О значении входа Господня в Иерусалим

Иннокентий Херсонский. «Последние дни земной жизни Иисуса Христа»

Обозревая служение Иисуса Христа, припоминая, как Он поступал до сего времени, как тщательно уклонялся всех случаев, где усердие народа могло дойти до необдуманных действий в Его пользу; как часто самим последователям и ученикам Своим запрещал объявлять всенародно, что Он есть всеми ожидаемый Царь Израилев; наконец, постоянно отвергал всякую земную почесть, отдалял все поводы к той мысли, что Он имеет какие-либо виды на престол Своих праотцев по плоти; припоминая, говорю, все это и взирая на Иисуса Христа в продолжение настоящего дня, иной может подумать, что Им принят теперь как бы другой, противоположный образ действия, что Он намерен, сообразно всеобщим ожиданиям, действительно явить Себя видимым Царем Израиля и восстановить престол Давида, хотя не в таком плотском виде, как то воображали многие из иудеев. Между тем Божественный Учитель истины оставался непреложно тем же, чем был прежде; и торжественный вход Его во Иерусалим совершен с полною уверенностью, что чрез несколько дней в сем же Иерусалиме Его осудят на смерть, предадут язычникам и пригвоздят ко кресту как величайшего преступника. Что же после сего была за цель столь необыкновенного поступка? Для чего допущено Богочеловеком, чтобы пред самым страданием и смертью воздан был Ему некий вид царственной почести, от коей Он так постоянно уклонялся во время Своего служения? Подобным снисхождением Его к патриотическому восторгу народа, искавшего видеть в Нем восстановителя престола Давидова, не могла ли даже питаться в народе мечтательная надежда земного царства Мессии, которую Он старался искоренять столь ревностно? Самым врагам Иисусовым не давалось ли чрез сие благовидного предлога обвинять Его в каких-либо земных замыслах? Вопросы сии, занимавшие еще святого Иоанна Златоуста, тем паче должны остановить на себе наше размышление, что вшествие Иисуса Христа в Иерусалим не раз подвергалось превратным толкам врагов христианства.

Евангелисты Матфей и Иоанн, повествуя о входе в Иерусалим, замечают, что событие сие последовало вследствие предсказания пророка о таковом вшествии во Иерусалим Мессии. Посему на вышеприведенные вопросы можно бы отвечать (как и отвечали некоторые), что Спаситель, Который еще Своему Предтече благоволил сказать, что Ему надобно исполнить всякую правду, и по воскресении ученикам Своим объявил, что на Нем надлежало исполниться всему, писанному о Нем Моисеем и пророками, восхотел исполнить и пророчество о входе Своем во Иерусалим, и притом буквально, дабы те из иудеев, кои знали и понимали сие пророчество (а такие были), не имели права сказать, что на Нем сего не исполнилось. Но таким ответом дело было бы решено только наполовину; потому что выражения евангелистов да сбудется реченное пророком, да исполнится Писание и прочие означают не причину события, а указание на пророчество о событии; так как и вообще Мессия имел сделать то или другое не потому, что пророки представляли Его поступающим таким или другим образом, а напротив, пророки изображали Его в том или другом виде потому, что Ему надлежало по другим причинам иметь сей, а не другой вид. Посему полного ответа на вопрос о цели торжественного вшествия Иисусова в Иерусалим должно искать не в предсказании, которое само зависело от события, а в существе и обстоятельствах самого события.

И действительно, обращая внимание на служение Иисуса Христа, и особенно на Его отношение к народу иудейскому, нетрудно приметить, что такое событие, как торжественное вшествие в Иерусалим, было нужно, и именно пред Его страданием.

