Чудо на Гадаринском берегу Галилейского моря

(Мф. 8:28–34; Мк. 5:1–20; Лк. 8:26–39)

Есть, несомненно, какая-то глубокая тайна в истории кратковременного пребывания Господа Иисуса Христа на противолежащем от Галилеи берегу Галилейского или Геннисаретского озера – моря, а между тем, эта история представляется тем более знаменательною, что местом совершения передаваемых ею событий является, по всей вероятности, страна языческая, – о чем более подробная речь будет ниже, – и мы имеем в ней таким образом изображение первого опыта проповеди, обращенной Иисусом Христом к язычникам.⁶⁴

После плавания по бурному озеру – морю, во время которого Апостолы с благоговейным удивлением познали, что Учителю их и море, и ветры повинуются (Мф. 8:28 и парал.), Господь вступил с ними в страну, которую св. Матфей именует Гергесинскою, а Марк и Лука – Гадаринскою.⁶⁵ Не могло еще пройти впечатление от великого чуда укрощения бурного моря, как здесь же, на берегу, совершается новое чудо, чудо укрощения бурного смятения – на сей раз уже не в море, а в душе человеческой.

Едва вступил Господь на берег Гадары, как Его тотчас (Мк. 5:2) – встретил несчастный, одержимый духами нечистыми.⁶⁶ Унизительное для разумного существа и мучительное положение – потерять свой разум, свою волю, и следовать велениям воли чуждой, враждебной, – воли, только ко злу направленной, только погибель строящей (1Пет. 5:8). Что могло быть мучительнее для того, кто по самому происхождению своему предназначен быть образом и подобием Творца своего, в чьем бессмертном духе живет незаглушимое стремление к добру и к вечному, верховному Источнику всякого добра и любви; что для человека могло быть горше и прискорбнее этого безвольного служения послушным орудием для врага всего сущего, для врага Божия?.. А тот несчастный, что повстречался Господу в Гадаре, был особенно несчастен, особенно жалок. Евангелисты повествуют о нем, как о каком-то полном отщепенце человеческого общества: и в ризу не облачашеся, и во храме не живяше, но во гробехь (Лк. 8:27), – т. е. в пещерах, высеченных в горах, в окрестностях города,⁶⁷ куда, конечно, редко и лишь по крайней нужде проникали люди, что и обусловливало возможность почти полного уединения. Велика была над несчастным власть злых демонов и проявлялась она в самых унизительных для человека и безумных формах бешенства, делая его предметом ужаса и тяготы и для других, яко не мощи ни кому минути путемъ темъ (Мф. 8:28). И вязяху его узы железны и путы⁶⁸, стрегуще его, и разтерзая узы, гонимъ бываше бесомъ сквозе пустыни (Лк. 8:29)... Его вязали цепями, прибегали к мерам самым суровым, как было по отношению к дикому зверю, – а разве сам он не страдал, не мучился ужасно? Нет, велики были и собственные его муки – и физические, и нравственные, при пробуждавшемся сознании своего ужасного состояния: и выну нощь и день во гробехъ и въ горахъ бе, вопiя и толкiйся каменiемъ, – всегда ночью и днем в горах и гробах кричал он и бился о камни (Мк. 5:5). Таковы прямые евангельские свидетельства о силе власти демонской над ним и о мучениях его; но мы имеем и косвенное свидетельство о том же, еще яснее и поразительнее изображающее нам ужасное душевное состояние бесноватого. Когда Господь Иисус Христос вопросил его: что ти есть имя? (Лк. 8:30) – вот как отвечал Ему бесноватый: легеонъ (Лк. 8:30), легеонъ имя мне, яко мнози есмы (Мк. 5:9). Очевидно, несчастный дошел уже до такого положения, что не различал своей души от обдержащих ее духов, отождествлял себя с демонами, говорил о себе в единственном числе, разумея свою подавленную личность, и тут же теряя сознание ее, продолжал речь во множественном числе – по числу обдержащих ее...

Но и порабощенное, и угнетенное, и поруганное, существо человека неудержимо влечется к Тому, в Ком для него жизнь и блаженство. Чудом знаменуется уже первое вступление Господа на берег Гадары. Как ни велика, ни исключительна была власть нечистых духов над бесноватым, – она сразу колеблется и уступает место иной, высшей власти: один взгляд на дивного Пришельца, или, быть может, первоначально одно даже ощущение присутствия Его – потрясает все существо бесноватого, озаряет светом душу его, восстановляет ее против насильственного владычества... Очевидно, не волею злых духов, которой доселе был он столь послушен, творил бесноватый, когда, узревъ же Иисуса издалеча, тече и поклонися Ему, – воздал Ему благоговейное поклонение (προσεχυνησεν) (Мк. 5:6), припаде къ Нему (προσεπεσεν) (Лк. 8:28), как к своему последнему защитнику, своей последней надежде. Так поступил тот, кто одержим был человеконенавистничеством, кто небезопасной для путников делал дорогу в горах меж гробов; так поступил одержимый легионом злых духов, для которых приближение к Сыну Божию было явлением на суд грозного Судии; так поступил тот, кто должен был не прибегнуть к Господу, а поспешно убежать от Него... Но святое спокойствие, кроткое величие, вид Владыки неба и земли – неудержимо привлекли к себе несчастного, мгновенно возбудили его к борьбе с чуждой, подчинившей его себе волей, – и вот человек делает все, что только он мог в таком положении сделать. Он чувствовал, что искра сознания в нем сейчас потухнет, что ему не дано будет и высказать ни просьбы, ни мольбы, что его слово послужит лишь к выражению мыслей и желаний обдержащих его, – и с жалким, мучительным криком он припадает только к стопам Господа.⁶⁹

Но, хотя на мгновение, он победил врага, и эта победа в окончательную и полную обращена была Тем, к Кому он прибег, Чья сила и совершается именно в немощи. Милосердуя над несчастным, Господь властно повелел: изыди, душе нечистый,⁷⁰ от человека (Мк. 5:8). Тогда бесноватый, вновь обращаясь в безвольное орудие сатаны, отвечал Ему: что мне и Тебе, Иисусе, Сыне Бога Всевышняго? Заклинаю Тя Богомъ, не мучи мене.⁷¹ Его устами, и не только устами, но и понятиями враг его говорил против него. Несчастный по-видимому противился избавлению, которое принес ему Господь, и чисто по человечески «заклинал Его Богом» «не мучить его», когда Господь именно и избавлял его от мучений.

Тогда-то, видя его состояние и желая возвратить его к сознанию своей личности, Господь спросил его, как обычно спрашивают, когда хотят возвратить человека к самосознанию: «как тебе имя»? – Имя, носимое нами от рождения, приобретает для нас великое значение и силу; оно для нас уже не звук пустой, – в нем отражение нашего я, в нем для нас и сокращенная история всей прожитой нами жизни. Произнесенное, оно имеет свойство мгновенно обращать нашу мысль к самим себе... Но мы видим, как ответил на вопрос Господа бесноватый. Он не мог уже возвратиться, так сказать, к себе самому, ибо на пути стояли грозные призраки, подобные тем грозным, непобедимым полчищам Римской империи, пред которыми в бессилии простирался весь тогдашний мир. Римский легион⁷² был в то время для народов символом и олицетворением чужеземного ига и той страшной, победоносной силы, которая нагнала его, почти исключая всякую возможность сопротивления, – бесноватый и отвечал, что имя ему – легион, яко мнози есмы, – добавил он в пояснение. Призыв к самосознанию остался не услышанным; одержимый говорил только от имени обдержащих его...

Но столь ужасно проявлявшаяся над несчастным власть демонов была бессильна пред явившимся Сыном Божиим. И бесы это знали... Хотя самое приближение бесноватого ко Христу, припадение к стопам Его, ясно указывало, что он, если не познал, то, по крайней мере, почувствовал в Нем милующего Бога, привлекся к Нему той таинственной силой, которою влечется всякая душа человеческая к Творцу своему Богу: однако же, трудно думать, чтобы в первоначальном даже возгласе его: Iисусе, Сыне Бога Всевышняго!.. заключалось исповедание с его стороны Божества Иисуса Христа. Скорее, в виду того, что во всей беседе своей со Спасителем бесноватый является только как безвольное орудие злых духов, должно предполагать, что и эти слова были обнаружение их именно знания об Иисусе Христе, как истинном Сыне Божием. В этом нас убеждает и неоднократное свидетельство Евангелистов о действительности такого знания у злых духов относительно лица Господа Иисуса Христа (Мк. 1:34; 3:11–12; Лк. 4:41). Вот почему и св. Иоанн Златоуст, изъясняя вопль демонов ко Христу: что нама и Тебе, Iисусе Сыне Божий? Пришелъ еси семо прежде времене мучити насъ, – замечает: «тогда как народ почитал Его человеком, бесы пришли исповедать Божество Его, и те, которые оставались невнимательными при возмущении и укрощении моря, услышали демонов, взывающих о том, о чем возвещало море своею тишиною».⁷³

Но, зная Иисуса Христа, как истинного Сына Божия, демоны знали Его и как Судию, Который некогда произнесет над ними грозный Свой приговор (Мф. 25:41). Этот последний суд будет пределом, с которого невозможною станет их злая деятельность на земле, и сами они навсегда заключены будут в бездну; отсюда раскрывается истинный смысл жалобы их: пришелъ еси семо прежде времене мучити насъ (Мф. 8:29), и их мольбы: и моляху Его, да не повелитъ имъ въ бездну ити (Лк. 8:31). За особые злодейства, за особое преступление, выразившееся в порабощении свободной человеческой личности, демоны опасались ускорения над ними суда, наступления для них мучений «прежде времене».

