Поучения

Апостоли сошедшеся вопрошаху Иисуса глаголюще: Господи, аще в лето сие устрояеши царствие Израилево? Рече же к ним: несте ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во своей власти (Деян. 1:6–7).

Всякое время и всякий народ имеют свои господствующие предубеждения.

Народ еврейский, перед пришествием и во время пришествия Христа Спасителя на землю, имел предубеждение, что обетованный Мессия, которого в ту пору сильно и скоро ждали, который наконец и явился, освободить порабощенных евреев от владычества других народов, покорит себе всю землю и оснует земное всемирное вечное и вполне для всех людей, особенно же для евреев, счастливое царство. Это предубеждение о скором явлении на востоке великого царя-преобразователя разделяли и другие народы того времени.

Не чужды были этого предубеждения и св. апостолы. Господь Иисус Христос избрал Себе ближайшими учениками людей конечно способнейших принять, усвоить и другим преподать Его учение. Но предубеждение, на которое мы указали, было в ту пору в евреях так сильно, что не могли отрешиться от него даже эти лучшие ученики лучшего всех земных учителей, Учителя божественного, – не могли отрешиться во время трехлетнего беспрерывного обращения Его с ними, пред самым даже распятием Его и даже по воскресениии и даже перед самым вознесением Его на небо, несмотря, что и речами своими и всеми событиями своей жизни Он постоянно опровергал это предубеждение. Выразившись впервые в восклицании Нафанаила: Равви, ты ecu Сыне Божий, ты ecu царь Израилев (Ин. 1:49),оно выражалось после между учениками Господними не один раз в их спорах о том, кто из них более в царствии небесном (Мф. 18:1), – в последний год земной жизни Спасителя выразилось в просьбе матери сынов Зеведеевых, которой хотелось, чтоб сыны ее, апостолы Иаков и Иоанн, сели едине одесную Господа и едине ошуюю Его во царствии Его (Мф. 20:20,21), – выразилось на самой тайной вечере в распре апостолов по тому же щекотливому вопросу: кий мнится их быти болий (Лк.22: 24), – выразилось и по воскресении в тоскливой жалобе двух учеников, которые на пути в Еммаус самому воскресшему Господу объясняли: мы же надеялись, что сей Иисус Назорянин распятый хочет избавить Израиля (Лк. 24:20–21). Воскресший Господь и теперь, как делал не раз и прежде, терпеливо объясняет этим двум ученикам, равно как после и всем апостолам, что их предубеждение есть предубеждение, что Он хочет избавить и избавил Израиля, как и весь человеческий род, от врагов невидимых, что царство Его не от мира сего. Об этом предмете – о царствии Божием Он толкует апостолам, являясь им по воскресении в продолжении четыредесяти дней. Об этом ведет Он с ними и последнюю свою беседу в последний день своего пребывания на земле, на пути к горе Елеонской, горе вознесения. Но и тут обступив, они вопрошают Его: Господи, не в это ль наконец лето устрояешь ты царство Израилево? И вещает им Господь в этот последний раз: не вам разуметь времена и лета, которыя положил Отец небесный в своей власти. Не суждено основаться земному царству, какого вы ожидаете; будет основано царство другое, духовное и основано при вашем же содействии: вы приимете силу, когда найдет на вас Дух Святый, и будете Мне свидетелями во Иерусалиме и во всей Иудеи, и Самарии и даже до последних краев земли. И сказав это, на глазах их, Он поднялся и облако скрыло Его от очей их (Деян. 1:1–11).

И наше время имеет свои предубеждения. По основной мысли о возможности полного счастья для людей на земле похожее на указанное предубеждение древних евреев, господствующее предубеждение нашего времени у мнимо-передовых двигателей русской мысли, предъявляющих свое право управлять русским убеждением, есть вера в прогресс: простите за неблагозвучное и дикое для нашего слуха и языка слово.

Самая дикость эта уже показывает, что этим словом выражается новое в нашей истории и не родное нашей душе понятие. Несмотря на то, коренным понятием, исходною точкой и последней целью становится оно в последнее время в мысли, в слове, в письме и печати, в направлении всей деятельности некоторых русских людей, провозглашающих себя нашими вожаками, от них переходит в легкие головы восприимчивого к духу времени юношества, отсюда тысячами протоков грозит перелиться скоро в народную толпу. Особенно громкие вопли в честь и славу этого идола времени стали раздаваться при наступлении последних новолетий, как раздаются и к настоящему новому году; тут-то особенно и мечтается жрецам идола, не в это ль наконец лето устроит он свое царство на земле – исполнит их задушевное чаяние.... Так вот, к концу прошлого и началу наступившего нового года, вопил и вопит вслух всей России один из старейших жрецов идола: «служение прогрессу в науке и жизни и открытая неутомимая борьба против всего, что мешает этому прогрессу, вот наше направление, вот принятая нами на себя добровольно обязанность, и мы не изменим ей никогда, как никогда не изменяли» (Отеч. записки 1859 г., ноябрь, об издании в 1860 году). Что вопит один – старый жрец, тому вторят многие другие юнейшие, то раздается в тысячах отголосков в мыслящем или лучше сказать – в читающем, но не мыслящем обществе.

«Служение прогрессу и открытая неутомимая борьба против всего, что мешает этому прогрессу», – не много сказано.... А знаете ли, что здесь разумеется борьба против многого такого, что в продолжение тысячелетия относилось к основным началам нашего исторического быта, что принадлежит к заветнейшим народным нашим убеждениям, что составляет существенную часть нашего православного Христианства, которое и провозглашают враждебным этому новому идолопоклонству его ретивые проповедники?!.. Отсюда, чтоб не влаяться нам ветром нового немецкого учения о прогрессе во лжи человеческой, проистекает наш долг потолковать (разумеется с возможной краткостью), а ваш – послушать, в какой мере оно совместно со старым учением христианским, с старо-русскою древле-отеческой верой православной?

Что ж такое этот прогресс? По убеждению огромного большинства его проповедников, есть необходимое вечное шествие человечества вперед. В природе человека лежит будто бы неодолимый закон, не только непреклонная потребность, но и сила непобедимая, больше и больше улучшать внешний человеческий быт, расширять круг человеческого ведения, усовершать нравственно-эстетическую деятельность. Чем больше человечество будет жить, тем совершеннее будто бы становиться будет по этим трем частям, замыкающим собою круг человеческой деятельности: больше и больше будет покорять себе силы природы, открывать неведомые источники богатства; привыкнет прилагать новоизобретенные средства наслаждения к жизни; опояшет землю телеграфами, железными дорогами, летучими пароходами; рассечет воздух коврами-самолетами; обуздает и оседлает зигзаги молнии; наблюдательным глазом проникнет до центра земли и за пределы тверди небесной; отыщет простейшие формулы мироздания, которые сделают для человеческого ума творение вселенной ясным, как день; о том и говорить нечего, что разольется по земле райская чистота нравов, райская свобода, равенство, братство,– последний из людей наступающего золотого века тоже будет в сравнении с Сократами и Аристидами, что они были в свое время в сраннении с дикарями,– последний из людей будет способен не только наслаждаться творениями величайших художников – поэтов, живописцев, музыкантов, но и сам творить дивные вещи в разных родах искусства; воевать между собою люди будут громом небесным и вулканами подземными, но войны наконец прекратятся, споры между людьми будут решаться на всемирном ареопаге, раскуют люди мечи свои на орала и копия свои на серпы, волк с ягненком играть будет, и лев срывать будет цветки полевые вместо того, чтобы пожирать человека. Блаженное будет время! Как мы несчастны, что живем теперь, а не 1000, не 10000, не 100000, не миллион лет после: тогда вот человечество забудет даже, что такое называлось у нас слезой! И такое улучшение человечества в геометрической прогрессии будет идти вечно! Хорошо?

Было бы даже прекрасно, если бы такое учение не вытекало из двух бездушных и безбожных антихристианских миросозерцаний; если бы согласно было с действительностью, иначе – если бы не было химерой, если бы эта химера не вредила существенным условиям жизни.

Истекает оно из двух бездушных и безбожных антихристанских миросозерцаний нашего времени, из которых одно названо идеально-пантеистическим, другое материально-механическим. По обоим миросозерцаниям нет Бога-Творца и Промыслителя и последней цели мироздания. Далее по первому миросозерцанию, существовал от века абсолютно-идеальный ноль, в котором не было ни материи, ни силы, ни качества, ни закона, была только возможность и необходимость развития всего из него; вследствие такой возможности и необходимости из него развивается все, начинаясь простейшими формулами бытия: материальный хаос, парообразное огненно-жидкое состояние миров, химическое разложение и соединение веществ – земля, вода, воздух, минералы, организмы растительные со своим жизненным процессом, животные со своим ощущением, с представлением, с тенью сознания, человек венец мира со своим сознанием: в нем природа, или это абсолютно-идеальное взглянуло само на себя, осознало и осмыслило себя. Затем сзади у человека вперед толкающая необходимость развития, а спереди возможность развития беспредельного, необходимость вечного прогресса! По второму миросозерцанию нет во вселенной не только Бога, но и духа и силы и причинности и целесообразности, есть только последовательность бытия; был от века хаос с механическими и химическими свойствами составлявших его частиц вещества; по своим свойствам эти частицы вещества передвигаются с места на место, из форм простейших в более сложные, из хаоса в миры, в солнца, планеты, нашу Землю, здесь в царства неорганическое, органическое, животное; была когда-то земля в таких условиях, что произвела из себя первые организмы, из них – несколько чет людей-полуживотных, от них человеческий род сначала полубессознательный, не мысливший и не мыслимый, не исторический, затем человечество, исторически развивающееся и имеющее развиваться до неведомого предела до бесконечности! Прогресс! Без сомнения многие из вас чувствуют, что надо сойти с ума, чтоб понять или чтоб вообразить, что понимаешь эти старые на деле, а в наше время только подновленные учения. Исключая понятие о Боге, они выше всего на свете ставят – обожают человеческое я, узаконивают способный развиться до нелепости эгоизм и в тоже время уничтожают человеческую личность, ставя человека на одну доску со скотами, которые сегодня пресмыкаются по земле, а завтра их нет. Отсюда-то из этого ядовитого источника вытекает пресловутый прогресс!

Вытекает, не оправдываяясь ни астрономическими, ни геологическими, ни физиологическими, ни психологическими, ни историческими опытами. Кто из естествоиспытателей, психологов, историков не знает и не допускает, что смертью даже миры разрушатся и солнца потушатся, что Земля или замерзнет от окружающего ее в пустом пространстве холода (говорим это с так называемой научной точки зрения) или развалится от возможного, хотя и непредвидимого в настоящую пору столкновения с каким-нибудь небесным телом, или сгорит от своего внутреннего огня, или упадет на Солнце и опять-таки сгорит, – что Земля в частях и в целом дряхлеет: там царствуют смерть и пустыня, где прежде процветали великолепнейшие царства растительности и животной жизни, – что Египет и юго-западная Азия потеряли много своей жизненности, – что станет тесна земля для людей, как уже сделалась тесна в Китае, и откажется прокармливать их, как уже отказывается в Англии, во Франции и в том же Китае, – что природа человеческая способна истощаться: в целых народах уменьшается сила чадородия, сокращается рост тела, как замечают о Франции; редеет долголетие, накопляется наследство болезней от отцов для детей, – исчахли невозвратно душевные силы нескольких исторических народов отживших, чахнут душевные силы народов отживающих – по сознанию многих, – исторические народы становились и становятся в безысходное положение – по сознанию многих, – изгибли целые народности и развитая цивилизация азийская и американская без всякого почти следа для человеческого сознания, – тысячелетия существовали и существуют довольно развитые народы, сами вперед вовсе почти не подвигаясь и на других не влияя, каковы народы Китая, средней Азии, средней Африки, – азийский восток одряхлел и Греция не могла оживить его, Греция одряхлела и Рим не оживил ее, Рим и с ним дохристианская вселенная одряхлели, и новые народы не оживили, а добили его, и гражданственность рухнула для всего исторического человечества на целые веки, – ни мы, ни Америка не оживим старую Европу, если ей вздумается одряхлеть, – я сделался несчастнее с тех пор, как стал умнее и потерял чистоту и восприимчивость детского сердца, – простой честный русский человек не будет чувствовать себя блаженнее, когда будет походить на лорда Байрона, на Виктора Гюго, на наших Пушкина или Лермонтова, – поющая и прыгающая поэзия обвивает колыбель народа, а в эпоху высшего его развития раздражает отупевшие чувства его поэзия раздирательная – трагическая и комико-сатирическая, или подогревает холодеющую кровь стареющего народа поэзия баснословная, напевающая старичку сказки о его милом детстве, когда боги и звери по-человечески обращались с ним и между собою, – увеличивая достаток житейский, запас знания, картинные галлереи, средства видеть оперу и балет, частный человек редко делается счастливее, а народ не сделался от того счастливее ни один, напротив мы знаем – народы переходили от достатка к безумной расточительности, от многознания к горестной для всякого потере всякого убеждения, от утонченных в эстетическом смысле зрелищ к циркам, к боям гладиатаров, к освещению улиц горящими людьми!? Быть может, обобщится выгодами жизни, языком, законодательством все человечество, достигнет апогея в развитии возможного земного счастья, мысли, мягких нравов, вкуса, и за тем всей массой склонится к общечеловеческому упадку; на густозаселенной и истощенной земле в истощенных телах истощится душевными силами, и сделается неспособным к дальнейшему человеческому существованию; а к этому подойдет быть может мировой переворот, который положит конец теперешнему порядку человеческого бытия? И что же тогда станется с этим пресловутым прогрессом?! Эти были и вероятности до такой степени согласны с выводами всех наук, исключая химерическую немецкую философию, что допускаются самыми крепкими представителями современной русской мысли, которых считают предводителями много шумящей о прогрессе, но мало вообще мыслящей толпы.

И этому химерическому прогрессу хотят пожертвовать нашим русским и общечеловеческим беспредельно-совершенным Богом, бессмертным человеческим духом, христианством... Разве мало тут потери для нашего вечного блаженства, для временного счастья каждого из нас, для спокойствия и преспеяния целого отечества?! Немецкий прогресс и вечное личное существоваше моего духа – это два понятия несовместимые; о вреде этого учения для нашего вечного блаженства тут и говорить нечего. Но будет ли русский человек счастливее даже на земле, если уничтожить в нем его наследованную от отцов веру? Произведите вы душевный разлад в немыслящих массах, – во веки веков не поправите этот бедственный перелом: это мы чувствуем даже в себе самих, тогда как мы способны обмыслить многое... Подорвите в православной России православно-русскую веру, – вы сгубите Россию: упадок духа религии в Греции и Риме совпал с упадком и падением Греции и Рима, будучи одною из признанных причин этого упадка и падения... Не говорим о том, что это химерическое учение учит презирать все прошедшее, громить укорами настоящее, нетерпеливо рваться к будущему, – что превращает оно Богоуставленный испоконный порядок отношений: смотрите, как высоко молодежь начинает поднимать голову, клеймит, позорит власти, отцов и наставников, огорчается тем, что не мы тащимся за ними, а их вести за собою свое право предъявляем, придерживаясь вековой седой народной мудрости присловия об известной домашней птице с ее произведениями, – что грозит оно крутыми переворотами; – что, смотря глубже, хочет заставить Россию поспешно изжить предопределенную ей долю жизни, пробежать предназначенный нашему народу круг существования подобно тому, как рука шаловливой неопытности можетъ спустить пружину часов, и часы опишут в несколько секунд все те круги, которые правильным ходом должно было совершить в сутки и более, и за тем станут: так как это безбожное и бездушное антихристианское учение о прогрессе есть тот крайний вывод растления мысли и нравов, к которому человечество в массе, и то, без сомнения, не все, может придти не ранее, как через 1000 лет.

Враждебно ль после этого христианство прогрессу?

Не христианство ему враждебно, а он хотел бы с лица земли стереть христианство. Неблагодарный – он забыл, что чистейшая идея, в искаженном виде положенная в его основу, и то так называемое гуманное направление, которым он столько тщеславится, вытекли из христианства. Христианство хочет только сдержать его излишнюю порывистость и направить его на стези правые, на которых молодая бодрость этого учения могла бы много добра принести нашему времени и нашему народу. По учению христианскому, для беспредельного преспеяния во всех отраслях духовно-телесной жизни, для безграничного уподобления существу Всесовершенному, для более и более тесного, для бесконечно-тесного соединения с Ним и в Нем со своим счастьем предназначен был человек первозданный. Не отрицает христианство и того, что для этой же цели существует в мире и падший человек; но яд греха испортил природу его и природу внешнюю для него: достижение этой цели на земле в малой мере сделалось для него трудным, а в полной невозможным. По указанию опыта, осмысливаемому христианством, стихии всегда будут воевать с благоденствием человека и человек никогда вполне не покорит их себе; его тело обречено на смерть и болезни, и грехи отцов будут увеличивать оброк смертности и немощей для потомства; человеческий ум, способный познать многое из того, как вещи бывают, безмерно многого и в этом круге исследования не узнает никогда, есть ли например растения на одной из звезд, принадлежащих к туманным пятнам, а того, почему бывает что, почему и какими зубцами та или другая невесомая сила действует на вещество, что такое вещество, что во мне мыслит, где причина общей жизни и движения, не узнает никогда на земле, будучи не в силах, и отрешиться в тоже время от этих неразрешимых вопросов; воля человека, способная при добром направлении подниматься до высокой степени нравственного совершенства, никогда не отрешится от необходимости, работая закону ума, работать и закону греховному, сущему во удах наших; сердце человека самое развитое никогда не будет вполне довольно, и самое развитое наоборот будет чувствовать здесь всего менее довольства и будет рваться вон из этой юдоли плача и несовершенства. О целых массах человечества христианство учит, что допотопное человечество изгибло за безбожие и погружение в материализм; что вследствие проклятия и благословения Ноева, хамиты, коренные африканцы, обречены частью на истребление, частью на долговечное рабство прочим народам, а симитам – азиатцам предопределено сохранить для человечества истинную веру, – иафетитам – европейцам предопределено овладеть всей Землей; – что дохристианские народности сгибли вследствие забвения Бога истинного и растления нравов, – что христианству предназначено влить в человечество новую жизнь, – что иафетиты европейцы разнесут христинство во все концы Земли – пронесут проповедь Евангелия по всей вселенной, – что христианству предопределено проникнуть во все изгибы человеческой жизни: возродить науки, оживотворить искусства, очистить и смягчить нравы: вследствие этого приложится человечеству много и земных благ; – достигши апогея развития в истинно-христианском направлении, человечество растлится обольстительными антихристианскими учениями, подобными современному учению о прогрессе, и склонится к упадку во всех отношениях: вера иссякнет, чистота сердца исчезнет, нравственность падет. В последняя времена отступят нецыи от веры, внемлюще духовом лестчим и учением бесовским (1Тим. 4:1), так что Спаситель, пришед на землю, едва обрящет веру. Люди тогда здраваго учения не послушают, но по своих похотях изберут себе учителей, чешеми слухом – имея зуд в ушах, и от истины слух отвратят и к баснем уклонятся (2Тим. 4:3–4). И эти учители, прегордая суеты вещающе, завлекут в скверны плотских похотей даже тех, которые отбегают всячески от них, свободу им обещавающе, сами рабы суще тления (2Пет. 2: 18–10). В последния дни настанут времена люта: будут бо человецы самолюбцы, сребролюбцы, величавы, горды, хульницы, родителям противящиися, неблагодарни, нелюбовни, непримирительни, клеветницы, невоздержницы, предателе, нагли, сластолюбцы, всегда учащияся и никогда в разум истины приити могущия (2Тим. 3: 1–7). Возстанет тогда народ на народ и царство на царство и будут глады и пагубы и землетрясения по местам (Мф. 24:8). Общечеловеческое растление мысли и нравов проложит тогда дорогу деспотизму, похожему на деспотизм некоторых римских императоров, которым не только воображалось, а даже чувствовалось, как они из людей дурных делались богами, которые потому и провозглашали себя богами: открыется тогда подобный им человек беззакония, сын погибели, противник и превозносяйся паче всякого глаголемаго бога или чтилища, так что сядет он в церкви Божией, как бог, показывая о себе, что он бог, – который придет по действу сатаны, вооруженный всякой силой естественных открытий, знамениями и чудесами ложными, всякою лестью неправды, неодолимой для погибающих: за то, что любви к истине они в себе не воспитали; за то послет на них Господь действо обольщения, так что поверят они лжи (2Сол. 2:1–12). Будут тогда знамения в солнце и луне и в звездах, и на земле туга народам, от чаяния шума морского и волнения; будут люди издыхать от страха и трепетнаго чаяния грядущих зол на вселенную, ибо силы небесныя поколеблются (Лк. 21:25–26). Будет тогда скорбь велия, какая не была от начала мира досели и не имеет быть. И если б не прекратились дни те, не спаслась бы никакая плоть: избранных же ради Божиих прекратятся дни те (Мф. 24:21). Когда человечество, оядотворенное всеобщим неверием и отчаянием, сделается окончательно неспособным к дальнейшему разумно-нравственному существованию на земле: тогда придет день Господень, как тать в ночи, день, в который небеса с шумом мимо идут, стихии же сжигаемыя разорятся, земля и какия на ней дела сгорят (2Пет. 3:10). И когда прейдут первое небо и земля первая: будет тогда небо новое и земля новая: и вселится тогда Бог с праведными человеками: и те будут Его людьми и сам Бог будет с ними Бог их; и отъимет Господь всяку слезу от очей их, и смерти не будет более; ни плача ни вопля ни болезней не будет более: яко первая мимоидоша, и Господь Вседержитель скажет тогда: се нова вся творю (Откр. 21:1–5).

Вот не здесь ли настанет для человечества нечто похожее на то, что называется беспредельным и вечным прогрессом?

Невраждебная разумному преспеянию, не только вечному, но и временному благу человечества, Христова церковь постоянно и в благознаменательный день нового года особенно молит Господа, чтобы Он воздвиг нас из глубины греховной, и затем избавил нас от глада и губительства, от труса и потопа, от огня и меча, от нахождения иноплеменных и междоусобной брани, от напрасной смерти и от тлетворных ветров и от смертоносной язвы и от всякого зла, чтобы подал нам мир и здравие и просветил наш ум и очи сердечные ко всякому благопоспешению на земле и ко спасению в небе, чтобы наконец сподобил нас грешных своего небесного царствия. И мы этого вам желаем и с Богодарованным новым годом поздравляем. Аминь.

Услыши ны Боже, Спасителю наш, упование всех концев земли и сущих в мори далече. – Предначинательный псалом на молебствии.

Обыкновенно мы почти все без исключения не слушаем, не слышим, и конечно не разумеем и сердцем не воспринимаем так называемого предначинательнаго псалма, который обыкновенно по чину церковному читается в начале молебного пения, положенного и всегда совершаемого на новый год. Проведши всю жизнь свою, за исключением самого раннего детства, в городах, я вот уже больше 45 лет отчетливо помню, как совершается это молебствие; и в разных городах на разных концах России получал одно и то же впечатление. Вот после тревожно по-язычески проведенной ночи, после томительной всеночной бессонницы или короткого ко утру тяжелого сна, большинство, по народному обычаю и общественному долгу, пожалует во храм Божий за преполовение службы Божией, так что к концу обедни церковь и порядком наполнится. При этом всякий входящий на том месте, где остановится, видит кругом себя все знакомые лица. Будет уже часов шесть тому назад, как расстались, после полуночной встречи нового года, и нужно всякому сказать приветливое слово, всякому улыбнуться, кивнуть в дали стоящим, хоть головою: «с новым, мол, годом». Без этого нельзя, неприлично. Во вчерашнем собраннии, конечно, взаимно поздравлялись с новым годом, но и в храме Божием поздравить друг друга не лишнее. Так много интересных впечатлений прожито за прошлую ночь, – интересно ими поделиться: «как, мол, почивалось»?.. А там, где работает телеграф, – а где он теперь не работает? – к утру нового года известно бывает много и не местных, иногда и немаловажных новостей. «Слышали, а? Такой-то пожалован? а?! А такой-то провалился – уа»! Между тем обедня идет своим чередом. «Тянут как!» – думается одним, – «столько визитов впереди, время нужно»! А другим, во взаимном сообщении интересных новостей и живых впечатлений, и не замечается, как улетело полчаса и как божественная литургия Василия великого, которого и память ныне совершается, пришла к концу. И вот торжественная серьезная процессия священнослужителей вдвигается в среду предстоящих во храме, и среди живой церкви начинается последнее чинопоследование праздничного священнодействия, возглашается молебное пение на новый год, на которое собственно, наконец, и собрались все эти люди, вся эта живая церковь Христова. Пройдет еще четверть часа, много двадцать минут службы Божией, и все дохнут свежим воздухом улиц; казалось бы пора и опомниться, где мы и что мы, и сосредоточиться, а пожалуй и помолиться. И звучный голос диакона, чтоб не задерживать, частит: Тебе подобает песнь Боже в Сионе... Но частит гласом вопиющего в пустыне; потому что от стен церкви каменной отражается довольно звучный оглушающий гул общего шепота или даже полуговора, пока еще не умолкающего. И думается: Боже! Кому-либо из нас, наверное, не быть в храме Божием на будущий новый год, а он пока еще улыбается, поздравляет, интересуется текущими новостями... Поют певчие, звучит голос протодиакона, возглашающий ектению – пространное моление на новолетие. Гремит: вонмем! Раздается большею частию слабый, дребезжащий, нередко старчески изнемогающий голос предстоятеля архиерея: мир всем! Во время оно прииде Иисус в Назарет... И гул говора, постепенно замолкая, наконец, смолк. Восторжествовало, наконец, не общественное, а церковно-общественное приличие..., которому давно бы восторжествовать пора. А когда пригласят всех паки и паки преклонше колена помолиться Господу, и тот же дребезжащий голос архиерея зачитает последную молитву, – тогда редкая рука не поднимется до высоты груди сделать крестное знамение, редкая грудь не испустит вздоха к небу или хоть в землю из понурой головы: Господи! Что-то будет?! И только тогда, только в этот последний момент над этою коленопреклоненною церковию действительно пронесется дух не отложения всякого житейскаго попечения, нет, но дух страха за жизнь, за житейское положение, за благоденствие свое и близких, – быть может, дух и сокрушения о грехах, дух страха кары Божией, дух покаяния и умиления, дух вопля к небу о помиловании бедных грешников: «Господи! От них же первый есмь аз, пощади и помилуй». И пролетит моментально ангел молитвы над воздыхающими коленопреклоненными, и соберет в свое кадило молитвы святых и грешников сокрушенных, и вознесет их в дыме кадильном к престолу Вседержителя...

Скажу, что у нас в сем граде обыкновенно бывает лучше, чем в некоторых других местах. Но приводилось кое-где видеть и хуже, чем сказано. А общий характер, с оттенками большей или меньшей густоты, везде один и тот же. Везде остается желать большей сосредоточенности, большего внимания к молитве церкви, большей молитвенной теплоты. Решите вот, кто из нас в будущий новый год не будет в церкви, не только в этой, но и ни в какой на земле? А будет ли и в небесной церкви праведников торжествующих?.. Станем же добры, станем со страхом, вонмем святое возношение в мире приносити. Вонмем в молитвословия церкви, вонмем именно в предначинательный псалом нынешнего молебствия, и тогда поймем, даже почувствуем, о чем и как подобает нам молиться на новолетие. Тогда сейчас повеет в нас святым духом священной древности; духом ее священной поэзии, возношения ума и сердца древних богодухновенных праведников к Богу; и сам Дух Божий, веющий в псалмах, дохнет и в наших сердцах воздыханиями неизглаголанными, но как раз благопотребными нам в настоящую священную минуту.

Тебе подобает песнь, Боже. Тебе единому подобает поклонение в Сион, и Тебе воздается молитва, к Тебе вознесется всякий молитвенный обет во Иepycaлим, во святом храме Твоем. От храма святого Твоего, как и от чертогов небесных, Ты слышишь молитву, слышишь всякий вопль и вздох. К Тебе прибегает всякая плоть, к Тебе взывает всякое живое создание. О чем же помолится пред Тобою всяк живый, о чем воззовет всякая человеческая душа? Господи! Дела беззаконий превозмогают меня, грехи давят во глубину ада, – где опора, где спасение? Ты очистишь преступления наши, без Тебя мы погибли. Блажен, кого Ты избрал и приблизил к Себе,чтобы он жил во дворах Твоих, во дворах храма Твоего на земле и в обителях Твоих на небе. Там мы насытимся благами дома Твоего, радостями святого храма Твоего, и вечным веселием Твоих горных чертогов. А без Твоего избрания, а без Твоего призвания мы обреченные чада гнева и вечного отвержения: несть радоваться нечестивому. Дивный в правде, страшный в правосудии, услыши нас, Боже Спасителю наш, упование всех концев земли и сущих в мори далече. Услыши нас Боже Вседержителю, поставивший горы силою Твоею, препоясанный могуществом. Услыши нас, Боже Вседержителю, укрощающий шум морей, рокот волн их, как и мятеж волнующихся народов. И по манию Твоему убоятся грозных знамений Твоих живущие во всех пределах земли, грозные враги наши. Услыши нас, Боже, упование наше, всех благ подателю. Ты один возбуждаешь утро и вечер к славе Твоей, украшая восход и закат солнца неизреченною красотою. Ты сам светом солнечным, утренне-вечернею росою, небесною влагою, посещаешь землю и утоляешь жажду ея и обильно обогащаешь ее. И вот Твои реки, все потоки Божии полны вод. Ты сам приготовляешь хлеб на земле, и траву скотам и злаки птицам небесным; ибо так Ты устроил землю. Ты сам напояешь борозды ея, размягчаешь ее каплями дожд, благословляешь произрастения еяя, и в каплях росы на зелени, в цветах радуги сияет нам Твой божественный лик, веселя очи всех уповающих на Тя. Ты благословляешь венец лета, когда солнце восходит до зенита, венец лета благости Твоей, когда Ты простираешь щедрую руку Твою и исполняешь все живое своего благоволения; когда Ты сам грядешь по небосклону на солнечной колеснице, и стези Твои источают тук, источают живительное питание повсюду. Источают на пустынныя пажити, и холмы препоясываются радостию. Одеваются луга цветами и стадами, и долины покрываются хлебом. И отовсюду раздается, с холмов и долов, с лугов и лесов, с воды и воздуха, радостный клич и песня, отовсюду несется, в аромате цветов, лесной зелени и всяких злаков, как в благовонном дыме всемирного кадила, всемирный гимн хвалы, прошения и благодарения Тебе, Боже Спасителю наш, упование всех концев земли, как и всего сущаго в мори далеко и глубоко.

Вот о чем помолимся, вот чего усердно попросим у Бога на наступившее новолетие.

Единому Богу нашему подобает песнь славословия и благодарения. К Нему единому должна возноситься всякая молитва, к Нему должна притекать всякая плоть, всякая живая тварь. Припадем же к Нему и принесем Ему славословие, благодаряще со страхом и трепетом, за все Его благодеяния, которые изобильно изливал Он на нас в мимошедшее лето и во всю протекшую нашу жизнь. Вот оглянемся назад: сколько сверстников, сколько юности и детства на наших глазах безвременно и небеспечально отошло на тот свет? А нас Бог пока еще хранит, чтобы мы созрели для неба, чтобы выделилась в нас чистая пшеница для житницы небесной от плевел, обреченной добычи огня адского.

Дела беззаконий наших превозмогают нас. Прислушайтесь, сколько воплей кругом на упадок нравов! Кроме обычных грехов немощи, сколько ужасных замыслов и предначинаний! Сколько грозных знамений времени, знамений падающей добродетели, разлагающейся нравственности, колеблющихся принципов! Там подруга с возможным равнодушием на вечере при знакомых убивает своего охладевающего друга, и ее оправдывают. Здесь жених берет на прощанье руку, именно левую, так и просит левую, и пускает пулю прямо в сердце девицы, которая равнодушна к нему и не желает быть его невестой, и его почти извиняют. Вспомним эти колоссальные, да и мелкие, но бесчисленные хищения, которые показывают, что современного человека как будто совсем невозможно без свидетелей и стражи подпустить к чужим деньгам, чтоб он не сделался хищником, вором чужого добра. Вспомним эту плетеницу устного и печатного злоязычия и всяческой интриги, которая опутала всех нас, которая превращает общество образованных людей в стадо дикарей, трепещущих, как известно, за каждую минуту существования, чтоб соседи не убили и не съели. Вспомним, что в истекшем году мы пережили беспримерное в истории покушение 5-го февраля. За границей еще только мечтают в печати о «химических способах» истребления ближних, а мы уже применяем их к делу, и с кого же начали?! С помазанника Божия! Вспомним, что мы всенародно и покаяться бессильны, что у Бога очищение наших преступлений, и помолимся, чтобы Бог не помянул бесчисленные беззакония и лукавые наши деяния, в мимошедшем лете зло нами содянное, – чтобы отогнал от нас все душетленные страсти и растленные обычаи, а всадил в сердца наши божественный страх свой, к исполнению заповедей своих.

Видя, что ереси и отступства с каждым годом умножаются, усердие к вере и церкви оскудевает, ревность к посещению храмов Божиих и соблюдению церковных уставов остывает, что у нас в нашем отечестве пока еще только изредка, то там, то здесь возникают кощунства, поругания над святыней, а вот в образованнейшей христианской стране мы имели на днях несчастье видеть предписанное государственною властью кощунственное устранение распятий и всяких религиозных эмблем из всех училищ; в другой образованнейшей стране видим, что в христианских храмах, по совершении верующими таинства евхаристии, происходят собрания вольных религиозных общин, которые отрицают всю евангельскую историю и христианскую догму, – видя это и многое другое, чего и пересказать нельзя; чувствуя, что зараза богоотступства и на нас идет повально, помолимся усердно, чтобы Господь помянул церковь свою святую, и укрепил, расширил и умирил ее, и невредимою адовыми вратами сохранил, чтобы насадил всюду правоверие и благочестие и обратил всех отступников к познанию своей истины, да и нас самих утвердил в православной вере, и спешными сотворил нас к деланию заповедей своих, к хранению святоотеческих преданий, ревностными к посещению храмов Господних, способными к насыщению благами дома Божия, и с мирной отрадою чающими кончины христианские и преселения в небесные обители вечной радости.

Видя, что мы русские нигде не имеем друзей, по крайней мере, друзей сильных, а врагами обставлены кругом, врагами бесчисленными и могущественными; чувствуя, что отступающий от Христа сонм врагов наших, в международных сношениях, уже отрицает начало христианскаго братства, взаимной любви и доброжелательства, поставляя на место их дикий, зверский принцип борьбы за существование, стремясь к тому, чтоб мы не только не хотели, как не хотели до сих пор во всю нашу историю, но и не могли, были бессильны вредить им, для чего, по их рассчетам, требуется не более, как раздавить нас; предчувствуя, что эта мрачно сгущающаяся туча ненависти к нам разразится когда-либо международными бурями, громами и кровопролитием, небывалыми в истории, помолимся всеусердно, чтобы препоясанный могуществом Господь, укрощающий мятеж народов, как и шум морских волн, – чтобы Господь утолил в мире все вражды, нестроения и междоусобные между христианскими народами брани; подал же мир всем, твердую и нелицемерную любовь, благочинное же строение и добродетельное тихое житие; чтобы благопоспешил помазаннику своему, Царю нашему во всем, и покорил под нозе Его вся христоненавистные языки, как и всякого врага и супостата.

Вспомним, как в мимошедшее лето русская земля была повсеместно опустошаема, от недостатка, общенародного смысла, неисчислимыми пожарами, безвременными и беспорядочными движениями вод, неслыханным размножением неслыханных на Руси губительных насекомых, губительным действием безвременного зноя и засухи, так что в истекшем и наступающем году мы переживаем давно неслыханную на Руси, этой пресловутой житницы Европы, тяжкую общенародную нужду просто в насущном хлебе. Подумаем о том, что наше неразумие готово опустить руки в борьбе с подрывающими наше благосостояние какими-либо ничтожными червями, жуками, мухами, инфузориями, которые заняли на Руси место животных, птиц, зверей, составлявших искони роскошь и красоту нашей родной земли. Подумаем о том, что теперь эта земля, по большей части, является однообразной, безлесной, безводной пустыней, в одно поколение неузнаваемой для своих сынов, которые родились и выросли среди лесной, водной, растительной, животной и всяческой роскоши отечественной природы, которые еще своими очами видели, как плавают, плещутся и прыгают над водами целые стаи рыб; как мириады птиц покрывают луга и непроходимую чащу многовековых деревьев кругом; как в иное весеннее утро миллионы птичьих и всяких иных веселых голосов пели радостный гимн своему Создателю, восхищая сердце, способное чувствоватъ красоту природы. Где все это теперь? Не говорим о здешнем крае; он еще мало культивирован, т. е., еще мало опустошен человеком. А наше народное невежество, наша безрасчетная жестокость к живой природе всюду систематически грабит и опустошает природу, накликая неминучую беду и на человека. Опомнимся же. Возьмемся же за ум. Вспомним же всенародно, что береженого Бог бережет. Помолимся же всецерковно, чтобы Бог подал нам в грядущее лето дожди благовременные, росу плодоносную, ветры мерные и благорастворенные, и теплотой солнечной сиял нам; чтоб избавил нас от глада, заразы, землетрясения, наводнения, града, огня и всякой смертоносной язвы, скорби же и нужды; чтобы Бог посещал нашу землю и не оставлял ее; чтобы стези Господа сил оставляли по себе благословение на всем и источали тук и питание всему живому; чтобы холмы нашей родины были препоясаны радостию, луга одеты стадами, долины покрыты хлебом; чтобы вся природа кругом нас и вместе с нами восклицала и пела: воскликните Богу вся земля. Пойте славу Его. Услыши нас, Боже Спасителю наш, упование всех концев земли. Сподоби нас всегда, до кончины живота нашего, благодарение Тебе приносити и пресвятое имя Твое воспевати, прославляя Его устами, сердцем и делами.

И вот повод воздать делом хвалу имени Божию. Если не памятью, то делом мы забыли, что недавно кончилась тяжкая, блистательная подвигами и плодотворная война; что на ней тысячи наших братьев доблестно положили живот свой за веру и царя, за отечество и братьев наших по Христе, угнетенных агарянским ярмом; что братья наши, падшие на брани, оставили по себе многие тысячи вдов и сирот нищих и безприютных.

Начнем же новый год делом христианскаго милосердия. Подадим наши лепты на вдов и сирот воинов падших на брани. Милостыня – великое дело. Милостыня очищает грехи. Милостыней мы привлечем благословение благости Божией на наступившее лето. Аминь.

Братие, блюдитеся, да никтоже вас будет прельщая философию и тщетною лестию по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе (Кол. 2:8).

Это урок нам на нынешний праздник обрезания Господня и новолетия от лица святого апостола Павла. Что апостол Павел был не только богопросвещенный, но и с естественной точки зрения величайший ум; что он принадлежал к числу крайне не многих самых влиятельных гениев человечества, это признается всеми, против этого спорить нельзя. А если так, то казалось бы его гениальности приличнее было бы советовать всем заниматься философией, как исстари препрославленной наукой наук. Однако же он поступает как раз наоборот. Он предостерегает от увлечения философией. Всякою ли философией? Да, он не различает между философией и философией, а предостерегает вообще, не особенно сочувственно и почетно отзываясь о философии вообще. Смотрите, братие, – наставляет он нас, – чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе. Как ум величайший и богопросвещенный, он видел и прозревал, знал и предчувствовал, что, при горении света богооткровенного учения, всякая философия, какую только видел мир, какою думают подменить или даже пополнить это учение, больше или меньше вознося наш ум на разум Божий, никогда во всех отношениях не может быть полезна; а наоборот становится вредной тем более, чем более человечество ею увлекается, чем более проникается она преданиями научности человеческой и стихийной мудростью, чем более направляется она против Христа и Христова духа. Он видел, что самая возвышенная философия древности, какова была философия Сократа и Платона, которая, при недостатке в древне-языческом мире лучшего руководства к истине, даже вела, хотя и извилистым путем, ко Христу, – что даже эта философия переполнена была заблуждениями язычества. Он видел, что современная ему, апостолу Павлу, философия, неоплатоническая и гностическая, составляла систему не только мистических грез, но и поразительнейших бредней исступленной фантазии (1Тим. 1:4, 6:20). Он прозревал и предчувствовал, что и последующая, развивающаяся уже в недрах христианства философия, если она выступает в качестве не исключительно только поборницы христианских начал, а изобретательницы новых основных истин, или даже исследовательницы в областях знания, мало доступных уму и не озаренных светом откровения, – что и эта философия мало окажет успеха истине, напротив окажется источником многих и немалых заблуждений. Так, даже так называемая схоластическая философия, поставившая себя служанкой христианского богословия, представляла сборник сухих, безплодных, мертвящих словопрений, который впоследствии гордыми творцами новейшей философии и не признан философией. А то гордое вавилонское столпотворение человеческих измышлений, которое признано ныне называть действительной философией, начиная с систем Бэкона и Декарта, послужило только поводом, началом и причиной удаления заблудившегося человеческого ума от Бога и неба на страну далече. Наконец самоновейшая философия, в своем последнем слове, это ужас и позор! Это гниль и гибель! И злосчастная честь сказать это последнее слово принадлежит нашему отечеству, нашим русским столько же дерзким, сколько и легкомысленным и малосведущим, особенно же в философии писателям. Тем не менее, их словоизвержения составляют действительно последнее слово европейской философии и вообще современной европейской науки, последний, крайний, чудовищный практический из нее вывод.

Я изложу вам эту философию. В своих голых выводах она не мудрена. И сочинять ее я не стану. В одном новейшем сборнике она изложена собственными словами ее авторов. Однако же и основные положения ее мы назовем здесь в той мере, насколько позволяют краткость времени и церковное приличие.

«Ширина отрицания, характеризующего новое учение, обнимает весь установившийся порядок, весь современный строй государственной и общественной жизни. Нынешняя европейская цивилизация, с ее наукой, искусством, литературой, отвергается. Пусть догнивает старая цивилизация; она умирает не по годам, а по дням, и чувствует свою дряхлость. Старая Европа накопила в своем наследии все заблуждения, ошибки, знания и невежество прошедших веков. Наука допускается только осязательная: что можно рассмотреть глазами и ощупать руками, поймет и десятилетний ребенок. В руководители знания рекомендуются главным образом, даже почти исключительно, Бокль и Дарвин. Прочие писатели прежних времен почти поголовно отвергаются. Вся русская жизнь, русская гражданственность, как она сложилась веками, подлежит беспощадному разрушению».

«Религия, по этой философии, – старый предрассудок, мистические бредни, болезненное явление, фантазия, мешающая личному и общественному благополучию, то же, что отжившие призраки астрологии, алхимии, магии и теософии. Ныне стала общеизвестною истина, что сила есть свойство материи, и теперь не нужны все эти Ормузды и Ариманы. Мы свободны от теософической опеки и не ждем себе свыше ни награды за добро, ни наказания за зло».

«Связанная тесно с религией нравственность имеет мистический смысл и ничего общего со здравым смыслом. Из аксиомы, что человек есть животный организм, вытекает отрицание всей душевной жизни, на место которой ставится одно тело. Никто до сих пор не понимал, что значит добро и что – зло. Теперь стало известно, что в экономическом смысле добро есть выгода, а зло – убыток; в физиологическом отношении добро есть приятное, а зло неприятное ощущение; в общих же человеческих отношениях добро – польза, а зло – вред. Бесплодно ставить вопрос о нравственности и безнравственности. Животный инстинкт самосохранения должен быть сильнее всех нравственных соображений. Правило, что во всяком случае нужно быть честным, никуда не годится. Кто исполняет требование долга, тот поступает бесчестно и подло и только позорит свое существоваше. Долг не имеет никакого смысла. Самое понятие о преступлении отрицается, как и свободная воля. Преступник – или больной, которого надо лечить, или герой трагедии, погибающий под гнетом враждебных обстоятельств. Преступление не вменяемо потому, что действия человека основываются на его внутренних побуждениях, которые зависят от органических условий и внешних явлений всегда угнетающаго свойства. Очевидно, что понятие о виновности не имеет никакого смысла. Поэтому всякий суд – нелепость. Уважение к чужому – простой расчет, основанный на инстинкте самосохранения, на боязни попасться в воровстве и потерпеть неприятность. Так и всякое преступление неудобно, потому что опасно. А умным, ловким людям ничто, кроме личного вкуса, не мешает даже грабить и убивать».

«Эстетику, т. е. всю совокупность явлений и идеалов христианской нравственности, всей европейской цивилизациии, просвещения, наук и искусств, всю эту эстетику следует всячески вытравлять. Пора отстать от всех отвлеченных идей, как отстали от теологических мечтаний. Идеал человека порядочного, дельного, хорошего семьянина, гражданина, это мечты, которые отравляют жизнь и мешают беззаветному наслаждению. Никаких гражданских обязанностей в сущности нет. Убеждения, принципы, гражданская добродетель – все это нелепые бредни. Благородный энтузиазм – пустой звук. О борьбе за святые у6еждения, принесении себя в жертву нечего и толковать. Если бы все были эгоистами, не создавая себе искусственных понятий идеала и долга, то привольнее стало бы жить на белом свете. Теперь же вся жизнь сдавлена в угоду отвлеченного понятия государства и прочего. Пружина чести, уважение, личное достоинство, благодарность, добро, зло, вежливость, закон, – все эти слова для этих учителей отживающие слова. Вся эта эстетика – проявление неисчерпаемой глупости. Эстетика давит общество со всех сторон подобно морали и законности. Она есть самый надежный враг разумного прогресса. Что такое все учреждения, нравы, понятия, искусство, наука, права толпы? Ничтожный грязный хаос».

«Семья – это темное царство, это курятник, это превосходная школа безнравственности, школа рабства, эксплуатации, воровства и грабежа, зародыш и поприще войны и порабощения. В семье все плохи, отцы, матери, братья и сестры, – плохи от той же эстетики, от зловредного влияния семьи. Плохи особенно женщины, от того, что они боятся общественного мнения, родителей, родственников и не дают воли своим влечениям; от того, что склонны связывать себя обетами пред лицом общества и церкви. Вот новая любовь – та свободна, по образу и подобно животных, с правом перехода из рук в руки. Действительное падение женщины – это брак: вот где потеря нравственной чистоты и силы. Женская грация, стыдливость, целомудрие – глупость и нелепость. Женщина должна употребить все усилия, чтобы подойти к полному самоосвобождению, несмотря на строгости формального закона, чтобы бороться с семейным деспотизмом. Сущность женской эмансипации заключается в освобождении от несносной эстетики, в полном приравнении женщин к мужчинам. Экономическая независимость есть первое условие независимости обшественного положения женщины. А как достигнуть экономической независимости, когда материальные блага захвачены самодурами, родителями и мужьями? Очень просто, на основании дарвиновского закона борьбы за существование, потребовать, отнять, украсть, ограбить, – все что угодно. Сказано уже, что умным людям ничто, кроме личного вкуса, не мешает даже убивать и грабить».

«Таким образом, новым человеком должны управлять только личные выгоды и приятныя ощущения. Ни над собой, ни вне себя, ни даже внутри себя он не признает никакого регулятора, никакого нравственного закона, никакого принципа. Он делает только то, что ему приятно; а ему приятно то, что ему хочется; следовательно он делает только то, что ему хочется. Он считает совершенно излишним стеснять себя в чем бы то ни было. Он собственно никого не боится, никого не любит, и вследствие этого никого не щадит. Он эгоист до последней степени. Сказать – эгоист – значит сказать – человек, потому что эгоист есть полная свобода личности, уничтожение обязательных трудов и добродетелей. Эгоизм – главная добродетель, покоющаяся на удовлетворении естественных потребностей».

«До какой степени новый человек эгоист, до той же степени он и дерзок. Сильный эгоизмом и дерзостию он должен быть борцом отрицания. Должен предпринять коренное изменение ложных общественных отношений, стесняющих нашу деятельность, стать выше общества, признать его явлением ненормальным, болезненным, уродливым. Должен проповедывать необходимость радикального лечения, питать кровную вражду с общественною неправдой, не бояться уголовной ответственности, разрушать семейный деспотизм и все это множество общественных предрассудков (религию, семью, собственность). Должен проповедывать новую доктрину и уничтожать эстетику; вербовать новобранцев, размножать мыслящих людей, развивать женщин, в известном свободном направлении, особенно же завоевывать школу. Когда взята школа, тогда победа упрочена. Начало слепого авторитета в воспитании должно быть радикально уничтожено. Старание удержать ребенка в тех понятиях и правилах, которыми держалось старое поколение, вредно, в высшей степени. Старания действовать на сердце ребенка, соблюдать его моральную чистоту, напрасны. Для ребенка все должно быть открыто и доступно. Естественное, правильное, здоровое развитие всех сил организма гораздо более значит, чем всякие нравоучительные сентенции. Кормить ребенка и удалять от него вредные предметы – вот вся задача воспитания. Учить нужно как можно меньше и притом главное дело образования состоит не в знании, а в развитии. Чем меньше молодой человек будет знать, тем лучше, потому что он скорее сделается последовательным реалистом».

«Нам нужны деятели, – говорят эти учители, – с детства охваченные одною идеей, сжившиеся с ней, так что нужно доставить или торжество этой идее или умереть. Нужны герои для борьбы с врагами внутренними. Обязанность честного человека питать непримиримую ненависть к существующему порядку, принимать решительно – радикальные воззрения и переходить от них уже прямо к деятельности, ни пред чем не останавливаясь. Ибо самое худое, что я могу потерпеть, это смерть; но ведь я все равно умру же, стало быть, я ничем не рискую. День расплаты, день борьбы с внутренним врагом, во всяком случае канун того дня, в который деятели одолееют внутреннего врага, не за горами. Пока же, в ожидании этого вожделенного дня, надобно радоваться каждой новой смерти в старом поколении, надобно разить все отжившее».

Какой мрачный смысл приобретают эти дикие речи, изрыгнутые в начале 60-х годов, если припомнить, как народившаяся шайка шаг за шагом переходила от безумных учений к безумным действиям. Истекшему 1881 году выпала злосчастная честь выставить все это дикое, изступленное, кровожадное безумие пред целым светом, и прежде всего пред нашими собственными очами, пред потускневшим сознанием сынов нашего мятущагося отечества.

Все изложенные основоположения этого учения относятся к отрицательной его стороне. Где же положительная? Такой стороны совсем нет в этой системе. По разрушении религии, из этой философии получается атеизм, нравственности – безнравственность, целомудрия – распутство и гражданственности – одичание, по разрушении государственности – анархия и т. п.. А все эти и подобные понятия, будучи сами по себе отрицательного свойства, суть ничто иное, как видовые понятия одного родового, общего всем им – разрушения.

Не правда ли, ужасное учение, дикая философия? Но думаете ли вы, что нам с вами нет до нее никакого дела? Мы, конечно, верные подданные нашего Царя и добрые сыны отечества. Разрушать государство мы не намерены. Стоим теперь в церкви, значимся в церковных списках и приступали к таинствам. Значит, мы и христиане. Тем не менее, не стелется ли означенная философия и между нами повальной заразой? В истекшем году она систематически, последовательно, шаг за шагом, привела к предчувствуемому, к предусмотренному, к предуказанному и почти открыто подготовленному цареубийству, покрыв Россию позором, потрясши все сердца ужасом, – не знаю, многие ль, конечно – весьма немногие сердца злорадством. Чему же мы после этого научились? Что за истекший год поправили в себе и около себя? Что обуздали и направили на правый путь?

Дарвинизм, со всеми его нелепостями, с случайным образованием, наприм., глаза в продолжение биллионов-биллионов веков, принимаемый только потому, что по-видимому многое объясняет, совсем почти исключая Творца и все чудесное в происхождении мира, – дарвинизм перестал ли быть основанием не только высшего университетского миросозерцания, но мировоззрения и всякого школьника, читающего светские журналы и газеты? Перестали ль всякие умы известного направления, от высших многосведущих до самых мелких и детских, подрывать и просто отрицать христианство не только в его несокрушимой истории, но и прямо в принципе без дальнейших справок с историей и психологией? «Человек – животное, происходящее от обезьяны», – какое же тут возможно христианство? А если так, если наукой и общественным сознанием поддерживаются принципы материальной нигилистической философии, то как же открещиваться от прямых ее выводов?

Очищаемая отвержением исторического православного христианства душевная пустота в обществе не восполняется ли измышлением всяческих суеверий от разновидного спиритизма до пашковщины и штундизма, до хлыстовщины и скопчества, до преклонения высоких влияний пред новоизмышляемыми правами простецов, самозванно нарядившихся в саккосы и митры? Для чего же бы не придумать подобных же прав для сектантских духоборческих, хлыстовских христов и богородиц, апостолов, пророков и разных пророчиц, для скопческих богов саваофов, живущих в Тамбове, разных спасителей, белых голубей, святых духов и других чудищ с их чудовищностями? Ведь логика новоизмышляемого права вынуждает и вынудит к последовательности. Отчего же не признать какого-либо тамбовского простеца богом саваофом, или хоть христом спасителем, как признают тамбовские, донские, кавказские простецы, лукавые сектанты?

Не советуют ли высшей власти лучшие, по-видимому, преданнейшие вере, отечеству и Царю, умы невозбранно дать Ренана в русском переводе в руки всех деревенских мальчиков и девочек, обученных грамоте, дать наряду с Евангелием или даже взамен его? Ведь об этой замене похлопочут не только ходаки в народ, но и сельские учители, да и другие печальники просвещения и вообще благ нашего темного, по их словам, «забитого» народа. Не разливается ли индифферентизм к вере в наиболее влиятельных кругах до всецелого падения там всей христианской дисциплины? Иконы из домов изгоняются; домашняя молитва упразднена; посты устранены; всенощные богослужения забыты, на канунах даже рождества Христова, Новолетия непременно, Крещения Господня, недели Ваий, Троицы, за исключением разве одной в году всенощной Страстей Господних, которая еще кое-кем посещается. Об утренях и говорить нечего, за исключением одной пасхальной, да и та везде и всегда представителями общества не достаивается до конца. Таков закон моды, иначе нельзя... Не признак ли времени, что все эти модные немощи высшего круга переходят заразою уже и в купеческие сферы, даже в крестьянские? Ведь аристократизм теперь переходит в купеческие семейства; а стыдно же барыне купчихе вставать на утреню, иначе засмеют. Изглаждая в этих старинных русских семьях уважение к народной старине и преданность свято-отеческой вере, барство переходит сюда своими недостатками, легкомыслием и вольнодумством, а не блестящими качествами изящества, утонченности, мягкости нравов, исторически воспитанного благородства, гражданской доблести и уважения к государственно-народной чести. И выходит, что мы понижаемся в общенародном нравственном уровне... Ведь неловко же и крестьянам-земцам не поедать скоромные обеды в Филиппов пост с земцами дворянами: «что за предрассудки? Да и не готовится постное в гостиницах»... А там далее и учителей народных воспитывают на круглогодном мясоястии, без физической нужды искажая простые желудки, воспитанные на здоровой простоте, на хлебе и воде, а с огромным вредом для народных нравов, колебля веками установившийся уклад народной жизни на столбах православнаго христианского мировоззрения. Полезно ли, что дети крестьян, вчера взятые от сохи, завтрашние народные учители по селам и деревням, приучаются не только к повальному отвержению постов, но к устранению и всего христианского жизненного обихода, проводя и в народ идеи, что лучше, т. е. нравственнее быть всегда сытым, чем сегодня голодать от пощения, а завтра предаваться всяческому пресыщению; что в праздник лучше молотить в лаптях, чем в чистом платье поутру идти в церковь, а за тем на весь день в кабак, ставя то и другое чуть не рядом по малополезности для народного благосостояния? Чем подложены рассуждения солиднейших и по всем признакам благонамереннейших людей, которые, с видом высокого благоразумия, толкуют, что распространители подобных идей среди черного народа, среди его детей, неблагоразумно спешат, хватаясь прямо за развитие народа, позабывая, что наш народ искони привык к славянщине, воспитался на четь-минеях и т. п., почему-де весьма полезно первоначально поучить его на славянских учебниках, вообще на церковном, а затем уже браться и за его развитие? Причем развитие, сознательно или безсознательно, с чужого голоса, противополагается христианству, как одно с другим вещи несовместимые. Да, гадаемое развитие народа действительно противоположно христианству, направляясь и направляя к исключению сего последнего, хотя христианство в свою очередь и совместно с самым высоким, даже бесконечным развитием, но только в духе Христовом. То признано, что христианство послужило благотворною закваскою развития всего христианского человечества, хотя это развитие в последнее время направляется и в антихристианском духе. А к чему это последнее, антихристианское развитие приведет, это вопрос. К повторениям ужасов, к нескончаемым взрывам и губительствам?

Не обольщает ли себя правящая власть, не обольщают ли себя руководители народного просвещения и все светские вожди народного смысла, когда хлопочут все о религиозно-нравственном развитии именно и только народа, махнув рукою на самих себя, как на людей опытных, если не по нравственной, то по религиозной части? С самих себя начать бы... Ведь они же считают себя главами общества, и это не метафора, а действительность. Так как же вы хотите, чтоб ноги не блуждали, когда голова заблуждается? Ведь нервы стояния и правильного движения ног и всех конечностей прикреплены к головному мозгу: нездоровы мозги и нервы, не станут и ноги ни ходить прямо, ни держать крепко. Не обольщает ли себя, не странен ли, даже не забавен ли вождь народного смысла, – предположим такого, – когда с учителем веры о религиозном образовании народа рассуждает чуть не с пламенем очей, а сам никогда не посещает храма Господня, даже в такие дни, когда это требуется по закону гражданскому, когда опекаемый им относительно образования в духе веры дети, да и отцы, да и все глядят во все очи, а был ли он сам в церкви?

Гениям принадлежит дар выразить ясно и отчетливо назвать по имени идею, созревшую в общенародном или в общечеловеческом сознании. Величайший государственный человек нашего времени, он же и мыслитель недюжинный, назвал всех окружающих престол германскаго императора, т. е. всех образованных немцев, за исключением весьма немногих, со включением в число этих немногих и себя самого, назвал просто язычниками, отрекшимися от христианства. А русские обезьяны, исстари от дедов и прадедов обезьяны, и обрадовались и подхватили веское гениальное слово, несмотря на трагический и постыдный его смысл, и спешат приложить его – к кому же? К себе самим! Теперь вот у русских интеллигентных людей вошло в моду с лицемерною печалью, а в сущности в духе гордыни и презорства к святоотеческой вере, клеймить себя прозвищем язычников. Так во дни оны отцы их втайне тщеславились прозвищем вольтерианцев, хотя и опасались однако же открыто записаться в вольтерианцы, так как тогда это была довольно серьезная опасность. А теперь сыны их, никого уже и ничего не опасаясь, тщеславятся и сами себя величают прозвищем язычников и полуязычников. И пусть их язычники обзывают себя так; им поделом, к ним и пристало. Но полуязычником в самом русском из журналов обзывает себя писатель, который делает себе репутацию учителя всяческой мудрости, всяких наук, человеческих и божеских, который прямо и отважно, хотя и самозванно, выступает в виде даже учителя церкви, тяжкими укорами наставляя церковную иерархию, как она должна учить вере народ, конечно не его самого полуязычника. Он полуязычник, – этим сказано многое, сказано во-первых, что он у нас учиться ничему не желает; да и нечему от нас ему поучиться, когда он сам учит, обличает, тяжко в самых хульных выражениях обвиняет всю учительную церковь. Да и спрашивается, кто из людей, мыслящих себя интеллигентными на Руси, желает учиться у нас, желает послушать и послушаться нас? Все светские писатели, даже лучшие консервативнейшие русские мыслители, только нас школят, как невежд в нашем собственном деле церковно-общественного учительства, и хотят все, чтоб мы, поучась у них, учили собственно народ, но их самих ни под каким видом.

Как же вы хотите, чтоб мы учили народ вере, чтоб мы удерживали народ в заветах отцов, когда так многие из вас совершенно охладели к обязательности этих заветов для вас самих? Когда так многие из вас, и словом и делом, примером и даже поощрением, внедряют в народ то, что пока еще великодушно предоставляют нам искоренять? Когда так многие не только допускают, но и поощряют, не только прикрывают апатиею и молчанием, но и восхваляют пропаганду всяческих отпадений от святоотеческой православной веры, которая создала и воодушевила, которая объединяет и скрепляет в единстве русское государство? Когда в интеллигентном русском обществе царит даже не глухое, не тайное, а совершенно открытое, громко выражаемое недоброжелательство и ни тени сыновнего благопокорного усердия к отечественной русской церкви, которая так пригодна была государству во все годины искушений от татарского погрома и до отечественной и до последних восточных войн? Когда в течение последних веков, отняв у церкви учащей право за правом, стеснив ее в средствах и движениях, в деле и даже слове, общество оставляет ее, учащую церковь, почти совершенно беспомощною в деле даже охранения веры, прилагая к правонарушениям в этой важнейшей для жизни общества, внутреннейшей, духовнейшей области, заурядное, шаблонное и на Руси в данном случае пока еще противозаконное правосудие, по мере известного училища новейшей юриспруденции, с чуждого нам голоса и образца, а не с голоса нашей отечественной родной нам истории? Когда церковь стеснена в праве на деле, и не видит пользы, даже не видит возможности прибегать и к последнему исконному средству высшего церковного суда – к отлучению в данных частных обстоятелъствах? Да и к чему? Общество само себя повально отлучает от церкви, одни оставляя таинства, обряды и всю дисциплину церковную, другие устраняя себя от таинств и хождения в церковь, а, третьи и прямо отпадая от церкви? В то же время общество, мало, апатично, вопреки собственному убеждению помогая нам в нашем деле, очень пылко и огульно кидает нам в лицо язвительные укоры, что голос наш потерял влияние, что мы умеем удерживать народ в ограде церкви не силою убеждения, а только постоянными докуками полиции. В старые годы на Руси не так было. Не полиция поддерживала дух церковный, а дух общенародный не выносил явной антицерковности. Ныне же вымирает стародавний дух верности святоотеческим преданиям; оттого и законы, ограждающие этот дух, теряют силу, и вера надежду на свое преспеяние. Еще 50 лет тому назад кто бы посмел отпасть примерно в католичество?! Из высших аристократических фамилий две три личности попробовали было, да и сгнили вне пределов отечества. А теперь кому какое дело, кто какой веры? Ступай, коли нравится, в пашковцы, хочешь – в жидоство, в нигилисты всего проще.

Ясно ли, куда мы идем, даже к чему пришли уже? К философии Чернышевского-Писарева в теории, и к осуществлению выводов Добролюбова на практике.

И пока дело заключалось только в дикой болтовне слепых вождей слепой, хотя и мнящейся зрячей, толпы, она то и знала, что забавлялась. А как сверкнули молнии громы ужасных дел, все сперва испугались, а затем махают рукой: будь, что будет, только бы мимо нас, после нас хоть потоп. Поворотить назад все оказываются бессильны; даже толкают друг друга идти вперед по склону истории, по склону делающих историю у нас, хотя и в бездну погибели.

Думаю ль я сам, что мы можем поворотить историю назад? Помоги Боже! У Бога вся возможна суть... Но полагаю, что мы можем остановить, по крайней мере, задержать роковой бег истории, поудержаться, осмотреться. И это было бы большое благо для отечества. Тяжесть, спускаемая с горы осмотрительно и сдержанно, может двинуться своею дорогою и дальше предуставленным порядком. Но мы несемся в бездну с одуряющею быстротою. По ветхо и новозаветным пророчествам река времен подмывает берег, на котором до сего дня стоит величественный, чрезвычайно прочный и архитектурно-художественный, божественно-прекрасный храм христианства, в котором до ныне славится имя Бога истинного, Бога высочайшего, не ту скалу, она несокрушима, на которой зиждется вселенская Христова церковь, но те устои, на которых Христова церковь держалась у нас, в нашем народе, и которые, по-видимому расшатываются и подгнивают. Многие ли из нас со страхом присматриваются к тому, не двигается ли светильник Христов с места своего, от нас вдаль куда-либо в иные места, примерно в Японию?

И главный наш недуг, источник быстро и повально распространяющейся гнили общенародного разложения, заключается в том, что мы забыли, нет, мы не забыли, в последнее время вовсе не знали, потому что затыкали уши, и слыша не слышим, не взвешиваем, не ценим, не прилагаем к делу урок нам, возглашаемый в каждое новолетие от лица апостола Павла: Братие, блюдитеся, да никто же вас будет прельщая философиею и тщетною лестию, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе. Аминь.

Радость бывает на небеси о едином грешнице кающемся.

Нынешний день, называемый неделей блудного сына, посвящен воспоминанию притчи Христа Спасителя о блудном сыне. Блудный сын – значит собственно-распутный сын, – сын, который ушел из-под крова Отца небесного, на страну далече от неба, и блуждает по распутиям мира.

Эта причта о блудном сыне так художественно изящна в своей божественной простоте, так возвышенно утонченна в каждой своей черте, что ее нужно читать и перечитывать только в ее подлинном виде по Евангелию; а переиначивать ее своими словами значило бы только искажать и унижать ее. Пересказывать ее не станем. Вы слышали ее сегодня по Евангелию. Запомнить ее во всех оттенках не трудно, – так она человечна и общечеловечна.

Она имеет мировое значение, начинаясь и постояно повторяясь на земле, от начала бытия, продолжаясь и оканчиваясь на небе и имея завершиться там же на небе только с концом сего привременного земного бытия.

Не станем распространяться о том, что осуществление этой притчи началось еще в раю. Еще там младший в порядке мироздания сын Отца небеснаго, первозданный человек захотел взять у Бога не только следующую ему часть отцовского имения, но и больше того, взять все, стать сразу богом, воспользоваться своим правом знать все, не только добро, но и зло. Захотел и взял самовольно, впрочем по предопределению и попущению Божию, и ушел на страну далече, где и подпал жестокой власти единого от жителей, хозяев той греховной страны, сиречь диавола, и стал чуждым своим старшим братьям, ангелам небесным, которые с тех пор, стоя пред престолом правды Божией, неумолкаемо и повторяют одно: Господи, не доброе ли семя сеял Ты на ниве твоей? Откуду убо имать плевелы?.. Хощеши ли убо, да шедше исплевем я, выполем, выберем их? На что любовь Божия, воcседящая на престоле божественной мудрости вместе с правдою, держит к небесным ангелам один и тот же божественный ответ: ни, да не когда восторгающе плевелы, восторгнете купно с ними и пшеницу. Оставите обое расти купно до жатвы, до последнего страшного суда.

Не станем распространяться и о том, что эта, притча Христова продолжала осуществляться и в истории отделения рода Израильского от остального человеческого рода, от всего языческого мира, – осуществляться в развитии и укоренении между Израильтянами предубеждения, что они не только чада Авраама, но и единственные чада Божии, а все прочие люди чада гнева, отвержения и проклятия и, если живут на земле, то единственно с целью служить Евреям; в укоренении между ними упорной уверенности, что они имеют великую заслугу пред Богом, исполняя заповеди Его закона, особенно же предписания обрядового закона Моисеева, тогда как между язычниками, ко времени пришествия на землю Христа Сына Божия, укоренялось обратное верование и чувство, что они грешны пред небом и Отцом небесным и не достойны нарещися Его чадами. Почему язычники стремительно и кинулись в отверстые Его объятия, в широко раскрытые двери царствия Божия на земле и на небе, желая там получить блаженную долю хотя наемников, если и не почетную долю чад Божиих.

Не будем распространяться и о том, что эта притча, воочию современников Господа Иисуса Христа, когда Он ходил по Иудее, оправдывалась на отношениях фарисеев и книжников Иудейских к мытарям и грешникам, т. е. ко всем прочим жителям обетованной земли того времени, которых книжники и фарисеи презирали, как нечистых, Богом отверженных грешников. К ним-то собственно, к фарисеям и книжникам, и сказана была притча сия о блудном сыне, сказана по тому поводу, что приближались к Господу все мытари и грешники слушать Его; фарисеи же и книжники роптали, говоря: Он принимает грешников и ест с ними. Иметь общение в пище с нечистыми людьми у фарисеев считалось великим преступлением. Но Он сказал им сперва следующую притчу: кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяносто девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдете ее? А нашедши возмет ее на плеча свои с радостию; и пришедши домой, созовет друзей и соседей, и скажет им: порадуйтесь со мною, я нашел свою пропавшую овцу. Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Или какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет? А нашедши, созовет подруг и соседок и скажет: порадуйтесь со мною, я нашла потерянную драхму. Так, говорю вам, бывает радость у ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся. Еще сказал: у некоторого человека было два сына... Это и есть притча о блудном сыне.

Скажем об отношении этой притчи к нам самим, к роду христианскому, к нашему времени.

Вы знаете; а если не знаете, не слышали, то узнайте; а если знали, да забыли, то вспомните, какие обеты давали вы при крещении. Вы клятвенно обещались пред Богом и церковью отречься и отреклись от сатаны, и всех дел его, и всех ангелов его, и всего служения его и ему, и всей гордыни, всей помпы его, всего обольстительного и надмевающего в жизни. А затем вы сочетались Христу, стали слугами и воинами Его, облеклись в Него, погрузились в смерть Его, чтоб умерши для греха жить для Христа, стали сынами Божиими и наследниками царствия небесного. Что же, помним ли мы свои обеты крещения, верны ли им, исполняем ли их? В роде христианском, среди инославных христианских исповеданий, в наше время мы видим уже чудовищное явление, что целые десятки и сотни тысяч детей, рожденных родителями из христианского народа, уже не крестятся, уже отказываются быть усыновленными Богу Отцу и Христу Его и соделаться причастниками Духа Святаго. Нет ли и у нас на Руси того же? Нет только повидимому. Скажите, что сталось с таинством крещения, как и с другими христианскими таинствами, у русских еретиков и раскольников, у скопцов, хлыстов, спасовцев, духоборцев, бегунов, даже у молокан, у новопоявившихся штундистов и баптистов, у десятков разных искалеченных отродьев беспоповства? Эти русские люди исказили, извратили свое крещение до неузнаваемости, до кощунства, до попрания и поругания святыни. Появились между русскими людьми и еще оттенки, или, лучше сказать, мрачные тени, отрицание христианства, как божественного Христова света: это десятки, сотни и, вероятно, уже тысячи семейств, которые пока еще по неволе, по принужденной покорности закону, приносят детей ко крещению, но вовсе без намерения сделать их христианами по духу, так как и сами чуждаются веры христианской, отрицая христианскую догму и историю, отрицая действенную силу Христовой Церкви и благодати, отрицая самые основы веры в Бога и бессмертие, в божественную обязательность нравственного закона и в последний загробный суд. Видите, что это блудные сыны, которые пошли не только на распутия мира, но и прямо в противную сторону от Церкви и Христа, от Бога и неба, – распутные сыны, от которых в большинстве и возврата на правый путь ждать уже трудно. Так они мудры о себе и суемудры.

А прочие, а большинство, а мы с вами? В притче блудный сын, желая поблуждать вне крова родительского по распутиям мира, обращается к Отцу, по крайней мере, с представлением, если не с просьбою: Отче! дай мне следующую часть имения. Видите, требует, что ему следует; однако же чувствует свою связь с Отцем, свою даже зависимость от Него: Отче! дай... А мы? Мы берем естественные дары природы, особенно же дары благодати, не сознавая, или забывая свою зависимость от Бога, не сознавая своего родства со Христом, не сознавая своего долга безусловной признательности к щедродательному Промыслу, источнику всех даров естественных, начиная с жизни, как и даров благодати, начиная с возрождения. Посмотрите, многие ль памятуют, что жизнь есть дар Божий? Что природная душевная благонастроенность, что умственная даровитость есть дар Божий? Что счастье родиться от христианских родителей также высокий дар Божий? Посмотрите на массу темного русского люда: он во многих и многих личностях смутно знает веру во Христа, смутно знает самого Христа и Его историю, смутно различает Его лицо и лик; смутно сознает даже то, что он, русский человек, сам принадлежит к христианству, что он христианин и верует во Христа. А что же он знает о благодатных дарах, которые получил и получает в крещении, миропомазании и других таинствах? Что он знает об обетах крещения, об обязательном долге отречься от сатаны и дел его не только на словах, которые бессознателъно произнесены при крещении его восприемниками, но и на деле в жизни? Что он знает о долге и обете жить достойно имени сына Божия, снаследника Христова? Ведь все мы чада Божии. Но одни из нас этого не слышали, не знают, как и никогда не знали. А другие слышали, да забыли. А все забываем это в жизни и деятельности. Берем у Бога разнообразные дары Его, как чада Его естественные и благодатные: берем без сознания, без признательности, без мысли об источнике этих даров, без прочной памяти о постоянной зависимости от Промысла Божия. А затем и удаляемся от Бога, живем в забвении Бога, а если и вспоминаем Его изредка, то только на словах, еще реже в воздыханиях и в молитве. Живем же так, как будто и нет Бога над нами, уходим от Него на страну далече, влечемся всякими житейскими ветрами, а не Духом Божиим водимся.

А на стране далече, в удалении от Бога расточаем дары Божии, живя распутно, распутно в разнообразных отношениях. Блуждаем умственно, одни, что пообразованнее, не имея твердых устойчивых христианских убеждений; а другие, вся темная масса, не имея почти никаких христианских понятий. Блуждаем и нравственно, колеблясь в нравственных началах, даже не ведая вовсе закона Божия, погружаясь в грехи разного рода, даже забывая считать большую часть наших немощей греховными, даже извиняя в себе и тяжкие грехопадения, как естественные и невольные, неизбежные и общие людям. А в этом и жизнь уходит. И выходит, что преспевая возрастом, мы не усовершаемся, а скорее падаем нравственно; выходит, что под конец нашего века, а иногда и с ранних лет, в нас добрые мысли мало-помалу одна за другою потухают; живые теплые чувства остывают и замерзают: в душе с годами все духовное глохнет. А дурные навыки отвердевают. Страсти, перерождаясь одна в другую, легкомыслие в сластолюбие, сладострастие в корыстолюбие, корыстолюбие в жестокость, самолюбие в честолюбие, в безпощадность к другим, а все вместе, неудовлетворенные, или же слишком удовлетворенные, переходя в разочарование жизнию, в скуку и тоску, в уныние и меланхолию, или же в крайнюю боязнь за жизнь и оставшиеся за нами ее блага, или же в апатию и ненависть к жизни и всему живому, овладевая нами окончательно, подавляя в нас все духовное, благородное, возвышенное, страсти творят нас своими закабаленными рабами, рабами сатаны тайными полубессознательно для нас всегда, а иногда и явными исполнителями чужой роковой воли, воли сатаны, который и посылает нас пасти свиней, творить гнуснейшие или беспощадные дела; а пася свиней, алкать и свиного корма, и алкать голодом неутолимым, томиться жаждою ненасытной, мучительнейшей жаждой известного языческого страдальца, гореть до гроба огнем ненасытной страсти, или даже многих, становиться гнойным пристанищем целого легиона бесов, которые разжигают в закабаленном ими сердце свой тартар, неразлучный с ними огонь ада... Не явен ли давящий перст сатаны, карающий перст Божий на блудном сыне, старом или вообще изможденном сластолюбце, который пылает еще порывами, распаляя себя воспоминаниями, но изжил уже свои силы? Не явен ли губящий перст сатаны, карающий перст Божий на блудном сыне, жалком, отталкиваемом честолюбце, который не имея ни достоинств, ни дарований, ни наконец счастья глупцов, ползает, пресмыкается, терпит, когда в него плюют и затем на нем же растирают, вместе с ним самим? Или на блудном сыне корыстолюбце, который, имея сундуки, набитые хоть не золотом, да все же большими ценностями, морит себя голодом, или даже протягивает на улицах руку за подаянием? Не пасут ли такие жалкие рабы страстей, не холят ли свиней у господина своего сатаны? Не мучатся ли ненасытною алчностью к тем рожцам, которыми питаются сии духовные свинии? Не томятся ли жадностью к той грязи, в какой они валяются? А встретят и тут неудачу, в прибавок ко всем неудачам неудавшейся по нашим расчетам жизни, тогда что же? Можно учинить с ней и простой расчет, каковые теперь очень часто и учиняются, для чего способов у сатаны и рабов его очень довольно, даже очень много без числа, способов самоубийства... Говорить ли о тех заблудших сынах, некогда бывших Божиими, ставших явными чадами сатаны, которые находят для себя счастье в мучительстве и истязании ближних, которые не только посягают на убийство, но и испытывают даже наслаждение в пролитии чужой невинной крови? Бывали, бывают и такие.

Блажен, кто в тяжкую нравственную минуту придет в себя и опомнится, а опомнившись, размыслит и скажет с блудным сыном: сколько наемников у Отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода? Блажен, кто размыслит и вспомнит, сколько на свете есть добрых, честных и богобоязненных людей, которые все лучше его по своему нравственному состоянию, – кто вспомнит, что он сын своих отцов, потомок благочестивых, верных Богу и Христу Его предков, и пришедши в себя скажет: сколько у Бога, Отца нашего небесного, и чад Божиих и наемников, слуг Его, которые избыточествуют дарами Его, а я вот гладом гибну. Бывает, что человек почувствует муку и от духовного голода. Но большей частью, пекущемуся о нашем обращении и спасении Промыслу нужно бывает вызывать этот голод каким-либо недостатком вещественным, неудовлетворенной нуждой житейской, болью телесной или и душевной, но причиняемой отъятием благ мирских. Есть в Священном Писании изречение: наченше духом плотию скончаваете. В благополучии почти всегда так и бывает, что человек, начав духовным, возвышенными помыслами, благими намерениями и желаниями, мало-помалу забывается, опутывается житейскими утехами или попечениями, дебелеет духом и становится всецело плотью. А чтобы пробудить в нем дух, нужно начать обратно с плоти: нужно наслать на человека беду, тяжкую потерю, мучительную болезнь, неудачу за неудачей, бедственный упадок сил, болезненную, непочетную, необеспеченную старость. И вот тут-то, если человек был хоть и блудный, но непогибельный сын, измождение плоти у него нередко сопровождается возрождением духа, обращением его к небу, покаянными воплями его к Отцу небесному: Отче! согреших на небо и пред Тобою, и уже несмь достоин нарещися сын твой. Прими же меня в число хотя наемников твоих, в число хотя последних рабов своих. В жизни мы нередко встаем и идем к Отцу небесному с воплями покаяния, с благими намерениями исправиться. А затем потянуло на нас иным ветром, легким ветром здоровья, благополучия, минувшей беды, пронесшейся над нами тучи горя, и мы снова присядем отдохнуть, раздумаемся, рассеемся, а затем и снова пустимся на страну далече блуждать, бродить по разным распутьям греха. Счастливы мы, если хотя кончины христианской у Господа просим; если хотя в минуту смерти застонем решительным воплем покаявшагося блуднаго сына: Отче! прими, Отче, не отвергни, – воплем покаявшегося среди крестной муки разбойника: Помяни мя, Господи, недостойного, отчаянного, погибающего. Если хотя в минуту смерти будем сильны, будем иметь благодатное вспоможение испустить покаянный вопль, то и этот носледний вопль может тронуть отеческую любовь Отца небеснаго... Но... не должно обольщаться таким расчетом, такою неверной надеждой. Сколько смертей неожиданных! Сколько смертей, когда люди себя обольщают забытьем о собственной смерти! Сколько смертей грубых без покаяния! А бывают смерти и одеревенения и ожесточения и нераскаянности и даже неверия... Конечно, надежда на Бога не посрамит, молитва за Богом не пропадет. Среди волнующегося моря житейского, среди грозной пучины безверия, маловерия, тупого невежества в вере, среди вздымающейся волны страстей и грехопадений, среди бури борьбы с искушениями, нравственного малодушия, уныния и даже отчаяния, любовь Отца небесного – это маяк и светоч, это скала и тихая пристань для обуреваемых, для погибающих. Воззови, блудный сын, воззови погибающий; Отче! согреших на небо и пред Тобою и погибаю... И небесный Отец сжалится и протянет руку спасения, и напад на выю облобызает погибельного, но милого и дорогого для отеческой любви сына... В этом сущность надежды на спасение всего христианского мира. Посмотрите, все грешны и тонем в пучине страстей среди житейского моря, воздвизаемого напастей бурею. Все рабы греха и служители диавола более или менее, скорее более, чем мы думаем каждый о себе. Где надежда спасения? Она в любви Божией, жаждущей нашего спасения. Она в той высокой небесной радости, какую чувствуют небожители о едином грешнике кающемся. Конечно, надежда и в покаянии. Бог спасает нас не без нас.

А кто между нами эти старшие сыновья, которые не радуются возвращению распутных чад Божиих под кров отеческий? Мало их между нами стало, подобных евангельскому старшему сыну, подобных с одной, с хорошей стороны. Кто из нас может сказать, что он от лет детства служит Богу и николиже не преступал заповедей Отца небеснаго? Где они, эти строгие слуги Божии, эти постоянные безупречные исполнители закона Божия? Конечно, есть где-либо. Но мы ли? А мало ли таких братий наших, которые сердятся на наши грехопадения, которые и от небесного Отца отвращают лицо свое за то, что Он не отвращает лица своего от нас бедных грешников; которые, мысля себя если и не святыми и не праведными, то честными и порядочными людьми, во всяком случае мня себя лучше многих других, отрицают правосудие Божие, даже Промысл Божий, видя себя будто обделенными Промыслом пред другими, по их суду, недостойными; которые готовы чуть не всякому другому сказать в глаза; сей сын общества, пожирающий общественное достояние, злоупотребляющий своим положением и еще расчитывающий на милость Божию, на благосклонность и почет у добрых людей!... Кто они, эти братья наши, наши немилостивые обличители, не радующиеся тому, что Господь пока терпит грехам нашим? Это они обличители, это злоязычники, которых в мире было всегда много, которые сперва работали только языками, а теперь стали работать и перьями, и печатью, да и всякими способами. Образы, не любезные Богу, не симпатичные и большинству немощных и грешных, но смиренных людей, как показывает притча Спасителя.

