Письмо к П.Е. Астафьеву.

По поводу его книги:

Психический мир женщины (его особенности, превосходства и недостатки)¹⁰⁸

(Гражданин, 1883 г.).

М. Г.

Я никогда ничего не печатала, и писать вовсе не привычна. Порядка строгого в моем изложении и не ожидайте; но мне так искренно захотелось поблагодарить вас за вашу книгу Психический мир женщины, что я решилась написать вам это письмо.

Не смею ни вас, ни самое себя уверять, что я всё внимательно прочла и всё хорошо поняла в этой книге. Вы сами признаёте, что работа ваша сравнительно отвлеченна и несколько суха, и поэтому нам, женщинам, не очень доступна. Но я старалась быть „внимательной“ и, конечно, принималась за нее несколько раз. Какое же мое заключение? Разумеется, я найду кое-что и возразить вам, но всё же для современных женщин я считаю книгу вашу истинно „благою вестью“. Не я одна, а все нынешние женщины должны были бы благодарить вас за этот труд. Но многие ли из них поймут вас? Многие ли из них согласятся, что заключительные слова ваши для нашего пола очень лестны.

Вы кончаете вашу книгу так:

„Да послужит сравнительно отвлеченная и сухая работа, совершенная нами сегодня, к выяснению нами себе смысла столь часто не признаваемой ныне даже женщиною женственности, во всей ее глубокой духовной прелести, святости, силе и значении для человечества, которому она столько уже дала. Да послужит она нам к укреплению убеждения в том, что эта прелесть, сила и достоинство, необходимо обусловленные теми же основными психическими особенностями, из которых вытекает и слабость, и ограниченность женского типа в других отношениях, – стоят и падают вместе с ними, не несмотря на них, а благодаря им; что в женщине, со всеми ее слабостями и силами, должно чтить не только черты общего типа „человека“, но именно женщину, и что только в соединении своих противуположных особенностей в одно целое, а не в искоренении их во имя математического „равенства“, – возможность взаимного восполнения одинаково односторонними и ограниченными мужским и женским типами до одного цельного и прекрасного образа человечности“. (Понятие психического ритма как научное основание психологии полов, стр. 59–60).

Вот этого-то „взаимного восполнения“ эти „нынешние женщины“ и знать не хотят; им почему-то хочется именно того равенства, которое вы называете математическим. Им почему-то не нравится быть „женственными“.

И отчего бы нам не держаться этого вечного назначения – всё смягчать, всё регулировать, как вы говорите, нашим врожденным тактом?

„Женщина, говорите вы, всегда любила, ценила жизнь и лучше, и полнее мужчины наслаждалась ею; она всегда сочувственнее, жизнерадостнее и теплее его относилась к действительности и всегда более его не доверяла отввлеченным благам и отдаленным задачам. Истинные пессимистки и утопистки встречаются в рядах женщин, возставших сознательно против женственности и переставших служить целям рода“.

И дальше вы говорите что-то... Простите! Нет! – Я потеряла нить вашей мысли!... Я не „последовательна“! Я не умею писать! Я не „отвлеченна“, не „внимательна“, я поддаюсь „быстроте“ моего „психического ритма“ и безпрестанно сбиваюсь на „личное“ и „конкретное“...

Дальше вы говорите: „Мы твердо верим, что в женственности наших женщин – залог конечной победы над пессимизмом и всяким нигилизмом“.

