежала в Асийской области, почему могла различаться от последней при том единственном условии, что тут Псия берется не в качестве римской провинции, образованной в 133 году до Р. Хр. При этом мы должны признать, что и Асия понимается тоже в популярном смысле – пребрежных местностей (Мизия, Лидия, Кария и др., как было и по разделении с 295 г. по Р. Хр.). Следовательно, теперь св. Павел и Сила прорезали всю южную Галатию чрез Ликаонию и Писидию до Антиохии, из которой был достаточно удобный путь около Султан-Дага³¹. Этот горный кряж легко было обогнуть – с запада чрез асийскую Фригию, или с востока чрез галатийскую Фригию. Обе возможности дозволительны, но первая больше отвечает преемственности членов дееписательской фразеологии, хотя, вероятно, не строго пунктуальной и далеко не полной. Тогда имеем, что, держась на запад от писидийской Антиохии, миссионеры мимо западных отрогов Султан-Дага достигли Асийских пределов, куда не были допущены Духом Святым. По этой причине Апостолы, продолжая свое благовестническое служение, повернули на северо-восток и прежде всего попали в асийскую Фригию, из которой вступили в близлежащую Галатию этнографическую. По этому предмету не совсем ясно указание Деян. 16:7 (ἐλθόντες) κατατὴν Μυσίαν³²; оно может констатировать, что это было «против Мисии» (ср. Деян. 26:7 κατὰ τῆν Κνίδον), но без соприкосновения с нею, или подле нее – по смежности с Мизией. Обе интерпретации филологически равно возможны, однако сами по себе не дают географической точности. Определенность приобретается лишь по связи речи в описании последовательных моментов миссионерского течения, где случилось так, что, достигнув κατὰτήν Μυσίαν, путники пытались вторгнуться в Вифинию и опять были воспрепятствованы Духом, почему миновали Мизию и спустились в Троаду (…παρελθόντες δἐ τὴν Μυσίαν, κατέβησαν εἰς Τρωάδα: Деян. 16:78). Тут Мизия поставляется в географическое соотношение с Вифинией, а не с Галатией, и рисуется в такой комбинации, что нужно было идти мимо (границ) Мисии вниз, дабы очутиться в Троаде. По-видимому, благовестники, будучи уже насупротив Мизии, хотели проникнуть в Вифинию. Они были не там и не здесь, но ближе ко второй области, куда готовились войти, а это скорее возможно при движении на запад через северную, этнографическую Галатию. Из нее св. Павел и Сила снова вернулись в пройденную ранее Фригию асийскую, где в одном углу уже сходились Мизия (слева) и Вифиния (с севера вправо). Приблизившись к последней и будучи против первой, благовестники потом направились параллельно Мизийской границе к юго-западу по Фригии асийской, которую было обязательно пройти (вторично), чтобы, не побывав в Вифинии, достичь Троады. Кажется, по удобной (ср. Plin. Epist. ad Trajan. 77 (81)) дороге: Анкира-Герма-Дорилей-Никея в начале был сделан большой уклон на запад; там, находясь фактически наискосок Мизии, Апостолы и думали вступить в Вифинию. Впрочем, при всяком решении получается, что они держались к северо-западу на Вифинию и, стремясь туда, конечно, не могли брать слишком далеко на восток. Поэтому мы должны согласиться, что из собственной Галатии теперь захватывалась больше западная ее полоса, ближайшая к Фригии асийской, а тогда (– вопреки утверждениям южно-галатийских оппонентов –) не потребуется сворачивать к востоку чуть не на 450 верст.

Этот маршрут достаточно ясен и в свою очередь освещает путь второго Галатийского визита. Для него называются «Галатийская страна и Фригия». Не будет невероятным, что в сжатом отчете умолчано о промежуточных звеньях, предварявших посещение Галатии. Такова Киликия и из нее чрез Киликийские ворота Тавра южно-галатийская область. Не исключает этого категорически и καθεξῆς; оно относится лишь к двум упомянутым местностям, ибо едва ли было бы «по порядку» – перескочить из Антиохии сирийской прямо на Галатийскую территорию римской провинции, или древне-гальскую. Однако не может быть ни малейшего сомнения, что Апостол, идя по прежней дороге, стал бы «утверждать всех учеников» и в Киликийских и в Ликаонско-Писидийских церквах, а в этом случае первохристианскому историку было неудобно скрыть подобный факт, раз сообщается о сем для других пунктов. По этим соображениям резоннее думать, что св. Павел не был теперь ни в Киликии, ни в Ликаонии и Писидии и двигался сухим путем, идя из Сирии чрез Каппадокию непосредственно в Галатию этнографическую (как это допускает и Prof. Th. Zahn). Направление было бы примерно следующее (Prof. Р. W. Schmiedel): чрез (каппадокийские города) Арабис (Ярупс), Кокус (И(ге)ксюн), Аразаксу (Серисек), Матиану (датчане), Архелаиду (Гарсавру) (Аксерай), Парнасс (по W. М. Ramsay, между Чекинал и Кеси(к) – Кепри на р. Кизил-Ирмак) на Анкиру, Герму, Пессин, затем в знакомую уже ранее область Фригии асийской³³ и, наконец, в Ефес чрез «верхние страны» (Деян. 19:1), или обычным способом – к югу в Ефес³⁴. Разумеется, сейчас в Галатийской области были посещены – больше – новые местности, ибо кажется, что прежде Апостол не отклонялся слишком далеко от Пессина. Тем не менее предложенная проекция вовсе не устраняется свидетельством об «утверждении всех учеников». Само собою всеми и всегда принимается, что это исполнялось там, где последние были, а они могли находиться даже и вне мест первоначального их оглашения, откуда передвигались по житейским интересам, ибо св. Павел не просто просвещал, но и воспламенял ревностью. В силу этого вполне допустимо, что по отшествии Апостола христианство распространялось в разные стороны³⁵ и больше всего к востоку, среди родственного галльского населения, к чему были внешние удобства в хорошем сообщении между Галатийскими городами. Однако и во второй путь берется не вся этнографическая Галатия. Вероятнее, что это был преимущественно западный ее участок, тяготеющий к Фригии асийской. Тогда отпадают трудности и возражения, вызываемые некоторыми крайностями гипотезы (у Bp. J. В. Lightfoot-a), искусственно утрируемыми у оппонентов, будто в оба раза св. Павел проходил всю северную Галатию с запада на восток и обратно. Фактически эта идея для обоих случаев не совсем пригодна уже потому, что этим требуется слишком много времени и создается путаница при размещении миссионерских событий по соображению с апостольскою хронологией. В этом расширении, на котором никто не настаивает³⁶, нет фактической надобности, и оно скорее отрицается рефератом Дееписателя в пользу западной половины, куда благовестник проникал без особенных препятствий.

Понятно, что по стопам Апостола столь же свободно могли пробираться и иудействующие соглядатаи. И нельзя говорит, что на Галатийском севере они не имели для себя готовой почвы в достаточном контингенте соплеменников. Известно, что Селевкиды (334–189 г. г. до Р. Хр.) в своих политических интересах привлекли евреев в Малую Азию и награждали их значительными привилегиями с предоставлением прав гражданства, гарантировав религиозную их неприкосновенность в специальном νόμος τῶν Ἰοαδαίων, упоминаемом, напр., в апамейской надписи. В качестве сторонников Селевкидской династии, иудейские колонисты поселялись вдоль коммуникационных линий между востоком и западом, как агенты правительства и природные шпионы. Это было больше вне границ этнографической Галатии, но естественные богатства последней и меркантильные интересы скоро повлекли их и туда, где торговля полотняными изделиями (Bp. J. В. Lightfoot) едва ли совершалась помимо этих патентованных коммерсантов. Они, конечно, не замедлили обосноваться со всею прочностью по всем выгодным пунктам (хотя бы позднее, чем на юге) и овладели положением в каждом округе, а это было возможно лишь чрез главные центры, откуда иудейская пронырливость проникала во все полезные закоулки. Отыскивается даже декрет об особых преимуществах, которые Август велел начертать в своем Анкирском храме в обеспечение иудеям (Jos. F1аv. Antiqu. XVI, 6:2). Такое толкование (Bp. J. В. Lightfoot’a, Emil Schurer’a и др.) не бесспорно³⁷, и чуть ли не вернее думать (согласно W. М. Ramsay), что указ разумеет не Анкиру Галатийскую, а собор (съезд) представителей Асийской провинции (τὸ κοινὸν τὴς Ἀσίας). Heсмотря на это, иудейский элемент на галльском севере вполне несомненен в большом количестве³⁸ и по документальным данным. Напр., среди надписей – за изъятием ненадежных – сохранилось из древней Галатии до пяти с чисто иудейскими именами – в Пессине Ματατᾶς (текст не без подозрений), в Евдоксие (Йюрме) Иаков диакон и Есфирь, в Тавие Даниил и пр. Но если мы допустим присутствие достаточного иудейского контингента в северно-галатийской области, – этим необходимо утверждается, что были отсюда регулярные сношения с Иерусалимом и имелись пригодные для сего способы³⁹. Очевидно, для взаимообщения существовала довольно торная дорожка, и ею успешно воспользовались иудаисты вслед за св. Павлом, который в благовестнических передвижениях придерживался административных центров, где всегда находились жители из евреев. Значит, и с этой стороны Галатия этнографическая совершенно удовлетворяла апостольской миссионерской практике, а совокупность всех других свидетельств, наблюдений и соображений, по нашему мнению, больше благоприятствует старинной, северно-галатийской теории.