И вот как раз сегодня, в неделю блудного сына, приходится нам помянуть молитвою о упокоении души достолюбезнешую личность, полнейший и ближайший тип – отражение евангельского блудного сына, – тип, который прошел все ступени его ниспадения и восстания, все ступени до мысленного шатания и нравственного блуждания, до отрицания и преступления, до самых тяжких жизненных испытаний, даже до каторги; который затем стал не только достойнейшим и полезнейшим сыном отечества, но и обновленным сыном Отца небесного; который трудился на самом трудном и высоком поприще мысленного творчества и свой беспримерный, по психическому анализу, не только в русской, но и в европейской литературе, художественно-мыслительный гений употребил,– на что вы думаете? По-моему мнению, ни на что иное, как исключительно на глубоко-художественное, на поприще поэтического творчества, разъяснение притчи Спасителя о блудном сыне, на создание многих трогательнейших образов блудных сынов и дщерей из среды нашего русского современного общества. Я не прошу вас, знающих, в Бозе почившего Феодора Достоевского, не прошу вас, согласиться со мною, подтвердить мою мысль. Ее стоит только назвать, не правда ли? Имели мы Пушкина, который во многом был не христианский мыслитель и поэт, который воспевал только страсти и страсти, у которого бывали только минутные проблески обращения к духовной природе человека и к небу, да и то не называя Бога даже по имени; который умер, однако же, христианином после известного предосудительного злоключения. Имели Гоголя, который был реальным изобразителем, сколько высокой поэзии человеческого, как только человеческого, а не христианского сердца, столько же и величайшей его грязи, который обратился к христианству, когда уже пошатнулся душевными силами, что именитейшие наши мыслители поставили ему в тяжкий упрек. Да простит их и помилует Бог и прославит за учиненное ими добро славой небесной больше той, какою прославил на земле. Имели, имеем много живописцев, писателей, которые раскрашивают только беспросветный моральный мрак, мняся службу приносити сим живописаньем русскому обществу, конечно – не Богу. И наконец, имели, а теперь потеряли и Достоевского, который не стыдился употребить свой высокий дар на служение идеалу добра, возникающему иногда из самой зловонной нравственной грязи; который не постыдился в своей предсмертной исповеди признать себя рабом Христовым, а Христа провозгласить светом мира, и в частности светом Христолюбивого нашего отечества, просвещением во тьме неведения седящего, в тине греховной валяющегося русского люда, который однако же и из этой бездны умеет вопиять к Богу: Господи, владыко живота моего, спаси и помилуй. Боже! Буди милостив мне грешному. Отче! Согреших на небо и пред тобою...

Помолимся об отшедшем к Богу нашем достохвальном и приснопамятном учителе, который не умрет для России никогда, пока не умрет в ней русский христолюбивый народный дух, – о верном рабе Христовом Феодоре Достоевском. Аминь.

1881 г.

Отче наш, иже ecu на небесех. Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим.

Постараемся ввести вас в смысл настоящего дня, в значение настоящей нашей печально-торжественной вечерней службы.

День сей в русском глубокоосмысленном просторечии называется прощеным днем, прощеным воскресеньем. Называется так потому, что в этот день православные, благочестивые, почтительные к святоотеческим преданиям люди просят друг у друга прощения в прегрешениях, содеянных за все прошлое время одними относительно других. Торжественный обряд взаимного прощения совершается ныне за вечерним богослужением. Но предваряется он чтением за литургиею апостола и евангелия и всем содержанием утреннего богослужения настоящего прощеного воскресенья.

Во всех этих богослужениях, и всенощного бдения, и литургии, и настоящей вечерни, проводится следующая связная мысль. Всем неделям и частнее воскресным дням, начиная от недели Закхея мытаря и до недели всех святых после праздника Троицы, усвояются церковью нарочитые чтения из евангелия и особые священные воспоминания. В ряду прочих недель, сему прощеному воскресению усвояется воспоминание падения Адамова.

Зачем же сему предпостному дню усвоено воспоминание именно падения Адамова? В дневном синаксаре это объясняется так: «в сей день творим воспоминание испадения первозданного Адама от райския пищи, еже божественнии святии отцы наши вчинили прежде святыя четыредесятницы, показуя тем, елико постная лечба», т. е. леченье постом, «человеческому естеству полезна; елико Адам злопострада от того, что не постился. Не сохранил он первое доброе человекам Божие заповедание о посте, но покорившись чреву, паче же прелестнику змию чрез Еву, не только не стал богом, но и смерть привлек и пагубу всему своему роду причинил. Преступив Божию заповедь, Адам и смертною облекся плотию, и навлекши на себя клятву был изгнан из рая, и пламенному оружию повелено хранити райския врата. Адам же, седя прямо против рая, плакал и рыдал, коликих благ лишился за то, что в свое время не постился. А с Адамом равная участь постигла и весь род от него происшедший. Понеже убо мы столько пострадали за то, что Адам не постился, то и предлагается ныне его воспоминание во входе святыя четыредесятницы, дабы мы, поминая елико зло введено несоблюдением поста, потщились пост радостно прияти и сохраните, дабы обожение, которого Адам хотел достигнуть нарушешем поста, но обманулся, получит нам рыдая и постясь и смиряясь, дóндеже нас Бог посетит. Буди же ведомо, что святая и великая четыредесятница есть десятина всего лета. И так как от лености мы не хочем поститися и уклонятися от зла всегда, то святые Апостолы и божествениые отцы предали нам святую четыредесятницу, как бы некую жатву душам, дабы мы все, что безместное во все лето содеяли, ныне очистили, будучи сокрушаемы и смиряемы постом».

Смысл сего сказания таков. Адам был чист и свят, жил в раю в общении с Богом. Ему дана была заповедь поста, поста двоякаго, духовного и телесного, телесного – не вкушать от древа познания добра и зла, а духовного – восходить к богопознанию постепенно, а не порывисто. Адам же не соблюл заповеди поста, и вкусил от древа познаниия добра и зла. Следствием этого было, что полного добра он не постиг, а зло уведал и наследовал клятву и смерть со всем родом своим. В прародителе Адаме мы все согрешили и стали повинны греху, проклятию и смерти. Но не хотяй смерти грешников Бог указывает нам средства избыть от лукавого. Какие ж это средства? Пост и молитва. Сей лукавый род ничим же исходит из нас, токмо постом и молитвою. А для успешности молитвы необходимое условие всепрощение.

Перенесемся далее к тому, что внушает нам св. церковь ныне чтенным на литургии евангелием. Это самое и внушается нам ныне чтенным евангелеем, что необходимое условие успешности нашей молитвы перед Богом есть всепрощение; что если мы желаем, чтобы Господь простил нам грехи наши, то должны сами прощать других. Без этого не получим прощения. Сице (так) молитеся вы, – учит Христос Спаситель. Отче наш, иже ecи на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое... И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Это читано в евангелии за литургией вчера в сырную субботу. А затем в евангелии от Матфея сряду же присовокупляется то, что читано в нынешнем евангелии за литургией: ибо если вы сами отпущаете человеком согрешения их, – продолжает Христос Спаситель, – отпустит и вам Отец ваш небесный. Если же вы не отпущаете человком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших.

Ту же мысль обязательности взаимного между верующими всепрощения внушает нам и нынешнее чтение из апостола, которое мы слышали за литургиею. Братие! Час уже нам от сна возтати. Ныне близко к нам спасение. Ночь прошла, а день приблизился. И так отложим дела темная, и облечемся в оружие света. Как днем будем вести себя благочинно, не предаваясь ни безчинным пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти. Естественного попечения о плоти не превращайте в похоти. Ядущий не укоряй не ядущего, и не ядущий не осуждай ядущего. Ты кто осуждающий чужаго раба? Пред своим господином стоит он или падает. И будет возставлен: ибо силен Бог возставить его. А ты что осуждаешь брата твоего? Или ты что уничижаешь брата твоего? Все мы предстанем судищу Христову и каждый отдаст слово за себя. Темже убо мир возлюбим.

Таким образом, во всем этом проводится единая мысль, преподается нам единый урок обязательности, необходимости, благотворности взаимного прощения и примирения. Вникните. Вот все мы пали в Адаме и согрешаем сами по себе. Все имеем нужду в милости Божией и в прощении грехов наших. Но Бог простит нам согрешения наши только тогда, если и мы отпущаем другим людям прегрешения их против нас. Если же мы не прощаем других, то и нас Бог не простит. Все предстанем судищу Христову и каждый из нас там отдаст отчет за себя. После этого ты кто осуждающий чужаго раба, раба Божия, такого же как и ты сам? Царство Божие есть правда и мир и радость о Духе святом. Тем же убо братие мир возлюбим. Если возможно, – что зависит от вас, – со всеми людьми мир имейте. Бывайте друг к другу благи, милосерды, прощая друг другу, как и Бог во Христе прощает вас. Гневайтеся и не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем.

По этой заповеди св. Апостола, чтобы солнце не заходило во гневе нашем, чтобы мы ни в один день не переждали заката солнечного, гневаясь на ближнего; чтобы ни однажды не отошли ко сну, не простившись со всеми, кого оскорбили или кто нас оскорбил, – по этой заповеди Апостола установлен, церковью особый обряд ежедневного прощения. Именно, когда оканчивается последняя дневная церковная служба так называемого повечерия, то при отпуске повечерия священнодействующий предстоятель, сотворив по уставу поклон на землю, говорит братии: благословите, отцы святии, и простите ми грешному. А братия по уставу ответствует ему: Бог простит ти, отче святый. И по сем сподобляются все прощения от предстоятеля, подобне глаголюще: благослови, отче святый, и прости мя грешного. И отходим за сим в домы наши, а в монастырях в келлии наши, глаголюще молитву сию, молитву прощения всем и всему: ненавидящих и обидящих нас прости, Господи человеколюбче.

Так взаимным всепрощением повелено оканчивать каждый день. Так и совершается в монастырях общее всепрощение в вечер каждого дня. В сей же знаменательный вечер прощеного воскресенья, в преддверии св. великого поста, сей обряд взаимного всепрощения совершается нарочито торжественно. Зачем это? Откуда этот обычай?

Припомним слова синаксаря. Так как от лености мы не хотим поститься и устраняться от зла всегда, то святые Апостолы и божественные отцы предали нам святую четыредесятницу, как бы некую жатву душам, чтобы мы сокрушаемые и смиряемые постом очистили все, что за все лето соделали безместного и скверного и греховного. В нынешний день накануне св. четыредесятницы древние христиане, насельники монастырей, совершив вечернее богослужение поклонившись всей монастырской святыне и соутешившись за общею вечернею трапезою, торжественно совершали обряд взаимного прощения, и затем расходились по пустыне безмолствовать и поститься в глубоком уединении, молиться и каяться и плакать о содеянных за все прошлое время грехах. Оттуда-то и возникли старинные обычаи, до сих пор еще честно соблюдаемые в некоторых особенно благочестивых старинных градах и весях святой Руси, наприм. в Москве и других. Там православные благочестивые люди, в сей прощеный день, ходят по монастырям, по древним соборам; кланяются святым мощам и всякой особо чтимой святине: заходят принять благословение к архиереям, предстоятелям церквей, благочестивым инокам, посещают домы сродников и знаемых, везде у всех прося прощения и благословения. В знак взаимного мира, прощения и соутешения, рассылают друг другу особые хлебы, которые приготовляются именно на сей день, как особые куличи на св. пасху. А в монастырях, соборах, как и во всех церквах, совершается сей торжественный обряд взаимного прощения, который и мы ныне совершаем. В монастырях он совершается не всегда и не везде в церкви, но после вечернего богослужения совершается в трапезе, после прощального трапезования, по прочтении там же в трапезе малого повечерия. При прощении в некоторых монастырях, соборах и церквах поются ирмосы покаянного канона: помощник и покровитель бысть мне во спасение сей мой Бог, – поются, напоминая всем и каждому, что все мы согрешихом, беззаконовахом, неправдовахом пред Богом нашим, ниже соблюдохом, ниже сотворихом, якоже заповедал есть нам. А в некоторых местах, по исконному обычаю, поется при обряде прощения Пасха, именно стихиры пасхи: Да воскреснет Бог... Пасха священная нам днесь показася; поется не без цели, напоминая нам, да и в сей день, как в день воскресения, друг друга обымем, рцем – братие и ненавидящим нас и простим все и всем ради постившегося нас ради, страдавшего и воскресшего Христа.

Истинно и глубоко жаль, что эти добрые старинные обычаи исчезают; исчезают до того, что в некоторых местах, в некоторых кругах, не остается их ни следа. Посмотрите, рассудите, взвесьте, что из всего этого, освященного древностию, проникнутого чистейшим христианским духом учреждения, осталось, в некоторых местах и кругах? Ничего святого и духовного, а одно только греховное и плотское... Минуют в сей день и вечер храм Божий, в него и не заглянут, а соберутся в храминах увеселений; предаются там пресыщению всякого рода, излишеству возбуждающих удовольствий и проч. и проч. Это значит, люди заговляются. Для чего, в каких видах заговляются? Для того ли, чтобы поститься и молиться на завтра и дальше, каяться и плакать о грехах? Ничего не бывало. Заговляются ради самого заговенья, чтоб только сей святой христианский день и особенно ночь на св. четыредесятницу провести по-язычески, как можно шумнее и веселее, только, не более. Я и говорю и повторяю, что от древнего обычая наших христолюбивых отцов осталось в некоторых кругах одно только языческое. Подавленное языческими обычаями, самое слово – заговенье потеряло свой первобытный христианский смысл. Заговенье – это начало говенья; а к нашему язычествующему времени оно переродилось в своем значении в усиленное пресыщение всякого рода. И вот после проведенной по-язычески ночи заговенья, тускнеющая от бессонницы, утомления и пресыщения очи видят наконец мерцающее утро святого великого поста. Утомленные за целую ночь треском музыки, пусторечья, нередко злоречия, шума и топота уши оглашаются под утро заунывным звоном великопостного колокола, приглашающего к утренней покаянной молитве…. Что делать дальше? Усталые ноги тащут бренное отяжелевшее тело, а отунывные чувства влекут изнемогшую от угнетающих впечатлений душу не на утреннюю покаянную молитву, о которой и не думалось, а в объятия тяжелого, не освежающего, не ободряющего, но еще более удручающего грешную душу сна... Сам Спаситель предостерегает: Сын человеческий, второе пришедши судить нас, обрящет ли веру в себя на земли? Несомненно, что вера тускнет и тухнет, тухнет и в убеждениях и в привязанности к святоотеческим учреждениям.

А говорить ли о том, как нужно поддержать святоотеческие обычаи сего знаменательного прощеного дня, как они благотворны, как психически необходимы? Говорить ли, что обязательность взаимного всепрощения не есть только положительное христианское установление, но и психическая необходимость, есть неутолимая потребность душ? Какая самая закоренелая в пороках душа не чувствовала, не чувствует иногда ядовито-едко нужды в прощении, в забвении, в изглажении содеянных ею зол и собственной порочности? В Апокалипсисе говорится: и видел я Иоанн, когда седящий на престоле Агнец отверз шестую, предпоследнюю из семи печатей, и се бысть трус земли великий, и солнце померкло, как черная власяница, и луна стала как кровь, и звезды небесныя пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелыя смоквы свои. И небо скрылось, свившись, как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих. И цари земные, и вельможи, и богатые, и сильные, и всякий раб и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелия гор. И говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Седящего на престоле и от гнева Агнца. Ибо пришел великий день гнева Его и кто может устоять? Это будущее, это нечто такое, что трудно постигнуть и предощутить, – предощутить то, как это мы станем прятать свою греховность от очей неумытнаго вечнаго Судии, как завопим горам, чтоб они нас скрыли, пусть – хоть раздавят нас собой и превратят в пыль и прах... Это для нас впереди. Но кто уже не чувствовал, многие ль не переживали сзади в прошлом вот чего? Мятущиеся помыслы, тяжкие воспоминания, ужасающия безотчетныя предощущения, безнадежность в себе и в своих силах терзают душу так, что снял бы череп с плеч и кинул бы его об землю. А в душе при этом раздается вопль: отцы и братия! Дайте мне гроб, выройте могилу и засыпьте меня песком забвения. Простите мне все, простите мне все и забудьте, что я жил на земле... Это естественный, но антихристианский дух уныния. А христианский дух утешительной христианской надежды подсказывает мятущемуся, тоскующему духу: и положут тебя во гроб и опустят в могилу и засыплют песком, только не забвения, а прощения, окутают твою могилу пожеланием вечной памяти и молитвою о упокоении. Все все тебе в могиле простят и разрешат и благословят тебя, как и ты прощаешь и разрешаешь и благословляешь всех. И Бог тебя простит и помянет и упокоит. Братие! Год грешной жизни у нас сзади. Могила на год к каждому из нас приблизилась. Кинем же в общую могилу грехи прошлого года, который для нас умер, и засыпем их там песком забвения и общего друг другу всепрощения. Аминь.

Православия день празднуем православнии людие.

В день православия обыкновенно совершается обряд православия.

Так называется это священнодействие на языке церковном. Но в просторечии у простого народа оно называется больше проклятием: «пойдем – говорят – на проклятие». В таком названии священнодействия выражается мысль, будто в этом обряде в этот день церковь кого-то проклинает. Так думают люди не только из простого народа, но и высшего образованного круга. Разве не думалось кому-либо из вас, когда вы присутствовали при обряде православия, – не говорили вы другим, не слышали говора от других: «проклятие!... В наше время, в наш XIX век! И это делается в церкви, которая считает себя православной, т. е. чистейшей христианской церковью! Как мало понимания здесь духа Христова, духа евангельскаго, духа мира и любви и всепрощения! Молиться нужно о людях, которые по-вашему заблуждаются, а не проклинать!» И воображали себя эти мудрецы мудрецами, которые решили вопрос со всех сторон, с человеческой – философской и христианской точки зрения! И ворочалось в них при этом непочетное для церкви Христовой чувство, что они делают великую честь церковному обряду своим присутствием при его совершении, и что вперед они поступят умнее, если не удостоят своего посещения это мрачное по их понятиям и тяжелое по их ощущениям торжество.

Нам хотелось бы и Господа Бога просим о помощи объяснить желающим, а от вас надеемся благоизволения послушать нашей речи, что в день православия – в чин православия, как и никогда ни в каком случае, церковь никого не проклинает с желанием вечной погибели, – что она только провозглашает отлучение тех, которые упорным неверием в истины, необходимые для спасения и хранимые церковью, сами себя отлучают от спасительного союза с ней; провозглашает отлучение по необходимости в видах благотворных, молясь в тоже время о своих отступниках, спасая верных чад своих от отступничества, ублажая подвижников православия усопших, благословляя поборников и всех чад православия живых, – что для добрых христианских сердец торжество православия должно быть не мрачным анахронизмом, а именно торжеством православия, хотя торжеством более умилительно-трогательным, или даже печальным, чем светлорадостным.

Говорим, что в чин православия в день православия православная церковь никого не проклинает, с желанием вечной погибели.

Вслушивались ли вы в последование православия? Читали ль его когда-либо? Вслушайтесь, вчитайтесь, поищите, внимательно поищите, найдете ли там слово: проклинаю, проклятие, – найдете ли вы хоть одну мысль о положительном проклятии. Мы искали и не нашли. Нашли напротив то, чего и нам и вам больше хочется от обряда православия; нашли молитвы церкви: «о еже соблюсти святую свою церковь невредиму и непребориму от ересей и суеверий и миром своим оградити, – о еже утишити раздирание ея и силою Святаго своего Духа обратити всех отступльших (о ком молитва? об отступниках?) к познанию истины и сопричести к избранному своему стаду; не хотяй смерти грешных, но ожидаяй обращения и покаяния, обрати всех отступльших (о ком молитва? о них же?) к святей своей церкви; устроивый мир сей во славу твою, сотвори да и противящиеся твоему слову (о ком молитва?) обратятся и вкупе со всеми верными истинною верою и благочестием Тебе Бога нашего прославлят; давый заповедь твою нам, еже любити Тебе Бога нашего и ближнего своего, сотвори, да ненависти, вражды, обиды, мздоимства, клятвопреступства и прочая беззакония прекратятся, истинная же любовь да царствует в сердцах наших; молимтися, Спасителю наш, услыши и милостивно помилуй». – О ком же тут церковь молит Бога? Главным образом, о своих отступниках. О чем между прочим молить? О том, да царствует истинная любовь в сердцах наших. – Находим мы дальше в последовании православия молитву: «прилежно Тя всеблагий Господи молим: призри на церковь твою и виждь: яко твое спасительное благовестие, аще и радостно прияхом, но терние суеты и страстей творить оное в некиих малоплодно, в некиих же и бесплодно; и по умножению беззаконий овии ересьми, овии расколом противяся евангельской твоей истине, отступают от достояния твоего, отрывают твою благодать и подвергают себе суду твоего пресвятаго слова. Премилосердый и всесильный, не до конца гневаяйся Господи! буди милостив, молит Тебя твоя церковь, представляя Тебе (ходатаем) начальника и совершителя спасения нашего Иисуса Христа, буди милостив нам, укрепи нас в правоверии силою твоею, заблуждающим же просвети разумныя очи светом твоим божественным (о ком молитва? о заблуждающих, по взгляду церкви, отдельно от нас – от правоверных), да уразумеют твою истину, умягчи их ожесточение и отверзи слухи, да познают глас твой и обратятся к Тебе Спасителю нашему. Исправи Господи иных развращение и жизнь, несогласную христианскому благочестию. Сотвори, да вси свято и непорочно поживем, и тако спасительная вера да укоренится и плодоносна в сердцах наших пребудет (о ком молитва? о нас: правоверных, отступниках, беззаконниках; во взгляде церкви здесь уже все соединены). Не отврати лица твоего от нас (где разумеются и отступники), Господи, воздаждь нам (где разумеются и отступники) радость спасения твоего; подаждь, Господи, и пастырем церкви твоея святую ревность и попечение их о спасении и обращении заблуждающих духом евангелъским раствори: да тако вси (и заблуждающие и развращенные и правоверные) руководими, достигнем, идеже совершение веры, исполнение надежды и истинная любовь».

Итак что же? Молится ли церковь о заблуждающих? Молится, как о самой себе, не отделяя их в своей молитве от себя. Молится, да царствует истинная любовь в сердцах наших; молится, чтобы ревностное попечение пастырей церкви о спасении и обращении заблуждающих Господь растворил духом евангельским; молится, да вси заблуждающие и не заблуждающие достигнем туда, где царствует полная, беспрепятственная, всеобъемлющая, истинная любовь. Итак церковь дает больше, чем мы требовали: видно не нам ее учить, а учиться нам у нее духу евангельскому, как и всегда и всему. – А проклинает ли кого-либо? До сих пор не проклинала; посмотрим, не будет ли проклинать дальше.

Теперь коснемся самой сущности чина православия. – «Якоже убо, – возглашает церковь, – пленяющих разум свой в послушание божественному откровению и подвизавшихся за оное ублажаем и восхваляем: тако противящихся сей истине, аще ожидавшему их обращения и раскаяния Господу не покаяшася, священному Писанию последующе и первенствующия церкве преданий держащеся, отлучаем и анафематствуем. – Отрицающим бытие Божие и утверждающим, яко мир сей есть самобытен, и вся в нем без промысла Божия и по случаю бывают, анафема. – Отмещущим бессмертие души, кончину века, суд будущий и воздаяние вечное за добродетели на небесех, а за грехи осуждение, анафема... и т. д.... Анафема, анафема, анафема»!

Разве это не проклятие? Да, у русскаго народа слово анафема переродилось и навязалось ему значение проклятия: ״ах ты анафема... будь ты анафема“, – значит: ты проклят, будь ты проклят. Но по вековому или даже по тысячелетнему употреблению слова анафема в церкви, оно значит: отлучение. «Отлучаем, – возглашает церковь, – и анафематствуем», – это одно и тоже.

«Отлучаем и анафематсвуем, священному Писанию последующее и первенствующия церкве преданий держащееся», но не проклинаем.

Нет в священном Писании проклятия, в смысле зложелания; говорится в Писании: проклят человек, но не говорится: будь проклят. Здесь есть тонкое и существенное различие.

Сам Господь Бог с мудрой, если можно так выразиться, разборчивостью, употребляет слово – проклят, – употребляет, как не хотяй погибели и смерти грешника. – В он же аще день снесте от него, древа познания добра и зла, смертию умрете, – вещает Господь первым людям; не говорит: умрите вы смертию, будьте прокляты тогда (Быт. 2:17), хотя в этой заповеди заключается источник всех клятв, каким после подвергся человек. – Яко послушал ecи гласа жены, твоея и ял еси от древа, егоже Аз заповедах тебе сего единаго не ясти, от него ял еси проклята земля в делех твоих, – вещает Господь подвергшемуся клятве Адаму, не ты проклят, а земля проклята, и проклята земля, а не будь она проклята (Быт. 3:17). – Особенно тяжкой силой эта клятва на проклятую землю пала во время потопа; и Господу Богу стало жаль ее: не приложу к тому, – изрек Он после потопа, – прокляти землю – не буду увеличивать клятву на землю за дела человеческия (Быт. 8:21), – и ту клятву, которой уже подверглась земля, Господь Бог в жалости своей ограничивает.

Нечто, похожее на призывание клятвы на голову человека, читаем мы только в грозном законе Моисеевом. Моисей предписывает своему народу: сии – такая-то колена – да станут благословляти на горе Гаризин... И сии – такая-то колена – да станут на клятву на горе Гевал... И отвещавше рекут левити всему Израилю гласом великим: проклят человек, иже сотворит изваяние и слияние, мерзость Господеви, т. е. кумир для обожания... И отвещавше вси людие рекут: буди. Проклят безчестяй отца своего или матерь свою: и рекут вси людие: буди. Проклят... проклят... проклят...: и рекут вси людие: буди. Проклят, иже возмет дары поразити душу крове неповинныя: и рекут вси людие: буди. Проклят всяк человек, иже не пребудет во всех словесех закона сего, еже творити я: и рекут вси людие: буди (Втор. 27). – Но и здесь мы видим только нечто похожее на призывание клятвы на главу человека, а не решительное призывание. Устами левитов закон изрекает свой окончательный приговор: проклят есть, а не будь проклят человек... Весь Израиль своими устами добровольно относит к себе этот уже состоявшийся непреложный приговор: буди, так, аминь, – пусть будет так.

Почему же мы даем такое значение этому различию: проклят и будь проклят? Потому, что тут есть разница в существе дела. Вообразите вы отца семейства, праотца всего человеческого рода Ноя, который с едва вообразимой для нас болезнью сердца говорит о своем родном внуке и всем потомстве его: проклят Ханаан, зная, что отец его Хам – сердце злое, видя, что Ханаан есть семя Хамово, провидя, что весь род его будет отродьем Хамовым; и вообразите вы тогоже Ноя, если б он, оскорбленный своим сыном Хамом, с злостью сердца сказал о внуке своем Ханаане: будь ты проклят Ханаан, – есть ли тут разность или нет? А Господь Бог находился относительно рода человеческаго в положении Ноя относительно сына своего Хана и внука Ханаана. Еще в предвечном совете своем когда Господь только замыслил создать человечество, Он предусмотрел, что человек пойдет путем зла и будет проклят: но ни тогда, ни после не призывал Господь Бог клятву на главу человека, хотя и предопределил эту клятву. Зачем же предопределял?...Но этот вопрос равняется вопросу: зачем Господь создал человека существом разумно-свободным, человеком, а не скотом, не деревом, не камнем?...Се дах, – вещает Господь израилю чрез Моисея (Втор. 30:15–19), – пред лицем твоим днесь жизнь и смерть, благо и зло. Засвидетельствую вам днесь небом и землею: живот и смерть дах пред лицем вашим, благословение и клятву: и избери живот, да живеши ты и семя твое, любити Господа Бога твоего, послушати гласа Его и прилепитися к Нему, яко сие живот твой. После такого приговора, общего для всего человечества, о всяком богоотступнике с пророком Давидом можно сказать: он возлюбил клятву и приидет ему; и не восхотел благословения и удалится от него; и облечеся в клятву, яко в ризу, и вошла она яко вода во утробу его и яко елей в кости его (Пс. 108:17–18).

В ветхом завете и в предвечном совете своем Господь Бог не призывал клятву на главу человека потому, что не желает, чтоб он был проклят и сгиб, а предопределил клятву за грех, между прочим и потому, что предвидел и предопределил искупление человека от клятвы в завете новом. И вот в новом завете веет уже новым еще более кротким духом. И в ветхом завете нет зложелательного призывания клятвы на главу человека, решительно говорится только о самовольном привлечении человеком клятвы на свою голову; а в новом завете уже провозглашается избавление от клятвы. – Однажды кроткий наш Спаситель хотел пройти через одну весь самарянскую. И не прияша его там, потому что Он был Иудей и шел в Иерусалим. Видевше же ученицы Его Иаков и Иоанн, реша: Господи! хощеши ли речем, да огнь снидет с небес и потребит их, якоже и Илия сотвори? Обращся же Господь запрети им и рече: не весте, коего духа есте вы: Сын бо человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти. И идоша во ину весь (Лк. 9:51–56). – Не правда ли, как много здесь сказано о духе Христовом, как прекрасно очерчена здесь безмерность Христовой кротости, эта бездна любви божественной, особенно в сравнении с упорством застарелых, с удобовозгараемостию новых ненавистей человеческих?! Потому-то верный проводник Христова духа, апостол Павел и провозглашает: которые под законом Моисеевым, те под клятвою суть: писано бо есть: проклят всяк, иже не пребудет во всех писанных в книзе законней, яко творити я. А нас Христос искупил от клятвы законныя, быв по нас клятва, – сам став за нас под клятвою (Гал. 3:10–14). Этими словами великий апостол вовсе изгоняет употреблявшееся в известном смысле в ветхом завете провозглашение клятвы из языка новозаветнаго. Он же первый в замене слова: проклятие – произнес слово: анафема. Аще кто не любит Господа Ииcyca Христа, – пишет он к коринфянам,– да будет анафема, маранафа (1Кор. 16:22); а один из вернейших учеников великаго апостола, апостол Климент, епископ римский, эти слова передает так: да будет отлучен до пришествия Господа нашего.

С тех пор, первенствующия церкве преданий держащися, святая церковь испокон веку провозглашала, и ныне провозглашает и до скончания веков, конечно, своим отступникам, которые всегда были, есть и будут, провозглашать будет: анафема. Не проклинаю я вас, – вот мысль церкви, – я скорблю о вас, я даже люблю вас, я молюсь о вас, да вразумит вас Господь и спасет, как сам знает; но вы не хотите быть моими детьми, вы чуждаетесь меня, и я с болезнью материнскаго сердца свидетельствую пред людьми и Господом Богом об отлучении вас от общения со мною: вы анафема.

Не думайте однакож, что церковная анафема после этого не много значит пред судом Божиим для спасения людей. Пусть разуверит вас в этом евангелие, которое провозглашается в священнодействии православия. Аще согрешит к тебе брат твой, – вещает кроткий, но и правдолюбивый наш Спаситель, – иди и обличи его между тобою, и тем единым... Аще ли тебе не послушает: поими с собою паки единаго или два, да при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол. Аще же не послушает их, повеждь церкви. Аще же и церковь преслушает: пусть будет он тебе, якоже язычник и мытарь. Аминь бо глаголю вам: елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси, и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех. Церковная анафема нераскаянному отступнику, лишающая его всеочищающей и освящающей благодати таинств при его жизни, отчуждающая от него заступничество церкви за него по смерти, над его нераскаянностию в день страшного суда из уст самого отвергнутаго им некогда Господа прозвучит уже отвержением и проклятием вечными: идите от Мене проклятии во огнь вечный (Мф. 25:4).

«В таком случае однакож, если церковь не имеет деятельнаго желания подвергнуть проклятию отступников своих, зачем анафематствовать, не лучше ли только молиться? И какой смысл может иметь церковная анафема в наше время? Кому она нужна, иначе сказать, кого она может устрашить теперь»?

В наше время анафема не нужна?! Не нужна, когда между мыслящими из нас возникают люди, не только ругающиеся святым иконам, не только отвергающие соборы святых отец и их предания божественному откровеннию согласных, не только отметающие все таинства святые, – не только не верующие, яко Дух Святой умудрил пророков и апостолов и чрез них возвел нам путь истинный к вечному спасению и утвердил сие чудесами,– не только не приемлющие благодати искупления, Евангелием проповеданнаго, яко единственного нашего к оправданию пред Богом средства,– не только безумно глаголюще, не нужно быти к спасению нашему и к очищению грехов пришествие в мир Сына Божия во плоти, Его вольное страдание, смерть и воскресение, – но отметающие самое бессмертие души, суд будущий и воздаяние вечное за добродетели на небесах, а за грехи – осуждение, – но отрицающие самое бытие Божие и утверждающие, яко мир сей есть самобытен и вся в нем без промысла Божия и по случаю бывают..., люди, с пренебрежением отвергающие всякий дуализм воззрения, т. е. кроме мира видимого вещественного существование мира другого невидимого – духовного?! Только ли молиться церкви о людях, которые, родившись ее чадами, не только отступились от нее, но даже находят свое удовольствие в том, чтоб осыпать ее хулениями, видят свое призвание в том, чтобы соблазнять и развращать добрых христиан – призвание бесов, готовы собственной рукой стереть ее с лица земли?! Не нужна в наше время анафема, когда тысячи темных правоведников вероломного мрака в среде не мыслящей толпы оглашают церковь вавилонской блудницей и слепцы сами многих слепцов за собою увлекают в яму раскола, бесцерковности, затем безверия и даже безбожия, к которому идет и неизбежно придет наш раскол?! Больше, может быть, чем когда-либо, теперь церкви нужно определить свое положение, и отделить своих от чужих, чтобы хоть сберечь первых, если не спасти последних.

Для кого анафема нужна? Да, к положению решительных отступников существенного ничего она не прибавляет. Сами они возлюбили клятву и придет она на них, и не восхотели благословения и удалится оно от них. Но для нерешительных, увлеченным больше потоком чужих недобрых мыслей, чем злонамеренной работой собственного смысла, изменников вере отцев, ясная, определенная, во всех углах Pocсии провозглашенная, словом современных проповедников на современные заблуждения направленная анафема церкви не лишена была бы, конечно, потрясающего нравственного действия. Для таких недоростков в деле веры, как и в измене вере отцев, – а их больше, чем самостоятельных вероотступников, – для таких недоростков, для их чувства, церковная анафема может быть спасительным предостережением и уроком.

Но не их главным образом, и тем менее – их вожаков, имеет в своих благотворных видах святая церковь: священнодействием православия она хочет предостеречь, тронуть, умилить, утвердить в вере и преданности Богу добрых чад своих. Она делает дело матери, которая отрекается от неразумного, дерзкого, развратного сына, от беспутной дочери, изгоняет их из дому, грозит лишением наследства, лишает своего материнского благословения, не переставая однакоже вопиять к милосердому Богу об их вразумлении и исправлении, с болью материнского сердца и в тоже время хотя с дорогостоящей, с трудом, но твердо принятой решимостью благоразумия, чтобы пример детей беспутных не растлил прочих детей добрых, чтобы строгостью решения об одних отнять охоту последовать их примеру у других, – указывая на достохвальные примеры их достоподражаемых отцев, вопия к Господу Богу об их утверждении в добре и возможном счастье во времени и в вечности.

В этих-то видах в день православия, провозгласив отступникам православия анафему, св. церковь всем о православии подвязавшимся словесами, писаниями, учением, страданиями и богоугодным житием, яко защитникам и пособникам православия, ежелетнее воспоминание творя, возглашает вечную память: святому благоверному и равноапостольному царю Константину и матери его Елене, православным греческим царям и царицам, благоверному и равноапостольному князю Владимиру и бабке его Ольге и всем благоверным князьям и княгиням, царям и царицам российским, благочестивейшим императорам российским Петру, Александру, Николаю и прочим императорам и императрицам, патриархам, архиереям, всем пострадавшим и убиенным за православную веру и отечество и всем православным христианам в истинной вере и благочестии и в надежде воскресения скончавшимся. Затем, восхваляя подвиги сих, иже ныне спасительной верой и добродетелью, приуготовляя себе к вечному блаженству, утверждают православие, молит Господа о здравии, спасении и многих летах, во-первых христианского благочестия ревнителю, защитнику и покровителю Христовой церкви, благочестивейшему царствующему Государю и всему царствующему Дому, святейшему Синоду, патриархам, архиереям, синклиту, воинству и всем православным христианам, право содержащим спасительную веру и повинующимся Христовой церкви.

Итак вы видите, что церковь в день православия никого не проклинает, а напротив в этот день, как и всегда, молит своего Бога о всех: о своих защитниках, о своих чадах, о своих даже противниках.

Станем же и мы, братие, не учить церковь нашу духу Христову, а учась от нее всему, молиться, чтобы Триединый наш Бог нас и всех правоверных прославил и утвердил даже до конца в правоверии, развратников же и хульников православной веры и Христовой церкви обратил и сотворил, да придут они в познание вечной истины. Помолимся в этот знаменательный день православия и восшествия на прародительский престол благочестивейшаго Государя нашего, о Нем – о нашем благодарованном Царе, чтобы Господь Бог отцов наших утвердил и на многие лета сохранил Его на престоле Его благоверных отцов крепким поборником св. праотеческой веры. – Аминь.

1860 г.

Кресту твоему покланяемся, Владыко.

«В сей день, в неделю третию постов, празднуем поклонение честнаго и животворящего креста, ради таковой причины. Четыредесятодневным постом, некоторым образом, и мы распинаемся, умерщвляя в себе страсти, умерщвляя любострастную свою плоть. Вследствие того, мы имеем в себе чувство горести, унывая и падая духом. Потому то и предлагается честный и животворящий крест, как бы прохлаждая нас в усталости от великопостнаго труда, и утверждая (поддерживая) нашу немощь, устающую от подвига, и воспоминая нам страсти Господа нашего Иисуса Христа, и утешая нас в унынии от безпрерывных покаянных воздыханий и воплей к небу».

Это говорится в синаксаре нынешнего дня. Синаксарь – это особая поучительная повесть, полагаемая в церковно-богослужебных книгах в особые праздничные дни, в роде настоящаго дня крестопоклонной недели, – повесть, объясняющая событие и смысл праздника, с нравственным его значением.

Как это излагается в синаксаре нынешнего праздника, как это отчасти мы сейчас прочитали, – так мыслили и чувствовали старые люди, стародавние христиане старой греческой церкви, христиане и нашей русской церкви, наши еще недавние предки, для которых великий пост был действительно великий пост. Стародавние монахи уходили на всю четыредесятницу из монастырей, общин, скитов в пустыню, чтоб и лица человеческого не видеть, чтоб и лишнего слова с человеком не перемолвить. Что они в пустынях ели и пили, то Богу ведомо. Некоторые пребывали без принятия пищи целых сорок дней и больше, до самого светлого Христова Воскресения. Собирались же в монастыри только по средам и пятницам, и только к преждеосвященным литургиям, да по субботам и воскресеньям, и то только для слушания литургии; а по окончании службы Божией уходили опять в пустыню, не говоря друг другу лишнего слова. На такой образ жизни стародавних монахов, в св. четыредесятницу, в весьма многом походила и жизнь стародавних мирян, впрочем, еще и недавних наших предков. Еще я видел людей, не только монахов, но и мирян, которые в великий пост вкушали, по средам и пяткам, только антидор, а по субботам и воскресеньям только просфору, или даже почти ничего. Так и жили до Светлого Христова праздника. Службы Божии у наших предков были продолжительны. Церковный устав соблюдался буквально, с великим радением о всяком слове завещанном святыми отцами. Земные поклоны были многочисленны и по множеству своему утомительны до изнурительности. И теперь в единоверческих церквах, в день Мариина или Андреева стояния, полагается по уставу и кладут по семи сот земных поклонов, за одну утреню. Кроме подвига собственно постного и молитвенного, ревностные люди несли в старину разные другие подвиги, упражняясь, в эти святые дни, особенно в делах милосердия. Богатые оделяли бедных, кто чем мог: ходили по тюрьмам, по богадельням, по нищенским углам, простирая всюду руку помощи и утешения. Ростовщики разрывали надаванные им, неоплатные долговые росписки. Заимодавцы – кредиторы освобождали своих несостоятельных должников из мест долгового заключения. Властители выпускали и прощали узников. Все по возможности воевали со всякими страстями, отгоняя от себя постом и молитвою, всяких бесов, всякий лукавый дух праздности, праздной скуки, тоски, уныния, – дух любоначалия, превозношения над другими, гневливости, обидчивости и обиды, – дух празднословия, болтливости, нещадной растраты пустых слов, пустого убиванья времени, которое дано нам на спасительное для души делание. Вместо того усиливались всякими способами и особенно напряженной, соединенной с постом молитвой, в сии великие дни, внедрить в себя дух целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви, выражающейся в усиленных и учащенных разнообразных делах христианского милосердия. Вот, да, для таких постников дни великого поста были подвигом, подвигом нелегким, подвигом не неизнурительным, подвигом действительно умерщвляющим телесные страсти и самое тело, так что такие постники едва влачили свои изнеможенные ноги, едва сильны были поднять отощалую от неядения руку; были подвигом, пригибающим многими поклонами и истощением тела и голову долу, и повергающим в уныние дух, непрерывно удручаемый тяжкими помыслами и покаянными воздыханиями о грехах... Да, для таких подвижников, для таких истинных постников, сей день средокрестной недели был днем истинно – светлой радости, днем прохлады и ободрения, днем отрадного воспоминания страстей Господних и духовного утешения. Такие-то люди имели право сказать о себе то, что мы прочитали в начале нашего слова. Повторим. Теперь эти знаменательные, выразительные до типичности речения будут нам понятнее. В них веет стародавним духом древней христианской церковности, духом стародавнего деятельнаго подвижнического христианства.

«В сей день, в неделю третию постов, поклонение празднуем честнаго и животворящаго креста. Празднуем ради сицевой вины. Понеже бо четыредесятодневным постом, неким образом, и мы распинаемся, умерщвляя в себе страсти и вместе со страстями умерщвляя и самих себя; имеем же от того чувство горести, унывая и низпадая духом. И вот посему предлагается честный и животворящий крест, как бы прохлаждая нас и утверждая, и воспоминая нам страсти Господа нашего Иисуса Христа, и воспоминанием страстей Господних утешая нас в подвиге поста».

В какой же мере мы можем применить эти речения к себе? В какой мере мы похожи на древних христиан? Распинали ль мы себя прошедшим трехнедельным великим постом? Я не стану отвечать вам за вас. Моя совесть ответит мне, а ваша совесть пусть ответит каждому и каждой из вас. Я повторю вопрос на основании церковного синаксаря нынешнего праздника. Распинали ль мы себя четыредесятодневным постом, великим постом? Был ли этот великий пост для нас постом действительно великим? Был ли этот великий пост для нас каким-либо постом? Постились ли мы хоть сколько-нибудь? Помнили ли мы об этом великом посте, – не вовсе ли забыли о нем? Не забыли ль даже того, в каком смысле, для чего, почему это время в году называется великим постом, – называется св. четыредесятницей? Не забыли ль даже того именно, что это время в году называется великим постом, называется четыредесятницей? Что называется этим последним именем – святой четыредесятницей, – это, конечно, многие забыли. Это название – четыредесятница не звучит ли даже для нашего нежного уха как-то странно, каким-то чуждым отголоском чего-то давно забытого, какими-то смущающими наш сладкий покой, идущими чрез даль веков и глохнущими в этой дали предсмертными стонами когда-то родного нам, но забытого, отживающего или уже, по-нашему поверхностному суду, отжившего и испускающего последние вздохи древле-христианского, истинно христианского мира?... Спрашивать ли дальше, в том же направлении, по линии, указываемой синаксарем церковным? Конечно, спрашивать бесплодно, – бесплодно в том отношении, что почти ни от кого из присутствующих здесь не получим утвердительного ответа. А где те избранники, которые похожи на древних христиан, то Бог весть. Однакоже эти вопросы и благопотребны в том отношении, что напомнят нам, чем мы должны быть, по мысли церкви идеалу христианства, и чем стали, по нашему нерадению, по нашей холодности, по нашему духовному невежеству. Умерщвляли ли мы свои страсти? Хотя думали ль мы об этом, хотя бы в эти святые великопостные дни? Или давали этим страстям разгул такой же, как и в масляную, как и всегда, – пускай – де их гуляют, и хорошее дело, что гуляют... Потухнет страстный огонь, не раздуешь его ничем. Чувствуем ли мы в себе чувство горести, чувство уныния, чувство упадка духа от великопостного изнурения? От покаянного плача о грехах, от молитвенного утомления? Чувствуем ли, прожив три недели поста, чувствуем ли нужду в духовной прохладе и утверждении, чувствуем ли потребность в небесном утешении, чтоб рука небесного Подвигоположника излила в наши сердца прохладительную росу благодати, чтобы поддержала нас и укрепила, чтобы утешила и хотя на один этот светлопраздничный день упокоила нас, труждающихся и обремененных тяжким трудом поста, тяжким крестом покаяния? Чувствуем ли мы внутреннюю жажду, изнуренные постным покаянным подвигом, отдохнуть очами на изнесенном для поклонения кресте Христовом, – отдохнуть усталым духом на воспоминании страстей Господа, который также, как и мы, страдал, томился духом, скорбел тоской смертной до кровавого пота, который не пал только потому, что был Сын Божий; который тем не менее вопиял к Богу: Боже мой! Боже мой! Зачем Ты Меня оставил!... Жажду... Отче! в руце твои предаю дух мой... Совершишася! – И преклони главу предаде дух... И преклонь главу издше – испустил, последний томительный вздох... Чувствуем ли мы все это? Были люди, которые чувствовали, и много их было; быть может, и есть. Да это мы ли с вами?..

Однакоже и мы христиане. По крайней мере, зовемся христианами. И для нас с вами, – ни для кого другого, как для нас с вами, – изнесен сей честный и животворящий крест Христов. Что же нам делать? Что остается нам делать после всего того, что делали древние христиане, о чем говорит нынешний церковный синаксарь, и чего не доделали мы с вами? Поститься, – нельзя сказать, что мы с вами совсем не постились; но то верно, что от поста не изнемогли, а иные из вас и вовсе не постились. Распинаться со Христом – не распинались. Страстей не умерщвляли, – страсти в нас живут себе на здоровье, душе нашей в тяготу и болезнь, – быть может, даже в пагубу. Чувства горести, уныния, упадка духа, от тяготы и долготы великопостного подвига, мы в себе не чувствуем. Томительной жажды, чтобы изнесенный животворящий крест прохладил нас, истомленных подвигом поста, чтобы подкрепил нас изнемогающих, чтобы утешил нас унылых, – этой спасительной духовной жажды нет у нас почти ни следа. Что же есть, что остается в нас христианского?... Как мы ни беспечны в деле своего спасения, как ни холодны к подвигам добродетели христианской, но все же и в нас есть ощущение потребности, по обычаю предков, в этот день крестопоклонной недели, поклониться честному животворящему кресту, и вспомнить страсти Господа нашего Иисуса Христа. За этим мы и пришли ныне в святой храм сей. За этим мы и стоим у сего честнаго аналогия, у подножья честнаго Христова креста. В этих видах мы и внимаем, – каждый внимает посильно, – крестопоклонным песнопениям и молитвословиям настоящего дня. В этих видах и я стою на сем священном месте, поучая вас, а вы предстоите мне, отверзши уши ваши, чтоб услышать, что я скажу вам о кресте Христовом и страстях Господа нашего...

Но сегодня мы стояли в церкви уже довольно. Молились уже довольно. Даже слово наше простиралось уже не мало. Всего, что следует нам знать и хотелось бы вспомнить о страстях Господних, в один раз не перескажешь и не выслушаешь. Так вот же что мы сделаем в облегчение себя. Дух бо бодр, плоть же немощна. Вы усердствуйте в предстоящие многие праздничные дни ходить во святой храм сей послушать, а мы обещаем вам, Богу содействующу, поусердствовать побеседовать с вами, по возможности, в каждый из предстоящих велико-праздничных дней, – побеседовать о страстях Господа нашего. Церковь, самым распорядком приближающихся дней и расположением Божиих служб, станет более и более, с каждым днем, приближать нас к Иерусалиму, к Сионской горнице, к Гефсиманскому саду, к Голгофе и кресту на ней, и живоносному гробу близ нее. А вслед за церковью пойдем и мы с нашим собеседованием о последних днях жизни Господа нашего. Я буду вам рассказывать, по долгу своего архипастырского звания, а вы послушайте гласа моего. Собеседования наши мы начнем с события, воспоминаемого в понедельник страстной седьмицы, с иссохшей смоковницы, и пойдем вслед за Спасителем нашим, неся крест Его на себе, хотя мысленно, – крест хотя воспоминания спасительных страстей Его; пойдем шаг за шагом до глубины Его гроба, в котором Он опочил от страданий плоти, до глубины ада, куда Он низшел духом, чтобы вынести там тягчайшую борьбу с князем тьмы, и извести из адской темницы души чаявших Его пришествия адских узников, извести победителем ада и смерти.

Придите, почерпем вернии... Вы, конечно, пропустили мимо ушей одну превосходнейшую церковную песнь, которую чтец прочитал вчера, сегодня, конечно яко кимвал звяцаяй, и бессознательно, яко кимвал. Приидите, верные, почерпнем, – почерпнем не из источника вещественнаго, источающаго воду тленную, но из источника просвещения, поклонением Христову кресту. Прекрасный, картинный смысл этой песни таков: вот течет источник, – источник, источающий не воду тленную, которую пьет человек и вжаждется опять, – опять захочет пить, – но воду бессмертную, которой когда вкусит человек, не вжаждется, – не захочет пить во веки, – воду, текущую из источника просвещения, – текущую из под корня живоносного древа крестного. Приидите же, верные, почерпайте воду нетления из источника просвещения, преклоняясь к подножию древа крестного, – кланяясь, и поучаясь, и вспоминая страсти Христовы. Поста водою все омоем,свои души, и приступивше к честному и животворящему кресту Господню, верою поклонимся, почерпая Божественное просвещение, и приобретая ныте вечное спасение, мир и велию милость. Аминь.

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Сущу позде в день той во едину от суббот, и дверем затворенным, идеже бяху ученицы его собрани страха ради иудейска, прииде Иисус и ста посреде, и глагола им: мир вам (Ин. 20:19–20).

Вы знаете, что и как в этот светлый день Господь наш Иисус Христос, возстав от мертвых, явился прежде Марии Магдалине и другим мироносицам (Мк. 16:9), потом Симону Петру (Лк. 24:34); по сих же двум от учеников своих, из коих один был Клеопа, а другой по преданию – св. евангелист Лука, явися, идущим им на село, когда они шли в весь, недалеко отстоящую от Иерусалима, которой имя Эммаус (Мк. 16:12–13; Лк. 24:13–33); последи же явися возлежащим единонадесяти апостолам (Мк. 16:14). К этому последнему, в светлый вечер светлого дня воскресения, явлению Воскресшего св. Церковь, в эти священно-торжественныя минуты, обращает наше благоговейное внимание, братие.

Мы не повторяем для вас поразительно-трогательное повествование св. евангелиста Луки о явлении воскресшего Господа ему самому – Луке и другому апостолу Клеопе, на пути в Эммаус; не повторяем повествование, как они сначала не узнали Господа, приставшего к ним в виде путника, – с осторожным неверием Ему самому рассказывали события страданий Его, смерти и воскресения, – как Он обличал их за неверие и объяснял им все писания, яже о Нем, – как наконец открылся им в Эммаусе и опять сделался для них невидим. Послушайте далее: великий день этот, хотя и прообраз, невечернего дня светло-блаженной вечности, склонился к вечеру. Вот они – св. апостолы Лука и Клеопа тотчас же, как открывшийся Господь опять стал для них невидим, встают и возвращаются во Иерусалим; в Иерусалиме находят собравшихся в одно место единонадесять избранных апостолов и других с ними учеников Господних. Апостолы сказывают пришедшим Луке и Клеопе, что воистину востал Господь и явился Симону; а они рассказывают, что было с ними на пути из Иерусалима в Эммаус, и как Господь был узнан ими, когда преломлял хлеб.

Когда апостолы рассуждали все вместе об этих дивных и великих событиях великого дня воскресения, вот уже стало совсем поздно. Теперь представьте: вот горница; здесь собраны единонадесять избранных апостолов; с ними и другие ученики Господни; здесь были без сомнения и жены мироносицы, присутствовала конечно и пречистая Матерь нашего Господа, порученная сыновнему попечению возлюбленного ученика Господня Иоанва Зеведеева, в доме которого, или точнее в доме его отца – Зеведея, по голосу предания, все это происходило. Ученики Господни трепещут иудеев, которые убили их Господа, которые смущены вестью о воскресении Его и пустили злонамеренную против Его учеников молву, что ученики украли Его. Двери горницы затворены. Ученики Господни, по обычаю иудейскому – возлежа, с изумлением и страхом, с недоверчивостью и желанием, увериться в истине воскресения, передают друг другу вести о явлениях распятаго, умершего и погребенного своего Учителя. Вдруг сам Иисус является средь их и вещает: мир вам. Для прославленного одухотворенного тела Господня ни стены ни затворенные двери не были уже преградой. Но ученики затрепетали, – подумали, что видят духа. Успокаивая их, Господь вещает: что смущени есте – что вы смутились, и зачем такие помыслы входят в сердца ваша? Видите руки мои и ноги мои, яко сам Аз есмь; осяжите Меня и видите: дух плоти и кости не имеет, как – вы видите – Я имею. Провещав это, Господь показал им прободенные руки и ноги и ребра свои. И вот восторг потряс растерзанные, убитые. смятенные ужасом, от всех последних событий сердца учеников: возрадовашася ученицы, видевше Господа. Но при таком скором переходе от великаго горя и страха к великой радости, от радости они еще не смеют верить, что видят действительно живым распятаго Господа своего, и чудятся. Укорив их за неверствие и жестосердие – за то, что они не поверили женам мироносицам, апостолу Петру, апостолам Луке и Клеоне, которые прежде видели Его воскресшим, Господь вопрошает: имеете ли вы что снедное здесь; спрашивает пищи не потому, чтобы воскресшее прославленное тело Его нуждалось в пище, но с целью утвердить еще колеблющуюся веру учеников в том, что Он не привидение, не дух, а живой Богочеловек, имеющий плоть и кости, способный вкушать пищу. Ученики дают Ему рыбы печеной часть и от пчел сот. И Господь взем пред ними яде: удостоил вкусить от этих яств.

Конечно, в эти дивные минуты, когда ученики смотрели, что распятый и смертью почивший Господь их вкушает пищу, смятенные мгновенным ужасом, радостью и сомнением в действительности видения, чувства их стали приходить в порядок. Тогда вещает им Иисус паки: «мир вам. Все это сбылось по словам, которыя говорил Я вам, еще будучи с вами, что подобает скончатися – совершиться всему написанному в закона Моисеевом и пророках и псалмах о Мне». Св. апостолы были люди некнижные и многого в учении своего небесного Учителя, при жизни Его, не разумели. Теперь Он таинственным действием своей чудодейственной силы отверз им ум, чтобы разуметь писания. И начал объяснять им: яко тако писано есть, и тако подобаше пострадати Христу и воскреснути от мертвых в третий день и проповедатися во имя Его покаянию и отпущению грехов во всех народах, начав от Иерусалима. Вы же, – вещает Он апостолам, – свидетели сему всему. И се Аз послю обетование Отца моего на вас: вы же седите во граде Иерусалиме, дóндеже облечетеся силою свыше – пока т. е. низойдет на вас полная мера благодати Св. Духа. Как послал Меня Отец, и Аз посылаю вас. И провещав это, Господь дунул на учеников и продолжает: приимите Дух Свят – власть решить и вязать грехи людские. Силою Духа Святаго кому вы отпустите грехи, тем отпустятся, и кому удержите, удержатся.

Вот что повествуют св. евангелисты о последнем в великий день явлении воскресшаго Господа своим ученикам. Св. Евангелие оканчивает историю великих событий великого дня повествованием о неверии Фомы. По особенному смотрению Божию, Фома отлучился из сонма единонадесяти апостолов в те самые минуты, когда в этот раз являлся им Господь. Когда Иисус Христос сокрылся, – возвращается в общее собрание и Фома, и вот другие ученики говорятъ ему: «мы видели Господа». Что же Фома? И тут свидетельству столь многих лиц не поверил, не новерил, как после его исповедание показало, не с упорством неверия, но с жаждою полного утверждения веры. Душевно скорбя, что не удостоился того, чего удостоились прочие, и твердо веруя, что если Господь воистину воскрес, как сказывают, то по благости своей соблаговолит уверить в истине воскресения смятенную скорбию и сомнением душу и его – Фомы, как благоволил уже уверить прочих своих учеников, Фома говорит: «если я не увижу на руках Его язв от гвоздей, и не вложу перста моего в язвы от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, – не иму веры».

Что же – этим и заключим мы наше собеседование братие? – Да, сейчас слышанное нами евангельское повествование, в первообразной простоте своей, так величественно-прекрасно, так глубоко-назидательно, так радостотворно, так умилительно-трогательно, что в этот светлый вечер, при такой священно-торжественной обстановке великого дня, простые слова св. евангелиста невозможно слушать равнодуншо, – не правда ли? Невозможно слушать, но чувствуя в сердце особенных редко испытываемых в другое время движений радости, умиления, какой-то особенной душевной тишины: немощью нашего ума и слова мы неспособны прибавить что-либо к высочайшим совершенствам евангельского повествования, – далеко даже неспособны исчерпать его содержание.

Позвольте только обратить ваше внимание на одну его сторону.

Не правда ли, – сейчас слышанное нами евангельское повествование указывает нам на обстоятельства, в которых теперь находимся мы сами? Положение св. апостолов вечером в светлый день воскресения, удостоившихся в полном своем собрании посещения воскресшего Господа, не имеет ли близкого сходства с нашим настоящим положением – подумайте?... Вот теперь уже у нас поздно: великий день, суббота суббот, праздников праздник и торжество торжеств, преклоняется к вечеру. Мы, ученики воскресшего Господа, собраны в одном месте, во святом храме. И двери здесь затворены, не страха ради Иудейска, но ради страха молвы житейской, чтобы она возможно менее вторгалась во святилище Божие и возмущала его священный мир. Мы беседуем и совопрошаем друг друга о всех сих приключшихся, – о дивных событиях великого дня воскресения. Чего не достает для точного сходства? Того, чтобы сам воскресший Господь наш Иисус Христос явился здесь, стал посреди нас и благоволил проглаголать: мир вам.

Счастливое то было время, – многие конечно думают из вас, – апостолы ждали и дождались явления воскресшего Господа, – не смели надеяться, и удостоились чести Его посещения, – сомневались в истине воскресения и сам Господь пришел уверить их, – смущены были духом и сам Господь предстал к ним, чтобы преподать им мир. А мы? Смеем смело сказать, – Христос вчера и днесь той же и во веки, витает и здесь и теперь среди нас. Возведите очи и слух вашей веры горе; Господь теперь носится над нашими главами и, осеняя нас своими божественными дланями, вещает к нам: мир вам.... Идеже два или трие, – уверяет Он нас, – собрани во имя мое, ту есмь посреде их... А нас теперь сколько собравшихся во имя Его?!.. Аз с вами есмь, говорил Он, возносясь на небо, до скончании века: аминь. – Видев Мя веровал еси, говорил Он с кроткою укоризною Фоме – блажени не видевшие и веровавшие! И этим блаженством – этим счастьем наслаждаемся именно мы не видевшие и верующие.

Счастье, положим, думает кто-либо из вас, но все же лучше увидеть бы, – увидеть бы на руку Его язвы гвоздинныя и вложить перст в язвы гвоздинныя и вложить руку в ребра Его; лучше бы, если бы и мне, как некогда Фоме, предстал Господь и сказал: принеси перст твой семо и виждь руцы мои; и принеси руку твою и вложи в ребра моя: и не буди не верен, но верен. Лучше бы?.. Что не только простительно, но и похвально было в апостоле Фоме, то непохвально и даже непростительно было бы в нас, – что Господь нашел нужным допустить в апостоле Фоме, то не находит нужным допустить в нас: апостолы должны были засвидетельствовать истину воскресения всему миру, – Господь нашел нужным сделать их очевидцами своего воскресения, а Фому даже осязателем своего воскресения; нас же Он достаточно уверяет в этой истине внешним свидетельством нескольких сот очевидцев, великих подвигами и чудесами, внешним свидетельством бесчисленного множества чудес, совершенных на протяжении целых веков бытия Церкви, внешним свидетельством всей истории христианства, а достойных уверяет и внутренним свидетельством сердца.

К вам обращаемся, праведныя души, истинные православные христиане, по вере во Христа устрояющие всю свою жизнь, честно протекшие поприще святого поста, тепло молившие Бога о счастье достигнуть и поклониться св. Христову воскресению. Вы – конечно испытали и испытываете сегодня радость о Господе, данную в удел только немногим; горящее в вас сегодня сердце чувствует конечно, что ныне праздников праздник и торжество торжеств, что Господь к вам близ, по слову апостола; вы от всего сердца пели сегодня: «о божественнаго, о любезнаго, о сладчайшаго твоего гласа – о божественное, о любезное, о сладчайшее твое вещание! С нами неложно обещался Ты быть до скончания века. Христе: это слово имея утверждением – порукою нашей надежды, мы радуемся». Вы подтвердите истину наших слов.

И к вам обращаемся, души христианские, разбитые опытом грешной жизни, – души, которым переживать этот день, особенно его конец, особенно бывает грустно и тяжело. Многие из вас испытали такого рода опыт: молишь Бога, чтобы Он сподобил тебя достигнуть и поклониться святому Христову воскресению; ждешь этого праздника праздников и торжества торжеств, и дождешься, и чувствуешь: «Боже мой! как мало созвучен тупой голос моего сердца с восторженными песнями Церкви, – она поет: ликуй ныне и веселися, а у меня на сердце такая грусть, такая тоска, такая тяжесть, такая пустота“, и с особенно усиленной, теплой верой молишься сегодня: ״о Пасха Велия и священнейшая, Христе! о Мудросте и Слове Божий и сило! подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни царствия твоего». Это – печаль по Бозе: в этот день она ощутительно для сердца многим из нас говорит, что Господь к нам близ....

Что сказать в совет тебе, сердце маловерующее, желающее однакож увериться в истине воскресения Господа и близости Его к нам? Древние христиане в этот день имели и ныне добрые христиане имеют обычай делать выходящие из ряда добрые дела, особенно дела милосердия. Попытай и ты сделать что-либо подобное: обнимись со врагом, накорми алчущего, отри слезу вдовы и сироты, посети больного или узника, сделай сегодня праздник для несчастного – Христа ради, и Христос сегодня же провещает тебе: добро, сделанное тобою единому сих братий моих меньших, Мне сотворено. Мир тебе. Попытайся, маловер, делом милосердия отверзсть Христу сегодня дверь твоего опустевшего сердца: Он уже стоит у них и стучится, не услышишь ли ты гласа Его и не отверзешь ли двери, – Он уже готов войти и свечерять с тобою. Отертая тобою сегодня слеза несчастного уверит твое маловерное сердце, что Христос жив и присущ каждому из нас также, как и апостолам был присущ, что Христос воистину воскресе. Аминь.

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Еже прежде солнца солнце зашедшее иногда во гроб предвариша ко утру ищущыя яко дне Мироносицы девы, и друга ко друзей вопияху: о другини! приидите, вонями помажем тело живоносное и погребенное, плоть воскресившаго падшаго Адама, лежащую во гробе; идем, потщимся, якоже волсви, и поклонимся и принесем мира, яко дары, не в пеленах, но в плащанице обвитому, и плачим и возопиим: о Владыко! востани, падшим падаяй воскресение. Ст. Св. Пасхи.

Вот пасхальная стихира, глубочайшая по смыслу; трогательнейшая по тонкости чувства, изящнейшая по картинности, и наименее известная нам по нашей невнимательности. Еще отличительная черта этой песни. Она усвоена только светлым дням светлой седмицы (да и то с исключением светлого пятка)¹, да и на светлой седмице усвоена только утрене. Знающим известно, что некоторые из пасхальных песней употребляются круглый год, например: Во гроб плотски, во ад же с душею, яко Бог, – или: Воскрес Иисус от гроба, якоже прорече, – или же: Воскресение Христово видевше, поклонимся святому Господу Иисусу. Большая же часть пасхальных песней поются только от первого дня светлой седмицы и до отдания пасхи. А две поются только на светлой седмице, одна: Предварившыя утро яже о Марии и обретшыя камень отвален от гроба, – а другая: Еже прежде солнца солнце зашедшее иногда во гроб. Но первая и из этих песней поется как на утрене, так и на часах и на литургии. Последняя же: Еже прежде солнца, только на утрене. Выходит, что мы должны видеть в ней песнь исключительно и преимущественно пасхальную И действительно, это алмаз между алмазами, воды, несколько сумрачной, с примесью умилительной грусти к пасхальной светлости, но блеска глубокого, но качества отборного и цены высочайшей. Боимся, что нашим словом, нашим анализом уроним единство и живую цельность выраженной здесь творческой идеи высочайшего церковного песнопевца, преподобного Иоанна Дамаскина, творца почти всех пасхальных песней.

Вот духовное солнце, сперва зардевшись кроваво багряным заревом, затем укутавшись необычайным, чудесным, ужасающим мраком, под конец одевшись просветом тихо мерцающей, светло гаснущей вечерней зари, обещая светозарный день, мирно склонилось к своему закату и потухло, погрузив свои погасшие для земли и смертных очей лучи в подземный мрак гроба и ада, озарив собою антипод всякой жизни – подземную преисподнюю. Это солнце – страдалец Христос, умиравший в тяжких муках, обагренный собственною кровию, на кресте, одетом в сумрак потухающего дня и чудесно нависшей, совершенно необычайной тьмы, – Христос, отдавший дух свой в руки Божии при землетрясении, при распадении камней, при чудесном отверзтии гробов, которые испускали своих воставших мертвецов, наконец снятый с грозного креста, унесенный с ужасной Голгофы в цветущий сад, при тихом мерцании зари тихо гаснущаго вечера, положенный в новом гробе, осыпанный ароматами, укутанный плащаницею, омытый слезами друзей, обвитый их погребальными молитвами и песнями исходными, заваленный камнем в уединенном гробе и оставленный всеми во мраке надвинувшейся ночи на покой субботы, субботы великой, – умерший, как злодей со злодеями, погребенный как царь, как грозный и во гроб судия злобной, но и робкой совести своих врагов, как похороненная, но не умершая надежда друзей и учеников, как смутно, но горячо чаемый ими победитель смерти и ада, как воскреситель человечества. Спустилась ночь над Иepyсалимом, ночь двойственная, ночь в природе внешней и внутренней нравственной. Самый день великой субботы был для Иерусалимлян томительная ночь: для врагов мрачная ночь торжества одержанной над обличающей истиной кровавой победы, но вместе и пробуждения мучительно восстающей и грозно пугающей призраками совести, а для друзей ночь мрачно гнетущей скорби, но и трепетно воскресающей надежды. Она проходит – эта, томительная ночь. Наступивший с закатом солнца покой великой субботы, не дав даже кончить по чину обряд погребения, пригвоздил всех к месту неподвижно. Не пригвоздил только злобу врагов. Из мучительного опасения, как бы льстец оный не восстал в третий день, как предрекали, они, пренебрегши покой пасхальной субботы, шедше утвердиша гроб, запечатав камень и приставив кустодию. Но этот третий день, пугающий одних, пробуждающий других, приближался. Более и более бившиеся сердца, самой горячей любовью к почившему Страдальду сердца святых жен мироносиц поднимают их на ноги, лишь только замерцала ночь воскресенья. Во мрак ночи, во мрак скорби, грызущей их души, с неудержимо встающей в груди надеждой, они спешат искать у гроба и встретить светозарный день воскресенья. Вечерняя заря погасла, утренняя на небе еще не загорелась, загорается разве только в их сердцах, но они предваряют, восход солнца из гробового мрака, вперяя нетерпеливые очи к темному пока востоку и укутанному ночной тьмой саду, где сокрыт рая краснейший гроб. Они – мироносицы, в руках у них последняя дань почившему смертным сном, благовонное миро. Во мраке ночи, мимо мрачной Голгофы, мимо мрачных теней трех окровавленных крестов, спешат они во мраке уединенного сада, ко гробу дорогого замученного Страдальца. Конечно, воображение их пугают страхи призрачные и действительные: там враги, видимые и невидимые; там буйные римские воины, там разбойники товарищи казненных на Голгофе с Иисусом; там витают тени умерших, там царят горние и преисподние духи. Идут жены мироносицы не озираясь вспять, однако же одна другую ободряют, – отгоняют проникающий трепет напоминанием себе о неотложном печальном долге и потухшей, но возгорающейся надежде: о другини! о подруги! приидите, пойдем, благоуханиями мира помажем, принесем последнюю жертву нашей преданности дорогому мертвецу; он умер телом, но жив духом, и примет нашу жертву; приидите помажем тело, из которого улетел великий божественный дух, – тело живоносное, которое давало и при жизни духовную жизнь другим, которое и по смерти – надеемся – даст жизнь всем, хотя оно теперь и погребено; помажем благовониями плоть, лежащую во гробе, по плоть, облекавшую того, кто, среди велико-субботнего покоя во гробе плотски, во ад душою воскрешает падшего Адама. Идем, как волхвы, и поклонимся: волхвы кланялись слабому новорожденному младенцу, но и превечному Богу, лежащему в яслях; мы же поклонимся бессильному мертвецу, но и победителю смерти, во гробе. Потщимся и принесем мира, как волхвы приносили свои дары: злато, ливан и смирну; принесем теперь уже не в младенческих пеленах жизни нараждающейся, но в мертвенной плащанице жизни похороненной и обновляющейся обвитому. Принесем, подруги, прощальный дар нашей любви и не станем удерживать наших слез, – пускай их льются эти слезы, слезы грустной утраты, но и сладкой надежды. Заплачем, и все вместе возопиим: о Владыко! Востани! Ты спишь сном смерти! Ты лежишь в гробе! Посмотри кругом, сколько около Тебя гробов, с Адамова начиная, и сколько в них падших под косой смерти мертвецов. Проснись же, встань сам и подыми всех падших, подыми всех нас, мертвых и живых, но всех – обреченную жертву смерти. Встань солнце жизни и животворными лучами твоего воскресения озари эту темную бездну тлена и праха, в которой когда-то горела, но потухла жизнь; освети их и пробуди к новой жизни, как солнце весной пробуждает зелень и цветы от замерших корней, – пусть растут и цветут вечно в невечернем дни царствия твоего.

Чувствуете ли вы, как вся эта песнь сложена из поэтических антитез. Солнце на небе, солнце на кресте. То еще не потухло, а солнце правды закатилось во гроб. Ночь со своим мраком над Иерусалимом, ночь томительной мрачной скорби в душах. Белеет, алеет восток, загорается заря воскресения, и мучительная скорбь перерождается в умилительную грусть, в точащую слезы радость. Во мраке ночи жены мироносицы ищут дня воскресения и предваряют восток солнца из гробового мрака. Спешат помазать благовониями тело мертвое, но по надежде их живоносное, – плоть, погребенную во гробе, но плоть того, кто воскресит Адама из гроба. Мироносицы, как волхвы, спешат ко гробу, не к яслям, – с мирами вместо злата, ливана и смирны, – не к младенцу повитому пеленами, но к мертвецу обвитому плащаницею, – от скорби, от тяжкой утраты плачут, но в возрождающейся надежде вопиют: о Владыко, о солнце наше красное, ты закатилось, ты лежишь во гробе среди гробов падшего под косою смерти человечества, – взойди же солнце и озари нас падших и пробуди всех к новой жизни в невечернем дне жизни уже безсмертной.

Станем теперь размышлять и размышляя беседовать о всех сих приключившихся. Поставим себе вопрос, какова была вера св. жен мироносиц, приведшая их сперва ко гробу почившего, а затем и к видению воскресшего Господа? Была ль эта вера твердая и ясная? – Отвечаем, не была их вера ни твердая, ни ясная, но была живая и деятельная, почему и привела их не только ко гробу, но и к видению Воскресшего, так как к этому видению привел их не только перст Божий, начертавший пути домостроительства Божественного, но привела и собственная их заслуга. Эта вера была сперва оземленелая, не твердая, колеблющаяся; затем она была истерзана, замучена, почти убита искушением, но искушением же и очищена и возгрета; затем встала, как солнце в ясный весенний день, на весь мир, на всю невечереющую вечность.

Кого св. церковь, кого св. евангелие причисляют к лику св. жен мироносиц? Это была св. Мария Магдалина, из нее же Иисус изгнал семь бесов, которая сама в себе видела великое и благотворнейшее для себя чудо, чудо исцеления не только тела ее, но и души, и обратно, не только души, но и тела. Это была мать сынов Зеведеевых, Иакова и Иоанна, избраннейших учеников Господних. Это были сестры Господа по плоти. Это была жена грешница, помазавшая миром, облившая слезами и отершая волосами своими ноги Господа в дому Симона фарисея. Это были Марфа и Мария, сестры Лазаревы. Это была жена грешница, излившая миро на главу Господа в дому Симона прокаженнаго, и тем уготовившая Господа на погребение. Это были и иные многие жены, которые ходили за Ним по Галилее и из Галилеи последовали за Ним, в последние дни жизни Его до Иерусалима. Они ли уже не наслушались беседы Его? Они ли не нагляделись чудес Его и всяких божественных деяний? Они ли не имели способов увериться в Его небесном посланничестве, вникнуть в дух Его учения? Первая Мария Магдалина видела над собой величайшее чудо, чудо исцеления души и тела, чудо победы Господа над бесовской силой. Сестры Лазаревы Марфа и Мария видели воскрешение четверодневного уже смердящего мертвеца, своего брата. Родные по отцу Иосифу сестры, как и братья Господа, знали все дивные знамения, сопровождавшие дивную жизнь Его от вифлеемского вертепа до славнаго входа Его во Иерусалим на вольную страсть. Мать сынов Зеведеевых слышала о сокровеннейших учениях и чудотворениях Господа, которых сыны ее были избраннейшими из избранных свидетелей очевидцев. Сестра Лазаря Мария любила сидеть у ног небесного Учителя и слышать слово Его, чувствуя, что слово Его есть единое на потребу, есть небесный хлеб для души. Если кто, то именно жены мироносицы, неотступно следя за Господом по Галилее и Иудее, ловили каждое слово Его, чувствуя что Он глаголы живота вечного имать и им изрекает.

Веровали ль они в Господа, как Сына Божия, как небесного посланника? Веровали, как тот евангельский муж, который изрек сии бессмертной памяти слова: верую, Господи, помози моему неверию. В евангелиях осталось много черт, которые свидетельствуют о колеблющейся вере избраннейших учеников, как и избраннейших учениц Господа. Этих черт слишком много для одной беседы. Укажем на некоторые черты, касающиеся главным образом только св. жен, приближенных ко Господу. Ни братия Его вероваху в Него, – замечает св. евангелие о братьях. Но тоже конечно следует сказать и о сестрах: ни сестры Его вероваху в Него. И вот черта в доказательство этого. Братья и сестры, побудив идти с собою и пречистую Богоматерь, приходили похитить Его из толпы, среди вдохновеннейшей Его проповеди, полагая, что Он может кончить несчастьем для себя. Братья Его, а конечно и сестры, как-то странно побуждали Его, в последний год, идти из Галилеи во Иудею, чтоб ученики видели дела, какие Он творит, говоря: никто не делает что-либо (славное) в тайне, но ищет сам быть в яви; если Ты сия творишь, яви себя мирови. Им все думалось и ждалось, что вот не сегодня – завтра Он объявит себя царем избранного народа и воцарится на земле еврейским Мессией. А когда они робко чувствовали, что Он не к тому направляет свои дела и слова и раздражает против себя народ и старейшин, они маловерно предостерегали Его: Равви! Ныне Иудеи искаху Тебе убити, – и ужели Ты опять идешь во Иудею? – Уже в последний раз, перед самым входом во Иерусалим, мать сынов Зеведеевых обратилась ко Господу с просьбою, совершенно своекорыстной еврейской, чтоб Он посадил ее сынов, единаго одесную, а другого ошую у своего престола, во славе царствия своего. Марфа у гроба Лазарева с маловерием говорила Господу, желавшему вызвать ее веру, что конечно брат ее воскреснет в воскрешение в последний день, а теперь о воскресении и думать нечего, – Лазарь уже смердит, четверодневен бо есть. – Изумляешься, когда читаешь даже последнюю беседу Господа с избранейшими апостолами на тайной вечере и на пути к Гефсиманскому саду; так много в них простодушия, так мало высокого понимания и не особенно много самой веры. А эти последние дни были днями искушения и для жен – учениц. Когда вели Господа уже на крест, сопровождавшие Его жены плакали и рыдали о Нем, – что вот де чем кончилось дело. Почему обратившись к ним Иисус рече: дщери Иерусалимския! не плачьте обо Мне, по плачьте о себе и о чадах ваших. Когда Его распяли, стояли все знаемые Его издалеча; вблизи стояли только мать Господа и возлюбленный ученик Иоанн, прочие не осмелились приблизиться, как и жены, споследствовавшие Ему, более или менее участливо, но не без заботы и о собственной безопасности, смотря на все это. Потребовалась уже отвага мужская, чтобы ходатайствовать о снятии со креста и погребении Господа; с этою просьбой Иосиф дерзнув вниде к Пилату. Когда Иосиф с Никодимом погребали Господа, невидно уже никакого, тем более деятельного участия св. жен; они, кажется, даже оставили Господа в эту печальную минуту, за исключением Марии Магдалины и Марии Иосиевой, которые, седяще прямо гроба, зрясте, где Его полагаху. Видно, что они уже крепко убиты были горем и сознанием полнейшего своего бессилия деятельно помочь здесь хоть чем-либо, – оставалось сидеть издали, да смотреть. А прочие ушли, каждая со своей заботой. Думается, что здесь самая вера в замученного Страдальца была похоронена с Ним во гробе, завалена камнем и припечатана... Уже в ночь воскресения Мария Магдалина, когда усмотрела, что камень взят от гроба, не только сама подумала, но и другим внушает мысль, что кто-то взял Господа из гроба, только не знает она, где положили Его. Даже увидев самого Воскресшего, она пока еще бессильна сама собой придти к мысли, что это действительно воскресший Христос, а думает, что это вероятно садовник, к которому и обращает слова, звучавшие сколько любовию к почившему, столько же и маловерием: Господин, если ты взял Его, скажи, где ты положил Его, и я возму Его. – А прочие жены мироносицы, идя ко гробу, останавливают свою заботу на том, кто отвалит им камень от дверей гроба, ибо камень был очень великий. Великим камнем в этом же гробе завалена была пока еще и вера их в воскресение и в Воскресшего. Даже когда увидели камень отвален и Ангела юношу, сидящего у места, где, лежал Господь, они первым делом ужаснулись, и даже когда Ангел изрек им благовестие о воскресении и ободрял их словами: не ужасайтеся: Иисуса ищете Назарянина распятого (вот кого они искали, – Иисуса Назарянина распятаго); Христос воскресе, – продолжает Ангел; вот место, где он был положен, – они и после этой радостно потрясающей вести, изшедши из гробовой пещеры, побежали, обуял их трепет и ужас, и никому ничего они не говорили, ибо боялись. И все это смущение лежало на их чувствах, пока Господь не отверз им очи видети и умы разуметь, пока не явился им сам и не изрек: радуйтеся!

Каким же путем очевидно колеблющаяся вера св. жен мироносиц дошла до видения воскресшего Господа? – Нужна была особая заслуга, особое приготовление, особая способность, чтоб узреть Его по воскресении. Нужна же была особая заслуга для того, чтобы св. жены мироносицы узрели Воскресшего даже прежде апостолов, a Мария Магдалина узрела даже первая. Нужно было в ней особое приготовление, особое возбуждение души, как и в апостолах, чтоб сперва прозрело око духовное, а затем уже узрели Воскресшего и телесные очи, так как до этого внутреннего просветления очи смотрели, но не видели и не узнавали. Нужна была особая, издавна приобретенная в св. женах, как и в апостолах способность, чтоб удостоиться видения Христа воскресшего, так как прочие современники воскресения видя не видели Его воскресшего, хотя Он и присутствовал между ними, но не являлся им. Так было с воинами, стерегшими гроб в светлую ночь воскресения. Тоже, только в иной степени, было с учениками, шедшими в Эммаус, или с апостолами на море Тивериадском. Изводил же Он апостолов из Иерусалима на гору Елеонскую, в день вознесения, но Иерусалимляне неспособны были узреть Его прославленное человечество. Явления Воскресшаго были именно явления, которых нужно было удостоиться, нужно было заслужить эту радость, нужно было к ней приготовиться, нужно было предварительно прибрести способность к этому созерцанию. Св. жены мироносицы действительно были к этому и способны, и приготовлены, и восприимчивы, и достойны этой высочайшей радости.

Они приготовились к этой радости верой теплой, живой и деятельной, хотя пока еще и не вполне твердой и несовсем ясной. Приготовились великими деяниями преданности, самоотвержения и горячей любви ко Господу. Оцените, кто может, в женах мироносицах преданность Господу, по которой они, имея свои домы и семейства, почти неотступно следовали за Ним по Галилее, и из Галилеи до Иерусалима. Оцените, кто может, то благоговение, с которым, он постоянно, сколько было можно, подобно Марии сестре Лазаревой, готовы были сидеть у ног Его и слышать каждое слово Его, забывая про хлеб насущный, забывая про домашние дела свои, забывая даже о хозяйском долге угощать, подобно многозаботливой Марфе, своего божественного Гостя, находя в Его слове насущное питание для жаждущих небесного наставления своих сердец. Оцените и то, что они, по всему видно, не обладая большим богатством, несколько лет служили Господу с Его избранными спутниками от имений своих. Оцените и эту сердечную заботливость Марфы, которая, хотя и желала бы сесть у ног небесного Учителя, по примеру сестры своей Марии, и упокоиться от житейских попечений в слушании небесного учения, однакоже смиренно покорствует долгу преданной своему божественному Гостю, попечительной об упокоении Его хозяйки дома. Оцените самоотвержение матери сынов Зеведеевых, которая отдала на служение Господу юных сыновей, из которых Иаков первый и заплатил своею жизнью за свое апостольство. Оцените, кто может, это глубочайшее смирение жены грешницы, которая в дому Симона фарисея помазует ноги возлежащего Господа, обливает их слезами сокрушения о грехах своих и любви к чистоте небесной, и отирает ноги своими волосами и покрывает лобызаньями, всенародно выражая свое сокрушение о своей порочной жизни, невзирая на ропот окружающих мнимых праведников и негодование на то, что она осмелилась осквернить святое собрание у фарисея своим презренным присутствием. Оцените, кто может, это проникнутое глубочайшей тончайшей любовью предчувствие женского сердца Марии, которая, изливая драгоценное миро на святую главу Воскресителя своего брата Лазаря, обрекает на смерть Его самого, победителя смерти, и уготовляет на погребение своим бессловным, но многоречивым приношением. Вы дадите высшую цену и слезам, которыми жены Иеpyсалимские оплакивали божественного Страдальца, изнемогавшего под ношей креста, когда сравните эти невольные слезы с неистовыми криками мужей этих жен: возми, возми, распни Его! Кровь Его на нас и на чадах наших. Эти женские слезы свидетельствовали о чувстве женских сердец, что праведному Страдальцу наносится высшая несправедливость и учиняется величайшее злодеяние. Была своя благородная черта неотступной преданности и в том, что у креста жены мироносицы стояли издалеча зряще сие; особенно если сравнить это присутствие слабых жен у креста с отсутствием мужей апостолов, когда они, оставив своего Учителя в предсмертные Его часы и минуты, все бежали; особенно если принять во внимание, что жены мироносицы не могли бы подступиться ко кресту, если б и желали, когда тут у креста стояла воинская стража, присутствовали архиереи и старейшины, когда толпились здесь же у готового кровавого зрелища неисчислимые массы кровожадных зрителей, или просто охотников до кровавых зрелищ из жителей не только Иерусалима, но и всей Палестины и окрестных стран. У самаго гроба женам мироносицам не оставалось ничего иного, как только сидеть здесь и смотреть, – так как распорядителями погребения были Иосиф и Никодим, знатные и богатые жители Иерусалима, к тому же только потаенные ученики Господа: что им было, среди их печального, торопливого и таинственного дела – погребения распятого Страдальца, тайного их друга и учителя, – что им было до каких-то бедных Галилейских женщин? Собственная безопасность их от беспощадности сограждан и неистовства черни требовала всячески показывать, что они не только с Его последователями не имеют ничего общего, но и Его самого погребают единственно из сострадания. Оцените, кто может, это бессилие Марии Магдалины оторваться от этого бесценного гроба, когда Иосиф с Никодимом, завалив гроб камнем, ушли, когда надвигалась ночь над уединенным садом, над уединенным гробом, когда они оставались среди этой пустыни только с одиноким Мертвецом, да со своим преданным Ему сердцем, да с собственным же воображением, способным создавать ужасы. Уже и отсюда понятно, почему жены мироносицы спешат ко гробу в ночь воскресения, лишь только прошел вечер и погасла вечерняя заря великой субботы. Они желали отдать последний долг миропомазания Почившему как можно сокровеннее, чтоб им не попрепятствовали в этом не только враги Господа, но и друзья обладатели сада, которые были хозяевами не только гроба, но и обладателями погребенного тела. Вспомните их отвагу идти на встречу всем ужасам ночи, гроба, соседней страшной Голгофы, вражды и дерзости людской. Вспомните, что Мария Магдалина приходит в гробовой сад решительно одна, одна проникает во гроб, стоит тут, забыв все кроме своей скорби, и изливается в слезах: не только убили, но и взяли куда-то ее Господа… Отдай мне Его, – говорит она воображаемому садовнику, – тебе Он не нужен, а мне дорог и я возьму Его.

