Глава IX. Нравственный облик святителя Феофана

С незапамятных времен, среди многообразных проявлений человеческого духа, мы различаем в истории двоякого рода деятелей. Одни при первых проблесках духовной самостоятельности бросаются в водоворот жизни и, входя в многоразличные сферы деятельности, везде быстро осваиваются и энергической рукой направляют течение событий к намеченной цели; верным глазом различают отношения между людьми, умеют подчинять их своей воле и заставить следовать за собою. Жизненная борьба, с ее треволнениями, победами и поражениями, – вообще чисто практические интересы – вот сфера их деятельности, без которой они и жить не могут, как рыба без воды. Если сюда присоединяются богатые природные дарования, из таких людей вырабатываются великие правители, полководцы, замечательные практические деятели. Но есть характеры иного рода... Внутренняя, сокровенная жизнь сердца, со всей его чуткостью ко всему истинно-прекрасному, возвышенному, идеальному, со всей его задушевностью, со всей поэзией богатого внутреннего содержания, с глубоко-развитым нравственным чувством, способным различать тончайшие оттенки нравственного настроения, со всей способностью постигать гармоническое или негармоническое свойство соотношения впечатлений – вот главная характеристическая черта этих людей иного рода. Нет особенных волнений от притока внешних впечатлений, не спеша собираются они, зато тем глубже ложатся на душу – до наступления великого и энергического движения в каком-нибудь подвиге высокого нравственного совершенства. Самые мирные, часто эстетические наклонности; кротость и ласковое простодушие в обращении; ясность души; иногда – легкая, невинная шутка в разговоре – все это признаки душевного равновесия. И тем не менее чувствуется ежеминутно, что еще выше этой ясности, этого гармонического равновесия, у этих личностей лежит малодоступная для постороннего взора и лишь только непосредственно ощущаемая сфера глубочайшей внутренней жизни, куда они охотно удаляются, подобно Моисею, восходившему на высоты Синая, чтобы затем явиться еще светлее, еще чище, еще прекраснее... И ничья нечистая рука не дерзнет коснуться этого заветного мира их бесконечно богатой внутренней жизни и замутить ее светлую красоту. Тем не менее люди подобного рода очень отзывчивы на все, вследствие нежности и чуткости сердца; с благодушной и всегда свежей восприимчивостью обнимают они и великое, и всякую малость; ни один элемент чувства не проходит без соответствующих впечатлений, но ни один и не собьет их с прямого пути... Не выходит из таких натур великих практических деятелей, но они поражают мир чудной красотой своего духовного содержания. Скрытый огонь не вырывается наружу, не производит пожаров, но проникает своей всеочищающей силой до последних тайников сосредоточенного в себе самом духа. С ясным, возвышенным взглядом на вещи, осторожно, терпеливой рукой любят они трудиться в тиши для окончательного достижения неуклонно-преследуемой цели, трудятся без той ретивой и часто неразборчивой в целях суровости, которая не переносит препятствий, и без надменного пренебрежения ко всем другим путям. Не громят имена их в истории, – нет – пред нами они проходят, как живой идеал – тихо, почти безмолвно... Им-то суждено развивать красоту человеческого духа до возможного на земле совершенства. Они бы стремились еще выше, еще к большему совершенству, как бы отдаляясь от земли, если бы узы земного существования не преграждали им путь к небесам... Отсюда – отпечаток какой-то нежной грусти озаряет их облик, – грусти, которая, как сероватый грунт, стелется под радужным блеском отдельных проявлений радостного настроения... К числу таких глубоко-художественных натур принадлежал преосвященный Феофан. Но как бы ни были богаты и прекрасны природные душевные свойства человека, они в силу естественной человеческой ограниченности часто перерождаются в соответствующие им недостатки... Только действительный идеал совершенства, только Божественное начало христианства может окончательно укрепить на духовной высоте и развить до всей полноты заложенные природные богатые дары и возвести человека до богоподобного совершенства, дивно затем воздействующего на души других своей благодатной силой... Все это соединилось в почившем святителе, чтобы, в лице его в конце нашего, столь практического, века открылась воочию всех вечно живая и неиссякаемая сила христианства. Говоря словами прекрасной характеристики почившего святителя он был «ученый муж, постигший всю мудрость академического знания; был архиерей, которому вверена была широкая власть и предоставлены высокие почести. Но не в этой учености и не в этой власти и чести полагал он смысл и назначение жизни. Свою ученую мудрость и архиерейскую честь он сменял на смиренную долю отшельника, удалился в пустынь, чтобы там похоронить все, что было в нем мирского, похоронить и ученость и архиерейство, похоронить наконец самого себя – для здешней мирской жизни. Но как нельзя сокрыть от мира солнца, так не могла и пустынь сокрыть от св. Руси истинного светильника православной жизни, и если он стал безвестен для большинства тех, которые живут лишь миром и суетой его, то тем более близок стал он к тем, кто живут истинной духовной жизнью и стремятся к ней.