Теперь история основания и развития Галатийских церквей по связи с условиями происхождения послания к ним рисуется в следующем виде. Во второе благовестническое путешествие Апостол, посетив и устроив сирийско-киликийские и ликаонско-писидийские общины, хотел пойти почти прямо на запад в Асию, т.е. разумеется, в Ефес, потому что там было влиятельное иудейское население, с которого он успешно мог начать свою христианско-просветительную деятельность. Его намерением была, видимо, чисто иудейская миссия, и ради ее он даже нарочито обрезал Тимофея (Деян. 16:3), дабы не создавать соблазняющих препон своему служению среди сынов Израиля. Однако промысл Божий вел благовестника на иное поприще и направлял к языческому оглашению, которое требовало постепенной опытной пропедевтики. Возбраненные в своем задуманном стремлении насчет Асии, миссионеры были вынуждены повернуть к северо-востоку на Вифинию. По всему думается, что и на сей раз язычество тоже не значилось специально в благовестническом плане Павловом и было избрано потом лишь по особому указанию Божию, откуда приходилось принять, что Господь призывал благовествовать в Македонии и далее по греческим областям (Деян. 16:9–10). Понятно при этом, что и Галатийская страна не стояла заранее в основном миссионерском проекте и явилась неожиданно по фактическому стечению обстоятельств. Это было нечто экстраординарное и – по человеческому суждению – даже случайное. А Дееписатель во всей своей историографии всегда и всюду следит за осуществлением божественных велений касательно христианизации и все остальное считает лишь побочным. Поэтому он замалчивает или только упоминает всякие человеческие попытки данного рода, хотя бы последние отличались глубокою искренностью. Дело Божие строилось на земле, конечно, человеческими руками, но вовсе не самими людьми по разным внешним историческим условиям. Естественно, что св. Лука весьма кратко и совсем неотчетливо говорит об апостольском служении до тех пор, пока опять сказалась прямо воля Божия об отправлении на европейский материк. В этом, конечно, заключается вполне понятный и убедительный резон, что св. Лука сообщает слишком кратко и несколько туманно о Галатийской деятельности Павловой. Тем не менее, и он внушает, что теперь были брошены здесь Евангельские семена на плодородную почву, раз при вторичном посещении Галатии Апостол «утверждал всех учеников» (Деян. 18:23: ...διερχόμενος καθεξῆς τὴν Γαλατικὴν χώραν καὶ Φρυγίαν (ἐπι)στιρίζωνπάντας τοὺς μαθητάς), которые, очевидно, существовали там ранее – со времен первого визита, хотя термин μαθητή; означает у Дееписателя христиан вообще (Деян. 6:1, 2, 7, 9:1, 10, 19, 25, 26, 38, 11:26, 29, 13:52, 14:20, 22, 28, 15:10, 16:1, 17:27, 19:1, 9, 30, 20:1, 30, 21:4, 16).

Все это до точности согласуется с собственными данными послания. По нему (Гал. 4:13), св. Павел остановился в Галатии из-за телесной болезни, послужившей ближайшею причиной (διά с accusat.) для благовестнических обращений к галльским северянам (οἴδατε δὲ ὅτι δι᾽ἀσθένειαν τῆς σαρκὸς εὐηγγελισάμην ὑμῖν τὸ πρότερον). Свойства этого недуга нам неизвестны и для настоящей речи несущественны. Достаточно лишь подчеркнуть, что заметка о возможной презрительности окружающих к больному вплоть до оплевания (Гал. 4:14) вовсе не говорит о его внешней омерзительности, поскольку говорится о пренебрежении к религиозному званию и учению миссионера, а ничуть не к физическому состоянию. Посему нет даже точки опоры для крайне фантастической и эфемерной догадки († Prof. Erwin Preuschen’a), будто св. Павел страдал проказой, хотя – по тогдашним нравам – он сам не решился бы с нею показываться среди людей, и его нигде не приняли бы даже из сострадания. Не менее сомнительна и офталмия, или (по Dr. Adolph Seligmuller, 1910 г.) «глазная мигрень», ибо упоминание (Гал. 4:15) о готовности Галатийцев исторгнуть у себя очи и отдать их страждущему отражает не чуждое и нашему времени присловие для свидетельства о всепреданной любви, которая рада пожертвовать даже столь дорогим, как зрение. Тут нет и минимального намека на фактическую нужду и безумную готовность уступить кому-либо свои глаза, когда оба сделаются слепыми. Уверенно думаем, что здесь нет соотношения и с «пакостником плоти» (2Кор. 12:7), поскольку это были внезапные припадки с исключительным и специальным коварством «ангела сатанина», деющего пакости, чтобы Апостол не превозносился. В нашем примере не только не было ничего подобного, а имелось совсем обратное – в уничиженном состоянии, которое по внешности могло вызывать гнушение окружающих. Для нас бесспорно, что разумеется случайная болезнь, неожиданно расстроившая все миссионерские рассчеты, хотя бы и по связи с несомненною общею болезненностью Апостола нервного происхождения и нервного характера, всегда (особенно же в моменты высшего вдохновения), угрожавшею сатанинскими припадками⁴⁰.

Внезапно было это прискорбное событие, но и оно помогало высшим предначертаниям. Прикованный к месту, благовестник не мог теперь осуществлять задуманных намерений, однако последние сохраняли всю свою повелительную силу, потому что вне благовестнических интересов не было и самой жизни для св. Павла. Естественно и неизбежно до степени необходимой функции, что великий миссионер стал отправлять свою обязанность в доступной ему среде и проповедовал Евангелие приютившим жителям. А о них исторически вполне вероятно, что туземцы были весьма затронуты необычными речами своего неожиданного гостя. Судя по западным галлам, это был народ любознательный, падкий до всяких новостей и увлекающийся ими⁴¹, цеплявшийся за плащ всякого заезжего странника-мудреца крепче, чем железо пристает к магниту⁴². При таких условиях неудивительно, что вокруг Апостола скоро образовалась обширная аудитория пытливых и внимательных слушателей. Они были готовы воспринимать и даже усвоять Евангельские речи, но для них было немалое искушение, которое коренилось в плоти и почерпалось из нее, конечно, при обрисованном положении, или собственно потому, что она немощна. Что же заключалось недоуменного и соблазняющего в этом повсюдном явлении? Для христианского прозрения все человечество – и принципиально и эмпирически – было сплошным комплексом страждущих и обремененных, для которых всячески потребно спасительное оживотворение. Посему христианское воззвание непременно оказывалось утверждением насчет благодатной энергии универсального и всецелого возрождения, совершенного Господом Искупителем. Разумеется, и св. Павел пламенно свидетельствовал о силе Божией, все препобеждающей и возобновляющей, тем более чудодейственной, что человеческая природа по самому своему естеству считалась неспособною к исправлению, как поврежденная эссенциально. И вот наряду с этим отзывалось особенно мучительным диссонансом, что сам глашатай абсолютного всемогущества божественного лежал недвижимый чуть не беспомощнее ребенка, нуждаясь в благостном уходе для облегчения его слабости. Получалась острая дисгармония, что призывал к жизни и обещал всем несокрушимую крепость жалкий страдалец, едва не бывший на краю могилы. Этот контраст невольно и резко чувствовался воинственными Галатами при первом впечатлении, когда они еще не постигли всей глубины апостольских откровений. Дальше все могло разрешиться брезгливо-оскорбительным укором «врачу, исцелися сам!» и вызвать в пылких варварах насмешливую пренебрежительность с изгнанием странного фантазёра, если только не обманщика. Минута была критическая для всего христианского будущего Галатии. Но, остановив в ней Апостола вопреки его выработанным планам, Господь доставлял этим благовестнику средства и удобства для практического подготовления к христианской миссии среди необрезанных, утверждая в нем непоколебимость надежд на благословенный успех сверх всяких человеческих рассчетов. И вот спасительное слово Евангельское из уст св. Павла живительно согревает окоченевшую душу язычников, и благодатная теплота переполняет сердце их неизъяснимым удовлетворением. И теперь Галатийцы радостно убеждаются, что больной и бедный чужестранец есть своего рода как бы Ангел Божий и – в достоинстве истинно божественного вестника – воспроизводит Голгофское таинство всеобщего искупления с такою животворною точностью, как если бы это был сам Христос Иисус.

