Казанская Духовная Академия новая, 1842–1907 г.

Казанская Духовная Академия новая⁶¹, 1842–1907 г. I) Открытие ее. История помещений. Финансовые и другие причины помешали открыть в свое время каз. Академию по штатам 1808 г., но нужда в ней скоро почувствовалась. Прежде всего оказалось неудобным управлять из Москвы дух. школами всего востока России, из которых читинская находилась в 12 тыс. верст. Запоздалые донесения о ходе учебной жизни, редкие ревизии, перерыв занятий на долгое время за несвоевременным назначением учителей, – все это возбуждало вопрос о создании нового центра для 12 семинарий, 38 уездных и 42 приходских училищ казанского учебного округа. Другим побуждением к тому было усилившееся как раз в это время религиозное движение среди инородцев востока, сопровождавшееся отпадением крещеных в магометанство и распространением среди язычников ламаизма. Московская же Академия была настолько чужда этим миссионерским, апологетико-полемическим интересам, что в ней не преподавался даже татарский язык, которому отведено было место в старой казанской Академии. Этими мотивами обусловилось синодальное определение 25 мая 1842 г. об открытии в Казани с начала 1842/3 уч. года Академии, с передачей в ее заведывание семинарий и училищ, состоявших тогда в казанском учебном округе, и с поручением ее правлению представить подробное соображение о том, какие языки казанских и сибирских инородцев и в каком объеме должны быть введены в ее программу сообразно с местными потребностями. 6 июня 1843 г. это определение и штат Академии были утверждены императором Николаем I. 21 сент. 1842 г. последовало открытие академического правления, а 8 ноября, после приемных экзаменов студентов, – торжественное открытие Академии ІІ по учебной части. Чтение лекций началось 9: ноября 1842 г.

Для помещения Академии предполагалось снять в аренду дом Теренина на углу Петропавловских улицы и переулка и уже закончены были переговоры с владельцем, как вдруг страшный пожар 24 авг. 1842 г. истребил лучшую часть города, дом Теренина, Семинарию и в последней многие вещи, заготовленные к приему академических студентов. Так как казалось невозможным найти для Академии новое помещение, то архиеп. Владимир представил об отложении открытия ее года на четыре, пока не будет построено новое здание. Но Св. Синод с обер-прокурором графом Протасовым решил не отступать пред затруднениями и временно поместить Академию в Спасском монастыре, в кремле. Здесь, в большой тесноте, и разместились 30 студентов первого курса. Заседания же правления происходили в зимнем архиерейском доме, где па первых порах, пока не были приведены в некоторый порядок монастырские здания, читались и лекции. Летом 1844 г., в виду приезда в Казань студентов нового академического курса, для помещения Академии снять был обширный дом Мельниковых, где ныне „Щетинкинские Номера“ (Казанское подворье), на углу Проломной и Гостинодворской улиц. Здесь свободно разместились не только 60 студентов, но и наставники. Была даже устроена домовая церковь. Тут Академия помещалась 4 года, пока не перешла в 1848 г. в собственные здания на Арском поле, против „Русской Швейцарии“, где пребывает и доселе.

В данном месте Академии было нарезано 13.328 кв. сажен земли и здесь 8 мая 1845 г. была торжественно совершена закладка главного корпуса, в который 28 июля 1848 г. и совершился переход Академии. 8 ноября 1848 г. освящена была устроенная в главном же корпусе домовая церковь во имя архистратига Михаила. В течение 1847–1849 гг. были выстроены два каменные двухэтажные флигеля для квартир наставников Академии, каменная степа вокруг всего академического земельного участка, баня, холодные постройки; службы при флигелях закончены только в 1853 г. Постройка и оборудование академических зданий обошлись в 115.890 р., на 47 т. р. дешевле сметной цены. Объясняется это тем, что постройка велась хозяйственным образом, а строительный комитет отличался огромным трудолюбием, добросовестностью и опытностью.

Главный корпус имел размер 31 саж. 2 арш. в длину, 10 саж. 1 арш. в ширину и 8 саж. в высоту. Тем не менее уже в 1855 г. возник вопрос о расширении академических зданий, в виду расширения библиотеки. Решение этого вопроса сделал неотложным новый устав Академий 1869 г., увеличивший до 100 студентов первоначальный штат (в 60 чел.). В 1871–1873 гг. были вчетверо увеличены флигеля, превратившиеся в большие корпусы (восточный и западный). Сюда из главного корпуса были переведены библиотека, канцелярия, больница, квартира ректора; кроме того здесь же, – с выселением на частные квартиры наставников, – были помещены секретарь и библиотекарь с их помощниками и эконом. В восточном корпусе был устроен зал для торжественных собраний. Но заново отремонтированный в 1871–1873 гг. главный корпус скоро опять оказался недостаточным для помещения студентов, когда в 1879 г. штат их был доведен до 160 ч. В виду этого в 1887–1889 гг. сделаны были большие пристройки к обоим концам его. Наконец, в 1905 г. выстроен был еще один каменный корпус для академической больницы.

В настоящее время академические здания состоят – кроме каменных служб и бани – из четырех корпусов: главного и двух боковых, обращенных фасадами к Арскому полю и расположенных в передней части академического участка, в саду. Главный корпус трехэтажный, остальные двухэтажные. В главном корпусе помещаются церковь, аудитории, столовая, студенческие занятные номера и спальни, „профессорская комната“ с читальней, квартиры инспектора и двух его помощников, а в подвальном этаже – кухни, кладовые, квартиры служителей, склад изданий „Православного Собеседника“. В боковом восточном корпусе, влево от главного, находятся актовый зал, канцелярия с архивом, квартиры ректора и академических чиновников. Весь западный корпус занимает академическая библиотека. Во всех этих корпусах отопление амосовское, в больничном водяное. Обслуживавший некогда (с 1849 г.) Академию свой колодезь ныне заброшен и во все ее здания теперь проведена вода из городского водопровода. Освещение с 1904 г. электрическое, до того же – керосиновое, а в 40–60 годах Академия освещалась сальными свечами и суренным маслом.

II) Внутренняя история новой казанской Академии распадается на три периода в зависимости от тех учебных уставов, под действием которых она жила: 1) 1842–1870 г. – устава 1814 г., 2) 1870–1884 г. – устава 1869 г. и 3) 1884–1907 г. – устава 1884 г. Всего сильнее влияние этих уставов отразилось на сторонах административной, учебной и экономической, отчасти на жизни студентов, с каковых и будет прежде всего; рассматриваться в каждом периоде жизнь; академии. Период I (1842–1870 гг.). А. Административная часть. По проекту устава Дух. Академий 1814 г. на последние возлагались три задачи: а) образовывать духовное юношество к высшим должностям, б) распространять и поощрять ученость в духовенстве вверенного каждой Академии округа и в) управлять духовными училищами своих округов. Соответственно этому, административная часть в Академиях была распределена между тремя академическими органами: а) правлением Академии внутренним, б) академическою конференцией и в) правлением Академии внешним или окружным.

а) Внутреннее правление казанской Академии, заведовавшее, под непосредственным смотрением местного архиерея, всеми сторонами ее жизни, состояло из ректора, инспектора и эконома, а если последний не имел академического образования и не мог принимать участия в учебных делах, то еще из одного члена – из профессоров Академии. Делопроизводством в нем заведовал секретарь с несколькими письмоводителями. Но отчасти по уставу, отчасти в силу установившейся практики вся власть в казанской Академии сосредоточилась в руках одного ректора, который был ограничен только высшим начальством. Такими ректорами – полновластными почти управителями казанской Академии в первый период ее жизни были архимандриты: 1) Иоанн Оболенский (1842–1844 гг.) из ректоров харьковской Семинарии, с киевским академическим образованием. Впрочем, он, – человек сравнительно молодой, но болезненный и еще более мнительный, – мало занимался делами и мало входил в жизнь Академии, уклоняясь от прямых своих обязанностей и предоставляя студентам полную свободу. Скончался в 1851 г. настоятелем рязанского Троицкого монастыря. 2) Григорий Митькевич, из ярославских ректоров, черниговец, киевлянин по высшему образованию (1844–1851 гг.). Незаурядный ученый и аскет, но в то же время „человек в высшей степени деловой и опытный, с сильной волей, с серьезным, крепким и властным характером“, все знавший, за всем следивший – он был администратор по призванию. При нем было выстроено новое здание Академии и ему же принадлежит честь первоначального ее устроения по учебной и нравственной части. Ему же обязана Академия серьезною постановкой восточных языков и после – открытием миссионерских отделений. Он отличался тактом в выборе из студентов Академии будущих профессоров. Умер в 1881 г. калужским архиепископом (О нем см. „Энц.“ IV, 692–693). 3) Парфений Попов, воронежец родом, киевлянин по Академии, одесский ректор, вызванный на чреду священнослужения в Петербург, ректорствовал в Казани в 1852–1854 гг. Ученейший человек, одинаково знакомый с богословием и философией, гуманный, кроткий и общительный, но в то же время энергичный, он был и администратором по призванию, но, – по выражению историка казанской Академии, – администратором – аристократом, в противоположность своему предшественнику. Он в черновую работу не вмешивался, в экономической области требовал больше нарядности во внешней обстановке. Он сильнее тяготел к ученым интересам. Архим. Пароений первый из ректоров казанских занял кафедру (догматического богословия). Он следил за умственным развитием студентов, посещал лекции и на экзаменах по всем предметам сам спрашивал. Но миссионерских академических кафедр не жаловал, хотя впоследствии на епископстве в Сибири прославился своею миссионерско-просветительною деятельностию. Умер в 1873 г. в сане иркутского архиепископа (см. „Энц.“ V, 1031). 4) Агафангел Соловьев, из костромских ректоров, по высшему образованию москвич, правил Академиею в 1854–1857 гг. Это был человек, склонный к показной рисовке, выдававший себя за знатока общественных приличий и разыгрывавший аристократа. Эти черты его, при властности характера, заметно отразились и на студентах его времени, на развитии у них внешней выдержки, чувства приличия и эстетических инстинктов. При нем стал меняться старый тип студента – бурсака. Но излишняя забота Агафангела о здоровье студентов и страх, как бы они не переутомились, повели к сокращению числа учебных часов, письменных работ и времени для экзаменов и к понижению образовательного уровня академической молодежи. Односторонне, богословски образованный, он не любил словесности, не знал и не ценил математики и физики, почему при нем было ослаблено изучение их, а естественные науки и совсем были изгнаны из академического курса. За то он ревностно отнесся к организации открытых при нем миссионерских отделений (особенно противораскольнического, в котором сам сделался главным преподавателем) и к обогащению библиотеки нужными для новых отделений книгами и рукописями. Наконец, он горячо заботился об успехах нового академического журнала „Православный Собеседник», писание статей для которого обратил в какую-то повинность для наставников, причем однако очень стеснял последних своею цензорскою взыскательностию. Вообще же он, как ректор, занимался только высшим надзором за общим течением дел, не входя в разные мелочи по канцелярии и хозяйству, но желал быть настоящим начальником и не допускал, чтобы в Академии что-либо делалось помимо его. Сконч. в 1876 г. в Житомире в сане волынского архиепископа (см. „Энц.“ IV, 256–257; III, 775). 5) Иоанн Соколов, москвич по рождению и образованию, пред назначением в Казань – ректор петербургской Семинарии. Правил казанскою Академией в 1857–1864 гг. Доктор богословия, с репутацией первого русского канониста, – Иоанн отличался горделивым и несколько презрительным отношением к людям и в частности к подчиненным, был величествен, грозен и внушителен; но, при своей видимой грубости, обладал общественным тактом, знанием светских приличий и приемов, какие при случае умел обнаружить. Гордо державшийся по отношению к своему высшему начальству и презрительно в отношении к наставникам, которые жаловались даже на него за это синодальнему обер-прокурору, Иоанн в академических делах распоряжался всем единовластно и правления не собирал. Журналы заготовлялись по написанным им черновикам. Так же обстояло дело по внешнему правлению и даже по конференции, которая до 1862 г. не собиралась даже для удостоения кончивших курс учеными степенями: последнее происходило в кабинете ректора в присутствии одного секретаря. В области экономической самовластные распоряжения Иоанна, в связи с стремлением его сравнить казанскую Академию с петербургскою и увеличившеюся стоимостию вещей и продуктов, повели к дефициту. В учебной стороне, недовольный всем и даже миссионерскими отделениями, ректор Иоанн начал преобразования с увеличения числа семестровых сочинений до 9 в год. Затем в 1858 г. он самолично же произвел радикальную перетасовку всех предметов преподавания, уничтожив миссионерские отделения с отменою одних предметов и передачей в основные отделения других, которые так. обр. стали общеобязательными, соединив словесность с церковным красноречием, расширив курсы философии и восстановив математику. Соответственно этому была произведена перетасовка наставников, в результате чего из Академии бежали лучшие профессора и важнейшие кафедры опустели. Иоанн старался заместить последние монахами или если и светскими, то не казанцами. Сам он преподавал догматику до 1859 г., затем отказался от чтения лекций. У начальства он был на плохом счету, особенно после жалобы на него академических наставников и громкой истории о политической панихиде по убитым при усмирении крестьянам, с. Бездны (1861 г.). После того он ушел еще дальше от академических дел, – замкнулся в своем кабинете и оттуда правил Академией. В 1864 г., поправив свою репутацию трудом „О монашестве епископов“, он был назначен ректором петербургской Академии. В 1869 г. скончался на смоленской кафедре (см. „Энц.“ VII, 141–156).

6) Иннокентий Новгородов, из ректоров каз. Семинарии, киевлянин по высшему образованию, 1864–1868 гг. Человек видимо общительный, приветливый, благожелательный и простой, но не снискавший ни в ком ни уважения, ни любви, – этот ректор отличался большим усердием к делу, неутомимостию, вниканием во все, но все это без пользы для Академии. Он был администратор – юрист, с формально-канцелярским направлением, без широких нравственных принципов. Казуист, любитель справок и ссылок на закон, Иннокентий был беспощаден, когда дело касалось формальной законности. В управлении Академиею он был строгим ревнителем соблюдения всех §§-ов устава, не отмененных высшей властию. Такой характер ректора повлек бегство из Академии многих студентов, для удержания которых пришлось усилить правила обязательной службы воспитанников Академий и взыскания с них за содержание. Учебною частию он мало интересовался, и в ней обращал внимание больше на юридическую, уставную сторону. Он уничтожил на экзаменах билеты, конспекты, заменил пятибальную систему восьмибалльной. От наставников он требовал репетиций после каждой лекции. Иннокентии пытался совсем слить гомилетику со словесностию и заставить служить церковному красноречию преподавателей классических языков. Он восстановил миссионерские отделения, но в урезанном виде. Единственный из казанских академических ректоров, он умер на должности ректора в 1868 г. (см. „Энц.“ V, 962.963). 7) Никанор Бровкович, из полоцких ректоров, питомец петербургской Академии, 1868–1871 гг. „Универсально образованный, в полном смысле человек науки, высокий богослов и философ и вместе с тем знаток нескольких специальностей из области светских наук, сильный мыслитель и вместе эстетик, с замечательно развитым вкусом, особенно в музыке и литературе“, – Никанор мог стать и действительно стал не просто администратором, начальственно только заведывающим учебною частию академической жизни, но личным и живым участником в ее течении, даже главным ее работником. Он непосредственно по приезде занял кафедру основного богословия и начал усиленно работать, для „Православного Собеседника“. Рядом работ он восполнил прежнее издание своего сочинения против католичества „О видимом главенстве в церкви“ и в 1869 г. получил за этот труд степень доктора богословия; – это был первый и единственный доктор в казанской Академии при действии старого академического устава. При действии этого устава оп следил за учебною жизнию во всех ее проявлениях, посещая лекции и аудитории, прочитывая журнальные записи, выслушивая ежедневные отчеты студентов о прослушанных ими лекциях. Часто он беседовал с наставниками о постановке преподавания и о желательном направлении той или другой науки. Очень общительный, он ничего не делал втихомолку, а старался заинтересовать и других в проведении той или другой меры, чем и подготовлял корпорацию к введению советского самоуправления. Строгий блюститель законности, он проводил дела с общего согласия правления, которое собирал неопустительно. Никанор сделался живым центром академической корпорации, которую соединил в дружную и одушевленную семью, сохранил с нею связь и на всю последующую свою жизнь. По отношению к студенчеству, он продолжал заботу своего предшественника о привитии правил внешнего приличия и о восстановлении поколебавшейся в начале 60-х годов дисциплины, при чем обнаружил не мелочной формализм, а „замечательно широкий взгляд на жизнь и ревность преимущественно о духе дисциплины, возведение последней к высшим идеям общечеловеческого развития и преимущественно к идее религиозности и церковности во всем поведении духовного воспитанника“. При своей близости к студентам и знании психологии он умело выбрал для Академии из ее питомцев целую группу отличных профессоров. В 1870 г. он стал „счастливым деятелем полного преобразования“ казанской Академии. Сконч. в 1891 г. на одесской кафедре.

б) Академическая конференция ведала вопросы духовного просвещения в пределах учебного округа. Она не была частию академического организма, а состояла при академии, и в состав ее входили наравне с учеными членами академической корпорации и некоторые посторонние лица, как духовные, так и светские. Но если академические конференции вообще составляли по идее комитета 1808 г. существенную часть системы духовно-учебного управления и выражали то же учено коллегиальное начало в администрации, что и Комиссия дух. училищ, то в казанской Академии, явившейся в то время, когда самая система была испорчена реформами гр. Протасова и самую Комиссию заменил бюрократический институт – Духовно-учебное управление, конференция сделалась чисто школьным учреждением, в котором все дела вершились одним ректором, а посторонние ученые стали вытесняться, как помеха к домашнему ведению дел. Казанская Академия в 60-х годах высказалась даже за полное удаление их. Первыми действительными членами академической конференции из посторонних Академии лиц были ректор Семинарии архим. Климент, свияжский архимандрит Мартирий, Иоанновский в Казани – Даниил, люди с ученым или учебным прошлым и знатоки языков, и прот. Талантов, профессор Университета. Выборы пятого члена – Зилантовского архим. Гавриила, тоже университетского профессора, Св. Синод не утвердил, так как он был на дурном счету у начальства. От себя Синод произвел выборы 23 духовных и светских лиц в почетные члены конференции. В последний раз избраны были: в действительные члены прот. Ясницкий, знаток татарского языка (1867), и в почетные м. Исидор и синодальный обер-прокурор Ахматов с товарищем кн. Урусовым, при чем последние отказались от этого звания (1864 г.). Были и члены-корреспонденты – два за все время: перемещенный из Казани в Иркутск архим. Даниил и священник астраханской епархии Вас. Дилигенский, знаток калмыцкого языка.

Число посторонних действительных членов ни разу не достигало до 10, – цифры, указанной в проекте устава Дух. Академий. В Казани и не могло быть их больше. Но и наличные, будучи завалены другими работами, сравнительно мало делали для Академии. Главная тяжесть конференционных работ падала потому на членов самой академической корпорации. Ими были ординарные и экстраординарные профессора и только однажды (в 1854 г.) был избран бакалавр – иером. Вениамин Благонравов в уважение к его учености, проявившейся в составленных им обширных лекциях по церковной истории. Впрочем, в первые годы у конференции и дел почти не было и заседаний не было: – ограничивались (и то не всегда) летучими журналами. И само начальство как будто забывало о ее существовании, адресуясь даже по таким важным делам, как вопрос и введении в курс Академии восточных языков и естественных наук, – в академическое правление. Лишь в 1846 г. ведомство конференции выясняется и расширяется и деятельность становится виднее. Но и теперь почти всегда ограничивались фиктивными заседаниями, а ректор Иоанн все дела вершил в своем кабинете. Только при Иннокентии действительные заседания стали чаще, причем на некоторых присутствовал архиеп. Афанасий.

Постоянная деятельность конференции, по академическому уставу, выражалась в 1) цензуре дух. сочинений по округу, 2) производстве экзаменов и 3) возведении в ученые степени. 1) Цензура дух. сочинений в Академии и в ее округе вверена была состоявшему при Академии цензурному комитету, открытому в 1845 г. в составе трех членов конференции, избранных на три года, без вознаграждения. Казанский (как и киевский) ценз. комитет мог рассматривать только мелкие сочинения, поступавшие от лиц окружного училищного ведомства. Лишь в 1865 г. Академия исходатайствовала расширение полномочий своего цензурного комитета чрез дозволение ему рассматривать переводы священных и богослужебных книг. Иногда конференция, с разрешения Синода, назначала временных цензоров – для сочинении на арабском и местных языках, если их не знали постоянные члены комитета. В первые 10 лет у комитета дела было очень мало, тем не менее представляемые ему рукописи он держал по месяцам и годами или всячески старался устранить от себя их рассмотрение, а то и вовсе забраковывал, опасаясь всяких неприятностей, какие в те времена доставляло печатное слово. Деятельность комитета оживилась лишь с 1855 г., с основания „Православного Собеседника“, но и тут чуть не единовластно распоряжались ректоры Агафангел, Иоанн, Иннокентий... 2) Сильно чувствовалось ректорское влияние и на производстве экзаменов как приемных, когда ректорский список принятых обусловливал судьбу и репутацию их в течение всего академического курса так и прочих – рождественских, летних и курсовых (двухгодичных). Хотя конференция должна была по уставу переводить с курса на курс и выпускать студентов, но властные ректоры иногда единолично производили оценку познаний и развития студентов. 3) Удостоение ученых степеней было массовое – выпускных студентов – и единичное. – Курсовые сочинения выпускных раздавал для прочтения наставникам ректор, наблюдая, чтобы каждому досталось равное число их. Затем ректор, просмотрев сам сочинения и рецензии, назначал заседание конференции. Человек 10–12 удостаивались степени магистра, остальные кандидата, при чем старшие – с правом получить степень магистра чрез определенное число лет службы и с одобрением от начальства. Со степенью действительного студента конференция из первых шести курсов выпустила только двоих. Но в 1858 г. ректор Иоанн, раздав сочинения кроме наставников и посторонним членам конференции, причем предъявил рецензентам самые строгие требования, подведением итогов занялся сам, без созыва конференции. В результате было 5 магистров, 3 старших кандидата, 13 кандидатов и 6 студентов. При таких же условиях выпущены были студенты и следующего курса. После Иоанн сделался милостивее и давал кандидатскую степень даже исключенным студентам. – В 1865 г. Синод определил, чтобы сочинение на степень читалось прежде наставником, давшим тему, а потом последовательно двумя членами конференции, после чего подвергалось окончательному пересмотру в общем собрании конференции под председательством архиерея, которая и удостаивает студента степени. В Синод должно отсылаться на утверждение все дело, но без сочинения. Время утверждения в степени должно считаться со дня постановления конференции. Потом ректор Иннокентий еще более усложнил правила, потребовав, чтобы каждый из трех рецензентов работал над сочинением независимо от других, что повело за собою запаздывание решений конференции. Это было, впрочем, в интересах высшего начальства, таким образом задерживавшего на дух.-учебной службе студентов, не удостоенных пока степеней; в 1864 г. Синод издал даже распоряжение, уже прямо направленное к тому, чтобы затянуть производство в степени всех кончивших студентов. А по предложению Иннокентия студенты, не пожелавшие поступить на дух.-учебн. службу, и совсем не удостаивались магистерской и кандидатской степеней. Кроме общего, по окончании курса, удостоения ученой степени, были частные случаи удостоения воспитанников, кончивших курс кандидатами или студентами с правами на высшую степень по прослужении на дух.-учебной службе известного, большею частию двухгодичного срока. Ио весьма редки были случаи, чтобы добивались высшей ученой степени лица, окончившие Академию без этого права или с правом получить ученую степень под условием подачи нового сочинения или даже нового экзамена, и к таким лицам Академия относилась много строже. Был один случай удостоения магистерской степени кандидата петербургской Академии. Этот магистр – В. В. Миротворцев, преподаватель противобуддийского отделения казанской Академии (1868 г.). В 1869 г. казанская Академия удостоила, по мотивированному предложению архиеп. Антония, степени доктора богословия своего ректора, архим. Никанора, за сочинение „Разбор римского учения о видимом главенстве в церкви на основании Свящ. Писания и предания первых веков христианства».

Иногда заседания конференции принимали торжественный характер. Это было на публичных экзаменах и на академических актах, когда они предлагали публике речь устами академического оратора и отчет о годичной деятельности Академии чрез своего секретаря. До ректора Агафангела акты справлялись очень торжественно, с приглашением на них почетных лиц города; на повестках печаталась программа праздника. Акты длились с часу дня до 4–5. При Агафангеле они справлялись часов в 8 утра, до обедни, в кругу только академических членов конференции. Акты оживились в первые годы ректорства Иоанна, придавшего им торжественность удачным выбором тем для речей и даже внешнею обстановкой. В 1857 г. кроме речи и отчета происходила даже раздача наград (5 студентов получили книжки „Прав. Собеседника“). Но блестящий акт 1858 г., когда публика выслушала две речи (самого ректора и бакалавра Щапова), был последним в жизни дореформенной Академии. Даже юбилейное торжество 1867 г. вышло бледным, без речи.

Деятельность академической конференции, кроме постоянных функций, выражалась в выполнении разных временных поручений. Впрочем, в Казань высшее начальство обращалось не часто. Нужно отметить поручение 1858 г. принять вместе с другими Академиями участие в переводе на русский язык Свящ. Писания и прежде всего Евангелия. Казанской Академии достался вместе с петербургскою перевод Ев. Матфея. Но когда в нач. 1859 г. она отослала уже 10 глав, ей поручен был перевод Ев. Луки, а также послании к Коринфянам и Апокалипсиса; он был готов в 1860 г. В 1863 г. конференциям петербургской и казанской Академий поручено было проверит 75 псалмов русского перевода Псалтири, изданного Библейским Обществом. Работа была доверена иером. Григорию, который выполнил ее к 1867 г. В этом году поручено было проверить сделанный петербургскою Академией перевод исторических книг Ветх. Завета и Екклезиаста; – для этого конференция образовала три комиссии. Затем казанская конференция исполняла поручения по рассмотрению сочинений, представленных на премии и для учебного употребления, при чем больше браковала, чем одобряла...

Как учреждение, заправлявшее всем духовным образованием в своем округе, академическая конференция высказывала иногда принципиальные свои взгляды на устройство дух.-учебного образования, хотя постоянное наблюдение за ходом учебной части лежало на окружном правлении академии. В 1846 г. она разослала по всему округу циркуляры о ведении администрациею духовно-учебных заведений разных документов и составлении ведомостей и отчетностей, а также о постановке учебно-административной части. Эти замечательные циркуляры, „требовавшие полного обновления старых учебных и воспитательных приемов, были в свое время настоящим революционным кличем и встревожили все школьные начальства округа». В 1849–1850 гг. конференция долго занималась вопросом об устройстве как в Академии, так и в окружных Семинариях миссионерского образования. В 1859 г. конференция по одному случаю высказалась за желательность обновления в духовных школах метода преподавания чрез заимствование от светских училищ усовершенствованных приемов. В 1862 г. по поводу проекта Св. Синода о поднятии в дух.-учебн. заведениях преподавания классических языков конференция, по мысли ректора Иоанна, пришла к выводам, затрагивавшим всю постановку ученого дела в дух. школах и подсказывавшим коренную реформу его. Когда же, в следующем году, был прислан на обсуждение конференции составленный особым комитетом при Синоде проект нового семинарского устава, ректор Иоанн высказал еще более радикальный взгляд, предложив выделить общее образование из круга дух.-учебн. ведомства. Но назначенный для рассмотрения проекта академический комитет приступил к работе только чрез два года совместно с образованным для той же цели епархиальным комитетом. В общем их собрании был раскритикован петербургский проект, как грешивший монашескими тенденциями, и высказана была мысль об уничтожении при Синоде дух.-учебн. управления с сосредоточением всего учебного дела в округе в академической конференции. В 1867 г. обсуждался вопрос об академической реформе, при чем члены корпорации составили два проекта академического устава, но в обоих конференции придан чисто школьный характер, в роде университетского совета, однако с подчинением ей всех учебных заведений округа. Впрочем, как оказалось, оба проекта мало дали для устава Дух. Академий, составленного высшим начальством, которое произвело реформу по своему усмотрению и более разумно, чем как подсказывали академические конференции.

в) Внешнее или окружное правление по уставу было чем-то в роде особого административного отделения конференции, специально назначенного для ближайшего управления дух.-учебн. заведениями округа. В действительности с падением при гр. Протасове коллегиального начала в управлении дух. училищами, внешнее правление было только ширмою для прикрытия единоличных распоряжений ректора или вообще начальства Академий. Властный, начальственный тон академического правления чувствовали не только семинарские правления, но и епархиальные преосвященные. Внешнее правление по уставу должно было состоять из пяти человек: ректора, двух членов, избранных конференциею, и двух принадлежавших к составу внутреннего. Но в Казани порча старого устава сказалась в том, что оно состояло из членов внутреннего правления – ректора, инспектора и секретаря, к которым был прибавлен постоянный член конференции Климент, ректор Семинарии, но за выходом его в 1850 г. он никем не был замещен. Только в 1867 г. ректор Иннокентий вздумал включить в состав правления члена конференции прот. Вишневского, но Синод не утвердил его, так как тогда уже было предположено устроить на новых началах духовно-учебную администрацию. В конце же 1867 г. пришел указ об упразднении внешнего правления. Ведомство казанского академического окружного правления по пространству и по числу учебных заведений превосходило другие округа и постепенно возрастало: в 1842 г. было 12 Семинарий, 38 уездных и 42 приходских училища; в 1867 г., при упразднении правления, было 16 Семинарии и 51 училище (в 1852 г. училища уездные и приходские соединены были в один состав духовных училищ) с 458 начальствующими и учащими лицами и 14.193 учащимися (якутские и камчатское Семинария и училища были на особом положении). Приняв от московской Академии округ в расстроенном положении, казанское академическое окружное правление начало свою деятельность со смены разных самодурных смотрителей, с следствий по разным неисправностям семинарских правлений и незаконным действиям ректоров Семинарий, с рассмотрения жалоб учителей друг на друга и на свои начальства и ссор их с посторонними липами, с следствий по делам учеников, иногда уголовным. Следствия такого рода длились иногда целые годы и требовали целых сотен листов бумаги. Иногда внешнему правлению приходилось разбирать распри между семинарскими правлениями и преосвященными; особенно сильный разлад в начале 60-х годов произошел у еп. Порфирия сначала с уфимским, потом с томским семинарским правлением. В обоих случаях академическое правление высказалось против преосвященного и навлекло на него ревизию. У ректора Иоанна вообще была мысль ограничить власть архиереев в духовно-школьном управлении... В 60-х годах под влиянием общего падения дисциплины правлению пришлось разбирать несколько дел о неуважении к духовно-учебному и даже к самому епархиальному начальству разных учителей, особенно из молодых людей. Было еще не мало дел по жалобам на скудость жалованья с конца 50-х годов. Большого труда стоило приучить семинарские правления к надлежащей отчетности, к присылке в сроки и в узаконенной форме отчетов, разрядных списков воспитанников, формуляров наставников, конспектов по наукам, описей библиотек и др. документов. В 1846 г. были разосланы циркуляры на этот счет, но они мало упорядочили дело. Даже ближайшие к правлению лица, как казанской Семинарии ректор Климент, подолгу задерживали доклад циркуляра или сопровождали его колкими замечаниями. В 1850 г. особенно резкое пренебрежение к власти академического правления обнаружил ректор нижегородской Семинарии, не пожелавший иметь никакого дела с посланным Академиею ревизором. В 50–60-х годах административные полномочия правления укрепились достаточно и подобного рода случаев противления его власти не было. Тем не менее административное значение его всегда оставалось шатким и в большинстве случаев даже излишним. Почти никаких самостоятельных действий и распоряжений оно не могло делать и служило только лишнего передаточною инстанцией, да и то иногда обходимою. Его власть была скорее контрольною и следственною, чем распорядительною, и потому его мало уважали в округе. Не только епархиальные пресвященные обходили правление по делам своих учебных заведений, но и наставники Семинарий и даже кончившие Академию иногда обращались прямо к обер-прокурору Синода, минуя академическое правление. Чем дальше, тем круг полномочий правления все более суживался, – не только по воле и злоупотреблению духовно-учебного управления, но и по его собственному желанию. Однако и при этом дела у него было не мало, притом иногда требовавшего большой внимательности.

В 1840-х годах правление было завалено перепискою с Семинариями по поводу введения в их курс естественных паук и медицины, в 50-х – раскола и миссионерских предметов: в 1852 г. было длинное и сложное дело о введении новых положений в устройстве дух. училищ.

Обычными и постоянными предметами деятельности внешнего правления были: распределение оканчивавших студентов по свободным местам, представление Синоду кандидатов на места ректоров и инспекторов Семинарии, рассмотрение экономических отчетов по округу и записок и конспектов наставников. На основании последних в Семинарии посылались замечания, для которых еще больше поводов давали приемные экзамены, открывавшие те или другие слабые стороны преподавания. В 1844 г. велено было обратить внимание на науки: физико-математические, историю и латинский язык, в 1848 г. – на латинский и русский языки, риторику, Писание, философию и историю. В 1858 г. ректор Иоанн обратил внимание на малое развитие мыслительности и механическое заучивание уроков, подавляющее дарования, чем особенно страдало в Семинариях преподавание догматики, Писания, философии, математики и физики и языков. Это донесение Иоанна правлению было как бы протестом против всего строя духовного образования, возбуждением общего вопроса об его реформе и при том, кажется, в первый раз с такою решительностию и так официально. Когда правление сделало по этой записке донесение в Синод, последний распорядился, чтобы оно составило подробные соображения об устройстве учебной части в духовных заведениях и представило их на усмотрение высшего начальства. Более полные, живые и надежные сведения о состоянии учебных заведении своего округа правление получало от ревизоров. На рассылку последних ассигновалось в год 715 р., но этих денег по величине округа не хватило бы, и потому ревизоры посылались только в курсовые годы и не на далекие расстояния, только в конце учебного года и не надолго. Нужные сведения правление добывало другим путем: училища ревизовались из тех Семинарий, к ведомству которых принадлежали; каждый новый смотритель училища или ректор Семинарии при вступлении в должность ревизовал свое заведение и давал подробный отчет; наконец, правление иногда получало сведения об учебных заведениях той или другой епархии от Синода из отчетов епархиальных преосвященных, производивших ревизии вследствие ходатайства Академии и по поручению Синода. Был случай, что ревизия в пермской Семинарии в 1861–1862 г. была произведена Синодом чрез профессора петербургской Академии (по политическому делу), и казанская Академия, сама тогда находившаяся в опале у высшего начальства, совсем не участвовала в производстве этого дела и даже была устранена от замещения 9 открывшихся после ревизии наставнических мест: – это поручено было сделать митр. Филарету из воспитанников московской Академии. Но рука академических ректоров простиралась даже на отчеты ревизоров (академических): – некоторые из них носят следы поправок по требованию ректоров или даже ими самими.