Господь не отвечал на это их моление, самым Своим молчанием подтверждая, что они не ошиблись в своем горестном предположении. Нет, конечно, оснований думать, что с этого же времени для них должно было начаться то полное воздаяние, которое для всех имеет наступить лишь после полного суда; но уже самое удаление в бездну⁷⁴ (по Луке, а по Марку – из страны той) было для них величайшим наказанием, ибо лишало их возможности делать зло, в чем единственно они находили себе отраду и наслаждение, – и возвращало их внимание исключительно к себе самим, к внутреннему их ужасному состоянию. Высшее наказание для злых волей – это предоставление их самих себе, без возможности проявления себя во вне, заключение их в узкую сферу личного бытия: если самое зло нравственное, по сущности и глубочайшим основаниям своим, есть стремление к самобытию существ ограниченных и всецело зависящих от единого источника бытия – Бога, то и соответствующее этому злу наказание должно состоять в опытном познании всей лживости, тщетности такого мятежного стремления. Но доколе для злых духов оставляется еще возможность во вне проявлять свою злую волю, дотоле действительная пустота и бессодержательность их бытия, в отрешении от полноты жизни Божественной, еще как бы несколько заполняется, и мучительная ложь его не столь ясна и ужасна; последний же суд, когда наступит изгнание их из всей «страны», из вселенной, когда последует заключение их в «бездну», где они предоставлены будут лишь себе самим, – и будет «временем» наступления страшных мучений.⁷⁵

Молчание Господа в ответ на моление демонов знаменовало, что Он не изменяет решения Своего, что Его владычественное повеление должно быть исполнено.⁷⁶ Тогда они решаются на последнюю просьбу: беси же моляху Его, глаголюще: аще изгониши ны, повели намъ ити въ стадо свиное (Мф. 8:31). И повеле имъ абiе Iисус,⁷⁷ – и рече имъ: идите (Мф. 8:32). Понятна эта просьба злых духов, – ненасытная злоба побуждает их хотя меньшим горем людским вознаградить себя за невозможность творить большее, – и вот, когда Господь дает им желанное повеление, они – изшедше отъ человека, внидоша во свинiя, и устремися стадо по берегу въ езеро и истопе.⁷⁸ А животных было около двух тысяч (Мк. 5:13).

Последующее повествование Евангелистов со всею ясностью дает познать действительную таинственность и необычайность событий, ознаменовавших пребывание Господа на берегах Гадары. Становится очевидным, что, если таинственною и загадочною является история этих событий у Евангелистов, то это единственно потому, что такова она и сама по себе, такова она и в самой сущности своей, – и если такою же является и на страницах Евангелия, то это – только знак того беспристрастия, той верности, с какою передали ее Евангелисты, ничего к ней не прибавляя, ничего в ней не разъясняя, – передавая ее именно в том виде, в каком она имела место.

Что такой таинственный и необычайный характер имела настоящая история и на самом деле, – видно именно из того впечатления, какое она произвела на очевидцев ее, – из того душевного состояния, в какое были приведены жители страны Гадаринской необычайным происшествием, случившимся в области их.

Пасущие свиней побежали и рассказали в городе и в деревнях (Мк. 5:14; Лк. 8:34) обо всем и о том, что было с бесноватым (Мф. 8:33). И вот, весь город вышел на встречу Иисусу (Мф. 8:34) – посмотреть, что случилось (Мк. 5:14; Лк. 8:35). Приходят к Иисусу и видят, что бесноватый, в котором был легион, сидит (Мк. 5:15) у ног Иисусовых (Лк. 8:35), одетый и в здравом уме, и – убояшася.⁷⁹

Убояшася... но чего же именно?.. Того ли, что Господь проявил божественную силу и власть, что в Его лице они ощутили присутствие Всемогущества?.. Но проявление этого Всемогущества было благодетельно и цельбоносно; страдания разумного существа Господь заменяет гибелью, хотя и многих существ, но существ неразумных; человек к благодеющей Силе должен был чувствовать не ужас и страх, а любовь и доверие... Или ужаснулись гадаряне, видя человека седяща, изъ него же беси изыдоша, оболчена и смысляща, при ногу Iисусову? (Лк. 8:35)... Но это зрелище было радостно, а не ужасно; оно должно было подвигнуть на благодарность Исцелителю, а не на «моление» – отъити отъ них. Где же источник этого непонятного ужаса, этого удивительного моления к чудному врачу душ и телес об удалении?.. Неужели оно вызвано было только гибелью стад в море? Но Евангелисты, особенно Марк и Лука, не желают по-видимому сказать этого: по их повествованию, гадаряне не тогда устрашились, когда получили весть о гибели стад, а именно – когда увидели зрелище радостное: исцеленного при ногах Исцелителя... Да и чувство их, по изображению его у Евангелистов, не походит на то, какое вызывается у человека жадного и корыстолюбивого, когда у него отнимают его достояние, – это не гнев, не раздражительность, не озлобление, вызывающее человека на поступки дерзкие и насильственные: нет, гадаряне ощутили именно благоговейный ужас (εφοβηϑησαν),⁸⁰ и следствием его была их покорная просьба, или, как прекрасно передано в нашем славянском Евангелии, моление к Господу – оставить страну их.⁸¹

Такой благоговейный страх проистекал скорее из другого источника. Так некогда и блаженный апостол Петр, при виде необычайного улова рыбы, от множества коих протерзашеся мрежа (Лк. 5:6), – тогда как бесплодны были все труды рыбарей во всю минувшую ночь, – припаде къ коленома Iисусовома, глаголя: изыди отъ мене, яко мужъ грешенъ есмь, Господи. – Ужасъ бо одержаше его и вся сущая съ нимъ, поясняет при этом Евангелист (Лк. 5:8–9). – Не таково ли было по существу своему и чувство Гадарян, при виде чуда дивного исцеления?.. Предположение тем более вероятное, что гадаряне скорее всего были язычниками, а в язычестве была развита вера в то, что сами бессмертные их боги сходят с Олимпа и вступают в непосредственное общение с людьми. На страницах священной новозаветной истории сохранилось одно повествование, связанное с такою верою, или, говоря точнее, с таким суеверием языческим. Когда свв. апостолы Павел и Варнава пришли в Листру и тамо беста благовествующа (Деян. 14:7), то в числе слушателей проповеди оказался и один хромой отъ чрева матери своея (Деян. 14:8). Апостол Павел, видя, яко веру имать здравъ быти (Деян. 14:8), даровал ему исцеление единым своим словом. И вот, пораженный необычайным чудом народ воздвигоша гласъ свой, по Ликаонски глаголющее: бози, уподобльшеся человекомъ, снидоша къ намъ. Нарицаху же убо Варнаву Дiа (т.е. Зевсомъ), Павла же Ермiа (Деян. 14:11–12). Апостолы едва успели разубедить несчастных слепцов – не приносить им жертвы, для совершения которой жрецъ Дiевъ уже приведе юнцы и принесе венцы предъ врата (Деян. 14:13–18). Но если таковы же были и чувства гадарян по отношению к Иисусу Христу, то, конечно, они ближе стояли к истине, чем жители Листры, ибо, хотя и не разумели они Истинного Бога и в Иисусе Христе видели, конечно, одного из своих богов, – все же они правы были в том своем предположении, что пределы их действительности посетил Сам Бог, – и благоговейное чувство их надлежало только просветить, довести их до истинного познания поразившего их умы Чудотворца. Хотя и суеверное, хотя и вполне языческое, – чувство это все же скорее по-видимому заслуживало снисхождения и участия, чем ожесточенное неверие иудеев, которые вовсе не признавали Божества Пророка из Назарета (Ин. 1:46), которым только земное происхождение Его было хорошо известно (Мф. 13:5). Как незнатное и простое, оно не только не вызывало благоговения к сему Пророку, но и часто, напротив, было основанием для хулы на Него, переходившей в оскорбления и даже в попытки на убиение Его (Ин. 8:59; 10:31)...