Начавшись этим способом, апостольская проповедь у Галатов сопровождалась прямо блаженными результатами и поселяла в неофитах сыновнюю преданность абсолютного доверия к своему просветителю. Понятно, что благовестническое действие не ограничивалось одним пунктом, а распространялось усердными учениками в разные стороны, для чего и сам св. Павел всегда принимал регулирующие меры (ср. 1Фес. 1:5 сл.). При всем том новые насаждения постоянно нуждались в неослабном контроле и бдительном уходе, без которых нормальное возрастание и здоровое укрепление оказывались не совсем гарантированными от роковых шатаний и опасных уклонений. При таких именно условиях и в дальнейшем течении Галатийских церквей обнаружились болезненные осложнения и прискорбные дефекты. На Галлатийской территории Апостол оставался, по-видимому, не столь долго – лишь до своего окончательного выздоровления, когда обеспечивалась миссионерская обязанность по выполнению первоначального благовестнического маршрута. Естественно, что в Галатии ему не удалось завершить все в желательной степени, хотя он был и считал себя единственным и исключительным просветителем этой области (см. Гал. 1:8, 3:1, 4:12–20). В свою очередь Галаты имели много национальных слабостей, крайне опасных для сохранения устойчивости в своем христианском одушевлении. Все древние сведения солидарны, что по своей натуре это были люди весьма нетвердые и чрезвычайно изменчивые⁴³, способные увлекаться и отвлекаться каждую минуту⁴⁴, если их не подчинить строгой дисциплине и не держать в определенных рамках. Галльская религиозность была неразрывна от суеверности, ибо natio est omnis Gallorum admodum dedita religionibus (Jul. Caesar. De bello Gall. VI, 16; cp. Diod. Sic. V, 27), а это приучало к быстрым колебаниям. Равно и опыт всей религиозной истории вырабатывал индифферентную неразборчивость с одинаково охотным принятием того, что было ближе и удобнее, или просто сильнее и непреодолимее. Все это располагало к неосмысленному смешению самых разнообразных элементов без исключительного тяготения к некоторым, когда последние были бы опорою и критерием для религиозного чувства. Со своими старыми настроениями и упованиями Галатийцы вошли в новой стране в тесное соприкосновение с исконным фригийским населением и встретили нечто сродное в местных культах, которые своими фанатическими изуверствами и преобладанием жреческой тирании достаточно отвечали прежним религиозным навыкам Малоазийских иноземцев, грубых по природе⁴⁵. У них на европейском западе (Jul. Caesar. De bello Gall. VI, 13, 14) и в Британии доминировал деспотический друидизм с господством жрецов в самом мрачном сацердогализме и со всецелым преобладанием кровавых жертв по темным лесам во мраке ночи⁴⁶. Естественно, что вскоре же стал появляться в Малой Азии религиозный синкретизм и притом в сторону позаимствований. В особенности привилось почитание Зевса фрикийского и великой «матери богов» Кибелы (в Пессине)⁴⁷, где всяких религиозных неистовств и даже человеческой крови было слишком достаточно для пламенных Галатийцев. Греческое влияние тоже было не ничтожно и должно было захватывать в свою сферу. Сильное по всей Асии, – оно значительно подчинило или затронуло всю местную религиозность, а потому прямо и косвенно притягивало столь податливых пришельцев. Правда, все это нельзя утрировать, но преувеличенно и то суждение (W. М. Ramsay’a), что позднейшие⁴⁸ названия (Strab. II, 5: 28. ХII, 5: 1. Tit. Liv. XXXVIII, 17): «Галлогреция» и «Галлогреки» (οἴδατε δὲ ὅτι δι᾽ἀσθένειαν τῆς σαρκὸς εὐηγγελισάμην ὑμῖν τὸ πρότερον, Gallograeci) ничуть не говорят о фактическом возобладании греческой культуры, так как от нее не имеется широких и прочных следов. Отсюда выходит не больше того, что греческое воздействие было больше внешнее, однако такое, которое подчинило местную религиозность своим специальным формам и чрез них внесло туда свое направление. Посему эллинизм должен был соответственно отражаться на мысли и жизни Галатийцев, особенно в религиозно-обрядовом отношении. С той же стороны принудительно напирало и римское владычество, поскольку исполнение известных специально-римских ритуальных церемоний было связано с гражданским верноподданством, непременно требовавшим открытого соблюдения культа цезарей, хотя бы и без внутреннего признания⁴⁹. Не безупречны данные о том, что знатные Галатийские фамилии отправляли жреческие функции римского религиозного ритуала, как это более допустимо касательно культов фригийских; возможно подозрение и насчет участия их от τὸ κοινὸν τῶν Γαλατῶν⁵⁰ в создании храма божественному Августу и богине Роме – Dea Roma (Риму) – в г. Анкире, но существование этого модного святилища в столице Галатийской и несомненно⁵¹ и знаменательно. Посему надо согласиться, что религиозное давление Рима на Галльских колонистов было заметным, по крайней мере в крупных центрах. Наконец, промышленность и торговля⁵², конечно, не замедлили привлечь сюда иудеев, а они, разумеется, постарались проявить свою прозелитическую ревность, которая не осталась бесплодной. Во всяком случае у нас имеется по сему предмету характерное свидетельство (Павзания VII, 17: 10) об отвращении Галатийцев (Пессина) к свиному мясу, что было выгодно для иудейской пропаганды, если только не прямо обязано ей по самому происхождению⁵³.

Мы видим теперь, как много разнородных религиозно-культурных слоев легло на слабую душу малоазийского галла, – и он всему легко верил, но терял незыблемую религиозную уверенность, во всем изверившись. При этих условиях духовного опустошения и религиозного шатания не трудно было смутить его и пришлым иудаистам, явившимся с ореолом Иерусалимских авторитетов. Для агитаторов были удобные точки опоры в религиозных предрасположениях Галатийцев, а затем надо взять в самое серьезное соображение, что вообще Малоазийская религиозная практика значительно приближалась по внешности к номистической⁵⁴, дозволяя последней свободное и широкое вторжение туда без насилия и принуждения. Религиозная неустойчивость Галатийских неофитов уже прямо помогала коварной работе подрыва всех Павлинистических основ их первоначального христианского исповедания. Вера Галатийских обращенцев покоилась собственно на восторженной преданности к благовестнической личности Апостола и поэтому оказывалась в зависимости от его достоинства. Тогда первое необходимо потрясалось вместе со вторым, которое далеко не было ограждено от измены ему прежних Галатийских поклонников. Они были слишком склонны «прелагаться» в своих симпатиях и легко могли возвратиться к прежней своей искусительности, в отношении своего просветителя. В то же время иудаисты, пришедши, вероятно, из Палестины⁵⁵, выступали под внушительным авторитетом повелительных полномочий от самовидцев и слуг Господних и блеском этих преимуществ помрачали пред взором Галатийцев скромную фигуру св. Павла. Вражеский напор был тем соблазнительнее и непреодолимее, что иудействующие шпионы не отрицали Павлинизма решительно и старались незаметно подменить апостольское благовестие своим – другим Евангелием (Гал. 1:6). Под этою личиной им было удобно разыгрывать даже роль благодетелей, которые желают доставить христианским неофитам Павловым высшее и окончательное совершенство. По совокупности всех условий понятно, что «несмысленные» Галатийцы поколебались в своих первоначальных христианских убеждениях, наивно думая, что они только улучшают их в исконном духе. И Апостол удивляется не столько самой измене, сколько ее неразумной опрометчивости.