Тяготясь своим многоделанием, точнее многобумажием, внешнее правление с начала 60-х годов старалось отстранить от себя многие из дел, издавая распоряжения, чтобы сведения о личном составе учебных заведений, о пожертвованиях на последние, даже отчеты экономические и учебно-воспитательные посылались прямо в Духовно-учебное управление. Этом совсем уже подрывалось административное значение Академии и еще более суживалось ее административное значение в округе. Полное упразднение окружных правлений в 1867 г. было – для Казани, по крайней мере, – вполне последовательным и не являлось историческим прыжком.

Что касается внутренних отношений трех академических органов, то они были проникнуты духом канцеляризма и проявлялись в обмене множеством бумаг, в которых одни и те же лица извещали себя, от себя требовали сведений и пр. и пр.

Ревизии Академий. Сама казанская Академия ревизовалась по поручениям Синода обыкновенно по окончании каждого двухгодичного курса и обыкновенно местными преосвященными. Такие ревизоры были обычно очень милостивы и в жизнь Академии не вносили больших перемен и отступлений от сложившегося строя. Заступлением своих владык Академия избавлялась от неприятных результатов и строгих ревизий посторонних лиц, какова была в 1846 г. ревизия ректора петербургской Академии еп. Афанасия или в 1860 г. чебоксарского епископа Никодима. Впрочем, с последним ректор Иоанн держался „отдаленно, надменно и повелительно“ и от всех его замечаний отписался. В 1861 г. в казанской Академии была чрезвычайная ревизия по делу о панихиде по безднинским крестьянам, коснувшаяся всех сторон жизни ее и сделавшая не мало неблагоприятных для студентов и для начальства наблюдений...

Б. Учебная часть. а) Общий состав академического курса. На основании Высочайше утвержденного предположения Св. Синода 25 мая 1842 г. об открытии казанской Академии, в ней был введен тот же порядок обучения, что и в других Академиях. Разницу должно было составить преподавание инородческих языков для миссионерских целей, а также уменьшенное число преподавателей – 14 (вместо 18), – 6 профессоров и 8 (вместо 12) бакалавров. В первые два года, при существовании одного низшего отделения с 4 профессорами и 4 бакалаврами, преподавались: Свящ. Писание, философия, словесность, физика и математика, общая и русская история, греческий и новые языки, разделенные между наличными наставниками. Физико-математические науки и исторические преподавались параллельно, так что низшее отделение Академии подразделялось на два специальных – математическое и историческое, на которые студенты записывались по своему выбору. Но в 1844 г. Синод, уничтожив такое разделение в петербургской Академии и сделав те и другие науки общеобязательными, предложил ввести подобное изменение и в Казани, где решили, – во избежание необходимости сократить объем этих наук, – заменить двухчасовые лекции полуторачасовыми. В начале 1845 г. правление казанской Академии, для соответствия академического курса с семинарским, в который с 1840 г. вошли естественная история, сельское хозяйство и начала медицины, ввело в преподавание медицину (каковая читалась только год врачом Академии) и естественные науки (оне до 1847 г. безмездно преподавались профессором университета П. И. Вагнером, а потом его академ. учениками до 1854 г., когда были упразднены). Впрочем, эти новые кафедры в штат не были введены и окладом не были снабжены, как и открытые в янв. 1845 г. кафедры инородческих языков, составлявшие вместе с естественно-научными особенность казанской Академии. Исполняя синодальное определение 25 мая 1842 г., правление Академии в первое же свое заседание 21 сент. постановило запросить Семинарии, на каких языках говорит население округа. Дождавшись только чрез два года затребованных сведений, и то не полных, правление постановило ввести в преподавание только языки турецко-татарский с арабским и монгольский с калмыцким, с целию приготовить прежде всего преподавателей этих языков для Академии и для некоторых Семинарий. Изучение их предоставлено было свободному выбору студентов, которые освобождены были зато от еврейского и новых языков. Предполагалось прежде посылать студентов в университет, но, – в виду их малой подготовленности, – профессоры Университета А. К. Казем-бек (татар. и араб. яз.) и А. В. Понов (калм.) изъявили желание безмездно читать лекции в самой Академии, начав курс в янв. 1845 г. В 1849 г. этих профессоров заменили их академические слушатели из студентов I курса. С начала 1845 по 1854 г. академический курс имел такой вид. В низшем отделении преподавались: философия, история философских систем, словесность, история гражданская – общая и русская, физика, математика, языки немецкий и французский; в высшем отделении: догматика вместе с основным и сравнительным богословием, нравственное богословие, церковное красноречие, пастырское богословие, церковная археология, каноническое право, патрология, библейская и церковная история, русская церк. история, еврейский язык; в том и другом отделении совместно: герменевтика и Свящ. Писание, естественные науки, греческий язык и – некоторым студентам обоих отделений – языки татарский, арабский и монгольский с калмыцким. Все эти предметы, соединяясь между собою в различные и непостоянные комбинации, были разделены между 14 штатными преподавателями, имевшими в среднем по 2–3 полуторачасовых лекции в неделю.

В 1854 г. произошло изменение в числе и распределении наук академического курса вследствие открытия миссионерских отделений. На первых порах были открыты четыре отделения: 1) противораскольничье, 2) противомусульманское, 3) противобуддийское и 4) черемисско-чувашское, но последнее было чрез два года закрыто, как мало нужное. Предположено было преподавать: в первом отделении историю раскола, полемику против него, миссионерскую педагогику в отношении к расколу, славянский язык и палеографию, в остальных трех по три науки, кроме языков: миссионерскую педагогику, этнографию с историею и подробным изложением верований тех или других инородцев и полемику против этих верований. Но так как штат преподавателей не был увеличен, то новые предметы пришлось распределить между наличными 14-ью, которые и должны были читать по 4–5 самых разнородных наук и, кроме того, закрыть кафедру естественной истории. Пострадала при этом и математика, отданная профессору физики и читавшаяся в сокращении до 1856 г., когда была совсем уничтожена; да и теперь ее слушало только 5 студентов, не записавшихся на миссионерские отделения. Штат казанской Академии увеличен был только в 1856 г. сравнением ее с прочими Академиями в отношении числа бакалавров (12 вм. 8), разрешением приглашать практиканта для лучшего усвоения инородческих языков и дозволением ей (как и другим Академиям) на остаточные средства или на счет духовно – учебных капиталов определять еще до 2 ординарных профессоров и до 4 бакалавров. Впрочем, этим дозволением казанская Академия по экономическим расчетам не воспользовалась ни в это время, ни после. – В 1858 г. ректор Иоанн восстановил кафедры математики и истории философии, которая с 1854 г. читалась профессором философии, и отделил от других кафедр европейские языки, поручив их особым лекторам, а в 1859 г. открыл особую кафедру греческого и латинского языков. Взамен того была упразднена кафедра пастырского богословия и гомилетики, присоединенных первое к нравственному богословию, – вторая – к словесности, и сокращено число кафедр на миссионерских отделениях, которых не жаловал Иоанн: на каждом отделении оставлено было по одному наставнику и уволен практикант разговорного татарского языка. В 1860 г. штатных наставников было 17, в 1862 г. – 16, причем ординарных профессоров только 3. Все три миссионерские отделения в прежнем их виде были восстановлены только в 1865 г. Наконец, в 1868 г. открыта была еще новая кафедра – педагогики, в соответствие с введением последней в курс Семинарий.

б) Постановка отдельных предметов:

1) низшего отделения. Философские науки, считавшиеся весьма важными во всех Академиях, в казанской с самого начала получили двух представителей – профессора и бакалавра. Профессор И. А. Смирнов-Платонов, из бакалавров моск. Академии, по философскому складу ума, широкому образованию и языкознанию, был дорогою находкой для казанской Академии. Его философско-образовательное влияние на студентов не ограничивалось временем его академической службы, но продолжалось долгое время и по выходе его из Академии. Ученик знаменитого Ф. А. Голубинского (см. „Энц.“ IV, 495–502), Смирнов-Платонов находился под сильным его влиянием, но много работал и сам в эклектическом направлении. Особенно тщательно была разработана им опытная психология, лекции по которой в сокращенном виде в свое время были распространены по всему казанскому учебному округу. Подробно читалась и метафизика: логика и философское нравоучение, заканчивавшее двухгодичный курс философии, – кратко. Его лекции по психологии, метафизике и нравственной философии после выхода его из Академии (1847 г.) были отлитографированы в руководство студентам. Второй профессор, Н. Соколов, читавший историю философии по московским академическим лекциям, а в остальных философских курсах пользовавшийся записками Смирнова, ничего не внес в разработку науки, как и случайные его сослуживцы – подневольные философы Ильминский Гремяченский. Несколько оживил изучение философии А. И. Лилов, казанец, сделавший „первую попытку поставить ее преподавание в связи с физиологиею на новых примирительных началах антропологического монизма“, но этот талантливый человек прослужил в Академии недолго (1858–1859 г.). Оставил еще след М. И. Митропольский (1859–1867 г.), петербуржец. Он первый в Казани стал серьезно пользоваться в преподавании философии историческим методом изложения. Добрую половину лекций по опытной психологии он посвящал ее истории с древнейших времен до систем Бенеке и Гербарта; по последнему главн. образ. он излагал и самую психологию. II по метафизике он преимущественно знакомил студентов с историческою и литературною сторонами ее. В 1865 г. он был выбаллотирован в совете казанского Университета в кандидаты для замещения философской кафедры, но за отказом министерства нар. просвещения в средствах на командировку за границу остался в Академии. Видными академическими философами были еще казанцы В. А. Снегирев (1868–1889 г.), отличавшийся энциклопедичностию знаний, гибкостию мысли и редкою у философов ясностию изложения (в 1877–1886 гг. он преподавал логику и психологию и в Университете), В. К. Мысовский (1860–1865), сначала гегельянец, потом эклектик, и А. К. Волков (1897–1901 г.), петербуржец.

Словесность имела одного представителя, который, при том, преподавал еще лат. язык. Первый положил начало ее научному преподаванию С. И. Протопопов, в монашестве Серафим. Вел он его на основе господствовавшей тогда в литературе эстетической теории Гегеля. С начала 1848 г. он предпринял курс истории рус. литературы, но разработал его далеко не весь и неравномерно в разных частях. Заслуга его для кафедры словесности и в том, что он, пользуясь положением библиотекаря и потом инспектора, обогатил словесный отдел библиотеки. Его преемник и ученик И. Я. Порфирьев, приняв его программу, сначала пользовался и его лекциями, которым дал свою внешнюю обработку. Часть их (общая грамматика и литературная эстетика) в 1864 г. была отлитографирована. Самостоятельная деятельность И. Я. Порфирьева обратилась на слабо развитую у его предшественника историческую сторону, в соответствие с общим историческим направлением в науке с 50-х годов. В его лекциях по словесности это выразилось в замене анализа литературных образцов цельными историческими очерками развития того или другого вида прозы или поэзии в разных литературах, начиная с восточных и классических и кончая новыми европейскими. Это дело было тем полезнее, что в 1862 г. истории общей литературы в отдельном виде в академической программе не было. История рус. литературы, занимавшая в первое время 1/4 курса (т. е. 1/2 года), потом стала расширяться на счет теории общей словесности и заняла 3/4 курса. В 1870 г. Порфирьев уже напечатал древний период ее – до Петра в. Характерной чертой его является широкое развитие отделов о народной устной словесности и об апокрифической литературе, в других историях почти не затрагивавшихся. Отделы эти явились уже в первых его курсах под влиянием народнических симпатий в вашей ученой литературе в начале 50-х годов и знакомства с Соловецкой библиотекой (с 1855 г.). Апокрифы последней сделались и темою докторской диссертации Порфирьева; рукописи ее вообще имели немалое влияние на направление всей его литературной деятельности. Любовь его к науке, всегдашнее оживленное преподавание, внимательное и симпатичное отношение к слушателям и их работам – все это оживило в Академии литературный интерес и сделало последний преобладающим, – по крайней мере до 60-х годов, до появления крайне-материалистического направления литературной критики, отрицавшего в искусстве не только идеалы, но и типы. Впрочем, успеху словесности ставило препятствия и академ. начальство, считавшее ее слишком пустым светским предметом и пытавшееся с 1858 г. усилить ее значение и придать серьезность чрез присоединение к ней гомилетики. Гомилетика отделена была от словесности лишь в 1867 г., а в 1870 г. за последнею вновь признано надлежащее значение. Порфирьев пережил кроме реформы Академии 1870 г. и реформу 1884 г. и скончался в 1890 г., оставив по себе памятником свою Историю русской словесности, доведенную почти до Пушкина, выдержавшую много изданий и доселе служащую руководством в учебных заведениях как духовных, так и светских.

Физико-математические науки были поставлены первоначально очень высоко, имея, как и философские, двух преподавателей. Но в 1854 г. ректором Агафангелом была упразднена особая кафедра математики, а чрез два года и самая наука была вычеркнута из программы. В 1858 г. ректор Иоанн восстановил эту кафедру. Из двух представителей физико-математ. наук один – проф. Гусев преподавал элементарную и высшую геометрию (потом вместо нее алгебру) и физику, а другой – алгебру, аналитическую геометрию, дифференциальное и интегральное исчисление и механику. Но слабая подготовка слушателей не позволяла поставить преподавание специально; оно еще более ослабело, когда в 1844 г. были уничтожены отделения физико-математическое и историческое и эти науки сделались общеобязательными. Из казанских математиков некоторый след оставил А. А. Бобровников (1847–1854 г.), расширивший свое преподавание математики математическою географиею и астрономией.

Общая гражданская история читалась бакалавром Палимпосестовым (моск. Акад.) при пособии главн. обр. Лоренца. По Лоренцу же вел преподавание его ученик И. П. Гвоздев (1849–1873 г.). В казанской Академии с этой кафедры; читалась только государственная история. Культурная сторона истории по частям предоставлялась другим кафедрам.

2) Предметы общие на обоих отделениях. Русская история, читавшаяся прежде наставником общей, с 1844 г. была обособлена от последней и разделилась между двумя кафедрами – гражданской и церковной историй. Обе эти науки, имея двух преподавателей, читались по два года и получали очень солидную постановку. В 1848 г. обе кафедры были предоставлены одному преподавателю. Новое разделение последовало лишь в 1870 г. Из казанских академических историков русских выдались Морошкин, составивший себе имя своими историч. трудами по выходе из Академии; Г. 3. Елисеев (1844–1854 г.), москвич, находившийся в своих лекциях по церковной истории под влиянием архиеп. Филарета, но самостоятельно разрабатывавший местную историю, впоследствии занявшийся журнальною деятельностью в либеральном направлении; А. П. Щапов (1856–1861 г.), казанец, „историк либерального, крайне народнического типа“, своими одушевленными лекциями заохотившии студентов к занятиям русскою историей, умевший дать руководственные нити для изучения ее и поднявший кафедру ее на небывалую до того высоту. С 60 года, со времени приглашения на русскую историю в Университет, Щапов стал мало внимания уделять Академии, а в следующем году принужден был и совсем оставить Казань за свою речь на политической панихиде. Умер в 1876 г. в Сибири. Его преемник, П. В. Знаменский, казанец же, с 1862 г. до 1870 г. преподавал обе истории, потом одну церковную. В преподавании гражданской он сначала держался Щаповской программы, только сглаживая ее крайне народническое и одностороннее направление. Лекции его, как и Щапова, носили форму синтетических руководительных очерков разных сторон русской исторической жизни. Первый курс его носил характер преимущественно юридический, второй – политико-экономический. Последнее, впрочем, обусловилось случайным обстоятельством – подготовкою к занятию кафедры русской истории в Университете, куда его звали, но куда его не допустило Министерство народного просвещения требованием от него кандидатского экзамена по историко-филологическому факультету. Собственною его ученой сферой была церк. история, по которой он уже в 1870 г. выпустил краткое руководство (до Екатерины II). Продолженное и несколько раз исправлявшееся, оно выдержало несколько изданий, затем с некоторою переделкой применительно к семинарской программе сделалось семинарским учебником. Под конец своей службы в Академии он получил звание почетного члена казанского Университета, члена-корреспондента Императорской Академии. Наук, почетного доктора русской истории московского Университета. Кафедру занимал до 1896 г., но чтение лекций прекратил в 1897 г. Об его ученых трудах см. „Энц.“ V, 720–724.

Естественные науки с 1845 г. преподавались профессором Университета И. И. Вагнером, который в два года предполагал пройти в университетском объеме зоологию и ботанику и в ограниченном минералогию с применением научных сведений к ремеслам, искусствам, сельскому хозяйству и медицине. Он знакомил студентов с богатыми коллекциями Университета и положил начало академическим естественнонаучным кабинетам. Заменивший Вагнера (с 1848 г.) его академический ученик С. И. Гремяченский, путем лекций, чтения, личного знакомства с профессорами естественного факультета и ботанических экскурсий так специализировался в естественных науках, в частности в ботанике, что не только не сократил его программы, но и расширил, введя химию и распространив свой курс на четыре года. Студентов он заинтересовал особенно благодаря своему демонстративному методу и экскурсиям. Последние дали ему возможность сделать открытия новых видов растений, обогатить кабинеты академии и написать докторскую диссертацию „Прикаспийская волжско-уральская флора“, каковую он защищал при Университете, предварительно выдержав докторский экзамен (1854 г.). Он готовил для Семинарий учебник по естественным наукам, составлял рецензии на разные книги и рукописи по естествоведению, исполнял другие поручения и задавался мыслию сосредоточить вокруг казанской Академии естественнонаучное образование казанского духовно-учебного округа, каким был для дух.-учебн. заведений один горыгорецкий институт. Но в 1854 г. в Академии были закрыты и его сверхштатная кафедра естественных наук, и та штатная философская кафедра, какую он занимал, и ему пришлось выйти в отставку. Умер Гремяченский в 1858 г. в Италии во время ученого путешествия по Европе и Африке, куда был отправлен попечителем моск. Университета.

Медицина преподавалась только в 1845/6 уч. году врачом Академии, профессором Университета Скандовским.

Языки. Латинский язык, в силу так сказать природности его у духовных воспитанников, в Академии не имел не только особой кафедры, но даже и особых классных часов и преподавался обыкновенно между делом наставниками словесных наук. Так было в Казани до 1859 г.

Греческий язык, получивший в 1842 году особого преподавателя, чрез два года тоже перестал быть предметом самостоятельной кафедры. Он изучался на двух отделениях: в младшем штудировались древние греческие авторы, в старшем – церковные авторы и св. отцы, с комментариями и иногда, в младшем отделении, с обзором главных классических авторов. В 50-х годах преподавание греческого языка оживил Г. С. Саблуков (москвич) сообщением громадной массы сведений историко-этнографических, литературных, бытовых и археологических, и после него (1856 г.) А. И. Лилов (казанец) – первый, введший в курс новогреческий язык. В 1859 г. на оба классические языка был назначен В. Я Михайловский (из петербургской Академии). Он хотел увлечь студентов классиками и сам сталь переводить для печати „Германию“ Тацита, но равнодушие студентов охладило его пыл. Заменивший его в 1863 г. А. А. Некрасов (тоже петербуржец) с 1870 г. по 1904 г. преподавал один греческий язык, причем обнаружил незаурядное знание и его методики, благодаря чему пользовался большим вниманием слушателей.

Еврейский язык преподавался только в старшем отделении и по неподготовленности студентов стоял не высоко. До 1859 г. он не был даже обязателен для студентов. Успехи в нем подрывались и частою сменой наставников. Лучшим временем его были 1850–1856 годы, когда его преподавал Г. С. Саблуков, ведший дело сравнительным методом, причем пользовался своим знанием арабского языка.

Новые языки (французский и немецкий) еще чаще меняли своих представителей, которыми были профессора и бакалавры Академии. Попытка ректора Иоанна в 1859 г. пригласить на новые языки лектора английского языка в Университете Перси Беренсдорфа кончилась неудачей: к делу он относился небрежно, а потом уехал в продолжительный заграничный отпуск. Новые языки изучались путем перевода статей из хрестоматий на русский язык и очень редко – путем обратных переводов. Первые преподаватели новых языков делали попытки читать историю французской и немецкой литературы, но этот прием ее привился. До 1858 г. каждый студент изучал по желанию один из новых языков; в этом году ректор Иоанн сделал обязательным изучение обоих.

Священное Писание и Герменевтика. Свящ. Писание, преподававшееся все четыре года, было единственным богословским предметом, изучавшимся и в младшем отделении, если не считать временно преподававшихся там гомилетики и основного богословия с обличительным. Первый его профессор – инспектор Серафим Аретинский, ученик Иннокентия Борисова (см. „Энц.“ V, 954–962), был более оратор, чем экзегет, и импровизировал лекции на манер проповедей. С 1843 г. он открыл еще праздничные беседы с студентами пред обедней, состоявшие в истолковании дневных евангелий и других избранных мест из Свящ. Писания. Первый ввел правильное, систематическое преподавание этой науки архим. Антоний Радонежский (1844–1851 г.), лекции которого носили характер экзегетический. Но особый интерес к этому предмету сумел возбудить замечательнейший из профессоров иером. Серафим Протопопов (1851–1854 г.) как научным характером лекций, так и мастерского передачей сведений. У него одинаково хороши были и исторические обзоры ветхозаветного и новозаветного канона и переводов библейских книг на разные языки и – ясные и логические анализы содержания их. При нем библейская археология, преподававшаяся пред тем со Свящ. Писанием, была заменена герменевтикою, которая до того (в 1853–1856 г.) преподавалась профессором библейской истории. Преемник о. Серафима иером. Григорий Полежаев, казанец (1854–1867 г.), заменил его аналитический метод новым, который можно назвать синтетическим: – он, под влиянием о. Феодора Бухарева, рассматривал все Свящ. Писание и его отдельные книги, как одно целое, одну постепенно развертывавшуюся историю божественного домостроительства спасения рода человеческого.

3) Предметы старшего отделения. Догматическое богословие до 1856 г. преподавалось совместно с введением в богословие или – по позднейшему названию – с основным богословием и полемикою или обличительным богословием. Так как эта кафедра считалась важнейшею, то ее занимали начальствующие лица в Академии, обычно монахи, люди не очень высокой науки и особого склада ума. С 1844 по 1870 г. их сменилось 14 человек, кроме временных преподавателей, что тоже отражалось невыгодно на успехах дела. Первый профессор архим. Серафим читал по киевским лекциям и проводил догматическую систему едва ли не Иннокентиевскую, но уродуя ее и превращая ее в своем изложении в какие-то катехизические уроки. Так же краток и несодержателен был и его курс полемического богословия, обличавшего не только христианские исповедания, но и нехристианские. Тогдашнее киевское схоластическое образование и диалектическое направление богословского преподавания еще сильнее сказалось в Фотии. С 1853 г. преподавание богословия оживил своими прекрасными лекциями ректор Парфений, хотя тоже державшийся диалектического, рассудочного метода и руководившийся преимущественно католическими системами. Следующий преподаватель архим. Агафангел внес ту особенность в преподавание, что старался приучить студентов к педагогической деятельности и его репетиции имели характер пробных или практических лекций. Лучшим, самым цветущим для догматики временем были 1854–1859 годы, когда на кафедре богословия сидели один за другим инспектор Феодор Бухарев и ректор Иоанн. Первый, москвич по образованию, известен по своей педагогической и литературной деятельности, как человек с сильным философским развитием, с светлым богословским умом, согретым при том теплотою самой искренней веры, так что являл собою образец истинно святоотеческого созерцания. На многих производили глубокое впечатление его чтения, составлявшие стройную и оригинальную систему. Началом, исходным пунктом и средоточием этой системы было учение о Единородном Сыне Божием, на котором почила вся до конца любовь Божия, Который един, есть путь, истина и живот, вне которого нет благоволения Божия, нет никакой жизни, а одна только смерть, – об Агнце Божием, принявшем на Себя вину греховных нестроений всего мира и загладившем ее своим самоотвержением и смертию. Эта идея проходила чрез все богословские курсы о. Феодора – догматические, нравственные, обличительнополемические, как проводилась им чрез все другие, даже светские науки, и чрез все стороны жизни. Он стремился к тому, чтобы идея вочеловечившегося и искупившего людей Единородного Сына Божия стала центром всех возможных сторон человеческой жизни и деятельности. В этих интересах, – чтобы популяризовать христианские, благодатные начала во всех слоях общества и провести их во все стороны и углы мирской человеческой жизни, без препятствий со стороны дух. начальства и своих обетов монашеского послушания. о. Феодор решил оставить Академию и даже расстричься. Остальная его жизнь была только литературным выражением его идей. – Ректор Иоанн занял кафедру догматического богословия в 1857 г., когда его силы были уже надломлены и когда у него не было уже ни желания, ни времени научно готовиться к лекциям. Оттого последние всегда были бедны литературными и историческими указаниями. Но зато „его находчивость, уменье в каждом предмете найти непременно какую-нибудь новую, интересную сторону, сильный, диатектический ум и способность быстро разбираться в самом трудном сплетении мыслей и доказывать их большею частию с помощью каких-нибудь тоже совсем новых и неожиданных аргументов и всегда с весом и с большою убедительностию, наконец, свободная, тоже сильная и оригинальная речь, которая заставляла забывать и самые недостатки его аргументации, делали то, что студенты с напряженным вниманием и увлечением слушали каждую его лекцию“. Но сам он скоро почувствовал себя слабым на кафедре и в 1859 г. оставил ее. После него до 1867 г. сменилось три преподавателя догм. богословия, пока правлением не было принято и Св. Синодом утверждено предложение архиеп. Антония, чтобы этот предмет преподавался непременно с основным богословием и притом – ректором. Схоласт и формалист ректор Иннокентий не создал эпохи в истории этой науки в Казани. Но зато оставил крупный след ректор Никанор, выдвинувшийся в богословской науке еще на петербургской академической кафедре. „Преподавание его имело оживленный, большею частию собеседовательный характер и отличалось тонким и глубоким анализом свидетельств Свящ. Писания, энциклопедической ученостию и особенно обширной эрудицией по части богословских и философских наук“. „В лекциях его открывались слушателю не только одни результаты его ученых изысканий, но вместе с тем и самый метод, приемы и средства, с помощию которых эти результаты были им получены. так что слушатель в каждой его лекции видел самый процесс его научной работы и следил за ней шаг за шагом, что производило на аудиторию сильно развивающее влияние“. Особый интерес лекциям Никанора придавало знакомство его с литературами противорелигиозною и естественнонаучной, особенно геологической и космологической. В 1870 г. он по силе нового устава был замещен штатным преподавателем, каковым по конкурсу сделался Е. А. Будрин.

Основное богословие и обличательное, преподававшиеся прежде с догматическим, в 1856 г. были выделены в особую кафедру. Эпохою в преподавании их было 24 окт. 1858 г. – день первой лекции иером. Хрисанфа Ретивцева (моск. академии). Его научное направление, бывшее новостью не только в казанской Академии, но и в русской богословской науке, можно назвать философско-историческим. Оно сводилось к цельному историческому обозрению религий, причем на последние он смотрел не как на рассудочные доктрины, а как на живое религиозное миросозерцание во всей его многосторонней исторической и жизненно-исихологической цельности. Влияние на студентов Хрисанфа, отличавшегося при том сильным ораторским талантом, было настолько велико, что успешно конкурировало с авторитетом самого ректора Иоанна, блестящего представителя старого диалектического направления. Хрисанф оживил интерес к изучению не только богословских, но и философских наук. Казанская Академия, памятуя о таких его заслугах, в 1877 г. избрала Хрисанфа в свои почетные члены, а в 1878 г. возвела в звание доктора богословия honoris causa. По переходе Хрисанфа в петербургскую Академию (1865 г.) преподавание основного и обличительного богословия велось в том же духе и поддерживалось на той же высоте Н. П. Рождественским (1865–1869 г.), магистром, а потом и профессором петербургской Академии (1869–1882 г.), автором „Христианской апологетики“. В 1867 г. основное богословие отделено от обличительного и соединено с догматическим (по старому), обличитильное связано с пастырским, а к нравственному богословию, от которого отделено пастырское, присоединена гомилетика.

Нравственное богословие обычно поручалось инспекторам, от чего и страдало, ибо это или были люди не науки, или недолго засиживались на этой дисциплине. Постоянного преподавателя оно получило только в 1862 г. в лице московского магистра А. И. Гренкова. Он, как и Хрисанф, составил новую эпоху. Начал он с критики прежних методов этой науки, которая у нас склонялась к католическим системам, построенным слишком уж юридически и оперировавшим с объективною стороной христианской морали, с добрыми делами. Гренков поставил для себя задачей – „с одной стороны, в объективной части науки уловить и показать самую сущность христианственности в христианской морали, с другой – восполнить эту объективную часть антропологическими элементами, описать выражение объективной моральной нормы в человеческой жизни, указать самый логический процесс охристианения этой жизни». Свою столь широкую программу Гренков осуществлял в течение всей своей службы в казанской Академии (до 1899 г.), с искусством пользуясь историческим методом, как в теологической, так и в антропологической частях своей системы.

Библейская и общая церковная история. При обычном соединении этих наук в руках одного преподавателя последний, в интересах экономии времени, часто опускал библейскую историю, как более знакомую студентам. С 1856 г. она совсем перестала преподаваться, а в 1865 г. ее и Синод исключил из круга академич. наук. Не дурным преподавателем был с 1844 г. А. И. Беневоленский, читавший библейскую историю по Филарету и Буддею, а церковную по Неандеру, при чем последнюю он заканчивал новейшими религиозными движениями на Западе в XIX в. Но вызванное стремлением его держаться на научной высоте ознакомление студентов противохристианскими и противоправославными учениями, применение к библейской истории новейших исторических приемов побудили начальство заподозрить его в чистоте православия и перевести в 1850 г. с церковной истории на канонику и греческий язык, – впрочем, с оставлением за ним библейской истории. Много содействовал оживлению исторического интереса в Академии его преемник иером. Вениамин Благонравов (1850–1858 г.), человек с большою историческою эрудицией, использовавший для своего огромного рукописного курса весь исторический отдел академической библиотеки, им же значительно увеличенный путем выписки французских и немецких книг; но главным его руководителем был Неандер.

Выделенная при реформе учебных курсов 1840 г. из церковной истории патрология должна была идти в параллель со Свящ. Писанием в течение всего курса, но в Казани она стала преподаваться только в старшем отделении и то с 1844 г. Из преподавателей ее успел выделиться только М. М. Зефиров (1850–1856 г.), с помощию Мелера составивший довольно полные лекции до IX в., отличавшиеся богатством сведений, ясным и увлекательным изложением и выразительным подбором замечательных мест из отеческих творений, выясняющих самый гений или дух каждого отца с его характерными особенностями в учении и даже в изложении. Эти лекции служили руководством в Академии и при преемниках Зефирова. Студенты находили их выше известного учения об отцах церкви архиеп. Филарета как по степени ясности, определенности и логичности, так и по сравнительной легкости для изучения. Лекции эти с разными изменениями и сокращениями распространились по всем Семинариям казанского округа.

Пастырское богословие, как самостоятельная кафедра, явилось в Академии только в 1854 г., когда оно было замещено бакалавром Зефировым (до 1856 г.), который составил курс его, состоявший из трех частей: 1) об общих качествах, требуемых от пастыря; 2) пастырской педагогики; 3) пастырской литургики. Курс этот, посланный в 1859г. в Петербург, там где-то пропал. После Зефирова пастырское богословие, сделавшись побочным предметом преподавания разных профессоров, не обращало на себя большого внимания. Лишь при новом уставе, соединенная опять с гомилетикою, эта наука составила довольно рациональную кафедру.

Гомилетика, – хотя была пересажена в казанскую Академию прямо из киевской, места наибольшего ее процветания под уходом знаменитого Я. К. Амфитеатрова, – была тоже несчастной наукой, быть может потому, что в казанской Академии очень рано развилось научное преподавание общей словесности, которое подрывало риторическое направление гомилетики. Впрочем при И. Я. Порфирьеве, который одно время преподавал и гомилетику, последняя стала освобождаться от своей старой семинарско-риторической исключительности, стала дополняться новыми элементами из теории ораторской речи вообще и вступила на путь исторического изучения церковного проповедничества. Порфирьев ограничивался, впрочем, историею русского проповедничества; преемники его захватили в содержание своих очерков проповедничество древней православной церкви и историю церковной проповеди на Западе.

Литургика (или экклезиастика) стала преподаваться только с февраля 1845 г. Развития большого не получила; она читалась часто сменявшимися профессорами по разным чужим запискам (петербургской Академии, киевской). Лишь с начала 1859 г. возбудился живой интерес к этой науке, когда ее стал читать молодой бакалавр А. С. Павлов. Лекции его не были систематическими, а представляли ряд эпизодических монографий исторического направления. Старая литургика преобразилась у него в церковную археологию; руководителями его были Бинтерим, Бингам, Августи.

Каноника, начавшись одновременно с литургикою, читалась на первых порах по киевским запискам (прот. Скворцова), и только бакалавр А. П. Владимирский (1846–1850 г.) ввел в лекции исторический элемент. Иные профессора посвящали целые лекции чтению памятников законодательства – Кормчей Книги, Духовного Регламента, даже уставов академического и семинарского. В конце 50-х годов один преподаватель читал канонику по печатному курсу церковного законоведения Иоанна Соколова. Лишь с 1859 г. оживил интерес к канонике тот же А. С. Павлов своими самостоятельно разработанными лекциями с историческим направлением. При обозрении русского церковного права, особенно в древний период, он сделал ряд научных открытий, послуживших первым фундаментом его ученой известности. В 1864 г. он был избран в казанский Университет в доценты вновь открытой кафедры церковного права, почему был уволен, – вопреки своему желанию, – с духовно-учебной службы. Его ученые заслуги вообще и значение для казанской Академии в частности оценены были последнею избранием его в почетные члены (1881 г.). После него, с 1865 г. и доселе, кафедру канонического права занимает одинаково с Павловым известный в науке И. С. Бердников, давший вполне прочную постановку этому предмету в академическом курсе, а в 1888–9 гг. напечатавший премированный „Краткий курс церк. права“, имеющий уже 2-ое издание 1903 г. (См. „Энц.“ II, 394–395).

