Глава III. Богословский факультет. Варшава

Курс гимназии закончен. Мы с Мишей зачислены на первый курс Богословского факультета Варшавского университета. У родителей Гриши нет средств для оплаты обучения сына, он ожидает ответа на ходатайство о предоставлении ему стипендии и принятии в студенческое общежитие.

В это время получаю я из Парижа письмо от Елены Ивановны Полонской. Она извещает меня о том, что, зная о моем решении стать на путь пастырского служения, она возбудила перед Митрополитом Евлогием и профессорами ходатайство о принятии меня на первый курс Богословского Института в Париже с предоставлением полной стипендии.

Ее ходатайство уважено, мой отец освобождается от расходов, связанных с получением заграничного паспорта, визы и поездки в Париж. Эти расходы покрывает Институт.

Радость моя была неописуема. Учение в Париже, блестящий состав профессуры, возможность поездок в каникулярное время в Италию, Англию и Грецию, о чем писала мне Елена Ивановна, легкая возможность изучить французский и английский языки, – все это привело меня в восторг.

Но недолго был я охвачен восторгом – отец не благословил моей поездки в Париж.

45

В слезы обратился мой восторг, а папа, успокаивая меня, говорит:

– Не могу допустить, чтобы мой сын, будущий пастырь, пил воду из зараженного источника... Сейчас не понимаешь ты этого, вскоре поймешь и будешь благодарить отца своего.

Пришлось покориться, без отцовского) благословения не положено в христианской семье что-либо предпринимать. С горечью отошел я от папы, призадумался и решил предоставленное мне в Париже место передать Грише.

Написал Елене Ивановне Полонской письмо: так как по не зависящим от меня обстоятельствам не могу прибыть на учение в Париж, прошу предоставить любезно мне предложенное место моему однокласснику Григорию Проневичу, блестяще окончившему гимназию. К письму приложил прошение Гриши и его аттестат зрелости.

Таким образом, вся тройка вступила на первую ступень задуманного пути. Миша и я остались в Варшаве, а Гриша отбыл в Париж. Там он окончил Богословский Институт и докторировал в Германии в Гайдельбергском университете.

Состав студентов Богословского факультета при Варшавском университете, будущих пастырей Православной Церкви в Польше, состоял из русских, белорусов и малороссов, именующих себя украинцами.

Жили студенты-богословы в государственном общежитии, выстроенном для них Министерством Исповеданий. Это было трехэтажное здание, расположенное рядом с Синодальным домом, резиденцией Блаженнейшего Митрополита Дионисия, и кафедральным собором св. Марии Магдалины.

На первом этаже – канцелярии, зал-читальня, столовая и кухня. На третьем – храм, в котором совершались ежедневно вечернее богослужение и Литургия и собирались студенты на утреннюю и вечернюю молитвы.

Во главе общежития стоял д-р З. Загуровский – наблюдатель за студентами от Министерства, человек

образованный, в обращении со студентами деликатный, по слухам – член ордена иезуитов. За ним следовали – директор общежития, в мое время – архим. Савва (Советов), впоследствии епископ Гродненский, духовник – о. Николай, пожилой протоиерей, и воспитатель – П.И. Зайцив, бывший «оком» Министерства Исповеданий, поставленный для слежки за поведением и настроением студентов.

Условия жизни в общежитии были отличными. Несмотря на разношерстный состав, студенты жили дружной семьей. Эта дружная здоровая атмосфера была нарушена упорным стремлением Министерства к полонизации Православной Церкви. Масса не поддавалась этому насилию, нашлись единицы, ради выгоды заявившие себя «поляками». Ими-то и было нарушено мирное течение жизни в общежитии.

Уже в 1930/31 году Министерство потребовало от профессоров Богословского факультета перехода на польский язык преподавания, на этом же языке должны были и студенты отвечать на экзаменах. В короткие годы моего пребывания в Варшавском университете большинство профессоров все же воздержались от перехода преподавания на польский язык, да и подавляющее большинство студентов отвечали на экзаменах на своем родном языке.

В числе профессоров были профессора дореволюционной высшей богословской школы, но выдающихся ученых сил в мое время не было. Для нас, студентов, было важно и ценно, что каждый из них любил свой предмет и все были преданы Православию и Церкви. Зажигателем сердец будущих пастырей был проф. Н.С. Арсеньев, читавший Основное богословие и Новый Завет, сам человек чистой души и глубокой детской веры.

Недолго пришлось мне проходить учение в Варшаве. Был я на втором курсе, когда проф. П.И. Зайцив (так произносил он свою фамилию, заигрывая с украинцами, которых использовало римско-католическое правительство для ослабления Православия в Польше) огласил во время обеда следующее распоряжение Министерства:

«У вас, господа, предполагается сегодня вечером собрание членов «Кружка богословов» с чтением доклада на религиозно-философскую тему. Так имейте в виду, что распоряжением Министерства это собрание отменяется, а вместо намеченного вами доклада будет вниманию всех студентов предложен доклад на сельскохозяйственную тему. Докладчик будет прислан Министерством. С сегодняшнего дня запрещается чтение докладов на ваших собраниях на языках меньшинств. Все доклады должны оглашаться на польском языке».

За много месяцев до злополучного распоряжения Министерства произошел у меня с тем же Зайцивым конфликт. Беседую я в канцелярии общежития с экономом А. Кравченко, бывшим офицером Русской Императорской Армии. Разговор идет на русском языке. Входит в канцелярию Зайцив. Услыхав русскую речь, он обратился ко мне с грубым замечанием:

– Пане Зноско, здесь не место русскому языку! Вы находитесь в государственном учреждении, чей портрет перед вами на стене?!