Бесспорно, что над этими душами пока еще носился мрак двойной ночи. Ужасами этой смерти ниспровергнуты были все их коренные понятия, попраны заветнейшие их чувства. Но при свете изъясняемой пасхальной песни, приникните, как из тьмы в этих измученных душах загорается свет воскресения. Вот их солнце зашло во гроб; из тьмы они ищут выйти на свет Божий, среди ночи они призывают свой день. Он умер, – пойдем благовониями помажем тело уже – увы! – не живое, тело погребенное. Мы же – увы! – надеяхомся, яко сей есть хотяй избавити Израиля, что Он воскресит падшего Адама. Прошли в их воспоминании знаменательные события жизни Господа с минуты рождества Его. Они несут миро, – да, так несли волхвы свои дары, несли младенцу, повитому пеленами. Увы! Они несут свой печальный дар Ему же, лежащему уже не в яслях, а во гробе, повитому погребальною плащаницею, не младенческими пеленами. И слезы горести льются из глаз их по горестной утрате. А в пламенеющем сердце загорается светоч надежды и молитвы: Господи! Ужели все, что Ты соделал, растаяло, как воск? Что Ты изрекал и предрекал, исчезло, как дым? Ты же предрекал, что по триех днех восстанешь. Третий день загорается. Встань же, Господи, проснись, пробудись, воскресни и подыми нас падших от века и вековечно падающих под косою смерти. И на их трепетную молитву Ангел огласил их вестию: Христос воскресе! И сам Воскресший осиял их своим лицезрением и божественным приветом их сердцам: радуйтеся.

Оказывается, что к радостному видению Воскресшего уготовала св. жен мироносиц вера хоть и неясная, хоть и колеблющаяся, но сильно стремящаяся перейти в веру светлую, несокрушимую. Уготовала чистота сердца, у одних сохраненная в непорочном девстве или честном нескверном супружестве, а у других восстановленная слезами покаяния и сокрушения. Уготовала любовь деятельная, проявлявшаяся в жалости сердца, в делах милосердия, в щедродательности, в величайшем доброхотстве и ревностнейшем радушии. Уготовала любовь самоотверженная, чистейшая, трогательнейшая, тончайшая, какая проявилась, например, в деянии жены грешницы в доме Симона прокаженнаго. Блажени чистии сердем, яко тии Бога узрят. Аще кто любит Мя, и Аз возлюблю его и явлюся ему сам. Св. жены мироносицы возлюбили Господа любовью чистой и самоотверженной, и Он, уже отходя к Отцу небесному, явился им сам. И с той минуты они явились первыми и всегдашними до собственной смерти, самоотверженными до смерти и бесстрашными до самозабвения благовестницами востекшей на горизонт всего мира светлой радости воскресения.

Можно ль и нам дойти до твердости веры, граничащей с видением Воскресшего? Можно и тем же путем, каким дошли и св. жены мироносицы.

В великий день распятия, солнце нравственного мира, великий просветитель человеческого рода, высочайшей образец нравственного совершенства, – солнце правды и света истины закатилось со креста во мрак смертный, а оттуда во мрак и гроба. Нет на свете мыслителя, знающего историю, который сомневался бы в непреложности факта смерти этого высшего Просветителя людей. Мы же надеяхомся, яко сей есть хотяй избавити человечество не только от нравственного зла, но и от неотвратимого зла смерти. Мы надеялись, что Он явит всему человечеству опыт воскресения человека сперва в Себе, затем в других, а далее и во всех смертных. Он действительно и показал такой опыт. Его воскресшего видели св. жены мироносицы, видели св. апостолы; кроме их видели в один раз до 500 братий, которые долго еще живы были по воскресении и вознесении Его на небо, и на которых указывал своим современникам из язычников св. апостол Павел, как на живых еще тогда очевидцев воскресшего Господа. Этот исторический факт опять же непреложен. Отчего же неверие в воскресение? Оттого, что рассудку нашему так трудно примирить истину воскресения с понятиями, выработанными нашею телесностью, нашими мозгами, нашей соприкосновенностью с предметами только вещественными и опять же вещественными везде кругом. Наша греховность, как гиря, давит нас в тину плотяности, частичности, разложения, тления, как процессов необходимых для самой жизни. Жизнь кругом условливается смертью. Поэтому лишь только мы забываем про несомненинейшие исторические свидетельства о воскресении Христовом, как мысль и привыкает к естественному представлению о невероятности загробной жизни, для нас ли, для самого ли Спасителя нашего. Даже иногда чем больше вдумываешься в эту вековечную загадку, чем больше взвешиваешь доводов этой неразрешимой проблемы ума, тем более замыкаешься в безвыходном круге рассудочных соображений. Как же быть?

Единственный путь к выходу здесь, по вековечному психическому опыту, это путь практический, путь деятельной христианской любви, путь, который в свою очередь и самую веру соделает живой и стойкой. Пусть наша вера теперь не выше веры евангельского мужа, который, в лицо самому Господу Ииусу, сказал сии бессмертные слова: верую, Господи, помози моему неверию. То естественно, что вера наша граничит с маловерием. Так было и в евангельские времена. Пусть теперь около нас так много богоубийственного неверия: пусть оно растет кругом нас с каждым днем грознее и грознее. Так было и в евангельские времена. Весь мир тогда погружен был в неверие и разврат. Весь мир дышал злобой и прещениями на малое стадо Христово; а самого Христа, единодушнейшим приговором богоизбранного народа и римского права, предал позорнейшей и ужаснейшей казни. Тем не менее едва-едва не потухшая даже в избранных учениках Христовых вера загорелась в них, со дня воскресения Христова, светлым мировым солнцем, которое, до сего дня, лучами божественной, просвещающей и согревающей истины, святит во все концы мира. А кто из нас не дорожит тем, чтоб оно светило, просвещая, согревая, возращая доброе, убивая худое, утверждая крепкое, умиряя мятежное и малодушное, в наших собственных сердцах! Дорожит, конечно, каждый; желает этого каждый. Так и иди же каждый путем св. жен мироносиц.

Да не отягчевают сердца наши объедением, пьянством и печалями житейскими. Да не омрачаются страстями и похотями, теряя последнейшую искру евангельской чистоты, необходимой для зрения Бога. Да не ослабеваем в поощрении себя к любви христианской. Христа, живого воскресшего Христа ощутить сердцем всегда не трудно, протягивая руку во имя Христово к меньшей братии. И много черт можно списать для подражания с честного лика св. жен мироносиц. Но вот одна черта, поучительнейшая для нашего охладевающего ко Христу времени. В ночь воскресения св. мироносицы уготовляют ароматы, чтобы помазать Христа умершего. В дому Симона фарисея, Симона прокаженного и Лазаря, праведные жены мироносицы изливают то слезы, то драгоценное миро на главу и ноги Христовы. Все жены мироносицы служат Христу от имений своих. Именно светится в них эта пламенная готовность, всякими жертвами и благоугождениями, служить Христу самому, а не нищим Его ради. И первый именно туда предатель нашел, что это напрасно, неправильно, неразумно и неодобрительно. – Чего ради гибель сия бысть? – в известном случае спрашивал он кругом себя с негодованием, – чего ради миро сие не продано было за триста пенязей и дано нищим? Казалось бы, Иуда заметил довольно основательно. Скажите, не похоже ль это отчасти на современную благотворительность? В некоторых кругах все на нищих, все заботы о бедных, и ничего собственно и непосредственно для Христа. Заметим, что Христос Спаситель взглянул в душу сей жены и ее дела бесконечно глубже, чем будто бы нищелюбивый Иуда. Что труждаете жену, – заметил Господь на корыстное замечание Иуды, – дело доброе она сделала относительно Меня, ибо нищих вы всегда имеете с собою, Меня, же не всегда имеете Возлиявши бо миро сие на тело мое, она на погребение Меня приготовила. – Посмотрите, некоторые круги, памятуя только о нищих, о бедных, не забывают ли о Христе ближайшим образом? О бедных заботятся – для Христа ли? Вот храм или дом Христов, – поставят ли когда-либо Христу свечку? Воскурят ли фимиам? Подадут ли на елей? Пожертвуют ли плащаницу, пелену, ризу Христу? Не становится ли для них храм Христов, сей свет в храмах, которым пользуются и они, сии светлые облачения и утвари, сии стройные лики пения, стоящие людям труда и требующие способов, не становится ль все это делом сторонним, даже чуждым, даже недостойным их внимания, даже противным их вкусам и понятиям? Поверьте, мы не в укоризну говорим это в первый день светлой пасхи. Друг друга обымем в день воскресения. А указываем только на односторонность взгляда, который начинает быть господствующим, который проистекает из ошибочности укореняющегося принципа. Указываем на достохвальность старорусских христианских обычаев. Не стыдись, христианская душа, зажечь у образа Христова свечку. Поверь, Христос увидит свет и свечки и твоего горящего свечкой перед Ним сердца. Не стыдись подать копейку на ладонь, на вино церковное, на елей для храма Христова. Поверь, Христос сам обоняет благовоние твоей жертвы, твоего усердия и теплой молитвы. Не труждайте их, не тревожьте их, – вещает Христос с неба, – дело доброе делают для Меня. Во всех этих жертвах выражается кроткая и смиренная любовь ко Мне самому. А кто истинно любит Меня, тот не забудет ради Меня и меньшую нищую братию. А кто любит Меня, того возлюблю и Я и явлюсь ему сам. Явлюсь ему в явном благословении моем во дни счастья, чаще в утешении моем во дни искушения и скорби; еще чаще на смертном одре отходящего ко Мне смиренно – верного раба моего, а непременно за гробовою доской. Где и встречу его, и реку ему; радуйся. Я восхожду и ты со Мною ко Отцу моему и Отцу вашему и Богу моему и Богу вашему. На земле ты посильно, хотя и усильно веровал, яко Христос воскресе; а теперь у гроба и за гробом видишь, яко воистину воскресе. Аминь.

1881 г.

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

О Пасха Велия и священнейшая Христе! О мудросте, и Слове Божий, и сило! Подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни царствия твоего.

Праздник пасхи начался в раю и кончится в раю; начался в раю земном, а кончится в небесном.

Пасха значит собственно переход, но не простой переход с места на место, а великий и священный переход человека первозданного из райского состояния в высшее и лучшее, прообразовательный переход Израиля из рабства египетского в свободу богоизбранного народа, таинственный переход искупленного Христом человечества от смерти к животу. Пасха велия и священная сам Христос, Божие Слово, Божия мудрость и сила, как обетованный Избавитель, как виновник той и другой и третьей, а в конце концов единой, великой и священной пасхи, перехода человечества от смерти к жизни и от земли к небеси.

Заметьте, как самая пасха, так и ее символика, символика домостроительства нашего спасения, началась еще в раю, а продолжается и доселе. Это я хочу ввести вас, как и себя самого, в смысл глубочайшей по смыслу пасхальной песни: О Пасха Велия и священнейшая, Христе! О мудросте и Слово Божие и сила! Подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни царствия твоего.

Причащался этой пасхи первозданный человек в раю, но так, что и у него оставалось желание причащаться ее истее. Оттого он и пал, что неистово рванулся вперед к этой цели. Весь рай был символ для первозданного человека, как цельного единства духа и вещества, и все в раю было символ. Символ – это вещественное земное изображение духовной небесной тайны. Было в раю особых два древа, древо жизни и древо познания добра и зла. То и другое были символами великой и священной пасхи. Слова Божия, Иисуса Христа. Заметьте, это были две противоположности, но противоположности таинственно – символические, которые должны были перейти одна в другую, или точнее – которые, исходя из единства, потом раздвояясь в противоположности, должны были опять перейти и слиться в единство. О том и другом, как и всяком древе райском сказано: произрастил Господь Бог из земли всякое древо, красивое в видиние и доброе во снедь, и древо жизни посреди рая, и древо познания добра и зла. Видите, древо познания добра и зла также Богом насаждено в раю, как и древо жизни. Затем о древе жизни сказано, что человек мог простирать к нему руку и брать от плодов его и есть и быть живым во веке. О древе же познания добра и зла сказано Адаму как раз противоположное: не ешь от него; а в день, в который ты вкусишь от него, ты смертию умрешь. Явная противоположность. Одно – древо жизни, другое – смерти. Одно – источник добра и счастья для человека, а другое – источник зла и злосчастья. Между тем то и другое насаждены Богом, источником добра и, без сомнения, только для добра человеку. Как же это вязалось? Вязалось символической тайной райской пасхи, перехода первозданного человека из одного состояния в другое, из низшего в высшее, из телесного в духовнейшее, из земного в небесное.

Вкушая от древа жизни, человек, облеченный вещественным телом, по природе смертный, приобретал, по благодати Божией, временное ежечасное бессмертие, но приобретал, чтобы постепенно переходить в состояние бессмертия неотъемлемого, вечного, небесного. Райский человек, одаренный светлым умом, но невинный, как чистое Божие дитя, должен был переходить от невинности в состояние ведения и мудрости, человек ограниченный по природе и маломощный призван был, чрез постоянное духовное усовершенствование, переходить от силы в силу, от первобытного богоподобия к высшему богоуподоблению, к большему и большему усвоению себе божественной мудрости, божественной силы, божественного блаженства, полнейшего упокоения в Боге, божественного творчества, как соединения божественной мудрости и силы.

Но для такого перехода, человек обязан был не вкушать от древа познания добра и зла. Древо жизни давало ему ежеминутное бессмертие даром. Но чтобы наследовать плод вечного невечереющего бессмертия, человеку нужно было приобресть заслугу чрез древо познания добра и зла. По заслуге человека, оно должно было дать в возмездие человеку как раз то самое, что пообещал змей искуситель: дать высшее богоподобие, высшее видение, высшую силу, полноту божественного блаженства. Таким образом, древо жизни в раю было символом благодати Божией, символом дара без заслуги, символом прирожденной бренности человека, ограниченности его мощи, его первобытной неискушенной детской невинности, символом бессмертия хотя и постояннаго, но только привременного, земного, в вещественном теле сверхъестественного, а в начале и в конце всего символом Слова Божия, Творца и Вседержителя, который создал и поддерживал человека для достижения им высшей небесной вечной цели. А древо познания добра и зла, под страхом смерти временной и вечной, было символом подвига, заслуги, права человека, символом высшего богоподобия, богоподобной мудрости, силы, блаженства, символом бессмертия невечереющего, бесконечного, символом Бога Судии и Мздовоздателя, венчающего добродетель под угрозой кары за грех. Но человек призван был совершать эту райскую пасху, этот счастливый переход от совершенства невинности к совершенству твердости в добре не иначе, как в пределах заповеди Божией постепенным восхождением, чтобы мало по малу перестать иметь нужду в земном райском древе жизни и заслужить, невкушением от плодов земного райского древа познания добра и зла, неотъемлемое право вкусить плод этого древа в небе, плод высшего ведения, высшего богоподобия, высшей мощи, высшего счастья и вечного бессмертия духов небесных.

Между тем известно, что человек, увлекшись тройственной похотью плоти, очес и гордости, похотью телесной к вещественному наслаждению и духовной – порывом гордости, восставшей на Бога, человек совершил пасху роковую, учинив обратный переход от жизни к смерти, от чистого богоподобия, от древа жизни, от общения с Богом во власть змия искусителя, который, обвив его своими кольцами, влил и вливает в него свой смертоносный яд, яд греховного поражения воли, омрачения смысла и вечной погибели. С другой стороны известно, что еще в раю, тотчас же по падении первого человека, промыслитель Бог предначертал нашу пасхальную песнь, что Христос воскреснет из мертвых смертию смерть поправ; что обетованное Семя жены, приснодевы Марии, сотрет и поправ сокрушит своею пятою главу змия искусителя, который вольет свой смертоносный яд в пяту, яд смерти в человеческое естество самого Искупителя; что умерщвленное естество Искупителя, поправ смертию смерть, станет семенем новой жизни, станет закваской воскресения, новым древом жизни и бессмертия, новым древом познания единого добра после того, как познано зло, станет путем, истиной и жизнью всего человечества, станет для всех людей божественным причастием возрождения и обновления, станет истинной пасхой. Почему тогда же в раю и учреждена Богом кровавая жертва, символ казни за грех и смерти с одной стороны, а с другой символ благоугождения правде Божией и искупления. Эта кровавая жертва и была прообразом истинной пасхи, пожертой за грех мира, прообразом нашей пасхи, Христа Иисуса.

Как с тех пор, со времени первого греха, род человеческий стал ниспадать в бездну зол глубже и глубже, до крайнего растления и общей гибели человечества допотопного, до погружения во мрак и нечистоту язычества почти всего человечества послепотопного; то Бог благоустроил и еще прообразовательную пасху, пасху подзаконную, исход богоизбранного народа из области язычества, из плена египетского в особое наследие Божие, в землю обетованную. Эта подзаконная еврейская пасха была символом, сколько воспоминания о проишедшем, столько же и символом надежды и прообразом будущего. Празднование этой пасхи в начале весны было символом воспоминания о первом весеннем месяце исхода из Египта; с другой стороны символом, прообразом той весны, когда надлежало и истинной пасхе Христу быть закланным за освобождение мира от власти фараона мысленного; а далее символом, прообразом и вечной весны, когда мы совершим переход от смерти к жизни вечной. Это была пасха Господу Богу Израилеву, великое празднование Богу промыслителю, спасшему Израиля от работы египетской, имевшему спасти от египетского пленения из области греха и тления, в свободу славы чад Божиих. Закалание пасхального агнца ночью – это был памятник первого заклания пасхального агнца еще в Египте, когда ожесточенный Фараон, – образ темной силы, усиливался держать Израиля в рабстве; когда ангел смерти, поразив египетскими казнями всю египетскую землю, навел на весь Египет смерть первенцов, от человека до скота, а домы Израиля, на которых положено было крестовидное знамение кровию пасхального агнца, проходил мимо; когда побораемому Богом Израилю не бяше мощно держиму быти в оковах работы египетской, почему сами Египтяне изгоняли их от себя в пустыню, в свободу чад Божиих. Заклание и печение пасхального агнца во мраке ночи – было символом, прообразом того ночного мрака, которым окутан был крест Христов, отражение или точнее истинный образ своего прообраза, крестовидного вертела, на котором испекался на огне пасхальный агнец; было символом прообразом и ночи, которая окутывала живоносный гроб воскресения Христова, как и той адской ночи, какою объята была душа Христова, во ад сшедшая и сокрушившая державу вражию, якоже не бяше мощно Христу держиму быти от болезни смертныя, болезни адовы, почему ад с мукой изрыгнул не только самого Христа, но и всех узников, держимых во чреве адове от века. Еще заклание пасхальнаго агнца ночью было символом, прообразом и той страшной ночи, которая будет предшествовать последнему дню мира, когда и солнцы потушатся и все миры разрушатся, и когда звезды спадут с неба и стихии, сжигаемые раззорятся, а затем рассветет утро уже невечернего дня в царстве небесном. Вкушение пасхального агнца было также не только воспоминанием первого причащения пасхе еще в Египте в самую ночь исхода, но и символом причащения телу и крови истинной искупительно-пасхальной жертвы Агнца, закланного от сложения мира за грех мира. А обязательное празднование пасхи не в ином месте, как только в Иерусалиме, в месте, которое избрал Господь Бог Израилев, чтобы там пребывало имя Его, было прообразом указанием Иерусалима, как предопределенного Богом места заклания истинной пасхи. Иисуса Христа Сына Божия, как места смертного Его упокоения и восстания из гроба; было символом, указанием и небесного Иерусалима, где будет праздноваться пасха вечная. И вот одно из поразительных доказательств божественности Христа и истинности Христианской пасхи. С тех пор, как Христос пожерт был, наша истинная пасха, то и Иерусалим попран язычниками, и храм, в котором пребывало имя Бога Израилева, разрушен; и агнец пасхальный самими Евреями уже не закалается, а едят они только свои опресноки, хлебы бедствий, каковых Евреи так много вынесли и выносят на пространстве тысячелетий, и едят единственно только в воспоминание о прошедшем, о своем египетском рабстве, о поспешном бегстве и страданиях в странствии по пустыне, но теперь уже без всякой надежды на какое-либо будущее освобождение, без всякого символического знаменования. Еврейская пасха теперь потеряла свой таинственно знаменательный смысл.

Вся глубина символики, вся радость надежды, весь восторг самых восхитительных воспоминаний, какие только даны на земле человеку, восторг самого глубокосодержательного, самого успокоительного и веселящего празднования, восторг предвкушения неземной радости и предчувствия блаженства райского, небесного, все это перешло от ветхого Израиля к новому, и у нового Израиля рассвело светом неба, расцвело неувядающими цветами рая. Эта светлая пасхальная ночь – как она многознаменательна в прошедшем, настоящем и будущем! Христос во мраке гроба, во мраке ада, во мраке Иосифова сада, во мраке светозарной ночи воскресения; во мраке ада поражает его владыку; изводит адских узников, в восторг шествующих к свету райского жилища; возвращается душой в охладевшее, измученное, покоющееся в мрачном гробе тело; исходит из гроба, яко жених от чертога, со знаменем победы над смертью, при восторженных ликах освобожденных узников адских: Христос воскресе! при безмолвном благоговейном преклонении ангелов небесных, парящих, витающих, седящих у живоносного гроба, и при восторженных кликах их плачущим, трепещущим от страха и радости, женам мироносицам: Христос воскресе! воста, несть зде! Эти мироносицы девы, ищущие ночью дня воскресения, вперяющие свой тревожно-трепетный, полный томительно-радостной надежды и предчувствия взор к живоносному гробу во мраке, к едва загорающемуся рассветом востоку неба, к поражающему восхитительным небесным светом ангелу, к веющему тихой, но уже неотъемлемой, воскрешающей, животворящей радостью прославленному, одухотворенному, тонкому, проницающему облику самаго Воскресшего, к Его устам, изрекающим на веки вечные их сердцам трогающее, родное, восторгающее: Мария!.. Что плачеши? Кого ищеши?.. Радуйтеся... Так вот и мы в ночь воскресения ходим вокруг храма, с горящими светильниками, с пылающими сердцами, с радостно-томительной жаждой воскресения, как жены мироносицы, как апостолы вокруг светоносного гроба, как ангелы, около него реявшие, и поем со слезами умиления и радости: воскресение твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити. С горящими светильниками, с пылающими сердцами, как мудрые девы у брачного чертога в полунощи, мы ждем грядущего жениха, ждем оклика: се, жених грядет! И молим Его, чтоб Он и в последнюю грозную ночь, перед последним днем страшнаго суда, не затворил перед нами дверей своего брачного чертога, как теперь затворяются и отверзаются перед нами двери блестящего светом и радостью, окуренного благовониями, благоуханием духовного веселья, храма Христова, оглашаемого радостными кликами: Христос воскресе, воистину воскресе! Таже светлая радость, таже воскрешающая надежда, таже восторгающая от земли к небу символика, дышут и в этих немолчных песнях пасхальной ночи: воскресения день. Просветимся людие, пасха, Господня пасха, от смерти бо к жизни и от земли к небеси пасха! И в этих светлых облачениях, и в этих тысячах светильников в руках у всех, и в этих кротких свечечках, мерцающих над пасхальными явствами, и в этих неумолкающих приветствиях с лобзаниями: Христос воскресе, воистину воскресе, друг друга обымем, рцем – братие и навидящим нас; и в этом взаимном раздаянии красных яиц, символа жизни, возникающей из смерти, и в этом евангельском возглашении на четыре страны света на всех возможных языках: в начале было Слово и Слово было у Бога и Бог было Слово, и Слово плоть бысть и вселися в ны и мы видим славу Его, славу воскресения в нас; и в этом артосе, пасхальном хлебе, который св. апостолы полагали в ожидании новых явлений Воскресшего, вкушавшего между ними пищу, в символическом хлебе небесном, какой мы чаем вкушать в раю со всеми небожителями; и в этом непрестанном во всю светлую седмицу колокольном звоне, возвещающем всему миру праздников праздник и торжество торжеств, напоминающем торжественную трубу архангела, который воззовет нас из гробов к жизни воскресения Христова и к вечному празднику праздников в небесах; и в этих взаимных общих посещениях и поздравлениях со светлым праздником, как и ученицы и ученики Христовы, в светлые дни воскресения Христова, спешили радовать друг друга светлыми вестями о воскресении: воистину воста Господь, видехом Господа, по заповеди самого Господа Марии Магдалины: иди ко братии моей и рцы им: восхожду ко Отцу моему и Отцу вашему, как и на небе все мы возликовствуем и уже как поздравим, друг друга на всю вечность, когда услышим отразившееся в сердцах наших слово Господне: приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие; и в этом освящении и торжественном вкушении освященных пасхальных явств, напоминающем, как воскресший Христос являлся в преломлении хлеба и вкушал пищу со учениками, напоминающем и то блаженство, какое вкусим мы, если удостоимся вкусить от древа, еже есть посреди рая Божия, в Иерусалиме небесном, в вечной обители живого Бога. И в этой весне, которая начинается светлым праздником воскресения, воскресения человечества к новой жизни под светлым солнцем Христовой веры; которая напоминает весну неувядаемую на небе, за воскресением всех людей для новой жизни под животворным светом лица Божия вместо привременных солнца и луны; которая своими журчащими потоками, своими новыми цветами, своими красными горками, своим весенним благоуханием, напоминает и тихую могилку, покрытую зеленеющим дерном и цветами (есть и в ней своя умилительная поэзия), и цветы, и источники, и райское благовоние райской обители. Радостная символика и в этом пасхальном дне, который начинается радостным утреневанием в глубокую утреню и вместо мира жен мироносиц принесением воскресшему Владыке пасхальных песней, который и оканчивается песненным прославлением показавшейся нам пасхи священной, пасхи новосвятой, пасхи таинственной, оканчивается евангельским воспоминанием явления Воскресшего ученикам уже с наступлением ночи, когда великий день воскресения преклонился к вечеру и солнечному закату, оканчивается умилительно-радостным напоминанием невечернего дня воскресения в небесном царствии Христовом. Умилительная символика и в этом отдании пасхи, когда празднуем Богу останок помышлений, возбужденных в нас отходящей в бездонную даль прошедшего светлой радостью воскресения; когда на сердце и легко и печально, когда думается и плачется, а сподобит ли Бог еще раз дожить на земле до радости воскресения; а нет, то сподобит ли удостоиться радости воскресения за гробовой доской. Глубокая символика и в этом особо торжественном светло-радостном, в светлые дни воскресения, причащении истинного Агнца пасхального, тела и крови Христовых, когда в старые годы, в этот праздников праздник, приступали к св. Христовым тайнам все верные, не одни только священнодействующие, памятником чего у нас остался обычай – причащать детей в эти светлые дни, прочими же верными предваряется праздник светлого Христова воскресения вкушением истой пасхи Христовой в причащении в великий четверток и в прочие очистительные дни святого великого поста. Наконец радостная символика и в этом заключительном восклицании пасхального богослужения: и нам даровав живот вечный, покланяемся Его тридневному воскресению, и в этом глубоко-умилительном плененном заключении пасхального канона: о Пасха Велия и священнейшая Христе, о мудросте Божия и Слово и сила! Подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни царствия твоего.

Что может быть радостнее, нет, не может быть на земле радости выше радости светлого Христова воскресения! Вспомним эти неизобразимые восторги детства, в этот праздников праздник, это пение детскими устами: Христос воскресе, с восторженным прыганием легких. Если у нас в мозгах раждается и остается идея райского восторга, то эту идею опытно разъясняет нам восторг детского сердца в светлый праздник светлого Христова воскресения. Что может быть трогательнее, нет, не может быть умиления выше умиления мужей и старцев, когда они с мыслью о близкой смерти, с надеждой жизни бессмертной за гробом, поют в пасхальную ночь, или в день отдания пасхи в последний раз поют, заливаясь слезами: о Пасха Велия и священнейшая Христе, о мудрость Божия, о Слово Божие и сила! Дай нам истее Тебе причащатися, пусть не мудрости Твоей причащатися, не творческой Твоей мощи и силы, – пусть это будет блаженным жребием других, многих Твоих избранников; а нашему недостоинству, нашей нечистоте, нашему душевному мраку дай насладиться зрением и жить причастием зрения последнейшего из лучей Твоей живительной славы в самом дальнем от центра неба, от Твоего престола, угле беспредельной обители горняго мира, в невечернем дни царствия Твоего! Даруй и нам в животе вечном поклонятися Твоему тридневному воскресению. Аминь.

1882 г.

Душу мою, Господи, во гресех всяческих и безместными деянми люте разслаблену, воздвигни божественным Твоим предстательством, якоже и разслабленнаго воздвигл еси древле, да зову Ти спасаем: щедрый, слава Христе державе Твоей.-Кондак.

История исцеления 38-летнего расслабленного известна; да мы и слышали ее снова в ныне чтенном евангелии. В праздник именно святой пасхи, – так по толковникам, – пришел Господь Иисус в Иерусалим. Была в Иерусалиме у овечьих ворот, которые овечьими назывались потому, что через них прогонялись ко храму жертвенные животные, главным образом, овцы, волы и прочее, – так у этих ворот была купальня, называвшаяся по еврейски Вифезда, дом милосердия или милости, при которой было пять крытых ходов. Это были галлереи, в которых можно было ходить, сидеть, лежать больным, защищенным от непогоды и солнечнаго жара. В этих галереях, во дни Христовы, лежало множество больных, слепых, хромых, иссохших, страждущих сухоткой. Вероятно, они приходили, или их приводили и приносили туда только по временам, когда ожидалось движение воды, а некоторые оставались тут и долгое время в этом ожидании. Там был и 38-летний расслабленный. При своем расслаблении, в Вифезде он имел обычное для себя виталище, где ожидая исцеления, повидимому, не имея у себя близких людей, ни родных, ни добрых знакомых, жил подаяниями прохожих. Все больные здесь ожидали движения воды. Ибо ангел Господень на всяко лето сходил в купальню и возмущал воду. Источник этой купальни имел целительную силу не всегда, а только по временам, и был целебен не для всех, а для тех только, кто прежде, по возмущении воды, входил в нее. Не видно из евангелия, чтобы ангел Господень сходил в видимом образе на источник и возмущал его воду. Это было невидимое для других, но созерцаемое духовным оком св. евангелиста Иоанна действие ангела. То, что для других действие стихий, то для просвещенного духовного взора действие горних сил, поставленных Богом Творцом над теми или над другими силами природы. Этот источник, как и многие целебные источники, действовал особенно сильно периодически. Действием вездесущей силы Божией, в этом источнике вода, повидимому, проторгалась по временам с особою силою и изобилием, вследствие чего и возмущалась, делалась мутною или красною, кровавою, как свидетельствует преданиe древности. И только непосредственно по своем возмущении, вода оказывала необыкновенное целебное свойство, а затем теряла свое энергическое действие. И только первый, кто входил в нее непосредственно по возмущении, выздоравливал. Потом вода теряла силу; как и на естественных целебных источниках в ванне, в которой искупался один больной, другой уже не купается, вода потеряла свою силу.

Тут был человек, находившейся 38 лет в болезни. Он был весь расслаблен, особенно страдал слабостью ног (хотя несколько и мог ходить). В эту болезн он впал от какого-либо особенного греха, может быть, от злоупотреблений юности. Увидев его лежащего и узнав, или от других бывших тут, или непосредственно по своему божественному всеведению, что он лежит уже долгое время, желая возбудить в нем силу веры, Господь Иисус говорит: хочешь ли быть здоров? Но больной, не поняв, к чему ведет речь его Собеседник, жалуется, что не может воспользоваться целебной силой источника. Так, Господи, – отвечает больной, – хочу быть здоровым, как не хотеть? Но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода. Когда же я прихожу, другой уже сходит в купальню прежде меня. Должно быть, кроткое и доброе сердце было: он не высказывает никакой хулы, не отворачивается от Христа, предложившего ему как бы неуместный вопрос, не проклинает день своего рожденья, как делают малодушные и в более легких болезнях, а отвечает кротко и робко. И Господь умилосердился над ним и, прозревая в нем веру, всемогущим своим словом исцеляет его. Господ Иисус говорит ему: встань, возми одр твой и ходи. И он тотчас выздоровел, и взял постель свою и пошел.

А было это в день субботы, когда у Иудеев нельзя было делать никакого дела, нельзя было нести постели. Посему Иудеи говорили исцеленному: сегодня суббота, не должно тебе брать постель. Он отвечает им: кто меня исцелил, тот мне сказал: возми постель свою и ходи. Он чудотворец, посланник Божий, и если Он велел взять постель в субботу, то Ему следует повиноваться беспрекословно. – Его спросили, с оттенком пренебрежения к чуду и чудотворцу, с угрозой исцеленному и исцелителю, как преступнику, нарушителю субботы: а кто тот человек, который сказал тебе: возми постель твою и ходи? Исцеленный же не знал, кто Он; в радости от исцеления, опустил Его из виду, не узнав даже имени своего благодетеля. А Иисус скрылся в народ, бывшем на том месте. Потом Иисус встретил его во храме, куда исцеленный вероятно пришел возблагодарить Бога за Его милость. И говорит ему Иисус: се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет. Вот ты выздоровел; не греши же, чтобы не случилось с тобою чего хуже.

Вот по словам самого Христа, грех расслабляет не только душу, но и тело. Грех сам по себе есть болезнь. Это я и хочу несколько растолковать вам².

Что такое грех в частности, что называется грехом, это всякий знает. Грех – прелюбодеяние, грех – воровство, грех – насилие и гневливость, грех – грабеж и убийство. Но что такое грех вообще?

Трудно растолковать некоторым здесь, что такое норма жизни. Норма – это правило жизни, предписанное Богом, природой и обществом человеческим. Вот примерно норма, предписываемая природой для телесной нашей жизни: должно питаться здоровой пищей, пить чистую воду, умеренно отдыхать, двигаться, работать, дышать по возможности чистым воздухом, беречь здоровье от всего, что может причинить ему вред, и т. д. Кто отступит от этой нормы жизни телесной, тот учинит проступок против так называемой гигиены, науки о сохранении здоровья. Вот норма жизни нравственно-религизной, предписываемая Богом и законом духа человеческого: веровать в Бога и благоугождать Ему, жить на земле для неба, любить ближних, чтить родителей, отцов духовных, отцов отечества и всякую богопоставленную власть, воздавать всем должное, быть справедливым и добрым ко всем, никого не обижать, не убивать, не развращать блудом, не красть, не лжесвидетельствовать, не желать чужого, довольствуясь своим, что кому Бог послал, вообще не творить никому того, чего не желаешь себе. Кто нарушит заповедь закона Божия, закона духовного, написанного на скрижалях нашего сердца, тот сотворит грех. Опытом жизни, в продолжение многих тысячелетий, человечество изведало, что все заповеди истинного закона Божия, что известные предписания нашей души, известные требования правильной телесной жизни условливают благосостояние как целых человеческих обществ, так и каждого человека в частности, и потому люди оградили обязательность заповедей закона Божия и требований природы предписаниями и общественными законами. Кто нарушит предписание закона общественного, тот совершит преступление против этого закона. Но как законы общества опираются на законы человеческой духовно-телесной природы, а законы природы, правильно понимаемые в конце концов, суть заповеди закона Божия; потому нарушение законов правильной телесной жизни, непротивных закону ума и вообще закону нашего духа, как нарушение и законов нашей внутренней духовной жизни, как и предписаний закона общественного, есть в конце концов грех, преступление закона Божия, нарушение воли Бога, Творца и каждого человека и всех людей и всех человеческих обществ. А потому грех есть всякое нарушение воли Божией, преступление закона Божия и истекающих из него предписаний нашей духовно-телесной природы, как и законоположений общественных.

Помните, мы хотим разъяснить, что грех есть болезнь, расслабляющая душу и тело.

Все грехи между собою связаны, потому что связаны заповеди, которые грехами нарушаются. А заповеди как общественного, так и естественного закона нашей природы, тесно связаны и между собою и с законом Божиим; связаны потому, что проистекают из одного источника, закона Божия, и на нем основываются. А заповеди закона Божия суть единство, потому что произрастают из единого корня воли Божией. Потому-то св. апостол Иаков (Иак. 2:11) и учит: кто весь закон соблюдет, а согрешит в одном, стал повинен всему. Ибо Тот, кто сказал: не прелюбодействуй, сказал и: не убий. Если же ты не сотворишь греха блуда, а убьешь, то ты стал преступник, нарушитель, оскорбитель всего закона, как и самого Законодателя. В самом деле, посмотрите, как грехи вяжутся между собою. Возьмите праздность. Она называется мать всех пороков. Праздность родит скуку, скука нужду развлечений, нужда развлечений родит расточительность, расточительность при праздности родит хищничество, жажда развлечений родит пьянство, родит блуд всякого рода, родит насилие, родит обиду, убийство, грабеж и т. д. без конца. Возьмите пьянство. Пьянство родит безделье, родит расточительность, родит бедность и нужду, родит необузданность, родит жажду удовлетворить страсти, родит жестокость в собственной семье, родит хищничество, родит обиду и насилие, родит бесчестие и потерю образа человеческого. Возьмем гневливость... Но начинать ли о каждом грехе с начала и повторять одно и тоже, что например гневливость родит обиду, необузданность, мстительность, насилие, ярость, убийство, поджоги и т. д. Все мы грешны, а между слушателями есть и весьма опытные в грехах люди. Всякий из нас знает, как слабость развивается в грех, в склонность, в страстность, в ожесточение во грехе. Взять ли например пьянство, взять ли блуд, взять ли скупость, взять ли хищничество? Иной мальчик утащит мелочь у своей матери, утаит вещицу, принадлежащую сверстнику, слазит и привыкнет лазить в чужой огород или сад; а глядишь, возмужает, найдет дорогу и в чужой амбар, и в чужую кладовую заберется и в дом со взломом, а там разломит кому-либо и голову ломом. А началось у человека, у мальчика, чуть не у ребенка с мелочей.

Имейте в виду, что грех – болезнь, расслабляющая душу и тело; это мы хотим разъяснить себе.

Законодатель Бог знает, и просвещенное законом Божиим человечество, тысячелетними опытами, давно и прочно умудрено, в чем заключается норма жизни, условливающая здоровье человеческой души и тела, и как это здоровье сохранять и поддерживать. Этому то, как сохранить и поддержать здоровье тела и духа, как соблюсти благосостояние каждого человека и общества человеческого, как соблюсти норму жизни, – этому и учат заповеди закона Божия и основанные на них законоположения общественные. Кто нарушает эти законоположения и заповеди, кто отступает от нормы жизни, тот непременно причиняет себе болезнь и тела и духа, и обратно. Заметьте, что тело тесно соединено с душою. Но дальше нужно иметь в виду, что в нашем существе есть бедственное раздвоение двух природ, телесной и духовной, почему и царит внутри нас постоянная борьба между законом, сущим во удах наших, и законом ума или вообще духа. Потому не всякое нарушение естественных требований человеческого тела есть грех, не всякое бывает и болезнью; не всякое расслабление тела есть вместе и расслабление духа. Например, благословенным Бога ради постом укрепляется дух. Усталостью после доброго труда укрепляется дух. Высоким самоотвержением ради Бога и людей укрепляется дух. Любовью отца и трудом его для семьи укрепляется дух отца; самоотверженным трудом матери ради детей укрепляется дух матери, и т. д. без конца. Но все проступки против телесного благосостояния, которые в тоже время преступают и законы духа, составляют не только болезнь, но и грех, как и обратно, не только грех, но и болезнь. Например, членовредительство ради нищенства, или во избежание воинской повинности, или из мести кому-либо другому, есть и болезнь, и грех, как и обратно. Самооскопление, нарушение одной из первых основных, заповедей Божиих раститися и множитися, есть болезнь и грех. Исступленное факирство, извращенное подвижничество, есть болезнь и грех. Самосожигательство – болезнь и грех. Самоубийство всякое – болезнь и грех. Это ясно.

Но всякий собственно-душевный грех непременно и душу расслабляет и разрушает благосостояние телесное. Посмотрите на пьяниц, посмотрите на обжор: нужно ли тут доказывать, что их слабость, что их грех, что их страсть расстраивают и душу и тело? Посмотрите на скупца, который, обоготворяя сундук, морит голодом и холодом и всякой нуждой себя самого и свою семью? Здоров ли он духом и телом? Посмотрите на честолюбца, посмотрите на гордеца: всякая мелочь в отношениях к другими причиняет им невыносимые убийственные боли сердца. Здоровы ли они? Посмотрите на любодея, – сколько болезней стерегут его на пути к удовлетворению его страсти? Посмотрите на нецеломудренных холостяков: как рано растеривают они все идеалы жизни? Как рано черствеют сердцем? Как скоро расточают и губят всякую привязанность к жизни? Какие они жалкие беспомощные бесприютные сироты на старости лет? Здоровы ли они? Посмотрите на вора, на грабителя, на убийцу, – как трясутся они Каинами между людьми до конца века? Какие грезятся им чудища? Сколько трепета кары суда человеческого и страшного суда Божия? Здоровы ли они? Посмотрите на самый тонкий духовный грех, на неверие. Как естественно и скоро развиваются у безбожников позывы на всякий грех! Как они внутренно разбиты! Как унылы! Как мрачны! Как легко у них поднимается рука на жизнь чужую! Как мало они дорожат и своею! Или иногда наоборот, как они малодушны и трусливы за свою жизнь, при глубоком равнодушии к чужой! Как они часто и глубоко ненавидят не только людей, но и себя! Как скоры они на проклятие небу, в которое не веруют! С каким мрачным упоением призывают они упокоение в ничтожестве! Почему неверы так часто поднимают убийственную руку и на самих себя. Нужно ли спрашивать, здоровы ли они? Здоровы ли острожники, не потому только, что они дышат нисколько спертым воздухом тюрьмы, но именно потому, что они острожники? Здоровы ли каторжники, отверженные обществом? Здоровы ли преступники, острожники и каторжники, которые еще не попали ни в острог, ни в каторгу, но трясутся, как Каины, ежечасно от трепета, что вот-вот попадут сперва в острог, а затем и на каторгу? Это вечные мученики, вечные страдальцы, трясущиеся лихорадкой от страха.

Нужно ли даже спрашивать, что грехи расслабляют тело и душу, как злейшие болезни? Посмотрите на то, как господствующие и развивающиеся в наше время пороки разлагают гнилой гангреной наше общество? Сколько они порождают болезней, сколько бед, сколько стонов и воплей, сколько отчаяния? Посмотрите на это разливающееся всенародное пьянство, – разве оно здоровье народа? Посмотрите на язву конокрадства, на язву казнокрадства, на язву бесчестнейшего хищничества во всех общественных слоях, на язву разрушительного эпидемического поджигательства, – разве это здоровье общества? Посмотрите на язву разрастающегося блуда, которая, как зловредный рак, разъедает семейную жизнь. Посмотрите на то безверие, которое родит отчаянные замыслы на разрушение общества, которое родит недовольство всем и всеми, начиная в каждом безбожнике с себя самого, которое потрясает нашу отчизну отчаянными посягательствами на убийства, которое сделало в наши дни самоубийства заурядными явлением. 11-летние гимназисты стреляются. 9–10-летние дети режут головы другим! 80-летние старики накладывают на себя руки! Слыхано ли!? Здоровы ли мы? Не сходим ли мы с ума повально, начиная с представителей суда и адвокатуры, которые, согласно с церковью, видят в преступнике больного, почему и утверждают нередко, что преступник учинил нарушение закона, например, убийство, в аффекте чувства, почему и полагают, уже вопреки учению церкви, что убийцу, как больного, действовавшего под неодолимым влиянием аффекта, только следует лечить, как больного, а не казнить, как виновного, нередко возвращая его в общество, устрашая и заражая общество, расходясь с церковью именно в воззрении на значение болезни преступления, на степень участия в нем преступной воли, и на лекарство, которым эту болезнь следует лечить целесообразно, соотвественной карой, согласно извечному закону Божию, а не признанием невменяемости и невинности, по требованию новейшей юриспруденции.

Возьмем вот это еще безмерно уродливое явление, эту язву времени, места и народа, – скопчество³. Боже мой! Русские простецы, не умеющие прочитать – Верую и ни слова в Символе веры не понимающие, сочиняют себе не только свой самоизмышленный, но и до забавного простой способ спасения. Отрежь и спасешься, так просто. И воображают, что никто вот, до наших Уфимских или там Бирских каких-то так называемых мужичков, не придумал такого простого способа. В старом язычестве скопчество было произведением многоженства и деспотизма. Сильный человек захватывал себе столько жен, сколько ему и нужно не было, не только до 1000 жен, как например, Соломон, но и до 5000 жен, как Индийский царь Акбар. А у других он же отнимал известные члены, которые, так ему казалось, им не нужны, будучи для него самого опасны, как орудие против него у множества соперников. Христианство с самого начала отнеслось к оскопленным с состраданием, а к самооскопившимся с осуждением. Так было с первых веков христианства. Напрасно скопцы ссылаются на известное евангельское (Мф.19:12) изречение: суть скопцы, иже исказиша сами себе царствия ради небеснаго. Все толковники искони понимали это изречение в смысле духовном, в смысле укрощения страсти, и никто не понимал буквально в смысле искажения тела, как и другое речение Христово: аще око твое десное соблазняет тя, изми е и верзи от себе (Мф.6:29). Никто никогда не исторгал у себя очей, не отсекал рук ради царствия небесного. Сам Христос не мог понимать своих слов о самооскоплении в буквалъном смысле, так как в ветхозаветной церкви вовсе не замечается следов самооскопления, а между тем вольное девство существовало. Никто из вольных скопцов в христианской церкви не причтен к лику святых. И на всем пространстве христианской истории самооскопление, как гнусная ересь, появлялось только изредка в немногих местах и в крайне малых размерах. Нашему широкому отечеству, нашей русской широкой натуре суждено духом истории, неправилъным напором нашей богатырской силы, явить чудовищные противоположности, от безмерно отчаянных безбожников – цареубийц, посредством химических способов, до этих масс самооскопляющихся ради спасения души простецов, которые вообразили, что мы все не сегодня завтра станем на них молиться, крестясь на них, как на святые образа, обеими руками. Опомнись неразумная простота, опомнись невежество, опомнитесь сатанинское самообольщение и слепая духовная гордыня. Видишь слепая духовная гордыня, что твое пророчество, что в прошлом году настанет кончина мира и мы станем молиться на вас, не сбылось: прошлый год истек, кончина мира не настала, мы на вас не молимся, а вы попали в тюрьму, всего же прискорбнее – искалечили свой дух и тело. Это было бы так просто, чтобы попасть во святые, отрезать, исказить себя и только. Но известно, что этим чудовищно простым способом достигается только искажение природы человеческой, искажение образа Божия, но вовсе не обновление в себе образа Божия, не чистота духа. Самооскопление, если бы оно распространилось, как того хотят скопцы, было бы только самоубийством всего человеческого рода. Самооскопитель есть убийца, оскопитель есть убийца потомства; есть преступник первоначальной заповеди Божией: раститеся и множитеся... Пусть бы достигалось этим высшее совершенство, столько благоплодное для высших духовных отправлений в человечестве. Но нет. Оскопление не освобождает человека от самой чудовищной, самой уродливой страстности. Это известно и это лучше нас знают сами скопцы. Скопчество, в самом деле, искажает в человеке и человеческий и Божий образ. Скопец мужчина делается ни мужчина ни женщина, а что-то среднее чудовищное, чего ни Бог ни природа не предполагали в своих планах: борода перестает расти, голос делается отвратительно тонкий или жесткий, лицо возмутительно-отталкивающее особой печатью скопчества. Скопец естественно становится мрачен, фанатичен, жесток, неумолим, жадный скупец, сумашедший, пугающее чудище, причиняющее боль сердцу одним своим чудовищным видом... И хотят эти жалкие полулюди, чтоб мы на них молились.

Так видите, братие, что все грешники, от них же первый есмь аз, больные пред очами Божиими, жалкие расслабленные пред очами правды и милости Божией. Обитатели дома сего, видите, что вы больные. Видите, что острог есть больница; острожная жизнь, с ее угрюмыми условиями, это горькое, но лекарство. Видите, что кара закона за преступление – горькое, но необходимое, но благотворное лекарство, необходимое и полезное потому, что и в вас сдерживает развитие болезни, и других спасает от опасности заразы, и избавит вас от осуждения на страшном суде Божием. От вашей воли зависит сделать для себя это горькое лекарство благотворным и спасительным.

Молитесь Богу. Помолимся все молитвой, которую влагает церковь в уста каждому из нас, в сей благословенный день евангельского расслабленного. Душу мою, Господи, грехами всяческими и безместными деяниями жестоко расслабленую, воздвигни божественным Твоим предстателъством, якоже и расслабленного Ты воздвигл еси древле, чтобы я, спасаемый Тобою, воззвал к Тебе: щедрый, милосердый, слава Христе державе Твоей. Аминь.

1882 г.

Будете Ми свидетели во Иерусалиме же и во всей Иудеи и Самарии и даже до последних земли. (Деян. 1:1–9).

Кто эти свидетели Христовы? Кто призван и должен свидетельствовать о Христе во Иерусалиме и во Иудеи и в Самарии и далее до последних их концов земли? Одни ли только апостолы? Одни ли пастыри церкви? Или вместе с ними и миряне?

Событие вознесения Господня наиболее подробно рассказано у святого евангелиста Луки, в начале книги Деяний святых апостолов. Иисус учил, – повествует богоглаголивый Лука, – даже до того дня, в который Он вознесся, дав при вознесении Святым Духом повеления апостолам, которых Он избрал, которым и являл себя живим, по страдании своем, со многими верными доказательствами, в продолжении сорока дней являясь им и говоря о царствии Божием. В самый день вознесения собрав их, Он дал им такое повеление: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещаного от Отца, сошествия Святаго Духа, о чем вы слышали от Меня. Ибо Иоанн Предтеча крестил водою, а вы, чрез несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым. Посему они сошедшись спрашивали Его, говоря: не теперь ли, не в это ли время, Господи, возстановляешь Ты царство Израилю? Ученики Христовы, как Евреи, воспитанные в еврейском духе и понятиях, даже теперь, в самый день вознесения, не покидали еще еврейской мечты, которую лелеяли постоянно, о восстановлении израильского царства на земле, под скипетром самого Христа, как истинного Мессии. Потому-то ученики и спрашивают Его: не теперь ли, Господи, Ты возстановляешь царство израильское? Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец небесный положил в своей власти. Но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудеи и Самарии, и даже до края земли.

Но опять стоит пред нами вопрос, кто ж эти свидетели? Только ли святые апостолы? Богоглаголивый Лука ответствует: апостолы, которых Господь Иисус избрал. В день вознесения Он собрал их. Посему они сошедшись провожают Его до горы Елеонския, до горы вознесения. Но одни ли тут были святые апостолы? Только ли единонадесять избраннейших апостолов, или и прочие семьдесят? Сказав сие, – продолжает богоглаголивый Лука, – Он поднялся в глазах их и облако подняло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им в белой одежде два мужа,два светлых ангела, и сказали: мужи галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, приидет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо. Тогда они, – кто это они? Одни ли апостолы? – возвратились в Иерусалим с горы, нарицаемой Елеон. И пришедши взошли в Сионскую горницу, где, и пребывали, – кто изошли, кто пребывали? – Петр и Иаков, Иоанн и Андрей, Филипп и Фома, Варфоломей и Матфей, Иаков Алфеев и Симон Зилот и Иуда, брат Иакова. Все они в Сионской горнице единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его. Было же здесь собрание человек около ста двадцати.

И так вот собрание учеников Христовых, мужей и жен, со святыми апостолами во главе, которые сидели в Сионской горнице, ожидая обетованного сошествия Святаго Духа; которые провожали Христа на гору Елеон и с горы на небо: которым Он велел всем собраться в день вознесения, всем велел сидеть в Иерусалиме и ждать исполнения обетования о сошествии Св. Духа; которым и говорил: приимете силу, когда сойдет на вас Дух Святый, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудеи и Самарии и даже до края земли. И так все верные приняли, как и ныне принимают, сошествие Святаго Духа, тогда приняли в виде огненных языков, ныне и всегда принимают в таинстве миропомазания и в других таинствах. Поэтому все же верные, а не одни апостолы, призваны и обязаны быть и свидетелями Иисуса Христа в Иудеи и Самарии и даже до последних краев земли.

Я хочу разъяснить вам, что не одни апостолы, не одни пастыри, но и миряне, одним словом, все ученики Христовы призваны и обязаны проповедывать Христа. Представим этому яснейшее доказательство.

Спрашивается, кто видел Христа по воскресении? На этот вопрос св. апостол Павел в 15-й главе 1-го послания к Коринфянам (ст.3–8) отвечает так: я первоначально преподал вам, что и сам принял, что Христос умер за грехи наши по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе, апостолу Петру, потом двенадцати апостолам. Потом явился, – обратите внимание на это, – явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть до ныне остается в живых, а некоторые и почили. Потом явился Иакову, брату Господню, которому и поручил епископство над иерусалимской церковью. Это пред самым вознесением своим. Наконец явился всем апостолам уже в самый день вознесения. Так как, говоря о явлениях Воскресшего, святые евангелисты отчетливо не указывают, где и когда совершилось такое великое явление Воскресшего, о каком говорит св. апостол Павел, – о явлении более нежели пятистам братий в одно время, из которых в ту пору, в пору написания апостолом Павлом этого послания к Коринфянам, еще большая часть оставалась в живых, а некоторые уже и померли; посему толковники, на основании древнего предания, и положили, что это великое явление изображено в евангелии от Матфея, в последнем зачале; но только изображено без упоминания о точном числе очевидцев сего явления, в количестве более пятисот братий. Обстоятельства же сего великого явления у евангелиста Матфея представляются в следующих чертах. Воскресший Господь назначил собраться апостолам и другим ученикам своим, пред самым вознесением своим, на одной галилейской горе. Кроме одинадцати апостолов, туда собралось более пятисот веровавших во Христа. Апостолы и большая часть из веровавших, увидев Господа, поверглись пред Ним на землю и воздали Ему Поклонение. А иные усомнились в действительности видения. И приблизившись Иисус сказал им: дана Мне всякая власть на небе и на земле. Шедше убо научите вся языки, все народы, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, наставляя их соблюдать все, что Я заповедывал вам. И се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века. И так кому в этот раз явился воскресший Господь пред самым вознесением своим? Кроме единонадесяти апостолов, явился более нежели пятистам братий, мужей же и жен; явился всему собранию верующих своих учеников. Что Он заповедал им? Чтоб они шли в мир весь, распространяясь по всем краям земли, и проповедали евангелие всякой живой твари; чтоб они, всею совокупностью церкви, учили все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, наставляя их соблюдать все, что Иисус Христос заповедал. Что всем им при этом обетовано? Обещано то, что Иисус Христос, Сын Божий, и по вознесении на небеса, и по отшествии апостолов в горния обители, пребывает и будет пребывать со своими верными учениками, с неложными проповедниками евангелия по всему миру до скончания века. Ясно, что проповедать евангелие призваны и обязаны не одни только апостолы, не одни только прямые преемники апостольской власти, духовные пастыри, но и весь собор церкви, все верные ученики Христовы, все миряне и исповедники Христова имени.

Вы слышите, вот в начале литургии пред лицом священнодействующего архиерея всегда читается: тако да просветится свет твой пред человеки, яко да видят добрая дела твоя и прославят Отца нашего, иже на небесех. А слыша это постоянно, верно думаете, что архиерею так и следует, он будет гореть и светить, а вы будете только смотреть и судить. Нет, гореть пред Богом и людьми чистым светом, как свечка из чистого ярого воску, должен всякий христианин. Эти слова сказаны Христом Пастыреначальником к архиерею, конечно, прежде всех, как предстоятелю церкви, а затем к лицу и всех верных. Так ли это, посмотрим. Эти слова изречены Господом в так называемой нагорной беседе. А к кому именно изречены, извольте прислушать. Однажды взошел Иисус на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу. Когда же настал день, призвал учеников своих и избрал из них двенадцать, которых и наименовал апостолами. И сошедши с ними с горы, Он стал на ровном месте и множество учеников Его, и много народа из всей Иудеи и Иерусалима, и приморских мест тирских и сидонских, которые пришли послушать Его. И Он, возведши очи свои на учеников своих, стал говорить (Лк. 6:12–21): блажени нищие духом, блаженны плачущие, блаженны кроткие, блаженны алчущие и жаждущие правды, блаженны милостивые, блаженны чистые сердцем, блаженны миротворцы... Вы соль земли. Вы свет мира. Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего небесного. И так к кому же обращены эти святые слова? К тому, к кому обращена и вся нагорная беседа, т. е. ко всему народу, ко всем ученикам Христовым, всем верующими в Него, а не одним апостолам. Не одним апостолам, а всем верным сказано: блажени нищии духом, блаженны плачущие о грехах, кроткие, милостивые, чистые сердцем. Не одним пастырям церкви, а всем верным сказано: вы свет миру. Тако да просветится свет ваш пред человеками, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего небеснаго. Не одним особо поставленным церковным учителям, а всем верным сказано и далее: кто нарушит одну из заповедей сих малейших, и научит так других людей (словом и примером), тот малейшим наречется в царстве небесном. А кто сотворит и научит (словом и примером), тот великим наречется в царстве небесном (Мф. 5:1–19). Таким образом, по заповеди Господней, всякий верующий, а не только пастырь церкви, обязан и сам творить заповеди закона Божия и учить тому же других. Всякий верующий, а не только пастырь церкви, должен светить пред людьми светом добрых дел, да святится на земле имя Отца нашего небесного. Всякому верующему повелено идти в мир и проповедать евангелие Христово всякой твари. Всякий верующий, а не только прямой апостольский преемник, епископ или пресвитер, призван быть свидетелем Иисуса Христа даже до конец земли.

Так от чего ж это современность шумит только против пастырей церкви, что они не учат народ, или учат худо, а наоборот молчит, не говоря ни слова о том, что миряне не учат друг друга закону Христову? И какого это учительства требует от нас, от духовных, наше время? Проповедей, вдохновенных бесед, блистательных ораторских речей? Во всяком случае требуют чего-то такого, что в прошлые века с таким шумом, с такою настойчивостью не требовалось. Требуют большей, лучшей, во всяком случае успешнейшей проповеди, церковной и домашней, учительской и пастырской, чтоб мы учили, учили и учили, постоянно, настойчиво и влиятельно учили. Требование конечно законное. Тоже заповедует и св. апостол Павел епископу Тимофею: заклинаю тебя пред Богом и Господом нашим Иисусом Христом: проповедуй слово, настой благовременне и безвременне, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием (2Тим. 4:1–2). Но есть у нашего времени, касательно сего предмета, некоторое недоразумение, которое нуждается в разъяснении.

При современных шумных требованиях об усилении церковной проповеди, забывается и вовсе выпускается из виду, что проповедническое красноречие есть высокое искусство, есть редкий дар Божий, требующий постоянного упражнения и усовершенствования трудом, возгревания и поощрения благоприятствующими обстоятельствами. Выпускается из виду, что после первого века христианской эры, когда вновь созидаемая церковь Христова и особенно нуждалась и так изобиловала чрезвычайными дарами Святаго Духа; когда в церковных собраниях постоянно проповедывали не только предстоятели церквей, но и миряне по вдохновению свыше, – после первого века церковное слово умолкает до славной эпохи 4–6 веков, до эпохи Афанасия и Кирилла александрийских, Василия великого, Григория богослова и Иоанна златоустаго, Григория нисскаго и Августина, до Льва великого и Григория двоеслова; а затем снова умолкает и до наших дней. Выпускается из виду, что и на святой Руси, но принятии христианства, проповедническое слово, только лишь проявившись в самобытно возникших и крайне-редких дарованиях, в роде Илариона киевского и Кирилла туровского, молчит многие веки, до пробуждения своего в западно-русской церкви влиянием киевской академии, откуда пересаживается в Москву, и является на высшей степени силы и развития в святителях Платоне, Иннокентии и Филарете. Выпускается при этом из виду, что неужели проповедь евангельская молчала во все те эпохи, когда ораторское проповедническое слово умолкало? Ужели она молчала в устах всех тех предстоятелей церкви, которые не говорили проповедей? Ужели она молчала в устах множества святых святителей, начиная с Игнатия богоносца и Поликарпа смирнского, которые не оставили письменных памятников своего ораторскаго искусства? Ужели она молчала во все те длинные периоды в древней вселенской церкви, когда церковная проповедь раздавалась только изредка? Или в позднейшей грековосточной церкви, от 8 века и до наших дней, когда церковных ораторов мы видим там очень мало? Или в первоначальной российской церкви, до пробуждения в ней церковного проповедничества влиянием киевской академии? Конечно нет. Мы, церковные предстоятели, по учительно-пастырскому призванию, не более как глашатаи Слова Божия. Мы возвещаем вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости. Слово наше и проповедь наша не в убедительных словах человеческой мудрости. Мудрость мы проповедуем не века сего. Но проповедуем премудрость Божию тайную, сокровенную (1Кор. 2). Мы сами неспособны что и помыслить от себя, как бы от себя, но способность наша от Бога. Он дал нам способность быть служителями новаго завета не буквы, но духа (2Кор. 3:3–6). Мы не себя проповедуем, но Христа Иисуса Господа (2Кор. 4:5). Проповедуем не человеческое слово, но воистину слово Божие (1Сол. 1:13). А кто учит иному и не следует здравым словам Господа нашего Иисуса Христа и учению о благочестии, тот горд, ничего не знает, но заражен страстию к состязаниям и словопрениям (1Тим. 6:3–5). Священныя писания достаточны для того, чтобы умудрить нас во спасение, верою во Христа Иисуса. Богодухновенное писание достаточно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, на всякое дело благое уготован (2Тим.3:15–17). Это все слова святого апостола Павла. Значит, во все те времена, когда Слово Божие в церкви Христовой провозглашалось, тогда проповедь евангелия Христова не умолкала. Когда мы, вся учительная церковь, от иерарха предстоятеля до последнего церковника, когда мы провозглашаем в церкви Слово Божие, когда только читаешь его в храмах, – то тем самым мы провозглашаем проповедь евангелия. Мы проповедуем евангелие и всем тем, что совершаем по долгу нашего священнослужения во имя Христово. Так самый простодушный из священников внятно и понятно проповедует веру Христову, когла провозглашает: благословенно царство Отца и Сына и Святаго Духа. Самый простейший из диаконов проповедует христианское благочестие, когда провозглашает: миром Господу помолимся; станем добре, станем со страхом, вонмем святое возношение в мире приносити. Самый простодушный из чтецов – певцов церковных провозглашает веру Христову, когда поет: святый Боже, святый крепкий, святый безсмертный помилуй нас; когда читает: Отче наш... Даже смиренный страж церковный, и тот проповедует Христа, когда, ударяя в церковный колокол, провозглашает на весь мир: приидите, поклонимся и припадем ко Христу. Самый малоученый староста церковный, и тот проповедует Христа, когда, ходя между собранием верующих, приглашает всех: подайте, православные, на храм Божий, на свечку Христу Богу. Одним словом, весь вековечный строй и чин нашего священнослужения немолчно проповедует Христа всякому имеющему уши слышати....

В тоже время и выставляемый церковью проповедник учит не один, не сам собой и не от себя, но от лица всей поместной церкви, и учит не современников своих только, не в настоящем только, но и в будущем учит потомство, если только слово его будет иметь столько жизненности, что переживет его самого и перейдет в потомство. Так в свою пору, проповедуя слово Божие, учили не одни только Афанасий великий, диакон александрийский, или Иоанн златоустый, пресвитер антиохийский, но в них и чрез них учили и благословлявшие их на труд учительства Александр епископ александрийский и Флавиан епископ антиохийский, как и вся тогдашняя учительская церковь Александрии и Антиохии, хотя сии епископы с собором подведомых сопастырей и молчали, когда у одного диакон, а у другого пресвитер проповедывали. Святые Василий великий, Григорий богослов и Иоанн златоуст потому и названы вселенскими учителями, что в премудром душеспасительном слове их выразилось учительство вселенской церкви, которая в молчании благословляла проповедание их своим всецерковным согласием, сочувствием и почтительным вниманием. А проповедь этих вселенских учителей, как и многих других, одобренных церковью, учителей церковных не умолкает и не умолкнет в церкви до кончины века. А есть в церкви Христовой и другая проповедь, проповедь не слова, по крайней мере, не искусственного слова, а дела и подвига. Многие сонмы святых святителей, как и других смиренейших пастырей, подвижников, исповедников и мучеников, мало говорили проповедей, по крайней мере не писали их и не предали потомству, как большая часть и самих святых апостолов. Но за то святость жизни их, труды и подвиги, страдания и кровь их, пролитая за Христа, проповедуют о Христе, во все концы мира на все века, громче всякого искусственного витийства. Во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их.

В истории церкви Божией можно усмотреть то характерное явление, что в начале созидания и возрастания церкви ее члены больше творят закон Божий и творя учат; а по склоне к упадку церкви, в той или другой части ее, в том или другом народе, члены церкви больше учат и меньше творят. Просто сказать, сперва бывает больше дел и меньше слов святых, а под конец наоборот, больше слов и меньше дел святых. Так в ветхозаветной израильской церкви времена великих пророков, священных проповедников ораторов, Исаии, Иеремии, Иезекииля, Осии, Иоиля и других были временем упадка веры в израильском народе, как и самого народа. Времена величайших проповедников христианства, Афанасия и Василия великих, Григория богослова и Иоанна златоуста, Августина и Григория двоеслова были временем апогея процветания христианства, после чего церковь древнеримской вселенной пошла к упадку. Тоже явление усматривается даже в язычестве: и там высшие ораторы Перикл и Демосфен, Цицерон и Цезарь наметили собой черту, за которою стал вымирать героический дух древнего человечества, стала убывать жизненность древней языческой цивилизации. Подобным же образом и западная римско-католическая церковь мало проповедала, пока был крепок в западной Европе дух латинского христианства; а величайшие ораторы римского католичества Массильон, Бурдалу и друие означили собой черту, за которою этот дух явно склонился к истощению. А низшая фаза развития христианского духа в протестанстве, несмотря на самое усиленное требование живой христианской проповеди, представляет нам только одно грустное явление, процесс постепенного, но окончательного разложения христианства у протестантских народностей, так что весь протестантский мир, несмотря на самое несмолкаемое проповедание, не имели уже силы произвести из себя ни одного проповедника, полного духа и силы. По некоторым признакам думается, не дожила ли и Русь святая до этой высшей грани, за которой должно начаться уже разложение народного духа, так как и мы имели святителей Иннокентия и Филарета, таких церковных ораторов, выше которых церковное ораторское искусство не восходило? После этого следует ли русским жаловаться на скудость церковной проповеди, когда последние два века произвели на Руси немало проповедников, завещавших свое имя истории? А это редко бывало на пространстве всех веков.

Заносимое к нам отынуды требование учащенной проповеди не свидетельствует ли именно о том, что христианское чувство в нашей русской среде ослабевает и нуждается в ежечасном возбуждении извне? Не свидетельствует ли именно о том, что живая деятельная проповедь в самой народной среде, в среде мирян, вымирает? Миряне не только призваны, но в старые годы и отлично исполняли свое призвание быть свидетелями Иисуса Христа и проповедывать евангелие. Конечно, в весьма многих случаях миряне и теперь прекрасно исполняют это святое дело. Посмотрите, вот проповедует Христа благочестивая мать, когда, складывая персты ребенка на крестное знамениe, учит его креститься и молиться во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Я на своем веку видел простую семью ремесленников, в которой отец семьи всякое утро и вечер, после дневных трудов, со всеми чадами и домочадцами, становился под образами и читал вслух всех, наизусть, все сполна утренние и вечерние на сон грядущим молитвы, а по праздникам и акафисты. Разве он не проповедник Христа? А мало ли было, конечно, и есть немало на Руси таких свидетелей Христовых, во всех слоях русского общества, от низшего до самого высшего. Так вот громким свидетелем Христа явился полководец Кутузов, когда накануне бородинской битвы обносил чудотворную икону Божией Матери; когда при этом все воины исповедались, причащались и в чистое белье одевались, готовясь на смерть. За то их честной кровью залита величайшая в мире военная звезда так, что скоро и совсем потухла. Громким свидетелем Христа явился благочестивейший император Николай, когда, провожая казацкие полки на восточную крымскую войну, спрашивал: а что, братцы, ударим? – Ударим, Государь, – отвечали молодецки. Тогда великий император, полагая исход великой войны в волю Божию, сам перекрестил их большим крестом и звучным голосом запел, а все поддержали: Спаси Господи люди твоя и благослови достояние твое... Какая минута для очевидцев! Это я слышал от очевидца, тогда казацкого полковника, ныне заслуженного генерала. А такую ли уже проповедь о силе и действенности христианства провозгласил вслух всего мира первый вождь севастопольских ратоборцев, когда отклонили мужественное до самоотвержения предложение святителя обнести по бастионам чудотворную икону Богоматери, выразив кощунственное опасение за безопасность и достоинство царицы небесной!? За то, сколько бы он сам ни защищал впоследствии свою суетную мудрость, никто ее силе и плодотворности не верил и не поверил, и все беспредельные доблести севастопольских героев жалостно, хотя и славно, разбились о севастопольские камни... А мало ль у нас явилось ныне отрицательных свидетелей, врагов Христа и христианства? В старые годы весь строй русской жизни, снизу до верху, поставлен был так, что все от мала до велика, от простеца до боярина, были благоговейными исповедниками Христа. А ныне, особенно в верхних слоях, весь строй жизни извращается так, что христиане, явно,начинают стыдиться Христа. А можно ль этому радоваться, судите сами. Когда смотришь на многовековое многоветвистое дерево и видишь, что верхние ветви его начинают усыхать, – то явный знак, что начинает сохнуть все дерево, как бы ни были мощны его корни.

Братие христиане. Когда в день вознесения Господня слышите слова возносящагося Христа: и будете Ми свидетели во Иерусалиме же и во всей Иудеи и Самарии и даже до конец земли, – то помните, что быть свидетелями Христа, проповедывать евангелие всей твари, учить все народы Христовой вере обязаны не одни только духовные, но и миряне, и все вы без исключения. Это мы и хотели сказать вам сегодня.

Имея долг свидетельствовать свою веру и молитвой, и творить молитвы прежде всех за царя и за всех иже во власти суть, помолимся, братие, всеусердно ныне в день рождения за Наследника Всероссийского престола, Благоверного Государя Цесаревича и Великого Князя Николая Александровича, да утвердит Его промысел Божий опорою русского отечества и русского народа и русской святой православной христианской веры. Аминь.

1882 г.

Избави от всех бед рабы твоя, Спасе и Владыко наш Господи, и всегда яко милостив исполни во благих желание всех нас.

Вчера мы молились на выпуске детей, вам подобных, и думалось: для нас это уже обычное явление; уже несколько десятков лет почти ежегодно мы присутствуем на подобных выпусках. А эти дети, став возрастными, вступая в жизнь отсюда, переживают одну из знаменательнейших минут в своей жизни. И множество мыслей роилось в нашей голове, когда мы заглядывали в будущее этих детей и сравнивали его с их прошедшим.

Сегодня мы торжественно молимся на вашем выпуске. Да, на выпуске... Старшая из вас, оглянитесь кругом. Посмотрите на это собрание, окиньте его вашими взорами. Вы видите его, в полном его составе, последний раз. Ну и проститесь с ним взорами и в ваших сердцах.

Что касается меня, то вероятно в день действительного прощания вашего с заведением я буду отсутствовать, и счел долгом сказать вам несколько прощальных напутственных слов теперь. Припомните, как отец, отпуская в далекий путь жизни сына или дочь, напутствует их советами, какие считает наиболее нужными и пригодными, – оно похоже. Наша немощь не только названа, но и поставлена над вами отцем. Ну и выслушайте прощальное слово, – простое слово отца.

За воротами этого заведения ожидает вас жизнь. Лишь только переступите его порог в последний раз, вместе тем вы вступите в свет.

В жизнь вы вступите – это да. В свет? – Нет. Чуть ли не сзади у себя вы оставите свет.

Что значило учиться в этом заведении? Значило готовиться к жизни, живя на чужой счет. Посмотрите, подумайте. Вы прожили каждая уже более, чем по десятку лет. И до сих пор сами не принесли человечеству, – радость, утеху кому-либо принесли, – но пользы не принесли еще почти никому. А человечество на вас трудилось, растило вас, поило, кормило, одевало, грело, учило и берегло.

Теперь пришла ваша очередь платить, помните, – долг платежем красен. Помните, что жить значит трудиться, – трудясь на себя непременно трудиться и на других. Кто на других не трудится, недостоин и жить. Труждающемуся делателю подобает ясти. Кто не работает на других, ниже да яст.

Как же трудиться на других? Какой труд взять на себя именно вам?

Заметьте, кто не пашет землю, не занимается рукодельем, торговлею, не защищает отечество оружием, не работает пером и головою, не служит высшим эстетическим потребностям, тот не работает на человечество. В этой работе нужно различать две стороны: низшую и высшую. Высшая сторона, когда труд направлен к удовлетворению высших потребностей общества: устроению и поддержанию порядка, укреплению нравов, развитию ума и вкуса. Низшая сторона труда та, когда труд кормит себя и других, поит, одевает, строит жилища и т. п. Заметьте, – эту низшую грубейшую часть черного труда несет на своих плечах народ. Хлеб, из которого развились ваши мускулы, кости, кровь и нервы, полит потом народа; лен и шерсть, которыми вы прикрыты и были прикрыты, выделан руками черного народа. Хлеб, которым вы и будете питаться, жилища, в которых и будете жить, и прочие материальные удобства, которые и будут вас окружать, по большей части, если только не исключительно, будут доставлены вам тем же черным народом, так называемым и действительно черным, неумытым телесно, умственно, нередко и нравственно. Ему некогда умыться, и никто его не умывает, а мараться нужно и для нас с вами.

Что мы обязаны делать? Что вы можете сделать для народа? Было время, – делали мало. Были условия, по которым и трудно было что-либо сделать. Теперь же, к счастью, запрос на труд этого рода поставлен. Можете работать для народа и вы, и отличное дело можете сделать.

Назвали мы народ неумытым. Да, неумыт он умственно, а затем не умеет и не может начисто умыться даже физически, не говоря о высшей чистоте.

Ум всегда был силой руководящей, просвещающей путь всякого человека, грядущего в мир.

Сказали мы, что, вступая в жизнь, вы вступаете не в свет, да, не в свет, а в мрак жизни. Посмотрите, что разумеет наш народ и чего не разумеет?

Возьмем по части религиозного развития. Не знает народ символа веры и десятословия почти поголовно. Не знает постоянно употребляемых молитв: «Ослаби остави», «Под твою милость», «Приидите поклонимся», «Помилуй мя Боже», почти поголовно. Не знает: «Достойно есть», «Пресвятая Троице», «Царю небесный», в большинстве. Во множестве не знают: «Отче наш», знают «Богородице Дево». Во множестве не знают ни даже «Богородице Дево», «Святый Боже», «Иисусовой молитвы», «Слава Отцу и Сыну». Во множестве не умеют сказать даже шести слов: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь». И родители несомненно не учат детей даже этим шести словам. Больше. Не знают, не различают не только никаких святых икон в церкви; но не отличают образа Спасова от Богородицы и от Николая святителя. Больше знают Николая угодника, чем Спаса Христа. Но нередко не знают и Николая святителя. В одном из ближайших отсюда сел вынесли нам на встречу одну икону святителя Николая, и дети ваших лет не могли, не умели сказать, какой это образ. – Скажите, можно ль идти во тьму кромешную дальше и глубже?

Чего еще не знает наш народ? Скажите, что он знает, – это легче перечислить по пальцам. Говорим, что религиозное неведение есть только основа и подкладка общего невежества, есть вывеска умственной неподвижности. Не знает наш народ простейшего и необходимейшего в жизни. Не знает необходимости труб в хатах. Не знает, что нельзя выводить низкую в пол аршина трубу на плохо наваленной соломенной крыше. Не знает, что нельзя заваливать навозом жалкие деревенские водопои. Не знает, что нельзя лубьем живых деревъев устилать десятки верст грязнейшей дороги. Не знает, что нельзя лечить болезни причитаньями и другими, не только безполезными, но и вредными вещами. Не знает, что нельзя жить вечно в грязи, из которой в селах и деревнях едва-едва вытаскивает полдюжина лучших лошадей. Ничего не знает. Не знает, что отцу нельзя утверждать всенародно в глаза ребенку сыну, что отец учил сына креститься и читать «Во имя Отца», когда ребенок говорит, что отец не учил. Не знает, что не следует в глаза детям, которые не умеют сказать: «Во имя Отца», – не следует отцам и дедам говорить: ״где нам, мы люди темные, соха нужна“״. Вот чего не знает наш народ.

Он не знал этого и тысячу лет.

В чем же запрос времени? Отрадный запрос на учение, – учение в училищах, учение и домашнее. Нашли мы приход, – говорил и повторяю, – в котором все поголовно дети знали даже «Верую». Кто учил? Дома учили священник и его дочка.– В селе вынесли нам навстречу крест, образ Богородицы и дванадесяти праздников. Три сразу взятые девочки не знали, не умели назвать ни Богородицу, ни крест, о третьем нечего было и спрашивать: не знали и молитв никаких; но тут же взятый нами мальчик, похожий на нищего, сказал: «это Богородица, а это Христос – крест Христов, а это воскресение», и знал молитвы. Откуда сему премудрость сия? Говорит: «с месяц учился в школе». Школа отраднейшее явление, свет во мраке ночи, путеводная звезда на застланном тучами небе. Русский народ развит природой и тысячелетней историей. Троньте его ученьем, и чрез месяц мальчик дикарь глядит умным, милым, приветливым, привлекательным человеком христианином.

«Кто учил?» спрашиваешь. «Священническая дочь», – отвечают. Такие истинно утешительные ответы получены в двух местах. Этого мало, конечно, но получены. – «Где вы получили воспитание?» спрашиваешь учительницу. «В уфимском духовном училище». – Услышать это всегда было истинным утешением.

Начало положено, но только начало. Дочки священников! Дочери церковного причта! Народ кормил вас и кормит. Платите ему хлебом духовным, – учите. Жены священников, жены церковного причта! Платите народу хлебом духовным, – учите. Поверьте, сослужите огромную службу отечеству и человечеству. Не будьте ниже, по задаче жизни, жен мусульманских мулл и азанчеев, – те учат своих. Учите всему, – учите домоводству, как шить, варить, беречь скот, разводить огороды и сад, разводить птицу и пчел. Запаситесь книжками – руководствами. Увы! Народ спит, глубоко спит! Спят отцы, спят и дети! Наша полуученность бесплодна, – не стремится ни к каким практическим результатам и не достигает их; не читает, не мыслит, ничего не предпринимает и засыхает; изощряется разве в простейшем и антипатичнейщем искусстве не дать, а взять... Поминайте слово Христа, еже сам рече: блаженнее есть паче даяти, нежели приимати. Еще одно, – хотя можно б и многое сказать, – лечите народ. Возьмите какой-либо обыденнейший лечебник: если растолкуете народу, что не нужно лечиться тем, чем он лечится, – и то будет заслугой. Возьмитесь дружно за дело, за умственную работу, не засыпайте, не тупейте, не деревянейте в убийственном себялюбии. Будьте живая сила, величайшая из сил нашего времени – умственная.

Конечно этим словом не исчерпана задача жизни. Помните, что жизнь есть игра страстей и страданье. Не тушите ваши радужные мечты, – пламя их потухнет без ваших усилий. Жизнь и время потушат их без вас. Радуга ваша останется у вас сзади над стенами этой, повидимому, хмурой школы. Там дальше встретят вас нередко ужасы и трагедии. Куда ни поглядишь, везде под лоснящеюся подкладкою разглядишь трагедии. Открой уши, и каждую неделю услышишь то о желании разорвать неразрывное, то о покушении задушить, то о порыве наложить руки на себя... Боже! говорят даже юные особы, – есть ли счастье в жизни? Есть оно, есть. Соломон ответил на это. Но есть не там, где ищем: то суета сует, и всяческая суета, и крушение духа. Бога бойся и заповеди его храни, – в зтом счастье человека.

Дети! Година если – быть может – не последняя, то грозная. Ветры буйные ходят в головах. Помните, что вы молились в этом храме, помните совет много пережившего и передумавшего человека, который напутствует вас в жизнь в звании и качестве вашего отца, – помните: бывают в жизни мрачные и тяжкие минуты, когда важно и существенно полезно опереться в церкви буквально на стену церкви, опереться без молитвы, без надежды, коли хотите – даже без веры твердой, а только просто опереться на стену церкви, деревянную или каменную. А тяжкие минуты ждут каждую из вас, от них же да избавит вас Господь.

Еще совет. Ветры буйные поднимаются в головах, сердцах и решениях. Помните, что в вашей зале висит портрет Богопомазанного Венценосца. Помните, что это знамя единства, сердцевина народной твердости, жизненный мозговой узел истории, развития, самого бытия русского народа. Помните, что Русь по краям и местам вздымалась, как песок, как буран в широкой степи. Помните, что именно этот край, далекий от центра русской жизни, от окрепшего уклада русского строя, бывал ареной подобных буранов. Будьте консервативным разумным началом истиннорусской жизни. Не забывайте и устами петь и в сердцах молиться: «спаси Господи люди твоя и главу людей, буквально главу народа, благочестивейшего Императора».