4) Предметы миссионерских отделений и судьба последних. Миссионерские отделения при казанской Академии открыты были в 1854 г., но еще задолго до того введено было в курс преподавание восточных языков. Последнее случилось в начале 1845 г. при содействии профессоров Университета А. К. Казем-бека и А. В. Попова. К первому записалось на турецко-татарский язык 11 чел. и из них двое на арабский, которым он преимущественно и занимался. У второго монголо-калмыцкий язык слушало 5 чел. Оба профессора занимались главн. обр. языками и сведения по истории, этнографии и религии арабов, монголов и калмыков сообщали только между прочим. Тем не менее они успели приготовить нескольких отличных наставников инородческих языков для Семинарий и двоих для Академии – А. А. Бобровникова и Н. И. Ильминского. Последние составили целую эпоху в истории миссионерского образования не только в самой Академии, но и во всем академическом округе. Бобровников специализировался на монгольском языке, который для него был почти природным. В Академии он стал заниматься им еще до открытия его преподавания, для чего по мысли еп. Владимира ходил в Университет на лекции проф. Ковалевского, которого, продолжал слушать и по открытии занятий в Академии. Будучи знаком с буддийским вероучением еще до Академии, он для курсовой работы взял тему „О различии между христианским и буддийским учением о любви к ближним“. Получив пред окончанием курса (1846 г.) поручение от ректора написать для Семинарий руководство по калмыцкой грамматике, Бобровников выхлопотал командировку на три месяца в астраханские и царицынские степи. Изучив там религиозно-нравственное состояние калмыков, их семейный и общественный быт и особенно язык, он в 1848 г. составил грамматику последнего, удостоившуюся награды от Синода и премии от Академии Наук и напечатанную в 1849 г. Заняв место Попова, которого считал ниже себя по монголоведению, Бобровников сделался не только академическим преподавателем, но и единственным в казанском дух.-учебном округе ученым специалистом по монгольскому и калмыцкому языкам и рецензентом христианско-просветительных трудов на этих языках, присылавшихся в Академию из округа. Но он относился отрицательно к переводам на монгольский язык священных и богослужебных книг, в виду филологической неразработанности этого языка и страшной трудности передать на нем чуждые ему до того христианские понятия. – Иначе обстояло дело с татарским языком, преподавателем которого был Ильминский (См. «Энц.“ V, 869–872). Сделавшись по окончании курса заместителем Казем-бека, Ильминский продолжал еженедельно ходить к нему, для усовершенствования в своем предмете, знакомясь преимущественно с внутреннею жизнью мусульман, их вероучением, обычаями и с арабским языком. С марта 1847 г. он переселился в татарскую слободу на краю города и здесь изучал живой татарский язык и религиозную жизнь, при чем был допущен в лучшие татарские школы. При редком трудолюбии он великолепно изучил быт и характер татарской народности и живую речь. При таких познаниях Ильминский сразу стал живою миссионерскою силой. Когда в 1847 г. при казанской Академии был основан под председательством Казем-бека комитет для перевода книг на татарский язык, в виду массовых отпадений крещеных татар в магометанство, Ильминский стал его ближайшим сотрудником. В следующие два года он был командируем архиеп. Григорием в казанскую губернию для изучения религиозного настроения крещеных татар и привез множество ценных данных о состоянии христианского просвещения старо- и новокрещеных татар, о степени религиозного влияния на них как православного духовенства, так и магометанства. В 1850 г. Ильминский был вызываем архиеп. Григорием в Ретербург для участия в открытом им там переводческом комитете совместно с тем же Казем-беком, с 1849 г. профессором петербургского Университета. Работы обоих комитетов имели дело с книжным татарским языком, на каком издавало свои переводы Библейское Общество и какой преподавал в Академии Казем-бек. В этом пункте на первых порах с ним был согласен и Ильминский, впоследствии перешедший к живой татарской речи. В новой ученой командировке на Восток (1851–1854 г.) Ильминский основательнейшим образом изучил арабский, турецкий, персидский и еврейский языки, историю Магомета, его веры и сект, литературу и древности ислама, состояние западных миссий и взаимные отношения магометан и христиан и приобрел большой запас книг и рукописей по псламоведению. Вернулся он в Казань как раз к тому времени, когда уже назрел вопрос об учреждении при Академии самостоятельных миссионерских отделений.

Первоначальною постановкой восточных языков в казанской Академии нельзя было довольствоваться уже потому, что не было особых кафедр их, что занятия ими не были обязательны и не давали никаких прав; притом же преподавание носило характер только филологический, на что после ревизии 1846 г. обратил внимание и Синод, потребовавший, чтобы бакалавры инородческих языков „употребляли всевозможные средства к узнанию заблуждений мусульманства и сведения свои сообщали слушателям». Тогда профессоры Казем-бек и Попов и подали мысль об учреждении при Академии особого отделения миссионеров. Мысль была принята академическим правлением и преосв. Владимиром, но осуществление ее было задержано на много лет завязавшеюся перепиской из-за требования статистических сведений об инородцах округа. Во все это время межеумочного положения миссионерских кафедр преподавание носило по-прежнему преимущественно филологический характер. Изучение этнографии и верований инородцев предоставлялось почти одному усердию и любознательности студентов. Впрочем, при кафедре монголо-калмыцкой существовал одно время практикант лама Гомбоев, что дало Бобровникову возможность останавливаться на изложении буддийской философии и религии. Неопределенность положения кафедр и постановки предметов обусловливали небольшое число занимавшихся ими и бегство их. Только в 1848 г. изучение того или другого из восточных языков стало обязательным для всех студентов, что впрочем не решило вопросов, связанных с назначением миссионерских кафедр и целью изучения языков, – вопросов, решенных основанием в 1854 г. особых миссионерских отделений. Над выработкою окончательной редакции проекта отделений особенно потрудился архиеп. Григорий, благодаря настояниям которого дело было доведено до благоприятного окончания. Синодом было решено (и Государем 13 ноября 1853 г. утверждено) открыть при казанской Академии (как и при других) отделение противораскольническое и завести при ней особый духовный журнал с противораскольническим преимущественно направлением. Затем 24 мая 1854 г. Синод постановил учредить при казанской Академии отделение противоязыческое и противомагометанское, при чем ей вменялось в обязанность следить за успехами преподавания местных языков в Семинариях и училищах округа. Во исполнение этих определений правление Академии в июле 1854 г. решило следующее: а) Про- тивораскольническое отделение открыть с начала учебного года из студентов обоих курсов с предложением желающим из окончивших проучиться еще два года; учащихся на нем освободить – старших от герменевтики и естественных наук, младших – от истории философии, математики и тоже естественных наук; преподавать им историю раскола, полемику против него, миссионерскую педагогику, славянскую палеографию и славянский язык; преподавание предоставить ректору с одним бакалавром, а на палеографию пригласить профессора Университета Григоровича. б) С начала же 1854/5 уч. года открыть отделение против язычников и инородцев, с подразделением его на татарское, монгольское и чувашско-черемисское; помещать туда студентов обоих курсов по желанию, преимущественно из тех епархий, где есть означенные племена, с освобождением их от истории философии, математики и естественных наук, кроме ботаники; на татарском отделении преподавать: историю Мухаммеда, ислам по его источникам, этнографию татар, миссионерскую педагогику, языки татарский и арабский; на монгольском – буддизм, шаманство, историю монголов, миссионерскую педагогику, практическую народную медицину по методе Каменецкого и языки монгольский и калмыцкий; на чувашско-черемисском отделении – вероучение, этнографию и языки этих племен и соответствующую часть миссионерской педагогики; преподавание возложить на первом отделении на Ильминского и Саблукова, на втором на Бобровникова и в третьем на прот. Вишневского.

При открытии в сентябре 1854 г. миссионерских отделений на них записались с обоих курсов: на противорасконьническое 28 чел., кроме того один окончивший и 6 священников, на татарское 12, на монгольское 6 и на чувашско-черемисское 12. Последнее чрез два года было закрыто, так как число прошедших чрез него показалось достаточным для удовлетворения потребностей края, хотя по положению об отделениях они не были связаны с организацией миссионерства и питомцам их оставался прежний служебный выход – учительство в Семинариях. История других отделений была несколько иная:

Противораскольническое отделение пользовалось особенным вниманием архиеп. Григория и ректора Агафангела, который был его первым и сначала единственным преподавателем. Его усилиями была обогащена множеством книг и рукописей академическая библиотека и ему же обязана своим первым разбором библиотека Соловецкого монастыря, присланная в Академию в миссионерских целях. Идя на встречу интересам отделения, Агафангел служил ему и своим не малым собранием книг и рукописей. Он способствовал и численному умножению отделения путем записи на него лучших студентов. Курс его открывался наукою пастырского благоразумия в отношении к раскольникам или пастырской педагогикой, продолжался историею расколов и сект в русской церкви и обозрением книг и рукописей, к расколу относящихся, и заканчивался лекциями по противораскольнической полемике. Руководителем его в разных частях науки был архиеп. Григорий. Университетский профессор В. И. Григорович, приглашенный в 1855 г. для лекций по палеографии, прочел вместе с тем курс сравнительного изучения славянских наречий и как им, так и своею богатою библиотекой заинтересовал немалое число студентов, один из которых А. И. Лилов был рекомендован им, как его достойный преемник по кафедре палеографии. Кроме Лилова в отделении с 1857 г. появился еще один работник И. М. Добротворский, но в этот момент Агафангел был заменен ректором Иоанном Соколовым, который раскола не любил и от души презирал его, чем и объясняется произведенный им разгром отделения. В 1858 г. по его мысли была исключена из отделенских предметов наука пастырского благоразумия, как ненужная в особом виде. По его же настоянию была уничтожена кафедра палеографии, представитель которой ударился в ненужную для раскола славянскую филологию, и Лилов, переведенный на философию, ушел из Академии, Отделение получило особую постановку, отличную от задуманной: раскол из специального предмета превратился в общеобязательный предмет для всего старшего курса Академии. За уничтожением отделения были вытеснены посторонние слушатели – священники и преподаванию придано не миссионерское, практическое направление, а научное, теоретическое, чему способствовал и единственный теперь представитель его Добротворский, истинный основатель научного изучения раскола в казанской Академии. Оставив почти совсем полемику против раскола, он занялся его историею и литературой н еще более историей и учением русских сект – бегунов, хлыстов, скопцов, духоборцев и молокан. Лекции о последних почти все им напечатаны. В отношении к расколу Добротворский отдал дань модному тогда взгляду, что он есть оппозиция по отношению к правительству, но, в противоположность Щапову, чужд был идеализации его, и раскол признавал силою темной, бессознательно стихийной и крайне вредной. В 1865 г. он приглашен был на кафедру церковной истории в казанский Университет, а в Академии его заменил магистр петербургской Академии Н. И. Ивановский, который дал преподаванию полемическое направление и еще до 70-х годов получил широкую известность своими противораскольническими беседами; составил он себе имя и в педагогической литературе своим „Руководством по истории и обличению старообрядческого раскола с присовокуплением сведений о сектах рационалистических и мистических», выдержавшим с 1886 г. несколько изданий и служащим учебником в семинариях (см. „Энц.“ V, 775–776).

Отделение противомусульманское далеко уступало противораскольническому и по числу студентов, и по количеству преподавателей. Г. С. Саблукова допустить к преподаванию в 1854 г. не удалось, и единственным работником здесь оказался Н. И. Ильминский, если не считать скоро полученного им практиканта татарского языка Ямбулатова. Облегчением ему служило то, что его слушатели по летам селились на казенный счет в татарской слободе для упражнения в разговорном языке. В 1856 г. в отделение был переведен Саблуков и следующие два года были лучшим временем его в отношении преподавательского состава и полноты курса. Саблуков преподавал татарский и арабский языки, а Ильминский – мусульманское вероучение с полемикою против него. Впрочем, мало веря в силу полемики против ислама, с которым предпочитал бороться путем распространения среди мусульман просвещения и ознакомления их с христианской цивилизацией, Ильминский больше налегал на изучение источников ислама и сущности его учения. Он сам издал в 50-х годах некоторые из этих источников. Наряду с педагогическими и учеными трудами Ильминский продолжал работать над переводами священных и богослужебных книг. В это именно время у него произошел переворот во взглядах на характер переводов. Он пришел к мысли, что для решительного отклонения крещеных татар от мусульманства нужно снабдить их книгами на их разговорном языке, а не на книжном, которого они не понимают и который, кроме того, весь проникнут мухаммеданскими идеями, и что алфавит для этого нужно употреблять не татарский, а русский – тем более, что последний лучше выражает и самые звуки татарского языка. Эта мысль, воплотившись чрез несколько лет в дело, произвела целый переворот в системе миссионерского действования. Но большого труда стоило Ильминскому доказать справедливость своего убеждения, особенно при ректорах, которые не признавали ислам за силу и которые в ученой ревности профессоров татарского отделения видели увлечение магометанством. Один из таковых, Иоанн, в 1858 г. произвел и здесь реформу; причем предметы этого отделения сделались общеобязательными для младшего курса и все были отданы Саблукову, а Ильминский переведен был на математику, почему ушел из Академии. Вытеснен был и практикант. Саблуков из многих предметов остановил главное внимание на противомусульманской полемике, основателем которой в Академии и считается. Но, из-за нерасположения Иоанна, и он оставил в 1862 г. Академию, продолжая все же считаться в Казани высшим авторитетом в области исламоведения и миссионерства. Его место в Академии занял Ильминский, тогда профессор турецко-татарского языка в Университете. Новое выступление его на академической кафедре совпало с опубликованием им новых приемов переводческой деятельности (статья „Об образовании инородцев посредством книг, переведенных на их родной язык“ и букварь для крещеных татар на их языке), – приемов, к которым он пришел несколько лет назад, но только теперь практически проверил. 1863-й г., когда Ильминский выступил со своею системой и образцом ее применения, был настоящею эпохой и в истории татарского отделения: им эта история разделилась „на два отличных друг от друга периода, – теоретического, книжного изучения мусульманства и общей полемики против него и – практического, ближайшего ознакомления с религиозным положением и самой жизнью татар, изучения живого татарского языка и опытов действительного и именно христианско-просветительного влияния на татарское, частнее – крещено-татарское население“. Чрез последнее татарское отделение порешило действовать и на всю массу татарства, находя путь прямого действия на некрещеных бесполезным и даже вредным.

Возвратившись в Академию, Ильминский взял на себя преподавание языков за половинное вознаграждение с тем, чтобы другая половина его жалованья пошла на восстановление кафедры противомусульманской полемики. На эту кафедру попал Е. А. Малов, с первых же шагов определившийся не только как ученая сила на кафедре, но и как энергичный деятель на миссионерском поприще. Состав татарского отделения одновременно увеличился практикантом, крещеным татарином Вас. Тимофеевым, с которым Ильминский повел переводы в новом направлении и который в 1864 г. основал школу для детей крещеных татар, послужившую прочным камнем для новой просветительной системы и колыбелью нынешней центральной крещено-татарской школы. В это время определились вполне задачи отделения, которое, наряду с теоретическим изучением наук, поставило себе целию переводить и издавать на народном языке священные, богослужебные и вообще христианско-просветительные книги, обучать татарских детей в школе, по вакатам делать научно-миссионерские экскурсии в татарские селения и укреплять в православии крещеных татар. В средине 60-х годов отделение оказало большие услуги церкви по поводу новых отпадений крещеных татар.

В 1865 г. по инициативе преподавателей противомусульманского отделения Св. Синод вновь преобразовал миссионерские отделения, восстановив их в том виде, как они существовали до 1858 г., уничтожив таким образом обязательность миссионерских предметов той или другой группы для всех студентов. В 1867 г. архиеп. Антоний, пораженный тем, что высшее начальство не пользуется специальными познаниями воспитанников миссионерских отделений (так, из 36 с успехом кончивших татарское отделение только 8 получили места по специальности – 2 в Академии и 6 в Семинариях), представил в Синод обширные соображения о лучшей постановке миссионерских предметов и о судьбе студентов, изучивших их. Хотя представители миссионерских отделений на запрос обер-прокурора Св. Синода дали определенный ответ, куда можно было бы обращать питомцев их, наверху как-то были не склонны интересоваться отделениями, – и последним, при составлении нового академического устава, грозила серьезная опасность. В связи с этим находится в 1870 г. и выход из Академии Ильминского, который оставался лучшим украшением и опорой миссионерских отделений при действии старой учебной программы.

Противобуддийское отделение в казанской Академии имело теоретический характер в силу отдаленности Казани от местностей с буддистским населением. И записывались на него главн. обр. сибиряки из иркутской епархии да отчасти ставропольцы, астраханцы и саратовцы. В 1854 г. их было всего 7 чел., не больше было и после. Не велики были и учебные средства – один преподаватель А. А. Бобровников. Понятно, что ему нельзя было пройти в два года всю программу отделения. Некоторою помощию для него стал с начала 1855 г. практикант монгольского языка лама Гомбоев. Чрез полгода Бобровников вышел из Академии. Временно замещавший его Гомбоев и другие преподаватели, против своей воли попадавшие на предметы монгольского отделения в недолго их занимавшие, не могли высоко поставить преподавание на нем. Дело наладилось лишь с 1863 г. с назначением В. В. Миротворцева. Иркутянин родом, он изучал монгольский язык и этнографию в петербургской Семинарии и Академии под руководством университетских профессоров Попова, Голстунского и ламы Гомбоева. В 1863 г. он при Университете выдержал экзамен по предметам монголо-калмыцкого разряда восточного факультета, по каковому в 1869 г. получил и степень кандидата. В нем казанская Академия нашла прекрасного наставника-монголоведа, с помощью которого успешно восстановила и поддерживала упавшее было монгольское отделение. „Преподавание свое с самого начала он повел по весьма широкой программе, обнимавшей всю историю буддизма на Востоке и в России, его литературу, метафизику и нравственное учение“. „В практическую деятельность противобуддийское отделение Академии не пускалось и при нем; но Миротворцев принимал живейшее участие в разработке всех вопросов, касавшихся в последнее время миссионерских отделений, и глубоко сочувствовал тому практическому движению, которое шло на противомусульманском отделении“...

В) Часть экономическая. Первоначальный штат казанской Академии простирался до 21.956 р., имевших такое назначение: 10.368 р. на содержание личного состава, 6000 р. на содержание студентов (60 ч. по 100 р.), 3.500 р. на содержание дома, 715 р. на поездки по округу ревизоров – членов внешнего правления, 572 р. библиотека и кабинеты, 430 р. больница, 200 р. канцелярские расходы и 72 р. выписка журналов. Из служащих в Академии наибольшее жалованье получал ректор – 1.200 р., ординарные профессоры по 715 р., экстраординарные и бакалавры по 358 р., инспектор (сверх преподавательского вознаграждения), эконом и лекарь по 258 р., секретарь и библиотекарь по 172 р., помощник библиотекаря по 115 р. Кроме того наставники, как имевшие степень магистра, получали по 100 р. магистерских, а также квартиру или 200 р. квартирного пособия (после 150 р.). Штат этот в 1856 г. был увеличен вследствие основания миссионерских отделений, поведших открытие новых кафедр и двух должностей практикантов восточных языков. В 1864 г. прибавки к жалованью наставников увеличили штатную сумму на личный состав еще на 2.549 р. В 1865 г. увеличено содержание дома до 5.000 р. К 1866 г. опять увеличено жалованье наставникам, причем прибавка шла сначала из аренды за дом, построенный для Семинарии. Были у наставников и еще другие источники содержания: многие из них занимали в самой Академии должности, начиная с инспекторской и кончая должностию секретаря какого-нибудь правления, и вне ее, в разных учебных заведениях, начиная с Университета и кончая училищем девиц духовного ведомства.

Штатная сумма распадалась на две части: половина высылалась из Хозяйственного Управления при Св. Синоде, а другая поступала из свечных доходов епархий казанской, симбирской и (с 1865 г.) самарской и кавказской. На первых порах штатной суммы было вполне достаточно и бюджетный год оканчивался обычно с остатками, каковые хранились в московском опекунском совете. Но с 50-х годов, когда крымская война подняла стоимость съестных припасов и всяких товаров, появились дефициты, из которых Академия не выходила в течение всех 60-х годов, до самого преобразования в 1870 г. Особенно больших перерасходов требовало содержание дома, по которому самыми крупными статьями расхода были: содержание прислуги, отопление и освещение. Чтобы понять, как возникал по ним дефицит, достаточно привести две-три параллели. В 1843 г. месячное жалованье служителей равнялось 38 р., в 1870 г. оно дошло до 115 р. В новом академическом здании на отопление шло 600 саж. дров, в конце периода 693 саж., при чем цена их поднялась более чем вдвое: сажень березовых дров в 1846 г. стоила 1 р. 85 к., в 1868 г. – 4 р. 30 к. Вдвое же стали дороже осветительные материалы – сальные свечи и сурепное масло.

Не менее сильно страдала академическая экономия и по статье содержания студентов. Ассигнованных по штату 100 р., из которых половина шла на одежду и половина на пищу, первоначально было вполне довольно. В первые два года, когда число студентов было только 30, стол у них был не только сытный, но и роскошный; после он был приведен в норму, а затем начались уклонения в другую сторону, по дешевости повара, небрежности эконома и вследствие злоупотреблений всякого рода, вызвавшие даже однажды сильную манифестацию студентов в столовой (в престольный праздник 8 ноября 1858 г.). После того составлено было нормальное расписание студенческого стола, основанное на вычислениях количества припасов, требующихся на каждого студента, и стоимости их. Расписание это было как бы законодательным актом, которым руководились экономы и даже ректоры. Новое расписание 1867 г. было вызвано разрешением архиеп. Антония употреблять в посты рыбу и масло. Но повышение цен на продукты повело к тому, что в 1859 г. по этой статье было передержано 120 р., а в 1863 г. уже 1.148р. Не помогли делу и общие торги на поставку припасов для всех духовно-учебных заведений Казани (1860–1865 г.) и введенные в 1859 г. попечители по хозяйственной части. Цены на материалы для одежды были постоянные и дефицит по этой части рос не так быстро. А обойтись и здесь без него нельзя было потому, что по эстетическим и другим побуждениям менялась и форма одежды, и самый материал. Студентам полагалось: сюртук и шаровары из нанки и жилет из пике на один год, на год же черный шелковый платок на два галстука, три пары полусапогов, по 3 пары шерстяных и белевых носков, по три пары белья, 2 утиральника и 3 платка, на два года – шелковая шляпа и ватная фуражка и сюртучная суконная пара с жилетом; для домашнего употребления сюртучная пара из темно-серого сукна и из такого же сукна шинель на 4 года. Но нанку скоро сменил казинет, вместо которого иногда употреблялись домашнее трико, твин, сатин серого или голубоватого цвета. При ректоре Агафангеле длиннейшие, чуть не до полу, сюртуки укоротились. В конце 60-х годов (при Никаноре) серые шинели с капюшонами были заменены драповыми пальто на вате.

Наиболее убыточные статьи – содержание дома и студентов – за время от 1858 по 1868 г. дали дефициту свыше 20 тыс. руб., из коих 17 слишком тысяч было покрыто остатками, главн. обр. по статьям содержания лиц управления и учащих, ревизорской и больничной. Передержка в 2.864 р. 1868 г. была покрыта отпуском из Хозяйственного Управления 2.700 р. Новый дефицит 1869 г. (1.905 руб.) побудил правление хлопотать опять о пособии или о разрешении покрыть его из сметы 1870 г. Но введенные в этом году новые устав и штаты спасли академическую экономию от банкротства.

Г) Студенты и их жизнь. 1) Прием студентов. В состав академических курсов поступали перворазрядные воспитанники Семинарий (был только один случай в 1862 г. принятия ученика, прошедшего одно среднее отделение), или называемые начальством на казенный счет, или приезжавшие волонтерами, при чем для последних оставлялось небольшое число казенных стипендий. Волонтерами являлись обычно искавшие миссионерского образования, между прочим, кавказцы. Впрочем, с 1852 г. Академии распоряжением обер-прокурора, мотивированным недостатком мест на духовно-учебной службе, лишены были права принимать сверхшатных студентов даже на свое содержание. Попытка казанской Академии с 1864 г. выхлопотать разрешение принимать волонтеров и увеличить число казенных стипендий, обусловленная недостатком кандидатов на духовно-учебную службу, получила благоприятный исход лишь в 1870 г., при новом уставе. – Количество стипендий на каждом курсе было 30, но ему не совсем соответствовала действительность: по разным причинам число студентов или понижалось до 23, или повышалось до 39. Вызывались студенты преимущественно из Семинарий казанского округа, но иногда и из московского. В 1868 г. округи так перепутались между собою, что с ними мало стали сообразоваться. Но принимались во внимание и все усиливались требования относительно умственных способностей, успехов, поведения и здоровья рекомендуемых и желавших поступить в Академию. С 1846 же года стали обращать внимание и на знание инородческих языков.

Приезжавшие размещались в Академии и тут усиленно готовились к экзаменам, стремясь не посрамить родной Семинарии. Страх пред экзаменами стал ослабевать лишь в 60-х годах, вследствие ослабления требований от поступающих и уменьшения числа экзаменов, отчасти под влиянием либеральных веяний и легкости поступления в Университеты. Экзамены производились по всем предметам семинарского курса и весьма внимательно и строго. При приеме имели значение не столько устные, сколько письменные ответы. С III по VII курс писались три сочинения – по богословию, философии и латинскому языку – на замысловатые темы. При ректоре Агафангеле сократилось число дней и часов, отводимых на экзамены, ради сохранения здоровья студентов, требовалось ответить кое-что, а главное произвести приятное впечатление на ректора внешностию, веселым и бойким видом. Коротки были экзамены и при Иоанне. По экзаменационным баллам составлялся ректором приемный список и на основании его распределялись стипендии: первые по списку сразу попадали на казенное содержание, другие принимались условно, до усмотрения, третьи, большею частию волонтеры, если не попали в первые два разряда, принимались своекоштными, платя за стол 50 р. в год или за стол и одежду 100 р. Они назывались вольными слушателями, но при окончании курса получали обычные права. В каждом курсе их было немного, от 2 до 4. Наконец, четвертые совсем не принимались, по неуспешности или по нездоровью. Их было 2–3, только однажды, при Иоанне, 8. Кроме казенных стипендий было немного частных, одна общественная (Общества распространения христианства на Кавказе). – В первый период жизни казанской Академии число студентов на обоих курсах колебалось между 40 (1865 г.) и 66 (1870 г.).

2) Жизнь студентов с нравственной стороны. Сойдясь в академическом корпусе из самых разнообразных мест России, – из центральной полосы, Приуралья, Нижнего Поволжья, Кавказа, Восточной Сибири, а в последнее время и из Западной России – студенты сначала смотрели друг на друга косо и жили врозь, группируясь лишь по землячествам, который в жизни Академии имели огромное значение. Потом общение студентов расширялось на весь курс и превращалось в сплоченное товарищество. В некоторых же делах и увеселениях сближались оба курса, старший и младший. Все студенчество было сплочено высоким до идеализма чувством студенческого достоинства и студенческим кодексом приличий. Но при всем том в Академии того времени не было насилия над личностию, партийного деспотизма, а была полная свобода нравственного самоопределения, насколько этому не мешали внешние влияния, стремление начальства воплотить в жизнь дисциплину. И среди городского общества всегда высоко стояла репутация академических студентов, как солидных, благородно-скромных и дисциплинированных молодых людей.

Правила академической дисциплины определены были в проекте устава Духовных Академий и частнее развиты в подробной инструкции академическим старшим, данной еще при ректоре Григории. Этой инструкцией прежде всего узаконялся старинный институт старших, – одного на каждую комнату, – из студентов старшего отделения. Это были посредники между студентами и начальством, к которому раз или два в неделю являлись с докладами. Кроме того чередной старший (череда продолжалась неделю) записывал ежедневно в журнале о всех замеченных им беспорядках и неисправностях по занятным комнатам, столовой и даже со стороны служителей. Ежемесячно каждый старший давал подробный отчет о поведении подчиненных ему студентов с характеристикою их, с указанием их добродетелей и пороков, причем последние, конечно, смягчались и характеристики приобретали похвальный характер. На основании этих отзывов и собственных наблюдений инспектор ежемесячно доносил правлению о поведении студентов и правление вело особую книгу поведения, по которой иногда вызывало наиболее отличившихся студентов и которая влияла на окончательный список воспитанников. Книга поведения около 60-го года прекратила свое существование.

Правила внешнего поведения студентов основывались на трех принципах, – страхе Божием, покорности начальству и непрерывной деятельности. Чрез все эти правила проходил „идеал полувоенной, униформенной внешней дисциплины, по которому до царствования имп. Александра II устраивались все наши учебно-воспитательные заведения, духовные же кроме того еще с сословной примесью нравственных начал полу-монашеского характера“...

Вставали студенты в 6 ч. утра, будимые звонком, потом инспекцией. Одевались однообразно. В 7 ч. молитва, при чем студенты стояли по комнатам вместе с своими старшими. Обязательна была и вечерняя молитва. Читали поочередно. После утренней молитвы завтрак (белый хлеб с квасом, а у богатых – собственный чай). В 8 ч. лекции, на которых все должны были присутствовать; нетчиков ловили и записывали. После лекций обед, куда шли попарно, как и выходили, соблюдая во всем строгое благочиние. За столом чередной чтец из младшего курса читал дневное житие из Четиих-Миней. Но все это не помешало произойти нескольким „брюшным бунтам“. После обеда прогулки, но не далее академического сада. Агафангел завел для студентов катальные горы, летом же гимнастические приспособления и игры в чушки и кегли, в которых и сам принимал участие. Но добрая половина студентов сидела сиднем в занятных комнатах, лишь изредка развлекаясь музыкой и пением, которые поощрялись, но не светского характера. В 4–5 ч. вечерний чай и с пяти – серьезное занятное время, когда не допускались самими студентами ни разговоры, ни хождение по комнате. В 9 ч. ужин, в 10 – молитва и сон. В праздники обязательное посещение академической церкви, от которого увольнялись иногда только новички для молитвы в кафедральном соборе и в монастырях. В церкви соблюдались особые обычаи, в роде попарного подхождения к кресту, евангелию и иконам. До ректора Иоанна в прощеное воскресенье совершался монастырский обряд прощания в церкви или в столовой, после ужина. В 1857–1861 г. в Академии в течение всего великого поста совершались обязательные преждеосвященные литургии.

Правом свободного выхода из Академии студенты пользовались только 8 ноября, в первые дни Рождества Христова и Пасхи и в дни рекреаций, которые до 1857 г. совершались ежегодно в мае, раз или два, на Подсеке; в прочие дни, собственно только в воскресенье и четверг, можно было уйти не иначе как по записи, до 5, 8 и не далее 9 часов. Самовольные отлучки преследовались со строгостию не меньшею, чем пьянство. Все это в связи с отсутствием знакомых в городе и бедностию – удерживало большинство студентов в бурсацкой грубости и в полном невежестве относительно светских приличий.

Такая строгая дисциплина к концу 50-х годов стала ослабевать как в силу неестественности мелочной опеки над довольно взрослыми людьми, так и потому, что повеяло новым духом в жизни общественной. В казанской Академии этот переход от „ига законного» к „свободе благодатного царства“ совершился легко, без резкостей и революций, ибо навстречу студенческому стремлению к освобождению от тягостей опеки пошли некоторые благородные инспекторы, сумевшие сблизить необходимую в общежитии дисциплину с требованиями жизни, житейского порядка, приличия и порядочности. Таковы были архимандриты Серафим, Феодор (Бухарев). Но все это, имея добрые стороны, повело к развитию в студентах „какой-то бездисциплинной и бесстрашной откровенности и безоглядности жизни», в результате чего было несколько неприятных, сопровождавшихся увольнениями, историй, в том числе одна с политическою панихидой (1861 г.). Вызванная этой панихидой ревизия Академии обнаружила, что дисциплина успела уже значительно упасть, что студенты сделались очень нерадивы к своим как учебным, так и религиозным обязанностям, перестали собираться на утренние и вечерние молитвы, прекратили чтение в столовой Четиих-Миней, даже общие обеды и ужины почти прекратились, водворилась полная почти свобода выхода из Академии, развилось пьянство и пр. и пр. Дошло до того, что один студент ежедневно уходил от лекций в уголовную палату, где состоял наемным писцом. Впрочем, масса студентов по прежнему отличалась благородством и по прежнему академическое студенчество стояло выше университетского по серьезности, прилежанию, развитию, идеализму.

В начале 60-х годов в казанской Академии, по примеру Университета, явились корпоративные студенческие учреждения, – общие собрания для решения общих. дел, собственная студенческая библиотека и касса. Библиотека завелась с целию доставить студентам возможность читать свежие газеты и журналы. Многие редакции присылали в нее свои издания бесплатно. Редакция „Прав. Собеседника“ сдавала дублеты разных периодических изданий. Выли пожертвования от профессоров. Студенты ежегодно вносили копеек по 50. В 1863/4 уч. год уже был свой библиотекарь. – Студенческая касса („банк“) явилась летом 1864 г., как средство самопомощи студентов в их крайней нужде, заставлявшей иных кредитоваться на стороне. Основной капитал составился по подписке наставников. Но выше 200 р. он никогда не поднимался. Ссуды выдавались из 5% в месяц. Расплачивались деньгами полученными из казны за мелкие принадлежности экипировки. Но некоторые и вышли из Академии должниками.

Переходное время 60-х годов, время первоначального, необузданного пользования свободой людей взрослых, после прежнего подзаконного, ребяческого состояния, в казанской Академии продолжалось около 6 лет. Вновь дисциплина стала восстанавливаться при ректоре Иннокентии, хотя и не без жертв: – многие ушли в Университет. После него ректор Никанор своим умным и в высшей степени гуманным отношением к студентам дал торжество ранее уже заявившим о себе новым принципам воспитания, основанным на полном доверии и уважении к их нравственному достоинству. Это уважение, исключавшее употребление старых приемов инспекторского надзора и дисциплинарных взысканий в роде голодного стола, доходило до того, что Никанор оставил у студентов неприкосновенными такие принадлежности их корпоративного строя, которые в других высших учебных заведениях стали уже преследоваться, а библиотеку студенческую он даже обогатил передачею в нее множества изданий из редакции „Прав. Собеседника».