И однако же, Господь, знавший всю злобу их, знавший, что эта злоба их будет причиной смерти Его, до конца не уставал в попытках просветить их потемненное духовное око для истинного познания Его, найти дорогу к их сердцу, ожесточенному злобой, – а гадарян Он тотчас покидает, не разъяснив им даже, как заблуждались они относительно лица Его и как, вместе с тем, близки были к истине... Или Его сердце оскорблено было тем, что их чувство прямо выражается в просьбе отъити отъ нихъ? Но эта просьба была естественна и понятна, ибо видение Божества невозможно для человека в сей жизни и потому влечет за собою ее прекращение, смерть (Исх. 33:20; Суд. 6:23). Сверх того, такая же просьба была однажды высказана, как мы видели и апостолом Петром, – и однако же не гнев вызвала со стороны Господа, а – напротив – любвеобильное одобрение: не бойся!.. – и великое обетование: отселе будеши человеки ловя (Лк. 5:10). – Чем же столь прогневили Господа гадаряне?.. Чем неугодна Ему их просьба? Чем неугоден был Ему их благоговейный ужас пред Его Божественным лицом? Почему без укоризн, без вразумления Он тотчас исполняет их «моление», клонившееся к величайшему несчастию для них, – к лишению присутствия Его?.. Представляется очевидным, что «моление» гадарян, помимо благоговения к Господу, как к некому неведомому Богу, в основе своей имело нечто особенно неугодное Ему, возбранявшее Ему вступление в среду людей, изрекших такое моление. Что же это было такое?..

Прежде чем ответить на этот вопрос, должно предварительно решить другой, тесно с ним связанный: какое значение имело потопление стада свиней в море, дозволенное бесам Господом?.. Как изъясняется соизволение Господа на злое желание их?..

Обыкновенно предполагают, что гадаряне были иудеями, и в гибели их стада видят особое наказание Божие за разведение животных, недозволенных законом к употреблению в пищу. Решение вопроса очень легкое и по-видимому естественное – и тем не менее весьма сомнительное; самые сторонники его легко допускают и другую возможность, – что гадаряне были язычниками.⁸² Уже это одно обстоятельство колеблет и даже совсем почти разрушает значение и силу приведенного решения вопроса: объяснение действительного события причинами только возможными, очевидно, недостаточно и неудовлетворительно. Но должно сказать и более: самая возможность того, что гадаряне были иудеями, весьма трудно допустима и граничит с невозможностью. Иудеи времени Христа Спасителя были весьма ревнивы к букве закона. Посему необходимо прийти к заключению, что не могло быть с их стороны допущено разведение стад свиней.

Другое соображение, имеющее в данном случае не менее важное значение, относится к тому знаменательному обстоятельству, что ни один из Евангелистов, передающих историю пребывания Господа в стране Гадаринской, не упоминает о том, что гадаряне были язычниками. Нельзя, конечно, не согласиться с тем, что довод «отъ умолчанiя» не всегда убедителен, – что не всегда от умолчания повествователя о чем либо должно заключать к небытию, к отсутствию того, о чем он умалчивает. Но в разных случаях этот довод приобретает разную силу, получая иногда значение почти непререкаемого свидетельства истины. Таким именно и представляется он в данном случае. Если, например, Евангелисты не передают нам ничего о том, сошли ли на берег с Учителем своим Апостолы, – мы отсюда не в праве еще заключать, что они на берег не сходили, а оставались в ладье, потому что это обстоятельство существенного значения не имеет, и этим умолчание о нем Евангелистов совершенно удовлетворительно и изъясняется. Но иное значение имеет их умолчание о том, что гадаряне были иудеями (если бы это было действительно так): оно было бы совершенно непонятным – и в виду необычайности, исключительности того обстоятельства, что иудеи – гадаряне разводили свиней, и в виду того, что это обстоятельство составляло бы тогда всю сущность в рассказе о гибели свиней в море, представляя естественнейшее и яснейшее указание причин к соизволению на нее Господа. Возможно ли было здесь умолчание?.. И не в праве ли мы рассуждать таким образом, что, если Евангелисты не отмечают, как чего – то необычайного, того, что гадаряне разводили свиней, и не говорят, что они были иудеями, то, следовательно, гадаряне были язычниками, для которых это было делом совершенно обычным и позволительным; – и что, если Евангелисты не предлагают нам того естественного объяснения соизволения Господа на гибель стада в море, что это было наказанием иудеям – гадарянам за нарушение предписаний закона, а оставляют дело без объяснений, во всей его загадочности и темноте, – то, след., этого объяснения и нельзя принять в данном случае – и именно потому, очевидно, что гадаряне были не иудеями, а язычниками.

Наконец, Иосиф Флавий Гадару прямо называет греческим городом.⁸³ По всем указанным основаниям, объяснения соизволения Господа на гибель стада в море нельзя искать в том обстоятельстве, что гадаряне были будто бы иудеями и разводили животных, выделенных законом в разряд нечистых.⁸⁴ Итак, должно искать решения вопроса другим путем.

Бесспорно, что потопление стада в море имело большое значение для исцеленного бесноватого;⁸⁵ чрез это внешнее знамение он должен был получить уверенность в действительности своего избавления от ужасной власти злых духов, – и внешнее знамение для него в этом отношении было тем более потребно, что нечистый дух, по замечанию евангелиста Луки, долгое время мучил его (Лк. 8:29); поэтому ему трудно было сразу поверить, что его мучения уже миновали, прекратились по единому повелению дивного Пришельца⁸⁶. Но этим вопрос решается с одной только своей стороны; почему при этом должны были пострадать гадаряне, – на это ответа еще не дано.

Совершенно, наконец, нельзя согласиться с тем рассуждением, что Господь дозволил бесам только войти в стадо свиное, виновниками же его гибели являются исключительно бесы⁸⁷. Но, как Всеведущий, Господь знал, в чем заключалось истинное желание их, и потому, соизволяя на их просьбу, соизволял и на гибель стада; как Всесильный, Он мог воспрепятствовать им злоупотребить Его дозволением, воспрепятствовать совершению ими нового зла, как воспрепятствовал и вообще дальнейшему пребыванию их в стране той,– почему же не воспрепятствовал?.. Зачем это попущение, эта как бы уступка демонам?.. Конечно, Бог не может быть виновником зла, но заключать отсюда, что Господь Иисус Христос не был виновником гибели стада в море, – нельзя: для такого заключения должно было бы предварительно доказать, что потопление стада было злом, а доказать этого нельзя. «То, что мы называем злом физическим, чем Бог наказывает нас за грехи, не есть зло, ибо заключает в себе силу добра, содействуя нашему исправлению и возбуждая к добру»⁸⁸. Почему не отнести к такому роду зла и гибель гадарянского стада?..

Верно так же и то, что Бог не нарушает свободы даже злой воли в мире; однако же, ограничивает ее проявления; конечно, в потоплении стада нашла себе выражение свободная, ко злу направленная, воля духов, но самое попущение Господне такого проявления ее указывает на особые цели Его премудрости; если Он, изгнавши их из человека, не дозволил им остаться даже в стране той, то очевидно, что и злое хотение их погубить стадо должно было бы также остаться без удовлетворения, ибо оно относилось к совершению того зла, ради которого они и желали остаться в стране той. Но Господь, возбранивши им последнее, не возбраняет им потопления стада.

Итак, объяснения события гибели стада в море должно искать не в злом произволении духов, которое, хотя и обнаружилось в нем, но лишь по особому попущению Господню, – а в самом Господнем попущении. Поэтому справедливо другие толкователи в гибели стада видят испытание для гадарян, и именно в том отношении, – способны ли они вечные блага предпочесть временным, или нет?..⁸⁹ Однако, не ясно, каким образом в этом событии для гадарян представлялся выбор между временными и вечными благами?.. Каким образом, при виде гибели стада, они могли вознестись мыслию к благам последнего рода?..

Поэтому, соглашаясь, что потеря стада была, действительно, испытанием для гадарян со стороны Господа, определим, в чем же был внутренний смысл испытания? В этом, очевидно, главный вопрос.

Во всей гадаринской истории, – в этом непонятном попущении Господнем бесам – потопить стадо и тем доставить имущественный ущерб и огорчение хозяевам его, гадаряне ясно должны были видеть, что, так или иначе, страдания одного человека, одного отщепенца общества, заменены горем многих, – что вражеская сила, которая в той области терзала и мучила одного, теперь свое губительное действие простерла на всех жителей страны. А такая замена страданий одного – страданием многих естественным следствием своим, как и всегда, имела то, что самая степень страданий стала несравненно ниже, и ужасный духовный и телесный недуг заменяется простым имущественным убытком, убытком тем более не тяжелым, что делится он между многими. Итак, одному страдать или многим?.. Делить ли страдание по возможности между всеми и чрез то уменьшать его и количественно, и качественно, или же – сваливать всю тяжесть его на отдельные единицы, как на жертвы искупления, а другим предоставлять наслаждаться жизнью мирно и спокойно, забывая даже о существовании страдания и горя в мире?.. Вот вопрос, который всегда иначе склонны решать счастливые и довольные и иначе – те, на долю которых выпал жребий испытывать все невзгоды земного бытия, видеть постоянно только обратную сторону его, как бы расплачиваясь за благоденствие первых.