Той порой св. Павел находится далеко от Галатийской области и не мог непосредственно и активно вмешаться своим спасительным участием. Допустимо, однако, что до него уже доходили оттуда нерадостные вести, заставлявшие принять определенные меры. Поэтому в третье благовестническое путешествие он наперед вносит Галатию в свой миссионерский маршрут и, кажется, прорезывает ее частью с востока на запад, чтобы захватить и возникшие помимо и после него христианские братства. Дееписатель выразительно говорит, что теперь Апостол «утверждал всех учеников» (Деян. 18:23). Отметка насчет количества свидетельствует о достаточной многочисленности Галатийских христиан, образовавшихся по влиянию и примеру Павлову. Все это благоприятно рекомендовало Галатийские церкви и удостоверяло их процветание. К сожалению, оно было больше внешним, ибо по приемам и действиям апостольским видно, что «все» там нуждались в религиозно-христианском укреплении, как не вполне твердые и даже гадающие. И анализируемое послание обнаруживает всю роковую остроту создавшегося положения, раз пламенное благоговение Галатийских чад к своему отцу рисуется минувшим явлением исключительно первого посещения, причем Апостол считает нужным предупредить о безоговорочной анафеме всем, благовествующим несогласно с ним. Так тревожно стояло дело уже при самом втором визите (Гал. 1:9), когда и читатели получили немало предостережений совсем нелестного свойства. По всему думается, что иудаистические происки нашли сочувственный отклик в сердцах Галатов и наклоняли их к совращению. Равновесие было нарушено в сторону изменнического уклона. Живое огненное слово св. Павла сожгло клевету и злобу его иудействующих врагов, которые поспешили скрыться, боясь постыдного для них изобличения с неизбежным крахом всей коварной махинации. Не менее естественно, что Галатийцы опять тронулись столь ярким сиянием истины и стали возвращаться на старый путь преданности к своему огласителю и исключительного доверия к его Евангельским принципам. По крайней мере несомненно, что в присутствии Павловом они ревновали в добром (Гал. 4:18) и, следовательно, отказывались от совершенного ими дурного, чтобы не возобновлять и не продолжать ничего подобного. Это был счастливый успех с обетованием хорошего будущего. Мы не знаем, сколько времени пробыл на сей раз в Галатии Апостол, но он трудился здесь много (Гал. 4:11) и не бесполезно (Гал. 5:7), а потому и не совсем кратко.

Легко допустить, что благовестник покинул Галатийскую страну, если и не с полной уверенностью, то не без твердой надежды. К прискорбию, события пошли совсем иначе и даже вопреки апостольским упованиям. Иудейские шпионы, присмиревшие от неотразимого поражения, прекрасно были осведомлены, что нога великого Апостола, не скоро вступит на Галатийскую почву, и, понятно, постарались снова начать свою кампанию, развив жестокую агитацию в самых беззастенчивых формах. План был задуман чрезвычайно коварно и ловко. Свое временное отступление перед Апостолом иудаисты могли использовать для себя в том смысле, что благовестник выиграл положение лишь по отсутствию оппонентов, а когда Галатийцы поддались этим ухищрениям, агитаторы смело обрушились на слабые позиции Галатийской христианизации. Последняя держалась больше на увлечении апостольскою личностью и потому всецело обусловливалась степенью веры в Павла, как миссионера, который и сам призывал к взаимному уподоблению (Гал. 4:11). Неизбежно отсюда, что, очернив и унизив Апостола, иудаисты подрывали главнейший фундамент конкретной Галатийской религиозности и открывали себе простор для собственных внушений, направляя их в ту сторону, что теперь лишь восстанавливается христианская гармония, нарушенная Павлинистическим вторжением. Затем иудействующие шпионы уже свободно овладевали умами Галатийцев и привлекали их к себе под благовидным предлогом, что они исправляют и усовершают дело Павлово, поскольку сообщают ему нравственную устойчивость в законничестве, без которого все могло наклоняться к плотской распущенности (ср. Гал. 5:13). Разумеется, эта интрига велась в иудаистически-партикулярнистическом духе и провозглашала религиозное превосходство номизма в самом христианстве, где он, якобы, сохраняет регулирующую силу и доставляет высшее достоинство. Посему облагодатствованные язычники в собственных интересах своего христианского преуспеяния понуждались к исполнению важнейших требований иудейско-номистической практики. В этом отношении лжебратья опять имели немалый успех, приучив Галатов к соблюдению иудейских празднеств (Гал. 4:9–10) и развив наклон даже к принятию обрезания (Гал. 5:2 сл.), а потому не без основания можно было опасаться, что все апостольские труды пропали напрасно (Гал. 4:11), раз надвигалась гроза «преложения во ино благовествование» (Гал. 1:6).

Такие страшные вести – подобно грому – поразили св. Павла, и для спасения своих чад, и для ограждения самой Евангельской истины он, конечно, поспешил с письменным вразумлением, чтобы возвратить заблудших Галатийских овец в избранное стадо Христово.

Взаимною связью всех отмеченных исторических моментов с достаточною приблизительно точностью определяется приблизительно время происхождения послания к Галатам. Прежде всего, здесь необходимо отпадают даты, покоящиеся на отвергаемой нами южно-галатийской теории⁵⁶, – и мы заранее вынуждаемся прямо устранить все соответствующие мнения, будто это писание было самым первым (Rendall, Zahn) в ряду литературных творений Павловых (частью еще Маркион по Тertull. Adv. Marc. V, 2; Michaelis, Корре, Keil), или было выпущено до Иерусалимского собора (Calvin, Rev. Prof. Н. L. Goudge) и до начала (Ulrich, McGiffert) второго благовестнического путешествия, напр., около Деян. 14:28 (Val. Weber), то в течение его – за период пребывания (Деян. 16:8–10) в Троаде (Hausrath), в Македонии (Schenkel, Pfleiderer), в Коринфе (Cornely, Rendall, Zahn), или – наконец – при остановке в Антиохии Сирийской (Деян. 18:23) пред началом третьего миссионерского круга (Volkmar, Renan, Ramsay, Verron Bartlet).

Согласно нашему воззрению, эти ранние даты устраняются сами собою и не требуют специальной критики, ибо – по нашим этнографическим соображениям о читателях – анализируемое послание выпущено не раньше, как во время третьего благовестнического обхода св. Павлом Малоазийских церквей. Дальше вопрос будет уже в том, не случилось ли это позднее? Конечно, признание Галатийского письма самым последним есть напрасная и пустая догадка (Kohler’a), но ведь были же серьезные экзегеты, которые относили его к эпохе римских уз Павловых (блаж. Иероним и Феодорит, Евфалий, псевдо-Афанасий, Икумений, Baronins, Estius и др., Schrader, Straatman, Halmel), о чем сохранились предания и в текстуальном предании (Bcorr KPL, 37, 47, 48 пеш. и коптский (богаирский) переводы). Однако это событие ничуть не предполагается упоминанием (Гал. 6:17) автора о язвах на его теле, поскольку они были обычным бременем, которое приходилось Апостолу носить постоянно. Засим вся опора для детальных вычислений будет лишь в термине τὸ πρότερον (Гал. 6:13), встречающемся в речи об апостольских посещениях Галатии. Особенная выразительность в употреблении этого слова с членом не позволяет отожествлять его с общим πάλαι в смысле «некогда доселе», «некоторое время тому назад», ибо разумеется определенное «когда-то». В таком случае оказываются еще только две возможности, что πρότερον 1) означает «прежде» по сравнению с дальнейшим хронологическим пунктом, или 2) отмечает предшествующий, – первый раз из двух уже бывших и минувших. В рассматриваемом месте нет столь резкого и обязательного сопоставления раннейшего с позднейшим, и мы совсем не смогли бы ответить, «раньше» чего же именно это было, поскольку все дальнейшее (ср. Гал. 1:9, 5:3) не расчленяется на несколько повторных актов, но рисуется сплошным и единичным. Значит, в нем не было хронологических дроблений, и оно представляется целостным моментом, по отношению к которому все предшествующее будет отдельным по времени, хотя сходным по содержанию. А раз прежде и после констатируют лишь двойство, то πρότερον отмечает нечто первое из двух, каковыми в данном пассаже были апостольские визиты в Галатию. По всему этому вероятнее и справедливо принимается большинством комментаторов второе толкование – о двукратности, которое превосходно выдерживает всю энергичность апостольской фразы. Ясно, что до своего послания св. Павел был лично у Галатов дважды⁵⁷ и потому письменно мог апеллировать к ним разве лишь при продолжении третьего миссионерского путешествия.

Промежуток, прошедший от удаления из Галатийской области до получения св. Павлом данных о тамошней измене, нам неизвестен в точности, и мы заключаем о нем лишь по восклицанию горестного удивления, что читатели «так скоро прилагаются во ино благовествование» (Гал. 1:6). Впрочем, этот оттенок не должно преувеличивать до чрезмерности⁵⁸, ибо тут «скорость» утверждается по сравнению с грандиозностью катастрофы, которая всегда бывает «поспешною», почему и ταχέως, само по себе, одинаково значит и «быстро» и «опрометчиво»⁵⁹. Тем не менее несомненное усиление хронологического момента (чрез прибавку οὕτως) не допускает большой длительности и заставляет согласиться, что здесь достаточно и трехлетнего срока жизни Апостола в Ефесе. Поскольку же почти совсем немыслимо, чтобы столь продуманное и глубокое послание было составлено где-либо на пути в этот Асийский город (Hug, Ruckert, Holsten, Belser), то обыкновенно приурочивают его к Ефесскому пребыванию (уже Марий Викторин; Neander, Meyer, Reuss, Wieseler, В. Weiss, H. J. Holtzmann, Sieffert, Lipsius, Warfield, Ernest de Witt Burton), к началу последнего (Schmiedel), около 53 или 54 года (Prof. Max Meinertz, Einleitung in das Neue Testament, vierte Aufl.Paderborn 1933, S. 103. Prof. Fritz Barth, Einleitung in das Neue Testament, vierte und funfte flufl. Gutersloh 1921, S. 37), а иногда и к самому концу (Schaff).