3) Учебные занятия студентов. а) Посещение лекций на первых порах, пока дело еще не наладилось, очень тяготило студентов и самих профессоров – тем более, что каждая продолжалась два часа (было две лекции до обеда, одна – после). В 1844 г. лекции сократились до 1 1/2 час., в 1864 г. – до 1 1/4 час. Студенты преимущественно интересовались философией, историей и физикой с математикой, которые были представлены недурными преподавателями. Понятно, что аккуратнее в посещении лекций были младшие студенты, как слушавшие общеобразовательные курсы и как люди искавшие нового – новых путей и горизонтов. И более образовательного влияния оказывали на них не лекции, полные фактических данных, а те, которые содержали в себе более общий или целостный взгляд на предмет, или намечали новые стороны его, или указывали приемы для самостоятельной разработки его. Ценились живые и руководительные лекции. Оттого иные кафедры, имевшие хотя и авторитетных представителей, не пользовались вниманием студентов, напр. богословские. Интерес к богословию оживили архим. Феодор Бухарев, впервые сказавший сердечное, задушевное слово, и Хрисанф Ретивцев, внесший в изучение богословия новые, современные приемы и сделавший богословское направление господствующим в Академии. Такое же значение для истории имел Щапов, каждая лекция которого дышала поэзией и жизнию и давала руководящие образы и идеи. С него же, кажется, началось публичное выражение студентами удовольствия от лекций. Но вообще отношение аудитории к лекциям было спокойное и критическое. Лекции записывались студентами, хотя это и не было обязательно, даже было против академического устава. Были и литографированные лекции. В 1851 г. были изданы в 100 экз. записи но физике, истории философии, психологии и метафизике, в 1864–1865 гг. лекции Порфирьева по общей грамматике и эстетике, Красина по физике, Митропольского по психологии. Писание лекций и выдача записок были делом не обязательным для профессоров, от которых иные ректоры требовали даже чтения лекций по книге (Агафангел) или изустной речи (Григорий). – Способом контроля аккуратности посещения лекций были репетиции. Но они редко применялись, только пред экзаменами и не всеми, несмотря на попытки некоторых ректоров настоять на их введении и не только пред экзаменами, но и в начале каждой лекции.

б) Серьезнее были домашние занятия, на первых порах состоявшие почти исключительно в писании сочинений. В первые два года каждый студент писал в год 10–11 общеобязательных работ, до 13 частных и до двух проповедей. По определению правления 1844 г., соблюдавшемуся до 1857 г., студенты обязаны были писать по одному сочинению каждый месяц, кроме июня и декабря, когда производились экзамены, и по 3 проповеди в год в старшем отделении и по одной – в младшем; в последний год – одно курсовое сочинение. С 1857 по 1868 г. студенты писали по 10 сочинений и одной проповеди. С Никанора стали писать в первые три года по 6 сочинении и по 1 проповеди. Темы с самого начала повелись теоретические и держались до средины 50-х годов, когда, при усилении научных средств Академии, академическое образование стало получать более фактическое и в частности историческое направление. Теперь стали преобладать темы исторические и критические даже в области богословских и философских наук. А открытие миссионерских отделений при Академии выдвинуло целый ряд вопросов по разработке истории и обличения раскола и по изучению ислама и буддизма как в религиозном, так и в историческом отношении. В то же время оживление литературы русской истории направило студенческие работы на русскую историю и на историю русской литературы. Ректор Иоанн любил назначать темы самые современные, животрепещущие, практические. Последнее направление в середине 60-х годов захватило обильную область тем полемических – против увлечений современного недомыслия разными материалистическими и социалистическими толками и сочинениями. Писались сочинения с таким большим усердием, что ревизовавший Академию в 1854 г. архиеп. Григорий нашел его и вредным для здоровья и мешающим другим занятиям студентов. Потому он ограничил объем курсовых работ 10 листами, семестровых двумя и проповедей – одним. Заботившийся о здоровье студентов ректор Агафангел строго проводил это постановление. Но с 60-х годов, с падением дисциплины, развилось небрежное отношение студентов к сочинениям. Их перестали подавать в срок, а иные и совсем не писали их. Что касается проповедей, то к ним и всегда студенты относились не серьезно, часто списывая их с печатных. Лучшие проповеди произносились в академической церкви – при Григории и Агафангеле почти за каждой литургией. При Иоанне были проповеди даже на современные темы. Но при нем же академическое проповедничество как-то само собою замолкло. – До конца 50-х годов несколько сочинений в год писалось на латинском языке; последние латинские сочинения были писаны в 1856–1858 гг. Сначала сочинения возвращались студентам с обстоятельными рецензиями, но потом стали задерживаться профессорами или ректором.

в) Усердно читались книги, хотя выбор их несколько ограничивался ригоризмом начальства, старавшегося держать юношество в цензуре и запрещавшего читать даже такие сочинения, как „История цивилизации» Гизо и „Падение римской империи“ Гиббона. Светские журналы тоже не одобрялись. Только ректор Иоанн дал студентам свободу в этом отношении. Иногда студенты объединялись в ассоциации, чтобы помогать друг другу в добывании книг и вместе читать их. Иногда, сохраняя время, сообщали друг другу подробные отчеты о прочитанных каждым книгах. Чаще всего такие кружки устраивались для изучения иностранных языков и для чтения французских и немецких книг в подлинниках.

Общий характер академического образования – был по идее энциклопедический с некоторым наклоном в сторону богословско-философской специальности. Студенты все должны были изучить и к преподаванию всякого предмета быть готовы. Отсюда изучение было не аналитическое, а синтетическое, – направлялось не на фактическую сторону, а только на основы наук, на руководящие идеи и методические приемы. Но в действительности большинство студентов, сообразно с своими природными наклонностями и модными течениями, избирали известные группы наук, уделяя остальным только официальное, так сказать, внимание. Иногда и целые курсы увлекались тою или другой специальностию. Первые годы были преимущественно временем теоретических интересов, под влиянием киевской Академии, давшей каз. Академии первых богословов, и московской, снабдившей ее философами, словесниками, историками и физико-математиками. Так как влияние московское было сильнее, то оно и утвердилось в казанской Академии, где преобладали, несмотря на наличность монахов, именно светские научные интересы, а не богословские. Воцарилось собственно словесное направление, благодаря даровитому профессору С. И. Протопопову и его талантливому ученику И. Я. Порфирьеву. Литературное увлечение, начавшись в 1844 г. на почве Гогелианской эстетики, приняло в средине 50-х годов характер преимущественно обличительный, каким была проникнута сама русская литература с начала царствования Александра II. В связи с литературным направлением стояло изучение новых языков, до конца 50-х годов составлявшее выдающуюся черту учебной жизни студентов. В 50-х годах наряду с литературным интересом стал выдвигаться вперед исторический, который скоро совсем перерос первый. Этот интерес, прежде всего в области общей церковной истории, – обязан архим. Вениамину Благонравову, привлекшему студентов к письменным работам в этой области и умножившему в библиотеке церковно-исторический отдел. А затем на оживление его повлияло учреждение миссионерских отделений, „науки которых открыли пред студентами новое обширное поприще увлекательных занятий исторического и этнографического характера“. На первый план выступило изучение русской и отчасти славянской истории (влияние Григоровича), оставив за собою позади все предметы прежних увлечений: сама словесность приняла вместо эстетического историческое направление. Для изучения же русской народности новый обильный материал дала Соловецкая библиотека. Главными вождями нового исторического направления и при том в народническом духе, с славянофильским характером, стали Щапов, Добротворский и Лилов. Прежнее государственное направление русской истории подверглось крайнему отрицанию. Историческое направление студенческих работ с 1856 года было надолго упрочено. Пред историею стушевались все другие предметы академического курса. Но это увлечение, подавлявшее внеисторические интересы, было слишком односторонним, сведшимся к изучению одной русской истории и подорвавшим новые языки. Если престиж богословия был спасен, то только ценою отрешения от старого диалектического метода и перехода к современному историческому методу, который у Хрисанфа (с 1858 г.) оживил преподавание неведомыми прежде сведениями из истории философии и особенно философских воззрений на природу. Успех лекций Хрисанфа и его своевременность в виду появления многих новых учений и громких имен, увлекавших молодежь, обеспечили положение богословия и философии, которые стали конкурировать даже с историею во влиянии на студенческие умы. И если полной победы это новое направление не одержало, то вследствие упадка языкознания, который в конце концов гибельно отразился и на самом историческом направлении. Студенческие работы писались исключительно почти на темы по русской истории. Ко всему этому в средине 60-х годов присоединилось понижение умственного развития и в Семинариях, где упало даже искусство писательства, почему понизился ценз и поступающих в Академию. А упадок дисциплины в Академии и развитие халатного отношения к делу и совсем помешали утвердиться богословско-философскому направлению. Параллельно с этим в 60-ые годы историк казанской Академии отмечает появление в ней нового, не особенно распространенного направления, которое он называет естественнонаучным дилетантизмом и которое было вызвано отчасти богословскими интересами, отчасти подражанием такому же дилетантизму в обществе. Лишь при ректоре Никаноре, уже в конце 60-х годов, это увлечение популярно-естественными сочинениями нашло себе серьезный выход в приложении к богословской апологетике и полемике.

4) Оценка успехов, награды и наказания. Оценка официально производилась посредством репетиций и экзаменов, а главным образом – сочинений. К экзаменам каждый наставник приготовлял конспект своей науки и разрядные списки студентов с особыми баллами по успехам, способностям, прилежанию и по сочинениям. До ректора Иоанна эти списки имели очень важное значение, при нем потеряли и превратились в алфавитные. Частные списки успехов каждого наставника проверялись на экзамене начальством, причем составлялись общие списки. Имена особенно отличившихся и малоуспешных в 1843–1862 годы вносились в особую книгу, и дважды в год эти студенты приглашались в правление для получения похвалы или строгого внушения с угрозою лишения казенного содержания или даже исключения из Академии. Для того же поощрения студентов в 1845 г. заведены были приватные собрания наставников и учащихся, на которых были читаемы или только рекомендуемы лучшие сочинения последних. Происходили они раза два-три в год. При Агафангеле они прекратились.

Экзамены, происходившие дважды в год, отнимали очень много времени. Каждый раз недели за две прекращались все лекции для репетиций. Самые строгие экзамены были при ректорах Григории и Парфении. При них даже рождественские экзамены растягивались дней на 7–10, кроме особых дней для сочинений, полукурсовые пред вакатом шли 10–12 дней, а курсовые двухгодичные до 14. Испытания производились ежедневно с 8 час. утра до 2 час. дня и долее. Агафангел сократил число дней и часов. При Иннокентии завелась новая особенность, перешедшая и в реформированную Академию, – промежутки между экзаменами в 1–2 дня. В силу этого экзамены, продолжавшиеся прежде весь июнь, теперь захватили и часть мая. Так как им предшествовали репетиции, то лекции стали кончаться перед Пасхой. Происходили экзамены в присутствии воспитанников и наставников Академии и нескольких членов академической конференции из местного духовенства. В конце 50-х годов стали присутствовать только ректор с инспектором да наставник с своими депутатами. Стали и студенты расходиться после ответа. Местные преосвященные часто посещали экзамены, особенно но богословским предметам, при чем и сами экзаменовали и не только студентов, но и самого наставника. Ответственность последнего прекратилась только в самом конце периода, при архиеп. Антонии, который постановку баллов предоставил наставнику с депутатами, а не председателю комиссии. Этим изменением подрывался и старый обычай давать к экзамену не свое, читанное в аудитории, а печатное, как менее ответственное для наставника.

На экзамены в казанской Академии смотрели, как на средство проверить понимание науки студентом, его способность к занятиям и степень развития мыслительности, – не сколько знает студент, а как знает и для чего годится. Поэтому экзамены часто сводились к возражениям и длинным беседам с экзаменаторами, при чем опытные ректоры, в роде Парфения и Иоанна, сразу определяли студента и склад его ума. Во всяком случае такая система была облегчением для студентов. Другим облегчением было то, что студенты спрашивались не по всем предметам, особенно при Агафангеле и Иоанне. А затем студенты и сами облегчали себя при помощи фокусов с экзаменскими билетами и конспектами, более или менее обширными. Даже когда то и другое было отменено при ректоре Иннокентии, студенты находили способ помогать себе, хотя все же достоинство экзаменских ответов понизилось.

Публичный экзамен пред летними каникулами, после обыкновенных экзаменов, производился в присутствии посторонней публики и „знатнейших светских и духовных особ“ и обставлялся так же торжественно, как и академические акты 8 ноября. Для него печатались особые программы с обозначением материй, о которых будут спрашиваться студенты, из более занимательных отделов всех наук. По каждому предмету вызывалось 3 – 2–1 студента, заранее знавших, о чем их спросят. Экзамен сопровождался чтением лучших сочинений (иногда 8), что, впрочем, с 1851 г. не практиковалось, и пением. С начала 50-х годов торжественность публичных экзаменов очень пала. Ее напрасно пытался поднять ректор Иоанн. В 1866 г. был последний публичный экзамен. Назначенный в 1868 г. был отменен преосвященным.

Экзамены (внутренние) имели большое влияние на судьбу студентов. После первых рождественских или летних экзаменов решалась участь студентов, принятых в числе сомнительных: – их теперь или переводили на казенное содержание, или совсем увольняли. После курсовых экзаменов конференция переводила одних на старший курс, других – выпускала, причем принимали во внимание все отметки наставников и экзаменские и все данные относительно поведения каждого студента и общую его репутацию. Тут нередко талантливости отдавался перевес пред трудолюбием посредственности, какие бы баллы последняя ни имела. Случаев оставления на второй курс в старой Академии не было. Не успевшие увольнялись.

При выпуске кроме прочих условий требовалось представление ученого сочинения. Курсовым работам придавалось такое значение, что неудовлетворительностыо их можно было погубить плод 4-летних трудов, а удачное сочинение могло покрыть многие изъяны. Темы давались в начале четвертого года и преимущественно богословские. Преосвящ. Григорий Постников поощрял темы по миссионерским предметам и даже сам давал их, назначая за лучшие сочинения премии (в 30 р.). При ректоре Агафангеле миссионерские темы стали преобладающими. Потом, при ректоре Иоанне, курсовым сочинениям придано исключительно историческое направление, после замечания со стороны Св. Синода в 1866 г. уступившее место темам богословским. Особенностию Иоанновского времени было и то, что ректор сам навязывал каждому студенту определенную тему, от которой нельзя было отказаться, причем к наставническим темам прибавлял и свои, иногда очень нелегкие для обработки. За немногими исключениями студенты относились очень внимательно к курсовым работам, перечитывали всю литературу (к даче тем подгонялась и выписка книг в библиотеку), иные изучали для них иностранные языки. Иной студент так затягивался в собирание материалов, что для их обработки у него не хватало времени и последние недели он работал до истощения сил. Некоторые вышли из Академии с тяжкими болезнями, нажитыми во время писания курсовых сочинений. Начиная с первых курсов, писали сочинения очень большие, листов в 50–60. Впоследствии попадались в 100, 233, 264 и даже в 307 листов. Но в 1854 г. преосв. Григорий и ректор Агафангел восстали против многописания и определили норму в 10 листов, что само по себе было невозможно. В следующих курсах не было ни одного сочинения менее 20 листов, иные достигали 100 листов, а Щаповское до 283 листов. Несколько жидких сочинений встречается только в половине 60-х годов, когда вообще понизился уровень академического образования. Сроком подачи было начало мая, но иные и притом лучшие запаздывали часто до июля. В 1866 г. подача сочинений и отзывов о них (профессорского и двух членов конференции) до того затянулась, что конференции о присуждении ученых степеней была собрана только в янв. 1867 г. Преосв. Антоний распорядился после того, чтобы все сочинения прочитывались и возвращались с отзывом в конференцию не позднее 1 сент., а правление с своей стороны определило: 1) давать темы для курсовых сочинений еще до ваката, по окончании экзаменов; 2) обязать студентов подавать сочинения не позднее 1 мая; 3) наставникам же оканчивать их чтение не позднее 1 авг. Но это распоряжение не привилось.

На основании отзывов конференции Синод утверждал присужденные ею степени. Впрочем, что касается до магистрантов, то до 1863 г. в Синод поступали и самые их сочинения, которые раздавались для отзыва архиереям и ученым людям из высшего духовенства. Но рецензии их касались не столько ученой стороны, сколько православия и известного рода приличий, требуемых от произведений дух. литературы. На основании подобных соображений Синод, начиная с 1 курса и кончая 5-м, не раз отказывал в магистерской степени или старших кандидатов превращал в младших.

За время 1842–1870 гг. в казанской Академии получили полное образование 345 челов., из них 104 со степенью магистра, 35 – со степенью кандидата с правом получения степени магистра по прослужении 2 лет и один – 4 лет, 19 кандидатов с правом получения магистра по представлении новых лучших сочинений и один – по выдержании нового испытания, 156 – со степенью кандидата без особых прав, 4 – со степенью студента с правом на степень кандидата по прослужении 2 лет и 10 – под условием представления новых сочинений. Остальные окончили со степенью студента.

Окончивших распределяло по местам внешнее правление, соображаясь с их успехами и желаниями, а также с вакансиями, о которых еще весною ему сообщали учебные заведения округа. От этого порядка отступал только ректор Иоанн, назначавший студентов иногда вопреки их желанию, по своему усмотрению. Лучшие из окончивших оставлялись при Академии бакалаврами, следующие назначались в наставники Семинарий и в смотрители училищ, еще ниже – в инспекторы и учители училищ, остальные, кому не хватало мест, обращались в епархиальное ведомство. Иногда они по усмотрению епархиальных начальств определялись в помощь более занятым наставникам Семинарий с вознаграждением из экономических средств. Свой проект распределения внешнее правление передавало для рассмотрения в конференцию, которая отсылала на утверждение в Духовно-учебное управление. Утверждение приходило месяца чрез 2–4, раза два через полгода. Получив его, внешнее правление предоставляло внутреннему отправить студентов на места. Им выдавались прогоны (на пару лошадей) и деньги на первоначальное обзаведение (50 р.). Наконец, в их собственность обращались вся одежда, какую они носили в Академии, и все белье, кроме столового; весьма многие брали с собой и постельные принадлежности. – С 1868 г. в казанской Академии вошел в действие новый порядок назначения, согласно с требованиями нового устава Дух. Семинарий (1867), – именно после пробных лекций при Академии или в Семинариях.

Период II (1870–1884 гг.). Преобразование казанской Академии по Высочайше утвержденному 30 мая 1869 г. уставу и штату Дух. Академий совершилось 15 авг. 1870 г., каковою датой и начинается новый период ее жизни. Сущность нового устава заключалась в предоставлении Академиям больших прав и большей свободы научной и нравственной их персоналу и студентам. Эта, положенная в основу устава 1869 г., идея изменила коренным образом строй жизни и казанской Академии в разных отношениях и с разных сторон.

А) Административная часть. Органы управления. Если прежний устав и особенно сложившаяся практика предоставляли главное значение в Академии ее ректору, то теперь все вопросы и дела по учебно-воспитательной и административной частям были предоставлены ведению Совета. При этом различались два вида собраний Совета – общие, состоявшие из всех ординарных и экстраординарных профессоров и рассматривавшие важнейшие дела, и обыкновенные, состоявшие из ректора, его помощников по учебной части (проректоров), инспектора и из шести профессоров, по два от каждого отделения. Кроме того, раз в год происходили торжественные собрания (академические акты), на которых секретарь докладывал отчет о деятельности Академии за минувший год, а один ив профессоров – речь научного содержания, и открытые собрания Совета (диспуты), на которых, в присутствии посторонней публики (и дам), защищались диссертации на степени магистра или доктора. За время действия устава 1869 г. казанская Академия удостоила, после защиты, докторской степени 8 человек (все членов корпорации, для которых докторство по уставу поставлено условием для достижения ординатуры) и магистерской – 13. Кроме того, в 1873 и 1878 г. удостоены докторской степени без защиты бывшие профессоры Г. С. Саблуков и нижегородский епископ Хрисанф, а в 1882 г. магистерства – два преподавателя томской Семинарии, без защиты же, в виду отдаленности места их жительства. Наконец, Совету пришлось в течение 1870–1877 годов иметь суждение о студентах, кончивших курс Академии в 1870 г., при действии старого устава. Из них в разные сроки удостоены степени магистра 9 чел., степени кандидата с правом получения чрез два года службы степени магистра – 5 чел., степени кандидата с правом на получение магистерской степени по представлении нового сочинения – 1 чел., степени кандидата 17 чел., степени действительного студента – 3 чел. Кроме того дана кандидатская степень одному действ. студенту 1864 г. и магистерская – кандидату 1866 г.

Присуждение ученых степеней кончившим курс по уставу 1869 г. происходило таким образом. В конце каждого учебного года Совет, получив сведения от отделения о студентах III курса, представивших диссертации на степень кандидата, и IV курса, державших испытания на степень магистра, имел суждение о степени удовлетворительности сочинений и устных ответов. Студентов III курса, представивших неудовлетворительные сочинения или имевших плохие отметки, он увольнял из Академии с званием действительного студента (таких было очень немного), прочих переводил на IV курс. Четвертокурсники, выдержавшие хорошо устные испытания, выпускались с званием кандидата с правом получить степень магистра без нового устного испытания (таких было большинство), остальные – получали кандидатство без этого права. Решение Совета утверждалось местным преосвященным, не восходя до Синода. Был в 1881 г. случай приобретения степени кандита частным лицом – вольнослушателем Академии диаконом Добролюбским.

Присуждение ученых степеней, свидетельствующее об ученой производительности Академии и о достижении ею ее задач, было одним из важнейших дел Совета. К числу таких же дел принадлежало избрание в почетные члены Академии лиц, известных покровительством духовному просвещению или прославившихся своими дарованиями и заслугами церкви. Из 39 таких почетных членов, избранных в 1870–1884 г., большинство составляли иерархи русской церкви, часть – бывшие профессора Академии. Из деятелей светской науки – Соловьев, Срезневский, гр. Уваров. Еще важнее для Академии было замещение вакантных кафедр. Хотя устав 1869 г. открыл несколько новых кафедр и разделил некоторые старые, наличность бывших преподавателей и достойных кандидатов из окончивших в 1870 и 1872 г. не только позволила Совету не затрудняться этим вопросом, но даже прибегать к конкурсам, чтобы из достойных избрать достойнейшего. Только кафедра славянских наречий долго не могла получить постоянного преподавателя: с 1873 по 1880 г. ее временно занимали университетские преподаватели М. П. Петровский, И. А. Снегирев и И. А. Бодуэн-де-Куртенэ. Кандидаты, желавшие занять кафедру, читали две пробные лекции – одну по собственному избранию, другую по назначению отделения. От кандидатов Академии, занимавших преподавательские должности в звании приват-доцентов, требовалось еще защищение диссертации pro vеnia lеgеndi. Наконец, занимающие кафедру по конкурсу должны были представить еще подробную программу предмета. Конкурировавший в 1873 г. на кафедру древней церковной истории киевский магистр С. А. Терновский пробные лекции прочел по просьбе Совета казанской Академии в Киеве и суждение об их удовлетворительности было произведено Советом киевской Академии. Советом же производилось избрание должностных лиц Академии, начиная с инспектора и кончая экономом, представление к чинам лиц, служащих в Академии, промоция по службе наставников Академии, оставление на следующее пятилетие профессоров, прослуживших 25 и 30 лет, удостоение лучших студенческих сочинений денежных премий, возбуждение ходатайств о заграничных командировках (в 1874 г. командированы на год в Германию доцент Милославский для изучения философии и постановки ее в Университетах; в 1879 г. кандидат Царевский на два года в русские Университеты для изучения славянских наречий и палеографии; в 1881 г. проф. Красносельцев за границу).

В Совет, как главное административное учреждение в Академии, входили с своими донесениями все представители академической администрации: ректор с различного рода представлениями, касающимися академического благоустройства, с ежемесячными донесениями о числе пропущенных наставниками лекций; инспектор с донесениями (ежемесячными) о поведении студентов, о не возвратившихся во время из отпуска; Правление Академии с ежемесячными донесениями о наличных суммах и с представлением на рассмотрение сметы расходов на следующий год; отделения Академии с донесениями о подведомых им делах по учебной части; комитет казанской дух. цензуры с ведомостями о разрешенных им к печати книгах; комиссия по изданию „Миссионерского Сборника“ с донесениями о ходе своих работ и с отчетами; редакция академического журнала с донесениями о происшедших в ее составе переменах и с ходатайством о назначении цензоров для статей, помещаемых в журналах, и пр. и пр. В уставе 1869 г. точно обозначено, какие из дел, подлежащих компетенции Совета, решаются в обыкновенном собрании его и какие в общем, какие затем решаются самим Советом, какие утверждаются епархиальным преосвященным и какие чрез последнего восходят в Св. Синод.

Многие вопросы прежде окончательного решения в Совете сдавались им для предварительного изучения в комиссии.

Комиссий административного характера было довольно много, – особенно на первых порах после введения устава 1869 г., который, заключая в себе только общие положения об устройстве Академии, предоставил Советам свободу выработать самим частности. С помощию комиссий Совет выработал разного рода правила для студентов и инструкции для служащих. Были комиссии и ученого характера: а) комиссия по объяснению неудобопонятных слов и выражений в пророческих книгах Св. Писания, работавшая в 1876–1882 гг.; б) комиссия по изданию описания рукописей Соловецкой библиотеки, находящихся в библиотеке казанской Дух. Академии, открытая в 1875 г. и издавшая в этот период один том (в 1881 г.); в) комиссия по изданию „Миссионерского противомусульманского Сборника“, с 1872 г., издавшая до 1884 г. 16 выпусков его, кроме некоторых сочинений, не вошедших в общий счет; наконец, г) комитет дух. цензуры, состоявший из трех членов, избиравшихся Советом и утверждавшихся Св. Синодом. Основанный в 1845 г., казанский комитет с 1870 г. сократил свою деятельность, так как из ведения его была изъята цензура „Православного Собеседника“ и других академических изданий, переданная теперь Совету; бывали годы, когда чрез комитет проходило не более десятка книжек.

Второю, низшею административною инстанцией были отделения Академии – богословское, церковно-историческое и церковно-практическое. В них подвергались обсуждению все дела по учебной части, о замещении кафедр, об ученых степенях, рассмотрение программ, производство экзаменов и проч. Заседания отделений для выслушания защиты сочинений pro vеniа lеgendi добивающимися звания приват-доцента были открытые.

В состав каждого отделения входили наставники известной группы предметов, причем из числа ординарных профессоров избирался на четыре года помощник ректора, который был руководителем отделения и представителем его в Совете и Правлении Академии. В церковно-историческом отделении помощником ректора почти во все время действия устава 1869 г. (именно с 1873 г.) был проф. П. В. Знаменский, в церковно-практическом – И. Я. Порфирьев (1870–1882 года) – и с их именами связаны судьба и слава этих отделений. Что касается богословского отделения, то за отсутствием там ординарного профессора, исправление должности помощника ректора Синодом поручено было самому ректору; только в 1879 г. оно перешло к ордин. проф. Н. Я. Беляеву.

Правление Академии по уставу 1869 г. ведало исключительно дела по хозяйственной части. В состав Правления входили ректор, инспектор, помощники ректора по учебной части и почетный блюститель по хозяйственной части. Заседаний Правления в год бывало до 50 и даже до 68.

Устав 1869 г., вводя коллегиальное начало в управление Академиями, оставил в то же время известную долю власти и за ректорами. Архим. Никанор счастливо сочетал в своем лице оба эти начала. „Благодаря его административному такту, профессорская корпорация скоро освоилась с дарованными ей правами и привилегиями. Но не пошатнулся и авторитет ректора, как начальника Академии, и власть его не перестала быть властию». Академия помнила его заслуги и, когда он в 1871 г. был назначен в епископы аксайские, избрала его в свои почетные члены.

Вторым ректором казанской Академии при действии устава 1869 г. был ее питомец, первый магистр первого ее выпуска (1846 г.), прот. Александр Поликарпович Владимирский (см. „Энц.“ III, 630–631). Сначала преподаватель Академии, потом (с 30 сент. 1850 г.) профессор богословия и Университете, исполнявший несколько лет обязанности декана сначала I отделения философского факультета, потом историко-филологического, о. А. П. Владимирский вступил в должность ректора Академии с достаточным житейским и педагогическим опытом и со способностию вести дела коллегиально. К этому присоединялся мягкий и сердечный характер его, исключавший всякие резкие отношения между ним и подчиненными, окрестившими его именем „папеньки“ (обычнее у студентов – „папашки“). Но, с другой стороны, много превосходя большинство корпорации летами и очень консервативный по убеждениям, этот ректор иногда слишком усердно оберегал даже профессоров от влияния новых идей, почему задерживал у себя подчас книжки журналов с самым невинным содержанием... Слишком осторожный, он всегда боялся, „как бы чего не вышло“, и не только сам не проявлял инициативы в развитии учебно-воспитательного дела, но и других стеснял и часто отказывал в ходатайствах по делам законным и уставом предусмотренным. Не мало он затруднял и авторов, печатавшихся в „Собеседнике“ и вообще под академической фирмой.

Кроме ректоров начальственное значение в Академии имели инспектора, выбиравшиеся корпорациею из профессоров на четыре года и действовавшие по инструкции, данной им Советом. В казанской Академии в данное время инспекторами были профессора: И. П. Гвоздев (избранный баллотировкой еще до введения устава 1869 г.) – до 1872 г., И. С. Бердников (1872–1876 г.), Н. И. Ивановский(1876–1880 г.) и В. В. Миротворцев (1880–1884 г.). При избрании инспекторов Совет казанской Академии проводил тенденцию – „дать возможность всем профессорам, имеющим право и готовность занимать должность инспектора, по очереди воспользоваться этим правом“.

Б) Учебная часть. Отделения. По § 110 устава 1869 г. Академия разделялась на три отделения: богословское, церковно-историческое и церковно-практическое. К предметам богословского отделения были отнесены: догматическое богословие с историческим изложением догматов, нравственное богословие, сравнительное, патристика, еврейский язык и библейская археология. К предметам церковно-исторического отделения – библейская история Ветх. и Нового Завета, общая церковная история, история русской церкви, история и обличение русского раскола, общая гражданская история и русская гражданская история. Предметами церковно-практического отделения стали: пастырское богословие, гомилетика и история проповедничества в церкви православной и на Западе, церковная археология и литургика, церковное право, теория словесности и история русской литературы с обзором важнейших иностранных литератур, русский язык и славянские наречия. Кроме означенных специальных предметов были общеобязательные – для студентов всех отделений: Свящ. Писание, основное богословие, философия (логика, психология, метафизика), история философии, педагогика, один из древних языков (греческий или латинский) и его словесность, один из новых языков (французский, немецкий или английский). Преподаватели первых пяти общеобязательных предметов причислялись к богословскому отделению, преподаватели языков – к церковно-практическому.

С организовав таким образом академическое преподавание, устав 1869 г. совершенно забыл о той особенности, какая издавна отличала казанскую Академию, – о миссионерских отделениях и науках. Последние с 1870 г. должны были прекратиться. Но благодаря настоянию казанского архиепископа Антония и казанской Академии, Св. Синод указом 24 июня 1870 г. разрешил преподавание некоторых миссионерских предметов, хотя на условиях довольно невыгодных: 1) оставляя неприкосновенным сделанное уставом распределение предметов, Синод (только) допустил в казанской Академии, при преобразовании ее, преподавание противобуддийского и противомусульманского миссионерских предметов с относящимися к ним языками; 2) возложил это дело на двух наставников с предоставлением им равных прав с преподавателями других предметов относительно жалованья и служебных преимуществ, но без причисления их к какому-либо академическому отделению; 3) предоставил назначить для миссионерских предметов особые часы сверх назначенных уставов для других наук; 4) не делая слушание их обязательным для студентов, Синод 5) допустил к нему вольнослушателей, не принадлежащих к числу воспитанников Академии. Такая постановка миссионерских предметов не могла ни гарантировать определенного числа слушателей, ни привлечь к ним работников. Вслед за выходом из противомусульманского отделения Ильмиаского, его оставил и Е. А. Малов, перешедший на кафедру еврейского языка и библейской археологии. Оставил было Академию и практикант татарского языка свящ. В. Тимофеев, лишенный штатного оклада, но скоро возвратился, получив вознаграждение из другого источника. Представителем противомусульманского отделения сделался доцент И. П. Остроумов (1870–1877 г.), а после него – приват-доцент М. А. Машанов (с 1878 г. и доселе); оба – казанцы и оба (особенно – первый) известны в науке своими трудами по исламоведению и полемике с мусульманством. Хуже обстояло дело с другим миссионерским предметом – противобуддистским. В первые годы по введении нового устава число слушателей его было не более 2–3; и представитель его В. В. Миротвоцев в 1872 г. перешел на кафедру русской истории. В виду того, что ему не нашлось заместителя, архиеп. Антоний предлагал Совету совсем закрыть эту миссионерскую кафедру. Хотя Совет, в ожидании могущих явиться достойных кандидатов и слушателей, не согласился с предложением владыки, но преподавание миссионерских предметов против буддизма уже не восстановлялось до конца действия устава 1869 г.

Устав 1869 г. за время своего действия в казанской Академии мало выдвинул особенно крупных ученых сил. Старейшие профессора – наследие прежнего устава и даже питомцы другие Академий (петербургской и московской). Новые профессора или чужаки (С. А. Терновский – киевлянин) или учились при старом уставе. Таковы намеченные ректором Никанором магистры выпуска 1870 г.: Ф. А. Курганов, доцент и (с 1881 г.) профессор новой церковной истории, занимающий эту кафедру и доселе, с 1885 г. профессор церковной истории и в казанском Университете, составивший себе почетное имя в области своей специальности; Н. Ф. Красносельцев, доцент (с 1884 г. профессор) по кафедре литургики и церковной археологии, с 1889 г. профессор церковной истории в новороссийском Университете, человек тоже с крупным именем в науке († 1898 г.); Д. В. Гусев, по кафедре патристики, исследователь творений св. отцов, создавший в казанской Академии целую своеобразную школу († 1894 г.; см. „Энц.“ IV, 855–856); А. В. Вадковский (ныне с.-петербургский митрополит Антонин), доцент по кафедре гомилетики и пастырского богословия, прослуживший в казанской Академии все время действия устава 1869 г. и работавший преимущественно в области истории христианской проповеди (см. „Энц.“ I, 893–904); М. И. Богословский, доцент по кафедре Свящ. Писания Нов. Завета, занимающий ее и доселе (см. „Энц.“ II, 819–822); и названный выше Н. И. Остроумов. Таков же Я. А. Богородский, окончивший Академию в 1868 г. и занявший в ней в 1871 г. кафедру библейской истории, которую замещал до 1899 г. (см. „Энц.“ II, 787–789). Из воспитанников казанской Академии, окончивших ее уже при уставе 1869 г. и занявших в ней кафедры, можно назвать еще П. А. Милославского, приват-доцента по кафедре метафизики (1872–1884 г.); В. В. Зефирова – по новой гражданской истории (1872–1887 г.); Д. Н. Беликова, доцента общей гражданской истории древней (с 1878 г.), с 1889 г. профессора богословия в томском Университете, с 1907 г. – педагогических женских курсов в Петербурге и ныне – председателя Учебного Комитета при Св. Синоде (см. „Энц.“ ІІ, 1237); П. А. Юнгерова, с 1879 г. и доселе занимающего кафедру Свящ. Писания Ветхого Завета; А. А. Царевского, с 1880 г. доцента по кафедре русского языка и славянских наречий, занимающего ее и доселе; Н. П. Виноградова, с 1881 г. приват-доцента по кафедре латинского языка и его словесности (см. „Энц.“ III, 506–508); А. А. Дмитриевского, оставленного в 1882 г. приват-доцентом при кафедре литургики, с 1884 г. занимающего кафедру литургики и археологии в киевской Академии (см. „Энц.“ IV, 1105–1108); А. И. Алмазова, известного литургиста, занимающего кафедру церковного права в новороссийском Университете (см. „Энц.“ I, 551–552).