Отсюда-то до некоторой степени и можно уяснить причины непонятного по-видимому действия Господа, – Его попущения демонам потопить стадо свиное. Это было действительно испытание, – испытание любви: способны или неспособны были гадаряне, позабыв гибель собственных стад, всецело войти в безмерную радость ближнего своего; всем сердцем умилиться зрелищем исцеленного при ногах Исцелителя, так чтобы совсем заглохли на это время все эгоистические порывы, все себялюбивые расчеты? В одном действии Своем, в одном Своем чуде Господь как бы символически изображает тот идеальный порядок жизни, к которому призвать пришел Он все человечество, для привлечения к которому гадарян прибыл Он ныне в страну их: тот порядок жизни, где все братски делят между собою страдание и тем изгоняют его, где не ищут только своихъ си (1Кор. 10:24; 13:5), где другъ друга тяготы носятъ, дабы темъ исполнить законъ Христовъ (Гал. 6:2), – тот порядок жизни, который однажды только был потом осуществлен на земле, когда вси имяху вся обща (Деян. 2:44).

Как же отнеслись к испытанию гадаряне?

И моли Христа (Его) весь народъ страны Гадаринскiя отити отъ пределъ нихъ, яко страхомъ велiимъ одержими беху⁹⁰.

Страх и – только страх!.. Один только пример, одно только действие, выходящее из круга обычной жизни, обычного порядка вещей, повергает гадарян в ужас; вид исцеленного ни мало не радует их... Тут не один мотив корыстолюбия имел место, не одна страсть к стяжанию говорила, не горе только о гибели стада сказывалось, – нет. Ужас пред величием Явившегося, порожденный признанием Его Существом необычайным, божественным, усугубился самым проявлением Его могущества, – этим деянием Его, направленным к замене страдания одного – страданием многих. Тут прежде всего сказалось полное несогласие гадарян на тот порядок жизни и отношений, который хотел водворить в их области внезапно снисшедший к ним Бог, начаток которому и пример показал Он при самом вступлении Своем на их землю. Это был исполненный религиозного суеверного страха, робкий и униженный, но и решительный, вместе с тем, протест против Чудотворца – преобразователя. Их просьба ко Христу – отъити отъ нихъ не была подобна просьбе Петровой: изыди отъ мене, яко мужъ грешенъ есмь, Господи! – ибо в основе ее лежало не одно чрезвычайное благоговение к Господу; их просьба к Нему: «уйди от нас!» значила: «мы не понимаем Тебя, мы боимся Тебя, чудный Пришелец. Твои действия на нас наводят только ужас, ибо они не таковы, не к тому клонятся, к чему мы привыкли, с чем мы сроднились, среди чего мы и можем только жить. Удались от нас, оставь нас жить, как мы жили; мы не принимаем Тебя, мы отвергаем учение Твое: мы боимся и только боимся Тебя».

И вот, Господь, некогда, в ответ на просьбу Петра изыти отъ него, с любовию привлекший его к Себе, в число Своих возлюбленных учеников, безмолвно ныне соглашается на просьбу гадарян. Жалкие люди!.. Их страх, их трепетное моление – не дают места гневу и прещению на них; но, по крайней мере – в настоящем их состоянии, нет относительно их места и надежде на возможность привлечения их к познанию закона Божественной правды и любви. Им не понятна самая идея любви, странна идея страдания друг за друга; их ужасает самая возможность такой жизни... И влезъ Господь въ корабль, возвратися. Сурово, но справедливо замечает по этому поводу бл. Феофилакт: «познай из сего, что где свинская жизнь, там живет не Христос, а живут демоны».

Свидетельством крайне печального, действительно, нравственного состояния гадарян было удаление от них Господа. Достойно замечания, что, пришедши на землю для научения и спасения людей, Господь постепенно возводил их к пониманию Своего небесного (Ин. 3:12) учения и благовестнического труда Своего не покидал и тогда, когда Его не понимали, гнали, оскорбляли, – и до конца не покинул Он учить Иудеев, этих, особенно враждебно настроенных к Нему и к Его учению, людей. Итак, Его удаление из пределов страны Гадаринской, после предложенного жителям ее испытания любви их, знаменовало, что нравственное состояние их было еще печальнее, чем открытых врагов Его. И это было действительно так.

В одном из откровений Апокалипсиса содержится следующее изречение, которое Дух повелевает Тайнозрителю передать ангелу церкви Лаодикийской: «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!»... (Откр. 3:15). Голос сердца, живой, хотя и неразумной привязанности к закону отцов, к преданиям старцев, слышался в горячих протестах иудеев против учения Христова; живая душа сказывалась, быть может, в самых оскорблениях, нанесенных ими Господу, в самых хулах на Него, как на разорителя их вековых верований и учреждений. И было над чем работать; оставалась надежда эту живую душу, этот огонь протеста, обратить на истинный путь, заставить служить истине. И трикраты отвергшийся Господа пламенный и бурный духом Апостол воссоединяется затем с Ним неразрывным союзом любви... Но холодно рассудочное отречение от Господа сразу давало возможность видеть в гадарянах людей, к которым вполне можно применить сказанное Духом ангелу церкви Лаодикийской: от них не слышно бурного протеста, не обнаружили они пылкого гнева, – но не потому, что они были добры, кротки и незлобливы, а потому, что применимо к ними иное изречение Духа Тайнозрителю – для передачи ангелу другой церкви: «ты носишь имя будто жив, но ты – мертв»... (Откр. 3:1).

В таком состоянии духовно – нравственной жизни гадарян и должно искать объяснения причин, почему они не поняли Господа, ужаснулись дел Его и добровольно удалили себя от единого Источника жизни и света. Напрасно было бы искать этих причин в корыстолюбии их, в привязанности к земному стяжанию, – о чем, как мы видели, не только не сказано прямо в Евангелии, но и чего и самим основательно вывести из него нельзя. Невосприимчивыми к тому, «яже Духа Божiя» (1Кор. 2:14), мертвыми для жизни духа гадарян сделал не частный какой-либо порок их, а общее направление их жизни, к характеристике которого мы теперь и перейдем.

Нужно было постепенное преобразование всей их жизни, их понятий, всего их настроения, – нужна была постепенная разработка этой почвы, чтобы сделаться ей той доброй нивой, на которой посеянное слово Божие дало бы плод сторицей.

Господь, удаляясь, и оставляет делателя на этой, еще дикой, не обработанной ниве. – Когда Он вошел в лодку (Мк. 5:18), человек, из которого вышли бесы, просил Его, чтобы быть с Ним. Но Иисус не дозволил ему,⁹¹ сказав: возвратись в дом твой и расскажи, что сотворил тебе Бог (Мк. 5:19; Лк. 8:39) и как помиловал тебя (Мк. 5:19). Он пошел и проповедовал по всему городу, что сотворил ему Иисус (Лк. 8:39).

Мы сказали, что история в стране Гадаринской знаменательна, как опыт проповеди, обращенной Господом Иисусом Христом к язычникам. Поведение гадарян во время посещения Господом страны их является особенно характеристичным для тех начал, которые легли в основу жизни язычества, и нравственное настроение их объясняется из этих начал, как естественное следствие всестороннего и последовательного приложения их к жизни. «Гадаринский бесноватый, – замечает А. В. Горский, – образ мира языческого; в нем не семь, а целый легион духов».⁹² В таком смысле – «это событие – притча, хотя и несомненна его достоверность историческая».⁹³ Но можно сказать, что вместе с бесноватым, как истинный образ мира языческого, могут рассматриваться и его земляки – все гадаряне, представшие Господу на берегу своего моря. Если событие гибели стада в море в отношении гадарян имело значение, как испытание любви их, то в отрицательном отношении к этому испытанию с их стороны ясно сказалось, то отсутствие сей добродетели, которое, прежде всего, характеризовало языческий мир. Можно сказать, что именно на противоположных этой добродетели началах строилась вся жизнь последнего.

Языческому миру была действительно чужда истинная любовь к ближнему; этот мир отличался, напротив, неуважением к человеческой личности, к высокому достоинству ее, безотносительно к тем или другим внешним обстоятельствам и положению. Это было высшим выражением эгоизма, эгоизма не отдельных только личностей, но и целого общества: человек рассматривался не сам по себе, не по богоподобному достоинству природы своей, а лишь как орудие государства; его достоинство всецело определялось степенью приносимой Им пользы, а говоря точнее и как было в действительности, – занимаемым им в государстве местом. Отсюда – именно в язычестве, как нигде более, слабый, страждущий или вообще бесполезный, хотя бы и не по своей вине, человек не мог рассчитывать на сочувствие и поддержку и всегда, наоборот, мог ожидать, действительно, предпочтения пред собою даже простого, но полезного животного.