Иисус Христос пришел на землю как Спаситель всего рода человеческого; но пришел яко Мессия, обещанный предварительно народу иудейскому и имеющий среди него явиться миру. Как обетованный Израилю Мессия, возвещен Он Пресвятой Деве Марии при самом Его зачатии, а при рождении – пастырям вифлеемским; как обетованный Израилю Мессия, указан Он Иоанну Крестителю, а Иоанном – народу; как обетованный Израилю Мессия, Он учил, творил чудеса, обличал, пророчествовал, и проч. Кто из иудеев был внимателен к учению Иисуса Христа и Его деяниям и судил беспристрастно – тот давно мог признать Его в своем сердце Мессиею, хотя бы и не слыхал торжественного объявления об Его достоинстве. Но для большей части народа требовалось, чтобы Он Сам всенародно объявил Себя Мессиею, предвозвещенным пророками; в народе господствовало даже мнение, что Мессия откроется хотя внезапно, но так торжественно, что о приходе узнают все иудеи во всех концах света. В сем ожидании, конечно, было не без мечтательности; но было нечто и совершенно справедливое, основанное на предсказаниях пророков и на самом существе дела; ибо явлению такого великого и необыкновенного лица, как Мессия, по необходимости надлежало прийти во всеобщюю известность.

Но сего-то самого и не было еще сделано доселе. Иисус Христос не только не именовал Сам Себя прямо Мессиею, но часто даже ученикам Своим запрещал называть Себя пред народом этим именем, поступая в сем случае по плану Своей Божественной премудрости. Посему некоторые с истинным или притворным усердием говорили Ему громко: Доколе души наши вземлеши? (долго ли Тебе держать нас в недоумении?) Аще Ты еси Христос, рцы нам не обинуяся (скажи нам прямо). Для удовлетворения всем сим нуждам, для отклонения всех недоумений Сыну Человеческому надлежало явиться дщери Сионовой в полном виде Царя кроткого, дабы она, отвергнув в Нем Жениха своего, не могла сказать, что отвергла Его по неведению. И вот в сем-то самом и состояла главная цель настоящего торжественного входа Иисусова в Иерусалим! Это было для всех иудеев всенародным объявлением, что Иисус Христос есть их истинный Мессия. Неоспоримым доказательством сего служат собственные слова Его, произнесенные Им пред вратами Иерусалима: «О, если бы ты хотя в сей день твой уразумел, что служит к спасению твоему!» Выражение день сей твой показывает чрезвычайную важность настоящего события для народа иудейского, ту важность, которую мы сейчас усвоили ему. Действительно, днем сим с отвержением Мессии навсегда была решена судьба народа Израильского. В таком случае подлинно, если бы ученики умолкли, то заговорили бы самые камни. Так время было важно и невознаградимо!

Нетрудно усмотреть, почему такому всенародному объявлению, что Иисус Христос есть Мессия, належало последовать не прежде, как при самом конце Его служения. Непременным следствием его со стороны синедриона имело быть если не принятие за Мессию, то решительное преследование Иисуса Христа и Его смерть; но смерть прежде сего была бы безвременна, потому что еще не было положено прочное основание Царству Божию на земле, для учреждения коего сошел на землю Сын Божий. С другой стороны, если бы Иисус Христос, объявив Себя Мессиею, и следовательно, по понятиям народа Царем Израиля, оставался на земле долее, то народ иудейский, вероятно, не удержался бы от беспокойных движений и произвел бы во имя пришедшего Мессии восстание против Рима. Теперь краткость времени, протекшего до страданий Иисуса Христа, не позволила мечтательности народной дойти до подобной крайности, а крест Его решительно полагал конец в последователях Его всем подобного рода замыслам. Независимо от сего, нельзя не приметить, что для входа во Иерусалим избран был, и, конечно, не без особенного намерения, тот самый день (10 марта), в который в каждом семействе избирали агнца, имевшего служить Пасхою. Кто видел в агнце пасхальном не один припоминательный знак прошедшего благодеяния Божия, оказанного праотцам иудеев в Египте, но и прообразование великого Агнца Божия, имевшего прийти для искупления грехов всего мира (а такие люди были), – для того такое совпадение времени долженствовало быть весьма поучительно. В самом деле, после Своего входа во Иерусалим, остальные дни до Своей смерти Иисус Христос обращался между народом не иначе, как жертва, видимо обреченная на заклание: дни сии проведены были и Им Самим, и врагами Его именно в приготовлении к Его смерти.