А дальше обдумайтесь, сосредоточтесь и, принося, в сей знаменательный для вас день, словословие Богу, умиленно возопийте: избави, Спасе и Владыко наш Господи, от всех бед рабы твоя, и всегда яко милостив исполни во благих желание всех нас, – молитвами святого угодника твоего, святителя Тихона, народного нашего молитвенника за нас грешных.

Будьте умны, будьте честны, будьте деятельны, будьте счастливы, и благословение Господне, призываемое от имени ваших родителей и церкви святой, да будет над сими детьми от ныне и до века. Аминь. 1879 г.

Нe ухищренным баснем последовавше, сказахом вам силу и пришествие Господа нашего Иисуса Христа, но самовидцы бывше величествия онаго (2Пет. 1:10–19).

Плотскому соображению событие преображения Господня представляется в тусклом свете под туманным покрывалом, которое закрывает под собой много неразрешимых для неверующего смысла загадок. Вот как событие преображения рисуется пред взором неверия. Поздний темный вечер. Утомленный дневным трудом пути и бесед с народом, великий учитель Иисус Христос, с тремя избраннейшими учениками, уединяется от народа и даже от прочих из дванадесяти учеников на высокой горе. Впрочем, и эти три избранных ученика нужны Ему только как спутники в ночном пустынном уединении, а не как собеседники. От бесед с людьми Он устал и ищет уединенной беседы только с Отцом небесным. Возведши трех спутников своих до половины горы, здесь Он покидает их отдыхать, даже опочить сном ночным, если хотят, а сам один восходит на самую вершину горы помолиться в глубочайшей ночной тиши, подкрепить беседой с Отцом небесным томящийся дух свой, в тоскливом ощущении тяготы своей высоко-подвижнической жизни и в скорбном предощущении своей страшной кончины. Самые ученики, спутники Его уединения, подавлены скорбным настроением своего обожаемого Учителя, тем более что вечернюю беседу свою с ними и с народом Он кончил заповедью о кресте, о долге нести каждому последователю Его крест свой, и предсказанием близости к Нему Его собственного креста. Этот душевный гнет не мешает однако же бренной утомленной плоти учеников забыться сном, как это повторилось впоследствии с ними же даже в саду Гефсиманском, в обстановке еще более грозной, когда грозное предсказание о кресте совсем приблизилось к грозному исполнению. На Фаворе они уснули. Но вот они пробуждаются, поднимают очи горе. Что это?! Зрелище – восторг! Зрелище дивное и страшное! Самое раннее едва загорающееся утро. Только что выплывающее, но пока еще не выплывшее из-за горизонта, внизу еще невидимое солнце позолотило вершину горы, озарило своим блеском одухотворенное бдением и молитвою лицо Иисуса, осеребрив белизной снега и самую одежду Его. По вершине горы около Него стелются сияющие небесным светом тени утреннего горного тумана; а из-за гребня горы надвигается озаренное утренним отражением пока еще не загоревшегося на небе солнца ослепительно светлое облако. Зрелище чудное, чарующее, поражающее. Еще невполне пробудившемуся чувству Петра, еще пока не прояснившемуся после глубокого сна его сознанию вся совокупность зрелища кажется сверхъестественной: лицо Иисуса сияет славой небесной, блестит краше солнца; ризы поражают только что раскрытые после сна они белизной паче снега; клубящийся туман облаков – то парящие тени премирных душ, кого же больше, как не величайших ветхозаветных праведников Моисея и Илии. Зачем они прилетели с неба, зачем они у ног небесного Учителя? Чу! Они беседуют о близком переселении, о скорбном переселении и Его самого в их горный светлый мир. В неземном притрепетном восторге Петр вопиет: Господи! Как хорошо! Сотворим зде три сени, Тебе едину, и едину Моисею и едину Илии, да здесь и останемся на век, – говоря так не ведый, еже глаголаше, не помня себя от восторга, не помня себя от страха, в неполном еще пробуждении от сна ночного. А в минуту облако надвигается из-за горы и покрывает всех их; а оттуда внезапно раздается потрясающий звук грома, который и повергает апостолов в состояние близкое к обмороку, при быстром переходе их чувства от восторга к подавляющему ужасу. В исступлении ужаса они и не заметили, как подошол к ним Иисус и говорит: встаньте, не бойтесь. Подняв очи, теперь они ничего уже не увидели, что минуту тому назад видели.

Ясно ли, что хочет сказать неверие таким не обяснением, а затемнением светлого преображения Господня? Не было ль оно совершенно естественным происшествием? Возможно ли, чтобы действительно являлись из загробного мира Моисей и Илия? Возможен ли, был ли действительно этот громовый глас Отца небесного, из обыкновенного облака? Кто видел это видение? Не был ли видевший в состоянии самообмана? Кто свидетельствует о событии, очевидец ли? Вообще достоверный ли свидетель? Чувствуете ли вы, что в этих суемудрых пререканиях заключается вся сила возражений, какие только делаются суемудрием неверия против действительности евангельской истории в ее таинственной стороне?

К душевному нашему упокоению и отраде, в событии преображения, в способе исторической передачи его потомству, мы имеем поразительнейшее доказательство действительности как самого преображения, таинственнейшего в евангельской истории события так и всей евангельской истории.

Вы слышали сегодня на литургии апостольское чтение. Оно имеет своим предметом именно событие преображения Господня.

Кто свидетельствует об этом событии? Святый первоверховный апостол Петр. От других ли он слышал о событии, или сам был очевидцем? Если слышал от других, то опять от очевидцев ли, от верных ли свидетелей? Не был ли этот слух не более как басней, и басней хитросплетенной в известных видах убеждения других во лжи? Вы слышали, что св. апостол Петр отвечает именно на эти вопросы. Мы возвестили вам, – пишет он, – силу и пришествие Господа нашего, не хитросплетенным 6асням последуя, но сами быв очевидцами Его величия. Он принял от Бога Отца честь и славу, когда от велелепной славы принесся к Нему такой глас: сей есть Сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение. И сей глас, принесшийся с небес, мы сами слышали будучи с Ним, Господом Иисусом, на святой горе (2Пет. 1:16–18). И так сам св. апостол Петр видел преображение Господне, сам слышал глас Бога Отца, сам был на святой горе преображения с преобразившимся Господом, о чем сам же и свидетельствует.

В какой силе принимал сам св. апостол Петр событие преображения? Не было ль оно естественным случаем? Не так ли происходило дело, что вот блеск восходящего солнца отразился на сияющем внутренней божественной красотой лице Иисуса, как и на Его одеждах? Затем прогремел из надвинувшегося облака гром, в котором апостолы услышали, как и все простые сердцем всегда слышат не иное что, как глас Божий, глас Отца небесного. Нет, св. апостол Петр говорит, что мы были сами очевидцами не иного чего, как именно величия Господа нашего Иисуса Христа; сами видели и слышали, что Он от самого Бога Отца приял честь и славу, когда от велелепной неизреченной славы Бога Отца к преобразившемуся Господу Иисусу донесся не бессмысленный звук грома, а такой членораздельный глас: сей есть Сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение; этот глас принесся именно с небес, и мы сами его слышали. Неизреченной славой преображения св. апостол Петр объясняет силу и величие всего пришествия Господа нашего Иисуса Христа на землю, все божественное величие Его лица, весь пренебесный смысл Его земной жизни и небесного посланничества. Ибо мы,– пишет св. апостол Петр, – прежде устно возвещали, как теперь письменно утверждаем пред вами силу и пришествие на землю Господа нашего и Спаса, именно как Господа и Спасителя Нашего, Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но сами быв очевидцами Его величия на горе святой в день преображения. Там сам Бог Отец возвестил, миру честь и славу Его, нарекши Его своим возлюбленным Сыном. Там, на горе преображения, мы видели божественную славу Сына Божия, просиявшую в Его человечестве. Там мы видели небожителей Моисея и Илию, благоговейно представших Иисусу и беседовавших с Ним о небесном Его посольстве и близкой искупительной Его смерти на кресте, коей чаяли небо и земля. И не иное что, как сии беседы небожителей с Иисусом, сей глас Бога Отца, с неба сшедший, мы слышали; сию славу препрославленного человечества Иисуса Христа, как Сына Божия, мы сами видели, сами же были очевидцами и всей Его земной жизни, всего пришествия Его на землю от начала до конца, и всей силы Его, явленной в Его жизни, смерти и воскресении.

Не был ли сам св. апостол Петр в самообольщении чувств при созерцании преображения Господня? Но совместна ли какая-либо мысль о самообольщении с тою искренностью, простотой и естественностью, с какими апостол Петр повествует об этом сверхъестественном событии? Мы не хитросплетенным басням последовали, – уверяет он, – но были сами очевидцами чудного события; сами были с Господом на горе святой; сами слышали принесшийся к Нему с неба глас Бога Отца. Сверх такого положительнейшего уверения в восприятии собственными очами и ушами чуда преображения, св. апостол Петр сопоставляет это чудо со всеми прочими дивными, свидетельствующими о божественной силе, событиями всей дивной жизни Богочеловека. Если бы апостол находился хоть сколько либо в самообольщении чувств при видении преображения то не мог же он постоянно обманываться, будучи постоянным самовидцем воплотившегося на земле Божия Слова и ближайшим избраннейшим Его слугой, следуя за Ним неотступно более трех лет, видя собственными очами каждое Его движение, слыша собственными ушами каждое Его слово, от слов призвания его, самого апостола Петра, к апостольству: гряди по Мне, и до слов прощания со всеми учениками пред вознесением: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века. Св. Петр коснулся события преображения не для того, чтобы только рассказать о нем, а чтобы этим чудеснейшим событием выяснить великий смысл всей божественной жизни и личности Христа Спаса, так что у св. апостола Петра чудо преображения проливает дивный свет на значение всей земной жизни Христовой, а вся остальная жизнь Христа служит подтверждением чуда преображения. А мог ли самовидец апостол быть постоянно в самообольщении чувств целых три с половиною года, когда собственными ушами слышал дивное учение и пророчества Христовы, из коих многие исполнились еще при жизни св. апостолов; когда собственными очами видел бесчисленный ряд чудных деяний Христа, видел славное преображение незадолго до крестной смерти, видел Лазарево воскрешение, видел крестную смерть, светлое воскресение и славное вознесение Иисуса на небо, – видел не один, но с прочими двенадцатью апостолами, видел с тысячами непосредственных свидетелей, не только учеников, но и врагов Иисуса?

Тяжело даже языку, не только сердцу поставить обычный в апологетике вопрос, не скрывалось ли в этом повествовании намерения ввести в заблуждение других? Но представим, себе отца, который, чувствуя приближение смерти, дает завещание детям. Не будет ли у дверей гроба, с уст завещающего, сходить только истина, одна истина? А здесь мы имеем нечто в тысячу раз больше и священнее отца, делающего завещание пред смертию. Мы видим здесь старца апостола, который пишет об этом во втором и последнем своем послании; пишет именно как завещание своим верным чадам; пишет пред близкою кончиною, о которой знает и по естественному чувству старческого одряхления и по особому откровению от Господа Иисуса Христа. Не обленюся воспоминати вам присно о сем, о вашем призвании, – завещавает старец апостол, – хотя вы и знаете и утверждены в настоящей истине. Справедливым же почитаю, доколе нахожусь в сем теле, возбуждать вас воспоммнанием, зная, что скоро должен оставить мою телесную храмину, как и Господь наш Иисус Христос открыл мне. Потщуся же, чтобы вы и по смертном моем исходе всегда память о сем творили. Пусть же дерзкое праздномыслие думает после сего, что завещавающий пред своею праведною, уже заведомо близкой кончиной первоверховный апостол Христов намерен был приводить других в заблуждение. Ведь он же писал это современникам, из которых многие могли сами видеть Господа Иисуса Христа, могли лично знать святых апостолов и евангелистов, когда жива была память еще у очевидцев Господа и Спаса нашего обо всех Его словах и делах, когда апостольская проповедь самовидцев воплощенного Слова Божия звучала еще живым языком; писал в сожительстве с евангелистом Марком, которого в том же послании и именует своим сыном, который по преданию писал и евангелие свое, евангелие от Марка, в присутствии и со слов первоверховного апостола Петра, одного из трех самовидцев таинственного преображения Господа нашего; когда был жив еще один из трех самовидцев преображения, возлюбленный ученик Господень Иоанн, как и все три евангелиста, кроме Марка, Матвей и Лука, которые передали евангельское повествование о преображении, передали без сомнения со слов очевидцев – апостолов Петра, Иакова и Иоанна, согласно повелению самого Господа, так как Господь повелел самовидцам преображения молчать об этом дивном явлении только до времени, пока Он из мертвых воскреснет, следовательно дал, хотя и косвенно, но положительную заповедь возвестить о славном преображении после славного воскресенья, чтобы преображение понято было, как предвестие и прояснение воскресения, а воскресение, как подтверждение и предначатие преображения вечного.

Мало того что св. апостол Петр говорит о славном событии преображения, как и обо всех дивных явлениях жизни Господа Иисуса Христа, как самовидец и непосредственный слуга воплощенного Слова Божия, как очевидный свидетель воплощенной истины. В подтверждение своего свидетельства он ссылается еще на свидетельство и других слуг истины Божией, на свидетельство древних пророков, свидетельство особенно поразительное и само в себе доказательное, так как ветхозаветные пророчества изречены за века прежде исполнения, так как в пророчествах предначертаны все события жизни Мессии, и эти пророчественные предначертания, воочию современников Христа, исполнились на Нем до поразительных подробностей, согласно мессианическому смыслу, данному мессианическим пророчествам древними ветхозаветными толковниками, задолго до пришествия Христова.

И сей глас Бога Отца, – уверяет св. апостол Петр, – принесшийся с небес, мы сами слышали, будучи с Господом нашим на святой горе. И притом мы имеем вернейшее пророческое слово, которым подтверждается все наше благовестие о Христе Иисусе. И вы хорошо делаете, что обращаетесь к слову пророков, как к светильнику, сияющему в темном месте, пока не начнет рассветать день, и не взойдет денница в сердцах ваших. Заметьте. Мы теперь живем во мраке страстей, который претит нам усматривать чистое, святое, небесное; во мраке плотяности, который мешает разглядывать духовное и духоносное; во мраке рассудочности, в котором мы привыкли видеть только материальное и частичное, только осязаемое и грубое. Где же нашей грубости вообразить себе таинственное преображение? Как плотскому нашему смыслу представить себе божественный свет преображения? Как понять явление небожителей при преображении? Мы и веруя, увлекаемся маловерием; даже зная непререкаемой достоверности и высшего нравственного достоинства свидетельства о преображении, мы готовы сомневаться. Нам нужно осязать, чтобы убедиться. Но новейший рассудочный анализ способен подвергнуть сомннению даже осязаемое, если это осязаемое выходит из мерки нашего обыденного опыта.

Вот помимо светоча евангельского, помимо светоча древних истинных пророчеств, во мраке плотяности в котором мы обречены жить, вращаться и глядеть, увлекаемые духом современного неверия, но в тоже время и прирожденной жаждой веры, современные суемудры усиливаются зажечь свой самодельный светоч для освещения мрака загробного, светоч который суеверы возжигали впрочем многократно и упорно в разные эпохи, тысячи лет тому назад, светоч вызывания мертвых, светоч для рассмотрения преображения посредством смерти живого плотяного человека в духа премирного и наоборот светоч для освещения преображения загробных душ в осязаемые и видимые телесные формы. Разумеем неестественный светоч современного спиритизма.

Факты вызывания и явления умерших душ, даже так называемой материализации, т. е. временного явления их в осязаемых формах, даже оставления ими на земле осязаемых памятников их присутствия, по множеству не только древних, но и новейших свидетельств по-видимому бесспорны, хотя вызывание мертвых, в большей части случаев, богопротивно и неестественно, нередко опасно и даже пагубно, потому большей частью и преступно. По одному из новейших сказаний, имеющему признаки достоверности, подтвержденному свидетельством ученых мужей (Прав. Обоз. 1881 г. июнь – июль), при одном вызывании мертвых, в присутствии многих свидетелей, дух умершей за год пред тем бывшей безбожницы Ольги изрек присутствовавшей при заседании, бывшей своей подруге, по убеждешям также материалистке девице Екатерине, следующие слова: «я страдаю потому, что ты не веришь». Скоро затем самой Екатерине ночью Ольга изрекла слова: «злые духи мешают тебе приступить к причастию: ты сперва хотела говеть, потом раздумала. Я приходила предупредить тебя, чтобы ты им не повиновалась. В четверг после причастия я тебя навещу и сделаю тебе подарок в церкви». Действительно, после причастия у Екатерины в руках очутился букет цветов, перевязанных локоном волос Ольги. Чрез несколько времени, по предварительному обещанию, при свидетелях Ольга явилась видимо вся в белом, ступала ровно, спокойно, подошла к Екатерине, взяла ее за руку, обняла и погладила лицо рукою, затем обернулась и исчезла в воздух. В другой раз при свидетелях облик Ольги опять явился и при прощании покрыл Екатерину газовым покровом (вуалью). Когда Екатерина вскоре затем умерла, от чахотки, то велела положить этот букет и газовый покров с собою во гроб; но мать ее, женщина строгих правил, считавшая все эти явления делом нечистой силы, выбросила и букет и покров (вуаль) из гроба, как вещи опасные для душевного спасения дочери.

Вот вам преображение отшедшего из тела духа опять в телесную форму, с оставлением по своем явлении вещественных памятников. Вот преображение неверующих атеистов и нигилистов в верующих духовидцев, преображение неверующих ученых в испытующих чародеев, вызывателей с того света мертвецов, каких-то странных полу-христиан, однако же попирающих христианство, которые силятся вырвать у Бога Его тайны упрямо и гордо испытующим умом, а не кротким и чистым верующим сердцем. А нам с вами святой апостол Петр внушает верить непререкаемым свидетельствам о преображении Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, с явлением к Нему небожителей Моисея и Илии, и внимать древним пророчествам, как светильнику, сияющему в темном месте, во мраке плотяности и земляности и греховной страстности, пока прежде всего еще здесь на земле в наших сердцах не станет рассветать день и не взойдет утренняя звезда, а затем не засияет для нас вечное солнце правды и за гробовым мраком. А загорится в нас и для нас небесный свет ведения и видения горного, если мы, удалившись от господствующаго в мире растления похотью, – по наставлению апостола Петра, – покажем в вере нашей добродетель, в добродетели разум (рассудительность), в разуме воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии же любовь. Если это в вас есть и умножается, – поучает первоверховный апостол, – то вы не останетесь без успеха и плода в познании Господа нашего Иисуса Христа. А в ком нет сего, тот слеп, тот сам смежил свои очи (2Пет. 1:4–9). Аминь.

1881 г.

Предание имамы от святых отец, от спасительнаго сего праздника, преображения, снедати гроздие, идеже обретается, благословение приемше от иерея. Сей устав бывает и на смоквах и над прочими овощми, яве яко во времена их, кое когда приспеет. Минея, август, 6 день.

В наших краях, в сей спасительный день преображения Господня, освящаются садовые плоды, по преимуществу яблоки. Откуда это предание и какой его смысл?

Предание глубоко древнее, из самых первоначальных, упирающееся в первобытное время первых людей, в установившийся обычай уже семейства Адамова. В книге (Быт. 4:2–4) читаем о старших сынах Адама: был Авель пастырь овец, и Каин был земледелец. Спустя несколько времени Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего. Отсюда мы видим, что принесение плодов земли в семействе Адамовом было даром или жертвой Господу, как и принесение жертв животных; что каждый из братьев приносил дар или жертву Господу от плодов своих занятий: Каин, как земледелец, принес дар от плодов земли, а Авель, как пастырь овец, принес дар от стада своего; что тот и другой приносили в дар именно начатки от плодов своих занятий: как Авель принес дар Господу от первородных стада своего, так и Каин принес в дар без сомнения начатки земных плодов. Видим далее, что принесение дара от плодов земных шло рядом с принесением жертв животных, имеет с ним тесную связь и однородное значение.

Какое же именно значение? Все и всякие жертвоприношения имели тесную связь с обстоятельствами грехопадения. Вкусив от запрещенного древа познания добра и зла, первый человек лишился плодов древа жизни и подвергся вечной смерти. А чтоб избавить человека от вечного осуждения, Бог сказал праматери нашей Еве: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь раждать детей; праотцу Адаму сказал: за то, что ты ел от дерева, о котором Я заповедал тебе: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нея во все дни жизни твоей; терние и волчцы произрастит она тебе; в поте лица твоего снеси хлеб твой, дóндеже возратишися в землю, от нея же взят еси; а змию искусителю, как и первым людям, Бог изрек: Семя жены сотрет главу змия, сотрет первородное семя лучшей части человечества, посредством собственной искупительной смерти. И затем сам Бог научил первых людей, с одной стороны, закалять и сожигать в жертву первородных от стад, а с другой приносить в дар Господу начатки плодов земных, чтобы напоминать человечеству об искупительной жертве обетованного Семени, грядущего Избавителя, иже есть перворожден всея твари, есть единородный Сын Божий и первенец пречистой своея Матери Приснодевы, первенец от мертвых, от сынов человеческих, иже есть начаток, святой начаток святого примешения; чтоб напоминать о вкушении от древа познания добра и зла и лишении плодов древа жизни, о проклятии земли в делах человека и необходимости каждому отыти в землю; чтоб питать в нас надежду на восстановление падшего человека, на избавление от смерти, на снятие проклятия с земли и на обновление видимой природы, на новое совершеннейшее вкушение от плодов не только древа жизни, но и древа познания, от безконечной мудрости божественной, и на полнейшее обоготворение природы самого человека. Одним словом, принесение даров и жертв от плодов земли, как и от животных, указывало всегда и должно указывать людям на два преображения: на преображение природы внешней и человеческой в прошедшем, преображение на худшее, и на преображение как человека, так и земли в будущем, преображение на лучшее, чтобы постоянно питать в духе человеческом смирение и чувство зависимости от Бога, отвращение ко греху, живую веру в силу страданий от грядущего, то уже пришедшего Искупителя и надежду возвратить себе богоподобную невинность, а природе свободу от привнесенного человеческим грехом истления.

Этот смысл сохраняли и сохраняют на пространстве всех веков, как в ветхом завете, так и в новом, все жертвы, как кровавые, так и бескровные. Самым широким и глубоким истолкователем этого смысла в ветхом завете является сам боговидец Моисей, учредитель всяких, и кровавых и бескровных жертв в церкви подзаконной, или точнее сам Бог через ходатая завета Моисея. У него широко объясняются и причины и поводы и цель учреждения в Израильском народе всех этих жертв, которые уже среди патриархального человечества существовали в общих чертах.

Так учредив первую жертву, приношение пасхального агнца, который был прообразом Агнца, закланного от сложения мира, Господь повелевает Моисею: освяти мне каждого первенца, разверзающего всякия ложесна между сынами Израилевыми, от человека до скота: потому что они мои. Помните сей день, в который вышли вы из Египта, из дома рабства; ибо рукою крепкою вывел вас Господь оттоле. И когда введет тебя Господь в землю, о которой клялся Он отцам твоим, что даст тебе землю, кипящую медом и млеком, то совершай сие служение в сем месяце. Семь дней ешь пресный хлеб и в седмый день праздник Господу. И объяви в день тот сыну твоему, говоря: это ради того, что Господь Бог сделал со мною, когда я вышел из Египта, – когда сыны Израилевы, поспешно исходя из Египта, должны были захватить с собою невскисшее тесто. И да будет тебе это знаком на руке твоей и памятником пред глазами твоими, дабы закон Господень был всегда в устах твоих. И когда введет тебя Господь в землю Ханаанскую, как Он клялся тебе и отцам твоим, отделяй Господу все мужскаго пола разверзающее ложесна; и все первородное из скота, какой у тебя будет мужскаго пола, посвящай Господу. А всякаго из ослов, разверзающаго утробу, заменяй агнцем; а если не заменишь, выкупи его; и каждаго первенца человеческаго из сынов твоих выкупай. И когда после спросит тебя сын твой, говоря: что это? то скажи ему: рукою крепкою вывел нас Господь из Египта из дома рабства. Ибо когда Фараон упорствовал отпустить нас, Господь умертвил всех первенцов в земле Египетской, от первенца человеческаго до первенца из скота: посему я и приношу в жертву Господу все разверзающее ложесна мужскаго пола, а всякаго первенца из сынов моих выкупаю (Исх. 13). Три раза в году празднуй Мне Наблюдай праздник опресноков; семь дней ешь пресный хлеб, как Я повелел тебе. И пусть во дни праздников не являются ко Мне с пустыми руками. Наблюдай и праздник жатвы первых плодов труда твоего, какие ты сеял на поле, и праздник собирания плодов в конце года, в нынешнем августе месяце, когда уберешь с поля работу твою. Три раза в году должен являться весь мужеский пол пред лице Владыки Господа твоего (в единственный у Израиля Божий храм). Начатки плодов земли твоей приноси в дом Господа твоего. Вот Я посылаю пред тобою Ангела моего (Ангела завета, единороднаго Сына Божия). Блюди себя пред лицем Его и слушай гласа Его; ибо имя мое на Нем. Если будешь слушать гласа моего и будешь исполнять все, что скажу тебе, и сохранишь завет мой: то вы будете у Меня народом избранным из всех племен. Ибо вся земля моя. Но вы будете у Меня царственным священством и народом святым. И пойдет пред тобою Ангел мой, Ангел завета, единородный Сын Божий, и истребит врагов твоих. И благословит хлеб твой и вино твое и воду твою. И отвращу от вас болезни. Число дней твоих сделаю полным. Ужас мой пошлю пред тобою, и в смущение приведу всякий народ, к которому ты придешь, и обращу пред тобою тыл всех врагов твоих (Исх. 23). Вы сыны Господа Бога вашего, народ святый у Господа Бога твоего. Отделяй десятину от всего произведения семян твоих, которое приходит с поля твоего каждогодно. Приноси десятину хлеба твоего, вина твоего и елея твоего, дабы ты научился бояться Господа Бога твоего (Втор. 14). Когда войдете в землю, в которую Я введу вас, и будете есть хлеб земли той; то возносите возношение Господу. И от начатков теста вашего возносите лепешки в возношение Господу в роды ваши (Чис. 15:19–21). Ты народ святый у Господа Бога твоего: тебя избрал Господь Бог твой, чтобы ты был собственным Его народом из всех народов, которые на земле, потому, что любит вас Господь, и чтобы сохранить клятву, которою Он клялся отцам вашим. Знай, что Господь Бог твой есть Бог, Бог верный, который хранит завет свой и милость к любящим Его и сохраняющим заповеди Его до тысячи родов. И если вы будете слушать законы сии и хранить и исполнять их; то и Господь Бог твой будет хранить завет и милость к тебе, как Он клялся отцам твоим, и возлюбит тебя и благословит тебя и размножит тебя и благословит плод чрева твоего, и плод земли твоей, и хлеб твой, и вино твое, и елей твой, раждаемое от крупнаго скота твоего и от стада овец твоих (Втор. 7). И помни весь путь, которым вел тебя Господь Бог твой по пустыне, как Он смирял тебя, томил тебя голодом и питал тебя манною, которой не знал ты и не знали отцы твои, дабы показать тебе, что не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих, – что не одним хлебом живет человек, но словом, исходящим из уст Господа, живет человек. И когда будешь есть и насыщаться, тогда благословляй Господа Бога твоего. Берегись, чтобы ты не забыл Господа Бога твоего, не соблюдая заповедей Его. Когда будешь есть и насыщаться, и построишь хорошие домы и будешь жить в них, и когда будет у тебя много скота, много серебра и золота, и всего у тебя будет много: то смотри, чтобы не надмилось сердце твое, и не забыл ты Господа Бога твоего, и чтобы ты не сказал в сердце твоем: моя сила и крепость руки моей приобрели мне все богатство сие; но чтобы помнил Господа Бога твоего: ибо Он дает тебе силу приобрести богатство, дабы исполнить завет свой, который Он клятвой утвердил отцам твоим (Втор. 8). Ибо земля вся моя, глаголет Господь (Лев. 25:23); а вы пришельцы и поселенцы у Меня. Я Господь Бог ваш. Если вы будете поступать по уставам моим и заповеди мои будете хранить и исполнять их: то Я дам вам дождь в свое время, и земля даст произрастения свои, и дерева полевыя дадут плод свой. Пошлю мир на землю вашу, ляжете, и никто вас не обеспокоит. Призрю на вас, и благословлю вас, и размножу вас, и буду тверд в завете моем с вами. И поставлю жилище мое среди вас, и душа моя не возгнушается вами. И буду ходить среди вас, и буду вашим Богом, а вы будете моим народом. Я Господь Бог ваш. Если же не послушаете Меня, нарушив завет мой, то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа ваша, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их, и сломлю гордое упорство ваше, и небо ваше сделаю, как железо, и землю вашу, как медь. Если же и после сего не исправитесь и пойдете против Меня, то Я в ярости пойду против вас, и поражу вас всемеро за грехи ваши в отмщение за завет, нарушенный вами. А когда покорится необрезанное сердце их и потерпят они за беззакония свои, и Я вспомню завет мой с Иаковом, и завет мой с Исааком, и завет мой с Авраамом вспомню, и землю вспомню. И не презрю их, и не возгнушаюсь ими до того, чтоб истребить их, чтоб разрушить завет мой с ними. Ибо Я Господь Бог их. Вспомню для них завет с их предками, которых вывел Я из земли Египетской пред глазами народов, чтоб быть их Богом. Я – Иегова Господь (Лев. 26).

Таким образом, отсюда ясно видны, у пророка Моисея в религии подзаконной, неразрывная связь между жертвами кровавыми и бескровными, причина и цель их учреждения, их внутренний смысл и нравственное значение. По Моисееву закону, Израильтяне приносили, кроме первой жертвы пасхальной, следующие кровавые жертвы: жертву всесожжения, жертву о грехе, жертву мира и спасения и некоторые другие. Кроме сего посвящали в жертву Богу всех первородных мужского пола от человека до скота, причем за человека и скотов нечистых платили выкуп, а первенцов от чистых животных заколали в жертву. За первенцев человеческих Бог отделил и освятил себе на служение скинии и храму колено Левиино; из колена Левиина избрал и приблизил к себе род священников, род Ааронов, а из рода священников выделил на исключительное первосвященническое служение первородных по нисходящей линии. Кроме сего Израильтяне давали десятину от всего достояния своего, как от скотов, так и от произведений земли. Кроме сего в особые назначенные времена посвящали Богу все начатки произрастений земных, начатки всяких зерен и плодов садовых, начатки винограда, вина и елея, начатки муки, теста и хлеба. Кроме сего самые кровавые жертвы сопровождались возношением Богу опресноков, муки, соли, разных возлияний. Кроме сего в праздники собирания плодов земных, заповедано было посвящать Богу древесные ветви и цветы: во первый день возмите себе ветви красных дерев, – заповедует Господь (Лев. 23:40), – ветви пальмовых дерев и ветви дерев широколиственных и верб речных, и веселитесь пред Господом Богом вашим семь дней. Все эти праздники и жертвы учреждены были в воспоминание великих благодеяний Божиих, во-первых сотворения мира, покоя Божия в день суботний и отпадения человека от Бога, в воспоминание пасхи, исхода Израильтян из Египта, в воспоминание синайского законодательства, установления завета Божия с Израилем и отцами его, Авраамом, Исааком и Иаковом, в память странствования по пустыни и в воспоминание многоразличных даров Божиих, ниспосланных тогда, во время странствования, как и в последствии времени. Нравственной же целью всех этих жертвоприношений было, чтоб Израильтяне помнили завет свой с Богом: помнили, что Господня земля и исполнение ее, что люди странники и пришельцы на земле Божией, что живут они на земле не о хлебе едином, но о глаголе, исходящем из уст Божиих, что Господь хочет быть их Богом, а их сделать своим избранным народом, людьми святыми, царственным священством, своим особым царством на земле; чтобы совершить с ними и новую пасху, переход их, а чрез них и всего человечества, сперва в царство благодати, а затем и в царство славы на небе. А сокровеннейший таинственный смысл всех жертвоприношений церкви подзаконной был тот, что закон Моисеев был пестуном во Христа, что все жертвы были прообразом мироочистительной жертвы крестной; агнец пасхальный, как и прочие жертвоприносимые животные, указывали на Агнца, закланного от сложения мира, вземлющего грехи всего мира; жертвоприносимый елей был образом милости Бога к человеку, как и милосердия одних людей к другим; фимиам – образом возносимой к небу в дыме кадильном молитвы и нисходящего с неба благоухания благодати Божией; манна, пасхальный опреснок, всякий жертвоприносимый хлеб были образом хлеба, сходящего с небеси, символом празднования Богу не в квасе ветхом, но в безквасии чистоты и истины; вино и вода символом духовного веселия, духовной жажды человека и чувства нужды утоления этой жажды от росы небесной; древесные плоды, ветви, цветы – символом плодов и цветов потерянного на земле и обетованного на небе рая; самое прехождение Израильтян с места на место, которое избрал и освятил себе Господь, для празднования и возношения всех этих жертв, служило символом странствования человека по земле ко храму небесному, символом искания отчизны в раю горнем, взамен потерянного рая земного, символом надежды на конечное преображение всей твари, растленной грехами человека, в тварь новую, свободную от всякой суеты и тления.

В таком виде все эти жертвоприношения существовали в ветхом завете до наступления нового и даже частно перешли из подзаконной церкви в христианскую. Но если в религии подзаконной преобладали обряд и внешний символ жертвы над духом, то в церкви христнской стал преобладать дух над символом и обрядом, до некоторого ослабления символа, до исчезновения многих жертвоприношений в подробностях, до забвения многими смысла сохранившихся.

Так после кровавой крестной жертвы ветхозаветное кровавое принесение животных в жертву Богу, как бесцельное теперь, отменено самим Христом и апостолами. Взамен ветхозаветных кровавых жертв заповедано в новом завете постоянное возношение на новозаветных алтарях святейшей бескровной жертвы, которая в существе своем есть истинное не только воспоминание, а повторение жертвы крестной, да и не повторение и не продолжение и не воспоминание пред очами нашими и не символ, а существенное единство с единственной крестной жертвой. Тем не менее несовершенно исключено посвящение Богу в христианском мире и животных жертв. Вообще всякие начатки от земного благосостояния были приносимы первенствующими христианами и приемлемы в христовой церкви. Это видно еще из апостольских правил. Там упоминается, что в первенствующей церкви были приносимы и приемлемы: хлеб разного вида и рода, вино, елей, фимиам, воск, мед, млеко, мясо и т. д. Из этих приношений к алтарю представлялись только хлеб и вино, фимиам, елей и воск, а прочие приношения поступали или в трапезу церковную, или прямо в домы церковнаго клира, епископов, пресвитеров и диаконов. В первенствующей христианской, как и в православной российской церкви, в древние времена, эти приношения были и многочисленны и разнообразны. Можно сказать, что тогда начатки всякаго добра, принадлежавшаго христианам, посвящались в жертву Богу, на служение Богу, на питание Божиих служителей и на поддержание всей нуждающейся братии. А ныне с вырождением духа древнего благочестия, от обильных и разновидных старинных жертвоприношений остались только некоторые обломки, уже не тесно группирующиеся около единой главной существенной нерушимой жертвы бескровной, в таинстве евхаристии, в возношении Богу хлеба и вина, претворяемых в истинную плоть и кровь Христа Божья. Так посвящение хлеба и вина, яиц и млека, разных мяс и вообще яств сохранилось в освящении пасхальнаго артоса в церкви и пасхальных яств в домах. Посвящение цветов и ветвей древесных совершается и ныне в праздники ваий и Троицы, воздвижения креста Господня и недели крестопоклонной. Приношение меда и кутии сохранилось в паннихидах и вообще в заупокойных поминках. Приношение воску, фимиама и елея сохраняется и доныне постоянно. Возношение прихожанами просфор к проскомидии, равно как и вина, совершается и ныне, хотя по местам уже и выводится. Наконец освящение плодов земных совершается в христианской церкви именно в праздник преображения. Явно, что в этом последнем посвящении Богу плодов земных должно видеть то посвящение, которое заповедано было еще Moисеем, в ветхом завете, которое в ветхозаветной церкви и падало как раз на это самое время, как и у нас, на время собирания плодов садовых, огородных и полевых, время, которое начиналось в Палестине у Евреев от праздника пятидесятницы, а оканчивалось концом года, т. е. концом нашего августа месяца, так как новолетие древле не только в ветхозаветной, но и в христианской и даже в русской православной церкви до императора Петра I праздновалось в начале нашего сентября месяца.

Приношение и освящение плодов земных в день преображения у нас, в здешнем крае, переродилось ныне в то, что мы теперь видим и делаем. Здесь происходит освящение и раздаяние только яблок. С нашей стороны это оказывается и жертвоприношением, потому что мы приносим сии плоды в церковь Господню, освящаем и раздаем верным; а с вашей стороны оно выходит не приношение, а только получение освященных плодов. Впрочем и то хорошо, слава Богу, что с верою и усердием приемлете освященное и раздаваемое. А то можно и не принимать, и в церковь не зайти в праздник преображения, как и делают многие. Это конечно хуже, это совсем худо. Но я видел еще край, где обычай этого жертвоприношения совершается гораздо ближе к мысли первоначальнаго учреждения. Я видел его в том крае, в тех весях, в которых родился. Там всякий домохозяин, в праздник преображения, а кто не успеет в преображение, то в день нерукотворенного Спаса, приносит котомку, наполненную первосборным зерном, которое сверху заложено фруктами, какие имеются, какие Бог послал, яблоками, грушами и. т. п. Все, пришедши в церковь, ставят свои котомки пред алтарем, около солеи, в несколько рядов. Священник в свое время выходит, читает молитву и кропит святою водою освящаемое. За тем небольшая доля этой жертвы отделяется, по закону Божию, в пользование иерея Божия и всего клира, а остальное уносится на дом жертвоприносителями, как освященный благословенный начаток Божия дара на истекающее лето. Вот этот обычай моего родного края в совершенстве напоминает древнее богоуставное посвящение Богу плодов земных, не одних только яблоков или вообще древесных фруктов, но и хлебных зерен, пшеницы, ржи и т. д. А в здешнем крае этот обычай, к прискорбию, совсем повидимому выводится и исчезает, исчезает даже из памяти народной.

В какой мысли отцами предано освящать плоды именно в праздник преображения? Думаем, как и сказали уже, во-первых потому, что этот древний христианский падает, по своему времени, на древнейшее ветхозаветное празднование жатвы, когда Израильтянами приносились в жертву Богу начатки плодов земных. Но христианской мысли христианскаго чина посвящения плодов в день преображения должно искать в молитвословии самаго обряда и в таинственном знаменовании, какое дается ему в церкви Христовой. Освящая плоды в день преображения, святитель или иерей в молитве к Богу Отцу возглашает так: Боже Спасителю наш, благоволивый нарещи виноградом (виноградною лозою) единороднаго твоего Сына, Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и чрез Него плод бессмертия нам даровавый, Сам и ныне плод сей благослови и нас рабов твоих, вкушающих от него, причастниками истиннаго винограда, святаго тела Христа твоего сотвори, неврежденну жизнь нашу сохрани и мир нам всегда даруй, и вечными твоими неотъемлемыми дарами жизнь нашу украси, молитвами Богородицы и всех святых.

Вспомните, вдумайтесь. Вкусив от древа познания добра и зла. человек лишился плодов древа жизни, сам подпал вечной смерти и подверг природу преображению на худшее, так что земля проклята в делах его, а вся видимая тварь повинулась суете и тлению; стал человек виною даже того, что сам единородный Сын Божий, первородное обетованное Семя благодатной Жены обречено было своею смертию попрать смерть всего человечества и тем обновить всю видимую тварь. Чтобы питать в себе веру в грядущаго Искупителя, надежду на обновление своей и всей твари и любовь к милосердому Творцу и подателю всех благ, наученный Богом падший человек стал приносить жертвы Богу, как кровавые от животных чистых, так и безкровные от земных произрастаний. Наученный Богом ходатай ветхого завета Моисей учредил принесение во-первых пасхального агнца, а затем и других сосредотачивавшихся около этой первичной жертвы как кровавые так и бескровные, чтоб Израиль чувствовал свою повинность пред Богом и безусловную от Него зависимость, чтобы нерушимо пребывал в завете с Богом, сохранял в себе царство Божие и веру в сопутствующего ему Ангела завета, грядущего Избавителя, чтобы совершить Великую Пасху, и сам переходя и человечество за собою переводя сперва в благодатное Христово царство, а наконец и в царство славы, от вечной смерти к вечной жизни,от земли к небеси, к возсозданию всей видимой твари. Еще в раю, уже по падении человека, насаждено было милосердием Божиим новое древо жизни в самом Адаме, в священном роде древнейших патриархов, в богоизбранном роде Авраама, Исаака и Иакова Израиля, и в обетованной отрасли этого богонасажденного древа, в божественной лозе, Сыне Божием воплотившемся, который ныне преобразился на горе Фавор, показав на несколько мгновений славу свою ученикам своим, якоже можаху вместити, который окончательно преобразил свое плотское смертное естество в бессмертное в день светлого воскресения, и вознесшись на небеса, дал нам плоть свою ясти и животворящую кровь свою пити, чтобы причащаясь сего божественного винограда в возношении бескровной жертвы пресуществленного хлеба и вина, возгревая свою веру, надежду и любовь разновидными отцепреданными жертвоприношениями, якоже и в день сей преображения, мы прививались своим грешным, постоянно очищаемым естеством к чистейшему естеству сей божественной лозы; чтобы причащаясь ее соков, жизни и силы истее и истее, прививаясь к ней полнее и полнее, мы сами в нашем тленном естестве более и более преображались из ветхого в нового человека; чтобы не отягчевая сердец своих объядением и пиянством и печалями житейскими, мы воспитывали в себе способность к восприятию высшего блаженства в созерцании божественнаго света, – блаженства, какое ощутили избраннейшие из учеников Христовых на Фаворе, какое начинают ощущать еще на земле святые постники, подвижники, праведники, через умерщвление плоти низводящие в свои души мир Божий, превосходяй всяк ум, и несказанную радость о Духе Святе; чтобы, уготовляя себя к полному светлому преображению бренного и тленного естества в день последнего всеобщего воскресения, мы уготовляли, ускоряли и возвышали в степени славное преображение всей твари, которая, подчиненная рабству тления и суеты, грехами человека, чает свободы сынов Божиих, а вместе с этим освобождением чает и своего собственного избавления, обновления и просветления в невечернем дне царствия преобразившегося Господа Христа Иисуса, где сам Бог будет освещать нас вместо солнца, где мы преображенные в нашем духовно-телесном естестве, будем упиваться светом этого вечного солнца, как вечно упиваются ангелы небесные, будем таинственно-духовно питаться от плодов древа жизни, еже посреде рая Божия, от плодов древа познания мудрости безконечной божественной, и обонять благовоние от райских цветов, благовоние благодати мира и несказанной радости о Духе Святе. Аминь.

1882г.

Иже боговидением иногда задних Моисеево лице прославивый Бог и тем богоначертанный закон пославый неверующим израильтеским людем се прииде во Христоименитый град новых людей божественных начертанием первообразнаго Его страшнаго образа.

Стихира дневная.

В сей праздник пренесения нерукотворенного Спасова образа, берусь за разъяснение, для вас как и для себя, нынешнего праздничного чтения из Апостола (2Кор. 3:4–18), одного из труднейших, к уразумению и объяснению, сколько по затруднительной постановке славянских речений, столько и еще больше по глубине мысли св. апостола Павла. Как-то совестно было, каждый раз у вас на храмовом празднике при чтении из Апостола, задаваться вопросом, а кто из присутствующих во храме, это чтение разумеет? А кто разумеет, как оно относится к нынешнему празднованию Спасова нерукотворенного образа? Не смутитесь. Еще св. Златоуст об этом месте писаний св. апостола Павла заметил: «а мы что? Нам остается только стенать. Удостоенные таких благодеяний Божиих, мы не понимаем даже того, что говорят нам о них».

Что же здесь говорится? Здесь рассуждает св. апостол Павел о превосходстве нового завета перед ветхим, о превосходстве служения новому завету перед служением ветхому завету, о превосходстве славы Иисуса Христа, как ходатая нового завета, перед славою Моисея, как ходатая ветхого завета. Служение ветхому завету св. апостол Павел называет служением письмени, письмени убивающему, служением смерти, смертоносным буквам, служением осуждения; а служение новому завету называет служением не письмени, а духу, духу животворящему, а не письмени убивающему, служением завету, начертанному не на камени, а на скрижалях сердца плотяных, служением жизни, а не смерти, служением оправдания, а не осуждения. Равно как и славу, какою просветлено было лице ходатая ветхого завета Моисея, св. Апостол называет преходящей, престающей, а славу новозаветного служения именует пребывающей, так что та слава, слава Моисея, не оказывается даже славой по сравнению с превосходящей славой последующего служения новозаветного. Что все это значит?

Для уразумения всего этого необходимо знать обстоятельно историю синайского законодательства. Посредствуя при заключении завета Бога с израильским народом, Моисей шесть раз восходил на гору Синай.

Вот обстоятельства первого восхождения. Когда Израильтяне подошли к Синаю, Бог повелевает, от имени своего, сказать Израильтянам: «вы видели, что Я сделал с Египтянами, и как Я поднял вас, точно на орлиных крыльях, и принес к Себе. Теперь, если вы послушаете гласа моего и соблюдете завет – договор, который Я хочу постановить с вами, то будете избранным моим народом и составите у Меня священное царство». Моисей через старейшин сообщил эти слова народу, и народ изъявил готовность исполнить все, что ни повелит им Бог. Тогда Господь повелел Моисею освятить народ двухдневным очищением и приготовить его к третьему дню. На третий день, который был пятидесятым от исхода из Египта, с утра послышались молнии, и густая туча обложила гору; раздавался трубный звук, который становился все сильнее и сильнее. Весь народ, бывший в стане, трепетал. Моисей повел его из стана в сретенье Богу. Народ видел, что весь Синай с самых оснований колеблется и дым восходит от него, как бы от пещи. В густом облаке и в огне сошел на него Господь. Моисей, вместе с Аароном, получил позволение приблизиться ко Господу и стал на горе, в виду народа, как посредник между ними и Богом. Тогда весь народ услышал голос. Образа того, Кто говорил, никто но видел. Но все могли различать слова, которые исходили с вершины движущейся горы, из среды огня. Бог говорил: Аз есмь Господь Бог твой... Изречено десятословие.

Вот обстоятельства второго восхождения. Когда Бог изрек десятословие, старейшины израильские выступили перед Моисеем и сказали ему: «вот Бог показал нам славу свою. Мы слышали и голос Его из среды огня. Мы видели, что Бог может говорить с человеком, и при этом человек может остаться в живых. Но теперь для чего нам подвергаться опасности смерти? Этот страшный огонь пожрет нас, если мы будем продолжать выслушивать глаголы Божии. Мы чувствуем, что невозможно никакому смертному существу слышать голос Бога присноживущего, как слышим мы, и остаться в живых. Лучше приступи ты и слушай все, что скажет тебе Бог наш, и пересказывай нам: мы будем слушать и исполнять». Моисей сказал народу: «не бойтесь, не умрете. Бог пришел, чтобы испытать вас и чтобы, положивши на вас страх свой, удержать вас от преступления заповедей своих». В ответ на слова народа Бог сказал Моисею: «все, что они говорили тебе, справедливо. О! если б они всегда сохраняли этот благоговейный страх в сердце своем и соблюдали все заповеди мои, чтобы хорошо было им и детям их во веки. Я не поставляю их более пред моею славою. Во время свое Я воздвигну им Пророка из среды братьев твоих, как и тебя. Я вложу слова мои в уста Его. И кто не послушает слов моих, которые Он будет говорить от имени моего, с того Я взыщу. Теперь повели им возвратиться в шатры свои, а сам останься здесь со Мною». Моисей отпустил собрание, а сам вступил во мрак, ознаменованный ближайшим присутствием Божества. Там он принял различные законы, относившиеся к церковному и гражданскому благоустройству израильского народа. Сошедши с горы, он пересказал народу все, что говорил ему Господь, и сообщил ему все законы и все это записал в книгу.

Вот обстоятельства третьего восхождения. На другой день рано поутру, Моисей соорудил под горой жертвенник из земли и поставил около него двенадцать камней, по числу двенадцати колен израилевых. И избрал юношей, вероятно из первородных у сынов израилевых, для принесения Богу всесожжений и жертвы благодарственной. Когда они заклали тельцов и козлов, Моисей отлил половину крови в чаши, а другую вылил на жертвенник. Потом прочитал книгу завета, договора Бога с Израилем, вслух народу. Народ со своей стороны произнес обет исполнить все, что ни повелит Господь. Это было заключение завета или договора с Богом, со стороны всего Израиля. Затем совершено нечто вроде присяги на верность завету. Моисей окропил жертвенной кровью как саму книгу завета, так и весь народ, говоря: «это кровь завета, который Господь заключил с вами». Кровь завета – это значило: на вас и на завете жертвенная кровь, которая пролита за ваши грехи во очищение, взамен вашей собственной крови, которая должна быть пролита за нарушение завета. После этого Моисей, как повелел ему Бог, возвел на гору Аарона, двух сыновей его и семьдесят из старейшин израилевых, и показал им место, где остался след присутствия Божия. Это Моисей, так сказать, представил их пред лице Царя небесного, как представителей народа, вступившего с Богом в завет. Здесь они поклонились законодателю своему, Творцу неба и земли, и возвратились, не потерпевши вреда.

Вот обстоятельства четвертого восхождения. Потом Господь воззвал к Моисею: «взойди ко Мне на гору и будь там. Я дам тебе каменные скрижали, на которых Я начертал для них заповеди». Взяв с собою Иисуса Навина, Моисей взошел на гору, которую покрыло облако. Там Моисей пробыл сорок дней и сорок ночей. В это время он получил наставление, каким образом устроить скинию, в которой народ должен будет приносить жертвы и возносить молитвы к Богу. По окончании сорока дней Господь дал ему две скрижали каменные, на которых перстом Вожиим начертаны были десять заповедей. Но как в это время Израильтяне уже успели нарушить только что заключенный с Богом завет, именно слили себе для поклонения золотого тельца в подражение богопочтению египетскому; то Бог, вручая скрижали Моисею, говорит: «пойди, сойди отсюда скорее. Народ, выведенный тобою из Египта, уже совратился с пути, который Я заповедал ему: он сделал себе литого тельца, поклоняется ему, приносит жертвы и называет его богом, который будто бы вывел его из земли египетской. Я вижу, что это народ жестоковыйный. Не препятствуй Мне, и Я истреблю их, а от тебя произведу многочисленный народ». Но Моисей стал молиться, и ходатайство Моисеево спасло народ от погибели. Но когда Моисей спустился к подошве горы и увидел тельца и пляски, тогда, воспламенившись гневом, он бросил из обеих рук обе скрижали и разбил их под горою, в виду всего народа. А Левитам, оставшимся верным Господу, повелел убивать виновных. И пало тогда до трех тысяч виновных от меча.

Вот пятое и шестое восхождение Моисея на гору Синай. На другой день опять Моисей взошел на гору и повергся пред Богом; сорок дней и сорок ночей хлеба не ел и воды не пил и, умоляя за грех народа, говорил: «если Ты не простишь греха их, то изгладь меня из книги твоей, в которую вписаны у Тебя предназначенные для вечного блаженства». Между тем народ рыдал от горя, жалости и раскаяния. Моисей усугубил свои молитвы. И Бог, возвращая свое благоволение, повторил прежнее обещание идти перед народом. Чувствуя, что Бог в существе своем не то, чем себя проявляет, не гроза и страх смертноносный, а благость и любовь бесконечная, Moисей простер свое молитвенное дерзновение до того, что просил у Господа показать ему существенную славу свою: «яви ми Тебе самаго». Господь сказал ему: «лица моего (существа моего) нельзя человеку видеть, и остаться в живых; но Я проведу пред тобою благость мою, и провозглашу пред тобою имя Иеговы. Ты увидишь Меня сзади (явственный след Божия присутствия), но лице мое (существо мое) не откроется тебе. Между тем ты вытеши себе две скрижали каменные, подобные прежним. Я напишу на них теже слова, какие были на прежних скрижалях, которые ты разбил. И завтра взойди ко Мне на вершину Синая». Моисей иснолнил, что повелел ему Бог: вытесал скрижали, по подобию прежних, и поутру взошел с ними на вершину горы, совершенно один. Тогда Господь сошел во облаке, остановился близ Моисея и провозгласил имя Иеговы. И когда Господь проходил, Моисей слышал следующие слова, возвещающие благость Божию: «Иегова, Иегова, Бог благосердый и милостивый, долготерпеливый, богатый милостью и истиною, сохраняющий милость в тысячи родов, снимающий беззакониие, преступление и грех, но не почитающий виновного наравне с невинным, наказывающий беззаконие отцов в сынах, и в сынах сынов до третьего и четвертого рода». Моисей тотчас же пал на землю и поклонился Богу. После этого Моисей опять пробыл на горе в совершенном посте, сорок дней и сорок ночей, и принял опять скрижали, на которых Бог начертал теже десять заповедей. Это собеседование с Богом и созерцание следом славы Божией оставило след и на лице Моисея: лицо его издавало лучи. Моисей узнал это, когда уже сошел с горы, потому что Аарон и все Израильтяне боялись подойти к нему. Он подозвал их и сообщил им все, что заповедал ему Бог. После этого положил себе на лицо покрывало, которое снимал только тогда, когда предстоял пред Богом.

Имея в виду эти обстоятельства синайского законодательства, теперь мы можем выяснить себе, что пишет св. апостол Павел о превосходстве нового завета пред ветхим.

По противоположению ветхого завета новому, ветхозаветное законоположение, по слову Апостола, есть буква, начертанная на камени, на скрижалях каменных, а не на плотянных скрижалях сердца. Правда, сам законодатель Моисей говорил Израильтянам, по-видимому, нечто противоположное: близко к тебе слово сие; оно в устах твоих и в сердце твоем (Втор. 30:14). Но это Моисей говорил об одной стороне ветхозаветного закононоложения, – о той, о которой сам Христос сказал: иота едина или едина черта не прейдет от закона (Мф. 5:18). Здесь разумеются исторические и догматические части Моисеева пятокнижия, разумеются заключающиеся в нем пророчества и нравственный закон, который лежал в основе законов обрядового и гражданского, который, совпадая с нравственным естественным законом, по слову ап. Павла, написан в сердцах человеческих, начертан в глубокой основе человеческой природы. Так это слово Моисея, действительно, было близко к Израилю, было не только на устах его, но и в сердце его.

Но Моисей нашел нужным оградить нравственное свое законоположение предписаниями еще законов обрядового и гражданского. В само десятословие внесена у Моисея заповедь о хранении субботы, которую справедливо назвать основной обрядовой. А все прочие заповеди десятословия служили у Моисея основой гражданского теократического законоположения, подробных предписаний касательно исполнения этих заповедей и касательно наказаний, которые ограждали это исполнение. Вследствие этого смешения одних предписаний с другими, нравственных с обрядовыми и гражданскими, в подробном обстоятельном раскрытии закона Моисеева, весьма трудно указать разграничительную черту, где оканчивается собственно нравственное законоположение и начинается обрядовое и гражданское. Первое нравственное законоположение у Моисея весьма часто, если только не постоянно, смешивается до неразрывности с двумя последними и как бы закрывается ими. Зато эти последние законоположения, гражданское и особенно обрядовое, раскрываются весьма обширно, занимая в Моисеевом пятокнижии многие главы кряду и при том вовсе не касаясь нравственных предписаний, за исключением разве того, что всегда предполагают под собою нравственную основу, общую нравственную обязательность закона Божия. Можно сказать, что в пятокнижии Моисея нравственное законоположение хотя и лежит в основе, но мало выставляется на вид, а везде напротив по преимуществу выставляются на вид законоположения обрядовые и теократические гражданские. Так у самого Моисея. А что же сказать о позднейших его толковниках? Известно вообще и во-первых из обличений Господа Иисуса Христа на фарисеев и книжников иудейских, что они своими толкованиями измельчили предписания Моисеева закона до бесконечности, до полного почти забвения собственно нравственных законоположений, так что Христос Спаситель называл их вождями слепыми слепых и говорил, что они затворяют царствие небесное пред человеками, сами не входят и другим возбраняют войти; что они оставили вящшее, существенное в законе, праведный суд и милость, и самую веру. Между тем все эти фарисейские обрядово – гражданские толкования на закон, которые у евреев считались и считаются чуть не выше самого закона, да и собственные Моисеевы предписания, касающиеся обрядов и правил гражданского быта, все эти предписания составляют так называемый положительный закон, предписываемый положительной волей законодателя или даже произволом его толковников. Все они, как положительные, поэтому самому отличаются от закона нравственного, естественного. И как этот последний, естественный нравственный закон, лежа в основе человеческой природы, начертан на плотяных скрижалях человеческого сердца; так, наоборот, положительные предписания были начертаны только на камени, на скрижалях каменных, на дщицах или на хартии, а не на скрижалях сердца. Все они, поэтому, составляли только букву закона.

Самые нравственные преднисания Моисеева закона не вошли в плоть и кровь Израиля, не вошли на всем пространстве израильской истории. Так до пленения вавилонского Израильтяне всегда, склонны были к языческим обычаям, часто отпадая в идолопоклонство, забывая Бога истинного, оставляя истинную веру, отвергая сам обряд богоуставного богослужения, вводя языческие правила и в распорядок общенародной государственной жизни. А с пленения вавилонского более истые из Израильтян погрузились в мелочное фарисейство с обожанием внешности и буквы; более образованные впали в саддукейство, в саддукейское неверие, а толпа погрязла в смертной тени невежества, полуязычества, маловерия и грубости. Посему дух божественного нравственного закона, данного Моисеем, слабо проникая Израильтян даже при Моисее, даже в лучшую эпоху их духовного развития, к концу ветхозаветной истории, совершенно иссяк, отлетел и исчез. Потому-то св. апостол Павел и называет служение ветхому завету служением букве, а не духу, букве, начертанной на камне, а не на плотяных скрижалях сердца.

Мало этого. Св. Апостол называет служение ветхому завету еще служением смерти, служением смертоносной букве, букве, убивающей, служением осуждения, а не оправдания. Это как и почему? Начнем с того, что ветхий закон только осуждал, а не оправдывал, и осуждал всякого без исключения человека. Апостол Павел говорит: от дел закона не оправдится всяка плоть человека пред Богом. Законом бо познание греха (Рим. 3:19 – 23). Даже затем закон и привниде, да умножится прегрешение. Что это значит? До Моисеева закона люди жили, руководясь только естественным законом, который забыли. А если и помнили, то только как веление своей собственной совести, как движение собственной воли. Грешили, не зная закона, и были меньше повинны но невменяемости вины, какая всегда уступается неведению. Потому то грех не вменялся, пока не было закона (Рим. 5:13). Кроме того тогда грешили неисполнением добрых движений только собственного человеческого сердца. А Моисеев закон во-первых растолковал человеку его нравственные обязанности: извиняться неведением стало невозможно; закон дал всякому знать, что такое грех. Затем закон изрек свои предписания, как веление высочайшей воли Божией: еще одним извинением стало меньше. Всякий грех не только в существе, но и в сознании человека, стал теперь преступлением уже высочайшей воли Божией, а не одной только благой воли человека. Закон привзошел, чтобы увеличить прегрешение не только в количестве, но и в качестве, в степени. Кроме того Моисеевым законом предъявлено было к исполнению множество предписаний обрядовых и гражданских, сверхнравственных, и все они, как и нравственные предписания, предъявлялись к исполнению, опять же как веление той же воли Божией. Значит разновидных велений воли Божией оказалось очень много по количеству. Да и помимо обрядовогражданского закона Божия, одна нравственная заповедь Господня широка зело по своему существенному свойству; точнее сказать, она бесконечна по качеству. Выполнить всю ее беспредельность бессилен всякий падший грешный человек. Поэтому грех делает повинным пред законом, самый закон осуждает, подводит под суд и осуждение всякого человека. Вси согрешиша, вси и лишени суть славы Божией, да всяка уста заградятся и повинен будет весь мир пред Богом (Рим. 3:19–23.).

Но подводя под осуждение всех и каждого, закон не оправдывал ни одного человека. Не оправдывал, не очищал, не спасал ветхий закон, сам по себе, по своей силе. Правда, в ветхом завете в возмездие правды Божией, в наказание за грех и во очищение греха, приносились кровавые жертвы. Но, по слову Апостола, невозможно крови тельцов или овнов очищати грехи, невозможно и удовлетворить правды Божией за грех. Обрядовый Моисеев закон был только тенью грядущего. Он очищал грехи, удовлетворял правде Божией и спасал человека только по вере в грядущего Искупителя. По слову св. Апостола (Гал. 3:21–22), если бы Моисеем дан был закон, могущий животворить, то подлинно праведность была бы (оправдание проистекало бы) от закона. Но ветхозаветное писание заключило всех под грехом, дабы обетование верующим даровано было по вере в Иисуса Христа. Конечно, Израильтяне в огромном большинстве этого не разумели. Они думали угождать Богу только внешностью, только служением букве, полагая, что стоит только принести в жертву овна или козла, и грех прощен и очищен. Но это был только самообман. В ту пору в ветхом завете грех не всегда вменялся, не всегда навлекал явную кару Божию, но ни один грех не очищался и не прощался. Совершенное очищение и прощение грехов переносилось из ветхого завета в новый. А Моисеев закон только осуждал, не спасая.

Сам в себе он подводил даже под смерть, осуждая всякого на смерть, всякого на смерть вечную духовную, всякого же на смерть и временную телесную; а многих осуждал и прямо на смертную казнь. Единым человеком, праотцом Адамом, грех вошел в мир и грехом вошла смерть, и так смерть вошла во всех людей чрез Адама, в котором все мы согрешили (Рим. 5:12), как и продолжаем все, уже сами в себе, согрешать, преступая закон Божий. И этот закон над каждым из нас единожды навсегда изрек и продолжает постоянно изрекать свой грозный приговор: смертию умреши, вечною смертью умрешь неизбежно; земля ecи и в землю отыдеши, умрешь и телесной смертью неизбежно. Кроме того Моисеев закон очень часто изрекает и исключительные смертные приговоры: смертию да умрет. Вот посудите. За нарушение первой заповеди десятословия смерть! За нарушение второй – смерть! Третьей – смерть! Четвертой, даже за собирание дров в субботу, смерть! Пятой, даже за ослушание родителям, за хуление их, смерть! Шестой, за убийство, смерть! Седьмой, за прелюбодеяния разных видов, смерть! За нарушение многих чисто обрядовых предписаний смерть! За нарушение всех прочих заповедей тяжкие кары, вообще не только равномерное возмездие за всякий проступок: око за око, зуб за зуб, но и большее, преувеличенное в количестве и степени, возмездие, чтобы грешнику грешить не повадно было; возмездие земной гражданской карой помимо наказания, насылаемого непосредственно от самого Бога, наказания и временными на земле карами и вечной мукой за каждый грех, совершенный и не очищенный. А тогда в ветхом завете ни один грех и не мог быть очищен. Следовательно, каждый грех, рано ли, поздно ли, навлекал на грешника тяжкую кару, начиная весьма нередко со смертного приговора. К чему все это вело, можно судить по евангельской истории с женой, взятой в прелюбодеянии. Все старцы израилевы, пред лицом сердцеведца Спасителя, совестью обличаемые, вышли един по единому со срамом, и ниодного не оказалось правоспособного, чтобы кинуть камень в прелюбодеицу, осужденную на смерть законом Моисеевым. Следовательно и все эти старцы также, как и несчастная жена, подлежали смертному приговору по закону Моисееву, по приговору собственной совести. Если же избежали казни, то только потому, что согрешения их известны были совести их, да сердцеведцу Богу, а не людям. Таким образом, в ветхом завете до очевидности явно было, что оброцы греха смерть (Рим. 6:23). Вот что значит у св. Апостола выражения, что служение ветхому завету было служением букве убивающей, а не духу животворящему, служением буквам смертоносным, служением смерти, служением осуждения, а не оправдания.

Буква убивающая – это имело еще и другой внутреннейший смысл: буква убивала не только тело, но и дух; убивала дух не только за гробом вечною смертию, но и здесь на земле, подавляя в Израильтянах все духовное. И это главное. Буква убивала тем, что заповедь Господня у Моисея намеренно втесняла свою безпредельную широту в точные, определенные и, так сказать, узкие предписания; в предписания, которые в нравственой части были по преимуществу отрицательного свойства: не убий, не укради и т. п., в которых мало было чего-либо подобного беспредельным евангельским советам и высшим требованиям бесконечной любви, самоотвержения, полной нестяжательности, беспредельной чистоты и святости духа. Между тем обширный кодекс обрядовых предписаний, наоборот, носил на себе самый положительный, точный и решительный характер: помни день суботный и т. п. От этого Израильтянин, исполнив точные, определенные положительные требования обрядового и отрицательные нравственного Моисеева закона, мог воображать, как нередко и воображал себя праведником, который исполнил всю волю Божию и обязывал самого Бога к должной награде подобно евангельскому фарисею, самодовольно благодарившему Бога: Боже! благодарю Тя, яко несмь якоже прочии человецы, хищницы, неправедницы, прелюбодеи; пощуся два раза в неделю и т. д. Этот фарисей, как и другие фарисеи услышали совершенную новость для себя в словах Христовых: аще сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есмы: яко еже должны быхом сотворити, сотворихом. Правда, и фарисей читал в законе: святи будите, якоже Аз свят есмь Господь Бог ваш; но никак не мог возвыситься до понимания этой заповеди Божией в беспредельном смысле заповеди Христовой: будите совершенни, якоже Отец ваш небесный совершен есть, в том смысле, что дух человеческий предназначен к бесконечному усовершенствованию и богоуподоблению. А фарисей воображал, что, исполнив точные предписания закона, он исполнил весь закон, и прав, и больше делать ему ничего не остается. У него дух в некотором смысле был обрезан и искалечен подавлявшим его убеждением, что закон Господень конечен и удобоисполним. Буква закона свивала Израиля как бы пеленками, которые не дозволяли возрастать духу в естественную меру духовного возраста, и держали его в принудительном детстве не смотря на многовековую историю Израиля, так что во многих Израильтянах дух совсем и замер. Буква Моисеева закона убивала дух еще тем, что предъявляла свои требования почти исключительно во имя наград, и наград почти исключительно земных, а не горних – небесных, равно как и наказаний земных же: будет небо над главою вашею медяно и земля под ногами железна и т. п. Кроме этих наград и наказаний стихийных, находящихся в руках Божиих, буква закона ограждала свою обязательность еще и тяжкими карами закона гражданского. Вообще выдвигаемым на вид началом и мотивом нравственной жизни Израиля был рабский страх. Высшее беспредельное начало нравственного хританского совершенства, любовь к Богу, мотив любви к добру ради самого добра, даже мотив награды не временной на земле, а вечной награды в небесах за самоотвержение на земле, все эти начала и мотивы, выдвигаемые на вид в евангелие и вообще в христианском нравоучении, в ветхом завете были прикрыты господствующим началом рабского страха, которым подавлялся другой высший принцип сыновней любви к Богу и самоотверженного влечения к добродетели. По слову Апостола, до пришествия Христова Израильтяне заключены были под страхом, под стражей закона. Закон был суровый пестун во Христа. Израильтянин наследник царства Божия доколе был в детстве, ничем не отличался от раба, хотя был и господин всего; был подчинен попечителям и домоправителям; был порабощен вещественным началом мира (Гал. 3,4). Потому-то и на Синае схождение Бога и изречение десятословия окружено было чрезвычайно грозными явлениями, с целью внушить именно страх. Потому-то на Синае Бог и говорил Моисею: «о, еслиб они всегда сохраняли сей благоговейный страх в сердце своем и соблюдали заповеди мои, да благо им будет и чадам их во веки»!

Правда, в существе дела и ветхозаветный закон имел своим виновником Бога любви, также как и закон Христов. Глубочайшая основа у того и другого законов одна и таже – любовь: возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего и ближнего твоего, яко сам себе. Высшая цель одна – смягчение, возвышение, очищение духа и спасение вечное. Есть и у Моисея самые возвышенные предписания о любви, о любви не только к братиям, но и к чужеродным, даже ко врагам, с запрещением мести, о чувстве попечения не только о людях, но и о животных, и даже растениях, предписания в высшей степени трогательные и гуманные. Так Моисей заповедует от лица Божия: да не возненавидиши брата твоего во уме твоем. И да не отмщает рука твоя, и да не враждуеши на сыны людей твоих, и возлюбиши ближняго своего, яко сам себе (Лев. 19,17:18). Так запрещая возделывать землю в седьмой год покоя, Моисей заповедует: что само выростет на жатве твоей, не сжинай и гроздов с необразанных лоз твоих не снимай. Да будет это год покоя земли, чтобы и земля отдохнула. И будет это всем вам в пищу, тебе, и рабу твоему, и рабе твоей, и наемнику твоему, и поселенцу твоему, и скоту твоему, и зверям, которые в земле твоей, да будут все произведения ея в пищу (Лев. 25:5–7). Не умилительна ли эта заповедь о пощаде живых деревьев: если будешь держать в осаде город, чтобы завоевать его и взять его, то не порти дерев его, от которых можно питаться, и не опустошай окресностей. Ибо дерево на поле не человек, чтобы могло уйти от тебя, в укрепление (Втор. 20,19). Или эта заповедь: если попадется тебе на дороге птичье гнездо на каком либо дереве или на земле, с птенцами или яйцами, и мать сидит на птенцах или на яйцах, то не бери матери вместе с птенцами; мать пусти, а детей возьми себе, да благо ти будет и долголетен будеши на земли (Втор. 22:6–7). Т. е. благоговейно чти творческую силу, корнеплодное начало природы, как и родителей своих, да благо тебе будет и долголетен будеши на земли. Нельзя здесь и исчислить все подобные правила у Моисея, которые дышут глубочайшею любовью к человеку и к природе, природе и одушевленной и так называемой бездушной, которую Моисей, однако же изображает живой, одушевленной и чувствующей. Созерцая и изображая Бога большей частью грозным, карающим, Моисей чуял сердцем, что эта гроза только внешнее обличие славы Божией. Почему он и молил Бога: покажи мне славу твою, яви мне Тебя самого. Но Бог ответствует: лица моего нельзя человеку видеть и остаться в живых. Но Я проведу пред тобою благость мою. И когда Господь проходил, Моисей слышал слова, возвещающие именно благость Божию, которая и превозмогает в Боге Его правду: Иегова, Иегова, Бог благосердый и милостивый, долготерпеливый, богатый милостию и истиною, сохраняющий милость в тысячи родов, снимающий беззаконие, преступление и грех и т. д. А когда сам Моисей приблизился к видению высочайшей славы Божией, к видению лица Божия, к видению божественного существа, которое состоит в любви, так как Бог есть любовь; тогда на собственном лице Моисея отразилась слава Божия в лучах света, подобно тому, как просветилось лицо Иисуса Христа на Фаворе. И как на Фaвop апостолы не могли смотреть в лицо преобразившегося Господа, так и Израильтяне у подошвы Синая не могли смотреть на просветленное славой Божией лицо Моисея, который и вынужден был положить покрывало на лицо свое. Вышло отсюда то, что это покрывало закрывало на лице Моисея проблеск существеннейшей славы Божества, проблеск лица самого Бога, проблеск существа Божия, которое есть благость и любовь. То есть, покрывало Moисея закрывало именно благость и любовь Божью: Израильтяне еще не доросли до способности созерцать существеннейшую славу благости и любви Божией на лице Моисея, как и в законе его; а видели в законе его, как и в нем самом, как и в самом Боге законодателе, только грозу и страх. Это же покрывало было символом таинственного покрывала, лежавшего и на всем Моисеевом законе. Так как Израиль наследник царства Божия, будучи млад еще не дорос до постижения любви Божией, то в ветхом завете Израиль, хотя и сын Божий, не был отличен от раба, был выдерживаем под приставником, был воспитываем пестуном, пестуном суровым, именно Моисеевым законом, который хотя в существе и был основан на духе любви, но был начертан на скрижалях каменных буквами суровыми и грозными, буквами осуждения и смерти. Израиль видел и чуял в законе только грозу и страх; а любовь была закрыта покрывалом.

Возвратимся же с этим предварительным изъяснением к нынешнему чтению из Апостола, и приблизим главную нить его смысла к нашему разумению.

Вот Бог дал нам способность быть служителями нового завета, не буквы ветхозаветной, но духа. Та ветхозаветная буква убивала и убивает, а дух новозаветный животворит. Служение ветхому завету было служение буквам, начертанным на камне, буквам суровым, смертоносным, было служением закону осуждавшему, служением осуждения, а не оправдания; так как Моисеев закон осуждал пред Богом всех до единого, ни единого человека не оправдывал, тогда как в новом завете наоборот уже нет никакого осуждения всем верующим во Иисуса Христа Искупителя. Но если то ветхозаветное служение было так славно, что лицо Моисеево осветилось отблеском славы божественной и сыны Израилевы не могли смотреть на эту славу, хотя она и была преходящею, так как освещение лица Моисеева лучами небесной славы скоро престало и кончилось; то не более ли должно быть славно служение новому завету, служение духа, а не буквы, служение оправдания, а не осуждения, служение жизни, а не смерти. Если славно, то служение преходящее, служение ветхому завету, престающему и уже кончившемуся; то тем более славно служение новому завету, вечно пребывающему. Имея такую надежду, мы должны питать великое дерзновение к Богу. Моисей полагал покрывало на лицо свое, чтобы сыны Израилевы не взирали на конец преходящего ветхого завета, чтобы не видели ясно его основы, его сущности, его цели, его конца; чтоб ясно не постигали, что он основан на любви Божией, что его сущность состоит в любви к Богу и ближним, а не в обременявшей его букве частных обрядово-гражданских постановлений, – что его цель была не спасти тогда же человечество, а только привести к вере в грядущего Искупителя, – что с пришествием Искупителя, изведшего из ада всех ветхозаветных, с верою чаявших Его пришествия, и спасающего всех верою, а не делами закона, ветхому завету должен настать, как уже и настал, конец. Умы Израильтян и доныне ослеплены. И доныне тоже покрывало, которым Моисей закрывал, от них свое прославленное лицо, остается для них не снятыми при чтении ветхого завета. И доныне, когда они читают Моисея, тоже покрывало лежит у них на сердце их, мешая им постигнуть Моисея в сокровеннейшей его сущности, потому что это покрывало снимает Христос, когда Израильтяне обращаются ко Господу нашему. Господь есть Дух; а где Дух Господа, там свобода, свобода от рабства ветхозаконной букве, свобода от греха, от власти диавола, свобода от проклятия и смерти. Мы же все служители нового завета, открытым лицом, открытыми очами и тела и духа, видим божественную славу, как в зеркале, в богочеловеческом лике нашего Господа Христа Спаса, преобразившегося на горе, распятого за нас и воскресшего, восшедшего на небеса и седящего одесную Бога Отца, оставившего нам в себе, в своем вочеловечении, образ высочайшего совершенства, да последуем стопам Его, Следуя стонам Его и взирая на божественный лик Его, мы и сами преобразуемся в тот же образ от славы в славу, споспешествуемые благодатию Духа Господня. Посему, имея по милости Божией, такое призвание, такое служение, мы не должны унывать.

Не должны унывать, памятуя, что тот самый Бог, который через видение задних следов славы Божией на Синае прославил лицо Моисея и через него послал богоначертанный закон неверным израильским людям, сей самый Бог витает между нами божественным начертанием первообразного своего страшного и пречистого образа, ему же поклоняющеся благодарственно вопием: радости исполнил еси всех нас, Спасе наш, пришедый спасти мир. Аминь.

1882г.

Праведник, аще постигнет скончатися, в покои будет. Осудит же праведник умираяй живущыя нечестивыя. Прем. Гл. 4–5. Дневная паримия.

Замечательное совпадение. По принятому обычаю поминовения отшедших в горный мир высочайших особ, накануне тезоименитства к Богу отошедшего Благочестивейшего Государя Императора Александра Николаевича, нам приходится помянуть его заупокойной молитвою именно сегодня, в день памяти усекновения честной главы честнаго славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, и в тоже время в день годичного заупокойного поминовения православных воинов и всех, за веру и отечество на брани живот свой положивших. Так без сомнения, сам Бог устроил. И если мы желаем приникнуть верующим смыслом в назидающую цель такого устроения, то можно думать, Бог устроил так конечно потому, что мученическая кончина всех их, при разностепенной нравственной высоте, имеет одинаковый нравственный смысл. Не только поминаемые ныне православные воины и другие верные сыны отечества, но и Благочестивейший Государь наш Император Александр 2, и даже славный Предтеча и Креститель Господень Иоанн живот свой положили и кровь свою пролили за веру и отечество на брани со врагами отечества. С другой стороны на всех на них, конечно, в разной силе, сбылось и священное слово древнего священного мудреца, что праведник, если и ускорит скончатися, в покои будет; но умирая, он осудит живущих нечестивых. Так это сбылось на крестителе Господнем Иоанне; это же сбывается и на безвременно скончавшемся мученик Царе нашем, и на православных воинах и на всех верных сынах нашего отечества, живот свой на брани положивших.

Нужно ли разъяснять, что св. Предтеча, ускорив скончатися, пролив кровь свою рановременно, не более как около 32 лет привременной жизни, переселился в покой и славу жизни вечной? Но разъясним то, что он положил живот свой именно на брани, положили не только за веру, но и за отечество, и умирая безвременно, осудил и осуждает нечестивцев, которые после него остались в живых, которые пролили его святую кровь.

Смотрите, какой позор! Если бы креститель Христов не умер своей мученической смертью, то вероятно история не назвала бы даже имени какого-то Ирода Антипы. А теперь это лицо вековечно историческое, правда, но покрытое в истори вековечным стыдом. Чистая же кровь Предтечи, как вечно немеркнущая зарница, освещает вековечно нравственное безобразие этого Ирода пророкоубийцы. Смотрите, этот Ирод Антипа, сын бесславнейшего из отцов, Ирода великого, тетрарх, мелкий царь Итурии и Переи, равнявшийся с великими современными ему царями разве только по порокам и злодействам, жалкий властелин своей маленькой страны, жалкий трусливый раб римского цезаря, едет туда в столицу мира Рим на поклон. Обитатель и строитель роскошных дворцов в своей земле, там в столице мира он не более, как постоялец у своего родного брата Ирода Филиппа, который, будучи лишен наследства отцом, проживал в Риме частным человеком. Там он попадает в сети жены своего родного брата Филиппа, дочери другого родного брата Аристовула, значит родной своей племяницы Иродиады; или сам уловляет ее в сети разврата. Оба они уже не могли извинить себя увлечением юности. У Иродиады от Филиппа была уже взрослая дочь Саломия. Признательный Филиппу за гостеприимство Антипа платит ему тем, что и окончательно увозит у него жену, теперь уже свою наложницу, по родственным связям свою родную сестру – невестку, свою родную племянницу. Украл ли он ее или выторговал у мужа – брата? Без сомнения, было одно из двух, иначе брат Филипп имел полную возможность предъявить свои священные и пред римским судом права мужа и отца; но не видно, чтобы предъявлял. А брат Антипа увез у Филиппа не только жену Иродиаду, но заодно уже кстати и дочь Саломию. Вернее всего, что выторговал у мужа и отца жену и дочь. Чем же он подкупил их самих, и ту и другую? Ужели одной нимало не дорог был муж, с которым она уже немало лет жила, отец ее уже взрослой дочери, а другой даже родной отец? Да честь быть наложницей царя, хоть и мелкого, дороже для жены. Да приманка блистать красотой в царской роскоши, хоть и в ложном положении, дороже для дочери, чем жить в честной бедности у полуизгнанника отца. И заблестели обе яркими кровавыми звездами на немеркнущем горизонте истории. Впрочем Антипа подкупал Иродиаду обещанием и жениться на ней, не для того конечно, чтоб освятить бракосочетанием совершенно нечестивый брак с женой от живого мужа – брата, а чтобы только скрепить, торжественным заключением брачного союза выгоду, за которую продавали себя мать и дочь. У Антипы давно уже была своя законная жена, дочь арабского владетеля Арефы, сильного и грозного соседа. Но у связанного чувственностью или интригой Ирода Антипы грех за грехом, легкомыслие за легкомыслием. Как должна была отнестись к подобному посягательству на священнейшие свои права законная жена, царская дочь? Что должен был сделать в защиту чести дочери и своей собственной тесть арабский царь, дочери которого грозил позор развода в угоду вывезенной наложницы? Антипа не думает о том. Не думает, сколько крови его подданных прольется за его легкомысленную сладострастную прихоть; не думает, сколько жизней будет погублено, сколько благосостояний разрушено, сколько весей и городов будет уничтожено в удовлетворение мести раздраженного тестя его. Действительно Арефа наказал его жестоким поражением и разрушением городов. А развратному малодушному Антипе что от этого? Разве больно? Поражали его подданных, разрушали жилища его подданных. Сам же Антипа скрылся и пирует в одном из своих раззолоченных дворцов, со своими славными победоносными соратниками.