Многочисленнейшие и поразительнейшие примеры подобного печального порядка жизни в языческом мире может дать, конечно, одна история рабства, с хорошо всем известными случаями откармливания рабами рыб в садках богатых господ и другими примерами низведения людей не только на степень животных, но и ниже ее. В рабстве люди систематически воспитывались именно к тому, чтобы, резко проводя границу между счастливыми и обездоленными, не только не сочувствовать и не сострадать последним, но и смотреть на их страдания, как на нечто должное, а их самих признавать существами низшего рода... Их страдания, их обездоленность были необходимым условием благоденствия тех, которым только и усвоялось как бы право на счастье и истинно человеческое достоинство: это был как бы естественный закон природы, против которого не возмущалось уже притупленное нравственное чувство; на унизительное рабство, на лишение человеческого достоинства одних – другие смотрели столь же безучастно и равнодушно, как на естественное и малокасающееся их дело, – как гадаряне – на рабство своего ближнего духу зла.⁹⁴

Но рабство в язычестве не было частным и случайным явлением; оно лежало в основе всей жизни древнеязыческого мира и было ее характернейшим признаком; оно было лишь крайним выражением общего направления ее. Те же характерные признаки, которые отличали рабство, наблюдались и во всех сторонах и отношениях общественной жизни; духом рабства была проникнута вся ее система...⁹⁵ Особенно при этом замечательно и в то же время – печально было то, что полное неуважение к личности человека, к богоподобному достоинству его, уживалось в язычестве с просвещением, с умственным высоким развитием, с философией. Вот яснейшее подтверждение того, что новых начал жизни языческий мир не мог усвоить иначе, как путем полного перерождения.

Древность передала нам величайшие творения, в которых говорится о бессмертии души, о случайности земного жребия, суетности земного величия, – к сожалению, она не оставила никаких данных к решению труднейшего вопроса: как вместе с тем самые высокоразвитые люди грубейшие формы выражения бесправия и несправедливости в жизни общества считали за естественное и необходимое явление, а мечту об устранении их признавали за невозможность, о которой можно было разве говорить, но пытаться осуществить которую в действительности было бы безумием?..

С этой точки зрения, поведение язычников гадарян совершенно понятно. Они не сердятся, не гневаются, поступком Господа не раздражены. Но им представляется совершенно неправильным и ненормальным, чтобы из спасения одного человека должны были жертвовать своим благополучием другие. Что один страдает, а другие благоденствуют, в этом они не видят ничего странного; но с тем, чтобы несчастный перестал быть несчастным, как бы позаимствовав счастья у других и несколько уменьшив его у них, – они решительно не согласны; это для них совсем непонятно и странно. И они только как бы говорят: такой порядок жизни, быть может, и хорош, но мы его не принимаем, не считаем его для себя возможным, – он не для нас... Кому не известно, что приблизительно это же и обычно говорили язычники, когда, признавая высокое достоинство нравственного учения христианского, отвергали, однако, его, как невозможное? И просвещеннейшим из них казалось, что все: и государство, и цивилизация, и весь порядок жизни рухнут, если будут осуществлены на деле начала христианства. Этот мир верил только в силу, хотя бы и переходящую в насилие, – в право, хотя бы в основе его и лежало бесправие; учение любви и самоотвержения было для него безумием...

Поистине «не семь, а целый легион духов» обдержал языческий мир, и этот легион необходимо было изгнать, прежде чем языческий мир принял учение Христа и стал царством Божиим. И тем, которые наивно полагают, что гуманные идеи наших дней суть прямое следствие нравственного развития человечества, а не великий плод христианства исключительно, стоит вдуматься во внутренний смысл истории на Гадаринском берегу Галилейского моря. Ответ гадарян Господу – это ответ язычества, ответ всего естественного, предоставленного самому себе человечества на высокий призыв христианства, когда впервые мир огласился проповедью любви и милосердия... Те, которые следовали закону: око за око, зуб за зуб, – были несравненно более способными внимать этому призыву.

Да, не напрасным был Закон, не тщетно водительство Промысла, не бесплодные речи пророков: и народ жестоковыйный и непокорливый был приготовлен ими в ниву, на которой должно было посеяться благовествование Нового Завета. Избрание еврейского народа Богом и непосредственное водительство Его не было делом как бы пристрастия Божия к тем, которые были чадами Авраама, как это предполагали они сами: нет, оно было не столько почестью, сколько мировым служением. Не напрасно Господь все учение Свое проповедал среди иудеев. Его гнали, ненавидели, Его убили, – но учение Его сохранили и передали миру. Языческий мир Его не гнал, но – вот как кончилась первая попытка обращенной к нему проповеди. Здесь было хуже: равнодушие, полное непонимание, презрение. И если бы Господь явился на землю среди язычников и среди них совершил бы служение Свое, проповедуя учение спасения, мира и любви, – Его, быть может, и не убили бы, – но явиться среди них Он не благоволил, ибо быть убиту Ему надлежало, а учение Его – и на площадях Рима, и в ареопаге Афин не имело ли бы того же успеха, что и среди гадарян? Припомним, как, когда апостол Павел заговорил о воскресении мертвых в Афинском ареопаге, высокоразвитые греки только усмехнулись: что было бы, если бы Господь Свое учение о всеобщем братстве, любви и безусловной нравственной чистоте возвестил бы, например, в центре тогдашнего деспотизма, Риме?.. И Он туда не пошел; не Ему туда надлежало идти, а Петру и Павлу. Он и от гадарян немедленно удалился, лишь только просьбой своей они показали, что не Он не хочет их спасения и просвещения, а они сами изгоняют Его. Его путешествие в Гадару было многознаменательно, но лишь в том смысле, что должно было служить ответом на возможный вопрос: почему не покидает Он жестоковыйного народа Своего и не обращает, как после Апостолы Его, учения Своего прямо к тем, о которых Сам сказал: и ины овцы имамъ, яже не суть отъ двора сего, и тыя Ми подобаетъ привести (Ин. 10:16)...

Предвидим возражение. Скажут: но если язычники не приняли бы Господа, то как приняли слуг Его, Апостолов?.. Если Его отвергли бы, то как не отвергли Павла и Петра?.. Как слуги совершили то, чего не совершил Господь их? Как победили они язычество, победили они непобедимый Рим, когда Господь и из Гадары тотчас удалился?..

Но здесь – великая тайна. Это та тайна, о которой Сам Господь говорил ученикам Своим в прощальной беседе Своей с ними: веруяй въ Мя дела, яже Азъ творю, и той сотворить и больша сихъ сотворить (Ин. 14:12)... Слово Спасителя на учениках и сбылось, прежде всего, именно в великом деле обращения к Нему языческого мира, в великой победе над ним. Когда прославился (Ин. 7:39) Он в богочеловеческой природе Своей и, как истинный Глава Церкви Своей, ниспослал верующим Духа Святого, они во Имя Его (Ин. 14:13–14) совершили ту дивную победу, которую Он только подготовил Своим явлением в мир; Его силою и властью, дарованною Ему после вольных страданий и смерти Его (дадеся Ми всяка власть на небеси и на земли, – сказал Он им по воскресении Своем – Мф. 28:18), они возродили мир и изменили весь строй его жизни. В один день апостол Петр, пользуясь впечатлением чуда ниспослания верующим дара языков (Деян. 2:2–14), обращает ко Христу верующих более, чем Сам Господь обратил за все время земной Своей жизни (Деян. 2:41).

И именно только путем полного нравственного перерождения, возрождения языческий мир, как мы видим, мог быть приведен ко Христу и подлинно, поэтому, только иной Учитель, иной Утешитель, Чьею силою совершается возрождение, Кто человека просвещает не внешним учением, а изменяя все его существо, – мог и этому миру усвоить истину Христову и жизнь его изменить по началам, дотоле ему представлявшимся совершенно невозможными и непонятными. Но доколе Иисус не у бе прославленъ, не у бе Духъ Святый въ мiре (Ин. 7:39), и проповедь Господа Самого среди мира языческого, царства сатаны, была бы пока еще гласом вопиющего в пустыне. Языческий мир в отношении евангельской проповеди был пока еще безнадежен.

Можно указать еще одну причину, по которой проповедь Евангелия была пока безнадежной среди язычников. Как трудно и опасно больной, языческий мир нуждался в средствах сильных и действенных; проповедь любви должна была к нему быть обращенной не в словах, которых он не понимал, а в делах, сущность которых была бы ясна и для него. Доколе силою Духа Святого не сделалось среди людей невозможным осуществление евангельского закона любви, одна словесная проповедь о ней не могла тронуть огрубелого сердца язычника. А когда в малом, избранном обзестве верующих во Христа начал осуществляться этот божественный закон любви, – пред ним преклонился человек, не имея уже возможности возражать против него. Вот почему и говорил Господь ученикам Своим в прощальной же беседе с ними: о семъ разумеютъ вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (Ин. 13:35): во взаимной самоотверженной, на деле осуществленной любви Он малому стаду Своему указывал знамя, под которым оно победоносно должно было расшириться на весь мир, приводя его к единому Пастырю всех.

И история свидетельствует, что языческий мир, действительно, был побежден не столько словом, сколько делом любви: не столько проповедью о ней, сколько ее осуществлением.

Таков внутренний смысл событий, ознаменовавших пребывание Господа Иисуса Христа на берегу Гадары. При всей своей несомненной исторической действительности, они столь же несомненно имеют характер и символический – и в этом смысле знаменательны в высшей степени.