Началась словесная с ним дуэль. Видя бесполезность перебранки, я удалился в свою комнату. Зайцив последовал за мной, чтобы продолжить «обмен мнениями».

Слушал я его как гостя, не перебивая, но когда заговорил он о заслугах польского правительства перед Православной Церковью, я молча открыл дверь и вежливо предложил малопочтенному профессору удалиться из моей комнаты.

Вошел я в столовую Ж обеду с опозданием. Профессор-воспитатель уже оглашал безумное распоряжение Министерства. Закончил он, поднялась в столовой буря. Студенты подступили к нему с возражениями, с протестами. И профессор, и студенты не стеснялись в выражениях.

Спокойно вкушая обед, я внимательно прислушивался к каждому слову, исходящему из уст и Зайцива и коллег, и, когда исчерпали они свои доводы против запрета будущим священникам Православной Церкви пользоваться в своей среде родным языком, подошел я к Зайциву, чтобы восполнить сказанное коллегами. Но профессор не дал мне закончить. Он схватил меня своими мощными руками за грудь, стал меня трясти, осыпая самыми грубыми, нецензурными словами. Вырвавшись из его рук, как невинный младенец, сложил я руки на груди и спокойно говорю:

– Павел Иванович, ведь Вы профессор и воспитатель, к лицу ли Вам так выражаться, так вести себя?..

В ответ на мои слова он с пущей силой снова схватил меня за плечи, резко повернул спиной к себе и начал тузить меня кулаками. Раздались возгласы коллег: Митрофан, не сплошай, держись! Они окружили Зайцива, нанося ему легкие удары, кто ладонью, кто кулаком. Вряд ли смог бы несчастный профессор добраться до своей комнаты, если бы не вырвал его из рук студентов Е. Лебедев, личный друг Зайцива, 40-летний студент-богослов.

Вечером того же дня в здании Университета урок латыни преподавал Зайцив. Все мы, второкурсники, должны были явиться на урок. Мои коллеги по курсу решили бойкотировать его, а я, облачившись в праздничный костюм, отправился в Университет.

Увидав в аудитории меня в единственном числе, Павел Иванович плюнул и удалился. Урок не состоялся. К вечеру узнал о происшедшем в общежитии Митрополит Дионисий, декан Богословского факультета. Владыка вызвал меня к себе. Свидетели случившегося, мои коллеги, решили сопровождать меня, чтобы пред ним свидетельствовать правду.

Не сразу принял их Владыка: хочу видеть только студента Зноско. Все же он уступил настойчивой просьбе моих коллег. К этому времени успел я направить в Академический суд жалобу на проф. Зайцива.

Митрополит принял нас в зале заседаний Синода. Прибывшие со мною коллеги, как в театре, разыграли перед владыкой всю картину, пережитую ими в столовой. Были изображены все действия, голоса, крики и проф. Зайцива, и студентов. Некоторые из действующих лиц плакали, их слезы свидетельствовали о том, какое тяжелое впечатление произвела на них вся «картина», разыгравшаяся в студенческой столовой.

По окончании «представления» Владыка Митрополит оставил меня одного и сказал:

– Хвалю Ваши выдержку и терпение, но прошу – возьмите обратно на проф. Зайцева поданную Вами жалобу. Дело в том, что Академический суд, по солидарности, решит дело не в Вашу пользу, и рас могут исключить из Богословского факультета без права вернуться в Варшавский университет. Вас я в течение двух недель направлю в Белград. Зайдите ко мне завтра в вечерние часы.

На следующий день Владыка Митрополит сообщил мне, что им уже отправлено с дипломатической почтой Патриарху Варнаве письмо, датированное датой до печального события, с просьбой принять меня на Богословский факультет Белградского университета, в порядке обмена студентами, с предоставлением мне патриаршей стипендии.

Ровно через 2 недели, к концу февраля, я уже сидел в покоях Святейшего Варнавы. Все в Варшаве сданные экзамены были признаны, мне предоставлена месячная стипендия в размере 1.000 динар.

До выезда в Белград пришлось мне пережить неожиданное испытание. Узнав о командировке меня в Белград, два «мудреца» – студенты белорусы – решили любой ценой воспрепятствовать моему отъезду за границу. Сообщил мне об этом мой однокурсник, бывший личным секретарем Гродненского епископа Антония, Федя Флячинский.

Привелось ему быть случайным свидетелем обсуждения группой студентов вопроса о моем отъезде в Югославию. Возмущенные тем, что Митрополит Дионисий направляет за границу «москаля» Зноско, дьякон П-ск и студент Н. Ла-цкий решили доложить в Министерстве д-ру Загуровскому о том, что я разрабатываю план изъятия общежития студёнтов-богословов из ведения Министерства и передачи в непосредственное ведение Митрополита Дионисия как Декана Богословского факультета и главы Поместной Церкви. Этот вопрос действительно обсуждался студентами.

– Спеши, действуй, – сказал мне Федя, – завтра они собираются быть у Загуровского.

Создалось для меня грозное положение, нашелся предатель. Что делать? Надо спешить! В тот же вечер пригласил я в свою комнату Н. Ла-цкого.

– Что, подлец, куешь с дьяконом П-ом доносы на меня? Негодяй, собираешься завтра с докладом в Министерство? Так знай, мерзавец, в том, о чем доносишь на меня, и ты участвовал, чему имею ряд свидетелей. Над моей головой тобою занесенный меч твою отсечет голову, а сейчас – убирайся вон из моей комнаты.

Н. Ла-цкий опешил. Ударив коленом в задняя, вытолкнул я его из своей комнаты. Доноса не последовало.