Конечно, и туда доходил до слуха развратного мелкого тирана глухой ропот его подданных. Но выдавался над всеми один громкий голос, который терзал его совесть и не хотел умолкнуть. То был голос Предтечи Христова. Мы говорили, что Предтеча Господень пролил кровь свою на брани. Да, то была брань самого высокого качества, брань, в которой один выходил против всех, по крайней мере, против очень многих, против бесчисленных врагов, против всего этого растленного фарисейства, саддукейства, против неправедного, жестокого, всех обижавшего, на всех клеветавшего, вечно недовольного своими оброками тогдашнего военного сброда, против огрубелого в своем невежестве и ожестении сердца народа, против наконец Ирода царя, царя ничтожного по могуществу власти сравнительно с величием римских цезарей, но по жестокости, подозрительности, по коварству равного всем тогдашним деспотам. И враги эти вооружены были всякого рода оружием против одного, против праведника, пророка, Предтечи Господня, который поражал их до глубины мозгов только своим громоносным словом, который силен был только своим бесстрастием, самоотвержением и благодатной помощью до уреченного дня. Но как только настал этот уреченный день, как только Предтеча Господень уготовал своей громовой проповедью, громовым гласом в пустыне, несколько уравненный путь грядущему на землю Господу, час светения этого великого пустынного светоча прошел, а пробил час погаснуть для земли, чтоб загореться уже для горняго мира. Этот самый ничтожный Ирод Антипа скрыл этот небесный светильник сперва во мраке темницы. За чем, за что? За тоже, за свой собственный грех, за Иродиaду, жену Филиппа брата своего, – свидетельствует Евангелие, – потому что женился на ней, потому что Иоанн говорил Ироду: не должно тебе иметь жену брата твоего (Мк. 6:17); за то, что над ропотом народа царил приговор пророка о беззаконии развратного сожительства Ирода с Иродиадой. По взгляду Ирода, такое мужество пророка равнялось преступлению, которое достойно было, по крайней мере, пожизненного заключения в темнице. По взгляду Ирода, пророк за это достоин был даже смертной казни, почему Ирод и хотел убить его; если же не убил, то только потому, что боялся народа, потому что Иоанна почитали за пророка. Сама же Иродиада, злобясь на него, еще пламеннее, еще настойчивее желала убить его, но не могла потому, что не попускал Ирод, боясь не только народа, но и самого Иоанна, его мести, зная, что он муж праведный и святый; почему и берег его, берег в темнице от своей собственной беззаконной жены. Выходило такими образом, что Ирод, заключив Иоанна в темницу, был даже прав в своей лицемерной совести, потому что делал даже хорошее дело, видите, даже берег пророка от злобы своей жены. Этого мало. Этот великодушный Ирод удостоил Иоанна даже высокой чести сделать его своим собеседником, доставив этим и себе особого рода удовольствие. Между прочими качествами в характере Ирода была большая доля пока еще не потухшего, не совершенно охладевшего к запросам души любопытства, которое заставляло его жадно справляться с истинами религии, которые так явно нарушались им в его обыденной жизни. Он стал призывать к себе Иоанна для беседы. Подобно новому Илие пред другим Ахавом, сосредоточенный и важный пустынножитель являлся безбоязненно пред нечестивым царем. Слова его, слова истины и справедливости, рассуждение о праведной жизни, умеренности и будущем суде, жгучим пламенем пожирали грубую и ледяную совесть царя. Ирод выслушивал пророка со смутной и слабой надеждой на исправление, слушал его даже в сладость; кое в чем даже слушался голоса пророческого и даже многое исполнял по его указанию. Но существовало одно, чего он не хотел, а может быть, даже уверил себя, что и не мог сделать, бросить преступную связь, которая опутала его, или боялся отпустить высокомерную, властолюбивую и злобную женщину, которая управляла его жизнью, боясь ее мести. Но нелицемерный пророк утверждал одно: не должно тебе иметь ее. Не раз проводили бледного истощенного заключением и оковами узника до палат царских, и хотя он был твердо уверен, что к нему питают вражду непримиримую, что его отведут снова в его уединенное заключение, что он окончательно выйдет из темницы разве только чрез врата смерти, однако же он не колебался ставить пред лицом опасного властелина великое слово: не должно. Величайшее мужество в мире, высшее всякой боевой храбрости, – так как на войне люди сражаются поддерживаемые общим сочувствием отечества, – величайшее мужество в мире – это мужество так называемое гражданское, когда великий гражданин, мудрец, священнослужитель, пророк говорит истину горькую царям и царедворцам, горькую народным толпам, при общем несочувствии и вражде даже до смерти. Потому-то храбрость на войне составляет явление столько же общее, сколько открытое мужество гражданское – явление в обыкновенных людях, без помощи благодатной силы, слишком редкое. Но и по этому мужеству более Иоанна Предтечи не воста в рожденных женами. Он оказался завершением мученичества ветхозаветного и верховнейшим первоначалом христианского. На грани ветхого и нового заветов он стал за истину Божию даже до крови, как передовой ратоборец царства Божия.

Смотрите далее, этот ничтожный Ирод, будучи царем еврейским, держался и вероисповедания по имени еврейского, а в сущности никакого. Как и современные нам безысповедники, он руководствовался не предписаниями религии, не нравственными правилами, а только модными обычаями и хитрыми лицемерными расчетами плыть по течению. Вот он и на еврейскую пасху приезжал в Иерусалим, но только за тем, чтобы сделать вежливость Пилату, показаться архиереям и народу и наругаться над Христом. В сущности он был хуже язычника, как и многие наши современники. Как раболепный поклонник гордого язычества, он ввел при дворе своем языческий обычай праздновать день рождения. Подражая обычаю римских и восточных деспотов, он в этот торжественный день сделал пиршество всему своему двору, всем своим приближенным. Богатство, изысканная архитектура дворцов, общее стремление Иродов выставить себя напоказ, служили достаточным ручательством того, что на этом пиру не было недостатка ни в чем, что только могли выставить роскошь и царская представительность. Достаточно сказать, что этот пир, без сомнения, был похож на те ужасные оргии, которые согласовались с развратными обычаями римской империи того времени и соединяли в себе римское обжорство с греческой чувственностью. Но коварная Иродиада задумала при этом угостить царя неожиданным и возбуждающим страсти удовольствием, – зрелищем, которое должно было восхитить таких гостей, как иродовы. Танцовщики и танцовщицы были тогда в большом ходу, и танцы нередко сопровождались бесстыдными пантомимами – представлениями. Настоящий роскошный праздник не был бы полон, если бы не кончился роскошью подобного возбудительного зрелища. Между тем Иродиаде нужно было усыпить колеблемую проповедью пророка совесть Ирода и возжечь холодеющее к ней с летами и возрастающими затруднениями сердце царя. И вот мать вводит в безнравственный заговор свою родную дочь, допустим что и не объясняя ей своих тайных целей. Когда пир приходил к концу, когда гости уже насытились и напились, Саломия, дочь Иродиады, тогда еще цветущая молодостью и красотой, исполнила театральный танец перед собранием этих иродовых гостей. Она вошла, плясала и угодила Ироду и возлежавшим с ним. Ирод же, как новый Ксеркс, в чаду пьяного удовольствия, при восторгах пресыщенной пьяной толпы пирующих, клянется развращенной девице дать ей все, чего б она ни попросила, даже до полуцарствия, – до половины дарения, которое не равнялось нашему уезду.

То естественно, что дочь бежит к матери спросить, чего просить. Но можно подозревать, что она предчувствовала пока еще невысказанную ужасную просьбу матери и уже наперед готова была послужить орудием этого ужаса. Мать давно уже задумала умертвить пророка Предтечу, да только не могла и, вероятно, не раз высказывала свою ярость, свои угрозы против св. Предтечи. Вероятно дочь угадывала заветную думу матери; могла слышать даже ее угрозы, и по всему видно, сочувствовала ее убийственному замыслу. Но вот мать действительно диктует свою ужасную просьбу своей единственной родной дочери, именно просить, в этом счастливом для них случае, голову Иоанна Крестителя. И за что? За то, что эта святая глава осуждала преступную связь матери в прошедшем и грозила разорвать в будущем, – связь матери, бросившей отца дочери для развратника деверя. И мать вводит дочь, юную девицу, во все эти мерзости, и вводит как ужаснейшее орудие к их защищению и поддержанию. Вообразите всю глубину этого противоестественного разврата. Хороша мать. Но еще не лучше ли дочь? Разврат, как и все живое на свете, известно развивается и растет. И вот эта обольстительная юность спешит назад в залу, где минуту назад прельстила всех своими танцами, и просит, – нет, не просит, заручившись торжественной клятвой царя, а приказывает: дай мне здесь сейчас же, при всех свидетелях твоей клятвы, на этом блюде главу Иоанна Крестителя... Мать говорила: проси голову Иоанна Крестителя. А дочь, пылая омерзительнейшей ревностью, усиливает просьбу: сейчас же дай здесь же на блюде голову... Назовут ее кровожадной? Пусть назовут, она не стыдится быть не только кровожадной, а даже людоедкой: дай здесь на блюде... Что ваши кушанья?! Вот пиршественное блюдо, в моих руках!!.. Все эти гости, эти заматерелые злодеи – не более, как нежные дети перед этой прелестной девицей, перед этой Перовской древности... И печален бысть царь, – говорить Евангелие. Ах, какая жалость! Ах, что вышло из этой забавной потехи? Впрочем, было над чем и серьезно задуматься, и тяжко опечалиться: предлежало учинить возмутительнейшее злодеяние, убить невинного и святого, раздражить народ, наконец, испортить впечатление праздника, облить неповинной кровью собственный день рождения. Можно было глубоко опечалиться не только по чувству правды, еще не вполне угасшему, по страху суда Божия, но страху грозы человеческой, а даже из суеверия, из боязни кроваво – мрачного предзнаменования в собственный день рождения, из страха к этому переходу от пира и потехи к пролитию человеческой крови... Ведь это было хуже валтасаровского пиршества. Но нечего делать, поклялся, поклялся пред всеми совозлежащими. Не изменять же царю своей клятве, хотя бы и ничтожному Ироду Антипе, хотя б это и стоило головы человеку невинному, человеку общечтимому, святому, праведному, уважаемому самим Иродом. Ему оставалось выбрать между нарушением двух долгов: или нарушить верность своему клятвенному слову, или посягнуть на неприкосновенность чужой жизни. В первом случае пострадало бы его самолюбие: как! Ирод Антипа поклялся и не исполнил. Боже мой! Тысячи обетов не исполняются. Тот же Ирод Антипа нарушил обет супружеской верности своей законной жене! Тот же Ирод Антипа нарушил святой долг не посягать на чужую жену, на жену своего брата! И нарушил и посягнул. А чужая голова чего же она стоит? Отрубить ее – велика важность. Потерять голову Иоанна Предтечи и подвергнуться насмешкам ему, Ироду Антипе, – какое сравнение?!? Можно ль тут задумываться над выбором?! Да, и гости, совозлежащие подсказывают более легкий выбор, более легкий выход из печального затруднения. Как Пилат впоследствии умыл руки пред народом, очищая свою совесть от вины, так и здесь Ирод, показал вид печали пред гостями, сам Ирод, сам царь опечалился, – чего же больше?! Какое нужно еще удовлетворение общественной совести?! Значит, чист и прав пред Богом и людьми, поступил так по необходимости, связав себя клятвой. Жаль конечно, истинно жаль. И печален бысть царь. Тем не менее, в ту же минуту он послал оруженосца в темницу, и таким образом, по приказанию развратного лукавства, в угождение омерзительной фантазии бесстыдной девицы, топор пал или меч просвистел в воздухе, и голова славнейшего из пророков была усечена. В темничной ограде одиноко совершилась казнь. У простого зрителя отнялось бы слово, а исполнитель казни, приближенный к царю воин оруженосец, усердно исполнив отвратительную должность палача, угрюмо вышел на свет, неся, за волосы эту святую голову, и во всем кровавом ужасе недавней смерти положив на блюдо с царского стола, вошел с этим кровавым блюдом в пиршественную залу и вручил его юной царевне танцовщице при Ироде царе и при всех. Что ощутилось при этом в сердцах, что выразилось на лицах всех присутствующих, гостей, прислуги?.. Что почувствовалось в сердцах что отпечатлелось при этом на лицах по прошествии этого ужасного получаса, когда все в пиршественной зале каждую минуту могли и должны были ждать, что прекрасная царевна вот – вот кинется названному отцу-царю на шею с истерическими рыданиями и мольбою: «не надо, не надо, отец, это ужасно, это нестерпимо»? Но эта прекрасная юность неумолимо выдержала себя, выдержала то, что без сомнения было невыносимо для мужских зачерствелых сердец; быть может, и дрожащими руками, но решительной волей, взяла блюдо с теплой, еще сочившей кровь головой и омерзительно страшная, как языческая мегера, какой и свет другой не видал, отнесла ужасную ношу к своей матери, ужасной матери достойная дочь, омерзительной семьи отвратительный выродок.

Скажите теперь, что мы знали бы об этих омерзительных ничтожествах, этой Саломеи. этой Иродиаде, этом Антипе, одном из Иродов, достойнейшем из сынов своего коварнокровожадного Ирода отца, если б они не учинили своего омерзительного преступления? А теперь имена их – под клятвой у всего христианства, пока будет существовать христианство, т. е. до кончины века, да и по кончине века будут под проклятием вечным, если не умолит за них кровь Предтечи, как кровь Авеля молит за Каина. Так-то великий праведник, ускорив скончаться, осудил своей смертью живущих нечестивых. Но какую пользу принесла его смерть вере и отечеству? Да вся жизнь его, запечатленная мученической кончиной, была служением истине Божией, истинной вере своего Богоизбранного народа, истинной вере всего будущего человечества. Самая смерть его была ужасным, но высоко назидающим уроком, показав его народу, до каких ужасов, до какого развращения нравов, до какого разложения истинной народной жизни дожил этот Богоизбранный народ. Не говорим о разъедавшем этот народ фарисействе, саддукействе и т. д. Возьмем хоть этот самый пир. На нем же пировали старейшины народа с царем во главе. Ведь среди этого народа возможен же стал такой царь, совершенно чуждый всяких доблестей и блиставший всякими пороками. Ведь возможен же стал этот пир целых сотен представителей народа с головой на столе, на блюде, в руках у царевны, в руках у ее матери, для обеспечения ее возмутительнейшего кровосмешения! И никто из этих сотен, из этих тысяч представителей подавленного народа не сказал ни слова против такого сцепления вопиющих злодейств, против такого омерзительного зрелища на самом пиру, в царском дворце, в день рождения царя. Очевидно было для всех, имеющих очи видети, что уже секира при корени сего народного древа лежит. Оставалось только срубить его и сжечь, как неплодное на добро. С другой стороны святая кровь Предтечи стала снятым семенем христианского мученичества, семенем, из которого выросло новое древо истинной церкви Божией, – древо, к которому привились многие ветви и тогдашнего плотского Израиля. Не исчерпаешь глубины судеб Божиих.

Не можем ли, не должны ли мы сказать нечто подобное же и о нашем мученике – царе? Он умер за веру, – это всего яснее видно из того, что он убит неверными, злодеями, которые отреклись от Бога и от Христа и от святоотеческой веры. Он умер за отечество? Да, умер как царь, стоя на ногах, исполняя свой царственный долг, сохраняя свое царственное положение, делая в последнюю минуту дело царственного милосердия, отечески озаботившись горькой участью тут же у ног его положивших живот свой за царя. Умер, как первый подвижник ратоборец своего царства. Ведь если бы он хотя тысячной долей походил на какого-либо Антипу, по робости, по чувству самохранения, он ускакал бы. Это было легко; это было даже должно потому, что царь обязан хранить свою жизнь для покоя и блага народа. Но он взглянул прямо в лицо смерти, давно зная, как оказывается, что час его скоро пробьет, что дни его сочтены. Нужно ли нашей вере разъяснение, что он наследовал вечный покой в небесной славе, когда мы не видели и не знаем более трогательной, более величественной, более прекрасной смерти царей, даже христианских царей? А вот что поразительно, – смысл дневной партии, которая и дала нам мысль для настоящей нашей беседы. Эта партия написана именно на смерть нашего мученика царя. Прислушайтесь.

Праведник, если и рановременно умрет, переселится в вечный покой. Но праведник умирая осудит живых нечестивых. Оглянитесь назад, сколько ужасов, сколько нравственных безобразий, привела в сознание, вписала в историю человечества невинно пролитая кровь Предтечи, или невинно пролитая кровь Богочеловека Христа? Думаете ли вы, что и кровь нашего мученика царя не впишеть в историю кровавыми чернилами нравственные безобразия нашего века и народа, нашего поколения, нашей так называемой интеллигенции? Без этой мученической кончины эти безобразия, конечно, предстали бы суду Божию; но вероятно более или менее укрылись бы от суда истории. Теперь же история нашего поколения будет гореть не только доблестями, не только блеском всего того, что сделано великого и прекрасного в прошедшее великое царствование, но и кровавым блеском нашего позора и позора погибельного. Люди увидят кончину праведного, – продолжает священный мудрец, – и уничижат его, но Господь посмеется им. Господь храни нас от этого Господня посмеяния. Господь сохрани нас и от следующей угрозы; И после сего будут они бесчестным трупом и позором на век. В сознании грехов своих они предстанут на суд Божий со страхом и беззаконния их осудят их в лице их... И раскаиваясь и воздыхая от стеснения духа, будут говорить сами в себе: мы заблудили от пути истины и свет правды не светил нам, и солнце не озаряло нас. Мы преисполнились делами беззакония и погибели, и ходили, по пустыням непроходимым, а пути Господня не познали. Не светит ли нам зарево невинно пролитой крови мученика царя, указывая, что от пути истинной веры мы заблудили? Что свет правды не озаряет нас, несмотря на новоустроенные суды? Что солнце крепкой народной нравственности слабо греет нас, потухая над омраченными головами нашими? Что мы путь Господень забываем, а начинаем ходить по пустыням непроходимым, преисполняясь делами беззакония и всенародной погибели? Что наше маловерие, наша нравственная распущенность, хищничество, разврат плодят и воспитывают в наших детях тысячи Саломий, готовых на всякую мерзость, довольно уже готовых потребовать, положить на блюда и если не самим съесть, то выкинуть кому-либо на съедение наши собственные головы. Тяжко слово, а в какой степени оно ложно? Вот вопрос. Потому что если с зеленеющим древом так поступили, то с сухим что будет? Если не пожалели крови благодушнейшего и благотворнейшего из царей, то пожалуют ли других? В зерне, которому Бог пока не дает развиться, это верно. Тревожное время.

И не только мученика царя, но и всех воинов безвременно пролитая кровь вопиет от земли на небо, вопиет против зла, за которое они побиты; вопиет против зла, если таковое подвигло их на кровавое побоище, если подвигло их туда чужое честолюбие или вредная для отечества, для высшей правды политика; вопиет, чтобы правда Божия стерла неправду человеческую с лица земли и отплатила нечестно, невинно, безвременно пролившему кровь их; вопиет, вознося тысячи тысяч воплей к престолу Бога Вседержителя: доколе, Владыко святый и истинный, не судиши и не мстиши крови нашей от живущих на земли (Откр. 6:10)?

Помолимся об упокоении духа их в обителях небесных, чтобы кровь их, кровь побитых наших братьев Авелей вопияла к правде, милости и премудрости Божией о спасении нашем и очищении русской земли от семени и племени Каинов, чтобы наши внутренние враги не помогали нашим внешним врагам в стремлении втоптать нас в прах земной, для удобрения нашей обширной земли, на которой они будут сеять для себя хлеб, которого теперь им недостает, отчего они и грызут свои зубы на нас. Аминь.

1881 г.

Четвероконечный мир днесь освящается, четверочастному воздвизаему твоему Кресту, Христе Боже наш, и рог вернаго совозносится Императора нашего, тем и врагов сокрушаем роги...

Мне желательно исполнить пред вами и для вас трудную задачу, – изобразить, в возможно кратких чертах, мировое значение празднуемого ныне события, воздвижения честного и животворящего Креста Господня, значение, именно мировое, а не премирное, – значение, какое имело это событие для мировой, для здешней, земной и временной жизни человечества, насколько эту жизнь можно отделить от жизни премирной, загробной, неземной, таинственно-духовной.

С одной стороны орудие казни, символ гонения, а с другой стороны орудие нравственного и умственного возрождения, всестороннего обновления и переустройства мира, Крест Христов сокрытый под спудом на горе Голгофе, под слоем земли и остатков разрушения Иерусалима, был образом первобытного состояния христианского мира. Религия древнего мира и жрецы, законы и блюстители их, обычаи и воспитанный на них народ, весь государственный строй и его охранители, чувствуя в христианстве свою гибель, единодушно напрягали тогда все свои усилия, чтобы раздавить его в прах, чтобы смести его с лица земли. Вследствие этого христианство вынуждено было, со своим именем, своим исповеданием, своими священнодействиями, с новыми зачатками своего общественного строя, скрываться в горах и вертепах и пропастях земных. Тем не менее движимое своим предопределением, подкрепляемое Божией благодатью, всасывая в себя лучшие, самые крепкие силы дряхлеющего древнего мира, христианство быстро, хотя и прикровенно, заполоняло не только города, но и веси, и обратно не только веси, но и тщательно оберегаемые города, даже столицу цезарей, от хижин и пещер и до цезарских дворцов, во всей тогдашней вселенной, от Индии и Египта и до Испании, до Гибралтара. Так, что Константин великий, опершись на эту, пока еще непризнанную, но уже великую в настоящем, особенно же в своем будущем силу, Крестом Христовым покорил под ноги свои всех врагов своих и стал единодержавным властителем – императором всего тогдашнего, уже стремившегося к распадению римского царства.

Когда же мать царя Константина, святая равноапостольная царица Елена извлекла животворящий Крест Христов из-под спуда и руками архиерейскими воздвигла его на Голгофе, теперь уже не для позора миру, а для поклонения, – с тех пор человечество, со всех концов мира, устремилось уже небоязненно и открыто, сердцами и мыслями, очами и стопами к священному востоку и святому граду Иерусалиму, к подножию спасительной Голгофы, и все поверглось долу у подножия животворящего Креста. Вместе с воздвижением Креста, воздвиглись из-под спуда и священное имя Христа и Его последователей христиан, и исповедание Христовой веры, и совершение христианских священнодействий с христианскими храмами и церковными уставами, и христианская иерархия с ее чиноположениями, канонами и действующими правами. Воздвигшись на Голгофе, Крест Христов вместе с тем воздвигся, как украшение, как руководственное и спасительное, охранительное, укрепляющее и победное знамение, на челах и персях всех верных, в почетных углах и на фронтонах домов, на главах храмов и царских дворцов, на могилах, гробницах и мавзолеях, на площадях и распутьях, на знаменах государственных и воинских, на царских скипетрах и коронах. Выше вознестись на земле он уже не мог. Вознесенный на наконечник копья, пронзающего пасть дракона, Крест Господень стал с тех пор символом победы христианства над язычеством, стал государственным гербом сперва восточной римской империи, а затем по преемству и русского царства. В тоже время, вслед за воздвижением Креста на Голгофе, не под спуд сокрылись, а совершенно стерлись с лица земли и религия древнего языческого мира, с ее культом и служителями, и тесно, связанный с религией древний государственный строй, с его великими первосвященниками в лице Августов императоров, с его сенатом и отцами сенаторами, с его авгурами и авспициями, с его богами в лице живых и отходящих из сего мира властителей, с его пантеоном богов и богинь, покровителей и покровительниц отдельных народностей, областей, городов и разнообразных проявлений государственной и народной жизни, войны, правосудия, мудрости и т. д. Скоро, по воздвижении Креста, стерлись с лица земли, исчезли из живой практики, исключены из жизни, оставшись только памятником истории, не только древние философские системы, но и самые общественные законы с их принципами, оставив в наследствие новому христианскому миру из своих многовековых выводов только то, что в них было согласного с началами Христова евангелия; все же несогласное с ними исчезало из законодательных кодексов постепенно, но неуклонно, как исчезает тень при постепенном, но неустранимом проникании во все темные углы дневного солнечного света. Упорнее всего из остатков язычества отстаивали свое существование языческие нравы, потому что они неразрывно были связаны с обоженными в язычестве немощами и страстями человеческого сердца, из которого вырвать их трудно. Но и те быстро потеряли свой старый характер, ободряемый языческим послаблением или даже освящаемой обожанием обаятельности, а приняли напротив свой настоящий истинный характер слабостей и пороков, преступлений и злодеянний, осуждаемых законами правды не только божеской, но и человеческой, которая в свою очередь теперь обосновалась на евангельской же правде.

Скоро, по воздвижении Креста Христова, древний Рим, обремененный массой важнейших памятников древнеязыческого государственного строя, из-под которых теперь уже выдвинуто было их основание, т. е. древняя языческая религия, – древний Рим после этого сейчас же рухнул, чтоб уже никогда не восстать в древней форме языческого быта и культа. Движимый провидением, тогда же надвинулись на Рим густые массы варваров, чтобы быть новыми мехами, в которые влито новое вино нового евангельского учения, коренной основы нового уклада жизни. А сердцевиной не разрушенного, но обновленного старого мира, с того времени явился Рим новый, Рим окрещенный равноапостольным Константином, и получивший по крещении христианское имя Константинополь, по имени своего крестного отца царя Константина. Долго было бы говорить о том, как христианство, постепенно проникая во все изгибы жизни, налагало свой отпечаток если не на все обнаружения духовно-нравственного строя, то, по крайней мере, на все проявления внешнего церковно-гражданского быта новых западно-христианских народов. Развитие юных окрещенных в христианство народов в западной половине древней римской империи разнилось от устроения старых населений восточной ее же половины именно тем, что в западной половине росли и мужали, под влиянием христианства и местных условий, народы именно юные, младенствующие, а в восточной половине переустраивался народ именно старый, греко-римский. Этот народ походил, весь в совокупности, на старого человека, который уже после долголетней жизни в язычестве принял святое крещение, в соответствие тому, как и действительно, в те века принимали крещение большей частью люди старые, или даже перед самой смертью, как например сам равноапостольный царь, Константин. Произнесший в крещении обеты жизни новой христианской, этот уже одряхлевший народ отрицался от всех дел, от всего культа – служения, от всей помпы – гордыни язычества, и во всех слоях своих усиливался преобразоваться, хотя уже и поздно по общенародной устарелости, согласно воспринятому идеалу христианства; в лучших же людях бежал в пустыни и в монастыри оплакивать всенародные грехи юности и языческого неведения. Но не смотря на все свои усильные стремления к нравственному перерожденио, в духе христианства, как народ уже изживший, он более и более дряхлел, мало по малу терял члены своего разлагающегося политического тела, наконец, изнемог и как политическая единица умер под последними смертельными ударами победоносных врагов. Тем не менее и с другой стороны, возрожденный в купели крещения, он приобрел от Божией благодати столько внутренней силы, что после крещения своего, по падении древнего Рима, просуществовал государственной единицей еще тысячу лет, выдержав тысячи ударов со стороны многочисленных и грозных врагов; уже в это бедственное время своей политической агонии, до падения Константинополя, блестел еще на весь мир обаятельной славой своего Царя-града; и даже по падении Царя-града, уже потеряв свою политическую самобытность, удержал самобытность и физиономию народную даже до сего дня, в ожидании от милости Божией дальнейших своих судеб, нового возрождения и обновленного бытия.

Этот старый, некогда высокообразованный, христианский, православный греческий народ, велением Промысла, стал не только восприемником от купели и крестным отцом, но и действительно духовным пестуном и наставником младенчествующего русского народа. Плотскими родителями этого дитяти нужно считать древних славян, исстари расселившихся от устьев Дуная до устьев Волхова и Одера, а дедами Арийцев, живших некогда за Каспием в глубинах Азии. Временем нашего политического рождения было образование русского государства через водворение среди русских славян Рюрикова рода. А св. крещение русский народ, как известно, принял при равноапостольной княгине Ольге и внуке ее равноапостольном Владимире, прожив после своего рождения до крещения младенчествующей государственной особью всего около столетия. Крещение св. Ольги патриархом Полиевктом и воспринятие ее от купели греческим царем Константином Багрянородным было прообразом того, что греки станут крестителями всего русского народа, станут всенародными нашими крестными отцами, восприемниками от купели крещения, нашими огласителями, наставниками и руководителями в Христовой вере. И действительно духовными пестунами нашей юности были они с начала русской истории в продолжение нескольких веков, выработав в нас тот склад нравов и обычаев, основных понятий и мировозрения, уставов и законоположений, общественного строя и распорядка, который лежит в глубочайшей основе православного русского царства даже доныне. От православного греческого царства приняли мы святую Библию и богослужебные книги, церковные и монастырские уставы, иерархию и первых учителей, азбуку и церковные ноты, церковное пение и иконопись, архитектуру и металлургию, Четь-Минеи и прологи, апокрифы и легенды, номоканон и кормчую, летописный метод и дворские чины, венец Мономаха и державу со скипетром, чин помазания на царство и государственный герб. Здесь-то и заключаются коренные основы русского царства, государственного строя и народного русского мировоззрения.

Конечно, древняя языческая религия уступала христианству свое место, в сознании и нравах русского славянства, не без долгой борьбы. Смутная, неопределенная, не упорядоченная, не разграниченная, но наследованная от глубокой старины, от отцов и дедов, и потому прирожденная славянскому духу и сросшаяся с ним славянская мифология упорно отстаивала свое бытие перед натиском новых христианских идей. Тем не менее, защищаясь, она или совершенно очищала свое место или сливалась с новой верой христианской. Поэтому, в первые века по крещении Руси, в нашем народе резко кидается в глаза народное двуверие; в духе народа сказывались поверия языческие и вера христианская, строй жизни языческий и нововозникающий христианский. Христианство со своим строем постепенно побеждает. Мифические боги мало-помалу уступают место Богу единому и святым Его, жрец и волхв священнику и монаху отшельнику; древнее круговое вече, не принесшее порядка великой и обильной русской земле, склоняется перед велениями князя, перед верховной волей великого князя, наконец перед единодержавием и самодержавием царя, богоизбранного помазанника Божия. А к концу эпохи наших царей, русская жизнь отлилась в такое единство формы по единству принципа, в каком не была ни прежде, ни после этой эпохи. И это единство формы и принципа было церковно-христианское, имевшее свой прототип в древней греческой Византийской империи, а еще прежде в библейском Израильском царстве при первых славных его царях. В православной церкви все, от русского царя до последнего простолюдина, искали основ мудрости, нравоучения, законодательства, эстетики, распорядка жизни, которая вся и распределилась по церковным праздникам и дням святых, – вся и укладывалась по предписаниям церковного устава.

Так было до великого преобразователя Петра I. Великий ум, великий характер, этот великий император был виновником не только быстрого движения организации, разветвления, широкого многостороннего развития, но и раздвоения русской жизни. Со времени его реформы, резко обозначились в России два направления: светское и церковное. Двинутое его мощной рукой, приближение России к Западу, которое принесло нам неисчислимые выгоды в смысле государственного народного развития, – оно же естественно привело с собой и свою односторонность, и свои крайности, странно развивающиеся уже на русской почве. Цивилизация Запада, бывшая там естественным плодом великих крайностей и переворотов, именно плодом поглощения всех проявлений жизни церковностью, плодом обмирщения церкви, плодом деспотизма папской власти и упадка этой власти, плодом реформации, сокрушившей вековые основные формы церковности, плодом наконец французского вольномыслия, готового породить революцию, готовую в свою очередь разгромить веру и церковь Христову, – цивилизация Запада пересадила к нам разнородные свои проязведения, и хорошие и худые. Но те и другие, как пересадки на нашей почве, как сроднившиеся с почвой и климатом на чужбине, стали приносить у нас плоды скороспелые. Вспомним это туго прививающееся к нам солидное образование, а с другой стороны вспомним это модное преклонение всего, что у нас было высшего, перед французской мудростью, процветавшей от эпохи великого короля Людовика 14 и до падения великого императора Наполеона 1. Перерождение этого вольномыслия из вольных слов в вольный дух, резкое, хотя пока и ограниченное, обнаружение мятежных идей и на Руси вынудило сдержать развитие русской жизни крепкой рукой в два предпоследних царствования. В настоящее же царствование великий преобразователь русской жизни, благодушный Император Александр II, освободитель народов, дал небывало широкий простор развитию народному, – и при каких обстоятельствах дал!

Мыслящим людям нужно иметь в виду, что дух народов крепко изменился даже с конца прошлого столетия. Европейская реформация в свою пору стояла еще на почве незыблемой веры во всю библейскую и евангельскую историю. В эпоху революции отрицание было пока еще порождением только французского легкомыслия, остроумия, острословия и легкого философствования. Но к нашему времени выводы энциклопедической философии XVIII века, по-видимому, подтверждены экспериментальными выводами не только новейшей философии, но и истории, и археологии, и филологии, и геологии, и всяких естественных наук. А этими выводами отрицаются самые коренные традиционные понятия о происхождении мира и человека, о начале зла в мире и смерти, о падении и искуплении человека, о нравственном его значении и назначении, и т. д. Вследствие напора этих новых идей, изменяется сознание, изменяется ум, а вместе с тем изменяется и дух народов; и этот дух, этот ум не есть Христов дух, не есть ум Христов, – не есть народный русский дух и ум. В плоть и кровь народов из общенародной атмосферы всасывается – не скажу – зараза, но всасываются новообразующиеся элементы, которых прежде не было в духовной атмосфере, не было и в духе человечества. Этими новыми элементами отталкивается, исключается, отрицается прежний вековечный строй общечеловеческого духа. Примирить новые элементы со старыми, в их крайностях, по-видимому, не предстоит никакой возможности. Общенародный дух теперь есть вместилище контрастов, каких в такой силе не сказывалось в нем прежде никогда. Настоящее духовное состояние народов отчасти похоже только на состояние общечеловеческого духа пред пришествием и скоро по пришествии Христа на землю. И тогда, как теперь, дух человечества представлял борьбу резких противоположностей. Но разница тогдашней борьбы от современной заключается в том, что дух человеческий тогда нудился оставлять низшие материалистические стремления и избирать высшие, идеальные, духовные. Первые тогда вымирали в духе, а последние возрождались, крепли и мужали. Оттого тогда дух человеческий мчался вперед с восторгом, теперь же он глядит вперед с мрачным отчаянием. От этой мрачной и жестокой борьбы в общечеловеческом духе и происходит те пока единичные, но неимоверно резкие явления, которые потрясают всех трепетом и ужасом за грядущее будущее... Химическая борьба нововстречающихся элементов в природе всегда и везде производила вулканы и взрывы, землетрясения и катаклизмы. Так и в духе, борьба новообразующихся элемснтов всегда сопровождалась потрясениями.

Что же делать?

Этим потрясениям всегда и везде предшествовал и сопутствовал переворот идей. Переворот идей в наше время совершается громадный и, по моему глубокому убеждению, глубоко безотрадный. Новонадвигающимся миросозерцанием человеческое сознание нудится глядеть в бездну ничтожества сзади, в бездну же ничтожества и впереди. Отсюда берут свое начало все выводы новейшей отчаянной морали и социологии. Корень зла в уме; тамже в уме, в сознании, в убеждениях, в идеях нужно искать и лекарства против надвигающагося зла. Уровень нравственности в человечестве теперь пока не ниже, чем был когда-либо. Но убеждения понижаются; но христианские обычаи падают; но разрушаются уставы положительной религии. Это понижение идет от высших интеллигентных слоев и спускается до самых приземистых. Скажите, что осталось в некоторых кругах общества из обычаев благочестивой старины, из предписаний положительного христианства, из установлений и преданий некогда глубокочтимой на Руси церковности? Думают ли, что это духовное перерождение руководящих кругов, это вырождение святоотеческого духа не имеет связи с теми погибельными крайностями, которые грозной молнией начинают перебегать по закраинам общественного горизонта? Не забываем ли мы уроков, преподанных нам историею древности, что как пал старый религиозный дух отцов, – то и высокое образование и высокий государственный строй потомков не спасли от упадка и падения ни Греции, ни Рима, выросших на духе предков? Не подрываем ли и мы корней дерева, усаживась на его ветвях?.. «Горе миру от соблазнов», – предостерегает Христос. «Нужда соблазнам приити. Обаче горе человеку, имже соблазн приходит. Кто соблазнит единого от малых сих, тому лучше повысить камень на шею и потонуть в пучине морской». Нужно оберегать малых сих⁴ от легких мыслей, с которыми они бессильны будут совладать. Нужно и более крепким умам, с крайнею заботливостью, с крайнею почтительностью, беречь общенародное, историческое, христианское убеждение, и не выказывать ни тени презорства к религии и ее уставам. Нужно нам русским крепко учиться, нужно углубляться в выводы современной науки, нужно терпеливо ждать, пока наиболее крепкие умы соберут достаточно данных для примирения новых научных выводов с коренными заветами отцов, с вековечными задачами и требованиями христианского сердца. Нужно помнить, что Христов дух был всегда духом нашего народа, что упадок этого духа будет падением народа, что на силе этого духа почивает сила царства и царского престола, что к силе Христова Креста мы всегда прибегали в годину всякого общенародного испытания и эта сила всегда выручала нас из бед, до самого последнего времени, что слово крестное было и есть юродство для погибающих, а для нас спасаемых Богом сила Божия есть. Аминь.

Днесь саждение животное от земных неисходимых недр происходит; на нем пригвожденнаго Христа извествует воскресение, и возвизаемое руками священническими, того на небеса возвещает возношение, им же наше смешение, от еже на землю падения, на небесах жительствует. Темже благодарственне возопиим; Господи, вознесыйся на нем, и тем совознесый нас, небесныя твоея радости сподоби, яко человеколюбец. Стихира.

Откуда этот обычай воздвижения креста, странный обычай, по взгляду полуневеров, или даже и верных, но недоумевающих?

Обряд воздвижения в уставе церковном предписывается так: «взем настоятель честный крест, со благовонными васильками (вообще цветами), на подножии креста обложенными, станет пред аналогием, зря к востоком. И диакон возглашает велегласно во услышание всем: помилуй нас Боже по велицей милости твоей, молимся Тебе, услыши нас Господи и помилуй, рцем вси. И начинаем (пети) первую сотницу: Господи помилуй (сперва) 50, знаменающу настоятелю в начале честным крестом трижды. Таже (настоятель) приклоняет главу, елико пядию отстояти главе от земли, и по малу воздвизается горе, даже до скончания второго 50-ти Господи помилуй. Настоятель же, прямо стоя и конца сотницы ожидая, знаменает крестом паки трижды. Таже обращается к западней стране, к полуденной и северной, и напоследок опять к востоку, творя подобное же, при особых только возглашениях первенствующего диакона.

Видите, что обряд воздвижения совершается точно так, как предписано в церковном уставе. Что он древний, за это ручается уже то, что он предписывается в нашем церковном уставе, что он соблюдается в нашей православной восточной церкви; так как все уставы нашей церкви происходят от древних святых отцов и соблюдались испокон веков от первой христианской древности.

Но какое значение имеет этот обряд? Во-первых значение историческое, служа наглядным воспоминанием первоначального воздвижения подлинного креста Господня, обретенного равноапостольной царицей Еленой, матерью равноапостольного царя Константина великого, на горе Голгофе.

Когда в лице святого равноапостольного императора Константина великого христианство воцарилось в древней римской вселенной, тогда равноапостольная мать Константина, святая царица Елена отправилась на восток во святую землю поклониться местам освященным стопами Христа Спасителя, и по возможности разыскать памятники, бывшие свидетелями земной Его жнзни. Первыми предметами поклонения и благоговейных расследований благочестивой царицы были Иерусалим, гора Голгофа, пещера гроба Господня и животворящий крест, на котором Христос Господь пролил свою животворящую кровь. К этим расследованиям о кресте и о прочем приступили предварительно посредством распросов у Иерусалимских старожилов: так как древний, современный Христу Иерусалим, по двукратном разрушении его римлянами, при императорах Веспасиане, Тите и Адриане, находился в развалинах, так что не осталось камня на камне от древних построек, все было разгромлено и превращено в массивную груду мусора и щебня. Приходилось, как и до настоящего времени по местам приходится, дорываться до настоящей почвы, на которой стоял старый Иepycaлим, по которой ступали стопы Господа Иисуса Христа и современников Его. О месте, где засыпан был крест, спрашивали не только у христиан, но и у евреев более сведущих. Один старый еврей, по имени Иуда, впоследствии принявший св. крещение и нареченный Кириаком, по старому преданию, указал место, где следовало искать креста Христова. Когда на указанном месте приступлено было к раскопкам, то обретены три креста, один Христов, а два, на которых распяты были два разбойника. Подлинный крест Христов узнан был по находившейся при нем дщице с надписью: Иисус Назарянин, царь Иудейский, и по целому ряду чудес, которые исторически засвидетельствованы, по исцелению больных, даже по воскрешению умершего. Обретение житворящего креста совершилось при патриархе Иерусалимском Макарии. Конечно, с соизволения святой царицы Елены, крест Христов, по вынутии из земли и по удостоверении его подлинности, на вершине горы Голгофы, в присутствии самой императрицы, при огромном стечении народа, святым патриархом Макарием был воздвизаем вверх и вниз для показания великой святыни всему народу, стекшемуся во множестве, и народ при этом в молитвенном восторге и умилении восклицал едиными усты и единым сердцем: Господи помилуй, Господи помилуй, многократно. Значит, вот еще где начало соблюдаемого в церкви обряда воздвижения честного и животворящего креста. При подлинном кресте Христовом обретены самые гвозди, которыми пригвождено было к нему пречистое тело нашего Спасителя. Эти гвозди и часть самого животворящего древа равноапостольная царица препроводила своему сыну св. Константину, который некоторые из гвоздей вбил в свой шлем, а другие вковал в свое боевое вооружение.

Полагают, что обретение подлиного креста Господня совершилось в мае 326 г. Вероятно, спервоначала и празднование обретения установлено было в самый день обретения, именно 3-го мая; почему в западной церкви в 3-й день мая это событие и празднуется даже до сегодня. Но со дня обретения креста в Иерусалиме, на горе Голгофе, усердием равноапостольной царицы, предприняты были великие постройки, и, во-первых, построение храма воскресения Христова, которое и окончено к 335-му году. В сентябре предположено было сей первый по важности в мире христианском храм торжественно освятить. К этому великому торжеству в Иерусалим созван был, из всех стран империи, великий собор весьма многих епископов. Самое освящение храма воскресения на Голгофе совершено собором епископов 13-го сентября, а 14 сентября тем же собором епископов постановлено совершать ежегодное празднование воздвижения честного и животворящего креста. Все эти события, в разнообразных подробностях, засвидетельствованы писаниями многих святых отцов и записями истории, современными событиями, именно писаниями святых Амвросия Медиоланского, Иоанна Златоуста, Кирилла Иерусалимского, блаженного Иеронима, Павлина епископа Нолы, историков Руфина, Сократа, Феодорита, Соломона, Григория Турского и других. Весь свет тогда знал об обретении и воздвижении подлинного креста Христова, почему и осталось так много современных исторических записей о таком дорогом и радостном для христианского мира событии.

Вот в коротких, но точных чертах история праздника и совершаемого в оный обряда воздвижения честного и животворящего креста. Но зачем в обряде это пятикратное воздвижение креста на все четыре стороны света? Зачем это приклонение креста долу настолько, чтобы глава воздвизающего священнослужителя отстояла от земли только на пядь! Зачем это приклонение долу и воздвижение вверх медленное настолько, чтобы в каждое из пяти приклонений и воздвижений пропета была целая сотница: Господи помилуй? Полагаем, хотя и не имеем на это точного исторического указания, что пятикратное воздвижение животворящего креста на четыре стороны света, к востоку и западу, полудню и северу, установлено в точное воспоминание первоначального воздвижения, тотчас по обретении подлинного креста Христова. Вероятно, при первом воздвижении святитель Макарий, осеняя христолюбивый народ, собравшийся к Голгофе тысячами, воздвизал крест Господень сперва на восток, а после на запад, далее на полдень, за тем на север и наконец снова на восток, изображая самым крестообразным воздвижением крест Господень, крестообразно благословляя все четыре стороны света, от Иерусалима и священной Голгофы и до конца земли. В первоначальном же воздвижении могли иметь место как доземное, так и медленное крестовоздвижение. Очень вероятно, что святитель Макарий, с собором священнослужащих и царственным сонмом, окружавшим царицу, стояли на самом возвышенном гребне священной горы Голгофы. Могло быть и то, что патриарх Макарий, с одним или двумя, вообще немногими священнослужащими, стояли при воздвижении и на каком-либо особом искуственном возвышении вроде нашего амвона, чтобы крест Господень всему многочисленному собранию народа был видим не только своей вершиной, но и оконечностью, вообще всем своим крестовидным составом, который был облит бесценной искупительной кровью распятого Господа. Могло быть наконец и то, что, осеняя крестовидно крестом Христовым каждую из сторон света, святитель воздвигал крест Господень в высоту, елико мог, и приклонял долу самое средостение креста опять же, елико мог, чуть не до соприкосновения с землей или помостом возвышения, совершая все это с возможно-торжественною медлительностью. А при этом наше воздвижение будет только точным отображением первого священнейшего воздвижения подлинного креста Христова, которое и воспоминается в нынешний праздник. Надобно еще заметить, что для более точного сближения нашего крестовоздвижения с первоначальным издревле употреблялись и ныне в великих лаврах и монастырях употребляются необычные напрестольные кресты малых размеров, но особо устроенные из дерева и довольно большие, вроде выносных крестов, только без нижней рукоятки. Эта подробность, как и все соображения приводит к заключению, что соблюдаемый ныне церковью обряд крестовоздвижения, во всех своих подробностях, сохранился до наших дней от глубокой древности, от первоначального воздвижения подлинного животворящего креста Христова на самой горе Голгофе.

Но, кроме того, имея древнее историческое священное значение, обряд крестовоздвижения носит в себе еще священно-таинственное назидательное знаменование. И смысл этого таинственного знаменования, данный церковью этому обряду искони, объясняется в предпоставленной нами своему слову древней церковной песни. Днесь саждение животное от земных неизходимых недр происходит; на нем пригвожденного Христа извествует воскресение; и воздвизаемое руками священническими, того на небеса возвещает возношение, им же наше смешение, от еже на землю падения, на небесех жительствует...

Еще в раю были два прообраза животворящего древа крестного, это древо жизни и древо познания. То и другое насаждены были в раю для блага первозданных людей. Древо жизни поддерживало телесное бессмертие бренного по составу человека. В свою очередь и древо познания было древом не смерти, не зла, даже не искушения, а именно древом познания. Ибо Бог смерти не сотворил. Бог не есть искуситель на зло, и не искушает никого. Упражняя благую волю человека в добре, в вере, в воздержании, в терпении, в духовном искусстве, в уповании и прежде всего в любви к Богу и небу, древо познания должно было воздвигать человека на высоту духовную, небесную, к возрастанию в разуме божественном, к познанию богоподобному, вообще к богоуподоблению, но воздвизать постепенно, не без предначертанной Творцом медлительности. К несчастью человек, в нетерпении возгоревшейся чувственности и гордости душевной, воздвигся на Бога, воздвиг преступную руку свою к запрещенному плоду скороспелого познания добра и зла, воздвигся, воздвиг и пал. Пал быстро и глубоко, глубоко так, что для воздвижения его из бездны падения потребовались долгое время и великий, медлительный в совершении, божественный план домостроительства нашего спасения. Посему-то вот как видите, в праздник воздвижения, приклонение древа крестного долу до земли, то прежде всего и вспоминайте, – того желает от нас святая церковь, тому поучает нас церковная песнь, – и вспоминайте наше падение, чрез вкушение от древа познания добра и зла, падение на землю не телесное, а духовное, ниспадение в жизнь земную плотскую, в скорби и муки всякого рода до смерти и ада, ниспадение из рая, от древа жизни и бессмертия, ниспадение с неба и от неба даже до преисподней.

С тех пор во времени началось предначертанное в вечности выполнение домостроительства нашего спасения, началось сугубым действием приклонения долу и воздвижения, – приклонения долу и воздвижения, с одной стороны, Сына Божия, искупителя рода чедовеческого, а с другой стороны самого искупляемого человечества. Еще до боговоплощения Сыну Божию предварительно надлежало воздвигнуть падшее и падающее человечество до себя, до возможности соприкосновения его со своим Божеством, а с другой самому приклониться долу с беспредельных высот неба и Божества до соединения с человечеством, до смешения божеского естества с человеческим.

Долго было бы изъяснять в подробностях все виды и периоды ниспадения человечества, равно как и все виды и способы, какими совершитель спасения человеческого и в ветхом завете, Сын Божий воздвизал человечество, по своему божественному предначертанию. Перечтем главнейшие. Вот ниспадает человечество допотопное до грубой плотяности, до превращения в плоть, до потери всего духовного, до оставления людей Духом Божиим. Но и в допотопном человечестве Совершитель нашего спасения сохраняет избранный род сынов Божиих и даже воздвизает его горе, возвышая, утверждая и усовершая до происхождения родоначальника нового человечества, патриарха Ноя, за которым и утверждены обетования Божии о происхождении от него обетованного Семени.

Вот долгий период смешанной совместной жизни избранного потомства патриархов и всего послепотопного человечества, когда человечество постепенно ниспадает долу до повального заражения идолопоклонством, между тем как Совершитель нашего спасения воздвизает и тогда в роде человеческом такого высокого праведника, каков был Авраам, которому и подтверждены, со значительным уже разъяснением, обетования об искупительном Семени.

Вот не короткий период от Авраама до Моисея, когда самый избранный народ ниспадает до египетского огрубения, до забвения Бога отцов своих Авраама, Исаака и Иакова, до склонности покланяться тельцу египетскому; а промысл воздвизает в избранном народе особое племя до происхождения из него боговидца Моисея, который дал народу закон, с благоустроением нравственным, церковным и гражданским, направив все к тому, чтобы закон был этому жестоковыйному народу пестуном во Христа.

Вот долгий период самостоятельной исторической жизни богоизбранного народа, когда он, с одной стороны, воздвизался горе до произведения из себя царя Давида и целого ряда величайших пророков, предызобразивших все подробности грядущего царства Мессии; а с другой ниспадал глубже и глубже в нравственною тину, до Иеровоама и Ахава, до Ахаза и Манасии, до поклонения египетскому тельцу и всей силе небесной, до всех мерзостей язычества, до полнейшего общественно-религиозного расстройства, до безсилия отстоять свою народную самобытность, до вавилонского плена.

Вот и последний период ниспадения и восстания богоизбранного народа от пленения вавилонского до Христа старейшины ветхого и ходатая-посредника нового завета, когда царственный корень Иессеов, уже усеченный, уже лишенный своей царственной красы, всех цветущих ветвей, производивших из него племя царей, пускал уже только бедные слабые отростки; а весь народ снова ниспадал глубже и глубже, не только до омертвелого лицемерного фарисейства, но и до отрицающего все духовное саддукейства, до ожестения народа в грубой чувственности, в почивании на букве закона и в глубоком неведении его духа, до всенародной потери какого бы то ни было твердого разумения богооткровенной веры, до вторичного полного разложения народной жизни, до совершенной невозможности отстоять свою государственную самостоятельность, а вместе с ней сохранить и все божественные учреждения ветхого завета, потерявшие в сознании богоизбранного народа свой внутренний смысл. И в то же время мы видим воздвижение в иудейском племени таких высоких душ, выше каковых и не восставало в рожденным женами, до родителей св. Предтечи Захарии и Елизаветы, до самого Предтечи, до простых сердцем и умом богоизбранных Аностолов, до огненно-ревностного избранного орудия Божия Апостола Павла, до праведного обручника Иосифа, до святых и праведных Богоотец Иоакима и Анны, до честнейших херувимов и славнейшей без сравнения серафимов Богоотроковицы Марии, от пречистых кровей коей Сын Божий и удостоил, наконец, приять в ипостасное единение с собой человеческое естество.

Вникните далее, вот и языческое человечество приготовляется ко вступлению в царство Божие, идя долгим путем ниспадения долу и своеобразного воздвижения, под водительством небесного промысла, ниспадая, ко времени пришествия на землю Сына Божия, до поразительнейших, едва вообразимых мерзостей язычества, до того, что и в среде языческого мира в избраннейших душах воздвиглось горестно-роковое сознание, что самому Богу нужно сойти на землю, чтобы восстановить падшую нравственность и просветить истиной заблудившиеся умы; иначе все погибло.

Приникните далее благоговейной мыслью в другое высшее, высочайшее, божественное приклонение долу, в истощание, в уничижение самого Сына Божия, который еще в предвечном Совете приклонился пред человеколюбивой волей Бога Отца до принятия на себя звания и долга раба, – который приклони небеса и сниде на землю предварительно своим промышлением в ветхом завете, чтобы непосредственно руководить ко спасению ветхозаветное человечество, – чтобы стать его ангелом хранителем, ангелом завета, – чтобы носить грехи наши и о нас болезновать, чтобы беречь избранных, якоже орел носит птенцов своих на своих крыльях, – чтобы назирать каждый шаг спасаемого человечества взором не всегда гневного судии, но всегда любвеобильного отца. Бесконечный приклонился долу до самоограничения, до малости, всемогущий до слабости, – пречистый до принятия в ипостасное единение человеческого естества со всеми немощами разве греха, бесстрастный до страданий и тяжких мук, – превечный до зачатия во чреве Девы матери и рождения во времени, – Вседержитель до появления на земле в скотском вертепе и яслях, до возрастания среди грозных опасностей, в бедности, в неизвестности, – безгрешный, неповинный, свет миру, благотворитель человечества, утеха страждущих до злых наветов, до нареканий и хулений, до постоянных гонений и даже посягательств на Его жизнь, до воплей крепких, до кровавых слез, до туги смертной, до изнеможения в молитве к Богу Отцу об отвращении от Него грозной, горькой и мучительной чаши, уготованной Ему от века, до поруганий и биений, до страсти крестной и горчайшего ощущения оставления Богом Отцом, до смерти крестной и сошествия во ад в область князя тьмы, до признания на земле в качестве самозванного Сына Божия и царя, в качестве богохульника, бунтовщика против власти, льстеца, даже после мученической кончины на кресте, так что и орудие казни Его крест, вероятно, те же ожесточенные враги поскорее схоронили здесь же на Голгофе из боязни, чтоб ученики не похитили и не стали обожать святой крест, как заветнейшую святыню; вероятно, те же враги засыпали и гроб Христа, чтобы стереть с лица земли все следы Его земной жизни и смерти, погребения и воскресения.

Но начинается и воздвижение, постепенное восхождение Христа Искупителя в состояние прославления. До крестной смерти своей Он прорекал: аще Аз вознесен буду, вся привлеку к себе. И вот вознесенный на крест, пригвожденными дланями своими Он привлекает к себе весь мир. Посредством креста, сошедшим во ад, привлекает к себе всех отшедших в загробный мир людей, с верой чаявших Его пришествия. Похороненный и запечатанный во гробе, Он воскресает и совоздвизает с собой падшее под бременем греха, под косой смерти все человечество. Сошедший с неба, для восприятия на себя немощного человеческого естества, по прославлении своего человечества посредством крестной смерти и воскресения, Он возносится, с пречистой плотью своей, на небо до седения одесную Бога Отца, спосадив с собою одесную Бога, в десной стране избранных Божиих, и все человеческое естество, так что через Него наше смешение, восставленное от падения долу на землю, и вознесенное горе, ныне жительствует на небесех. Вознесенный на крест, воскресший и вознесшийся на небеса, Он привлек к себе и все живое на земле человечество, так что через триста лет, по воскресении Христовом, лучшая часть всего человеческого рода, вынесши безчисленные кровавые муки, повергла к своему подножью всю дотоле грозную мощь язычества, а сама поверглась к подножью обретенного на Голгофе креста, орудия Христовой казни. И днесь, райское насаждение, древо жизни, древо крестное, происходя из земных неисходных недр, извествует, показывает, подтверждает воскресение пригвожденного на нем Христа; а воздвизаемое руками священническими, возвещает вознесение Его на небеса, предызображая и то, что через Него же, через распятаго, воскресшего и восшедшего на небеса Христа, наше смешение, наше человеческое естество, воздвигнутое от греховного падения на землю до неба, жительствует на небесах.

Тем же, – приглашает нас святая церковь, – благодарственне возопиим: Господи, вознесыйся на кресте и чрез него совознесший с собою и нас, небесныя твоея радости сподоби нас, яко человеколюбец.

Вот что значит обряд воздвижения креста, по смыслу церкви, обряд, повидимому, так необычный. Вот что он должен напоминать нам: наше падение в грех первородный, наши падения в грехи вольные, со всеми тяжкими последствиями греха, – приклонение долу Сына Божия, до пришествия на землю, до приятия на себя нашего немощного человеческого смешения, до крайнего уничижения на земле, до крайнего истощания в крестной смерти, в сошествии до гроба и до ада преисподнего, а затем и воздвижение вознесшегося на кресте и сошедшего во ад Богочеловека через воскресение и вознесение до вечного преславного седения одесную славы Божией, им же и наше смешение, воздвигнутое от падения на землю до неба, на небесах жительствует. Обряд крестовоздвижения должен напоминать нам, что когда крест Христов основанием своим водрузился в неисходные недра земли и преисподней, то вместе с тем и смертная тля разорися и упразднися; а когда на высоту креста вознесен был Сын человеческий, Сын Божий, то вслед за Ним и мы вознесохомся от земли к небесным высотам.

Присутствуя при совершении обряда воздвижения, мы должны припоминать, что и в душах наших совершается таинственное духовное крестовоздвижение; должны припоминать, что когда крест Христов принижается в наших душах, тогда, сколько бы мы ни поднимали нашу выю, в нашем самодовольстве, в нашей гордости, хотя бы до надменной мечты сдвинуть небо, мы духовно падаем в страсти бесчестия, в бессилие духа, в немощь на всякое добро, общественное и частное, в уныние, в ожесточение сердца, в недовольство всем и всеми, в раздражение и отчаяние. Наоборот, когда крест Христов в душах наших водружается и воздвизается горе, когда ветхий человек наш сраспинается со Христом, когда доброй и твердой волей мы возлагаем на рамена свои благое иго Христово и бремя Его, нелегкое для нашей немощи до того, что оно пригибает нашу выю до земли, – о, тогда дух наш растет до твердости в добре, до незыблемости в искушениях, до мужества в напастях, до самоотвержения для Бога и ближних, до мира в душе, до радости о Дусе святе. Наблюдающие над своей духовной жизнью, над внутренней в себе борьбой между ветхим и новым человеком, знают это по личному духовному опыту. Но если хотите иметь доказательство этому и для всех очевидное, из общенародной нашей жизни, то оглянитесь на недавно начертанную великими и грозными событиями страницу общенародной нашей истории. Когда мы всенародно, с почившим в Бозе Благочестивейшим нашим Царем во главе, группировались около креста Христова, поднимали его, как народное наше знамя перед лицом всего неверного и маловерного мира, и когда мы шли умирать за него в борьбе с неверными по стопам наших доблестных христолюбивых предков, – о, мы тогда совершили поразительно славные, доблестные дела мудрости, мужества, самоотвержения, побед. А когда после славной победы над враждой почти всего мира, мы опять рассыпались по распутьям мира, равнодушно оставив крест Христов сиять мертвым блеском на главах и престолах наших храмов, когда на арену русской истории вышли деятели христоборные, враги креста Христова, а мы своим малодушием и слепотой дали простор их сатанинской в нашей среде деятельности, о, тогда мы покрылись на глазах всего миpa и всемирной истории небывалым позором, тогда пала на нас праведная кровь нашего Царя – мученика. Нашими немощами, страстями и грехопадениями мы пригнуты долу до чувства недостоинства, до бессилия мытаря ниже очи возвести на небо. Сделаем же над собой напряженное усилие, поднимем наши головы и очи горе; если же не сможем и этого, то хотя из поверженной долу груди пошлем к небу покаянные вопли: Господи, вознесыйся на кресте, и тем совознесший и нас, небесныя твоея радости сподоби нас, яко человеколюбец. Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй нас грешных. Аминь.

1881 г.

Дадите нам от елеа вашего, яко светильницы наши угасают (Мф. 25:8).

Притча Христа Спасителя о десяти девах – это дневное евангелие вашего храмового праздника.

Вот южная темная ночь. По древнему обычаю востока, знатный жених с брачной пышностью из дома отца своего провожает свою невесту в дом отца ее. Обычай требовал, чтобы во время брачного празднества жених, вечером или ночью, провожал так свою невесту семь раз, когда женился на девице и три раза, когда выходила замуж вдова. Из дома отца жениха провожали его родители, родственники и друзья его, а в доме отца невесты встречали брачное шествие родные и друзья невесты, по преимуществу, подруги ее девства. Встречали со светильниками, в знак торжества и веселия, да и для освещения торжественного шествия. Так встречали и евангельского жениха. Вперед других навстречу ему вышли десять дев, из которых пять было мудрых, опытных, предусмотрительных, готовых, а пять неразумных, малосведущих, непредусмотрительных и неготовых. Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собой масла. Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли и масла в особых сосудах. Взяли т. е. и про запас, так как масло на свежем воздухе быстро выгорает. А ждать жениха иногда приходилось не коротко. И как жених на этот раз замедлил; то все задремали и уснули. Но вдруг в полночь раздается вопль: се, жених грядет! Выходите на встречу ему. Тогда встали все девы те и поправили светильники свои, очевидно, зажженные прежде и нагорелые. Но тут то и обнаружилась непредусмотрительность неразумных дев: скудный запас масла в их светильниках выгорел совсем. А где взять еще? Вот неразумные и говорят мудрым: дадите нам от елеа вашего, яко светильницы наши угасают.

Известно, как поступили мудрые. Отказали. Мудрые отвечали: чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе. Когда же пошли они покупать, пришел жених и готовые вошли с ним на брак, и двери затворились. После пришли и прочие девы и говорят: Господи, Господи! отверзи нам. Он же сказал в ответ: Аминь глаголю вам, не вем вас.

Значение притчи ясно и толкование известно. Жених – это Господь Иисус Христос, празднующий свой вечный таинственный брак со своей невестой, христианской церковью, вводящий ее в брачный чертог, в вечные обители небесного Отца своего и нашего. Вечер и ночь – это обычное примрачное течение настоящей привременной жизни. Полночь и пришествие жениха – это смертный час для каждого из нас и наступление последнего страшного суда для всего человечества. Ожидающие пришествия жениха девы – это христианские души. Девы мудрые – христианские души, полные Христовой духовной мудрости; девы неразумные – души бедные духовным разумением. Масло и свет в светильниках, с которыми ожидают и сретают небесного Жениха, чтоб удостоиться войти с Ним в брачный чертог, это во-первых и вообще духовное просвещение, просветление души пламенем света Христова.

Богатых, преизобилующих Христовым светом на земле немного, да и где искать их? А бедных нуждающихся, наоборот, очень много везде. Тем не менее, чтобы свет Христов не истощился окончательно, для этого в Христовой церкви имеется особое учреждение пастырей учителей церковных, которые обязаны, по своему исключительному призванию, быть непременно мудрыми хранителями духовного света, преизобиловать этим светом не только для себя, но и для других нуждающихся. Нам, пастырям учителям духовным, вверен ключ духовного разумения. Мы призваны отверзать этим ключем брачный чертог небесного света, чтобы и самим туда войти и других ввести, других не только ищущих этого света, но даже не ищущих. Всех не только дремлющих, но и заснувших сном смерти духовной, мы должны возбуждать быть готовыми и держать наготове свои светильники во сретение грядущему небесному Жениху. От запасов елея нашего мы обязаны снабдить всякого, даже того, кто только в грозную минуту смерти сознает нужду перейти в горний мир к небесному Жениху с возженным светильником души, кто весь век об этом не помышлял и не помышляет; а тем более обязаны снабжать всех тех, кто обращается к нам, случайно ли и поверхностно, или постоянно и настойчиво, с требованием: дадите нам от елеа вашего, яко светильницы наши угасают.

А эти кличи: «дайте нам вашего духовного света, дайте нам вашей духовной теплоты», несутся к нам отовсюду. Несутся во-первых от этих детей, которых здесь мы учим закону Божию: несутся от их родителей, от их приставников и воспитателей; несутся от общества и правительства, от государства и народа; несутся от всех с требованием от нас частью для себя, еще больше для других, для народа, для юношества, для этих детей: «дайте народу, дайте воспитывающемуся у вас юношеству, дайте этим вверяемым вашему духовному руководству детям, да дайте и всем нам от елея вашего, яко светильницы наши угасают, духовный свет теплой веры всюду в народе и государстве потухает».

Эти кличи, обращаемые от мирян к духовному пастырству искони, стали особенно громко раздаваться на нашей памяти уже давно; с настойчивой же требовательностью раздаются по преимуществу в последние годы, и особенно в воспитательных заведениях: дайте хороших законоучителей. Мне известно, что еще блаженные памяти Благочестивейший Государь Император Николай, на торжественном собрании в одном из столичных воспитательных заведений, обратился к присутствовавшим архиереям с изъявлением своего неудовлетворения школьным немногоплодным преподаванием закона Божия везде. Известно всем, как обращающиеся к нам за духовным светом миряне отпрядывают от нас назад еще быстрее и пылче, чем устремляются вперед. Устремляясь к нам, кричат требовательно: «вы нас просветите, согрейте, воодушевите, утвердите на камени веры, дайте нам вашу веру, коли имеете сами»; а затем, отскакивая от нас, жестко вопят против нас и нашего законоучительства: «бессилие мысли и духа, допотопные понятия, холод и мертвечина, одним словом – мертвая и мертвящая схоластика»!

Факт укора не подлежит сомнению. Он печален и непочетен, вреден и даже гибелен для нас и вас. Я впрочем говорю вообще, а не об этом собственно месте. Прошу иметь это в виду. Поэтому не неназидательно разобраться в нем, спросив себя: правда ли, что наше законоучительство схоластично? Что такое схоластика? Коснемся впрочем только сущности этого широкого предмета вкоротке, по мере нужды его для нашей с вами беседы.

По своему методу средневековая европейская схоластика сходится всего больше с древнеэллинской языческой софистикой, хотя и отличается от нее по времени и месту, по предмету исследования, по духу и цели. Софистической называлась древнеэллинская философская школа своеобразного направления, которая хотела не только исследовать, но и открывать высшую истину исключительно посредством силлогистики, или диалектики. Извините. Этими незаменимыми иноязычными словами называются в науке предметы великого общечеловеческого значения. Силлогистика по словопроизводству значит наставление в истине через сопоставление слов и понятий; а в философии, особенно новейшей положительной (позитивной), силлогистикой называется господствовавший у древних метод исследования истины посредством врожденной человеку силлогистической или умозаключительной формы чистого мышления, с устранением опытного наведения. Но как эта силлогистическая форма мышления научно обследована только со времени Аристотеля, то прежде его этот метод исследования назывался диалектическим или диалектикой, методом исследования истины посредством собеседования. Этот диалектический способ исследования истины ввели в употребление и довели до уродливой крайности именно софисты. Софист значит наставленный в мудрости и наставник, знаток и учитель мудрости. Действительно, софисты начали с того, что сперва были наставниками в философской мудрости. Но как первобытное, доверчивое, увлекающееся упражнение древнейших эллинов в философии привело путями разных школ и теорий к скудным и печальным, распадающимся от внутреннего противоречия результатам, а древнегреческая историческая жизнь, достигши высшей точки своего развития ко временам Перикла, стала разлагаться; между тем софисты долговременным употреблением исключительно диалектического метода изыскания истины изведали, что прирожденные человеческому уму формы мышления и особенно умозаключения, в дробном крайнем и тончайшем своем развитии, при малейшей неосмотрительности со стороны говорящего или слушающего, ведут к заключениям не только неверным, но и противоположным и странным до нелепости: то софисты и поставили задачей своей деятельности, даже ремеслом своим, разрушать, посредством утонченнейшей диалектики, все разноречивые выводы тогдашней философии, равно как и все общепринятые тогда принципы как простого так и философствующего смысла, житейского порядка и самой религии. Известно, что тогда против разрушительного влияния софистики выступили величайшие умы древней Эллады, как и всего человечества, философы Сократ и Платон. Они стали поражать софистов их же собственным оружием, посредством наитончайшей диалектики, которая Аристотелем, творцом научной логики, поставлена на крепкой основе впервые научно обследованной и очерченной силлогистики, на научном обследовании прирожденных уму человеческому форм мышления, и особенно третьей формы мышления, умозаключения или силлогизма, которая всегда кладется в основу всякого доказательства или так называемого аргумента.

Но прежде чем дойти до схоластики, нужно сказать о разных методах, какими преподавалась человечеству богооткровенная истина.

Известно, что без прирожденных форм мышления не может ни мыслить, ни говорить, ни учить, ни писать ни один человек, как простой, так и ученый, как естественный, так даже и богодухновенный. Но в методах изложения мыслей того и другого, третьего и четвертого, не касаясь излагаемых предметов, может быть, как и была, огромная разница. Я хочу и должен сказать вам, что в богодухновенном раскрытии богооткровенной христианской истины очень мало следов искуственной диалектики, разработанной практически и разъясненной теоретически греческими философами, начиная с софистов. Высочайший духоносный характер богодухновенного изложения богооткровенной истины в Священном Писании истекал из существа дела, из чрезвычайного сверхъестественного значения священных проповедников и писателей, каковы Moисей, Давид и Исаия, апостолы Петр и Павел и Иоанн, как и все пророки и апостолы, которые провозглашали себя только тростью книжника-скорописца в руке Божией, которые изрекали глаголы духа Божия и от лица Божия, или сам Господь Иисус Христос, который изрекал свое учение, как Богочеловек, как учение своего небесного Отца, подтверждаемое животворящим Его Духом. Употребляя научные названия, которые в школе понятнее, тем простые, да часто и незаменимы, метод богодухновенного проповедания божественной истины можно назвать афористически-дидактическим, полным отрывчатых гном и изречений или поэтически-ораторским, где течет логика самая возвышенная, которую всегда чувствуешь, но не вдруг укажешь; где редко усмотришь что-либо похожее на аргумент или силлогизм; где большей частью устраняется самое усилие что-либо доказать; где в устах Христа Спасителя высшее и главное и почти единственное доказательство: Аминь, аминь глаголю вам, в устах Моисея: рече Господь... Близ тебе глагол сей, во устех твоих и в сердце твоем; в устах апостола Павла, Иоанна, как и всех святых апостолов и пророков: глаголет Дух, глаголет Господь... Наивысшие между высочайшими образцы этой духоносной божественно-учительной логики – это предсмертные беседы Моисея во Вторазаконии, это нагорная и прощальная с апостолами беседы Христа Спасителя.

Но как к концу ветхозаветного периода евреи, в своих раввинских, фарисейских и саддукейских школах, выработали уже некоторый своеобразный, впрочем естественный и целесообразный метод исследования и изложения богооткровенной истины, заключавшийся в том, что в основу исследования полагалось какое-либо положение из Священного Писания или предания, затем оно толковалось и делался отсюда вывод; то, действуя на убеждение современных евреев, особенно же опровергая заблуждения еврейских книжников, уже сам Христос Спаситель прибегал иногда к усвоенному ими методу изложения истины. По крайней мере некоторый след этого приспособления к еврейскому строю мышления можно усматривать в предсмертных речах Спасителя о воскресении мертвых, в опровержение возражения саддукеев, и о божественности Христа Мессии на основании псалма Давидова: рече Господь Господеви моему, в обличение фарисеев (Мф. 22:23–46). Святые же апостолы должны были действовать уже на убеждения не только евреев, но и язычников, и опровергать заблуждения как тех, так и других. Посему в речах и писаниях апостольских, особенно в тех местах, где св. апостолы опровергают еврейские и языческие заблуждения, можно усматривать уже явные следы построения речи, усвоенного как теми так и другими, евреями и язычниками. Так наисовершеннейший образец речи, построенной по методу диалектики еврейской, можно видеть в первой речи св. апостола Петра по сошествии на апостолов Св. Духа (Деян. 2:14–36). А наивысший образец речи, построенной по методу диалектики эллинской, можно видеть в речи св. апостола Павла пред афинским ареопагом (Деян. 17:22–31). Апостол Павел дает даже заметить в своих речах явную двойственность метода: когда он держит речь, особенно же публичную торжественную, к евреям, он явно прибегает к методу диалектики еврейской (Деян. 23), и наоборот явно обращается к ораторской диалектике образованных эллинов, когда держит речь свою к таковым (Деян. 24 и др.).

Из примера святых апостолов, как и ветхозаветных священных писателей, развилось в Христовой церкви пять методов изложения христианской истины: ораторско-дидактический, песненно-поэтический, научно-богословский, диалектико-силлогистический и катихизический. По ораторско-дидактическому методу, в подражение поучениям Моисея и пророков, Соломона и сына Сирахова, самого Иисуса Христа и апостолов, излагались святыми отцами и последующими учителями церковными краткие домашние и церковные послания, слова и беседы церковные; излагались или краткими изречениями, которые связывались скрытой логикой, или же ораторским построением, в основе которого лежала цельность живого воодушевленного логического представления, без усиленной, однако же аргументами, без явно выказывающейся силлогистики. Песненно-поэтический способ изложения богооткровенной истины, истекая из боговдохновенных песней пятокнижия Моисеева, из псалмов Давидовых, из особенно поэтических изображений у Исаии и других пророков, из молитвенного вдохновения Господа Иисуса и святых Его апостолов, имеет свое дальнейшее течение в священных молитвах и песнях христианской церкви, как и в поэтических творениях христианских поэтов, наприм. св. Григория Богослова, Иоанна Дамаскина и других. В основу собственно богословского научного метода лег выработанный к концу ветхозаветной истории еврейскими книжниками метод собственно еврейской диалектики, по которому в начало исследования и доказательства полагается истина божественного откровения, писания или предания, затем она толкуется и в заключение делается вывод. Этот метод утверждения истины заметен уже в некоторых речах Господа Иисуса, совершенно же явен в речах и писаниях св. апостолов, особенно же Петра и Павла. К этому специально богословскому методу прибегали почти все святые отцы, начиная с святых Иринея и Киприана, в обширных беседах, посланиях и трактатах о богооткровенной истине. Этим же методом, главным образом, изложено и первое систематическое богословие. Точное изложение веры св. Иоанна Дамаскина, как излагаются и до сего дня почти все специально-богословские исследования. Мы видели уже, что выработанный образованными эллинами диалектикосиллогистический метод явствен уже в некоторых речах св. апостола Павла, когда говорил он к образованным язычникам (Деян. 17:22–31, 24:2–21, 27:1–23), и когда касался языческих заблуждений (Деян. 14:14–17; 1Кор. 15). По примеру св. апостола Павла, к этому методу прибегали также многие св. отцы, и исключительно к нему, когда опровергали языческих мудрецов, гностиков и последующих христианских еретиков, исходивших из начал пошатнувшегося разума, противопоставляя антихристианской или еретичествующей диалектике свою, свято-отеческую диалектику; при чем часто доходили до таких тонкостей и глубин человеческой мысли, что оставили далеко за собой Сократа и Платона, как и всех тончайших мыслителей языческой философии.

Образцы такой тончайшей диалектики можно видеть у всех величайших отцов учителей христианства, начиная с святых Иринея и Ипполита, у святых Афанасия и Кирилла Александрийских, у Василия Beликого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, у Григория Нисского, у блаженных Иеронима и Августина, которые на все века остались самыми главными, после св. апостолов, столпами Христовой церкви и раскрытия ее веры. Наконец, без сомнения, самими же св. апостолами завещаны церкви и катихизический метод, по которому оглашали всех нововступающих в Христову церковь; по которому, приготовляя таковых к принятию крещения, где новокрещаемый должен был исповедать сознательно свою веру, отвечая на предлагаемые ему крещающим вопросы, христианский учитель излагал оглашаемым, в кратких связных изречениях, историю, догматы и заповеди христианства, предлагая по изъяснении веры краткие вопросы и требуя на них кратких ответов. Руководством для такого первоначального оглашения с апостольских времен служили символы, кратчайшие изложения веры, по которым со временем составились катихизисы с сокращенной историей церкви Божией. Этими методами, которые завещаны Иисусом Христом, св. апостолами и ветхозаветными пророками, как и святыми отцами учителями первенствующей Христовой церкви, истина христианская излагается в православном нашем отечестве даже до сего дня.

При чем же тут схоластика? При чем эти громкие нам укоры в мертвом схоластицизме?

Схоластик значит ученик, наставленный в школе. Схоластиками назывались ученые средневековой римско-католической западной Европы. После того, как император Карл великий стал заводить в западной Европе благоустроенные школы и в этих школах получена от ученых арабов логика Аристотеля, западно-европейские схоластики, разрабатывая эту логику по-своему, стали прикладывать ее к содержанию христианского откровения и ко всему миросозерцанию, выработанному христианством к тому времени в латинской церкви. Припомним, что папская власть тогда стояла на высшей степени могущества; авторитет церкви был несокрушим; усвоенная Римом христианская вера признавалась истиной непогрешимой: богословие в школах господствовало над всяким знанием; а это знание, суженное в тесную рамку тогдашней философии, считалось только служебным перед верой, так что философия и называлась просто служанкой богословия. Логикой Аристотеля тогдашние схоластики не поверяли богословие; а только взяв все содержание богословия за данное основание, за непреложную истину, во всем ее разветвлении, и приспособляя эту истину к формам логическим, исходили отсюда к открытию новых истин, пытаясь и надеясь, при помощи откровения, папской непогрешимости и аристотелевой логики, изведать все тайны неба и земли и всей поднебесной. От софистов схоластики существенно отличались тем, что не думали, да и не смели разрушать начала веры и всякаго знания, подобно софистам; но сходствовали с с ними тем, что прирожденную уму человеческому силлогистику, прилагая к данному христианством содержанию, развили до последнейшей утонченнейшей степени, так что в этом направлении оставили позади себя силлогиетическую диалектику и древних философов, и христианских еретиков, и святых отцов. Никаких новых истин, кроме данных откровением и общечеловеческим опытом, схоластики конечно не открыли, а разве только обогатили римскую церковь несколькими новыми, неизвестными древней вселенской церкви, еретическими догматами; но напрягая до неслыханной прежде крайности силлогистические прирожденные формы мышления, довели умы всей западно-католической Европы до крайнего утомления и разочарования, и в конце концов произвели два кризиса: один религиозный, а другой философский, еретический взрыв реформации, через Лютера, и скептический взрыв философии, чрез Декарта и Бекона. А тот и другой взрывы объявили непримиримую войну средневековой римско-католической схоластике, которая с тех пор, три-четыре века тому назад, и стала тухнуть, пока к нашим дням и совсем почти не потухла даже в латинской Европе.

Почему же нашу русскую духовную школу укоряют в схоластицизме? Сто лет тому назад и несколько прежде было этому некоторое основание. Оно заключалось в том, что наша духовная школа, зачавшись в Киеве, первоначально позаимствовала от западноевропейской школы не содержание научного богословия, – оно дано божественным откровением и преданием восточной кафолической православной церкви, – а позаимствовала некоторые уже разбитые остатки схоластического метода научно-богословского исследования. Что же касается других наук, т. е. собственно говоря – философии, – так как философия три века тому назад вмещала в себя все выводы естественнонаучного разума; то справедливость требует сознаться, что от западной Европы наша школа позаимствовала тогда но только методы, но и содержание философии, – той философии, по преимуществу, или даже исключительно, которая не удалялась еще от основоположений христианской веры, пока наша духовная школа, и в этом отношении, не стала более или менее самостоятельно, после трех ее преобразований, вытрясавших из нее последние скудные остатки схоластицизма, в двадцатых, сороковых, и шестидесятых годах текущего столетия. Ученые западной Европы улыбнулись бы, если б услышали, что нас кто-либо теперь еще называет схоластиками, о чем отчасти можно и жалеть, потому что умеренное без крайностей схоластическое упражнение ума давало ему солидную основательность, которая исчезает из современного одностороннего поверхностного образования. А кто же кричит, что мы схоластики? Кричит русская, узкая, крайне поспешная односторонняя, поверхностная интеллигенция. Иначе сказать, кричит повальное, недоученое, очень мало знакомое с историей европейской науки и общечеловеческого развития ума русское невежество. Оно еще недавно честило именем «семинарской схоластики» даже исконное в нашей школе классическое образование, пред которым и светская русская интеллигенция, наконец, преклонилась. Странно и даже страшно сказать, светская интеллигенция думает клеймить будто бы позорным именем схоластики даже все содержание богословской науки, с философией включительно в той ее отрасли, которая еще верна общечеловеческим заветам и убеждениям в бытии Бога, в бессмертии души, в необходимости и естественности религии, – все, что служит незыблемой вековечной основой нашего духовного, да и всякого истинного, благотворного, общечеловеческого образования.

Но не о нашей, а о вашей школе веду я свою речь, частнее, об отношении нашей к вашей школе, о постановке в ней у вас христианского православного законоучительства. Хорошо ль оно поставлено? Достаточно ль оно для цели? А вот устраните из виду все выше изъясненные, выработанные или усвоенные историей церкви Божией методы преподавания человечеству истины Божией, именно методы дидактически-ораторский, научно-богословский и научно-диалектический, и тогда верно приблизитесь к методу, каким христианская вера преподается в вашей школе. Этот метод почти исключительно только катихизический. Достаточен ли он для цели? Отвечаю смело, нет. Он достигал своей цели в прежние века христианства и по назначению своему был достаточен тогда для людей всех возрастов и сословий. Он достаточен и ныне для сельских школ, да и то для обитателей не всех сел, а именно сельской глуши. Почему так? В древние, особенно первые века по основании Христовой церкви, христианство всем своим строем, всем своим напором, богопросвещенной проповедью, чудесами, обилием всяких явных дарований благодати Божией, величием подвигов святых Божиих, внедряло во всех непреложное убеждение в истине всего, что преподается в христианстве, и в лживости всего, что проповедуется вне христианства и несогласного с ним. Христианство тогда неудержимо росло и все кругом его валилось к его подножию, все эти религии, все философские школы, все нововозникающие эфемерные ереси, всякие противоцерковные убеждения и учреждения. Тогда всякому, приступающему к церкви или родившемуся в ней, достаточно было, для наложения в нем первой не основы, а первой распланировки христанского обучения, разъяснить и изучить катихизическим методом истины, включенные в символ веры и в заповеди закона Божия. Все дальнейшее развитие готового незыблемого христианского убеждения в каждом верующем восполнялось церковной проповедью, доверчивым чтением душеспасительных книг, церковным богослужением и всем строем и духом церковного общества. Тогда всякий верующий приступал к катихизации с готовым во-первых и незыблемым во-вторых убеждением, которое и рождалось в незыблемо верном христианском обществе, да в него же и возвращалось и им всегда незыблемо поддерживалось и возращалось. То ли теперь? Где мы теперь это можем найти и увидеть? Я сказал, что разве только в сельской глуши, куда не проникли еще новые веяния неверия, ересей и расколов, куда не проник еще разгром всей христианской дисциплины, всего жизненного древнехристианского обихода.

Спрашивается, оттуда ль эти дети? Туда ли пришли? Что они принесли с собой сюда? Слышу, вижу и знаю. Иконы из домов изгнаны, посты изгнаны; душеспасительные книги, начиная с евангелия, изгнаны... Как идеал выставляется женщина, которая спрашивает: ״я и евангелие – что общаго“? Т. е. кое общение свету ко тме, Христовы с Велиаром? Семейная жизнь не клонится ли к распадению? Всегда ль это скрыто от детей? Слышу, вижу и удивляюсь. Говорю не о всех конечно; не скажу, о большинстве ли или о меньшинстве. Не знаю. Другим это лучше известно. Но верно это относительно многих. Детей с детства в церковь не водят; молитвами теоретически т. е. наизусть, а тем более практически на деле не учат: «разве не довольно»,-говорят, – «одной какой-либо молитвы ребенку»? Это кандидату на поступление в гимназию. Ничего душеспасительного в детей не внедряют. Разве иная добрая простая душей няня поучит ребенка молитвам да укажет ему на небо, на жилище Божие; а современным родителям делать это стыдно. Понятий и убеждений неверия от детей не скрывают. «С волками жить,«-говорят,-»по-волчьи выть. Зачем с первых пор, приводить ребенка в разлад с общим духом? Зачем делать его несчастным?"-От церкви дети держатся в полнейшем, холодном, или даже злобном отчуждении. Всякий кандидат гимназии слышал, или сейчас же, попав в интеллигентный круг, услышит, что человек происходит от обезьяны, что начало саморазвивающейся жизни в мире восходит за биллиоы лет. Книги в интеллигентном круге встречает он и встретит везде только такие, которые по меньшей мере заботливо умалчивают о христианской церкви, которые дышут к ней гиперборейским холодом, желая заморозить для нее всякую живую душу, или же пылают к ней даже злобой, то скрытой и глухой, то явной и беззастенчивой. И вот в стенах учебного заведения зазвучит голос законоучителя, одинокий и чуждый для души мертвой или умирающей, для замороженной или уже зажженной адским огнем злобы к вере, зазвучит как ничего не говорящий отчужденному сердцу колокол на церковной колокольне, как «медный голос православия», по выражению одного антихристова слуги и Предтечи, зазвучит болезненным диссонансом. Сидел я раз в одном высокоученом учреждении, и старый многоученный и многоуважаемый профессор читал огромному стечению притаившей дыхание публике старых и малых, архиереев и школьников, мальчиков и девочек, как люди за 500 лет до Р. X. выдумали Бога и это будто бы верно, как математика. Конечно лгал, по упорной слепоте ума, на основании санскритологии против египтологии ассириологии и т. д., не говоря уже о бесспорно-историческом значении ветхого завета. А в эту минуту откуда-то издалека раздался звук церковного колокола. Боже! Какой в эту минуту почувствовался терзающе-болезненный диссонанс в душе! Говорят, воспитательница привела в парижскую православную церковь к обедне одиннадцатилетнюю дочь известного Г., и девочка разрыдалась от умиления, от болезненного диссонанса в душе, от жалости, что ее этому не учат. «Глупенькая», конечно сказали ей родители. Воспитательницу, эту суеверную англичанку, посмевшую свое суждение иметь, будто полезно русскую девочку хоть раз сводить в русскую церковь, просвещенные русские родители конечно побранили; а дочку успокоили и вразумили. Ведь ее родитель ее брату мальчику написал и вручил, как свое завещание, известную многим книгу, ужасную книгу, достойную сожжения рукою палача на всемирном эшафоте. Так не беспокойтесь, со временем успокоют и ваших питомцев, совесть которых смутит голос законоучителя.