Это мнение вероятно со всех сторон, хотя косвенно направляется против него апостольское приветствие (Гал. 1:2), где упоминаются не чины Ефесской церкви, но лишь все сущие с автором братия (οἱ οὺν ἐμοὶ πάντες ἀδελφοί), которых, по-видимому, было не так много⁶⁰, между тем Ефесская община быть обширною по количеству верующих. Разумеется, это возражение далеко не решительно, ибо св. Павел большею частью совсем не называет ни местной церкви, ни своих сотрудников (Рим., 2 Кор., Ефес., Флп., Кол., 1–2 Тим., Тит.), или же отмечает наряду с собою лишь вторых, но только в небольшом числе – одного (1Кор., Филим.) и двух (1–2Фес.). Отсюда можно бы заключать, что в данном случае подобных помощников Павловых⁶¹ было больше, и все они были единомысленны с благовестником. Однако этим вовсе не гарантируется оспариваемое нами положение, поскольку оно базируется исключительно на теоретических вероятиях, когда желательны фактические обоснования или, по крайней мере, оправдания и подтверждения. Всегда и во всем (и в науке и в жизни) предпочитая именно последние, мы склонялись в пользу солидных доводов авторитетного † Bp. J. В. Lightfoot’a, заимствуемых из самого содержания Галатийского послания. Эти аргументы тем серьезнее, что, выдвигая бесспорные факты, удачно парализуют критические их применения и лишают реальной опоры разрушительные попытки критиков, стремящихся подорвать подлинность или неповрежденность всех памятников литературной деятельности Павловой.

Разумеемые данные отыскиваются († Bp. J. В. Lightfoot’ом) в тесном текстуально-идейном сходстве Галатийского письма с некоторым другими, чем устанавливается их взаимная хронологическая последовательность.

По отношению 2-го послания к Коринфянам близкое совпадение иллюстрируется очень характерными примерами. Так, фраза «Христос ны искупил есть от клятвы законныя, быв по нас клятва» (Гал. 3:13), весьма аналогична выражению (2Кор. 5:21) «неведевшаго греха по нас грех сотвори, да мы будем правда Божия о нем», а присловие (Гал. 6:7) «еже аще сеет человек, тожде и пожнет» является лишь небольшою вариацией слов (во 2Кор. 9:6) «сеяй скудостию, скудостию и пожнет, а сеяй о благословении, о благословении и пожнет». Речения: «ино благовествование» (Гал. 1:6; 2Кор. 11:4), «нова тварь» (Гал. 6:15; 2Кор. 5:17), «ревновать по вас» (Гал. 4:17; 2Кор. 11:2), «человеком угождати», «человеки увещевати» (Гал. 1:10; 2Кор. 5:11), ἀπορεῖσθαι (Гал. 4:20; 2Кор. 4:8), κανών (Гал. 6:16; 2Кор. 10:13, 15, 16), κυρόω (Гал. 3:15; 2Кор. 2:8), τοὐναντίον (Гал. 2:7; 2Кор. 2:7), φοβοῦμαι μή πως (Гал. 4:11; 2Кор. 11:3, 12:20), метафора о пожирании друг друга (Гал. 5:15; 2Кор. 11:20) – все эти типические особенности встречаются преимущественно в двух поименованных посланиях. – Для 1Кор. 5:6 и для Гал. 5:9 замечательно тожество в одинаковом употреблении сентенции о малом квасе, который все смешение квасит. – Что до послания к Римлянам, то близость его к Галатийскому сразу бросается в глаза, ибо она рельефно выступает и в строении фраз, и в течении всей аргументации, и в способе цитирования библейских текстов (ср. Гал. 2:16 и Рим. 3:20 для Пс. 142:2)⁶², и в пользовании ветхозаветными историческими примерами при солидарной тенденции всестороннего убеждения, что оправдание Авраама было от веры и наследие его достается другим (именно в христианстве) тем же путем, так как закон не сообщал праведности даже своим искренним исповедникам, почему номистическое домостроительство было лишь временно-предуготовительным институтом, завершается и устраняется во Христе – истинном Искупителе и божественном Обновителе человечества для свободной жизни вопреки порабощающим влечениям плоти.

Сходство всей этой трехчленной группы писаний Павловых из третьего путешествия теперь достаточно несомненно и, будучи бесспорным фактичести, всего скорее должно объясняться соответственно подобным явлениям в посланиях к Ефесянам и Колосянам, или их взаимною хронологическою близостью, когда вполне естественно между ними соприкосновение в содержании и изложении. Для определения их ближайшей исторической преемственности необходимо рассмотреть отношение писателя к иудаистическому номизму в его понимании законничества и христианства. Это отношение характеризуется решительною оппозицией Апостола к такому ложному толкованию и коварному применению, но само собою разумеется, что протест всегда бывает напряженнее и резче при обострении непосредственного столкновения, чем тогда, когда события сгладятся самою жизнью и потому обсуждаются спокойнее. С этой точки зрения послание к Галатам неизмеримо пламеннее и страстнее письма в Рим, где господствует – даже в полемике – более мирный тон объективного исторического созерцания, откуда заключаем, что первое было раннейшим по происхождению. В Гал. 5:19–21 среди плотских дел и наряду с ними перечисляются совсем нечувственные грехи. Причина сему могла быть только в том, что так связала их жизненная практика, а это мы и находим в Коринфе, где зависть, клевета и раздоры шли вместе с телесными непотребствами (2Кор. 12:20–21). Значит, при письменном обращении к Галатам его автору были точно известны все Коринфские неурядицы. По этой ассоциации и апостольское увещание «духовным» исправлять согрешающих в духе кротости (Гал. 6:1) можно принимать за отголосок эпизода с Коринфским кровосмесником, которого суровость общины грозила довести до отчаяния. Но, кажется, при написании 1-го послания к Коринфянам св. Павел еще не был подробно осведомлен о Галатийских шатаниях, посему (в XVI, 1) рекомендует по вопросу о сборе подаяний на «святых» Галатийскую практику⁶³, а во время происшедшего прельщения она едва ли соблюдалась ради выполнения апостольских заветов; да и сами Галаты, поколебавшись в своей христианской устойчивости, конечно, уже не были достойным образцом для подражания. Вопреки сему вероятно, что ко времени 2-го послания к Коринфянам благовестник знал о прискорбных замешательствах в Галатии, ибо фраза, что его занимает попечение всех церквей (XI, 28), будет содержательнее и конкретнее, если мы допустим, что она была продиктована тяжелым впечатлением от дурных вестей с берегов Сангария и Галиса.

С этими наблюдениями гармонирует и тот факт, что за период 1-го послания к Коринфянам положение Апостола рисуется мрачными чертами, – и оно мало смягчается в изображении 2-го послания к Коринфянам, между тем в Галатийском послании все скорби почитаются пережитыми и как бы совсем минувшими, если свои страдания св. Павел выдвигает здесь в качестве наглядного и неотразимого знамения своей теснейшей принадлежности ко Христу, решительно отвергая всякие дальнейшие испытания (VI, 17), поскольку для засвидетельствования апостольского достоинства достаточно и бывших доселе удостоверений. Аналогично сему в отношениях к иудействующим замечается, что в эпоху Коринфских посланий иудаистическая полемика затрагивает преимущественно благовестническую личность Павлову в ее миссионерском поведении и не столь отчетливо касается догматических пунктов. Так повсюду бывает при начале жизненных коллизий, когда не раскрылись еще все детали принципиальных разноречий и не предвидятся возможности соглашения.

