Письмо 55

Какой красноречивый панегирик написала ты моей худости и мнимым моим добродетелям, коих чувствую себя до зела оскудевающим! А притом и дала твердую заповедь мне – не укорять себя пред тобою. Счастлива ты, что я не имею дара слова, а то и я написал бы тебе целый лист; видно и невольно уступишь мнимо-умному вашему мудрованию; а мне остаться при своём и знать: кто я есмь, и зрети моя согрешения, множеством яко песок мopcкий непостигаемый; от плодов-то их и познается, кто я; а какой мой плод? – Мне это более известно. Ты выставляешь пример, что ваши также поминают своих, как и вы поминали батюшку; да что ж они за пример? У нас никогда этого нет; на что уж батюшка почитал о. Ф..., но никогда обедни не нанимал, а поминал на общей обедне; панихиду служили, собрав всю братию, единодушно, и, отслужа, напоит чайком, да и только. А у вас, просто сказать, бабий разум; ну, к чему это – каждая служит панихиду особо? Она дай деньги туда же, – да попросите отслужить не спеша, с вычитыванием вслух всего канона, – то будет гораздо доходнее десяти панихид, наскоро служимых. А когда тебе не желается изменить вашего мнимо-благочестивого обычая, то делай, как хочешь.

Немощь А... может прекратиться, при её откровении, и когда соблюдет страхом Божиим своё сердце от входящих в него страстных помыслов, да не будет ни на кого блазнить и осуждать, а более смиряться. О Д.... нельзя удивляться тому, что скучает: она шла с ревностью; но ведь этой ревности надобен искус; когда б ничто её не встретило, то и до небес бы вознеслась, а теперь и невольно смирится; а паче как получше проберете, тогда и узнаете святыню. Остаюсь многогрешный И. М. 28 ноября 1850 года.