В исследуемый период истории казанской Академии заметно вообще стремление пополнять учебный состав собственными питомцами. Исключением являются С. А. Терновский, киевский профессор, также † А. А. Олесвицкий, назначенный Св. Синодом, согласно его желанию, на кафедру Свящ. Писания Ветх. Завета, но отказавшийся ехать в Казань (1879 г.), преподаватели русского языка с славянскими наречиями, лекторы новых языков, каковыми являются лекторы светских учебных заведений (впрочем, английский язык с 1877 г. временно преподавал почти до конца периода Милославский, потом Волков), и, наконец, временный приват-доцент при кафедре латинского языка, приват-доцент Университета и инспектор 1-й гимназии Гвоздев (1879–1884 г.; за это время вообще заметно в казанской Академии усиленное преподавание классических языков чрез приглашение приват-доцентов). В казанской Академии наставники согласно требованиям устава и желанию местных преосвященных стремились изложить в течение учебного курса всю систему, а не ограничивались только разработкой одних частных вопросов или частных отделов науки, что имело место только на IV курсе. Но после ревизии Академии, произведенной в 1874 г. архиеп. Макарием (Булгаковым), Синод разрешил избирать для подробнейшего изучения менее разработанные отделы, а остальные излагать с меньшею подробностью, указывая в то же время готовые руководства, по которым студенты могли бы приготовляться к испытаниям. В связи с этою же ревизией казанская Академия в 1875 г. получила от Синода разъяснение, что хотя устав 1869 г. внушает преподавать догматическое богословие с историческим изложением догматов, но нельзя допускать, чтобы последнему было уделяемо все время в подрыв систематическому построению догмат. богословия, как это было усмотрено в казанской Академии. Еще раньше, в 1874 г., Синодом были присланы общие положения относительно постановки практических занятий на IV курсе, над выработкою которых работала ранее комиссия Совета казанской Академии с участием трех преподавателей Семинарии. Но принятый Советом проект последней – допущения студентов Академии к слушанию уроков и преподаванию в Семинарии, в качестве упражнений, не был одобрен архиеп. Антонием, почему практические занятия в казанской Академии ограничивались произнесением практических уроков по предметам семинарского курса в академической аудитории. Архиеп. Антоний был против нового устава почти во всех его пунктах. Он был, напр., противником разделения студентов не только на группы в IV курсе, но и самого разделения на отделения. IV курс, по уставу 1869 г., предназначался, во-1-х, для приготовления к сдаче экзамена на степень магистра по известной группе наук и, во-2-х, для практического приготовления к занятию преподавательской должности в Духовных Семинариях, почему и назывался практически-специальным курсом. Групп на нем в казанской Академии, как и в петербургской, сначала было семь, потом, с 1874 г., восемь. Но на первых порах студенты IV курса, кроме специальных предметов, дослушивали некоторые науки общего курса и прошли полный курс педагогики, не читанной им до того. Что касается практических занятий, то в казанской Академии замена тенденция осложнить их письменными работами: собиранием материалов для магистерской диссертации, составлением одной проповеди и письменною разработкой намеченных преподавателями отделов своих специальностей. С 1880 г., в виду последовавшего в это время назначения академистов на учительские места и в дух. училища (кроме Семинарий), студенты IV курса стали знакомиться с программами и планами преподавания в них, с одобренными Св. Синодом учебниками и пособиями для училищ, с детальными постановлениями касательно учебно-воспитательной части в них и с методами преподавания.

В виду того, что к 15 июня Совет Академии должен был доставлять в Учебный Комитет отметки по окончательному испытанию студентов IV курса с сведениями, по каким предметам каждый из них выдержал пробные уроки и на какую учительскую кафедру признается более способным, – экзамены их производились в конце апреля и заканчивались к средине мая, – ранее, чем прочих студентов.

Особенностию устава 1869 г. было и то, что прохождение академической программы разбито было на четыре годичные курса, с ежегодными приемами и выпусками студентов. В виду этого должно было увеличиться у каждого профессора число недельных лекций: вместо обычных (пред 1870 г.) двух их стало (с 1873 г.) от 3 до 6.

В) Экономическая часть. Устав 1869 г. оказался особенно благотворным для казанской Академии в хозяйственном отношении, спасши ее от постоянных дефицитов и обеспечивши содержание учащего и служащего персонала, а также студентов.

По штатам 1869 г. казанская Академия получила на содержание дома с прислугой 7.000 р., на больницу 900 р., на церковь 100 р., на мелочные расходы 350 р., на канцелярские расходы и на писцов 850 р., на печатание протоколов и магистерских диссертаций 3.000 р., на библиотеку и периодические издания 1.600 р. Если таким назначением и не вполне удовлетворялись хозяйственные и учебные нужды Академии, – особенно библиотечные, то для нее открывалась теперь более легкая, чем прежде, возможность испрашивать увеличение той или другой суммы и получать часто крупные ассигнования на ремонт зданий и внутреннее устройство его. Так, Св. Синодом было ассигновано 66.842 руб. на приспособление зданий в связи с введением самого устава (1870 г.), в 1871 г. отпущено 3 тыс. руб. на оборудование академической церкви, в 1875 г. вновь отпущено на дополнительный ремонт 6.811 р., в 1882 г. – 1.559 р. Кроме того, в 1881 и 1882 гг. отпущено 4.559 р. на обзаведение мебелью и другими хозяйственными принадлежностями. На первых порах производились иногда крупные работы на остатки от разных статей академической экономии, напр., в 1872 г. на 4.843 р. таких остатков произведены ремонт и устроен водопровод от академического колодца к корпусу и флигелям, а на 11.046 р. – устройство дубовой мебели. Но скоро начались ходатайства академического правления об увеличении штатной суммы на содержание дома, вызванные расширением самого здания и умножением числа прислуги. И Синод должен был увеличивать ее – в 1873 г. до 9 тыс., в 1878 г. до 10 тыс. (при чем в 1877 г. покрыл дефицит в 1.500 р.) и с 1884 г. до 12 тыс. руб. Точно также была увеличена с 1883 г. до 1.200 р. сумма, отпускавшаяся на содержание больницы. В 1876 г. особенно стал чувствоваться и малый размер ассигнования на библиотеку. Не раз приходилось выходить за пределы сметы или из ассигнования известного года платить за книги, выписанные в предыдущем. году. В конце же 70-х годов на библиотечном бюджете неблагоприятно отразилось, вследствие понижения курса на наши деньги, сильное поднятие в цене заграничных изданий. Но повышение библиотечной суммы принес только устав 1884 г., а при действии старого казанской Академии удалось только выхлопотать 1.190 р. на построение 34 новых шкафов, да 4 тыс. руб. на издание „Описания рукописей Соловецкой библиотеки“. Всего щедрее сделано было уставом 1869 г. назначение 3 тыс. руб. на печатание протоколов и магистерских диссертаций. На первых порах остатки от этой статьи оказалось возможным употреблять на издание „Миссионерского противомусульманского сборника» (на что, впрочем, Синод в 1876 г. отпустил еще 2 тыс. р. из сумм на распространение православия между язычниками империи). В 1879 году Совет казанской Академии хлопотал (и его ходатайство в 1883 г. было уважено), чтобы право печатать на протокольные суммы магистерские сочинения, принадлежащее по уставу тем, кто представит их при окончании Академии, было распространено и на тех, кто представить в течение двух лет по окончании.

Более существенно было повышение окладов содержания преподавателей и должностных лиц. По штатам 1869 г. 9 ординарных профессоров получили по 3 тыс. руб. и 9 экстраординарных по 2 тыс. р., причем ректору дано добавочных 1500 р., инспектору – 800 р. и трем помощникам ректора по 300 р., 8-ми доцентам назначено по 1200 р., трем лекторам по 600 р. Достаточность этих окладов свидетельствуется тем, что их не повысил и устав 1884 г. При действии же устава 1869 г. по этой статье были даже остатки вследствие того, что ее все кафедры бывали замещены. Размер вознаграждения прочим служащим лицам установлен следующий: – помощнику инспектора 600 р., библиотекарю 800 р., его помощнику 500 р., секретарю 1000 р., помощнику его 500 р., эконому 800 р., врачу 500 р. Все эти лица, кроме врача, пользовались казенной квартирой, как и ректор с инспектором, профессора же получали квартирное пособие. Впрочем, с 1880 г. были переведены на квартирное пособие и служащие в Академии, квартиры которых понадобились для увеличенного комплекта студентов.

По штатам 1869 г. в казанской Академии положено 100 казеннокоштных студентов с платой по 170 р. Вполне достаточная сначала, – сумма эта с 1876 г. стала приводить к дефициту, особенно после неурожая в казанской губернии 1877 г. и значительного повышения цен на все жизненные потребности. С 1878 г. на каждого студента стало отпускаться по 190р. В 1879 г. увеличены штаты казеннокоштных студентов казанской Академии на 60 чел., при чем это увеличение должно было произойти в четыре года, начиная с 1880 г. При действии устава 1869 г. в казанской Академии училось немало своекоштных студентов, живших на частных квартирах. На частных квартирах позволялось жить также студентам, пользовавшимся частными стипендиями, а иногда и казенными, с выдачею им денег на руки.

Г) Студенты и их жизнь. 1) Прием студентов. В казанской Академии до 1880 г. число казенных стипендий было 100, а с этого года – 160, разделенных поровну между четырьмя курсами. Для заполнения их ежегодно вызывалось из Семинарий известное число окончивших воспитанников, с тем однако расчетом, чтобы и для волонтеров осталось сколько-нибудь вакансий (от 2 до 10). Вызывались студенты из Семинарий преимущественно бывшего казанского округа, да еще так, чтобы попало в Академию возможно большее число из отдаленнейших мест – Сибири, Кавказа, астраханской губернии, куда вообще неохотно шли в учителя. Но в данный период начались уклонения от поступления в Академию, а кроме того, иногда семинарские начальства не могли никого и послать из окончивших. Объясняется это разрешением поступать в Университеты прошедшим четыре класса Семинарий и уходом туда большинства лучших воспитанников. Но за то в казанскую Академию стало являться много волонтеров из окончивших ранее курс Семинарий, даже священников; с 1880 г. их бывало иногда более, чем вызванных. Прибывшие в Академию подвергались медицинскому освидетельствованию, которое на первых порах отличалось большою тщательностию (на основании его в 1875 г. не было допущено четыре человека), и экзаменам. Предметами устных испытаний были: догматическое богословие, библейская и церковная история, классические языки (в 1871 и 1883 г. оба, в остальные годы – один) и один новый (с 1872 г.). Из двух экзаменских сочинений одно писалось на богословскую тему, другое на философскую. Для приема требовался балл не ниже трех, особенно по сочинениям, на которые казанская Академия обращала „особенное внимание, как на одно из действительнейших средств в оценке зрелости суждений и знания отечественного языка». Но были случаи приема с баллами и ниже 3, что в 1876 г. разрешено было и Синодом под тем условием, если двойка покрывается удовлетворительными отметками из других, но однородных предметов. В виду того, что и при таком снисхождении иногда даже казенные воспитанники не выдерживали испытания и попадали на свое содержание (таких в этот период было 6) или даже совсем не принимались (не принято 14), – в 1881 г. Синод особым указом установил правила приемных испытаний, еще более облегчавшие семинаристам доступ в Академию, и в том же году распорядился принимать во внимание и семинарские аттестаты их. Совет Академии стал составлять порядковый список новопоступающих, присоединяя к среднему баллу экзаменскому средний балл аттестата. Кроме семинаристов (перворазрядных), в Казанскую Академию в этот период было принято два гимназиста, сдававшие экзамен по катехизису (вместо богословия) и писавшие сочинение по словесности (вместо философии). Лучшие из выдержавших (а в первые годы и все) принимались на казенное содержание (за исключением с 1876 г. женатых), прочие на своекоштное, иные с разрешением жить на частных квартирах. Были случаи и добровольного перехода с казенных стипендий на свое содержание и еще более – перечислений своекоштных в ка8енные. С конца периода в казанской Академии появились и частные стипендии: в 1881 г. три стипендии имени бывшего профессора Н. И. Соколова на завещанный им капитал в 10 тыс. р., в 1882 г. две стипендии имени прот. И. В. Рождественского на завещанные им 7.600р., в 1884 г. одна стипендия имени нижегородского епископа Хрисанфа на завещанные им 4 тыс. р. Конец периода ознаменовался учреждением „Общества вспомоществования недостаточным студентам Академии“ (1883 г.).

2) Учебные занятия. По принятии в Академию студенты избирали одно из трех отделений и записывались на один из древних и новых языков. Из отделений в общем всего менее записывалось на богословское (за все время – 156 ч.), всего более на церковно-практическое (177 чел.); на церковно-историческом было 166 чел. Но бывали курсы, из которых на все отделения записывались поровну, и такие, где богословов было вдвое более, чем студентов церковно-практического отделения. Что касается древних языков, то до 1878 г., когда оба они стали обязательны для студентов, сначала предпочтение отдавалось латинскому, а в 1876–1877 гг. – греческому. Из новых языков наибольшею популярностию пользовался немецкий (326 чел.), потом французский (142 чел.) и наименьшею – английский (34 чел.). Три студента пытались изучить два новых языка, но это оказалось практически неосуществимым. Наконец, три студента изучали миссионерские науки против буддизма и 44 – против мухаммеданства. Понятно, что бывали случаи и перехода с одних отделений и языков на другие, что разрешалось в первое полугодие без условий, во второе – под условием выдержания экзаменов из тех предметов, на которые студенты переходили.

Занятия студентов первых трех курсов состояли: а) В слушании, записывании и, – на основании этих записей, – в составлении и усвоении читаемых им лекций. Число лекций в неделю сначала было от 19 до 25 (всего более на церковно-историческом отделении), а с 1878 г., когда введено обязательное изучение обоих древних языков, – от 22 до 30. б) В составлении семестровых и курсовых сочинений. В первые два года писалось по три сочинения, из которых на первом курсе одно по специальным и два по общим предметам, а на втором – наоборот. Кроме семестровых работ студенты церковно-практического отделения, по уставу, писали по одной проповеди в год. В 1872 г. Совет, согласно предложения архиеп. Антония, предложил писать проповеди и студентам прочих отделений – с тем чтобы лучшие студенческие проповеди произносились с церковной кафедры. Но до 1877 г. студенты богословского и церковно-исторического отделений редко подавали проповеди. Писание их сделалось обязательным для всех студентов I, II и IV курсов с 1876/7 уч. года, и от этой работы не освобождала студента и болезнь.

Студенты III курса писали и к 1 апреля подавали сочинения на степень кандидата. На первых порах темы для курсовых работ давались одинаково и из богословских и из светских предметов, равно как и имевшие отношения к современной действительности. Но в 1875 г. Св. Синод запретил последние и указал, чтобы темы „не относились к чисто светским наукам“. С 1875 г. все темы кандидатских сочинений имели строго богословский характер. Из общеобязательных предметов особенно много сочинений написано по Свящ. Писанию (29). Из предчетов богословского отделения – по библейской археологии (19) и по патрологии (16). Из предметов церковно-исторического отделения – по русской церковной истории (42), по общей церковной истории (35) и по истории и обличению русского раскола (24). На церковно-практическом отделении наиболее тем дали гомилетика

и история проповедничества (35), каноническое право (33), литургика и церковная археология (25) и история русской литературы (21). Кроме того, 23 сочинения написано на темы имеющие миссионерский характер. Огромное большинство сочинений составлено на основании печатной литературы, но для 32 пособиями служили и рукописи Соловецкой библиотеки. О характере отношения студентов к курсовым работам может свидетельствовать еще то, что при 360 перешедших на IV-й курс кандидатами только 19 выбыли по окончании III курса действительными студентами и что 8 кандидатских работ удостоено Иосифовской премии. в) В репетициях и экзаменах. Первые происходили в течение года, вторые в самом конце (в мае – первых числах июня). Происходили последние в присутствии помощника ректора, преподавателя и депутата, назначенного Советом.

Занятия студентов IV курса состояли а) в приготовлении к сдаче экзамена на степень магистра по известной группе наук и б) в практическом приготовлении к преподавательству в духовно-учебных заведениях. Групп до 1874 г. было 7, потом 8 и каждая состояла из 2–4 предметов. Более всего записывалось кандидатов на историю и словесность (на двух группах истории – гражданской и церковной – было 75 ч., на словесности 52), всего менее на богословские предметы (18). Ежегодно в каждой группе занималось от одного до пяти, редко более, человек. Занятия эти „состояли в ознакомлении с лучшими древними и новыми источниками, учебниками и учебными пособиями, относящимся к предметам группы, в разборе некоторых новейших сочинений и руководств по науке, в ознакомлении с программами, составленными учебным комитетом при Свят. Синоде для Дух. Семинарии, при чем преподавателями преимущественно были предлагаемы объяснения и разрешения тех вопросов, поставленных в программах, объяснение и разрешение которых при преподавании науки самими студентами в Семинариях, по выходе из Академии, могло бы затруднить, если не всех, то по крайней мере некоторых из них. Кроме того студенты занимались составлением уроков применительно к требованиям семинарского преподавания, которые и произносились в присутствии преподавателя» (Отчет за 1875/6 уч. год). Впоследствии к этому присоединились требования писать одну проповедь в год (1877 г.), собирать материалы для магистерского сочинения (1878 г.), знакомиться с программами и учебниками дух. училищ (1880 г.). Испытания студентов IV курса производились особыми комиссиями профессоров под председательством ректора Академии и очень часто архиепископа. Обнимали они всю группу избранных каждым студентом предметов, а вопросы предлагались не только из системы науки, но и из библиографии ее. Устными ответами – на 5 – попределялась удовлетворительность или неудовлетворительность сдачи экзаменов, независимо от письменных работ и занятий по ознакомлению с учебниками и программами семинарского и училищного курса. Выдержавших магистерское испытание было 243 студента, не выдержавших 61. Но все они получили степень кандидата богословия с правом преподавания в Семинариях и училищах. Разница была та, что первые могли получить степень магистра путем подачи сочинения и защиты его, без нового устного испытания. Но этим правом воспользовалась только пятая часть: 27 до 1884 г. и 14 – после (до 1892 г.)

3) О нравственной стороне жизни казанских студентов за второй период можно сказать немного. Главные умственные интересы их относились к области истории и словесности, но и другие специальности имели своих сторонников. Тем не менее излишняя дробность специальностей отозвалась неблагоприятно на умственном развитии студентов, сузив горизонт мыслей и круг интересов, ослабив философское развитие и крепость диалектики, которою прежде были сильны студенты. Это, разумеется, делало студентов менее устойчивыми в столкновениях с мнениями и учениями противоправославными и противохристианскими, с которыми они не могли не знакомиться. Интересно, что казанская Академия этого именно периода дала одного кандидата, который, будучи священником, перешел в раскол (Люцернов).

Доведение студентов регулировалось особою инструкцией, составленной в 1870 и в 1873 г. дополненной, и указом Св. Синода 1871 г., воспрещающим в духовно-учебных заведениях литературно-музыкальные собрания. Студенты, если справедливы донесения инспекторов в Совет, за все время действия устава 1869 г. только четыре раза допустили крупные нарушения правил...

Период III (1884–1907). 15 августа 1884 г. в казанской Академии введен был новый академический устав, выработанный особою комиссией, в состав которой входил в качестве представителя казанской Академии проф. И. С. Бердников, и Высочайше утвержденный 20 апр. того года. Вызван он был к жизни не столько недостатками старого⁶², сколько новыми веяниями в высших духовных сферах, – веяниями, характер которых определялся личностию нового обер-прокурора К. П. Победоносцева. Ближайший сотрудник импер. Александра III, он был против тех широких прав, какими пользовались корпорации духовно-учебных заведений, и позаботился о сокращении их и о возвышении административной власти ректоров их и местных преосвященных. Был он также недоволен тою неполнотой богословского образования, какою сопровождалось существование в Академиях исторического и практического отделении наряду с богословским; – отсюда общеобязательность для студентов богословских наук по новому уставу. Забота же о миссионерских нуждах русской церкви возвратила казанской Академии ее прежнее значение чрез восстановление миссионерских – татарского и монгольского – отделений. Материальную обеспеченность Академий, созданную уставом 1869 г., новый устав оставил в прежнем виде, во в дальнейшем последовало значительное улучшение чрез сравнение профессоров Академии в отношении пенсий с университетскими. В течение последнего периода последовали, впрочем, изменения и в первых двух отношениях – административном и учебном.

А) Административная часть. Высшим органом управления академиями устав 1884 г. поставил Совет, состоящий из ординарных и экстраординарных профессоров, – следовательно, аналогичный по составу с прежним „Общим собранием Совета“. Разница по сравнению с последним та, что из сферы его компетенции изъяты многие предметы, – не только все дела хозяйственные, но и некоторые учебно-воспитательные и административные. Компетенция Совета урезана была и с другой стороны, – предоставлением епархиальному преосвященному прав: а) начальственного наблюдения как за исполнением устава, так и за направлением преподавания и воспитания, б) представления Академии предложений не только для обсуждения, но и для исполнения, и в) рассмотрения и утверждения академических постановлений по вопросам, которые прежде окончательно решались Советом и Правлением Академии, именно – о зачислении в студенты Академии, увольнении их из Академии по прошениям, о допущении посторонних лиц к слушанию академических лекций и присвоении звания действительного студента. До самого последнего времени казанские преосвященные твердо осуществляли свои права по отношению к Академии, предоставляемые им уставом 1884 г., равно как и Синод блюл свои прерогативы. Если же от самого устава происходили отступления, то только по ходатайствам Академии, с разрешения высшего начальства. Последнее редко мирилось с восхищением его прав казанскою Академией. Такой, напр., случай произошел в 1902 г., когда корпорация Академии исключила из своей среды одного профессора за напечатанный им против сослуживцев пасквиль под названием „Русско-немецкие разговоры“. Синод согласился на увольнение его, но отметил незаконность инициативы Совета. Расширение прав последнего произошло только 30 ноября 1905 г. в силу синодального указа, установившего главные основания предстоящей реформы Дух. Академий и содержащего как бы временные правила, отныне регулирующие их жизнь (отношение этих временных правил к уставу 1884 г. определено указом синодальным 22 февр. 1906 г.). Ими а) Академии подчинены непосредственно Св. Синоду с предоставлением местным преосвященным права „попечительного наблюдения“ над ними, б) Советам предоставлено окончательное утверждение в ученых степенях и самостоятельное в пределах, установленных законом, разрешение учебных и воспитательных вопросов, в) корпорациям дано право избирать ректора и инспектора Академий.

Эти же „временные правила“ расширили состав Совета чрез допущение в его среду доцентов, которые по уставу 1884 г. (как и 1869 г.) могли быть только приглашаемы в Совет с правом совещательного голоса по всем вопросам, по которым признавалось нужным иметь их мнения или объяснения. В казанской Академии в таком положении сейчас находятся только и. д. доцента. Кроме же состоящих на действительной службе преподавателей в состав Совета входят те выслужившие пенсию профессора, которые пожелали делить с своими преемниками чтение лекций.

Собрания Совета бывают трех родов: торжественные, открытые и обычные. Торжественные собрания (академические акты) почти всегда происходят в день храмового праздника – 8 ноября. На них кто-либо из профессоров Академии (большею частию недавно получивший повышение по службе) читает речь научного содержания, а один из членов Правления отчет о состоянии Академии за минувший год, при чем публике раздаются оттиски, речи и отчета. Актов не было в 1905 и 1906 гг. Нельзя не отметить, что однажды актовая речь едва не имела роковых последствий для ее автора. В 1902 г. профессор Ф. В. Благовидов прочел речь на тему: „Этюд из истории высшего образования в России за время царствования императоров Александра и Николая 1“ – и ею оскорбились присутствовавшие на акте попечитель округа и его помощник, а также архиепископ и даже не присутствовавший начальник жандармского корпуса. В Петербург последовали донесения, и автору предложено было оставить Академию, но он выпросил отсрочку, а затем дело и совсем замялось. Из обычных академических актов выделяется акт 1892 г., когда с большим торжеством, с участием депутатов от многих учреждений и учебных заведений Казани и всей России, был отпразднован 50-летний юбилей существования Академии. Юбилей сначала предполагалось приурочить к 6 июня – дню Высочайшего утверждения импер. Николаем I доклада Св. Синода об открытии Академии. Но обострившийся к весне 1892 г. голод в казанской губернии, тиф и слухи о приближающейся холере заставили отодвинуть празднование к 21 сент. – дню открытия правления Академии. Торжество с молитвенным поминовением усопших деятелей академии и посещением мест, где она первоначально ютилась, растянулось на четыре дня. Ознаменовано было между прочим поднесением диплома на звание почетного члена петербургской Академии ректору прот. А. П. Владимирскому и дипломов на звание почетного члена казанского Университета и доктора русской истории от московского Университета – историку казанской Академии проф. П. В. Знаменскому. Затем нужно отметить особенно торжественное собрание Совета 6 апр. 1885 г. в день памяти славянских первоучителей, свв. Кирилла и Мефодия, собрание 22 сент. 1896 г. по случаю столетия со дня рождения имп. Николая I, празднование 50 летнего юбилея ученой и учебной деятельности бывшего ректора Академии прот. А. П. Владимирского (10 окт. 1896 г.), прощание с оставившим академию профессором П. В. Знаменским (26 окт. 1897 г.). Открытые собрания (коллоквиумы) для защиты магистерских сочинений по уставу de jure доступны только для „лиц, известных Совету и компетентных в деле богословской науки“, которым и посылаются повестки. Такой порядок строго соблюдался в начале периода, соблюдается и теперь. Но одно время о них печаталось в газетах и допускалась широкая публика, даже дамы. А однажды дама выступила даже в качестве неофициального оппонента. Это была О. С. Лебедева, известная ориенталистка, возражавшая лектору французского языка, арабу И. К. Жузе, автору книги „Мутазилиты“ (6 мая 1899 г.) В разные годы число коллоквиумов было различное, от одного (1889 г.) до 8 (1899 г.). Наибольшее число их падает на 1897–1901 годы, на время управления Академией еп. Антония (Храповицкого). Из них замечательны коллоквиумы 20 сент. 1887 г. и 14 янв. 1903 г. На первом и. д. доцента московской Академии И. А. Татарский защищал сочинение „Симеон Полоцкий“. Пред тем он защищал его в московской Академии, но ректор ее еп. Христофор (Смирнов) подал особое мнение о неудовлетворительности защиты и о неумении автора держать себя во время ее, почему Синод и направил магистранта в Казань для вторичного коллоквиума. То же неумение держать себя повредило на коллоквиуме 14 янв. 1903 г. кандидату петербургской академии свящ. Н. Климову, преподававшему богословие в институте гражданских инженеров в С.-Петербурге, защищавшему сочинение „Постановления по делам прав. церкви и духовенства в царствование Императрицы Екатерины II.“ Теперь сам Совет казанской Академии признал его защиту неудовлетворительною.

Бывали случаи непризнания достойными магистерской степени авторов, и удовлетворительно защитивших свои диссертации, со стороны Св. Синода, куда – по новому уставу стали представляться они с отзывами официальных рецензентов. Так, в 1899 г. отказано было в степени и. д. доцента академии И. В. Попову, сочинение которого „Ламаизм в Тибете, его история, учение и учреждения“ (Казань 1898) было найдено не достаточно критичным по отношению к ламайству. Согласно указанию Синода, автор прибавил к сочинению еще одну главу и получил искомую степень за эту новую обработку под заглавием: – „Критический обзор главнейших основоположений ламаизма с точки зрения хр. учения“ (Казань 1906). В 1903 г. вопреки даже отзыву синодального рецензента, саратовского епископа (дотоле бывшего ректором петербургской Академии) Иоанна (Кратирова), было отказано в степени магистра Н. Мальцеву, сочинение которого найдено было имеющим по преимуществу литературно-критический характер, а не богословский („Психология нравственного влияния одной личности на другую“).

По этому поводу Синод опять издал указ, не раз им повторявшийся, чтобы Академии давали темы для сочинений богословские. В частности казанская Академия руководилась синодальным определением 1895 г., по которому кандидаты, желавшие превратить свои работы в магистерские, должны были испрашивать разрешения Совета, утверждаемого местным преосвященным. За соблюдением этого требования особенно следил в Казани архиеп. Димитрий Ковальницкий (1902–1904 г.) В силу временных правил Академии удостаивают теперь магистерской и докторской степени сами, без синодальной санкции. В казанской Академии первым таким магистром является архим. Михаил Богданов (20 мая 1906 г.), потом (в 1907 г.) казанский викарий.

Вопрос о допущении к диспуту и вообще о достоинствах ученых трудов, представляющихся на степени, разрешается на обычных собраниях Совета, каковых в казанской Академии в год бывает иногда до 28 (1884 г.) Это одно из важнейших дел, требующее особого внимания Совета как потому, что с ним связаны судьба ищущих степени и ученая репутация Академии, так и в силу требований и замечаний, какие много раз выставлял и делал Св. Синод по поводу ученых работ. За время действия нового устава казанская Академия удостоила докторской степени, без защиты, следующих лиц: профессора Е. А. Будрина за сочинение „Антитринитарии ХVІ века“, I-II (Казань 1887), в 1893 г. – по предложению Синода – московского профессора М. Д. Муретова, о сочинении которого „Ветхозаветный храм. Ч. I. Внешний вид храма“ (М. 1890) тамошние рецензенты (проф. А. П. Смирнов и доц. А. А. Жданов) высказались разноречиво, в 1893 г. – Н. Ф. Красносельцева – степени доктора церковной истории за совокупность его ученых трудов и финляндского архиепископа Антония (в мире А. В. Вадковского, ныне митрополита с.-петербургского). Произведенный (без прошения с его стороны) в доктора богословия, – главн. обр. за книгу „Из истории христианской проповеди“, – последний только в 1895 г. был утвержден Св. Синодом доктором церковной истории, при чем последовал указ, чтобы Советы Академий не возбуждали ходатайств о присуждении докторства епархиальным преосвященным без их почина и ведома. В 1894 г. доктором признан проф. М. И. Богословский за сочинение „Детство Господа нашего И. Христа“ (Синод потребовал, чтобы в новом издании это заглавие было изменено), и в 1895 г. проф. А. Ф. Гусев за труды против гр. Л. Н. Толстого (утвержден Синодом с некоторыми оговорками, которые Совет постановил вписать в диплом, ибо сам Совет отказал автору в искомой им докторской степени), и профессор канонического права в новороссийском Университете А. И. Алмазов за сочинение „Тайная исповедь в православной восточной церкви“ (т. I-III) – доктором церковного права. В 1896 г. признан доктором церковной истории киевский академический профессор (из казанских академических питомцев) А. А. Дмитриевский за I том „Описания литургических рукописей, хранящихся в библиотеках православного востока“, и получил отказ киевский же профессор П. А. Лашкарев, представивший свое „Право церковное в его основах, видах и источниках“, которое не имело успеха и в Киеве. Удостоены еще докторства в 1897 г. проф. П. А. Юнгеров за „Книгу прор. Амоса“, в 1898 г. проф. В. И. Несмелов за т. I „Науки о человеке“, в 1899 г. проф. В. А. Нарбеков за „Номоканон Константинопольского патриарха Фотия с толкованием Вальсамона“, киевский профессор С. Т. Голубев за II том „Митр. Петра Могилы» и признаны почетными докторами за совокупность ученых трудов протопресвитер И. Л. Янышев, профессора А. А. Царевский и С. А. Терновский, а в 1900 г. получил эту степень профессор казанского Университета прот. А. В. Смирнов за диссертацию „Мессианские ожидания и верования иудеев во времена И. Христа“. В 1901 г. большинством 11 голосов против 8 открытым голосованием, – в виду разноречивости мнений рецензентов, – признан доктором канонического права проф. Ф. В. Благовидов за сочинение „Обер-прокуроры Св. Синода в ХVIII и первой половине XIX ст.“ (Казань 1901), во 2-м его издании, после того, как 1-ое издание (1899) не было признано Советом заслуживающим степени доктора церковной истории, а равно удостоен докторства за совокупность трудов профессор-протоиерей Е. А. Малов. В этом же году последовало разъяснение Св. Синода, что только к не состоящим на академической службе можно применять § 143 устава о представлении к докторской степени без написания представляемым особого сочинения. В 1902 г. удостоены степени доктора богословия профессор томского Университета прот. Д. Н. Беликов, за сочинение „Томский раскол. Исторический очерк с 1834 г. по 1880 г.“, в 1903 г. проф. А. В. Попов за сочинение „Православные русские акафисты, изданные с благословения Св. Синода», в 1904 г. проф. В. А. Керенский за „Школу ричлианского богословия в лютеранстве“ и профессор с.-петербургской Академии (из казанских питомцев-магистров) И. И. Соколов за сочинение „Константинопольская церковь в XIX ст.“, в 1905 г. архиеп. варшавский Никанор (Каменский) за сочинение „Экзегетико-критическое исследование послания св. ап. Павла к Евреям“. Что касается магистерской степени, то ее за время действия устава 1884 г. казанскою Академией удостоено 14 кандидатов, кончивших курс при прежнем уставе, после рассмотрения их сочинений, согласно прежней практике, одним рецензентом и после публичной защиты, и до 63 человек, кончивших Академию после 1884 г., при чем их диссертации рассматривались двумя рецензентами, разногласие между которыми бывало иногда поводом к отказу в степени. Двумя же рецензентами рассматривались курсовые сочинения студентов. За время 1884–1907 г. кандидатской степени удостоено свыше тысячи человек. Из этого количества незначительная часть получила степень кандидата богословия с правом на получение степени магистра без нового устного испытания и без представления нового сочинения, а только по напечатании и публичной защите курсового сочинения. Более значительная часть удостоена кандидатства с правом добиваться степени магистра лишь без нового устного испытания, но с новою диссертацией. Наконец, огромная масса студенчества получила просто степень кандидата (соотношение этих трех разрядов за время 1884–1892 гг. такое: 6–27–245). Был случай присуждения кандидатской степени Синодом с предоставлением казанской Академии только выдать диплом. Он имел место в 1892 г. Этот кандидат – заведовавший Алтанским миссионерским училищем иером. Мефодий, действительный студент казанской Академии, прошедший три курса и вышедший по болезни с IV-го, но кандидатское сочинение представивший. В 1905 г. удостоен кандидатства свящ. М. Колобов, вольнослушатель Академии, которому Синодом в изъятие из правил разрешено держать испытания по всем предметам академического курса и подать сочинение на ученую степень.