Самое непонятное действие Господа – дозволение духам нечистым потопить стадо в море, при всей видимой неизъяснимости своей, отличается тем же глубоко знаменательным, символическим характером, – поскольку оно требовало от Гадарян именно того, что прежде всего теряется людьми, когда они слишком начинают верить во внешнюю силу, слишком полагаются на внешнюю правду жизни, на право, которым создаются и сохраняются внешние формы ее: оно требовало от них веры во внутреннюю силу добра. Будучи испытанием любви, оно было испытанием и веры в добро; то и другое неразрывно связано, ибо любовь всему веру емлеть (1Кор. 13:7). И поведение гадарян вынаруживало и другую характерную черту язычества: отсутствие веры в добро... Пусть поступок Господа и был для гадарян непонятен, но, ведь, видели же они, что Сам Он был великим человеколюбцем, и что с гибелью их стада, хотя также – непонятным образом, соединилось избавление их ближнего от ужасных страданий. А если видели, то почему же не поверили, что жертва с их стороны, – хотя смысл ее и был для них непонятен, должна быть принесена ими не только без ропота и противления, но и с радостью, внушенной верою и любовью? Почему сознательным участием в ней, радостным соизволением на нее – они не обратили ее в истинно доброе дело, в подвиг со своей стороны, веруя, что доброе дело никогда своего значения не теряет и не может терять, хотя бы конечных результатов его и не дано было нам видеть? Ведь, без веры во внутреннюю силу добра невозможна добрая деятельность в мире. Слишком перепутаны и сложны людские отношения, чтобы наперед можно было знать благие последствия каждого доброго дела, каждой жертвы с нашей стороны. И к жертве нужно быть всегда готовым, когда ее требует благая воля Божия, хотя – как воспользуются ею те, ради которых она приносится, насколько и в каком отношении она будет для них полезна, – и возможны всегда сомнения. И часто Господь, быть может, испытывает нас, как некогда гадарян, требуя от нас жертв, смысла которых мы не понимаем и в значении которых мы сомневаемся. Тогда, как показатель нравственного состояния человека, испытывается собственно его вера в добро, во внутреннюю его силу, – в то, что доброе семя не останется без доброго плода в том мире, который блюдется святым Промыслом человеколюбивого Бога, Источника всякого добра.

Остановимся здесь на одном примере, наблюдать который часто можно в наши дни; думается, что в нем отразилось то настроение современного общества, которое некогда руководило и гадарянами, когда они, недоумевая о смысле и значении своей жертвы, просили Господа удалиться от пределов их. Говорим об одном из естественнейших проявлений христианской любви и милосердия – о помощи бедным. Как каждое доброе дело, она требует веры в добро, в силу его; но эта – то вера и оскудела. В наше время в почете те взгляды, по которым подать нищему едва не считается преступлением, потому что это будто бы развивает леность, обман, тунеядство... Нужно, говорят, стремиться к преобразованию общественной жизни, к такому устройству ее, при котором нищеты и бедности не было бы вовсе: силою и внешними мерами думают достигнуть того, что всего менее доступно внешнему врачеванию. Если и допускают жертву, то разве только в форме общественной благотворительности, которая, как правильно организованное дело, менее доступна злоупотреблениям...

Трудно даже сказать, в какой мере такая проповедь, сама являясь выражением огрубения людей, служит к дальнейшему их огрубению. Во всяком случае – она многим по сердцу. Одни, уклоняясь на разумных будто бы основаниях от частной благотворительности, от непосредственной помощи бедному, требующей особенной чуткости душевной и истинно христианского участия в судьбе ближнего, – бросают несколько рублей в год на богоугодные заведения и затем считают себя уже вправе спокойно взирать на зрелище человеческих бедствий и скорбей, почитая свой долг совершенно исполненным (очень, конечно, легко и удобно), – другие идут и еще дальше и, не доверяя (и с полным, конечно, основанием) и общественной благотворительности, отрицая и за нею непогрешимость, в виду печальных случаев и здесь проявляющихся обмана и наглого воровства, – считают себя совершенно свободными от обязанности благотворить... И в этом склонны видеть доказательство высоты развития своего и понимания общественной жизни и современных запросов ее.

Но почему же непременно при этом предполагается, что принесенной жертвой злоупотребят, что воспользуются ею обманщики и воры, что доброе дело останется без соответствующих ему добрых последствий?.. Почему непременно хотят, чтобы эти последствия были несомненно очевидны, прежде чем решатся на жертву? – Потому, что не верят в добро, в его таинственную, невидимую силу. Не верят же потому, что возвращаются к языческим началам жизни, которым следовали и гадаряне, когда не хотели поверить в целесообразность непонятной для них жертвы и просили удалиться от себя Того, Кто во имя участия к страждущему брату, во испытание любви их, потребовал от них примирения с этой жертвой.

Но язычество, когда бы и в каких формах ни возрождалось, в существе своем всегда одно и то же: всегда для него нет ничего выше силы, и права, и того строя жизни, который создается ими, – всегда попытка дать для жизни иное начало будет в его глазах безумной и странной, или, в лучшем случае, – не осуществимой, хотя и прекрасной мечтою, а всякое действие, служащее выражением всепобеждающей силы любви, всегда кажется ему непонятной несправедливостью... Язычество преклоняется пред силою же создаваемым и ограждаемым правом, как пред высшим благом, и добродетелью, и фетишем, когда как самое право, без восполняющей его действия любви, как выражение внешней лишь силы, создает порядок, но лишь тот, где хорошо сильным... Вера в добро, в его непобедимую силу, теряется с усвоением языческих начал жизни. Вот почему в наши дни так и усилились голоса, доказывающие несостоятельность самого христианского учения о любви: с утратой веры в добро смысл жертвы вообще непонятен, а христианство зовет не к жертве только, а – к самопожертвованию... И неудивительно, если Ренану, напр., Христос, как Он изображается Евангелистами синоптиками и в особенности – Лукою, кажется коммунистом, – если, воздавая Ему величайшие хвалы, он, как некогда Гадаряне, с этими хвалами, со всеми видимыми знаками благоговения, стремится удалить Его из мира, явно давая понять, что Его учение, Его проповедь самоотвержения и беспрекословной жертвы во имя страждущего брата, – утопия, прекрасная мечта идеалиста, не приложимая к практической жизни. Ренан в этом случае выступает, как истинный и выразительный представитель своего времени, – времени возрождения в новых формах древнего язычества. Его отношение ко Христу не ново: так отнеслись к Нему и гадаряне.

Загадочная история Гадаринская уясняется аналогиями из новейшего времени.

II

Чудо исцеления бесноватого в стране Гадаринской важно и в догматическом отношении: им подтверждается действительность бытия злых духов в мире и, в частности, возможность их влияния на человека, которое, до пришествия в мир Избавителя, Победителя ада и смерти, выражалось даже в форме вселения в человека, выдающийся пример чего мы и видим в Гадаринском бесноватом. По обычному рационалистическому взгляду на бесноватых, это были лишь нервно больные люди, болезненная, расстроенная фантазия которых, следуя господствующим представлениям и воззрениям времени, создавала ужасные образы; они были до очевидности убеждены, что подпали власти злого духа и стали орудием его. В этом убеждении они жили и действовали; их ум, постоянно сосредоточенный на одной мысли, не только не уяснял ее ложности, но и утверждал в ней; их воля рабски подчинялась овладевшей человеком идее и всецело определялась ею. Человек во истину переставал быть существом разумным и свободным, но не под действительным влиянием сторонней злой воли и силы, а единственно под давлением овладевшей его мыслью ложной идеи. Все случайные расстройства и болезни в организме рассматривались, соответственно ей, как мучения, которыми терзал несчастного вселившийся в него злой дух. Нечто подобное, по утверждению Ренана, наблюдается на востоке и доселе; особенно же богата такими явлениями история средних веков, когда во множестве подвергавшиеся сожжению колдуны и колдуньи и сами совершенно были убеждены в действительности своих сношений с злым духом.

Если столь легко естественным образом объясняется состояние бесноватых, то не менее легко таким же образом объясняется и исцеление их, не заключающее в себе ничего чудесного. Нужна была только сильная воля и высокий авторитет, чтобы произвести сильное нравственное влияние на больного и заставить его, вопреки предшествующему его убеждению, поверить, что он уже свободен от рабского, безвольного служения злому духу, что враг побежден и изгнан, – и человек вновь становится здоровым, каким в существе дела, впрочем, и был.

Ни одно из чудесных исцелений бесноватых, совершенных Господом Иисусом Христом, не свидетельствует так против изложенного понимания этих чудес, как чудо, совершенное в стране Гадаринской: повествование о нем включает в себя черты, совершенно неизъяснимые с изложенной точки зрения. Достаточно, конечно, в настоящем случае только указать на одно потопление стада свиней в море: не совершено ли очевидное это подтверждение, что злые духи существовали не в расстроенном только воображении бесноватого, – не есть ли это внешнее подтверждение действительности их бытия?