Что касается до самого образа вшествия во Иерусалим и его подробностей, то в сем отношении явно поступлено в сообразность древнему пророчеству, и поступлено с величайшею мудростию. Несмотря на некоторую, по сей причине, неизбежную торжественность, все было предусмотрено так, чтобы исполнение пророчества не послужило пищею народной мечтательности о земном царстве Мессии. Между почитателями Иисуса Христа было немало людей важных и богатых, которые по одному слову могли бы доставить Ему всё нужное того, чтобы явиться дщери Сионовой в величии Царя Израилева. Но Он не делает сего; является всему Иерусалиму с обычною для Него простотою, смирением, даже убожеством. Его именуют Царем Израилевым; Ему поют: осанна; пред Ним сыплют ветви, постилают одежды, – почести, выражающие величайшую любовь, искренность и силу усердия, но где торжественная колесница? Где вооруженные слуги? Где царские украшения? Все это заменено двенадцатью учениками, столь же убогими, как и Учитель, ослицею и осленком, взятыми на время у других!… Самый последний из владельцев никогда не являлся в такой простоте и убожестве, как теперь – Иисус! Все, чем украшался вход Его, состояло из непритворной радости и усердия народа и учеников Его, так что внимательный наблюдатель уже теперь мог видеть ту святую истину, изреченную впоследствии пред Пилатом, что Царство Иисуса Христа не от мира сего.

Посему, вслед за отцами Церкви, можно сказать о сем торжественном входе еще гораздо более, а именно, что целью его было между прочим и намерение, одушевлявшее все поступки Иисуса, – уничтожить в уме Своих соотечественников мечту о земном царстве Мессии. В самом деле, мнимым основанием сей мечты служили преимущественно те места у пророков, где Мессия описывается как Царь. Иисус Христос всенародно показал теперь, как можно быть Царем-Мессией, описанным пророками, и в то же время быть совершенно чуждым земного владычества. После сего нет низшего места той ложной мысли, которая сделалась впоследствии времени всеобщею между иудеями: то есть что пророчества о Мессии, по их резкой противоположности, не иначе можно согласить, как допустить двух Мессий: одного сильного – Царя, Сына Давидова; другого – бесславного, страждущего и умирающего, от колена Ефремова. Иисус Христос с нравственно-духовным величием Своим, со Своим страданием и смертию совместил в Себе в сем случае то, что в предсказаниях пророков о Мессии казалось земным, частным и местным, именно, чувственное явление всему народу Израильскому в виде Царя, едущего на молодом осле, и принятие от Иерусалима всенародных почестей в качестве Сына Давидова.

Если бы, приметим еще, в торжественном вшествии Иисуса Христа в Иерусалим заключалось что-либо противное существовавшему тогда гражданскому порядку вещей, что-либо неблагоприятное для тогдашнего римского правительства, то возможно ли, чтобы римская стража, всегда строгая, а особенно усугублявшая свою бдительность во время праздников, не обратила никакого внимания на это шествие? Но подобного внимания нисколько не обращено. Возможно ли, чтобы сие событие осталось в совершенной неизвестности для игемона иудейского, человека подозрительного и весьма строгого, который для поддержания римского самовластия охотно употреблял огонь и железо при самых не важных подозрениях? Но Пилат, как из всего видно, нисколько не знал или не заботился о сем событии. Не очевидно ли после сего, что, по мнению самой римской стражи и начальства – свидетельство, сильнее коего и нельзя желать, – вшествие Иисуса Христа в Иерусалитам не только не заключало в себе ничего несовместимого с видами римлян, с выгодами кесаря, но и не выходило из обыкновенного порядка вещей?

Обратимся, наконец, к самим врагам Иисусовым: кто сильнее их мог клеветать на Него? И кто готовее был на клеветы против Него всякого рода? Однако при всей злобе своей они не осмелились поставить Ему в вину входа Его в Иерусалим ни в синедрионе, ни пред Пилатом: так дело сие было чисто, невинно, свято.