В Галатийском письме точкою отправления служат личные нападки на Апостола, – и однако в нем все освещается догматически в смысле коренной противности законничества и благодатной свободы. Это знаменует позднейший исторический момент в развитии полемики и апологетики, которые все еще продолжают быть преобладающими. Посему все писания апостольские из третьего путешествия справедливо расположить так, что послание к Галатам будет в средине между письмами в Коринф и Рим, – около времени издания 2 Кор. (Stein, Conybeare-Howson, Bp. J. В. Lightfoot, Bruckner, P. Hartmann), а не ближе к последнему (хотя раньше его: A. Resch) – по сомнительной всячески датировке Коринфским пребыванием⁶⁴ пред отправлением благовестника в Иерусалим (De Wette, Bleek, Farrar, M. Dods) или на пути туда (Dalmer), даже во время Кесарийского заключения Апостола (Kuhn). Но в Ахейскую митрополию св. Павел писал в последний раз до оставления Ефеских пределов (1Кор. 16:8) около весны 57 года⁶⁵ и затем, обрадованный в Македонии прибытием Своих посланцев с добрыми вестями насчет Коринфян (2Кор. 7:5–6 и ср. 1Кор. 16:10–11; 2Кор. 12:18), адресуется к ним вторично (2Кор. 7:9). А Ефес был покинут, во всяком случае, не позднее пятидесятницы (1Кор. 16:8) 57 года, причем, – судя по крайней нетерпеливости в ожидании Тита (2Кор. 2:12–13), – путь до встречи с ним в Македонии (2Кор. 7:5–6) был пройден с самою быстрою поспешностью и едва ли занял хотя полгода. Отсюда должно следовать, что и Галатийское послание наряду со 2 Кор. было издано в неизвестной нам Македонской местности⁶⁶ в конце 57-го и никак не дальше начала 58 года – до удаления св. Павла в собственно Грецию.

В изображенной нами историко-хронологической обстановке все настолько естественно фактически, что этим заранее обеспечивается в качестве аутентичного и неповрежденного апостольского произведения, которое действительно написано св. Павлом и сохранилось неприкосновенно. Наравне с другими немногими новозаветными памятниками – Галатийское письмо долго оставалось вне всяких сомнений и подозрений. Лишь в 50-х годах XIX столетия Bruno Bauer († 1882, IV, 15) начал разрушительный поход против всей новозаветной письменности. Он утверждал, что христианство представляет просто оригинальный естественный продукт римского стоицизма, выраставший постепенно и созревший лишь в позднейшую императорскую эпоху. Поскольку же послания Павловы отражают законченные верования, – Bruno Bauer все их относил к эпохе от Адриана (117–138 г.г.) до Марка Аврелия (161–180 г.г.), а письмо в Галатию считал завершением всего процесса и усвоял ему специальную тенденцию – вытеснить из церковного сознания, как непригодный теперь, образ эллинского миссионера, начертанный в книге Деяний, хотя одинаково недостоверный исторически (Kritik der paulinischen Briefe, Berlin 1850–1852; Christus und die Caesaren, 1877). В 1878 году голландец Allard Pierson провозгласил в Галатийском послании подлинными только некоторые отрывки, а целое объявил переработкою анонимного крайнего павлиниста с карикатурным искажением истинной реальной фигуры. Предпочитая для нее Дееписательскую обрисовку, Голландский богослов А. D. Loman пытался (в Quaestiones Paulinae 1882–1886 г.г.) поддержать этот вывод пространною аргументацией того тезиса, что исторические свидетельства о всех посланиях Павловых и в частности к Галатам не простираются за границу II-го века, когда фактически и сформировался типический идеализированный павлинизм по оппозиции иудаистическому мессианству первенствующих христианских церквей и в интересах торжества универсалистических начал. В Германии к сему примкнул (в 1883 г.) лишь раввин Joel и в Англии (в 1887 г.) Edvin Johnson (псевдонимный автор книги Antiqua Mater), но в Голландии постепенно слагалась целая критическая школа (Loon, Meyboom, Matthes, Bruins) с самыми резкими разрушительными стремлениями. Высшим выражением их служит совокупное сочинение A. Pierson?а и S. A. Naber’aVerisimilia (1886 г.), где доказывается, что главнейшие Павловы послания, вышедши первоначально из кругов свободомыслящего и спиритуалистического иудейства, были редактированы потом каким-то Павлом епископом в духе соответствия с позднейшим христианским развитием. Авторитетность Галатийского послания была подорвана, и теперь Швейцарский профессор Rudolf Steck, отрицая всю Павлинистическую письменность, обрушился (в 1888 г. и затем в 1889, 1891, 1892, 1895 и 1897 г.г.) уже на его содержание, откуда пытался обосновать, что данное послание все свои материалы почерпает из посланий 1–2 Кор., Рим. и книги Деяний и применяет без достаточно осмысленного разумения, но с полным антииудаистическим ожесточением ослепленной ненависти, которая разжигалась возобновлением в «кафолической» церкви иудейских течений.

Нужно констатировать прежде всего, что хотя скептический яд насчет Галатийского письма распространяется широко и доселе ощущается ослабленно, но главный критический итог принят очень немногими учеными (van Manen в Голландии, видевший в Галатийском послании «кафолическую» переработку первоначального Маркионистского документа, Voelter 1890 г. и J. Friedrich (Maehliss) 1891 г. в Германии) и вообще отрицается⁶⁷. Уже одно это обстоятельство убеждает в субъективной тенденциозности подобных гипотез, для признания коих надо заранее иметь прямую предубежденность. Отсюда необходимо вытекает, что нет твердых фактических данных в пользу того, будто Галатийское послание вместе с Рим. и 1–2 Кор. не существовали до II века, когда появились все эти предвестники антиномистического маркионизма из комбинации и концентрации идей эллинистического иудейства (Филоновского), стоицизма (Bruno Bauer) и «ориентализма». Тут только был своеобразный плод религиозного синкретизма. Но это лишь теоретические построения, между тем имеется достаточно солидных внешних удостоверений подлинности Галатийского письма. Вполне несомненно, что оно входило в Маркионовский Apostolicon (около 140 г.), в переводы сирийский и древне-латинский, перечисляется в Мураториевом каноне, сказывается своим влиянием в подборе и толковании ветхозаветных библейских речений у св. Иустина Мученика (Dial. 90, 95, 96 и Apol. 1, 53 ср. Гал. 3:10, 13, 4:27), заметно предполагается у Афинагора (Legatio 16) и цитируется у Иринея (Adv. haer. III, 6: 5; 16: 3. V, 21: 1), Климента Ал. (Strom. III, 16), Тертуллиана и др., было в употреблении у разных еретиков и сектантов, напр., у Валентиниан и Офитов, а св. Поликарп заимствует оттуда (IV, 2. VI, 7) некоторые⁶⁸ выражения (Флп. 3: ἥτις ἐστὶν μήτηρ πάντων ἡμῶν) с предварением об их известности среди христиан (ibid. 5: ἥτις ἐστὶν μήτηρ πάντων ἡμῶν), чем свидетельствуется распространенность одинакового источника, каким мог быть только письменный.

Ослабляют эти наблюдения спорностью самых патристических памятников, которые приурочиваются критиками к позднему времени. Такие покушения праздны и объективно совсем неубедительны, ибо исторические документы никогда не определяются и не датируются по предзанятым побочным соображениям, где явное пристрастие насилует первые и роняет последние, а этим только очевиднее доказывается, что в самом начале допущена основная неправда, которая обязательно влечет за собою дальнейшие. Главное же заключается совсем не в десятках лет, и – при запутанности хронологии – мы готовы пожертвовать ими без особенного риска. Необходимо обратить специальное внимание, что в литературной традиции нам не просто констатируется голая наличность того или иного апостольского послания. Наряду с этим фактическим удостоверением – для каждого из них выдвигается авторитетная важность, обязывающая христиан к благоговейному почтению по исключительному достоинству данного автора и содержания его книги. Внешнее свидетельство тут всегда неразрывно от исповедания законной священности. Само собой понятно, что литературный подлог не мог приобрести в краткий срок ни широкого распространения, ни столь высокого значения на глазах живой истории. В таком случае указаниями II-го века мы безусловно вынуждаемся допустить гораздо раннейшую эпоху для происхождения и признания Галатийского послания, которое и будет апостольским творением, поскольку тогда еще менее возможно превращение фальсификата в сакрификат. Иначе надо будет решиться на убийственный для всей истории абсурд ультрарадикальных критиков, будто фактически совсем не было Апостола Павла и даже самого Христа Спасителя, но ведь ex nihiio nihil fit.