Действительные студенты, которыми в каждом курсе кончало от одного до пяти человек, делились на три группы: а) одним предоставлялось право на получение степени кандидата по прослужении в духовном или духовно-учебном ведомстве двух лет и по представлении от местного начальства удостоверения о своем благоповедении; б) другие должны были для получения кандидатства представить новое сочинение и г) третьи – выдержать испытания по некоторым предметам. Большинство действительных студентов впоследствии получило кандидатскую степень, (иногда чрез 7 лет), при чем один из них – выдержавши дополнительные испытания в московской Академии (1894 г.). В 1898 г. за сочинение дано кандидатство свящ. Разумовскому, вышедшему по болезни в 1895 г. с III курса Академии и чрез два года выдержавшему экзамены за III и IV курсы. В 1903 г. Совет присудил было кандидатскую степень действительному студенту московской Академии выпуска 1870 г. архим. Мисаилу за сочинение, не требуя, по его старости, дополнительных экзаменов, но архиеп. Димитрий опротестовал это решение.

Из других важных дел, занимавших Совет казанской Академии по уставу 1884 г., нужно отметить а) избрание в почетные члены Академии, б) замещение вакантных кафедр, в) оставление профессорских стипендиатов, г) удостоение премий, д) содействие наставникам в их ученых занятиях. а) Почетных членов избрано 75, при чем ежегодно избиралось от одного до 9 чел. Большинство их – иерархи русской церкви и греческой (Анфим, патр. константинопольский, Филофей Вриенний, митр. Никомидийский), чиновники синодального ведомства, ученые русские и греческие (историк А. И. Пападопуло-Керамевс); представителей светской русской науки немного (А. Ф. Бычков, Ф. И. Буслаев, Ф. И. Успенский, В. О. Ключевский). Обычно избрание происходило единогласно, почти всегда по предложению ректора и чрез архиепископа восходило на утверждение Св. Синода. б) Вопросом о замещении свободных кафедр Совет казанской Академии должен был заняться уже при введении нового устава, учредившего новые кафедры и произведшего некоторые перемены в старых. Часть профессоров при этом перешла на сродные кафедры, новая кафедра пастырского богословия и педагогика замещена была помощником инспектора Академии магистром богословия, четыре приват-доцента – кандидаты богословия (из шести) оставлены при штатных кафедрах, при которых они состояли, с званием исправляющих должность доцента и с обязательством в течение двух лет получить степень магистра; на одну из штатных кафедр миссионерских (противо-мусульманскую) перешел старый профессор о. Е. А. Малов, кафедру которого (библейская история и еврейский язык) занял С. А. Терновский за уничтожением одной из кафедр общей церковной истории. Противобуддийская кафедра временно была поручена старому ее преподавателю Миротворцеву, и при этом предназначен к постоянному замещению ее профессорский стипендиат М. С. Нефедьев. В дальнейшем кафедры в казанской Академии замещались Советом, с утверждения архиепископа, из бывших или настоящих стипендиатов Академии. Отступлений от этого обычая было немного. Так, в 1885 г. на кафедру гомилетики Совет избрал бывшего приват-доцента А. В. Говорова, в 1886 г. на кафедру введения в круг богословских предметов – преподавателя казанской Семинарии, магистра петербургской Академии А. Ф. Гусева, обратившего своими литературными трудами внимание высшего начальства, которое и рекомендовало его казанской Академии, в 1891 г. на кафедру пастырского богословия и педагогики магистра-свящ. А. В. Смирнова, по прочтении двух пробных лекций. О новейшей практике казанской Академии при замещении кафедр говорит следующая справка. В 1902 г. освободилась кафедра гомилетики. На нее было рекомендовано профессорами 7 человек (6 – бывшие стипендиаты) и кроме того было подано три прошения магистрами. Избран стипендиат, оставленный при кафедре церковной истории Ал. Ф. Преображенский. Наконец, в 1906 г., избран на кафедру монголоведения только что окончивший Академию иером. Гурий, (Степанов), не проходивший формального искуса в виде стипендиатства, но отправленный для приготовления к профессуре в петербургский Университет под видом ученой командировки. Нужно отметить еще довольно обычное в казанской Академии с 1894 г. явление, что выходящие в отставку старые профессора изъявляют желание продолжать чтение лекций наряду с своими преемниками, деля труд последних и таким образом облегчая им написание магистерской степени, а с другой стороны закрепляя в Академии старые ученые традиции и направления. Эти сверхштатные профессора работают большею частию бесплатно, пользуясь только пенсиею и правом голоса в Совете. в) Степендиатство – это нововведение, связанное с уставом 1884 г., который дал Советам право оставлять при Академии на годичный срок для приготовления к профессорству наиболее даровитых студентов, окончивших курс с отличным успехом, с содержанием в размере не свыше 700 р. в год. Казанская Академия ежегодно оставляла двух стипендиатов или даже одного; только со времен ректора Антония (Храповицкого) число их вдруг сильно возросло. В 1897 г. из окончивших студентов 6 человек было рекомендовано профессорами к оставлению стипендиатами. В виду „исключительной талантливости курса“ решено было Советом шестерых и оставить, при чем употребить на двух сметные 1.400 р., одному дать 500 р., пожертвованных архиеп. Ионафаном, а для трех просить из синодальных средств 1.500 р., каковые и были даны. В 1898 г. оставлено было 4 стипендиата, в 1899 г. – семь. В последнем случае между тремя разделено 1.400 р., двум испрошено от Синода по 450 р. и двум предложено быть стипендиатами без жалованья. И впоследствии оставлялось более двух стипендиатов, из которых одним испрашивалось содержание от Синода, другие содержались на местные средства, третьи жили на своем содержании; один таковой оставлен и в 1907 г. Замечателен 1906 г., когда не было оставлено ни одного стипендиата. Стипендиаты по уставу оставляются на год. В 1884 г. с особого разрешения Синода был оставлен на два года М. Нефедьев для приготовления к занятию кафедры калмыцкого языка, общего филологического обзора языков и наречий монгольского отдела, этнографии племен этого отдела и истории распространения христианства между ними. В учебное время он должен был заниматься в петербургском Университете на факультете восточных языков, а в летние месяцы жить в калмыцких степях. Другие стипендиаты занимались по большей части в Казани; немногие только командировались в столицы для ознакомления с тамошними архивами и библиотеками, для слушания лекций в Академиях и Университетах, а изредка – в Грецию (в 1899 г. А. Ф. Преображенский, в 1900 г. – иером. Михаил Семенов). В последнем случае Совет исходатайствовал у Синода по 300 р. сверх стипендиатских. В 1902/3 г. свой стипендиатский год провел согласно своему желанию в Париже А. Вишняков, оставленный при кафедре истории иностранных литератур, но Совет не дозволил ему провести там лишние месяцы, в которых он нуждался для завершения занятий. Стипендиаты по истечении учебного года представляли в Совет свои отчеты, из которых некоторые, – по засвидетельствованию профессора-специалиста об их ученых достоинствах, – напечатаны в протоколах Совета Академии. Некоторые из стипендиатов в качестве отчетов представляли готовые магистерские диссертации, забота о которых в Казани почитается важнейшим делом стипендиата. Несмотря на это, иные из стипендиатов, сделавшись и. д. доцента, оказывались не в состоянии представить в два года магистерское сочинение и одному из них (Нефедьеву) пришлось оставить академическую службу. В 1887 г. по той же причине оставил службу В. В. Зефиров, и д. доцента, бывший приват-доцент. Другим выхлопотана двухлетняя отсрочка (Потехину в 1891 г., Ястребову и Попову в 1895 г.). Профессорские стипендиаты, не попавшие на академическую кафедру, определяются Учебным Комитетом при Св. Синоде на преподавательские места в Семинарии по рекомендации Совета Академии, преимущественно в районе казанского дух. учебного округа. Устав 1884 г. пытался восстановить прежнюю связь Семинарий с Академиями в форме предназначения преподавателей в Семинарии и училища академическими Советами и посылки последними ревизоров в Семинарии округа. Св. Синод указом 25–27 апр. 1884 г. к казанскому дух.-учебному округу отнес Семинарии: казанскую, вятскую, симбирскую, самарскую, астраханскую, пермскую, уфимскую, оренбургскую, тобольскую, томскую, иркутскую, благовещенскую и якутскую. Но в действительности право предназначения свелось только к тому, что Советы Академий сообщают в июне в Учебный Комитет фамилии кончающих с указанием, какие предметы они желали бы преподавать, а Комитет по своему усмотрению раздает вакантные места по всей России кандидатам разных Академий, посылая иногда в самую Казань окончившего петербургскую Академию (К. В. Харламповича). Казанская Академия ни разу не воспользовалась правом посылки ревизоров в Семинарии своего округа. Можно сказать, что уставу 1884 г. не удалось совсем восстановить, – в интересах направления преподавания и подготовления способных преподавателей, – старые отношения между нею и семинариями округа. г.) Удостоение премий за лучшие сочинения. При казанской Академии существует несколько капиталов, проценты с которых выдаются в виде премий авторам лучших сочинений, как наставникам, так и студентам. Наставнических премий одна – Макариевская. По духовному своему завещанию умерший в 1882 г. почетный член казанской Академии московский митрополит Макарий (Булгаков) пожертвовал в казанскую Академию 20 тыс. руб. с тем, чтобы на проценты с них выдавалась премия профессорам и студентам. По составленным в 1888 г. правилам ежегодная сумма процентов (1.000 р.) делилась на три части, из коих одна – 600 р. назначалась за лучшее из сочинений наставников, другая – 300 р. – за лучшее из студенческих сочинений, и третья – 100 р. – на вознаграждение рецензентов. В действительности Макариевские премии выдавались не каждый год, при чем наставническая премия иногда понижалась до 570 р., иногда делилась между двумя профессорами, иногда наставники получали студенческую премию (как бывшие студенты), которая подчас понижалась до 285 р., а вознаграждение рецензенту до 35 р. В 1896 г. после большего перерыва было выдано двум профессорам по полной премии в 570 р. и 8 по половинной или студенческой в 285 р. В 1898 г. выдана одна профессорская премия в 595 р. и четыре студенческие по 300 р., при чем первая под условием, что автор сочинения не представит его на премии имени митр. Макария при Синоде. Макариевская студенческая премия выдается с 1885 г. по рекомендации кого-нибудь из профессоров, но не каждый год, а в иные годы двум студентам. Старее Макариевской студенческая премия имени литовского митрополита Иосифа (Семашко), высылаемая с начала 70-х годов в каждую Академию из Св. Синода, в который, по завещанию Иосифа поступил капитал в 9.888 р. Так как учреждено три премии на 4 академии, то в каждую Академию одна премия высылалась три года сряду, а в четвертый не отпускалась. Но вначале в казанской Академии она присуждалась довольно редко и размер ее доходил до 250 р. С 1875 же года она понизилась до 165 р., на каком и сейчас стоит. С 187–4– г. в казанской Академии установился порядок, по которому члены Совета прежде баллотировки рекомендуемых профессорами студенческих работ читают как рецензии специалистов, так и самые сочинения. В 1890 г. Нестор (Метаниев), еп. дмитровский, внес 2 т. на премии за лучшее сочинение по русской церковной истории. Размер премии – 76 р. В 1904 г. было выдано 114 р. Кроме постоянных студенческих премий, в казанской Академии бывали и случайные, единичные. В 1885 г. выдано было Городкову 800 р., представленных архиеп. Палладием (Раевым) в 1882 г. в память 100-летия со дня рождения митр. Филарета (Дроздова) за сочинение на тему: „Догматическое богословие по сочинениям Филарета, митрополита московского“. В 1887 г. выдано 800 р. за сочинение о десятословии Моисея, каковая тема дана неизвестным лицом, пожертвовавшим деньги. В 1894 г. еп. (потом архиеп.) Никанор (Каменский) представил 100 р. на премию за историю Спасского монастыря в Казани. В 1898 г. Николай (Зиоров), еп. алеутский, внес 800 р. на выдачу премий за сочинения на несколько указанных им тем, но Совет Академии вместо того обратил деньги на содержание одного стипендиата. д) Содействие совета ученым занятиям наставников выражалось в выписке для них из разных архивов и др. учреждений рукописей и в исходатайствовании им заграничных командировок, иногда с добавочным к жалованью пособием. Так, к 1885 г. исходатайствована двухгодичная командировка на Восток (в разные места Сирии, Египта и в Джедду в Аравии) доц. М. А. Машанову с прибавлением 1200 р. в год. В 1885 г. с ученой целью ездил в Палестину проф. Н. Ф. Красносельцев. в 1888 г. П. А. Юнгеров. Последний в 1889 г. путешествовал в Германию, причем слушал лекции по Свящ. Писанию профессоров берлинского и лейпцигского Университетов. В 1898 г. командирован на год в Палестину С. А. Терновский. В 1897 г. дана годичная заграничная командировка за границу с субсидией в 600 р. (вм. просимых 800) В. А. Керенскому, а П. К. Жузе на лето в Египет с пособием в 150 р. В. А. Керенский после того ездил за границу в летние месяцы 1899-го, 1902-го и 1904 годов, – главным образом, – для присутствования на старокатолических конгрессах. В 1900 г. был командирован в Зап. Европу И. И. Ястребов для осмотра этнографических музеев и католических миссионерских учебных заведений. В 1901 г. дана командировка А. Н. Потехину в Великобританию для ознакомления с научным положением психологии и вспомогательными учреждениями, но отказано почему-то (Синодом) свящ. А. И. Дружинину, собиравшемуся знакомиться в Зап. Европе, – преимущественно в Германии, с постановкою преподавания педагогики и с педагогическими семинариями и литературой. В 1906 г. командирован в Константинополь на год доц. А. Ф. Преображенский.

Многие вопросы академической жизни прежде своего решения в Совете проходили чрез предварительное обсуждение и подготовку комиссий, в состав которых Совет наряду с профессорами избирал и доцентов. Из таких комиссии – административного и ученого характера – можно отметить следующие: для составления учебных планов но новому уставу (три комиссии 1884 г.), для составления новых правил испытаний на ученые степени и новых форм, дипломов, для рассмотрения программ предметов семинарского курса, пересмотренных профессорами Академии и снабженных их замечаниями (1884 г.), для отзыва о программе противомусульманских предметов в оренбургской Семинарии (1887 г.), для обсуждения вопроса об обязательности еврейского языка для всех студентов 1 курса, для выработки проекта устройства при Академии археологического музея (1888 г.), для составления соображений о лучшей постановке миссионерского отделения при казанской Академии (1889 г.), для разработки вопроса об академическом юбилее (1890 г.), для выработки правил о чтении студентами книг (1891 г.), по пересмотру правил о премиях имени митр. Макария (1894 г.), по вопросу о желательных, изменениях в программе и методах преподавания Свящ. Писания в Дух. Семинариях, о реформировании двухгодичных миссионерских курсов (1896 г), по разъяснению и выработке правил для лиц, вновь поступающих в Академию, для составления инструкции переводчикам – в виду намерения продолжать издание русского перевода творений св. отцов, для составления правил исчисления баллов по семестровым сочинениям и порядка представления сочинении (1897 г.), по вопросу об учреждении кафедры тибетского языка на миссионерском отделении и на курсах, об учреждении при русском археологическом институте в Константинополе двух стипендий дух. ведомства (1901 г.), для рассмотрения проекта Учебного Комитета о порядке назначения кончивших Академии, хранения их документов и условий поступления на светскую службу (1903 г.). В ноябре 1905 г. Советом командированы были (по вызову обер-прокурора князя А. Д. Оболенского) в Петербург проф. Н. И. Ивановский, И. С. Бердников и Л. И. Писарев для совместного (с представителями других Академий) обсуждения вопроса об академических реформах. В конце 1905 г., в силу синодального указа от 30 ноября, образованы были комиссии для предварительной разработки вопросов, связанных с предстоящею реформой Дух. Академий: административная, воспитательная, учебная с миссионерскою подкомиссией и экономическая. Довольно часто составлялись комиссии для выработки положения о стипендии того или другого лица и каждый год для поверки академической библиотеки. Наконец, к числу постоянных, так сказать, комиссий Совета нужно отнести редакцию „Противомусульманского Сборника“, комиссию по изданию описания рукописей Соловецкой библиотеки, находящихся в библиотеке казанской Дух. Академии, переводческую комиссию, но изданию святоотеческих творений в русском переводе и цензурный комитет. В состав первой много уже лет входят профессора противомусульманского отделения – о. Малов и Машанов. С 1884 по 1907 г. редакцией издано 7 выпусков (с № 17-го по 23-й). Труды редактора с 1892 г. вознаграждаются 7 р. с листа. Вторая состоит в настоящее время под председательством проф. П. В. Знаменского. Основанная в 1875 г. и издавшая в 1881 г. 1 том описания, в настоящий период она напечатала II том (1885 г.) и отдел 1-й ІІІ-го тома (1898 г.). Работа остановилась на богослужебных рукописях за недостатком специалистов для их описания. Цензурный комитет при казанской Академии – одна из ее особенностей, не имеющая места ни в одной из прочих Академий (цензурный комитет от столичных Академий отделен в 50-х годах, в киевской уничтожен в 1869 г.). Рассматривает он главн. образом труды академических профессоров и мелкие вещи – посторонних авторов, принадлежащих к духовно-учебному ведомству казанского учебного округа. В 1902 г. синодальным указом ему передана цензура органа казанского общества трезвости „Деятель“, прекратившегося в 1906 г. Не широка его деятельность и по числу выпускаемых номеров, часто не более десяти (иногда три) в год. Отношение Совета к комитету выражается в том, что он избирает из своей среды трех членов комитета, утверждаемых Синодом, и пересылает в последний отчет об его деятельности. В течение многих лет в состав его входили профессора П. В. Знаменский, А. К. Волков, М. И. Богословский. Переводческая комиссия образована в 1897 г. и состоит под председательством проф. Л. И. Писарева.

Для полноты обзора деятельности Совета нужно отметить труды и отдельных профессоров, выполнявших поручения или Совета или других учреждений и лиц, проходили они чрез Совет или нет, напр., отзывы о книгах на премии по поручению Академии Наук, Учебного Комитета при Св. Синоде, обер-прокурора, казанского архиепископа, и по частным просьбам заинтересованных лиц (Б. Н. Воронца на предмет исходатайствования пенсии в Постоянной комиссии пособий нуждающимся ученым и публицистам из капитала императора Николая II при Импер. Академии Наук – в 1901 г.), составление проф. Машановым программы для изучения противомухаммеданской полемики для осетинского ардонского училища (1837 г.), составление проф. Миротворцевым соображений об учреждении миссионерских курсов (1889 г.) и т. н.

[Из особых поручений, исполнявшихся академическими профессорами, особенную ­­ важность имеет участие в 1906 г. в занятиях Высочайше учрежденного „Предсоборного присутствия“. Сюда были призваны заслуженные ординарные профессоры И. С. Бердников и Н. И. Ивановский, орд. проф. В. И. Несмелов и экстраорд. проф. М. А. Машанов, но третий был только на одной сессии, а на вторую не явился. Наиболее потрудились первые два и особенно проф. Бердников, который много работал но подготовке к данному присутствию возбуждением вопросов, составлением записок и докладов и пр. Потом в 1907 г. проф. И. С. Бердников был приглашен в специальную комиссию при Св. Синоде для завершительного рассмотрения и предрешения дела о православном русском приходе.)

Вторым административным органом в Академии по уставу 1884 г. является Правление, состоящее из ректора, инспектора, трех членов – ординарных профессоров, избираемых Советом на бессрочное время и утверждаемых преосвященным, а по делам хозяйственным сверх того из эконома и почетного блюстителя по хозяйственной части. Впрочем, в казанской Академии последний почти никогда не являлся в заседание, хотя некоторые на этой должности оказали Академии не мало материальной помощи. Так, А. М. Хохряков пожертвовал 1200 р. и к юбилею Академии ремонтировал иконостас академической церкви. Еще больше принес пользы теперешний попечитель (с 1893 г.) П. В. Щетинкин. В члены Правления при введении устава избраны были прежние помощники ректора. Заседания Правления происходят, по уставу, раз в неделю, а иногда до 73 раз в год. Главным предметом занятий Правления и теперь служат дела экономические. Но устав 1884 г. ему же предоставил рассмотрение ведомостей о поведении и проступках студентов, рассмотрение дел, касающихся учебных занятий студентов, наблюдение за порядком и благочинием в зданиях, составление правил и инструкций для помощников инспектора и для студентов. Составленные в казанской Академии в 1884 г. правила относительно поведения студентов, в виду многочисленных синодальных указов 1887 г., были в 1888 г. пересоставлены и в новой редакции действуют до настоящего времени. В 1888 г. Синодом переданы в ведение Правления из Совета также дела об увольнении по прошениям и исключении студентов Академии. Правленские дела, как и советские, по уставу делятся на три категории: окончательно решаемые самим правлением, представляемые на утверждение преосвященного и представляемые на утверждение Св. Синода. Устав 1884 г. несколько расширил компетенцию епархиальных преосвященных за счет Синода, предоставив решению их дела о заключении контрактов на поставки и подряды до 10 тыс. руб., вместо суммы 2 тыс. руб., до которой простиралось ранее полномочие их в расходовании академических сумм.

Ректоры. По уставу 1884 г. усилены власть и значение ректоров Духовных Академии. Общее положение устава, что ректор есть „непосредственный, ближайший начальник Академии по всем частям ее управления“ и что последнее вверяется Совету и Правлению Академии „при ближайшем наблюдении и руководстве ректора“, проведено по всем сферам академической жизни. (Особым синодским указом 1895 г. подтверждено, чтобы ректоры имели бдительный надзор за направлением преподавания). С целью же наиболее полного осуществления административной власти, ректор освобожден от штатной кафедры с предоставлением ему права преподавать один из богословских предметов по своему избранию, при числе лекций в неделю не более двух. Первый ректор при новом уставе прот. А. П. Владимирский был вполне пригоден для созданного им положения: по своим летам, по давней службе в Академии и но нравственному авторитету у студентов и у профессоров, он мог незаметно перейти от прежнего значения Председателя Совета и Правления к новому положению начальника Академии. С этим легко мирились, особенно в виду его мягкого характера. Но та же мягкость в конце его управления Академиею дала возможность слишком усилиться значению инспектора Н. Я. Беляева, – человека высокого ума и профессорского авторитета, но с властным и непреклонным характером, – который, стремясь „подтянуть“ студентов и усилить дисциплину, энергично проводил свои начинании и меры. Прот. А. П. Владимирский при введении нового устава оставил за собой преподавание введения в круг богословских наук, а с 1886 г. – одного только отдела этой науки. В 1895 г. он уволен в отставку, причем назначен (фиктивным) членом Учебного Комитета. Умер в 1906 г. в Казани.

Преемник его Антоний (Храповицкий), магистр петербургской Академии, архимандрит, а с 9 авг. 1897 г., епископ чебоксарский (с 1899 г. чистопольский) и настоятель Спасского монастыря в Казани (о нем см. „Энц.“ I, 904–905; III, 778– 780; VII, 727–728) управлял Академиею до июля 1900 г., в то же время читая лекции по пастырскому богословию. Молодой, живой, увлекающийся, во все вмешивающийся и все преобразующий по-своему, – новый ректор весьма заметно растревожил академическую жизнь и повел ее форсированным шагом. Никогда не бывало столько, сколько при нем, коллоквиумов, никогда столько не производилось магистров и докторов, не избиралось почетных членов и профессорских стипендиатов и не выпускалось окончивших (70 в 1900 г.). При нем возросло до максимума число студентов (290 в 1900 г.) Пользуясь его снисходительностию и ради его имени, в казанскую Академию поплыли студенты самых отдаленных Семинарий, даже светские юноши. Принимались в Академию по влиянию ректора и не выдержавшие испытаний – одни Советом, другие архиепископом, третьи с разрешения Св. Синода. В это время Синод усиленно посылал в казанскую Академию и иностранцев, особенно славян, встречавших в этом ректоре чрезвычайно радушный прием. Многого ректор Антоний добивался для Академии благодаря своим отношениям к архиепископам казанским и особым связям в Петербурге. Редкие из ходатайств, возбужденных им, не уваживались в Синоде. Но нельзя не отметить, что при всем том этот ректор мало считался даже с тою долей самоуправления, какую оставил за профессорскою корпорацией устав 1884 г. С желаниями последней он не всегда справлялся или навязывал ей свою волю и свою идею силою начальнического авторитета, особого красноречия и, чаще всего, быстротою в исполнении своих планов и намерений. Затем, при своей необъятной снисходительности и доброжелательству он принял в Академию и выпустил из нее много лиц, недостойных знания кандидата богословия, равно как низвел с должной высоты звание магистров, докторов и почетных членов казанской Академии, т. е. для чего-то принизил самую богословскую науку и подорвал ученый престиж Академии, ослабив в ней самые ученые запросы. Наконец, наряду с внешним повышением религиозно-нравственного уровня студенчества и привлечением многих из него к церковно-общественной деятельности, нельзя не поставить, как минус, чрезмерное и искусственное усиление при нем в Академии монашеского элемента с его оттенками карьеризма. Назначенный в 1900 г. епископом уфимским, ректор Антоний уступил управление казанскою Академией ее бывшему питомцу еп. Алексию Молчанову. („Энц.“ VII, 727–728). Этот ректор и по характеру, менее властному, и по своим отношениям к старейшим членам корпорации, как бывшим учителям, не мог проявлять той самостоятельности и того давления на Совет и Правление, какое заметно было у его предшественника. Он старался быть „первым между равными“. Правление его было „тихо и мирно“. При своем педагогическом опыте он умел умиротворять и студентов и оказывать на них благотворное влияние, не раз засвидетельствованное самими студентами. Преосв. Алексий старался поддерживать добрые начинания своего предшественника, однако при нем усилились в Академии распад и падение добрых старых традиций. 26 марта 1905 г. преосв. Алексий (Молчанов) назначен епископом в Симферополь. В Академии он преподавал тоже пастырское богословие. Нынешний ректор казанской Академии – еп. Алексий Дородницын из магистров московской Академии (с 6 сент. 1905 г.; о нем см. „Энц.“ VII, 728) читает историю и обличение рационалистических сект.

Б) Учебная часть. 1) Состав наук. Уставом 1884 г. уничтожены существовавшие с 1870 г. отделения богословское, церковно-историческое и церковно-практическое, и все почти богословские науки, а также философские, числом 17, сделаны обязательными для всех студентов. Эти науки суть следующие: введение в круг богословских наук, Свящ. Писание, библейская история, догматическое богословие, нравственное богословие, гомилетика с историей проповедничества, пастырское богословие, педагогика, церковное право, история церкви – вселенской до разделения церквей, православно-восточной и русской, патристика, церковная археология, литургика, логика, психология, метафизика и история философии. Затем обязательным для каждого студента является изучение одного из древних и одного из новых языков.

Остальные науки академического курса разделены на две группы. К первой (словесной) отнесены: теория словесности и история иностранных литератур, русский и церковно-славянский язык (с палеографией) и история русской литературы, еврейский язык и библейская археология. Ко второй (исторической) отнесены: история и разбор западных исповеданий (по синодальному указу 4 янв. 1897 г. превращена в общеобязательную науку), история и обличение русского раскола, гражданская история общая и русская гражданская история.

Кроме означенных групп для казанской Академии устав 1884 г. ввел еще одну – миссионерскую, распадающуюся на два отдела: татарский и монгольский. К первому отнесены: история и обличение магометанства, этнография татар, киргизов, башкир, чуваш, черемис, вотяков и мордвы, история распространения христианства между означенными инородческими племенами, арабский и татарский языки с общим филологическим обзором языков и наречий означенных племен. Монгольский отдел составляют: история и обличение ламайства, этнография монголов, бурят, калмыков, остяков, самоедов, якутов, чукчей, тунгусов, манджур, корейцев, гольдов, гиляков, коряков и др., история распространения христианства между означенными племенами, монгольский язык с его наречиями – бурятским и калмыцким – и общий филологический обзор языков и наречий других вышепоименованных племен. Студенты казанской Академии, избравшие один из этих отделов, освобождены от изучения наук первых двух групп, кроме одного древнего и одного нового языка. Они же освобождены по особому ходатайству Совета от истории и разбора западных исповеданий, сделавшихся с начала 1897–8 уч. г. обязательными.

2) Судьба кафедр. В первое время по введении нового устава кафедру введения в круг богословских наук (наука, заменившая прежнее основное богословие), занимал ректор Академии прот. А. И. Владимирский. Но с начала 1886–7 уч. года он отказался от нее, пользуясь предоставленным ректорам правом не занимать штатной кафедры, и оставил за собою один отдел науки – божественность христианской религии. С 1887 г. его заместителем стал А. Ф. Гусев, плодовитый писатель-богослов, посвятивший свои силы в последние годы борьбе с учением гр. Толстого и выяснению вопросов о старокатоличестве. В 1902 г. он вышел в отставку и в 1904 г. умер (см. „Энц.“ IV, 848–854). В настоящее время: кафедру занимает доцент К. Г. Григорьев.

Кафедры Свящ. Писания Ветх. и Нового Заветов и церковного права занимают прежние профессора П. А. Юнгеров. М. И. Богословский и И. С. Бердников.

Кафедра библейской истории, после выхода в отставку Я. А. Богородского (1899 г.), перешла к доценту (ныне экстраорд. проф.) В. И. Протопопову; впрочем, первый продолжает чтение лекции (бесплатно). Догматическое богословие читал до 1898 г. Е. А. Будрин, с этого года П. П. Пономарев, с которым однако первый продолжал делить труд преподавания до 1904 г., когда летом прекратил чтение лекций по особым причинам морального свойства.

Нравственное богословие до 1899 г. читалось прежним профессором А. И. Гренковым, теперь – доц. В. А. Никольским. Гомилетика и история проповедничества сначала читались архим. Антонием (Вадковским), с 1885 г. по 1902 г. А. В. Говоровым (см. „Энц.“ IV, 444–446), когда последний принужден был корпорацией выйти в отставку – А. Ф. Преображенским. Кафедру пастырского богословия и педагогики, вновь образовавшуюся (по уставу 1869 г. первое соединено было с кафедрою гомилетики, вторая – с нрав. богословием) занял А. В. Попов, в 1891 г. перешедший на кафедру словесности и уступивший место А. В. Смирнову. За назначением последнего в 1896 г. в профессора богословия в казанский Университет, на его место избран свящ. А. И. Дружинин, читавший, впрочем, при ректорах Антонии и Алексии Молчанове только педагогику и дидактику; пастырское богословие преподавали названные лица. Занимавший прежде кафедру общей церковной истории новой, Ф. А. Курганов перешел на кафедру истории церкви вселенской до разделения церквей и православной восточной. Русскую церковную историю до 1897 г. (последний год бесплатно) читал И. В. Знаменский, потом И. М. Покровский, избранный еще в 1896 г. на его место. На кафедре патристики Д. В. Гусева заменил Л. И. Писарев. За назначением Н. Ф. Красносельцева профессором новороссийского Университета, на кафедру церк. археологии и литургики был избран в 1889 г. В. А. Нарбеков. В этом же году, за смертью В. А. Снегирева, на кафедру логики и психологии избран А. Н. Потехин. Историю философии до 1900 г. читал А. К. Волков (см. „Энц.“ III, 702–704), которого сменил доц. Н. В. Петров; впрочем А. К. Волков продолжал чтение лекций до своей смерти (1902 г.). Кафедру метафизики в 1884–1886 г. занимал В. В. Плотников († епископ Борис), с 1888 г. и доселе – В. И. Несмелов. Греческий язык и его словесность преподавал до 1896 г. старый профессор А. А. Некрасов, на место которого избран Н. П. Родников; однако до 1905 г. первым руководил студентов в филологическом разборе и переводах трудных мест в Евангелии от Матфея, а второй – читал историю греческой словесности и разбирал образцы ее. Кафедру латинского языка с его словесностью занимает бывший приват-доцент Н. П. Виноградов, с 1894 г. экстраординарный профессор, инспектор Академии. Новые языки преподают наличные наставники Академии, заменившие прежних лекторов со стороны. На первой группе кафедру теории словесности и истории иностранных литератур до 1890 г. занимал И. Я. Порфирьев, читавший, впрочем, вместо последней историю русской литературы. В 1891 г. его заменил А. В. Попов. Доцент А. А. Царевский, читавший до 1884 г. русский язык и славянские наречия, в этом году перешел на кафедру русского и церковно-славянского языка с палеографией и историей русской литературы, но вместо последней до конца 1891 г. отчитал историю иностранных литератур. Кафедру еврейского языка и библейской археологии занял С. А. Терновский. За его выходом в отставку в 1904 г. она замещена Е. Я. Полянским, но и Терновский продолжает читать лекции (бесплатно). По второй группе кафедру истории и разбора западных исповеданий (заменившую прежнюю кафедру сравнительного богословия) занимал до 1894 г. Н. Я. Беляев, бывший и инспектором Академии (см. „Энц.“ II, 1277–1279). Преемником его стал В. А. Керенский. Историю и обличение русского раскола читает Н. И. Ивановский. Общую гражданскую историю древнюю до 1890 г. читал бывший пр.-доцент Д. Н. Беликов, с 1892 г. – И. И. Реверсон, уволенный из Академии по инициативе архиеп. Арсения (Брянцева) в виду неблагочинного его поведения (в 1908 г. Синод дал Реверсову право быть принятым в казанскую Академию на службу, в случае избрания его Советом). Заместителем его является Н. Н. Писарев, принявший священство. Новую общую историю читал до 1887 г. прежний пр.-доцент В. В. Зефиров, с 1890 г. – С. А. Предтеченский. Русскую гражданскую историю до 1891 г. – В. В. Миротворцев, после него – Ф. В. Благовидов (см. „Энц.“ II, 615–617).

В третьей группе на татарском отделе бывший приват-доцент М. А. Машанов продолжал преподавать арабский язык и обличение мухамеданства. Татарский язык, этнографию татарских племен и историю распространения среди них христианства взял на себя Е. А. Малов, бывший одним из фактических устроителей старого противомусульманского отделения. В настоящее время он является живою историей последнего, почти за весь период его существования, его основною силой и самым коренным устоем.

Практикантами татарского языка состояли заведующие крещено-татарской школой священники В. Т. Тимофеев (до 1895 г.) и Т. Е. Егоров (доселе). Для арабского языка с 1891 г. учреждено сверхштатное практикантство, которое с этого времени и до 1900 г. занимал мусульманин Сахиб Ахмеров, в 1891 г. крестившийся. К этой же кафедре временно прикомандирован в 1898 г. архим. Рафаил, араб (ныне епископ бруклинский, близ Нью-Йорка), оставивший, впрочем, занятия в 1895 г. С 1895 г. практикантом арабского языка (с 1900 г. единственным) состоит араб, магистр казанской Академии П. К. Жузе, занимающийся, однако, не разговорным только языком, а и литературным.