Вышенская пустынь, куда удалился на покой преосвящ. Феофан, сделалась источником высокого духовного просвещения, – просвещения, которое неизмеримо выше того, какое дается высшими школами, потому что это просвещение исходило не только от ученого ума, но и от глубоко чувствующего сердца. Из этой пустыни, где смолк живой голос Феофана, по всей России стали распространяться книги и письма, в которых говорила сама духовная мудрость и любовь, говорила от глубины духовно-просвещенного ума и от чистоты истинно христианского сердца. В его замечательной личности поразительно сочетались те элементы, которые делают в полном смысле православного человека, – человека с такой цельностью нравственного бытия, при которой все противоречия, неразлучные с земной жизнью, уступают место дивной гармонии, и бренный, немощный и грешный человек становится существом, истинно воплощающим в себе образ и подобие Божие. О нем с правом можно сказать, что он действительно воплотил в себе весь смысл православной Церкви, и потому-то каждое его слово находило такой живой отголосок в сердце православных людей и каждое его письмо проливало в сердца истинную сладость. Недаром со всех концов России в Вышенскую пустынь летели письма – с выражением духовных и телесных скорбей, с жалобами на душевное томление и на торжество суеты мирской, и многие получали целительный бальзам для своих настрадавшихся душ, когда преосв. Феофан отвечал им письменно же. Каждое его письмо было достаточно глубоким источником, чтобы назидание и утешение в нем могли почерпнуть не только те, к кому оно было направлено, но и множество других, испытавших тоже томление духа. В нем Православная Церковь нашла себе высокого выразителя духа жизни, который составляет ее собственную сущность и который служит изобличением лжи и неправды, распространяемой невегласами и злонамеренными людьми, будто Православная Церковь безжизненна и скована узами бездушной обрядности. Церковь, способная производить таких личностей, какой был преосв. Феофан, очевидно имеет в себе достаточно жизненности и силы, чтобы совершать свою святую миссию на земле...» (Ц. В. 1894. № 3).

Пройдут века, и люди забудут своих благодетелей, гениальных людей, способствовавших внешним успехам жизни, и все славные имена «великих людей» станут достоянием истории, но не забудут, пока будет теплиться в душе человека Божья искра, пока человек останется человеком, – не забудут тех, кто в бренном земном сосуде сумел отразить нетленную красоту нашего рода, кто умел увлекать и уносить души, – умы и сердца людей в высшую духовную сферу, в область вечных стремлений, чьи дела носят печать истинной духовности, небесного царства...

О, если бы всеозаряющий свет, что обильной струей изливается из творений и жизни почившего, открывался взору все более и более обширных кругов и классов общества и, как ночные тени пред восходящим солнцем, исчезли бы пред его лучами заблуждения, предрассудки и все то, что искажает жизнь человеческую...