Затем все исчерпывается чисто теоретическими возражениями, что столь острый антиномизм был бы ненатуральным в ранние периоды бытия христианской церкви, когда в ней все по воззрениям и практике являлось вполне иудейским, а потом стало иудаистическим⁶⁹. Это суждение было бы приемлемо лишь при утверждении естественного происхождения христианства из номистических стихий путем постепенного медленного преобразования их. Если же к сему привлекается Тюбингенская схема, то нельзя забывать, что последняя уже в I-м веке рисует непримиримую вражду оппозиционных течений павлинизма и петринизма, откуда очевидно, что прежде столкновений они должны были еще сформироваться, развиться и окрепнуть, для чего требовался, конечно, достаточно долгий промежуток времени. Здесь ультракритические теории не сходятся с Бауровскими воззрениями и, изобличая их фальшивость, только помогают восстановить неприятный им исторический факт. Он гласит собственно не более того, что в апостольский век возникали затруднения и были недоумения насчет отношения ветхозаветного религиозного уклада к благодатно-христианскому. Едва ли можно оспаривать, что эти задачи возбуждались тогда самою жизнью, где новое непременно и неизбежно борется со старым. Но в первенствующем Иерусалимском братстве пока удерживалась мирная связь со священною иудейскою религиозностью. Для нарушения этого спокойного равновесия нужен был внешний толчок, и он – скорее всего – создавался нарождением христианских общин, которые не имели подобной близости к ветхозаветному культу и самым своим существованием отрицали догматическую важность для полной христианской зрелости всяких иудейских религиозных норм. Так историческим ходом событий ставился на очередь и приобретал жизненную напряженность вопрос о судьбе ветхозаветного религиозного устроения в христианском царстве Божием. Отсюда неотразимо, что для иудаистической оппозиции и для антиномистической полемики были и поводы и права лишь при возникновении и постепенном образовании чисто языческих христианских церквей, или в самую кипучую пору деятельности исторического Павла. С другой стороны, в историческом процессе прогрессивного возмужания первоначальные неровности и взаимные несогласованности устранялись естественным движением самой жизни христианской, которая избирала себе прочное русло и протекала в нем без прежней бурливости. Коллизии и шероховатости уже исчезали в минувшем и являлись потом неуместными, даже невозможными фактически. В этом смысле иудаистические осложнения понятны при расширявшейся миссионерской работе Апостола Павла среди язычников и совсем странны по заключении ее во II-м столетии. Теперь все недоразумения были уже покончены и освещены жизненным историческим опытом, который просто поглощал их собою, вручая грядущему только готовый, очищенный результат. И мы видим по «Учению XII-ти Апостолов», по писаниям Варнавы и Климента Рим., что во II-м веке, когда приверженность к ветхозаветному закону заявляла себя слабо среди христиан (см. Иустина Муч. Dial. 47. Игнатия Б.: к Филадельф. VI, 1; к Магнез. VIII, 1. X, 3 и др.), совсем не было такой жгучей остроты по вопросу о взаимности мозаизма и благодати; напротив, эта проблема считается вполне решенною в духе свободы Павловой даже в «Клементинах» – при всей их злобной ненависти к самому имени св. Павла, как inimicus ille homo.

В итоге у нас выходит, что – фактически и доктринально – послание к Галатам натуральнее в век первенствующего христианства и потому оказывается подлинным апостольским произведением. Все дальнейшие возражения будут уже простою придирчивостью партийного упорства в своих тенденциозных предубеждениях. Верно, что в этом документе есть загадочные пункты, напр., о «быстром» отпадении Галатов, о путешествии Павла в Антиохию (J. Friedrich), но все это ничуть неудивительно при недостаточности наших сведений о всех, даже крупных, частностях апостольской эпохи и должно быть принимаемо наукой в качестве нового материала для нее. В этом причина и несовершенной гармонии с книгою Деяний (R. Steck и др.), хотя вторая везде лишь восполняет Галатийское письмо и сама находит в нем отчетливое разъяснение для себя. То же имеем и касательно зависимости от посланий к Римлянам и 1–2 к Коринфянам (R. Steck), поскольку 1) сама по себе она не ведет к отрицанию подлинности Галатийского письма, хотя бы компилятивного, 2) совершенно естественна при условии их несомненной хронологической близости по изданию и 3) скорее была обратною, ибо беспристрастный анализ открывает между Гал. и Рим. взаимоотношение красочного эскиза, непосредственно отвечающего живым потребностям исторического момента, и спокойного теоретического созерцания с подробным объективным рассмотрением всего вопроса. В упоминании (VI, 11) о собственноручности написания нельзя (со Steck’ом) усматривать стремление фальсификатора заранее: оградить от подозрений свой подлог категорическим усвоением его Апостолу языков, но тут речь идет вовсе не об апробации подлинности, а затем ведь таким способом можно опорочить решительно все – даже новейшие – исторические документы. На самом деле автор выдвигает отмеченную деталь лишь для наглядной иллюстрации своей самопреданной любви к читателям, ради которых был принят этот механический труд, не совсем привычный для Апостола. Подобная аргументация мыслима только в живой действительности, а никак не для отвлеченной тенденциозности, почему и отсюда следует, что разбираемое послание есть подлинное творение Павлово. При этом оно с самого начала приобретало заботливых хранителей, а удостоверенное для них апостольское достоинство было надежным стражем и его дальнейшей неприкосновенности.

Этим фактически обеспечивается и обычная для подобных литературных документов по тексту и – следовательно – по составу содержания в теперешнем виде. Тертуллиан и св. Епифаний сообщают, что Маркион объявил традиционный церковный его тип неистинным и сделал свою рецензию в интересах изъятия позднейших наслоений (интерполяций) для приближения к чистому апостольскому оригиналу. Но, полагая Галатийское послание во главе своего Apostolicon’a в качестве первенствующего (principalis), этот гностик половины II-го века решал текстуально-критические вопросы масштабом своей крайней н антиномистической догмы, отсекая ради нее все непригодное, между тем в подобных вопросах всегда нужно подчинять свою субъективную теорию письменному апостольскому слову, как оно удостоверено документальным преданием. Отсюда должно быть очевидно, что Маркионовская рецензия не обладает фактическою обоснованностью и не набрасывает тени на сохранившуюся церковную форму, хотя в либеральных кругах защищается доселе в качестве первоисточника для последней, совсем его исказившей⁷⁰. Не поколебали традиционного убеждения и новейшие текстуальные операции, которые (у Pierson et Naber’a и у Voelter’a) переплетались с сомнениями в подлинности послания и потом (частью у Weisse в 1867 г., но больше и особенно) в Голландской школе (Harting, van de Sande-Backhuyzen, van Manen, J. M. S. Вaljоn, Cramer) развились в целую систему конъектуральной критики, производящей текстуальные исправления ex conjectura (т.е. по теоретическому предположению о логической необходимости такого или иного чтения), опущения или прибавления без фактических опор в текстуальном аппарате. Подобные приемы обыкновенно дозволяются по безусловной неизбежности и в самых ограниченных размерах, когда нет решительно никаких объективных средств устранить несомненные трудности существующей редакции. Посему возобладание конъектуральных методов в новозаветной текстуальной практике вопреки текстуальным данным является и ненормальным и ненаучным, а вместе с тем и пагубно-вредным. И действительно, чрез это в наличности водворяется совершенный произвол, отвергающий и принимающий разные типы единственно потому, что один кажется более соответствующим в отношении благовестнических воззрений Павловых, чем другой. Но откуда же мы знаем апостольские планы и благовестнические намерения, когда заранее допускается, что подлинных выразителей их не сохранилось? В таком случае не обнаруживается ли тут, что «критический павлинизм», будучи тенденциозно-измышленным, является совсем не реальным и именно потому требует устранения или извращения подлинного текста, поскольку вполне отрицается последним? С этой стороны текстуально-критические покушения изобличают собственно тщетность принципиальных критических подозрений и – подобно Маркионовским – ничуть не разрушают традиционной текстуальной авторитетности. Для конъектуральных экспериментов Голландских радикалов нет и внешних побуждений, ибо для научной текстуальной оценки у нас имеются достаточные материалы во свидетельствах рукописей⁷¹ и переводов⁷², по которым все восстановляется литературно-критическими способами с удовлетворительною прочностью, доступною далеко не всегда и не для всех однородных памятников древней письменности.