На монгольском отделе кафедру истории и обличения ламайства и монгольского языка с бурятским наречием до 1891 г. временно замещал проф. В. В. Миротворцев. Но кафедре калмыцкого наречия, общего филологического обзора языков и наречий монгольского отдела, этнографии племен этого отдела и истории распространения христианства между ними в 1886 г. был допущен п. д. доцента М. С. Нефедьев, который за невыполнением требования академического устава о приобретении магистерской степени в течение двух лет, с 1888 по 1891 г. преподавал только с особого разрешения Св. Синода, а потом – по найму. В 1898 г. его заменил И. И. Ястребов, в монашестве архим. Иннокентий. 8а возведением его в 1906 г. в сан епископа, викария киевской епархии, на кафедру избран иером. Гурий (Степанов). Практикантом калмыцкого языка с 1886 г. состоял калмык Дик (в крещении Михаил) Вадмаев – до 1895 г. После него состоял до 1904 г. Лиджи Нормаев, а с этого года свящ. М. С. Нефедьев. В настоящий период жизни Академии миссионерское отделение осуществляет цели и научные, и практические. Последним преподаватели его служат особенно с 1889 г., работая на двухгодичных миссионерских курсах, подготовляя на них деятелей миссии. Об этих курсах см. „Энц.“ VII, 690–692. К сказанному там об отношении Академии к курсам и о характере миссионерской деятельности казанской Академии нужно прибавить еще следующее. По синодальному указу 17 мая 1889 г. на миссионерских курсах читаются лекции не только постоянным слушателям, но и случайным – проезжающим чрез Казань миссионерам, которым разрешено оставаться здесь для того более или менее продолжительное время, и священникам инородческих приходов казанской епархии. Затем: когда по поводу закрытия в 1898 г. Миссионерского приюта обер-прокурор предложил казанской Академии организовать при миссионерских курсах собеседования с магометанами, – Совет отклонил предложение, как противное всему характеру миссионерских действий Академии против ислама. Нельзя не отметить однако, что отношения Академии к курсам и вся постановка преподавания на последних в 1906 г. вызвали недовольство нынешнего архиепископа казанского Димитрия, который проектировал перевести курсы в Свияжск, но встретил оппозицию в VI отделе предсоборного присутствия [собственно со стороны проф. М. А. Машанова, записка которого и напечатана в „Журналах и протоколах предсоборного присутствия»: см. т. II, Спб. 1906, стр. 264–274. 274 –282.)

В) Экономическое положение казанской Академии по штатам 1884 г. скорее проиграло, чем выиграло, хотя штатная сумма с 97.800 р. была увеличена до 125.300 р. Особенно это нужно сказать по поводу окладов на учебные пособия, хозяйственные и другие расходы.

На содержание дома и прислуги по штатам назначено 10 тыс. руб., тогда как по ходатайствам казанской Академии оно доведено было к 1884 г. до 12 тыс. руб. На печатание протоколов и магистерских диссертаций ассигновано 2 т. р. (вм. прежних 3-х). Содержание больницы оставлено тоже, что и по штатам 1869 г., – 900 р., хотя в казанской Академии с 1883 г. эта сумма была увеличена до 1.200 р. Увеличено было ассигнование на библиотеку и периодические издания до – 2.500 р. (вм. 1600 р.) и ассигновано 1.400 р. на профессорских стипендиатов. Остальные статьи остались в прежнем размере: 850 р. на канцелярские расходы и на писцов, 100 р. на содержание церкви и 350 р. на мелочные и экстраординарные расходы. Неудивительно потому, что в течение 23 лет, протекших со времени введения штатов 1884 г., размер этих ассигнований не раз оказывался недостаточным и требовал увеличения. Так с 1890 г. увеличено на 2000 р. содержание дома и с 1906 г. на 1.000 р. содержание служителей, с 1906 г. увеличено на 200 р. содержание канцелярии, с 1896 г. на 300 р. содержание библиотеки (в виду существования миссионерского отделения). Ходатайство в 1903 г. об увеличении последней цифры еще на 500 р. вызвало отказ со стороны Синода со внушением Совету. Отказано и по возбужденному в 1902 г. ходатайству об увеличении протокольной суммы. Но зато с 1900 г. отпущено 500 р. на наем младшего помощника библиотекаря. Кроме того казанской Академии не раз приходилось выхлопатывать себе, в дополнение к штатным суммам, единовременное ассигнование на покрытие перерасходов и дефицитов и на другие нужды. В 1897 г. на покрытие дефицита по библиотеке отпущено 1.200 р. и в 1902 г. 1.000 р. на издание печатного каталога библиотеки, в 1904 г. – 2.800 р. на погашение библиотечного долга. В 1904 г. ассигновано 4.446 р. на устройство электрического освещения и разрешен ежегодный дополнительный кредит на эксплуатацию самого освещения в сумме 2.064 р. Не раз Синод отпускал добавочные средства на содержание и стипендиатов. Штатной суммы на содержание больницы стало хватать благодаря тому, что при последней с 1887 г. заведена была собственная аптека, значительно понизившая стоимость лекарств. Что касается ремонта академических зданий, то по прежнему на крупные переделки и новые здания приходилось испрашивать особые кредиты. В 1886 г. Синодом ассигновано 125.495 р. на распространение академического корпуса, в 1901 г. на ремонт здания 7.060 р., в 1902 г. – 1.000 р., в 1904 г. 36.111 р. на постройку больницы и 18.279 р. на приспособление существующего помещения больницы под фундаментальную библиотеку. Из других синодальных ассигнований в это время нужно отметить отпуск в 1886 г. тысячи рублей на издание „Описания Соловецкой библиотеки“ и 2 т. р. на издание „Миссионерского Сборника“, в 1891 г. 2 т. р. на празднование 50-летнего юбилея Академии, в 1902 г. 2 т. р. на продолжение русского перевода св. отцов, в 1903 г. 600 р. на издание II части „Зеркала очевидного“ Посошкова. На содержание каждого из казенных студентов назначена та сумма, до которой оно дошло в 1878 г., – 190 р. С 1 янв. 1897 г. этот оклад увеличен до 200 р. в виду введения в казанской Академий, по примеру других, форменной одежды (с тою особенностию, что желающие – и такие нашлись – могли, по примеру слушателей миссионерских курсов, носить подрясник темно-синего сукна с бархатным синим поясом, а при выходе на улицу – сибирку без талии и шляпу). В 1896 г. на устройство форменной одежды Синод ассигновал 1.050 р. В 1905 г. штатный оклад увеличен до 210 р. Что касается числа казенных стипендий, то оно в начале периода равнялось 160, с 1887 г. стала сокращаться до 100. В 1898 г. решено Синодом число казенных стипендий увеличить со 100 до 120. Кроме штатных казенных стипендий были и синодальные, преимущественно для иностранцев и для инородцев казанского края. В 1899 их было 31. Служащему персоналу назначено содержание в следующем размере: ректору 4.200 р., 10 ординарным профессорам (две лишние против прочих Академий ординатуры падают на миссионерскую группу) по 3 т. р., 10 экстраординарным (одному лишнему – тоже миссионеру) по 2 т. р., 10 доцентам (одному лишнему) по 1.200 р., 3 лекторам новых языков и 2 практикантам восточных языков по 600 р., двум помощникам инспектора, библиотекарю и эконому по 800 р., секретарю 1000 р., помощникам библиотекаря и секретаря и врачу по 500 р. (С 1901 г. возвышен оклад библиотекаря Ф. И. Троицкого на 400 р. и старшего его помощника на 120 р.). Кроме того добавочного жалованья инспектору положено 1000 р., трем членам Правления по 300 р. Еще более улучшено было материальное положение служащих, когда в 1894 г. возвышен был оклад пенсий преподавателей Дух. Академий как за 25-тп, так и за 30-летнюю службу в соответствие с университетскими преподавателями. Не раз Св. Синод оказывал профессорам казанской Академии пособия, связанные с их учеными занятиями, – с командировками за границу, на археологические съезды, с поездкою в столицы для архивных изысканий при написании докторской диссертации (А. В. Попову 250 р. в 1901 г.), с напечатанием докторского сочинения (В. А. Нарбекову 600 р. 1899 г.), и переводил некоторых на высший оклад, создав звание сверхштатного заслуженного профессора, носитель которого получал пенсию в 3 т. р. и сверх того 1.200 р. (таких, впрочем, было только два). Наконец, многие наставники восполняли свой бюджет литературным трудом, сотрудничая гл. обр. в „Прав. Собеседнике», и педагогическим трудом в разных учебных заведениях Казани (в Университете, Дух. Семинарии, Миссионерских курсах, в окружном дух. училище, в юнкерском училище, гимназиях, художественной школе, в Родионовском женском и в учительском институтах), даже агентурой в страховом обществе и другими занятиями. К характеристике материального положения казанских академических наставников служит и то, что почти все они обзавелись своими домиками, что свидетельствует еще не столько об их состоятельности (иные строились в долг), сколько о желании спастись от все возрастающих цен на квартиры.

Г) Студенты и их жизнь. 1) Прием. Число вызываемых каждый год казенных семинаристов доходило в начале периода до 24, потом оно спустилось до 17, на какой цифре и сейчас держится. Академические курсы при небольшом числе казенных стипендий в последний период пополнялись главным образом не вызванными семинаристами, а приезжавшими на свой счет и риск. Но в первые годы по введении нового устава не было велико и число волонтеров, которые могли бы быть приняты в Академию, в виду тесноты ее помещений и невозможности для них жить на частных квартирах. Устав позволял жить вне Академии только у родителей (в 1897 г. это ограничение подтверждено синодальным указом), да с разрешения Синода допускалось жить в Иоанновском монастыре, в Миссионерском приюте (в Спасском монастыре). Все эти стеснения повели к тому, что и с расширением в 1889 г. академических зданий являлось небольшое сравнительно число волонтеров, человек 20–30, и общее число принятых в 1890–1902 гг. было только 40. С средины 90-х годов число волонтеров стало расти: с 48 в 1893 г. оно к 1899 г. дошло до 70. Объясняется это как притягательностию ректора Антония (Храповицкого), так и частными разрешениями Синода принимать священников с позволением жить на своих квартирах (в 1897 г. было разрешено принять одного казанского диакона под условием рукоположения в священники), а также направлением Синодом в казанскую Академию многих „братушек“ и других иностранцев, которым синодальный указ или частное письмо товарища обер-прокурора В. К. Саблера к ректору Антонию обеспечивали легкий прием в Академию. В иные годы число иностранцев доходило до 16. Кроме славян принимались японцы, сирийцы, арабы. Наряду с иностранцами Синод протежировал миссионерам. В 1897 г. зачислен им в студенты камчатский противосектантский миссионер свящ. Дьяконов (без экзаменов) и разрешен прием (по экзамену) еще двух священников, готовящихся к миссионерству, в 1900 г. принят без экзамена иером. Мефодий. В 1904 г. архиепископом принят в надежду миссионерства один кавказец, хотя и не удовлетворительно державший экзамен. Кроме духовных лиц и иностранцев, в казанскую Академию в ректорство Антония (Храповицкого) нахлынули воспитанники светских учебных заведений, которые издавна пользовались льготами при приеме в Духовные Академии, – гимназисты, реалисты, воспитанники военных училищ и студенты и даже кандидаты Университетов. Последние поступали без экзамена. Мало того, одному дана была Синодом возможность пройти академический курс в два года (1901 г.). Такая же льгота была сделана гвардейскому офицеру, который имел диплом ярославского Демидовского Лицея и военно-юридической Академии (1901 г.). Правда, после того Синод высказался против таких льгот. Что касается гимназистов и воспитанников других средних учебных заведений, то Синод с 1901 г. поставил условием; допущения их к приемным испытаниям в Академиях предварительный экзамен их в Семинариях по всем богословским предметам семинарского курса и сравнил их с семинаристами в самых приемных экзаменах. После этого в казанской Академии число светских искателей духовной науки сильно сократилось. Этому же содействовало установление Советом в 1902 г. конкурсной нормы в 40 ч. с тем расчетом, чтобы число всех студентов первого курса с принятыми сверх нормы (иностранцы и имеющие право на жительство в частных квартирах) не превышало 50. В этом году прибыло к поступлению 40 ч., в следующем только 37, так что пришлось оказывать большую снисходительность... В 1906 г. были зачислены в студенты экзаменовавшиеся (51 ч.) и два выдержавшие испытание в 1905 г. В числе принятых – 10 священников и 1 диакон, каковой наплыв духовных вызван разрешением Синода 1906 г. принимать в Академию женатых духовных, с предоставлением им даже казенных стипендий. В 1907 г. принято опять 10 духовных, – 1/4 всех поступивших.

В числе условий поступления в казанскую Академию были: выдержание экзамена, удовлетворение некоторых формальных требований, физическое здоровье. С 1884 по 1895 г. для приемных устных испытаний назначались следующие предметы: догматическое богословие, общая церк. история, русская гражданская история, один из древних языков (с 1884 г. оба) и один из новых, для письменных один из богословских предметов (Свящ. Писание, богословие догматическое, нравственное, основное) и один из философских или история литературы. В 1896 г. вместо русской гражданской истории поставлено нравственное богословие, а с 1897 г. – русская церковная история. В 1901 г. Академия объявила по семинариям казанского округа, что балл по новому языку будет иметь значение как при составлении списка принятых, так и при распределении стипендий. С 1902 г. по синодальному указу 19 дек. 1901 г. установлены одинаковые экзамены во всех Академиях и притом постоянные: устные по Свящ. Писанию – отдельно Ветхого и отдельно Нового Завета, по догматическому богословию, церковной истории – общей и русской, одному древнему языку; письменные по нравственному богословию, философии и поучение. Но указом 1904 г. из этого списка была вычеркнута рус. церк. история, велено понизить строгость требований и сочинения читать каждое двум рецензентам. В 1907 г. последовало подтверждение этих указов. Чтобы быть принятым, требовалось выдержать, экзамены удовлетворительно. Но являлись аспиранты или совершенно невежественные, или случайно получавшие двойки. При одной двойке, при том покрываемой с избытком баллами по другим предметам, и при наличности вакансии можно было быть принятым. Но добивались часто приема и совсем плохо отвечавшие и надеявшиеся на снисхождение Совета или архиерея. В виду этого в 1897 г. была образована комиссии но разъяснению и выработке правил для лиц, вновь поступающих в Академию. Постановлено было и Советом одобрено: не принимать имеющих единицу или две двойки (кроме особого усмотрения Совета); письменная двойка должна быть заглажена одною или даже двумя четверками по сочинениям или четверкой по однородному устному предмету или общей четверкой. Тоже и устная двойка. При выводе баллов брать средний балл по всем предметам семинарского курса, слагать с удвоенным средним баллом по устным ответам и сумму делить на 5. Казенные стипендии предоставлять только тем присланным казенным, которые имеют при одной двойке общую четверку по всем прочим предметам, затем волонтерам, не имеющим ни одной двойки и особенно выдающимся. Экзамены производить тщательно. При всем том продолжали оказывать снисхождение не удовлетворившим этим требованиям и Совет, и местные преосвященные, а иногда и Синод. Экзамены приемные производились в августе, но для иных делались исключения и в Академию принимались иногда державшие испытания в сентябре и даже в ноябре (1897 г.). Вторым условием для приема было представление всех необходимых документов и – с 1901 г. – фотографических карточек, которые понадобились библиотекарю. Было несколько случаев отказа псаломщикам из семинаристов, не прослужившим пяти лет и не представившим разрешения на поступление в Академию (по Уставу о воин. повин., изд. в 1897 г.); впрочем иные, получив таковое, принимались. Условно же, до получения разрешения от Синода, принимались не вдовые священники и диаконы, если они ранее не запаслись им, и лица состоявшие на службе, – до увольнения с нее. Имело, наконец, значение удостоверение врача. Как составлялись курсы в казанской Академии и на каких условиях принимались студенты, – видно, напр., из протоколов 1897 г. и 1898 г. В первом из этих годов приняты: 25 на казенное содержание, 34 на свое в общежитии, 2 – на частной квартире (священники) и, кроме того, 6 болгар на синодальные стипендии. Отказано: пяти за недостатком места в академических зданиях, четырем за неудотворительностью сдачи экзамена и одному – за невыслужением пяти лет псаломщиком. В качестве сторонних слушателей допущено пять человек: два студента Семинарии, сухумский священник, казанский диакон и вольнослушатель киевской Академии. В ноябре приняты еще два священника и кончивший курс в Ларинской гимназии (в Спб.). В 1898 г. из 70 экзаменовавшихся отказано четырем, как плохо выдержавшим, об одном диаконе казанском решено ждать разрешения Синода и постановлено ходатайствовать об одном сиро-халдейце, получившем две двойки. Остальные были приняты, при чем 21 на казенное содержание, 4 – на казенное с обязательством поступить на миссионерское отделение, 6 священников на свое содержание с позволением жить на частных квартирах и о 4 инородцах возбуждено ходатайство пред Синодом об особых стипендиях. В октябре был принят еще один болгарин. Можно отметить еще, что в 1895 г. был принят в Академию студент, удовлетворительно выдержавший экзамен в 1894 г. Для некоторых студентов вопросы о казенном содержании и о принятии в Академию были так тесно связаны, что, пожив на свое содержание, они принуждены были оставлять Академию. На помощь таким лицам приходили „Общество вспомоществования недостаточным студентам“ (см. стлб. 839–840) и частные благотворители с своими стипендиями. Из таких лиц на первом месте в настоящий период стоит варшавский протоиерей Тихон Горизонтов, основавший четыре стипендии своего имени по 5 т. р. в 1892, 1894, 1895 (5100 р.), 1896 гг. За ним следуют: архиеп. донской Макарий, завещавший 5 т. р. (1895 г.), потомственный почетный гражданин г. Симферополя В. И. Феолого, завещавший в 1897 г. 12.500 р., неизвестный, пожертвовавший 5 т. р. на стипендию имени Антония, архиепископа финляндского (1899 г.), Варсонофий (Курганов), еп. глазовский, основавший стипендию в 5 т. р. имени херсонского архиепископа Никанора (1903 г.), архиеп. варшавский Никанор и ставропольский епископ Агафодор, пожертвовавшие по 6 т. р. (1905 г.), купец А. Н. Чарушин – 5 т. р. (1906 г.). В 1901 г. образовались стипендии имени проф. П. В. Знаменского в 5 т. р., составленная из доходов от продажи его „Истории казанской Академии“ и пожертвований его (с 1892 г.)⁶³, и имени почившего профессора И. Я. Порфирьева в 2.564 р. 51 к., составившаяся на пожертвования его сослуживцев и учеников, по подписке (с 1890 г.). Таким же образом положено начало образованию стипендии имени Н. И. Ильминского, по случаю 10-летия со дня его кончины (1901 г.; капитал к 1 янв. 1907 г. возрос до 3.190 р. 12 к.), и прот. А. И. Владимирского (с 1906 г.; капитал – 172 р.). В 1892 г. положено начало юбилейной стипендии пожертвованием 150 р. м. Палладием и 105 р. прот. А. А. Виноградовым; но скоро после того эти деньги причислены к церковному капиталу. В 1894 г. разрешен сбор денег на стипендию окончивших в этом году студентов XXXV курса, но обязавшиеся взносами студенты не внесли ничего В 1900 г. Никанор (Каменский), еп. орловский (ныне архиеп. варшавский), положил основание стипендии XV курса, пожертвовав 100 р. (имеется 205 р. 66 к.). В 1900 г. положено начало стипендии ХLI курса (внесено доселе 97 р. 3 к.). Наконец тем же еп. Никанором в 1893 г. были присланы в казанскую Академию на 4 года 2 тыс. руб. на временную стипендию, которая после должна была перейти на 6 лет в астраханскую Семинарию, а потом навсегда – в астраханское училище. Еще раньше (1892 г.) пожертвовал 800 р. на содержание одного студента в течение всего академического курса архиеп. Владимир (Петров). При ректоре Антонии в течение пяти лет некоторые студенты III и IV курса пользовались заимообразным пособием из Хозяйственного Управления при Св. Синоде; то же имело место и в последнем учебном году. В 1906–7 уч. году в казанской Академии училось 120 студентов на казенных стипендиях, 23 на частных, 17 пансионеров и 9 приходящих, всего 169 чел., в том числе 5 иностранцев (2 грека, 3 болгарина). Из них 17 священников, 1 диакон, 3 иеродиакона и 1 монах. Кроме студентов было 3 вольнослушателя.

2) Занятия студентов начинались с выбора группы и языков. В первые годы по введении устава 1884 г. предпочтение отдавалось словесной группе до того, что иногда на нее записывалось втрое более студентов, чем на историческую (1887 г.). Быть может, туда влекло их имя Порфирьева, ибо в первый же год после его смерти отношение изменилось: на историческую группу записалось на 6 чел. больше. В средине 90-х годов опять многолюднее словесное отделение. В конце периода словесников вообще бывало больше, чем историков. Но иногда на протяжении двух лет отношение между ними так быстро менялось, что едва ли можно делать отсюда выводы об умственных интересах студентов. В 1906/7 уч. году на всех курсах было 72 словесника и 61 историк. Что касается миссионерской группы, то сюда шло всего меньше и меньше – на монгольский отдел. Но бывали годы (1891), что она не привлекала к себе ни одного студента. В виду этого Синодом в 1899 г. разрешено по ходатайству Академии принимать на миссионерское отделение перворазрядных воспитанников ардонской Семинарии. Это сразу увеличило состав отделения. После, правда, опять сюда стали записываться очень немногие. В 1906/7 уч. году на 4 курсах их было 36 ч.)⁶⁴.

Из древних языков до 1887 г. больше привлекал латинский, с 1888 г. „греков» стало втрое, даже вчетверо более, чем латинистов. Такое отношение сохранялось до самого последнего времени. Только 1906/7 г. числа тех и других сравнялись. Процентное отношение между записывавшимися на новые языки до 1886 г. было прежнее, с 1887 г. оно изменилось: по прежнему всего больше было немцев, но английскому языку стали отдавать предпочтение пред французским. В последние годы опять французов стало больше, чем англичан. (В 1906/7 уч. году при 66 немцах было 22 француза и 6 англичан). Хождение на лекции в этом периоде жизни казанской Академии не было обязательно для студентов. Ходили и ходят к любимым профессорам, наполняя их аудитории, даже и из других курсов. К «неинтересным“ и не любимым ходят в минимальном количестве, иногда по назначению „декана“, для записи за ними лекций. Так было с самого начала периода, при строжайшем инспекторе Н. Я. Беляеве (1885–1890 гг.), так остается и доселе, стою разницей, что в оценку достоинства профессоров теперь вошел политический элемент – характер их убеждений: „черносотенные“ профессора мало популярны. Иные из них и совсем не видят в своих аудиториях студентов. Запись лекций обязательна только по некоторым предметам: по другим готовятся к экзамену с помощью печатных руководств. Число лекций в день прежнее – 4. Продолжительность каждой час. Но с 1890 г., когда в духовно-учебных заведениях Синодом введено обязательное присутствование учащихся за преждеосвященными литургиями по средам и пятницам велик. поста, лекции в эти дни длятся по получасу и происходят до литургии.

Число сочинений семестровых и проповедей осталось и при новом уставе прежнее (3 и 1) с тою разницей, что оно распространено теперь и на III курс. Срок подачи сочинений – 1 ноября, 10 янв. и 15 марта. Но сроки эти часто нарушались с разрешения академического начальства, нередко и без него. В 1901 г. Совет подтвердил старую практику, по которой тяжко больные студенты могли и вовсе быть освобождены от семестрового сочинения, но не более одного в год. В 1896 г. все студенты были освобождены в виду коронации от третьего „семестряка» и к 11 мая отпущены по домам. От 3-го „семестряка“ студенты 1–3 курсов были освобождены и в 1904/5 акад. году в виду сокращения учебного времени, вызванного капитальным ремонтом библиотеки. В 1906/7 уч. году студенты, подав мотивированное заявление, сами себя освободили от третьего сочинения. От проповеди же они отказались годом ранее. В 1907/8 году Совет потребовал представления всех не поданных проповедей и семестровых сочинений. Курсовое сочинение устав 1884 г. перенес с III курса на IV. Темы для него избирали сами студенты в начале учебного года, но одобрял их Совет. С 1889 г. при одобрении тем Совет руководился правилами для рассмотрения сочинений, представляемых на соискание ученых богословских степеней, присланными при указе Св. Синода 23 февр. 1889 г. и требующими исключительно богословских тем. Тем не менее некоторые архиепископы браковали многие из тем, прошедших чрез Совет. В первые годы (до 1891 г.) наиболее тем давали русская церковная история, миссионерские науки, каноническое право, Свящ. Писание Нового Завета, литургика, гомилетика и патристика. Впоследствии сюда присоединились пастырское богословие с педагогикой. Курсовые сочинения подавались в течение мая, но бывали случаи как более поздней подачи (в августе), так и более ранней – в 1897 г. Совет по указанию Св. Синода и следуя примеру других Академий, постановил, чтобы кандидатские сочинения подавались к 1 мая и чтобы позже поданные рассматривались в августе. Читаются двумя рецензентами, которые, впрочем, очень редко расходятся в своих отзывах. Экзамены на IV курсе производятся в мае месяце. Присуждение же ученых степеней – в начале июня; но был случай производства экзамена в феврале – марте (1902 г. для иером. Симеона, назначенного в Пекинскую миссию). При присуждении Совет, руководится правилами, выработанными им в 1885 г. и подразделяющими кандидатов на три разряда. На первый разряд дают право отличные успехи по всем предметам, по сочинениям и проповедям (не менее двух третей пятерок и не более трети четверок при 5 по поведению), на второй – отсутствие троек и на третий – посредственные успехи. Плохое курсовое сочинение или неподача его – лишают кандидатства.

3) Нравственная жизнь. Устав 1884 г., поставив целию существования Духовных Академий приготовление их питомцев наряду с педагогическою деятельностью в духовной школе и даже выше ее – просвещенное служение церкви на пастырском поприще, обратил большое внимание на академическую дисциплину и вообще на воспитание их в религиозно-нравственном духе. Баллы но поведению должны теперь приниматься в соображение при составлении списков переводных и выпускного. В течение курса о поведении студентов инспектор должен доносить Правлению, которое и сообразуется в своих действиях с этими донесениями. Правление, при самом введении устава, составило и правила поведения студентов и инструкции для (двух теперь) помощников инспектора. Но и после того приходилось принимать к исполнению целый ряд указов Синода, направленных к усилению дисциплины в дух.-учебных заведениях и завершавших реформу 1884 г. Таковы указы 1886 г. о воспрещении воспитанникам держать огнестрельное оружие, принимать участие в публичных чествованиях общественных деятелей, отлучаться в учебные дни из общежитий. 1887 г. о запрещении образовывать землячества, кружки самообразования и пр. Все эти предписании в 1888 г. были внесены в новую редакцию правил для студентов. В 1889 г. последовал новый указ о поднятии церковности в духовных школах. Особыми же распоряжениями 1888 и 1889 гг. надлежало доносить высшему начальству о поведении студентов и о деятельности инспекции, как эти же сведения с 1885 г. включались в годичные отчеты Академии. Последние удостоверяют, что „общий уровень нравственного состояния студентов... был весьма удовлетворителен. Студенты исправно посещали богослужение, ежедневные молитвы, классы трудолюбиво занимались в часы, свободные от классов, были почтительны к старшим, миролюбивы во взаимных отношениях. Если и были уклонения от правил благоповедения, то – незначительные, так что легко пресекались внушениями о. ректора Академии и инспекции и не вынуждали обращаться к Правлению Академии“.

Эта характеристика поведения студентов за 1884/5 уч. год повторяется с изменениями и после за весьма многие годы. Но всего более она может отображать действительное положение вещей в инспекторство Н. Я. Беляева, которого (по воспоминаниям студентов) трепетала вся Академия и которыми страшно подтянул дисциплину. Но что и при нем были нарушения ее, – об этом, кроме мягких отметок: „не все студенты были внимательны к своим обязанностям“, свидетельствует отчет за 1886/7 уч. год. „Прискорбное положение дела вынудило Совет прибегнуть к мерам особенной строгости: 5 студентов, отмеченные в донесении инспектора баллом 2, были уволены из Академии; 14 студентов, отмеченные баллом 3, хотя и были переведены в следующие курсы, но им сделано от лица Совета строгое замечание. Из окончивших курс – получившие балл 4 были понижены в списке, получившие балл 3 выпущены действительными студентами с правом получить степень кандидата по прослужении двух лет при одобрении подлежащего начальства“. Такими же результатами сопровождались в начале 90-х годов «бунты“ против инспектора Беляева и попытки стряхнуть с себя его иго. В 1890/1 уч. году 11 студентов было исключено и трем предложено уволиться из Академии. Стало легче жить студентам с 1894 г. – после смерти Беляева и назначения инспектором проф. Виноградова, а ректором архим. Антония, чрезмерно мирволившего студентам, особенно избранным, каких у него всегда было много. Дисциплина ослабела. Студенты Академии ( – лучшие, разумеется: худшие были всегда исключениями – ) стали по призыву своего ректора заниматься церковнообщественною деятельностью, иногда в явный ущерб академическим обязанностям, значение которых тем самым подрывалось: – с 1895 г. начали вести беседы и чтения христианского характера в учреждениях казанского общества трезвости и в исправительном отделении казанской тюрьмы, начали вести внебогослужебные беседы и проповедовать в разных церквах города, вводить в некоторых общенародное пение, заниматься в воскресных школах в самом городе и в Адмиралтейской слободе. В 1898/9 уч. году 69 студентов занималось проповедничеством в 14 церквах Казани и ведением внебогослужебных бесед в 5 церквах, в 5 воинских казармах и 2 ночлежных домах, 34 студента – ведением в 4 аудиториях народных чтений, 49 – преподаванием в двух воскресных школах Казани и Адмиралтейской слободы.

Вероятно, под влиянием этой созданной Антонием церковно-общественной деятельности столько же, сколько и вследствие прямых, усиленных и постоянных его убеждений, некоторые студенты Академии решали посвятить себя церкви еще со студенческой скамьи и – шли в монахи. За время его ректуры постриглось свыше 20 студентов, из которых один – даже на смертном одре... Теперь рано еще говорить, какой плюс или минус внесли они в оживление церковного сознания и общественной деятельности, но можно отметить, что сонм их немало способствовал благолепию церковных служб в самой Академии, привлекавших множество народу. Благодаря обилию их и белого духовенства (в 1898 г. в Академии обучалось 9 иеромонахов, 6 иеродиаконов, 13 священников, протодиакон и 2 диакона; в 1900 г. духовных было 40 ч.) сделалось возможным завести в академической церкви постоянные богослужения, которые посещали и светские студенты, и организовывать время от времени богослужение на других языках. Так, с 1896 г. в неделю праотцев совершалась литургия на греческом языке, в январе и феврале 1898 г. – на грузинском, в феврале 1899 и 1900 г. – на монголо-бурятском. Благодаря тому же Антонию, казанская Академия в отношении церковности и общественной деятельности шла по внешности впереди других. Когда в 1901 г. Синод, осуществляя рекомендованные III миссионерским съездом (бывшим в 1897 г. в Казани, в Академии) меры для улучшения пастырско-миссионерской подготовки воспитанников духовно-учебных заведений, разослал последним указ о привлечении их к проповеданию слова Божия, собеседованию с раскольниками и участию в богослужении, – оказалось, что в казанской Академии ежедневно правится служба Божия, с 1895 г. существует проповедническая „дружина“ и некоторые студенты посещают собеседования проф. Н. И. Ивановского, а некоторые самолично участвуют в них. В 1902 г. отчет констатировал ежедневное совершение богослужения в академической церкви, педагогическую деятельность студентов в трех воскресных школах⁶⁵, проповедническую в двух приходских церквах и в монастыре, религиозно – нравственнные беседы в девяти учреждениях (школах, церквах, образовательных домах, приютах, ночлежке, чайных). В 1904/5 уч. г., по примеру казанской проповеднической дружины, образовался кружок в киевской Академии. Но в самые последние годы размеры общественно-просветительной деятельности студентов очень сократились. В настоящее время в проповедническом кружке до 22 ч. и он обслуживает 11 церквей и 5 солдатских пунктов. Характеризуют религиозное настроение студенчества и две совершенные ими паломнические и научно-образовательные экскурсии: в 1902 г. по России с участием доцента свящ. Дружинина (25 чел.), другая в 1907 г. в Палестину – с ректором еп. Алексием (15 ч.). Влияние ректора Антония (Храповицкого) шло и далее. Еще с конца 80-х и начала 90-х годов с умственными интересами студентов, будившимися гл.-обр. словесником Порфирьевым и историком Знаменским, стали оживать философские, под влиянием молодого доцента В. И. Несмелова. Это умственное течение Антонием было усилено: оба эти лица принадлежат к школе христианских философов и оба, оживляя внимание к христианскому богословию философскими соображениями и аргументами, в конце 90-х годов были любимцами академического студенчества. Они были и главными руководителями студенческого философского кружка (с 1899 г.), к которому в лучшие годы принадлежала одна пятая часть всего студенчества (с 1901 г. программа кружка расширена: в нее внесены вопросы литературы и словесности). Влияние их перешло и в ХХ-е столетие и только в самые последние годы ослабело, быв парализовано политическими интересами и вопросами академической автономии. С 1907/8 уч. года „Литературно-философский кружок“ возобновил свою деятельность после двухлетнего перерыва. В нем человек 17. Чисто политическое движение студентов казанской Академии выразилось в участии в митингах университетских, в уличных демонстрациях (первые демонстрации – в октябре 1905 г. – имели патриотический характер), в партиях разных направлений, преимущественно левых, в посылке демонстративных телеграмм по разным случаям с выражением недовольства некоторыми распоряжениями правительства, наконец в самоубийстве в стенах Академии в дек. 1906 г. студента IV курса, связанном с принадлежностию его к одной из социалистических партий. Движение в пользу академической автономии началось собственно в сентябре 1905 г., когда были опубликованы и введены в дейиствие временные правила, обеспечившие права автономных коллегий высших светских учебных заведений (27 авг.). Идя следом за студентами столичных Академий, казанские студенты тоже „забастовали“, требуя автономии и для духовных высших школ. В октябре Академия была закрыта, а в декабре, после опубликования синодального указа 30 ноября, бывшие в Казани студенты приступили к занятиям. Но масса студенчества продолжала быть недовольной и новым положением, и фактическими урезками данных указом прав, и, наконец, выработанным корпорациею проектом академического устава. После многих сходок, на которые приглашались и профессора, в Пасху 1906 г. делегаты казанского студенчества вместе с представителями других Академий в Петербурге вырабатывали свой устав. Во всех Академиях имели быть образованы особые бюро для объединения академического студенчества на почве ограждения его прав от притязаний как Синода, так и академических корпораций. Таким бюро в Казани был „Комитет“, образовавшийся еще до этого из комиссии, разрабатывавшей академический устав. Но казанский „Комитет“, заправлявший всеми студенческими и некоторыми не студенческими делами и состоявший из 15 человек, в январе 1907 г. прекратил свое существование вследствие раскола как в нем самом, так и во всем студенчестве. Внутри академических стен „автономное“ движение; сказалось, между прочим, в начале 1907 г.: в избрании самими студентами академического доктора, в отказе петь в академической церкви иначе, как за деньги... Впрочем, последний учебный (1906–1907) год прошел в казанской Академии тише, чем предыдущий. По свидетельству „Анналов казинской Духовной Академии“ (рукописи студенческого происхождения), „духовная эволюция академического студенчества“ началась с 1901 г. С этого именно времени казанские студенты стали превращаться из „самозаключившихся в дебри богословско-философской мудрости старцев и самодовольных схоластов, у которых все решено“, в молодых людей „с широким кругозором, волнующихся и мучащихся общественными вопросами, употребляющих все усилия“ для того, чтобы стать „живыми людьми, чтобы заодно с передовым обществом быть светом народу и указывать ему дорогу к лучшей осмысленной жизни“. По объяснению „Анналов“ на эту метаморфозу повлияли с отрицательной стороны скучнейшие лекции профессоров (за весьма немногими исключениями), с положительной – чтение книг и журналов прогрессивного направления и расширение светских знакомств, более свободный доступ в общество (быть может, вследствие введения в академии форменной одежды). Но если этот перелом начался с 1901 г., то он коснулся пока незначительной части студенчества: факты 1902–1905 гг. удостоверяют, что большинство еще жило старыми идеями и идеалами. В 1902 г. студенты устраивают молитвенное поминовение и литературно-музыкальный вечер в память Гоголя, в 1904 г. (14 марта) „патриотический“ вечер в пользу лазарета для раненых и больных воинов при казанской общине сестер милосердия, для которой жертвуют кроме чистого дохода часть своих денег и сбор с концерта, данного с их участием, в 1905 г. участвуют в патриотических манифестациях... Только в 1907 г. они не допускают устройства в академическом актовом зале патриотического вечера в память патр. Гермогена в виду его „ черносотенности “... Посредниками между начальством и студентами, определяющими свою волю на курсовых и общестуденческих сходках, и выразителями студенческих нужд и интересов после закрытия „Комитета» служат курсовые „деканы“, издавна существовавшие, а теперь чаще называемые „старостами“.