Почему вы так твердо в это верите? Я было хотела расхвалить все эти места, которые я выписала. Но когда перечла еще раз и стала выписывать, задумалась над личным вопросом: Что я сама – пессимистка или нет? – Что я не утопистка – это я знаю, потому что я ни в какой будущий идеал человеческого счастья на земле не верю и даже, как исповедующая Христианство, ничего подобного на земле не обещавшего, верить не имею права. – Ну, а на счет пессимизма не знаю; боюсь, что я, в отношении моих соотечественниц, по крайней мере, ужасная пессимистка. Не вижу я в них пока ничего такого, что бы мне хотелось в них видеть... Я не верю, например, чтобы многие из них способны были оценить как следует ваши взгляды, чтобы они могли обрадоваться при мысли: что вот человек нашел научные доказательства тому, что женщина должна быть женщиной, и что это хорошо. Они даже и не понимают, что они и в этом идут за мужчинами и – больше ничего... Ни тени охранительного во взглядах на жизнь, и в то же время ни намека на независимость, оригинальность женских мнений! Разве в наше время не оригинальнее „смиряться“, по крайней мере, в некоторых отношениях? Отказаться хоть от некоторых глупых и никому ненужных претензий? Не естественнее ли было бы нам сказать мужчине: – „Я хочу быть подчинена тебе; мне это нравится... Я полагаю в этом гордость мою“... Не бóльшую ли независимость ума показали бы женщины, если бы они, овладевши всеми ресурсами образованности, науки и т.д., пошли бы против этого пошлого всеобщего уравнения и однообразия?... Женщины, истинно женственные, должны ведь любить поэзию в самой жизни; они должны были бы возбуждать мужчин к тому, чтобы этой поэзии было больше, а ведь нынешний прогресс есть ужасная проза... Пусть они опередят мужчин, если они уж не хотят и не умеют оставаться теми простыми, наивными и милыми „барышнями“, которые, не разсуждая много, ходили с матерью в церковь и влюблялись в офицеров (очень основательно в принципе, потому что военный представлял в их глазах идею физического мужества, т.е. именно того, чего у женщины меньше).

Я говорю – пусть они опередят мужчин; пусть докажут, что они могут мыслить независимо; пусть они, овладев всеми ресурсами современного образования, заставят русских молодых мужчин опять полюбить то, что любили прежде, когда все были наивнее и по сердцу ближе к правде и к прекрасному: нашу религию, наше прекрасное богослужение, такое поэтическое и высокое; сильную власть Государя; военное геройство... стихи хорошие; даже силу физическую, которой так пренебрегают теперь. Никто теперь не стыдится быть слабым, больным, робким, безобразным... А стыдились бы, если бы женщины заставляли бы стыдиться этого более чем, например, незнания, или хотя бы нелиберальности. Но разве можно ожидать этого от женщин? Когда же и где они были вождями идей... Вы сами это говорите... Создательницами религий они не были никогда, а только проповедницами мужских религиозных идей; философских систем тоже не создали ни одной. – Способность практического применения мужских идей вы признаёте за женщиной; государством они правили хорошо, основывали даже и устраивали целые государства; создавали художественные произведения. Но всё это то же, по вашему, практическое, конкретное воплощение большею частию чужих, то есть мужских идей.

Всё это, разумеется, правда и против этих истин ваших трудно будет спорить женщинам, претендующим на „математическое“ равенство с мужчинами...

Но, извините меня, я плохо верю в ту исправимость наших женщин, на которую вы надеетесь. По крайней мере не своей умственной инициативой они и до этого дойдут. Если они и возьмутся опять за женственность и решатся не только естественно и наивно служить ей, как служили прежде, а сознательно и пламенно проповедывать ее, то и это будет у них не свое, а мужское. Tо есть они обратятся к этому только благодаря влиянию мыслящих мужчин, подобных вам и вашим единомышленникам...

Хочу я сказать еще два слова о том, что зовут „профессиональным“ образованием женщин, которому вы видимо не сочувствуете, о женщинах-врачах, например, и вообще о женщинах-специалистках. – Я понимаю, что всякая специальная деятельность отвлекает женщину от ее главного назначения – от семьи, но, с другой стороны, что же делать, если вещественные условия жизни совсем переменились? – Если бы можно было говорить только об одном идеализме, то, само собою разумеется, я бы предпочла всегда для девушек идеализм семейный идеализму общественной службы. Но ведь тут есть нечто другое, к сожалению, более неоспоримое, чем увлечение тем или другим идеалом; это вопрос о „насущном хлебе“, о необходимости какого-нибудь „общественного положения“.