Вот почему против евангельского повествования о чуде в стране Гадаринской и направляются с особою силою возражения отрицательной критики. Путем разбора этих возражений нам должно доказать его действительность, – 1) как события исторического, устранив недоумения, препятствующие будто бы признанию за ним исторического значения, и – 2) как события сверхъестественного, не допускающего для себя естественного объяснения.

1. Против исторической действительности события чудесного исцеления бесноватого в стране Гадаринской может говорить, по-видимому, прежде всего, различие в названии места действия у Евангелистов: у Матфея называется страна Гергесинская, а у Марка и Луки – Гадаринская. Однако же, считать это различие в наименовании местности у Евангелистов за противоречие между ними было бы крайне неосновательно. Против этого ясно говорит, прежде всего, история священного текста, свидетельствующая, что в настоящем случае чтение его далеко не всегда было одинаковым.⁹⁶ Принятое теперь чтение (T. Rec.) имеет для себя много оснований⁹⁷, но как мало значения можно придавать заключающейся в нем упомянутой разности в наименовании местности у Евангелистов, видно из того, что и в настоящее время известный исследователь новозаветного текста – К. Тишендорф предполагает, что и в евангелии Матфея страна должна именоваться Гадаринскою (Γαδαρηνων), т. е., так, как именуется она теперь (в T. Rec.) у Марка и Луки. Это постоянное употребление одного имени вместо другого не достаточно ли свидетельствует уже о тождестве их, – о том, что страна Гадаринская или Гергесинская – одно и тоже? И справедливость такого соображения вполне подтверждается внешними данными, именно географическими сведениями. Гадара находилась вблизи Галилейского моря, всего в нескольких милях от юго-восточного конца его.⁹⁸ Иосиф Флавий называет ее главным городом Переи; Плиний причисляет ее к Десятиградию; область ее легко могла простираться до моря.⁹⁹ Гергеса также лежала при море Галилейском или Тивериадском – и вблизи Гадары.¹⁰⁰ Естественно, что одна и та же местность безразлично называлась именем то того, то другого города.¹⁰¹ Марк и Лука, замечает Эбрард, писавшие для внепалестинских читателей, описывают местность более общо, именно по городу Гадаре, удаленному (от моря) на один час (пути), но замечательнейшему и известнейшему.¹⁰²

Еще более недоумений может возбуждать разногласие Евангелистов в определении числа бесноватых. По евангелисту Матфею Господь исцелил в стране Гадаринской двух бесноватых, а по Марку и Луке – одного. Вопрос о причинах такого разногласия принадлежит к числу труднейших в толковании Евангелия, тем более, что соприкасается с так называемым синоптическим вопросом, т. е. вопросом о взаимном отношении между собою первых трех Евангелий, – о причинах их близкого сходства и – тем более удивительного, при таком сходстве, в иных местах противоречия (поразительный пример которого и представляет данный случай), – этот же вопрос, по величайшей важности и трудности, не таков, чтобы его можно и позволительно даже было решать в нескольких строках. Поэтому ограничимся только выяснением причин, по которым следовать Марку и Луке в настоящем предпочтительнее, чем Матфею. Сличая между собою повествование всех трех Евангелистов, нельзя не прийти к заключению, что Марк и Лука передают событие со всею точностью, и их повествование является историческим в собственном смысле слова. У них, и особенно у Марка, много подробностей, отсутствующих у Матфея, повествование которого носит некоторый характер общности, что и дает основание думать, что Евангелист в своем рассказе имел в виду не одно это только чудо. В частности – в отношении именно числа бесноватых – известия Марка и Луки заслуживают большего доверия и потому, что бесноватый был одержим человеконенавистничеством и в припадках бешенства «был, – как говорит евангелист Лука, – гоним бесом в пустыни», т. е. в места чуждые присутствия людей, – вообще описание состояния бесноватого у Марка и Луки делает маловероятною мысль о том, чтобы их могло быть два и чтобы они могли жить вместе, – как это выходит по смыслу повествования евангелиста Матфея.

Следуя вообще не хронологическому, а прагматическому порядку в изложении евангельской истории, Матфей и в данном случае имеет в виду действительно не одно событие; скорее всего он чудо в стране Гадаринской в своем повествовании сливает с чудом в синагоге Капернаумской, переданным у Марка (Мк. 1:21–27) и Луки (Лк. 4:31–37), но не переданным отдельно у самого Матфея. Некоторый намек на это находим в настоящем повествовании его. Излагая событие вообще более кратко, чем Марк и Лука, Матфей, однако, делает к первой части повествования некоторое добавление: он передает следующие слова бесноватых Господу: «Пришел ты сюда прежде времени мучить нас». – Этих слов не приведено у Марка и Луки в настоящем повествовании, но, читая у них историю о бесноватых в Капернаумской синагоге, находим там весьма подобные выражения: «Пришел Ты погубить нас» (Мк. 1:24 ср. Лк. 4:34). Итак, можно предполагать, что опуская в своем Евангелии повествование о чуде в Капернаумской синагоге, Матфей вносит некоторые черты, взятые из этого события, в повествование о подобном же чуде, совершенном на берегу Гадары. В этом мы будем иметь достаточное возражение против Мейера, утверждающего, будто бы «это дело (т. е. слияние в одном рассказе двух событий) было бы произведено тогда (т.е. если бы это было действительно так) легкомысленно»,¹⁰³ – т. е. неискусно, механически. В действительности – наоборот. Матфей избирает существеннейшее в обоих событиях. Краткие слова бесноватых, приводимые им, имеют свое значение в его Евангелии – и притом немаловажное: они характеризуют отношение нечистых духов к Господу, именно их знание о Том, Кто столь властно изгоняет их, лишает их могущества и силы, – и о цели пришествия Его. Это важное обстоятельство Марк и Лука отмечают, помимо переданной у них истории исцеления в Капернаумской синагоге, и отдельно. Лука (Лк. 4:41) повествует: «выходили также и бесы из многих с криком: Ты Христос, Сын Божий. А Он запрещал им сказывать, что они знают, что Он Христос». И Марк (Мк. 3:11–12): «и духи нечистые, когда видели Его, падали пред Ним и кричали: Ты Сын Божий. Но Он строго запрещал им, чтобы не делали Его известным». То же самое и в Мк. 1:34.

Таким образом, Матфей в первой части излагаемой истории берет нечто из события в синагоге Капернаумской, и именно то, что является важным в его евангельском повествовании, восполняя его и существенно характеризуя отношение нечистых духов к Иисусу Христу. Если же в остальном он совершенно согласен с Марком и Лукою, то это потому, что и он далее имеет в виду уже одну только историю на Гадаринском берегу, как наиболее типичную. Как известно, евангелист Матфей писал свое евангелие ближайшим образом для христиан из евреев, – «иудейские же заклинатели злых духов (экзорцисты) обычно ставили в комнате, где происходило изгнание (духа), сосуд с водою, или иной какой-нибудь предмет, который демон, выходя ниспровергал».¹⁰⁴ Для Евангелиста Матфея чудесная история в стране Гадаринской и являлась поэтому особенно замечательной и важной в ряду других историй того же рода: здесь обычное при изгнании злых духов обстоятельство обратилось в столь необычное, грандиозное событие, как гибель в море громадного стада. – История в синагоге Капернаумской не нашла себе отдельного места в евангельском повествовании Матфея и вошла только как составная часть в повествование о подобной же, но наиболее замечательной истории: очевидно, что слияние двух историй в одну – далеко не столь неискусное дело, как думает Мейер, – внимательное расследование открывает сложную и целесообразную работу.¹⁰⁵

Кратко ответим на другие возражения отрицательной критики против евангельского повествования о чуде в стране Гадаринской, выставляемые ею, как основания для сомнения в исторической достоверности его.

а) Д. Штраусс¹⁰⁶ указывает на противоречие между Евангелистами в передаче слов бесноватого, с какими он обратился к Господу. В их словах, как они переданы у Матфея, не слышно ничего, кроме ужаса и противления (и се возописта глаголюща: что нама и Тебе, Iисусе Сыне Божий; пришелъ еси семо прежде времене мучити насъ. Мф. 8:29), – тогда как по евангелисту Марку бесноватый сам устремляется к Господу (узревъ же Iисуса и возопивъ, припаде къ Нему и гласомъ велiимъ рече – Мк. 8:28). Не трудно видеть, что противоречие здесь – чисто видимое, кажущееся, – объясняется оно уже раскрытою нами действительною непоследовательностью в поступках самого бесноватого, когда он, с мольбой приближаясь к Господу, вместе с тем заклинал Его не мучить его; непоследовательность же эта объяснение для себя находит в ужасном, ненормальном его душевном состоянии. В таком смысле должно признать, что Евангелисты противоречат не только друг другу, но и себе самому каждый.