Действительно ли он одинок? Помогают ли ему?

Здесь у вас, думаю, да. Надеюсь и верю. Слышу доброе о воспитателях и воспитании. Вижу эту прекрасную церковь, этот строй христианского богослужения у вас дома, в стенах вашего училища. Это сердцу достолюбезно и отрадно. Везде ли так, вам это лучше знать. Но вопрос, что делать законоучителю в неизбежной борьбе с общим духом, духом и общества и науки и литературы? Подозрительно, что законоучитель делает сизифову работу и накачивает известные мифические бочки. Явное дело, что, выкачивая льющееся рекой неверие, законоучитель, кратким катихизическим разъяснением, предполагающим в основе готовую незыблемую веру слушателей, сделает конечно нечто, но не многое, во всяком случае не все то, чего желают от нас общество и правительство. Один чисто катихизический метод преподавания закона Божия не имеет здесь достаточного основания. По моему взвешенному суждению, в низших классах гимназии, в преподавании закона Божия для детей, необходимо дополнять катихизический метод дидактическим, прямым обращением детей к духоносным первоисточникам христианства, к обширному, никак не к отрывчатому чтению евангелия, без всяких выпусков, и с некоторыми выпусками к чтению всех яснейших мест как ветхого завета, так и писаний апостольских. По опыту знаю, что такое чтение, с некоторым благоговейным, но никак не дробным гомилетическим разъяснением, действует на детскую душу необычайно благотворно, согревая и просветляя, возвышая и расширяя, умиляя и услаждая, увлекая и утверждая на камени веры. В старших же классах для юношей катихизический метод необходимо соединять с философско-апологетическим, полагая в основание простую, сжатую, но сильную и обстоятельную апологию исторической достоверности и божественности лица Господа нашего Иисуса Христа, как краеугольного камня христианства, и отсюда уже исходит к утверждению Христовой веры, ее истории и догмы, ее нравственности и досточтимости преданий и уставов нашей православной Христовой церкви. Но следует при этом посудить, достаточно ль для этого, для благотворного влияния законоучительства, дает наша программа и времени и подспорья, устранив сознательно ли, бессознательно ли, но заботливо, из основы преподавания, вашего классицизма, все классическое христианское и оставив только классическое языческое, вопреки испытанному в благотворности примеру старой Европы. А всем наставникам, окружающим законоучителя, мой архиерейский совет воспитывать основательность умов и по меньшей мере не спешить категорическим решением основных вопросов миросозерцания, из которых одни еще не разъяснены, – наука не выработала для этого достаточных данных, – а другие именно у нас на Руси нарочито затемнены мраком смуты, обуявшей общество, мраком нашего полуученого невежества и легкомыслия, мраком какого-то одурелого, или даже ожесточенного стремления к разрушению всего того, на чем возникла и окрепла наша история. Особо же настоятельный совет родителям, семье и обществу, напитывать детей млеком Христовой веры от дней младенчества, носить, водить детей в церковь, приучать сердца их родственно отзываться на «голос церковный», на звук церковного колокола, памятуя хотя бы пример мудреца гиганта сего века, Наполеона 1-го, который и на троне величия и на скале святой Елены говаривал, что не может без сердечного умиления слышать вечерний звон церковного колокола, – это так напоминает ему его дорогое детство; который, даже после разгрома в нем всех христианских верований, умер однако же христианином. Если же дитя из семьи, из общества входит в эти стены с задатками маловерия, а отсюда выходит с аттестатом ли зрелости или без оного назад, в общество ли, в высший ли храм науки, юношей, где его опять утвердят в неверии и антихристианстве, тогда что?..

Тогда остается разложить притчу Христа Спасителя на явления нашего времени, нередко чудные и поражающие. Вот все мы ждем пришествия чего-то, увы! Не радостного, а чего-то грозного, чего-то страшного. И не бежим от него, а наоборот идем волей-неволей этому грядущему ужасу навстречу, как бы толкаемые роком. В томительном ожидании надвигающейся грозы кто однако же дремлет, а кто и совсем заснули, и мудрые и неразумные. Светильники света Божия повсюду нагорели и готовы погаснуть. С повсюдным сгущением душевного мрака, удвояются, утрояются в числе и степени ужасные дела, убийства, самоубийства, татьбы, лжесвидетельства, хулы, взаимные самотерзания, лютая алчба пожрать друг друга; человек для человека становится зверем. Одно другое поколение такого усиливающегося омрачения, и избранные светила мира уйдут гореть и светить в иной мир. Проследите по старинным записям, примерно Болотова, и подивитесь, как старинный светлый дух веры постепенно и быстро гаснет везде на Руси, не только по городам, но и по весям. А вдруг грянет вопль: се грядет, настало грозное посещение Божие! Все светильники погаснут и из бездны мрака изникнет апокалипсический зверь... Чего не дай Боже дожить и увидеть. Здесь-то благопотребны терпение и вера святых. Аминь.1882 г.

Несте странни и пришельцы, но сожителе святым и приснии Богу, наздани бывше на основании апостол и пророк, сущу краеугольну самому Иисусу Христу, о нем же всяко здание составляемо растет в церковь святую о Господе. О нем же и вы созидаетеся в жилище Божие Духом (Еф. 2:19–22.)

Преподобный отец наш Сергий Радонежский есть столп церкви, – что такое столп церкви? По этому вопросу я предложил несколько поучительных слов в прошедшем году в этот самый день в этом самом храме, по поводу замечаемого мной вот уже несколько лет сряду равнодушия братии святого храма сего к своему храмовому празднику, так как храм бывал скуден молящимися, если только не вовсе пусть именно в этот самый храмовой день. Очевидно, в этой дальней окраине России не привыкли с особым усердием чтить память храмового святого. Бедные люди, очевидно, не понимают великого значения его для церкви, для отечества, для всех нас.

Повторяю, преподобный отец наш Сергий Радонежский есть столп церкви и отечества нашего, и постараюсь растолковать теперь обстоятельнее, что значит – столп церкви?

Церковью мы привыкли называть храм Божий. Церковь и в священном писании многократно называется храмом, жилищем, селением, домом Божиим, и нередко изображается под видом храма или дома Божия. Так изображается церковь и в предпоставленных нашему собеседованию словах св. апостола Павла. Вникнув в эти святые слова, мы поймем и то, что такое столп церкви.

Вы теперь, – обращая к нам, как и ко всем христианам свои святые слова, учит нас св. апостол Павел,– вы теперь не странные, не чужие для Бога, не пришельцы для Него с чужедальней стороны, но сожители, но сограждане всем святым, но присные, свои близкие, родные самому Богу, быв наздани, надстроены, утверждены на основании апостолов и пророков, имея под собою самого Иисуса Христа краеугольным камнем сего храма Божия. На Нем то, на Иисусе Христе, это божественное здание стоит и строится, стройно слагается и возрастает в святой храм Господень. На Нем и вы устрояетесь, и вы надстраиваетесь и вы входите и сами превращаетесь в жилище Божие, благодатью святого Духа.

Вникнем ближе. Вот сам Дух Божий строит великое, всемирное и премирное здание для земного, небесного и пренебесного храма Божия. В сущности и основание и вершина этого здания в небе. Но будем смотреть так, как удобнее для нашего приземистого человеческого представления. Основа этого здания на земле. Крайнее нижнее основание, на котором стоит все здание, это Господь наш Иисус Христос. Представьте, это здание божественно-прекрасное, высоко-художественное, художественно-архитектурное, так как строится оно самим Богом, который в слове Божием именуется не только строителем, но и художником, архитектором. В этом божественно-художественном здании, которое простирается с земли до неба и превыше неба, до самого пренебесного престола Божия, идеже есть Христос Господь, глава церкви, одесную Бога седя, в этом божественно-художественном, величественном, многочастном здании видятся и основные камни и столпы и подпоры и лестницы и хоры и сферы и ярусы и горние обители, и много их, и своды и увенчание их и глава. Вы знаете, что глава церкви есть Христос. Знаете, что Христос есть и основа церкви. Основой называется то, на чем полагается, на чем сроится и утверждается, на чем держится какая-либо новь, какое-либо новое созидание. Заметьте же поэтому, Иисус Христос, который есть и основа и глава церкви, Он же и Вседержитель, Он же и утверждение церкви, Он же и перворуководящий путь восхождения от земли к небесным, первая лествица разумного духовного восшествия, Он же есть вместе с тем и первоосновной столп церкви, столп, который основатель своим упирается в преисподняя не земли, а всей необъятной вселенной, всего мироздания, а главой в ту пренебесную беспредельность, где на пренебесном престоле восседая утверждается сам триединый Господь Бог.

Заметьте, это здание Божие, имея много частей, по общему плану божественного домостроительства двоечастно, состоя на земле в пределах времени из двух главных частей, из церкви ветхозаветной и новозаветной. Но та и другая части построены на одной и той же скале, на том же первоосновном краеугольном камне, прикреплены к тому же средоточному столпу и подведены под единую главу. Этот первоосновной камень, это краеугольное средоточное утверждение, эта единая глава ветхого и нового заветов есть единый Господь всех и Спаситель Иисус Христос, единый путь от смерти к жизни и от земли к небеси, сама божественная истина обоих ветхого и нового заветов, сама жизнь всему миру. И вот смотрите, в обеих частях здания Божия кладутся на первоосновной скале второстепенные основные камни, располагаются в строй и порядок около краеугольного камня другие капитальные столпы, главные утверждения всего построения, и сводятся под общим увенчанием под единую главу Божия храма. Это, по апостолу Павлу, в ветхом завете пророки и другие ветхозаветные праведники; а в новом завете во-первых апостолы Христовы, затем пастыри и учители и все святые руководители церкви, ее опора и утверждение; ее столпы.

Столпы ветхозаветной церкви все перечисляются у св. апостола Павла в послани к Евреям. Это праведные Авель, Энох и Ной, Авраам, Исаак и Иаков, Моисей, Гедеон и Иеффай, Давид и Самуил и другие праведные мужи и жены ветхозаветные, которые заслужили славу быть опорой церкви во-первых верой, веруя в Бога, что Он существует и ищущим Его воздает должную награду; которые ждали грядущего града, имеющего основание божественное, града, которому строитель и художник сам Бог; которые все умерли в вере, не получив исполнения обетований, а только издали видели оныя и радуясь приветствовали, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле; которые верой побеждали царства, творили правду, укреплялись от немощи, были крепки во бранях, иные же по вере и за веру замучены были, не приняв освобождения, дабы получить лучшее воскресение; другие же прияли искушение поруганиями и ранами, а также узами и темницами, камением побиваемы были, перепиливаемы были, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козиих кожах, терпя лишения, скорби, озлобления; те, которых не был достоин весь мир, скитались по пустыням и горам, по пещерам-вертепам и пропастям-ущелиям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили в ветхом завете обещанного, а только, проходя свое жизненное поприще, взирали вдаль на грядущего начальника и совершителя веры Иисуса, который и сам в свою очередь в своем человечестве достиг славы быть основой и венцом церкви не туне, а за великий подвиг, за то, что вместо предлежавшей Ему на небе радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, за что и воссел одесную престола Божия. Вот столпы церкви ветхозаветной, вот первооснова и новозаветной. Вот и путь, каким они достигли этой высокой чести.

На этой-то первооснове зиждется здание и новозаветной церкви, слагаясь стройно и возрастая постепенно, на пространстве веков и тысячелетий, в святой храм Господень. На той же первооснове, на Господе нашем Иисусе Христе и мы устрояемся, благодатью Духа Божия, в жилище Божие, восходя из церкви земной в небесную. На той же первооснове, на пространстве веков, небесный художник и строитель храма Божия полагал в утверждение его разные камни, воздвигал разные столпы для опоры, устроял разнообразные украшения, по премудрому плану божественного домостроительства, по требованиям стройности целого. Смотрите, первоосновные камни новозаветной церкви, лежащие на краеугольном Христе, высочайшие и твердейшие столпы, которые держат на себе не только низшие звенья церкви земной, но и подпирают горние сферы церкви небесной, которые служат и главными лествицами духовного восшествия от земли к небеси, это святые апостолы. Затем воздвигаются целые ряды столпов меньших, камней второ- и третье-степенных, – это ряды апостольских мужей, благовестников, исповедников и мучеников, которые своей кровью скрепляют укладку стен церковных, ряды пустынников подвижников, ряды равноапостольных жен мироносиц, подвижниц, праведниц, равноапостольных царей и цариц, которые утверждают, расширяют и возвышают здание церкви Божией, – все сии Магдалина и Фекла, Игнатий и Поликарп, Афанасий и Кирилл, Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст, Павел Фивейский и Антоний Великий, царица Александра и Георгий Победоносец, равноапостольные цари Константин и Елена и бесчисленный сонм прославленных Богом святых угодников Божиих в древней вселенской церкви. Затем отроги божественного домостроительства раскидываются от древневселенского юго-востока на северо-запад и северо-восток, по широте уже нашего православного отечества от Царя-града через Херсон до Киева и Москвы, до Валаама и Соловков, до Перми и Иркутска и далее. Смотрите, там кладутся основными камнями и поднимаются к небу столпами – утверждениями здания церкви святые равноапостольные Владимир и Ольга, преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские, Сергий и Герман Валаамские, Зосима и Савватий Соловецкие, благоверные князья Андрей Боголюбский и Александр Невский, преподобный отец наш Сергий Радонежский, целый ряд святых святителей, митрополиты Московские святые Петр, Алексий, Иона и Филипп, и до Стефана Пермского и Иннокентия Иркутского, до Димитрия Ростовского, Митрофана Воронежского и Тихона Задонского. Это – выдающиеся, преимущественно Богом прославленные, особой небесной славой осиянные столпы утверждения Православной Российской Церкви.

Как они сами достигали чести лечь в основу, вырасти в высоту столпов утверждения церкви, возвыситься от оснований церкви земной до венцов церкви небесной? Путь восхождения их от оснований земли до высоты небесной изображен в ныне чтенных евангелии и апостоле. Это путь евангельских блаженств и высочайших заповедей Христовых, которые лежат в основе этих блаженств. Это путь духовной нищеты или смиреной веры, путь алкания и жаждания небесной истины и правды, путь плача и чистоты сердечной, путь милосердия к ближним и миролюбия, путь терпения в гонениях за правду, в поношениях за веру в Сына человеческого, Сына Божия. Это по апостолу путь совершеннейшего устранения от дел плотских: прелюбодеяния, блуда, нечистоты, студодеяний всякого рода, идолослужения всякого рода, чародеяния, суеверия, вражды, рвения, зависти, ярости, разжения, распрей, соблазнов, ересей, убийства, пиянства, бесчинных кличей и т. п. Это путь плодоприношения плодов духовных: любви, духовной радости, мира, долготерпения, благости, милосердия, кротости, воздержания; путь распятия плоти со страстьми и похотьми; путь житья духом, хождения духом; путь устранения малейшей тени духовной гордости и тщеславия, превозношения пред другими и завидования другим даже в высшем духовном совершенстве, в высших духовных подвигах; путь высшей любви к ближним даже несовершенным, путь кротости и благоснисходительности даже к немощным; путь любвеобильного ношения тяготы других, тяготы ига Христова, ига благого и бремени, в начале подвигов тяжкого, а в конце легкого и сладостного, приносящего покой и отраду душам труждающимся и обремененным.

Каким образом сам преподобный Сергий вырос в честь и славу великого столпа церкви? Заметьте, самые камни образуются и растут; растут из окружающей их персти, если только она годна преобразоваться, при удобных условиях, в крепкий гранит или порфир, в малахит или мрамор и т. п. Тогда, в эпоху преподобного Сергия, на святой Руси было время особенно благоприятное для образования высоких подвижников. Было время, когда повсюду на св. Руси веял дух отречения от мира, когда многие бежали в пустыни спасаться от мирских треволнений в подвигах распятия плоти со страстьми и похотьми. Так увлекаемый духом благочестивого времени, точнее, водимый Духом Божиим, и преподобный Серий, с юношеских лет, возлюбил Бога, отрекся от мирских благ и сует и ушел спасаться в пустыню. Но уходя из мира, он уже не озирался вспять, подобно лотовой жене, на красоты мирские и не превратился в столп сланый, предмет пререкания и соблазна, горьких сожалений для прохожих и покивания главами; но зря не вспять, а прямо пред собою в царствие Божие, туда он и управил духовное рало своего подвижничества и достиг духовной высоты и славы небесной.

Вот как церковь воспевает твердость подвижничества преподобного Сергия. Мира мятеж оставив, преподобне Сергие, и взяв крест свой, ты последовал Христу невозвратным помыслом, и в пустыню вселился еси, душевные страсти из корени исторгая, и телесные чувства огорчевая, и частыми бдениями и молитвами благодать Божию ты воспряли еси, преподобне отче. Да и кто исповест труды твои и болезни? Или какой язык изречет жестокое твое житие, бдение же и сухоядение, и на земли лежание, чистоту душевную и телесную, устнами и умом совершенное безмолвие, смирение же нелицемерное, молитвы непрестанные, и рассуждение доброрассудное, худость риз и память смертную? Славу маловременную оставив, богомудрый Сергий в пустынях и горах поселился на жительство, но явился блаженный чистым домом пресвятой Троицы, ее же силой воздвиг пресвятые храмы и преславные ограды монашествующим во спасение создал. Посему еще при жизни преподобный Сергий стал прибежищем, опорой и утверждением не только множества монахов, но и народов, и святителей и князей, которые притекали к нему за советом и наставлением, за примером и назиданием, за молитвой и предстательством пред Богом. Заметьте, в природе когда при образовавнии толщей земных камень начнет расти в гору, то он претворяет и свяаывает всю окружающую земную персть в крепкую каменную породу. Так и в духовной жизни. Преподобный Сергий, выросши в крепкий камень, в твердыню Христовой церкви, уподобил и продолжает уподоблять своей духовной природе и всех близких соприкасающихся к нему людей. Он напитал своим крепким духом целые сонмы, целые поколения монашествующих. Он соделался великим споспешником претворения ближних и дальних пустынь, населенных искони веков финскими языческими племенами, в самое крепкое христолюбивое великороссийское племя. Самый высший носитель христианского православного духа, он примером, назиданиями, молитвами своими много содействовал и продолжает содействовать напитанию этим духом всего православного российского народа, духом, который составляет руководительное начало, крепость и славу народной русской жизни.

Потому-то к преподобному Сергию, как неиссякающему роднику крепкого русского духа, притекают на поклонение, для назидания, для молитвы и до сего дня премногие тысячи народа. Ни один вблизи путешествующий инок не минет обители преподобного Сергия. Редкий из иерархов русской церкви не припадал до праха земного пред ракой преподобного Сергия. Все до единого из венценосцев России приносили у раки преподобного свои молитвы. Не только наши члены царствующего дома, но и премногие члены иностранных царственных семейств приходили туда же то молиться, то изучать русскую жизнь у самых ее основ, у того родника, у одного из главных родников, из которого она бьет ключем. Оттого-то на Руси, особенно в средней Великороссии так много и храмов посвящено памяти преподобного Сергия, как и у нас в нашем дальнем от центра России богоспасаемом граде сей святой храм. Преподобный Сергий, он теперь хотя и почивает в раке своим нетленым телом в основанной им обители, но живет собственно духом в обителях небесных и носится над всем своим любезным ему отечеством, носится и над нашим дальним краем. Вот мы и здесь воздвигли его имени и памяти сей храм, как близкий для нашей немощи и холодности столп церкви, чтобы нам здесь вблизи на него опереться, чтобы здесь поучиться у преподобного, здесь испросить себе мощного предстательства его пред Богом, здесь утвердить наши немощные стопы по yтвеpжденной у этого столпа церкви лествицы разумного восшествия из церкви земной в небесную. После этого не странно ли, что мы построили церковь во имя преподобного Сергия и не ходим в нее почти никто, не ходят даже прихожане этой церкви в храмовой день преподобного Сергия, к которому вся церковь российская вопиет ныне: радуйся, Духа святаго обитель, целомудрия столпе, им же всякая страсть попрася. Радуйся, яко от младых ногтей последовал ecu Христу. Радуйся, притекающим к тебе спасения ходатай. Радуйся светильниче многосветлый, возведый ко Христу монахов множества. Радуйся похвало отечеству твоему. Радуйся, яко молитвами твоими супротивны, отечеству нашему враги побеждаются. Радуйся, крестоносному Императору нашему похвала и утверждение. Его же соблюди молитвами твоими от враг ненаветно и нас спасай от враг видимых и невидимых, да зовем ти: радуйся Сергие богомудре, Аминь.

1881 года.

Аще кто, епископ или пресвитер, вопреки учреждению Господню о жертве, принесет ко олтарю иныя некоторыя вещи, или медь, или млеко, или вместо вина приготовленный из чего либо другаго напиток, или птицы, или некоторыя животныя, или овощи, вопреки учреждению, кроме новых классов, или винограда в надлежащее время: да будет извержен от священнаго чина. Да не будет же позволено приносити ко олтарю что либо иное,разве елей для лампады (или воск) и фимиам, во время святаго приношения. Всякаго инаго плода начатки да посылаются в дом епископам и пресвитерам, но не ко олтарю (Апост. правила 3, 4 и 72).

В преданиях церковной древности осталось и в поветствовании о успении пресвятой Владычицы нашей Богородицы, в житиях святых, записано воспоминание, что пресвятая Дева Мария, непрестанно пребывая не только в богомыслии и молитве, но и в ручном делании, принесла в дар святому и праведному Лазарю, другу Господню, тогда уже епископу кипрскому, омофор и нарукавницы (наши поручи), которые сама собственными руками и соделала нарочно его ради. Этим преданием древности напоминается нам, что сама честнейшая херувимов и славнейшая без сравнения серафимов Матерь Божия, но в тоже время и смиреннейшая раба Господня, своим собственным примером освятила тот способ вольных приношений, каким церковь Христова содержала и благоукрашала свои храмы и другие священные места общественного богослужения, начиная с первых годов по вознесении Господа нашего Иисуса Христа на небо.

Источником средств содержания по совершению богослужения, по возведению и поддержанию церковных зданий, благоустроению церковной утвари и всех церковных принадлежностей, равно как по обеспечению служителей церкви и удовлетворению других нужд церковного общества, с самого основания Христовой церкви были живая вера членов церкви и живой плод веры, добровольные пожертвования. Если верующий, последуя Христу, отрекается для дарения Вожия от себя самого и от всего, что ему дорого в сей жизни; если для достижения христианского совершенства он приглашается раздать свое имущество бедным; если христианская любовь внушает ему относиться ко всем, а более всего к своим единоверцам, как к своим братьям, – то естественно в обществе христиан не должно быть недостатка в людях, готовых жертвовать своим имуществом на общественные нужды церкви. Христианская благотворительность, частная ли то, или общественная, есть естественный плод веры Христовой, есть выражение покорности Евангелию. И мы видим, что добровольные пожертвования служили источником средств на покрытие нужд церковных с самых первых времен христианства, источником неоскудеваюшим и весьма обильным. Сам Спаситель, со своими учениками, которые ради Его оставили все свое имущество, содержался на добровольные пожертвования верующих. Этими же пожертвованиями, согласно заповеди Господа, жили и Его апостолы во время распространения проповеди евангельской. Жизнь верующих первенствующей иерусалимской церкви представила собой прекрасный образец того, как ученики Христовы должны смотреть на свою собственность. У них было одно сердце и одна душа. Они ничего не называли своим, а готовы были предоставить все на пользу ближних. У них были обищие трапезы. Многие из них продавали свои имения и полагали вырученную сумму к ногам апостолов на общее иждивение. Хотя в других церквах не видно такого тесного имущественного общения между верующими, как в церкви иерусалимской, однакоже не только при апостолах, но и после них, в продолжениии первых веков христианства, верующие продолжали жить как члены одной семьи по духу, в общении духовных и вещественных благ. Пожертвования были так значительны, что их было достаточно для удовлетворения многоразличных нужд церкви. Церковь содержала на свои средства вдовиц, сирот, немощных, странников, заключенных в темницы, сосланных в рудокопни и семейства их, выкупала пленников, хоронила бедных и умерших во время повальных болезней и проч. Благотворительная деятельность местной церкви не ограничивалась своим обществом, а простиралась на всю вселенскую церковь. Местные церкви, соединенные одна с другой узами духовного общения, помогали одна другой и в делах житейских, в бедствиях и злоключениях, во время голода, мора, войны, гонений и т. д. При таких обстоятельствах у церкви не могло быть недостатка в средствах на вспоможение клирикам, не имеющим собственных средств содержания, на постройку и украшение храмов и т. д.

Всякий верующий чувствовал, что он обязан, по самому званию христианина и члена церкви, жертвовать посильную часть на церковно-общественные нужды. Он не мог явиться на общественную молитву с пустыми руками, без плодов своей веры. Поэтому, главным родом пожертвования верующих на общественные церковные нужды были приношения к алтарю, с которыми христиане являлись к совершению евхаристии, к божественной литургии. Сначала эти приношения были очень разнообразны и пригодны не только для совершения самой евхаристии, но и для трапезы вообще; так как в первом веке совершение евхаристии соединялось с вечерями любви. По совершении евхаристии, здесь же в храмах, в передней их части, которая и носит название трапезы, уготовлялись обшие столы, за которые и садились трапезовать все присутствующие во храме. Но со второго века совершение евхаристии стали отделять от устроения вечерей любви. Отсюда произошло распределение самых приношений, сообразно их назначению. К алтарю, для совершения евхаристии, приносились только вино, хлеб, елей, воск, фимиам, также новые класы и виноград для освящения. Прочие же приношения, как то: мед, молоко, овощи, птиц, животных, и ярок, стали препровождать прямо на дом к епископу и пресвитерам. Вечери любви превратились в общие столы, устроявшиеся с благотворительной целью, особенно по воскресным и праздничным дням. Были и денежные пожертвования, вносимые в церковную казну каждый месяц и во всякое время по желанию и состоянию каждого. Были сборы и по особым случаям, на вспоможение во время голода, болезней, военного погрома, на построение храма, или просто по случаю оскудения церковной казны. Были пожертвования и недвижимых имуществ, домов, земельных участков и проч. И как собственность церковной общины, все способы церковного имущества были в заведывании у предстоятеля общины, епископа, при содействии пресвитеров и диаконов.

Когда в греко-римской империи христнство сделалось религией государственной, тогда церковные учреждения, храмы, архиерейские кафедры, монастыри наделены были, сверх народных пожертвований, великими щедротами благочестивых царей, так что владели весьма большими способами. Те же обычаи, воззрения и законоположения относительно содержания церковных учреждений перешли из православной Греции и в наше отечество, так что на Руси, но принятии христианства, положено было спервоначала собирать с народа на церковь даже десятину. Жертвовались недвижимые имущества в больших размерах. Делались на церковь и духовенство разнообразные сборы. Вся народная благотворительность сосредотачивалась около церковных учреждений. Первоначальные христианские вечери любви преобразовались на святой Руси в монастырские странноприемные домы, куда прибегали бесприютные странники-паломники, в монастырские трапезы, за которыми кормились бедные, не праздничные и поминальные столы, которыми имущие верные питали неимущих во дни торжеств, например, Святой Пасхи, и во дни поминовения усопших, а также и в поручную милостыню, которая даже и до сегодня, по исконному преданию, держится стойко около церквей и монастырей. Но к нашим временам оскудения веры не только оскудели обильные пожертвования на церковь, а даже приняты соответственные меры, чтоб они не были слишком обильны. Вся общественная благотворительность с ее источниками не только отходит от церкви, от право-правивших ею некогда рук церковных предстоятелей, но и как-то совсем противоестественно, в нововозникающем антихристианском духе, становится против церкви, в ущерб ее достоянию и в укор ее запасенному благочестивой древностью благосостоянию. Взамен этого приняты в законодательных кодексах меры, чтобы главным и по возможности неприкосновенным достоянием церкви и источником поддержания главнейших церковных учреждений осталась восковая церковная свечка.

Что такое восковая церковная свечка? Откуда она?

Церковный воск, вместе с елеем, как вещество, принятое в церкви для ее освещения при богослужении, упоминается уже в правилах святых апостолов (71 и 72). Так как апостольскими правилами запрещалось, под страхом извержения, приносить к алтарю, кроме елея для лампады и воска для освещения, всякое животное мясо и животный тук, то нужно полагать, не иным чем, как елеем и пчелиным воском, освещена была сионская горница при совершении тайной вечери, соединенной с совершениием ветхозаветной пасхи, при чем возжигалось много свечей. Без сомнения, восковыми свечами освещались храмины, в которых еще святые апостолы совершали с верными свои всенощные бдения (Деян. 20:8). Восковая свечка светила первенствующим христианам при совершении им евхаристии в мрачных катакомбах. Восковая свечка, рядом единственно только с чистым оливковым елеем, засветилась и в христианских храмах, когда христианская вера, подобно лучезарному солнцу по прошествии ночи, востекла из мрачных подземельев, в которых скрывалась во время гонений, на небесную высоту, открыто торжественно над лицом всей земли. Рядом с оливковым елеем восковая свечка сохраняет от святых апостолов преданное ей исключительное право освещать своим чистым кротким светом святые храмы православной церкви и до сего дня. Она же, чистая восковая свечка, до ныне же сохраняет от апостолов же полученное, пока еще неотъемлемое, пока еще поощряемое законодательством право быть и самой главной жертвой благочестивых душ на храм Господень, на церковь Божию.

Говорить ли о том, как эта жертва прекрасна, благополезна, благопотребна? Говорить ли о том, что она напоминает нам Христа и Его ночную тайную вечерю, которую освещали восковые свечки; напоминает апостолов и их действительно всенощные бдения в молитве и проповеди слова Божия, при свете восковых свечей; напоминает панихиды и панигирисы первенствующих христиан, когда они жгли восковые свечи во множестве то в знак усиленной молитвы и духовного бодрствования (как и у нас в ночь страстей Христовых), то в эмблему поминовения отходящих к Богу душ, в вид света, поднимающегося к небу (как и у нас при похоронах и панихидах), то в символ духовного торжества и веселия (как и у нас во Святую Пасху, в неделю ваий и на всех праздничных всенощных)? Говорить ли о том, что эта жертва напоминает нам неусыпаемую молитву отшельников в пещерах и пропастях земных, да никогда непрестающую во вселенной молитву и всех благочестивых иноков по уединенным кельям, да и всех праведных душ по своим сокровенным клетям, где каждому из них пред иконой светит эмблематически смиренная и чистая восковая свечка? Говорить ли о том, что восковая свечка напоминает нам и наше собственное крещение, когда мы рождались на свет Божий, когда взамен нашей слабой младенческой руки зажженную пред Богом свечку держала возмужалая рука нашего восприемника, уста которого изрекали за нас обет гореть для Бога светом чистой веры и неотпадающей любви ко Христу во всю нашу жизнь, во всю вечность? Что горящая свечка напоминает нам и смертный час наш, когда нам будут давать в холодющие руки зажженную страстную или другую церковную свечку крепкие руки окружающих, в символ воспарения нашей души, нашей веры и надежды к престолу всепокрывающего, всепрощающего милосердия Божия? Говорить ли о том, что горящая перед Богом восковая свечка служит лучшей эмблемой нашей горящей пред Богом веры, надежды и любви, лучшим символом возносимой к небу молитвы славословия, прошения, благодарения?

Посмотрите, подумайте, как она благополезна, как благопотребна для нашего пока еще христолюбивого народа. Вот он, простой русский человек, в своей ли темной хате, на трудовом ли поле, или где-либо за тяжелым промыслом, обливается трудовым потом, терпит нужду, радуется успеху, переносит скорби и болезни, гнется под бременем жизни. Вот в праздничек Господень идет он в храм Божий отдохнуть душой. А в суме у него только гроши да копейки, а на душе тягота жизни и праздничное светло, в уме же всегда тускло. Веры он почти не знает, молитв также. Твердо знает он только молитву евангельского мытаря: Боже! Буди милостив мне грешному. Господи помилуй, – да другие подобные же, краткие, да многосодержательные молитвы. И вот он в церкви покупает на свою лепту восковую свечку, свитую из чистого воска, чистыми руками церковниц или инокинь. И зажигает ее сам, и ставит ее сам, и кладет свой доземный поклон пред образом Божиим, говоря свою мытареву молитву: Господи помилуй меня грешнаго. И гори его свечка пред Богом, просветляя своим светом его тусклую, но теплую веру. Дополняй свечка своим пламенем перед Богом его теплую, но простую молитву. Гори свечка и жги своим огнем его грехи пред очами милосердого Бога. Гори свечка в воню благоухания его смиренным жертвоприношением, жертвой его порывистой, но неумелой хвалы, его глубокого, но немноговещательного благодарения Богу за Божии дары, его сердечной молитвой о продолжении милостей Божиих, об отвращении грядущей Божией кары. И за все это благоприятная, и на все это благопригодная жертва – она одна, эта горящая восковая свечка, та скудная лепта бедной евангельской вдовицы.

Да, эта жертва бедна, скудна, мала, как капля в море. Но из этих малых капель слагаются великие дожди, текут ручьи и потоки, питаются большие реки и озера. Из этих капельных народных жертв в последнее время слагается почти всецело все благосостояние церковное на святой Руси. Вот поставленная пред иконою свечка тут же сгорит наполовину, услаждая своим чистым кротким светом смиренную душу жертвоприносящего. Вторая половина ее осветит храм Господень завтра в будний день, когда молитва за весь мир будет приноситься в отсутствии народа, отшедшего на житейское свое делание. Из огарков слагаются большие свечи, горяшие за престолом, пред главными местными иконами иконостаса, или в паникадилах, веселящие зрение, услаждающие сердце молящегося народа по праздникам и торжествам. Из лепт, за которые приобретены грошевые свечки, выростают сии вот величественные стены с их дорогими блестящими украшениями, устрояются драгоценные утвари и облачения, высятся подпирающие небо колокольни со своими громозвучными кампанами, собираются вокруг престола Господня стройные певческие хоры, благоприличные клирики, благозвучные диаконы, просвещенные служители – пастыри, ученые архипастыри. Из этих же лепт, из этих же грошевых свечек накопляются не только толстые свечи для больших светильников и лампад, но накопляется и обильный свет духовного просвещения, свет широкого и глубокого знания нашей христианской веры. Ведь из них же, из этих грошевых свечек, возжигаемых в храмах Божиих, из народных лепт слагаются капиталы, на которые воздвигаются и поддерживаются наши духовные академии, семинарии и другие рассадники духовного просвещения. А через это выходит, что русский простец, зажигая у образа Божия свечку на подсвечнике, тем самым возжигает духовный свет и в головах своих пастырей – учителей, просветляя образ Божий в их душах, а через них и в своей собственной душе. Не видали ль вы, что в зажженной пред Богом свечке или лампадке часто заключается вся вера иного человека, вся молитва, вся тут и жертва его Богу? Вот человек не может ходить в храм Божий. Но настал праздник Господень, ударили в церковный колокол, – человек становится пред образом Божиим, зажег свечку или лампадку, перекрестился, вздохнул, и в этом все для него празднование, весь смысл праздника, вся молитва, вся тут и жертва праздничная. Или вот человек пришел в храм Божий, зажег свечку, поставил перед образом и стоит... Не знает он ни праздника, ни веры; не понимает, даже не слушает молитв; не вникает по привычке и в то, что перед его очами на престол в алтаре приносится очистительная жертва за него, как и за весь мир. Он сделал свое простое дело, поставил перед Богом свою жертву, свою свечку. Но эта самая свечка просветила смысл, просветила душу, и через то поставила у престола Божия священнодействующего пастыря. И в этом пастыре – священнике заключается и сознательная вера верующего простеца, в священнике и разумная молитва его, через священника же приносится Богу и словесная, бескровная мироочистительная жертва, которая объединяет, очищает и венчает собой все прочие жертвоприношения Богу. И таким образом, священник и мирянин, дополняя друг друга, составляют единое тело церкви и единый дух, молящийся и жертвоприносящий Богу.

Прискорбно, что исчезает древний обычай, чтоб сам покупающий свечку сам же и возжигал ее перед Богом. Прошел по церкви человек, кинул свою монету на ящик старосты церковного и равнодушен,– это он принес жертву, холодную, безучастную жертву Богу ли, долгу ли, обычаю ли, собственному ли тщеславию, не разберешь. А обычай возжигания перед Богом свечи самим приносящим ее весьма почтенный и древний. В новоосвящаемом храме, по древнему чину освящения, первую свечку возжигает и ставит за престолом собственными руками сам священнодействующий архиерей. Еще прискорбнее, что многие, а по преимуществу так, называемые образованные люди, вовсе перестают жертвовать на храм. Они одолжают Господа Бога уже тем, что удостоивают изредка развлечь себя, на короткое время посетить храм Господень. Они глубоко равнодушны к вопросу, откуда, из каких средств возникают эти храмовые стены, эта иконная роспись, эти люстры, эти облачения; откуда это освещение, эти благовония, это хоровое пение. Нужно благодарить их и за то, если они удостоят весь этот благослужебный чин и строй похвалить: «как это все нарядно и порядочно»! Забыли они не только про то, что они члены древней апостольской церкви, которая обязывает чад своих помнить о своей матери и поддерживать ее тем заботливее, чем сама она старше. Но забывает наша российская интеллигенция и про то, что в самых свободных странах и религиозных общинах их члены обязательно платят тем дороже, чем сами зажиточнее, – за что платят? За места в храмах, за право присутствия в них, за участие в совершаемом для них богослужении, платят в поддержание храма и его благоукрашения, в пользу труждающихся (например, хоть бы даже стражей и звонарей), поющих, священнодействующих и проповедующих слово Божие. Ведь кто же обязан отдавать тебе свой труд даром, без взаимности с твоей стороны? Ведь церковные сторожа, как и другие церковнослужители есть хотят, и добывать себе хлеб должны своим трудом. Ведь ризы церковные своими дырами кричат о починке, или об отставке на покой. А у нас холодная интеллигенция полагает, что все это – задача и забота только простого народа, черного нашего люда. А если б и он, простой люд, стал также полагать, что тогда?! Тогда..., не станем продолжать.

«Лучше ж я пожертвую на благотворительные учреждения, на больницы, на школы, чем на этот ладан и прочую византийскую пышность». С христианской, с Христовой точки зрения нет, не лучше. Доказательство этому – известное евангельское повествование о Христе, о жене мироносице и об Иуде предателе. Жена вылила драгоценное миро, в тристо пенязей, на голову близкому к смерти Христу. Иуда запечалился о нищих: лучше бы продать сие миро и отдать на нищих. А Христос сказал: нищие всегда имате с собою, Мене же не всегда; сия же, излиявше миро сие, на погребение приготовила Меня. Есть какая-то неизреченная, бесконечно трогательная красота в этом евангельском образе. Подобным же образом есть своя особая трогательная красота в церкви, в благолепии храма Господня, в благообразии службы Господней, красота, которая действует и на маловерие, которая умиляет, которая смягчает и жесткие самолюбивые сердца, располагая их, к благости и милосердию. Милостыня в церкви Христовой не оскудеет, тем паче не умрет. Наоборот, не отощает ли она до истощения на арене мира, на арене смертельной борьбы за существование, это вопрос. Ведь на Руси святой, где христианская благотворительность начиналась с храмов, пока нищих не прогоняли от порога церковного, конечно весьма немногие помирали с голоду. А в западной Европе, опоясанной усовершенствованными социологией благотворительными учреждениями вне и вдали от церкви, где сытый кидает посильные отброски своей сытости голодному пролетарию, чтобы тот не беспокоил, не грозил и не был действительно грозен, там голодные умирают на улицах столиц, при глубоком равнодушии прохожих, при ворчливом внимании только полицейского надзора, тяготящагося убирать мертвых.

Не стыдись же, просвещенный человек, купить и поставить свечку перед Богом. Это твой долг перед церковью, это долг справедливости. Знаешь, что и эстетическое наслаждение, концерты, театры, выставки картин, стоят денег. Это твой долг и перед самим собой, если ты хочешь не только слыть, но и быть и умереть христианином. Все твое от Бога. Принеси же Богу и ты хоть что-либо. Платишь же ты на увеселения. Подай же что-либо и на церковь, которая и увеселяет, и поучает, и утверждает душу.

Ведь вот вера твоя слаба, призрачна, колеблется. О христианской надежде ты позабыл. Любовь христианскую в себе ты потушил, оземленив, отяготив душу чувственностью и грехами. Молитва, особенно теплая, благоговейная, сосредоточенная, тебе чужда, тебе незнакома. Не стыдись же поставить Богу хоть свечку, как делают простые сердцем люди. Пусть свечка погорит за тебя перед Богом, просветляя твою в Него веру, подъемля к Нему твою на Его милосердие надежду, возгревая в тебе если и не чистую любовь к Богу, то хоть покаянное чувство и сокрушение о твоем одеревенении, вознося от образа Божия к сущему в небе Первообразу хоть и холодную, но сознательную твою покаянную молитву.

Но вот еще истинно антихристианское знамение нашего последнего времени; это вопли промышленной интеллигенции о том, что нужно освободить духовенство от этих промышленных забот о торговле свечами, о их заготовлении, о свечных заводах. Эти вопли равняются воплям, что следовало бы освободить духовенство от промышленных забот о колоколах, о ладане, о церковных облачениях, о поновлении стен церковных, о поддержании духовных училищ, о содержании церковного управления и т. д. Озабочиваясь так горячо освобождением духовенства от подобных яко бы мирских забот, очень усердно и быстро общество освобождает церковь и от озабочивающего всех предмета, так называемого презренного металла, попечительно возвращая нас к апостольской простоте, нестяжательности и нищете. И вот в наше поколение появились еще новые, неслыханные прежде во все восемнадцать с половиною веков от Р. X., печальники процветания церкви, это новые свечеторговцы с новоизобретенными церковными свечами из какого-то неслыханного церезина, из японской смолы, из стеарина и прочих нечистей. Они не знают конечно, да и знать не хотят, что еще святые апостолы воспретили, под страхом извержения, приносить к алтарю, кроме фимиама, елея и воску, всякое животное мясо, всякий животный тук, да и все иное вопреки Господню учреждению о бескровной жертве. Странна и прискорбна лукавая простота иных жертвователей и жертвовательниц, которые накупят у таких благонамеренных торговцев свечек подешевле, проникнут в церковь и зажгут эту противуцерковную нечисть, и любуются, как она делает в церкви копоть, быстро, исчезая в дыме и гари, с ревнивой заботой следя чтобы в церкви от их жертвы не осталось даже непотрбного огарка. Скажите же, духовную ли жертву приносит Богу эта лукавая простота, вещественную ли церкви Божией? Давно ли мелкокорыстное лукавство стало благоприятною жертвой Богу? Давно ли потеряло смысл известное русское присловие⁵, которым схвачена и метко очерчена эта непривлекательная черта наших доморощенных фарисеев? Ведь еще в ветхом завете, в разъяснение того, что непригоже приносить в жертву Богу то, что нам самим негоже, заповедано: если кто приносит жертву, по изволению своему или обету, – принесите то, что приятно вам, непорочное от стад волов, или от овец, или от коз. Что слепо, или повреждено, или уродливо, или больно, или коростливо, или паршиво, таких не приносите Господу, и в жертву не давайте на жертвенник Господень (Лев. 22:21–22). А ты, православное чадо нового завета, христианская душа, а не жидовин, приносишь к жертвеннику Господню не вола, не овцу, не козла, а только грошевую свечку, да и тут норовишь, чтоб она была даже не грошевой, а копеечной. Кого же ты обманываешь, подобно Амании и Сапфире? Сущее твое не твое ли было? Для чего же тебе, разве для собственной славы в очах людских, нужно поставить две копеечные свечки вместо одной грошевой? Для чего же ты, желая принести жертву угодную Богу, украдкою или насильно, вопреки противодействию церковников, втискиваешь в церковь Божию то, что еще святые апостолы запретили приносить к алтарю Господню?!... Да. Бывали на Руси, по высшим общим соображениям, отъятия церковного достояния на удовлетворение более вопиющих о себе общих нужд. Но чтобы личная корысть коренных русских людей повела со всех сторон подкоп, чтобы пресечь главный, да и последний оскудевающий приток приношений на церковь от холодеющей ревности русских православных христиан и направить его в собственный Иудин ковчежец, – ведь и Иуда предатель, и тот о нищих и о Христе печашеся, но и себя не забывал, – это на святой Руси неслыханное дело пришлось услышать и воочию увидеть нашему поколению, нашему последнему тревожному времени. Сие же веждь, – писали апостол Павел к Тимофею (2Тим. 3:1–5),– яко в последния дни настанут времена люта. Будут бо человецы самолюбцы, сребролюбцы…, имущии образ благочестия, силы же его отвергшиися. И сих отвращайся. Аминь.1881г.

Предста Царица одесную Тебе, в ризах позлащенных одеяна преиспещрена. Вся слава дщери царевы внутрь. Приведутся Царю девы в след ея, искренния ея приведутся Тебе. Приведется в веселии и радовании, введутся в храм Царев (Пс. 44:10–16)

В восторженном состоянии наития свыше, из сердца древнего пророка псалмопевца изливается слово благое. Движимый силой Духа Божия язык псалмопевца, как трость книжника скорописца, изрекает, а вдохновенные уста поют песнь о Царе Сыне Божием, нисходящем на землю для вочеловечения, предызображая Его нисшествие на землю под видом воцарения и духовного брака Сына Царева, наследника Царя царствующих, превечного Бога. Вот боговдохновенные уста псалмопевца поют: «Бог во плоти, Ты прекраснее сынов человеческих. Благодать льется из уст твоих. Благословляет Тебя на твоем престоле Бог Отец твой на веки. Препояшь же себя по бедру мечем твоим. Сильный, одей себя славою твоею и красотою твоею и в сем украшении твоем поспеши явить себя людям, возсядь на колесницу для явления истины и крепости и правды, и десница твоя покажет дела дивные... Возседаешь Ты на престоле твоем, Боже, во век... Вот предстала у престола твоего одесную Тебя Царица, облеченная в золото офирское, золотыми узорами одеянная и преиспещренная. Но вся слава ея, вся красота дщери царевой внутри ее, в ее душе. Вслед за нею на торжество небесного духовного брака приводится к Царю лики дев, подруги ее; приводятся с веселием и ликованием и входят в чертоги Царя небесного на радость вечную». В этой пророчественной песни, по принятому в церкви толкованию, под образом преукрашенной царицы предызображается слава Царицы небесной, преблагословенной Девы Марии; предначертывается дивное для неба и земли приближение Ее к пренебесному престолу Бога Отца, дабы уневеститься Святому Духу и родить от пречистых кровей своих Сына Божия, Богочеловека, Спасителя миру; чтобы пренепорочным шествием своим к престолу Царя царствующих указать путь в брачный небесный чертог премногим сонмам непорочных дев, как и ликам преподобных и праведных матерей, которые, шествуя по стопам Царицы небесной, преблагословенной Богоматери, возводятся на высоту духовных невест Христа, Сына Божия, Сына Девы пречистой, единой благословенной в женах. Потому и наречена Она преблагословенной Девой и единой благословенной в женах, что, низвлекши на себя все благословения неба, Она разлила их на всех мужей и жен, указав всем и особенно женам, своим царским шествием, прямейший путь к небу. Она, пречистая Дева Мария, своим пришествием в мир принесла на землю прежде неведомый миру совершеннейший идеал женщины-христианки.

Этот идеал женщины-христианки по запросу нашего времени, по смыслу и духу Христовой церкви, и постараемся начертать, в честь настоящего празднования, во славу преблагословенной в женах Девы Марии.

Не стоит, было бы долго и не совсем уместно здесь и теперь сравнивать идеал женщины христианки с высшим идеалом женщины языческого классического мира, не говоря уже о женщинах других менее образованных языческих народностей. Нет возможности ставить в какое-либо сравнение даже римскую Лукрецию или известную препрославленную спартанскую мать, по духу места и времени, полную сурового героизма и самоотверженной любви к отечеству, с праведной Елизаветой, матерью Предтечи, или с праведной Анной, матерью Богоматери, или с Марией Магдалиной и Марией Египетской, с мученицами Феклой и Варварой, как и с неисчислимым сонмом преподобных и праведных матерей и дев. А сравним идеал женщины, новозаветный христианский, с идеалом, начертанным в ветхом завете.

По первоосновному совету в тройческом единстве Божества о сотворении жены: не добро быти человеку единому, сотворим ему помощника по нему (Быт. 2:18); по первоосновному творческому закону: сего ради оставит человек отца своего и матерь и прилепится к жене своей, и будет два в плоть едину (Быт. 2:24); по первоосновному творческому благословению и заповеди: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1:28), в ветхом завете всякая женщина воспитывалась исключительно для того, чтобы, пришедши в меру возраста, сделаться женой мужа, матерью детей и помощницей главы семейства в домостроении. Этим замыкалось общее и, можно сказать, высшее призвание ветхозаветной женщины. Так у псалмопевца воспевается, как великое благословение Божие, многоплодие жены. Блажен, кто боится Господа, кто ходит путями Его! Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличныя ветви, вокруг трапезы твоей. Увидишь сынов у сынов твоих. Так благословится человек, боящийся Господа (Пс. 127). У ветхозаветного богопросвещенного мудреца так прославляются качества добродетельной жены, как помощницы мужа, как хозяйки дома. Кто найдет добродетельную жену, – цена ея выше жемчугов и камней многоценных. Уверено в ней сердце мужа ея. Во все дни жизни своей она воздает мужу добром, а не злом. Она добывает шерсть и лен, и с охотою работает своими руками. Она, как купеческий корабль, издалека добывает хлебы свои. Она встает еще ночью, и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим. Задумает она о поле и приобретает его; от плодов рук своих насаждает виноградник. Она чувствует, что занятие ея хорошо, и светильник ея не гаснет и ночью. Протягивает руки свои к прялке и персты ея берутся за веретено. Не боится стужи для семьи своей, потому что вся, семья ея одета в двойныя одежды. Она и чужому бедному открывает длань свою, и руку свою подает нуждающемуся. Она далает себе ковры; виссон и пурпур – одежда ея. Она далает покрывала и продает, и поясы доставляет купцам финикийским. Во всем она наблюдает за хозяйством в доме своем, и не ест хлеба праздности. Крепость и красота одежда ея, и весело смотрит она на будущее. Уста свои открывает с мудростию, и кроткое наставление на язык ея. Встают дети, и ублажают ее; муж, и хвалит ее. Мужь ея славится у ворот, когда сидит и держит совет со старейшинами земли. Миловидность обманчива, и красота суетна; но жена, боящаяся Господа, достойна общей и всякой хвалы (Притч. 31). Так в добродетельной женщине, как жене, матери и хозяйке, прославляются ее верность мужу, домовитость и деятельность, крепость мышц и рук, неусыпное трудолюбие и бодрая заботливость о доме, ее щедродательность не только в домашнем кругу, но и чужим нуждающимся, ее бодрая нарядность, красота и веселость, ее мудрость и кроткая наставительность, а конец и завершение всего страх Господень. Те же черты в добродетельной женщине прославляются и у другого ветхозаветного мудреца, у Иисуса сына Сирахова, черты доброты и любезности, благоразумия, кротости и душевной благовоспитанности, стыдливости и душевной воздержности, красоты в домовитости, в убранстве дома, и красоты, как отпечатка добродетели в зрелом возрасте. Счастье мужа добрая жена, и число дней его сугубое. Радость мужа жена добродетельная, и лета его исполнит миром. Добрая жена счастливая доля, она дается в удел боящимся Господа. С нею у богатого и бедного сердце довольное и лице во всякое время веселое. Любезность жены усладить дни ее мужа, и благоразумие ее утучнить кости его. Кроткая жена – дар Господа, и нет цены благовоспитанной душе. Благодать на благодать жена стыдливая, и нет достойной меры для воздержной души. Что солнце, восходящее на высотах Господних, то красота доброй жены в убранстве дома ее. Красота лица ее в зрелом возрасте, – что светильник, сияющий на святом свещнике (Сир. 26); так она сияет кротким и святым блеском.

Руководимые этим присущим ветхому завету идеалом, воодушевляемые исконным духом святыни, вьющим еще из патриархальной древности, некоторые избранницы из ветхозаветных жен достигли такой праведности, что удостоились чести быть выставленными и в новом завете в образец для подражания христианских жен, какова родительница Богоотроковицы Марии праведная Анна, какова мать Предтечева праведная Елизавета, какова праматерь верующих праведная Сарра, которой святой апостол Петр, для подражания женам христианским, приписывает святое, чистое, богобоязненное житие, упование на Бога и повиновение мужу с одной стороны, а с другой и благотворное влияние на праведного супруга посредством чистого богобоязненного своего жития, посредством украшения себя не внешним плетением волос, не золотыми уборами, или нарядностью в одежде, но нетленной красотой сокровенного в сердце человека, нетленной красотой кроткого и молчаливого духа (1Пет. 3:1–6). Такова же была, в исходе ветхого завета, и Анна пророчица, дщерь Фануилева, которая на половину принадлежала уже новому завету, которая, прожив с мужем от девства своего только семь лет, вдова лет восьмидесяти четырех, не отходила от храма, постом и молитвой служа Богу день и ночь (Лк. 2:36–37), предначав своим воздержноцеломудренным, постническим, молитвенным, всецело богопреданным, подвижническим житием несчетный сонм подвижниц уже новозаветных.

Но как в ветхом завете исключительным призванием женщины считалась жизнь в супружестве, а многоплодие жены признавалось благословением Божиим, бесплодие же и неимение чад – знаком немилости Божией и поношением между людьми, поношением не только для жены, но и для мужа: поэтому, для увеличения многочадия в семье, попущено было в ветхом завете многоженство. А попущенное Богом в благих целях умножения человеческого рода, как и благословенного семени патриархов, многоженство низведено было, сладострастием людским, до наложничества. А то и другое, многоженство и наложничество, понижая иногда до последней степени богоуставную, естественную, наитеснейшую любовь, какая может быть у единого мужа только к единой жене, составляющей с ним единую плоть и единый дух, питая наоборот в муже холодное жестосердие ко многим женам и наложницам, как и обратно, воспламеняя слишком часто, если только не постоянно вместо любви, привязанности и всецелой преданности, жестокую, лукавоковарную ненависть у многих жен к мужу, к которому так мало они были привязаны, который имел право заменять их одну другой, как вещь вещью, – все это повело не только к допущению, но и к легкости развода. А все эти ветхозаветные обычаи, как и возникшие из исконных обычаев законы неизбежно вели к тяжкому унижению и даже часто к развращению еврейской женщины, конечно, с огромным вредом и для мужей и для всего народа и для всего общественного строя. Жена была тогда часто не подруга мужа, в высшем и теснейшем смысле слова, а весьма часто только раба, с унизительным назначением быть орудием для удовлетворения чужой похоти; даже, можно сказать, была чуть не вещь, принадлежность дома, меняемая по прихоти; но вещь живая, то растлеваемая отвращением к своему ненавистному властелину, то возжигаемая чувством естественной ревности и злобы к ненавистным соперницам, отстаивающая свои естественные права хитростью и коварством, и весьма часто вольная невольная прелюбодейца, так как, по слову Христа Спасителя, самый развод, без основательной вины, с целью нового брачного сопряжения, был прелюбодеянием, прелюбодеянием двусторонним или даже четверосторонним; так как и разведшийся с женою, оженившейся на другой, впадал в прелюбодеяние и женившийся на разведенной также впадал в прелюбодеяние. Можете судить, как мало всем этим возвышалось в ветхом завете нравственное значение женщины. Оттого в ветхом завете встречается не мало суровых изречений о женах недобрых. Лучше жити со львом и змиею, неже жити с женою лукавою. Мала есть всякая злоба противу злобы женстей. Сердце унылое и лице печальное и язва сердечна – жена лукава. От жены начало греха и чрез нее все мы умираем. Не давай воде выхода, ни злой жене власти (Сир. 25:18–29).

Вольное же девство, всецелое посвящение своего тела и духа Богу, как между женщинами, так и между мужчинами, было в ветхом завете совсем вне обычаев. В какой мере вечное девичество считалось тогда несчастьем, достойным слез, и самой тяжкой жертвой Богу, можно судить по примеру дщери Иеффаевой. Судия израилев Иеффай, выступая войной на Аммонитян, произнес такой обет Господу: если Ты предашь Аммонитян в руки мои, то, по возвращении моем с миром от Аммонитян, что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу и вознесу сие во всесожжение. И поразив Аммонитян пришел Иеффай в дом свой. И вот дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и ликами. А она была у него одна и не было у него еще ни сына ни дочери. Когда он увидел ее, разодрал одежду свою и сказал: ах, дочь моя! ты сразила меня! Я отверз о тебе уста мои пред Господом, и не могу отречься. Она сказала ему: отец мой! Ты отверз уста твои пред Господом, – и делай со мною то, что произнесли уста твои, когда Господь совершил чрез тебя отмщение врагам твоим. Но сделай мне только вот что: отпусти меня на два месяца; я пойду, взойду на горы, и оплачу девство мое с подругами моими. Он сказал: пойди; и отпустил ее на два месяца. Она пошла с подругами своими, и оплакивала девство свое в горах. По прошествии же двух месяцев, она возвратилась к отцу своему, и он совершил над нею обет свой, который дал, и она не познала мужа. Полагают, что она посвящена была на вечное до смерти служение Богу при скинии,– это и было вознесением ее в жертву всесожжения Богу. И это необычное тогда, в ветхом зaвете, столь обычное у нас в христианском мире, жертвоприношение себя Богу, так поразило тогда израильтян, что тогда вошло было в обычай у Израиля, что ежегодно дочери израилевы ходили оплакивать дочь Иеффая четыре дня в году, так как она не познала мужа до смерти.

Волей неволей сия дщерь Иеффая, столькими слезами оплаканная, оказалась в ветхом завете прообразом пречистой Девы Марии, низведшей на себя и на все человечество столько благословений земных и небесных. Когда во исполнение своего обета Богу, праведные родители Богоотроковицы Марии Иоаким и Анна с ликами дев, ввели Ее в храм Господень, воспитатися в Божие жилище, там Она, как избраннейший сосуд благодати Божией, первая из ветхозаветных жен, пришедши в возраст, предъявила ветхозаветным священникам свой вольный обет приснодевства Богу, соделавшись и венцом ветхозаветных и начатком чистейших жен и дев новозаветных, освятив собой и чистейшее девство Бога ради и рождество, и семейную и подвижнически созерцательную жизнь, осуществить в себе новозаветный идеал всецело посвященной Богу девы и жены, матери и приснодевы.

Явившись в мир не разорить, но восполнить древний закон, Христово евангелие не разорило, а восстановило и восполнило и первоосновной творческий закон относительно неразрывности брачного союза единого мужа с единой женой, подтвердив устами самого Христа Спасителя исконный божественный приговор: оставит человек отца своего и мать, и прилепится к жене своей и будут два одною плотию, так что они уже не двое, но одна плоть. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает (Мф. 19:5–6). Освященный Богом и церковью союз мужа и жены в христианстве возвышен на степень таинства и тайны, на высоту таинственного символа и подобия таинственному союзу Христа с церковью, как и со всякой стремящейся к союзу со Христом душей.

Освящая брак, христианство благословляет и цель брака. Христианство ставит жену в спасительную заслугу пред Богом самый акт чадородия, по закону правды и мздовоздающей милости Божией. Жене согрешившей, соблазнившей и мужа, в наказание за грех правда Божия изрекла приговор: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою (Быт. 3:16). А побуждаемая милостью мудрость Божия соделала, что средство наказания за грех явилось и способом спасения. Почему св. апостол Павел и учит, что жена спасется чадородия ради, если пребудешь в вере и в любви, и во святыни с целомудрием (1Тим. 2: 15). Почему, указав средоточие призвания женщины в продолжение рода, христианство располагает и прочие обязанности ее так, что женщина должна развивать свою деятельность, прежде всего и главным образом, в кругу семьи и дома. Почему св. апостол Павел и внушает, что вдающий браку свою деву-дочь добре творит. То же поприще семейной жизни, как естественное и более безопасное, апостол Павел указывает и вдовицам, особенно же юным. Имея в виду опасность, что юные вдовицы, будучи праздны, приучаются ходить по домам, и бывают не только праздны, но и болтливы, и говорят, чего не должно, св. апостол желает, чтобы молодые вдовы вступали в брак, служили Богу и человечеству рождением детей, управляли домом, не подавая повода к злоречию; чтобы, пребывая беспорочными, учились сами и детей своих учили почитать свою семью, в страхе Божием, и воздавать должное родителям, памятуя, что если кто о своих, а особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного (1Тим. 5). Вне же домашней сферы христианство указывает женщинам поприще благих дел, не особенно удаляющееся от той же сферы, восхваляя христианку, которая делает себя известной добрыми делами, по преимуществу делами милосердия, если, благоустрояя свою семью, воспитывая детей, она принимала странников, умывала ноги святым, помогала бедствующим и была усердна ко всякому благому делу благотворения.

Замечательно, что христианство, – вменяя женщине в обязанность воспитывать и наставлять детей, как и всю семью, не сочувствует открытой учительной деятельности женщины, именно властному, особенно же публичному ее учительству. Учить жене не позволяю, – заповедует апостол Павел (1Тим. 2), – ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Жена и сама учиться должна в безмолвии со всякою покорностию. Жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а заповедано быть в подчинении. Не прилично жене говорить в церкви (1Кор. 14:34–35).

Не желают святые апостолы, чтобы жены совершали и общественные молитвы в церкви для других (1Тим. 2:8–9), как и пресвятая Дева Богородица никогда в церкви не священнодействовала и не учила, уступая эту честь в своем присутствии св. апостолам.

Св. апостолы заповедуют, чтобы жены являлись в церкви, как и вообще пред другими людьми, в приличном одеянии, с главами покровенными, со стыдливостью и целомудрием; чтоб украшали себя не плетением волос, ни золотом, ни жемчугом, ни многоценной одеждой, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию; чтоб украшением их было не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что пред Богом драгоценно, как некогда и в ветхом завете украшали себя святые жены, уповающие на Бога, повинуясь своим мужьям, какова была праведная Сарра, жена отца верующих Авраама. Правда, слово Божие признает и внешнюю красоту благословением небес. Добра взором зело, нередко повторяется в слове Божием о библейских женщинах. Но христианство желает, чтобы красота внешняя непременно была отблеском красоты внутренней, красоты потаенного человека сердца, какова была духоносная красота преблагословенной Девы Марии, по древнему преданию. «Какова Владычица наша пречистая Дева, Богородица, живущая на земле, была нравом, издревле предано сице. Дева была не только плотию, но и духом, в сердце смиренна, в слове благомудренна, в глаголании не скора, в чтении всегдашня, в трудах бодра, в беседах целомудренна, яко с Богом, а не с человеки беседуя. Никого не обижала, но всем всяких благ желала; не возгнушалась никаким хотя и убогим человеком; ни над кем не посмеялась, но все, что усматривала, ублажала: благо, благо. Ничего не было в устах Ее такового, что бы не изливало благодати, в деле все девственное и вся Она девственная. Внешний лик Ее образом был внутреннего совершенства, изображением благоутробия и незлобиия. С нравом же Ее пресвятым, какова была Она и телесным образом, обретается в древнем предании сице: была Она во всяком деле честна и постоянна, мало зело и то потребное глаголющи, к слушанию готова и благоглаголива, честь каждому и почитание воздавая, возраста мерного, лица Ее вид был, как вид зерна пшеничного, власа желтого, очей острых в которых зеницы подобны были масличного плода виду; брови Ее бяху наклонены и изрядно черны, нос не краток, устне яко цвет розы, исполнены сладкословесия. Лицо не кругло, ни остро, но мало продолжено. Руки купно и персты продолговаты. Была Она напоследок всякого кичения непричастна, проста, нимало в лице не притворяющаяся, никоея же мягкости с собою и в себе имущая, но смирение изрядное являющая. Одежды, которые носила, были просты и естественного вида, как и ныне святой покров пресвятой главы Ее являет. И вкратце рещи: во всех делах Ее многая божественная благодать присутствовала (Минея-Четья, авг. 15 день).

Замечательно, что христианство желает, чтобы жены оказывали законное благотворное влияние на мужей, не господствуя надь ними, а наоборот покорствуя им. Так св. апостол Петр внушает: жены повинуйтесь своим мужьям, чтобы те из них, которые не покоряются слову, житием жен своих без слова пленены были, когда увидят ваше чистое, богобоязненное житие (1Пет. 2:12). Своей чистотой, невинностью, святостью жена может даже спасти мужа, даже недоброго мужа. Ибо, по слову апостола Павла (1Кор. 7:14–17), женою верующею освящается муж неверующий, как и наоборот жена неверующая освящается мужем верующим. Почему ты знаешь, жена, – вопрошает св. апостол, – не спасешь ли мужа? Или ты муж, почему знаешь, не спасаешь ли жены? Только каждый поступай так, как Бог определил, как Господь каждого призвал. Да, христианство не проповедует равенства мужа и жены, не стремится уничтожить или даже сгладить богозданную разность полов. Нет. Но не смущайтесь, жены. Христианство не выдает вас мужьям и головой. Оно заповедует мужьям не только любить жен, как свои собственные тела, но и обращаться с ними благоразумно, воздавая им особую честь, как немощнейшим сосудам, и как сонаследницам благодатной жизни (1Пет. 3:7).

Семейная жизнь – это общее самое естественное призвание женщины, это естественное для нее поприще для упражнения себя в добродетели и для снискания вечного спасения. Но это низшая степень христианского совершенства для женщины так же, как и для мужчины. А высшая степень это жизнь девственная, это всецелое посвящение себя на служение Богу, это отречение от всех даже естественных и законных, благословляемых Богом утех и мирских попечений, ради Бога, ради высшего очищения души, ради теснейшего сочетания ее со Христом, небесным женихом как всей Христовой церкви, так и каждой христолюбивой души. Почему св. апостол Павел и желает, чтобы все люди были, как и он, оставаясь безбрачными. Впрочем, прибавляет он: каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе. Безбрачным и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если затрудняются, пусть вступают в брак. Но я вам сказываю: время жизни коротко и печально, так что и имеющие жен должны быть, как не имеющие, и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся. Преходитъ во образ мира сего. А я хочу, чтоб вы были без излишних мирских забот. Не женатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицею. Не замужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтоб быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу и миру. Говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развлечения, отложив всякое ныне житейское попечение (1Кор. 7). Сам Христос мужьям и женам, юношам и девам, возгласил: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Аще кто хощет по Мне идти, да отвержется себе и возмет крест свой и по Мне грядет. Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин. И иже любит сына или дщерь паче Мене, несть Мене достоин. И иже не приимет креста своего, и в след Мене грядет, несть Мене достоин. Обретый душу свою погубить ю, а иже погубит душу свою Мене ради, обрящет ю. И всяк, иже оставит дом или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, имене моего ради, сторицею приимет и живот вечный наследует. По общем воскресении ни женятся, ни посягают, но яко ангели Божии на небеси суть. Будите убо вы совершени, якоже Отец ваш небесный совершен есть. И по этому божественному зову, многие сонмы не только мужей, но и жен, отреклись не только мира и всего, что в мире, но и себя самих; отреклись отца и матери и всяких семейных привязанностей, чтобы последовать за Христом; чтобы принадлежать Ему единому всем существом своим; чтобы умертвить в себе ветхого человека, а обновленным внутренним духовным человеком сочетаться со Христом и облечься в Него, чтоб умереть со Христом и спогребстись с Ним и воскреснуть в Нем.

По этому божественному зову пошли вслед за Господом Мария Магдалина, Мария сестра Лазаря, пошли святые жены Мироносицы, пошли блудницы кающиеся, пошли тысячи тысяч дев и жен подвижниц и мучениц, которые изумили мир своими подвигами, своим самоотвержением, своими страданиями за Христа, своим самоумерщвлением ради Христа. Пошли сонмы мучениц, из которых каждая зовет ко Христу велим гласом: Тебе, женише мой, люблю и Тебе ищущи страдальчествую и сраспинаюся и спогребаюся крещению твоему, крещению кровию, да царствую в Тебе, и умираю за Тя, да и живу с Тобою, почему и приими меня, яко жертву непорочную, пожершуюся Тебе. Пошли за Христом сонмы подвижниц, которых подвиги самоумерщвления, по своей продолжительности, были еще более тяжки, а по своей непреклонности, при удобопреклонности плоти и духа ко греху, еще более высоки, чем кратковременные страдания мучениц, каковы например поражающие подвиги самоумерщвления преподобной Марии Египетской, как и других преподобных матерей, многие годы день и ночь предстоявших и предстоящих на служении Господу, и в храмах Божиих и по уединенным кельям, в пустынях и в горах и в вертепах и в пропастях земных. Пошли и идут за Христом многие сонмы жен и дев, которые, храня себя в Целомудрии и чистоте, отказавшись от всех радостей естественной семейной жизни, всецело посвящают себя делам христианского милосердия и самым тяжким, а нередко и страшным подвигам служения страждущему человечеству, служения на полях брани, в дышущих заразой госпиталях, в самых темных, грязных, зловонных и ужасных притонах, где томится нищая, немощная, нередко развратная, отталкивающая, зловонная всякой, духовной и вещественною вонью, пугающая своею грязью благовоспитанное чувство низшая наша братия, – и все это выносят с неслыханным в языческой древности мужеством, твердостью и самоотвержением, только ради Христа, чтоб услышать в грозный час смерти и последнего суда сладчайший глас Христов: алкал, жаждал Я, в темнице был, болен был, и вы послужили Мне в лице сих братий моих меньших.

Видел ли, слышал ли древний языческий классический мир, мечталась ли высшим и лучшим языческим мудрецам, хотя бы то Платону и Цицерону, что-либо подобное идеалу христианской женщины!

А современный идеал современной женщины далеко ли в своем развитии ушел выше идеала женщины, принесенного христианством? Увы! Современные женщины отважно протягивают свои руки к запретному древу познания добра и зла. Смело срывают запретный плод, – не яблоко, хотя и символическое райское, однако же настоящее древесное яблоко, какое вкусила праматерь наша Ева, а запретный плод в разных смыслах, по смыслу древних еретиков, и прежде всего по всеобъемлющему коварному внушению змея искусителя: не смертию умрете, а будете яко бози ведущее…

Смело заявляют свое право, на ряду с мужчинами, познать не одно добро, – это скучно, это – противная односторонность, – а и зло. Кто смеет запрещать им всестороннее развитие? Прочь институтская наивность, граничущая с невежеством, долой девичья самозамкнутая стыдливость, вывеска узкой ограниченности и тупости; современные героини хотят познать все, выпить чашу до дна, пусть там будет горечь, пусть там будет яд, пусть на дне там гнездится самая смерть. Они хотят быть людьми вполне, смелыми, развитыми, отважно завоевывающими для себя все права жизни, все человеческие права, чтоб ничто человеческое не было им чуждо. Даже больше, хотят быть богами или богинями, да не теми, какими мнили себя напитанные романтизмом женщины 18 философского энциклопедического века, а богинями по духу нашего реального, материального века, по вкусу современной философии, по которой выше развитой женщины божественная природа не производила ничего. А Бог на небе? – «Излишнее всегда» (уверяют они себя), «старое особенно теперь понятие». А суд за гробом? – «Пугало простецов» (ободряют они себя). А смерть вечная? – «О! зовем тебя», – кличут они ее, – «как упокоение от треволнений жизни, как сладкий покой небытия! Самая жизнь», – плачутся они, – «дар напрасный, дар случайный, жизнь зачем ты нам дана? А как судьбой тайной жизнь на казнь обречена, на казнь роковой борьбы за существование, то самая разумная забота прожить свою весну жизни как можно веселее, бодрее, свободнее: ибо она отцветет и не воротится. Пусть цветы цветут весной: их цветение действительно лучшая краса жизни.» А сказано в болезнях родши чада? – «Что делать»? – возражают они, – естественный, хотя и не всегда приятный закон, который можно всячески обойти.» А сказано: к мужу твоему обращение твое, и той тобою обладати будет? – «Это увидим!», – отвечают они, – «времена всяческого рабства и деспотизма уходят невозвратно. Мечтают о независимости многознания и положения, о свободной широкой деятельности, о ролях Семирамид и Аспазий. Но забывают, что таковых исторических звезд первой величины, яркого, хотя и сомнительной чистоты блеска, подозрительной, хотя и громкой славы, только и было что две, три, четыре, и не более десяти – двадцати на всем пространстве истории, огромное же большинство их страстных подражательниц, которых так много развелось в наши дни, оканчивают обыкновенно самою узкой и жалкой деятельностью, всего менее славной, всего чаще позорной, а в последние дни иногда и ужасно преступной, как кончила злосчастная Н-ая, да и другие. Мечтают об устройстве фаланстерий, своих особых раев на земле. И тогда то, думают, наступит золотой век на земле. Дикая мечта, которая еще больше окажется несбыточной очевидной мечтой в будущем, когда средства благоденствия людей на земле истощатся, а борьба за существование, при оскудении любви христианской, жестоко обострится. Не хотят быть христианками, чтоб не быть рабынями, смешивая одно с другим, христианство с порабощением и унижением женщины! От успехов науки дожидаются полнейшего освобождения от фиктивных, по их учению, долгов. А обожаемая ими наука напомнит им, как и напоминает уже, что развитие женщины, в своем восхождении вверх, кончило христианством, христианским идеалом женщины; а прежде того действительно женщина была рабыней, даже у образованнейших народов, не только у дикарей. А прежде того была многомужницей, конечно, у дикарей. А прежде того была достоянием общины, конечно у грубых дикарей. А прежде того была даже просто скотом другого пола, конечно, у грубейших, потерявших образ Божий, оскотинившихся дикарей. Не об этом ли мечтает, не туда ли направляется и современная передовая женщина? Не туда ли влечет она за собой и другой пол? Впрочем, в современной сумятице суемудрия не разберешь, кто кого влечет. Явно только, что скрываясь от Бога, от Его всевидения, в листвие смоковное своего скептицизма и пустомыслия, современные передовые люди, мужчины и женщины, влекут друг друга к такой бездне унижения и ниспадения, что должно чаять со страхом – сам Бог, став над этою бездною, когда Дух Его уже не имать пребывати в человецех сих, зане суть плоть, загремит над нею страшным гласом уже не милосердия и жалости, как над падшим Адамом: Адаме, где еси? а только правосудия и отвращения: где вы там все?! и не для того загремит, чтобы вызвать их из бездны, как падшего Адама, а чтоб отворить дно ее и попустить человечеству бренному и грешному, тяготением собственного влечения, упасть на одно адово. Отыдите от Мене... И Аз вашей погибели посмеюся. Аминь. 1882 г.

Закон человеки поставляет первосвященники, имущыя немощь (Евр. 7:28).

Вот смысл ныне чтенного праздничного апостола: в пределах вечности, в предвечном совете, прежде сотворения мира, прежде всякого во времени начала домостроительства нашего спасения, клялся Господь Бог Отец, – а Он, как неизменный, слову своему не изменяет, в клятве своей не раскаивается, – клялся, обращаясь к Господу Богу Сыну: Ты еси иерей во веке по чину Мелхиседекову (Пс. 109:4). По этому предопределению, во исполнение этой клятвы Бога Отца, Сын Божий, став во времени Богочеловеком, как вечный по божескому естеству, как пребывающий вечно, как приявший человеческое естество в вечное ипостасное единение со своим божеством, как сообщающий божественное значение и человеческим своим свойствам и действиям, сообщает такое же божественно-вечное значение и воспринятому Им на себя своему священству, почему Он, как имеющий вечное бытие, имеет и священство непреходящее. Почему Он и может всегда спасать приходящих чрез Него к Богу, всегда может быть посредником-ходатаем между Богом и грешным приступающим к Богу человечеством, будучи всегда жив, существуя вечно, чтобы вечно ходатайствовать за нас. Таков и подобаше нам архиерей, преподобен – свят, незлобив – непричастен злу, непорочен, отделенный от грешников и превознесенный превыше небес, – архиерей, который не имеет нужды ежедневно, как первосвященники обыкновенные, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи людские. Ибо Он совершил сие единожды, принесши в вечную жертву Себя самого. Предвечное клятвенное слово Бога Отца поставило, после закона Моисеева, первосвященником Сына Божия, архиерея во веки совершенного. А Моисеев закон поставлял первосвященниками человеков, имеющих немощи. Равно как и Новый Завет, по отшествии на небо вечного и совершенного архиерея Иисуса Христа, для продолжения на земле Его дела, освящения и спасения людей, поставляет архиереями и священниками также человеков, имеющих свои немощи. И тем не менее, поставляя архиереев и священников несовершенных, даже немощных, предъявляет относительно их, в том же послании апостола Павла, повелительное требование: повинуйтеся наставником вашим и покоряйтеся (Евр. 13:17), имея в виду по преимуществу наставников духовных, пастырей и учителей церковных.

В виду некоторых признаков времени, я хочу сказать вам слово назидания о почтении к архиереям и священникам, к начальникам и наставникам, к родителям, и старшим родичам и вообще к старшим по возрасту и положению. Истина, как видите, очень старая. Не беспокойтесь. Я не наложу труда ни на себя излагать ни на вас выслушивать здесь опять доказательства этой истины. Не все полезно и доказывать. – «Посмотрите», – говорил недавно один именитый человек в одном из высших учебных заведений, – «посмотрите, какае пагубные последствия происходят от современного нам стремления все доказать, все исследовать, даже и то, чему нужно верить... Есть много вещей, которым прежде всего нужно верить и верить, и где исследования приводят к плачевным результатам. Коль скоро не стану, например, верить, что нужно любить родителей, а захочу еще исследовать, что? почему? да как? поверьте, здесь едва ли будет возможна любовь». Перед вашей способностью созерцать и размышлять я протяну только одну, по-моему суждению, основную нить богооткровенного учения о том, почему это нужно почитать родителей и старших родичей, пастырей духовных и наставников, начальников и всех старших возрастом, не справляясь об их нравственных достоинствах. Да с богооткровенным о сем учением сопоставлю некоторые новейшие воззрения на тот же предмет, – воззрения, которые находят себе приют и привет особенно у современного юношества.

Есть одна древняя и малоизвестная молитва, малоизвестная потому, что ее тайно читает один архиерей при хиротонии пресвитеров, но молитва глубочайшего смысла. Начинается она так: Боже безначальный и безконечный, всякаго здания старейший сый, нарицанием пресвитера почествовавый во степени сем удостоившияся священнодействовати слово твоея истины... Вникните, высокая мысль! Кто первый в необъятной вселенной, в необъятной вечности пресвитер? Кто первый старец? Ветхий денми Бог, Бог безначальный и бесконечный, всякого своего создания старейший (пресвитер) сый, удостоивающий чести носить свое собственное имя пресвитера удостоивающихся служить в степени пресвистерства. Вникните, поймите... Далее, кто первый в необъятной вселенной, в необъятной вечности отец? Тот же ветхий денми, безначальный и бесконечный, старейший всякого создания Бог, который устами Единородного своего Сына Господа нашего Иисуса Христа, боговещанными устами пророков и апостолов, применительно к разумению человеческому, усвоил сам себе, отличительное в триипостасном единстве, наименование Бога Отца, из Него же всяко отечество на небесех и на земли именуется (Еф. 3:15). От Него, от Бога Отца, всяко отечество именуется не только на земле, но и на небесах потому, что Он, сам в себе безначальный, сам в себе старейший всякого бытия, из собственного естества, недомыслимым образом превечно родил Единородного Сына и вечно производит Животворящего Духа, став безначальным корнем безначального бытия в самом Божестве, в божеском триединстве. Родил Сына, иже есть образ Бога невидимого, сияние славы и образ ипостаси Его, перворожден всея твари. Перворожден всея твари, яко тем создана быша всяческая, яже на небеси и яже на земли и той есть прежде всех и всего и всяческая в Нем состоятся, иже есть начаток, и той есть перворожден из мертвых, глава телу Церкви Божией, как новозаветной, так и ветхозаветной; из Него Адам, из Него Ной, из Него все мы, яко да будет во всех той первенствуя (Кол. 1:15–18). – Кто есть первый начальник? Тот же ветхий денми, безначальный, бесконечный, безусловно, неограниченный, безусловно никому и ничему неподчиненный, старейший всякой твари Бог Вседержитель, из Него же Единородный Сын, сияние славы и образ ипостаси Божией, Сын, им же создана быша всяческая, аще престоли, аще господствия, аще начала, аще власти на небе, иже и на земле есть глава всякому началу и власти (Кол. 2:10), – им же царие царствуют и сильнии пишут правду, – иже есть начаток, начало всякого начала. – Кто есть первый в необъятной вселенной иерей, первый жрец? Тот, кто еще в продвечном совете, обращаясь к Богу Отцу, говорил: человеческие жертвы и приношения Ты не восхотел, а приготовил Ты для Меня человеческое тело, с тем чтоб оно было принесено Тебе Мною во всеумилостивительную жертву. Ты проколол Мне ухо, как вечно преданному Тебе твоему рабу. И се иду в мир сотворити волю твою, Боже (Евр. 10:5–7). – Тот есть истинный архи-иерей, премирный жрец и сам же премирная жертва, сам Агнец заколенный от сложения мира, о коем всякий священник, молясь пред принесением бескровной жертвы, говорит: Ты еси приносяй (как архиерей) и приносимый (как агнец) и приемляй (как Бог) и раздаваемый (как жертва, коей все мы причащаемся). Он есть единый истинный архиерей, так что прочие архиереи и священники, ветхозаветные были только прообразами Его и предъуготовителями Его жертвы, а новозаветные суть только образы Его, продолжатели Его спасающего дела и носители Его долга, права и власти. В ту же силу, в силу своего превечного архиерейства, Он же один есть истинный изначальный и учитель и наставник человечества, начало на земле как всякого начала и власти, так и всякого доброго наставничества и учительства.