Что возразить, например, на такие слова:

„До 19 февраля 1861 года (день освобождения крестьян, говорит г. Козлов, профессор С.-Петербургского университета) все дочери мелкопоместных дворян и разных чиновников, окончив воспитание в институтах, могли разсчитывать или на замужество с людьми своего круга, еще состоятельных в то время, или же на должность гувернанток у крупных землевладельцев, живших в поместьях, отдаленных от всякого центра образования и принужденных поэтому воспитывать своих детей дома. В настоящее время мелкопоместных дворян нет, а достаточные из них, которые посылали прежде в столичные лицеи и в высшие провинциальные учебные заведения только сыновей, определяют теперь в различные также высшие женские учреждения и дочерей. Таким образом, большинство гувернанток лишилось мест; а так как жизнь стала дороже, то выйти замуж с небольшим состоянием оказалось почти невозможным. Ограниченные познания, приобретенные молодыми девушкали в средних учебных заведениях, лишали их возможности быть преподавательницами и тем приобретать средства к существованию. Положение подобного рода вынудило многих из них поступить в университет и медицинскую академию“.¹⁰⁹

Эту выписку я делаю из журнала Друг Женщин. Журнал этот с прошлого года издается в Москве г-жею Богуславскою; направление его мне очень нравилось сначала; оно было в высшей степени религиозное и какое-то „сердечное“, именно – женственное, такое, какое бы и вам, вероятно, понравилось, (быть может я и ошибаюсь, но только за самое последнее время, мне кажется, оно стало посуше и похуже). Особенно были хороши в нем повести и очерки М. Скавронской (Разум и разсудок, За Каменными стенами, „3/666“ – фантазия в анти-прогрессивном духе и друг.). Впрочем, рядом с этой религиозностью, сердечностью и поэзией в книжках Друг Женщин можно было найти и статьи в пользу равноправности женщин, множество известий и заметок, относящихся к врачебным курсам и т.д.

Я находила сначала, что эти две половины журнала не имеют между собою ничего общего, что они точно как будто приклеены друг к другу, а не вытекают из одного духа. – Я долго думала об этом: думала о религии, о христианской семье, об отношениях мужа к жене и жены к мужу, сообразно с учением апостольским, т.е. о покорности и подчинении женщины в семье, и в то же время и об этом „современном движении женщин“, о гражданских правах женщин, о профессиональном образовании, о необходимости, в которую поставлены многие современные девушки искать себе куска хлеба независимо от семьи.

И когда я думала об этом, мне показалось, что в журнале Друг Женщин недоставало двух-трех особых статей, которые могли бы служить связью между религиозной и семейственной поэзией таких повестей, как Разсудок и разум, например, с одной стороны, и всеми этими переводами с французского в пользу прав женщин, или всеми этими известиями о медицинских женских курсах с другой. Я сказала себе так:

– Если нашим девушкам хочется учиться чему-нибудь специальному, и если это им необходимо для существования, то пусть учатся, но кто же мешает им при этом оставаться религиозными и строить свою будущую семью на христианских началах? Такая полнота душевная была бы гораздо выше и женственнее сухости. – Даже и на счет повиновения мужьям... Неужели мы – русские женщины – будем так грубы и низки, что вопрос о покорности и непокорности будем ставить в зависимость от доходов наших, от кой-каких деловых познаний, а не от внутреннего идеала?