Выл еще один результат сближения студенчества с обществом – появление среди студентов женатых – помимо духовенства. В начале 900-х годов женилось несколько студентов тайно от начальства: один, оставив ради женитьбы Академию, скоро опять поступил в нее с разрешения Св. Синода, а другой, и не выходя из Академии, узаконил свой брак.

III) Вспомогательные учреждения. 1) Библиотека. По синодальному указу 25 мая 1842 г., казанская Академия на первых порах должна была пользоваться книгами местной семинарской библиотеки и обсудит вопрос, какие книги из последней могут быть переданы ей в собственность. Но и самое пользование было затруднено вследствие хаоса, в какой привел библиотеку Семинарии пожар 1842 г. Затруднены были и другие способы снабжения Академии книгами до того, что к январю 1843 г. она располагала только 74 номерами книг всякого рода, в том числе и учебными. Уже в 1844 г. она получила из дублетов петербургской Академии 270 сочинений, московской и киевской по 128. Это были большею частию творения св. отцов, древние классики, средневековые богословские сочинения и разнородные учебники. Некоторые издания – из числа весьма редких и дорогих. Но и после того академическая библиотека была столь скудна, что недостаток сочинений нужных для курсовых работ восполнялся выпискою книг на время из разных Семинарий, иногда очень отдаленных. Темами курсовых сочинений определялось содержание и покупаемых книг, самая выписка которых подгонялась к даче их. Но просмотр рекомендуемых наставниками книг делался в Правлении с большой тщательностию в виду малости ассигновавшихся на этот предмет средств. Правлению не раз приходилось производить здесь передержки, но иногда оно не израсходовало штатной суммы, делая сбережения на непредвиденные случаи. Иногда оно выхлопатывало даровые высылки книг из синодальных складов, иногда – добавочные ассигнования. В 50-х годах Синод, в связи с открытием миссионерских отделений, ассигновал 1.360 р. на приобретение книг на восточных языках и 4.923 р. на покупку старопечатных книг и рукописей для противораскольнического отделения – кроме того, что выслал много книг. натурой и способствовал высылке книг и рукописей из консисторий и монастырей. В это время в Академию была передана и обширная рукописная библиотека Соловецкого монастыря и анзерского скита (1513 рукописей⁶⁶ и 83 старопечатных книг»). В 50-х же годах Академия получила из казанской Семинарии 53 названия книг в 268 томах и выбрала из дублетов Импер. Публичной библиотеки 1.514 названий западных средневековых и польских писателей. Важны и дороги были и пожертвования частных лиц, увековеченные особыми надписями на каждой книге имени жертвователей: колл. сов. Калашникова 1.084 названия в 1.523 томах (1847 г.), Евсевия, еп. ковенского, 152 названия книг на латинском и польском языках (1849–1850 г.), архиеп. Григория 674 соч. (1850 г.) и его же по духовному завещанию (1867 г.) 198 драгоценных рукописей и старопечатных книг, тамбовского помещика Енгалычева 1.003 названия (1858 г.), архиеп. Афанасия 1.348 названий в 2105 томах (1866 г.). Библиотека так возросла, что в 1856 г. пришлось разделить ее на два отдела – фундаментальную библиотеку т библиотеку рукописей и старопечатных книг, с поручением последней особому лицу – помощнику библиотекаря, а в 1866 г. ассигновать особые средства для приведения библиотеки в порядок и составления ее каталога. В 1870 г., при переходе к новому уставу, казанская Академия владела 12.523 названиями в 26.604 томах, в том числе 10.255 названий книг в 24.134 томах и 2.268 названиями рукописей в 2.470 томах. За время действия устава 1869 г. в Академию поступило 6.299 названий книг в 15.931 томах и 497 названий рукописей в 509 томах. С ассигнованием на библиотеку 1.600 р. стало возможным усиленнее пополнять ее путем покупки книг. Сумма эта распределялась между кафедрами и каждый наставник мог выписать рублей на 35–40 в год. Но в иные годы библиотека так выходила из сметы (напр., в 1876 г. издержано 2.415 р. 94 к.), что из сметы следующего года приходилось только покрывать долги. Посредниками по выписке книг были рижский книгопродавец Киммель и казанский Дубровин. Иногда Совет Академии, пользуясь случаем (напр., заграничною командировкой какого-ниб. профессора), ассигновывал в его распоряжение часть сметной суммы на приобретение книг по его специальности (150 р. проф. Красносельцеву в 1881 г.) и выпрашивал еще от Синода сверхсметное пособие (ему же 500 р.). И в этот период жизни Академии число пожертвованных в ее библиотеку книг почти равнялось купленным. Наиболее значительное количество поступило в 1870 г. из библиотеки бывшего астраханского архиепископа Афанасия (787 названий более чем в 1000 томах). Много книг и издании поступило также от разных учреждений и редакций журналов в обмен на „Православный Собеседник».

Штаты 1884 г. еще более увеличили библиотечные средства (до 2.500 р.), при чем Академия и в этот период получила сверхсметные ассигнования (в 1886 г. 500 р. на приобретение арабских книг чрез отправленного на Восток доцента М. А. Машанова). Из частных пожертвований более значительными в это время являются: коллекция тибетских и монгольских книг и брошюр (312 названий), пожертвованная в 1889 г. еп. якутским Мелетием, коллекция книг разнообразного содержания от еп. новомиргородского Николая (1889 г.), ценное собрание рукописей и книг из библиотеки Н. И. Ильминского (1891 и 1896 гг.). В 1904. г. поступила философская библиотека умершего; профессора А. К. Волкова из 1.358 названий в 3.045 томах, составившая особый отдел фундаментальной библиотеки, в 1905 г. 82 названия в 279 томах из библиотеки пок. профессора А. А. Некрасова. К концу 1906/7 уч. года фунд. библиотека заключала в себе книг и рукописей 35.675 названий в 81.721 томах. Академическая библиотека служит не только наставникам, студентам и курсистам, но и посторонним лицам и учреждениям. ее книги и рукописи посылаются и за пределы Казани.

Библиотека имеет свой печатный каталог из томов I (1874–7 г.), II с алфавитным указателем к обоим (1881–1885 г.) и 2 выпусков ІІІ-го (1896 и 1904 гг.). Академия может гордиться прекрасными каталогами и инвентарями библиотеки и отличными порядками, при которых вполне обеспечена наивозможная быстрота в приискивании книг.

Студенческая библиотека, получившая начало в 1846 г., стала правильно функционировать в 50-х годах, когда студенты стали на свой счет выписывать журналы и книги и получать даровые экземпляры газет и журналов. Она пользовалась, особенно в 60-х годах, некоторою независимостию от начальства. Таково же было ее положение и после – при действии уставов 1869 года и даже 1884 г., хотя последний, узаконив студенческую библиотеку, наблюдение за ее пополнением поручил ректору, а надзор за ее благоустройством инспектору. Синодальным указом 1891 г. эта статья устава подтверждена, причем объяснено, что в студенческую библиотеку могут попадать только книги, соответствующие цели и направлению академического образования, и велено закрыть существовавшую при библиотеке читальню, а Совету – составить правила для чтения книг студентами, каковые и составлены особою комиссией. Студенческая библиотека содержится на ежегодные взносы студентов и на доходы с студенческой булочной.

2) Музея при казанской Академии пока нет, но основание ему положено еще в 1844 г. пожертвованиями епп. Владимира казанского и Иакова саратовского, давшими начало кабинету редкостей и мюнц-кабинету. В конце 50-х годов, когда редкости перестали собирать, их оказалось до 55 в 114 экз., а монет до 300 экз. В 1864 г. богатое пожертвование монет восточных и греческих сделано начальником русской миссии в Константинополе архим. Антонином. Устав 1869 г. не был расположен поддерживать естественнонаучные и другие коллекции и за передачей физического кабинета в Дух. Семинарию, а зоологических и ботанических коллекций в крещено-татарскую школу, – в обладании Академии остались коллекции нумизматическая, минералогическая и некоторые физические аппараты, имеющие значение для преподавания метафизики и психологии. Вещи эти хранятся в библиотеке, стесняя ее помещение. В 1898 г. Совет Академии, согласно с ходатайством университетского Совета, предположил передать в пользование Университета образцы минералов, горных пород и ископаемых костей, но Синод не разрешил этого. Между тем еще в 80-х годах в Академии возникла мысль об учреждении в ней музея церковно-археологического, по примеру других Академий, причем особая комиссия в 1889 г. признала желательным, в виду миссионерских задач казанской Академии, устройство музея не только церковно-археологического, но и миссионерско-этнографического. Хотя ходатайство Совета и преосвященного пред Св. Синодом не имело успеха в виду того, что в других Академиях музеи заводились не на синодальные средства, – в Академию продолжали поступать, как и прежде поступали, разные предметы, имеющие интерес научный вообще и миссионерско-этнографический в частности. Несколько вещей пожертвовано было к юбилею Академии, 66 предметов гольдского и гиляцкого религиозного и домашнего обихода поступило в 1897 г. Мысль об учреждении музея в Академии не умирала, до самого последнего времени, когда ей нанесен сильный удар учреждением в 1906 г. Церковного историко-археологического общества казанской епархии.

3) Общество вспомоществования недостаточным студентам существует с 1883 г. Основано оно по инициативе архиеп. Палладия (Раева), который дал начало и его фонду, пожертвовав 1 тыс. руб. Местные архиереи, а также иноепархиальные, так или иначе связанные с Казанью и Академией, были и остаются главными жертвователями в Общество. К юбилею Академии ими пожертвовано до 2 1/2 т. р. Но история Общества знает и других крупных благотворителей низших иерархических степеней и разных общественных положений и прежде других – преподавателя донской Семинарии Н. П. Кутепова, пожертвовавшего вслед за основанием Общества 1000 р. (1883 г.). Все они избирались и избираются в почетные члены. К 1 янв. 1907 г. их было 18 чел. и пожизненных 41 чел. Другим источником доходов Общества служат взносы членов действительных (ныне 37 чел.) и членов-сотрудников. Действительными членами состоят гл. обр. служащие в Академии. Прошедшие ее студенты, даже щедро воспользовавшиеся благодеяниями Общества, редко записываются в его члены и еще реже платят свои долги, несмотря на принимаемые советом Общества меры. Третий источник – публичные лекции профессоров в его пользу как в самой Академии, так и в разных залах города. Лекции эти имели место в конце 90-х годов. Затем – публичные дух. концерты с участием студентов Академии, дававшиеся с 1897 г. преподавателем Семинарии И. С. Моревым, отчислявшим в Общество часть сборов. Наконец, таким источником служат доходы от продажи „Сочинений еп. Антония“ (Храповицкого), пожертвованных им Обществу в 1900 г., и 2 выпусков „Сборника сочинений студентов каз. Дух. Академии“, изданных в 1900 и 1901 гг. „Прав. Собеседником». Не менее доходною была и есть „История к. Д. Академии“ 11. В. Знаменского, пожертвованная автором, но выручка шла и идет на образование стипендий его имени. При Обществе накопляются капиталы и для других стипендий.

В настоящее время (к 1 янв. 1907 г.) средства Общества состоят из 22.016 р. 66 к. запасного капитала и 319 р. 61 к. расходного.

Общество в течение своего существования издержало на студентов не одну тысячу рублей. Оно или выдавало деньги на руки – своекоштным студентам, особенно проживавшим на частных квартирах, и казенным – для проезда в лечебные места, кумысные заведения, или вносило за их содержание в Правление Академии, иногда за весь год. Пансионеров Общества в иные годы бывало до шести человек. В последнем отчетном (1906 г.) году выдано 33 студентам 1. 106 р. 50 к. (из 1.972 р., поступивших в Общество) и кроме того 8 студентам 63 р. из средств архиеп. Антония.

4) Попечительство при Михаило-архангельсной церкви наз. Духовной Академии для вспомоществования всех служащих и служивших в Академии основано 15 марта 1904 г. по мысли архиеп. Димитрия (Ковальницкого), пожертвовавшего 2 т. р. Дел его – выдача нуждающимся наставникам и прочим служащим кратко – и долгосрочных ссуд и безвозвратных пособий. В состав общества входят в качестве действительных членов весь наличный персонал Академии и некоторые другие лица (три вдовы бывших профессоров). В течение 1906 г. выдано в ссуду 3.47–4 р. Средства к 1 янв. 1907 г. состояли из 1. 647 р. 83 к. неприкосновенного капитала и 1.402 р. 26 к. расходного (из последнего 826 р. числилось за служащими в долгу).

5) Ссудосберегательные «курсовые кассы» существующие «с незапамятных времен“ и пополняемые ежегодными рублевыми взносами и ежемесячными 10-копеечными, выдают ссуды нуждающимся в размере до 5 рублей под 2–5 % в месяц. На II курсе в состав капитала входит выручка от продажи писчих и других принадлежностей. При окончании Академии капитал делится между участниками курсовой кассы.

IV) Издательская деятельность каз. Академия. «Православный Собеседник.» Мысль об издании при казанской Академии духовного журнала возникла в 1853 г. в связи с открытием миссионерского отделения против раскола и шла сверху, как и самое название журнала. Согласно с предложением свыше, Академия выработала программу журнала, разбив ее на отделы догматический, герменевтический, исторический, нравственный и критический, и составила редакционный комитет из пяти членов, во главе с ректором, с присоединением казначея и секретаря из профессоров же. В таком составе комитет сохранялся до 1870 г. Но главным, можно сказать, редактором журнала в начале был архиеп. Григорий, первейший его инициатор. Он сам заранее определил содержание первых книжек журнала, сам в нем сотрудничал, содействовал нравственному и материальному успеху его, между прочим, основавши фондовый капитал его, возросший к 1857 г. до 3 т. р. Он же объединил около журнала академическую корпорацию, обязавши ее членов каждый год доставлять определенное число листов. Обязательный характер для учащих, особенно молодых, имели журнальные работы при ректоре Агафангеле. Первая книжка „Православного Собеседника“ вышла в мае 1855 г. До 1857 г. журнал выходил 4-мя книжками в год, с нач. 1858 г. – 12-ю, при годовой цене 5 р. (с перес. 6 р. 50 коп.). Первый год он разошелся в 1836 экземплярах с даровыми. Ректор Иоанн, желая оживить академический орган, придать ему более свежести и современности, поместил в нем много памятников древней русской литературы и статей, касавшихся русской церковной истории и русского сектантства, а главное – посвященных обсуждению жгучих вопросов, волновавших общество (между прочим, крестьянского). Но его попытка поставить журнал в непосредственное отношение к запросам современной жизни встретила недоверие со стороны Св. Синода, 5 марта 1859 г. сделавшего замечание за „несвойственное духовному изданию направление Православного Собеседника“ редактору (т. е. ректору) и цензорам и самую цензуру оригинальных статей переведшего в московский цензурный комитет, – под надзор, следовательно, митрополита Филарета, строжайшего хранителя церковности в мыслях и в самых выражениях. 1859 год был лучшим по числу подписчиков годом „Прав. Собеседника“, который тогда выдавал своим сотрудникам по 100 р. гонорара за лист. Наказание, наложенное Синодом, – хотя продолжалось год с небольшим, – отразилось очень плачевно на его внешнем успехе и потому именно, что как раз в начале 1860 г. появилось несколько духовных журналов с самою широкою программой, с которыми „Собеседник» не мог теперь конкурировать. Тем не менее он продолжал оставаться на прежней научной высоте и в это время в нем помещено не мало работ, имеющих и доселе научную ценность. Для поднятия цифры подписчиков, которых в 1860 г. было не более 1000, а в 1861 г. только 600, – редакционный комитет хлопотал пред архиепископом Афанасием о распространении журнала среди духовенства епархии. Журнал был рекомендован, а в 1866 г. объявлен обязательным, но это дало только несколько лишних подписчиков. Еще меньше пользы принесло установление сношений с книгопродавцем Кожанчиковым. Отсутствие гонорара повело к бегству профессоров в другие журналы и к заполнению „Собеседника» (при Иннокентии) выдержками из студенческих курсовых работ. В 1.807 г. по мысли архиеп. Антония решено было издавать при „Собеседнике“ „Известия по Казанской епархии“, каковые духовенство могло и должно было выписывать только с журналом. Эта мера подняла число подписчиков с 600 до 900 и улучшила, – на первых, по крайней мере, порах, – финансы „Собеседника“, хотя и увеличив его расходы. Устав 1809 г., даровавший Академиям право в деле издания своих трудов иметь свою собственную инициативу и весьма значительную долю свободы и самостоятельности, а также право собственной цензуры, внес некоторые изменения и в положение „Прав. Собеседника». В 1871 г. Советом казанской Академии было постановлено дело по изданию „Собеседника“ ведать: а) по общим вопросам общему собранию всех наставников Академии, б) по текущим – трем редакторам, главному – ректору и – профессоров, из которых один должен читать оригинальные статьи, другой переводные. Они же держат цензуру статей. В следующем году прибавлен еще один редактор и определение состава книжек предоставлено взаимному соглашению всех редакторов. В состав редакции входил еще делопроизводитель ее из профессоров же, получавший 300 р. вознаграждения и особо 150 р. за надзор за печатанием протоколов Совета и магистерских диссертаций, издававшихся при академическом журнале согласно требованию устава 1869 г. Вознаграждение получали и другие члены редакции, пока не пришлось оценить его по экономическим соображениям в 1878 г. и когда права частных редакторов и цензоров были поручены делопроизводителю. Такими делопроизводителями-редакторами были в 1879–1883 г. А. В. Вадковский (ныне митр. Антоний), в 1883–1886 г. Н. Ф. Красносельцев. Экономические затруднения постигли журнал давно уже, и еще в 1873 г. Совет ходатайствовал об усилении его средств ассигнованием в распоряжение редакции 3 т. р., отпускаемых на издание протоколов и магистерских диссертаций. Взамен того Св. Синод рекомендовал „Прав. Собеседник“ к выписке в церковные библиотеки, „как издание полезное для пастырского служения духовенства“ (1874 г.), что сразу повысило цифру подписчиков с 680 до 1020, но чрез год она понизилась до 800, а потом и еще более упала. В 1884 г. архиеп. Палладий в целях расширения круга читателей журнала и оживления его содержания статьями, отвечающими на насущные вопросы из области текущей церковной и общественной жизни, предложил Совету избрать по прежнему редакционный комитет под председательством ректора. Избраны были помощники ректора профессора: Знаменский, Бердников и Беляев, которые заявили желание работать бесплатно, следуя примеру преосвященного, изъявившего намерение ежегодно вносить в пользу журнала значительную сумму. Названные лица состояли редакторами до 1 янв. 1896 г., когда одному Знаменскому была поручена редактура „Собеседника“ и „Известий по Казанской епархии». Объединенные в руках одного редактора, – оба издания вновь стали обязательными для выписки во все церкви епархии. С 1897 по 1903 г. редактором „Прав. Собеседника“ был и с 1907 г. состоит проф. С. А. Терновский; с 1904–1906 гг. им был Л. И. Писарев. При последнем обычная программа журнала изменилась: в 1905 г. в нем печатались обзоры церковно-общественной жизни и обсуждение вопросов текущей действительности. С конца 1905 г. решено было издавать под редакциею Л. И. Писарева, М. А. Машанова и К. Г. Григорьева особый еженедельный журнал – „Церковно-общественную жизнь“, куда и перешли текущие вопросы (первый № вышел 16 дек. 1905 г.). Но односторонне-либеральный характер руководимого лишь „прогрессивными“ профессорами журнала повел к тому, что, по настоянию старейших профессоров, с № 12 он должен был снять фирму „издаваемый при казанской Духовной Академии“ и – остался частным предприятием группы профессоров, к которой примкнуло и „прогрессивное“ казанское духовенство, избравшее в пастырском собрании соредактора – прот. А. В. Смирнова. С появлением „Ц.-общ. жизни“ „Прав. Собеседник“ вернулся к старому типу серьезного академического журнала. Впрочем по прежнему на страницах его находят себе выражение местные интересы в виде различных известий о событиях местной церковной и академической жизни. Но главное его содержание составляют ученые сочинения и статьи по разным отраслям богословского знания и церковно-исторические документы, по своей обширности иногда печатающиеся особыми приложениями. Особенностию „Прав. Собеседника» по сравнению с другими академическими журналами является с 1870 г. обилие статей по миссионерским вопросам. Подробное содержание „Собеседника» дают указатели к нему: за 1855–1891 гг. и 1892–1905 гг.

Об издании Миссионерского противомусульманского сборника см. выше столб. 805. Об отношении Академии к Известиям по каз. епархии см. „Энц.“ VII, 779–782.

V). Внешние события. Не лишне отметить и ряд посещений казанской Академии высокопоставленными людьми и других событий, хотя и не повлиявших на внутреннюю историю ее, но в свое время сильно занимавших ее насельников. В 1857 г. Академию посетили принц П. Г. Ольденбургский и обер-прокурор Синода А. П. Толстой, в 1858 г. посланник Северо-американских штатов, в 1860 г. обер-прокурор С. Н. Урусов, в 1861 г. наследник цесаревич Николай Александрович, в 1868 г. великий князь Алексей Александрович, в 1869 г. он же с наследником Престола Александром Александровичем и цесаревною Марией Феодоровной, в 1885 г. обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев. В 1892 г. отпразднован 50-летний юбилей Академии, а в 1896 г. – такой же юбилей ученой и учебной деятельности ее бывшего ректора прот. А. П. Владимирского. В 1897 г. в стенах Академии собрался III всероссийский миссионерский съезд и совершено прощание Академии с вышедшим в отставку старейшим ее профессором и историком П. В. Знаменским.

VI). Заслуги казанской Академии. Младшая из всех русских Духовных Академий, едва насчитывающая 65 лет своей жизни, казанская Академия может считать за собою целый ряд заслуг в области научной, педагогической, церковной, общественной. Они отмечены были уже на полувековом ее юбилее как в речах и адресах от разных ученых, учебных и других учреждений, как и в исторической записке.

В научном отношении казанская Академия наиболее пользы принесла развитию истории, преимущественно русской. Всем известны имена трудившихся в этой области Щапова, Лилова, Добротворского и особенно Знаменского, работавшего над ней более 35 лет и создавшего как бы школу учеников, из которых двое сейчас занимают академические кафедры. В частности, казанская Академия характеризует специальный интерес ее к истории русского раскола, с которой связаны имена тех же Щапова и Добротворского и Н. И. Ивановского, и которая дала материал для весьма многих ученых трудов. Обусловлен был этот интерес в значительной мере принадлежащей Академии Соловецкою рукописною библиотекой, которая дала также материал для разработки и других научных дисциплин, обязанных казанской Академии, – истории русской литературы и церковному праву. Для первой особенно много потрудился Порфирьев, для второго – Павлов и Бердников. Наконец, казанской Академии обязаны своим развитием история русской миссии и миссионерская полемика. Тут навсегда останутся памятными имена Саблукова, Ильминского, Малова. Из богословских паук казанская Академия дала еще некоторое своеобразное развитие патрологии († Д. В. Гусев). В области названных дисциплин наиболее лиц работало, наиболее появилось исследований и наиболее статей и сочинений напечатано на страницах академических органов. Подтверждается это и характером и содержанием документов, изданных казанской Академией, – творений св. отцов, начиная с св. Иринея Лионского и кончая толкованиями на Новый Завет блаж. Феофилакта, произведений первых русских писателей, Стоглава, сочинений И. Посошкова и писем русских миссионеров XIX ст. Главными работниками на научном поле и работниками ех оfficio были, разумеется, профессора. Казанская Академия, уже с первых лет своего существования замещавшая многие кафедры своими питомцами, теперь обходится почти исключительно ими; в настоящее время не казанцы – только ректор еп. Алексий (из московской Академии) и проф. Ивановский (из с.-петербургской). Мало того, питомцы казанской Академии бывали начальниками и профессорами и в других Академиях; таковы архим. Антоний Вадковский, назначенный в 1885 г. в инспекторы и потом ректоры петербургской Академии, архим Борис Плотников, дважды бывший ректором той же Академии, архим. Кирилл Лопатин, инспекторствовавший в московской Академии, А. А. Дмитриевский, избранный в 1885 г. в киевскую Академию, И. И. Соколов – в петербургскую (1908 г.) и архим. Михаил Семенов, назначенный (1902) туда же на кафедру канонического права [но в 1906 г. принужденный удалиться и вообще „прославившийся“ очень печально, а в октябре 1907 года этот православный архимандрит, столь попустительно протежируемый и покровительствуемый сверх меры и закона нашими церковными властями, перешел в раскол и определением Св. Синода 5-го ноября 1907 г. за это „отпадение в старообрядчество, лишен священного сана и монашества и исключен из духовного звания»: см. „Церк. Ведомости“ № 45 за 10 ноября 1.907 г. стр. 899...]. Попадали и попадают казанцы на кафедры и в светские высшие учебные заведения. Таковы профессора богословия в казанском Университете – протоиереи Владимирский, Зефиров, Миловидов, Смирнов, в томском Великов; церковной истории: Добротворский и Курганов (Казань), Красносельцев; (Одесса); канонического права: Павлов (Казань, Одесса и Москва), Бердников и Соколов (Казань), Алмазов (Одесса), Прокошев (Томск), Темниковский (Ярославль, Демидовский лицей и теперь Харьков). Питомцы казанской Академии читали в Университетах не только богословские науки, но и светские: русскую гражданскую историю (Щапов – Казань, Аристов – Казань, Варшава и Нежин), философию (Владимирский, Снегирев и Гуляев), уголовное: право (Миролюбов), хотя последние два приват-доцента прошли по окончании Академии и университетский курс. Диссертации докторов и магистров казанской Академии представляют уже солидный вклад в русскую, литературу. Кандидаты – хотя далеко не все они напечатали свои работы, но тоже внесли немалую долю участия в оживление ее. Кроме того, что кандидатские сочинения иногда служат пособием для работ последующих выпусков и даже для профессоров, некоторые из них печатались цельностию и по частям, а затем авторы их работали на местах службы, преимущественно в области русской истории, и доводили подчас свой литературный талант до весьма крупной цифры. Из таких провинциальных работников могут быть названы Загоскин (Иркутск), Можаровский (Н.-Новгород), Никольский (Воронеж), Нурминский и Верещагин (Вятка), Михайловский (Томск), А. Л. Крылов. Ливанов, Сырцов и мн. другие.

Не меньшую роль сыграла казанская Академия и в учебном отношении. Ее профессора были прежде всего педагогами, подготовлявшими учителей в Духовные Семинарии и Училища и заботившимися о пополнении литературы учебников. Курсы истории литературы Порфирьева, по русской церковной истории Знаменского и по истории раскола Ивановского принадлежать к числу наиболее долговечных семинарских руководств. Не менее популярны „Руководство к изучению латинской просодии“ прот. Кувшинского и служащие для низших школ „Руководство к священной истории“ и „Начальное наставление в Законе Божием“ прот. Н. Попова, выдержавшие множество изданий. Но главная заслуга – это приготовление сотен правоспособных учителей для дух. школ восточной России, более чем другие края нуждавшейся и нуждающейся в них. Огромное большинство питомцев казанской Академии занимало и занимает места преподавателей в Духовных Семинариях, училищах, мужских и женских, а в последнее время и в церковно-приходских школах разных рангов. В настоящее время, с фактическим упразднением духовно-учебных округов, питомцев казанской Академии можно встретить во всех губерниях Европейской и Азиатской России. В последние же годы казанская Академия щедро делится своими кандидатами с казанским учебным округом, которому недостает учителей в женские гимназии. Нечего и говорить о том, что законоучительство в средних учебных заведениях казанского и других восточных округов вручалось и вручается академистам преимущественно пред семинаристами. Особенно много казанских академистов ушло в законоучители при ректоре Антонии. Непременным условием законоучительства служит священство. Не мало студентов казанской Академии принимало и принимает священный сан. И из иных курсов таких был значительный процент. Многие из них оставались до конца жизни приходскими священниками, иные – законоучителями только, иные были ректорами духовных школ. Некоторые путем монашества доходили и до высших иерархических степеней. Казанская Академия особенно гордится митрополитами петербургскими Палладием (Раевым, † 1898 г.) и Антонием (Вадковским), архиепископом иркутским Вениамином Блогонравовым 1892 г.), Никанором Каменским, архиепископом варшавским, Нестором Метаниевым, смоленским († 1889 г.), Мелетием Якимовым – якутским и рязанским († 1900 г.; последний не доучился в Академии), Гурием Буртасовским – симбирским († 1907 г.), Григорием Полетаевым, еп. омским. Некоторые из этих владык заявили о себе на миссионерском поприще (Иннокентий, Мелетий, Гурий, Мефодий Герасимов, Николай Адоратский, Хрисанф Щегковский) и поддержали репутацию своей almae matris. Казанская Академия осуществила, хотя (не по своей вине) и не в полной мере, поставленную ей цель – сделаться рассадницею миссионеров и средоточием миссионерских сил и средств. Этой задачи она служит чрез миссионерское отделение, миссионерские курсы, крещено – татарскую школу, связи с которой у нее идут с 60-х годов, чрез издание „Миссионерского противомусульманского сборника» и участие в переводческой деятельности, в которой академическим профессорам, начиная с Ильминского, всегда принадлежала выдающаяся роль. История русской миссии, в частности Алтайской, никогда не забудет, какое значение имел для нее „Апостол России» Ильминский, давший новую постановку переводческому делу и создавший множество новых переводов на многих языках и наречиях Востока России. С его именем связана и новая система школьного образования, пользовавшаяся огромным успехом и в 1870 г. санкционированная министерством нар. просвещения. И если в самое последнее время она стала колебаться, то по побуждениям далеко не педагогическим. Казанская Академия выставила борцов и против еврейства. Кроме здравствующего миссионера и полемиста прот. Малова, известен умерший в 1887 г. в Полтаве архим. Варсонофий (Кузнецкий, из евреев), обративший ко Христу до 1000 своих бывших единоверцев.

Для миссионерского значения казанской Академии характерно и то, что здесь история и обличение раскола развиваются не теоретически только, чисто научно, а и практически. Представитель этой кафедры, Ивановский, один из всех академических профессоров этого предмета, широко развернул полемику против раскола, ведя противораскольнические беседы не только в Казани и казанской епархии, но и далеко за пределами их, в Нижнем-Новгороде, в Петербурге. Имеет значение для обрисовки миссионерско-полемического характера казанской Академии и то, что в 90-х годах, в период наибольшей популярности в русском обществе гр. Л. Толстого и его антихристианских идей, из Казани именно раздался громкий против них голос, призвавший не одного из колеблющихся ко Христу и к церкви.

Проводниками в общество христианских и церковных идей были и состоят многие профессора казанской Академии – путем как печатных статен, так и публичных лекций на религиозно-нравственные темы, которые получили начало в 1868 г. и с перерывами ведутся до последнего времени. Устраивались они как в самой Академии, так и в других помещениях – во Владимирской читальне, в Городской думе, в Бирже, в обществе приказчиков. Такое же значение имеют и проповеди, беседы, чтения, ведущиеся студентами Академии и привлекающие сотни слушателей. Носителями христианских идеалов и церковных традиций служили и служат, наконец, питомцы казанской Академии и по выходе из духовного звания в светское. Хотя такой выход издавна стеснялся подпискою при выходе из Академии (а с 1864 г. при поступлении в нее) служить на духовно-учебных должностях и требованием с уходящих из духовного ведомства денег, издержанных на их содержание в Академии, – беглецы всегда имели возможность уклониться от этого долга. Особенно много ушло из Академии и из духовного ведомства в 60-х годах и в последнее десятилетие, когда некоторые кандидаты Академии стали переходить в Университет. Всего же чаще они уходили и уходят прямо на службу и преимущественно в Министерство нар. просвещения, где некоторые дослуживались до должности директоров учительских семинарий, институтов, народных школ той или другой губернии. Не мало служило и служит их и по другим ведомствам: в Министерстве внутренних дел, финансов, синодальном ведомстве (С. В. Керский), иностранных дел (А. Ст. Троянский, консул в Янине, Ливорно, член международной комиссии над турецкими финансами, и И. Ст. Ястребов, консул в Скутари, Призрене и Солуни).

К. Харлампович