Соберем теперь все эти богооткровенные черты по возможности в один цельный образ. Вот в пределах вечности и необъятной вселенной первый пресвитер, первый старец есть ветхий денми, безначальный и бесконечный Бог, старейший всякого создания, всякого бытия. Он же есть первоначало, первоначальник, начало начал, как корень всякого бытия, не только ограниченного, но и беспредельного божеского, как первоисточный корень бытия даже в тройческом единстве священнотайн. Он же есть и первый отец, от которого всякое отечество именуется как на небе, так и на земле, потому что Он, недомыслимым для нас образом, превечно родил Единородного своего Сына и вечно производит Животворящего Духа. Единородный Сын Божий есть сияние славы Бога Отца, начертание ипостаси Его, образ и проявление Бога невидимого, перворожден всея твари, сый прежде всех и всего, есть начаток, глава всякому началу и власти, яко тем создана быша всяческая, видимая и невидимая, на небе все ангельские чины, начала и власти, на земле все и все, начиная от прародителей. От Него все отцы и праотцы, от Него начало всякаго начальства; Им царие царствуют и сильные пишут правду. Он же есть и единый истинный архиерей и учитель человечества, архиерей премирный, Он же и единая истинная жертва. Во исполнение Божия предопределения, Он явился в мире Богочеловеком, чтобы не только своей мироочистительной смертью попрать общечеловеческую смерть, но и явиться первоначалом жизни, чтобы возглавить собою всяческая, чтобы стать всеоживляющей главой единого тела церкви Божией, как ветхозаветной, так и новозаветной, да будет той во всех первенствуя. По богооткровенному раскрытому у апостола Павла образу, от первокорня человеческого рода, от Адама праотца идет ствол человечества, на котором выростало множество ветвей. Эти ветви, отпадая от Бога истинного, вместе с тем отпадали и от корня и от ствола истинночеловеческой жизни. Этот ствол были патриархи праотцы. От оскудевавшего жизнью, от усеченного пня святых и праведных Богоотец произросла ветв – Пречистая Богоотроковица Мария, а от Нее прозяб цвет новой жизни, Сын Божий, Богочеловек. Он-то и стал на земле древом новой жизни. Из Него пошли, по священно-таинственному единению благодати Божией, новые отрасли, новые сучья. К Нему стали прививаться священнотайне и отпадшие, одичавшие, помертвелые ветви язычества, как и всего отпадшего от Бога человечества. На этом божественном корне и стволе сучья это пастыри и учители церковные, это христианские богопоставленные властодержцы и всякие начальники, это предки, это старейшины родов, это отцы. А юнейшие ветви, а побеги, а листья – это вы, юнное поколение.

Поймите теперь, юное поколение, ваши обязательные нравственные отношения к поколению ваших родителей и старших родичей, ваших воспитателей и начальников, иереев и архиереев, вообще к поколению старших как по возрасту, так и по положению.

Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и долголетен будеши на земли. Почитай родителей твоих, просто, как родителей, не разыскивая в них, для возбуждения твоего уважения к ним, особых нравственных достоинств. Помни молитву св. пророка Давида, которую сам ты постоянно читаешь или хоть слышишь: в беззаконниих зачат есмь и во гресех роди мя мати моя. Помните все наставление Иисуса Сына Сирахова: Дети, послушайте меня отца, и послушайте так, чтобы вам спастись. Ибо Господь возвысил отца над детьми, и утвердил суд матери над сыновьями. Почитающий отца будет иметь радость и от своих детей, и в день молитвы своей будет услышан. Благословение отца утверждает домы детей, а клятва матери разрушает до основания. Не ищи славы в безчестии отца твоего, ибо не слава тебе безчестие отца. Слава человека от чести отца его, и позор детям мать в безславии. Сын прими отца твоего в старости его, и не огорчай его в жизни его. Хотя бы он и оскудел разумом, имей снисхождение, и не пренебрегай им при полноте силы твоей. Ибо милосердие к отцу не будет забыто; несмотря на грехи твои, благосостояние твое умножится. В день скорби твоей воспомянется о тебе; как лед от теплоты, разрешатся грехи твои. Оставляющий отца – тоже, что богохульник, и проклят от Господа раздражающий мать свою (Сир. 3:1–16). Когда знаешь, слышишь, видишь какие-либо немощи родителей, вспомии Сима, Иафета и Хама; заткни уши, смежи очи, чтоб и самому не видеть и другим не показать. Вспомни, как евангелист Лука ведет родословие Господа Иисуса Христа: Той – мним сын Иосифов, Илиев, Давидовь, Иаковль, Исааков, Авраамов, Ноев, Сифов, Адамов, Божий; вникни в то, что это и твое собственное родословие: оно начинается тем, что ты сын твоих родителей, далее Христов по благодати усыновления, далее Авраамов по духу, Ноев по духу и по плоти, Адамов и наконец Божий, что во главе твоей родовой лествицы восседает сам Бог Отец, из Него же всяко отечество на нобесах и на земле именуется, который дал и твоим родителям силу и благословение тебя родить, и предопределил от них твое рождение. Вспомни, и поклонись благоговейно пред концом твоей родословной лествицы, пред твоими родителями, в сердечной вере, что поклон твой взойдет по ней до начала ее, до самого Бога, Отца всяческих.

Пойми отсюда силу и этого священного изречения: пред лицем седаго востани и почти лице старчо, и да убоится Господа Бога твоего: Аз Господь Бог ваш (Лев.19:32). Вспомни, что вся совокупность каждого рода – племени, общества, церкви, государства всегда есть, в самом буквальном смысле слова, тело, живая организация; организация, в которой отдельные части служат все на пользу общую, – где старшие поколения дают бытие и средства существования юнейшим; вспомни, что этот седой старец, которого ты видишь, принадлежит к поколению, которое послужило твоему происхождению и воспитанию; пусть он напомнит тебе длинный ряд других седых старцев и стариц, твоих праотцев и праматерей, ряд, во главе которого восседает опять же сам ветхий денми Бог, первый в необъятной вселенной старец и пресвитер, старейший сый всякого создания. И пред лицем встретившегося тебе седаго востани и почти лице старчо и да убоится Господа Бога твоего.

Лучше после этого поймете и заповедь апостола: Повинуйтеся наставником вашим и покоряйтеся: тии бо бдят о душах ваших, яко слово воздати хотяще. Поминайте наставники ваша, иже глаголаша вам слово Божие. Иисус Христос вчера и днесь тойже и во веки (Евр. 13:7–8). Посмотрите сами в Библию, так ли я говорю; у св. апостола написано тоже, что я вам разъясняю. У Бога волос с головы нашей не падает без воли Божией. Не без предопределения Божия случилось то, что именно нам пришлось быть вашими наставниками; именно нам пришлось бдеть о душах ваших; нам суждено глаголати вам слово Божие; нам предопределено воздать за вас ответ на страшном суде, да и теперь воздавать за вас отчет перед Богом и обществом; мы для вас делаем дело единого нашего наставника и учителя небесного, Господа нашего Иисуса Христа. Посмотрите нам за наши хребты очами верующей души: увидите, что там за нами стоит сам Христос: Иисус Христос вчера и днесь тойже и во веки. Един бо есть наставник ваш – Христос.

Во главе ваших воспитателей и наставников стоят протоиереи и архиереи. Не ищите в нас особых достоинств, чтоб уважать нас. Решите в простоте детского сердца, что эти достоинства есть. Поверьте, на то есть безусловная воля Божия, чтоб именно мы руководили вашим воспитанием. Допустим, что другие сделали б это лучше нас; но конечно для блага вашего и нашего Бог судил вам быть именно нашими питомцами, нашими духовными овцами, нашими духовными чадами, а нам быть вашими духовными учителями, пастырями и отцами, как Бог же судил именно таким-то, а не другим лицам быть вашими плотскими родителями, а вам их чадами. Бесплодно и нелепо было бы вам жалеть об этом. Почтите же в нас ваших духовных отцов, как обязаны вы чтить и в ваших родителях отцов плотских. С сыновней скромностью Сима и Иафета, без Хамова злорадства, отвратите лице ваше от грехов ваших. Помните, что как ветхий закон Моисеев, так и новый Завет всегда ставили первосвященниками человеков, имеющими свои немощи. Но укрепляемые Божией благодатью, в пределах времени, в уреченные сроки вашего земного существования, мы совершаем над вами и для вас тоже самое спасительное, очистительное и освящающее дело искупления, какое совершили для вас единожды, в пределах вечного днесь, как и во время земной жизни своей, единый истинный архиерей, прошедый небеса, Богочеловек Христос Иисус.

Вспомните и заповедь св. апостола Павла: не хвалися на ветви; аще ли же хвалишися, не ты корень носиши, но корень тебе. Не высокомудрствуй же, но бойся (Рим. 11:17, 21), – заповедь, в которой выражена общая сущность разъясняемой нами истины. Вы – листья, вы – юные побеги на ветви, ветвь – на суке, сук – на стволе, ствол на корне великого древа общества и церкви. Не хвалися, слабый лист. Не высокомудрствуй, юный побег... Живешь пока вполне чужой жизнью, сосешь пока вполне чужие жизненные соки. Перечти вот все твои добрые дела, какие удалось тебе учинить со дня твоего рождения до днесь. Ничего, или ничтожная какая-либо случайность; да и та обращена была вернее к кругу твоих сверстников, а не к пользе старшего поколения. Посмотри же наоборот. Это старшее поколение до днесь питало, берегло, одевало и воспитывало тебя своим трудом. Наука говорит, что листья – органы дыхания для всего дерева? Но эта аналогия здесь не совсем точна и удобоприложима. Мы дышим собственной грудью. Приносите ль вы нам какую-либо пользу? Да, юное поколение составляет радость очей, надежду сердец старшего поколения, родник рождающихся и не увядающих идеалов и порывов человеческого общества к усовершенствованию. Так. Оторвать детей от человечества невозможно. В общем, вы составляете всегдашнее возрождение и поновление общечеловеческой жизни. Допустим. Но оглянитесь назад и будьте справедливы: все, что вы имеете, начиная с жизни, вы получили от нас, все дали вам мы... А вы помогите мне уразуметь, что дали нам вы? Не хвалися же на ветви, легкий листик, в порывах фантастического самодумства, что ты будешь лучше нас, или ты уже теперь лучше нас. Проживи с наше, и тогда кинь в нас камень осуждения. И помни, что твои дети кинут таким же, или еще более тяжелым камнем в тебя. Аще ли же хвалишися, помни, что не ты корень носиши, но корень тебя; пусть он там копошится в земле, в темени, в перегное; а ты, поддуваемый зефирами молодой фантазии и пока еще не разочаровавшихся надежд, рвешься к солнцу... Далеко не улетишь. Если предназначен к жизни целого дерева, то пойдешь в образование ветви или даже ствола, подобно нам. Если же оторвешься от корня, то сгниешь и только... Не высокомудрствуй же, но бойся.

Теперь современным суемудрием действительно поставлен вопрос об обязательности даже пятой заповеди, об обязательности признательного почтения к родителям. Читали или слышали конечно. Я не стану разъяснять вам здесь это величайшее из кощунств... Но отвратите очи ваши от этого оскотения разумного человечества прямо к скотам. Там отношения детей к родителям проникнуты чистым эгоизмом. До назначенного Творцом природы момента, там мать любит детей до самозабвения, пока это нужно; но через день по-прошествие этого момента, отгоняет их и уже не узнает. Долго было бы анализировать инстинкты животных отцов. В большинстве они не знают своих детей. Дети, пока им нужно, любят мать, т, е. любят свое питание и руководство, не зная никогда отцов, да и матерей никогда не зная, как собственно матерей. По прошествии же известного момента даже не узнают и матерей. Ничего похожего на уважение, на нравственно-разумное отношение между родителями и детьми там нет. Хотят ли современные мудрецы, чтоб и человеческие дети оскотинились?

Некоторые хотят поправить вековечную, богозаповедную, отцепреданную мудрость умничаньем, что «я де такого-то родича, или наставника, или начальника уважаю», т. е. известные качества его нахожу удовлетворяющими моим вкусам, «а прочих не уважаю и знать не хочу». Посмотрите, вникните. Близкую аналогию этому представляют вот эта кошка, которая уважает хозяйку за то, что та ее кормит, и этот пес, который уважает сторожа за то, что тот приносит ему пищу, но не уважает хозяина, который держит пса и т. п. Вникните, и найдете, что это будет очень похоже. Но это бесконечно далеко от исконного общечеловеческого и богооткровенного о сем учения.

Заповедуя: повинуйтеся наставником вашим и покоряйтеся: тии бо бдят о душах ваших, – св. апостол присовокупляет: да с радостию сие творят, а не воздыхаяще. – Испытавшие люди, счастливые родители говорят, что хорошее дитя – источиик самых чистых радостей в жизни, живейшая отрада даже в великих горестях. Скажу и по опыту: для взрослого и отживающего поколения великая награда за труд жизни видеть плоды этого труда в пользе для нового поколения и в признании им этой пользы, в признательном отношении его к трудившимся старикам. На моей памяти, на моих глазах проходят две эпохи, непохожие одна на другую, одна до 1860 г., а другая от 1860 г. В первой заповедь о почтении и к старшим была краеугольным камнем общественного убеждения, и осуществление ее заключено было в установившиеся формы. Во второй эпохе все стало вопросом. Теперь всякий малъчик стал моим судьею и решителем вопроса, обязан ли он оказать мне какой-либо знак уважения, или нет. И ответ нередко направляется в отрицательную сторону. И это стрелою вонзается в сердце...

Скажу вам: если замечаемое в юном поколении, в последнее время весьма нередко, отступление от условных форм почтения к старшим, проистекает не от неблаговоспитанности, не от небрежения, не от юношеской безпечности, а от принципа, – что случается же несомненно, – то этим болезненно поражается сердце, этим пораждаются крайне грустные предчувствия, этим утверждается непреодолимое мрачное убеждение, что наше юное поколение отступает в своих убеждениях от всего того, что я вам разъяснил. А это разъясненное составляет основу всего нашего вероучения. Тот веры отвергся и неверного горший есть (1Тим. 5:8). А что не я один так думаю, что так рассуждает и св. ап. Петр, послушайте слово его: будут лжеучители, которые введут пагубныя ереси, – беззаконники, которые идут в след скверных похотей плоти, презирают начальства, дерзки, своевольны и не страшатся злословить высших (2Пет. 2:1,10). А апостол Павел предвещает: в последния дни настанут времена люта. Будут человецы самолюбцы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, непримирительны (2Тим. 3:1–2)... Признаки появляются, люди становятся таковыми уже по принципу, не только по немощи. Неужели же, Господи, наступают уже последние дни и предшествующие им лютые времена? Молим Тебя, Господи, да будет это затмение умов и сердец только временным, да пронесется оно быстро, как мрачная туча грозы, и да просияет снова над Христоименитой русской землей солнце древле – отеческого благочестия и да сияет еще веки веков до кончины веков. Аминь.

1880 г.

Овцы глас пастыря слышат, и своя овцы глашает по имени, и изгонит их. И егда своя овцы ижденет, пред ними ходит. И овцы по нем идут, яко ведят глас его. По чуждем же не идут, но бежат от него, яко не знают чуждаго гласа.Сию притчу рече им Иисус. Они же не разумеша, что бяше, яже глаголаше им (Ин. 10:3–6)

Когда молод и малоопытен я был и мало света, хотя и довольно учености я видел, признаюсь, и я не вполне разумел сию притчу Господа Иисуса. На северо-западе, где я родился и вырос, воспитался и возмужал, там обыкновенно пастух гоняет овец перед собою, а сам ходит сзади их, хлопая длинным бичем. Но когда Бог привел меня пожить и на довольно глубоком юго-востоке широкой русской земли, тут я увидел воочию, что изложенная притча Христа Спасителя во всех подробностях списана с натуры. Там, где овцеводство ведется в широких размерах, как водилось во времена патриахальные, при патриархах Аврааме, Иакове и прекрасном сыне его Иосифе с братией, там овец гоняют на пастбище и водят по полям буквально так, как изображено в притче Христовой. Вот смотрю собственными очами и удивляюсь, как типически верно притча Христова отражается в современном нам способе пасения овец, почти две тысячи лет спустя по ее произнесении. Вот главный пастырь идет впереди, опираясь длинным посохом, по необозримой безбрежной поляне, около большой дороги, по которой я случайно проезжал. Я нарочно вышел из экипажа и долго шел среди овец, любуясь всеми подробностями этой типичной евангельской картины. Первый ряд овец, раскинувшись весьма широко, двигался по стопам пастуха. А ближашие к нему овцы теснились густою гурьбою у самых ног его, так что ниодна не переступала вперед его ни на один аршин. Овец тут были многие тысячи, и все они, прижимаясь одна к другой, передвигались сплошною массою, как бы волнами переливаясь по широкому полю, делая вид волнующейся на ниве, в ветреный день, поспелой ржи. Пастух не употреблял ни бича, которого у него и не было, ни палки, которою опирался, не только для ударов, а даже для угроз. На моих глазах он делал только два дела, шел не останавливаясь тихими шагами вместе с овцами впереди их, да подавал голос. Буквально подавал голос, почти беспрерывно выкликая направо и налево громким криком, но криком совершенно спокойным, без всякой тени гнева или угрозы. Для верности картины прибавить должно, что сзади этого огромного стада, по двум углам его шли еще два пастуха, шли также спокойно, как и передний, без бичей с одними только длинными палками в руках. По временам и эти спокойно покрикивали, но постоянно подавал голос и вел все стадо один передний пастух. А эти задние, очевидно, имели главным назначением оберегать стадо, чтобы какая овца не отстала, не было украдено лихим человеком, не было утащено и растерзано лютым зверем.

При этом трогательном патриархальном зрелище смысл притчи Христовой стал для меня не то что ясен, а нагляден. Все подробности видимой мною картины напоминали мне о библейских временах. Посмотрите сами на библейские изображения патриархальных событий, или на иконы Рождества Христова: там пастыри везде изображаются с длинными посохами, но без бичей. Что там, то и тут я увидел в натуре. Зачем бичи? Овцы такие кроткие возбуждающие жалость животную. Станешь овцу бить, только искалечишь, разгонишь стадо, передушишь слабых, особенно же ягнят. Конечно, если не бичем, то и не палкой же бить овцу. Палкой убьешь ее наповал. Палка пригодна разве для того, чтобы достать овцу, отодвигающуюся от стада, и придвинуть ее к прочим. Нужна палка пастухам для собственной опоры, главное же нужна против зверя хищника. Подгонять овцу не нужно, они и без того жмутся одна к другой, жмутся к самым ногам переднего пастуха. Да если бы гнать их, то не достигалась бы и цель пасения, – овцы не успевали бы насытиться. Зачем они хоть и медленно, но безпрерывно подвигаются вперед? А иначе такому огромному стаду нечего было бы есть, если бы они стояли на одном месте, особенно всем задним рядам, кроме одного переднего. К тому же и к водопою вовремя добрести нужно и во двор овчий на ночь поспеть должно. А зачем это передний пастух безпрерывно покрикивает направо и налево, поглядывая на стадо, – явное дело, во все ряды подает свой голос? Очевидно за тем, чтобы все овцы, особенно же задние ряды, понурив к земле свои головы для щипания травы, для кормления себя, слышали по голосу пастуха, что не отстали от него, и чтобы знали, в какую сторону всем стадом направляться следует. Зачем это они так теснятся у самых ног пастуха водителя, теснятся явно наперебой одна перед другой, как к родному отцу? Да за тем, что он ведет их не по пыльной, не по гладкой, утоптанной, потравленной, загаженной широкой большой дороге, а по самым тучным полянам, выбирая из них самые сочные зеленеющие, окидывая их по безбрежной дали своим разумно-человеческим взглядом и лучшие из них, в заботливости о пользе своего стада, разбирая конечно лучше и безошибочнее самих овец. Оттого овцы и следуют за ним без понукания бичем, оттого и теснятся у самых ног его. Овцы знают по опыту, что где ноги его ступают, там лучшая для них трава растет; что куда глаз его глядит и голос зовет, там они и пажить для себя обретут, и воду для утоления жажды встретят, и место для отдыха, и покой и безопасность найдут, потому что туда глядит, туда зовет и ведет истинный их пастырь, их пастырь добрый. Попробуй же теперь чужой человек покричать на этих овец, что выйдет? Овцы, не узнавая чужого гласа, разбегутся, больше ничего.

Ясна ли теперь притча Христова? Повторим же ее, чтобы все, тончайшие черты ее отпечатлелись в нашем сознании. Да тут же и прилагайте их к пастырству духовному. Аз есмь пастырь добрый. Овцы слушают гласа доброго пастыря, и он зовет своих овец по имени (каждую по особым кличкам) и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними, а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают чужого голоса. Кто пойдет за пастырем добрым, тот спасется, тот и войдет во двор овчий и выйдет и пажить найдет. Пастырь добрый приходит для того, чтобы овцы жизнь и средства для духовной жизни имели с избытком. А вор приходит только для того, чтобы украсть и попользоватъся, чтоб убить и погубить. Пастырь добрый жизнь свою полагает за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит волка грядуща и оставляет овец и бежит; и волк расхищает овец и разгоняет их. А наемник бежит потому, что наемник, и не радеет об овцах.

Не яснее ли для нас, не внушительнее ли будет теперь и основанное на букве и духе притчи Христовой, обращенное к нам первоверховным по пастыреначальнике Христе пастырем Христовой церкви, апостолом Петром прошение: пресвитеров – пастырей умоляю, как сопресвитер, сопастырь, как свидетель Христовым страстем: пасите стадо Божие, какое у вас, какое вам Бог вручил, посещая его, епископствуя – надзирая за ним не принужденно и без принуждения, но охотно и богоугодно, из богоугождения, не скверностяжательно для гнусной корысти, но с готовностию из усердия, и не как бы господствуя над клиром, над достоянием Божиим, но становясь образом, подавая пример стаду (1Пет. 5:1–8).

Боюсь дальше, как бы читая урок вам, юноши, не кинуть тяжелым камнем в себя самого и в свою братию, современное пастырство. Постараюсь, чтобы в дальнейшей речи моей к вам, юноши, самообличения, самобичевания было как можно меньше, а назидания, а разъяснения современного состояния и современных условий пастырства побольше. И знайте, что об условиях и обстоятельствах современного пастырства я буду говорить, заимствуя черты не из одного здешнего края, но отовсюду, насколько мне известно положение вещей, даже в несколько, быть может, преувеличенном ходячей молвой виде.

Новыми уставами наших духовно-учебных заведений разомкнута, однако же не снята задача, чтобы наши духовные воспитанники поступали на служение церкви в священном сане или же в званиях церковно-служительских. В существе дела уничтожено только крепостное право, наследственное право закрепощения детей духовенства за служением исключительно только церковным. Но не снят с них нравственный долг свободно и благоохотно принимать на себя духовное звание. Почему весь строй наших учебных заведений и приспособлен к главной задаче, чтобы готовить в духовных воспитанниках не только благонадежных благовоспитанных членов, но и образованных будущих пастырей служителей церкви.

Полагаю, что и вы, юноши, не отрицаете лежащий на вас нравственный долг послужить церкви Божией, если Бог призовет; заметьте, долг справедливости.

Вы думали, конечно, о том, что целые поколения ваших отцов и предков ели хлеб, жили, возможное на земле счастье свое находили, вас породили, умерли, которые умерли, и костями своими полегли около церкви. Все эти воспоминания в духовных питомцах нашего недавнего времени будили не только чувство долга пожить для церкви, по примеру отцов и дедов, но и любовь к церкви, теплую привязанность к наследственно-церковному званию и служению. Не знаю теперь, питаете ль вы в себе подобные чувства? Думаете ль вы о том, что долг платежем красен; что один из священнейших долгов – это послужить родителям в нашей возмужалости, за то что они служили нам в нашей детской немощи, в период роста и воспитания; что на вас лежит обязательство послужить, когда войдете в силы, вашей буквально матери церкви, которая родила, вспоила, вскормила вас, и теперь воспитывает вас на служение ей вашей матери, у престола Господня? Полагаю, что вы непременно питаете, и не многие из вас безусловно отгоняют от себя совершенно естественную мысль, что быть может и меня позовет Господь послужить Ему у порога церковного. Есть, конечно, между вами и такие, которые уже теперь совсем отгоняют прочь эту мысль; но об них речь впереди.

В прежнее время бывало, да и теперь без сомнения бывает, что духовные юноши, сидя за школьными скамьями, особенно перед выходом в свет, созидают в голове идеалы будущей своей жизни и деятельности. Эти идеалы бывали, и конечно не ошибемся гадая, что и в ваших головах бывают именно двух родов, одни возвышенно-религиозные, другие жизненно-эстетические. Назовем их так, хотя эти последние, житейские идеалы иногда бывают и грубо-житейскими. У каждого юноши в голове, конечно, они смешиваются одни с другими в разной пропорции. Вот юноша, начитавшись св. Златоуста о высоте священства, напитавшись духом наставлений Христа, апостолов и святых отцов и богословских уроков о том, каков должен быть пастырь Христов, мечтает, как это он, по мере сил своих, будет стремиться к осуществлению этого высокого идеала, как будет усердно молиться, постоянно поучать, – всегда в его мечтах не так холодно и небрежно, как мы отцы ваши. А другой юноша, да и тот же самый, только в другую минуту, под другим настроением, строит воздушные замки о земном счастье, о подруге жизни, о голубином гнезде, о прелестном садике около него и других житейских прелестях и удобствах. Подумайте, сознайтесь сами себе, какие у кого идеалы преобладают. Это важно. Это непременно отразится в будущей вашей деятельности. Вообразим юношу, который, прося у архиерея священнического места, каковых ему предлагается не мало, вдруг совершенно без стороннего вызова прибавляет довольно тяжеловесную речь: «мне нужно такое место, где я мог бы хлеб сеять. Я люблю хлеб сеять»; который предложенное место принял было, затем скоро отказался совсем. Судите, какой идеал сидит у человека в голове?!

И вот наш мечтательный юноша стал пастырем церкви, пастырем Христова стада. Я видел еще край, в котором и родился, я помню еще время, когда наши отцы священники, уже учившиеся и кончившие курс в семинариях, жили еще жизнью своих духовных овец, почти тождественной, почти одинаковой, не в удалении от овец, а только чуть-чуть впереди их, как и следует пастырям. Проходили поприще жизни впереди своих овец, не иначе как по обычаям, преданиям и правилам святых отцов; подавали свой священнический, духовно-пастырский голос овцам, в совершении Божиих служб, по преданиям и уставам святых отцов, не мудрствуя лукаво, без этих поражающих сокращений богослужения, без суемудрия в измышлении богослужебных времен, например, без послаблений плотоугодию в измышлении неположенных всенощных или поздних утрень и т. п., без самоизмышленных напевов, напротив зная и соблюдая множество напевов древних, которыми любили услаждать и себя и пасомых. Проповедей по селам, правда, говорили мало. Не оправдываю, не восхваляю старое время в этом отношении; а нахожу только смягчающие обстоятельства в господстве панского права, в бедности, даже в голодании подавленного крепостным гнетом люда. Но при близости к жизни пасомых, во всех ее проявлениях, в рождении, крещении, в венчании, в исповеди и причащении каждого прихожанина, непременно с семи лет, в личном погребении, не только отпетии, но и проводах и запечатании в могиле непременно каждого, тогдашний пастырь имел множество случаев и неотложных поводов сказать каждому и всем простое назидательное слово. Да тогда и вопиющих поводов поучить было мало. Тогда в помине не было этого повального нехождения в церковь, этого повального небытия у исповеди и причастия, повального нехоронения умерших.

Умершего, которого не похоронил и не запечатал в могиле священник, стали бы видеть с ужасом в виде вампира, бродящего по ночам до пения петухов. Не было в народе следов явных поползновений в расшатанности нравов, к свальному греху, или шатаний из стороны в сторону в ереси и расколы. Не было кругом стада Христова от их хищных коварных волков, которые льстивыми словесами уловляют души неопытные в ереси тяжкие на вечную погибель. Оттого отцам нашим и бороться с этими душегубцами и душегубствами не приходилось. Вместе с овцами отцам нашим приводилось гнуться разве под тяжким гнетом панского произвола, или под ударами бича Божия вроде французской руины или же первой холеры. Что же?! Тут у пастыря всегда находилось задушевное слово назидания, утешения, ободрения для духовных овец: «что же братцы, терпите, Бог велит терпеть, Бог наказывает за грехи, Бог накажет, Бог и утешит» и т. п… Простое было время. Доброе старое время, где ты, где теперь?!

А нашему юноше пастырю приходится пастырствовать в наше мудреное, осложненное, в наше тревожное время. Поставленному впереди словесных овец ему прежде всего следует подать им свой пастырский голос, чтобы овцы узнали в нем истинного своего пастыря, поставленного от пастыреначальника Христа, для их пасения и спасения. Да, буквально, следует подать и постоянно подавать им свой пастырский голос. А он, иной из юных пастырей, буквально не подаст им своего голоса, знакомого пастырского голоса, к которому они и отцы их привыкли искони. Первое подавание пастырского голоса, самое простое и обычное, это в Божией службе. Но и тут не слышно пастырского голоса. Священник, священнодействуя буквально шепчет, или едва-едва шевелит губами, вообще бережет свои горло и грудь. Не жалейте горла, не жалейте груди, – это хлеб наш. Плотник, столяр, землекоп, сапожник добывают себе хлеб руками и ногами, и никто не спрашивает их, как тяжело достался им труд их и плод труда, который идет в пользу других. А мы отчего же жалеем своего голоса, которым добываем себе хлеб? Еще преступнее, когда мы небрежем о явственном священнодействии, когда бормочем, когда скрадываем слова и звуки. Еще неблаговиднее, когда отсекаем целые части из уставного богослужения; когда представляем молящимся только программу того, что мы должны прочитать и пропеть, да не прочитали и не пропели. Еще неблаговиднее, когда мы отвыкаем священнодействовать по-старинному, по-уставному, строго точно, благоговейно; когда позабываем старо-церковную интонацию при чтении молитв и возгласов; когда оставляем без употробления старо-церковные умилительные напевы, так что они даже совсем забылись и вышли из употребления; когда вносим светскую необычную в церкви манеру чтения и говора. Еще жальче, когда у иного юного священника в церкви не встречаешь ничего такого, на чем можно бы душу отвести: сам священнодействует невежественно и небрежно, просто напросто читать по церковному не умеет; псаломщик его еще невежественнее и небрежнее своего настоятеля, – ни чтения ни пения настоящецерковного в церкви; никто им из прихожан не помогает, никого из прихожан, ни из взрослых, ни из детей, не озабочиваются приучить к клиросному участию в священнодействии... Противно, возмутительно видеть, как иной при этом стыдится, не умеет правильно благословить; не умеет, не хочет, упорствует в нежелании истово перекрестить или даже вовсе не крестить собственное тело, небрежно махая перстами около носа или бороды... Вы думаете, что народу не нужен ваш явственный церковный, старообычный, привычный для них, пастырский голос? Слушают, слушают иного, усиливаются признать в нем настоящего священника, да и рукой махнут. Подите вон, понебрежничайте в приходах единоверческих, или даже православных, но проникнутых духом так называемого старообрядства. Там скоро укажут, где Бог, а где и порог. Не хотите ли вот послушать приговор прихожан о старом своем священнике из наших и новом юном из миссионерской школы? «Со времени определения старого священника в приход заметно стали отпадать от православия. Напротив того юный священник, добрыми душевными качествами, нравственными поступками и христианским поучением, в короткое время, внушил к себе уважение и любовь прихожан, не только крещеных татар (сам природный татарин), но и русских, чего мы в другом священнике не видим. Вообще при требоисправлениях, оный юный отец непритязателен, с людьми обходителен, при том богослужение отправляет и на русском языке хорошо, внятно, чего о другом священнике, по совести, сказать не можем». В самые последние дни возбуждаются жалобные дела именно на то, что юные священники священнодействуют невнятно и небрежно. В именитом и душеполезном Добром слове к вам, духовные питомцы, этот недостаток обозван метким словом святотатственного хищения: «кто небрежно совершает службу, тот святотатственно похищает у народа Господом Богом данное достояние». Как же вы хотите, чтобы паства духовная шла за нами, когда пастырь не делает даже этого самого простого и необходимого дела, не подает овцам знакомого священнического голоса в священнодействии, ни обычного звучного говора, ни правильного благоговейного чтения, ни церковного умилительного пения?

Вы чувствуете уже, что будет речь о другом подавании пастырского голоса, учительного голоса. Боже! Тут что? Сходите вот по ближайшим церквам, прислушайтесь, часто ли, громко ли раздается там учительный голос пастырей? «Читайте, – говоришь, – из печатных книг, из прологов, из церковных историй, из библии». Дивно, но верно. Иногда не ведают, где и книги сицевые обретаются. А нужные книги, не все, не всегда, но почти всегда обретаются в церковных библиотеках. Библии по иным церквам не бывает! Юные, по-здешнему ученые священники, и те иногда не ведают, и ответить не могут, имеется ли в церкви библия. Вообразим не юного, но таки называемого ученого священника, который на удивленный вопрос: «значит, не читаете библии? Она вам не нужна?» один раз отвечает, что у него глаза болят; а чрез два года на вопрос: «что же, теперь успели почитать библию»?! отвечает другой раз, равнодушно и резонно: «да мне доктора запрещают читать, глаза слабы». Вообразим некоего юношу, который, просвященствовав года полтора, на вопрос: «что ж эти дети ничего не знают? Учите ли вы их»? отвечает всенародно и пресерьезно: «нет еще, пока очень мало. – Да отчего же?! – Помилуйте, у меня дома не было, все не устроено». Вообразим, что в ту минуту, о которой речь, прихожане – поселяне успели уже построить и дом для него, не только церковь для него и для себя. Прихожане сделали много. А он что сделал для них и для церкви, да и для себя, как пастыря-учителя? Припомните мое слово об идеалах, – для какого идеала жил бы сей юный церковник? Вообразим другого подобного же юношу, который, прослужив семь месяцев и домогаясь через влиятельное посредство вывода из прихода, который неученый и не юный его преемник успел сделать образцовым и прекрасным, на вопрос: «учили ль вы этих, ничего неведущих детей»? Дал ответ: «нет, еще не успел»; а в другом видном и людном приходе, не успев завести ни учения в церкви, ни чтения доброго, ни пения, возвышает резкие гласы о неотложном удовлетворении своего труда, сам себя перед народом обзывая «попом». Для каких идеалов жил бы и сей юноша, напоминающий собой с разных сторон, с положительной и отрицательной, двух евангельских юношей?! В общем, могу к счастью засвидетельствовать, поднимается в нашей братии дух разумения, дух пастырского учительства, по местам даже настойчивого. Но я говорю о юнейших рядах, от которых справедливо ждать больше духовной бодрости, духовной трезвенности, духовного делания.

Идущему впереди паствы пастырю требуется палка. Требуется, чтобы самому опираться на нее. Ведь не легкое дело пастырское водительство. Иди, постоянно иди вперед. Стой также постоянно и подолгу; ноги устают, руки опускаются. Волки кругом стада, волки в самом стаде; не голыми же руками отгонять их. Что же такое была эта палка опоры, палка самозащиты? Конечно, прежде всего, благодать Божия, а затем и все то, чем она привлекается, вера, молитва, самоотвержение. Но эта палка есть и книга. На чем опрется сам, чем поруководствует словесную паству, чем отборонится от этих хищников: расколоучителей, скопцов, нигилистов, исмаилитских пропагандистов, священник, который библии не читает, у него для этого глаза болят, в несколько лет священнослужения он даже не задался вопросом, есть ли около него библия; который никаких церковно-учительных книг не читает и не спрашивает; никаких апологетических книг даже не ведает; никаких расколо-обличительных не видали и в глаза; который нередко жадно хватается за одно только чтение, за одну только больно бьющую палку, которую можно кинуть в ноги пастыреначальствующим?! Запаситесь апологетическими, запаситесь противораскольническими книгами. Церковно-учительных везде довольно по церковным библиотекам. Но читайте же, да учитесь, да учите. Подавайте словесным овцам, которым в душе часто приходится усвоять только одно из этих наименований, – подавайте ими свой словесный, свой разумный, пастырски-учительный голос. Посмотрите на овец неразумных в притче Спасителя. Понурив свои головы к земле для щипания травы, для кормления себя, они движутся и на пажити питания и к водопою и к овчему двору, не столько по зрению, тем менее по собственному соображению, сколько по слуху,по голосу пастыря водителя. Перенесите оттуда свой разумный взор на овец словесных. Не видите ли, что все понурили свои головы в заботы о куске хлеба, о благосостоянии семьи, о пропитании и воспитании детей, о здоровье, о положении общественном? Много ли средь этих разнообразных забот усмотрите попечения собственно о спасении души, о неуклонном шествии к горнему Иерусалиму? Много ли думы о том, что не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем? Много ли заботы о том едином, чтобы задняя забывая, в предняя же простираяся, со усердием стремится к почести вышняго звания? Пусть же пастырь добрый, подавая словесным овцам свой пастырски-учительный голос, постоянно напоминает всем погруженным в житейские попечения, чтоб они заботясь о временном, не забывали вечного, чтобы, созидая благосостояние земное, памятовали о собирании сокровищ для неба, дабы не оскудеть в жизни горней, не истаять там в горнем мире от глада и жажды блаженства праведных душ, чтобы слыша постоянно голос своего пастыря руководителя, зовущий в отечество горнее, и постоянно поверяя по этому священному голосу направление своего жизненного течения и точку стояния в отношении к Богу и церкви, словесные овцы могли уразумевать, куда они направляются, к небесному ли царствию или во дно адово, насколько они приблизились к небу и далеко ль отстоят от пропасти ада. Не молчите, не спите, встаньте, пробудитесь. Время грозное. Пусть разбудят эту вековую спячку хоть его громы, громы последнего грозного времени.

Идите, вооружившись палицей веры и слова Божия, впереди стада, не стойте, ведите его на жизненные пажити по пути к спасению вечному. Зачем идти впереди, зачем нужно непременно вести? Да, нужно. По большой дороге, по раскатанному пространному пути жизни идти всякий умеет. А путь к царствию небесному нужно указать. И пальцем нужно указать. Но этого мало, нужно и опытом жизни указать, не только куда идти, но и как пройти. Ведь путь к горнему Иерусалиму узок, скалист, тернист, усеян соблазнами, изрыт пропастями, там змея ползет, там лев ходит рыкая, ищет кого поглотити. Нужно бордрствование, нужна духовная опытность, нужен пример высокой христианской жизни. Покажите же если и не высокий, то хотя простой пример скромной христианской жизни, верной заветам отцов.

А то посмотрите, вот юноша пастырь, увлекшись вторым из своих юношеских идеалов, сел в добрую телегу жизни, да и покатил от своих овец, покатил по большой, потравленной, по утоптанной, по загаженной, по углаженной, по широкой, по покатой дороге. По-видимому, и прихожане догадываются, что как-то не ладно делается с нашим отцом духовным: кажись, он катит чуть ли не прямо на дно адово. Погнался за житейскими развлечениями, удобствами, интересами, за ними одними чуть неисключительно. Вот завелось теперь, что у него и вид для прихожан чуждый, воротнички вот, стриженные волоса, в зубах известное ненавистное народу в священнике, а под час и в руках развлечение, удовлетворение пустой прихоти. Пусть бы вот муллы магометанские надели полусюртуки, отпустили воротнички, подрезали бороды, да взяли игральные изображения со сткляницами в руки, – что сказали бы о них тогда их единоверные мусульмане? А мы спорим, начинаем отвергать в принципе обязательность старообычной священнической внешности, которая мелочью кажется только легкомыслию. И вот пастырь духовный укатил по большой мирской дороге, устранился от старозаветных житейских обязательных для священника обычаев, оторвался от простоты жизни своих овец. А овцы разбрелись по разным дебрям, пастыря знать не хотят, хотя пастырю они и очень нужны.

Для чего нужны? Для чего... Да ведь он же пожертвовал для них собой. Ведь по окончании учебного курса ему открыты были все пути жизни, так по крайней мере ему самому казалось. А он закабалил себя для священства. Да ему же жить нужно. Дом нужен, который прихожане обязаны ему построить. Да и ругу собрать, да и денег дать. Ведь у него же жена, дети, и много их. Нужно ж их прокормить, воспитать, в университеты разослать. Ведь уважительность этих нужд очевидна для всякого. И выходит последняя беда горше первых. Пастырь не идет или идет впереди овец лениво, – худо. Пастырь знакомого пастырского голоса им не подает, – худо. Пастырь оторвался от жизни овец, удаляется от них, погнался за житейскими удобствами иного рода и характера, норовит накатить по мирской утоптанной дороге, еще хуже. Но самое худое, когда пастырь очутился сзади овец, когда погнался за ними, для чего? Да чтобы стричь их, только и всего. Нужно же, по крайней мере, клок шерсти получить с каждой из них. Посмотрите, прочитайте известную главу из пророка Иезекиля, подумайте, не похоже ли? Так говорит Господь Бог: горе пастырям Израилевым, которые пасут сами себя. Не стадо ли должны пасти пастыри? Вы едите тук и волною одеваетеся, а стада не пасете. Слабых вы не укрепляли, и больной овцы не врачевали, и пораненной не перевязывали, а потерянной не искали, а правили ими с насилием и жестокостью. И разсеялись овцы без пастыря, и разсеявшись сделались пищею всякому зверю полевому. Блуждают овцы мои по всем горам, и по всякому высокому холму, и по всему лицу земли разсеялись овцы мои, и никто не разведывает об иих, и никто не ищет их. За то пастыри выслушайте слово Господне. Так говорит Господь Бог: вот Я на пастырей и взыщу овец моих от руки их, и не дам им более пасти овец, и не будут более пастыри пасти самих себя, и исторгну овец моих из челюстей их, и не будут они пищею их (Иез. 34:1–10). Вы только вообразите эту картину: духовного пастыря, который расставив руки бежит за овцами, чтоб ухватить и остричь их, а овцы от него в россыпь, всякая спасается, как только может. Не с натуры ли? Вообразите и продолжение этой картины: вот он беспомощно вопит на весь свет: да помогите же добрые люди, пособите поймать и остричь их, вишь, они все разбегаются... Жаль, конечно, жаль и пастыря и овец. Когда-то в очень старые годы, была и у самих пастырей палка, чтобы загонять овец даже для того, чтобы стричь их. Затем эта палка очутилась и употреблялась только в руках гражданской власти. А теперь, увы, вовсе почти не употребляется в этих видах. Пастырям приходится пасти себя, пася стадо по заповеди апостола: пасите не нуждею, но волею, ниже неправедными прибытки, но усердно, – и по притче Христовой; овцы глас его слышат и пред ними ходит, и овцы по нем идут, яко ведят глас его. По чуждем же не идут, но бежат от него.

Самое же последнейшее конечное горе изображено у пророка Малахии, и так же списано с натуры, с нашего последнего времени. Говорит Господь Саваоф вам, священники, безславящие имя мое. Вы говорите: чем мы безславим имя твое? Тем, что говорите: трапеза Господня не стоит уважения. Вы хулите имя мое тем, что говорите: трапеза Господня не стоит уважения, и доход от нея пища ничтожная. При том говорите: вот сколько труда! И пренебрегаете ею... Если вы не послушаетесь, и если не примете к сердцу, чтобы воздавать славу имени моему, говорит Господь Саваоф, – то Я пошлю на вас проклятие, и прокляну ваши благословения, и уже проклинаю, потому что вы не хотите приложить к тому сердца... Ибо уста священника должны хранить ведение, и закона ищут от уст его, потому что он вестник Господа Саваофа. Но вы уклонились от пути сего, для многих послужили соблазном в законе, разрушили завет Левия, говорит Господь Саваоф. За то и Я сделаю вас презренными и униженными пред всем народом, так как вы не соблюдаете путей моих (Мал. 1–2).

Часто думалось и думается, вот в апокалипсисе говорится: гряду к тебе скоро, и двигну светильник твой от места своего, аще не покаешися (Откр. 2:5). Не выполняют ли это прещение Господа все эти массы духовного юношества, которые бегут вон из духовного звания, которые говорят: трапеза Господня не стоит уважения и доход от нея пища ничтожная; при том говорят: вот сколько труда, и пренебрегают ею?! Светильник наследственного изображения Божия от древних духовных родов явно передвигается в другие новопризываемые на церковное служение роды. Аминь.

1881 г.

Благотворения и общения не забывайте. Таковыми бо жертвами благоугождается Бог. Повинуйтеся наставником вашим и покаряйтеся: тии бо бдят о душах ваших, яко слово воздати хотяще, да с радостию сие творят, а не воздыхающе. Несть бо полезно вам сие (Евр.13:16–17).

Сущность христианского пастырства, его долга и тяготы св. апостол Павел указывает в том, что пастыри, священнодействуя, в тоже время суть наставники, что они наставляют своих пасомых, что пекутся о душах их и обязаны отдавать отчет как на земле перед Богом и церковью, так и на страшном суде перед Судией праведным и церковью праведников, на небе в книге жизни написанных, не только за себя, но и за других, за души своих пасомых. Почему апостол и увещевает христиан не только повиноваться своим духовным наставникам и покоряться им, но и не забывать их, не забывать как всю христианскую нуждающуюся братию, так и тем более труждающихся в слове и учении, не забывать своими благотворениями и общением в своем достатке, чтобы духовные наставники с радостью исполняли свой долг пастырского попечения, а не воздыхая, не воздыхая под гнетом вещественной нужды и под давлением непокорства своих духовных чад. Причем св. апостол Павел указывает, что таковыми жертвами благоугождается Бог; что если христиане не забывают своих духовных наставников, как и всю нуждающуюся братию, благотворениями и общением от своего имущества, то таковые жертвы благоугодны Богу; что, наоборот, если духовные пастыри творят свое дело попечения о душах своей паствы не с радостью, а воздыхая, то это неполезно и пасомым.

Теперь принято вопить на весь свет, что пастыри духовные худо исполняют свой долг, мало учат, слабо пекутся о душах своих пасомых, как будто они и забыли, что обязаны дать отчет пред Богом и обществом за свою паству. На это замечу только вкратце, что как древле – вселенская церковь дала целый ряд великих и святых учителей вселенной и святителей пастырей Христова стада, вроде Святителя и Чудотворца Николая, великого благодетеля человечества, так и русская православная церковь не преставала производить великих пастырей учителей от святителей Михаила и Илариона и до Димитрия и Тихона и до Иннокентиев и Филаретов. Но это светила в мире, это – Божии избранники, цветы православного пастырства. Не всем же суждено быть особливыми Божиими избранниками. Тем не менее, и все в совокупности российское пастырство, с епископством, пресвитерством и во Христе диаконством, это в своем роде пчелиный рой. Не велика рабочая сила – пчела. Имеются между пчелами и трутни в смысле празднолюбия и малополезности. Но все пчелы в совокупности, смотрите, какая ощутительная сила. Смотрите, сколько в совокупности у них труда и какая громада от него плода. Не говорим, что своим медом пчелы услаждают горе и нужду всего русского люда. Но смотрите, все свечи в Божиих храмах всей Руси из пчелиного воска. Из него весь свет, возжигаемый в наших храмах от нашего усердия в жертву Богу. Из него, главным образом, созидаются все стены наших храмов, колокола, утвари, облачения церковные. Из него вырабатывается и духовный свет в наших духовных училищах. И долго вычислять все, что вырабатывается из пчелиного воска. А что за животное пчела? Подобным же образом велик ли труженик и русский священник? Не отрицаем воздействия и русского человека на русского священника. Но русский священник выработал русского православного человека. Не велик труд русского священника, но он тысячелетний, но он роевой, труд целых десятков тысяч русских священников, работающих от Торнео до Алеутских островов и Японии, от Соловков до Карса и Самарканда. Да он и тяжек и благотворен и велик этот труд. Следовательно, если вы цените труд и дело православного русского человека, который создал русское государство (не немцы же или поляки, не татары же или русские евреи, даже не молакане и раскольники русские⁶, с своими антигосударственными стремлениями, его создали), – то дайте же цену делу и русского священника, который создал душу русского православного человека, который наставил ее и настроил, который неусыпно денно-нощно заботится о ней, который и на страшном суде станет с душами своих духовных чад, с отчетом о них и о себе: се аз и дети мои, Господи, их же дал еси мне. Суди, Боже, и помилуй всех нас, яко человеколюбец. Следовательно, отрицать труды русского духовного пастырства и пользу его для русской земли, это значило бы отрицать дни солнца или дождя и пользу их для русской же земли: видишь, солнце, плохо ты светишь и греешь, какие трескучие морозы на дворе; видишь, дождичек, как скудно ты поливаешь, видишь, какие засухи бывают... До сих пор русского человека целую тысячу лет учило, худо-ли, хорошо-ли, но единственно только русское пастырство и выделало из него именно русского православного человека, создавшего Россию. А светские учители только что теперь в последние годы начинают учить народ, и посмотрим еще, что-то они выделают из русского человека через тысячу лет, или даже ближе, и во что они превратят самую Русь святую....

Не станем говорить и о долге послушания, повиновения, покорности духовной паствы своим духовным пастырям. Это предмет для нашей, и без того сложной беседы сегодня, слишком обширный. Побеседуем частнее собственно о долге паствы не забывать своих духовных пастырей благотворениями и общением в имуществе, в средствах содержания. Побеседуем об этом опять же вследствие широкого распространения ложных, неосновательных, невежественных понятий относительно этого предмета, в среде не только полуязычествующих интеллигентных мирян, но и добрых христиан пасомых, даже в среде самих духовных пастырей. Миряне кричат о ненасытной жадности духовенства, полагая, что труд их должен быть чуть не даровой. А духовные жалуются на унизительность способов содержания, на то, что они обречены равнодушием общества на попрошайничество, на нищенское протягивание руки за милостыней, за подаянием...

В священной истории первый пример вознаграждения священника за труд именно священства мы имеем в патриархе Аврааме и Мельхиседеке. Когда Авраам возвращался после поражения царей Сеннаарского и других, ему на встречу вышел Мельхиседек, царь Салимский, который был и священником Бога вышнего. Как священник, Мельхиседек вынес священные дары, хлеб и вино, в сретение победителю Аврааму и благословил его и сказал: благословен Авраам от Бога всевышняго, Владыки неба и земли. И благословен Бог всевышний, который предал врагов твоих в руки твои. И Авраам, за изнесение священных даров, за молитву и благословение, дал Мельхеседеку десятину из лучших своих добыч (Быт.14; Евр.7). Эта встреча, во всех своих подробностях, не была случайностью, но с одной стороны, без сомнения, служила выражением уже установившегося патриархального обычая наделять священство десятиной; а с другой оказалась предначертанием священства Левиина ветхозаветного, которому назначена была десятина со всего израильского народа по закону, и затем явилась прообразом первосвященника вечного Иисуса Христа и всего священства новозаветного.

В ветхозаветной подзаконной религии выделение десятины, как и другие приношения в пользу левитов и священников были определены точными законоположениями. Законом пророка Моисея требовались со всех приобретений народа, для жертвенника и жреца, разновидные и разновременные начатки: требовались все первенцы мужского пола (за них полагался определенный значительный выкуп); требовались все первородные животные мужского пола (чистые представлялись в скинию или в храм натурой, а за нечистых животных полагался определенный выкуп); требовались весь четвертый годовой плод молодого дерева, ежегодные начатки земных произведений, пшеницы и других плодов, что по вычислениям составляло от 60-й до 40-й части всего народного достояния. За этим следовали десятины, которые давались от стад, садов и полей, как и со всего имущества. Десятины первоначально предоставлены были сполна колену Левиину, которому не назначалось надела особых полей, хотя и отведено было 46 городов для жительства с городскими предместьями. Впоследствии же времени полная десятина принадлежала левитам только в первый, второй, четвертый и пятый год, считая от юбилейного субботнего года; а в третий и шестой год десятина разделялась между левитами, вдовами, сиротами и всеми нуждающимися. Сами левиты обязаны были в свою очередь давать десятину священному роду Ааронову, собственно поколению священников. Кроме того из многочисленных жертв: от жертвы всесожжения на долю жреца отдавалась кожа жертвы (тельца, овна, козла). От жертвы о грехе и о преступлении, кроме тука, все мясо козла или овна также поступало в пользу жреца; из двух горлиц одна, из голубей один поступали также в пользу жреца. Из жертвы спасения или мира тук шел на жертвенник, грудь и правое плечо жрецу, все остальное жертвоприносящему. Из дара бескровного, муки, елея, ладана, вина, соли только часть принадлежала жертвеннику, остаток жрецу. Кроме того левиты и священники были не только слугами скинии, но и судьями народа вместе с Богоизбранным судией, которого по временам воздвигал Господь. А разрешение многих судных дел сопровождалось определенными жертвоприношениями, из которых большая часть шла опять же в пользу судящих левитов или священников. Итак судите, что получал ветхозаветный священник, или даже левит по закону, изреченному самими Богом. Колену Левиину, оглавляемому священническим родом Аарона, принадлежали по закону, по точно определенным уставам, чуть не два десятых всего народного достояния.

И эти уставы были не только строгим предписанием закона обрядового и юридического гражданского, но и заповедью нравственного закона Божия, излагаемого у пророка Моисея в высоко трогательных чертах. Изрекая заповеди о соблюдении субботнего юбилейного года, о совершении праздников, о приношении жертв, Господь многократно повторяет: да не явишися предо Мною тощ. Моя бо есть вся земля. Шесть лет засевай землю твою и собирай произведения ея, а в седмый оставляй ее в покое, чтобы питались от нея убогие из твоего народа, а остатками после них питались звери полевые. Шесть дней делай дела твои, а в седмый день покойся, чтобы отдохнул вол твой... Не изумляйтесь этому попечению Бога Моисеева не только о нищих, убогих, но и о волах, об ослах, о зверях полевых, даже о беззащитных деревьях, которым без нужны угрожает секира: в этом отношении у Моисея милосердие Божие является милосердием Бога истинного, Бога высочайшего, а жалостливость Боговидца Моисея во многих отношениях далеко опередила препрославленную гуманность даже нашего цивилизованного века. Так... чтобы отдохнул вол твой, – заповедует Господь Бог у Моисея, – и осел твой, и упокоился сын рабы твоей и пришлец чужеродный. Три раза в год празднуй Мне. Наблюдай праздник опресноков в назначенное время месяца Авива: ибо в оном ты вышел из Египта. И да не явишися предо Мною тощ, с пустыми руками. Моя бо есть вся земля (Исх.23). Всякое первородное, мужеск пол Мне, да будет. Всякаго первенца сынов твоих да искупиши: да не явишися предо Мною тощ (Исх. 34). И сказал Господь Аарону: ты и сыны твои и дом отца твоего с тобою понесете на себе грех за небрежность во святилище. Отправляйте службу во святилище и при жертвеннике, дабы не было впредь гнева Моего на сынов Израилевых. И братьев ваших левитов Я взял от сынов Израилевых, и дал их вам в дар Господу, для отправления службы при скинии свидения. Я поручаю тебе наблюдать за возношениями Мне. От всего, посвящаемого сынами Израилевыми, Я дал тебе и сынам твоим, ради священства вашего, уставом вечным. Вот что принадлежит тебе, из святыни великих, от сожигаемаго: всякое приношение их хлебное, и всякая жертва их повинности, что они принесут Мне. Это великая святыня тебе и сынам твоим. Все лучшее из елея и все лучшее из винограда и хлеба, начатки их, которые они дают Господу, Я отдал тебе. Все первыя произведения земли их, которыя они принесут Господу, да будут твоими. Всякий чистый в доме твоем может есть это. Все, заклятое в земле Израилевой, да будет твоим. Все, разверзающее ложесна у всякой плоти, которую приносят Господу, из людей и из скота, да будет твоим. Все возносимыя святыни, которыя возносят сыны Израилевы Господу, отдаю тебе и сынам твоим с тобою, уставом вечным. Это завет вечный пред Господом, данный для тебя и потомства твоего с тобою. В земле сынов Израилевых ты не будешь иметь удела, и части не будет тебе между ними. Я часть твоя и удел твой среди сынов Израилевых. А сынам Левии вот Я дал в удел десятину из всего, что есть у Израиля, за службу их, за то, что они отправляют службы в скинии свидения. Это устав вечный в роды ваши; среди же сынов Израилевых они не получат удела (земельнаго надела). А вы, левиты, когда будете брать от сынов Израилевых десятину, которую Я дал вам от них в удел, то возносите из ней возношение Господу десятину из десятины. И вменено будет вам это возношение ваше, как возношение от гумна или от точила. Так и вы будете возносить возношение Господу из всех десятин ваших, которыя будете брать от сынов Израилевых, и будете давать из них возношение Господне Аарону священнику (Чис. 18). А Израилю Бог заповедал чрез Моисея раба своего: когда поселитесь в земле, которую Господь Бог ваш дает, вам в удел, и когда Он упокоит вас от всех врагов, ваших; тогда какое место изберет Господь Бог ваш (для храма), чтобы пребывать имени Его там, туда приносите все, что я заповедую вам днесь: всесожжения ваши и жертвы ваши, десятины ваши и возношение рук ваших, и все избранное по обетам вашим, что вы обещали Господу Богу вашему. И веселитесь пред Господом Богом вашим, вы и сыны ваши, и рабы ваши, и левит, который посреди жилищ ваших; ибо нет ему части и удела (земельного надела) с вами. – Нельзя тебе есть в жилищах твоих десятины хлеба твоего, и вина твоего, и елея твоего, и первенцов крупнаго скота твоего, и мелкаго скота твоего, и всех обетов твоих, которые ты обещал, и добровольных возношений твоих и возношения рук твоих. Но ешь сие только пред Господом Богом твоим на том месте (у храма), которое избрал Господь Бог твой, – ты и сын твой, и дочь твоя, и раб твой, и раба твоя, и левит, и чужеродный пришлец, который в жилищах твоих, и веселитесь пред Господом Богом твоим о всем, что делалось руками твоими. Смотри, не оставляй левита во все дни, пока будешь жить на земле, (Втор. 12). Эта заповедь не оставлять левита повторяется у Моисея многократно. Вы сыны Господа Бога вашего, люди святые Господу Богу вашему. И ешь там (свои приношения у храма) пред Господом Богом твоим, и веселись ты и семейство твое. И левита, который в жилищах твоих, не оставь; ибо нет ему части и удела с тобою. И пусть придет левит, – ибо ему нет части и удела с тобою, – и чужеродный пришлец и сирота и вдова, которые находятся в жилищах твоих, и пусть едят и насыщаются, да благословит тебя Господь Бог твой во всяком деле рук твоих (Втор. 14). Когда ты придешь в землю, которую Господь Бог твой дает тебе в удел, и овладеешь ею и поселишься в ней: то возми начатков всех плодов земли, которые ты получишь от земли твоей, которую Господь Бог твой дает тебе, и положи в корзину, и поди на то место (храма), которое Господь Бог твой изберет, чтобы пребывало там имя Его. И прииди к священнику, который будет в те дни, и скажи ему: исповедую днесь пред Господом Богом твоим, что я встал в ту землю, которую Господь клялся отцам нашим дать нам. Священник возмет корзину из руки твоей, и поставит ее пред жертвенником Господа Бога твоего. Ты же отвечай и скажи пред Господом Богом твоим: отец мой (Авраам) был странствуший Арамеанин и пошел (в лице Иакова) в Египет и поселился там с немногими людьми, и произошел там от него народ великий, сильный и многочисленный. Но Египтяне худо поступали с нами и притесняли нас и налагали на нас работы жестокия. И возопили мы ко Господу Богу отцов наших, и услышал Господь вопль наш, и увидал бедствие наше, труды наши и угнетение наше. И вывел нас Господь из Египта сам крепостию своею великою и рукою сильною и мышцею высокою (простертою), великим ужасом, знамениями и чудесами. И привел нас на место сие, и дал нам землю сию, землю кипящую медом и млеком. И так вот я принес начатки от земли, которую Ты, Господи, дал мне, от земли кипящей медом и млеком. И поставь это, что ты принес, пред Господом Богом твоим, и поклонись пред Господом Богом твоим и веселись о всех благах, которыя Господь Бог твой дал тебе и дому твоему, ты и левит и пришлец, который будет у тебя. Также когда ты отделишь все десятины произведений земли твоей, и отдашь левиту, пришельцу, сироте и вдове, чтоб они ели в жилищах своих и насыщались; тогда скажи пред Господом Богом твоим: я отдал от дома твоего святыню, и отдал ее левиту, пришельцу, сироте и вдове по всем повелениям Твоим, которыя Ты заповедал мне, и не преступил заповедей Твоих и не забыл. Я повиновался гласу Господа Бога моего, исполнил все, что Ты заповедал мне. Призри же с небесе Боже, от храма святаго твоего, и благослови люди твоя Израиля и землю, которую Ты дал им, как клялся Ты отцам нашим дать нам землю кипящую медом и млеком. Господь Бог твой завещавает тебе исполнять все постановления сии и законы; соблюдай и исполняй их от всего сердца твоего и от всей души твоей. Господу сказал ты ныне, что Он будет твоим Богом и что ты будешь ходить путями Его и хранить постановления Его и заповеди Его и законы Его, и слушать гласа Его. И Господь обещал тебе ныне, что ты будешь собственным Его народом, как Он говорил тебе, если ты будешь хранить все заповеди Его, и что Он поставит тебя выше всех народов, которые Он сотворил, в чести, славе и великолепии, и что ты будешь святым народом у Господа Бога твоего (Втор. 26).

Таким образом заповеди о пожертвованиях на священников и левитов глубоко неразрывным образом связаны были, в ветхозаветной подзаконной церкви, со всем строем богослужения и обрядов, со всеми священно-историческими воспоминаниями, со всем укладом жизни израильского народа, со всеми благословениями и обетованиями Божиими, данными сему народу, со всеми надеждами его на народную самостоятельность и благосостояние. Внемли себе, – многократно внушает Бог своему избранному народу, – да не оставиши левита во все время, дóндеже еси жив на земли, да благо тебе будет, и сыном твоим по тебе во веки, аще сотвориши се, еже угодно есть пред Господом Богом твоим (Втор. 12).

Так было в ветхозаветной церкви до самаго пришествия Христова на землю. Но под конец было только в букве закона, а дух его уже исчез, дух живой связи между священником и левитом с одной стороны, и народом с другой. Во время земной жизни Спасителя, ревнители иудейской старины, каковы были фарисеи, еще одесятствовали, – давали десятину с мяты, аниса и тмина, оставляя важнейшее в законе: суд, милость и веру, тогда как и сие надлежало делать и того не оставлять (Мф. 23:23). Но первосвященники и священники были уже саддукеями, которые не верили даже в воскресение мертвых, и хотя старались побольше брать с народа, но народ отупел уже в невежестве и равнодушии к вере отцов своих.

Иисус Христос принес на землю новый дух веры вообще, и в частности новый дух отношений между пастырями и пасомыми, даже в частнейшем деле вознаграждения пастырей за труд пастырства. Думаете ли вы, что Христос не касался этого вопроса? Нет, разъяснил его и словом и делом. В ветхозаветном законе Моисеевом подробные заповеди о приношениях на левитов были строго точными предписаниями закона вообще, закона не только нравственного, но и обрядового и гражданского, который вооружен был и соответственными карами на нарушителей. Так предписано было: душа, яже аще снесть от мяс жертвы спасения и нечистота его на нем, погибнет душа она от людей своих (Лев. 7:20). Подобных прещений тяжкими карами в законе Моисеевом весьма не мало. Если по какому делу затруднительно будет для тебя разсудить, – то прииди ко священникам и левитам и поступи по слову, какое они скажут тебе на том месте, которое изберет Господь (для храма), и постарайся исполнять все, чему они научат тебя, и по определению, какое они скажут тебе, поступи и не уклоняйся ни направо, ни налево от того, что они скажут тебе. А кто поступит так дерзко, что не послушает священника, стоящего там на служении пред Господом Богом твоим, тот должен умереть: и так истреби зло от Израиля (Втор. 17:8–12). Все приношения на священников и левитов были точно определенной законно-обязательной платой за труды их. Сие мзда вам есть,– предписывал Моисей в законе священникам и левитам (Чис. 18:31),– за службы ваши в скинии свидения. Господь Иисус Христос не упразднил этот закон Моисеев о вознаграждении священников, не уничтожил даже понятие мзды или платы; но только все это перевел с почвы юридической на почву нравственного закона. Слушайте вот заповедь Христову и сравнивайте с законом Моисеевым. Идите, – говорит Иисус Христос своим апостолам, посылая их на проповедь евангелия (Лк. 10). Вот Я посылаю вас. Не берите ни мешка, ни сумы, ни обуви. В какой дом войдете, сперва говорите: мир дому сему. И если там будет сын мира, то почиет на нем мир ваш. А если нет, то к вам возвратится. В доме же том оставайтесь, ешьте и пейте, что у них есть: достоин бо есть делатель мзды своея. И если придете в какой город, и примут вас, ешьте, что вам предложат, и говорите: приблизилось к вам царствствие Божие. Если же придете в какой город и не примут вас, то вышедши на улицу скажите: и прах, прилипший к нам от вашего города, отрясаем вам. Сказываю вам, что Содому в день оный отраднее будет, нежели городу тому. Приемлющий вас Меня nриемлет, а отвергающий вас Меня отвергает и Того, кто послал Меня. Кто напоит вас чашею студеной воды, во имя Мое; аминь глаголю вам, не погубит мзды своея. Видите, здесь в словах Господа есть и мзда делателям, труждающимся в проповеди евангелия; есть и прещение на тех, кто отвергается их; есть и обетование награды тем, кто их приемлет. Но эта мзда, в устах Спасителя, обязательна нравственно, а не юридически. Это прещение грозит казнью от Бога, а не прямой гражданской казнью.

Свое учение Господь Иисус освятил и собственным примером. Выходя сам на проповедь евангелия, Он не брал с собой ни мешка, ни сумы, ни обуви. По обычаю бедных современников, Он пешешествовал босыми стопами, много что в сандалиях (как и изображается на св. иконах). Ходя Он проповедовал: покайтеся, приближи бо ся царствие небесное. Входя в дом, Он привествовал присутствующих благословением мира: мир дому сему, мир вам (Ин. 20:21). И если приходил в какой город и дом и Его принимали, Он вкушал, что Ему предлагали. Так Он трапезовал у Матфея и Закхея мытарей, у Симонов фарисея и прокаженного, вообще ел и пил с мытарями и грешниками, присутствовал на брачном пиру в Кане Галилейской, любил отдыхать у гостеприимных Марфы и Марии и брата их Лазаря, своего друга; конечно, находил виталище и в Иерусалиме, вероятно, в доме Заведея. Но так как при Нем неотступно находились и двенадцать избранных апостолов, а питаться всем им только случайным гостеприимством было затруднительно, то некоторые благотворительные особы поддерживали Господа с Его апостолами своими пожертвованиями, служа Ему от имений своих, каковы были св. жены мироносицы, Мария Магдалина и другие. Но и этого мало. Один из дванадесяти учеников Христовых, Иуда Симонов Искариотский, отчасти из непредосудительной, даже похвальной предусмотрительности, отчасти же из погибельного корыстолюбия, догадался завести и ковчежец, в котором и ношаше вметаемая, т. е. говоря попросту, собирал подаяния. Однако же сам Господь до поры не отвергал, даже не осуждал такого сбора. Несомненно, что этими подаяниями пользовались не только прочие апостолы, но и сам Господь, отчасти для собственного пропитания, а отчасти для вспоможения другим нуждающимся. Так в истории жены самарянки мы видим, что ученики Христовы ходили в город Сихарь, да брашно купят, купить пищи, и воротившись с покупкою приглашали своего Учителя кушать (Ин. 4:8, 31). В истории насыщения пяти тысяч, Иисус, возведши очи и увидев, что множество народа идет к Нему, говорить Филиппу: где нам купить хлебов, чтобы их накормить? Филипп отвечал Ему: им на двести динариев недовольно будет хлеба (очевидно, такой суммы не было в распоряжении апостольской общины), чтобы каждому из них досталось хотя понемногу. А Андрей, брат Симона Петра, говорит: здесь есть у одного мальчика пять хлебов и две рыбки. Очевидно, у самих апостолов в пустом месте не было заготовлено ничего съестного. А этот мальчик не был ли разносчик, у которого предполагалось купить его скудный запас к скудному обеду священнейшей общины 13 лиц, самого Господа с 12-ю апостолами? На тайной вечере, когда Иисус сказал Иуде таинственное слово: еже твориши, сотвори скоро, сего слова никто из возлежащих апостолов не понял, к чему Он это сказал Иуде. А как у Иуды был ковчежец, в котором он носил вметаемые подаяния, то некоторые из учеников подумали, что Иисус говорит ему: купи, что нам нужно к празднику, или, чтоб Иуда дал что нибудь нищим, о которых он так повидимому печашеся (Ин. 13:27–29). Не на эти ли подаяния Петр и Иоанн уготовали и пасху? А приготовление иудейской пасхи стоило не дешево (Лк.22:1–13). Не усматриваете ли вы теперь, что в этой священной общинe, оглавляемой самим Христом, было уже зерно Христовой церкви, с вольными приношениями на нее и с ее благотворениями нуждающимся?

У святого апостола Павла этот вопрос раскрыт всесторонне и в высшей степени назидательно. Уже тогда, в апостольские времена, были завистливые очи, которые зазирали, и злобные языки, которые злословили самих апостолов за то, что они пропитываются в счет верных. Апостол Павел уже защищается и защищает себя и своих сотрудников, по евангельской проповеди, от этих злых укоров и коварных зазираний. Этого предмета он касается во многих местах своих писаний, но главное – 9-я глава первого послания к Коринфянам. Разве я не апостол? Вот мое защищение против осуждающих меня. Разве мы не имеем власти есть и пить? Какой воин служит когда либо на своем содержании? Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада? По человечески ли только я это говорю? Не тоже ли говорит и закон Божий? Ибо в Моисеевом законе написано: не обротиши устен (не полагай оброти на рот) у вола молотящаго. О волах ли печется Бог? Или, конечно, для нас слуг Божиих это говорится? Да, так, это для нас написано. Ибо кто пашет землю, должен пахать с надеждою на урожай, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое. Если мы посеяли в вас и для вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное? Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? Что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника? Так и Господь повелел проповедующим евангелие жить от благовествования. Если другие имеют у вас власть, не паче ли мы? Однако мы, – прибавляет лично о себе св. апостол Павел, – не пользовались сею властию, но все переносим, дабы не поставить какой преграды благовествованию Христову. Я не пользовался пичем таковым, и написал сие не для того, чтобы так было для меня (а для других моих сотрудников). Ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил мою похвалу.

Известно, что апостол Павел, при высоком своем звании римского гражданина, при происхождении из высших родов еврейских и при обширном образовании, был в тоже время и ремесленник, по-нашему столяр, я в частности скинотворец. Это ремесло помогало ему соблюдать строго свою апостольскую честь, при трудах апостольской проповеди. Путешествуя по разным странам для проповеди, он старался ни от кого ничем не пользоваться, чтоб не навлекать на свое апостольство укора в корыстности или тунеядстве. Так в прощальной речи к ефесским пресвитерам он говорит: ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал. Сами знаете, что нуждам моим и бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что так трудясь, работая собственными руками, надобно поддерживать слабых, никому не подавая повода к укорам, и памятовать слово Господа Ииcyca. Ибо Он сам сказал: блаженные есть паче даяти, нежели приимати (Деян. 20:33–35). Так и к Солунянам пишет он, раз и два: помните, братие, труд наш и изнурение: ночью и днем работая, чтобы не отяготить кого из вас, мы проповедали у вас благовестие Божие (1Сол. 2:9). Мы не безчинствовали у вас, ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас. Но тут же прибавляет: это не потому, чтобы мы не имели власти (питаться от поучаемых), но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам (2Сол. 3:7–9), так как появились между Солунянами безчинники, которые ничего не делали, а суетились, которых св. апостол Павел увещавает, чтоб они ели свой хлеб, работая в безмолвии. Относительно же остальных пастырей он же просит тех же Солунян, чтоб они уважали трудящихся у них предстоятелей своих о Господе, которые вразумляют их, и чтоб имели их в преимущественной любви и в попечении за дело их (1Сол. 5:12–13). И епископу ефесскому Тимофею апостол Павел дает наставление, что достойно начальствующим пресвитерам должно оказывать сугубую честь (как в обращении с ними, так и в довольствовании), особенно тем, которые трудятся в слове и учении. Ибо писание говорит, в ветхом завете Моисей: вола молотяща не обротиши (не заграждай рта у вола молотящего), и в новом завете сам Господь Иисус Христос: достоин делатель мзды своея (1Тим. 5:17–18). Никто, став воином, не связывается куплями, вообще делами житейскими, чтоб угодить военачальнику. Трудящемуся земледельцу первому подобает вкусить от плодов. Разумей, что я говорю. Да даст тебе Господь разумение во всем (2Тим. 2:4–7). Апостол Павел разумеет здесь не иное что, как власть, или властное право пресвитеров получать содержание от своих пасомых; но говорит прикровенно потому, что тогда самая вера верных окружена была еще густой мглой и неверия и маловерия, и уже ересей и недоразумений и хулений, которые дерзали вздыматься даже на чистоту служения самих апостолов.

Но и сам апостол Павел, как ни усиливался избегать случаев чем-либо попользоваться от новопросвещаемых учеников, однако же, когда видел доброхотство, доброхотство не только по силе, но и паче силы, когда ученики отдавали ему, как и Богу, не только все свое, но и себя самих (2Кор. 8:3–5), когда готовы были, если бы было можно, исторгнуть очи свои и отдать ему (Гал. 4:15),-то пользовался и странноприимством и гостеприимством доброхотствующих, на что есть множество указаний в священном Писании (Деян. 16:34;1Кор. 11:8–9). Апостольскими своими руками работал он для собственного пропитания только до тех пор, пока эти руки не были связаны. Но когда он очутился в узах, то с одной стороны неволя, а с другой любовь к своим ученикам вынудили его принимать пожертвования, за которые он и хвалит с величайшей трогательностью особенно Филиппийцев. Я весьма возрадовался о Господе, – пишет он к ним, – что вы уже вновь начали заботиться обо мне. Вы и прежде заботились, но обстоятельства вам не благоприятствовали. Говорю это не потому, что нуждаюсь: ибо я научился быть доволен тем, что у меня есть. Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии. Научился всему и во всем: быть в сытости и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке. Все могу о укрепляющем меня Иисусе Христе. Впрочем, вы хорошо поступили, приняв участие в моей скорби. Вы знаете, Филиппийцы, что и в начале благовествования, когда я вышел из Македонии, ни одна церковь не оказала мне участия подаянием и принятием, кроме вас одних. Вы и в Солунь (где апостол находил нужным никому ничем не одолжаться) и раз и два присылали мне на мою нужду. Говорю это не потому, чтобы я искал подаяния; но ищу плода в пользу вашу. Я получил все и избыточествую. Я доволен, получив от Епафродита посланное вами, как благовонное курение, жертву приятную, благоугодную Богу. Бог же мой да восполнит всякую нужду вашу, по богатству своему в славе, Христом Иисусом (Флп. 4:10–19). Сам довольствуясь малым, апостол Павел желал, чтоб и сослужители его по евангельской проповеди не превращали свое право довольствоваться от паствы в средство корысти. Удаляйся от таких, – писал он к епископу ефесскому Тимофею, – которые думают, будто благочестие служит для прибытка. Великое приобретение быть благочестивым и довольным. Ибо ничего мы не принесли в мир сей; явно, что ничего не можем и вынести из него. Имея же пищу и одеяние, сим будем довольны (1Тим. 1:5–8).

В заботе же относительно довольствования соапостолов, пресвитеров и верных нуждающихся, св. апостол Павел везде и всех, словом и писанием, возбуждал к благотворительности. Доброе творя, – писал он к Галатам (6:9–10), – да не унываем: ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак доколе есть время, будем делать добро всем, наипаче же присным в вере. Уже в свое время он старался организовать и оградить точными правилами сбор милостыни на церковь, чтоб не было затруднений и взаимного недоверия. Касательно сбора для святых, – писал он к Коринфянам (1Кор. 16:1–4), – поступайте так, как я установил в церквах Галатийских. В первый день недели (по воскресеньям) каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние, чтоб не делать сборов, когда я приду. Когда же приду, то которых вы изберете, тех отправлю с письмами, для доставления вашего подаяния во Иерусалим. А если прилично будет и мне отправиться, то они со мною пойдут. Сам апостол Павел остерегался, чтобы не подвергнуться от кого нареканию при обилии приношений, вверяемых его служению. Почему и имел при себе особого сборщика, избраннаго от церквей, для сопутствия ему, для собирания благотворений. Этого, как и других доверенных сборщиков, посылал он и по всем церквам. При чем убеждал всех и каждаго, впрочем довольно настойчиво, дать доказательство любви своей, как благословение, а не как побор. При сем скажу, – писал он к Коринфянам (2Кор.8:9), – кто сеет скупо, скупо и пожнет; а кто сеет щедро, щедро и пожнет. Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением, ни с принуждением. Доброхотна бо дателя любит Бог.

Итак Господь Иисус Христос и апостолы Его не уничтожили ветхий завет в новом, а только восполнили, обобщили для всего человечества, очистили от особенностей места, времени и еврейской национальности, только усовершили, утончили и возвысили. Возвысили как вообще во всем, так и в уставах относительно приношений на храм и на священство. В новом завете устранено только ветхозаветное возношение кровавых жертв на жертвенник Господень, хотя и не отклонены вообще животные приношения. Устранены юридические казни за погрешности в приношениях на храм и священство. Но не отклонена нравственная обязательность этих приношений. Не устранена нравственная ответственность христиан за отклонение от этих приношений. Не устранены власть и право церкви и священства на довольствованиe от паствы; требуется только, чтобы сбор на них был благословным доброхотством со стороны мирян, а не поборами со стороны духовенства.

Так это дело и организовалось в церкви, начиная с апостольского века, как располагал его св. апостол Павел. В первенствующей апостольской церкви в Иерусалиме первые верующие установили было даже общение имуществ: все весь свой достаток полагали к ногам апостолов на их святую волю. После чего устроены были как для апостолов, так и для всех верующих, даже общие трапезы. Но этот порядок продержался и там, повидимому, только до первого рассеяния иерусалимских христиан после скорби, бывшей при Стефане, тотчас после побиения камнями первомученика архидиакона Стефана и первого гонения на всех верных. В других же церквах установился порядок, заимствованный отчасти из ветхого завета и утвержденный распоряжениями апостола Павла. Так, главным образом, по воскресным и праздничным дням, верные приносили, кто что мог, в общие церковные собрания, и полагали, к ногам епископов и пресвитеров. Что требовалось для евхаристии, то возлагалось на христианские жертвенники, – отсюда наименование – просфора, приношение. А прочие начатки, мясо, хлеб, соль, овощи, медь, молоко, всякие вещевые и денежные приношения вручались епископам, пресвитерам и диаконам. Из ветхого завета перешло и удержалось самое название этих приношений – начатки (Ап.прав.3). Без сомнения, не только с апостольских времен, но даже из ветхого завета идет обычай делать приношения после всякого особо нужного верным и торжественного священнодействия, каковы в ветхозаветной церкви разные по разным случаям жертвы, а в православной церкви причащение, крещение, браковенчание, похороны, поминовение усопших и т. д. В русской церкви усердие святого благоверного великого князя Владимира попыталось было утвердить даже ветхозаветную десятину. Однако же десятина не привилась к маловерию и жестосердию тогдашнего полуязыческого русского люда. Тем не менее и на Руси скоро и прочно утвердились и окрепли приношения на храм, приношения всякого рода начатков и подаяния после всякого, особо нужного христианам священнодействия, проще сказать, после всякого требоисправления.

Любезные братья сопастыри! Умоляю вас молением первоверховного по Христе пастыреначальника нашего св. апостола Петра, – как сопастырь ваш умоляю: пасите еже в вас стадо Божие, посещающе его не нуждею и принуждением, но волею, ниже ради неправедных прибытков, но усердно ради Бога, ради Христа.

Но любезные братья сопастыри! Не увлекайтесь и модным ложным стыдом. Не стыдитесь протягивать вашу руку за платой за ваш труд. Полководец, профессор, адвокат, лекарь, сапожник, плотник и все и все не стыдятся протягивать руку за платой, заслуженную трудом. А ваш труд не легче. О вашем труде сам Христос и апостолы сказали: достоин делатель мзды своея. Апостол Павел сказал о нас даже то, что никтоже, воин бывая, обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет. Никто из нас, став ратником Божиим, служа и угождая пастыреначальнику вождю нашему Христу, не может связываться делами и куплями житейскими. Священнодействуя, мы должны питаться от святилища; служа алтарю, мы имеем право и власть делиться с алтарем. Не стыдитесь же протягивать руку за подаянием, даже за милостыней Христа ради. За подаянием протягивали благословящую руку Мельхиседек и Аарон, сам Христос Господь и святые Его апостолы. Не стыдитесь собирать грошами с просфор, подаваемых на жертвенник: это продолжение жертвоприношений ветхозаветных; это искаженное восполнение обильной просфоры к жертвенникам христианским в первые века христианства. Не стыдитесь собирать крупицами меду на поминках, кутьею, калачами и крендельками, мясными обрывками и красными яйцами во св. Пасху, яблоками и вообще древесными фруктами в Преображенье, животной живностью по осени, кудельками льна, горстями зерна, ложечками масла и млека огустевшего и пр.: все это так называемые начатки не только апостольских, но даже еще ветхозаветных времен, которые тогда или в точно определенном или в доброхотном, но великом обилии приносились к порогу храма Господня, в пользу жреца и священника. Не стыдитесь протягивать руку за вознаграждением после каждого требоисправления за ваш труд, – это Богом благословенная мзда ваша за ваше священное делание ради Бога и церкви Его. Не стыдитесь вкушать пищу и питие у ваших пасомых во дни торжеств после требоисправлений и во всякое время у доброхотов; это завет им от самого Бога, данный еще в ветхом завете; это пример для вас самого Христа и апостолов, даже заповедь: входяще в дом, глаголите: мир дому сему, и ядите предлагаемая вам, призывая благословение Божие на ваших благотворителей. Не стыдитесь даже вызывать доброхотство к пожертвованиям на церковь, на себя, на свою братию. Это даже долг ваш. Так поступали, и вам поступать заповедали святые апостолы. Аще мы духовная сеем мирянам, велико ли, аще телесная их пожнем? Это наше право. Это наша власть. Достоин духовный делатель мзды своея. Смотрите только, сейте духовное. Смотрите только, чтобы ваши сборы были благословением, и с вашей стороны благословением, и со стороны дающих благословением, а не принудительными ветхозаветными поборами, которые теряют всякую нравственную цену в очах Божиих.