Здесь мы располагаем гарантированным объективно текстом, и он тем солиднее, что в этом виде до точности согласуются с его содержанием. В нем св. Павел – с одной стороны – победоносно защищает свое апостольское достоинство, с другой – снова утверждает Галатийцев в своем, чистом исповедании Евангелия Христова, но в равной степени исторически вероятно, что иудействующие соглядатаи и поспешили проникнуть в Галатию и немало успели в своих кознях, а благовестник не замедлил отразить последние. Возможно, что в церквах Галатийских было несколько членов из природных евреев, хотя этого нельзя утверждать решительно, ибо автор, отожествляя себя с адресатами (в форме «мы») по освобождению от клятвы и всех уз законничества (Гал. 3:13–14, 23–25, 4:3), вовсе не отмечает с необходимостью свое кровное родство с ним читателей, так как берет их в условиях иудаистического увлечения, когда они сами добровольно подвергались номистическим стеснениям (Гал. 4:21) и уподоблялись плотским потомкам Авраамовым. Речь ведется совершенно принципиальная, по которой все люди до Христа были под клятвою – одни, как связанные законом, другие, как «безбожные в мире» (Еф. 2:12). А затем у писателя столь резко подчеркивается контраст Галатийских его детей с привилегированным Израилем, что мы естественно наклоняемся в пользу языческого состава Галатийцев. Об этом – помимо самого этнографического имени – говорят ясные намеки на языческое прошлое (Гал. 4:8–9), не причастное номистическим ограничениям (Гал. 2:5) и не освященное печатью завета Божия (Гал. 5:2, 6:12–13). Нет ни причин, ни надобности поддерживать гипотезу (Mynster’a, Credner’a), будто – частью или в большинстве (Е. Jacquier у F. Vigouroux) – Галаты являлись прозелитами, ибо тогда было бы не совсем понятно ударение Апостола на прирожденном язычестве, если они уже ранее отказались от него по религиозным влечениям, а характер аргументации при помощи библейских обоснований и аналогий легко объясняется приспособлением к точке зрения противников, усвоенной Галатскими простецами, и тем принципиальным соображением, что ветхозаветное слово Божие рекомендовалось в качестве религиозного авторитета для религиозного назидания всем христианам, с обязательным включением в число их также и обращенных язычников.

Таким образом, на Галатийской территории фактически восторжествовали благовестнические начала Павловы, получившие здесь опору и почву для практического возобладания. Не удивительно, что иудаисты постарались в этом именно пункте поразить своего соперника и добиться фактического господства для своих партикуляристических теорий. Иудействующие шпионы обыкновенно шли по пятам Апостола Павла и, конечно, явились на Малоазийский север уже после его первого визита туда. Трудно согласиться (с De Wette, Neander, Bleek, особенно Val. Weber), что эта агитация развилась лишь в промежуток времени между изданием Галатийского послания и удалением его автора из Галатии. Дееписатель косвенно внушает, что Галатийцы, в составе всех учеников Христовых, нуждались в некотором утверждении уже при самом втором, посещении (Деян. 18:23), а по письму к ним выходит, что при этом св. Павел должен был изречь анафему на побывавших там и, видимо, успевших носителей и иного Евангелия (Гал. 1:9), говорил с читателями в более суровом тоне, извращенном лжебратьями во вражеский (Гал. 4:16), и категорически предупреждал о страшных опасностях нравственной распущенности (Гал. 5:21). Однако иудаистические победы были тогда еще не вполне решительны, – и это с точностью отвечает положению вещей, узаконенному и водворенному в христианских общинах Иерусалимским собором. Осужденные в своих крайних вожделениях, – иудействующие соглядатаи volens-nolens вынуждались к злобной сдержанности до тех пор, пока грандиозно-быстрый и широкий рост языческих церквей не заставил их прибегнуть к радикальным средствам энергической агитации в интересах защиты своего привилегированного номизма и обязательности его для всех христиан. Посему естественно, что после вторичного пребывания апостольского в Галатии иудаистическая пропаганда достигает высокого напряжения и захватывает обширный район. Не кажется безусловно необычайным и ее успешный результат. Огласительные периоды проповеднического служения Павлова среди Галатийцев не были продолжительными, и живая вера их не успела еще войти в плоть и кровь, сделавшись органическою стихией всего религиозного бытия. Это был лишь непосредственный восторг и внешний обычай по воспоминаниям прошлого, быстро тускневшего. Неустойчивый характер галла требовал многих поколений, чтобы он внутренне переродился в неуязвимого и непоколебимого воина Христова. Даже позднейшая история христианской Галатии была далеко не блестяща, а писатели IV-го века (Евсевий Кесарийский и блаж. Иероним) прямо свидетельствовали, что апостольские упреки Галатам из времен детства оставались совершенно пригодными и для эпохи их мужества. При этих и многих других исторических условиях, благоприятствовавших иудаистическим козням, не столь трудно было лже-братьям поколебать «несмысленных» Галатийцев, прельстив их фальшивыми очарованиями лучшего христианского достоинства, которое оспаривалось иудаистами в самом просветителе Павле и его апостольскою некомпетентностью по сравнению с «мнимыми столпами». Теперь натурально, что в личном присутствии своего отца Галаты шли хорошо (Гал. 4:18, 5:7) и одушевленною ревностью вызывали светлые надежды, равно как по-человечески понятно, что они, лишившись прямого апостольского руководства, вскоре же поразили благовестника своим опрометчивым шатанием (Гал. 1:6).

Кратко сказать, послание к Галатам точно оправдывается всеми историческими обстоятельствами, которые давали и достаточный повод, поскольку писатель-Павел, конечно, должен был защищать дело Павла-проповедника, когда оно потрясалось и самых своих основах, а вместе с этим предвиделась принципиальная опасность для самой Евангельской истины. Значит, создавшееся в Галатии положение было крайне важно в чисто догматическом смысле, и Апостол должен был поспешить со своим отрезвляющим решением по всем обострившимся вопросам. В свою очередь, интерес горячей любви и бдительной заботливости о своих Галатийских чадах удовлетворительно объясняет, почему столь дурные новости с берегов Сангария и Галиса достигли до св. Павла «скоро», хотя и неизвестными нам путями. Вероятно, он распорядился на этот счет при своем удалении, оставив надежных наблюдателей и информаторов, или некоторые, наиболее благоразумные члены Галатийского братства почувствовали живую нужду в непосредственном апостольском совете и авторитетном вразумлении. Поэтому не видится (Prof. Th. Zahn, S. 8) резонных поводов прибегать к напрасной гипотезе (Prof. J. Chr. К. v. Hofmann 1879 г., Friedr. Zimmer 1882 г., Prof. W. M. Ramsay 1899 г.), будто сами Галатийцы обратились к св. Павлу с особым, специальным письмом, которое и восстановляют фрагментарно по теперешнему тексту, где, якобы, оно цитируется более или менее буквально. Эта догадка скорее прямо опровергается и фактом горестных и пока неразрешимых недоумений автора касательно всех частностей происходившей смуты (Гал. 4:20). Но нет оснований превращать все отношения в теоретическую догадочность подозрительного недоразумения, будто св. Павел считал своим главным врагом в Галатии сатану (Wilh. Karl), между тем из всех обольстителей явно выделяет преимущественно одного (Гал. 5:10) и, по-видимому, достаточно знает его⁷³, хотя остальные интриганы, кажется, не были известны ему лично и определенно (Гал. 3:1, 5:7).

Впрочем, самое главное в Галатийском кризисе было несомненно для Апостола и состояло в «измене» читателей первоначальному, чистому Евангелию Христову, возвещенному чрез св. Павла. Посему и прямая цель послания определялась отсюда в том направлении, чтобы возвратить отпавших и укрепить колеблющихся чрез ограждение божественного достоинства апостольской проповеди. А последняя подрывалась в Галатии тем, что иудаисты отрицали благовестнический авторитет эллинского миссионера, по противоположности с «предними», и чрез это принципиально осуждали его специальное, Павлинистическое учение.

Соответствует такой задаче и общий план послания, как полемико-апологетического и догматико-защитительного. В нем писатель I) сначала утверждает свои апостольские прерогативы для независимого и ответственного благовестнического служения, II) потом устраняет иудаистические воззрения и лжетолкования с обеспечением истинности и правильности своей проповеди и III) в итог полагает незыблемые основы для нормальной христианской жизни, чуждой и фарисейско-номистического формализма и языческо-плотской распущенности. Так получаются – кроме введения (Гал. 1:1–5) и заключения (Гал. 6:11–18) – три части: – персонально-апологетическая (I-II главы), догматико-полемическая (III-IV глл.) и морально-увещательная (V-VI глл.).

Этот порядок логически-последовательный, но он был вместе с тем и фактически объективный, как диктовавшийся подлинными историческими условиями. Только автор проник в самую их сущность, овладел ими идейно и придал своему обозрению принципиально-стройную последовательность.

Натурально, что, развивая и раскрывая свои мысли приспособительно к тяжелым осложнениям церковной смуты, Апостол пишет далеко не с радостным сердцем, не выражает читателям обычных благодарений и в самом изложении проявляет бурную пламенность и порывистую стремительность аргументации и литературной формулировки. Но и в этом сказывается жизненная самопреданность благовестника истине Христовой, которая, естественно, находила наиболее отчетливое выражение, догматически соответствующее историческим нуждам и потому всегда пригодное при историческом прогрессе христианства на земле.

Все это обязывает нас представить точный анализ содержания послания к Галатам по рассматриваемым в нем вопросам 1) об авторитете св. Павла, как Апостола и благовестника Христова, 2) о свободе Евангелия благодати и 3) о чистоте христианской жизни в Духе.