Разве не благороднее, не выше свободное подчинение любви, – чем претензии на господство от того, что я сама имею средства? И при денежной независимости, доставляемой хорошим ремеслом, и даже при умственном превосходстве над мужем, – возможном при высоком образовании, – можно подчиняться мужу охотно и по любви сердечной, личной и по любви христианской, – по Закону Божию... Христианское подчинение и подчинение по сердечной любви – ничего рабского и унизительного в себе не имеют. Никто не назовет рабом слугу свободного, который по воле и преданности подчиняется господину и верен ему; а все будут только хвалить и уважать его за это. А тем более никто не назовет рабыней зa это любящую женщину. Пусть наши женщины учатся чему хотят, если им это выгодно и приятно; я верю даже, что многие из женщин-врачей и женщин-наставниц очень полезны; но почему специальные занятия должны непременно уничтожить в них и религиозные чувства и естественную потребность подчинения мужчине – я не понимаю. Мне кажется, что потоку женского движения противиться невозможно с успехом до тех пор, пока женщины сами в „блаженстве“ своей независимости не разочаруются (разочаровались же теперь лучшие умы у нас в пользе конституции!); поэтому хотя и можно, пожалуй, разными мерами сдерживать немного это движение, но гораздо было бы полезнее, если бы и семья и первоначальная школа, воспитывающие этих будущих „специалисток-деятельниц“, и литература старались бы укреплять в девушках такие идеальные чувства, которых впоследствии практическая жизнь не могла бы убить.

Нам часто ставят в пример простой народ наш, и правда, есть в нем черты, достойные подражания. Я приведу всего один пример; молодая девушка, прекрасная швея и собой очень недурная вышла недавно замуж за одного молодого мещанина, не знающего никакого мастерства. Он поступил в дворники и получает всего только 6 рублей в месяц; а она может заработать до 20 руб. и больше. До сих пор она очень покорна ему, хотя он очень сердитого характера. Но положим, что она когда-нибудь скажет ему:· „я не хочу слушаться, потому что я больше твоего зарабатываю“. Если в эту минуту кто-нибудь укажет ей на учение апостолов и объяснит ей, что „бояться“ мужа не значит перед ним робеть безпрестанно; нельзя чувствовать ей этот невольный страх если она не робка; а надо как бы приучать себя к тону вседневной робости, т.е. к доброте, уживчивости, мягкости, то уж, конечно эта швея не воскликнет: „Я знать не хочу апостолов“, а подумает: „да я увлеклась своими страстями вопреки Закону Божию“! Выдержит ли она опять надолго этот Закон или нет, – это другой вопрос; вопрос ее характера; но она конечно, не скажет подобно эмансипированной даме: „Я этого знать не хочу! Это рабство!..“ И не милее ли подобной дамы будет эта швея, когда она подойдет к мужу, более ее простому и менее ее заработывающему, и скажет: „Прости мне, я согрешила против тебя“.

Впрочем, слава Богу, и в нашем быту я видала женщин, которые мужьям своим приносили большое приданое и нисколько из-за этого не считали себя в праве над ними начальствовать, или грубо противоречить им. Не претендовали на равноправность даже и в доме, а жили по христианскому и даже, пожалуй, и по естественному закону. Знаю, к счастию, и русских девушек (хотя бы и очень немногих), которые обучились на курсах „высшей“ математике, истории и т.п., – обучились прекрасно, готовятся быть „специалистками“; а в церковь усердно ходят, отца своего любят и уважают, и против мужского преобладания воевать не имеют в виду.

Если хорошие примеры этих отдельных случаев для большинства прогрессивных женщин наших не годятся, то, по крайней мере, пусть это большинство знает, что то, что оно считает своим преимуществом, есть ни что иное как просто их односторонность, их сухость, их неспособность совместить в уме своем идеал с практикой, науку с религией, семейные чувства с профессиональною деятельностью, поэзию личной жизни с той деятельною пользой, которую они хотят приносить обществу. А мужчины умеют совмещать всё это; и профессия редкого из них поглащает вполне. Значит, они богаче нас по природе своей.

Вот что я хотела сказать о специальном образовании женщин. Я не думаю, чтобы это было совсем уж не согласно с тем, что вы от женщин требуете.

Тула.

12 февраля 1883 г. М. В – Ва.