Братие христиане! Поймите отсюда, как далеко ушло наше время от духа и обычая не только древней апостольской новозаветной, но даже ветхозаветной церкви Божией. Тогда миряне все и все несли с готовностью сами к подножью алтаря Господня. Поймите, что духовенство никогда не получало менее и не жило скуднее нашего времени (за исключением, быть может, татарского погрома), сравнительно с общим благосостоянием, с возрастающими потребностями и способами их удовлетворения. Поймите, насколько проникнуты Христовым духом эти вопли интеллигенции, да и всего народа о ненасытности духовенства. Поймите, откуда это, что все рассуждения правящих кругов об улучшении быта духовенства – только слова, слова и слова, совсем праздные и даже вредные слова. Поймите, откуда эта незастенчивая жадность чиновничества, даже – неслыханное дело! – торгашества отнять у духовенства, последние немногие прочные клоки, на которые опирается благосостояние церквей, монастырей и других церковных учреждений, особенно монастырей. «О! Эти монастыри богаты»... Откуда это злорадство?!.. Эти злоухищрения вырвать у нас что либо, не то чтобы дать?! Откуда это ожестение искони христолюбивого нашего народа, который сам уже не многое несет охотно и щедро ко храму Господню, свечку – и ту тащит в церковь поддельную, купленную за дешевую цену в лавке у торгаша, – который попускает, который вынуждает своего священника, действительно как презренного нищего, бродить под окнами и выпрашивать действительно милостыню, буквально нищенскую подачку?!. Когда всякий без исключения прихожанин обязан довольствовать своего духовного пастыря и давать, ему достойную мзду Христа ради, а не нищенскую подачку?! Отчего, отчего, откуда, откуда, – без конца эти откуда и отчего...

Се же глаголю: сеяй скудостию – скудостию и пожнет, а сеяй о благословении, о благословении и пожнет. Кийждо подавай, якоже изволение имать сердцем, не от скорби, ни от нужды. Доброхотна бо дателя любит Бог. Дающаго рука не оскудеет. Иже аще напоит единаго от ученик Христовых чашею студены воды, токмо во имя ученика, аминь глаголю вам, не погубит мзды своея (Мф. 10:42). Это слова Христовы.

А если бы мы сохранили стародавний старо-русский обычай доброхотного даяния на церковь и ее служителей, то сняли бы одну из тягостнейших дум и неразрешимых забот с сердца Благочестивейшего ГОСУДАРЯ НАШЕГО ИМПЕРАТОРА, которому, как и тезоименитому ныне НАСЛЕДНИКУ ЕГО, попросим у Бога долгих лет, здравия и благоденствия, ди тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте. Аминь.

1881 г.

Глас крове брата твоего вопиет ко Мне от земли ( Быт. 4:10)

Настали дни приготовления к сретению Христа рождающегося, грядущего с небес на землю. Приготовляя нас к сему великому празднику, св. церковь хочет, чтоб мы вспомнили святых праотец и богоотец, от которых произошел по плоти грядущий воплотитися на земли Христос Господь наш.

Говорят о проповеднике: «что он толкует нам, начиная от Адама? Эти истории мы учили еще в детстве»? – Учили в школах по-школьному, и забыли. Теперь выслушайте в церкви по-церковному; вникните в библейское повествование, полное глубочайшего содержания и назидания; всмотритесь в библейские типы, начертанные рукой боговидца Моисея, по внушению Духа Божия. В этих типах увидите назидательнейшие типы общечеловеческой жизни. Вспомните вот образы Каина и Авеля. Один мрачный братоубийца; другой кроткий агнец, кровь которого пролита рукой брата. Разве нет между нами Каинов и Авелей? Или, смягчим наш вопрос. Мы конечно пигмеи сравнительно с этими библейскими колоссами, с этими типическими личностями. Разве нет ни в ком из нас ничего каинитского, ничего авелевского? Даже еще ближе к делу: разве нет в каждом из нас смешения черт каинитских с авелевскими? О сем и размыслим.

Библейское повествование о Каине и Авеле начинается тем, что оба они приносят жертву Богу; Каин приносит от плодов земли, а Авель от первородных стада своего и от тука их. Спрашивается, откуда появились оба эти рода жертв? В этом случае о двоякого рода жертвах упоминается в Библии в первый раз. Толковники полагают, что оба эти рода жертв, особенно же второй, с самого начала, установлены самим Богом. Известно, что Адам и Ева, тотчас по грехопадении, почувствовали, что лишились первобытной чистоты, что обнажились благодати Божией. А почувствовав наготу всего существа своего, оскверненного грехом, они сотворили себе препоясание из листьев древесных, чтобы прикрыть свой стыд. Они закрывали препоясаниями наготу своего тела; но грызущая совесть указывала нужду прикрыть собственно стыд и позор души. Явившись к виновным праведный, но и милующий Бог изрекает им наказание; но в ту же минуту изрекает и обетование первоевангелия. Змию рече Бог: вражду положу между тобою (змием) и женою (праматерью Евою и прененорочной дщерью Евы пречистой Приснодевой), между семенем твоим (семенем зла) и семенем тоя (семенем добра); Той (корень всякого добра; обетованный Искупитель мира) сотрет твою главу (главу змия), а ты (змий) будешь блюсти Его пяту (будешь жалить Его тело, Его церковь, в наиболее немощную часть человчества). Короче, в первоевангелии изречено было, что будущий Искупитель мира пролитием своей крови и собственной смертью сокрушит главу змия. Проречено, что искупление грешного человечества совершится крестной жертвой Сына Божия. Полагают, что при этом же внушено было Адаму приносить и жертвы, во первых, кровавые; внушено именно закалать в жертву Богу жертвенных животных, закалать не потому, чтобы кровь козляя или тельчая могла очищать грехи; а потому, что человек, закалая в жертву овча или козля и принося ее Богу, тем выражал пред Богом чувство своей признательности Ему за все дары Его, чувство своей зависимости от Него, чувство своей неоплатной виновности перед Ним; выражал сокрушенную мысль, что сам человек, за свою вину перед Богом, заслуживает казни еще большей, чем какой подвергается рукой человека эта невинная жертва, страдающая за человеческий грех; выражал, наконец, веру, что от греха, проклятия и смерти спасает человека окончательно великая жертва обетованного Избавителя; а вместе с тем возносил и молитву, чтобы Бог принял дым сожигаемой жертвы в воню благоухания. Полагают, что Адам, получив в откровении заповедь Божию о кровавой жертве, сейчас же и принес ее. А из кож закланных и сожженных жертвенных животных сам Господь Бог сотворил Адаму и жене его ризы кожаные, и облече их. Сопоставьте это с тем, что тотчас по грехопадении Адам и Ева прикрывают наготу тела и духа своего препоясаниями из листьев, по первоевангелии же и по первой жертве Бог прикрывает их наготу ризами жертвенных животных. Это значило, что умилостивительная жертва закрывает пред очами правды Божией нашу вину. В том же смысле и говорится в Библии многократно, что Бог обоня воню благоухания сожигаемой жертвы. Дым сожигаемого животного тела пахнет очень тяжело; но здесь разумеется благоухание духовное, благоухание высшее таинственное, с одной стороны благоухание молитвы кающегося человека, а с другой благоухание святейшей жертвы, принесенной на крест за вину человека невинным, святейшим святых, обетованным Искупителем. Так произошли кровавые жертвы. Кровавая жертва установлена Богом, как прообраз кровавой крестной жертвы.

С жертвами кровавыми тесную связь и тоже самое в роде, хотя и с некоторым оттенком разновидности, зпачение имели и бескровные жертвоприношения, приношения от плодов земли, от произрастений. Так значение этих жертв впервые разъясняет Израилю сам Господь через раба своего Моисея: наблюдай праздник жатвы первых плодов труда твоего, какие ты снял на поле, и праздник собирания плодов (древесных и иных) в конце года, когда уберешь с поля работу твою. Начатки плодов земли твоей принеси в дом Господа Бога твоего. Служите Господу Богу вашему, и Он благословит хлеб твой и вино твое и воду твою и отвратит от вас болезни, и число дней ваших соделает полным (Исх. 28:16–26). Конечно и эти жертвы приносились Богу во имя единой обетованной крестной жертвы; и Бог принимал их в воню благоухания потому, что пред Ним вечно благоухала единая всеумилостивляющая жертва Сына Его. Но безкровные жертвы не так прямо указывали на крестную жертву, как жертвы кровавые. Принося в жертву Богу начатки плодов земных, человек выражал пред Богом свою зависимость от Него, свою благодарность Ему за Его дары и просил себе благословения Господня и на будущее время, на все продолжение своей земной жизни. А Бог со своей стороны привязывал к этим жертвам свои обетования и благословения, во-первых, на временную жизнь человека, что Он благословит и хлеб наш насущный и вино и воду, и отвратит от нас болезни, и соделает на земле число дней наших полным. Короче сказать, некровавые жертвы имели преимущественное отношение к временной жизни, а кровавые к загробной вечной жизни ветхозаветного человека. Кровавые жертвы ближе и прямее указывали на всемирную крестную жертву, чем бескровные.

Теперь смотрите, Авель приносит кровавую жертву, а Каин бескровную. В Бытописании сказано: был Авель пастырь овец (занимался скотоводством), а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес дар Господу от плодов земли. И Авель также принес свой дар Господу от первородных стада своего и от тука их. Внешней причиной принесения разных жертв могла быть просто разность занятий. Каин приносит жертву от плодов земли потому, что был земледелец; а Авель приносит жертву от скотов своих потому, что занимался скотоводством. Но могла быть, и без сомнения – была, и внутренняя причина разнородности жертвоприношений. Этой внутренней причиной могло быть то, что помыслы Каина обращены были больше к земле, нежели к небу, и молитва его была о земном. А душа Авеля, предчувствуя свою печальную земную судьбу, стремилась к небу и молила Бога Отца о милосердии к нему самому и родителям и брату и всему роду их в небе и вечности.

И призрел Господь на Авеля и на дар его; а на Каина и на дар его не призрел; В чем обнаружилось это призрение Божие, мы не знаем. Как Каин и Авель узнали об этом, нам неизвестно. В первобытное время первые люди были ближе к Богу, чем мы в наше время, и чаще удостаивались откровений Божиих, как это явствует из дальнейшей истории самого Каина, с которым Бог беседовал непосредственно. Нужно полагать, было и при этом жертвоприношении какое-то откровение, по которому братья узнали, что на одного из них Бог призрел, а на другого не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его.И сказал Господь Бог Каину: почему ты огорчился? И от чего поникло лицо твое? Слушайте, вникните. Не станем гадать, отчего он огорчился, отчего поникло лицо Каина? Это разъясняет сам Бог и разъясняет с глубиной мудрости божественной. Если ты делаешь доброе, – внушает Он Каину, – то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь добраго: то у дверей твоих грех лежит; он влечет тебя к себе, влечет долу в пагубу, оттого ты и не поднимаешь лица; но ты господствуй над ним, над грехом, который ползает у ног твоих. Напрасно предостережение; тщетен зов Божия милосердия, Божией мудрости. Каин глубоко огорчен. Огорчен горем: он старший брат, и ему предпочтен младший; огорчен завистью, огорчен злобой, огорчен мрачной думой раздавить боль своего сердца. Каин бессилен поднять лицо, бессилен с покаянием воззреть на небо, бессилен с кроткой любовью взглянуть на невинное лицо брата, бессилен господствовать над грешным влечением, бессилен растоптать лежащий у ног его грех и раздавить главу змия, которой жалит его в пяту.

И сказал Каин Авелю брату своему: пойдем в поле. И когда они были в поле, возстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. Совершилась первая в мире смерть, совершилось первое убийство и братоубийство и братоубийство злейшее: злой неправедный брат убил неповинного и праведного, убил по зависти именно за его праведность. В тоже мгновение Бог зовет Каина к покаянию. И сказал Господь Бог Каину: где Авель, брат твой? Каин в глубоком омрачении ума и сердца думает самого Бога обмануть, как вероятно обмануть своих родителей: не знаю, – говорит, – разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал?! Глась крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. И ныне проклят ты от земли; которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. Стеня и трясыйся будеши на земли. И сказал Каин Господу Богу: наказание мое больше, нежели снести можно; вина моя вящше, еже оставитися ми. Вот Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле, и буду стеня и трясыйся на земли; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. Каин сразу почувствовал в совести своей основной закон человеческого правосудия, закон и Божией правды; кровь за кровь, око за око, зуб за зуб. Он пролил кровь брата; другие братья или их потомки должны пролить кровь его собственную. Отсюда же и древний закон родового кровомщения; отсюда исконный общественный закон соответственной кары за пролитую кровь. Чувствовал Каин, что Бог отгоняет его от лица своего, изгоняет из богоизбранного племени, из ограды церкви Божией. Чувствовал, что и сам становится отверженником и племя его будет отверженным. Чувствовал, что со дня братоубийства становится проклятой целью, в которую все станут пускать свои стрелы; в которую будет разить и Божия правда и человеческая месть. Но вот странно. Казалось бы, Господу Богу ничего не оставалось изречь Каину на его опасение, что ему непременно кто-либо отомстит за пролитую кровь, непременно кто-либо его самого убьет, ничего кроме: что ж с этим делать! Виноват, так и казнись, – что изрекла бы в подобных условиях правда общечеловеческая. Но правда Божия изрекает нечто совершенно противоположное. И сказал ему Господь Бог: не тако; за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Бог Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его. И пошел Каин от лица Господня, стеня и трясыйся.

Известно, что Каин удалился на восток от Едема в глубину Азии, родил сынов и дщерей, для собственной безопасности сгородил первый город и произвел из себя потомство каинитов, которые получили наименование сынов человеческих в отличие от сынов Божиих, потомков главным образом Сифа. Каиниты были первыми изобретателями искусств и ремесл, скоро возобладали над потомками всех прочих сынов Адама, над потомками даже Сифа; а слившись посредством брачных союзов с сынами Божиими, развратили и сих последних, так что все допотопное человечество, кроме праведного Ноя, стало плотно; Дух Божий, Дух животворящий отступил от них, и все они погибли в потопе, тем не менее, потомство Каина благоденствовало более 2000 лет; да и сам он без сомнения умер своею смертию. Где же правда Божия? Почему это мудрость Божия помешала совершиться над Каином правде Божией и общечеловеческой, чтобы кровь братоубийцы Каина пролилась за кровь невинно убитого Авеля? Что же значат, повидимому и без сомнения, грозные слова Божии Каину: глас крове брата твоего Авеля вопиет ко Мне от земли?

От Каина перенесемся к себе самим; от судьбы хотя и библейского, но частного лица перенесемся на общечеловеческую точку зрения и размыслим о судьбе людской, о своей собственной судьбе. Тогда наша судьба объяснит нам долю Каина, а доля Каина прольет свет на наш собственный жребий.

Вот все мы люди братья по плоти. Все наделены от Бога, от природы, от житейской судьбы разными дарами, откуда естественно проистекает неравенство человеческих жребиев. В тоже время все мы зачаты в беззакониях и рождены во грехах; все проникнуты ядом первородного греха. Наделены мы разными темпераментами, разной от природы напряженностью страстей; однако же все до единого имеем сердце недоброе, от которого происходят помышления злая: убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы, обиды, зависти, лихоимства, хищения, всякая неправда. За каждым из нас змей ползает сзади, норовя ужалить нас в пяту, в слабую сторону нашего естества, как это предсказано было Адаму в первоевангелии: той змий блюсти будет твою пяту. У дверей каждого из нас, – вспомните, как сказал Бог Каину:у дверей твоих грех лежит, н влечет тебя к себе, оттого ты и не поднимаешь лица , – так и у нас у каждого у дверей грех лежит, он родной нам, он прирожден нашему естеству, он тянет, он привлекает нас к себе. Если ты делаешь доброе, – говорил Бог Каину, – то не поднимаешь ли лица? Сердцу веселящуся лице цветет, – вещает Премудрый. Пока у человека сердце радостно, эта радость льется из всех черт лица. Пока сердце наше чисто, душа непорочна, совесть ничем не встревожена, – вспомните каждый свое невинное детство, – тогда лице наше поднято; тогда мы смело глядели каждому в лицо, как и на небо. Стыдиться было нечего; тревог душа не знала, или эти тревоги были легкой рябью на зеркальной тихой поверхности воды; совесть молчала потому, что была покойна. Впереди манила радостная надежда на счастье жизни, на высокие подвиги, на честь и славу на земле и на небесах. Увы!.. Грех и тогда уже лежал у порога и манил к себе. Мы учились, изучали закон Божий, прислушивались к голосу совести, к голосу Божию, и отворачивали свое лицо от красивой лежащей у порога змеи: да пусть его лежит змей у нашего порога, он нас не тронет, только ты сам его не трогай, ты господствуй над ним своим равнодушием. Мы и господствовали над ним, несколько времени, а все же из любопытства и тогда уже поглядывали на него, на игривые переливы его пред нашими глазами. А далее стали и задумываться о нем: красно есть еже видети, – приятно глядеть на него. А с летами разные соблазны стали и возрастать. Пошли и огорчения, последовали искушения... Лицо наше мало-помалу насупилось. Неудовлетворенная душа стала пропитываться горечью разочарования. Кому чего в жизни, но каждому чего-либо не доставало. Непременно каждый чувствует себя в чем-либо обделенным. Кому не доставало даровитости и успехов в науках; кому семейного счастья; кому людского уважения; кому житейского достатка. Ведь сознаться должно, душа больше или меньше, но положительно огорчается тем, что у других это есть, а мы обделены: в чужих руках ломоть хлеба всегда велик; чужое счастье слепит завистливые глаза, а чужие боли в нас не болят или чуть чуть болят; даже равенство в жребии с другими нас не всегда удовлетворяет. Кому хочется стоять только в уровень с другими? Кому наоборот не хочется превзойти других? В детях даже поощряют так называемое благородное соревнование, т. е. чтоб они были завистливы; в народах патриотическое соревнование даже превозносится похвалами, как высокая гражданская доблесть. Да, это чувство, эти порывы превзойти других проистекают из нашей природы. Они естественны и даже не всегда предосудительны. Кто не хотел бы, кто не мечтал быть даже центром мировой жизни, кому не хотелось бы, чтоб солнце, месяц и звезды пред ним преклонились, – это привиделось даже кроткому невинному отроку Иосифу, – чтоб все ведомые ему величия мира не только почтили его своим вниманием, но и пали пред ним в благоговейном признании высоких его достоинств? Вот праотцы наши, – а яблоко от яблони не далеко падает, – Адам и Ева захотели быть ни более ни менее как богами. Мы и созданы, чтоб быть богами. Вкуси от плода запрещенного, – говорил им змий искуситель, – и будешь бог; узнаешь сразу все, как Бог, а знание – великая сила, а всеведение есть тоже что и всемогущество; сразу узнаешь, что такое полнота счастья; сразу возобладаешь всеми благами мира, всем, чего захочешь. Только вкуси... И вот лежащий у дверей грех привлек к себе лицо наше. Оно опустилось... Дума о грехе нас заела. Конечно совесть сперва бьет тревогу, но и решимость назревает.

К сожалению создать себе вавилонскую башню житейского благополучия в одиночку невозможно. Нужно, чтоб другие люди послужили для нас пьедесталом, нужно возобладать над другими. И вот восстает брат на брата, Каин на Авеля, брат на сестру, сестра на брата и т. д. Совершаются разнообразные грехопадения, насилия, обиды. Грех вот уже положил человека долу, у порога дверей, рядом с собою, пронизал его своим ядом, опутал своими змеиными кольцами. А грешник все еще в каждом грехе мечтает возобладать над другими. Из отравленного грехом сердца исходят всякие грехи: убийства, прелюбодеяния, хулы, лжесвидетельства, неправды и т. д., и все в той мысли, чтоб другие послужили моему счастью, моему удовольствию, моему честолюбию, моей корысти, моей зависти, моему злоязычию, моей кровожадности, моему глухому, но неодолимому для меня влечению видеть все у ног своих, а что противится, то растоптать.

Не станем разбирать, что все грехопадения направлены к цели возобладания над другими, – все проникнуты тем злобным коварным характером, что Каин восстает на Авеля брата своего, или как на помеху или как на средство к своему счастью. Коснемся одного по-видимому наиболее невинного, и действительно наиболее общего порока злоречия. Скажите, не проникнута ль этим злостным характером эта наиболее ходячая, наименеe преследуемая законом и общим мнением страсть, – страсть злоязычия, осуждения, хулы на ближнего? О, поверьте, отрадно всякому сказать самому себе: Господи, какие на свете есть мерзости, какие негодяи! сказать самому себе слово фарисея: слава Тебе Господи, хвалу Тебе, Господи, воздаю, яко несмь якоже прочии человецы, хищницы, неправедницы, прелюбодеи, или якоже сей мытарь. Пощуся два раза в неделю и т. д. Всякий осуждающий другого чувствует отраду именно этого рода, – сознайтесь. Чувствуешь по крайней мере ту отраду, что на людях смерть красна, что я не хуже других, что гнусностей в мире слишком много. Мне нужно, моей мятущейся совести нужно осуждающей мыслью, осуждающим словом восстать на своих братьев, именно чтоб чувствовать себя хорошо. Мы утверждаем свой судейский престол в воображаемом центре мира, в центре, который мы сами же собой и составляем, именно чтоб чувствовать себя судьями всего мира, а весь мир своими всевластными приговорами повергать к подножью ног своих. Только для этого мы ежеминутно и терзаем, даже убиваем друг друга нашим злоречием. Как вампиры, мы сосем чужую кровь, грызем чужое спокойствие, чтоб самим тучнеть и усыплять свою собственную совесть.

Но вот Авель, брат наш убит. Грех содеян. Мы пали... Сразу же чувствуем, что содеяно что-то такое непорядочное, что-то убито, ну хоть чистота совести убита... только всего... Раздается где – то в глуби, из тени дерев потерянного рая звучит тревожный голос – то: Адаме! Где еси? Где ты очутился? – то: где Авель, брат твой? Где родная тебе твоя невинность сердца?... А, ну, прочь, отогнать. Прочь докучный голос! Отогнать смущающий призрак! Мы даже счастливы, мы удовлетворены, достигли чего хотели, все люди грешат, это мое право наконец... Так люди оправдывают даже пролитие крови, видят в этом случайность раздражения, нередко даже прямо свое право покончить с другими, устранить его со своего пути ко храму личного счастья. Но увы, или лучше – к счастью нашему, так мы глушим голос совести, глас Божий, только в первую минуту по грехопадении. А голос Божий в нас и около нас не умолкает: что ты сделал?! что я сделал, Боже мой, Боже мой! Глас крови брата твоего вопиет к небу! Другого обидел, соблазнил, другого погубил! Глас беззакония восходит до неба. Бог слышит и видет. И от этого ощущения, что Бог видит и слышит, человек бессилен отрешиться даже в минуту одурения страстью, страстью гнева, хищничества, кровожадности, плотоядности... Совесть вопит и терзает.

Пораженное воображение рисует ужас злодеяния...

Отсюда галлюцинации, видения убитых у убийц. Отсюда иное впечатление так врезывается в душу, что горит огнем адского воспоминания в мозгу даже умирающего, когда все прочее в воспоминании, в сознании, уже тускнет, уже потухло. Сохрани Боже и помилуй.

Но пока живы, что выходит? Бога ли боимся после грехопадения? Страшного ли суда страшимся? Вечной ли муки трепещем? Нет, вечная мука далеко, мы ее не испытали пока. Страшный суд недоведом. Бога, да, боимся, но боимся гнева Его днесь, сейчас и здесь. Вот гром Его грянет и разобьет вдребезги. Боимся кары Его здесь на земле. Боимся потерять здоровье, благосостояние, честь, положение. Это, знаете, Каин говорящий Богу: буду странником и скитальцем на земле. И всяк, кто встретится со мною, убьет меня. Боимся, что люди узнают, охают; ужасно боимся суда и осуждения людского, чуть ли не больше всего, на свете. Страх суда людского большую муку имеет, нежели страх Божий. Боимся, что врагов наживем, злобную месть их накличем. И вот живет человек буквально Каином, стеня и трясыйся на земли, трепеща за всякую минуту своего благосостояния. А действительно придавит горе, и он стонет Каином в душе: наказание мое больше, нежели снести можно. Господи! За что такая кара?! Накажи, но и помилуй. А пойдут грехи за грехами, беды за бедами, и несчастный, трясясь за настоящее и будущее, стонет отчаянным Каином: вина моя вящше еже оставитися ми... В душе разливается мрак отчаяния, впереди не видится ни искры света, отдыха и покоя; становится ненавистной сама жизнь, проклинается самое прошедшее, проклинается самый час рождения, и Каин превращается в ожесточенного Иуду предателя и шед удавися... Думает, покончил с собой. Отсюда большая часть самоубийств.

Так кончил в новом завете предопределенный сын погибели. Но не так кончил в ветхом завете библейский первообраз тяжких грешников Каин. У него не достало Иудиной отваги на самоубийство. Он наоборот страдал, по одним, более, по другим, менее позорной, но более мучительной слабостью малодушия за собственную жизнь. Нелегкая же кара братоубийцы, так легко погубившему чужую братнюю жизнь. Из-за этого малодушия Каин вынес все, а вынес он много. Земля его прокляла, – земля, которая отверзла уста свои прияти пролитую им кровь брата его Авеля. Чувствовать на себе это проклятие, чувствовать себя проклятым от земли, заметьте – не от Бога, – тяжко. Это нечто ужасное, чего мы с вами не понимаем, а древние понимали и чувствовали, чувствовали и понимали, что земля чувствует и радуется, благословляет и награждает своими дарами, негодует, свергает с себя и даже проклинает. И первый проклят был от земли Каин братоубийца, напоивший землю невинной кровью Авеля. Каин это бремя вынес. Бог не дал ему счастья и удачи в главном его занятии, в земледелии; знать, что моя жизненная доля проклята, это тяжко. Каин это вынес. Быть изгнанным от лица Божия, в ту пору, когда люди чувствовали явную к себе близость Божию; быть изверженным из церкви Божией; быть отверженным от отца и матери, от рода племени, от племени богоизбранного, это слишком тяжко. Каин вынес и это. Быть изгнанником и скитальцем на земле; чувствовать, что на моих руках горит братняя кровь, что за спиной гонится бледная братняя тень; вечно мешаться в уме, вечно стенать и трястись, что вот-вот кто-либо отомстит, отомстит же непременно за пролитую кровь, и убьет, прольет мою собственную кровь, конечно и это тяжко. Каин и это вынес. Чувствовать, что и племя мое отвержено, что грехи родителя Бог возлагает на чада чад, что из-за меня и род мой проклят, видеть, что в нем родятся злодеи, и знать, что так тому и быть следует; что я же и виноват в этом злом роке моего рода, конечно это неимоверно тяжко. Каин вынес и это. Чувствовать, что даже минуты отдыха от постоянной кары, что даже мимолетные минуты радости в жизни, – ведь Каин вступал в брак, рождал детей, жили по-видимому долго, – что вся жизнь бесповоротно отравлена памятью страшного преступления, страхом людской мести, страхом неумытного суда Божия, и это тяжко. Но Каин и это вынес. Зачем же Каин не стал Иудой, не наложил на себя руки? Малодушия было уже очень много. Чья либо молитва спасала и Бог не попускал. Зачем же Бог не послал ему скорой смерти? Зачем не попустил, чтобы Каину кто-либо действительно отомстил за пролитую кровь, по закону: кровь за кровь?

А затем, во-первых, что смерть для Каина была бы отдыхом. Затем, что окончательная кара бывает отрадой. Затем, что преступниками естественно иногда взывать: горы! падите на нас и раздавите, пусть все кончится разом, пусть суд Божий свершится. Пусть правда Божия возьмет свое, вина будет заплачена... Нет, каинова мука: стеня и трясыйся будеши на земли, – она целесообразнее, она доканает глубже. Не он ли своим именем Каина дал и корень для этого слова доканать? Бог осудил Каина на эту каинову муку потому, что глас крове брата его Авеля вопиял к Богу от земли, которая отверзла уста свои принять эту безвременно и напрасно пролитую кровь от братоубийственной руки Каина.

Только вот вопрос: о чем кровь Авеля вопияла к Богу? Конечно, о мести, о правде, о воздаянии. Но об одной ли мести, вот вопрос. Вспомним евангельское слово о богаче немилостивом и Лазаре праведном. Видите, жестокосердый евангельский богач, сый в муках в аду, сперва взывает к небу о себе, о собственном облегчении. Бесплодно. Так, давай же молить за других. И вот он вопиет к Аврааму на небо: отче Аврааме, молю тебя, пошли Лазаря в дом отца моего: имею бо пять братий, пусть Лазарь засвидетельствует им о моей муке, чтоб и те не угодили сюда же в это место мучения. И это жестокосердый богач. Но и тот даже из ада, где ему было уже не до других, и тот вопиял к небу о милосердии к своим братьям. Так думаете ли вы, что Авель в горней обители не вопиял к Богу о прощении Каину? Думаете ли, что именно невинно пролитая кровь Авеля не вопияла о милости к брату Каину, именно себе в награду за напрасную смерть? Разве Авель мог быть счастлив в небе, когда Каин погибал? Разве отец и мать их обоих, несчастные Адам и Ева, пролив потоки кровавых слез над сыном убитым, над сыном убийцей, могли изрекать Каину только проклятия? Разве и Отец небесный мог изрекать Каину только проклятия? Аще вы, лукави суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец ваш небесный…Разве забудет жена отроча свое, еже не помиловати исчадие чрева своего? Но аще и забудет сих жена. Аз не забуду тебе, глаголет Господь. Отец небесный проклял временную судьбу Каина, проклял его удачу в главном его занятии земледелием, осудил его на долгую муку стонать и трястись за свою жизнь, за свое земное благосостояние; но осудил без сомнения для того, чтобы к концу его жизни научить его говорить не так, как он сперва говорил, что наказание мое больше, нежели снести можно, а наоборот: искуси мя. Боже, и испытай мя; разжи утробы моя и сердце; чтобы в минуту смерти, испуская последний вздох, он имел дух сказать не так, что вина моя вящше, еже оставитися ми, а наоборот: несть грех побеждаяй милосердие Божие.

Помилован ли Каин? На это смею ответить только, что кровь Авеля была прообразом крови Господа нашего Иисуса Христа. Вот братия Господни, кровожадные Евреи, мняся службу приносити Богу, вывели Христа Господня вне града своего в поле и убили. Кричали они: кровь Его на нас и на чадех наших. И кровь эта пала на них и на чад их и жгла их, как и продолжает жечь, в продолжение тысячелетий. Но вот к тем же Евреям апостол Павел пишет: вы, хотя и богоубийцы, приступили к горе Сиону, и ко граду Бога живаго, Иерусалиму небесному, и тмам ангелов, к торжествующему собору и к церкви первенцев, написанных на небесах, и к судии всех Богу и к духам праведников, достигших совершенства, и к ходатаю новаго завета Иисусу, и к жертвенной крови кропления, лучше говорящей, нежели Авелева (Евр. 12:22–24).

Да и мы также, как Каин и Евреи, не только братоубийцы, но и богоубийцы. И мы вторично распинаем Сына Божия и проливаем кровь Иисуса Христа. Тем не менее, милосердая и премудрая правда Божия сподобляет нас, по-видимому, и счастья и долголетия. Но сподобляет, чтоб и из нас многие, подобно Каину, вечно стонали в душе и тряслись за свою судьбу и жизнь; чтоб нас угнетала печаль мира сего, которая нередко причиняет слабодушным самую смерть; и чтоб угнетая нас, эта печаль мира сего перерождалась в нас в печаль по Богу, которая соделовает покаяние нераскаянное, твердое и неизменное, чтобы мы постепенно отвыкали от каиновых воплей: казнь моя больше, чем можно снести; вина моя вящше, еже оставитися ми, – а привыкали к воплям христианским: ослаби, остави, прости Боже вся прегрешения моя, к воплю кающагося разбойника: помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии твоем; чтоб очистила и спасла нас пролитая и всегда проливаемая нами кровь Сына Божия, лучше и громче глаголющая на небо о всепрощении, нежели кровь Авеля, пролитая Каином. Аминь.

1880 г.

Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение. (Лк.2:14).

Какая небесная простота истины в чертах события и какая высокая восхитительная поэзия в евангельском изображении рождества Христова!

Представим зимнюю палестинскую ночь, мерцающее светом звезд южное небо, мрачную безснежную землю. Холод там однако же бывает, хотя и небольшой, но чувствительный. В долине, в небольшом полутораверстном расстоянии от древнего именитого, хотя и обедневшего города Давидова Вифлеема, пастухи держут стражу ночную около заснувшаго стада. Под зимний холод все живое дремлет. Все здесь, и пастыри и стадо, прикрыты пеленой ночного мрака; только звезды небесные глядят с высоты небесной, да вот-вот готова загореться чудесная звезда вифлиемская, которой ищут где-то далеко мудрые волхвы, но пастыри простецы пока еще не замечают. Вдруг предстал им ангел Господень, и слава Господня осияла их, и пастыри вздрогнули от страха. Но ангел вещает им: не бойтесь, я возвещаю вам радость великую, радость всем людям. Ныне, в эту минуту, родился вам в городе Давидовом Спаситель, который есть обетованный, чаемый вами Мессия, Христос Господь. И вот вам знамение: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях. И внезапно явилось с ангелом множество воинств небесных, которые возгласили ангельское славословие Богу: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение. Когда ангелы взошли на небо, пастухи говорят друг другу: пойдем в Вифлеем, и посмотрим, что там случилось, о чем возвестил нам Господь. И поспешно взбираются на взгорье, на котором раскинут Вифлеем. Там находят тесноту скота и людей, собравшихся во множестве по случаю народной переписи; а в глубине отныне на веки славной пещеры, в скотском помещении, за недостатком места в человеческом обиталище, видят Марию, юную матерь, Иосифа обручника и Младенца, Господа неба и земли, повитого пеленами и положенного в скотские ясли, за недостатком колыбели. Здесь, у самого места, в самый момент рождества Христова, действительно мир, самая мирная, самая идиллическая картина.

Но чуть-чуть дальше полный контраст, совершенная противоположность. Там далее смертоносная мнительность, там бешеная ярость, там неутолимая кровожадность, там неукротимая беспощадность, разбуженная именно рождеством же Христовым. Там неподалеку в Иерусалиме мятется Ирод царь в ярости, мятутся первосвященники и книжники людские в ужасе; в Иерусалим прибыли невиданные странные люди, волхвы с востока, которые, указывая на новопоявившуюся звезду, толкуют, что родился великий, давно жданный с востока Царь, что мы де узрели новозагоревшуюся звезду Его на востоке, что Он родился здесь где-то у вас, около вас, и мы пришли поклониться Ему. Книжники, недолго роясь в древних пророчествах, указывают царю Ироду прямо на известное пророчество, что Мессия Христос должен родиться в Вифлееме. А, в Вифлееме народился новый царь Иудейский, злобно-коварно раздумывает Ирод, и повелевает избить в Вифлееме и в пределах его всех младенцев до двух-летнего возраста, восполняя неисчислимое количество жертв своей кровожадности избиением целых четырнадцати тысяч вифлеемских детей. Конечно, таким вопиющим злодейством ни себе не купил он душевного мира; ни тем несчастным, которые стали на этот раз жертвою его зверства, не дал он мира. Напротив, по Вифлеему и в пределах его поднимаются раздирающее вопли страдания, стоит и плач, вопли избиваемых детей, стоны терзаемых матерей, подавляемые то невольно исторгающимся из груди, то безмолвным горем отцов и всего населения, пораженного жалостью, тупым ужасом и бессильной яростью против таких бесконечных ужасов Иродова царствования. Где же тут мир?

Мир ли принесло рождество Христово на землю? Кому верить? Ангелам ли, которые огласили колыбель Христову в яслях небесною песнию: Слава в вышних Богу и на земли мир? Самому ли Христу, Его неложному слову: Огонь пришел Я низвести на землю. Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение. Или по более решительному изречению у евангелиста Матфея: не мир пришел Я низвести на землю, но меч. И сам же Господь разъясняет это: ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух, и двое против трех. Отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей. И враги человеку домашние его (Лк. 12:40–53; Мф. 10:34–30). Верить ли наконец очевидности факта, что христианство не принесло мира на землю?

И однако же рождество Христово принесло мир на землю. В подтверждение этой истины мне хочется указать вам на самые очевидные, самые осязательные факты.

Известно, что вещи познаются по сравнению. Так воздух не имеет никакой цены, пока мы им дышем беспрепятственно; но дорого бы мы за него дали, если б у нас его отняли. Так и христианство, частнее, влияние его на умирение земли, мы мало ценим потому, что в христианстве среди общества христианского, мы родились, живем и умрем, и потому не можем без сравнения судить, что значило бы жить нам вне христианства. А сравним состояние человечества теперь под влиянием живого и пока еще крепкого христианства с состоянием общества дохристианским и антихристианским. К несчастью и о последнем, об антихристианском состоянии общества, мы можем уже судить, в наши печальные дни, по собственному печальному опыту. Мы должны знать и помнить, что и слова Христовы: не мир пришел Я принести на землю но меч. Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ся, и невестку с свекровью ея, – что слова эти относятся сколько к первым временам христианства, пока оно еще не утвердилось, столько ж и к последним временам, когда оно склонится к упадку, и исполнение этих слов Господа относительно первой христианской древности мы видим в истории, а относительно наших скорбных дней видим собственными очами, слышим собственными ушами. Опять же когда судим о влиянии утвердившегося, проникающего в жизнь христианства на умирение человечества, мы должны иметь в виду не только факты жизни, но и нравственные принципы евангелия, которые вошли и постепенно входят в правила жизни, в общественные обычаи, в государственное законодательство; которые воспитали и пока еще продолжают воспитывать христианский мир; которые повлияли на веру, нравы и законодательство даже нехристианских народов; которые продолжают еще окружать и руководить, даже против воли, самих антихристианских отщепенцев нашего пока еще христианского строя. А при таком воззрении на влияние христианства, умирение им земли не подлежит ни малейшему сомнению. Оно бесспорно, оно очевидно, оно осязаемо. Бесспорно, что рождество Христово принесло мир в душу каждого человека, принесло мир в семью, мир в общество христианское, принесло мир на всю землю.

Говорить ли, что Христово евангелие низвело мир в душу каждого человека, умиротворяя его с Богом и совестью? Говорить ли о возрождении человека христианина в таинстве крещения, о возрождении в ветхом нового человека, о ниспослании возрожденному, разрешаемому, очищаемому человеку благодати святого Духа, о соединении человека со Христом в других таинствах, как и во всех учреждениях Христовой церкви? Это мир таинственный, ведомый каждому в его совести, но не для всякого стороннего ока видимый. А вот что видимо и для других. Настоящий истинный христианин живет и умирает в вере, надежде и любви христианской. А кто при этом не видит, разве кто не желает видеть, что вера Христова от колыбели до гроба вливает в его душу мир Божий и радость о Духе святом? Что в скорбях он видит над собой всегдашний покров провидения, в смерти переход к лучшей вечной жизни, среди нравственных немощей питает надежду на всепрощение, среди треволнений жизни воспламеняется жаждою отрешиться от уз тела и соединиться со Христом вечной любовью? О состоянии человека в еврействе, в магометанстве не скажем ни слова; в них мы видим ни иное что, как искаженные отростки истинной веры в единого истинного Бога. Но что было с человеком в язычестве? Немощи и грехи были, а нравственного очищения, даже надежды на него не было. Провидения в сознании язычников не было; боги были бессильны и большей частью злые; а над всем царила злая судьба; за гробом же ожидала, всех безрадостный аид. А что в новейшем антихристианстве? Провидения, конечно, нет. Загробной жизни нет. Смерть ужасна и всегда отвратительна; а если она и желается, то только как избавление от невыносимого зла жизни. Самые мрачные терзания совести однако же никак не исключаются. Самые адские муки нередко гнездятся в душе, терзая ее неумолимо и неутолимо, заставляя часто человека, без Бога, без просвета надежды, без любви к кому-либо, иногда с проклятиями всем и всему, без веры в какую бы-то ни было правду, с целым адом на сердце, накликать на себя самоуничтожение, без твердой однако же веры и в покой небытия. А что если там да ад действительный? Никто и ничто не имеет силы дать неверию на это ответ положительно отрицательный. Какой же тут может быть мир души?

Говорить ли, что рождество Христово принесло мир в семью? Что христианскими началами семейственности, именно единоженства: оставит человек отца своего и матерь свою и прилепится к жене своей, – нерасторжимости брачного союза: еже Бог сочета, человек да не разлучает, – почтения к родителям: чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, – попечения о детях: отцы, не раздражайте чад своих, но воспитывайте их в наказании и учении Господнем, – попечения о всех присных: кто о своих, паче же о присных, о домашних не радит, тот веры, отрекся и хуже невернаго, – что этими началами семейственности благоустрояется семья христианская к нормальности отношений, к любви и неразрывности, к высшему на земле взаимному согласию и миру? Куда по рождестве Христовом исчезло языческое, даже еврейское многоженство? Куда легкость брачного развода? Куда узаконеная продажа, куда правовое даже убийство родителями детей? А что видим в современном антихристианстве? Не укореняются ли в нем, даже не ухудшаются ли крайности языческого семейного быта? Легкость развода – легчайшее из требований антихристианства. Не разрушается ли неразрывность супружеского союза, как семейный разврат? Не подымается ли на ветер всякая признательность детей родителям не только за рождение, но и за воспитание? Не подымается ли на ветер не только в явлениях современной жизни, но и в принципах новейшего антихристианскаго учения? Что можно бы сказать, с новейшей антихристианской точки зрения, против этого нового, впрочем не единичного, а нового только в ужасающих, доведенных до полнейшего раскрытия подробностях, ужасного явления, против появления на скамье подсудимых тринадцатилетнего крестьянского мальчика, Михаила Григорьева, который судился на днях в Петербургском окружном суде за отцеубийство, который во все время судебного заседания держал себя совершенно спокойно, на вопросы суда отвечал толково и бойко, сидел вольно, – против этого отрока-анархиста, атеиста, по меньшей мере скептика в вере, не много поучившегося в школе, но читавшего газеты, романы и новости, – который в последнем своем слове суду в свое оправдание сказал: «я хотел учиться, составить себе какую-нибудь карьеру, но отец не давал» (отец его был весьма зажиточный извозчик). «Если б я жил в деревне, я не искусился бы; но здесь в городе, обращаясь между образованными людьми, дело совсем другое. Потом я должен сказать, что когда я шел с топором, то я подумал: Господи! что я хочу делать? Но тут явилась у меня противоположная мысль: да есть ли Бог! Кто это может доказать»? после чего это 13-летнее дитя, но уже отрицатель Бога и Его правды, взмахом топора убивает наповал своего спящего отца и спокойно принимает, с редкой находчивостью, все меры к сокрытию своего преступления от земной человеческой (Церковн. Вестн. 1882 г., № 48), пока еще действующей правды? Что сказать против такого по-нашему изверга, такого юного, полного душевной мощи героя с антихристианской точки зрения? Что его не обвинить, а оправдать и прославить, как Веру Засулич, не казнить, а немного полечить и затем учить надо? Дать способы кончить курс в университете? Бесспорно, к утверждению мира в семье ведет христианство; но судите, к миру ли ведет антихристианство? А то ли еще будет? Сбудется и сбывается слово Христово: отец будет против сына и сын против отца... Возстанут чада на родителей и убиют их. Поглядите в некоторых кругах: где теперь родительская власть? Не плывет ли она по житейской реке на привязи у прихоти, у своенравия и суемудрия детей, сыновей и дочерей, как более передовых, чем их отцы, на мирской арене? Не бежит ли куда-то и верность супружества? Не часто ли приходится мужу и жене, отцу и матери, делить между собой и оставлять родных своих детей, как и друг друга? А то ли еще будет, то ли ожидается, то ли провозвещается? Не внушается ли матерям устроиться так, чтоб дети и не знали своих отцов? Что матери, а не отцы должны быть стержнем семьи? Что сколько то тысяч лет тому назад у некоторых дикарей матери, а не отцы давали детям даже свои фамилии? И тогда-то настанет счастье на земле скотское счастье, не правда ли? Но будет ли тогда мир в семье, будетъ ли семья? А она была и есть пока на земле. А мир был и есть пока в семье, и принесен он на землю рождеством Христовым.

Говорить ли и о том, что рождество Христово принесло мир в общество христианское? Что христианский принцип: Бога, бойтеся, любя как беcконечную любовь; Царя чтите, боясь Бога, и братство возлюбите, – что этот принцип крепко умиротворял все общественные отношения? Что все основы общественного правосудия в христианстве утверждаются на христианских началах братской любви, равенства пред судом правды, обязательной защиты законом каждой личности, как плоти от плоти нашей, как родного нам по плоти брата, сына общего нашего отца Адама, с уважением в каждом человеке достоинства человеческого, а в каждом христианине и достоинства еще равноправного нам сына Божия, члена церкви Христовой, сонаследника царства небесного? Говорить ли, что христианство возвело царепочитание на высоту нравственного правила не только писаного закона, но и закона народной совести, до беззаветной преданности царю, до самоотверженного нещадения за царя даже собственной крови и жизни? Что христианство возвело это требование народной совести на высоту даже народной поэзии? Доказательство этому налицо в православном русском народе. Говорить ли, что христианство возвело и веру в Бога христианского в значение бесценной поэзии сердца, поэзии, проявившейся и в церковных песнопениях, и в народных песнях и легендах, и в непрерывающемся ряде церковнонародныхъ празднеств, обрядов и верований, поэтически обвивающих всю жизнь народа от колыбели, чрез браковенчание, и до могилы? Что эта священная поэзия, так сказать, убаюкивала всю жизнь народа, от сна колыбельного до сна могильного на кладбище, навевая сладкие чаяния там и здесь, там на счастье жизни настоящей, здесь на блаженство жизни будущей вечной? Что вся жизнь, примерно, нашего православно-русского народа распределялась, как по светлым граням, по срокам церковных празднований, вознося чувство сердца от одной велико-празничной умилительной радости к другой, умиляя в конце одной праздничной радости мирно-молитвенной надеждой дожить до другой, от рождества Христова дожить до крещения, а там до поста и светлого дня Христова? Что праздники вроде рождества Христова, святой Пасхи, святой Троицы, искони веков, были повиты высшей, самой кроткой, самой мирной поэзией, которая умиротворяла, восхищала и просвещала тихим Христовым светом народный дух? Припомните каждый свое светлое детство. Припомните каждый святые обычаи родного края по весям, да и по городам, в недалекую еще старину. Припомните святые обычаи всероссийской народно-церковной старины. Припомните, кто ведал, старину даже европейскую христианскую, сколько поэзии породили и поэтических воспоминаний навевали эти всерадостные дни, примерно этот самый день рождества Христова. Взгляните. Еще и в наши дни в Германии, в Англии, в Америке, да и в других христианских землях, в тихо-радостный день рождества Христова, вся суета житейская всецело выметается с улиц, с площадей, из домов, по весям и по городам, от хижин и до дворцов. А у нас так ли на святой Руси в наши суетные дни? Вместо суеты житейской в некоторых кругах выметена вся поэзия праздничная. И нарочно выметается; да и засохла она в иссыхающих сердцах. К богослужению праздничному равнодушие ледяное, замороженное на наших северных морозах. На всенощном бденни, где сосредоточена вся церковная поэзия праздника, из этого круга, увы много ли бывает! Каков пример народу, о религиозно-нравственном преуспеянии которого столько крикливой заботы! Да и на больше обыденную службу литургии все ли жалуют! Думают церковное христианское торжество заменить благотворительными елками, спектаклями, где будет конечно веселее, шумнее, свободнее, чем в церкви. Хорошее, боголюбезное дело – христианская благотворительность. Но нет ли внутреннего противоречия в укореняющемся обычае, праздновать христианский праздник без мысли о Христе? Кое общение свету, нынешнему свету в иных кругах со Христом, увлекающемуся на страну далече от Христа? Поражает, что даже на пасхальных яйцах, продаваемых для подарков, светлые эмблемы светлейшего из христианских праздников заменяются реальными или даже подозрительными изображениями цветов, курицы с яйцами или цыплятами, бабочек, амуров и т. п., лишь бы только не было: Христос воскресе, лишь бы изгнать напоминание о Христе. Вся христианская поэзия тухнет, – поэзия, которая много веков, от колыбели всего христианского мира, составляла мир труждающихся и обременных житейской суетой душ, составляла родник самых чистых радостей, родник тихого народного счастья, невозмутимого ни для каких житейских бурь. Бывало: горе, пожар, болезнь; но чья душа не встрепенется при первых звуках песни: Дева днесь пресущественнаго раждает, – или: Христос воскресе? А ныне эти поэтические чувства холодеют и вымирают, не во всех, конечно, но во многих. И печальный плод этого в наши дни уже сказался ясно. Умирая в умирающих сердцах, христианская поэзия мстит, или вернее, казнит на себя. За христианской, как матерью всякой истинной возвышенной поэзии, умирает и эта последняя, а за ней вымирает и всякая, даже нечистая поэзия. Передовые отрицатели проповедуют ныне не поэзию – она им ненавистна, – даже не сухую, эгоистическую, реальную, но правдивую прозу, а проповедуют беспощадное искоренение всякой эстетики, проповедуют ожесточенную неумолимую борьбу со всякими превыспренними идеалами, проповедуют так называемый террор во взаимных отношениях, проповедуют просто убийство, разрушение всякими способами, и старыми и новоизобретаемыми, проповедуют, как идеал будущих социальных отношений, просто грубое и лютое зверство. Человек человеку должен быть не братом, а волком. Такие семена сеются современным антихристианством в принципе социологии, – каких же следует ждать от них плодов на практике, при естественной наклонности человеческой природы ко греху, к скотоподобию, к зверству? Эта наклонность не исторгнута из нашей природы и самим христианством, хотя первым его словом и была ангельская песнь над колыбелью младенца Христа о нисшествии мира на землю: Слава вышних Богу и на земли мир... Но во всяком случае небесное семя мира произращало на земле и плоды мира. Замечательно, что с нисшествием Христа на землю в истинно-христианском обществе стали немыслимы всенародные зверства вроде Иродовых кровопийств, вроде избиения 14000 невинных младенцев, вроде возмутительнейшего приказания того же Ирода избить, в минуту его собственной смерти, все лучшие в царстве фамилии, со всеми головами колен, собрав и заперши их предварительно в одном огромном здании гипподрома, чтоб над гробом Ирода было побольше плакальщиков; стали немыслимы зверства вроде публичного отправления китайского правосудия, где палач одним ножом отрезывает, просто среди улицы, сотни голов и тут же перед зрителями собственным языком облизывает с ножа горячую кровь своих жертв. А лишь только антихристианство воцарилось в революцию в просвещенной Франции, как и пошла в ход новоизобретенная гильотина, рубя одним взмахом десятки голов, и стала рубить головы без счету. Революционерам впрочем и этого показалось мало: они хотели расстреливать пушками целые города, с десятками тысяч жителей. А то ли приготовляют нам наши, да и просвещенным французам наши же кровные русские нигилисты – разрушители, при помощи петролея, динамита и других полезных изобретений в смысле всеобщего разрушения?! Выходит, что мы русские стали передовиками во зле, в суемудром безумии, будучи пока бессильны опередить других в добре, в науке, в истинно-полезных открытиях, и платим Европе за данное ей нам образование, за уроки в антихристианстве. Не научим ли хоть этим, наконец, по заключению от противного, и истиннокатолическому христианству? Не напомним ли себе и европейским братиям, что только в истинном христианстве мир земли?

Христианство умиротворило самую войну, изменив, ограничив и облагородив ее задачи, укротив, возвысив и освятив ее дух. Христианство искренне благословляет войну только для защиты отечества, для защиты других слабейших, угнетенных; но отвращается от войны неправедного нападения. Оглянитесь назад. Перечтите этот неисчислимый ряд войн, для войны, для захвата, для грабежа, для порабощения, для кровавой славы; христианство всего этого отвращается. Оглянитесь, не положило ли рождество Христово конца в целой вселенной непрерывными в древнем мире войнами за всемирное владычество! Посмотрите, не к тому ли направлялись все войны великих египетских фараонов, царей Ассирийских, Персидских, Александра Македонского и наконец, Римской республики, кончая разгромами Помпеи и Цезаря, как раз ко времени пришествия Христова на землю. Правда, воевали и христиане даже первых веков, но в войсках своего римского отечества, защищая его. Воевали и православные греческие цари, но только защищая свое царство. Воевали и русские благоверные великие князья, цари и императоры, но исключительно защищая свою родную землю, своих единоверных единоплеменников, свою угнетаемую братию. Даже в зададно-христианской Европе, и там чужда была христианскими государями идея воевать за всемирное владычество, хотя мы и не защищаем Запад, особенно же заблудившихся от истины Христова духа римских первосвященников. Говорят, миром правит идея. Это верно, без всякого сомнения. Так лишь только мелькнула идея фанатичного исламизма и блеснули мечи ложного пророка Магомета, как и пошли его преемники с огнем и мечом порабощать весь мир магометанской идее. Лишь только пронеслась она над закраинами среднеазийских пустынь, как и подвинула бесчисленные среднеазийские племена, с их Чингис-ханами и Батыями, Узбеками и Тамерланами покорять вселенную. Лишь только потрясено христианство в западной Европе идеей революции, как чадо революции Наполеон понесся вихрем по земле, понесся действительным апокалипсическим аполлионом, губя миллионы лучшего человечества – для чего? Для личной химеры всемирного владычества. Раскрывать ли, что не только идея войны напрасной осуждена и устранена христианством, но что идея далее возможного прекращения войны, когда люди раскуют мечи своя на орала и копья на серпы, когда народные препирательства будут решаться на всемирном ареопаге суда по законам правды Божией и человеческой, – что и эта идея возникла из христианского же божественного откровения? Доказывать ли, наоборот, что лишь только возникла в наши дни эта злосчастная антихристианская идея борьбы за существование, как нужда самозащиты сразу же и заковала всех в железную броню, так что, чего доброго, люди обратно раскуют серпы на мечи и орала на пушки и бомбы? Перечислять ли все благотворные меры, которые именно дух христианства направил к смягчению бедствий войны, прилагая и к международной вражде одно из коренных своих требований щадить и миловать даже врага, оканчивая учреждениями Красного креста, для помощи своим и чужим, учреждениями, которые переняты даже иноверцами? Раскрывать ли, что христианство укротило, облагородило, освятило самый дух войны, как в царях и полководцах, так и в простых воинах, возвысив их деяния до значения подвигов высшей любви, самоотвержения и святой жертвы? Наполеон I, на развалинах Москвы, имел ужасный вид губителя, нечестивца, самозванного бога (несомненно, что он сам себя и мнил и называл и подданные его называли его богом), вид посланника сатаны, апокалипсического зверя; а наоборот Александр I, спаситель Парижа и Франции, на площади Согласия коленопреклоненный пред всевышним Богом, завещал миру величаво-умилительный образ кроткого ангела небесного, избавителя народов. Сравнивать ли Александра I, посещающего в Вильне госпитали, заваленные полугнилыми врагами, осматривающего целые скирды и гнилых трупов и полугнилых живых врагов, чтоб излить на них повсюду посильные благотворения, – сравнивать ли с тем же Наполеоном I, который в Сирии приказывает отравить своих покидаемых раненых; который под Ваграмом запрещает уносить раненых во время сражения, чтоб здоровые не уходили от смерти; который называл воинов, проливавших за его сумасбродства свою кровь, пушечным мясом, мясом для пушки? Можно ли идти дальше в зверском нечестии? Можно ль найти более разительные контрасты? Что могли чувствовать целые буквально горы искалеченных, избитых французов под Прейсишь – Эйлау, Ваграмом, Бородином? Какое утешение мог преподать им, в эти роковые минуты, бог их, Наполеон? Не то ли каждый из них должен был сказать ему, что под Баграмом сказал, пораженный насмерть, отвергший утешения религии, лучший из его маршалов Ланн: «игрок ты отчаянный, по бессмысленной прихоти ставишь ты на карту сотни тысяч человеческих жизней»? Можно ли сравнивать этих злосчастных воинов Наполеона I, веровавших в него, как своего бога, и отрицавших Бога истиного и Христа Его, или же жалких воинов Наполеона III, которые, вопреки команде генералов идти вперед на врага, отказывались идти, по их выражению, к диаволу, в которого, однако же, не верили, выучившись отлично бегать перед лицом врага и не раздумывая продавать свое отечество, отечество без веры, без законного царя, без народного знамени, у многих даже без семейного очага, без домашней святыни,– можно ли сравнивать их с русскими воинами Бородина, которые бились насмерть, накануне все причастившись и переодевшись в чистое белье перед смертью? Или с воинами Севастополя, которые пускали бомбы в светлый Христов день, христосуясь с христианским архистратигом Остен-Сакеном, с песнею: Христом воскресе..., смертию смерть поправ и нам даровав живот вечный? Или же, с воинами последней восточной войны, которые на перевале чрез Балканский хребет, потонув в снегах, среди неимоверных трудностей, на короткой ночной передышке, освещенные снизу гаснущими кострами, сверху горящими зведами, ища между ними рождественской вифлеемской звезды, вспомнили, что «сегодня, братцы, ночь на рождество Христово», поднялись, сотворили солдатскую молитву и затем, с усладой души, принялись каждый за свое дело, конечно, с мыслью, что завтра вероятно придется схватиться со врагом и, быть может, положить живот за веру, царя и отечество? Скажите, не похоже ль это на стражу нощную вифлеемских пастырей? Не была ль эта краткая, но глубокая рождественская молитва простых солдатских сердец продолжением славословия хора воев небесных: слава в вышних Богу и на земли мир?... Скажите, что в истории мира можно найти более отрадного, более высокого, более прекрасного, как эти родные нам картины?! А отчего они так прекрасны? Оттого, что свой дух, свое содержание, свой колорит они взяли из христианства. Оттого, что в них включено высшее условие изящного в человеческих подвигах и произведениях, сочетание поразительнейших контрастов, именно суровой кровавой исполинской борьбы гигантов и превыспреннего тихого веяния премирного небесного мира над поверженными в прах пред милосердием небесным боевыми сонмами смиренных самоотверженных простых сердец. Этот небесный мир, в огромном большинстве случаев, осенял наших воинов и на смертных ложах, на бранном поле, когда приходится жертвовать жизнью. Мало ль мы знаем в высшей степени спокойных смертей военных людей, убитых или раненых на войне, – кончин истинно мирных, непостыдных христианских Каждый из таких умирающих чувствует в последние минуты, что честно исполнил самый тяжкий долг, принес высшую жертву за отечество земное, чая отечества небесного, продавая дух свой в руки Отца небесного. А то ли мы начинаем видеть с тех пор, как даже военные сочинения стали распространять между своими неверие? А им делать это не значит ли рыть себе могилу собственными руками?.. Смутное что-то и недобровещее начинаем видет и слышать... Откуда, из христианского ли, или антихристианского духа, это множество самых легкомысленных самоубийств, из щекотливости, из оскорбленного самолюбия и других легковеснейших причин, да и другое кое что, чудовищное, непонятное, немыслимое, хотя и действительное?.. Как будто негде стало на широкой Руси и ее бесконечных закраинах, русским удальцам, искони христолюбивым воинам, сложить свои удалые головы, не для личного мрачного каприза, но в честном бою, в жертву отечеству, во спасение своей души, в назидание и усладу всем нам, в честь православного русского царя, во славу Царя небесного, в вечную память себе, под упокоивающим покровом поминальных песнопений и молитв святой православной церкви?!... Мрак душ становится повальным и немирность сердец – заразительною.

Как поглядишь, да подумаешь, то с томящим горем останавливаешься на горькой думе, что перестаем мы возносить славу в вышних Богу, оттого и благоволение Божие, по-видимому, возвращается от людей на небо, и мир Божий 6ежит с нашей смятенной и смущеной земли. Аминь.

1882 г.

Посетил ны есть свыше Спас наш, восток востоков...

Светилен Рожд. Христ,

Всех вас, православных христиан, поздравляем с праздником Рождества Христова, и с вашего соизволения предложим вам рассуждение о том, откуда берет свое начало так называемый восточный вопрос? Куда в своем развитии он идет и с собой человечество ведет?

Не смущайтесь. Связь между нашей беседой и настоящим нашим торжеством окажется явная, да и не словесная только, а существенная.

Вот смысл настоящего торжества, выражаемый в вышеприведенной нами церковной песни, называемой Светилен: «посетил ны есть свыше Спас наш, восток востоков»... Таже мысль выражается и в тропаре праздника: «в рождестве Твоем. Христе Боже, служащие звездам восточные мудрецы научены были звездою вифлеемскою кланяться Тебе, Солнцу правды, и увидеть в Тебе восток с высоты»... Что это за образ? Что за идея?

Господь Иисус Христос называется восток востоков, восток с высоты. По грехопадении люди остались во тьме и смертной тени. Между тем потребность покланяться верховному существу осталась. Но истинного Бога люди забыли, не ведали, не видели, – и вместо Бога стали кланяться всему, начиная с идолов – образов мерзостнейших страстей человеческих, с гадов и скотов, и до звезд небесных, которым кланялись лучшие из язычников, каковы были вифлеемские волхвы. Но вот на востоке вещественном, в Иудее, в Вифлееме, который был востоком для тогдашней вселенной, загорался зарей восток духовный и востекло из вифлеемского вертепа Солнце правды Христос Бог наш. И обратилось на востоке все человечество вслед за вифлеемскими пастырями, за восточными волхвами, и обратившись пало долу перед восходящим с высоты востока светилом... Вот в каком смысле Господь наш Иисус Христос именуется востоком с высоты, востоком востоков, как впервые назван Он ветхозаветным пророком Иеремией. И вот что значит церковная песнь: «Посетил нас свыше наш Спаситель, восток востоков, и мы, сущии во тьме и смертной тени, узрели свет истины».

Здесь же в востоке Солнца правды на востоке, в рождестве Христа Спаса нашего в Вифлиеме, скрывается начало и так называемого восточного вопроса. Или точнее и глубже, скрывается в прообразе рождества Христова – в рождении обетованного сына Авраамова, Исаака.

По порядку времени начало восточного вопроса скрывается в нижеследующем священном чтении из святой Библии, из древнейшей книги Бытия, – чтении, которое предано письмени почти за полторы тысячи лет, а изображает событие, совершившееся почти за две тысячи лет до рождества Христова. Аврам был девяноста девяти лет, и Господь явился Авраму, и сказал ему: Я Бог всемогущий; ходи предо Мною, и будь непорочен; и поставлю завет мой между Мною и тобою, и весьма, весьма размножу тебя. И пал Аврам на лице свое. Бог продолжал говорить с ним, и сказал: Я – вот завет Мой с тобою: ты будешь отцом множества народов. И не будешь ты больше называться Аврамом; но будет тебе имя: Авраам; ибо Я сделаю тебя отцом множества народов. И весьма, весьма распложу тебя, и произведу от тебя народы, и цари произойдут от тебя. И поставлю завет мой между Мною и тобою и между потомками твоими после тебя в роды их, завет вечный в том, что Я буду Богом твоим и потомков твоих после тебя. И дам тебе и потомкам твоим после тебя землю, по которой ты странствуешь, всю землю Ханаанскую, во владение вечное; и буду вам Богом. И сказал Бог Аврааму: ты же соблюди завет мой, ты и потомки твои после тебя в роды их. Сей есть завет мой, который вы должны соблюдать между Мною, и между вами, и между потомками твоими после тебя (в роды их): да будет у вас обрезан весь мужский пол. Обрезывайте крайнюю плоть вашу; и сие будет знамением завета между Мною и вами. Осми дней от рождения да будет обрезан у вас в роды ваши всякий младенец мужскаго пола, рожденный в доме и купленный за серебро у какого нибудь иноплеменника, который не от твоего семени. Непременно да будет обрезан рожденный в доме твоем и купленный за серебро твое, и будет завет мой на теле вашем заветом вечным. Необрезанный же мужеского пола, которым не обрежешь крайней плоти своей (в осмый день), истребится душа та из народа своего; ибо он нарушил завет мой. И сказал Бог Аврааму: Сару, жену твою, не называй Сарою; но да будет имя ей: Сарра, Я благословлю ее, и дам тебе от нея сына; благословлю ее, и произойдут от нея народы, и цари народов произойдут от нея. И пал Авраам на лице свое, и разсмеялся, и сказал сам в себе: неужели от столетняго будет сын? и Сарра, девяностолетняя, неужели родит? И сказал Авраам Богу: о, хотя бы Измаил был жив пред лицем твоим! Бог же сказал (Аврааму): именно Сарра, жена твоя, родит тебе сына, и ты наречешь ему имя: Исаак; и поставлю завет мой с ним заветом вечным (в том, что Я буду Богом ему и) потомству его после него. И о Измаиле Я услышал тебя: вот, Я благословлю его, и возращу его, и весьма, весьма размножу; двенадцать князей родятся от него; и Я произведу от него великий народ. Но завет мой поставлю с Исааком, которого родит тебе Сарра в сие самое время на другой год (Быт. 17:1–21).

История известная. Но в чем ее значение относительно предпоставленного нами вопроса?

Великому угоднику Божию, прародителю Христа Спасителя нашего, патриарху Аврааму даны были великие обетования Божии, – именно обетования, что Бог возрастит его в великий народ, – что даст ему обетованную землю в наследие, – ему и семени его по нем, – что от семени его произойдут цари народов, – а всего важнее, что от семени его благословятся все племена земные. Между тем детей у Авраама не было. Единственная законная жена его Сарра не рождала, и оба они, Авраам и Сарра, достигли уже старости, преклонной даже для тогдашнего патриархального времени, когда люди созревали и увядали вдвое медленнее нашего. Именно, Аврааму было уже под 100, a Сарре под 90 лет. Естественной надежды на прямое продолжение рода уже не оставалось. Поэтому неплодная Сарра придумала исправить вину свою пред супругом тем, что, по тогдашнему обычаю многоженства и усыновления, упросила Авраама взять в наложницу рабу ее Агарь, чтоб усыновить себе семя Авраамово от Агари. Плодом этого законного по обычаю, полузаконного по закону нравственному, плотского союза был сын Измаил, по отцу сын Авраама по плоти, по родной матери Агари сын рабыни, и в тоже время сын госпожи ее, законной жены Авраама Сарры по усыновлению. Казалось, семейство устроилось к общему взаимному удовольствию, как желало: и рабыня, теперь полугоспожа Агарь, и госпожа ее Сарра и Авраам, трое родителей, получили сына в одном лице Измаила; а что еще важнее, – семья Авраамова приобрела, казалось, то семя, то потомство, которому дарованы были великие обетования Господни. Но человек строит свое, а Бог свое.

В одно из богоявлений, которых Авраам удостаивался не раз, Бог говорит Аврааму: «Я Бог твой, благоугождай предо Мною. И положу завет мой (договор и союз религии) между Мною и между тобою, и между семенем твоим по тебе. Но не думай, что от Измаила произойдет то твое семя, с которым Я заключу завет мой. Нет. Сама Сарра родит тебе сына Исаака. С ним-то Я и поставлю завет мой в завет вечный, да буду ему Богом и семени его по нем». – Жалостью подвиглось при этом отеческое сердце Авраама о сыне его Измаиле, которому было уже около 12-ти лет. Уже очи старца отца привыкли останавливаться на мальчике с отеческой нежностью. Что же будет с ним, – шевельнулась в душе Авраама жалостливая дума о Измаиле, – какую судьбу готовит ему Господь? Ужели исключить его из обетований, данных семейству? Ужели прогнать его из дому? «Измаил сей», – молит Бога Авраам. – «да живет пред Тобою, не изгоняй его от лица твоего». – И благосердие Отца небесного сейчас же откликнулось на жалостливость отеческого сердца Авраамова. «Что касается Измаила», – ответствует Господь на молитву Авраама, – «то вот Я послушал тебя: и вот Я благословил его, и возращу его и умножу его зело: двенадцать народов он породит из себя; и сделаю его народом великим. Завет же мой поставлю с Исааком, которого родит тебе Сарра».

И вот 90-летняя Сарра родила 100-летнему мужу Аврааму законного сына обетования, Исаака. И растут Исаак с Измаилом, в отеческом дому, как дети одного отца. Один уже возрастный мальчик, лет 14-ти, другой еще дитя по одному году. С течением времени в постоянном обращении в играх большой стал обижать меньшего. По плоти родившийся, сын рабы, гоняше, – по выражению апостола Павла (Гал. 4:29),-духовного, сына свободной Сарры, сына обетования. Сарра видит это и оскорбилась за сына, и говорит Аврааму: «изгони рабу сию и сына ее, – не наследует, не будет наследником нашим, сын рабыни сея с сыном моим Исааком». Жестока показалась речь сия пред Авраамом о сыне его Измаиле. Выходило семейное затруднение, запутанное настолько, что сам Бог нашел нужным развязать его своим предусмотрительным промышлением, которое и односторонность и немощь человеческую направляет к своим премудрым целям. – «Пусть не будет жестоко пред тобою», – говорит Бог Аврааму, почти упрашивая его, – «слово об отроке и о рабыне. Все, что скажет тебе Сарра, слушай гласа ея, – так, как в Исааке наречется тебе семя, – так как то семя, которое произойдет от Исаака, а не от Измаила, наречется твоим Авраамовым семенем. Сына же рабыни сея, Измаила, Я соделаю в народ великий, – за то, что он – твое семя». Встал Авраам поутру, взял хлеб и мех воды и дал Агари, и возложил, на плечи ее отрока и отпустил ее из дому. Горькое было расставание для всех трех. Ушедши от Авраама неведомо куда, Агарь заблудилась в пустыни. Между тем вода из меха вышла. В отчаянии мать бросила мальчика под деревом. И отошедши села против него издали, говоря самой себе: пусть хоть смерти моего дитяти я не увижу. И сидит против него издали, и смотрит. Дитя закричало и расплакалось. Отец выгнал его из дому, мать кинула умирать. Но если и мать забывает дитя свое, так что не жалеет об исчадии чрева своего, – то Бог не забывает. Бог, с высот, небесных, услышал вопли отрока с места, где был он. Жалость Отца небесного о дитяти нужно было возжечь и в сердце родной матери. И воззвал ангел Божий к Агари с неба и говорит ей, – говорит внушительно и не без укора: «что это такое, Агарь?! Зачем ты кинула свое дитя?! Из отчаяния? Напрасно. Не бойся: сам Бог услышал глас отрока, восходящий к небу с места, где дитя находится. Встань и возьми дитя, веди его за руку рукою своею: ибо Я сотворю его в народ великий». – И отверз Бог очи Агари, и усмотрела она колодезь воды живой, и налила свой мех водою, и напоила отроча. И был Бог с отроком: и возрос он, и вселился в пустыне Аравийской и стал стрелец.

Теперь, вы изволите понимать, почему мы толкуем об Исааке и об Измаиле, – какое отношение между слишком старой историей этих двух братьев и настоящим нашим праздником и новейшим из вопросов, восточным.

В таинственный смысл этого вопроса вводит нас св. апостол Павел. «Писано, – пишет он (Гал. 4:22–31), – что Авраам имел двух сынов: одного от рабы, а другого от свободной. Тот, который от рабы, от Агари, родился по плоти, а который от свободной, от Сарры, родился по обетованию Божию. Эти два сына – суть два завета; ветхий – еврейский, рождающий в рабство, – это Агарь, остающаяся в рабстве со всем потомством своим, – и новый – это свободная Сарра, мать всем нам. Мы все, по Исааку, чада обетования. И как тогда Измаил, родившийся по плоти, гнал – обижал духовного, Исаака, сына обетования, – так и теперь. Но что говорить писание? Что повелел Бог Аврааму? Изгони рабу Агарь и сына ее Измаила. Ибо не имеет наследовать – быть наследником сын рабыни с сыном свободной Сарры Исааком».

Связь между рождением прообраза Христова Исаака и рождеством Христовым и так называемым восточным вопросом состоит в том, что в племени Измаила родилось магометанство, а в племени Исаака – христианство. От одной ветви произошло древо магометанское, а от другой – христианское.

Когда четырнадцатилетний отрок Измаил, ведомый за руку своею одинокою матерью, Агарью, углублялся, по смотрению Божию, в пустыню Аравийскую, – то здесь они застали уже немало коренных жителей. Эти жители, конечно, имели впоследствии свое потомство. По плоти, они с потомством своим не были потомками Измаила. Но при тогдашней плодовитости некоторых родов, от Измаила, в скором времени, произошло уже двенадцат колен, из коих каждое имело уже свою главу, или своего князя. Эти измаильтяне заняли тогда же большое пространство северной Аравии, от Египта до пределов Ассирии. Недалее, как при прямом внуке Авраама Иакове, они уже известны были, в международных сношениях, именно под именем измаильтян.

К ним пристало и впоследствии слилось с ними племя другого внука Авраамова, сына Исаакова Исава – Едома, от которого значительная часть Аравии получила имя Идумеи и под этим именем известна была на всем пространстве ветхозаветной истории, от Моисея до Христа. Все это в совокупности Авраамово племя, происшедшее через Измаила и через Исава – Едома, по смотрению Божию, успело наложить свою родовую господствующую печать на прочие Аравийские племена. Тому в истории мы знаем немало примеров, что господствующий в известных пределах род налагал свой племенной характер на все соседние племена, так что эти племена сплачивались и составляли один народ, с характером господствующего племени. Так племя Персов после Кира дало всем завоеванным племенам один характер персидского народа. Так Александр Македонский своими завоеваниями наложил македонско-греческий тип на Азию и Египет. Так римляне сообщили свой народный римский характер всей тогдашней вселенной. Так род Иакова-Израиля наложил свою родовую израильскую печать на потомство всех домочадцев, которые пришли с Иаковом в Египет, как и на всех инородцев, которых израильтяне застали и не истребили в земле обетованной, по выходе своем из Египта. Так и измаильтяне наложили свой племенной тип на все прочие племена, которые жили в Аравии, – отчего аравитяне, на всем пространстве своей истории, назывались и называются измаильтянами, по имени аравийского предка своего Измаила, – называются агарянами по имени матери Измаила Агари, – называются еще сарацинами по имени другой матери Измаила Сарры, которой Измаил, со дня рождения своего, был усыновлен. Считая своим родоначальником именно Авраама через Измаила, все аравитяне-измаильтяне-агаряне-сарацины, искони веков, были проникнуты единым мировоззрением, единой религией, в которой трудно не усмотреть основные черты религии Авраамовой: обрезание, патриархальность нравов, гостеприимство, омовения, многоженство, отвращение к идолам и всяким изображенииям, твердое верование в Бога единого и в промысел Его, или судьбу, наконец, в особое избрание и предопределение семени Авраамова, коему предопределено господство над всеми народами, – черты хотя и основные, но только внешние, лишенные богоносного духа истинной богооткровенной религии Авраама и обетованного богоизбранного семени его.

От этого-то, перепаянного единым духом, племени аравитян-измаильтян-агарян-сарацин родилось предопределенное орудие Промысла, так называемый пророк Магомет, который дал своему родовому племени широко-историческое значение. Дал но тем, что создал новую религию магометанскую, – таковой он не создавал; а тем, что привел стародавние аравийско-еврейские, измаилитские верования, в основе которых лежала патриархальная Авраамова вера, в единство, в некоторую, хотя и фантастическую, систему, которую ближайшие преемники его и предали письмени; дал тем, что указал аравийскому племени на его, в известном смысле, правоверие среди окружающих его языческих народов, на его особое избрание и предопределение покорить своему правоверию весь мир, для чего сам Магомет первый с полным успехом и обнажил свой меч, вдохнув свое фанатическое мужество и в своих преемников калифов, которые и покорили пол вселенной корану огнем и мечом, кровопролитием и опустошениями.

Измаильтяне были, хотя и старшей по времени, но боковой ветвью от корня Авраамова. Прямым же продолжением ствола от того же корня были Исаак и Иаков, а затем, через ряд князей и царей, чрез богоотроковицу Марию и Иосифа обручника – вифлеемский Младенец, Господь наш Иисус Христос. От этого корня и ствола отломилось много естественных ветвей. Отломилось с самого начала потомство Исава-Едома, под именем идумеев. Отломились после царя Соломона десять колен Израилевых, которые со временем и пошли в рассеяние. Отломились все современники Господа Иисуса и современные нам евреи, которые не приняли веры в обетованное Авраамово семя, в обетованного Избавителя, когда Он явился в мир в предопределенное время. Зато к этой маслине привилось много чужеродных ветвей из язычников, в том числе привились и мы, славянское племя, и через это привитие стали настоящими потомками Авраама.

Это перерождение разнородных языческих народов и племен в потомство Авраамово, через Иисуса Христа, представляется в священном писании под образом именно привития диких чужеродных ветвей к плодовитой маслине. И не подумайте, что это метафора, – нет, это сравнение, но не метафора. Как дикие ветви, привившись к родовитой маслине, напитываются ее соком, и, с течением времени, должны более или менее переродиться к лучшему и жить жизнью корня, к которому привиты, – так и язычники, привившись к древу рода Авраамова через Иисуса Христа, живя Христовым духом, дыша Его учением, подчиняясь строю Его законодательства, быстро и решительно перерождаются.

Перерождаются потому, что народы живут идеей. Идея движет народную историю. Мощная идея религии переплавляет разнородные племена в единство известной народности, перерождает их не только духовно, но и физически, телесно. В подтверждение этого, посмотрите на ближайший, более знакомый нам пример, на славяно-русское государство. Посмотрите на православно-христианскую Русь, сколько жило на ее широких пространствах, на длинном протяжении ее истории, разнородных племен славянских, литовских, финских, монгольских и других. Но все они лишь только проникались одною религиозной идеей, мощной идеей христианской религии, в чистейшей форме вселенского православия, – как вместе с тем начинали и перерождаться в единство православно-русского народа. Это перерождение так полно, что там, где русский народ менее подвергался иноверным влияниям, – в так называемой Велико-России от Орла через Москву и до Вологды, – мы видим самое коренное велико-русское племя; видим не подозревая, что в большинстве своем это племя состоит из переродившихся финнов. На наших собственных глазах, мордва, черемисы, чуваши, даже татары, которые искренне и серьезно, а не поверхностно, не только принимают христианство, но и проникаются им, – все эти новые христиане быстро перерождаются в русских и физически, так что через два-три поколения в них трудно узнавать остатки инородческого типа. Таким образом, это перерождение племен совершается и по днесь, совершается как в христианстве, так и в магометанстве. Возьмите обратное – даже чистокровных славян, которые принимали и принимают магометанство, – вместе с тем они быстро теряют и свой племенной облик, и родной язык, и кровные привязанности; наоборот, вместе с отступничеством от родной Христовой веры, становятся и злейшими кровными врагами своей единокровной и прежде единоверной христианской славянской братии. Напрасны усилия уже слабо верной Европы навязать магометанам формы европейской цивилизации, европейские костюмы, европейское военное искусство, европейскую науку, европейский государственный строй. Все это в полной совокупности не сделает магометан, ни турок, ни египтян, европейцами, потому что во всем этом нет духа жизни. Жизненный дух европейской цивилизации, который прививает к древу христианской жизни, коренится в Христовой вере. А в магометанстве живет другой дух, из которого естественно нарождаются и другие формы, как другие листья на инородном дереве. Прививать же березовые листья к сосне или ели было бы безумием.

Оказывается, таким образом, что мы с магометанами братья, – братья по плоти, но не вполне по духу, – ветви от одного корня, но на двух стволах, – мы и они потомки Авраама, но от двух родовых дерев, – магометане через Магомета и Измаила, а христиане через Христа и законного сына Авраамова по обетованию, Исаака.

Но якоже тогда, в семействе Авраама, по слову апостола Павла, по плоти от Агари родившийся Измаил гнал – обижал духовного, Исаака, сына законного, по обетованию Божию, от Сарры, – так и впоследствии времени, и поныне, магометане гнали и пока еще продолжают гнать христиан.

Посмотрите, кто может, как магометанское древо разростается и внедряется как своими корнями, так и ветвями в христианство. Смотрите, как оно быстро внедряется не только в Аравии, но и в Палестине, где гроб Господень, и в Сирии и во всей Малой Азии, тогда христианской православной, подвластной византиийским императорам. Оттуда проникает в христианский же Египет, заполоняя весь север Африки, тогда христианский. Оттуда проникает в христианскую же Испанию, где и прочно водворяется. Оттуда верхами своими магометанское дерево досягает до половины Франции, где Карл Мартель успел обрубить их своим мечом и остановить дальнейший рост их в этом направлении. Смотрите, как с севера Африки верхи этого древа, заполонив все острова Средиземного моря, проникают до Сицилии, до юга Италии, угрожая снести самое седалище папское в Риме. Только напряжение всей западно-католической Европы, в крестовых походах, в продолжении веков обрубая верхние побеги этого дерева, положило конец его разрастанию в этом направлении. Смотрите, как ствол этого дерева, коренясь в Aравии, в Египте, во всей Малой Азии, упирается верхним концом своим в Царь-град, где и снес своим напором многовековой престол византийских императоров, оттуда направился было в столицу и немецких императоров – Вену; и если не снес многовековой же престол и этих именитейших в христианском мире венценосцев, – то только благодаря мечу славянского рыцаря, короля польского, Иоанна Собиесского. Смотрите в другую сторону, как корни и ветви этого дерева внедряются в Индии, в Средней Азии, в древней Персии, проникают даже в Китай, в Монголию, в Сибирь, в Бухару, Самарканд и Хиву, оттуда захватывают Кавказ и Урал, оттуда перекидываются и за эти горные хребты уже в нашу родную землю, до Сараева, до Казани, до Москвы и даже старого Нова-города, до Киева и даже до Волыни, до Галиции и Венгрии.

В этом направлении величайшую историческую миссию исполнило наше славяно-русское племя. Оно-то впервые обрубило ветви магометанского древа у Галиции и Волыни, затем у Нова-города, затем при Иване III у Москвы до нынешней калужской губернии, затем при Иване IV у Казани, Астрахани и в Сибири, – затем при царях Алексее и Феодоре Алексеевиче у Киева и Чигирина, при Петре у Азова и Таганрога, при Екатерине II до Крыма и Очакова, при Александре I и Николае до Дуная и за Кавказом до Карса, наконец при Александре II до глубины Монголии, до Бухары, до Ташкента, Самарканда и Хивы. В Эрзеруме, в Андрианополе мы уже бывали. А Бог даст, в наши же дни, дотянемся и до Царя-града, кончим в наши дни русскую историю тем, чем начали ее при Аскольде и Дире и Олеге, прибьем свой щит на вратах не только Стамбула, но и святой Софии, и Долма-Бахче, главного султанского дворца. А что к этому идет развитие мировой истории, развитие этой вековой борьбы между невыродившимся магометанством и невыродившимся христианством, каково христианство русское православное, – это очевидно.

Мы, братия, по Исааку чада обетования. Как тогда по плоти родившийся Измаил гнал духовного, сына обетования, Исаака, – так и ныне. Но что глаголет писание? «Изгони рабу (Агарь) и сына ея (Измаила). Ибо не имеет наследовать, не будет наследником сын рабыни (Агари) наравне с сыном свободной (Сарры). Тем же, братия, несмы рабынина чада, но свободные. Стойте убо в свободе, которою свободил нас Христос». Помните, что все блага христианской цивилизации, христианского государственного строя, христианской неодолимой для нехристианских народов мощи, имеют своим корнем ту общечеловеческую свободу, ту гуманность, то милосердие, ту правду и правомерность, ту духовность и чистоту воззрений и нравов, которые завещал Христос Господь своим пришествием в мире; тогда как Магомет завещал миру обратное, – деспотизм, и рабство, со своими принципами и плодами.

Вот где начало восточного вопроса и его конец.

1877 г. Аминь