1. Время святителя Филарета
«Облака темнеют; наносится дальний гул грома... Восстани, Господи, запрети волнам и разжени тучи» (23:49).
Иногда приходится быть свидетелем ностальгии о прошлом: мол было много хорошего или даже все хорошо. Так ли это? – Нет! Со временем плохое забывается, теряет свою остроту на фоне каких-либо современных нестроений. К тому же когда-то мы были моложе и потому все воспринималось и переживалось в ином свете. А в самом деле любое время имеет свои радости и несет свои трудности.
Чем же характеризуются годы жизненного подвига Московского Святителя (1782–1867)? – Далеко – не легкостью, о чем он сам красноречиво говорит в ряде писем к разным лицам – от простых духовных лиц до Августейших особ.
Слушаем слово Святого Иерарха:
«Век сей так страстен к беспорядку и вздору, и так забыл первые начала здравого смысла и приличия, что между ревностью строгой, о которой он не помышляет и не выносит, и между недостатком ревности, преступным против истины, трудно пробираться тропинкой ревности терпеливой» (23:46–47). «Мы дожили до какого-то туманного времени. Мгла покрывает умы. В одних видишь неожиданное, в других не видишь ожидаемого» (4:597). То, что видим печально, «и паки печально то, что видящие не видят» (23:52). Устремленное движение к преобразованиям в соединении с неограниченной свободой слова и гласности «произвели столько разнообразных воззрений на предметы, что трудно между ними найти и отделить лучшее и привести разногласие к единству» (23:46). При возрастающей же образованности люди «оказываются не так осмотрительными в поступках, как в прежнее время», и менее основательными во всем – «малом и великом» (23:50). Сделавшись худым, век «легче верит худому, нежели доброму, и особенно там, где доброе должно быть примерным» (23:47). Потому соблазн опережает назидание – идет скорее его (8:75). Сей лукавый век жадно ловит случаи к нареканию, к клевете и «жалом насмешки, даже неосновательной, язвит иногда не без вреда успехам добрых предприятий» (23:50). И даже из христианских обществ выходят люди, говорящие развращенное. «Безрассудные хуления провозглашаются, как мудрость. Соблазн и беззаконие открывают себе широкие пути» (23:51). Потому заря и вечерняя и утренняя не кажутся светлыми. «Облака темнеют; наносится дальний гул грома; громоотводов или нет, или их ломают. Волны восходят: Иисус же спяше» (23:49).
Изуродованные грехом и греховной суетой обычаи «угрожают более, нежели внешние враги» (23:49). Беда, одновременно и опасность, в том, что «мы много хвалимся и не довольно каемся. А время советует меньше хвалиться и больше молиться» (23:48). «Что это за несчастье, что о злоупотреблениях все говорят, и никто не может победить их?» (23:45) – вопрошает Святитель и размышляет: «Мне кажется, что дела наши не к золотому веку ведут. Кто-то говорит: надобно молиться, чтобы гроза не застигла нас, не предохраненных, не окончивших и, может быть, не начавших дела, рассеянных вне и не собравшихся внутрь. Мне сие слышится, и однако дремлется. Пошлите мне петеля Петрова будить меня» (23:49).
Картина времени темнеет от описания скорбей церковных, что было исполнено мудрым и мужественным Иерархом и в кратком письме наместнику Свято-Троицкой Сергиевой Лавры архимандриту Антонию и в пространном послании императору Николаю I. За последнее Московский Архипастырь был подвергнут суровому прещению: изгнан из членов Святейшего Синода и едва не лишен по распоряжению императора митрополичьего сана. Уговорили императора отказаться от своего веления придворные деятели, обратив внимание монарха на могущие быть негативные последствия.
«С скорбями присных моих, – пишет Святитель Архимандриту, святой святому, – не так трудно мне было примириться, потому что мне виделось некоторым образом, что Господь скорбями избавляет от больших скорбей. Трудны скорби церковные. Волны восстают, и тишины за ними не видно. Иона, своеволием виновный в буре, обличен; но буря не хочет оставить в покое сущих в корабле» (8:7).