б) Брюно Бауэр находит странным, что бесы не тотчас исполняют повеление Господа – выйти из человека – осмеливаются еще заклинать Его именем Божиим – не мучить их. Но, помимо того, что немедленного исполнения Своего повеления Господь и не требовал (по крайней мере обратного нельзя видеть из евангельского повествования), и что в намерении Самого Господа, быть может, было, чтобы чудо совершено было с известного рода постепенностью, – в этом можно видеть и отличительное свойство первого явления Господа в мир: что Он, по пророчеству, трости надломленной не преломил и льна курящегося не угасил, – и даже такое жалкое бытие, как демоны, могли пользоваться Его бесконечной кротостью и выступать пред Ним со своими мольбами. Тем не менее – они Его власть признают и волю Его, хотя и после некоторого протеста, исполняют в безусловной точности, так что Он неизменно остается Владыкою всех, – хотя и смиренным. Должно, впрочем, припомнить, что и при втором явлении Его в мир – осуждаемые Им, грозным Судиею всех, выступят пред Ним, по Его же предсказанию, с оправданиями, и притом совершенно неосновательными. Величие Божие, очевидно, не такого деспотического характера, как иным представляется.

в) Д. Штраус и Б. Бауэр находят невозможным для дьявола заклинание именем Бога, с каким, по евангелисту Марку 5:7, обратился бесноватый к Господу.¹⁰⁷ Это предположение, конечно, – лишь личное их предположение; по замечанию Эбрарда,¹⁰⁸ оно основывается разве на детских сказках, где рассказывается, как демоны обращаются в бегство при одном имени Бога.

Из Откровения же нам известно, что сатана может принимать образ ангела света, т. е. ближайшего слуги Бога: почему же предполагать, что для него невозможно произнести имя Бога?.. И история праведного Иова свидетельствует, далее, что и самое предстояние пред престолом Божиим (хотя и не блаженное, конечно) возможно для дьявола.

г) Б. Бауэр в просьбе злых духов к Господу, чтобы Он не выслал их из страны той и не повелел им идти в бездну, видит подтверждение того, что самое евангельское повествование в данном случае построено на народных предрассудках о бытии местных духов (Localgeist), подобных русалкам, живущим в воде, лешим, живущим в лесах, домовым, обитающим на чердаках и т.д.¹⁰⁹ Но смысл просьбы демонов – не изгонять их из страны той и не посылать их в бездну – мы уже видели. Да если бы и действительно допустить, что для этих злых духов страна Гадаринская представлялась как бы определенным местопребыванием на земле, то отсюда еще ровно ничего не следовало бы. По учению Откровения, есть Ангелы – хранители целых стран и человеческих обществ;¹¹⁰ почему же не предположить, что и деятельность отдельных злых ангелов приурочена также к определенному месту?

д) Д. Штраус в удивлении останавливается пред обозначением у евангелиста Марка числа погибших в море животных («а ихъ было около двух тысячъ») и задается вопросом: откуда Евангелист мог узнать об этом.¹¹¹

Де-Ветте также эту подробность считает за измышленную; Блеек – позднейшей прибавкой из предания.¹¹² На самом деле – вопрос этот не заслуживает даже внимания, ибо вполне очевидно, что, во-первых, обозначение числа погибших животных Евангелистом сделано приблизительно (около двух тысяч), – следовательно, – как это возможно было сделать для каждого очевидца события; напр., Апостола, – и, во-вторых, что число это легко могло быть определено и сбежавшимися из города жителями.

е) Павлюс и Штраус рассуждают, что демоны поступили совсем неумно, когда свое новое жилище они тотчас же и разрушили.¹¹³ Блаж. Феофилакт и Евфимий Зигабен предполагают, что демоны погубили стадо, чтобы отклонить Гадарян от принятия Спасителя и веры в Него, – что и было ими достигнуто.¹¹⁴ Справедливо рассуждает еще один толкователь, что злой воле не свойственно рассуждать, к каким гибельным последствиям приводят ее решения, – как, напр., и люди приближают к себе смерть пороками и страстями, не в силах, однако, будучи отказаться от служения им.¹¹⁵ По другому его объяснению, свиньи низверглись в море вопреки воле демонов, которые, внушив им панический ужас, не в силах были сдержать их дикого порыва. Последнее объяснение – неудачно. Должно иметь в виду, что для злых духов ничего более и не оставалось, как потопить свиней. Ибо, хотя им и дано было Господом позволение войти в них, но не дано было позволения остаться в стране той и не идти в бездну. След., войдя в свиней, они должны были причинить им моментально наибольший вред, чтобы устремиться тотчас же и самим в бездну; обитать в «новом жилище» демоны не могли.

ж) Наконец, Гфререр находит, что оставляя исцеленного у Гадарян в качестве проповедника, Господь поступил вопреки Своим обыкновениям, ибо в других случаях Он Сам запрещал исцеленным распространять молву о бывшем с ними.¹¹⁶ Но никаких «обыкновений» в таком роде, конечно, не было и быть не могло: Господь по Своему усмотрению поступал так или иначе, смотря по обстоятельствам. Он запрещал проповедовать о Себе и о чудесах Своих в Иудее, где были попытки возвести Его в царя, – но не было оснований запрещать такой проповеди в стране Гадаринской, где, кроме пользы ее обитателям, она не могла принести ничего.

2. Попытки естественного объяснения чуда в стране Гадаринской касаются собственно последнего момента его, именно гибели стада в море под действием вошедших в него бесов, – так как другое чудесное обстоятельство, именно – исцеление бесноватого, с точки зрения отрицательной критики, нарочитого объяснения для себя, как мы видели, и не требует. Признание за ним чудесного характера стоит в зависимости от принятого взгляда на характер события гибели стада в море.

Мейер называет обычным мнение, будто гибель стада произошла таким образом, что бесноватые бросились к животным, привели их в ужас и вместе с ними в страшном припадке бешенства низверглись в море;¹¹⁷ Неандер и многие другие предполагают, что стадо погибло от случайной и неизвестной причины.¹¹⁸ Эвальд и Ланге полагали, что ужас, послуживший причиною гибели животных, был вызван последними припадками бешенства у бесноватого, пред тем, как он окончательно успокоился.¹¹⁹ По другому объяснению тех же ученых,¹²⁰ Иисус Христос только согласился на просьбу бесноватого, чтобы бесы, вышедши из него, вошли в стадо свиное, – изображение же гибели стада – позднейшая прибавка, явившаяся, как естественное следствие того предположения, что за позволением – повелением Господа должно было последовать и исполнение его, тем более, что свиньи были животные нечистые, и народное остроумие утверждало, что когда свинья уже гибнет, бесу ничего уже более не остается, как отправиться в ад (Эвальд). Д. Штраус повествование о гибели свиней в море прямо относит к числу мифов («мифы, ясные мифы»),¹²¹ – чрезвычайно легкое объяснение всяких «неудобных» евангельских повествований, потерявшее, однако, в настоящее время уже всякий кредит.

Достаточным основанием против всех этих попыток естественного объяснения чуда в стране Гадаринской может служить самое евангельское повествование о нем, – именно своею цельностью, нерасторжимой связью всех своих частей. Признать ли рассказ о гибели стада в море позднейшей вставкой, или допустить, что эта гибель произошла от причин случайных и естественных: общий смысл евангельского повествования будет одинаково искажен и нарушен, – равно как и потеряют значение и необъяснимыми станут другие части его. Так, гибелью стада в море исключительно объясняется просьба Гадарян к Господу – отъити отъ пределъ ихъ – и Его действительно кратковременное пребывание в стране их. Это же событие, т. е. гибель стада, и именно в том виде, как повествует о нем Евангелие, необходимо предполагается и соизволением Господа на известную просьбу демонов.

Правда, при попытках естественного объяснения события гибели стада в море – и просьба демонов изъясняется в несобственном смысле, т. е. как принадлежащая не демонам действительно, а самому бесноватому, который, при своей мании (idee fixe), непременно нуждался, будто бы, для уверения в действительности своего исцеления в том представлении, что демоны от него перешли к другим существам.¹²² Но против такого толкования вновь свидетельствует само евангельское повествование органическим единством своих частей, ибо просьба демонов о позволении войти в стадо свиней неразрывно связана с предшествующей их просьбой – о дозволении остаться в стране той, – после неудачи одной просьбы, они обращаются к Господу с другою: аще изгониши ны (по снесению с Мк. и Лк. – не только из человека сего, но – и из страны сей), повели нам идти в стадо свиное (Мф.). Просьба же о позволении остаться в стране той несомненно принадлежала демонам: какой бы смысл она имела в устах бесноватого, если бы принадлежала ему лично?..

Но отсюда становится ясным, что гибель стада – это необходимый, неустранимый момент в евангельском повествовании о чуде в стране Гадаринской: если позволение войти в стадо свиней дано было Господом бесам ради их именно просьбы, а не по желанию бесноватого, тогда за этим позволением не могло не последовать гибели стада, потому что для бесов, как мы видели, свиньи были только как бы путем в преисподнюю, а потому, далее, их просьба не имела бы смысла, если бы они не имели в виду именно гибели животных.