Письмо святителя Филарета к императору Николаю I с описанием причин бедственного положения Православной Кафолической Церкви в России занимает в книге 31 страницу (27:27–57). Суть его можно свести к следующему:
Многие лица духовного звания стоят на высокой ступени нравственного совершенства. Если же среди него есть какая-то дисгармония, то причины надо искать не в Церкви. И Святитель показывает, как управляется у нас Церковь, «ибо ход машины зависит от того, кому принадлежит управление машиной» (27:29). В Синод архиереи вызываются указом Монарха по представлению обер-прокурора только на один год. В первую половину года успевают лишь присмотреться к делам Синода, а во вторую думают уже о том, как благополучно вернуться в свои епархии. Почтеннейший Митрополит Санкт-Петербургский вступает в должность члена Синода, обыкновенно, в старости, да из какой-либо дальней епархии, «а потому также не скоро может войти надлежащим образом в свое положение». Итак, в самом составе Синода уже заметно намерение парализовать его власть и правильное развитие христианской жизни (27:31). Заседаний Синода без нужды бывает много; составляется множество протоколов, решения же пишутся мирянами в канцелярии и исходят от секретарей и обер-прокурора. «Можно ли себе представить более беспорядочного для чувства православного христианина: миряне управляют судьбою ея, миряне дают направление ей, миряне распоряжаются Духом и жизнью Церкви!» (27:32). По обе стороны «иерархов сидят люди светские, чуждые им по своему образу жизни, по началам и целям своим, нередко расположенные к иерархии неприязненно» (27:33). Собственно, Синод заключается в обер-прокуроре. Он начальник всех, полновластный распорядитель, «в его руках заключается вся церковная власть над Святой Церковью... Никто не может обличить его ни в какой несправедливости или своеволии» (27:35). Вся деятельность синодальных чиновников «направляется не к пользе и благу Церкви, о духе и потребностях которой они не имеют вполне правильного понятия, но к предметам, составляющим обыкновенную стихию человеческой жизни» (27:39). Воспоминания о подобной деятельности налицо – современны. «Нужно только припомнить графа Протасова (обер-прокурора. – К. С). Слишком долго бы исчислять все его действия, направленные к уничтожению и разрушению Святой Церкви при благовидных формах» (27:40).
Трудное, ненормальное положение высшей церковной администрации пагубно отразилось на консисториях всей России, на монастырях, вызвало горькие последствия и на мирян. «Те из них, которые не согреты чувством живой веры, при взоре на неустройство Церкви и духовенства, резко бросающиеся каждому в глаза, более и более хладеют к Святой Церкви, легко ниспадают в состояние неверия и издеваются как над иерархами и учреждениями, так и над всем, что в ней есть прямо Божественного. Те, напротив, которые ищут утешения в Вере и Благочестии Христианском, болезнуют, видя незаконное вторжение в Святую Церковь чуждой ей власти, или изыскивают вне ее способы удовлетворения своим духовным потребностям и совращаются то в латинство или лютеранство, ... то в раскол» (22:44–47).
Словно набат звучат заключительные слова Святителя: «Страшно подумать!.. Страшно, но истинно!» (27:47, 42). Искренние иерархи вопиют к Небу (27:47). Вопиет вместе с ними Московский Архипастырь и обращает свой зов к Монарху: «Государь! Протасов сделался помещиком над архиереями, все архиереи стали с того времени крепостными рабами обер-прокурора и его свиты. Окажите справедливость Святой Церкви... Мы Ваши подданные! Мы не были ни преступниками, ни изменниками царской власти. Государь, чем более будет укореняться это постыдное иго, тяготеющее над духовенством, тем глубже будет входить расстройство в жизнь народа. Пощадите своих подданных. Устраните своей отеческой благостью печальные последствия существующего зла» (27:57).
Если к приведенной характеристике века присоединить развертывание прессы – «хотя за один год взять все худое из светских журналов и соединить, то будет такой смрад, против которого трудно найти довольно ладана, чтобы заглушить оный» (23:53). «Как время наше походит на последнее!» – восклицает Архипастырь и молится: «Когда Варух тосковал об отечестве и о себе, Господь сказал ему чрез Иеремию: «Се, яже Аз соградих, Аз разорю». Какое страшное решение. Господи, не разори. Порази елико сие заслужили, но сохрани Твое на Небе. Потряси землю, чтобы мы пробудились, чтобы возопили к Тебе, чтобы Ты услышал наш вопль покаянный и чтобы не до конца прогневался на Небе» (23:54, 48–49).
Кроме ходатайства – обращения к благоразумию императора Московский Иерарх дает и другие советы, указывает и другие способы лечения язв века: «В веке доносов и ябед» надо устранить ложные подозрения (8:66). «Было бы осторожно как можно менее колебать, что стоит, чтобы перестроение не обратить в разрушение» (23:46). «Требуются живые жертвы, – за себя и за других подвизающиеся в покаянии, молитвах и исправлении» (23:51). Лучше всего – молитва, и святой Митрополит призывает: «Молитвами да помолимся Тому, Кто запрещает ветрам и морю» (8:7). Призывает – и сам молится: «Господи, запрети волнам и разжени тучи» (23:49).